Бесплатный фрагмент - О физике, жизни, и т. д.

Заметки об одной курице

Жили-были старик со старухой. По фамилии Кюри. И была у них рябая курица. Старая и жилистая, которая уже практически не несла яиц, но съесть ее у стариков все как-то… рука не поднималась. Все-таки столько лет под одной крышей прожили.

Но однажды, после обычных вечерних экспериментов с радием, старик со старухой вдруг заметили, что курица (Полонией ее звали, кстати), которая обычно мешалась под ногами, куда-то запропастилась. Час искали, другой искали и нашли, наконец. Оказалось, что та забралась в шляпу старика, что пылилась на полке и… Снесла там яичко. Да непростое, а, как потом выяснилось, двухжелтковое. Так с тех пор у них и повелось.

В общем, жили старик со старухой долго (вопреки официальной биографии) и счастливо, и оставались до самого конца жилистыми и энергичными (а все благодаря хорошо сбалансированному питанию!). И умерли, как мм… и положено, в один день. Все трое.

А из курицы сделали чучело и поставили на полку в одном польском музее, вы, наверное, догадываетесь в каком. Хорошее, говорят, получилось чучело. Смотрители музея заверяют, что если как следует присмотреться, можно заметить, что курица вам словно чуть подмигивает, как бы говоря: «Все будет хорошо, уверяю вас».

2012

Мой личный супергерой

Конечно же, все было совсем-совсем не так, но тем не менее…

Швеция. Стокгольм. Перед нами полный зал высокопоставленных гостей явившихся сюда из самых разных стран, в частности, здесь присутствуют почти все светила мировой науки (не хватает только самого Э., он в это время находится где-то в Африке, проверяет одну свою теорию).

Входит тот из-за кого, по большому счету, и собрались все присутствующие. У него самая обыкновенная, почти ничем не примечательная внешность, но шум в зале тут же стихает, как по мановению волшебной палочки. Лишь слышно, как кто-то нервно сморкается (кажется, это сам король) и как негромко поскрипывает паркет под ногами вошедшего. Вот он, чуть ссутулившись, поднимается по ступенькам на сцену. Подходит к кафедре, обводит спокойным внимательным взглядом затаивший дыхание зал и, бросив чуть лукавый взгляд в сторону сидящей в первом ряду принцессы, представляется:

— Меня зовут Бор. Нильс Бор…

Занавес.

2008

Физик и его стул

Один физик сидел на стуле и размышлял о том, что все относительно. И действительно, похоже, что так оно и было, потому что стулу, находящемуся непосредственно под ученым, реальность виделась совсем иной, чем задумавшемуся об ее релятивистской природе физику. Во-первых, стул считал, что он уже несколько лет, как умер и попал в загробное царство… А ведь когда-то он был раскидистым дубом, в его ветвях играл ветер и пели птицы. А теперь… теперь он даже не был больше собой. Он был умертвлен, распят и четвертован, и его единственная функция сводилась к полусознательному жалкому существованию в непонятном ему самому до конца качестве. Впрочем… скорее всего он заслужил это, да должно быть он это заслужил, только не понятно до конца за что… Тут стул негромко и печально вздохнул, но физик ничего не заметил, лишь поднялся со стула и принялся расхаживать по комнате.

Стул наблюдал за ним с затаенным подозрением. Во-первых, он все еще ждал от этого двуного существа (обладающего чудесной способностью перемещаться в пространстве по своей прихоти на хитроумных, вроде бы гибких, но все же достаточно твердых корнях), — ждал от него если не откровения о смысле жизни после смерти, то хотя бы каких-то намеков… Ну, а во-вторых, он несколько опасался этого излишне подвижного существа, так как однажды, во время подобных расхаживаний, оно налетело на как всегда неподвижно стоящий (ну еще бы!) стул и сшибло его с «ног». Причем, после того падения одна из новых «ног» стула расшаталась, превратившись тем самым в росток будущих неприятностей…

Физик, задумчиво расхаживающий по комнате и вовсе не подозревающий, что за ним наблюдают, потер висок и вдруг уселся спиной к холодной батарее (была уже весна) прямо на пол, упершись неподвижным взглядом в стоящий перед ним стул.

Стул тут же уставился на него в ответ, с еще большим чем до этого подозрением.

Вот взять, например… стул, — думал физик, глядя на свой уже не новый обыкновенный желтоватый стул, покрытый лаком. Что, казалось бы, может быть проще и понятнее? Простая устойчивая вещь, позволяющая расслабить мышцы ног и спины и полностью отдаться творчеству, — однако все не так просто! Ведь не на всяком стуле удается расслабиться, — тут во взгляде физика промелькнула тень затаенного недовольства… Да и творчеством заняться, как это ни странно, удается с большим трудом! Отчего-то, все более-менее стоящие мысли являются тебе либо в дУше, либо по дороге с работы, что ни к месту в обоих случаях. А когда я сижу на этом «рабочем» приспособлении, мне вечно думается какая-то чертовщина, маловразумительная и странная! То мне мерещится, что я начинаю сбрасывать листву, то хочется впасть в зимнюю спячку или вот… бывает, что невыносимо, просто невыносимо заскучаю вдруг по летнему дождю. Доходит до смешного! Я уже начинаю избегать работать сидя на этом стуле и иногда пишу статьи прямо на полу. Одержимость какая-то! Может к психотерапевту обратиться?

Физик тоскливо поморщился и со слабой надеждой посмотрел в окно. Ему был виден кусочек синего весеннего неба и какие-то черные провода. Эта картина, впрочем, несколько успокоила ученого. Да нет, подумал он, ничего страшного… что-то мне в голову чушь всякая лезет. Он поднялся с пола, подошел к стулу, решительно сев на него (заставив при этом стул скрипнуть) глубоко задумался и, спустя некоторое время, начал что-то писать.

Как выяснилось гораздо позже, начав с аккуратного выписывания граничных условий для одной из задач теплообмена, он, в конце концов, написал следующее:

Ученым не досуг гулять по аллеям,

Ученые пишут толстые книги

И изредка пляшут в пустых галереях,

Зная, что всех дописать не успеют…

А стулья гуляют, и стулья смеются,

Сбежав от ученых к чудес полной жизни,

К свободе аллей, что под солнцем и небом!

Отринув тоску кабинетов унылых…

Эти несколько хромающие стихи и обнаружила в пустой квартире милиция, после того, как получила от соседей заявление об исчезновении Виктора Николаевича Скрипова, доктора физико-математических наук и профессора.

Холостяка-ученого, в итоге, так и не нашли. Странной, однако, казалось одна озадачившая следствие деталь. Вместе с ученым из квартиры исчез старый и не представляющий материальной ценности стул, много лет простоявший, по словам его друзей и знакомых, в рабочем кабинете ученого.

Нелепые же стихи, обнаруженные среди бумаг пропавшего, сначала показались следствию многообещающей уликой, однако, по прошествии времени, и они за ненадобностью затерялись в пыльных папках, канув в Лету вслед за стулом и его незадачливым хозяином…

2010

На кухне

Анна Архиповна стоя у плиты жарила печень, а кот Василий сидел у ее ног и заранее облизывал усы. Раздалась телефонная трель, Анна Архиповна отвернулась от сковородки и сняла трубку.

«Слушаю вас», — произнесла она в трубку. Трубка молчала. «Говорите, ну!» — сказала Архиповна с напором, так как была напористой женщиной. «Не буду я говорить» — неожиданно ответила трубка хорошо знакомым басом, и тут же послышались короткие гудки.

Вот ведь… названивает… — подумала вслух Анна Архиповна и повернулась к плите. При этом она случайно наступила на кота, который тут же возмущенно заорал, а Архиповна, потеряв равновесие, грузно приземлилась на кухонный пол, как и была — с трубкой в руке. Несколько обалдев, она нажала на трубке отбой. Из стоящей на столе телефонной подставки тут же раздалась очередная трель.

Лежа на полу, Архиповна снова нажала круглую кнопку и прижала трубку к уху. На другом конце некоторое время знакомо сопели, затем опять зачастили гудки. Занято, — подумала Архиповна, видимо еще не совсем пришедшая в себя после неожиданного падения.

Кот тем временем подошел к ней, потерся круглой головой о мощное плечо Архиповны и замурлыкал. Мурчание — золото, — неожиданно перефразировала в уме свою любимую пословицу Анна Архиповна, и глаза ее заблестели. «Котик ты мой, Васенька», — проникновенно сказала она и погладила кота трубкой.

Тот тут же задрал хвост и побежал к плите. Анна Архиповна проводила его снисходительным взглядом, а затем стала рассматривать потолок. Он был непривычно далеко, и почему-то Анне это нравилось. Она лежала на полу, рассматривала вот уже три года как небеленый потолок, и какие-то смутные то ли грезы, то ли воспоминания теснили ее грудь. На душе у нее было также легко и чудесно, как бывало в те дни, когда наивный Василий, бывший муж Анны, еще не ушел по собственной глупости к ее лучшей подруге Люське, тоже — бывшей…

Полежав так еще немного, Анна Архиповна удивительно легко и даже грациозно поднялась с пола и выключила плиту. Затем она выложила в кошачью миску большую часть так и недожаренной печени, накинула пальто и, даже не застегнувшись, вышла из квартиры. Впервые за эти, проведенные в одиночестве годы, Анна Архиповна решила вдруг прогуляться по парку. А погода была просто чудесной, между прочим…

2008

Смена парадигмы

Однажды некая неглупая, но, кажется, довольно мелкая личность, нацепив серьезную и вдумчивую маску и надев что-то строгое и приличествующее случаю, проникла (как раз подвернулся шанс) в место скопления личностей, несомненно, глубоких и выдающихся (о чем свидетельствовали их труды, звания и прочие ученые степени). Проникла туда она не просто так, а вооружившись теорией, основанной на принципе сообщающихся сосудов, вычитанном из школьного учебника по физике. Теория, смело перенесенная из области физики на социально-коммуникативную почву гласила, что поскольку дно мелкой личности при прочих равных находится гораздо ближе, чем у личностей глубоких, то при непосредственном контакте мелкой личности с глубокими, внутреннее содержание последних будет передаваться мелкой личности, а затем, в силу малости ее внутренних ресурсов, переливаться через край. Таким образом, по расчетом автора теории (и журналиста по профессии), она, — мелкая, но все же личность, — в короткие сроки дожна была стать носителем глубоких и стоящих идей и воззрений — к тому же плавающих в ее случае буквально на поверхности и невероятно очевидных, а не спрятанных более в этих непонятных глубинах, как это бывало в случае личностей глубоких, но, по-видимому… не таких уж далеких?

Итак, наша личность, назовем ее просто М.Л. (сами понимаете почему), вышла из нагретого послеполуденным осенним солнцем, выкрашенного в оранжевый цвет такси, подошла к потертой деревянной двери с номером 47 и нажала кнопку звонка. Дверь распахнулась почти сразу.

— Проходите, проходите, мы вас как раз ждали, — дружелюбно приветствовала М.Л. некая Г.Л. (* Г. — сокращенно от глубокая, Л. — личность), помогая М.Л. снять пальто и провожая ее в гостиную.

М.Л., конечно, прошла и села прямо в центре пустующего пока немного потертого дивана, готовая внимать и впитывать. Кроме нее в гостиной собрались уже упомянутая Г.Л., а также ее муж — О.Г.Л. и его друг Н. Г. Л.* (*О — сокр. от очень, Н. — от несомненно). Где-то неподалеку — то тут, то там болталась также дочь О. Г. Л. и Г.Л. — маленькая Вик.

Разговор шел о парадигмах. Как это водится у глубоких личностей (и прочих так называемых интеллигентов) никто ни на чем не настаивал и не пытался во что бы то ни стало обратить всех «в свою веру», но говорили увлеченно. О.Г.Л. вдохновенно рассуждал о необходимости смены старой парадигмы в области воспитания детей, иной — основанной на внутреннем развитии потенциала учащихся, а не на заучивании формул и сомнительных «социальных аксиом». «Детское любопытство должно развиваться, а не гаситься, как это происходит сейчас!» — убежденно говорил О. Г. Л. «Да и вообще, все эти книги, учебники… кажется, от силы лишь пять процентов учащихся более или менее глубоко воспринимают то, что пытаются впихивать в их бедные головы! Неудивительно, что мы наблюдаем вокруг тотальное бескультурье и равнодушие к так называемым духовным ценностям…»

Ага, — подумала про себя М.Л., которую зацепила фраза «более или менее глубоко», — вот где начинает проявляться внутренняя глубина всех этих будущих интеллектуалов. Но О. Г.Л несколько сбил ее с толку следующей фразой:

— Возьмите Эйнштейна! — воскликнул он, — еще в школе его интересовали простые и в тоже время «безумные» вопросы: должно быть, он иногда воображал себя бегущим на перегонки с лучом света и пытался понять, насколько это реально… Мм… ну, в общем, вы знаете, что потом выросло из подобных его фантазий… Но, в тоже время, учился он не ахти, возможно, кто-то даже считал его тупицей. Один этот факт…

— Простите, — перебила его М.Л., покачивая в руках прохладный коктейль с перечной мятой, — я правильно вас поняла, что вы считаете, что дети все талантливы, и что в появлении в классах тупиц ответственны учителя и вообще неправильная система образования?

— Да, да, — можно и так сказать, — закивал О. Г. Л., — «тупицы» — вообще в корне неправильное определение для ребят с теми или иными отличиями в восприятии и способах синтеза информации.

— Но ведь в школах полным-полно этих самых… э-э… с отличиями, — немного смущенно, но упрямо начала М.Л…

— Ага, из них иногда премьер-министры еще получаются! — жизнерадостно подхватил подошедший поближе Н. Г. Л. и взяв из руки М.Л. опустевший бокал, подлил ей еще немного чего-то довольно крепкого. На его шутку, впрочем, не обратили внимания, хотя, где-то сбоку, кажется, хмыкнула Г.Л., которая как раз принесла в гостиную поднос с закуской.

— Ну… такие ребята часто потрясающе талантливы в неких других областях, — не обращая внимания на старого приятеля продолжил тем временем О. Г. Л. И вообще, у меня есть одна теория, ну пока скорее смутное ощущение… Но, возможно, что где-то здесь и зарыт этот самый краеугольный камень…

— Ага, такой забавный камешек с углами по краям, — пробормотал Н. Г. Л., скорее себе под нос, впрочем, кажется, он пытался произвести впечатление на М.Л., видимо, подпав под чары ее темных глаз, таких больших и внимательных…

— Что же это за подозрение… то есть, ощущение? — чуть нетерпеливо произнесла М.Л.

— Ну… как бы это сформулировать, понимаете… Чтобы быть умным, в социальном смысле, то есть, эдаким интегрированным членом общества, как это ни парадоксально… Большого ума не надо!

Н.Г.Л., тем временем оказавшийся сидящим на диване рядом с М.Л. жизнерадостно захихикал.

— Да, да, — продолжал О. Г. Л., — понимаете, есть такой известный факт. Когда большая группа обезьян на острове А осваивает какое-то новое действие, например, обучается, вскрывать контейнеры с бананами в местном хранилище (тут Н. Г. Л. просто зашелся от смеха), то почти сразу же на острове Б, происходит тот же эволюционный скачок. То есть, все эти примитивные идеи витают в воздухе, или же… действует некий социальный инстинкт, если можно так выразиться, являющийся одним из неявных, но очень важных механизмов природы. И конечно же, наши обезьяны, безоглядно таскающие бананы из не им, кстати, принадлежащих контейнеров, считаются успешными и лидирующими особями в своем окружении…

— А на деле они всего лишь воришки, которые умеют держать «нос по ветру», фигурально, конечно, выражаясь… — усмехнулся Н. Г. Л.

— Да, — чуть печально согласился О. Г. Л. и уже пристальнее посмотрел на приумолкшую МЛ, — а представьте теперь обезьяну, которая в одиночестве ходит по береговой косе и, стоя на холодном ветру, придумывает что-то… Что-то совершенно потрясающее и уже не имеющее никакого отношения ни к бананам, ни прочим э-э… вопросам питания и размножения. Такую обезьяну в сообществе, наверняка, сочтут тупицей…

— Но ведь… они по-своему правы, — неожиданно для себя вступилась за сообщество М.Л., — я где-то читала, что в социуме есть своеобразные защитные механизмы… Потому-то общество и сжигает всех этих безумных Коперников… ну, то есть… безумными и опасными они, конечно, кажутся тем, кто стоит на страже интересов общества, — более мягко закончила предложение М.Л. — Но ведь… если бы обществом безоглядно принимались все новаторские идеи, — продолжила она рассудительно, — то воцарилась бы анархия.

— Да-да, — еще немного погрустнев, покивал О. Г. Л., — есть такая точка зрения, но боюсь, точно также считают и обезьяны на островах А и Б…

Затем он сказал, что ему нужно проверить как там мясо в духовке и вышел на кухню.

НГЛ, сидящий рядом с МЛ подмигнул ей и подлил в бокал еще немного огненной жидкости.

— Я сказала что-то не то? — немного волнуясь, спросила у него М.Л.

— Нет-нет, не переживайте, — жизнерадостно произнес Н. Г. Л. и чокнулся с М. Л. Просто у нашего Джорджа (так, на самом деле, звали О. Г. Л.) был, да и есть один друг детства, гениальный мм… математик, он жил, кстати, где-то под Портлендом на побережье. В Хиллсборо, кажется. Человек совершенно несчастливый, если можно так сказать про гения… Но очень уж одинокий и мм… Ну в общем, когда, Джордж говорил про ту обезьяну на холодном ветру…

— Ага, — расстроено кивнула М. Л. Они чуть помолчали.

— А что с ним сталось? — спросила затем она.

— Хм, ну, в конце концов, он сменил парадигму… Мм, личную парадигму, так сказать. Из одинокого и неудачливого ученого, он превратился в известного экономиста-аналитика. Ездит сейчас с лекциями по материкам и островам и учит всех этих обезьян… То есть… Я хотел сказать ээ… экономистов…

— Воровать бананы, — подсказала ему М.Л. — Вот именно! — подхватил Н. Г. Л. и, просияв, посмотрел на М.Л. немного иначе. — Вы чертовски верно это сказали!

Позже, после того как хозяева и гости доели знаменитое мясо «а ля Джордж» и прикончили бутылку старого бренди, обсуждая, уже скорее по инерции, обезьян затерянных на островах в океане и то, каким образом все эти витающие в воздухе идеи переносятся от одного носителя к другому без непосредственного контакта оных, Н.Г.Л. вызвался проводить М.Л. до дома, и когда они, наконец, поймали такси даже несмело попытался найти в полутьме ее губы. М.Л., которая принципиально не целовалась в такси, деликатно уклонилась от объятий, но затем смилостивилась и написала на какой-то книжке, что подсунул ей для этого НГЛ, свой телефон. Кажется, это была новенькая брошюра по экономике.