Нивей И Аурей

Нивей И Аурей

1. На ковре у Господа

Полыхнуло внезапно.

Скандал случился в святом сообществе.

Два ангела, две светлых сущности подрались между собой.

Дрались яростно, неистово, с обширными проявлениями экзальтации и частичным впадением в транс, с деформацией аур и взаимным проникновением в тонкие тела друг друга.

Драка произошла в кампусе Вселенского Университета Ангельского Служения, студентами третьего курса которого, хоть и разных его факультетов, оба являлись. Дерущиеся были друзьями, закадычными друзьями с момента своего поступления в университет, поэтому понаблюдать за столь редким проявлением дружеского единоборства собрался без малого весь наличествующий студенческий и преподавательский состав. Многие делали ставки на исход поединка и заключали пари. Забегая вперед, можно сказать, что никто не был достаточно прозорлив в своих прогнозах, чтобы оказаться в выигрыше.

Рукопашная завязалась сразу по началу третьей четверти квадратичного цикла малого периода средне вселенского безвременья, после обеда, состоявшего по обыкновению из питательных нектаров специальной рецептуры, призванных восполнить потраченные на учение ангельские силы. Вспыхнувшие непосредственно за обедом страсти обрели свой выход в физическое измерение недалеко от выхода из столовой, прямо на центральной надуманной лужайке кампуса, так что большинство потенциальных зрителей уже освободились от занятий и успели подкрепиться, и всем им нашлось удобное местечко для наблюдения.

Поединок, начавшийся как легкий обмен мнениями, быстро определил ментальное неприятие позиций друг друга, и перешел по напряжению интеллекта и накалу страстей на более высокий уровень дискуссии, что в свою очередь привело к резкому и неконтролируемому падению в материальность и непосредственному физическому контакту в максимально доступном виде.

Первым нервы сдали у ангела, известного в студенческой тусовке под именем Белый, или Нивей. Кое-кто был свидетелем того, как вышеназванный ангел вдруг прервал устное общение с приятелем, запнулся и посерел ликом, после чего сплюнул мелкую кипящую каплю слюны с истончившихся губ под ноги друга и тут же вцепился ему в рыжие кудри.

Друга, как можно было уже догадаться, звали Рыжий, или Аурей, и он никак не мог снести такой обиды. Никак. Озорно блеснув янтарем глаз, с криком «А ты кто такой!», он удобно наложил длани на уши своего визави и азартно боднул его широким бугристым лбом прямо в изящный анфас. После чего друзья переплелись всеми своими видимыми и невидимыми телами и покатились по поляне кубарем, благо ничто не ограничивало их в перемещениях.

Трава газона была ярко зеленой, была густой, мягкой и шелковистой, и полностью оправдывала затраченные на свое создание усилия.

Трава приняла тела ангелов деликатно и нежно, как только несуществующее может принять невесомое, и, не ограничивая свободы личности, позволила им катиться в любом из возможных направлений. Равнодействующая их взаимных усилий определила направление качения в сторону арки, обозначавшей одновременно начало поляны и вход в кампус.

На арке, высоко парящей в пространстве, видимая издали всякому, сквозь нее проникающему, пламенела начертанная священными письменами надпись.

Надпись гласила:

            «ГОСПОДЬ ОДАРИВАЕТ

                    И БЛАГОСЛОВЛЯЕТ

                         ПРАВОЙ РУКОЙ,

                                    ЯВЛЯЯ СВОЮ МИЛОСТЬ.

                                    ЛЕВОЙ РУКОЙ

                                                    ОН КАРАЕТ,

                                                                    РЕАЛИЗУЯ ТЕМ

                                    СВОЕ ВСЕМОГУЩЕСТВО»

Может показаться странным, но лозунг сей — в некоторой степени — раскрывал суть возникшей между друзьями непримиримости, ибо один из них являлся приверженцем Пути Левой Руки, другой же твердо стоял на дорожке, ведшей по Пути Правой Руки. Короче говоря, Черный брат схлестнулся с Белым братом.

Происшествие сие было столь неординарным, прямо скажем, из ряда вон выпадавшим, что тут же привлекло к себе личное внимание Господа, который, как известно, и всевидящ, и вездесущ. Поэтому, едва только борцы за истину прокатились под аркой, Господь, не дожидаясь специального доклада, который, конечно же, воспоследует, но позже, изъял их из аутентичного им пространства и перенес пред свои Ясные Очи.

Не обращая никакого внимания на изменение своего местоположения, друзья, сопя и пыхтя, продолжали яростно барахтаться в рукопашном диспуте, и лишь тактичное покашливание Господа отвлекло их от этого занятия.

Услышав скромное бархатное «Кхе, кхе!» над собой, ангелы перестали мутузить друг друга и, как по команде, вскочили на ноги.

Где, собственно, и предстали пред Ясные Очи.

Кроме Очей увидели друзья перед собой Слово в образе плавающей в мягких складочках эфира Улыбки и ее производных. Через мгновение Слово перестало улыбаться, а производные Улыбки превратились в Уста Вопрошающие, которые, однако, ни о чем спросить не успели, потому как ангелы наши, обеспамятствовав, свалились оба в обморок, прямо на то, на чем стояли, утратив форму и позабыв суть.

Господь досадливо крякнул и почесал воображаемым перстом в воображаемом затылке. Решив, что так не годится, он произнес «Не годится!», и хлопнул в ладоши. Воображаемые. И тут же предстал в своем Праотеческом образе, в белых одеждах и власах, восседающим на троне драгоценном, в окружении Престолов и прочих домашних, решив не без основания, что этот прикид больше соответствует моменту.

Нетерпеливо сделал Элохим движение рукой в сторону бесчувственных студентов, и те в мгновение ока были воздвигнуты на ноги компетентными сущностями, из прочих домашних как раз, которые ничем себя не проявляли, пока не возникала в них надобность.

Ангелы, восстав на ноги и увидав перед собой Вездесущего, сразу же пали ниц и распростерлись.

— Ну, я так не могу! — воскликнул Эль-Кадош и нервно озирнулся на услужливых Престолов. — Что они все валятся и валятся? Эй, вы, быстро поднялись, а то я за себя не ручаюсь!

И для вящей убедительности грозно сверкнул Очами.

Студенты, хоть напрямую сверкания Божьих Очей и не видели, только отблеск, но почувствовали спинами жар, посыл уловили правильно и, цепляясь друг за друга слабыми своими руками, скоро и споро поднялись от ниц до тыц.

И, памятуя о сиянии, потупились. Хоть и понимали, что все равно не спасет. Если что.

Откинувшись на троне, уперев крепкие в локтях руки в округлые колени, Пастырь добрый единый миг всматривался в предстоящих пред Ним. За этот миг ангелы успели умереть, вновь родиться и снова умереть.

— Ну, — наконец вопросил Краеугольный Камень грозно, — в чем дело?

Ангелы задрожали осиновыми листьями на ветру, и вновь вознамерились ретироваться в обморок. Сущий поднял предостерегающе перст, и свое намерение друзья оставили без исполнения. Даже позабыли о нем, напрочь.

Господь ждал ответа, пауза затянулась, тучи сгущались, и первым, как более тонко организованный, решился нарушить молчание Белый. Решившись, он легонько подтолкнул вперед себя Рыжего. Тот, оглянувшись, подумал другу благодарность, которую без труда прочел в его мыслях Еммануил.

— Но-но, — сказал он. — Даже не думай! Отвечай лучше по существу, раз вызвался. Что вы там не поделили, а?

— Да я, собственно, не вызывался… — начал было оправдываться Аурей, но поняв, что это бесполезно, не стал и продолжать. Помолчал и передернул плечами, за которыми совсем не ощущал своих крыл. — Поспорили мы. Маленько, — сказал он, наконец.

— Так, поспорили, — удовлетворился ответом Ветхий. — И кто же был зачинщиком… спора?

— Он! — снова первым нашелся с ответом Белый и ткнул указующим пальцем в бок друга. Под ребро.

Рыжий мучительно улыбнулся.

— А, позвольте полюбопытствовать, каков предмет ваших разногласий? В чем их суть! — продолжал докапываться до сути Вечный.

— Мы разошлись во мнениях, Ваше… Наше… Отец, касательно того, как следует относиться к роду людскому, — собравшись, наконец, с мыслями стал объяснять Аурей. — Коротко говоря, все последнее время мы с моим добрым другом ангелом Нивеем пребывали в раздумьях о будущих перспективах человека, как феномена, и человечества, как концепции.

— Ага, в раздумьях пребывали…

— Да, Ваше… Отче, пребывали, — продолжал Аурей. — И пришли к согласию, что перспективы туманны, что налицо определенный кризис, и что из сложившейся ситуации следует, не медля, выходить.

— Так, выходить…

— Да, Наше… Свет Миру, выходить. Но вот в вопросе выбора средств и инструментов, и, собственно, в направлении выхода во мнениях мы слегка разошлись.

— Представляю, что бы было, если бы вы сильно разошлись во мнениях! — весело закричал Неусыпный. — Вы бы мне дыру в мироздании проломили! Ах, какие молодцы! Но, продолжай, что там с инструментами? Что предлагаете? Ну-ну, мне это и самому интересно!

— Ну, — продолжил отдуваться Рыжий, — с одной стороны, перевоспитывать с любовью и терпением. С другой же стороны — карать беспощадно и неумолимо отбраковывать. Вот здесь у нас и нашла коса на камень…

— И брызнули искры во все стороны! — подытожил догадкой Творец.

— Я все понял, — объявил Он через мгновение, весело хлопнув себя ладонями по коленям, от чего окружавшие Его Престолы радостно заулыбались и зашелестели крыльями — Тут и понимать нечего! Налицо классический спор о выборе Пути Правой или Пути Левой руки. Черный Брат с Белым Братом устроили перебранку. Обычное дело! Все та же нескончаемая пря, которая не утихает с самого начала эксперимента. Век уже все спорят, сами не зная, о чем! А ведь было сказано: не моги! Чтобы прекратили, значить! Чтобы не вздумали! Было?

— Ибо сказано: спорь обо всем, кроме власти Божьей! — пролепетал оправдание Рыжий.

— И это правильно! — согласился Дух Истины и, предупреждая дальнейшие возражения, воздвиг Он указательный десной перст и погрозил им.

Ангелы согласно и покорно закивали понуренными головами.

— Ослушники! — окончательно и бесповоротно пригвоздил нарушителей Шемхамфораш.

Студенты тут же почувствовали себя жидко. И частично — мокро. В общем, один почувствовал себя жидко, а второй — мокро.

— И, дайте-ка, я угадаю, — продолжил Альфа и Омега, — кто у нас тут Черный брат? Конечно же, ты! — указал Он на Белого.

Нивей, как подкошенный рухнул на колени, при этом стало ясно, потому что проявилось, что именно он чувствовал себя все время мокро. И жидко, кстати, тоже он. Что не мудрено.

Мановением руки Утешитель отменил все страхи и опасения Белого и восстановил его на ноги.

— Не дрожи, аки заячий хвост, ибо я тебя не осуждаю ни в коей мере, — успокоил Любовь ангела. — Как, сообразно, не привечаю и не выделяю отдельно и твоего друга за то, что он выбрал быть Белым братом. Это личное дело каждого, кем быть, кому и как служить. Свободу воли вам даровал я сам, даровал и вменил в обязанность для всеобщего употребления, и отменять ее не собираюсь. Поэтому…

Испытующий Сердца и Внутренности снова задумался, на этот раз на неопределенно долгий миг. Потом неожиданно спросил:

— Так что же все-таки Нам с ними делать?

— С кем? — не сообразили сразу студенты.

— С человеками, с кем же еще? — поясни Ветхий Денми. — Как с феноменами? Как оценить концепцию? Куда ее двигать? А? Что с вами, голубями, делать, я как раз уже знаю.

Ангелы переглянулись и пожали плечами.

— Не знаем, Господи, — сказал Рыжий. — Единого мнения у нас нет. Не пришли еще… Не успели.

— Слишком мало данных, я считаю, — добавил Белый.

— А вот это я понимаю, — сказал Господь. — Вот это следует исправить.

И, расправив плечи и величественно воссев на троне, Дух Истины воздел десницу и провозгласил:

— Повелеваю! Вам, двоим, про учебу в Университете — забыть! В наказание за проступок, за драку вашу рукопашную, и во искупление вины отправляться на Землю, в приморский город Каки. Быть там, служить моей вящей славе, набираться ума — разума. Собирать, значить, данные, которых не хватает.

— Надолго ли, Господи? — заплетающимся языком вопросил Белый.

— Навечно! — отрезал Вечный. И, довольный произведенным эффектом, засмеялся.

— Что, обос… Испугались? А вы как думали? Все вам игрушки? Нет, мотыльки мои, вины без ответа не бывает. В общем, запоминайте, другой раз повторять не стану. Вы должны составить себе твердое и обоснованное мнение о человеках, чтобы смочь коротко, но внятно доложить мне, достойны ли они… Ну, в общем, заслуживают ли Наших дальнейших усилий. Только, детки, смотрите, какая тут тонкость есть. Не собирайте негатива, его для приговора как раз предостаточно, и большего уже не нужно. А вот для оправдания фактов не хватает. Ищите их! Любые! Сгодятся ум, проницательность, жертвенность, доброта… И, конечно же, любовь!

— Но разве всего этого мы не видели у людей раньше, Отче? — робко спросил Нивей.

— Никто этого и не отрицает. Было! И есть! Но и сомнения ведь остаются, они никуда не исчезают, не рассеиваются. Сомнения в способности Человека к дальнейшему, пусть и не скорому — а мы ведь никуда не торопимся, верно? — восхождению и росту. Вот, даже вы из-за него друг другу в волосы вцепились. Поэтому, ищите, выискивайте все, что сможет нас всколыхнуть и удивить еще в этом плане. Помните, что Человек — мое любимое дитя, хоть и капризное, и своевольное, и в чем-то не оправдавшее… Повелеваю! Быть по сему! А там посмотрим, что с вами делать. Может, что и сделаем. Ну, вы еще здесь? Прочь!

И Эль-Кадош то ли совершил жест отстранения и удаления, то ли подумал что такое, а может все случилось само собой сообразно его Божьей воле — они не уразумели. На друзей вдруг накатило нечто вроде смертного беспамятства, а после так же самотеком откатило, и в следующем фрагменте дискретности они осознали себя уже посреди неведомого им града.

Они стояли посреди пустынной площади, открытой во все стороны, и ветер овевал их свободно.

И было им откровение, что лежит, распростертый, пред ними приморский град Каки.

Как и было сказано!

2. Сосланы. Приморский город Каки

И тут неожиданно ангелов проняло, они поняли и осознали — это Каки!

Они — в Каках!

— Что это еще за Каки такие? — подвесил в воздух вопрос недовольный Нивей и потянул носом, принюхиваясь. Ощущать запахи — едва ли не единственное из того, что было доступно ангелам в материальном мире. — Пахнет соответственно, — резюмировал он. — Как и должно пахнуть в Каках.

— Ну, что ты несешь, бледнолицый брат мой? — возразил другу Аурей. — Что ты смыслишь в том, как должны пахнуть Каки?

— Каки, каки, — уточнил Нивей.

— Ах, каки! — понял и оценил, наконец, глубину его мысли Рыжий.

Они осмотрелись.

Ангелы явились земному миру и утвердились в нем посреди, надо полагать, центральной площади города. Площадь была просторна, залита солнечным светом, прожарена его огнем и выметена резвым ветром. От раскаленной плитки, бледно серой и розовой, которой площадь была недавно заново перекрыта, устремлялись вверх дрожащие потоки горячего воздуха. За спинами у них высилось большое, похожее на Дом культуры и бывшее им, здание с огромным портретом какого-то человека в расстегнутом пиджаке и с доброй улыбкой в пол-лица на фасаде. А прямо перед ними, чуть поодаль, за веселым бетонным заборчиком, украшенным религиозными символами, высилась красивая бело-голубая церковь. Маковки ее куполов плыли куда-то по синему-синему небу во славу Господню. Ангелы впервые увидели воочие культовое сооружение земного типа, поэтому торопливо осенили себя крестным знамением и поклонились в пол, благодаря Творца за предоставленную им соответствующую возможность.

Когда формальности были соблюдены, Рыжий ухватил друга мосластой рукой за одежды и потянул его за угол Дома культуры.

— Каки, говоришь? Дурно пахнет, ага… А вот, пойдем-ка, я тебе нюх прочищу, — приговаривал он. — А заодно и должок верну. Нехорошо, когда должок есть. Надо отдавать, да…

— Что ты, что ты! — забеспокоился Нивей. Почуяв неладное, он стал вырываться из дружеских объятий Рыжего. Он упирался, как мог, он растопыривал локти, он изворачивался крыльями — тщетно все. Физические возможности были явно предпочтительней у Аурея, он был и повыше, и шире в кости — ну, своей, ангельской кости. Сильней он был, если говорить по-простому, а кто сильней, того, как известно, попробуй не послушать. Единственное, что могло бы спасти Белого от взбучки, это если бы он снова психанул, как намедни в кампусе, но, застигнутый врасплох, никак не мог выйти на требуемый для этого уровень экзальтации. В общем, мало-помалу, увлекал Рыжий заклятого своего дружка за угол дома, где предвидел наличие укромного местечка для короткого, но решительного объяснения.

— Да подожди же ты! — взмолился, наконец, Белый. — Ну, что ты, ей Богу! Ну, поспорили мы, и что такого? Каждый имеет право на личное свое мнение.

И он неистовым каким-то образом воспротивился увлекающей его в не желаемое грядущее силе и — о чудо! — сумел превозмочь ее на короткое время и даже остановить неумолимо двигавшийся на него айсберг.

— Ну, ты фрукт! — воскликнул Рыжий, останавливаясь. При этом, он сжал руку Белого, словно жимками, и подтянул его к себе ближе. — Ты на самом деле не понимаешь, или, по обыкновению, прикидываешься?

Белый пожал плечиками и бледно улыбнулся.

— Ну, подрались… Подумаешь! — промямлил он, скаля зубы.

— Да при чем здесь драка! — продолжил заводиться дальше Рыжий. — То, что подрались, это нормально. Это даже хорошо. А вот то, что ты меня перед Испытующим сердца и внутренности подставил, вот это плохо. Это очень плохо. И за это тебе придется ответить…

— Так, для твоего же блага, — промямлил Нивей.

— Эва! — удивился Рыжий. — И в чем же здесь, по-твоему, мое благо?

— А в том! — почуяв перемену и малую возможность для приемлемого разрешения ситуации, торопливо зашептал Белый брат. — В том, что я уступил тебе право напрямую пообщаться с самим Саваофом. Когда б еще тебе такое счастье выпало?

— Уж больно это счастье на подставу похоже! — не унимался Аурей. — Вот сам бы и общался, тем более что ты как раз и драку начал. Ты же меня зачинщиком выставил!

— Оба мы хороши были, что уж вспоминать теперь, — продолжал карабкаться наверх Белый. — Но прошу учесть, что для друга, для тебя то есть, мне ничего не жалко!

— Ах, ты! — выдохнул в изумлении Аурей и весело, запрокидывая рыжую кудрявую голову, засмеялся. — Вот же вьюн! Всегда вывернется. Подлец, но люблю!

Он отпустил руку друга и, поднеся к его носу увесистый и мозолистый свой кулак, предупредил:

— Последний раз. Попомни! Больше спуску тебе не будет. Это последний раз!

— Ладно, ладно, — нашелся, что ответить Белый. — Кто знает, как оно все дальше сложится. Глядишь, и я буду условия ставить. Поживем, Бог даст, увидим.

И, склонившись и растирая ущемленную руку, полоснул он снизу вверх коротким синим ятаганом взгляда.

Но Рыжий, зная достоинства друга, не расслабился до срока.

— Но-но, — подтвердил он установку. — Я сказал: попомни! И для окончательной убедительности сунул все еще парящий навесу кулак в самый тонкий нос Нивея.

— Хорошо, хорошо! — сразу с готовностью и охотой согласился тот, отворачиваясь от аргумента с презрением. — Я же сказал, что понял!

И, выдержав достаточный отрезок времени, легко пальчиком отвел весомый довод в сторону.

На этом конфликт, собственно, был исчерпан, и друзья наконец смогли приступить к выполнению того, ради чего они сюда, в Каки, прибыли.

Но для начала им еще следовало стать на ангельский учет. Процедура была стандартной, касалась всех входящих и выходящих, и избежать ее могли только сущности более высокого порядка, обладавшие полной свободой перемещения и тайной меткой установленного образца.

— Ну, что, где у них тут комендатура? — спросил Белый, отправив вопрос в незнакомое и потенциально опасное пространство.

— Не дрейфь, — откликнулся Рыжий. — Сейчас определимся на местности. Где-то я видел указатель…

Он покрутил головой в поисках знаков, тайных для местных аборигенов и явных для всех остальных, и быстро их обнаружил. Знаки весьма грамотно были наложены поверх портрета на фасаде Дома культуры. Ясными символами они светились прямо на лбу у улыбающегося мужика в расстегнутом пиджаке, который даже и не подозревал о том, какую пользу приносит невесть кому. И хорошо, что так, надо сказать, иначе, в соответствии с местными традициями, предоставление пользы было бы немедленно монетизировано.

— Вот, указатель! — радостно воскликнул Аурей. — Я же помню, что видел. Теперь не потеряемся.

Следуя указаниям, они быстро добрались до комендатуры, которая, кстати, располагалась тут же, на площади, на чердаке переоборудованного в торговый пассаж старого кинотеатра. Местные, естественно, ни о чем таком не подозревали.

Предупрежденный об их прибытии, комендант уже ждал.

— Как добрались? — спросил он ангелов вместо приветствия.

— Быстро, — ответствовал Белый. — Долго искать не пришлось.

— С указателем вы славно придумали, — подхватил Рыжий. — Креативненько так.

Комендант смущенно улыбнулся. Было видно, как приятна ему похвала, и это наводило на очевидную мысль, что идея с использованием портрета в качестве основы для нанесения знаков принадлежит ему. Да, собственно, кому же еще? Ведь это его прямая обязанность.

— Эта, — сказал комендант, — меня предупредили, что не следует вам мешать, поэтому путаться у вас под ногами не буду. У меня, честно говоря, и без вас хлопот хватает. Округ большой, а я в нем один. Я и комендант, и околоточный, и благочинный — един в трех лицах. Сотрешься о пространство, носясь с места на место, пока тебя заметят. Ну, а чтобы оценили, про это и вовсе молчу. Из разночинцев ведь мы… Поэтому, если что нужно, говорите сразу, потом я сам не знаю, куда меня занесет.

Друзья переглянулись и пожали плечами.

— Ничего не нужно! — ответили хором.- Все есть!

— Вот и ладненько, — резюмировал комендант. — А если нужда появится — вызовете, тут написано, как. Он указал на тайные знаки на стене. — По сему, не мешкая, откланиваюсь.

Он опустил глаза и пропал из виду.

Друзья некоторое время оторопело смотрели на внезапно опустевшее место в пространстве.

— Надо же, разночинец, — протянул, наконец, Рыжий. — Это кто же такие, разночинцы?

— Ась? — вновь, сверкнув глазами, явился под крышей на прежнем месте комендант.

— Ничего, ничего! — созвучно успокоили его ангелы.

— А и ладно! — успокоился комендант.

Он снова погасил глаза и пропал, теперь уж окончательно.

Ангелы-попаданцы, попридержав дыхание, выдержали молчаливую паузу, достаточную для того, чтобы быть уверенными, что уж теперь-то они остались одни. После чего одновременно выдохнули и расслабились. Белый хлопнул в ладоши и стал потирать одну руку другой, Рыжий же подошел к слуховому оконцу и посмотрел наружу, где, неосведомленная об их прибытии и потому к нему равнодушная, бурлила местная разновидность жизни. Понаблюдав какое-то время за ее проявлениями, попадающими в поле зрения, он удовлетворенно хмыкнул и, повернувшись к товарищу, спросил:

— Ну, с чего начнем миссию?

Нивей перестал тереть руки и устремил к другу свое остренькое птичье лицо.

— Для начала надо бы уяснить, в чем миссия заключается, — с вызовом заявил он. — А то послать послали, а никакого полетного задания или там предписания не выдали.

— Ты бы не шумел по-пустому, — сразу предложил перейти к конструктиву Рыжий. — Или ты думаешь, что Яхве слова на ветер бросает? Он, конечно, Пастырь добрый, но справедливый, и я тебя прошу, прикуси язык свой ангельский, пока он не подвел по монастырь и меня вместе с тобой.

— А я что? — поспешно согласился с ним Белый. — Я ничего. Я говорю — конкретики маловато. Надо бы четче задачу сформулировать.

— Да все, в общем, понятно. Нам с тобой надо определиться: карать или все же лучше миловать.

— Это как же нам сделать? Целую вечность до нас над этим думали и ничего не придумали, Господь, вон, сам весь в сомнениях и раздумьях, а мы такие с тобой скорые и деловые, прилетели и сразу все решили! Вот как реально нам это сделать?

— А что, — ухмыльнулся Аурей, — мы такие, мы могем. Да не бойся, справимся. Я предлагаю прибегнуть к теории малых чисел.

— Как это? — вопросил Нивей.

— Все просто! — разъяснил диспозицию Рыжий. — Если мы с тобой здесь, в, прости Господи, Каках найдем хотя бы одного человека, которого мы оба захотели бы помиловать, это будет означать, что и на всем человечестве крест ставить рано. Я думаю, что этот человек должен нас чем-то удивить, или даже восхитить. Еще лучше, если он нас в чем-то сможет превзойти.

— Смеешься? — не уловив иронии, поинтересовался Белый. — Разве же это возможно, чтобы человек превзошел ангела?

— Знаю, что невозможно, — прозвонил в грустный колокольчик Рыжий. — Знаю. Но, для чистоты эксперимента…

Нивей с подозрением посмотрел на друга. От острого приступа проницательности даже зазолотились, словно нити накаливания, редкие волоски на подбородке, раскалился кончик носа.

— Ну да, — сказал он, — для чистоты эксперимента. Если ты рассчитываешь, что я тебе подыграю — напрасно. Ты мою принципиальную позицию знаешь. В драку больше не полезу, но и в поддавки играть не намерен. На что ты надеешься?

Рыжий, рассыпав по плечам огненные кудри, покачал головой.

— Я просто уверен в своей правоте, — отвечал он. — Надеюсь, что и у тебя будет возможность убедиться в том же.

— Посмотрим, посмотрим… — произнес Белый в ответ, нервно улыбнулся и оскалился. — Уж к какому-то выводу прийти должны. В конце концов, иначе нам отсюда не выбраться.

3. Перекресток

Из комендатуры на чердаке бывшего кинотеатра, друзья вновь перенеслись на площадь, в самый ее центр, туда, откуда, собственно, и началось их пребывание в Каках.

Утвердившись на плоскости, Аурей раскинул во всю ширь руки и, запрокинув голову, подставил лицо под золотой поток благодати, льющийся из зенита, из переполненного ей солнца. Не удержав восторга, он вскричал:

— Как хорошо-то! Лепота! Благословенно творение твое, Господи!

В отличие от друга, Нивей предпочитал держать свои восторги при себе, если они вообще имели какое-то место. Он лишь поджал губки и потянул носом воздух, демонстративно принюхиваясь.

— Каки, — огласил он результаты своего экспресс-анализа. — Каки.

— Унылое ты все-таки дерьмо, Белый, — выразил свое отношение к подходу друга Рыжий. — Зануда ты, и настоящих как не нюхивал. Но нюхнешь еще, гарантирую. Вот, кстати…

Раздался резкий, пробивающий до мороза по коже, до выгиба позвоночника и опрокидывания горизонта скрип тормозов, следом за которым сквозь темное зеркало тишины, зазмеившееся визгливыми трещинами, проник короткий, как всплеск, глухой вскрик. А потом тишина словно вскипела, и площадь накрыл беспокойным валом гул людских голосов.

Аурей, параллельно с восторгами по поводу творения, и вообще, давно уже наблюдал за ситуацией, которая складывалась в непосредственной от него близости, на пешеходном переходе прямо перед ними.

Вот, что он видел.

Короткая улочка вливалась в озеро площади, словно обращенная вспять Ангара в Байкал. Движение по улочке было односторонним, поэтому со стороны площади она была закупорена ядовито-желтым «кирпичом», хорошо и издалека видимым на круглом красном поле запрещающего знака. «Кирпич» висел над другим знаком, синим, на котором в равностороннем белом треугольнике черный человечек бодро преодолевал черно-белые клавиши перехода. Человечек перемещался справа налево, что предполагало стремительность преодоления преграды. Но так было лишь в графическом варианте, на рисунке, в реальности же народ на переходе стоял. Народ ждал, когда же, наконец, прервется этот бесконечный поток автомобилей, чтобы можно было без опаски и риска для жизни перейти улицу. Но машины все шли и шли сплошным потоком, затирая переход резиной своих колес, наплевав на формальное преимущество пешеходов, цинично пользуясь самовольно присвоенным себе правом сильного. И не находилось желающего, смельчака, чтобы это право у них оспорить.

Расчлененный переходом тротуар стелился от автобусной остановки к Центральному городскому рынку, расположенному неподалеку, поэтому народа в обоих направлениях перемещалось немало. Прибытие опальных ангелов в город для его населения прошло незамеченным и никак не сказалось на функционировании городского хозяйства. Все было, как и прежде: граждане, сохраняя жизни и здоровье, смело стояли на краю тротуара у перехода, посылая оттуда знаки, автомобили, сдержанно урча, двигались мимо них, соблюдая строй, а их владельцы, приникнув к штурвалам, зорко выглядывали потерявших осмотрительность нарушителей конвенции.

К счастью, некоторых погонщиков автотранспортных средств интересовали так же и вещи иного свойства.

Вот к переходу, именуемому в официальных документах пешеходным, подкатила черная Инфинити.

Ее владелец, с напряженным выражением лица сканировавший обстановку по обе стороны от вектора движения, вычисляя возможные опасности и посягательства на свои права, вдруг расплылся в улыбке. Потому что, к счастью, иногда жизнь одаривала и их, реальных авто каторжан, обыкновенными человеческими радостями. Вот и владелец Инфинити неожиданно, но к полному своему удовольствию увидел на берегу тротуара двух девиц в сильно укороченных костюмах. Водитель так изумился этому обстоятельству, что тут же ударил по тормозам, чем несказанно удивил и заставил остановиться перед самым переходом своего стального японского зверя.

Поток машин немедленно прервался, но никто из его непосредственных участников не понял, что собственно произошло и в чем причина смены, так сказать, парадигмы дорожно-транспортной обстановки.

Сбитые с толку пешеходы замерли с двух сторон улицы, выжидая дальнейшего развития событий. Водитель-неформал, понимая затруднительное состояние граждан и свою меру ответственности за него, но обращаясь прежде всего к запримеченным им девицам, сделал широкий жест рукой, приглашая их, а также и все общество в целом, к преодолению пешеходного препятствия.

Девчонки заулыбались в ответ галантному автолюбителю, состроили ему глазки, так же помахали ручками, и, не отводя восторженных глаз от прилипшего к лобовому стеклу — изнутри — лица владельца Инфинити, осторожно нащупали кончиками пальцев зыбкую поверхность перехода и, взявшись за руки стали его преодолевать.

На этом их роль в нашей истории заканчивается, а все основные события начинают стремительно происходить на противоположной стороне улицы, где, скептически оценивая шансы девчонок благополучно добраться до противоположного берега перехода, на самом краю оного, стоял мужичок средних лет и средней комплекции. Звали мужчину Оборданцев Александр Борисович, прозвище у него было Чума, и работал он слесарем на местной автобазе.

Аурей мог бы сказать, что все про мужика он прочитал в Хрониках Акаши, где, как известно, все про всех записано, но на самом деле он пролистал, разумеется, виртуально, лежавший в нагрудном кармане его рубашки в крупную клетку с короткими рукавами паспорт. А про то, что все кличут мужика Чумой — так про то у него на лице написано. И правда, достаточно было только взглянуть на Александра Борисовича со стороны, чтобы так и сказать: Чума! Некоторые еще пытались, по недомыслию или из хулиганских побуждений, переврать фамилию Александра Борисовича и обозвать его то Оборванцевым, а то даже Ободранцевым. Но с такими остряками он долго не церемонился, вообще не церемонился, сразу пуская в дело имеющиеся в его распоряжении средства прояснения сознания. И к следующей встрече эти лица звали его не иначе, как Александр Борисович, а за глаза величали Чумой. Оба варианта господина Оборданцева устраивали вполне.

Был Александр Борисович, как уже указывалось, средней комплекции, то есть среднего роста и весьма средней упитанности. То есть жилистым он был, многожильным даже, жилы его были навязаны узлами и лежали в нужных местах тела буграми. Лицо же его было плоским, с удлиненным азиатским разрезом глаз, но вся его азиатскость заключалась скорей в повышенной хитрости, которая заставляла его смотреть на мир через постоянный прищур карих глаз. Носил Чума бороду, можно даже сказать, что бороденку, давно не стриженную, но не длинную, не лопатой, а скорей совком, с проседью и застрявшими в ней хлебными крошками и крупицами табака. Волосы его тоже давненько не встречались с ножницами, тоже с проседью, были забраны в хвостик и стянуты на затылке черной резинкой от велосипедной камеры. Эти резинки Борисыч регулярно нарезал кольцами от старой камеры, и всегда имел несколько про запас, поскольку прочность у них была никакая. Только, как он ни старался упорядочить прическу, несколько прядок все равно постоянно выбивались из-под резинового гнета и налезали на глаза, отчего он выглядывал из-за них, словно из-за куста. Никогда не знавшие утюга брюки, в которые был облачен Чума, традиционно сползали с бедер и держались за копчик, по крайней мере, сзади. А, может быть, он просто держал их руками, засунув оные в карманы по самые локти. В общем, к описанной картине следует добавить еще скуренную на три четверти «Приму», которую он, скалясь, сжимал в углу рта черными и прокуренными зубами. Смолистый дым сигареты ел правый глаз, Александр Борисович, отстраняясь от него с целью минимизировать раздражающее воздействие продуктов горения табака, внимательно, как уже говорилось, следил за перемещением девиц по переходу, а так же за действиями других участников движения, совсем не торопясь сам вступать в эту воду.

За спиной у Чумы, дыша ему аккурат в хвост на затылке здоровым пивным духом и периодически туда же отрыгивая, стоял тучный краснокожий мужик в одних красных с крупными зелеными цветами ситцевых трусах до колен, по виду — типичный курортник. Имени его никто не удосужился узнать, мужик спешил, был раздражен и хамоват по натуре, и что с таким, спрашивается, связываться?

— Э, мужик, ты че тормозишь? — полюбопытствовал он душевно, но сипло у Чумы.

Александр Борисович молча оглянулся на нечаянного эпизодического собеседника через плечо, мол, шотакоэ?

— Ты идешь, нет? — не унимался, и даже настаивал на своем курортник.

— Торопишься, что ли? — полюбопытствовал Чума.

— Спешу! — с вызовом обнажил амбиции мужик. — Ну-ка, дай-ка!

И, оттеснив Борисыча в сторону тушей, краснокожий мужчина в красных труселях вывалился — именно так и получилось у него — на переход.

В это время со стороны площади, из потока пересекающих ее по разрешенному радиусу машин, прямо под запрещающий знак «кирпича», точнехонько на переход вывернула крутая иномарка типа Тойота Прадо, черного цвета. Надо сказать, что подобные маневры далеко не редкость среди местных владельцев навороченных авто. Когда им очень нужно, и они могут себе позволить, они себе это таки позволяют. Местные, из тех, кто лишен блаженства собственноручного управления транспортным средством, знают этот обычай другой половины общины, поэтому, ступая на улицу с односторонним движением, всегда внимательно посмотрят в противоположном движению направлении. Во избежание.

Но обладатель роскошных красных трусов с зелеными цветами был не местным, и этого местного обычая не знал. За что и поплатился.

Наскочившая на переход Тойота боднула удивленного таким обхождением туриста высоким хромированным бампером, после чего бесцеремонно подмяла его под себя. И что бы она с ним еще учудила и сотворила неизвестно, если бы кто-то внутри нее не ударил по тормозам. Вот тут-то и раздался тот их визг и скрип, который привлек к себе внимание наших ангелов, отвлекши их, соответственно, от безмятежного созерцания окружающего благолепия. А следом прозвучал и куда как более тихий крик явно свернувшего на стезю страданий курортника, чьи красные трусы страстотерпца уже торчали из под поджарого, словно бык трехлеток, внедорожника.

Щелкнув замком, откинулась дверца джипа, и из него резким броском бультерьера выбрался водитель. Был он высок, упитан и хорошо накачан, стать его не скрывали легкие шорты, застиранная тенниска с воротником апаш, и, конечно же, сланцы на босу ногу внушительного размера. Его коническую, как корнеплод сахарной свеклы, голову покрывал коротко стриженый бобрик белобрысых волос. Короткий, аккуратный прямой чубчик наползал на узкий лоб почти до бровей. Толстая шея и тонкая кожа лица молодца пунцовели от ударившего в них гнева.

В два прыжка оказавшись у распростертого на асфальте тела в красных трусах, молодец, в состоянии возмущения и аффекта, принялся пинать его ногами.

— Ты куда, сука, лезешь? — спрашивал он напряженным голосом незадачливого торопыгу. — А глаза дома забыл?

Обхватив руками сломанную, а теперь еще и ушибленную ногу, мужик заголосил пуще прежнего.

— Да я, да ты, а вот… — пытался разъяснить он мотивы своего поведения жаждущему докопаться до истины бультерьеру. Впрочем, тщетно. Гораздо больше причин того уже волновали последствия.

— Лучше бы ты яйца дома оставил, — втолковывал краснорожий молодец пострадавшему, сопя и поступательно сатанея. — А глаза еще одни взял бы, запасные, скотина!

В толпе, окружившей, как водится, место ДТП, раздалось что-то похожее на ропот, так, слабый эмоциональный всплеск. Но и его оказалось достаточно, чтобы владелец джипа обратил на него внимание. Опустив занесенную для очередного пинка ногу, он оставил на время в покое красные трусы, и, повернувшись кругом, оглядел свидетелей происшествия. Его свободно и латерально висящие руки в кистях демонстративно приняли форму мячей для регби, после чего медленно приподнялись до уровня солнечного сплетения условного спортсмена.

— Что такое? — выразил он свое непонимание настроения толпы. — Я-таки не понял! Тут кто-то что-то сказал, или мне показалось?

Он оглядел всех, столпившихся вокруг него, видимо, выискивая буйных и достойных особого внимания, поворачиваясь по-волчьи всем корпусом вместе с отстоящими от него на приличное расстояние спортивными снарядами.

Буйных не нашлось, а достойными были практически все, но и те куда-то вскоре делись, в общем, через минуту свидетелей этого досадного инцидента с участием пешехода и автомобилиста не осталось вовсе.

— Что за невезуха! — громко сокрушался на нелояльность судьбы джентльмен в рубахе с воротником апаш. — И всего-то соточку накатил для настроения, так надо же было вляпаться в это дерьмо… Ну, где справедливость, спрашивается?

Справедливости, конечно, не было. Более того, ее и быть не могло — для людей и среди людей, на что, кстати, мотивируя свою позицию, неоднократно указывал своему другу Белый.

Тут белобрысый качок обнаружил, что, справедливо поучая виновника происшествия пинковым методом, так называемым пинкапом, порвал вьетнамку на правой ноге. Ладно бы на левой, она у него рабочая, но на правой! Он взвыл от негодования и вновь подступился к страдальцу. Тот, осознавая всю тяжесть бремени и меру ответственности, а так же из предосторожности практически сразу впал в кому. Притворялся, конечно, но чего не сделаешь, чтобы сохранить самое ценное из того, что у него еще осталось?

И вот тут на авансцену выступила полиция в лице двух инспекторов ГАИ.

Патрульная машина прибыла на место происшествия почти сразу, даже чуть раньше, поэтому можно сказать, что все происходило под присмотром властей. Полицейские, выйдя наружу из авто и завалившись на его капот, каждый со своей стороны, в происходящее до поры не вмешивались. Вяло переговариваясь между собой, они контролировали ситуацию. И не зря контролировали. Когда главный герой эпизода вознамерился повысить градус беседы по душам с другим героем, тоже главным, только временно находящимся в горизонтальном положении, пора для введения событий в русло властных полномочий настала.

Один из полицейских, оторвавшись от жаркого капота патрульной машины, подошел к белобрысому и нежно взял его под локоток.

— Пошли, — сказал он тихо, увлекая того за собой, — пошли.

Водитель Тойоты не нашелся, что возразить, лишь кивком головы указал на распростертое у его ног тело, как бы прося войти в его положение.

— Нет, — сказал полицейский, — не стоит. Чревато.

Владелец джипа сразу впал в депрессию. Он видимым образом обмяк, у него даже опустились приподнятые для конкретного разговора руки, после чего он безропотно дал себя увести и усадить в патрульное авто. Лицо его все так же пунцовело, хорошо гармонируя с синим цветом служебной машины. Перед посадкой апаш снял с ноги порванную вьетнамку и метнул ее в красные трусы. Судя по жирному хлопку и последовавшему за ним непроизвольному «Му» пострадавшего — попал, причем плашмя и по животу.

И вот тут, дождавшись своего выхода на авансцену, к невинно пострадавшему, но заслуженно поплатившемуся обладателю красно-зеленых трусов приблизился Александр Борисович Оборданцев, до того наблюдавший за происходящим со стороны.

— Что, успел? — спросил он у потерпевшего.

— Чего? — вынырнув из мнимой комы, выразил свою уже полнейшую отстраненность болезный.

— Ты все спешил куда-то… — подсказал ему Чума.