Бесплатный фрагмент - Однажды в деревне. Юмористические рассказы

Как бабы деда Митрофана проучили. Начало

Деревня, в которой жили моя бабушка и дедушка по папиной линии, и в которую я приезжала каждое лето на каникулы, была обычным среднестатистическим колхозом. Выращивали рожь, пшеницу, дыни, арбузы, кукурузу, водили коров и свиней, тем и жили. На всю деревню был один магазин, в который один раз в неделю подвозили товар, школа, детский садик и клуб.

Жил в этой деревне дед Митрофан, вот о нём и пойдет сегодня речь. Те, кто постарше, его ровесники, называли его Митроха. Дед был местным юмористом и шутником. Наверное, не было в деревне ни одного человека, над которым он не подшутил, может, только председатель колхоза, да главбухша, Клава — уважал и побаивался.

Бывало, сидит на лавочке, а мимо соседка идет:

— Здорова, Петровна.

— И тебе, Митроха, не хворать. Чего, опять дурака валяшь, сидишь, зубоскалишь?

— А чё мне и не позубоскалить? Я мыла-то импортного себе уже прикупил, чё не порадоваться. Нынче баньку стоплю, попарюся от души.

А, надо сказать, что в те времена, когда уже был близок крах Советского Союза, не только в деревнях, но и в городах импортного мыла днём с огнём не сыщешь. Да, чего там, импортного, обычного не каждый раз купишь.

— Ой, да и где ж ты импортно мыло-то купил? Бршешь, небось, как всегда!

— Гл–я–я, а ты чё, не знала? В магазин наш нынче привезли. Гляньте вы на неё, вся деревня уже понакупила, а она не знает. Ну, надо же! Вон Пистимея (на самом деле её звали баба Маша, Пистимеей прозвали за злобу и жадность после какого-то фильма, то ли Строговы, то ли Вечный зов, то ли Тени исчезают в полдень — сейчас уже и не припомню) уже один ящик притащила, за вторым побёгла. Ей же два сразу-то не унести, худа, как глист, не то, что ты, ты, — и, прищурив глаз, оценивающе посмотрел на Петровну, — и три коробка донесёшь.

— Да на кой Пистимее столько мыла, она ж одна!

— А я почём знаю? Может солить.

И Петровна бросила все дела и бегом побежала в магазин за дефицитным товаром, которого, понятно, в магазине и в помине не было.

Или идет дед Митрофан вечерком, а возле какого–нибудь дома бабы сидят, лясы точат:

— И, чё, бабы, без дела сидите? — и так удивленно на них смотрит.

— А чё нам вечерком и не посидеть?

— А–а–а, вы не знаете! Да там же Нюрка орден свой обмывает, и мне вот налила с радости.

— Какой орден, ты чё болташь?

— Гля–я–я, чё болтаю! Да вы не слыхали, чё ли? Дак к ей нынче председатель парткома с району приезжал. Орден вручил, за трудовую доблесть, ага, первой степени. Я иду, а она така вся нарядна, орден на ей болтается, говорит, заходи, мол, за мой орден прими на грудь. Говорит, мол, кого встретишь, пущай ко мне идут.

— Да за каку таку трудовую доблесть, она ж бухгалтером в правлении всю жисть просидела! — Возмущаются бабы такой несправедливости.

— Вот чё не знаю, того врать не буду, орден и всё тут!

И бабы дружно побежали к Нюрке на другой конец деревни орден смотреть. Понятно, что ни сном, ни духом ни про какой орден она не слышала, глаза на баб выпучила:

— Тожа мне, нашли кого слушать! Председатель парткома! Первой степени! Тьфу! Дурак старый!

Местным пацанятам тоже от деда доставалось. Как-то раз идёт мимо него Стёпка, пацанёнок, лет двенадцати, заядлый рыбак. Рядом с деревней реки не было, но были несколько прудов. Не сказать, что там клёв великий был, но пацанята котам карасей таскали, бывало, что и крупный попадался, так того — на жарёху. Самый ближний пруд — Артемоновский.

— Чё, Стёпка, нынче на рыбалку не пойдешь?

— Здорово, дед Митрофан, не, мамка не велела, говорит, на работе задержится, а мне корову встречать.

— Эх–х, не повезло тебе!

— Чего не повезло-то? Корову встретить — не хитрое дело сто тыщ раз встречал.

— Да, причем тут корова! Я про рыбалку. Жалко, что на рыбалку не попадёшь нынче.

— Да, куда она денется? Завтра схожу.

— Не скажи, Стёпка, не скажи. Нынче городские приезжали к Артемоновскому пруду. Так такую кучу рыбы туда выпустили, говорят, что в ём форель что ли будут разводить. Завтра охрану приставят, чтобы местные рыбу не поперетаскали. А форель, Стёпка, рыба дефицитная, а кака вкусна да жирна. Эх–х жалко, мог бы на сто лет вперёд натаскать, пока охрана не приехала.

Стёпка, он же дитё, глазки разгорелись, и бегом домой за удочкой.

Мать пришла, корова возле задней калитки топчется, слава Богу, сама пришла, а Стёпку и «митькой звали» (так у нас говорили, когда не знали, куда человек пропал). Темнеет уже, а Стёпки нет, забеспокоилась, побежала по друзьям, да вовремя на деда Митрофана наткнулась.

— Ты чё, Дашка, с выпученными глазами бегашь? Потеряла чё?

— Да Стёпка куда-то делси, не найду, дядь Митрофан.

— Да известно, куды он делси, на Артемоновском форель удит.

— Каку форель? — У Дашки от удивления глаза, как блюдца стали.

— Да откуда ж я знаю, каку?

Дашка бегом на пруд, а дед сидит, ждёт концерта. Спустя время Дашка Стёпку хворостиной с пруда гонит, тот бежит во всю прыть, подпрыгивает, когда матери удается его кончиком хворостины по ногам хлыстнуть.

Бежит Дашка мимо Митрофана и только кулаком ему погрозила. А дед ухохатывается.

Но один раз и деду Митрофану сильно досталось. Обозлились бабы на него после того, как на другой конец деревни на Нюркин орден посмотреть сбегали и решили проучить шутника–затейника.

Как-то теплым летним вечерком собрались бабы на лавочке у Петровны, а дед Митрофан напротив через дорогу на своей лавочке сидит. Бабы демонстративно вполголоса шушукаются. Поглядят, поглядят на него и снова — шу–шу–шу. Деду любопытно стало, о чём так увлеченно бабы судачат. Пошёл к ним.

— Здорово, бабоньки, о чём шушукаетеся, чё случилася?

— Ой, а ты будто бы не знашь? — Спросила Петровна.

— Да откудава я могу знать?

— Ой, не знаю, не знаю.

— Ну, говорите, чё?

— Ой, бабы, не знаю, прямо, сказать чё ли, чи не? Не выдавать Капу?

— А чё Капа? — Заинтересовался дед Митрофан.

Дело в том, что по молодости у них с бабой Капой роман был. Дело к свадьбе шло, но этот шалопай с другой на сеновале покувыркался. А с бабой Капой у них до сеновала дело не дошло, строгая была, мол, только после свадьбы. Она, как прознала, так раз и навсегда погнала от себя Митрофана.

А Митрофан, чтобы перед мужиками лицом в грязь не ударить, наболтал всем: «Побёг от ей только пятки сверкали, поскольку она ведьма, клянусь, мужики, ну у нас до „ентого“ дело дошло, а у ей хвост! Ей Богу!»

С тех пор местные мужики от Капы подальше держаться стали, не то, чтоб безоговорочно верили, но так, на всякий случай. Капино время было упущено, так она замуж и не вышла. Надо сказать, что и Митрофан не женился. Всю жизнь бобылём прожил.

Теперь баба Капа на Митрофана очень большой зуб имела.

— Да чё Капа, — говорит Петровна, — надысь её в магазине встренула, а на ей лица нет — исхудала, аж посерела. Спрашиваю, чё с тобой, подруга, чё квасишьси? А она мне и говорит:

— Ой, Надька, не знаю и как сказать, на старости лет я чё ли с ума схожу. Как гляну на Митрофана, так сердце-то из груди и выскакиват. Уже жизня к концу, а я забыть его всё не могу. Вот ведь обалдуй — и мне всю жизню спортил и сам до сих пор один мается.

О, как ты, старый пень, мозги бабе-то задурил! А сам ходишь по деревне, зубоскалишь всё! Только смотри, Митроха, мы тебе это не говорили. Чтобы ни одна душа не прознала!

— О, каки дела! — дед Митрофан почесал затылок, — ну, ладно, бабы, пойду я, делов много.

На следующий день дед Митрофан справил баньку, напарился. Выбрился до блеска, лицо огуречным лосьоном натёр, наодеколонился Шипром — и к бабе Капе. Идет по деревне такой гордый, грудь вперёд, а то — снова себя первым парнем на деревне почувствовал. А Петровна поодаль за ним по над дворами крадётся. Потоптался возле калитки в нерешительности, махнул рукой, зашёл во двор.

Петровна в щёлку Капиного забора смотрит. Дед Митрофан поднялся на крыльцо, постучал:

— Капитолина, выходи!

Открывается дверь, выходит баба Капа в простом ситцевом выцветшем халате, в косынке, а через плечо полотенце:

— Чё надо, чёрт старый? Припёрси! Аль забыл чё?

— Ты, Капитолина, не ершись. Знаю я, что ты по мне до сих пор сохнешь. Дак, чё старое-то поминать, давай сойдёмся!

Баба Капа аж зависла на несколько секунд с открытым ртом:

— Это ещё чего, ты, старый дурень, удумал, тудыть–растудыть! А ну, иди отседова! Ему уже к земле привыкать надо, а он женихаться! Вот я тебе за всё сейчас, — и погнала деда Митрофана полотенцем с крыльца, а потом за ворота, — Вот я тебе сейчас, — хлопала полотенцем жениха баба Капа, — Я тебе сейчас за ведьму, я тебе сейчас за хвост! Да я бы свой хвост такому ироду как ты да ни в жисть бы не показала!

— Так, значит, есть он, хвост, значит есть! — орал, убегая дед Митрофан, — Значит, правду я говорил — ведьма ты, Капка! Ведьма и есть! А ты, Надька, я тебе ещё покажу! — И погрозил ей кулаком.

— Иди, иди отседова, уноси ноги, пока цел! Попадись ты мне еще. Жених, тудыть, растудыть! — заходилась баба Капа.

Петровна согнулась от смеха. Капа чуть постояла, успокаиваясь:

— Надька, а чего это было-то, а? он чё, рёхнулся на старости лет, чё ли?

Тут Петровна всё бабе Капе и рассказала. Баба Капа вздохнула:

— Как была ты, Надька, непутёвая, так ей и осталася. — И больше не смогла сдерживать приступ смеха. Женщины еще долго смеялись. А у себя дома, на маленькой кухоньке, сидел дед Митрофан со своим соседом, дедом Николаем, старым товарищем, перед ними стояли полные рюмки «от стрессу», и изливал душу:

— Слышь, Михалыч, такому, как я, говорит, свой хвост в жисть бы не показала! Так, значит, есть он хвост, значит есть!

Вот таким шутником был дед Митрофан — светлая ему память. Люди хоть поначалу на него обижались, но не долго. Уж очень он юморной был, все в одном рассказе и не напишешь. Если читателям понравятся приключения деда Митрофана, то напишу еще, я их помню много. Одну, наверное, точно, с собой в главной роли. В то лето меня дед Митрофан развел на то, что он в молодости фокусником работал. Ух, как же долго я на него дулась! Мне тогда всего-то лет десять было.

Как дед Митрофан мне фокус показал

Итак, мне лет десять, как каждое лето, родители привезли меня к дедушке с бабушкой в деревню на выходных, а сами уехали в город. Работа — есть работа. Вернее, в то лето привез меня отец, мама как раз в мае родила моего младшего брата.

В деревне развлечений мало и когда бабушка меня посылала в магазин, для меня это было в радость. Магазин не близко, но и не сильно далеко, прямо посередине деревни. Обычный деревенский дом с вывеской: МАГАЗИН. Ничего особенно примечательного там не продавалось.

Хлеб и тот привозили один раз в неделю, мороженное так вообще раз в месяц. Колбасы там не было отродясь — её мы из города везли. Так, масло, да конфеты, да ещё чего–нибудь по хозяйству — мыло, спички там или белизну ещё можно было прикупить.

Раз посылает меня бабушка в магазин:

— Поди прикупи конхвет граммав пятьсот «Школьных», да граммав двести «Марципановых», будут «Барбариски», так и их граммав двести.

Ну я и поскакала. А идти надо мимо дома деда Митрофана. Иду, гляжу сидит на лавке.

— Здравствуйте, деда Митрофан.

— Здрасте, здрасте, Танюшка. Чего? До бабы с дедом на каникулы приехала?

— Ага, — останавливаюсь напротив него, не культурно пройти мимо, если с тобой разговаривают. Это была моя ошибка.

— Ну, подь суды, расскажи, чего нового, я слыхивал, твоя мамка тебе братика родила — негритёнка?

— Никакой он не негритёнок!

— Ну, знамо, брешуть бабы.

— Ну и чего, нравится тебе у бабы с дедой-то в деревне?

— Ага.

— Оно и понятно, тута тебе не в городе, чего вы там видите в своём городе? Не то, что здеся — выйдешь за деревню, глянешь — кругом простор, солнце, воздух!

— А в городе у нас и кино есть, и карусели, и кукольный театр, и цирк!

— Ой, большо дело — цирк! Цирк и у нас в деревне был, пока не сгорел.

— Когда?

— Да давно, давно. Я ж в ём и работал! Да, было время!

— А кем? Клоуном?

— Скажешь тожа, клоуном! Бери выше — фокусником!

— Ничего себе! — удивилась я, наивная дурочка, — Фокусником! И фокусы показывать умеете?

— А то, скажешь тоже, конечно умею. Хочешь прямо щас один покажу?

— Конечно, деда Митрофан, конечно, хочу!

— Тока подождать немного нада, я реквизит приготовлю. Баба Клава не заругаить?

— Не, я подожду.

И дед Митрофан скрылся за калиткой. Через несколько минут выходит с двумя эмалированными кружками. Ту, что с водой, даёт мне, а ту, что без воды — себе оставляет.

— Сейчас будет фокус: я сделаю так, что вода из твоей кружки перельётся в мою. Тебе надо глядеть во все глаза внимательно, что делаю я, и повторять всё за мной тютелька в тютельку, поняла? А когда повторять будешь, гляди мне у глаза, не моргая, да у кружку свою не заглядывай, а то не получится.

— Ага!

Надо сказать, что деду я безоговорочно верила, чего с меня взять, дитё оно и есть дитё неразумное.

А тем временем дед Митрофан колдовать начал, стал по кружке и так и сяк указательным пальцем водить, потом по дну — потом по лицу, вроде, как усы рисует, опять по дну кружки, потом вроде, как бороду рисует, там и до бровей дело дошло.

— Ну ка, глянь, перетёкла водица-то из твоей кружки?

— Нет, — разочаровано говорю я.

— Ну, значит, ты моргнула!

— Да не моргала я!

— Ты, Танька со старшими не спорь. Я этот фокус, знаешь, скольки за свою жисть показывал? Точно говорю — моргнула! Поэтому не получилася. Ладна, не перживай, в другой раз обязательно получится! Беги себе у магазин.

— А может, когда обратно пойду, ещё раз попробуем? — С надеждой проговорила я и обратила внимание, что с дедом что-то не то, вроде, как еле сдерживается, за живот хватается. — Прихватило, наверное, — подумала я и побежала в магазин.

Прихожу в магазин, а там продавщица тётя Зина, подперев щёку рукой, положив пышную грудь на прилавок, во всю скучала.

Увидев меня, изменилась в лице. Но потом взяла себя в руки и только спросила:

— Чего, Танюш, с дедом Митрофаном общалась? Небось фокусы показывал?

— Ага, а Вы откуда знаете?

— Да он в это время всегда на лавке сидит, всем фокусы показывает.

— Тёть Зин, мне «Школьных», «Марципановых» и «Барбарисок».

— Как всегда? Я только кивнула.

С тётей Зиной тоже что-то было не так, как-то странно она на меня поглядывала, а когда я выскочила за двери, наткнувшись на бабу Надю, услышала, как залилась смехом Зина.

— Господи Исусе, — только и смогла испуганно проговорить баба Надя, глядя на меня.

— Странные все какие-то сегодня взрослые, — подумала я и поскакала домой, –бабушка уже, наверное, заждалась.

Дед с бабушкой были в летней кухне, туда я и понесла конфеты. Бабушка наливала себе как раз чай, а дед уже перелил из своей кружки чай в блюдце и деловито дул на него. Увидев меня, дед выронил блюдце, а потом покатился со смеху. Бабушка же всплеснула руками и выдала, я тогда не поняла, в чей адрес:

— Да етить твою мать! Вот старый козёл! Ты иде же Митрофана-то нашла?

— А ты откуда знаешь? Я шла в магазин, а он на лавочке сидел.

— Дак, а ты здеся при чём? Шла себе и шла бы.

— А он про маму спросил, сказал, что бабы болтают, будто мамка негритёнка родила. А потом сказал, что у вас тут цирк был и он в нём работал, фокус мне показал.

Дед зашёлся от хохота ещё пуще.

— Цирк это у нас Митрофан, а фокус энтот он мне еще в пятом классе показывал, так после этого надо мной цельный день весь класс смеялси.

— А почему?

— Да потому, — ответила бабушка и поднесла мне к лицу небольшое круглое настольное зеркало, с которым дед всегда брился.

Гляжу в зеркало, а у меня всё лицо черным разукрашено — усы такие приличные, бородка, брови, я только рот и раскрыла от удивления. Так вот, думаю, почему взрослые себя так странно вели, им посмеяться хотелось, а баба Надя испугалась от неожиданности! Сразу я ничего не поняла, только подумала, что дед обманул — суть фокуса не в том, что вода перельётся в другую кружку. А в том, что на лице вот такой раскрас появится, но бабушка мне всё объяснила.

Дед Митрофан закоптил дно одной кружки, и когда я по дну пальцем водила, палец пачкался, а когда по лицу, то оставлял следы сажи. Так я сама себя и разрисовала!

— Всё, я больше с дедом Митрофаном даже здороваться не буду! — в сердцах выкрикнула я, вытирая слёзы.

— Ты, внучка, на него дюже не обижайси, уж такой он уродилси — шалопай! Вечно что–нить учудит.

А дед, вытирая слёзы, которые от смеха набежали на глаза, сказал:

— А я ещё с ним поговорю, будет знать, как над внучкой моёй хохмить, и опять покатился со смеху, за что от бабушки и получил мокрым полотенцем, которым она мне лицо оттирала, по лысине.

Так я впервые прочувствовала на себе шуточки деда Митрофана

Очередные проделки деда Митрофана. Тарантайка

Дедушка с бабушкой в свое время держали кроликов. А кролики очень прожорливы, им, помимо ежедневного кормления, требовалось много сена на зиму. Соответственно, все летние месяцы бабушка с дедушкой делали заготовку сена.

Почти каждый день ездили на сенокос. Для таких поездок дедом был сооружен специальный транспорт, что-то типа мини грузовичка с мотором от мотоцикла «Урал». Тарахтел так, что, мама — не горюй! За это самодельное средство передвижения нами и было прозвано «тарантайка».

Для нас, детворы, не было лучше приключения, чем с бабой и дедой поехать на сенокос.

А когда поспевала смородина — так и подавно. В окрестностях села было много посадок смородины, и пока дедушка с бабушкой занимались сеном, мы с моими двоюродными сестрами паслись около кустов смородины. И наедимся, и бидончик наполним, а потом бабушка вареников наготовит. Вкуснота! Но не об этом.

Дедушка ушел по каким-то делам в Правление (так называлась администрация колхоза), а когда возвращался, то и попался в лапы деду Митрофану. Бабушка была дома, занималась своими делами, а я была у своих двоюродных сестер. Дело уже было ближе к вечеру, дед шел себе спокойно домой, а Митрофан, как обычно, в это время сидел на лавочке возле своего дома.

— Здорово, Василич, — задел дед Митрофан моего дедушку.

— Здорово, Митрофан, чаво, невест ждешь, поди?

— Тебе бы толька про невест, идешь себе, ниче не знашь.

— Чаво это я не знаю?

— Да чаво у тебе случилася.

— Да ты чаво болташь? Чаво это у меня случилася?

— Дак, Клавдя твая в огороде копалася, разморило ее, пошла у хату, прилегла, да заснула. А в енто время Нюркин бык через зады забор повалил, да и усе ваше сено пожрал! Усе, как есть! О как!

— Да едрить твою ж через коромысло! Усе наше сено? — И дед кинулся бежать.

— Да куды ты побег? Он уж усе сожрал и пошел себе восвояси. А Клавдя в тарантайку тваю косу да вилы покидала, Шарика отвязала, тот в кабину к ей прыгнул и поехали за сеном на Чипинячку.

— А за рулем-то кто?

— Ясен пень, кто! Не Шарик же, Клавдя твая! Плачить, говорить, мол, сил нет никаких, Василий с правления придеть, достанется мне, что не доглядела, три дня, говорить, вокруг печки гонять будешь! Мол, поеду на Чипинячку, хучь немножко сена накошу.

— Во дура баба! Дак она же и водить-то не умеет!

— Фух, велика наука тваю тарантайку водить! Руль, газ да тормоз! Разберется, чай не раз с тобой ездила!

Дед разворачивается — и бегом за бабушкой на Чипинячку, бежит, аж подпрыгивает, и все оглядывается, не лежит ли где в кювете его тарантайка. Напугался он тогда страшно за бабушку, бежит, матится, на чем свет стоит ее кроет за такое легкомыслие, а ему навстречу ничего не подозревающая Нюрка.

— Василь Василич, случилася чаво, куды, глаза вылупимши, побег?

— Вот я тебе Нюрка! Вот толька Клавдю найду, покажу тябе, как за своим быком следить нада! Вот устрою я тябе! Усе сено сожрал, так еще теперь не знаю, живой Клавдю найду, чи не! — И бежит дальше.

— Да за каким быком-то? У меня ж отродясь быка не было, на кой мне бык? — пожала плечами Нюрка, а дед в это время был уже далеко.

За то время, что дед по Чипинячке бегал, в каждый овражек заглядывал, бабушка спарвила ужин и ждала деда, тоже беспокоилась, не зашел ли к какому приятелю на рюмочку. Не выдержала, пошла искать, да дальше дома деда Митрофана не ушла.

— Здорово, Митрофан, маво не видал?

— Здорово, Клавдя, дак часа полтора, как на Чипинячку побег!

— Да на кой ему на Чипинячку?

— Да, говорит, настроение хорошее, пойду, говорит, Клавде цвятов наломаю.

— О те ж, старый дурак, да каких цвятов? Принял все же на грудь, глаз да глаз за ним! Хучь бы руки–ноги в потемках не попереломал!

— Ой, и усе-то ты недовольна, мужик ей цвятов, а она — старый дурак.

И бабушка вернулась домой. Спустя полчаса во двор забегает запыхавшийся дедушка, смотрит — тарантайка на месте.

— Слава Богу, вернулася! — И в хату.

А там бабушка:

— И игде ты шляшешси? Каки цвяты выдумал? И игде тваи цвяты, старый ты пень? Сиди тута думай про няго, чаво там с им, руки–ноги целы, али в канаве какой уже ляжишь!

— Каки цвяты? — Опешил дедушка. — Ты сама, чаво удумала? Как толька ты жива осталася, раззява, мало, что сено не доглядела, так еще самовольничашь!

— Како сено? Ты чаво, напилси, что ли?

— Тако! Како Нюркин бык сожрал!

— Да нету у Нюрки накакова быка и отродяся не было! Зенки зальешь и выдумывашь!

— Дак, а сено как же?

— Да далося тябе енто сено, вон оно, иди жуй заодно и закусишь!

— Дак ты не ездила на Чипинячку сено косить?

— На чем я тябе поеду? На тарантайке твоей, чи не?

— Дак Митрофан сказал, что на тарантайке, с Шариком!

Бабушка только руками всплеснула.

— Опять старый охальник разыграл, а мне сказал, что ты на Чипинячку мне за цвятами побег!

Дед долго порывался к Митрофану с разборками, но бабушка его не пустила, мол, хватит на сегодня приключений. Дед долго не унимался, но бабушка применила свой верный прием «ниже пояса». Сходила в низы за бутылкой, деду под борщичок налила, постепенно успокоился.

Досталось за это деду Митрофану или нет, я не помню, кажется, и это ему сошло с рук, впрочем, как и всегда.

Вот такую встряску устроил дед Митрофан моим бабушке и дедушке, которую они запомнили надолго.

Как по наводке деда Митрофана мы с сестрой всю смородиновую лесопосадку обсвистели

Дело было летом. Я, как всегда, на каникулах гостила в деревне у бабушки с дедушкой. Обычно мы проводили время с моей двоюродной сестрой, Светкой. Светка старше меня на год и в то лето ей было уже девять лет, а мне по осени должно было исполниться восемь.

Был уже конец июля и вся клубника уже сошла. Соседка деда Митрофана, Надежда Петровна, всегда держала много клубники из–за своего внука, которого тоже родители привозили на каникулы. Но, как правило, уже к тому времени, когда клубника сходила. И Надежда Петровна приноровилась клубничку, ту, что помельче, замораживать, а как внук приезжал, стряпала для него вареники с клубникой.

Но в то время мы про это ничего не знали. На клубнику в это лето я не попала, поэтому, может, и клюнула на развод. Светке тоже мало чего досталось — родители не выращивали, а у бабушки с дедушкой, помимо нас, еще две внучки и внук. Толпа людей на ведёрко клубники. Как-то так получилось, что дедушка основным считал виноград, его и выращивал.

Так вот приехал к Петровне внук, Вовка, ему было чуть побольше, чем Светке, но точно уже не помню. Как водится в деревне, бабы вечером собирались на лавке возле чьего–нибудь дома, в основном, у бабушкиного, а мы, детвора, рядышком где–нибудь играли. И нам не скучно, и бабушки отдыхают.

Так вот наварила Петровна Вовке вареников и по–соседски деда Митрофана угостила. Всегда так делала, дед один, сам себе такого не наготовит, а они, всё же, одноклассники.

— Здорово, Митрофан, чаво в палисаднике копаишси? Иди передохни, я тибе вареников с кулубникой принесла.

— От спасибо тибе, Петровна, дай Бог тибе здоровья. Поставь на лавку, сейчас передохну и попробую.

Петровна поставила чашку с варениками на лавку и побежала по своим делам. Дед переложил шланг в сливу и присел на лавочку, сидит, вареники ест. А мы со Светкой как раз возвращаемся с другого конца деревни, там Светкина бабушка жила по материнской линии. Вот мать ей и поручила что-то отнести бабе Оле.

— Здорово, девчаты, куды бегали?

— Здрасте, деда Митрофан, к бабе Оле ходили, — ответила Светка.

— Ну идитя сюды, варениками угошшу, с кулубникой! Таку кулубнику по утру насобирал в самародиновой посадке нынча утром. Да–а–а, чудесов на свете многа, это я вам точна говорю! Дак вот вареников настряпал, наелси ужо от пуза, больше не лезут, будити исти, чи не?

Ну как тут откажешься! Вареники с клубникой! Присели рядышком, едим вареники, с них сок льется, все, как поросята, вымазались, но до чего же вкусно! А про чудеса-то из головы не выходит, переглядываемся, мол — в смородиновой посадке? Клубника? А дед молчит, ждёт, проглотили наживку или нет? Ну, естественно, проглотили!

— Не бывает клубники в смородиновой посадке! — выпалила Светка, проглотив вареник.

— От вы глупаи, дак енто же не проста́ кулубника, чуешь, кака сладка, да укусна?

— Ага. А как это не простая?

— Да так, волшебна! Просто так не покажется, для ей свисток специяльный нужон, волшебнай. Свистишь в яво, а кулубника из под листочков самародины выглядывать начинаить, видимо её–невидимо, бери сколь хошь!

Тут уж у нас в ногах засвербило, прямо представили, как свистим и клубнику в бидончик собираем, одну — в бидончик, вторую — в рот, аж слюнки потекли.

— Дак ешьте вареники, ешьте.

Да, какие там вареники, когда там волшебная клубника пропадает! А дед сидит, на нас смотрит, ждёт, когда свисток клянчить будем. Я постеснительнее была, а Светка посмелее.

— Деда Митрофан, а ты можешь нам свисток этот на время дать? Мы бы после обеда бы сбегали?

— Ну, Светка, ня знаю, ня знаю, потеряете ещё.

— Да не потеряем, не бойтесь, мы быстренько, насобираем клубники и принесём.

— Да оно, конешна можно было бы дать, да тольки апосля обеду не могу, Кольке с Петькой обещалси, разве тольки сейчас? — и так хитро смотрит на нас.

— Не–е, до обеда нельзя, баба Клава сказала, чтобы к обеду дома были, разочарованно вздохнула Светка.

— Ой, подумашь, разок попожжей пообедаити! Зато кулубники приташшити, баба Клава вареников настряпаить, да говорю жа, она тольки рада будить. Надысь вздыхала, мол, чё за дела, хучь бы детворе вареников с кулубникой настряпать, да где ж её окаянную возьмёшь? А тута вы да с кулубникой!

Не знаю, что нас могло остановить, разве что хворостина бабы Клавы, но её там не было. Светкины родители работали, так что дома никого не было. Она поскакала за бидончиком, а дед Митрофан её в след кричит:

— Да прихвати ишшо каку–никаку чашку. Там ишшо бздники (паслён так называли) по посадке полно, дак с им тожа вареники хоро́ши (это правда–хороши́). Заодно и бздники наберёти!

Светка быстро прибежала, дед выдал нам обычный свисток розового цвета, еще раз наказал, чтобы не потеряли, и мы побежали к ближайшей лесополосе, которых вокруг деревни было полно понасажено.

Уж как мы свистели вдоль полосы! То я, то Светка, ну никак клубника не появляется, хоть плачь! А время уборки, машины, туда — сюда мимо посадки ездят, представляете, какое зрелище? Две девчонки вдоль посадки мечутся, одна в свисток на смородину свистит, а другая с бидончиком то и дело наклоняется, на кустах что-то высматривает!

Паслёна и правда, — полно. Отчаялись мы совсем клубнику найти, даже поссорились. Светка сделала вывод, что наврал дед Митрофан, а я за него была. Мол, а где он тогда клубнику на вареники взял? Да и про паслён ведь правду сказал. Ну не с пустыми же руками домой возвращаться. Почти полный бидончик в четыре руки паслёна насобирали.

В это время баба Клава нас кинулась. Вышла на дорогу, выглядывает, не идем ли от бабы Оли.

— Чвао, Клавдя, потеряла ково, чи не? — задевает дед Митрофан бабушку.

— Да девчаты маи до Оли побёгли, наказывала им к обеду вернутся, а их чёт всё нет.

— Дак они от Оли-то пришли. Взяли бидончик и поскакали в посадку за Чипинячку, говорять, вареников хоцца, сбегаем кулубники наберём, — как бы, между прочим, говорит Митрофан и смотрит на бабушку, — странные у тябе девки каки-то.

— Да ты чаво, кака кулубника? Можа за самародинай?

— Не, говорили, что за кулубникай. А еже ли ж, говорять, не будить, то хочь бздники насабирають.

— Да итить твою ж за ногу! Гляди, Митрофан, коли тваих рук дела, берегися у мине! — Заподозрила неладное бабушка. — Усё Василию расскажу, он тибе устроить!

— Да я им и слова-то не успел сказать, выскочили из Людкиной калитки и поскакали, как угорелыя! Ты мине лучша вот чаво, Клавдя, скажи, тибе ёжики не нужны?

— Каки ищё ёжики, ты чаво, накой мине ёжики? Ты чаво мне тута зубы заговаривашь?

— Да на кой мине тваи зубы! Вон их в палисаднике цельный выводок энтих ёжиков, усех гадюк заразы попередушили, чаво и делать ня знаю. Тибе-то гадюки ни к чаму, а мине без их пряма бяда кака-то!

— А на кой тибе гадюки-то? — Женщина есть женщина, любопытство всегда возьмёт верх.

— Дак с ими, знашь, кака эконмия получаица! Вот самагонка у мине семьдесять градусав, а я её пополам с водой разбавляю, и по бутылкам, а бутылку по гадюке, дак она через три дня опять семьдесять градусав! О, как, а говоришь, накой гадюки! Да ишшо, знашь, кака сила от такой настойки. А ты думашь, чаво вокруг мине девки вьюцца?

— Ой, да иди ты, помяло, каму ты нада, девки вьюцца! — Махнула на него рукой бабушка и пошла за нами в посадку.

Мы уже входили в село, когда увидели бабушку, идущую нам навстречу.

— И иде вы шляитиси? Вы почему таки самовольницы? Вам кто в посадку ходить разрешал? — И всё в таком духе. — Быстро домой! Наказаны!

— Баба Клава, нам деду Митрофану нужно свисток отдать, мы обещали, — заканючила Светка.

— Какой такой свисток?

Мы рассказали, бабушка только руками всплеснула.

— От ить, я так и знала! Домой идитя, а за свисток ня бойтися, я сама яму отдам, пусть потом попробоваить выташшить! Откуда вытащить — мы тогда не поняли.

Вечером бабы собрались на лавочке, возле них уныло околачивался Вовка. А мы со Светкой сидели во дворе в беседке и болтали ногами. Не знаю, чего там бабам рассказала бабушка, но периодически мы слышали весёлый хохот и от этого становилось ещё тоскливее. Вот бы нам тоже туда, там так весело.

Потом пришла Надежда Петровна и принесла нам вареников с клубникой и своей сметаны. Это хоть и немного, но скрасило наш унылый вечер.

А по деревне бабы болтали, что у мужиков находили странные бутылки со змеюками. Так они их от греха повыбрасывали.

Ой, да отчипись ты от меня, Надька, со своим утюгом за ради Бога!

Это случилось, когда деду Митрофану и его ровесникам перевалило за двадцать пять. Многие уже жили своими семьями, но Митрофан, хоть и был «ходок», жениться не торопился. Так получилось, что его соседка и одноклассница, Петровна, тоже пока семьёй не обзавелась.

У Митрофана тогда ещё была жива мама, которая за ним ухаживала — стирала, наглаживала одежду, готовила. А Надежда Петровна, так получилось, маму свою уже схоронила, отец погиб в Великую Отечественную, соответственно, она жила пока одна.

Митрофан нет–нет, да поглядывал иногда в её сторону, но попыток сблизиться не предпринимал. Так, иногда в своих мечтах, особенно, когда материнские наставления уже вставали у него поперёк горла, мелькала у него мысль зажить своей семьёй, но долго на этой мысли он не задерживался и связывать себя по ногам и рукам семейными узами не собирался.

Выходные подходили к концу, воскресенье катилось к вечеру, мать Митрофана накануне перестирала его рабочую одежду, которая сейчас, уже высохшая, готова была к глажке. Электрических утюгов тогда ещё не было, все пользовались тяжёлыми чугунными, которые разогревали на печке, после чего можно было погладить.

Вот и скажите, ну что могло случиться с чугунным утюгом — да ничего, его не поломаешь, но это точно не про Митрофана. Нет, он его не поломал. Он над мамкой решил пошутить. В саду почти в каждом дворе был колодец, из которого и брали воду. Был и у Митрофана такой. Недавно, утром, перед тем как уйти на работу, Митрофан положил этот утюг в ведро, привязанное к колодезному вороту, и спустил его в колодец.

Мол, мамка за водой пойдет, начнёт поднимать, удивится, чего такое ведро тяжёлое, докрутит до верха, а там утюг — вот смеху-то будет. Ну вот такой он был шутник всю жизнь. Всё так и вышло, да только вот, то ли от тяжести, то ли уже время пришло верёвке, но она оборвалась, и утюг вместе с ведром ушёл в небытие, мать даже и не поняла, что в ведре был утюг, а когда его кинулась, Митрофану крепко досталось.

Вот и теперь Наталья Матвеевна в очередной раз высказала своему сыну, всё, что она про него и про его шутки думает, и послала его за утюгом к Надежде Петровне.

Идти лень, а надо, в мятом же не очень удобно идти на работу. Пошёл. Идет, а фантазия-то у него бурная, в голове образы мелькают: вот открывает ему Надежда дверь, улыбается, призывно кивает, мол, проходи, давно тебя жду, вот он проходит, разувайся, мол, проходи на кухню на рюмку чаю, вот уже и за рюмкой чая Надежда сидит ему глазки строит. Туда–сюда — и до кровати дело дошло.

Сам уже стучит в двери, а мечты не отпускают, вот Надька беременная, женятся, появляются сопливые детишки, штук пять, сопли рукавами вытирают, так ему это всё поперёк души стало!

А тут Надежда двери открывает.

— Здорова, Митроха, чаво хотел?

Митрофан завис на несколько секунд, а потом выдаёт Надежде:

— Ой, да отчипись ты от мине, Надька, за ради Бога со сваим утягом!

— Чаво–о–о?

— Да ничаво! Ни чипляйси до мине, говорю!

— Да кто до тибе чипляется? Чаво припёрси?

— Да ничаво!

— Ну и всё!

— А вот и всё! Вот и иди отседова, Надька, куды шла! — Разворачивается и уходит с крыльца, а Надежда ещё долго стоит в недоумении.

Идёт, а навстречу ему мой дедушка. Они тогда уже с бабушкой женаты были и уже мой папа на свет появился.

— Здорово, Митроха, чаво, к Надьке лыжню проложил, чи не?

— Не, Василий, энто не про мине. От таких баб подальша держатьси нада, уж дюжа они плодовитыи. Нарожають семеро по лавкам, а ты им апосля мучайси, корми их!

— Да, как ты знашь, что плодовита?

— Да знаю, чаво по ей не видна что ли? Ладна, ты мине утягом не выручишь, а то мамка погладить собраласи, а утяга нету.

— Да выручу конешна, а иде же твой утюг-то делси?

— А у деле он у мине, Вася, у деле. Не поверишь. Забыл я как-то на окне стакан с водой на месяцок, а в ём ложка чайна. Так када кинулси, а та часть, что в воде была — золота! Налипло золото на её! О, как! Дак я утюг свой верёвкай привязал и в колодец сунул, чай и на няго начипляицца. Уже няделя, как там. Експиримент, понимашь.

Не знаю, поверили ли взрослые Митрофану, а только слушок по деревне прошёл и к матери Митрофана ни раз детишки прибегали:

— Тёть Наташ, а покажи золотой утюг?

— Какой такой утюг?

— Ну из колодца.

— Идитя с Богом, опять мой шалапай чудить, не иначе!

А иной раз бабы мать Митрофана подначивали:

— Наталья, бабы болтають, что ты сваму Митрохе партки золотым утягом гладишь?

— Ой, да идитя вы, бабы, он мине и так усе нервы истряпал, ищё вы туды жа!

Надежда Петровна постепенно забыла эту историю, но много лет спустя, на каком-то празднике, который отмечали сообща, по–соседски, вспомнила и выпытала у Митрофана, что это за выход из–за печки был. Он всё и рассказал. Не надо говорить, что это только добавило к празднику колоритных красок.

— Клянуся тибе, Петровна, вот прям, как тибе сичас вижу, увидял дятишек штук пять — стоять, сопли по лицу размазывають, от я и вспылил!

История о том, как дед Митрофан всю деревню на концерт Розы Рымбаевой отправил

Конец августа, суббота, дело уже ближе к вечеру. Дед Митрофан с пиджаком в руках идет к своей соседке, Надежде Петровне.

— Петровна, Петровна? Дома?

— Дома, заходи Митрофан, чего тебе?

— Ага, ага, буряков тебе в хату, Петровна.

Буряками местные называли обыкновенную свёклу, а почему в хату — это отдельная история про очередной розыгрыш Митрофана, после которой для этой деревни свёкла стала символом богатства и удачи.

— Петровна, а Палыч-то дома, чи не?

— На элеватор побёг, там линия встала, надо починить. А на кой он тебе?

— Дак, галстух я хотел у него взаймы взять, чтоб вот к этому пинжаку подходил, а то мой затерялси. Раз в сто лет в обед надеваю, куды делси, ума не приложу.

— Гля–я, а на кой тебе галстух?

— Дак, а как на концерт без галстуха? Без него никак.

— Какой ещё концерт, ты чего, Митрофан?

— О даёшь, какой концерт! Так нынче же в клуб Роза Рымбаева приезжает!

— Да иди ты. Я не слыхала!

— А ещё почти никто и не слыхал. Михалыч нынче в райцентр по делам ездил, а там встренул Кольку Лесунова, помнишь? Дак он там сейчас секретарем райкома, вишь, дурак–дураком бегал, а вон, поглядите, в люди выбилси!

Вот Колька и говорит Михалычу, мол повезло вам, ваш колхоз в области первое место по зерну занял, вот в качестве поощрения Рымбаева нынче к вам приедет. О как! А Михалыч у него и спрашивает, мол, а чего не Пугачева или хотя бы Ротару кака–нибудь? А он так строго ему, мол, не капризничай, вы, чай не по стране первое место взяли! Скажи спасибо, что хочь баба, будет на что посмотреть. Так нынче в восемь. Так чего, Петровна, дашь галстух, чи не?

— Да я дала бы, да один он у Петьки-то. А он в чем на концерт пойдёт?

— Дак вы тожа собираетися? Тогда чего ты мне тута голову морочишь?

Эх–! Как без галстуха? Ну, ладно. Нет так нет.

— Да ты у Михалыча попроси. У него, чай есть!

— Да уехал Михалыч к дочери, в Малы Утюжки.

— И чего, на Рымбаеву не пойдет?

— Далася Михалычу твоя Рымбаева, как собаке пята нога, ему дочке с ремонтом подсобить надо. Ладно, пойду, а то скоро к клубу надо идти, очередь занимать, клуб-то не резиновый, на всех местов не хватит. Повернулся и пошёл восвояси. А чего? Дело сделано, в Петровне он не сомневался, вмиг новость по подружкам разнесёт, а те дальше.

— Ничего, ничего, хватит места, — прикинула Петровна, — пол деревни допоздна на току и на дойке работают, точно без концерта останутся. Надо к Петьке на элеватор бежать, чтобы не задерживался, а то опоздаем.

И Петровна помчалась, а по пути к подружкам своим забегала. И нет бы людям говорить, что дед Митрофан новость принёс, так нет — Колька Лесунов Михалычу сказал! Много народу повелось.

К семи вечера у клуба собралась уже приличная толпа народа. Все нарядные, а как же, Роза Рымбаева — большое событие для деревни. Мужики нет–нет, да и бегают за клуб, принесли всё, чтобы совместить полезное с приятным. Настроение у всех приподнятое, все рады друг другу, а места́ в зале, да, что места́, на индийские фильмы все же помещались, кто на табуретке, кто на ступеньках, кто просто у стеночки стоял, так и сейчас, чай никого не обидят.

Тут из–за угла выворачивает Зиночка — новый директор клуба. В прошлом году она окончила культпросветучилище и Анна Павловна, прежний директор, со вздохом облегчения передала ей все дела и ушла на заслуженную пенсию. Зиночка, увидев толпу народа перед клубом от удивления открыла рот и встала, как вкопанная.

— Вы чего тут все?

— На концерт мы, давай скорее, открывай, — со всех сторон посыпалось на Зиночку, — быстрее, сейчас Рымбаева приедет!

Зиночка, как услышала это, резко развернулась и помчалась к дому председателя.

— Иван Семёныч, Иван Семёныч, Рымбаева приезжает! Там у клуба вся деревня собралась!

— Ты чего, Зиночка, с чего ты взяла? Какая Рымбаева, да я бы знал!

Иван Семенович впрыгнул в свой рабочий наряд, посадил Зиночку в свою новенькую Волгу и помчал к клубу.

Увидев приближающуюся председателеву Волгу, народ заволновался:

— Во, во, поди САМ Рымбаеву везет! Но вскоре все поняли, что в машине, кроме председателя и Зиночки никого нет.

— Народ, вы чего тут? — Только и мог спросить председатель, выходя из машины.

— Как чего тут? — отозвался местный агроном, — на концерт Рымбаевой пришли, она чего, запаздывает?

— Николай, да с чего вы взяли, что концерт будет?

— Дак, Петровна моей Зинке сказала. Вон она, спроси, подтвердит.

— И мне Петровна сказала.

— И мне.

— И мне, — послышались из толпы многочисленные голоса.

— Так, Петровна, ты чего народ переполошила, какая ещё Рымбаева?

— Так Колька Лесунов нынче утром Михалычу сказал, он его в райцентре встретил.

— Ага, значит Колька Лесунов? А Михалыч-то где?

— А Митрофан сказал, что к дочке в Малые Утюжки уехал, там подсобить что-то надо.

— А тебе-то кто сказал, Михалыч?

— Не, Митрофан…, — неуверенным тоном произнесла Петровна, и до неё стало доходить, что в очередной раз Митрофан её, как девочку развёл, — Вот ведь сволочь! Опять за своё!

Все начали в толпе искать глазами деда Митрофана, но не находили. А его там и не было. Митрофан сидел в летней кухне у Михалыча и с упоением рассказывал о том, как сейчас народ у клуба Розу Рымбаеву ждёт. Михалыч хохотал от души:

— Ну, Митроха, ну ты мастер народ разводить, смотри, как бы не побили!

— Не переживай, не побьют, народ у нас хороший, с юмором!

И он был прав. Люди, когда поняли, что это дело рук деда Митрофана, от души сначала посмеялись, а потом сами на себя посетовали, как они могли подумать, что в их захолустье заглянет целая Роза Рымбаева!

А Иван Семёнович смеялся громче всех, но не над тем, что Рымбаева, а над тем, что колхоз занял первое место в области по зерну.

— Ну, дед Митрофан, ну придумает же такое! Надо же — первое место! Ну доберусь я до тебя, шутник!

Как Колька гостя из Африки поприветствовал

В один из солнечных летних дней по деревне пополз слушок, что дочка главбухши Клавы собралась замуж. Да не просто замуж, а замуж за африканца, а попросту — негра. И вскоре привезёт его знакомить с родителями.

У Клавы последние несколько дней глаза были на мокром месте — не очень ей нравилась идея отдавать единственную дочку, Верку, замуж за какого-то Имаму, насколько я помню, его так звали. Ещё больше её угнетало то, что председатель колхоза, Иван Семёнович, настроен был устроить зарубежному гостю пышный приём.

— Ты, Клавка, ведёшь себя политически неграмотно! — Укорял Иван Семёнович утирающую носовым платочком глаза Клаву. — Ну и что, что он негр, он же из дружественной нам африканской страны! Нет, нет и нет! Нужно встретить по–человечески: хлеб–соль, митинг, приветственное слово. Вон Василь Васильевичу поручу написать по этому случаю стих про дружбу народов, пущай прочитает, чтоб понял гость наш заморский, что и мы тут не лыком шиты, политически подкованы, понимаешь!

— Я её учиться посылала, а она мне замуж! За негра–а–а–а! — Завывала Клавка.

— Вот, ты, Клавка, вроде коммунистка, а рассуждаешь, как валенок необразованный. Он хоть и негр, а всё же человек! Кака разница, что он чёрнай? Цвет кожи не имеет значения, не важен, Клавка, говорю тебе, цвет кожи. Главное, чтобы человек был хорошай! Вот так-то! И прекрати мне тута сырость разводить!