Бесплатный фрагмент - О котах и людях: О маках и пижме

МАРИНА АНИЦКАЯ

О КОТАХ И ЛЮДЯХ
ЛЮБОВНЫЙ РОМАН УЖАСОВ
ТОМ ПЕРВЫЙ: О МАКАХ И ПИЖМЕ

Страница книги: https://boosty.to/amarinn

Обложка: Ксения Погорелова

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: О МАКАХ

[0] ПРОЛОГ

вся в зеленом моя любимая отправилась на прогулку

на большой золотистой лошади

в серебряный рассвет.

четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь

сердце мое упало мертвое впереди.

Господин Гаттамелата хмыкнул, заложил пальцем страницу и закрыл томик, вглядываясь в имя на обложке.

— Новомодный поэт, — пояснил Каммингс. — Ни больших букв, ни запятых…

Господин Гаттамелата прищурился, улыбаясь:

— Я бы назвал это возвращением к истокам. И то, и другое изобрели не сразу. Даже каллиграфам приходилось как-то обходиться.

Каммингс чуть было не ляпнул: «Это вы по своему опыту?» — но вовремя прикусил язык. В конце концов, если господин Гаттамелата предпочитает делать заказы через его лавку — а прежде через лавку его отца, а прежде через лавку его деда — и его золото никогда не превращается в палые листья, то задавать такие вопросы невежливо.

Господин Гаттамелата долистал томик, удовлетворенно кивнул головой чему-то своему:

— Благодарю вас, господин Каммингс. Я знаю, что могу доверять вашему вкусу. Что-нибудь еще?

— Серебряной иглой уже никто не рисует. Но кое-что любопытное мне удалось достать…

Господин Гаттамелата никогда не оставлял точных заказов — но щедро оплачивал все издержки.

— Вы не выпьете со мной чаю?

— С удовольствием, — Каммингс махнул рукой Анне.

Они присели за столик у окна, и господин Гаттамелата принялся распаковывать сверток. Каммингс уселся напротив, против воли чувствуя себя под елкой на Рождество — вопреки лету, и возрасту, и здравому смыслу. Что-то было всегда в том, как господин Гаттамелата рассматривал добычу Каммингса, какая-то толика жадного предвкушения, начинавшая тоненько звенеть в воздухе — не проявлявшаяся, впрочем, ни в выражении лица, ни в плавных жестах, ни в безупречной учтивости гостя.

Внутри свертка был блокнот ин-октаво и коробка карандашей с надписью «Мефисто».

— Выглядят как обычные.

— А вы проверьте, — посоветовал Каммингс. Карандаши были перманентные, становившиеся ярко-синими от воды (и не только от воды, Каммингс после попыток разобраться с ними выглядел, как мальчишка, объевшийся черники — и сейчас не мог не радоваться, что это было месяц назад и синева с языка уже сошла. Несолидно, да и сюрприз бы изрядно попортило).

Господин Гаттамелата хмыкнул, посмотрел за окно и провел небрежный росчерк. В пару движений на листе появился набросок — парень и девушка ссорятся посреди улицы. Каммингс нахмурился и перевел взгляд за окно — и правда, через дорогу девица О’Флаерти ругалась с сыном молочника Брайаном Киганом.

— Интересное лицо, — заметил господин Гаттамелата, легким движением карандаша добавляя женской головке сползшую набок шляпку и встрепанную прядь.

— Это Керидвен О’Флаерти, — сказал Каммингс. — И что у нее стряслось…

— Дело жизни и смерти, очевидно, — совершенно было непонятно, всерьез гость или нет. — Благодарю вас за чай, Анна. Сконы вам всегда великолепно удаются.

Брайан плюнул себе под ноги, махнул рукой и зашагал по улице прочь. Девица О’Флаерти остановилась, прижимая к лицу ладони. Даже сквозь стекло было видно, как у нее горят щеки и широко поднимается грудь, как от бега. Дело жизни и смерти, подумал Каммингс. А что не дело жизни и смерти в двадцать лет?

Господин Гаттамелата, щурясь чему-то своему, отхлебнул чай, провел последний штрих и перевернул страницу.

Девица О’Флаерти решительно закусила губу, рванула на себя дверь — тренькнул колокольчик — в два шага пересекла лавку и ткнула пальцем в господина Гаттамелату:

— Вы из Доброго Народа! И вы обязаны мне помочь!

Брови господина Гаттамелаты поползли вверх:

— Я? Обязан?

О«Флаерти сбилась, покраснела еще больше, но не замолчала:

— Мой брат пропал. Под холмом. Его какая-то нечисть увела!

— Давно?

— Двое суток как…

— Сколько лет вашему брату?

— Как мне. Но я на два часа старше.

— Почему вы решили, что это именно фир болг?

О«Флаерти сжала руки на груди:

— Вы не знаете, это Блейз, он бы никогда… Он пошел охотиться — а Лаки одна вернулась. Забилась в угол, и не выходит, скулит только… И сердце не на месте, чую я, беда с ним… Пожалуйста… — голос у нее упал. — Я не знаю, как вас убедить, что вам предложить, но — пожалуйста… — она шмыгнула носом.

Господин Гаттамелата поставил на столик чашку и повертел ее в пальцах. Сначала налево. Потом направо. О’Флаерти щелкала застежкой кошелька у пояса — клак! клак! клак! — и звук неприятно накладывался на тиканье часов, не попадая в такт.

Наконец, Гаттамелата медленно поднял на О’Флаерти взгляд, тяжелый и холодный, как свинцовый брус.

— Вы действительно любите своего брата, — медленно произнес он.

— Да, — судорожно кивнула О’Флаерти.

— На что вы готовы, чтобы его спасти?

У О’Флаерти отлила краска от лица. Даже кончик носа побелел. Она зажмурилась. Тик. Так. Так, сказали часы.

— Что касается себя — на все, — решительно сказала О’Флаерти. — Что касается других… — она вздохнула, — только на то, что Блейз простит мне.

— Хорошо, — господин Гаттамелата отбросил салфетку и встал. — Услуга за услугу.

— Услуга за услугу, — эхом отозвалась О’Флаерти.

Гаттамелата кивнул и обернулся к Каммингсу:

— Прошу прощения, я вынужден вас покинуть.

— Ничего-ничего, — торопливо ответил Каммингс. — Я понимаю.

— Будьте добры, чернила. Красные.

[1x01] ТАЛЛО

Первое, что сделал дану, переступив порог «Кота и клубка», — вынул пробку и резким движением выплеснул чернила на мостовую.

Второе — вынул часы и замерил время. Щелкнул крышкой и обернулся к ней.

— Мое имя — Эльфин, — сказал он. — Запомните, это может оказаться важно.

Она кивнула. Эльфин. Хорошо.

— Блейз пошел охотиться… как всегда… Он обычно ходит к реке. Я думала, он пошел проверить силки… Я могу показать…

— Это неважно. Но потребуется место, где нет излишних глаз.

Они свернули в узкий проулок. Мостовая кончилась. Эльфин повертел головой и быстро очертил каблуком круг вокруг них — как в детской игре. Только не в игре.

Какой-то части Керидвен было страшно. Очень страшно, с того самого момента, когда он поднял жесткие соломенные ресницы и посмотрел. Потому что после этого не осталось никакого, никакого, никакого шанса, что Брайан прав. Что Блейз и правда… загулял. Или сломал ногу. Или заблудился. Что она все это просто придумала и что все это не происходит здесь, сейчас, на самом деле.

Какой-то ее части страшно не было. Той самой, которая взвешивала, на что она готова пойти — да, нет, не знаю, не важно. Потом. Я подумаю об этом потом. Что потребовалось фир болг от Блейза? Что потребуется этому… дану от нее?

— Мне нужна будет капля вашей крови, — сказал Эльфин.

Керидвен истово кивнула, сорвала с пояса ножик, полоснула по ладони и протянула вперед горсть.

Эльфин отшатнулся и что-то невнятно прошипел сквозь зубы.

Керидвен стояла, протягивая горсть вперед. Руку щипало, она стремительно наполнялась красным.

Дану поджал и без того узкие губы:

— Я же сказал — капля! — он вынул пузырек из-под чернил и подставил под ее ладонь, не давая красной струйке стекать на землю.

Дану закупорил пузырек и сунул его в жилетный карман. Раздраженно нахмурился, посмотрел на порез и скривился так, будто у него разом заныли все зубы.

— Дайте сюда.

Провел большим пальцем по порезу. Порез закрылся. Керидвен моргнула. Дану вынул носовой платок и принялся оттирать пальцы.

— Никогда так не делайте, — сказал он, и тут же поправился. — Никогда, пожалуйста, при мне так не делайте.

— Откуда я знаю, как надо, — огрызнулась Керидвен. — У меня такое в первый раз.

Дану вздохнул.

— Справедливое замечание, — он недовольно посмотрел на измазанную тряпицу, опять вынул пузырек с чернилами и принялся заталкивать ее внутрь. — Кровь… кровь важна не сама по себе. Это всего лишь жидкость. Важна ваша интенция. В тех местах, где обитают фир болг… не только там, но там — более всего… опасно предлагать свою жизнь взамен чужой, потому что от таких предложений… от таких предложений бывает сложно отказаться. Сейчас мы пойдем искать вашего брата. Я сделаю то, что смогу сделать. Ваша задача — мне не мешать. Пожалуйста, следуйте моим указаниям. Без… внезапных импровизаций. Хорошо?

— Хорошо.

— Я… — он помедлил, — я хочу сказать, что сделаю все, для меня возможное, чтобы вам не было причинено никакого вреда.

— И Блейзу тоже, — быстро добавила Керидвен.

— Боюсь, — медленно сказал Эльфин, — для этого может быть уже поздно.

Братик, нет!

Прежде, чем Керидвен успела даже ахнуть, Эльфин развернул ее за плечи и толкнул вперед.

Каменные стены домов рванулись в стороны и вверх, сердце выпало из груди и покатилось под откос, разматывая красную нить — и Керидвен кинулась за ним.

По сторонам мелькали черные стены — или черные стволы, или черные колонны — черное на черном, твердое черное снизу, угловатое черное по сторонам, огромное черное пустое сверху, и только впереди было алое, красное, горячее, драгоценное, и надо было спешить, не останавливаться, не отставать, чтобы нить не натянулась слишком сильно, чтобы нить не порвалась, потому что тогда сердце укатится прочь, а она упадет на плотное твердое черное внизу с пустым огромным черным внутри, и не встанет, никогда, никогда, никогда.

Впереди что-то забрезжило. Чаща расступилась. Впереди была долина, как чаша. Внизу смутно маячили какие-то здания. Керидвен судорожно прижала руку к груди — дыры в ней не было, раны не было, все было целое. Она сглотнула.

— Отлично, — сказал голос за спиной. — Почти пришли.

Керидвен вздрогнула и обернулась. За ее спиной стоял Эльфин.

— Где мы?

— Под холмом. В мыльном пузыре. В чужом сне… — Дану шарил зрачками по сторонам. Верхняя губа у него брезгливо дернулась. Керидвен показалось, что он сейчас выругается или сплюнет, но он только сказал: — Держитесь рядом. Не отставайте, — и начал бесшумно спускаться вниз.

Керидвен последовала за ним. Из-под ног звонко посыпалась каменная крошка.

Они шли по пустым улицам, мимо домов с высокими окнами, мимо покосившихся колонн, мимо выщербленных стен.

— Здесь кто-нибудь живет? — шепотом спросила Керидвен.

— Из людей? — уточнил Эльфин. — Уже нет.

Улица шла под уклон, дома теснились все ближе и ближе, стены их становились все перекошенней. Будто ребенок построил игрушечный городок на постели, а потом бросил внутрь мяч — и все съехало к середине. Улица превратилась в проулок, проулок превратился в коридор. Эльфину, шедшему впереди, где-то приходилось протискиваться боком.

Коридор свернул в последний раз, и впереди открылась площадь и фонтан на ней. Над фонтаном высилось единственное огромное дерево, разламывая толстыми корнями каменную кладку. Тяжелые ветви клонились вниз, на них смешивались листья, цветы и яблоки. На бортике фонтана сидела фир болг в белой хламиде — бледная, тщедушная, с венком на темных спутанных волосах.

У ее ног, запрокинув голову, сидел Блейз, и по его лицу блуждала безумная, бездумная, счастливая улыбка.

Керидвен задохнулась.

— Тихо, — Эльфин крепко сжал ее плечо. Керидвен вздрогнула и вспомнила, что тут еще кто-то есть.

Дану уставился в просвет между домами.

Зрачки у него были вертикальные и светились в тени зеленым. С лицом тоже было что-то не то — черты не менялись, но выражение рябило, будто он держит перед собой свечу. Молодое — старое — молодое… Керидвен поняла, что ее укачивает.

— Талло, — наконец, пробормотал он. — Ладно. Могло быть и хуже. — Он повернулся к Керидвен. — Я подойду и поговорю с ней. Не вмешивайтесь в разговор. Попытайтесь поговорить с братом. Постарайтесь, чтобы он вспомнил вас или хотя бы свое имя. Ни в коем случае ничего не ешьте и не пейте. Ждите моего знака.

Керидвен кивнула.

Эльфин шагнул из проулка на площадь.

— Здравствуй, Талло.

Фир болг вскинулась и зашипела. По земле прошел порыв ветра, закружив палые лепестки.

— Ты кто?

Дану поднял ладони вверх:

— Ты не помнишь? Я — Эльфин.

Он присел на бортик рядом, поболтал ногой, вскинул голову и мягко улыбнулся нечисти. Та вздрогнула и застыла. Потом принялась ерзать, но не отвернулась. Керидвен не видела лица дану, но поняла, что он смотрит. Эльфин сделал за спиной жест. Керидвен подхватила юбки и кинулась к брату.

Блейз сидел все так же, не шевелясь, прислонившись спиной к гигантскому корню и не отрывая глаз от фир болг.

— Блейз! — зашептала она. — Блейз, Блейз, Блейз! Это же я, Керри! Да ответь же мне, дубина!

Он не отзывался — точно пьяный или спящий. Только глаза у него были открыты и от него ничем не пахло. На попытки его растормошить он не реагировал и не сопротивлялся. Керидвен дала ему пощечину — не помогло. Тогда она прижала голову брата к груди и заплакала.

Над ней, сверху на бортике, торговались нелюди.

— Зачем пришел?

— За ним, — Эльфин, не глядя, указал на Блейза.

— Он не твой!

— И не твой, — мягко сказал Эльфин.

— Мой! — фир бог вскочила и топнула по бортику босой ногой. — Мой, мой, мой! — тут же вытянулась, прижимаясь щекой к мрамору, перевесилась вниз и вцепилась Блейзу в волосы:

— Ты мой?

— Твой, — пролепетал Блейз.

Фир болг захохотала:

— Видишь? Видишь?

Керидвен поняла, что сейчас ее убьет. Эльфин резко повернул голову — взгляд придавил ее к земле. Нет, сказал он одними губами. Керидвен вцепилась брату в плечи и уткнулась головой ему в макушку, чтобы не закричать.

Эльфин тоже перегнулся вниз, заглядывая Блейзу в лицо:

— Как тебя зовут?

Блейз не ответил.

Эльфин выпрямился:

— Уже не помнит, — сказал он с сожалением. — Ненадолго хватит.

Фир болг с сомнением посмотрела вниз — сначала на Блейза. Потом на Керидвен.

— Давай меняться, — предложила она.

— На что? — спросил Эльфин.

Фир болг оскалила мелкие зубки и ткнула в Керидвен пальцем:

— На нее!

У Керидвен екнуло внутри. Вот про что он спрашивал! Внутри начало разворачиваться злое и веселое. Соглашайся, соглашайся, соглашайся, дурень! Пусть он только согласится. Пусть он только заберет отсюда Блейза, пусть она только останется с этой тварью…

— Нет, — сказал Эльфин. — Она со мной.

Два разочарованных вздоха вырвались одновременно.

Фир болг надула губы:

— Тогда никаких «меняться»!

Эльфин опять мягко улыбнулся и полез за пазуху.

— Как знаешь. А я хотел тебе вот это предложить…

Керидвен моргнула. Это был пузырек из-под чернил. С каплей крови и платком.

— …каплю из Реки, — голос Эльфина стал совсем вкрадчивым. Он вынул пробку, и Керидвен с изумлением увидела, как оттуда поднимается роза, невыносимо алая, будто пламенеющая изнутри. Фир болг застонала. — Сангрил, — тихо продолжал Эльфин. — Сангрил, добровольно данный, взятый без обмана и принуждения. — Он говорил и водил пальцем по лепесткам, лепестки от этого вздрагивали и раскрывались, загибаясь и темнея по краям, как обугленные. Смотреть на это почему-то было невыносимо. Будто это святотатство, будто он делает то, чего нельзя, нельзя, нельзя делать. Торгует тем, что нельзя продавать и покупать. Даже ради того, чтобы спасти их всех.

Фир болг уже тянулась к цветку, и ее трясло от жадности:

— Дай! Дай-дай-дай-дай-дай!

Эльфин быстро отвел руку. Фир болг дернулась за ним и чуть не упала с бортика.

Эльфин покачал головой:

— Сперва отпусти.

— Пусть идет, — выпалила фир болг.

— Хорошо, — так же нараспев произнес Эльфин, не отрывая от нее глаз, и тут же добавил быстрым шепотом. — Берите брата и уходите как пришли. Быстро. Не оглядывайтесь. Я вас догоню.

— Ладно, — Керидвен взвалила на себя Блейза и попыталась поднять. К счастью, на ногах он как-то держался. — Пошли отсюда, братец.

— Керри? — невнятно пробормотал он.

— Керри, Керри… ох, и получишь ты у меня, как выберемся…

Они заковыляли прочь.

Но Керидвен все-таки обернулась, и увидела, как Эльфин протягивает демонице на ладони раскаленную розу — и та жадно хватает и запихивает ее в рот.

[1х02] ИСКУШЕНИЕ

Узкий проулок извивался, как кишка. Стены уходили вверх и где-то там смыкались, тянуло сыростью, как из подвала. Одно утешение — заблудиться было негде, потому что ход нигде не разветвлялся.

— Керри… Керри, стой…

— Я тебе встану, — огрызнулась Керидвен. — Шевели ногами, обормот!

— Керри… — Блейз скинул ее руку. Они остановились. Блейз прислонился к стенке, тяжело дыша. — Керри, я не могу. Я должен вернуться.

— Что?! — Керидвен задохнулась от возмущения. — Ты с ума сошел?! Да ты… да ты хоть знаешь, откуда я тебя вытащила?! Ты хоть знаешь, с кем я ради тебя связалась?! А ты… ты обратно собрался?! Сидеть там слюни распускать?!

— Керри, ты не понимаешь… — Блейза не было видно в темноте, только лицо смутно белело, плоское, как блин. — Она… ты ее не знаешь… она… она хорошая… и ей будет плохо без меня…

— А мне?! А мне не будет?!

— Керри, ты… — он покачал головой. — Ты сильная.

Керидвен поняла, что сейчас заплачет. Она закусила губу и постаралась, чтобы голос не дрожал.

— Я сильная. И если ты думаешь, что я буду стоять и смотреть, как тебя жрут…

Блейз отлепился от стенки.

— Керри… прости, Керри… — он оттолкнул ее и побежал обратно.

— А ну стой! — Керидвен кинулась за ним, схватила за шиворот — и тут черная вспышка смела все.

Стен вокруг больше не было. Света тоже не было. Сверху не было ничего. Внизу было что-то твердое, и на твердом, не шевелясь, лежал Блейз. Керидвен прижалась ухом к груди — сердце билось. У нее немного отлегло. Живой. Все поправимо, пока живой.

— Блейз! — позвала она.

Он не отзывался. И что теперь? Неужели все?

Нет, не все.

Керидвен встала, уперла руки в боки, подняла голову и изо всех сил заорала в никуда:

— Эльфин! Эльфин! Эльфин!

Из ниоткуда пушечным ядром вылетел огромный ком, размазался о землю, как кусок теста о печь, опять собрался, покатился, замелькали руки-ноги-голова-пятнистая шкура-усы-хвост, Керидвен моргнула — на земле, припав на одно колено и тяжело дыша, как пловец после нырка, возник Эльфин.

— Сспасибо, — сквозь зубы выдохнул он. — Очень вовремя.

Он поднялся и принялся какими-то кошачьими движениями отряхиваться.

— Что случилось? — спросила Керидвен.

Эльфин оскалился:

— Кое-чье желание исполнилось.

Короткие соломенные волосы у него стояли дыбом и только что не искрили.

— С вами все в порядке? — спросила Керидвен.

Если еще и дану тронулся…

Эльфин выпрямился:

— Прошу прощения, — он опять оскалился. — Нес-сколько вовлекся. — Он одернул манжет и опять стал выглядеть как джентльмен с открытки. Только тени вокруг него светлели, как разбавленные водой, и становились из чернильных серыми. — Как ваш брат?

— Он… не хотел возвращаться. — Керидвен механически погладила Блейза по голове. Эльфин опустился на одно колено рядом с ним.

— Понятно, — сказал дану. Он задумался. — Есть ли у вас место, которое одинаково дорого вам обоим? Какое-то общее воспоминание, может быть?

— Наш дом, — не задумываясь, ответила Керидвен.

— Отлично, — Эльфин без усилия вздернул Блейза за шиворот. Тот повис, как марионетка. — Закройте глаза и подумайте о нем, пожалуйста.

Керидвен повиновалась. Она закрыла глаза и попыталась представить их дом с соломенной крышей, яблоню на заднем дворе, плющ, обвивший стену, каменную изгородь — из нее опять выпадает кладка, когда Блейз заменит ее, наконец! — ощутила толчок в спину, и чуть не упала носом в розовый куст, запнувшись о клумбу.

Одуряюще пахло влажной землей, травой, дымом, навозом и розовыми лепестками.

Они были дома.

— Что теперь? — спросила Керидвен, когда они вошли внутрь и уложили Блейза на узкую постель в его спальне.

Эльфин вздохнул.

— Теперь вам нужно его позвать. Думайте о нем. Говорите что-нибудь. Я попробую посмотреть, где он.

Он наклонился к камину. Пламя вспыхнуло мгновенно.

Сам он развернул кресло от камина, уселся ближе к огню и застыл, опустив веки, с неестественно прямой спиной.

Керидвен вздохнула, присела на край постели, взяла Блейза за руку и начала напевать:

— В чащобе чертог высокий стоит,

Я слышал небес колокольный звон,

Траурным пурпуром весь он укрыт.

И Бога люблю я превыше всего.

Эльфин вздрогнул и открыл глаза:

— Простите, это что?

— Это кэроль, — сказала Керидвен. — Мама пела… пока жива была. — Она нахмурилась. — Это подойдет?

— Более, чем. — Он поерзал в кресле. — Знающая женщина была ваша матушка, что еще сказать… — он потер лоб, будто у него разболелась голова. — Продолжайте, пожалуйста.

Она спела про ложе, которое стоит посреди чертога, и про алый покров, и про поток без берегов, в котором текут вода и кровь. Когда она запела про терновник, который не увядает с первого Рождества, Блейз пошевелился. А когда она спела про луну, он очнулся.

Вздрогнул, сел на кровати и уставился на нее глазами с чайные блюдца. Как на праздничную елку и прокаженного одновременно.

— Керри, ты… — пролепетал Блейз и осекся. Потянулся погладить ее по щеке, но тут же отдернул руку, как от пламени. — Керри, я… извини меня, пожалуйста.

У нее защипало в носу.

— Дубина ты, братец. Прибью я тебя когда-нибудь.

Блейз слабо улыбнулся:

— Есть за что, — он хотел еще что-то сказать, но наткнулся взглядом на дану и замер.

— Меня зовут Эльфин, — в который раз сказал дану.

— Вы из… — Блейз запнулся и покраснел.

Эльфин мягко улыбнулся:

— Из падших духов, да. Не волнуйтесь, я скоро уйду, — он уперся локтями в подлокотники и сложил пальцы «домиком». — Но перед этим — один вопрос. Я могу сделать так, что вы не будете видеть то, что видите.

— Насовсем? — быстро спросил Блейз.

Эльфин покачал головой:

— До смерти… или до следующего выхода из тела, если такое с вами произойдет.

— И я все забуду?

— Если захотите.

— И чащу?

— И чащу.

— И Реку?

— И Реку.

— И… — Блейз опять покраснел. — И Талло?

— И Талло.

Блейз сглотнул, зажмурился и мотнул головой:

— Нет. Тогда нет, — и, прежде, чем Эльфин успел что-то ответить, выпалил. — Только не переспрашивайте меня! А то я передумаю.

Эльфин поднялся:

— Хорошо.

Блейз с облегчением выдохнул:

— Спасибо.

Эльфин покачал головой:

— Погодите благодарить.

Дану коротко поклонился и вышел. Керидвен поспешила за ним.

Дану стоял на крыльце и натягивал перчатки.

— Ваш брат сделал свой выбор, и противоречить ему я не могу, — сказал он, не глядя на Керидвен. — Вам… боюсь, в ближайшее время вам с ним будет нелегко. И ему самому с собой тоже. Не пугайтесь, если он начнет чураться окружающих. Первое время, скорее всего, среди людей находиться он не сможет. Потом, может быть, станет легче… Ему нужно будет найти занятие, простое, но занимающее все внимание. Перебирать крупу, собирать грибы, читать розарий… что угодно. Если у вас есть на примете священник — я имею в виду, хороший, а не… как это часто бывает, — Эльфин поморщился, — можете попробовать показать его священнику.

Керидвен, наконец, поняла, кого он ей напоминает — геральдического леопарда с вывески «Кота и клубка».

— Странный совет от падшего духа, — сказала она.

— Ну, я же не себе его даю, — в сумерках сверкнула усмешка и пропала. Он помолчал, терзая пуговицу на запястье. — Вы, люди… вам кажется, что чудо — это сверток под елкой, а это не так. Чудо — это шанс, который разбивает душу, чтобы осколки можно было сложить заново. — Он говорил торопливым яростным шепотом, и с каждым словом становился моложе, и моложе, и моложе. — Но… это тяжело. Никто не искушает так, как Единый, и никто не предлагает таких сделок, как Единый, и если вам кажется, что чудо — это подарок, то нет. За чудо всегда приходится платить, и никто никогда не платит в одиночку, и вы никогда не узнаете, чем вам придется расплачиваться, пока не придет пора платить.

Керидвен стало неловко. Она вспомнила, что ни разу не подумала о том, как дану будет выполнять ее просьбу.

— Тогда… почему вы помогли нам? — спросила Керидвен.

У Эльфина опять сделалось такое странное, плывущее выражение, будто он держит перед собой свечу.

— Мне хотелось посмотреть, — просто сказал он.

— На что?

— На вас.

У нее, наверное, стало совсем глупое лицо, потому что Эльфин тихо засмеялся.

— Спросите вашего брата. Он теперь знает.

Керидвен оглянулась на дверь, за которой лежал Блейз. Странно, теперь она совершенно не боялась. Любая цена была оправдана.

— Я вам должна, — сказала она.

— Вы мне должны, — улыбка Эльфина погасла.

Дану вынул из кармана часы и щелкнул крышкой.

— В Срединных землях прошло двенадцать часов. Я попрошу двенадцать часов вашего времени. Как вы думаете, это будет справедливо?

— Да, — ответила Керидвен. — Наверное.

Двенадцать часов — это может быть очень мало. Или очень много.

Дану прищурился на отсвет закатного неба над крышами.

— Завтра утром должен быть хороший свет, — сказал он. — Приходите к десяти часам в «Кот и клубок». У меня остался набросок — но вы, люди… вы быстро меняетесь. Он уже неверен. Мне нужно будет его подправить.

Керидвен не поверила услышанному.

— И… это все?

Эльфин улыбнулся — такой древней, мудрой, печальной улыбкой, что у нее мороз прошел по спине.

— Это все.

— Ладно, — сказала Керидвен. — Хорошо.

Он слегка поклонился и зашагал вниз по холму. Серый сюртук быстро растворился в сумерках, но Керидвен еще долго стояла, обхватив себя за локти, и смотрела, и слушала, как, невидимые в темноте, шелестят листьями яблони, и ветер тянет дымом из печных труб.

— Благодарю вас, господин Каммингс, — сказал господин Гаттамелата, забирая перевязанный сверток. Выглядело все совершенно обычно. Ничто не напоминало о вчерашнем происшествии. Молочник уже успел с утра нажаловаться Анне, что девица О’Флаерти опять над своим малахольным братом квохчет как наседка — взяла полпинты лучших сливок, но всю душу вынула, торгуясь, — и, значит, все обошлось. Но Каммингс все-таки позволил себе спросить:

— Как все прошло вчера? Все в порядке с молодым О’Флаерти?

Господин Гаттамелата поднял на Каммингса взгляд, и Каммингс порадовался, что его гость делает это так редко.

— Я не знаю, все ли с ним в порядке, — сказал он. — Но он дома.

— Простите, — сказал Каммингс. — Это излишнее любопытство.

— Нет-нет, не извиняйтесь… — Господин Гаттамелата опустил веки. — Ваш вопрос понятен. Но я не знаю на него ответа. — Он помолчал. — Вы очень деликатный собеседник. Я всегда получал большое удовольствие от разговоров с вами.

— Вы как будто прощаетесь, — с сожалением сказал Каммингс.

— Мне, скорее всего, понадобится уехать. Лет, может быть, на двадцать. Или тридцать, сложно сказать.

— Жаль, — сказал Каммингс. — Нам с Анной будет вас не хватать.

— Мне тоже. — Гаттамелата помедлил. — Но мы… мы, дану, кого вы называете Добрым Народом, не отличаемся от фир болг по сути. Только выбором, который делаем. И иногда… приходится делать именно такой выбор.

— Вы уезжаете сегодня?

Гаттамелата не ответил. Он покачивал карандашом в воздухе и смотрел куда-то за стекло. Каммингс перевел взгляд за окно. Улицу заливал ясный утренний свет, поблескивал солнечный луч в луже, девица О’Флаерти решительно вышагивала по дороге, и ее зеленые юбки развивались, будто флаг.

— Нет, — произнес господин Гаттамелата. — Еще нет.

[1x03] ВИДЕНИЕ

— Через десять лет вы со мной сравняетесь. Через двадцать лет я и такие, как я, перестанут быть вам интересны. Через тридцать — вы врастете в эту землю, в ее скалы, в ее корни, в ее людей… — Эльфин говорил, неторопливо шагая вверх по склону, и с каждым словом и каждым шагом мир все больше скрадывали сумерки. Будто краски вымывало.

Керидвен шагала рядом, и изо всех сил старалась вести себя по-светски.

Получалось отвратительно.

То есть, пока что ей удавалось не ругаться вслух, как сапожник, но на этом успех заканчивался.

Она поплотней перехватила шаль. Бахрома на краях была уже вся измусолена, ну и черт с ней. Дану в своем сером сюртуке тоже почти слился с сумерками. Сейчас растворится, как клочок тумана, и все.

— Эк вы все подробненько расписали, — резко сказала она.

Эльфин остановился, оглядываясь на нее.

— Вам не нравится это будущее?

— Мне не нравится, когда его вот так предписывают. С высоты скольких-то там ваших тысяч лет.

Она отвернулась.

С холма открывался отличный вид на Ллангатен — горстка домов, пара перекрещенных улиц, сады, изгороди.

— Я не хотел вас обидеть, — тихо сказал Эльфин. — Мне кажется, это очень… очень много — иметь возможность принадлежать. Кому-то, чему-то…

Керидвен покосилась на него:

— На Авалоне не так?

— На Авалоне по-другому. Это наш уговор с Единым — Авалон держится не на нас. Мы не держим Авалон. Он… он отделен от нас. Человек никогда не может быть отделен от своей земли и других людей. Иначе он перестает быть человеком… или им вовсе не становится.

Керидвен фыркнула. Эльфин поднял брови.

— Вы мне не верите?

— Я верю, что вы сейчас пытаетесь из лучших побуждений заговорить мне зубы. Чтобы девочка не так расстраивалась, когда вы отчалите в свою Небывалию. А я останусь в этой дыре, где и парой слов не с кем перекинуться. Блейз… вы его видели. Замуж за какого-нибудь Брайана, и потом не спать, младенцев нянчить, пока зубы не повыпадают? В город? Нужна я там кому в городе, без роду-племени и денег. И тут вы. Вы вообще представляете, как это, когда вы тут… расхаживаете?

Эльфин отвел взгляд в сторону. Около рта у него пролегла тяжелая складка:

— Я никогда первым не подошел бы к вам, — сухо сказал он. — Это вы просили меня помочь вашему брату.

Керидвен провела рукой по лицу. Вспышка уже погасла.

— Да. Я благодарна вам. Простите. — Она обхватила себя за локти и вздохнула. — Наверное, я просто завидую.

Эльфин опустил глаза. Внизу, в сумерках, уже начинали потихоньку светиться окна.

— Я не хотел.

— Я знаю.

— Вы неправы, — тихо сказал он. — Я могу показать вам это.

Керидвен горько усмехнулась.

— Ну, попробуйте.

— Вы уверены? Вашей семье и так выпала изрядная доля… чудес. Это… нелегко.

Керидвен сжала концы шали.

— Лучше так. Что угодно лучше, чем… — она досадливо махнула рукой.

— Хорошо.

Эльфин начал стаскивать перчатки. Керидвен смотрела на него исподлобья. Ветер бросил ей на глаза прядь, выбившуюся из узла, перечеркнув Эльфина линией наискось. Керидвен раздраженно откинула волосы со лба.

Эльфин сунул перчатки в карман сюртука и вдруг шагнул к ней за спину. Керидвен замерла. Сердце у нее внезапно заколотилось. Она вдруг ощутила ладонь между локтем и ребром — не сжимающую, просто поддерживающую. Я как ложка в стакане, мелькнуло у нее.

— Не бойтесь, вы не упадете, — сказал грустноватый голос над ухом. — Просто смотрите вниз.

Прохладная ладонь легла ей на глаза.

Зрение скакнуло — будто ее подняли на фут вверх. Сумерки стали сиреневей и глубже, звезды в небе — гуще и ярче, будто оно нависло рывком, как полог — и сквозь все это, сквозь стены домов, стала проступать золотая и серебряная канитель, нити, нити, нити, тянущиеся во все стороны, переплетающиеся между собой, складывающиеся в человеческие силуэты, свитые из золотой и серебряной проволоки, проволока выходила далеко, стягивала фигуры между собой, они скользили друг от друга к друг к другу, как в танце, гладкие и блестящие, как бусины из раскаленного стекла, но все равно узнаваемые. Блейз… Анна… Каммингс… Брайан… это не может быть Брайан!

Они все были шелковые и раскаленные — даже старая карга Магда, даже пьянчужка О’Грэди — все, все, все, пламя плясало, разбрызгивая искры, выжигая глаза, крича — смотри на нас! смотри, смотри, смотри! — так, что она вскрикнула и отвернулась, пряча лицо у Эльфина на груди.

Видение оборвалось, только под веками все равно плясали огненные пятна, и глаза слезились.

Эльфин обнял ее, поддерживая.

— Видите?

Керидвен подняла голову на этот мягкий, сочувствующий голос, на это красивое, понимающее лицо, посмотрела… и разрыдалась.

— Это неправда! Это не может быть правда! Если бы это была правда, они… мы… мы не жили бы так! Этого не может быть!

— Это правда, — сказал Эльфин. — Это не вся правда, но правда.

Керидвен вцепилась ему в лацканы:

— А какая вся?

У Эльфина сделалось испуганное лицо:

— Я не… не думаю, что вам стоит это видеть.

Керидвен зло тряхнула его за воротник:

— Покажи мне! Покажи мне, если начал! Можешь потом катиться ко всем чертям, но покажи мне!

Эльфин вздохнул, и опять развернул ее лицом к домам, в этот раз обхватывая крепче.

Он опустил ладонь ей на глаза — и она закричала, беззвучно, просто чувствуя, как воздух вышибает из легких.

Это не выглядело… это никак не выглядело, картинка даже не изменилась, просто стало ясно, что вот эти золотые нити, вот этот огненный шелк — стягивает, удерживает между собой пустоту, чтобы никто не развалился, не распался на части, не начал осыпаться вниз, вниз, вниз, в бездонную бездну внутри себя, стягивает швами отдельные куски, части, фрагменты, из которых состоит каждый, удерживает лоскуты и заплатки поверх боли, поверх горя, поверх отчаяния, которым нет конца, из которых состоит каждый, каждый, каждый.

Вот теперь это была правда, правда во всей полноте, и это было настолько прекрасно, и настолько невыносимо, и настолько больно, что словами это нельзя было передать.

Ноги у нее подкосились. Эльфин осторожно опустил ее на землю.

Керидвен поняла, что сидит на траве и плачет, а он стоит на коленях рядом и сжимает ее руку.

Все это было правда, невероятно огромная, прекрасная, ужасающая, невыносимая, и ее собственная жизнь на этом фоне ничего, ничего, ничего не значила. Будто она плывет, захлебываясь, в звездном небе, огромном, прекрасном, бездонном, равнодушном, плывет, выбиваясь из сил от красоты и горечи, рядом с которыми ничего, ничего, ничего не имеет значения вообще.

— Керри… Керри, простите меня.

Керидвен попыталась утереться ладонью. Получилось плохо. Рядом с ней на коленях стоял Эльфин, и глаза у него были как плошки.

Вокруг — внутри — плескалось звездное море, затопляя ее с головой, погружая в ледяные темные сияющие воды, снаружи прикрытые летним вечером, как бумагой, разрывая легкие, выбивая изнутри воздух.

— Керри… простите, мне не следовало… я не должен был…

Она мотнула головой. Все это было неважно, неважно, неважно.

— Керри… обвенчайтесь со мной.

— Что?

У нее даже не хватило силы изумиться.

— Я не могу дать вам другое человечество, — торопливо заговорил Эльфин. — Я не могу вам дать других людей. Но я могу… — он прижался лбом к ее ладони. — …я могу быть с вами в… — он проглотил слово, — в том, что вы видите. Если вы мне позволите. Столько, сколько смогу. Если я… если я поклянусь именем Единого, по человеческому обряду, вы поверите, что я не хотел вам зла?

— Я… я верю, — сказала она.

— Вы согласны? — умоляюще спросил он.

Я схожу с ума, подумала Керидвен, глядя на его молодое, точеное лицо, белеющее в темноте. Уже сошла. Мир вывернулся наизнанку. Но она представила, как возвращается обратно, одна, в темноте, зная то, что знает, и будучи не в состоянии рассказать это — хоть кому-то, хоть как-то, запертая в немоте навсегда, навсегда, навсегда…

— Да, — сказала она. — Я согласна.

Теплые руки обхватили ее. Дышать стало легче — будто голову подняли над водой. Возле уха раздался шепот.

— Вот и хорошо. Я не причиню вам зла. Верьте мне, Керри… верьте.

[1х04] ЕПИСКОП КЕНТЕРБЕРИЙСКИЙ

Ноги Керидвен не держали, поэтому Эльфин подхватил ее на руки и понес. Мир вокруг смешался. Вокруг плескалась ночь, черная, как чернила. Керидвен подняла голову и увидела, что звезды в небе завиваются спиралью и сходятся в точку — точь-в-точь кто-то месит густой крем ложкой. Голова гудела, как пустой колокол. Эльфин усадил Керидвен в угол повозки и накинул ей что-то на ноги. Стало теплее. В темноте заржали кони.

— Откуда повозка? — спросила Керидвен.

Эльфин обернулся. На совсем мальчишеском лице сверкнула улыбка:

— Магия!

Он засвистел, и коляска тронулась. Непонятно было, правит ей кто-нибудь или нет. Вокруг, справа и слева, смазывались блестящие полосы. Керидвен показалось, будто она видит комету. Она вздрогнула и зажмурилась.

Эльфин привстал, опустил брезентовый полог над сиденьем, и сел, прижимая ее к себе. Керидвен прикрыла глаза. Так было почти… почти нормально. Эльфин был теплый, было слышно, как у него бьется сердце. Как у человека.

Потом повозка остановилась. Эльфин спрыгнул вниз и помог спуститься ей. Керидвен ощутила под ногами булыжную мостовую.

Эльфин потянул ее за руку. Впереди выросла узорная кованая ограда. Скрипнула калитка. Они очутились в саду. Внутри, в далекой глубине светились окна.

Пахло какими-то ночными цветами, резко и свежо.

— Это Авалон? — спросила Керидвен.

Эльфин тихо засмеялся.

— Это Камелот. Мы в саду возле дворца епископа Кентерберийского. Придется его побеспокоить… — он обернулся и заглянул ей в лицо. — Как ты?

Керидвен прислушалась. Было хорошо, что вокруг так темно. Так тихо. Где-то в траве скрипел сверчок и пела ночная жабка. Керидвен вдруг вспомнила сказку — про то, что в голове самой уродливой жабы прячется самый красивый драгоценный камень. Только, чтобы его достать, жабу надо убить, и пока никому не удавалось его найти — наверное, потому что убитые жабы были недостаточно уродливые… Керидвен вдруг ощутила, что мерзнет, и поплотней перехватила платок у горла.

— Более-менее…

Эльфин крепче сжал ее руку:

— Ничего не бойся. Мы почти пришли.

Внутри сада оказался не то дворец, не то замок. Они поднялись по ступеням. Эльфин легко толкнул тяжелую дверь, и она распахнулась. Они оказались внутри огромного холла.

Ох, сказала Керидвен. Эльфин засмеялся:

— Не бери в голову позолоту, она фальшивая.

К ним подбежал очень разряженный и очень встревоженный слуга:

— Кто вы такие? Что вам нужно?

— Здравствуйте. Мы к господину епископу, — любезно сообщил Эльфин.

— Он сегодня не принимает!

— О, — Эльфин улыбнулся. — Скажите, что господин Гаттамелата пришел за долгом. Уверяю вас, он нас примет.

— Но… он уже спит!

— Так разбудите, — посоветовал Эльфин. — Ах, и еще одно. — Он замер, будто прислушиваясь. — Миссис Бэрриган еще не легла. Будьте так добры, попросите ее приготовить шоколад. Ей замечательно удается горячий шоколад, а моя невеста продрогла после поездки, — и он опять улыбнулся, но на этот раз по-другому. Будто солнечный луч прошел.

— Л-ладно, — выдавил слуга.

— Спасибо. Мы будем ждать в гостиной.

Эльфин протянул руку Керидвен и повел ее по-хозяйски внутрь.

— Это твой дворец? — шепотом спросила Керидвен.

— Нет. Просто бывал тут пару раз.

В гостиной было сумрачно. Эльфин щелкнул пальцами, и все свечи вспыхнули разом — по стенам, на столиках, в многоярусной люстре. Загудел огонь в камине.

Эльфин обернулся на Керидвен, ловя ее взгляд. Это фокус… фокус для меня, растерянно подумала она. Это была такая мелочь по сравнению со всем… но Эльфину, кажется, это правда было важно. Почему?

Он усадил ее на золоченый диван — как странно сидеть, когда за спиной еще столько пустого места, кто ставит мебель посреди комнаты? — и сам сел рядом, подогнув колено. Взял ее ладони и подышал на них.

— Потому что это уникальное мгновение. Миг, который пройдет и не повторится. Ты согрелась?

Керидвен кивнула.

— Ты читаешь мысли?

Он виновато улыбнулся:

— Совсем немного.

Все эти улыбки пробегали по его лицу, как сполохи. Будто он держит перед лицом свечу, и она колеблется.

Вошел слуга с подносом, расставил чашки. Эльфин сделал короткий жест — он тут же отступил к двери. Эльфин принялся сам разливать напиток. Запахло чем-то сладким. Керидвен взяла чашку — она была такая, что страшно взяться. Керидвен отпила, хлюпнув пенкой. Слуга зыркнул на нее из угла неодобрительно. Керидвен обозлилась и хлопнула кружку на стол обратно. Блюдца зазвенели.

— Что он так смотрит? Что, обопью я его? Да пожалуйста, не надо мне ничего!

Эльфин обернулся на слугу:

— А, Флинн? Он просто тебя боится. Но продолжает выполнять свой долг, как его понимает, — он взял печеньице с блюдца и начал жевать. — По-моему, это достойно похвалы. Ах, и бискотти здесь отличные, попробуй!

Керидвен неохотно взяла печенье и откусила кусочек. Флинн у двери ощутимо выдохнул и отвел глаза. Эльфин откинулся на спинку дивана и засмеялся.

Керидвен оглянулась на слугу:

— Что это с ним?

— Это старая традиция. Съеденный в доме хлеб означает, что гость не может причинить вреда. Это было бы невежливо.

— Он принял меня за дану? — удивилась Керидвен.

Эльфин протянул руку, поправляя выбившуюся у нее прядь.

— Это очень легко сделать.

Ей захотелось обернуться и посмотреть, нет ли кого за ее спиной, потому что, конечно, он не может смотреть так на нее. Как на раскаленное стекло. Но потом она вспомнила то, что видела — там, над Ллангатеном — и поняла, что может.

— Ты всех людей так видишь? — спросила она.

Эльфин опустил ресницы, погашая взгляд. Потом кивнул.

Это ее успокоило. Это все объясняло.

Керидвен взяла еще одно печеньице и принялась разглядывать стены. Напротив висели портреты — мужчина в мундире, с алой лентой через плечо, и женщина в алом платье, с диадемой на голове. У ног ее играл мальчик.

— Кто это? — спросила Керидвен, кивая на женщину.

— Королева. И ее сын, Утер.

— Красивая, — задумчиво сказала Керидвен. — И платье вон какое…

Интересно, бывал ли Эльфин во дворце. Видел ли королеву. Наверное, видел. И лицом к лицу и… изнутри.

Интересно, а королева? Королева видит так людей? Нет, наверное. Наверное, так только монахини могут. Да и то не все…

— У такого художника кто угодно красивым будет. А что до платья… — Эльфин тихо засмеялся и скользнул по ней взглядом, как портной.

Керидвен невольно глянула вниз — не разлила ли она чего на передник и ойкнула. Вместо шерстяной юбки по коленям струился бархат, тяжелый и мягкий одновременно. Широкие рукава расходились вниз, из-под них пеной стекало кружево.

— Оно настоящее?

Эльфин покачал головой:

— Это иллюзия. Но я подумал, что тебе понравится.

Керидвен потрогала тяжелый алый бархат. Потом изогнутый подлокотник дивана. Потом разломила печенье. Странно это было — где-то внутри себя она знала, что все это состоит из пустоты, кружащей внутри себя. Настоящие — только люди. И то не полностью. Не целиком. И еще Эльфин.

— Все иллюзия… — медленно проговорила она. Печенье было сладкое. Бархат был мягкий. — Можно мне мое платье обратно?

— Да, конечно, — торопливо сказал Эльфин, и все стало, как было. — Тебе не понравилось?

Керидвен пожала плечами:

— Красивое. И вырез удобный, младенца кормить самое то. Только не мое. Лучше я буду как всегда, — она усмехнулась. — Надеюсь, твоего друга-епископа это не слишком скандализирует.

— Он мне не друг, — сказал Эльфин.

Слуга растворил дверь, и появился человек в черном.

— Господин Гаттамелата.

Эльфин встал ему навстречу и чуть поклонился:

— Господин епископ.

Керидвен тоже поднялась, не вполне понимая, как ей вести себя. Она сделала реверанс на всякий случай. Человек в черном повел в ее сторону глазами.

— Флинн сказал мне, что вы явились по поводу долга.

— Совершенно верно, — Эльфин кивнул, и все свечи кивнули за ним следом. Тень епископа сжалась и опять выросла до потолка.

— И что вы потребуете?

Эльфин улыбнулся:

— Ничего, что противоречило бы вашим обетам. — Он сделал шаг назад и взял Керидвен за руку. — Я хочу, чтобы вы обвенчали нас по человеческому обряду.

Епископ заморгал и стал похож на филина, которого вытащили из дупла.

— Я… — он повернулся и уставился на Керидвен.

Золотистое сияние от свечей растекалось по залу воском.

— Я надеюсь, девушка, вы понимаете, что делаете, — наконец, выдавил епископ.

В разные стороны от него тянулись золотые ниточки, как от марионетки. Он был хороший, только по лбу у него шел шрам, вниз, до самой шеи, сметанный золотой ниткой, и от этого казалось, что его лицо приштопано к голове, как заплатка к носку. По краям выступали красные капельки, как пот от напряжения. Керидвен стало его жалко.

— У вас такое лицо, — участливо сказала Керидвен. — Вам не больно?

Епископ побледнел. Эльфин улыбнулся.

— Исполните мою просьбу — и мы в расчете.

— Я хочу поговорить с невестой.

Эльфин нахмурился:

— Зачем?

— Это моя обязанность. Вы понимаете, что таинство действительно, только если производится в здравом уме и трезвой памяти, полностью по доброй воле?

— Разумеется.

Епископ поджал губы.

— Я должен убедиться.

Эльфин пожал плечами.

— Хорошо, — и повернулся к Керидвен. — Ты поговоришь с ним?

Керидвен кивнула.

— Мне остаться?

— Не знаю… это имеет значение?

— Я бы предпочел поговорить с невестой наедине, — сказал епископ. — Может быть, она захочет исповедаться.

— Хорошо, — сказал Эльфин.

Епископ кивнул и сделал Керидвен знак следовать за собой.

Они вышли. Епископ шел, не оглядываясь, по коридорам. Полы его одеяния шуршали. Керидвен опустила глаза и с удивлением заметила у него на ногах остроносые домашние туфли с монограммой. Ей стало смешно. Такой важный, а тапочки без подписи не находит.

Наконец, они оказались в часовне. Епископ захлопнул дверь, и торопливо спросил:

— Он вам угрожал?

— Что? — не поняла Керидвен.

— Дану. Дух. Тот, с кем вы пришли. Он вам угрожал?

— Нет.

Епископ привалился к стене, вынул платок из кармана и начал промокать лысину. Керидвен против воли бросила взгляд на тряпицу. Красных капель на ней не оставалось.

— Вам не обязательно это делать. Вам не обязательно выходить за него замуж, что бы он вам ни сказал. Иезуз-Мария! Как вас зовут?

— Керидвен.

— Керидвен, сколько вам лет?

— Двадцать.

— Двадцать! — епископ засмеялся. — Боже мой, у вас вся жизнь впереди, а у меня… Послушайте, я не задержу его надолго. Но насколько-то задержу. — Он принялся шарить по шкафам, висящим по стенам. — Вот. — Он нашел что-то вроде бус и повесил ей на шею. — Возьмите, это розарий. Это бусины из ветки того дерева, которое выросло из посоха Иосифа Аримафейского, когда он привез Грааль из Святой Земли. Пусть они вас сохранят от чар. Из часовни есть другой выход. Я останусь здесь, а вы бегите… бегите…

— Но я не хочу бежать, — сказала Керидвен.

— А! — епископ прижал руку ко рту. — Он вас… вы с ним… послушайте, дитя мое, это совершенно неважно… история знает и не такие случаи…

Керидвен краска бросилась в лицо. Она впервые подумала, что выйти замуж за Эльфина, собственно, подразумевает стать женой Эльфину, в самом библейском смысле — и от одной этой мысли все внутри моментально сладко заныло. Познать и быть познанной. Керидвен прикусила палец и засмеялась.

— Ох, господин епископ. Вот после таких доводов я точно никуда не уйду.

— Так вы не…

— Не любовники. Нет. Еще нет, — она прикусила губу.

— Но вы в него влюблены? С ума по нему сходите?

Керидвен задумалась.

— Схожу с ума… наверное.

Стоило ей закрыть глаза, и вокруг опять заколыхалось звездное море. Прекрасное, жуткое, невыносимое. Ледяной, стылый, бездонный ужас внизу, ледяные звездные сполохи вверху. Руки, держащие голову над водой. Быстрый, отчаянный шепот — «если вы позволите».

— Он… мои глаза. Мои легкие. — Керидвен вдруг вспомнила еще одно библейское выражение — «одна плоть», и сердце стукнуло. Она подняла глаза на епископа. — Знаете, мне кажется, что все уже произошло. Вы можете засвидетельствовать это. Или нет. Вообще, — задумчиво продолжила она, — это Эльфин предложил обвенчаться. Мне кажется, ему это важно.

Епископ покачал головой:

— Вы не представляете, как такие, как он, умеют обходить свои клятвы.

— Он сказал, что не причинит мне зла, — сказала Керидвен. — Я ему верю.

[1х05] ВЕНЧАНИЕ

Эльфин сидел на диване с прямой спиной. Прямо перед ним стояла непочатая чашка. При виде Керидвен и епископа он встал — будто перетек из одного положения в другое, как ртутная капля. В сером сюртуке, обхватывающем плечи и пояс, в шелковом жилете, мягко мерцающем от свечей, со своими светлыми волосами, со своими светлыми глазами он весь был похож на геральдического леопарда, только белого. Керидвен до смерти захотелось подойти и запустить пальцы ему за шиворот, туда, где из-под крахмального ворота чуть выступал шейный платок.

Эльфин поймал ее взгляд, и глаза у него немедленно заискрились. Он прижмурился, как кот, повернулся к епископу и чуть поклонился:

— Вижу, ваша беседа прошла успешно. Благодарю вас.

Епископ сморщился.

— Я смогу принять обеты, но без свидетелей по закону обряд будет недействителен.

— Почему без свидетелей? Флинн и миссис Бэрриган вполне подойдут.

— Но они… — заикнулся было епископ.

Эльфин поднял брови:

— Сын Адама, дочь Евы. Куда уж родовитей, если вы об этом.

— Хорошо, — сдался епископ. Пойдемте. Флинн, — покосился он на слугу. — Ну, вы поняли.

Флинн кивнул и исчез за дверью.

Епископ, шаркая тапочками, повел их в другую сторону.

Керидвен шла, изо всех сил пытаясь дышать ровно. Будто все внутренности расплавились в жидкое золото, и плескались внутри, как в кувшине, и себя приходилось нести так, чтобы не пролить. Эльфин неслышно ступал рядом, поддерживая ее за локоть, и улыбался. От него пахло чем-то солоноватым и сладким одновременно. Будто лунный свет над морем. Будто ее носило, носило по волнам и прибило к обломкам корабля, и она лежит на воде, вдыхая запах мокрого дерева и соли.

— Почему я ничего раньше не замечала? — спросила она шепотом. — Ты меня заколдовал?

— Не тебя. Себя. Это называется «вуаль».

— А зачем?

— Ну… разговаривать у нас бы тогда точно не получилось.

Да уж. Керидвен хихикнула.

— А почему епископ тебя не любит?

Эльфин сделал большие глаза:

— Вероятно, я не в его вкусе.

Керидвен пришлось прикусить щеку, чтобы не заржать в голос. Это было бы совсем непочтительно.

Епископ отошел к алтарю и принялся, бормоча себе под нос, зажигать свечи. На Эльфина он старательно не глядел. Потом залез в какой-то шкаф и принялся там шуршать, отгородившись дверцами. Керидвен показалось, что она слышит звяканье. Она покосилась на Эльфина.

— Так и должно быть?

Эльфин пожал плечами:

— Пусть его. Ему тоже нелегко.

В коридоре зашаркали шаги.

Это был Флинн, и рядом с ним — необъятных размеров старушенция, которая тут же начала кудахтать:

— Ах, мастер Эльфин! Сколько лет, сколько зим прошло!

Эльфин чуть поклонился:

— Здравствуй, Меган.

Толстушка принялась утирать глаза краем фартука:

— Вот и вы собрались! Ох, не думала, что доживу! Дайте посмотреть, на ком это вы! — она обернулась к Керидвен и тут же всплеснула руками, — Ах, да как же так! Да что же вы! Да как же так можно! Ни фаты, ни платья…

Эльфин повернулся к Керидвен:

— Платье? Хочешь платье?

Керидвен мотнула головой:

— Не надо. Буду как ряженая.

Но толстуха ее не слушала, уже спускаясь в сад:

— Ах, ну как же… как же без цветов… ну хоть веночек… Флинн! А ну иди сюда, помоги мне!

Керидвен нахмурилась — вся эта суета казалась ей исключительно дурацкой. Эльфин покачал головой и улыбнулся:

— Ты не так смотришь.

Он притянул ее к себе, положил ладонь на лоб, и опять все изменилось. Старуха не стала меньше, просто стало видно вшитую в нее, внутрь, маленькую детскую фигурку внутри необъятного тела, и вырезанное у нее изнутри сердце, криво приштопанное обратно, такое большое, что не вмещалось на прежнее место. От нее тоже расходились нити — к дому, к саду, к Флинну, к епископу, к Эльфину… к Эльфину? Керидвен недоуменно обернулась. Эльфин засмеялся ее удивлению.

— Я довольно давно тут был в последний раз, — сказал он.

— Тоже женился? — ехидно спросила Керидвен.

Улыбка Эльфина погасла:

— Нет.

Из сада вернулась старуха Меган. В руках у нее был венок из белых ночных фиалок.

— Вот! — гордо сказала она и протянула венок Керидвен и вдруг подмигнула. — Благих вам ночей в придачу к добрым дням, милочка!

Между фиалок блестели золотистые нити.

Это она всерьез, поняла Керидвен. Всерьез желает мне счастья, от всего сердца.

— Спасибо, — сказала она. — У вас… очень хороший шоколад, миссис Бэрриган.

Кухарка довольно засмеялась:

— А еще бы! Мастер Эльфин всегда до него охоч был, такой лакомка! А вот что я вам скажу, — она понизила голос. — корица и кардамон! Кардамон и корица!

— Я все слышу, — сказал Эльфин.

Кухарка повернулась и протянула и ему цветок:

— И вам, мастер Эльфин!

Эльфин с поклоном принял его, вставил себе в петлицу, и вдруг спохватился:

— Как же я забыл! Кольца!

Он сбежал в сад и тут же вернулся.

— Дай-ка руку!

Керидвен повиновалась.

Эльфин вынул тонкий стебелек папоротника и обернул ей вокруг пальца. Наклонился, шепнул что-то — и стебель заблестел металлом.

— Тебе… и мне, — Эльфин сделал то же самое, дунул на руку и показал ей результат.

— Ух ты! — восхитилась Керидвен. — А ты можешь колдовать в церкви?

Эльфин пожал плечами:

— Ты серьезно думаешь, что Единому до таких вещей есть дело?

— Я был бы вам благодарен, если бы все-таки занимались ими не здесь, — сварливо сказал епископ.

— Как только вы исполните свою часть, мы избавим вас от своего присутствия, — безмятежно ответил Эльфин.

И вскоре Керидвен уже повторяла:

— Я, Керидвен, пред Богом и людьми беру в мужья тебя, Эльфин, в горе и радости, в болезни и здравии, в богатстве и бедности, чтобы любить и чтить, пока смерть не разлучит нас.

Слова выходили изо рта и тянулись ниточкой вверх, заплетая их в золотой кокон. Я правда имею это в виду? Я правда это хочу сказать?

Правда.

Ей вдруг показалось, что вокруг стены не из кирпичей, а из слов. Из песнопений, которые повторяли тут веками. Они не все были настоящие, от каких-то оставалось только одно слово или два… а от каких-то больше. А от каких-то ничего не оставалось.

Рядом, тоже завиваясь, как росток гороха, поползла вверх и к ней другая нить. Керидвен моргнула. Мир стал плотным. Нить превратилась в голос.

— Я, Эльфин, пред Богом и людьми беру в жены тебя, Керидвен, в горе и радости, в болезни и здравии, в богатстве и бедности, чтобы любить и чтить. — Он замолк.

— …пока смерть не разлучит нас, — подсказал епископ.

Эльфин поднял на него глаза.

— Этого я не могу повторить перед лицом Единого.

В зрачках у него стояли свечи. Керидвен вдруг стало жутко. Она взяла его за руку и поняла, что рука дрожит. Эльфин оглянулся на нее и тут же отвел глаза.

— Пожалуйста, — сказала Керидвен. — Разве это так важно?

Епископ тяжело вздохнул. На лице у него отразилось отвращение.

— Объявляю вас мужем и женой. — И пропадите вы оба пропадом, явно мелькнуло у него в глазах.

— Спасибо, — чуть слышно выдохнул Эльфин.

— Можете поцеловать невесту, — со вздохом сказал епископ.

Керидвен открыла глаза и увидела дощатый брус в своей спальне. Ее как холодной водой окатило — это что, все приснилось?! Она села и тут же выдохнула — в кресле у кровати сидел Эльфин, нарядный, как картинка, и глядел на нее, подперев щеку кулаком. Вид у него был мечтательный.

— У тебя волосы растут быстрее, когда ты спишь, ты знаешь? — сообщил он.

— Э… — выдавила Керидвен. — А у тебя не растут?

Эльфин поскреб гладкий подбородок.

— Нет.

— Ясно. — Керидвен вздохнула. — Ты что, не ложился?

Эльфин покачал головой.

— Ты заснула вчера в повозке на пути обратно. День был трудный. Я подумал, что тебе будет легче, если ты проснешься в каком-нибудь знакомом месте.

Керидвен огляделась. Она была в ночной рубашке. Одежда ее висела, расправленная, на стуле. Керидвен наморщила лоб:

— Это ты меня переодел?

Эльфин сделал невинные глаза:

— Ну чем-то же в брачную ночь надо было мне заняться?

— Зараза! — Керидвен кинула в него подушкой.

Эльфин сделал вид, что заслоняется.

— Тебе помочь одеться?

Керидвен представила, как чистит зубы под его умиленным взглядом и содрогнулась.

— Н-нет, спасибо, я сама.

— Хорошо, я буду на кухне.

Он вышел, мимоходом мазнув ладонью по кувшину с водой для умывания напоследок. Стоило двери захлопнуться, Керидвен подскочила и сунулась к кувшину.

Вода внутри была теплая.

Когда Керидвен спустилась вниз, то с удивлением обнаружила, что печка уже растоплена и завтрак уже готов. Как Эльфин умудрился это провернуть, не оставив на своем наряде ни пятнышка — было непонятно.

— Ты и готовить умеешь? — поразилась Керидвен.

Эльфин ухмыльнулся, придвигая ей тарелку с яичницей и беконом:

— За столько времени было бы странно не научиться. Кстати, — добавил он, облизывая ложку, — у тебя отличный джем, ты сама рецепт придумала?

— Да, тут самое главное — не переварить… Ты какую банку взял?

Эльфин ткнул черенком в шкаф:

— Вон оттуда.

— А! Это нынешнего года. — Керидвен быстро подставила табуретку к шкафу и вспорхнула наверх. — Вот я тебе прошлогоднее достану, земляника в меду, тогда мед отличный уродился…

— Мед — это я люблю, — сказал Эльфин, задирая голову и весело окидывая ее взглядом. Керидвен опять захотелось чем-нибудь в него кинуть:

— Не смеши меня, а то я свалюсь!

Тут она правда чуть не свалилась — распахнулась входная дверь. На пороге возник Блейз и застыл, как замороженный.

— Здравствуй… те, — выдавил он.

Керидвен спрыгнула с табуретки и положила подбородок Эльфину на плечо.

— Братик, а ты знаешь, кто к нам пришел? Не знаешь! Это мой муууууж! — пропела она.

Раздался грохот — Блейз выронил ведро, с которым с утра ушел по грибы, и они покатились по полу.

Керидвен засмеялась. Блейз засопел и принялся подбирать рассыпанное.

— Вам помочь? — со своего места осведомился Эльфин.

— Нет, спасибо, — буркнул Блейз.

Он закончил, сунул корзину в угол и принялся снимать плащ, путаясь в полах. Потом повесил шляпу на гвоздь и пробормотал:

— Не ожидал я, Керри, такого от тебя.

Керидвен моментально ощерилась:

— Конечно, братик, это только тебе по холмам можно шастать с кем попало!

Лицо у Блейза исказилось:

— И ты знаешь, чем это кончилось! И вот он, — Блейз мотнул подбородком в сторону Эльфина, — тоже знает! — он повернулся к Эльфину. — Зачем вам моя сестра?

Эльфин раздвинул губы в улыбке:

— Зачем вступают в брак, как вы думаете?

Блейз хлопнул ртом, как рыба.

Эльфин поднялся. В домике будто потемнело. Эльфин шагнул к Блейзу.

— Нас обвенчал епископ Кентерберийский. Я дал слово именем Единого, что буду хранить ее. Если вы знаете еще что-то, что я могу сделать перед Богом и человеком — говорите.

Блейз вздохнул.

— Вы… любите мою сестру?

Эльфин взялся за кольцо на пальце.

— Люди очень разные вещи понимают под словом «любить». Уточните.

Керидвен, переводившая взгляд с одного на другого, не выдержала.

— Прекратите! Братик, нос в мою постель не совал — и поздненько начинать! — Она повернулась к Эльфину и запнулась — как его называть? Господин Гаттамелата? Эльфин? «Дорогой муженек»? — Пожалуйста, не ссорьтесь. Блейз добра желает.

Эльфин опустил ресницы и чуть усмехнулся:

— Я понимаю. Сестра выскочила за падшего духа — я бы тоже волновался.

— Я бы спросил у человека то же самое, — тихо сказал Блейз.

— И что человек бы вам ответил? — бросил Эльфин. — Что значили бы слова человека через двадцать лет, через десять… через год? Вы хотите, чтобы я просеял ваш ум, словно сито, и нашел там слова, которые вас успокоят, и вернул их вам, как эхо? Этого не будет. Я сделаю, что смогу. На этом все.

Он развернулся и вышел.

Керидвен глазам своим не поверила.

— Ты его обидел!

— Его обидишь, — буркнул Блейз.

— Он тебя спас! Мог бы быть поблагодарней! И это… это была моя свадьба, в конце концов! Мог бы и поздравить!

— Поздравляю, — кисло сказал Блейз. — Ты вышла замуж за инкуба.

Керидвен залепила ему пощечину.

Блейз взялся за щеку. Глаза у него были, как у щенка.

Керидвен чертыхнулась и выбежала прочь.

Эльфин стоял в саду, оперевшись о яблоню, и общипывал лепестки с сорванной розы. Они летели вниз и терялись в траве.

Керидвен подошла и сложила руки на груди.

— Извини его, пожалуйста.

Эльфин поднял голову. Окончательно скомкал цветок и досадливо отбросил его прочь.

— Твой брат прав. Я… неразумно себя повел. — Он поморщился. — Я мог бы заговорить его, я умею, просто… я подумал, что он твой брат и достоин того, чтобы я говорил с ним честно. Мне не стоило этого делать.

Керидвен оскалилась:

— Еще чего. Не маленький.

Но она вдруг поняла, что вот так ей придется объясняться теперь со всеми, и в животе у нее похолодело. Всех бить — кулаков не напасешься…

— На днях весь Ллангатен будет знать, — пробормотала она.

Эльфин кивнул.

— Мы можем уехать, — сказал он. — Хочешь уехать в Камелот? Или в Кармартен?

Керидвен прикусила губу.

— Но ведь там будет то же самое? Люди, которые тебя боятся, или презирают, или ненавидят… если их не заговаривать?

Эльфин бегло усмехнулся:

— Или любят слишком сильно. Да. Никто из нас не ходит среди людей без «вуали». Но это мелочи.

Керидвен топнула ногой.

— Но для меня не мелочи! Я так не могу! И не хочу! — Она обхватила его руками, прижалась щекой к плечу. — Давай уедем куда-нибудь, где не нужно притворяться. Давай уедем к тебе. Ты можешь забрать меня к себе?

— На Авалон? — Эльфин быстро поднял ее за подбородок. По лицу у него бежали выражения — как рябь по воде. — Могу. Конечно, могу. Только… там нет людей.

— Да и пускай нет, — зло сказала Керидвен.

Эльфин прижал ее к себе.

— Хорошо. Хорошо.

[1x06] ДВОРЕЦ

— Ты спишь на полу? — изумилась Керидвен.

— Да, — сказал Эльфин. — А что?

Глаза у него смеялись.

Керидвен еще раз огляделась вокруг. Это была большая квадратная комната — и почти пустая. В глубине были полки от пола до потолка, заставленные какими-то штуками. Из одной стены выходила и торчала в бок доска из темного дерева — видимо, стол. В углу лежал матрас и ворох подушек. А одной стены вовсе не было, и от этого дом походил на пещеру, только очень благоустроенную.

Керидвен как-то совершенно не ожидала от Эльфина такого аскетизма. Не то, чтоб сама она как-то особо за роскошью гонялась, не жила в богатстве — так чего и начинать, но хотя бы кровати-то у них дома были!

— Но почему? — растерянно спросила она. — Несложно сколотить же. Вон тут сосны какие — она кивнула на пейзаж, открывавшийся из пещеры. Тут у нее мелькнуло в голове, что Эльфин дану, а у дану может быть совсем другое отношение к природе. — А рубить не хочешь, так они ж все равно сами собой падают? В грозу и все такое…

— Несложно, — согласился Эльфин. — Но на полу можно в любой форме спать.

— Это как?

Эльфин потянулся — Керидвен не успела заметить, что он сделал, только что стоял рядом — и вот леопард сидит на полу и смотрит на нее светлыми, широко расставленными глазами.

Ой, сказала Керидвен.

Гигантский кот потянулся ближе и ткнулся носом ей в шею. Керидвен засмеялась и зарылась лицом в густой мех.

— Ага, попалась! — шепнул над ухом уже человеческий голос.

Ой, мамочки мои, успела подумать Керидвен. Ой, мамочки.

Закат растекался над соснами, заливая небеса золотым, розовым и фиолетовым. Большая сиреневая туча рвалась клочками, подсвеченными снизу — и все небо было в пятнах, как распластанная леопардовая шкура. Это было первое, что Керидвен увидела, когда смогла открыть глаза — смогла смотреть по сторонам.

— Ох, — выдохнула она.

Эльфин тихо засмеялся.

— Да, — наконец, сказала Керидвен. — С твоего пола отличный вид.

— А серьезно, чего ты ожидала?

— Ну… — Керидвен потерлась носом о его плечо. — Я думала, ты живешь во дворце. Таком, раззолоченном. C мраморными лестницами, колоннами… И кровать у тебя такая… высокая, и с балдахином. — Она засмеялась. — Кажется, у Каммингса в лавке была книжка про «Спящую красавицу» с картинками. Это оттуда.

Эльфин приподнялся на локте и заглянул ей в лицо.

— Да, — серьезно сказал он. — Ты же попала в сказку, в конце концов.

Он наклонился, горячее дыхание скользнуло по ключицам вниз, вниз, вниз, и ответить она уже не смогла.

Керидвен проснулась от чувства, что она одна, холодного, как лезвие. Она села. Ночь затопляла комнату-пещеру почти непроглядно — и от этого только острее становились все остальные чувства. Где-то далеко внизу шумел водопад. Пол был теплый, будто нагретый. Холодноватый ночной воздух скользил по коже, и от этого только горячее было тепло, собиравшееся под складками ткани. На ней остался эльфиновский запах — сладкий и соленый одновременно — но его самого не было. Керидвен закуталась в одеяло — тонкое, как платок — и подошла к краю.

За краем стояло небо в незнакомых звездах, и тихо дышал лес до самого горизонта.

Такой большой мир…

Камелот остался далеко позади, как берег.

Авалон плыл в ночи, беззвучно омываемый морем огней, и, беззвучно покачиваясь, плыла внутри нее самой наполненная звездами ночь. Они сходились, изнутри и снаружи, как две ладони, и тонкая пленка между ними и была она, Керидвен.

Впереди была непроглядная, как ночь, неизвестность, но сейчас весь мир обступал ее, приникая к самой коже, и при этом — расступаясь, оставляя место для нее самой.

С нами ничего не может случиться.

Это была не мысль — чувство, возникшее где-то под вздохом, всплывшее вверх и разлившееся по коже изнутри, до самых кончиков пальцев.

За спиной возник Эльфин — она ощутила это раньше, чем увидела или услышала. Подошел и поцеловал ее в открытое плечо.

— Ты уходил.

— Нужно было… Все хорошо?

Керидвен кивнула.

— Тут так тихо… у тебя даже стены нет. Ты не боишься, что кто-нибудь заглянет… не вовремя?

— Никого нет на день пути вокруг. Только мы с тобой.

Темнота вокруг него чуть расходилась, и зрачки поблескивали лунным.

— Это твоя земля?

Эльфин покачал головой.

— Я не… не она. Не эта земля. Не эти деревья, не эти травы, не эти птицы, не эти звери… я живу здесь, они живут здесь, я знаю, что здесь творится, никто не придет сюда без моего ведома… но я не они. Они не я. Таков был уговор. Это было правильно. — Он шагнул к ней и обнял за пояс. — Ты как будто в тоге. Такая красивая…

Керидвен повернулась в его руках.

— Да и ты, милый, тоже ничего!

Целоваться, смеясь, сложно. Но можно приноровиться.

Лес был дикий, то темный от высоких сосен, то светлый от березовых стволов, с густыми разлапистыми папоротниками, зарослями доцветающего шиповника и то и дело возникающими кругами рыжих волнушек — но дело было не в нем. Дело было в Эльфине.

Он, вроде бы, ничего не делал — но вокруг не зудела мошкара, не попадались под ноги камни и корни, и даже кусты, кажется, сами расступались. От этого все казалось слегка ненастоящим. Слегка чересчур. Керидвен не выдержала, остановилась, оперлась о сосну и незаметно поскребла пальцами кору. Под ногтями осталась темная полоска. Это ее успокоило. Не может же такое сниться, верно?

— Что-то не так? — спросил Эльфин. — Мы почти пришли.

Выглядел он как открытка. Из тех, что продают из-под полы.

— Все так, — сказала Керидвен. — Первый раз только по лесу гуляю, так, чтоб репьев на себя не насажать.

Эльфин засмеялся, наклонился куда-то вбок, сорвал один и посадил ей на ворот, словно брошь.

— Так лучше?

Хуже, хотела сказать Керидвен, но не смогла, конечно.

— А вот отсюда неплохой вид, посмотри, — сказал Эльфин.

Деревья расступились. Гладкий зеленый склон скатывался вниз, как ковер. По нему шли пологие мраморные ступени, обсаженные кустами. Лестница упиралась в лабиринт из живой изгороди, а за ним, по ту сторону, возвышался замок — точь-в-точь как разворот в книжке. Над ним уже поднималось вдали полудневное марево — и Керидвен показалось, что она ощущает под пальцами папиросную бумагу — такую тонкую, что ее приходилось сдувать, чтобы открыть лежащую под ней глянцевую картинку.

Денег у нее, конечно, не было, но Каммингс был добрый и не возражал, когда она приходила, и, замирая, просила посмотреть. Не очень часто. Не каждый день.

Керидвен прижала руку ко рту.

Эльфин наблюдал за ней молча, пряча улыбку в ворот.

— Это… это, наверное, сложно было? — наконец, выговорила Керидвен.

— Ммм… нет. Не очень, — Эльфин блеснул зубами. — Иллюстратора звали Ричардс, он был придворным художником одно время. Рисовал одну из королевских пассий во всех видах, «Спящая красавица» — это один из вариантов. И интерьеры для рисунков брал замковые. Аннуин… мир, вселенная… ничего не забывает. Я заглянул в его память — и срисовал замок таким, каким он был в то лето, когда Ричардс взялся за работу.

— То есть, это копия? — попыталась понять Керидвен. — Он ненастоящий?

Она представила, как Эльфин берет дворец, как ребенок игрушку, вытряхивает из него жильцов, и переставляет на нужное ему место. Ей стало жутковато.

Эльфин покачал головой:

— В Камелоте его такого давно уже нет. С фавориткой король расстался, в казне не хватало денег, и дворец пошел с аукциона. Его выкупил один из церковных орденов и устроил там госпиталь для умалишенных. Там хороший воздух, и сады, говорят, очень способствуют…

— Однако, — только и смогла сказать Керидвен.

— Я тебя не расстроил этой историей? — спохватился Эльфин. — Если что, ты всегда можешь что-нибудь переделать. Или вообще снести можно, в общем-то…

Керидвен взяла его под руку.

— Не надо. Лучше покажи мне, что там внутри еще есть.

Внутри оказалась еще масса всего. И кровать с балдахином в том числе.

Человек привыкает ко всему. Я привыкну, сказала себе Керидвен, я привыкну. В залах, открывавшихся друг за другом, стояли тишина и свет от высоких окон. Стук каблуков звонко отдавался по паркету.

Вдруг Керидвен увидела белый силуэт в конце коридора. Так вот кто еду приносит, мелькнуло у нее.

— Эй! — крикнула она. — Эй!

Голос запрыгал между полом и потолком, как мяч.

— Да погоди же! — Керидвен подхватила юбки и побежала. Женщина ринулась навстречу — и Керидвен едва успела выставить руки перед собой. Ладони уперлись в зеркало.

Керидвен сплюнула. Отражение сделало то же самое и перестало походить на духа.

Себя не узнала, вот дурища-то.

Хотя немудрено, конечно.

Зеркало было во всю стену, и коридор продолжался за ним — совершенно неотличимый.

Керидвен покрутилась вправо-влево и провела руками по платью. Ткань при каждом шаге переливалась и шуршала. Складок на ней было немеряно, и по всему подолу были насажены шелковые цветочки — землянички, анютины глазки, шиповник, совсем как настоящие, выпуклые под пальцами. В зеркале была просто принцесса — и это было очень приятно и очень неуютно. Керидвен вдруг всей кожей ощутила зазор между собой и тканью. У принцесски в зеркале вытянулась физиономия. Керидвен передернула плечами и показала отражению язык.

Эльфин полусидел, полулежал на софе и черкал что-то, уперев табличку в колено. Керидвен заглянула ему через плечо. Внутри деревянной рамки был, кажется, воск — но знаки тонули в нем, и он опять разглаживался сам собой.

— А что ты за столом никогда не пишешь?

Эльфин поднял на нее глаза:

— Старая привычка, — он бегло усмехнулся. — Еще с Атлантиды.

Керидвен села рядом и положила подбородок ему на колено.

— А что было в Атлантиде?

— Много чего… — он поморщился. — Долгая история.

— Ты ведь почти все про меня знаешь, — сказала Керидвен. — А я про тебя — почти ничего. Так что давай рассказывай! — Она ткнула его пальцем под ребро. Эльфин сделал вид, что падает. — Давай-давай! — Она устроилась поудобней, не давая себя отвлечь.

Эльфин со вздохом отложил таблички.

— Ну хорошо, спрашивай. Что тебе интересно?

— Что ты там делал? Чем ты занимался?

Эльфин вздохнул.

— Я был богом плодородия, — неохотно сказал он.

— Кем-кем? — изумилась Керидвен.

— Большого культа у меня никогда не было, — сказал он, будто защищаясь. — Ну, тысячи полторы максимум, если со всеми послушниками считать. Я больше разом не удерживаю.

Керидвен уставилась на него и захохотала.

— Дда, — выдавила она, с трудом восстанавливая дыхание. — Недооценил тебя епископ.

— Господин епископ, при всем уважении, — раздраженно сказал Эльфин, — совершенно ничего не понимает в таких вещах. Он, например, никогда несколько месяцев кряду не пировал, и поэтому искренне считает, что это весело… Он, знаешь ли, думает, что быть богом — это такое беззаботное занятие, когда ты сидишь на троне и тебя осыпают золотом и девицами. А на самом деле, — Эльфин прикусил губу, — на самом деле — это как жонглировать огненными шарами. Ты не можешь брать слишком мало, потому что иначе тебе будет нечем делать свою работу; ты не можешь брать слишком много, потому что иначе огонь погаснет; ты не можешь ничего удержать надолго, потому что это невозможно; и ты не можешь остановиться, потому что иначе все рухнет. И если у тебя получается — то есть, ты успешно удерживаешь круговорот, то земля становится плодородней и людей становится больше. И начинают осыпать тебя чем попало, и вот тогда становится по-настоящему сложно. То есть, это можно как-то решать до поры до времени, можно что-то перепоручить, можно сделать храмовую структуру — но чем лучше ты справляешься, тем быстрее упираешься в предел. — Он встряхнул головой, будто отгоняя мрачные мысли, сделал усилие и улыбнулся. — В общем, именно поэтому «был». Никто, кроме Единого, не может быть богом людей и не сломаться. Это Завет Авалона с Единым с тех пор, как пала Атлантида. Как это у вас говорят в Ллангатене… «я в завязке», — он сверкнул зубами.

Керидвен передернуло:

— Не говори так. Сколько раз слышала — «в завязке, в завязке», ни разу это добром не кончилось. Вот папаша мой тоже… клялся-божился, а потом по пьяни с лошади сверзился, и шею поломал, — она помрачнела.

Эльфин помолчал, накручивая ее прядь на палец.

— Клятвы дану отличаются от человеческих, — наконец, сказал он. — Мы не можем нарушить слово, как вода не может течь вверх. Но клятвы, они… как молодое вино для ветхих мехов. Как попытка сшить проволокой ткань. Они испытывают мир на прочность, и он не всегда выдерживает. Мы не всегда выдерживаем. — Он вдруг подался вперед. — Обещай мне… обещай мне, что скажешь, если что-нибудь пойдет не так. Если что-то будет слишком или чересчур. Если ты захочешь остановиться. Неважно, что это будет.

Эльфин был совсем рядом, у него были короткие светлые волосы, которые топорщились над высоким лбом — в них можно было запустить руку и ощутить пряди между пальцами. Совсем гладкое, молодое лицо, к которому можно прижаться щекой. Углами расходился в стороны небрежно сколотый белый ворот, и Керидвен знала, что если потянется поцеловать жилку, убегающую внутрь, то услышит губами биение крови под соленой кожей. Но Эльфин смотрел на нее сейчас — изнутри себя, через свое давнее прошлое, через море, затопившее Атлантиду — и все становилось зыбким. Только оболочка; только игра; только мираж над волнами, через который они перемигиваются огнями во тьме, как маяки между островами.

Керидвен отвернулась. За высокими окнами стелились холмы. По холмам вился затейливый узор из кругов, завитков и спиралей — в точности такой, как у Эльфина на жилете. Вчера его еще не было — и, наверно, не будет завтра.

— Я плохо знаю, что здесь у вас так, а что не так, — сказала Керидвен.

Эльфин обнял ее.

— Здесь… по-разному. Не слушай то, что вокруг. Слушай себя.

Шепот коснулся затылка и потек по позвоночнику, оставляя огненный след, собираясь внутри, как вино в кувшине. Будто поцелуи просачиваются под кожу и падают каплями со свода пещеры, вниз, на раскаленное озеро внутри.

— Так… так… и вот так…

Кап…

Кап…

Кап…

Опущенный полог светился изнутри медовым. От дановских светильников в изголовье шел янтарный свет. Замерший Эльфин казался статуей. Будто схлопнулась раковина. Вот он был весь тут — и нет его. Будто даже дышать перестал.

Керидвен перевернулась на живот, подперев подбородок ладонью. И как тебя выцепить обратно?

Она подтянулась выше и чуть куснула его за плечо. Плечо дрогнуло, отзываясь. Под кожей перекатился мускул.

— Много у тебя было женщин до меня?

У Эльфина скользнула усмешка по губам.

— Ни одной.

Керидвен хихикнула и ткнула его кулаком:

— А говорил, дану не врут!

У Эльфина задрожали опущенные веки. Ресницы у него были светлые и жесткие, как остья у колоса. Он вдруг вскинул взгляд, и Керидвен замерла. Зрачки были вертикальные.

— Что значит — «было»? Со сколькими я спал? Скольких любил? О скольких заботился? Со сколькими был знаком? Со сколькими делил кров, или еду, или землю? Что вообще значит — «обладать»? Нельзя… невозможно обладать человеческой душой до конца, она постоянно меняется. Это как удерживать воду в пальцах. Всегда… всегда есть какой-то предел, который остается недостижимым, даже когда тебе кажется, что вот, все, уже все… и опять нет. Есть тело — с телом проще всего; есть разум — с ним сложнее, но не слишком, есть пламя… и когда ты видишь душу… душу, то, что возникает на стыке всех трех… — он откинулся назад и покачал головой. — Это невозможно. Душа всегда ускользает.

Керидвен села, пораженно вглядываясь ему в лицо.

— Но ты пытался!

Эльфин серьезно посмотрел на нее.

— Да. Я пытался.

Керидвен заправила прядь за ухо, пытаясь осознать происходящее. «Поздравляю, ты вышла замуж за инкуба», прозвучал голос брата в ее голове. Эльфин провел рукой по лицу, стирая с него выражение.

— Извини. Не надо было это на тебя вываливать.

Керидвен вдруг стало очень грустно почему-то. Она погладила его по груди. Эльфин широко вздохнул. Где-то внутри, под гладкой кожей, билось сердце, как птица в клетке. Есть ли у дану сердце? Или это тоже иллюзия, как все на свете? Все на свете, кроме невидимых золотых нитей, которые пришивают их друг к другу?

— И со сколькими ты венчался? — спросила она.

Эльфин повернул голову и опять заулыбался.

— Ни с одной. Ты первая.

— Да не может такого быть!

Эльфин опустил ресницы.

— Ну, а что я сделаю… Я уже на Авалоне жил, когда венчание изобрели!

[1х07] ХРАНИЛИЩЕ

Керидвен коснулась желтоватой клавиши. Фортепьяно издало глубокий, протяжный звук. Он раскатился по комнате и затих. Она нажала еще одну. И еще.

Звуки были гладкие, округлые, увесистые, каждый ложился в комнату, как обкатанный водой голыш, который подбираешь, чтобы размахнуться и бросить в реку. Чем правее, тем они становились зыбче и мельче, хотя оставались такие же круглые. Перебирать клавиши по одной было все равно что шагать по лестнице. Керидвен добралась до края. Лестница кончилась. Тогда она попробовала быстро-быстро перетаптывать по ней всеми пальцами. Раздалась дробь, и Керидвен засмеялась. Если набрать горсть песка и сыпать в бочку с дождевой водой — получается такое же. Только тихо.

Она попробовала еще раз. И еще раз. Звуки скакали, как солнечные зайчики по лужам. Керидвен вскинула голову от удовольствия — и вдруг увидела, что в дверях стоит и смотрит на нее Эльфин.

Он не успел отвернуться или опустить глаза — и взгляд ударил ее, как нож под сердце. Такой светлый, такой невыносимо распахнутый, что из нее вышибло дыхание. Никто в тварном мире не может, не должен так смотреть ни на кого, и уж тем более — на нее. Но сказать об этом — означало разбить это мгновение, и это было невозможно. Это было бы предательство.

Медленно, как во сне, не чуя под собой ног, не слыша ничего, она подошла и положила ладонь ему на глаза. Эльфин опустил веки — ресницы щекотнули ладонь изнутри — и только тогда она смогла выдохнуть и вдохнуть снова.

Эльфин молча прижал ее к себе — так, будто она могла куда-то деться.

Керидвен зажмурилась. Внутри у нее ворочалась чудовищная, свинцовая нежность и чудовищная, тяжелая жалость, невыносимая в своей безнадежности.

Эльфин всегда был такой… такой сильный. Такой красивый. Такой уверенный. Невыносимо было видеть его таким… освежеванным. Невыносимо было знать, что она тому причиной. А дороги назад не было.

— Ты поэтому всегда жмуришься? — спросила она шепотом.

Она ощутила, как Эльфин кивнул.

— Весь мир в тебе. Весь мир, каким он был до Падения.

Что на это можно было ответить?

— Я… я не знала, что так можно, — с трудом выговорила она.

— Керри, радость… Я поклялся любить тебя. Мне можно.

За огромным окном в саду роились белые мухи. По стеклу выступили узоры — как голубиные перья. Свет был серый и мягкий, как кошачье горло. Керидвен приложила палец к стеклу — остался круглый след.

Эльфин лежал на софе, уперев в грудь маленькую деревянную арфу, и тренькал струнами, глядя в потолок. Он мог так часами, ему не надоедало.

— У вас справляют Рождество? — спросила Керидвен.

— Рождество? Нет. Да и рано еще.

— Да как поймешь — рано, не рано… Замело все.

— Еще и Самайна не было. — Он нахмурился, будто что-то вспомнив.

Эльфин сел. Брлюм, жалобно сказала арфа.

Он отставил инструмент в сторону и принялся шарить на столе в груде нот, неочиненных карандашей и прочей изящной мелочи. Отрыл круглое зеркало размером с тарелку и принялся крутить в руках. Брякнулся на софу обратно и уставился на зеркало так, будто дыру пытался проглядеть.

Керидвен фыркнула в рукав, подошла и обняла его со спины.

— Я тебе и так скажу, что ты красивый.

Эльфин прижал палец к губам. Керидвен заглянула ему через плечо и ойкнула.

В зеркале вместо Эльфина маячил кудрявый паренек — смугловатый, с почти сросшимися бровями и с таким носом, будто его по линейке провели.

— А, Эльфин, хайре! — кажется, он тоже их увидел. Будто Эльфин держал в руках окошко, куда можно было заглянуть.

— Хайре, хайре, — заулыбался Эльфин.

— Что это ты вдруг?

— Да я посоветоваться… Самайн на носу, Круг скоро опять на шент собирается, а у меня еще конь не валялся. Тему надо придумывать, а все уже в зубах навязло.

Паренек оттопырил губу.

— Гатта, давай еще начни жаловаться, что давно ничего интересного не было!

— Ну почему… — Эльфин прищурился. — Вот последний раз, когда Эурон Жаждой накрыло при всем честном народе — было вполне, вполне… было, где развернуться. Но тогда Эйрмид водила. И сдается мне, что она Эурон спровоцировала, чтоб ее накрыло раньше времени. Чтобы Врану было кого поклевать в макушку. Так что я думаю взять темой что-нибудь вроде «Карфаген должен быть разрушен». Чтоб все встряхнулись как-то. Или у тебя какие-нибудь другие варианты есть?

Паренек закрыл лицо руками:

— Ой, нет! Нет-нет-нет! Опять пух и перья в разные стороны! Опять вы там в клубок сцепитесь, а остальным только по углам жаться, чтоб не прилетело! — Он вдруг торжествующе приосанился. — Между прочим, Гатта, ты помнишь, что ты мне должен?

— Я? — Эльфин поднял соломенные брови.

— Да-да. За историю с Нептис.

— А. — Эльфин поскреб щеку. — Точно.

— Так что сиди-ка ты дома, Гатта. А водить в этот раз в шенте буду я. — Паренек ехидно усмехнулся. — Заодно сочтемся.

Эльфин тяжело вздохнул.

— Ну ладно. Только Рианнон и остальным ты об этом сам скажи. А то, знаешь, мне не улыбается объяснять Врану, с чего это у нас на Самайн вдруг такой сиропчик.

Паренек хихикнул:

— Ничего он не понимает!

Зеркало погасло.

Эльфин кинул его на стол, запрокинул голову и засмеялся.

— Не хочу никуда. — Он потянулся, обхватил Керидвен, и она кувыркнулась через спинку софы прямо на него. — Будем сидеть дома. И лежать.

Снег стаял. А потом замерз. А потом опять стаял, и со всех ветвей закапало. Вместо снега стали лужи. Было очень здорово давить тонкий лед каблуком — но потом она все-таки провалилась в лужу, и пришлось идти менять чулки.

Керри шла, размахивая туфлями, босиком по коридору и заглядывала в комнаты, ища Эльфина. Вечно он куда-то девался. А, вот он где!

Эльфин опять разговаривал с зеркалом. Голос у зеркала был мерзкий. Как горсть льда за шиворот.

— Здравствуй, Эйрмид.

— Как твои дела?

— Хорошо, спасибо.

Керри бросила туфли, подкралась и подлезла Эльфину под локоть, пытаясь заглянуть внутрь — кто там? Но видно ничего не было, только блеск.

— Что-то тебя давно не видно и не слышно.

— Немного занят.

Опустилась рядом, потерлась щекой о колено. Эльфин опустил руку и погладил ее по волосам. Керри куснула его за палец — почему не смотрит?

— И на последней партии Круга в шент ты тоже не был. Хотя должен был водить.

— Химерос захотел размяться. Я ему давным-давно был должен…

— Ну и зря. Тема бы тебе понравилась — «Только в созерцании прекрасного может жить его увидевший».

Рука Эльфина замерла, перебирая тесьму на ее вороте. Потом скользнула глубже.

— Пожалуй.

— На следующей ты будешь?

— Не знаю… может быть. А кто будет водить?

— Я. Кстати, раз уж ты все пропустил, подскажу тему — «Есть два рода нарушения зрения: либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты — на свет».

— Дался вам всем этот Платон! — вырвалось у Эльфина.

— Хм. Ну, посоветуй что-нибудь свое.

Эльфин опустил глаза.

Да, да, да, обрадовалась Керри посмотри на меня! Я тут, я здесь! Губы у Эльфина сложились в улыбку. Он поднял голову.

— «Предел величины наслаждений есть устранение всякой боли».

— Эпикур. Ну, еще бы. Следовало ожидать. Хотя… это мысль, да. Но мне больше нравится вот это — «Если бы то, что услаждает распутников, рассеивало страхи ума относительно небесных явлений, смерти, страданий, а также научало бы пределу желаний, то распутники не заслуживали бы никакого порицания, потому что к ним отовсюду стекались бы наслаждения и ниоткуда — боль и страдание, в которых заключается зло».

Эльфин выпрямился.

— Длинновато. Хотя, конечно, ты водишь — тебе виднее. Боюсь, я только испорчу тебе партию, если в нее включусь. Но если придумаешь что-то еще — сообщи, пожалуйста. Привет Врану.

— Обязательно.

Видение погасло.

— Кто это был? — ревниво спросила Керри.

— Так. Неважно, — Эльфин наклонился и поднял ее к себе на колени. — Иди сюда.

Шкура на полу. Мягкая. Можно валяться. Приятно. Солнечный свет. Тепло.

Пришел Эльфин. Красивый.

Сел рядом. Погладил. Мммм…

— Как ты, радость? Тебе хорошо?

— Угум…

Вдруг стало темно. Небо заволокла туча. Эльфин вскочил и подбежал к окну. Она тоже запрыгнула на подоконник рядом с ним.

— Гроза будет?

Туча стремительно пошла вниз.

— Ой, птички! — она захлопала в ладоши.

— Вран, — прошептал Эльфин.

Вороны сыпались вниз, вниз, вниз, сходясь в одну точку. Туча исчезла. Опять стало светло. Перед входом стоял дану в черном. Он вскинул голову. Эльфин отшатнулся от окна.

— Это кто?

— Это… это гость. Керри, радость… — быстро сказал Эльфин. — Пойди погуляй в саду, пожалуйста. Я с ним поговорю и тоже приду.

Она встревожилась.

— Он злой?

— Нет, — Эльфин заглянул ей в лицо. — Нет, нет. Это друг. Он не злой. Со мной все будет хорошо. С нами все будет хорошо. Просто нужно поговорить.

Он наклонился и поцеловал ее — так, что она засмеялась.

— Ты мне веришь?

Она кивнула.

— Ступай в сад, пожалуйста. Я скоро буду.

В саду везде цвели розы. Она потянулась сорвать одну, оцарапалась, ойкнула и сунула палец в рот. Подняла голову и увидела дану.

Она была белая, в белом.

— Ты кто?

— Я Эйрмид. А ты кто?

У нее были короткие белые волосы, и белый балахон. Как пижама.

— Я Керри! Моякерри! Керрирадость! — Она обвела все руками. — Это все мое!

— Правда? — переспросила белая.

— Угу.

Белая сунула руки в карманы.

— Правда? И ты все-все тут знаешь?

— Ага!

— Что, и хранилище?

— Какое хранилище?

— Под землей. Там еще много всяких штук. — Белая пошевелила в воздухе пальцами. — Ярких таких.

— Нет… — разочарованно протянула она. Ей вдруг стало обидно. — А откуда ты знаешь? — ревниво переспросила она.

Белая улыбнулась.

— Я его строила. Если ты правда тут хозяйка, то оно тебя пустит. Если Эльфин не — мммм, как бы это выразиться? — не ввел тебя в заблуждение ненароком. Он это умеет.

Она топнула ногой.

— Я его жена! Не может такого быть!

— Ах, жена… — пробормотала белая. — Ну, пойдем тогда.

Они пошли по садовому лабиринту — тому самому, с высокими стенами где так хорошо играть в прятки. Шли, шли, пока не оказались в центре.

— Я знаю это место, — разочарованно сказала она. — Ничего тут нет.

Белая хмыкнула и высвистела через зубы трель.

Травяной круг посередине ушел под землю.

Ой, сказала Керри.

Вниз вела лестница с дырчатыми ступенями. Белая мотнула на нее головой, сунула руки в карманы и начала спускаться.

Она закусила губу и пошла за ней.

Лестница упиралась в стену, железную и блестящую.

Белая указала на нее подбородком.

— Вот оно.

Ей вдруг стало не по себе. Если бы Эльфин хотел, чтобы она это видела, он бы сам показал. Он всегда ей все показывал.

Войти? Не войти?

Она замялась.

Белая засмеялась ее замешательству.

— А ты попробуй — откроется или нет. Если откроется — значит, Эльфин не против, чтобы ты туда зашла, и не рассердится. А не откроется — ну, значит, не откроется. Не знать чего-то про своего мужа — это тоже нормально. Некоторых вещей, поверь мне, знать вообще не стоит, — белая хихикнула.

Она недовольно оглянулась на белую. Потом прикусила губу и уставилась на стену. Что-то нужно сказать? Или сделать?

— Откройся!

По стене пробежала щель — и створки скользнули в стороны.

Внутри все тоже было белое, серое, металлическое, блестящее. Стены были в ячейках, как соты. В сотах под стеклом лежали вещи… Бусы. Разбитая чашка. Огрызок яблока, пожелтевший.

Зачем надо было их прятать? Почему просто не выкинуть?

Посередине комнаты стоял большой раззолоченный ящик. Сверху к нему была примотана картинка. На картинке была девушка — кудрявая, с большими черными глазами. Красивая.

— Это Эльфин рисовал? — спросила она.

— Он самый, — кивнула белая.

— А зачем? — Ей стало интересно. А что внутри? — Она посмотрела на ящик и скомандовала. — Откройся!

По боку ящика пробежал белый огонек. Крышка откинулась.

Внутри был труп.

Сморщенный, высохший труп. Череп. Кости. Космы. Истлевшие тряпки.

— Это… кто это? Что это?

Белая заглянула ей через плечо.

— Это? Нептис. Жена Эльфина. Ну, то, что от нее осталось. От всех что-нибудь да остается. И от тебя что-нибудь останется. Вон, кстати, свободная ячейка.

Она попятилась, не отрывая глаз от белой.

Не может быть. Этого не может быть!

Она зажмурилась, чувствуя, как текут слезы по щекам, и закричала:

— Эльфин! Эльфин! Эльфин!

[1х08] КЭРОЛЬ

За спиной раздался тихий хлопок. Она ощутила, как ее обхватывают руки.

— Керри!

Она уткнулась Эльфину в грудь и зарыдала еще сильней — уже от облегчения.

— Керри, не плачь. Керри, что с тобой?

— Ах, что же с ней, — пропела белая. — Что же, что же, что же с ней?

Эльфин выпрямился, одновременно задвигая ее к себе за спину.

— Эйрмид. Как ты сюда попала?

— Твоя детка пожелала войти — и вошла.

— Это ты ей показала!

— А ты не собирался? Ай-ай-ай, как нехорошо вышло. Взломанная граница открывается в обе стороны. Кто же знал, кто же знал!

— Выметайся, — тихо сказал Эльфин.

Белая улыбнулась во все зубы:

— Убеди меня.

Сверху рухнули ледяные стены — будто она мошка, которую накрыло стаканом.

— Эльфин!

За стеной что-то мелькнуло, побежали трещины, лед раскололся — и тут же возник снова.

Стены рушились и опять возникали. Сквозь треск и грохот слышался смех белой:

— Нет! Нет! Нет! Опять нет! Неверный аргумент, Гатта! Неверный!

Она упала на колени, зажимая уши руками.

ХВАТИТ

Будто полыхнула черная вспышка. Все смело. Эльфин отлетел, врезался спиной в стену — да так и остался к ней пришпиленный. Одежды белой взвились вверх и опали.

Посреди чертога стоял дану, черный, в черном.

— Даже форму не попытался сменить, — с отвращением сказал он. — До чего ты докатился, Гатта. Устроил капище на дому — и думал, мы не заметим?

— Не было такого! — яростно крикнул Эльфин. Он дернулся, пытаясь двинуться. Черный выставил вперед руку — Эльфина вдавило в стену обратно.

— Не было, не было, — промурлыкала белая. — Всего лишь взял жену за смертность. Она, кстати, об этом знает, а, Гатта?

— Пустите его! — крикнула она, вскакивая на ноги. — Пустите!

Черный повернул к ней голову.

Мир померк.

Ее будто впечатало в смолу. Будто ее выморозили, высушили; будто она — колодец, бездонный высохший колодец, изнывающий от жажды, пустой, пустой, пустой.

Не пошевелиться. Не глотнуть. Не вздохнуть.

— Как ваше имя? — спросил тяжелый голос из ниоткуда. Скальная толща, стискивающая ее, дрогнула. Имя… имя… имя…

Невыносимая тяжесть давила сверху, снизу, со всех сторон.

Имя… имя… имя… если ему ответить, то он отпустит… может быть, отпустит…

Каменные стены колодца трескались от давления, разламываясь трещинами. Внутрь, в бездну, в пустоту, осыпалось крошево.

Наконец, из трещины выступила светящаяся капля.

— Ке… рид… вен…

Слоги, как капли, как роса, как пот… можно слизнуть с поверхности — но все равно мало, слишком мало…

— Мне следовало бы убить ее сейчас, — сказал тяжелый голос. — В Аннуине у нее есть шанс наполниться.

— Не надо! — это был голос Эльфина, и в нем было столько отчаяния, что она изо всех сил рванулась к нему навстречу.

Мир обрел очертания.

Эльфин был распластан по стене и едва дышал — так, будто его прижало невыносимой тяжестью. Черный дану стоял напротив, вытянув в направлении Эльфина руку, указывая двумя пальцами, будто больше ему и не нужно, чтобы выдавить из Эльфина воздух — а смотрел на нее, на Керидвен. Эльфин тоже на нее смотрел, и это было невыносимо.

— Не мучьте его! — крикнула она.

У черного прошла какая-то тень по лицу. Он медленно повернул голову к Эльфину. Эльфин дернулся. Черный так же медленно повернул голову обратно.

— Назовите три пункта, которые вам дороги. За исключением него, — он кивнул на Эльфина.

— Что? — переспросила она.

— Что угодно, что вы любите. — повторил черный дану. — Вещи, люди, явления. Или он вас уже выпил так, что ничего не осталось?

— Я не… — трепыхнулся Эльфин.

Черный резко оглянулся на него.

— Ты прошляпил Жажду, Гатта. Ты пытался это скрыть. Ты пытался мухлевать с Кругом — ладно, но ты пытался мухлевать с Единым! Как ты развлекаешься — твое дело, но нарушать Завет на своей земле я тебе не дам.

— Он не хотел мне вреда! — крикнула Керидвен.

Черный повернулся к ней.

— Не хотел — не причинил бы. Три пункта. Ваш последний шанс.

Керидвен облизала губы. Во рту пересохло. Она зажмурилась, опять оказываясь в том же колодце. Мысль билась о стенки пытаясь выпрыгнуть. Что-нибудь! Кто-нибудь! Пустота посреди нигде. Эльфин — призрачный, туманный, серебряный. Кто-то на земле перед ним. Эльфин его вздергивает — легко, без усилия… кто это?

— Б-блейз! — с облегчением выдохнула она. — Блейз! Брат! У меня был брат! Есть брат, — поправилась она.

На лице у черного отразилось отвращение.

— Дальше.

Эльфин. Мягкий, спокойный голос. «У вас есть какое-то место, которое дорого вам обоим?» — «Да…»

— Дом! У нас был дом! Небольшой, с изгородью… — она вдруг испугалась, что черный дану ей не поверит или решит, что это неважно, и заговорила быстрее. — Там еще камень всегда выпадал, сбоку… и половик у входа, такой… если тряпки нарезать, на такие полосочки, и потом сплести косичку, и потом ее завернуть, и сметать, то половики получаются хорошие, прочные, и ноги на входе вытирать хорошо, и не дует, и хватает их очень надолго, тот, который у входа, мама еще шила… когда жива была…

— Я понял, — сказал черный дану. — Дальше.

Дальше… дальше… мысль билась, как ночная бабочка о стекло. Блейз… дом… мама… Эльфин… Ей ни на чем не удавалось сосредоточиться — будто она мышь, которая попала в банку и не может выбраться.

— Я… я помню песню, которую мама пела, — жалким голосом сказала она. — Это подойдет?

Черный скривился.

— Ну, попробуйте.

— В чащобе чертог высокий стоит,

Я слышал небес колокольный звон,

Траурным пурпуром весь он укрыт.

И Бога люблю я превыше всего.

Брови у черного поползли вверх. Керидвен немного приободрилась.

— В чертоге этом ложе стоит,

Я слышал небес колокольный звон,

Алый покров на ложе лежит,

И Бога люблю я превыше всего.

Под ложем поток без берегов,

Я слышал небес колокольный звон,

Часть его — воды, часть его — кровь,

И Бога люблю я превыше всего.

У ложа в изножье терновник растет,

Я слышал небес колокольный звон,

С его рожденья он вечно цветет,

И Бога люблю я превыше всего.

Над ложем луна посылает лучи —

Я слышал небес колокольный звон,

Знак, что Спаситель родился в ночи.

И Бога люблю я превыше всего.

Керидвен перевела дух. Черный дану миг смотрел на нее без выражения. Потом опустил руку — Эльфин съехал со стенки на пол.

Черный одернул манжет.

— Все-таки ты поразительно удачливый мерзавец, Гатта, — сказал он, и вышел.

Керидвен кинулась к Эльфину и прижала его голову к груди. Эльфин застонал.

Белая, за всем этим наблюдавшая, тихо засмеялась.

— Вот это зрелище!

Она присела рядом и похлопала Эльфина по щеке.

— Ну-ну, Гатта, хватит. Не так уж и сильно тебе досталось.

Керидвен злобно зыркнула на нее исподлобья. Белая засмеялась еще звонче и подняла руки:

— Все-все, ничего не трогаю.

Она легким движением поднялась и начала оглядывать стены, мимоходом проходя и трогая разные предметы:

— Не был бы ты таким болваном, Гатта, ты бы вспомнил, что эту проблему мы уже решали. Ты сам же и предлагал, как решать… Хотя кто из нас в Жажду соображает, конечно… где же они… где же — где же — где же… а, вот!

Белая щелкнула пальцами, запустила руку по плечо в одну из огромных сот и что-то там дернула. Пол забурлил ртутными каплями, из него пророс цветок — блестящий, хищный, металлический, с острыми лепестками, и раскрылся, как кувшинка.

Внутри была шкатулка. Белая цапнула ее и прищелкнула языком.

— Ай да я! Ай да молодец! Серьезно, Гатта, это прямо обидно — я так старалась, так старалась, тебе эти кольца делала, а ты сунул их в подвал и забыл. Нехорошо.

Белая развернулась и кинула в Эльфина шкатулкой. Она упала ему прямо на колени. Эльфин вздрогнул. Белая улыбнулась:

— Можешь не благодарить.

— Что это? — спросила Керидвен.

Эльфин судорожно вздохнул.

— Это разлучальные кольца, — сообщила белая. — Останавливать таких отчаянных дурочек, которые бегут за милым на край света. Необычайно полезная вещь в хозяйстве, а, Гатта?

— Уходи, — просипел Эльфин.

Белая вдруг оказалась близко-близко, припала рядом с ним на одно колено и резко развернула за подбородок к себе.

— Семь лет тебе, чтобы восстановить разрушенное. Если нет — то Завет ты знаешь, и ни я, ни Вран не будем говорить за тебя. — Она резко оттолкнула его — и исчезла.

Эльфин сделал усилие и сел. Зашарил вокруг глазами, увидел Керидвен, и лихорадочно притянул ее к себе.

— Керри! — он принялся гладить ее по волосам, по лицу, по плечам, так, будто боялся, что она сейчас исчезнет. — Керри! Я не хотел причинить тебе зла! Ты мне веришь? Веришь?

Керидвен смотрела на это прекрасное, любимое, молодое, безумное лицо. На закушенные губы, на лихорадочно блестящие глаза, в которых плескалось голодное, изнемогающее отчаяние, и чувствовала, как внутри, в желудке, все смерзается в ледяной ком.

— Да, — сказала она. — Я верю.

[1x09] РАЗЛУЧАЛЬНЫЕ КОЛЬЦА

Ночь была тяжелая. Как они добрались до спальни, Керидвен не запомнила. На Эльфине лица не было. Он доковылял до кровати и тяжело сел, закрыв лицо руками.

Толстая круглая луна заглянула в высокое окно, высветив белый ворот и бросив от ног Эльфина длинную, скорченную тень. У Керидвен заныло в горле. Он был такой красивый. Даже сейчас.

Особенно сейчас; жалость поворачивалась внутри, как нож, и это было сладко и невыносимо одновременно.

Она подошла и погладила его по голове.

Эльфин отнял руки; лицо у него было бледное, чеканное в темноте.

Он поцеловал ее в ладонь.

— Керри, я… Мне нужно побыть одному. Пожалуйста.

— Все хорошо? — спросила она.

Эльфин улыбнулся одними губами. Поднял ее на руки, как ребенка, и вынес в гостиную. Усадил на софу и подоткнул подушку ей под локоть.

— Я ненадолго.

Керидвен кивнула и прикусила палец.

Эльфин поцеловал ее в щеку и скрылся в спальне. Тяжелые двери захлопнулись бесшумно.

Керидвен обхватила колени. Внутри ныло — будто кто-то намотал жилу на палец и тянет, тянет, тянет. Где-то внутри пустого дворца тикали часы. Невозможно было так сидеть, невыносимо. Что он там делает, за закрытой дверью? Что там происходит?

Она не выдержала, подкралась и стала прислушиваться. Ничего не было слышно. Она приложила ухо к двери — ничего, только гладкая деревянная створка вкусно и тревожно пахла кедром — как от Эльфина иногда.

Ну же. Ну же, ну же, ну же. Как ты там? Открой. Откройся.

Я твое море. Ты мой берег.

Откройся мне.

Изнутри раздался грохот. Керидвен вскрикнула и ворвалась внутрь.

Эльфин лежал на ковре и страшно кашлял. Керидвен упала перед ним на колени.

— Что с тобой?!

Он попытался подняться и закашлялся. Из легких полилась вода. Он весь был мокрый, как мышь — посреди гостиной, посреди дворца, посреди парка. Вода стекала по светлым волосам, по рубашке, облепившей гладкие плечи, и расплывалась на ковре темными пятнами.

— Что со мной… Кто со мной… Стикс и Лета! — Эльфин беззвучно засмеялся.

Керидвен с трудом перевернула его на спину.

— Тебе плохо?

— Мне? — он опять закашлялся в рукав. Поднял ладонь и погладил ее по щеке. — Нет. Мне хорошо.

Он опять засмеялся, и Керидвен стало страшно.

Во сне Эльфин ворочался и вздрагивал. Керидвен прижимала его голову к груди, стараясь успокоить; Эльфин просыпался, бормотал извинения, она закрывала глаза — и, стоило ей задремать, тут же начинал задыхаться. Все начиналось заново. Керидвен удалось задремать только под утро.

Когда она проснулась, она была одна. Керидвен отдернула полог.

Утренний свет уже залил комнату — так ярко, что на глаза набежали слезы. Солнечные пятна плясали по позолоте — лепным потолкам, изгибам кресел, ножкам мебели.

Керидвен потерла глаза и подошла к окну.

Внизу, на зеленой траве, раскинув руки в стороны и запрокинув лицо в небеса, стоял Эльфин, нагой и неподвижный, как золотая статуя. Керидвен вгляделась. Эльфин никогда так не делал раньше — или она не видела. На солнце набежало облако; блестящий луч пробежал по гладкой спине, по неподвижным мускулам — и тут будто кто-то невидимый дернул Эльфина за руку, и он рухнул в сторону и покатился по земле.

Давно, в детстве, Керидвен видела, как кот, гоняясь за мышью в сарае, влетел в пустой мешок — и комок ткани начал метаться по полу, раздираемый изнутри схваткой, невидимой снаружи. Живое или неживое, ядущее или едомое — непонятно было в одном клубке. Будто что-то пыталось скомкать Эльфина, как комок теста, вырваться наружу — и раз за разом падало, отступая.

Керидвен подхватила юбки и побежала вниз.

Когда она вылетела во двор, Эльфин уже сидел на траве неподвижно, уперев локти в колени, опять похожий на металлическое изваяние, опять будто идеально вписанный в невидимый круг.

Керидвен побоялась его окликнуть, так что просто подошла и села рядом. Тень от нее упала на траву. Эльфин поднял голову.

— Я не могу сменить форму, — сказал он ровно.

Это было плохо?

— Ну… я так всегда живу… — Ничего больше ей не пришло в голову.

— Да, — согласился Эльфин. — Ты так всегда живешь.

Он по-прежнему не шевелился. Казалось, ему очень удобно так сидеть — будто он просто вышел из пруда в летний день. Но лицо у него было неподвижное, будто маска, без обычной ряби улыбок и полуулыбок, которые то вспыхивали, то гасли, и чуть дергался мизинец на правой руке, сжимавшей левую. Будто мышь, попавшая в мешок, тычется носом в уголок, пытаясь найти прореху и выбраться наружу.

— Тебе не холодно? Не хочешь пойти наверх? — спросила Керидвен.

— Я? Хочу? — переспросил Эльфин. — А ты?

— Да, наверное…

Эльфин мягко улыбнулся. Улыбка была гладкая, как стекло, не захватывавшая глаз.

— Тогда скажи «пойдем».

— Пойдем, — сказала Керидвен.

Эльфин поднялся и вдруг пошатнулся, будто земля жгла ему ноги — или он просто не помнил, как стоять. Он всплеснул руками и замер на месте, покачиваясь, как деревце, которое клонит ветер — и которое не может оторвать корни от земли. Керидвен зажала рот ладонью. У Эльфина мелькнуло мучение на лице. Он дернул подбородком и выровнялся. Опять улыбнулся. Лучше бы он не улыбался.

— Керри. Пожалуйста, отойди к двери.

Она всхлипнула и отошла.

— Молодец. Пожалуйста, позови меня.

Ей захотелось убежать и спрятаться. Так не должно было быть! Этого всего не должно было быть!

Эльфин покачал головой.

— Так не пойдет. Керри, пожалуйста, посмотри на меня. Тебе страшно?

Она кивнула.

Эльфин кивнул.

— Мне тоже. Я не могу сменить форму. Потому что не хочу. Не могу захотеть. Пожалуйста, помоги мне, Керри. Как ты думаешь, у тебя получится?

Керидвен закусила губу и кивнула. Слезы бежали вниз и жгли щеки.

Почему все не может быть как раньше?! Пусть все будет, как раньше! Эльфин был такой красивый… такой сильный… он не мог, не мог испортиться! Это нечестно! Так не может быть! Так не бывает!

Она зажмурилась и замотала головой, и вдруг поняла, как Эльфин ее обнимает и шепчет — молодец, хорошая девочка, моя хорошая Керри, моя радость…

— У меня получилось? — шепотом спросила она.

— Да. Да, у тебя все получилось.

У нее отлегло от сердца.

Она заглянула Эльфину в лицо. Эльфин смотрел на нее ласково и немного гордо, он весь будто светился изнутри. Она бы дала разрезать себя на кусочки, чтобы так оставалось всегда.

— Пойдем наверх?

Эльфин кивнул:

— Пойдем.

Керидвен подлезла ему под руку, прижимаясь к боку. Лестница мраморная — ему холодно ступать, наверное? Но это совсем недалеко, они сейчас придут, и сядут завтракать, и все будет как в первый раз, как раньше, как всегда, всегда, всегда…

Он ощутила шевеление под рукой.

Гладкая кожа стала холодней на ощупь и зарябила. Изнутри, как водоросли из озерной глубины, всплывало переплетение нитей, узор, шелковая ткань. Спина затянулась шелком.

Эльфин не обращал на это внимания. Он шел по ступеням, и с каждым шагом обрастал одеждой, как оборотень шерстью. Когда они поднялись в гостиную, он опять уже был как джентльмен с открытки.

Как в первый раз, когда она его увидела.

Как всегда.

Как она хотела.

Небо за окном затянули облака. Пасмурный день скрал позолоту, и все в гостиной затянул матовый жемчужный блеск, будто изнанка раковины. Тускло поблескивал шелк на обивке кресел. Керидвен сидела на софе, обхватив колени, и зачарованно глядела, как Эльфин сидит, неподвижно, с прямой спиной, глядя в воздух, и бездумно крутит драгоценную пуговицу на манжете. Раз, два, три… пуговица дернулась и оторвалась. Эльфин моргнул, вздрогнул, и досадливо отбросил ее в сторону. Пуговица звонко поскакала по паркету — весь пол вокруг уже был усыпан ими. Керидвен прикусила губу — вот сейчас!

Едва заметная прореха на ткани дрогнула. Показался блестящий металлический язычок. Дрогнул и подался вперед, как росток из земли. Сам собой проделся в прорезь, набух на конце каплей и застыл, раскрывшись пуговицей на конце. Эльфин, не глядя, потер ее, как комариный укус — и опять принялся откручивать.

Еще одна пуговица полетела вниз.

Керри не выдержала и свесилась с софы ее поднять. Пуговица была серебряная, с жемчужинкой посередине. Очень хорошенькая. У жемчужинки по боку шла перетяжка, будто она была речная. Интересно, они все разные? А можно сделать из них бусы? Эльфин не обидится? Делают же бусы из молочных зубов…