Бесплатный фрагмент - Обет безбрачия

Не все казни совершаются на эшафотах.

В.Гюго

Пролог

Время — странная штука. Оно непостоянно. Оно способно то ускоряться, то замедляться, как будто кто-то наверху прокручивает проектор жизни по собственному усмотрению.

Вжимаясь в сиденье, Лида смотрела, с какой невероятной скоростью проносятся по кругу дома, деревья, заборы. Всё это слилось в одно серое полотно, оно сворачивалось вокруг неё саваном, сжималось в удушающий жгут. Но вдруг время замерло и потекло, словно густой сироп, медленно и вязко. Машину отбросило в бок, и Лида увидела в открытое окно двери, как на неё надвигается ствол старого тополя. Пока дерево двигалось, она успела оценить ситуацию, попыталась отодвинуться влево, к другому краю, но грубый ворс ковра не позволил проскользить с одного места на другое, Лида даже успела проклясть последними словами того, кому пришла в голову идиотская идея расстелить на заднем сиденье этот старый ковёр.

Последнее, что успела сделать Лида в тот момент, когда машина впечаталась своей правой задней частью в ствол дерева, это плашмя грохнуться на сиденье. Затем она провалилась куда-то глубоко. Там было хорошо и спокойно. Только откуда-то сверху слышались голоса: «Осторожней, нога застряла», «жива?», «похоже, кирдык дамочке», «тяни», «не тяни»…

Глава первая

День тёплый, безветренный уходил вальяжно и безропотно. Шепелявое перешёптывание клёнов во дворе нарушал только гул голосов из окна второго этажа старого кирпичного дома, стены которого были свидетелями ещё гусарских кутежей. Теперь обветшалый, но всё ещё ярко-красный кирпич фасада периодически сотрясали лишь пьяные дебоши местных маргиналов, заселившихся сюда бог знает когда и пустивших корни на веки вечные. Людям более или менее приличным такое соседство было в тягость. У кого была возможность съехать — съехали, у кого не было — смирились.

Лида Шишкина жила в этом доме, сколько себя помнила. Сначала с родителями, затем с мужем, а после развода одна с пятилетним сыном. Судьба Лиду не обижала, но и не лелеяла. Своё детство вспоминать она не любила. Тиранша мать сидела в сердце гноящейся занозой. Постоянные оплеухи ни за что и обвинения во всём оставили настолько глубокий след в душе и так сильно впечатались в сознание, что даже спустя много лет причину всех своих проблем Лида искала и находила именно в ней, жестокой, деспотичной мамаше.

Ребёнок, не знающий любви и ласки, вряд ли сам сможет кого-то полюбить. Лида и не любила. Замуж вышла просто так, чтоб побыстрей отделиться от родителей. Не сказать, чтобы за первого попавшегося, нет. Серёжка ей нравился, с ним ей было комфортно. Бывает же такое, что вдруг встречаешь человека, с которым как будто на одной волне. Он был очень умным и начитанным. Она тоже любила литературу, читала запоем, много и вдумчиво. Обсуждение прочитанного было их любимым занятием.

Умный, тонкий, начитанный, а главное искренне её любящий — самая подходящая для неё кандидатура, разве нет? Ведь в семейной жизни главное, чтоб с человеком было удобно, тогда и счастье будет, и лад, и совет. Так рассудила Лида и, недолго думая, вышла замуж. Вышла просто, без помпезных банкетов, куклы на машине и белого платья, потому что считала всё это пошлостью и безвкусицей. Свадебным нарядом стал красный брючный костюм, который ей, блондинке от природы, шёл невероятно. В Загсе, на фоне белых кружев, воланов и кринолина, всех этих фальшиво-целомудренных атрибутов женской чистоты и невинности, она выглядела вызывающе дерзко, чем привлекала всеобщее внимание. Шампанское, шоколад, яблоки и груши под всеобщий гвалт и смех немногочисленных друзей, вот и вся церемониальная часть их с Серёжкой бракосочетания.

Само по себе замужество Лиду мало привлекало, но женщине быть одной тогда, как, в общем-то, и сейчас, считалось неприличным, да и оценить хорошо это или плохо, можно только попробовав. Вот и попробовала. Потянулись тихие семейные будни. Как и у всех, один день был похож на другой, а третий на четвёртый. Они много читали, обсуждали прочитанное, наполняя глубокомысленные рассуждения собственными умозаключениями. И всё бы ничего, и совместная жизнь их могла бы считаться счастливой, если бы не одно «но». Совместимость духовная совсем не гарантия совместимости физической. Близость с хоть и замечательным, но не любимым Серёжкой была для Лиды мучительной. Промаявшись несколько лет, она честно призналась мужу, что жить с ним не может. К тому же тонкий, умный и начитанный к тому времени пристрастился к бутылке, и это явилось достаточным поводом, чтобы без лишних сантиментов дать нелюбимому отставку.

К своему тридцатилетию Лида подошла в полном расцвете. Красивая, молодая, хорошо образованная женщина была привлекательна не только для ровесников и мужчин постарше, но и для несмышленых юнцов, один из которых и стал её вторым мужем.

Андрей, студент театрально училища, ходил за Лидой по пятам. Талантливый юноша мог сделать прекрасную актёрскую карьеру, во всяком случае, многие ему это пророчили. Он был красив и так похож на молодого Александра Абдулова, а Лида обожала Абдулова, что отказаться от его ухаживаний свободной, ничем не обременённой женщине было трудно. Да и глупо. Зачем? Это так приятно, когда на тебя не может надышаться юноша на 10 лет тебя моложе. Но, как и Серёжку, Андрея она не любила и замуж за него не хотела. А он хотел. Ну что за напасть!

— Да пойми ты. Это сейчас я в самом расцвете своей красоты и молодости, а пройдёт лет десять, ты как раз войдёшь в свою пору цветения, а я уже не буду такой, понимаешь? В сороковник я стану тебе обузой. Стареющей, цепляющейся за уходящую молодость женой. Для тебя старухой. Ты станешь этим тяготиться. А рядом будут ходить юные красотки, а ты же нормальный мужик. И что? Ты будешь бегать от меня налево, а я делать вид, что ничего не подозреваю?

— Не буду я бегать. Мне никто не нужен, кроме тебя.

— Это сейчас, пока ты влюблён. Но всё проходит, и это пройдёт.

— Не пройдёт.

— Да что ж ты такой упрямый. Далась тебе эта женитьба. Разве нам плохо сейчас? Никаких обязательств, никаких оков.

— Плохо. Мне плохо. Я люблю тебя и хочу с тобой жить, просыпаться и засыпать в одной постели. Вместе планировать будущее, ходить по магазинам, смотреть по вечерам фильмы на диване, прижавшись друг к другу.

— Ой, — Лида поморщилась. Вот этого ей точно хотелось меньше всего.

— Ну, пожалуйста, Лида. Ты не пожалеешь. Я стану знаменитым актёром. Правда, правда. Мне многие говорят, что я на курсе самый талантливый. — Лида презрительно поджала губки. — Ну ладно, самый способный. Меня ждёт успех и блестящая карьера. Не смейся, я точно это знаю. Я тебе обещаю, что добьюсь признания, я стану главным режиссёром театра. Обязательно самым главным режиссёром, самого главного театра. Для тебя, ради тебя. Ты будешь мной гордиться. Вот увидишь.

Пылкие речи юного красавца не трогали холодного сердца взрослой самодостаточной женщины. Она знала им цену, но немного подумав, Лида приняла решение.

— Ну хорошо. Давай договоримся. Я выйду за тебя замуж, но на условный срок.

— Как это? — оторопел Андрей.

— А так. Наш брак будет временным. Сроком на 5 лет. После чего мы согласно принятым договорённостям разойдёмся мирно, без всяких претензий в разные стороны и каждый пойдёт своим путём, не досаждая друг другу.

— Но…

— Никаких «но». Иначе я не согласна.

И вот снова Лида замужняя дама. На этот раз физическая близость её устраивала и даже очень. В результате этой физической близости и появился через год отпрыск, который как бы и не входил в её планы, но раз уж случился, то куда ж деваться, не прерывать же беременность. Всё-таки традиции Лида, хоть и скрепя сердце, но привыкла чтить. К тому же в то время её увлекла религия. Лида стала ходить в церковь, слушать проповеди, и прекрасно понимая, какой возьмёт на себя грех в случае аборта, отогнала эту мысль прочь.

Так уж сложилось в её судьбе, что появление на свет ребёнка совпало с развалом всего и вся вокруг. Наступали девяностые. Им и вдвоём-то нелегко было, а уж втроём тем более. Денег в семье катастрофически не хватало. Андрею пришлось бросить учёбу, так как платить за неё стало нечем, и идти искать работу. А где может работать актёр-недоучка? Что он умеет? Кому нужны его способности перевоплощения, особенно, в то время, когда останавливались заводы и фабрики, а высокопрофессиональные специалисты из-за невостребованности и безысходности либо шли торговать на рынок, либо спивались. Вот тут-то и поняла Лида, что не она обузой стала молодому супругу, а, как раз наоборот, он ей. И теперь у неё не один ребёнок, а целых два. И если одного она ещё как-то прокормить может, то на второго у неё ни сил, ни возможностей не хватит. Значит, пора ставить точку.

— Ну всё, дорогой! На этом наша совместная жизнь окончена. — Заявила холодно и беспрекословно.

— Но…

— Никаких «но». Ты помнишь, что у нас договор. Я за тебя выходила на время. И хоть 5 лет ещё не прошло, но тянуть эту лямку дальше я не намерена.

Так и осталась Лида одна с ребёнком в своей тесноватой «двушечке». Тяжко конечно, но справлялась с обстоятельствами, жила, еле сводя концы с концами, но чувствовала себя при этом очень комфортно, а главное свободно. Как говорится, «хочу чай пью, хочу на транзисторе играю». Лида — женщина свободных взглядов, не отягощённая обязательствами, не замороченная любовными переживаниями, строила свою жизнь в соответствии не с нормами общепринятой морали, а личными представлениями о том, что и как должно быть в её жизни. Жизнь устаканивалась, а вместе с этим появились в ней и новые люди, разномастные, свободные во взглядах, раскрепощённые в действиях. Этакая богема местного разлива. Нередко вся компания собиралась у Лиды дома. Обсуждали новое в искусстве и литературе, делились собственными взглядами на происходящее в мире и… пили. Да ладно, какой русский интеллигент не пьёт?

***

В тот раз они пили много. Очень много. Так много, что Лида, как потом ни старалась, не могла вспомнить, как и с кем она оказалась в ту злополучную ночь в одной постели. Да и какая разница? Ну было и было. Чего не случается в подвыпившей компании? Только вот спустя месяц обнаружила Лида, что беременна. А это уже серьёзно. Рожать второго ребёнка в её планы ну никак не входило. С одним ещё куда ни шло, но с двумя… На этот раз никакие доводы морали и всяких остальных «нельзя» не могли убедить её в неправильности принятого решения. Аборт Лида сделала.

И вот живёт Лида дальше, так же как и до этого жила. Днём работа, вечером ребёнок. По выходным утром в церковь ходит, вечером тусовки собирает. Всё её устраивает, почти всем довольна, но что-то не так… сидит где-то внутри червоточинка, которая нет-нет, да и даст о себе знать. И чем дальше, тем больше мучает её то ли осознание собственной вины, то ли муки совести, то ли страх возмездия за содеянное. И с каждым днём этот сгусток чувств давит, мешая не только спать, но и просто нормально жить. Так и до морального истощения недалеко.

Всё больше Лиду тянет в церковь, где всё ясно, всё по полочкам. Всё больше книг читает, написанных людьми праведными. И приходит она к выводу, что единственное, что может ей помочь — это исповедь, как покаяние, как попытка отпущения греха.

Старца Серафима многие считали пророком. Верили ему все, и не только прихожане. Люди не воцерковленные считали его ясновидящим и тоже старались попасть на приём, чтоб получить благословение или напутствие. К нему-то на исповедь и отправилась Лида, предварительно подготовившись и духовно, и физически. Рассказала всё, как на духу, покаялась и попросила отпущения греха.

— Мда… — промолвил старец, — тяжкий на тебе грех. Такой грех простой исповедью не снимается. За него перед Господом ответ держать должно.

— Что же делать мне? Как жить дальше? — вопрошает с мольбой Лида.

— Живи, как живёшь. Наказание тебе за грех этот будет здесь, на земле. И придёт оно скоро, и года не пройдёт.

— А каким будет наказание?

— Этого я тебе сказать не могу.

— У меня ребёнок маленький. Что с ним будет, если меня не станет?

— А ты не бойся. Жизнь у тебя никто не отнимет. Наказание придёт через испытание. Что за испытание будет, я не знаю, и ты раньше времени знать не должна.

Разговор этот часто потом вспоминала Лида. Поначалу всё тревожилась, опасалась, но со временем тревога поутихла. Жизнь потекла своим чередом. Будни для работы, выходные для отдыха. Всё так же собирались у неё компании, всё также обсуждалось новое и повторялось старое и всё так же пили. Много и неразборчиво.

Глава вторая

Гул голосов из открытого окна красно-кирпичного здания становился всё громче, что свидетельствовало об изрядной степени подпития компании. Вечеринка была в самом разгаре, увлекательность беседы только набирала обороты, но вот незадача — как-то неожиданно закончился алкоголь. Он всегда заканчивался неожиданно. В этом был какой-то парадокс — «сколько водки не бери, всё равно второй раз бежать придётся». Так вышло и на этот раз. Лида посмотрела на часы и ойкнула.

— До закрытия десять минут осталось. Не успею.

— Какие проблемы? — растягивая слова, произнёс высокий брюнет со странным именем Гела. — Я на машине. Довезу за три минуты.

— Ты же пьяный? — попыталась призвать к благоразумию Лида.

— И что? До ближайшего магазина не больше ста метров. Вряд ли гаишников встретим. Поехали. — Парень, пошатываясь, направился к выходу, увлекая Лиду за собой.

Ржавая девятка скрипнула боковой дверью. Еле державшийся на ногах Гела галантно распахнул её перед Лидой. Переднее, обтянутое коричневым дерматином, сиденье было продавлено и истёрто. К тому же Лида разглядела на нём жирное пятно непонятного происхождения.

— Не, я лучше сзади сяду.

Лида сама дёрнула заднюю дверцу и плюхнулась на сиденье, застеленное старым «персидским» ковром. Тёплый колючий ворс впился в неприкрытую часть ног повыше колен. Лида поморщилась, но ворчать не стала.

— С ветерком поедем, — подмигнул в зеркало заднего вида Гела и направил его так, чтоб в отражение был виден глубокий вырез сиреневой кофточки, в которой теснилась мягкая пухлая Лидина грудь.

Автомобиль крякнул, хрюкнул, чихнул, задрожал и сорвался с места.

Двадцатью минутами ранее местный алкаш Борька Ковригин, будучи на мели и очень голодным, выковырял из асфальта чугунную крышку канализации с намерением сдать её в пункт приёма металлолома и получить за это причитающееся вознаграждение. Крышка оказалась ему по плечу только первые 10 минут. Выковырять — выковырял, но сил дотащить до нужного места не хватило. Почесав плешивый затылок, Борька отправился за подмогой.

В этот самый открытый люк и угодило колесо старой девятки. Провалившись в отверстие, машина накренилась и уже хотела остановиться, но, проглядевший яму Гела решил по-другому и впечатал подошву ботинка в педаль газа со всей пролетарской ненавистью. «Девятка» дёрнулась, взлетела и закружила каруселью.

Очнулась Лида в больнице. Первое, что она увидела перед собой, была её собственная замотанная бинтом и вздёрнутая вверх нога. Лида попробовала ею пошевелить, но не смогла, крепкий гипс держал ногу в надёжном заточении. Зато дрогнула и заколыхалась сзади привязанная к верёвке гиря. Такое Лида видела только в кино. Ей даже стало немного смешно, и она бы, наверное, рассмеялась или хотя бы улыбнулась, но лёгкая попытка растянуть губы в ухмылку отозвалась страшной головной болью. Потом приходил врач, и другой врач, и много других врачей, они смотрели, щупали, качали седыми головами. Из всего, что они говорили, Лида поняла лишь то, что тазобедренная кость каким-то образом вонзилась в малый таз да так, что вытащить её оттуда никак не удаётся. А может и не так, Лида плохо разбиралась в анатомии.

Однажды в палату вошёл ещё один врач. Этот не был седым, а может и был, определить не представлялось возможным, так как врач был лысым. Белая шапочка сидела на торчащих, как у Чебурашки ушах, смятым куличом.

«Он пришёл, чтобы вынести мне приговор», — сразу подумала Лида и оказалась права.

— Ходить не сможешь, привыкни к этой мысли, — безапелляционно заявил врач и чихнул. — Вот. Правда.

Пока Лида находилась в больнице, сынишку забрал к себе Андрей. После развода, ему удалось устроиться на работу на шиномонтажный завод. Всё вокруг стало скучным, и неинтересным. С недавних пор он стал задумываться о смысле жизни, о своём предназначении, также увлёкся религией и понял, что всё мирское ему чуждо. Всё чаще его стали посещать мысли об уходе из этой жизни в жизнь другую, монашескую. Осуществить намеченное мешал ребёнок, и Андрей, скрепя сердце, продолжал тянуть лямку отца-одиночки. Известие о том, что Лиду выписывают из больницы, и ей понадобится постоянный уход до конца дней, поверг его в ужас. Речи о том, чтобы принять на себя такую ношу, не шло, всё-таки они уже несколько лет в разводе, но вот ребёнок… Он так ждал выписки, чтоб возвратить чадо матери…

***

И вот всё вернулось на круги своя. Опять рядом с ней ненавистная мамаша, от которой теперь зависит всё в её жизни.

Целыми днями Лида лежит в кровати, прикованная к ней своей неподвижностью, целыми днями читает, смотрит телевизор и думает. Думает много: и о предсказании старца, и о том, что с ней случилось. Вот оно наказание за загубленную жизнь, вот оно, испытание, страшное, тяжёлое, пожизненное. Уж лучше бы она убилась.

На табуретке возле кровати икона Божьей Матери, Библия, Ветхий Завет и ещё несколько книг, в которых она ищет утешение и осознание. Лида видит и понимает, как раздражает мать. Видит и понимает, как отдаляется от неё собственный сын, которому не нужна мать — калека. Все дети ходят с родителями в цирк, в зоопарк, на карусели и в кино, а он ковыряет палкой песок во дворе, потому что даже бабушке нет до него никакого дела.

Лида в отчаянии смотрит на икону. Если искать спасения, если умолять о пощаде, то у неё, у Богородицы. Она мать, а, значит, поймёт и поможет. Но ведь и грех на Лиде тяжкий, понять и простить который не так-то просто. Долго думала Лида и поняла — раскаяния мало, нужна жертва, и жертва эта должна быть равноценна содеянному. А раз через физическую близость грех совершён, значит, и жертвовать надо ею. И вот держа перед собой икону, глядя Богородице в глаза, даёт Лида обет — никогда, ни при каких обстоятельствах не вступать в физическую близость с мужчиной.

Глава третья

Ветер посрывал с деревьев остатки листвы, покружил их в танце и замер, любуясь плавным падением. Осень. Если представить её женщиной, обязательно зрелой, много повидавшей и пережившей, она будет выглядеть печальной. У Лиды, лежащей неподвижно на старой продавленной кровати, ощущение полного одиночества и безысходности. Годы её жизни, как эти листья, покружили в танце и медленно падают вниз. Скоро они превратятся в ворох грязно-жёлтой массы и начнут гнить. А может уже?

Тишина такая, что начинает звенеть в ушах. И вдруг:

— Я никого не люблю! Идите все на…

Крик отчаяния проткнул всеобщую безмятежность и её мозг. Неужели есть кто-то, кому так же плохо? Ведь и ей хочется высунуть голову в окно и крикнуть те же самые слова, но она не может. Не может добраться до подоконника, не может нарушить тишину, ведь рядом спит сын, а за стенкой мать. Если бы крикун знал об этом?

— Слышите, вы все? Я никого не люблю! Идите на…

— Зато я тебя люблю, — выкрикнул кто-то в ответ, и хулиган тут же заткнулся. Помогло.

А ей? Кто поможет ей? Думать об этом она больше не может. Сегодня в книжке, которая так и лежит у неё прямо поверх одеяла, она прочла о человеческих ценностях. Лучше подумать над этим. Из прочитанного выходило, что главная ценность жизни — это оставить после себя след. Желательно полезный. Родить ли ребёнка, стать ли нужным тому, кто в тебе нуждается, построить ли дом, мост, больницу, или сочинить стих, нарисовать картину или сшить костюм, свести дебет с кредитом, вспахать поле, посадить дерево, или изобрести лекарство от неподвижности…

Сказка «Русалочка», она читала её сыну перед сном. А ведь эта сказка про неё. Она читала её и раньше, но только сейчас задумалась над её глубоким смыслом. Оставить след! Русалочка, чтобы оставить свой человеческий след на земле, лишила себя главного, что у неё было. Раньше Лида думала, что из-за любви. Ну да, и из-за неё тоже! Чтобы оставить след, ей тоже нужны ноги, и ради них она готова пожертвовать самым важным для женщины — своим естеством. Лида переложила книжку на табурет и выключила ночник.

Через десять минут дверь в её комнату приоткрылась и в просвете вырисовалась сгорбленная фигура матери. В руках она держала ведро, от которого исходил медовый аромат перезрелых груш. Осторожно ступая по рассохшимся половицам, мать прошла на балкон, поставила в угол ведро, вернулась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

***

Рассвет — это тот же закат, только наоборот. Те же краски, только тёплые оттенки, остыв за ночь, стали холодными. На табуретке рядом с книгой тарелка серого месива, такого же серого, как и её жизнь, и такого же безвкусного. Лида приподнимает алюминиевую ложку, слипшийся комок повисает под выпуклой ложбинкой и шмякается назад в тарелку. Есть хочется очень, очень, но не эту блеклую бурду.

— Ешь, говорю. Другого ничего нет. А откуда возьмётся? На какие шиши?

Мать хлопает дверью. Шишей нет. Лида знает. Но знает она и о том, что сердобольные соседи жалеют её и делятся своим дачным урожаем. Кто помидоры принесёт, кто огурцы.

Лида слышит, как звякает звонок, бряцает цепочка и раздаются приглушённые голоса.

— «Возьмите для Лидочки и Кирюшки», — слышится из коридора. Через час к серым слипшимся макаронам добавляется четвертинка помидора или огурца. Не больше. Сколько принесли «для Лидочки и Кирюши» Лидочке неизвестно. Сквозь стены она видеть не может, а вот слышать — даже очень.

Вчера она слышала, как грохнуло об пол тяжёлое эмалированное ведро.

— Вот, Марьяна, это для Лиды и Кирюшки. Смотри, какие спелые. Ты не подумай, это не падалица, Володя сам с дерева снимал. Много в этом году уродилось, пять вёдер сняли. Повидла наварю на всю зиму. А вот одно ведро решили вам занести, порадовать твоих. Я самые лучшие выбрала и самые спелые. Ты не держи, пусть сразу едят, а я вам завтра яблок принесу.

Грохнула входная дверь и в прихожей стало тихо. Лида прислушалась и по еле уловимым звукам поняла, что мать на цыпочках подошла к её двери. Затем створка чуть дрогнула, и в узкой щели показался чёрный зрачок. Лида быстро закрыла глаза, а когда открыла, ни щели, ни зрачка уже не было. Может показалось? Нет. В щель успел проникнуть сладкий аромат спелых груш.

На ужин мать принесла ей пшённую кашу, кусок хлеба и молочный кисель.

— Это всё? — холодно спросила Лида, и мать, делая вид, что запамятовала, проковыляла на кухню и, вернувшись, положила на табурет жёлтую грушу.

— Вот. Гостинец, от тёти Оли.