18+
Ноунэйм 90-х

Объем: 154 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее
О книгеотзывыОглавлениеУ этой книги нет оглавленияЧитать фрагмент

Этот обрывающийся дневник, представляющий собой текстовый файл без

имени, находился на случайно обнаруженной дискете. Часть текста на ней оказалась нечитаемой, а то, что удалось восстановить приводится ниже.

Обычно дневники ведутся от скуки праздными и излишне романтичными людьми, но,

видимо, иногда бывают исключения. Судя по всему, описываемые события относятся к началу 90-х годов двадцатого столетия.

* * *

…выжидательно посмотрел в сторону, откуда должен был появиться трамвай, но ничего

похожего на обнадеживающий свет фар не увидел. Народу на остановке, обычно людной даже в такое время, было немного; скорее всего трамвайчик только недавно ушел. Выудивши из помятой пачки сигарету, я подпер спиной старую акацию, и снова попытался прокрутить в голове алгоритм куска халтурной программы, ваяя которую засиделся на работе. Кусок оказался с характером, упорно не хотел работать, и если я и дальше буду продвигаться такими-же темпами, то весь мой гонорар пойдет на сигареты и кофе, потребленные в процессе его кропания.

— Дай мне сигарету — раздалось откуда-то справа.

Не оборачиваясь, я протянул во внешнюю среду пачку с последней сигаретой.

— А сколько ща время?

— Без двадцати двенадцать, Божьей помощью.

— У тебя классные часы. Подари.

Я быстро повернул глаза вправо, и тот час почти что успокоился. Вопрошавший был ниже меня ростом и внешностью Шварцнегера не отличался. Запах, шедший от него свидетельствовал, что пивком он размялся основательно.

— Братан, — доверительно начал я, — ты плохо закусил. Тебе надо поспать, отдохнуть…

— Ты шо, жлоб?

— О Господи, — пробормотал я, закатывая глаза; (парень почему-то ассоциировался у ме-

ни с одним зловредным прерыванием, которое вместо обращения к диску за каким-то хреном адресовалось к динамику) — вон видишь, какая клевая лавочка? Пойди посиди на ней, подыши воздухом. Запахи, май… Глянь, Луна какая. Напиши про нее песню, у тебя получится, по глазам вижу, что ты в душе поэт.

— Подари часы, мужик — раздалось с другой стороны.

Так. Еще три парня, правда тоже не Рембы, но покрепче первого. Сердце неприятно технуло и провалилось куда-то глубоко-глубоко; но, к счастью не до самых пяток, во всяком случае мне удалось внешне сохранять спокойствие.

— Ребята, — протянул я — давайте не портить друг другу вечер.

Правая моя рука скользнула по бедру, но еще не сунувши ее в карман, я вспомнил, что

баллончик остался в других брюках. Хреново.

В мои планы не входило развлекать немногочисленных зрителей эффектными ударами с труднопроизносимыми восточно-азиатскими названиями; в первую очередь потому, что все мои попытки изобразить что-нибудь в этом роде, всегда напоминали, более всего, процесс отмахивания от мух. Прийдя к выводу, что в данной ситуации задать стрекача будет не позорным бегством, а планомерным отступлением, я решил пробить брешь в кольце своих оппонентов. И реализовать это самое планомерное отступление, сколько духу хватит.

Сначала вышло довольно таки красиво. Один из парней стоял неосмотрительно широко

расставив ноги. Надеюсь, он не перестанет представлять интерес для своей подружки, во всяком случае, бил я не носком, а подъемом стопы, и хочется верить, не перестарался.

Хлопец согнулся, изображая ладонями фиговые листики, и его физиономия (надо ска-

зать не обремененная интеллектом), оказалась выставленной, что на витрине. Вторым ударом мне удалось сбить его с ног, но на этом мои ратные подвиги закончились. Один удар, по ребрам, напрочь лишил меня дыхания, а второй, по уху, свалил на землю.

Надо отдать должное бившему, дело свое он знал, умей я писать программный код столь-же круто, как он давать по уху, я был бы уже важной персоной где-нибудь в «Борлэнд-Интернейшнл».

Подняться на ноги не удалось, чья-то кроссовка вернула меня в горизонтальное положение. Смех смехом, но, кажется, больница мне гарантирована; рот моментально наполнился соленым, боль равномерно разлилась по всему телу, и отдельных ударов я уже не различал. Почувствовал дурноту. И отлично, потеряю сознание, тогда все пофиг, а эти недоноски не дождутся, чтобы я стал взывать к их милости.

Однако чудеса бывают. Редко, но бывают: мне пришли на помощь. И это в наше-то время, когда народец зашуган до скотского состояния, и спешит забиться в бетонные норки с наступлением темноты. И кто пришел… И как пришел…

Работала девчонка красиво. Именно работала, потому, что трудно назвать дракой эти техничные, отточенные движения. Разумеется это не было насквозь бутафорской киноклоунадой в стиле гонконговского боевичка, в реальности все выглядит куда прозаичней. Опять же ж фактор неожиданности здорово помог моей нежданной спасительнице. Но как бы там ни было она одержала быструю и убедительную победу. Незадачливых грабителей как ветром сдуло. Я даже не заметил где они делись; отчасти потому, что ее ножки, оголившиеся, в пылу борьбы, привлекли львиную долю моего внимания, даже несмотря на состояние, в котором я находился.

Вся эта кутерьма заняла, пожалуй, времени меньше, чем ушло на ее описание. В голове, надо сказать, основательно крутилась. Поднявшись на ноги, я почувствовал, что земля норовит стать на дыбы, и вынужден был обнять акацию, что Есенин березку. Говорить «спасибо» было бы, наверное вежливо, но ужасно глупо. Убедившись, что ворочаю челюстъю, и могу издавать членораздельные звуки, я сказал:

— Красиво. Очень красиво. Сетокан?

— Чань-сюань. А ты вообще-то молодец.

Последнее, разумеется, было данью вежливости, попыткой реанимировать соскребенное с асфальта мужское самолюбие. А может относилось к моему внешне спокойному поведению во время наезда. Хе-хе. Знала бы ты, как я перетрусил.

Ее звали Марина. Терпеть не могу этого имени. Хуже него разве что только Светлана.

Вообще-то я отделался на диво легко. Головокружение проходило (хотя легкое сотрясение наверняка есть), кости, кажется, целы, разве что физиономия основательно разукрашена, да ухо раза в полтора больше, чем задумала природа. И красное, наверное, хоть фотографии при нем печатай. Кстати о свете. Фонарь какой-то дистрофический попался, хоть бы рассмотреть тебя…

Высокая. Волосы хвостиком. Фигуристая, но лишнего, пожалуй, нет. Приятненький контраст талии и таза, ножки (см. выше) тоже очень съедобные, хотя, может и несколько покороче журнальных евростандартов. Видно, что девчонка сильная и тренированная, хотя, слава Богу, не из этих новомодных перекачанных монстров. Как это там у Уиндема? Стройная, но не хрупкая… так кажется… Словом очень даже.

Пока все это проносилась в моей, изрядно звенящей, голове, язык в автономном режиме молол что-то, причем, судя по всему, в тему, потому что она улыбалась и отвечала очень мило и охотно.

Потом я изрек:

— Давай я тебя провожу. Время позднее, столько всякого жулья…

Она коротко и вопросительно глянула на меня, рассмотрела выражение лица (если тогда это можно было так назвать), и тоже рассмеялась.

— Нет уж, давай лучше я тебя доведу. Как ты хоть, нормально?

Троллейбусную линию до сих пор не починили; идти было минут двадцать, ночь теплая,

а трамваев, судя по всему, уже не существовало в природе.

Тараня ногой чью-то физиономию, она вырвала ремешок босоножки, что называется с мясом, поэтому разулась и шла босиком. А когда дошли до моего дома, был прекрасный повод подняться и подремонтироваться. Сапоги тачать я, разумеется, не умею, но в данном случае — подошва да полторы застежки — сделаю, что мастер по пошивке золушкиных туфелек. У меня есть шикарный инструмент — шило называется.

Я делегировал ее на кухню варить кофе, а сам, проделав титанический труд по раскопке ящиков в поисках пресловутого шила, в два счета покончил с ремонтом. Класс. У меня явный талант. Разучусь попадать пальцами в клавиши — подамся в сапожники.

Что? Кофей готов? Чудненько, а у меня тут ликерец завалялся, этикетка красивая, ща посмотрим, что оно на вкус.

Каждый раз встречаясь глазами со своим отражением в зеркале я не мог сдержать улыбки, глядя на свои боевые ранения. Представляю, как я завтра покажусь на работе. Где я работаю? Там-то и там-то.

А она биолог по образованию. И со всей компетентностью специалиста утверждает, что

живой организм не может прокормиться на зарплату биолога. Чисто случайно подверну-

лась работа каскадера. Да, представь себе, женщины-каскадеры. Так увлечение ушу перешло в профессию. Честно говоря, медом там тоже не намазано, но можно сводить концы с концами.

На свету выяснилось, что волосы у нее темно-русые, а глаза серые. Жаль. Предпочитаю брюнеток. Но зато кожа смуглая, а личико — кайф — полное опровержение теории о несовместимости красоты и ума. Конечно, о последнем так сразу судить трудно, но кое-что сказать уже можно.

Живые решительные глазки, богатая мимика. Может несколько резковаты черты лица,

но ей это идет, предавая специфический шарм; брови неширокие, но буйные, со следами безуспешной попытки разлучить их на переносице. Ушки проколоты, но сережек нет. Я думаю, при такой работе не шибко поносишь серьги…

Я чувствовал, что она тоже трепется на автопилоте, анализируя меня. Поняв это, я чуть-чуть улыбнулся, и уголки ее губ едва заметно дрогнули в ответ. Это чем-то напоминало взаимное обнхивание животных, повстречавшихся где-нибудь в джунглях Амазонки. Кстати, она здорово похожа на амазонку, точнее на то, что возникает в моем воображении при этом слове.

Мой взгляд скользнул по ее вытянутым ногам, и тут уж я не смог подавить улыбки. После босой прогулки подошвы ее были совсем черненькие, и это весьма своеобразно сочеталось с розовым лаком на ноготках. Она поспешно согнула ноги, пряча ступни, потом тоже усмехнулась.

— Ванная там.

Благодарный кивок.

А когда она зашла в ванную, я добавил через закрытую дверь фразу, решившую все:

— А халат на вешалке.

* * *

Когда уже начало сереть, когда я уже лежал на спине, а она на боку, положив голову

на мою — увы не богатырскую — грудь, она вдруг сказала, совершенно неожиданно резко:

— Только тебя не должно касаться, кто у меня был раньше. Понял?

Я был до такой степени далек от подобных расспросов, что прореагировал только задиранием бровей и округлением глаз (кстати, рожа болела от подобных мимических упражнений). Но Марина не видела моего лица и продолжала, как мне показалось, с нарастающим раздражением:

— А я ничего не хочу слышать о твоих бывших. Ни-ког-да.

В первое мгновение я соображал, какая реакция с моей стороны будет выглядеть наименее глупо. А в следующее мгновение мне было уже не до того. Равно как и ей. Потому, что началось ЭТО.

На стене висело зеркало, и в нем, помимо прочего, отражалась дверь в соседнюю комнату. Несмотря на серый, призрачный свет, мы оба совершенно четко увидели, что та, зазеркальная, дверь медленно открылась настежь, хотя реальная оставалась закрытой. Марина так вцепилась мне в плечо, что ногти прорезали кожу.

От остроты ее ногтей, при этом, я страдал уже повторно, но разумеется, и тогда, и сейчас, мне было не до того. Зазеркальная дверь, между тем, спокойненько себе покачивалась, как от сквозняка. Ничего не происходило ни в отражаемой, ни в настоящей комнате. Я дергал глазами от зеркала к двери и назад, как кот на старинных ходиках.

Еще через мгновение я почувствовал, как нервная дрожь стекла у меня между лопаток,

кровь прихлынула к голове, а глаза округлились. В проеме зазеркальной двери мигнул неяркий свет, и появилась какая-то фигура. Марина сидела на кровати напряженным комочком, как кошка перед прыжком. Привидение шло от двери к разделявшему нас стеклу. Оно было в какой-то темной хламиде, с поднятым капюшоном, скрывавшим лицо. Одной руки не было — пустой рукав свободно болтался при каждом шаге фигуры. Из второго рукава выглядывало нечто жутковатое, то ли засушенная кисть мумии, то ли неестественно крупная лапа птицы. И вот, эта самая когтистая лапа свободно и беззвучно прошла через стекло на нашу половину, пару раз попыталась схватить в воздухе что-то невидимое, а потом стала просто растворяться на глазах. Фигура сжималась, как бы сублимировала, и вот уже пустая хламида висит переброшенная через нижний край зеркала. Потом ткань как живая переползла в комнату и бесформенной грудой застыла на полу. Это продолжалось несколько секунд,

потом тряпье зашевелилось, стало надуваться, снова приобретая форму человеческой фигуры.

Не знаю, что испытывала Марина, но мои волосы поднимались на голове совершенно синхронно с этим непотребством. На этот раз из обоих рукавов появились восковые человеческие кисти. Не обращая на нас ни малейшего внимания, это страхолюдие направилась к двери, открыло ее и шагнуло в проем.

Голова его повернулась в нашу сторону, капюшон соскользнул, и мы увидели — на сколько можно было разобрать — что это не то манекен, не то восковая кукла. Черты лица рассмотреть было трудно, но кажется, в них самих по себе, не было ничего ужасного.

Фигура сделала шаг и закрыла за собой дверь. Зазеркальная дверь тоже была закрыта.

Тишина.

Марина совершенно не комплексуя, а скорее всего просто забыв про халат, сделала на

цыпочках несколько шагов к двери. Не найдя лучшего оружия, чем горошек е кактусом, я тоже подошел к двери и прислушался. С другой стороны было совершенно тихо.

Тут мне померещилось легкое дуновение воздуха сзади, по шее и по плечу. Я резко раз-

вернулся, Марина с коротким выкриком нанесла удар назад, но сзади никого и ничего не

было. За зеркалом тоже.

Там отражалась теперь разобранная постель, и я ожидал, что в любую секунду простыни начнут подниматься, бормоча «гу-гу-гу», как в мультике про Карлсона. Подкравшись к зеркалу я заглянул в него.

Ничего особенного. Отражает, как и любое порядочное зеркало на его месте, мою изрядно перепуганную рожу с живописными следами давешних баталий.

— Бред, — сказал я, подходя к Марине и беря ее за плечи.

Ее лицо было жестким и решительным, но в глазах трепыхался совершенно детский испуг и чувство беспомощности. Я поцеловал ее, хотя не могу сказать, чтобы эротическая сторона вопроса сильно занимала меня в тот момент.

Прежде чем выбраться на разведку в другую комнату, куда направился призрак, я напялил джинсы, а она набросила халат. Почти без колебаний мы распахнули дверь. Фигуры нигде не было видно.

Хотя уже почти рассвело, мы включили свет по всей квартире и позаглядывали во все более или менее укромные места — нигде никого и ничего. И все-таки нас не покидало ощущение чьего-то присутствия.

— Знаешь что, — предложил я, — давай сварим кофе и спокойненько подумаем.

Кофе нам варить не пришлось.

Вода в большом аквариуме неожиданно повела себя совершенно непристойно. Сперва ее ровная поверхность выгнулась бугром, потом собралась в шар сантиметров сорок в диаметре, и шар этот, мерно колыхаясь, повис в воздухе над аквариумом. Потом этот сгусток свихнувшейся водички начал принимать различные формы, остановивши, наконец свой выбор на каком-то антропоморфном образовании, что-то на манер корня мандрагоры. А потом у воды, судя по всему, проснулось чувство юмора, потому, что она с завидной прытью полетела прямо на нас.

Марина взвизгнула, причем на этот раз это был не боевой выкрик, а самый обыкновенный женский визг. Затем схватив с журнального столика начатую ночью бутылку ликера, она коротким движением метнула ее в налетающий полтергейст. Как и следовало ожидать, бутылка пролетела сквозь наглую каплю, и сделала все от

нее зависящее, чтобы испоганить шкаф на другой стороне комнаты. Цианистый запах

«Амаретто» наполнил воздух. Капля обиделась на Марину и стала пытаться облепить ей лицо. Объема воды было бы вполне достаточно, чтобы девушка захлебнулась. К счастью, маневренность капли была, видимо, ограниченной, и Марина уворачивалась, крутила головой, хлестала воду резкими, профессиональными ударами, естественно не причиняя ей ни малейшего вреда.

В самом начале этого жутковатого цирка, я сообразил, или точнее интуитивно почувствовал, что недурно будет включить утюг. Он нагрелся как раз вовремя, Марина уже выбилась из сил, и пускала пузыри в воду, старавшуюся закрыть ей рот и нос. Я сделал фехтовальный выпад с утюгом, раздалось шипение, и капля,

испустив облачко пара, в явном замешательстве отскочила на пару метров.

Несколько раз это чудо гидродинамики снова бросалось на нас, и несколько раз я отра-

жал атаки утюгом. Марина тяжело дышала, жадно хватая ртом воздух.

Все это выглядело настолько жутко, и в то же время комично, что я нервно хохотнул. Марина тоже. Потом еше. И вот мы уже истерически хохочем, заводя друг друга, а капля болтается в полутора метрах от нас, видимо собираясь с силами. Когда я зашелся новой волной смехоподобного повизгивания, капля приняла форму какой-то карикатурной рожи, и изобразила идиотскую улыбку. Наш смех словно кто-то лезвием отсек.

Капля снова превратилась в нечто человекоподобное, и стала выпускать тонкие руки-щупальца, как бы пытаясь обнять нас. Этих щупалец было два, а утюг один. Я отмахивался как мог, но в конце концов одно из щупалец коснулось моего локтя и быстро стекло по предплечью и кисти на утюг. Меня садонуло током, причем разжать пальцы я уже, естественно, не мог.

Марина выдернула шнур, я снова начал владеть рукой, и втащил разогретую еще подошву утюга внутрь этой водяной пакости, со шкварчанием отпрыгнувшей прочь. Однако идея уподобиться электрошокеру пришлась, похоже, ей по вкусу. Капля развернулась в длинную, серебристо-прозрачную ленту, один

конец которой потянулся к нам, а другой к розетке. Мы шарахнулись в разные стороны, лента на миг задумалась, не зная за кем гнаться.

— Пробки, — крикнул я, — выбей в прихожей на счетчике пробки!

Одним прыжком Марина оказалась за дверью, и я услышал щелчок срабатывающего

автомата. Свет погас. Одновременно я почувствовал под черепной коробкой очень болезненное, и в то же время облегчающее ощущение, сравнимое с вырыванием крупной занозы.

Оно продолжалось какое-то мгновение, потом прекратилось, и я увидел, что этой дьявольской ленты нет. За окном совсем светло, орут птички, в проеме двери стоит Марина и так-же как и я держится одной рукой за голову, между теменем и затылком.

Мы чувствовали, что ЭТО кончилось, чувствовали настолько явно, что не было необходимости говорить об этом друг другу, или пытаться проверить. Несколько минут мы целовались у окна, стоя прямо в луже «Амаретто», растекшегося по паркету. Оба мы ощущали какое-то ясное, облегчающее освежение, как после грозы. Оторвавшись от ее губ я прошептал:

— А теперь давай все-таки сварим кофе.

* * *

Я позвонил на работу и промямлил что-то, на счет того, что задержусь. А Марина сегодня была свободна. Мы пили кофе, и после всех этих нервных передряг уписывали пригоревшие гренки прямо таки с волчьим голодом. Потом закурили. Вообще-то она, во время сьемок особенно, старается не курить, но не каждый день приходится пережить столько всего. Ради такого случая я извлек с нычки пачку кэмела.

— Начнем с того, что это не было светопреставлением, — начал я с видом лектора, глубоко постигшего тонкости налагаемого вопроса. — Весь этот цирк требовал электропитания; кстати повременим пока включать пробки. А вообще-то эта штука мне очень интересна.

— Знаешь, мне тоже. Жутковато, но это что-то новое, необычное.

— И у меня есть кое-какие мысли…

— На редкость похвально.

— Но. Мне кровь из носу нужно подскочить на работу, Постараюсь вернуться очень скоро.

— Слушай, а ты не подумал, что мы и суток не знакомы, не боишься, что я очищу квартиру?

— Ха, а мы ведь действительно знакомы только несколько часов.

Так ты говоришь сегодня свободна? Я придумал тебе работу.

Она выгнула свою чайковидную монобровь в фигуру «нифигасебе».

— Тебе надо будет смотаться в общагу и перевезти сюда все, что тебе необходимо.

— Ну ты даешь…

— А для тебя это еще не очевидно?

— А может я этого не хочу.

— И ты думаешь я тебя так просто отпущу? После того как ты насвинячила здесь — я ука-

зал на лужу ликера и осколки бутылки, — Ты должна, по крайней мере, это убрать. Да и вообще не мешало бы убрать в квартире.

— Ты просто фантастический нахал… Хотя берлогу твою прибрать давно уже пора. Что ж

твои девки не убирают тут, а?

— Теперь эта прерогатива исключительно за тобой.

— А ты знаешь, что я человек настроения, взрываюсь из-за любой ерунды, ревнивая, как

не знаю что, и вообще порядочная стерва?

— Все это я уже прекрасно понял. Особенно последнее. Не будешь бояться одна?

— Почти нет. Похоже, что пока тока нет, ЭТО действительно не повторится.

— Ну и ОК. Я постараюсь в темпе аллегро. Надумаешь выйти — ключи в прихожей на

полке.

* * *

Следы ратной доблести у меня на физиономии произвели на работе фурор. Повторять

«бандитская пуля» пришлось раз надцать.

Несколько хуже было то, что предстояла встреча с заказчиком, которого я раньше в глаза не видел. При других обстоятельствах я напялил бы костюм и галстук, несмотря на уже по-настоящему жаркое майское солнышко, но лилового — в тон синяку — галстука у меня не было, так что пришлось ограничиться джинсами и футболкой.

Позвонивший заказчик окончательно зарезал меня без ножа, предложив встретиться не у нас в оффисе, как первоначально предполагалось, а в кафешке, недалеко от «Тысячи мелочей». Одна из двух наших машин стояла на приколе, вторая, естественно, была занята под завязку, пришлось хватать руки в ноги и молиться на исправное хождение трамваев. Но поскольку вероятность подхода транспорта обратно пропорциональна важности встречи, на которую спешишь, нет ничего удивительного в том, что опоздал я минут на двадцать пять.

Заждавшийся, обпившийся чаем, и со скуки обкурившийся до окорокоподобности клиент уже собирался уходить, когда я весь в мыле влетел в безлюдное поутру кафе. На фоне его горчично-зеленого импортного костюма я выглядел совершенным башибузуком. Глаза у меня, после бессонной ночи, были красные как у

кролика, а через первые пять минут разговора я почувствовал, что засыпаю. Заказчик во время беседы поглядывал на меня почти с опаской, явно уверенный, что его собеседник накурился какой-то дряни.

Как раз в этот момент я мысленно пообещал себе впредь не выходить иэ дому, не имея в кармане на мотор, и видимо какой-то обрывок этой мысли просочился на сонно ворочавшийся язык, во всяком случае, заказчик посмотрел на меня так, будто я вдруг перешел на церковнославянский. Потом он встал, и потрясши мне руку, с извинениями сказал, что его фирма пока-что не может позволить себе наши услуги.

Моя контора теряла на этой программе может и не очень весомую сумму, но лично по

моему карману это хлопнет баксов на сорок с лишним, а для меня это деньги. Ну и хрен с тобой, и с твоим двубортным пинджачком, есть вещи, которые занимают меня сейчас куда больше.

Чтобы немножко привести себя в чувство, я выпил еще кофе, потом вышел на улицу, закурил и с удовольствием подставил лицо струям весеннего солнышка. Деревья вдоль проспекта были уже совершенно зеленые, голуби-парни, распушив хвосты, подъезжали к своим ненаглялным. Бабушки выгуливали малышей, малыши гонялись за голубями, портя им всю малину. С коммерческих лотков народ торговал выражением лица и американскими сигаретами «фо юз аутсайд ю эс». Короче — весна. И задымленный,

заплеванный, но бесконечно любимый город преображался до неузнаваемости, промытый этой весной, Весна конденсировалась водяной пылью поливных фонтанчиков, весна обрушивалась солнечными светопадами сквозь молодую листву.

Предутренний кошмар окончательно перестал пугать меня, и если бы вдруг оказалось,

что все это мне просто приверзилось после доброй попойки, от скуки и разочарования я, наверное, повыл бы немножко на ближайшую лампочку (за неимением Луны).

В исчадья ада, в религиозно-обывательском смысле слова, я не верю, байки о летающих тарелках смешно даже комментировать, а многочисленных экстрасенсов я искренне уважаю как людей, тонко почувствовавших в свое время, на чем можно делать хорошие деньги.

То что произошло с нами, объяснить я пока не берусь, но кое-какие интуитивные предположения, не сложившиеся пока-что в стройную систему, уже, кажется, есть.

Так, мне нужен Денис. На посрамление закону бутерброда, первый же телефон-автомат оказался с неоторванной трубкой, более того, был даже зуммер, а диск милостиво позволил набрать номер,

— Ту-у-у-Ту-у-у-Ту-у-у….

Кажется, этой сволочи опять нет. Второй день не могу его вызвонить, хотя он обещал,

что всю неделю работает дома. Попытаться выловить его на кафедре? Вряд — ли, но в универ подъехать все равно надо. От Стаса или Юрича я ценной информации не получу, а вот Ирка может что-нибудь и подскажет… У нее, кстати, муж, кажется, опять в командировке, так, что заодно напрошусь на кофеек. Эта мысль настолько вдохновила меня, что я догнал полупустой «А», и вскочил уже на ходу.

Ирина принимала лабораторки у должников. Вид у нее был совершенно замученный, не

менее замученные должники, с беспросветной тоской вперяли очи свои в конспекты, пытаясь понять, что же за галиматью вывела их собственная рука.

— Отпусти людей, вспомни себя на их месте, — предложил я, — надо побеседовать.

Ирка с безразличием сомнамбулы поставила автографы в спешно подставляемые конспекты, и вопросительно уставилась на меня.

— Во-первых. Где найти Дениса?

Ленивое пожатие плечами.

— Дома наверное. Дай сигаретку… Устала — не могу.

— А кто еще кроме него работает с нейромассой?

— Еще один… Если не трудно, закрой дверь на замок, шеф на этаже.

— А что, опять начал гонять за курево в корпусе?

— Ага… Ой, благодать — Ирка сбросила туфли и положила измученные каблуками ноги на стул.

Я тоже закурил, открыл окно и присел на подоконник.

— Да, так что ты говоришь еще один?

— Еще один свихнулся. В смысле ты. Над Денисом вся кафедра потешается.

— А ты в курсе его работ?

— Приходится… Он меня уже затрахал. Я готовлю ему материалы.

— Ну хорошо, а ты в курсе той части, где речь идет о воздействии этих его полей на психику?

— Слушай, поедь к нему домой, и он тебе все уши прожужжит этим, А еще лучше брось ты возиться с этой ерундой Он что, так круто платит за расчеты?

— Не обижает.

— Были бы у меня родители в ФРГ, я может, тоже кидалась бы бабками… Я тебе говорю, это все фигня, просто у Дени мания открыть что-нибудь эдакое — Ира помахала сигаретой в воздухе. — Расскажи лучше, из-за кого тебя так разукрасили.

— Бандитская пуля.

— Ой, не хочу рабо-о-та-а-ать… — сладко потянулась Ирка, изгибая ко мне свою стройненькую фигурку. Я мысленно облизнулся, но почему-то вспомнив про Марину, ограничился тем, что пощекотал натянутый бочек.

— Не боюсь, — зевнула Ира, — Ты когда заедешь к Денису? Вечером?

— Наверное попробую прямо сейчас, может у него просто телефон не работает.

— Ну и как хочешь… То есть это.. Захватишь ему вот эту ерунду? — она слегка передвинула на столе какой-то сверток с почтовым сургучом.

— ОК. Ладненько, я побежал. Наташке привет.

— Бай…

Я чувствовал, что если выпью еще кофе, то начну мочиться концентрированным кофеином, а если не выпью, то усну где-нибудь по дороге. Значит надо выпить крепкою-крепкою чаю. Зайду к Стасу. Чай у него наверняка есть, а может — чем черт не шутит — он знает что-нибудь по интересующему меня вопросу.

Стас принимал зачет.

Найти аудиторию не составило проблем — на весь коридор разносился картавящий басок, в интонациях которого сквозило неподдельное восхищение:

— Ну-с, батенька?.. Бреед… Вы представляете себе ЧТО вы здесь написали?..

На мое счастье Стас допрашивал последнего партизана.

Я кивнул и присел в конце аудитории.

— Ну при чем здесь потенциальная яма?.. Это же Ваш собственный конспект… Ну какой зачет? Ой, я Вас умоляю…

Тут он с интересом вперился в характерно расчерченный листок в конце конспекта.

— Три мизера подряд? Недурно… Вашу зачетку. Ишь! Ишь хват каков! Не, ну ты видал такое?

— Жулик он, — сказал я, глядя вслед чудом спасенному партизану. — Дай чаю, а? Покрепче.

— Ну и рожа у тебя, — усмехнулся Стас уважаю.

— Ты знаешь Дениса биофизики?

— Это длинный такой? Чисто в лицо. Тебя, кстати, Ирина разыскивала.

— Я был у нее. Муж приезжает через пару месяцев, а голодной куме, сам понимаешь, кум не уме.

— Так какие проблемы? Или ты с ней все?

— Н-не знаю. Мэй би. и не только с ней.

— А, ну да. Иветта, Мюзетга, Козетта… запел Стас, тираня мои уши архигадким сочитанием скрипучего голоса с полным отсутствием слуха.

— Клозетта — перебил я. Так ты знаешь над чем он работает?

— Что-то экологическое?

— Ладно, все ясно с тобой. Как Сан Юрич?

— В Италии, на симпозиуме. Так а зачем тебе тот длинный?

— Во-первых хочу отдать ему это — я повертел Иркиным свертком. — А во-вторых я с ним

работаю. Делаю статобработку его экспериментов. Работа скучная, но он платит зеленью.

— Да, знаете-ли, — с чувством сказал Стас. — А ты не знаешь кого-нибудь, кто платил бы за теорфизику? Я согласен на дойчмарки.

* * *

Разумеется, Дениса я не застал и дома.

Вваливаясь к себе, и геройски пытаясь не заснуть в проеме входной двери, я мысленно

раскатывал губу, что Марина навела дома флотский порядок. Но оказалось, что она сама только-что пришла; правда было некоторое подобие обеда — кефир, булки с творогом, два «Сникерса».

Отследив мои мысли, видимо по движению глаз, хозяюшка водрузила мне руки на плечи, и осведомилась с очаровательно ехидной рожицей:

— А ты думал, что нашел чудесную хозяйку? Как бы не так.

— Я ничего не искал и ничего не нашел. Просто иначе быть не могло и не может. Не-

ужели ты этого не чувствуешь?

— Чувствую, — спокойно улыбнулась она. — А ты — сонный сомнамбул.

— Угу.

— А я голодная.

— А я усну с куском во рту.

— А я буду тебя будить.

— Договорились.

Впрессовавши в себя несколько кусков, я дотащился до дивана, и обрушившись на него стал вяло жевать шоколад. Марина в халатике, — уже своем — прихвативши чашку кефира, прошелестела босыми ногами по линолеуму кухни, и войдя в комнату, кошачьим движением вспрыгнула на диван. Подтянула колени к подбородку, охватила их руками, отхлебнула из чашки. Глядя на ее смуглые лапки, я отметил, что спать хочу уже значительно меньше.

— Ток я пока не включала, — сказала она, перехватывая мой взгляд, и явно оставаясь им

довольной. — А жаль. Я там твои кассеты посмотрела.

Мы сошлись на любви к старому доброму «Наутилусу», ДДТ, «Крему», Макаревичу. К

моим восторгам от Б.Г. она отнеслась сдержанно, и что хуже всего не разделила мою полную нетерпимость шансона. Кто ж ей так вкус-то покалечил…

Потом мы снова вернулись к нашим утренним приключениям.

— Помнишь боль в затылке? — спросил я.

— Немного выше. И я не совсем боль.

— Именно. Это было прекращение какого-то сильного воздействия на мозг. Причем для этого для этого воздействия необходимо было напряжение в сети.

— Лектор — ехидно прищурилась она. — Это козе понятно. Но мы не в лемовском романе.

Сейчас такой техники просто физически нет. И главное — за что нам такая честь, что именно нас избрали подопытными кролями?

— Я работаю сейчас с одним кадром, — начал я — Он утверждает, что нашел какие-то поля,

сильно взаимодействующие с человеческой психикой. Может, якобы, заставить человека чувствовать тепло, или, скажем, цвет. Помнишь, как у Нау — «я слышу цвет..» — ну или что-то подобное…

Но он пока не может заставить почувствовать ОБРАЗ. Кстати, вон там, — я махнул в

сторону рожденной в муках из покупаемых на радиорынке кусков ЭйТи-шки — рядом с персоналкой стоит бадья с кучей электродов. В этом чайнике довольно хитрая культура…

— Я уже обратила внимание, — перебила она, — Сначала хотела посмотреть машину, потом нашла чашку — думаю, что там за гадость — смотрю — (тут на меня обрушился трехэтажный термин, который я неоднократно слышал от Дениса, но запомнить его было выше моих талантов).

— Да, так вот, это очень хитрая штука. Чувак смешал хромосомы нервной клетки с какой-то быстрорастущей плесенью, облучает этого монстра, дает всякие химические мутагенные добавки, растит на агар-агаре, а я пишу биотоки этого супа через вон ту коробочку…

— Ну что ты мелешь? — усмехнулась она.

— Ну, может я немного переврал технологию выращивания, но важно другое. Важно то, что как говорил упомянутый тобой Лем, этот кисель живет глубокой внутренней жизнью. Он прям-таки пульсирует биотоками, в которых явно есть система, но трактовать эти токи мы пока не можем.

— Про поля он тебе только говорил или ты сам что-нибудь видел?

— Первое.

— Тогда болтун этот твой… Денис?

— Ага. А собственно, почему обязательно болтун?

— Потому, что это просто невозможно. А если это правда хоть на треть, то это гениально. Ге-ни-аль-но… Нет, это невообразимо сложно, слишком сложно. Ты даже не представляешь себе как…

— А что там особенного? Помню еще со школы… Как бишь там… Аденин — что-ли? Тимин, урацил, ДНК, РНК, дебет, кредит, диез, бемоль, мизер, тотус.

— Вот болтун — прошептала она, набрасываясь на меня сверху — Я хочу откусить тебе ухо.

* * *

Время от времени я бросал опасливые взгляды в зеркало, ожидая появления чего-нибудь забавненького. Но ничего не происходило.

— Давай включим ток — предложил я, проводя ей пальцем вдоль носа, — ей-богу интересно что будет.

Включили. Сразу, естественно ничего не было.

Мы сошлись на том, что виденное нами было галлюцинацией. Поскольку мы видели одно и то-же это было управляемой галлюцинацией.

Я доказывал, что нам ее кто-то «передал», и что гдет-то установлен «ретранслятор», питающийся от обычной сети. Что он собой представляет — неизвестно, хотя, конечно, напрашивается мысль, что он каким-то образом связан с денисовой закваской, биотоки которой добросовестно и круглосуточно записывает моя АТ.

Марина же говорила, что это чушь. Да, галюн. Да управляемый. Но даже промоделировать такое, не то что сделать — задача на сегодняшний день нереальная.

Кончилось все тем, что я не заметил, как заснул. Когда проснулся уже начало смеркаться. Дверь во вторую комнату была приоткрыта, виднелся краешек гладильной доски; судя по звукам, Марина что-то утюжила, видимо приводила свои вещи в порядок.

— Перестань, — донеслось до меня ее сдерживаемое похихикиванье. — Подожди. Ну подожди, дай закончить…

Без задней мысли я заглянул в комнату, и увидел самого себя, зажимающего Марину довольно таки бесцеремонно.

— Ну ни фига себе — пробормотал я, еще не вполне проснувшись, — ребята, по-моему это

хамство.

Увидев меня (именно меня) Марина заверещала. Потом в меня полетел утюг. Особой

реакцией я, честно говоря, не отличаюсь, но когда в голову летит кусок горячего железа,

она, я думаю, появится у кого угодно. Увернулся. Двойник мой к этому моменту уже по-

лучил локтем в солнечное сплетение (так ему гаду и надо), а через мгновение мне тоже мало не показалось. Предоставив нам кряхтя подниматься на ноги, наша ненаглядная ринулась к счетчику.

— Подожди, — прохрипел я настоящий, — давай попробуем просто выключить персоналку.

Марина не послушалась (или просто не расслышала), и потянулась к пробкам счетчика. Счетчик ухмыльнулся и показал ей язык.

Воинственный пыл амазонки малость поостыл, она шарахнулась назад в комнату, едва не прихватив с собой полотно двери. Я попытался добраться до компьютера, но мое второе я набросилось на меня сзади, и стало выламывать руку.

— SOS! — завопил я. — Стукни его! Только не перепута… Ай!

— Пусти! Твою ж душу!

Понимая, что дерусь с галюном, я отдавал должное комизму ситуации; хотя боль в за-

ломленной руке была нещутейной. Изловчившись, я пнул себя (в смысле того другого)

пяткой в пах.

— Что ты делаешь! — закричала Марина, в явном замешательстве не зная кому помогать.

Второй я охнул и отпустил меня настоящего. Вырвавшись, я снова попытался обесточить компьютер, но тут из-под кресла вылезла на четвереньках ряса, видимо та самая, и преградила мне дорогу.

Из прихожей ехидно гоготал счетчик.

Тем временем мой напарник стал быстро, и надо сказать очень эффектно, как в рекламном компьютерном мультике, трансформироваться во что-то совершенно неописуемое. Это была теперь почти полутораметровой длины сороконожка, покрытая геометрически правильно расположенными чешуйками, ворсинками, со множеством шипов вдоль спинки, и с жутковатыми челюстями, напоминающими большие

садовые ножницы. Членистые лапки этой гадости задвигались в тошнотворном, в слаженности своей, порядке, и тварь развернулась на месте как маленький вездеход, дробно тарахтя ногами по паркету.

Вид у нее был настолько омерзительный, что меня уже не интересовало, галюн это или

нет, хотелось одного — держаться от этой штуки подальше. А вот хламида благополучно уселась на это милое животное верхом; сей лихой наездник, на не менее лихом скакуне, отделял меня сейчас от персоналки. Под капюшоном хламиды ничего не было, движущиеся рукава также были пусты. Ног у этого новоявленного человека-невидимки либо не было вообще, либо они были уродливо коротки.

Неплохо бы выключить все-таки именно компьютер, или даже не компьютер, а блок

сопряжения его с нейроплазменным контейнером. Но оседлавшая сороконожку хламида надежно отрезает пути к нему.

Обесточить же всю квартиру — тоже проблематично: счетчик корчил рожи, и обзавелся

уже, к этому моменту, парой довольно гадких рук, а здороваться с ним мне совершенно не хотелось.

Оседланное членистоногое топоча побежало на нас, а хламида, в порыве страсти нежной, распростерла объятия. Марина, судя по всему не желая изменять мне с рясой, ловко вскарабкалась на шкаф. При этом она вынуждена была совсем скрутиться под низеньким хрущевским потолком, а вниз полетела аляповато-топорная хрустальная ваза с гравировкой в мою честь. Незаточенные огрызки карандашей, электронные часы с севшей батарейкой, какие-то микросхемы, и прочий хлам, коллектором котгорого служила покойная, веером разлетелся по комнате, образовав красивую гистограмму гауссовского двумерного распределения.

Сороконожка, хищно раскрыв челюсти, бежала в мою сторону. Хламида, видимо отличавшаяся бисексуальностью, норовила, похоже, теперь пообниматься и со мной; так что взбираясь на шкаф, я поразился собственному проворству. Тварь изогнулась н полезла за нами следом, легко вгоняя острые концы лапок в полированное дерево.

Марина, схватив какой-то увесистый том, пару раз стукнула хламиду по капюшону. Та

сорвалась с сороконожки и растеклась по полу густой зловонной слизью. Паркет по краям образовавшейся лужи стал покрываться сизоватым, шевелящимся мхом, который разрастался прямо на глазах, перекинулся, как огонь, на ковер, стену, шкаф, и быстро покрывал все новую и новую площадь.

Сороконожка уже подобралась к нам, причем бронированный панцирь надежно защищал ее от отчаянных ударов книжкой. Потом ее челюсти, без видимого усилия отхватили уголок толстенного фолианта, служившего Марине оружием. Это уже не шутки. А если не галлюпинация? Мало ли, что это связано с электропитанием. И вообще, какие там, к лешему гипотезы, когда происходит явная чертовщина!

Эти же мысли, разумеется не в виде слов, промелькнули, очевидно, и у Марины в голове, во всяком случае мы одновременно соскочили со шкафа, стараясь не попасть на сизый мох. Это не удалось. Прикосновение «мха» к коже вызвало не то покалывание, не то зуд. Но страшнее всего было то, что он моментально начал расти прямо на теле. волной разрастаясь от ступней по икрам. У меня он принялся и на джинсах; Марина попыталась сгрести его рукой со своей голой икры, и тотчас ее ладонь тоже заколосилась «мхом», и он начал распространяться вверх по предплечью. Жутко было еще и то, что никаких болезненных ощущений это не вызывало — только чувство теплого покалывания, как от грубого шерстяного одеяла.

А творившийся вокруг кошмар нарастал как лавина. Шторы на окнах вдруг ожили, изог-

нулись, и покрылись множеством глаз. Глянув вверх я обнаружил, что люстра паучьими лапами шарит вокруг себя, пытаясь схватить что-то. За раскрытой дверью — не другая комната, а уходящий вдаль бесконечный коридор, со стенами из грубого серого камня, освещенный светом коптящих факелов. В довершение ко всему, начало искривляться пространство, пол вспучивался тем самым гауссовским колоколом, который обозначила разлетевшаяся из разбитой вазы мелочь. Отпихнув какой-то волосатый, явно живой клубок, я схватил сетевой кабель компьютера, обжегший ладонь как крапива, и с отчаяньем рванул на себя.

На этот раз боль в затылке была настолько сильной, что я не устоял на ногах, и грохнувшись ничком не шевелился несколько секунд.

Открыл глаза. Первое, что попало в поле зрения — нога лежащей рядом Марины. Глад-

кая смуглая кожа икры, безо всяких следов «мха». Соображение замутнено, как у пьяного, но все же у меня хватило ума не начать резко переворачивать Марину на спину. Нагнувшись над ней, я попытался нащупать пульс, но прежде чем мне это удалось, она застонала и приподнялась.

— Жива? Как ты?

— Страшно…

— Мне тоже. Но все кончилось.

Она кивнула.

Ни паучьих лап у люстры, ни глаз у штор нет, и, разумеется, и не было. Теперь так. Ос-

мотреть полировку шкафа на предмет следов сороконожечьих когтей, посмотреть надкушена ли книга… Нет, все потом. Сигарету.

Как и в прошлый раз, после моментальной болевой вспышки под черепной коробкой, наступило чувство своеобразного освежения. Казалось даже, что я стал здоровее, чем до ЭТОГО. Но вместе с этим было ощущение смертельной усталости, вымотанности, обессиленья.

Несколько глубоких затяжек привели меня в чувство, руки перестали трястись, и я смог

плеснуть коньяка в две посудины, ничего при этом не разбив.

Марина сидела на полу, опершись спиной о стену. Спиртное она глотнула с флегматичной покорностью; однако коньяк взбодрил ее, и минут через десять мы уже разговаривали спокойно и деловито, как будто обсуждали самые обыденные вещи.

Итак. Совершенно ясно, что все виденное и слышанное нами суть игра нашего мозга. Но. Во-первых. Налицо связь ЭТОГО с работой компьютера, анализирующего токи биомассы. Во-вторых. В наши головы поступает откуда-то идентичная информация: видения совпадают, более того, реальные действия одного из нас «вписываются» в галлюцинации другого. Значит сразу надо отбросить вариант, что чья-то

заботливая рука подмешивает нам какой-нибудь сверхсильный наркотик… Впрочем это

и так было ясно, ведь компьютер-же…

В-третьих… Черт его знает что в-третьих. Надо отключить блок сопряжения, и посмот-

реть что творится в записях данных. Ясно, что будучи отключенным от чашки с биомасоой, сам по себе, компьютер сюрпризов не устроит.

— Не надо. — сказала Марина — Если я опять начну обрастать мхом, то просто помешаюсь.

— Занятно. Я тоже назвал про себя эту штуку мхом. Ты, кстати, заметила, у нас сильно

похожи манеры выражаться?.. Да оно и действительно здорово напоминало мох, но все-же…

— Ты хочешь сказать, что во время ЭТОГО мы мыслим одинаково?

— Н-не знаю. Хотя нет. Смотри, я сказал тебе про компьютер, а ты побежала к счетчику. Потом, ты не знала кто из нас настоящий…

Она покивала.

— Но какая-то связь все-таки наступает. Телепатия, если угодно, или как бишь это сейчас

модно — астральная. А ты знаешь, я рад, что все именно так. Так — интересно. И не знаю, в тему это или нет, кажется, ты очень нужна мне… Сама крестясь. Видела б ты сейчас свою довольную рожицу.

— Зараза… — блаженно промурлыкала она, почесавшись носом о мою небритость.

— А как тот второй? Ничего мужик был, а?

— Поревнуй, поревнуй. Это тебе полезно.

— Кстати о втором. Он появился просто так, без чего-нибудь необычного?

— Просто зашел в комнату. Я была уверена, что это ты.

— А как скоро это произошло после того, как включили ток? Я спал.

— Не обратила внимания. Решила погладиться, пока ты дрыхнешь.

— Слушай, так ты же не спала… как же ты выдерживаешь?

— А мы, женщины, вообще выносливей вас, мужиков. И потом, ты варишь такой крепкий кофе, что непонятно, как твое сердце до сих пор тикает.

— Так. Ну его все в баню. Ложись и спи. Я гляну, что творится на диске и тоже прийду.

Бояться одна не будешь?

— Нет, но лучше…

— Тогда ложись здесь, на диване.

Она прикорнула не раздеваясь. Пока я сходил за покрывалом, ей уже снился десятый

сон.

* * *

А на винчестере творились интереснейшие вещи.

В данных прослеживалась какая-то стройная система, что-то явно напоминавшая, но моя опухшая голова уже не могла сообразить что именно.

Видно было также, что информация шла не только от биомассы к машине, но и наоборот; такая возможность изначально была предусмотрена, но в данном случае она включилась случайно, видимо в результате какого-то сбоя. Короче говоря, без команды пошел активный информационный обмен между машиной и этим нейрокиселем, они слились, по сути, в единую биокибернетическую систему. Само по себе это конечно архиинтересно, но этого все равно мало, чтобы насылать на людей жуткие видения.

Точнее говоря, самопроизвольно выродивщийся биоэлектронный монстр вполне мог насылать подобные страсти, но он не смог бы их «придумать». Передо мной был «исполнитель», но не было никакого намека на «автора». Я попытался поискать источник «сценария» — файл, сетевой канал, но вообразив требуемое для этого количество информации, понял что это несерьезно. Даже если бы нашелся гений, способный запрограммировать подобный «сценарий», ни у одного из ныне существующих каналов просто не хватило бы пропускной способности, чтобы прокачать такое в реальном масштабе времени.

Я содрал обертку с пачки, и зажав элэмку в углу рта, потащил к себе телефон, намереваясь предупредить кого-нибудь, что не появлюсь завтра на работе. Вообще-то уже сегодня. А вообще-то нормальные люди уже давно спят. Оставил телефон в покое, и поискал глазами спички. Глянул на спящую, вообще-то некурящую Марину, и решил выйти с сигаретой на лестничную площадку.

Сизоватая струйка дыма вяло потекла через выбитое окно в безветренную, по-гоголевски прекрасную весеннюю ночь. Надо напиться весны на целый год, пока она в своем пике, экстремуме, который продлится считанные дни. Замечтавшись я сунул ключи мимо кармана, и они звонко проскакав по ступенькам, юркнули между лестничными маршами. Судя по звуку, утихомирились они где-то между вторым и третьим этажом.

Так. Предположим, галюны вызваны биополями массы. Если так, то возможно… Блин,

ну и лампочка, ни черта не видно. Ага, вот они, куда упали… Возможно, действие этих

полей могли ощутить не мы одни. Каков радиус действия полей? И экранируются ли они стенами? Спросить соседей.

Дэинь. Заспанная соседка испугано выглядывает из-за взятой на цепочку двери. Да, вообще-то недурно было бы опять вспомнить о времени.

— Макаровна — зашептал я, пытаясь на ходу придумать повод, оправдывающий визит посреди ночи, — простите великодушно, у вас чего-нибудь успокаивающето нет? Адонис-бром там, или хоть валерианки… Голова болит, и даже мерещиться что-то начало… Вам, кстати, ничего сейчас не слышалось?

Бабулька понимающе осмотрела мою разукрашенную рожу, унюхала запах коньяка и покачала головой.

— Не пил бы ты, — увещевательно произнесла она — Господи-исусе, до змия допился. Нет у меня валерианки, шел бы ты спать.

Наставленный таким образом на путь истины, я побрел восвояси.

Макарова, строго говоря, — не показатель. Она отделена и бетонными перекрытиями, и

каким-никаким расстоянием, и тормознутостью старушечьей нервной системы, что скорее всего тоже является существенным фактором. Надо будет завтра ненавязчиво поинтересоваться у жильцов квартир, расположенных геометрически ближе. Хотя, скорее всего, радиус действия полей соизмерим с размерами, квартиры, иначе бы, утром, когда мы воевали с осатаневшей каплей, по улицам бегали бы динозавры, покусывая ранних прохожих, и мы, пожалуй, что-нибудь уже бы услышали об этом.

Хотя, с другой стороны, всякий здравомыслящий человек, не стремящийся провести отпуск в Игренской лечебнице, повременит с сомнительными рассказами, мол иду себе на работу, а тут из канализационного люка — вурдалак…

Теперь так. Активность нейромассы может регулироваться компьютером. Если предположить, что кто-то захотел нас застращатъ до полусмерти, почему он не включил максималной активности? Может, как раз не хотел, чтобы сервизы в соседних квартирах затеяли плясать камаринского? Или это наоборот подтверждает, что никто не испытывает на нас новое психотропное оружие, а просто эффект возник самопроизвольно? Нет, ну ничего себе самопроизвольно, для того, чтобы придумать

нечто страшное для РАЗУМНОЙ системы, необходимо самому быть РАЗУМНОЙ систе-

мой. Привычка оживать, или становиться убежищем злых духов, характерна только для

компьютеров из малонаучно-фантастических фильмов; а нейромасса, при всех ее штучках, имеет слишком примитивную структуру, чтобы являться чем-то мыслящим.

Нет. Еще и еще раз, надо четко уяснить, что нейромаоса со всей ее электронной обвязкой — это только мост, транслятор, передаточное звено, не больше. Хорошо, а что на другой стороне моста? Другая цивилизация, попытка контакта? Вздор, романтические, и уже набившие оскомину бредни. Вздор хотя бы уже потому, что тот, у кого хватило ума воспользоваться подобным мостом, не станет устанавливать кон-

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.