Бесплатный фрагмент - Нити

Выздоровление

Темнота. Звук падающих капель. Запах гнили. Сыро. Мокро. Зябко. Тесно.

Внутри тебя человек. Маленький, скрюченный как старичок. Тельце не больше ладони. Кожа зеленоватая, в тянущейся от прикосновений слизи. Ручки и ножки поджаты, переплетены, завязаны в узел. Глаза закрыты. Сон. Уже очень долгий сон.

Ты, передвигающийся по огромному городу и носящий с собой повсюду своего старичка, где бы ни был — на шумном ли проспекте, утопающем в миллионах тел и голов, на тихой улочке, будто затаившей дыхание времени, или в собственной квартире — не важно. Он всегда внутри. А ты всегда снаружи.

Такая вот жизнь. Утро — ночь. Понедельник — воскресенье. Лето — зима. Часы с вращающимися стрелками. Ртуть в градуснике. Порывы ветра. Полёт птиц на юг. Движение. Только старичок недвижим. Будто мёртв, будто застывший навсегда.

Однако твои шаги причудливым зигзагом, который свойственен только тебе, всё дальше по жизни — то сходя с её линии, то идя строго по ней.

Зеркало. Серебро, не отображающее улыбки на твоём лице. Сухая кожа. Стрелки морщин от носа к тонким губам. Волоски на переносице. Серебро, не отображающее не то, что твоей радости, которой нет, но и старичка внутри тебя. Зачем оно тогда — зеркало?

Вместо него — глаза. С первого взгляда — холодные, тёмно-зелёные. Даже слишком. Будто зелёная гниль в густой темноте пещеры. А со второго? Виден ли тогда тот, кто навеки внутри? С кем ты сонный, бредущий в апатии, несмотря на бешеное движение вокруг. С кем нет ни желаний, ни бодрых мыслей. Вообще ничего.

Без него тоже нельзя. Только с ним. Он — ты. Ты — он. Такая вот пара. Вместе навсегда.

* * *

Новый день. Кафе. Кружка горячего сладкого кофе. Ожог. Ругательство. Кто-то рядом с сочувствием. Глаза вверх от брюк, мокрых от кофе, — лицо. Милое. Солнечное. Доброе. Долгий взгляд. Предложение от неё — салфетка.

С виду — даже не красавица. Но в глазах… Свет из окна? Нет. Косметика? Тоже нет. Блик внутри. Внутри неё — девочка. Смеющаяся, радостная, обнимающая тебя из далёкой дали души.

Волнение. Кое-как сказанная благодарность. Смущенная улыбка. Внутри словно движение. После стольких лет?

Развязанный узел ручек и ножек. Тепло. Кожа без слизи. Тонкая струя свежего ветра. Звука падающих капель больше нет. С трудом разорванные ото сна веки. Непонятно откуда взявшийся свет. Ещё теплее. Пробуждение. Подъем на ноги. Неуверенный шаг навстречу теплу и свету. Ещё один. И ещё. Трусца. Бег.

Улыбка. Странная дрожь в ногах. Кружка кофе позабыта. Вместе на улицу. Дождь. Твоё огорчение. Её подбадривание. Девочка внутри вся в ликовании. Внезапное касание. Переплетение пальцев рук. Вместе под дождем. Внутри тебя — мальчик, тянущийся к девочке рукой. Та — также.

Простор. Тепло. Светло. Звук падающих капель с крыш. Запах свежести. Радуга сквозь редкие тучи. Плеск от ваших подошв.

По свежим следам

Запах волной разливался в воздухе, сладостью прилипал к волосам, зданиям, птицам, асфальту. Иногда становился неуловимым, сливаясь с выхлопными газами, ароматом булочек у пекарни и свежей краской газет, а порой уплотнялся настолько, что казалось, будто пытаешься вдохнуть кисель — воздух никак не шёл дальше крошечного вдоха. Стивену знаком этот запах. Груша и яблоко. Духи сестры. Вуаль аромата без лица под ней.

Стивен с шумом вдохнул. Воздух прошел через нос дальше, в лёгкие. Заполнив их, резко вырвался обратно. Внутри осталось чувство горького жжения. На глаза Стивена выступили слёзы. Вдохнул ещё — аромат пропал.

Стивен вытер тыльной стороной слезу и устало выдохнул. Болели ноги — он искал Дороти уже вторые сутки, но не исследовал и пятой части мегаполиса. Мужчина даже не знал, куда идти — его вёл запах. Сладкий аромат груши и яблока служил Стивену компасом: стоило оказаться на перекрестке или забрести в тупик, как непонятно откуда в воздухе появлялась едва-едва заметная нотка фруктов. Чувствительные ноздри тут же реагировали, расширялись, а ноги сами собой поворачивали в другую сторону.

Стоя среди нескончаемого людского потока, Стивен судорожно вдыхал воздух. Его толкали, ругали — он будто не замечал. Вдруг встрепенувшись, мужчина резко повернулся на сто восемьдесят. Запах появился и стал сильнее.

— Ты что, больной? Идиот! — воскликнула женщина, не ожидавшая, что тот резко остановится. Стивен не обратил на неё внимание и направился вперёд, точно заворожённый, боясь потерять аромат духов.

И грушево-яблочный флёр повёл дальше.

Город хранил запах Дороти, как хранит страшные тайны и чудесные истории. Хранил и в то же время прятал от Стивена, блуждающего тенью по улицам. «Фу, какой приторный. Да к тебе за милю никто не подойдёт», — в памяти всплыли слова, сказанные некогда братом в адрес сестры. Та в ответ рассмеялась и, прижавшись носом к запястью, глубоко вдохнула. Мужчина отдал бы всё, чтобы вновь сказать эти слова Дороти.

«Где же ты, Дора, где? — мысль билась о стенки сознания, как молекулы кипящей воды о кастрюлю. — Дора, я искал тебя повсюду — тебя нигде нет. Сначала я пошёл в твою любимую пекарню — ту самую, где пекут твои любимые морковные кексы. Я никогда не понимал, за что ты их так любишь. Ведь они морковные. Извращение какое-то. Прямо как запах твоих духов. Знаешь, кексы довольно вкусные, Дора. Странный вкус, но всё же. Я съел целых две штуки, но всё равно не понял, куда ты могла пойти. Начал спрашивать у продавщицы — та лишь испуганно на меня посмотрела, куда-то ушла и вернулась с высоким широким парнем. Пришлось уйти.

Куда идти дальше, я не имел ни малейшего понятия. Простоял в растерянности несколько минут. Пытался спрашивать о тебе у прохожих: не видели ли они блондинку, молодую девушку, красный плащ, но они даже не останавливались. Никто не хотел знать где ты, Дора, представляешь? Думаю, тебя бы это удивило. Тебе же всегда хотелось быть в центре внимания.

Я уже решил было пойти назад, домой, но тут почувствовал его — терпкий, до тошноты сладкий запах твоих духов. Он резко ударил в ноздри. Сначала я не понял, что это. Но затем осознание заставило меня сдвинуться с места и идти вперёд. Нет, не идти — бежать, стремительно, в лихорадке бежать неизвестно куда. И я бежал, Дора, бежал за твоим ароматом и очутился в сквере. Тот самый сквер у твоего университета, где ты любила, сидя на скамейке, болтать всякую чушь про парней, причёски, занятия. Да-да, ты окончила университет год назад, но мне подумалось, что ты могла вдруг захотеть снова с кем-то поболтать о занятиях, причёсках и парнях.

Вот только тебя не было в сквере. Может быть, ты оставила мне какую-то подсказку — подумалось мне. Я поискал под скамейками, посмотрел в кусты, почти залез на дерево — ветки оказались слишком высоки, не смог дотянуться.

Тебя не было в этом сквере, Дора. А где же ты тогда? Яблочно-грушевый — или грушево-яблочный — аромат угас. Я закружился вокруг себя, стараясь снова поймать его носом — через несколько минут он вернулся, слабый-слабый, и потянул меня дальше.

Не помню, где я был. Места, люди беспорядком перемешались в голове. Кажется, ночью набрёл на чёрный ход какого-то бара. Потом на мост или на свалку — не помню. Очнулся окончательно только вот, на перекрёстке. Солнце уже блестело из-за крыш самых низких строений. Тогда-то я с ужасом понял, что не чувствую его. Меня охватила паника. Но потом я себя успокоил, как ты меня и учила, всезнайка Дора. Дышать ровно, сосчитать до десяти — так ведь? На девяти я снова его почувствовал и иду теперь дальше. Мне кажется, теперь я точно тебя найду».

Перед Стивеном показалась автобусная остановка. Здесь Дороти встречала брата после работы, и они шли вдвоём до дома, выясняя друг у друга, как прошёл день. Мужчина сел, точнее, упал на скамейку. Кроме него никого больше не было.

«Да, она придёт сюда, я это чувствую, как чувствую аромат яблока и груши», — думал Стивен, озираясь по сторонам и принюхиваясь.

Взгляд мужчины остановился — из-за угла показался автобус. «Да, это же тот самый автобус, на котором я приезжаю с работы», — Стивен посмотрел на часы: 16:30. «Как долго я добирался сюда. Ну ничего, в это время Дора всегда встречает меня на остановке. Скоро, должно быть, подойдёт. Да вон же она!» — мужчина даже приподнялся со скамейки: вслед за автобусом шла девушка в красном плаще, с распущенными светлыми волосами. Аромат духов стал гуще.

«Почему она так медленно идёт? В этом вся Дора, да, специально так медлит».

— Стив, — послышался голос. Стивен не отреагировал.

Автобус стал ближе. Девушка тоже, хотя шла так же, не торопясь. Она достала из кармана телефон и приложила к уху. «С кем это она разговаривает? И даже не смотрит на меня, будто назло. Я тоже её не замечу, пусть знает, как слоняться по городу, никого не предупредив об этом. Но что это? Синяя сумка? Дора же терпеть не может сочетание красного с синим. Странно-странно. На неё не похоже».

— Стив, — голос прозвучал громче. Мужчина продолжал пристально вглядываться в даль.

Девушка убрала телефон в сумку. Автобус в десяти ярдах от остановки. Стивен посмотрел девушке в карие глаза — его брови от удивления полезли на лоб. «Но ведь у Доры глаза…»

— Стив, мать твою, ты оглох? — кто-то дёрнул Стивена за рукав. Автобус проехал мимо. Девушка бросила взгляд и пошла дальше, покачивая синей сумкой в руках. Аромат духов ослабел. «… голубые».

— Стив, эй, посмотри на меня!

Стивен оторвал взгляд от удаляющегося красного плаща и посмотрел на человека, схватившего его.

— Эндрю?

— Господи, Стив, где тебя носит? Только посмотри на себя! — мужчина отстранился и внимательно осмотрел Стивена с ног до головы. — Где, чёрт побери, ты был? На человека не похож, весь в пыли. Ну?

— Эндрю, я…я искал Дору, — губы Стивена задрожали. «Почему я не чувствую запах, Дора, почему?»

Лицо Эндрю перекосила судорога. Он сглотнул.

— Пойдём домой, Стив, — голос Эндрю ослаб и стих. — Мама вся на нервах, ты же знаешь, какое у неё слабое сердце.

— Мама, — тупо повторил Стив.

— Она страшно испугалась, когда ты не вернулся домой. Позвонила мне.

— Я искал Дору, Эндрю. Шёл по запаху её духов.

— Духов?

— Яблочно-грушевый аромат. Её любимые духи. Я чувствую их. Они ведут меня. Я найду её, обещаю.

— Стив, её здесь нет, — Эндрю покачал головой. Стивен посмотрел на него.

— Что ты говоришь! Конечно, здесь её нет, но она где-то есть, в другом месте. Сейчас аромат вернётся ко мне, и я пойду дальше и непременно её найду! Пойдём со мной, Эндрю. У тебя всегда был хороший нюх.

— Стив, её нигде нет, — медленно произнёс Эндрю. В углу глаза у него что-то блеснуло. «Что с ним? — недоумевал Стивен. — Эндрю никогда не плачет».

— Ты мне не веришь. Но я найду её, вот увидишь!

— Не найдёшь. Пойдём домой, — Эндрю взял было Стивена за руку, но тот резко его оттолкнул.

— Найду!

Они долго смотрели друг на друга. Стивен усиленно дышал, пытаясь успокоиться и найти нотки аромата в воздухе. «Почему он мне не верит? Почему не хочет искать вместе со мной, ведь он её брат тоже!»

— Стив… — мужчина снова попытался взять брата за руку.

— Даже не начинай, я найду её.

— Стив, Дору…

— Стой. Молчи! — Стивен принюхался и с радостью в голосе воскликнул: — Я чувствую его. Аромат духов. Так ты со мной?

— Нет. Послушай же, Стив. Дору похо…

— Но ты же её брат! Ладно, я пойду и найду её. С тобой или без тебя. Скажи маме, что её ждёт сюрприз, — Стивен широкими шагами пошёл вперёд, задев плечом Эндрю.

— Дору похоронили два дня назад!

Стивен бросил взгляд на брата, не придав значения его словам. «Я всегда был ближе к тебе, Дора, чем Эндрю. Пускай этот зануда ждёт нас. Мы скоро вернёмся, проказница Дора, а он покраснеет от стыда. Попросим маму испечь морковные кексы. Ты же так их любишь. А духи у тебя вовсе не противные. Даже очень хорошие. Прости», — думал Стивен, удаляясь дальше и дальше от брата. Тот что-то кричал вслед, но мужчина ничего не слышал — в ушах раздавался смех сестры.

Связь

Маленькая кисть, обтянутая загорелой сухой кожей и голубыми узорами вен, потянулась к айфону. Луч солнца, пробившийся из щели между тяжёлыми шторами, сверкнул, попав на красный рубин на среднем пальце. Указательный палец медленно набрал номер. Кисть крепко прижала телефон к уху.

Через мгновение другая кисть, гладкая, мясистая, с короткими грязными ногтями потянулась к завибрировавшему смартфону. Большой палец помедлил пару секунд, с брезгливостью посмотрел на цифры и, решившись, нажал на зелёный кружок.

— Да, я вас слушаю.

— Здравствуй, сынок. Это мама.

— Мама?

— Да, милый, это я. По голосу не узнал? Богатой буду *смех*.

— Как ты нашла мой номер? Я же сменил симку, а с нового не звонил тебе.

— Твоя подруга дала. У неё был такой злой голос. Я даже не ожидала. Вы поругались?

— *чуть слышно* чёрт побери!

— Что-что, дорогой? Плохо слышно.

— Ничего. Кхм. Так, повздорили немного. Зачем ты звонишь?

— Как это — зачем? Узнать, как у тебя дела, сынок. Или матери уже нельзя позвонить собственному ребёнку?

— *молчание*

— Алло, алло? Ох уж эта связь! Вечно пропадает, сколько денег за неё не плати.

— *вздох*. Да-да, я здесь. Я тебя слушаю. Связь и вправду никчёмная.

— Как твои дела? Что у тебя нового?

— Всё нормально. Нового ничего.

— Как на работе?

— Тоже нормально. Если честно, я не могу говорить.

— Почему?

— Работаю. Занимаюсь одним серьёзным проектом.

— Опять со своими древностями возишься. Нашёл же занятие! Неужели это не может подождать?

— *молчание*, *вздох*. Не может.

— Даже пару минут не можешь с матерью поговорить… В прошлый раз ведь обещал звонить два дня в неделю после работы.

— Ну что ты опять начинаешь! Я как раз после работы и собирался тебе позвонить.

— Эх, сынок. Нельзя же так. Для тебя работа всегда была важнее нас с отцом.

— Мне нравится то, что я делаю. Мы уже ни р…

— А мог бы сидеть на месте отца, в своём собственном кабинете, получать большие деньги…

— Мы уже ни ра…

— Стал бы генеральным директором в компании, носил бы дорогой костюм и ел бы в ресторане. Но нет, ты с детства был упрямым ребёнком! Ни с того, ни с сего решил стать археологом. Вот и стал, и что же? Сидишь в своём институте, в черепках ковыряешься…

— Мы уже ни раз это обсуждали! Сколько. Можно. Об этом. Говорить?!

Морщинистая кисть дрогнула.

— Как ты разговариваешь с матерью? Где твоё уваже…

— Отец только и делал, что сидел на жопе ровно, орал на подчинённых и чужие деньги по карманам тырил. Вот это работа, я понимаю! Зато в тепле. Всё прилично, крупная компания. Деньги на шлюх тратить можно, по отцовским стопам идти.

— Сынок, послу…

Гладкая кисть резко отдернула телефон от уха, большой палец со всей силы нажал на красную кнопку.

Морщинистая медленно положила смартфон на подлокотник и задрожала. Другая кисть схватила её и попыталась унять дрожь. Затем обе потянулись вверх, опустились — мокрые.

Кисть с короткими пальцами сжалась в кулак. Разжалась — на ладони осталось четыре белых следа. Сжалась. Разжалась. Легла на колено, вжалась в шершавую ткань брюк. Расслабилась. Взяла телефон в руки.

— Да? Это ты, сынок?

— Извини, я не хотел срываться. С самого утра настроение ни к чёрту.

— Да ничего… Ты знаешь, как я любила твоего отца.

— Знаю. Так сильно, что позволяла ему до самой смерти спать с бабами.

— И мне больно слышать от тебя, его сына, такое. Особенно про шл… ты понимаешь. Я его очень любила. И тебя люблю.

— *вздох* *молчание*.

— И что ты молчишь, сынок? Алло? Опять связь…

— Это не связь. Всё в норме. А что говорить-то?

— О себе. Или мог бы узнать, как у твоей матери дела.

— Хорошо. Как дела?

— Хуже некуда, сынок, хуже некуда…

— *молчание*.

— Я рассказывала тебе, что плохо себя чувствую?

— Да, кажется.

— Я ходила вчера к врачу… лучше тебе приехать.

— Зачем?

— Такое по телефону как-то не обсуждается. Не по-человечески.

— У меня нет времени. Дел выше крыши.

— Да хотя бы на полчасика. Ни больше.

— Правда, не могу. При всём желании. Даже дышать не успеваю.

— Но нельзя же так себя мучить, милый! Когда сможешь меня навестить?

— *молчание*. Через месяц, может быть, смогу заскочить.

— Через месяц?.. Так долго. Я очень давно тебя не видела, сынок. Как отца похоронили, так и не видела. Соскучилась. А так бы посидели. Я тебе чай бы сделала, посмотрела на тебя. Да и уехал бы.

— Ничего не могу поделать. Работы невпроворот.

— *вздох* Дал бы часть работы кому-нибудь другому.

— Ну как будто кто-то с радостью начнёт делать что-то за меня! У всех и так дел куча. Да и что случится за месяц? Ладно, мне уже пора идти.

— До свидания, сынок. Я тебя люблю.

— *гудки*

Спустя время гладкая, мясистая, с короткими грязными ногтями кисть потянулась к смартфону. Большой палец нажал на иконку «Вызовы». Пролистал вниз. Остановился напротив номера. Знакомый. Чуть помедлив, нажал. Рука приложила телефон к уху.

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

Ключи

Считаю: сорок три… сорок четыре. Морщусь и стараюсь поменьше дышать. Боже, ну и запах! Соседи с псиной своей. Не подъезд, а газовая камера! Останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, одной рукой схватившись за перила, другой — за резко кольнувшее сердце. Нельзя так сразу взять и привыкнуть после десяти лет совместной жизни на первом этаже.

Жаль, что она меня не видит. А то удивилась бы, как «сопляк долбанный» ещё не помер от такой нагрузки с его «ниочёмным здоровьем». Я не против даже такого внимания с её стороны. Очень этого не хватает.

Боль проходит. Поднимаюсь дальше. Наконец-то, заветная пятёрка на двери! По привычке иду направо, и меня чуть не ударяет по лбу открывшейся дверью.

— Извините, ошибся. Извините, — смущенно мямлю удивлённому соседу, поворачивая влево. Запускаю руку в карман, чтобы достать ключи.

А ключей нет — так и застываю на месте.

— Не понял, — нечаянно произношу вслух и оборачиваюсь: сосед стоит у своей двери и смотрит на меня. Откашливается и спускается, оборачиваясь. Ещё не привык.

Но где ключи?

Не обращая внимания на участившийся пульс, хлопаю себя по второму карману, ощупываю ткань изнутри, залезаю во внутренний — ничего. Выворачиваю карманы брюк — чуть не порвал — на пол высыпаются крошки и свёрнутые в комочки автобусные билеты. В надежде проверяю ещё раз все подкладки на дырки. Дырок нет. Ключей — тоже.

Мысль, такая ясная и очевидная, бьёт по лицу: потерял.

«Идиота кусок», — раздаётся в ушах строгий голос.

Тупо смотрю на дверь. Живот сводит от голода.

Где я их потерял? В автобусе, когда доставал мелочь? Нет, она в другом кармане была. Вроде. А может, когда снимал куртку с вешалки, ключи случайно упали, я и не заметил? Да услышал бы звон. Наверное.

Может, на улице выпали и сейчас валяются в какой-нибудь луже? Обрадовавшись этой догадке, быстро спускаюсь и выхожу из дома. Фонари еле-еле освещают тёмные улицы. Иду по пути, которым вернулся с работы, пристально всматриваясь себе и людям под ноги.

Остановка. Пытаюсь вспомнить, на каком именно автобусе приехал: номер и цвет. Не помню.

В кармане жужжит телефон: 0% зарядки. Смотрю, как меркнет экран.

Вот только дождя не хватало! Падаю на скамейку под навес и тупо смотрю на проезжающие машины. В отчаянии понимаю, что, похоже, придётся провести тут ночь. Голова болит от голода и напряжения.

Может, позвонить хозяйке квартиры, чтобы запасные дала? Да не, пожилой человек, ночь на дворе, неудобно беспокоить. Подумает ещё, что напился, вот и потерял. Ещё и выгонит. Не вариант.

У Игоря, друга с работы, и так дома семеро по лавкам.

Громко вздыхаю. Больше и пойти не к кому.

Если только напроситься к Насте.

Озаряет мысль. Встаю, но тут же сажусь обратно. Нет, бред какой-то. Не пустит. От развода ещё не отошла.

Конечно, сам виноват. Ни красоты, ни ума, ни работы «приличной». Пять лет в дворниках как сократили с завода. Всё обещал найти место получше. Не нашёл. Не такой ей нужен. Да и замуж по глупости вышла. Не знаю, что она во мне тогда разглядела.

Ещё беременность эта. Выкидыш. Как плакала, бедняжка. Говорила, что знать меня не хочет, что ненавидит. Я и согласился на развод, чтобы не мучить её. С глаз долой, из сердца вон. А ведь я всё ещё люблю её и мучаюсь вины в произошедшем.

А если спит? А тут я заявлюсь. Неудобно. И что сказать-то? «Привет, Настенька, можно у тебя переночевать, я ключи потерял»? Дураком назовёт и дверь захлопнет — в этом я уверен.

Дождь усиливается и косыми струями попадает внутрь остановки. Вздрагиваю от забравшегося под куртку холоднющего ветра и прижимаю к груди колени.

Да прогонит, точно прогонит. Или всё-таки пожалеет? Живёт ещё рядом совсем. Да и не чужие же всё-таки. Хоть и развелись.

От холода уже немеет лицо. А в квартире уютно, тепло. Настя увидит мой жалкий вид и пустит, может даже поесть разогреет, мечтаю я. Была ни была.

Чистый подъезд. С удовольствием втягиваю запах свежей краски. Вот и она, родная светло-деревянная дверь. Берусь за ручку — так непривычно. Будто чужая, будто не от двери в квартиру, где я прожил несколько чудесных лет. Хотя почему «будто»? И вправду ведь, уже чужая.

Переступаю с ноги на ногу: уверенности как ни бывало. Но обратно идти нет смысла. Дрожащим кулаком стучу несколько раз и слышу мягкие звуки шагов.

— Кто там? — раздаётся сонный голос.

Как давно я не слышал этот голос! Пару секунд стою с открытым ртом, как рыба.

— Кто там? — недовольно повторяет она.

— Настя, это я. Открой, пожалуйста.

— Что ещё за хрень? — Настя слегка приоткрыла дверь.

От её вида сжимается горло. До чего же красивая! Шёлковая сорочка — подарок от меня. При мне ни разу не надевала. Волосы завиты и растрёпаны. Странно, обычно с прямыми ходила.

— Петя? Какого хрена ты припёрся посреди ночи? — спросила Настя, всё ещё недоумевая спросонья.

— Настя, у меня беда, — сжимаю мокрые пальцы. Не пустит.

— Вали домой, Петь, — женщина тянет дверь на себя.

— Я бы свалил, но не могу, — в порыве хватаюсь за ручку. Дурак, что я творю? — Я ключи потерял, Насть.

Смеётся, но дверь не закрывает.

— Да как ты голову не потерял до сих пор, ей-богу! И чего ты от меня хочешь?

— Пусти переночевать. Пожалуйста. Утром уйду.

— Ещё чего-нибудь? Я вообще-то не одна тут живу, — говорит она, пряча завиток за ухо. И только сейчас замечаю огромные ботинки на полке для обуви, серую куртку на вешалке. Слышу храп из спальни. Нашей спальни. Другой на моём месте заревновал бы. Но я могу её понять. Ведь уже два месяца прошло, а такой женщине тяжело одной.

Настя молчит, ждёт реакции.

— Вот оно что… А может твой, эм, — запинаюсь, но заставляю себя произнести это слово, — муж не будет против? Я на раскладушке лечь могу. Хоть в коридоре.

— Не расписаны мы ещё, — надевает упавшую лямку на плечо. — Что же ты в гостиницу не пойдёшь?

— У меня денег нет, — тихо отвечаю я.

Настя закатывает глаза, громко вздыхает. Наверняка думает, какое я ничтожество.

— Господи, за что? — спрашивает она у потолка и опускает глаза на меня. — Я бы дала тебе денег, да ведь потеряешь.

Молчу, зачем-то разглядывая палас.

— Ладно, хрен с тобой. Пойду спрошу. Не дай бог Андрей после этого от меня уйдёт, я тебя… — показывает кулак и уходит в спальню. Я спокойно выдыхаю.

Храп прекращается. Слышу ласковый голос: «Андрюша», «бывший припёрся», «на одну ночь, утром уйдёт», и мужской недовольный мат, от которого в страхе передёргивает: «тронет тебя хоть пальцем, убью обоих».

— Закрой за собой дверь, — говорит Настя, появившись в коридоре. — Раскладушка на балконе. Сам стели, знаешь, где что лежит.

— Да-да, конечно. Спасибо, спасибо, — благодарно тараторю я, но она уже ушла в спальню. Снимая мокрую куртку, нащупываю что-то твёрдое на передней стороне. Небольшой кармашек на липучке, совсем неприметный. Открываю — ключи. Целые и невредимые. Так и застываю на месте и вдруг вспоминаю: сам же туда и положил. А потом запаниковал и не заметил. Вот ведь балда.

— А я нашё… — начинаю и тут же сам себя обрываю.

— Чего ты там бормочешь? Особое приглашение нужно? — вновь появившись, тихо ворчит Настя. — Вырубай свет, мешает!

Незаметно засовываю ключи обратно. Стелю раскладушку рядом с открытой дверью спальни. Ложусь и любуюсь округлой фигуркой Насти, лежащей на краю. Рядом храпит её новый, Андрей. А меня ругала за храп. Сейчас лежит, даже не ворчит. Похоже, любит его, бережёт.

Кажется, он хороший человек, раз Настя с ним живёт. Уж получше меня точно. Вон как он её обнимает — мне не давала. Ну ничего, сам виноват. Главное, чтоб он любил её, а она — его. И я даже совсем не против.

Заворачиваюсь в одеяло и глубоко вдыхаю родной запах квартиры, наполняющий теплом. С приятной ностальгией всматриваюсь в проступающие из темноты очертания предметов. Вспоминаю, где что стоит. А ведь всё сами обставляли, вдвоём.

Когда мы только поженились, улыбка не сходила с Настиного лица. Она называла меня Петюшкой и целовала по утрам в нос, а я осторожно гладил её маленький лоб, не веря, что могу делать это когда вздумается. Я и теперь всё бы отдал за эти поцелуи и прикосновения.

Мне подумалось, что, если Андрей уйдёт от Насти, я предложу ей съехаться. Заживём по-старому. Можем даже не расписываться, лишь бы быть рядом с ней. Найду «нормальную работу», буду цветы каждый день дарить — всё сделаю для своей Настеньки.

Воображаю, как целую мягкую щёку, беру за крохотную кисть и спрашиваю, как прошёл день. Она мне рассказывает, делится, улыбается или хмурится, а я внимательно слушаю, качаю головой и обнимаю за плечи.

Вспоминаю мельком ключи. Как же хорошо, что я их сперва потерял, иначе не лежал бы сейчас рядом со своей женой, не слышал бы её дыхания. От этих мыслей становится тепло и спокойно на душе. Глаза сами собой закрываются.

На границе с горизонтом

Вдали, у кромки океана, неизвестный поджёг небо. Сперва огонёк был слабым — пара дождевых капель легко погасила бы — но, подхваченное лёгким дыханием тёплого солёного воздуха, он становился больше и выше. Местами небо мерцало бесчисленными искрами — так оно было раскалено. А чуть в стороне стояло, наслаждаясь набирающим силу пожаром, Солнце, созерцая происходящее.

Чем выше языки пламени, тем ниже Солнце. Оно как бы говорило: «Я виновник этого вечного, ежедневного торжества, в нём и погибну». И вместе с собой светило уносило в океан цвет ясного неба — чистейший голубой на верхушке переходил в яблочно-зелёный, затем вовсе терялся в золоте и меди.

Солнце утонуло в океане, блеснув на прощание уходящему дню. Солёные воды стали глубже и темнее.

С противоположной стороны из них появилась свежая Луна. Стоило ей осветить сиянием небо, как открыли заспанные веки звёзды и приветливо замигали небесному другу. Луна по-хозяйски села на место и посмотрела вниз, на спящие волны океана, выливая на гладь серебро.

На берегу сидел на мягком песке человек и грел ладони у костра, медленно переворачивая и потирая время от времени. Во его взгляде, направленном в центр очага, в черных зрачках отражались огненные языки, но видели ли они само пламя?

Человек перебирал воспоминания, точно ракушки, пытаясь отыскать под раковиной гладкий перламутровый шарик. Тщетно.

Собственная жизнь казалась ему ракушкой: с виду красиво, а внутри пустота среди гладких переливов стенок, которые создали для него и до него.

Сначала в ракушке была жизнь. Но только сначала — чем дольше раковину омывало морское течение, тем хуже становилось содержимое. Гнило, превращаясь в речной ил. Источало тошнотворный запах, отпугивая всё чистое на пути.

Невинную и юную, он встретил девушку на берегу океана. Она смотрела вдаль, будто стараясь заглянуть за горизонт. Волны медленно ласкали её ноги. Человеку захотелось раствориться в солёной воде, чтобы так же прикасаться к гладкой коже. Взгляд друг на друга — волны мгновенно замерли.

Человек каждый день приходил на берег к преданно ожидавшей девушке. Вместе они любили друг друга. Иногда она приводила человека в свой шалашик и поила травяным чаем. А потом он возвращался во дворец с десятком молчаливых слуг.

Здесь человека ждали требования, а не забота и внимание. Положение, статус, обязанности сжимали в тисках. Но ему нравилось блестеть в богатстве, привлекая внимание, шутить и врать ради собственной выгоды. В часы веселья и довольства он забывал возлюбленную, берег, шалашик. Человек отдавался напудренным улыбкам и затянутой в корсеты лжи.

Вскоре он возмужал. Настала пора жениться. Человек пришёл к океану и предложил девушке стать его супругой, жить весело и беззаботно вместе во дворце. Отказ — ей претило существование в холодных и мёртвых чертогах. Человек твердил, что она вдохнёт жизнь в многочисленные мрачные комнаты, но той не хотелось чувствовать себя заложницей. Уговоры становились тщательнее, слова красивее, но без результата. В конце концов, человек не выдержал и закричал на возлюбленную, сам не разбирая, что говорит. Она молча выслушала, и когда он тяжело задышал, протянула руку к распалённой гневом щеке. Человек ударил её. Девушка пристально посмотрела на него, развернулась и ушла, не сказав ничего в ответ.

Человек вернулся во дворец. Женился. В первые дни брака, борясь с бессонницей на пуховой перине, он вспоминал запах солёной воды, шелковистую гладкость кожи, жар поцелуев и с трудом забывался в нелюбимых объятиях.

Вскоре человек остался один. Сутки напролёт бродил по лестницам, коридорам, меж гобеленов и витражей. Балы больше не радовали. Гости и слуги казались застывшими статуями с одинаковыми лицами и душами. Он злился на них, на себя, но не на неё — думая о бывшей возлюбленной, человек улыбался.

Всё чаще он забывался за бутылкой вина. Терпкой, обманчиво сладкой волной оно принесло к началу — к океану. Возле пляшущего в загадочном танце огня человек и сидел сейчас.

Он порывисто, громко вздохнул так, что услышала даже Луна и встревоженно посмотрела на него, но успокоилась, обняв его тоску светом. Рядом стояла простая деревянная лодка. Человек засыпал костёр песком — огненные искры возмущённо запрыгали, крича, что им не дали закончить танец. Но человек был равнодушен. Не чувствуя сил в руках и ногах, он с трудом вытолкал лодку с берега, залез в неё и, загребая веслом тёмную воду, выплыл в океан.

Над ним распростёрлось в бесконечности тёмно-синее далёкое небо. Человек будто находился меж двух океанов, отражающих один другой. Две бескрайности, две глубины и он, мелкий и незначительный.

Человек лёг на дно лодки. Волны подхватили и принялись ласково убаюкивать судно. Ветер едва касался кожи.

Человек закрыл глаза и тут же увидел возлюбленную. В груди потеплело и заболело одновременно. Но назад пути не было. Он отдал себя судьбе и океану, по волнам которого не спеша плыл в неизвестном направлении.

Через несколько часов, когда Луна неуклюже, сонно уходила за горизонт, а звёзды в печали засыпали, из воды радостно сверкнуло Солнце. Его широкая и яркая улыбка стёрла последние мазки темноты на небе, разбавила воду в океане. Волны приветливо зашумели в ответ, набегая друг на друга в попытках помахать Солнцу. Им ничего не мешало — лодки на их поверхности уже не было.

Две

Деревянная колыбель раскачивалась из стороны в сторону.

Вперёд. Назад. Вперёд. Назад.

Зоя сидела рядом и качала её. Пустыми глазами женщина смотрела перед собой и напевала под нос старинную песню, слова которой тяжело было различить: перекрывал натужный детский плач.

Сколько он уже раздавался, ударяясь о стены этой бедно обставленной комнаты? Неизвестно: настенные часы уже два года сломаны. Время для женщины, как и остальное вокруг, кроме крохотного тельца в колыбели, покрытого красными пятнами, потеряло значение.

Ни чай, ни молоко, ни свежий воздух, ни воззвания со слезами к Богу не помогали: алых пятен на мягкой коже становилось больше. Скарлатина жгла ребенка изнутри. У Зои осталась только надежда на чудо. Надежда и дикая усталость.

Глаза женщины слипались, рука ослабевала, колыбель останавливалась. Тогда младенец — от недовольства или от боли — кричал ещё громче. Зоя вздрагивала, пару секунд недоумённо смотрела на сына и принималась качать колыбель с большей силой. Вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад.

Порой ребёнок засыпал. Зоя облегчённо выдыхала, убирала мокрую прядь с глаз и с нежностью смотрела на него. Она хотела погладить его пухлую щёку, но боялась дотронуться, боялась потревожить хрупкий сон. Женщина медленно толкала колыбель, наслаждаясь тишиной, пока сын не заходился в очередном приступе надрывного кашля.

Когда голубоватый свет, лившийся с улицы, погас, и комната постепенно заполнилась темнотой, взгляд Зои по-прежнему падал на окно, но ничего не замечал. Ничего и никого. Поэтому женщина вздрогнула, когда среди привычного вопля отделился глухой стук в дверь.

Женщина вздрогнула, но осталась сидеть на прежнем месте, пытаясь понять источник звука. Только когда постучали ещё раз, вскочила, чтобы открыть.

— Здравствуй, дочка, — голос старухи звучал ласково. Зоя с подозрением свела брови и осмотрела незваную гостью: пожилая женщина в тёмной заплатанной накидке, с грязно-серыми волосами, космы которых падали на сморщенное лицо, стояла, опираясь дрожащими пальцами о палку. Таких в деревне было полно, но эта старушка была незнакома.

— Вам чего? — спросила Зоя, скрестив руки на груди. — Денег не дам, сами с хлеба на воду едва перебиваемся.

— Да мне не деньги нужны, милая, что ты. Мне бы только водицы испить стакан, а то вся измучилась, пока шла. Не откажи в такой милости, дочка, — старушка подошла ближе ко входу. Женщина предостерегающе упёрлась рукой в дверной косяк. — Чу! Неужто дитё твоё так надрывается?

Зоя прислушалась: из глубины дома до неё долетел плач ребёнка. Нужно идти к нему.

— Обождите здесь, щас вынесу.

— Бедненький, маленький, — причитала старушка. — Чать, не болен ли он у тебя?

— Ждите здесь, — не заметив вопрос старушки, женщина уже отвернулась, чтобы зайти в дом, как почувствовала на плече руку.

— Позволь мне, дочка, внутрь зайти. На улице ветрище злой поднимается, а я старая, меня даже лёгкое дуновение в могилу свести может. Дай мне обогреться у тебя пару минут. Авось с дитём помогу тебе, я же не просто так из деревни в деревню хожу — людям помогаю. Не побрезгуй.

На улице действительно сильно похолодало. Зоя плотнее закуталась в шаль. Она медлила: была наслышана от односельчан, будто богомолки, знахарки и прочие странницы приходили к ним в дома за помощью, а оставляли в знак благодарности проклятия: у одного на следующий день куры все разом умерли, у другого пожар случился, у третьего жена в реку бросилась. Но старуха так по-доброму смотрела, будто и вправду хотела помочь.

— Ладно, заходите.

— Вот спасибо, милая, спасибо, — тараторила старушка, заходя в дом.

Женщина заметила, что внутри стало как будто светлее, хотя на улице уже было темно, а свечи она не зажигала. Зоя прошла в комнату и удивлённо приоткрыла рот: её малыш лепетал и улыбался беззубым ртом, во всю глядя на ласкающую его старушку. Женщина впервые за долгое время почувствовала облегчение. Она налила воды и протянула стакан старухе.

— Кто это у нас такой расхороший? — продолжила сюсюкаться с ребёнком старушка, выпив воды. — Чать, глазёнки не мамкины, а от папки. Да, маленький? Вырастешь, будешь таким же сильным, как отец. Ух ты мой красавец.

— Да, отец у него сильный, — гордо промолвила Зоя.

— Что ж ты не уберегла сынка своего, дочка? — обратилась к ней старушка, прищурившись. — Стыдно такое сокровище ни холить, ни лелеять.

— Да вот как–то так, — виноватым голосом ответила женщина.