18+
Один день Ивана Денисовича без Цезаря Марковича

Бесплатный фрагмент - Один день Ивана Денисовича без Цезаря Марковича

Электронная книга - Бесплатно

Скачать:

Объем: 78 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

От автора

Автор не является профессиональным литератором. Он ученый и инженер в области систем управления и навигации аэрокосмическими аппаратами, долгое время работающий в ведущих конструкторсикх и научно-исследовательских организациях СССР, Израиля и Канады, преподавал в ВУЗах. Его публикации в научных изданиях посвящены его профессиональной деятельности. Однако, опыт жизни в эмиграции и раздумья о событих, произошедших с его страной и народом, приведшие к полному разрушению страны и социального строя, политых потом и кровью поколений миллионов его соотечественников, побудили его попробовать себя в литературном жанре (сатирическая пародия- fanfiction) и поделиться этими раздумьями с читателями.

Вскоре после Беловежского соглашения, практически уничтожившего СССР, автор, предчувствоваший последующие кровавые столкновения между народами бывшей общей страны и грабительскую приватизацию, эмигрировал из Росии, вначале в Израиль, а затем в Канаду. После тяжелой адаптации к новым странам и чужему языку ему удалось вернуться к профессиональной деятельности и успешно реализовать себя в своей профессиональной области уже в эмиграци..

Постепенно, по мере ослабления эмиграционного стресса, автор начал пробовать себя в литературном жанре. Начиная примерно с 2006 года в результате своего участия в дискуссиях Гостевой Книги Московского Комсомольца, автор опубликовал в МК серию памфлетов, пародирующих известного русского писателя, политзэка и диссидента времен СССР, А. И. Солженицина в его стремлении разъяснить читателю роль евреев в судьбе России в его литературно-историческом исследовании — «200 лет вместе». Объектом пародии явилась первая знаменитая публикация писателя «Один День Ивана Денисовича».

Так родилась первая повесть автора «Один День Ивана Денисовича без Цезаря Мррковича»

Часть I –Исход 3 и Часть II –В Стране обетованной

Вторая повесть пародирует русскую народную сказку «Сказка о Золотой рыбке». Эта повесть, «Сказка о Золотой Рыбке или откуда пошел процесс» сатирически представляет восхождение М. С. Горбачева по номенклатурной лестнице от Секретаря Ставропольского крайкома КПСС до Генсека Политбюро ЦК КПСС и роль в этом восхождении его супруги Р. М. Горбачевой.

Третья повесть пародирует популярный детектив Ю. Семенова «17 мгновений весны». Эта повесть, «17 мгновений весны 40 лет спустя» переносит действие детектива и его персонажей в конец 80-х годов в СССР, когда перестройка и последовавший за ней разрушительный для страны и ее народа процесс только назревали и готовились Конторой, которой продолжал служить Штирлиц («бывших чекистов не бывает»). На этот раз легендарному разведчику не удается предотвратить переговоры с Западом для реализации перестройки СССР по Горбачеву, но ему самому удается бежать и не учавствовать в последующем лицедействе и вакханалии. Пародия значительно отличается от авторского варианта, хотя имеет с ним схожие элементы.. К момету написания, автор не был знаком с авторским вариантом Ю. Семенова, оубликованным им в 1990, в романе Отчаяние, о том как сложилась судьба Штирлица в СССР после принудительного возвращения после войны на родину.

И наконец четвертая повесть –попытка осмысления автором разницы между социально-экономической системой СССР и стран, куда ему пришлось эмигрировать после его развала. Автор видит эту разницу, как разницу между « развитым» социализмом экономически недоразвитого СССР и «недоразвитым» социализмом экономически развитых стран Запада и предупреждает читателя от преждевременного перерастания этого «социализма» в знакомый ему « развитой» социализм СССР.

Автор заранее приносит читателю свои извинения за допущенные ошибки и стилитсические неточности, которые могут встретиться в самоотредактрованном тексте и благодарит Интернет издательства и отдельных авторов за общедоступные фотоиллюстрации, использованные автором в его повестях. Общеизвестные исторические персонажи и персонажи оригиналов пародий, задействованные в повестях (в стиле fanfiction-литпародии), сохранены под своими именами.

Ю. Ким

Ниже текст печатается близко к оригиналу, который был помещен в Гостевой Книге (в настоящее время закрыта) Московского Комсомольца под псевдонимом Карл.

Эта шутливая пародия на повесть «Один день Ивана Денисовича» А.И.Солженицына родилась под влиянием участия автора в Гостевой Книге Московского Комсомольца и происходящих там «дискуссий» по еврейскому вопросу, одним из ведущих специалистов и непременным участником которых является некто тетя Клава-поклонница произведений журналиста МК Марка Дейча.

Следует отметить, что первоначальная идея написания пародии родилась у автора давно, сразу же после опубликования А.И.Солженицыным его двухтомного исторического исследования «200 лет вместе». Эта идея была рекомендована самому писателю в качестве естественного продолжения его повести в современных условиях, как самозащиту от критических высказываний в его адрес со стороны еврейской общественности после выхода «200 лет вместе». Рекомендация была сделана в ответ на сетования писателя по этому поводу в том же Московском Комсомольце или Комсомольской Правде (запамятовал).

Игнорирование писателем этой рекомендации вынудило автора взяться за перо лично…

Февраль 2006

Карл

Учитывая небывалый интерес участников ГК к поединку М. Дейч — А. Солженицын

(прямо зависть берет, наш с Контрой поединок на этом фоне померк), предлагаю начать публикацию участниками ГК художественного романа века на животрепещущую вечную тему: евреи и мировой эволюционный процесс.

Несомненно, это будет бестселлер (второй после нашумевшего романа прошлого века" Бурный поток» душеведа Е. Сазонова (говорят, он теперь живет в Израиле). Вырученные от публикации романа деньги предлагаю направить в еврейскую организацию Сохнут с просьбой использовать их по целевому назначению, в качестве подъемных для выплаты немногим, еще оставшимся в России евреям, для выезда в Израиль. Думаю, что такое решение вопроса могло бы удовлетворить все заинтересованные стороны, включая редакцию МК, которая могла бы выделить какого-либо доверенного корреспондента (А. Хинштейна, например) для освещения хода реализации проекта и контроля за целевым использованием средств.

Итак, вношу первый взнос…


PS:

К сожалению, пришлось писать роман в одиночестве. Небольшой, но ценный вклад внес Москвич. Спасибо. Спасибо также всем, кто удосужился роман прочесть.

Народный Роман века

Один день Ивана Денисовича без Цезаря Марковича

или

Исход-3


«Бауэр говорит о евреях, как о нации, хотя и «вовсе не имеют они общего языка», но о какой «общности судьбы» и национальной связности может быть речь, например, у грузинских, дагестанских, русских и американских евреев, совершенно оторванных друг от друга, живущих на разных территориях и говорящих на разных языках?

Упомянутые евреи, без сомнения, живут общей экономической и политической жизнью с грузинами, дагестанцами, русскими и американцами, в общей с ними культурной атмосфере; это не может не накладывать на их национальный характер своей печати; если что и осталось у них общего, так это религия, общее происхождение и некоторые остатки национального характера. Все это несомненно. Но как можно серьезно говорить, что окостенелые религиозные обряды и выветривающиеся психологические остатки влияют на «судьбу» упомянутых евреев сильнее, чем окружающая их живая социально-экономическая и культурная среда? А ведь только при таком предположении можно говорить о евреях вообще как о единой нации.»


Иосиф Сталин. "Марксизм и национальный вопрос»


Этим утром Иван Денисович проснулся необычно рано. Было еще темно. Морозная зимняя ночь еще не подняла свой покров над землей. На улице завывала и свистела метель.

Иван Денисович не сразу понял, где находится. Уже много лет, после того, как он покинул зону, звон лагерного рельса, поднимавшего зэков на построение, продолжал звенеть у него в голове и будить по утрам. Деревня еще спала. Впрочем, пару покосившихся избушек, в которых доживало несколько одиноких стариков и старух — все, что осталось от цветущего когда-то колхоза «Заветы Ильича», весьма условно можно было назвать деревней. Иван Денисович Шухов вернулся в свой колхоз сразу же после освобождения. Работал плотником, затем вышел на пенсию. Жену схоронил уже давно. Дети разъехались кто-куда. Навещали редко. Так и доживал жизнь бобылем в своем деревенском доме. Все это постепенно возвращалось в полусонное сознание, выстраивая обрывки разрозненных мыслей в последовательную череду событий долгой и нелегкой жизни Ивана Денисовича.

В голове гудело. Но это не были привычные звуки лагерного колокола. Гудело со вчерашнего бодуна. Иван Денисович редко позволял себе такое в последние годы. Но вчерашний день был особенный. На столе лежало письмо с иностранной маркой и извещение на небольшой денежный перевод. Старый лагерный друг- Цезарь Маркович не забыл. Нашел его из далекого Израиля и прислал письмо и эту небольшую помощь- поддержать старика в трудное послеперестроечное время.

А вот Сашка Солженицын забыл. Большим человеком стал Сашка. Говорят, большие деньги на нашем с Цезарем жизнеописании сделал. А вот забыл… Хоть бы когда открыточку к празднику прислал-шиш, разбежался. А еще, говорят, писатель. Вон у соседки, тети Клавы, что в конце улицы живет, самогон гонит, народ говорит, тоже какой-то приятель-писатель в городе есть. Марком зовут, а фамилия его Дейч, кажется. Так ей этот Дейч и переводы шлет и сахарку для производства подбрасывает. Регулярно приезжает-ублажает Клавку. Не то, что Сашка, едри его в корень! А ведь тоже, в друзьях на зоне ходили… А вот Цезарь, не чета ему, -это человек. Зря, что еврей, но наш, русский. Это ведь: Сашка наврал все, что я ему прислуживал в лагере. Якобы за пайку старался. Просто спасти хотел бедолагу.

И спас. Он же — Цезарь, неприспособленный был. Загнулся бы там без меня. Не то, что этот Сашка-писатель фуев. Вот Цезарь добро и запомнил-христианская душа

(прости меня, Господи), не зря, что нехристь. На сердце стало тепло и приятно.

Одна мысль свербила. Как добраться на почту в райцентр? До пенсии еще неделю продержаться надо, а льготный проездной Вова Питерский со своими хмырями отменил, язви их в душу.. При этом Иван Денисович бросил взгляд в угол избы, где под потолком привычно висел дорогой сердцу портрет.

Рано ты ушел от нас, дорогой товарищ Иосиф Виссарионович, — сказал Иван Денисович с чувством. И подумав, продолжил:

Да я бы готов еще раз червонец отмотать на зоне, лишь бы ты их –хмырей к стенке поставил. Меченого, конечно, первого, затем Бориску, а там…

Просрали страну, обокрали народ…, эх, мать…

Иван Денисович взглянул на часы, было около семи. Рано. Но душа просила немедленной опохмелки. Иван Денисович достал из под подушки селюляр (придумают же такое слово, туды его в качель) и стал звонить тете Клаве, чтобы та принесла в долг самогона.

— Клав, а Клав.., — начал Иван Денисович, робко и запинаясь. Затем продолжил уже смелей: я слышал, что Марк новую книгу выпустил, о евреях, говорят. Так вот, значит.. того- обмыть бы надо. На другом конце линии что-то

забулькало, заклокотало в трубке. Затем надтреснутый Клавкин голос произнес:

— так в чем же дело Вань, я за Марка всегда выпить готовая, уже бегу с бидончиком.

Иван Денисович стал дожидаться Клавку. Душа горела. Нахлынули воспоминания.

О евреях ему впервые рассказал Сашка –мордвин, его зэки промеж себя уже тогда писателем называли (подозревали, что куму стучит). Было это еще на круге первом, до появления Цезаря. Единственным евреем тогда в бараке был Марк Львович. Он вскорости в карцере помер: тоже неприспособленным был. Это-то и надоумило потом Ивана Денисовича спасти Цезаря от подобной участи. Обычно Сашка изъяснялся на фене, но в подобных случаях напускал на себя ученость (утверждал, что до войны университет закончил). В его повествовании было много мудреного, чего Шухов боялся, что не запомнит, поэтому Сашкин рассказ он записал:

НА КРУГЕ ПЕРВОМ…

За засиженным мухами мутным стеклом маленького оконца, надрывно и злобно по-большевистски картавя, завывал ветер, тоталитарно подвывая, в многочисленных щелях низкой, черной кровли барака.

Александр Исаевич лежал с пылающими болезненным жаром щеками.- Лежал и думал: зачем он здесь?

Очередная порция прорвавшегося через щели снега приятно обожгла пылающие щеки будущего писателя и высветила последнюю мысль, которая грозилась навечно уснуть в объятиях тяжкого бредового сна.

Александр Исаевич лежал и думал: " Где- же он настоящий?»

Здесь — как Александр Исаевич или там в своей будущей книге про своего соседа по бараку, Шухова, — как Иван Денисович?

Александр Исаевич, вдруг, с болью ощутил, что тут на хламистых, грязных нарах он уже ничем не отличается от лежащего рядом Марка Львовича.

«Боже мой, — подумал Александр Исаевич, — тот комплекс неполноценности, который не давал ему покоя из-за откровенно семитского отчества Исаевич, теперь бесследно исчезал в этой влажной вони лагерного барака. К своему удивлению, Александр Исаевич стал замечать, что вонь от Марка Львовича ничем не отличается от запаха его пропитанной помоями и потом робы, подобного запаху лагерной крысы.

От равенства запахов с Марком Львовичем, Александр Исаевич пришел в негодование: — треклятые большевики и тут всех уравняли…

По их злобной воле теперь я лежу тут и воняю, как последний еврей. И их Ленин, как жертва аборта, в котором намешана и перемешана и русская и еврейская кровь, по своему обыкновению, все смешал, уравнял и разделил. Так- что теперь и не поймешь, где дворянская элита, а где партийная еврейская прослойка.

Но столь воспаленное сознание Александра Исаевича мягко согревал острый кострец Марка Львовича. Он согревал и был так необходим Александу Исаевичу для направления его мысли в правильном русле, что даже притуплял негодование по поводу равенства запахов. Александр Исаевич стал даже задумываться: может быть, лежать рядом с живым евреем не так уж и плохо?

Но тут, за засиженном мухами мутном стеклом маленького оконца, картаво залаял большевиcтский пес, раздался холодный лязг затвора винтовки и прозвучала команда: " Выходи строиться… Через 5 минут, кто не поднялся — автоматически добавляет 3 года к сроку за саботаж..». Александр Исаевич вскочил, как ошпаренный, а Марк Львович продолжал беззаботно храпеть, источая благоухание лагерного барака. "Боже мой, и как мы с ними прожили «200 лет вместе» — подумал Александр Исаевич и, застегивая на ходу ширинку, засеменил к выходу из барака.


Через несколько минут за спиной раздались истошные вопли бедолаги Марка Львовича, уволакиваемого в карцер. Его волок по грязному полу охранник-татарин, нещадно поддавая валенком правой ноги под зад и приговаривая: «Пять суток кондея без вывода. Будешь, русская чурка, знать, как валяться на нарах после побудки..и будет тебе в карцере сниться здоровый кусок сала и голая ж.. твоей бабы».

Среди охранников было много татар, они не различали русских и евреев.

К русским же они относились особенно жестоко, видимо, памятуя Куликово побоище. Марк Львович надрывно вопил, но не сопротивлялся и не пытался идентифицировать свою еврейскую национальность. Ему было лестно, что

впервые в жизни его принимают за русского.

Тем временем Александр Исаевич справился, наконец, с непокорной ширинкой и винтом проворно ввернулся в строй черных бушлатов между бригадиром и Шуховым.

Утренняя поверка еще не начиналась. Над шеренгой бушлатов поднимался в морозное таежное небо пар и тот самый неистребимый барачный дух, который уравнивал в этой шеренге и русского, и чеченца, и татарина и даже отсутствующего еврея, — Марка Львовича, которого сейчас волокли в карцер. Перед строем прогуливался, сверяя списки, начальник караула-чуваш, младший лейтенант Волковой, известный своей свирепостью. Александр Исаевич знал, что в грамоте Волковой не шибко силен и до переклички у него есть еще добрых 5—7 минут. Было еще время подумать. Мысли роились и бились о стенки воспаленного мозга.

Любимой для размышлений темой, которая не оставляла Александра Исаевича никогда: ни на нарах, в минуты недолгого сна, ни на лесоповале в лесу, ни на марше, ни в арестантской столовой, ни даже в сортире, когда он присаживался рассупонив ватные штаны над очком, была, конечно, тема: евреи и мировой эволюционный процесс. Над этой темой он задумался не сегодня, а еще давно, до войны, пацаном, когда мама водила его к частному стоматологу по фамилии Шнеерзон. Богатство обстановки дома поразило мальчика, но гланое было не в этом. На стене стоматологического кабинета висела картина. Старинный восточный город и полуразрушенная заскорузлая стена, у которой стояли и, видимо, молились бородатые и пейсатые люди в каких-то странных черных нашлепках на головах.

Шнеерзон рассказал ему, что этот город называют Ирушалаим. Мечта каждого еврея-увидеть этот город и умереть, но, конечно не сразу, а только заработав достаточно денег на обустройство семьи и приличные похороны. По дороге домой мама объяснила, что евреи пришли к нам из Египта, где египтяне держали их в рабстве за грехи, но потом, когда им надоело кормить этих дармоедов, они их прогнали. И евреи долгие годы скитались в пустыне, пили кровь младенцев и ослиную мочу. Но выжили, пришли в Европу, стали торговать и давать деньги в рост. Почти все они баснословно разбогатели и стали дантистами, юристами и аферистами, дурившими, по чем зря, простодушных русских людей. При этом она почему-то добавила загадочную фразу: вот и прадед твой был… Но, тут же, как-будто выболтала страшную тайну, поджала губы и сразу замолчала. С тех пор Александр Исаеевич стал замечать за собой непреодолимую тягу увидеть Ирушалаим, и его стали посещать мысли о евреях, которые он не мог отогнать, даже, когда очень сильно старался. Однажды это чуть не стоило ему жизни.

Как-то на ночном допросе у следователя, на вопрос: «Так откуда, Исаич, ты такой пробрался к нам в ряды Красной Армии?». Он ответил из своего полузабытья:" из Ирушалаима», гражданин следователь. На его счастье, фамилия следователя оказалась Аксельрод и он воспринял это, как издевку, или провокацию против себя лично. Били Александра Исаевича нещадно, но в шпионы не записали и под вышку не подвели, хотя вполне могли бы, по тем временам. Схлопотал он по дурости свой четвертак и с тех пор мотается с ним по лагерям и пересылкам. И вот опять, чуть было не попал в беду: «Щ-137?» — прервал его привычную думу лающий голос Волкового.

«Здесь», — успел суетливо выкрикнуть Александр Исаевич, вслед за степенным откликом Шухова. И опять впал в свою думу. Ему нравился Шухов, его манера держаться естественно в любой ситуации: не суетливо, но проворно, без режущего глаз подхалимажа, но всегда с желанием услужить нужному человеку, сноровисто и по-мужицки выполняющего любую работу. Иногда казалось, что этот человек просто родился на зоне и для него вся эта страшная обстановка- привычна и даже, по-своему, уютна. Шухов как бы воплощал для него некоторый эталон русича- славянина до мозга костей с небольшой примесью татарских кровей, посконно объединяющего в себе идеи общинности, социализма и православия. Александр Исаевич и сам постоянно вымерял себя по Шухову, как по некоторому хронометру, но безрезультатно. Какие-то неподвластные ему силы все время мешали ему и уводили куда-то в сторону Марка Львовича. От этого хотелось выть по-волчьи, хотелось тихо рыдать, раскачиваясь, сидя на нарах, как это часто делал сам Марк Львович, но противостоять этому было невозможно.

Как и большинство людей своего поколения, родословную своей семьи Александр Исаевич знал, начиная с 17-го года. Все, что было раньше-являлось для него некоторой черной дырой, о которых он слышал на университетских лекциях по физике. Тем не меннее, он слышал как-то, как отец упоминал в подпитии, что дед его по материнской линии был священником в мордовском селе, недалеко от города Арзамаса. А самому отцу однажды пришло письмо от каких-то дальних родственников из далекого Бердичева с непривычной фамилией на конверте- Лейбович. Все это, взятое вместе с непреодолимым желанием увидеть Ирушалаим и отчеством Исаевич, наводило Александра Исаевича на страшные подозрения о наличии некоторого процента семитской крови в своем организме. Он уже наметил для себя два важнейших дела, которые он сделает сразу же после освобождения. Первое было — переливание крови, второе-повесть о Шухове. Вообще говоря, он планировал нарисовать широкое художественное полотно, которое будет освещать самый трагический период истории Государства Российского-период зарождения и установления во власти большевиков. Это явилось бы прелюдией к выполнению главной задачи его жизни- освещения роли евреев в трагической судьбе России. Однако повесть о Шухове, безусловно, должна была быть его первым произведением, воздающим долг их совместным лагерным страданиям.

Его размышления опять прервала команда Волкового: «104-я к воротам, пятерками, вперед марш». И Александр Исаевич вместе с бригадиром, Шуховым, бандеровцем и кавторангом зашагал в своей пятерке на шмон к лагерным воротам.

Все эти размышления надрывали душу Александру Исаевичу и искали выход. Он не мог носить их более в себе и решил при первом же удобном случае с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Он сделал это во время первого же перекура на стройке нового спец. объекта в тайге, куда их пригнал на работу конвой, рассказав о своих думах и будущих планах Шухову. Шухов выслушал его не перебивая и даже обещал все по памяти записать, а затем сердобольно сказал, погладив Александра Исаевича по спине: «Да фуй с ними, с евреями этими эк, однако же, тебя развезло, касатика, из-за них.


Иван Денисович закончил перечитывать запись Сашкиного повествования и убрал обратно за подкладку старого лагерного бушлата истертые листочки школьной тетрадки, на которой когда-то записал для истории душеизлияние будущего писателя. Иван Денисович никогда не верил в постоянство своей свободы и с бушлатом, на всякий случай, не расставался- хранил его в сундучке, предварительно отстирав и тщательно заштопав.

Клавка все не шла. Душа горела и рвалась наружу. Иван Денисович достал из холодильника пластиковую бутылку пепси- колы, плеснул в стакан струю шипящего напитка и залпом выпил. «Уф», хрен, чертыхнулся он. «И как они ее пили столько лет, гадость такую-эти империалисты? И главное, как они нас-то сооблазнили свою страну разрушить и на эту дрянь променять?». Однако немного полегчало. Иван Денисович вновь задумался.

Письмо от Цезаря и перечитывание Сашкиного повествования натолкнули его на мысль, что дожив до своих 80-и, он никогда еще всерьез не думал о национальном вопросе. То есть он, конечно, знал, что на свете живут люди разных национальностей, но вот, чтобы вот так сесть и основательно подумать на эту тему… Нет, нельзя сказать, что ему всегда было недосуг, просто мысль такая как-то даже в голову не приходила. А вот сегодня он понял-пора, а то ведь так можно уже и не успеть-помрешь и не узнаешь, какая нация -хорошая, а какая-плохая. Какая-сродни, а какая- супротив русскому народу, да и что он самое есть такое, этот русский народ и сам он 80-ти летний отрок Иван сын Денисов, к нему принадлежащий.

«Да, дела., едреный хворост» — сказал про себя Иван Денисович. Нестерпимо хотелось выпить, но Клавка все не появлялась. Шухов живо представил себе, как тащится она с бидончиком по заваленной сугробами деревенской улице, и осознал, что ждать ему ее еще добрых пол часа. Самое время задуматься над этим самым вопросом, который он всю свою сознательную жизнь откладывал на потом, пока не поумнеет.

И в своей деревне, и на фронте, и затем по лагерям, и опять на воле Шухов успел повстречать тьма–тьмущую всякого народа. Были это люди разных национальностей, но если взять, например, наших бывших советских-послеоктябрьских, то все они были как бы сплошной однородной массой, замешанной крепкой и умелой рукой. Многие из них говорили на русском значительно лучше, чем на родном языке, почти никто не знал религиозных традиций и дореволюционной истории своего народа. Один чукча, например, сидевший с ним по пустяшному делу (кто-то донес, что в его юрте видели журнал с портретом Троцкого), серьезно считал, что все народы произошли от товарища Сталина-отца и учителя всего живого на земле. По-русски тоже говорили как «кто во что горазд» –это была какя-то дикая смесь советской официозной фразеологии, фени и местных диалектов. Даже образованные люди, стараясь подчеркнуть свое рабоче-крестьянское происхождение, «напускали на себя простоту»: часто и не к месту неумело матерились, вставляли слова, типа: «накося, выкуси, поклал», коверкали ударения, подстраиваясь и стараясь потрафить своему руководству.

А уж в истинности рабоче-крестьянского происхождения руководства усомниться было невозможно. Оно было очевидно, в первую очередь, по неумелому копированию «благородных манер». Все это всегда потешало Шухова. Однажды в лагере он впервые услышал непривычно правильную русскую речь, она исходила от настоящего японского шпиона, засланного к нам во Владивосток из Японии и долгие годы тренировавшего свой русский в Харбине с русскими эмигрантами.

Бывали, конечно, и исключения –националисты, боровшиеся за независимость своих республик. Эти люди, как правило, предпочитали родной язык, пытались соблюдать минимально возможные религиозные обряды, хотя бы в минимальном объеме, но знали историю своего народа. Но довоенных националистов было очень мало. Националисты же военного времени расценивались как предатели-пособники фашистам и это было правильно и согласовывалось с понятиями Шухова о справедливости. Особенно ненавистны были свои русские-власовцы. Надо сказать, что предателей- евреев Шухов не встречал. Разговоры же о том, что эта публика косяками косит от армии, ходили. Однако было очевидно, что за независимость Биробиджана евреи явно бороться не собирались и в плен к немцам не шли, коврижек от них не ждали. Оно и понятно… В бою дрались эти люди отчаянно и знали, за что гибнут.

В отличие от Сашки, Шухов не искал ни исторических, ни каких-либо других причин на занятие тем или иным народом определенного места под солнцем. Он не приписывал целым народам какие-либо определенные характеристики, но пытливо наблюдал и пытался прикинуть на себя те или иные чужие нравы и обычаи. Исключением являлись немцы-они были фашистами и никаких других пояснений здесь не требовалось. Правда, до войны в их дерервне жили несколько немецких семей. С началом войны их куда-то увезли и больше о них никто никогда ничего не слышал. Эти люди были очень любопытны деревенским. Обращали на себя внимание их опрятность, бережливость, чистота вокруг дома. В колхоз их по каким-то причинам насильно не записывали, и это вызывало всеобщую зависть.

Только сейчас вдруг в голову Шухову ударила внезапная мысль. Так, видимо, потому и не записывали немцев в колхоз, чтоб зависть в народе посеять. Это на многое открывало глаза, становилось понятно, почему движимое исключительно интернациональными чувствами, воинское начальство посылало служить латышей на Дальний восток, например, а киргизов- в Латвию. Сторожить русских ставили татар, а татар, украинцев и т. д. Хуже же всех приходилось грузинам-хозяин всячески старался показать свою строгость по отношению к своим соплеменникам.

Вторая мысль вдруг осенила Шухова, как молния: свой национальный правитель-хуже татарина. И он впервые пожалел, что рядом нет Сашки-писателя, чтобы поделиться с ним этим внезапным открытием. Кстати, о татарах. Он вспомнил, что Сашка как-то рассказывал ему о своей теории оевреивания татар. Что, якобы, еврейские купцы Марк и Поль, пробиравшиеся в Китай из Венеции, чтобы дурить там простодушных китайцев, оставили Чингиз-Хану наложницей красавицу еврейку Сару- в качестве выкупа за товар, конечно. Впоследствии ее внуки- свирепые ханы Джу-ди (дважды еврей) и Бат-ый (бат-ыегудим, или дочь евреев- так Сара закодировала для соплеменников информацию о своем пребывании в орде в имени внука) огнем и мечем прошлись по России, отбросили ее на века назад в своем историческом развитии. Поэтому-то истинно русский народ понимает, что виной всему не татары и не другие завоеватели: шведы, поляки, французы, немцы-за всем этим незримо стояла невидимая тень еврейского участия.

Иван Денисович вспомнил эту Сашкину теорию и ухмыльнулся. Он-то хорошо понимал, почему он всегда склоняет голову и отводит глаза, когда любое начальство еще только приближается к нему-это свист татарской плети слышится ему из веков прапрадедов и пра-ох-каких же бабок, снасильничаных татарскими джигитами.

Нет, сегодня он мог бы высказать Сашке свою теорию. Ведь, действительно, все это так просто и много раз проверено. Национальному правителю нечего предложить своему народу, кроме привилегий для коренного населения, которое когда-то вышло именно из этой пещеры, что была именно на этой земле. Все, кто пришли по каким-либо причинам из других пещер, мешают однопещерцам жить богато и счастливо. Как только такой шустрый радетель об однопещерцах становится властителем, на этом все и заканчивается. Народ, естественно, работать лучше не начинает, не начинает он лучше и жить, но правителю-то на это наплевать. Он-то свои привилегии взять должен-он то за национальную идею кровь проливал. И он берет и дерет последнюю шкуру с однопещерцев, ведь свалить все беды на инородцев уже нельзя. Все они перебиты или изгнаны. Остаётся один путь-объявить, что и из своего изгнания продолжают они вредить и мешать жить богато однопещерцам правителя и, следовательно, нужно идти на них войной. Победим-и заживем, наконец, богато и сытно!

Его думы внезапно прервал скрип валенок под грузно-игривой поступью крутобедрой Клавки, приближавшейся к калитке. Иван Денисович орлом взвился с печи, где думал свою нелегкую думу о национальном вопросе в России, и метнулся накрывать на стол.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Скачать: