Бесплатный фрагмент - Образ жизни

Мемуары XXI века

Поэт Александр Баранов-Кочевник

«Предисловие к избранному»

Мне кажется, что вся жизнь, а значит и все стихи у Александра избранные. Ибо жизнь и поэзия у Саши переплетены в тугой неразрывный узел — хода времени. Он всегда только сам избирал для себя, именно ту жизнь, которой хотел жить. И события времён пропускал через свою душу, а затем писал о жизни и времени свои, донельзя, искренние, моментами яростные, стихи. Далеко не каждый творец может этим похвастаться.

Вот я привожу его короткое четверостишье, из стихотворения, где он не таясь, не кокетничая, пишет о своей судьбе, и о своём предназначении.

Я раб Свободы! Раб стихии вольной.

…

Я сам себе избрал судьбу такую.

Прекрасную.

Шальную.

Кочевую.

Это определение себя, лишь малая толика истинно глубокой, неравнодушной, переживающей, талантливой личности Александра.

Четверостишье из стихотворения «Д Е Н Ь Р А С П А Д А»:

Я пью до дна, я пью до стона,

Я пью за кровь былых побед-

За то, что нет уже закона

И ничего святого нет…

Сколько горького разочарования и обиды за судьбу Родины разлито в этих строках!

Широта его личности проявляется во всём. Он любит дружить, любит объединять талантливых, интересных людей. Смотреть, слушать их и восхищаться ими. Посвящать своим близким друзьям стихи: Александру Вагину, Тамаре Азимовой, Константину Силиверстову. Мне он не посвящал стихов, зато было приятно видеть и слушать его выступления на фотовыставках, где он с неподдельным, трепетным вниманием и интересом относился к моим работам, рассуждая о них глубоко, тонко и умно.

Но, как скажите, обойти в предисловии к книге, тягу Саши, к простанародному, порою, площадному русскому юмору. Иногда на грани приличия — с матерком. Ни в коем случае не сравниваю, но даже солнце русской поэзии А. С. Пушкин сочинял похабные с юмором стишки. И получается, что Саше, как говорится, сам Бог велел, положение обязывает. Он же, долгое время, являлся председателем «Барковского клуба». Народного поэта известного в России «срамными» стихами. Александр, он такой, своего рода, если хотите, эдакий, русский Франсуа Вийон. Конечно в определённом сегменте творчества. Восприятие жизни Александром через добрый с сольцой, да перчинкой юмор, разве не черта истинно русского мужичка и поэта? Он всем своим обликом и поведением на концертах и вечерах старается являть и показывать неординарный образ поэта — в его понимании. Чего только стоит пресловутая красная бандана, лихо надеваемая на голову перед прочтением стихов, подарок Тамары Азимовой… А читает он стихи всегда наизусть, выгодно отличаясь от некоторых поэтов, которые выпорхнув на сцену, запинаясь читали с телефона свои «недопеченные» вирши, будто только минуту назад написанные за ближайшим углом, насилуя, при этом, слух бедных любителей поэзии.

Возвращаясь к многогранному образу Александра Баранова — Кочевника и той же красной бандане, хочу сказать, что он помимо различных художественных ассоциаций, вызвал у меня одну — стойкую, связанную с романтическим образом, морского флибустьера из песни «Бригантина».

Капитан, обветренный, как скалы,

Вышел в море, не дождавшись дня,

На прощанье подымай бокалы

Золотого терпкого вина.

Вот именно таким капитаном — обветренным, как скалы, я сделал Сашин портрет у морских цепей на мосту Ломоносова. Это он, это его жизнь! На этом можно бы и закончить. Но не могу не сказать, что в его жизни есть и мудрые, философские стихи — «Вера» и прекрасно написанная маслом картина — автопортрет. Мы неожиданно увидели её просто на кухне, со Стефаном Шурко, когда были в гостях у Саши. На ней он неуловимо похож на человека мира — Святослава Рериха. Такой же добрый, открытый всем ветрам творчества, художник пера и кисти. Только не на фоне вечных Гималаев, а на фоне любимого им Санкт — Петербурга.

Юрий Пантелеев

Заслуженный деятель Русской культуры.

Образ жизни

ПЕРВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Если мог бы я волком выть,

То, забросив рутину правил,

Я бы мир этот злой оставил

И пошел по лесам бродить,

Если мог бы я волком выть.

Если б мог я в себя впитать

Эту сырость и слякоть эту,

Я б бродил до зари по свету,

И, забыв про свою кровать,

Беззаботно лежал в кювете.

И еще, если б мне сейчас

По мальчишечьи, в дым, влюбиться,

Я б летал над землей, как птица,

И носил на руках ее,

Ту, которая значит — Все,

Ту, которой могу гордиться.

1965 г.

АДАМ

Я брошу кости вдоль меридиана,

Раскину руки вширь по параллелям,

Я буду пьяный. От природы пьяный.

Под звездным хмелем.

И, лежа на Земли невинном чреве,

Бесстыдно — голый и беспечный просто,

Я буду дико тосковать о Деве —

Которой для меня Отец не создал

И, трахая земной постели брюхо,

Я буду жадно жаждать этой твари —

Пусть это будет

Падла,

Стерва,

Шлюха!

Но, чтоб еще и

Мать,

Сестра,

Товарищ…

И вдруг — о, Господи — сверкнули Божьи очи,

Сошел с небес. Ребро без боли вынул.

«Ну что ж, страдай, — сказал. — Страдай, сыночек».

Сказал — и сгинул.

АЛЕКСАНДРУ ВАГИНУ

Когда начнет напропалую изменять

Не только верная жена, но и Фортуна,

Налей вина, возьми тетрадь,

Возьмись за струны —

И за страницами последними потрать

Кусочек жизни разлинованной своей.

И хочешь — верь, и хочешь — пой,

И хочешь — плачь,

Года летят, как эти хрусткие страницы.

Наступит день, когда тебе —

Давно за тридцать.

Придет с гвоздями и веревками палач,

Твои тетради принимающий в утиль.

Да! Стиль коряв, и прост, и груб,

Да! Жизнь полна помарок, прочерков, ошибок,

А тело — шрамов, переломов и ушибов…

И ты уйдешь,

Потомкам так и не открыв

Своей Планеты очарованнной секрет…

Но, смерти Нет!

Как нет запретов и пределов.

И у креста, свой путь

Бессмысленный проделав,

Ты вдруг увидишь,

Что поспешно отреклись

От твоего — еще не Ветхого — завета

Апостолы твои.