Бесплатный фрагмент - Никогда ты не будешь майором

В романе прослеживается нелёгкая, порой драматичная, судьба его героя Виталия Абрамова, который прошёл сложный путь своего становления, начиная с уличного подростка до курсанта военного училища, от офицера до гражданского инженера, от капитана Советской армии, которому не суждено было стать майором, до израильского бизнесмена.

Автор выражает глубокую признательность Геннадию Шлаину, взявшему на себя труд редактирования рукописи романа.

Все имена и фамилии, названные в этой книге, являются вымышленными, а любые совпадения — случайными.

Глава 1

Базис и надстройка

Виталий проснулся от заунывного скрипа тормозов локомотива, который приближался к полутёмной платформе очередной станции. Расплывчатые блики фонарей вокзального дебаркадера боязливо врывались в поездное окно. Они едва заметно освещали отсек общего вагона, на одной из голых полок которого спал Виталий. Спёртый воздух поездного пространства обволакивали запахи пота, рвоты и ещё чего-то грязного, сырого и несмываемого. Почти весь вагон был заполнен демобилизованными солдатами, которые ехали в колыбель революции, город-герой Ленинград. Однако в данный момент колыбелью им служили жёсткие скамьи, полки и грязное подобие коврового покрытия между отсеками вагона.

— Станция Дно, — полупьяным голосом выкрикнула нетрезвая проводница, которую бравые выпускники советских вооружённых сил успели угостить самогоном, раздобытым в белорусской глубинке, где дислоцировался их гарнизон.

— До Питера ещё четыре часа, — сказал сам себе Виталий, — долгие четыре часа терпеть разящий запах пота кирзовых сапог и раздражающий храп доблестных защитников Отечества.

Ещё вчера вечером, в Минске, Виталий чуть ли не в последнюю минуту, запрыгнул в этот «дембельский» вагон, не подозревая в каких антисанитарных условиях ему придётся провести ночь. В голове всё время крутилась мысль, что именно такими солдатами ему придётся командовать после окончания офицерского училища, в которое он как раз и ехал поступать.

…Впрочем, обо всём по порядку. Согласно паспортным данным Виталий Михайлович Абрамов, мордвин по национальности, 1952 года рождения, безотрывно прожил все свои семнадцать лет в городе Минске. Баскетбольный рост, широкие плечи, очаровательная улыбка во все тридцать два белоснежных, не тронутых кариесом, зуба придавали симпатичному брюнету такой вид, который спустя два десятилетия назовут «мачо».

На самом деле, анкетная информация, изложенная в краснокожем и серпастом документе, полученныму Виталием в милицейском учреждении белорусской столицы год назад, была не совсем достоверна. Это мягко говоря. Если же повысить тональность разглашения истины, то его отца звали не Миша, а Мойше с, часто встречающейся в антисемитских анекдотах, фамилией Абрамович. Не надо было быть специалистом по социальной лингвистике, чтобы понять, что, отец Виталия, Мойша Гершкович Абрамович, не имел никакого отношения к финно-угорскому этносу, к которому принадлежат мордвины. Даже коню, как любил выражаться учитель физкультуры в родной школе, было понятно, что его родитель был из семитского племени, которое на просторах его родины представляли евреи. Ранее в паспорте отца, полученная от предков национальность, настоящие фамилия и имя отчество были истинными. Однако война с фашистскими захватчиками внесла в эти данные старшего сержанта Абрамовича незапланированные коррективы. В конце войны, после тяжёлого ранения, отец Виталия попал в тыловой госпиталь города Саранска, имевшего статус столицы советской Мордовии. Его документы были утеряны при эвакуации с поля боя. При выписки из госпиталя он, принимая во внимание антисемитизм в СССР, слегка подкорректировал свои автобиографические данные. Сговорчивый писарь, волею случая тоже оказавшийся представителем еврейской национальности, помог чернявому сержанту стать Михаилом Абрамовым, приняв от него в знак благодарности бутылку водки и продуктовый набор. С этого памятного дня прошло уже почти четверть века, а документное преступление так никем и не раскрылось. Только вот незадача: когда иногда одноклассники спрашивали у мордвина Виталия название столицы его, якобы родной, автономной республики, он невпопад называл то Чебоксары (Чувашия), то Ижевск (Удмуртия), а иногда даже никому неведомый город Элиста (Калмыкия). Вот такой был мордвин Абрамов, не помнивший, а скорее даже не знавший, столицу Мордовии.

Мойша Гершкович, добывший сыну национальность неведомого ему народа, был богатырского сложения и до переезда в Минск работал кузнецом на одном из заводов рабочей окраины Гомеля. Здесь судьба преподнесла ему подарок в виде продавщицы бакалейного магазина, рыжеволосой красавицы, Ирочки Гофман. Прелюдия любви атлетически сложенного кузнеца и фигуристой, умеренно пухленькой, сотрудницы гастронома длилась недолго: буквально через месяц они поженились. Через год Ирина закончила торговое училище, и они переехали в Минск в просторную квартиру её бабушки на площади Якоба Коласа. Новоявленного Михаила без проблем приняли на тракторный завод, а энергичная и умненькая жена устроилась продавцом в центральный универмаг, поступив при этом на заочное отделение торгового института. Через год после приезда в Минск родился почти пятикилограммовый бутуз Виталик. А ещё через два года так случилось, что резко ухудшилось здоровье его отца. Он перенёс два тяжёлых инфаркта, а третий переместил его на городское кладбище под непонятным названием Колодищи.

Виталию было всего три с половиной года. Бабушка умерла ещё раньше, и так получилось, что он рос сам по себе под не очень зорким оком своей любимой и всегда занятой мамочки. Настойчивая родительница тем временем закончила, по её образному выражению, свой «торговый Гарвард», получив «хлебную» специальность товароведа. Карьера молодого специалиста Абрамовой продвигалась, если и не по часам, то уж точно по дням. По окончанию института она сразу заняла должность заведующей секцией универмага, а уже через несколько месяцев руководила мясным магазином возле Комаровского рынка. Ещё через два года вернулась в ЦУМ, но уже в должности коммерческого директора. При этом деловые связи с нужными людьми во всех областях городской инфраструктуры росли в быстрой прогрессии, которую математики называют геометрической. Так что в короткое время Ирина Аркадьевна Абрамова создала солидный финансовый базис для успешного воспитания своего сына. Её карьерный рост отразился в безбедном детстве и обеспеченной юности Виталия. Самые лучшие игрушки, которые обитали только в закрытых подсобках «Детского мира», окружали его в малолетстве. В школьные годы к обыденным детским вещам добавлялась модная одежда, дорогой велосипед и далеко не мелкие деньги на карманные расходы.

Созданный неутомимой матушкой базис являлся понятием экономическим, именно он обеспечил Виталию благополучные детские годы. Что же касается надстройки, которую философы относят к категории нравственной, то она не очень-то соответствовала материальному фундаменту. Это ведь атрибут, который надо закладывать с детства или, проще говоря, воспитывать. Как раз на это действие у Ирины Аркадьевны не хватало драгоценного времени. Большая его часть растворялась в быстротекущей занятости рабочих буден. Вечерний досуг тратился не на общение с сыном, а в праздное ресторанно-загульное общение с мужчинами, недостатка в которых она никогда не испытывала. В один из летних солнечных дней мама Виталия выехала на отдых с одним из своих воздыхателей. На обратном пути из Ялты в Минск её спутник, потреблявший вместо воды массандровские вина, непостижимым образом направил свою презентабельную чёрную «Волгу» на встречную полосу. В результате врачи симферопольской больницы оказались бессильными вернуть к жизни мать Виталия после сокрушительного столкновения с самосвалом. Таким образом, как базис, так и надстройка оказались абсолютно утерянными и бесполезными категориями в последующей жизни Виталия. В одночасье мальчик превратился из вальяжного, знающего себе цену, восьмиклассника в обычного подростка. К нему внезапно пришло осознание того, что всё в этой жизни подчиняется причинно-следственной связи, в которой первое явление порождает второе. Виталий, разумеется, не мыслил этими философскими категориями, но понимал, что с утратой мамочки Иры его будущая жизнь переходила в совершенно другую, далеко не лучшую, фазу.

В просторную их квартиру бесцеремонно вселилась, переехавшая из Гомеля, младшая сестра матери — Рая, которая якобы взяла на себя функции опекуна ещё несовершеннолетнего племянника. Ключевым здесь являлось слово «якобы». Нет, нет, Виталик не голодал и не спал на улице. Но в этом было, пожалуй, единственная заслуга, не очень собранной и совсем нецелеустремлённой, тётушки Раи как «бэби-ситера» черноволосого отрока с пушком будущих усов над верхней губой. По понятным причинам занималась она, в основном, двумя малолетними дочками-близнецами и, лысым от природы, мужем Марком Моисеевичем Мальденблатом.

Несмотря на то, что невзрачный и низкорослый МММ (как окрестил его Виталий) невзлюбил своего видного, атлетически сложенного родственника, он решил принять активное участие в его профессиональном формировании. Это деяние сводилось к тому, что он, будучи завхозом строительного техникума, сумел уговорить директора посодействовать зачислению своего приёмыша на специальность «Строительство и эксплуатация сельскохозяйственных сооружений». В то время белорусская молодёжь не сильно стремилась стать прорабами на, заваленных мусором и грязью, строительных площадках в далёких от цивилизации местах. О конкурсе на эту специальность приёмная комиссия даже не мечтала. Недобор студентов грозил директору неприятностями, поэтому Виталий, для которого вступительные экзамены были не более, как бутафорией, совершенно неожиданно стал студентом этого не очень престижного учебного заведения.

Специальность прораба при возведении сельского клуба, молочной фермы, коровника или свинарника совсем не являлась хрустальной мечтой благополучного детства Виталия. Однако ему настолько опостыла общеобразовательная школа, в которой он проучился восемь лет, что сразу согласился на предложение дядюшки, ошибочно полагая, что техникум — это ворота во взрослую жизнь. На самом деле никакого общего образования школа Виталию не дала. И совсем не потому, что там были нерадивые учителя или советская методика подачи знаний являлась ущербной. По правде говоря, в процессе накопления знаний, юродивым здесь являлся сам Виталий. С самого первого класса уроки письма, чтения и арифметики являлись для него карой небесной. Возможно, это был генетический код, унаследованный от отца, который с шестого класса променял школу на тяжеленую кувалду в деревенской кузнице. Если родителю легче было подковать каурую Савраску, чем решить простое квадратное уравнение, то Виталий уже с первого класса решил, что обобщающее понятие «улица» является более презентабельным, чем букварь, счёты и бесповоротное сидение за неудобной партой. Да и, откровенно говоря, веселее было наблюдать, как во дворе какая-нибудь женщина вычищала мылом свои грязные окна, чем читать по слогам в букваре, набившую оскомину, гениальную фразу «Мама мыла раму». Но, благодаря своей родной мамочке Ире, которая наняла сыночку частных учителей, читать и писать Виталий всё-таки научился. Да и вообще, её стараниями, репетиторы по математике, английскому языку и другим предметам, как гувернантки в купеческих домах, сопровождали Виталия до восьмого класса. В этом ракурсе базис и надстройка, финансы Ирины Аркадьевны и старания частных наставников, согласно диалектическим законам, сливались в единое целое и давали плоды.

Но в надстройку входило ещё и то, что называли обобщающим понятием «улица». Оно вовсе не подразумевало пространство для прохода или проезда между двумя рядами домов. Теоретически «улица» олицетворяла собой некую субкультуру, внутри которой ключевой фигурой являлось звание «пацан». Им наделялся совсем не любой малолетка мужского пола, а лишь тот, который соблюдал неписаные дворовые понятия. Главным атрибутом этих понятий являлись сила, агрессивность, подчинение себе других и способность побеждать в уличных драках и потасовках. Уже в десятилетнем возрасте Виталий являлся малолетним лидером в своём дворе. А в тринадцать — был предводителем хулиганской группировки района, который в «пацановской» иерархии был сродни армейскому взводу. Уже во втором классе Виталий, по настоянию старших пацанов, выкурил свою первую сигарету из пачки с привлекающим названием «Прима», а в третьем стал посещать секцию бокса. Через четыре года он уже был чемпионом города среди юношей в своей весовой категории. Но это заложило в нём не столько рвение к совершенствованию спортивных достижений, сколько желание стать угрозой ровесникам в своём районе. После очередной разборки между двумя районами города, в кровопролитной массовой драке, которую удалось разогнать только с помощью милиции, он стал общепризнанным героем победившей стороны.

Для Виталия быть лидером пацанов было гораздо почётнее, чем авторитетом для тех, кого через два десятка лет назовут «ботаниками». Ведь «ботаника» знало ограниченное количество людей, а предводителей пацанов Виталия почитала не только вся школа, а и молодёжная часть городского района. Несмотря на то, что он учился «через пень колоду», дирекция школы, узнав, что он покидает её коридоры, исправила четвёрку по поведению на единственную пятёрку. По остальным предметам в свидетельстве об окончании красовались одни «тройки».

Наступил первый день занятий в техникуме. Ожидания Виталия, что это учебное заведение будет рангом повыше, чем школа, не оправдались. С первого дня он понял, что никому здесь не интересен. Со второго дня он уразумел, что группа, в которой ему предстояло учиться, состоит исключительно из деревенских подростков, которые совсем не претендовали на регалии пацанов, которые его почитали. Они видели в нём не лидера мужского сословия техникума, а чужака, не умеющего отличить рожь от пшеницы, никогда не доившего корову и не бывавшего на сеансе в сельском клубе, во время которого киномеханик несколько раз заклеивал порванную ленту. Даже руководство техникума смотрело на них, как на сборище неудачников, которым предстояло завышать оценки для благородной цели осуществить халтурное строительство сельских населённых пунктов.

Что такое колхозная «стройшабашка» Виталий увидел уже через неделю после начала занятий, когда их, будущих зодчих советской деревни, послали не на стандартную уборку осеннего урожая картошки, а на строительство ремонтных мастерских для тракторов и комбайнов. Видимо, это было намного важнее, чем уборка корнеплодов, которыми кормилась вся страна и которые невозможно было убрать без помощи школьников, студентов, рабочих и инженеров, отвлекая их на месяц от основной деятельности. Не надо было быть строителями, чтобы моментально понять, как, спустя рукава, нерадиво работали деревенские халтурщики.

Не обошлось и без происшествий. Однокашники Виталия затащили его в местный сельский клуб. Для них, мировоззрение которых закладывалось в деревне, это было привычной забавой. Виталию потешно было смотреть, как, совсем не в такт бойким переборам старой гармошки, нелепо вытанцовывали пары, большинство которых составляли сельские красавицы, вальсировавшие друг с другом. Всё было бы хорошо, если бы одна из них, высокая и неуклюжая толстуха, не заприметила видного городского красавца и которого незамедлительно пригласила на танец. Виталий, который никогда в жизни не прикасался к талии противоположного пола, испуганно развёл руками и еле слышно пробормотал:

— Извините, девушка, я не умею танцевать.

Похоже, что его отрицательный ответ не произвёл должного впечатления на, недавно оторванную от коровьего вымени, доярку. Она схватила Виталия за руку и привлекла к своей убористой груди. Нецелованный юноша впервые в жизни ощутил, исходящий от партнёрши мощный поток непознанной женственности. Когда прозвучал последний аккорд танцевальной мелодии, доярка, не отпуская юношу от своих пышных форм, взглянула Виталию в глаза и, не испытывая ни малейшего стеснения, громогласно промолвила:

— Жду тебя, добрый молодец, на скамейке у реки. Ты мне понравился. Приходи, позабавимся.

Однако до реки Виталий не дошёл, поскольку вместо скамейки оказался в районном отделении милиции. Произошло следующее. Не успел он отдалиться от «кровь с молоком» доярки, как его окружили трое деревенских подростков. Один из них, приземистый толстяк, испуская изо рта самогонный перегар, криво улыбаясь, прикрикнул:

— Давай-ка парень пройдём несколько шагов в сад, поговорить надо.

Будущий строитель не успел возразить, что в его планы как-то не входит беседа с ними, как двое из них скрутили ему руки и завели в темноту за здание клуба.

— Ты, что приехал тут наших девчат кадрить? — проговорил тот же здоровяк, — некрасиво как-то получается.

В тот же момент он с разворота хотел нанести боковой удар по лицу Виталия. На своё несчастье толстопузый не знал, что связался с опытным боксёром. Виталий одним рывком освободился от подельников заводилы, и тут же подставил левую руку, защищаясь, от направленного на него, удара. В ту же секунду правой рукой он нанёс сопернику такой сокрушительный апперкот в челюсть, что тот пребывал в нокауте не менее четверти часа. Уложить на землю двух других было уже делом боксёрской техники, которой Виталий обладал в избытке. Когда подъехал, вызванный кем-то, милицейский газик, избитая троица, не сговариваясь, дала показания, что на них напал городской хулиган, требуя наличные деньги. Куратору группы потребовалось немало усилий, чтобы освободить Виталия от пятнадцати суточного ареста.

По приезду из деревни Виталий сообщил своему дяде Марику, что он не собирается взбираться на строительные леса в деревнях Белоруссии и получать образование в его заведении. В ответ на это Марк Моисеевич криво улыбнулся и протянул племяннику его документы, которые вернул ему директор, получив из милиции письмо о драке в селе.

Виталий пытался вернуться в школу, в которой «чему-нибудь и как-нибудь» всё-таки учился. Но дородная рыжая завуч, не без злорадства, прошипела:

— Скажи спасибо за незаслуженную отличную оценку по поведению, с которой, возможно, тебя возьмут в вечернюю школу.

Завуч не предполагала, что Виталий воспользуется её, пышущим ехидством и желчью, советом. Буквально на следующий день он переступил порог, расположенного напротив его дома, трёхэтажного здания. На его фасаде красовалась вывеска «Школа рабочей молодёжи №35». Без особого труда Виталий отыскал и кабинет с табличкой «Директор Сураев Кирилл Захарович». Хозяином кабинета оказался худосочный лысоватый человечек, который своим ростом не дотягивал даже до плеч высокого Виталия. Он панибратски протянул свою маленькую руку и участливо спросил:

— Чем обязан, молодой человек?

— Хочу учиться в вашей школе, — без обиняков пробасил Виталий, протягивая директору свидетельство о 8-классном образовании.

— Превосходно учились, — не без сарказма похвалил его директор, едва взглянув в школьный сертификат.

— Тем не менее у нас есть ещё вакантные места, — продолжил он, — покажите мне только справку с места работы и паспорт.

— Я пока ещё не работаю, — ответил Виталий, положив на стол директора паспорт.

Открыв его первую страницу, директор несколько раз перевёл взгляд с документа на лицо его обладателя и вдруг радостно выпалил:

— Я с радостью принимаю вас в девятый класс нашей школы. Только, как только устроитесь на работу, обязательно принесите справку.

Он ещё раз зачем-то заглянул в паспорт и снова внимательно посмотрел на Виталия, словно проверяя правдоподобность документа и, крепко пожимая ему руку, мажорно промолвил:

— А вы, товарищ Абрамов, не очень похожи на мордвина. Хотя, кто в наше время на кого похож? Но всё равно, я безумно рад, что мы с вами одной национальности. Будем, как бы это сказать попроще, дружить. Нас ведь мордвинов на почти десятимиллионную Белоруссию всего восемьсот человек.

Нельзя сказать, что на протяжении всей учёбы ученика вечерней школы Виталия Михайловича Абрамова связывала с её директором Кириллом Захаровичем Сураевым крепкая и неразделимая дружба. Однако последний сыграл в судьбе незадачливого великовозрастного школьника совсем неординарную роль. Первым делом директор устроил Виталия подсобным рабочим на тракторный завод. По иронии судьбы он попал в тот же кузнечный цех, где работал покойный отец. Уже не по иронии, а по велению той же Фортуны, он оказался на участке не слесарей-алкашей, а среди тех, кого было принято называть рабочим классом. Не без того, чтобы в день получки они не выпивали общепринятые «сто грамм», но не двести и не триста. Ни один из рабочих участка ни разу не попадал в вытрезвитель, не дебоширил и не пропивал, в ущерб семье, заработанные деньги. В цеху, где непрерывно слышались удары кузнечных молотов о наковальню, где исходил жар от высокотемпературных газовых печей, где беспрерывно шумели гидравлические прессы, гроза городских подворотен Виталий проходил школу жизни. Он ещё оставался главарём дворовой шпаны, нерегулярно, когда вздумается, посещал занятия в школе, но при этом в его «пацанском» сознании начался как бы обратный отсчёт. Значительно уменьшилось количество хулиганских потасовок, уличные драки теперь носили, в основном, справедливый характер, практически прекратился незаконный отъём денег у слабых школьников. Да и вся дворовая жизнь стала носить не криминальный, а скорее озорной и бесшабашный характер.

Кирилл Захарович, который постоянно отчитывал Виталия за пропуски занятий и нерадивую учёбу, был в тоже время направляющей силой в его неуверенных шагах по жизни. Он в немалой степени содействовал тому, что Виталий получил вожделенный документ под названием аттестат зрелости. На самом деле до зрелости, как образовательной, так и жизненной, Виталию было, как до звезды небесной. Однако и здесь директор Сураев немало подсуетился, чтобы значительно уменьшить это расстояние. После торжественной выдачи аттестатов Кирилл Захарович пригласил Виталия к себе в кабинет. Он поспешно достал из книжного шкафа национальный бренд белорусского алкоголя под названием «Зубровка». Водка была хитроумно спрятана за толстыми, известными всем учителям, книгами Антона Макаренко «Педагогическая поэма» и Константина Ушинского «Педагогическая антропология». Подняв лукавый взгляд на высоченного Виталия, он молниеносно разлил содержимое бутылки по гранёным, предназначенным исключительно для воды, стаканам и торжественно провозгласил:

— Давай-ка, сынок, выпьем за твоё вступление в зрелую жизнь. Я желаю тебе хорошего начала и достойного продолжения.

Несмотря на своё уличное времяпровождение, Виталий не злоупотреблял крепкими спиртными напитками и поэтому быстро опьянел. Хмельные водочные пары быстро проникли в мозговые извилины и он еле слышно пролепетал:

— Созрел я, наверное, Кирилл Захарович, благодаря вам. Спасибо! Я не забуду этого.

Директор поспешно приподнялся на цыпочки, обнял Виталия и чуть ли не по слогам произнёс:

— А теперь, дорогой выпускник, попытайся запомнить, что я тебе скажу.

С этими словами он протянул ему голубоватый конверт и, не спеша, продолжил:

— Я написал однополчанину, своему фронтовому другу, рекомендательное письмо, в котором прошу помочь тебе обрести хорошую специальность и вывести тебя, что на простом языке называется, «в люди».

В голове у Виталия на мгновение что-то прояснилось и он, сам не понимая в какой извилине у него это сохранилось, многозначительно пробормотал:

— Это, что-то похожее на роман Максима Горького «В людях».

— Не думал, что ты помнишь это произведение, — удивился директор, — но именно в этой книге аптечный провизор учил Алёшу Пешкова, что «слова — это, как листья на дереве, и чтобы понять, почему лист таков, а не иной, нужно знать, как растёт дерево, — а для этого нужно учиться!»

Вряд ли Виталий прочитал в своей жизни более пяти книг, но, возможно, в порыве «зубровочного» опьянения, сказанное директором задело его. Он хотел было возразить директору и сказать:

— Совсем не обязательно учиться. Вот у нас в кузнечном цехе опытный рабочий зарабатывает больше, чем инженер, который пять лет учился в институте.

Но Кирилл Захарович будто рентгеном облучил его голову, запальчиво прохрипев:

— Вот ты, наверное, думаешь, что кузнецы в твоём цеху достаточно зарабатывают, не получив при этом никакого образования.

— Именно так, — обрадовался Виталий, полагая, что на этом нравоучения директора приблизятся к финишу.

Но Кирилл Захарович и не думал останавливаться, он, глядя в глаза Виталию, поспешно добавил:

— А известно ли тебе, что совсем не зря кузнецы из-за крайне вредных условий изматывающего труда уже в пятьдесят лет уходят на пенсию. Многие из них и до этого возраста не доживают.

— Так случилось и с моим отцом, — поник головой Виталий.

— Так вот, сынок, — не терпящим возражения голосом заключил директор, — завтра же ты подаёшь заявление на увольнение с работы и через две недели едешь в Ленинград поступать в высшее военно-топографическое командное училище.

— На кой чёрт, — неожиданно сорвался Виталий, — мне нужно ваше училище вместе с топографиями, командирами и всей идиотской армией. Мне и на заводе хорошо.

Худосочный директор, словно кузнец кувалдой, с неприсущей ему силой ударил кулаком по столу и, сорвавшись на фальцет, закричал:

— Как смеешь ты, паршивец, называть армию, которая охраняет нас от врагов, которая спасла нас от фашистской кабалы, идиотской.

— Извините, — ухмыльнулся Виталий, вспомнив, что находится не на дворовой площадке, где собиралось районное хулиганьё, — не хотел никого обидеть.

— Так вот, юный мой кузнец, — как ни в чём не бывало продолжил директор, — ты должен понимать, что в нашей стране после окончания института инженер получает зарплату: 100 — 120 рублей, старший инженер: 130 — 140 рублей, ведущий инженер: 150 — 160 рублей, начальники отделов и главные специалисты: 170 — 180 рублей, а оклад молодого лейтенанта, выпускника училища сразу по окончанию составляет 220 рублей. При этом каждые 2—3 года с очередным повышением звания он увеличивается на 20—30 рублей.

При этом монологе директора недовольное лицо Виталия стало приобретать оттенки некоторого оживления. Не обращая ровным счётом никакого внимания на поднимающееся настроение своего воспитанника, он методически добивал его словами:

— Но и это ещё не все. Выпускник училища вместе с офицерским званием получает диплом инженера, и по прошествии двадцати пяти лет службы, куда входят и четыре года учёбы, может выйти в отставку. Получается, что в возрасте чуть более сорока лет бывший офицер будет работать инженером на гражданке, получая при этом вдобавок совсем не маленькую военную пенсию.

Заметив, что его мажорная риторика впечатлила новоявленного выпускника, довольный Кирилл Захарович безапелляционно возвестил:

— Значит так, Виталий, приехав в Питер, находишь это училище, заходишь в кабинет генерал-майора Попова Юрия Владимировича и показываешь ему это письмо. Возражения не принимаются. А теперь, удачи, сынок!

Растроганный Виталий был отнюдь не сентиментальным юнцом, но сейчас ему захотелось обнять Кирилла Захаровича. Но тот, смахивая и скрывая выступившие слезинки из узких карих глаз, отрывисто скомандовал:

— Кругом, шагом марш! И помни — твой девиз: бороться и искать, найти и не сдаваться.

В этот момент Виталий и святым духом не ведал, что в эту минуту Кирилл Захарович заложил в нём ту самую надстройку, которую не успела заполнить мать.

Глава 2

Курсантские будни

Поезд прибыл на Витебский вокзал точно по расписанию. Большие округлые часы на крытом перроне показывали пять утра. Виталий не знал, что это был старейший, самый первый вокзал, России. Даже сейчас его экстерьер ещё дышал прошловековой стариной. Справочное бюро уже было открыто. Времени было много, и он спросил, как пройти к военно-топографическому училищу пешком. Заспанная блондинка нехотя пояснила, что надо пройти по улице Дзержинского до Дворцовой площади, а там любой прохожий объяснит, как идти дальше. Всё путешествие займёт больше часа.

Забросив чемодан в камеру хранения и подкрепившись в станционном буфете ненавистным кофе из цикория и чёрствой булочкой с, вложенной в неё, прошлогодней котлетой, Виталий отправился в путь. Сумеречные ночные блики белой ночи постепенно скрывались в истинном рассвете. Июньское утро заискрилось позолотой куполов питерских храмов, заблестело, влажными от утренней росы, гроздьями парковой сирени и черёмухи, пролилось брызгами многочисленных изящных фонтанов. Через заспанные облака уже прорывались робкие блики восходящего солнца. Многокилометровая улица, по которой не спеша двигался Виталий, заполнялась гулом проезжающих легковушек и трезвоном дребезжащих по мостовой, трамваев. Эта улица являлась собой одной из трёх городских магистралей, расходящихся от Дворцовой площади, через которую ему ещё предстояло пройти. Он пересекал, уходящие в уличное бесконечье, живописные набережные, монументальные, с львиными изваяниями, разводные мосты, легендарные дворцы и соборы. Лёгкий утренний ветерок приятно щекотал лицо Виталия, запах речной свежести приятно обволакивал всё тело и, проникая во внутрь, заставлял забыть, где он находится и зачем он здесь. Один за другим перед ним мелькали таблички с названиями речушек, каналов и мостов, через которые проходила улица, названная в честь российского чекиста. Он проходил через мосты с названиями Семёновский, Каменный и Красный. Они были приурочены к речкам Фонтанка и Мойка и к каналу Грибоедова, которые вносили в сердце Виталия какую-то необыкновенную сумятицу. Этот душевный хаос, в свою очередь, вызывал у него, невиданное ранее, восхищение от фееричности увиденного. Виталий по складу характера никогда не был романтиком, лиризм и сентиментальность никогда не туманили его естество. Но когда он подошёл к Дворцовому мосту, который связывал берега Большой Невы, то почувствовал своё присутствия в волшебной сказке, которую ему раньше никто не рассказывал. С него открывался завораживающий по красоте пейзаж центра города с величественным Зимним дворцом, Адмиралтейством, куполом Исаакиевского собора, шпилем Петропавловской крепости и стрелой Васильевского острова. Такая сказочная панорама преследовала его по всему пути, пока не подошёл к улице с непонятным названием Красный курсант. Тут, на одном из старинных зданий, он и обнаружил неброскую вывеску «Высшее командное военно-топографическое училище».

Уже через четверть часа Виталий отыскал на третьем этаже кабинет с табличкой «Начальник училища генерал-майор Попов Ю. В.». Всё в точности совпадало с тем, что говорил Кирилл Захарович. Виталий Абрамов был не из робкого десятка, однако топтался у двери уже добрые пять минут, не осмеливаясь не то, чтобы зайти в кабинет, а даже постучать. Никогда в жизни он не только с генералом не разговаривал, а даже с капитаном или майором не вступал в беседу. Неизвестно, сколько ещё времени он бы промаялся у двери, но она неожиданно отворилась, и из неё вышел высокий, с благородной сединой в волосах, мужчина с генеральскими красными лампасами на форменных брюках. Он вопросительно посмотрел на рослого плечистого юношу, прытко отскочившего к стене, и, не без подозрения, спросил:

— И что здесь ожидают гражданские молодые люди возле моего кабинета?

— Я к вам от товарища Сураева, — неуверенно промямлил Виталий.

— От капитана Сураева, от Кирюши что ли, — недоверчиво протянул генерал, — какими судьбами?

— У меня к вам от него письмо, — тихо проговорил Виталий, вынимая из сумки аккуратно сложенный конверт.

— Ну, что же ты застрял у двери, — укоризненно покачал головой начальник училища, — заходи, милости просим.

Он несколько минут читал письмо, после чего окинул Виталия долгим оценивающим взглядом и чуть ли не приказал:

— Итак, товарищ абитуриент, быстренько все документы на стол, хочу посмотреть, какими кадрами пополнится наше училище.

Просмотрев, протянутые Виталием, бумаги, он с хмурым видом покачал головой и укоризненно промолвил:

— Прямо скажем, не густо. У меня тут училище не пехотное, а инженерное. Математику надо знать не на три, а на «шесть» баллов, да и другие предметы не мешало бы подтянуть.

Виталий молчал, а генерал встал из-за стола и закурил, жадно заглатывая сладковатый дым папиросы «Герцеговина Флор», которые любил Сталин. Пуская в приоткрытую форточку замысловатые дымные колечки, он резко повернулся к Виталию и непререкаемым голосом отчеканил:

— Значит так, господин Абрамов, мой фронтовой товарищ просит принять участие в твоей дальнейшей жизни. Его просьба для меня, если и не закон, то, как говорится, прямое руководство к действию. И это велит мне всеми правдами и неправдами зачислить тебя в училище.

Генерал испытующе посмотрел на Виталия и, выпустив изо рта очередную порцию дыма, продолжил:

— Хотелось бы, всё-таки, выполнить просьбу своего друга правдами, так сказать, на законном основании. До вступительных экзаменов остался месяц. С тобой интенсивно позанимается один из наших доцентов кафедры математики. Почти уверен, что он успешно подготовит тебя для успешной сдачи экзамена. Остальное — тоже попытаемся подправить.

Начальник училища очередной раз поспешно взглянул на часы и уже скороговоркой, не без пафоса, почти торжественно, сказал, видимо, уже многократно отточенную фразу:

— Нелёгкую, но нужную, как армии, так и народному хозяйству специальность военного топографа и инженера-геодезиста могут освоить только те, кого привлекает романтика неисхоженных дорог и белые пятна на карте, кто интересуется астрономией и движением небесных светил, кто не боится ни жары, ни холода, ни гор, ни пустынь, ни математики, ни физики, кто хорошо ориентируется на местности, умеет плавать и скакать верхом на лошади, хорошо владеет оружием и водит автомобиль.

Виталий восторженно смотрел на генерала. Его высокопарные слова попали в эпицентр юношеского сознания. Он, неожиданно для самого себя, привстал с краешка стула, на который боязливо приземлился четверть часа назад, и как-то боязливо, но в тоже время с приличной долей уверенности, произнёс:

— Спасибо, товарищ генерал! Я очень постараюсь оправдать ваше доверие и стать курсантом вашего училища.

Долгий путь Виталия к погонам советского офицера начинался с того, что на училищном сленге называлось «абитурой». Только, благодаря генеральской протекции, он был совсем не простым абитуриентом. Ежедневные трёхчасовые занятия по математике с доцентом -подполковником были для Виталия, если и не каторгой, то вселенской маетой и терзанием, которые он едва выдерживал. И это, несмотря на то, что подполковник не столько преподавал математику, сколько натаскивал его на геометрические задачи и алгебраические примеры, собранные прямо из реальных экзаменационных билетов. Получалось, что конспект Виталия превратился в огромную шпаргалку, которую при осторожном и умелом обращении можно было использовать. К концу занятий с военным репетитором он стал проявлять интерес к математике, а подполковник отметил, что у него есть способности к этому предмету. Временами ему даже казалось, что он сможет обойтись без этих законспектированных подсказок.

Поселили будущего курсанта в пристройке к трёхэтажному зданию училища, которую в обиходе называли абитуриентской общагой. Ничем хорошим и примечательным этот казарменный «хостел» не отличался. Повсюду витал запах рутинного и повседневного бытия. Светло-зелёные, с облупившейся краской, стеновые панели, дощатый, бордового цвета, облезший коридорный пол, зловонное амбре из недезинфицированных туалетов составляли интерьер этого, всё ещё жилого, помещения. В столовой доминировали свои ароматы, сопоставимые с душком, как невкусной, так и не очень здоровой пищи. Но больше всего Виталия раздражало, проводимые чуть ли не каждый час, никому не нужные, построения и долгие утренние и вечерние поверки. Даже в туалет надо было отпрашиваться. А ведь учёба ещё не началась, это была только преамбула. Виталий с ужасом пытался представить, чем же тогда будет являться её «амбула».

Больше всего поразил Виталия и контингент поступающих. По своей простоте наивной он полагал, что в инженерное, да ещё с приставкой слова высшее, училище поступают ребята с отличными оценками. Были правда и такие, трое даже закончили школу с медалями. Но они терялись на фоне середнячков, с такими же «трояками» в аттестате, как и у него. При этом конкурс поступающих составлял три человека на одно место, что свидетельствовало о престижности училища.

Позже Виталий узнает, что преимущество при поступлении отдавалось тем, у кого отцы или даже деды были офицерами. Если же родители поступающих заканчивали именно это училище или служили в военно-топографической службе, то для их сыновей экзамены, как правило, были пустой формальностью. Из поколения в поколение курсантов передавался рассказ о случае, когда один из таких абитуриентов получил отличную оценку по сочинению, состоящего из одного предложения.

Математику Виталий сдал на «отлично». При этом, оценка была не натянутой и не полученной по протекции, а реально отражала его знание предмета. Впервые в своей жизни абитуриент Абрамов почувствовал себя человеком, который был способен на большее, чем командовать мальчишеской бандой. Когда же он нашёл себя в списках, поступивших в училище, то понял, что в его жизни открывается новая, неведомая ранее, страница. Именно с этого момента начались четыре года, которые можно было определить затасканным словосочетанием «курсантские будни».

Однако до получения звания «курсант» следовало ещё преодолеть препятствие, обозначаемое армейской аббревиатурой «КМБ». В переводе на человеческий язык это зашифрованное название обозначало не что иное, как «курс молодого бойца», где в течение месяца обучали азам армейской службы. Только после его прохождения принималась присяга, и, сдавший экзамены, становился курсантом.

Всё началось со стрижки под, так называемый, «ноль». Это через три десятка лет «лысая причёска» станет модной и будет в некоторой степени определять сильного, мужественного и уверенного в себе мужчину. Сейчас же, после этой процедуры, из, давно немытого, треснувшего посередине, зеркала на Виталия пучились немного испуганные, ошеломлённые глаза незнакомого отрока, в котором он с трудом узнавал себя.

Буквально через полчаса после экзекуции в училищной цирюльне последовала баня, в которой будущие курсанты предстали в виде, который в искусстве назывался кратким словом «ню». Не стесняясь исподлобья рассматривать мужские достоинства друг друга, будущие офицеры тщательно тёрли свои мускулистые тела выданным хозяйственным мылом и смывали его не, очень-то и тёплой, медленной струёй, едва стекающей из ржавого душа.

В предбаннике телесно вымытых и очищенных от бытовой грязи молодых отроков ожидала беспогонная, бывшая в употреблении, форма, похожая на солдатскую. Не отходя от скамеек в раздевалке, тут же провели получасовой инструктаж по подшивке подворотничков к гимнастёрке и наматыванию портянок на ноги. Эти несложные, на первый взгляд, процедуры оказались не такими простыми и требовали определённого навыка. Подворотничок, по незыблемым армейским канонам, должен был ровно, всего на несколько миллиметров, выглядывать из под ворота гимнастёрки. Его чистота ежедневно проверялась: он безжалостно срывался командиром взвода, если был грязный, и подлежал, в этом случае, немедленной перешивке. Особым реквизитом являлось романтическое слово «портянка». Правильность их наматывания никто не проверял, однако в случае некорректности этого армейского действия страдал сам солдат, болезненно натирая ноги. Нижние конечности, обутые, вместо привычных носков, в портянки, вставлялись в кирзовые солдатские сапоги. Эта неказистая армейская обувь, по тем же неписанным армейским правилам, должна была неотразимо блестеть. Именно по этой причине гуталин и сапожный скребок являлся для будущего курсанта такой же неотъемлемой частью утреннего туалета, как зубная щётка и паста.

После домашней пищи то, что называлось армейской «кормёжкой», не вызывала чувство удовлетворения у будущих курсантов Основным её элементом была «оранжевая субстанция» или картофельное пюре, которое приобретало этот цвет благодаря пережаренному соусу (комбижир с томатной пастой и паприкой). К нему добавлялись: перловая каша — «шрапнель», каша из дешёвой ячменной крупы — «кирза», гороховая каша, которую солдаты называли «клей», армейский бигос из мяса и квашенной капусты, в котором последней было в десятки раз больше, чем первой, а также брикетный кисель под названием «сопли».

Самой труднопереносимой частью суток для Виталия являлось утро. Оно начиналось не столько с рассвета, сколько с оглушительной команды дневального «Рота — подъём!» и следующей за ней надоедливой физзарядки. Впоследствии оказалось, что лёгкая пробежка в сапогах и в галифе оказалось цветочком по сравнению с той ягодкой, которой являлись строевые занятия. Бесконечная по форме и нелепая по содержанию шагистика на асфальтовом плацу больше всего донимала вольнолюбивого Виталия и это никак не вязалось с инженерной деятельностью, обещанной начальником училища. Если к этому добавить монотонный голос замполита по изучению, вызывающих обрыдлую скукотищу, воинских Уставов, то в итоге получалось, что весь этот бедлам, замаскированный под буквами «КМБ», вызывал у Виталия только лишь чувство какой-то вселенской обречённости. День, по сути дела, неторопливо вклинивался в рутинный диапазон: от утренней до вечерней поверки. Между этими, не вызывающими никакого оптимизма, событиями ничего примечательного не происходило. Штатные офицеры училища и, назначенные на сержантские должности, курсанты, служившие ранее в армии, ни на мгновение не давали будущим полковникам и генералам передохнуть и снять напряжение. По сути дела вся предкурсантская «дрессировка» сводилась к запретам: не положено, нельзя, не годится, не разрешается, так дело не пойдёт, «кина не будет», а команды «Равняйсь», «Смирно» и «Шагом марш» звучали на три порядка чаще, чем «Вольно» или «Разойдись». В один из вечеров после долгожданной и самой любимой команды «Отбой» Виталий прикинул, что, если бы курс молодого бойца проходил перед вступительными экзаменами, то с высочайшей долей вероятности он наверняка не стал бы поступать в это училище. Хотя нашлись трое «бойцов», успешно прошедших конкурс, а затем также успешно забравших документы после нескольких дней солдатской муштры. Да и Виталий не раз задумывался о том, чтобы покинуть расположение этой доблестной военной бурсы. Но в решающий момент, когда он уже стоял перед дверью кабинета генерала Попова, ему грезилось укоризненное лицо Кирилла Захаровича, который совсем недоброжелательно размахивал кулаком и отчаянно кричал:

— Вот уж не думал, что боксёры могут быть такими слабаками. Я же тебе твердил — бороться и искать, найти и не сдаваться.

В данный момент, как раз, искать и находить было нечего, да и бороться — не за что, оставалось только не сдаваться и не срамить седину боевого капитана Сураева. Поэтому после вечерней поверки приходилось следовать чему то вроде солдатской молитве, позаимствованной у старослужащих. Когда накануне ночного сна сержант не своим голосом орал:

— Рота, отбой! — будущие курсанты в дружный унисон нецензурно провозглашали:

— Вот и снова день прошёл, да и на — - — он пошёл.

Дни, посвящённые строевой, огневой, тактической и политической подготовках, тянулись по черепашьи медленно. Цитата из грибоедовской комедии «счастливые часов не наблюдают» была явно неприменима к будущим офицерам. На самом деле они наблюдали не только часы, а даже минуты и секунды, которые отделяли их от ночного сна. Но, как сказал классик, «ничто не вечно под луной», всё всегда заканчивается: и хорошее, и плохое. В данном случае подходил к концу не то, чтобы плохой, а просто тяжёлый и непривычный этап жизни. Длился он всего навсего месяц и заканчивался принятием присяги. Она состояла из четырёх невероятно пространных, сложноподчинённых и сложносочинённых предложений и начиналась парадными словами «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимаю присягу и торжественно клянусь…» и заканчивалась устрашающей фразой «Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Последний фрагмент присяги звучал больше, как красивое клише, чем приговор военного трибунала. Особенно помпезно сотрясали сознание сплетение словес «ненависть и презрение трудящихся». Ни до этого торжественного момента, ни после него Виталий никогда не слышал, чтобы народные массы выражали злобу и отвращение кому-нибудь из нарушивших эту клятву. Да и впоследствии, за долгие годы службы, он ни разу не встречал «присягоотступников».

С принятием армейской клятвы Виталий бесповоротно перешёл в ипостась курсанта военного училища, меняя былую гражданскую жизнь на будущий бренд офицерских погон, до которых его отделяли, совсем непростые, четыре года. Первый день отсчёта после принятия присяги начался с совсем не торжественного возлияния, которое на доступном языке называется просто выпивоном. Перед ужином, когда объявили свободное время, к нему подошёл новый приятель Максим. Так сложилось, что он был тоже из Минска и что они знали друг друга ещё по секции бокса. Здесь в училище держались вместе. Оба были совсем нехилого сложения, их мускулистые тела вызывали у остальных курсантов не только восхищение, а и чувство некоего страха перед их силой, стойкостью и кажущейся неуязвимостью. В казарме их койки стояли рядом, как бы являясь неодушевлённым символом их зарождающейся дружбы. Сегодня же Максим полуразвязным тоном, подражая «дембелям», выпускникам училища, членораздельно прогнусавил:

— Ну что, салага, отметим событие.

Пока Виталий соображал, что означает слово «отметим», приятель потянул его за рукав и завёл в высокий кустарник за туалетами. Не долго думая, он вытянул из форменных брюк флакон, на красочной наклейке которого красивым шрифтом было выписано «Тройной одеколон» и небрежно промолвил:

— Давай, Виталик, выпьем за наше курсантское здоровье!

С этими словами, не давая «однофлаконику» опомниться, Максим прильнул губами к парфюмерному зелью и сделал внушительный глоток, после чего долго откашливаясь, протянул ему одеколон.

— Максим, ты с ума сошёл, — возмутился Виталий, — за кого ты меня принимаешь? Не буду я пить эту дрянь.

— Какая же это дрянь? — в свою очередь встрепенулся бывший боксёр, — да будет тебе известно, что её начали изготавливать несколько веков назад и называли не одеколоном, а лечебной настойкой от всех недугов.

— Ну, прямо таки живительная вода, — рассмеялся Виталий, — сказал не буду, значит не буду.

— Только, когда сам Наполеон Бонапарт попросил производителей добавить туда несколько эфирных масел, — продолжал гнуть свою линию Максим, — настойка стала парфюмом под названием Кёльнская вода.

При этом он отпил ещё глоток «наполеоновской» воды, протягивая флакон новоиспечённому курсанту. Тот схватил одеколон и поднёс к носу проверить, пахнет ли он лечебным снадобьем. В этом момент Максим выхватил его и быстро прислонил к губам Виталия. Так получилось, что он в этот момент сделал вдох, и приличное порция «тройного лекарства» попала внутрь пищевода, обжигая его градусностью непотребного напитка. Несмотря на хулиганское прошлое, Виталий практически не потреблял спиртных напитков. Возможно поэтому он мгновенно опьянел от небольшой дозы крепкого одеколона. Впрочем и состояние Максима существенно отличалось от кондиций трезвенника. Надо же было, чтобы в этот момент из туалета выходил их командир взвода лейтенант Востриков. Увидев своих подчинённых в нетрезвом статусе, позорящего советское офицерство, поражённый лейтенант нецензурно выругался, поминая при этом ничем не винных матерей своих подчинённых.

Друзьям несказанно повезло, что молодой лейтенант совсем недавно закончил училище. Нарвались бы они на другого офицера, дело бы закончилось сиюминутным исключением с теоретически возможной, упомянутой в присяге, ненавистью всех трудящихся СССР. Праздник её принятия закончился для Виталия и Максима трёхчасовым доведением до блеска десятка унитазов курсантского туалета, возле которого они потребили незабываемый советский парфюм с математическим названием «Тройной». Спать легли часа через два после отбоя. В этом послеприсяжном и послеодеколонном сне Виталию до самого подъёма слышались не очень приличные команды офицеров:

— Втяни живот в брюки, твою мать. Ходишь тут на сносях, как баба в декретном отпуске.

— Ты что на панели французской вышагиваешь здесь, как проститутка на «Плас Пигаль» в Париже.

— Ну а ты, служивый, что мамкиной сиськи не отведал, что раскачиваешься при команде «Смирно», как камыш на болоте.

— Ну, а ты, будущий курсант, с бабами в своём селе так вытанцовывать будешь, а здесь ритмика нужна: «Раз-два! Раз-два! Левой! Левой!

— Это вам не танцы-шманцы летку-енку отплясывать. Я быстро выбью с вашей головы «Спокойной ночи, малыши». Шагом марш, в ногу, в ногу, вашу мать, и равнение направо, на меня, на своего командира.

С началом курсантской учёбы все эти фразы из тревожного сна больше не посещали Виталия. Несмотря на то, что всё также продолжались привычные команды, и обычный день в училище начинался с возгласа дневального «Рота подъём! На зарядку становись!», это уже были совсем другие дни. Это уже было время, насыщенное настоящей учёбой, отличающееся от университетской, разве что, ненужными построениями перед занятиями и армейскими командами. Даже лекционная аудитория имела вид, как в гражданском институте, с наклоном вверх: когда каждый последующий ряд находится выше предыдущего.

Зайдя в первый раз в такую аудиторию, Виталий вспомнил рассказ выпускника училища, что первый курс слушатели прозвали «Без вины виноватые». Это в том смысле: чтобы не произошло — во всём виноват курсант. Второй курс получил название «Приказано выжить». Имелось в виду, что продолжение учёбы, это не только желание курсанта, а внеуставной приказ командования, который подлежит неукоснительному выполнению.

В училище функционировали 11 кафедр. Среди них кафедры: геодезии, фотограмметрии, высшей геодезии, радиогеодезии, картографии, астрономии. Все они были призваны решать инженерные задачи, поставленные перед военно-топографической службой Советской Армии. Для решения этих задач курсантам приходилось на начальном этапе накапливать солидные знания по математике и физике с последующим переходом к изучению трудоёмких специальных дисциплин. В этом плане Виталию приходилось не только «грызть» новые, совсем нелёгкие, предметы, а в полном смысле слова истязать себя ежедневным и систематическим приумножением инженерной информации. Это приносило свои плоды и оценивалось экзаменаторами, в основном, удовлетворительными оценками. Однако к ним можно было прибавить синонимы «сносно», «куда ни шло» или «терпимо», что свидетельствовало о приемлемом усвоении предмета.

Виталию очень нравились практические занятия, на которых осваивались различные методы работ на геодезических приборах. Но больше всего он обожал упражнения по ориентированию на местности, которые являлись ключевыми для офицера-топографа. После одного из таких занятий он с Максимом получили очередной наряд на чистку туалетов. Виноват, как всегда, был его приятель. Упражнение, которое необходимо было выполнить, включало в себя бег по пересечённой лесной местности с топографической картой и компасом в руках. Следовало найти, хорошо замаскированные в лесу, контрольные пункты, обозначенные на карте в виде кружочков, затратив минимальное время на их поиск. При этом нужно было, как можно быстрее, добраться до финиша. Успех в этом действии определялся умением грамотно читать карту и сопоставлять её с местностью. Всё это проводилось в виде соревнования, в котором участвовал весь курс. Больше всего Виталию нравилось, что оно включало в себя как спортивную, так и умственную составляющую. Наряду с физической выносливостью (пробег по лесу составлял около десяти километров), здесь надо было ещё думать и шевелить мозгами. В отличие от других видов спорта, это был некий конгломерат, сочетающий хорошую физическую подготовку с применением специальных знаний по геодезии и топографии. В этом плане, известная у ориентировщиков прибаутка, что дескать «дядька с компасом бежит, сейчас будет дорогу спрашивать», здесь была явно неуместна. Условные знаки и топологическая символика карты на местности трансформировалась в густые заросли орешника вперемежку с раскидистой ольхой, в сосновый бор и берёзовую рощу, окаймлённую зубчатым папоротником и, малахитового цвета, мхом и лишайником. Совсем непросто было в этом хвойно-лиственном переплетении отыскать контрольный пункт, помеченный на карте маленьким красным кружком. Здесь не было домов, названия улиц и прочей городской урбанистики, которая позволяла бы легко определить своё местоположение. Только по редким, почти одинаковыми на карте, тропинкам и по запутанной паутине коричневатых горизонталей можно было определить, где находится лощина и овраг, впадина и холм, хребет и седловина — и по этим признакам отыскать контрольный пункт.

Получив карту, Виталий сразу обратил внимание, что, если соединить все пункты, отмеченные на ней, то получится, проходящая по лесу, линия, почти параллельная, проходящей невдалеке, шоссейной дороге. Он тут же поделился своим открытием с Максимом, который бежал рядом с ним. У того тут же созрел коварный, не соответствующий, как спортивной, так и офицерской этике, план. Бесчестный проект Максима предусматривал: выйти на шоссе и воспользоваться попутным автотранспортным средством, чтобы добраться, таким образом, до приблизительного местонахождения последнего пункта, а на обратном пути, уже пеше-беговым способом, отыскать все остальные. Сказано — сделано. В спортивных трусах и футболках с эмблемой училища и цифровым номером на груди Виталий с Максимом резво запрыгнули в первый же подвернувшийся автобус и помчались к намеченной цели. Однако на полпути следования, на шоссейном перекрёстке, он повернул налево, отдаляясь от нужного направления. Выйдя на ближайшей остановке из рейсового автобуса, друзья заметили, облепленный дорожной грязью, бензовоз, по бортам которого выступало нечто похожее на небольшие приступки. Не долго думая, они зацепились за эти подножки и покатили дальше навстречу собственной судьбе. А она, эта судьба, не замедлила сыграть с ними злую шутку, как бы наказывая за обманный выбор поставленной задачи. Прикинув по времени движения, что намеченная цель уже близка, а бензовоз и не думает останавливаться, Виталий выкрикнул:

— Максимыч! Мы совсем близки к нашему контрольному пункту. Катапультируемся, только осторожно.

Дождавшись, когда на очередном повороте автомобиль снизил скорость, Виталий мгновенно отпустил руки от машинной лестнички, и, плавно направив тело чуть в сторону по ходу движения машины, выпрыгнул, удачно приземлившись на земляной поверхности шоссейной обочины. Прыжок обошёлся ему парой пустяковых царапин на ладонях рук. Его друг, очкарик Максим, просто отцепил руки от машины и, к неописуемому ужасу Виталия, как подстреленный воробей, упал лицом в горячий шоссейный асфальт. Он тут же подбежал к его, распластанному на дороге, телу, и, что есть силы, не своим голосом завопил:

— Максим! Ты жив? Немедленно вставай! Тут опасно отдыхать.

Он же, повернув в сторону, полностью окровавленное лицо, неуверенно промямлил:

— Да жив я, жив! Только вот подняться не могу.

Виталий с невероятным трудом подхватил Максима под мышки и оттащил в придорожный кювет. К счастью, проезжавший мимо «Запорожец» тут же отвёз их в ближайшую районную больницу. Уже из окна отъезжавшей машины Виталий увидел на асфальте раздавленные очки друга. В больнице Максиму достаточно быстро простерилизовали ссадины и ранки, сделали какие-то инъекции, забинтовали практически всю голову и, не без назидания, сказали:

— Сотрясение мозга не выявлено. На лице имеются небольшие синяки от ушиба. Необходим щадящий режим. Недели через две всё должно пройти.

Карета скорой помощи повезла их к месту дислокации училищных соревнований по ориентированию. Виталий попросил водителя остановиться, не доезжая метров трёхсот до места, от которого они злополучно стартовали. Но водитель неотложки попался, не лишённый чувства юмора. Он, вопреки его просьбе, на приличной скорости подъехал к судейскому столику, едва не сокрушив его. Тормоза «скорой» призывно взвизгнули, машина резко остановилась, чуть ли не касаясь запылёнными колёсами начищенных хромовых сапог заместителя начальника училища по военно-политической работе. Из неё, не без помощи Виталия, вышел, близоруко щурясь без навсегда утерянных очков, перебинтованный Максим. Судейская коллегия, состоящая из старших офицеров, ещё долго не могла отойти от состояния шока. А Виталий целую неделю занимался стерилизацией курсантских туалетов в то время, как его друг отдыхал в училищном лазарете. Вся это эпопея запомнилась Виталию ещё тем, что преподаватель военной топографии подполковник Воронов снизил ему оценку на экзамене, припомнив этот нелепый случай.

Преподавательский состав в училище был достаточно квалифицирован. Большинство имело учёные степени кандидатов наук и звания доцентов, было даже один профессор, который преподавал им высшую геодезию. Только вот далеко не все будущие офицеры своим стремлением к знаниям дотягивали до их высоких научных регалий. Некоторые курсанты, не насытившиеся, может быть и калорийным, но совсем невкусным завтраком, мирно посапывали на задних рядах, устремлённой к потолку, училищной аудитории. Но подавляющее большинство, всё-таки, осваивали училищную науку, которая делилась на гражданские и военные циклы.

Ключевым в постижении учебного материала являлось сленговое слово «сампо», что расшифровывалось, как самоподготовка. Только после окончания училища Виталий поймёт, что именно этот параметр в военной системе обучения являлся самым правильным и эффективным. Ведь в гражданском вузе после обязательных лекций студент, по сути дела, был предоставлен самому себе. Поэтому, многие там учились по, неизвестно кем придуманной, системе «от сессии до сессии». Она подразумевала настоящую учёбу непосредственно перед экзаменом. Для исповедующих этот почин, знания добывались практически с той же скоростью, с которой выветривались из головы. Что же касается «сампо», то после обязательных четырёх часовых лекционных занятий курсанты каждый день столько же времени учились самостоятельно. Причём, это было таким же обязательным, как утренняя физзарядка, как построение на поверки и организованный приём пищи. Во время самоподготовки категорически запрещалось спать, читать художественную литературу или играть в карты. За этим зорко следили командиры взводов и их заместители. Такие систематические самостоятельные занятия курсантов являлись, пожалуй, основной причиной того, что будущие офицеры инженерной направленности становились хорошими специалистами в своих областях.

На старших курсах единственной отдушиной и отрадой от прозаичной, без особых событий, казарменной жизни являлись воскресные увольнения. Большую их часть Виталий посвятил самостоятельному познаванию города на Неве. Необычный мегаполис поглотил буквально всё его сознание и вихрем растворился в пробуждающейся чувственности. Он не понимал, как шум городских улиц, шелест жёлтых листьев в парках и садах, тихий плеск невской воды в дымчатой паутине речушек и каналов, тревожный звук пушек из Петропавловской крепости, розовые солнечные блики, чуть касающиеся шпиля Адмиралтейства, и силуэты разведённых мостов в белесо-голубой дымке июньской ночью могут проникать в самые укромные уголки его не такой уж и романтической натуры. Ведь всего несколько лет назад он был просто уличным хулиганом и предводителем дворовой шпаны. Неужели строгий уклад училищного бытия, простые и строгие каноны солдатской жизни внесли в него метаморфозы, систематизировать которые он пока был не в состоянии. Виталий совсем не предполагал, что огромный, временами суровый, иногда мягкий и что-то напевающий, порой приветливый и кроткий, а иной раз упрямый и волевой, город может так навязчиво пронзить его сердце и беззастенчиво потеряться в тайниках душевных струн.

Что касается сердца, то его пульс значительно повысился, когда в размеренной ленинградской жизни курсанта появилась женщина. По большому счёту, она не просто появилась, а, как Ассоль из гриновского корабля с алыми парусами, выпрыгнула прямо на руки Виталия. На самом деле женщину звали не Ассоль, а Светлана, и была она, по крайней мере, в два раза старше юной девушки, влюблённой в Артура Грэя. А ещё, она вовсе не десантировалась из романтического корабля, а спокойно и величаво, как и подобает стройной и очаровательной особе женского пола, спустилась с трапа рейсового катера на причал набережной Фонтанки. И совсем она не была виновата, что сразу по выходу споткнулась на выбоине тротуара и, падая, была подхвачена, проходившим мимо, Виталием.

Трудно сказать, кто был больше взволнован этим, совсем небольшим, эпизодом: неопытный в амурных делах молодой курсант, который впервые в жизни обхватил своими сильными руками талию красивой женщины, или сама Светлана, почувствовавшая себя защищённой в случайных объятиях будущего офицера. Обоюдное безмолвие на пароходном пирсе продлилось несколько минут. Первой пришла в себя Света. Она, без особого желания освобождаясь от цепких рук Виталия и глядя на него снизу вверх, насмешливо промолвила:

— Я вижу, товарищ будущий генерал, вам понравилось поддерживать беззащитную женщину.

— Во-первых, я не генерал, — невнятно пробормотал Виталий.

— А во-вторых, меня зовут Света, — игриво пропела спасённая женщина, — а вас, товарищ полковник.

— Ну вот и секунды не пролетело, — угрюмо отозвался будущий офицер, — как я стал уже полковником.

— Ну ладно, пусть будет майор, — согласилась Светлана, — только, как мне вас называть.

— Виталий Михайлович, — неожиданно для себя брякнул вконец растерянный курсант.

— Поняла, — весело рассмеялась Света, — и, не давая прийти Виталию в себя, шаловливо проговорила:

— Значит так, майор, вы, можно сказать, спасли мне жизнь, а я, в знак благодарности, приглашаю вас в кафе, здесь за углом.

События этого вечера развивались достаточно стремительно. Уже через несколько минут Виталий и Светлана сидели за столиком в уютной кафешке под названием «Белая ночь». Опыт общения с женским полом у Виталия был не то чтобы нулевой, а просто отрицательный. Знак минус он сам себе ставил потому, что не имел зелёного понятия, что такое значительное можно сказать девушке, чтобы понравиться ей. Сегодня всё усложнялось даже не вдвойне, а, скорее всего втройне, если не больше. Напротив него сидела не юная девушка-ровесница, а взрослая ухоженная, очень красивая элегантная женщина. К этим эпитетам можно было спокойно добавить ещё с десяток подобных, и они бы отнюдь не исказили бы суть её прекрасной внешности.

Пока Виталий сосредотачивался на бренности происходящего бытия и мучительных раздумьях, что сказать, как себя вести, что делать и кто виноват, Светлана, не спрашивая его, заказала два чёрных кофе, две рюмки коньяка и два эклера. Когда услужливый официант принёс всё заказанное на стол, Светлана, перехватив тревожный взгляд Виталия, весело прощебетала:

— Не волнуйся, майор, я знаю, что у будущих офицеров всегда присутствует дефицит платёжного баланса, поэтому я пригласила, я всё и оплачиваю, опять-таки, в знак благодарности за неполученную травму.

В смысле денежного довольствия Света, хотя и не знала, что и по чём для курсанта, была права. Курсантская зарплата составляла всего 7 рублей 80 копеек в месяц. При этом, в день получения последней старшина всегда издевательским голосом провозглашал:

— Радуйтесь, ребятки! Вы богатые люди, солдаты в нашей армии получают в два раза меньше, всего навсего 3.60 в месяц.

Когда же у этого служаки было благодушное настроение, он успокаивал своих подопечных, радостно сообщая им:

— Ничего, товарищи курсанты, если некоторым из вас удастся дойти до третьего курса и стать заместителем командира взвода, то жалованье составит уже двадцать пять рублей. На эти деньги уже сможете девочек и в кино сводить и даже угостить их мороженым, правда недорогим.

Между тем, Света всё время безудержно болтала о всякой мирской всячине, а Виталий никак не мог сосредоточиться и понять, о чём она говорит. Просто, впервые в своей двадцатилетней жизни, он смотрел на восхитительную взрослую женщину не на экране кинотеатра, а на расстоянии вытянутой от себя руки. После второй рюмки коньяка, который без согласия курсанта заказала Светлана, Виталий, уже без всякого усилия, выдавил из себя:

— Простите меня, Света, за долгое молчание, но давайте, наконец, познакомимся.

— Послушай, милый мой сержантик, — в очередной раз понизила она в мифическом звании своего собеседника, — то, что ты, Виталий Михайлович, я уже знаю, а именем, которое дала мне матушка при рождении, ты меня только что назвал.

Виталий стушевался, переводя чуть опьяневшие глаза с упругих грудей, которые грозили немедленно вырваться из под лёгкой обтягивающей блузки наружу, на длинные ноги и округлые бёдра, беспардонно выглядывающие из зеленоватой клетчатой мини-юбки. Подсмотренное настолько захватило его, что он мысленно унёсся в какое-то сюрреалистическое «далёкое далёко», которое возбудило не только платоническую чувственность, а и, пока неизведанную, телесную эротику. Продолжая, как ему казалось, незаметно вглядываться в плотские прелести привлекательно-магической женщины, Виталий молчал, будучи не в состоянии вымолвить не единого слова, достойного этой нежданной встрече. Его состояние души и тела не прошло мимо внимания Светланы. Она стремглав вытянула из модной сумочки шариковую ручку и, схватив Виталию за руку, написала на её ладони свой телефон и, поспешно наградив его жарким поцелуем в щеку, стремительно выбежала из кафе. Уже пробегая мимо открытого окна, она нежно проворковала:

— Виталик, пойми! Я не всем даю свой домашний телефон. Обязательно позвони. Я буду ждать.

Курсант Абрамов имел большой опыт в дворовых драках и хулиганских разборках и умел неплохо сражаться на боксёрском ринге. В последние годы он вполне удовлетворительно осваивал военно-инженерные дисциплины. Но опыта взаимодействия с противоположным полом у него не было даже изначально. Он никогда не вступал с ним в то, что сегодня мы называем отношениями. По этой причине Виталий взирал на симпатичных девушек с прихотливым вожделением. Взгляд его иногда задерживался на их стройных ногах без всякого понимания того, что крутится в головах, которую поддерживают эти нескончаемые, уходящие в манящую неизвестность, верхние девичьи конечности. Исходя из отмеченного, у Виталия не было никакого, даже теоретического, шанса самому приблизиться к тому, что задумала белокурая красавица Светлана.

Вообще-то, по отношению к Виталию, она и не собиралась затевать что-либо особое. Но это по большому счёту. А вот по малому «дебету», Света в, не очень глубоко спрятанном, подсознании конструировала приблизить симпатичного курсанта, как можно ближе к себе. Просто, когда возле сходней подплывшего катера он подхватил её, падающую на парапет набережной, в свои сильные руки, на неё вдруг повеяло каким-то таким особым мужским шармом, что захотелось тут же бездумно и бесповоротно отдаться этому «плейбою» из военного училища.

Светлана Орлова была непростой женщиной. В свои тридцать три года она выглядела цветущей и преуспевающей дамой. Если Иисус Христос в её возрасте уже завершил свой земной путь, то сейчас Светлана переживала как бы второе рождение не только чувств, а и мировоззрения. Она закончила юридический факультет университета, успела поработать юрисконсультом на большом заводе, в адвокатской консультации и в данный момент занимала важную должность помощника прокурора города по делам несовершеннолетних. Вполне вероятно, что ещё несколько лет назад Виталий мог предстать перед ней совершенно в другом амплуа, в образе злостного подростка-хулигана. Но сегодня, когда в её жизни происходила своеобразная переоценка ценностей, когда год назад она развелась с, «нарциссным» красавчиком, мужем, когда поняла, что предыдущая глава её личной летописи закрывается, она, вопреки, придуманной Христосом, логистике пустилась на безрассудный поступок, пропуская в свой мир курсанта Абрамова.

Неимоверно взволнованный Виталий ворвался в этот мир уже в следующую увольнительную, в солнечный, не присущий городу на Неве, безоблачный день. Всю неделю он практически ничего не ел, а по ночам погружался в непродолжительный тревожный сон. Во время самоподготовки многократно выверял фразу, которую он скажет Светлане по телефону. Когда же, после многократных поползновений, всё же решился набрать её номер и услышал нежный и мелодичный голос той, что грезилась в эротической бессоннице, все заготовленные слова моментально выветрились из головы, и он не нашёл ничего лучшего, как неуклюже пробормотать:

— Уважаемая Светлана! Курсант Абрамов готов прибыть в ваше распоряжение.

— Это хорошо, что в моё распоряжение, — обрадовался призывный голосок на другом конце провода, — просто замечательно. Значит так, милый мой сержантик, записывай или запоминай: станция метро Выборгская, от неё автобус №88, остановка улица Федосеенко, дом 8, квартира 14.

— А мы разве не пойдём погулять в парк или в кино, почему к Вам домой? — приглушённым голосом спросил Виталий.

— Во-первых, не к Вам, а к тебе, — смеясь отозвалась Света, — во-вторых, не переживай, мамы не будет дома, и бабушки тоже, а в третьих, в уютной комнате целоваться удобнее, чем на, обдуваемой невскими ветрами, парковой скамейке.

После такого, более, чем вразумительного, объяснения Виталий зарделся пунцовой краской, будто его прилюдно пристыдили, что он находится в неглиже. Но он даже на секунду не представлял, что уже через какие-то два часа он предстанет перед Светланой не в домашней одежде, а в костюме того же Иисуса или, если угодно, Адама, только без, абсолютно никому не нужного, фигового листочка.

Никогда в жизни Виталий так тщательно не брился до самой синевы, вздрагивающих от неистового волнения, щёк, никогда так старательно не гладил свою курсантскую форму, проводя двадцать раз утюгом по малейшей её вмятинке и никогда не обливал себя так обильно классическим мужским одеколоном «Шипр». В метро одна женщина, возле которой стоял Виталий, кокетливо спросила его:

— Простите великодушно, молодой человек, я и не знала, что у нас в Ленинграде есть парфюмерное училище, не подскажете, где оно находится?

Виталию пришлось пропустить ненавязчивую колкость мимо ушей, поскольку ему было совсем не до шуток. Просто он, чуть ли не на подсознательном уровне, чувствовал, что сегодня с ним должно произойти что-то необычное. Перед тем, как позвонить в дверь, Виталий ещё раз одёрнул китель, поправил галстук и расправил плечи. Но эти приготовления оказались лишними. Едва он переступил порог квартиры Светланы, как она, улыбаясь, необузданно бросилась к нему, обвила шею руками и прильнула своими нежными устами к его обветренным губам. Её язык властно и бесцеремонно проник внутрь, при этом он начал выделывать такие колебательные кренделя, что у Виталия закружилась голова, а всё тело, словно натянутая пружина, напряглось до изнеможения. А когда Света, расстёгивая ширинку его брюк, добралась в место, куда в младенческом возрасте заглядывала только мама, он ощутил себя парящим в прозрачно-голубых небесах. В какой-то момент, умудрённая сексуальным опытом, женщина, буквально на секунду, отстранилась от Виталия и невинным жестом цирковой иллюзионистки сбросила с себя коротенький халатик. Перед будущим офицером открылся какой-то очаровательный, ни разу невидимый им, фантом. Впервые в жизни он видел, сказочно сложенную, абсолютно голую женщину, которая призывно манила его своим мизинчиком. Когда он, нервно пошатываясь от эротического созерцания, на ватных ногах приблизился к ней, она, со знанием дела, двумя поспешными рывками сбросила его курсантское обмундирование. Ещё через секунду они очутились в, далеко не девичьей, постели Светланы. Далее произошло то, что и должно было произойти в подобной ситуации. Последовало сексуальное проникновение искушённой, изголодавшейся по интимной любви, женщины в красивого, но непорочного юношу. Причём, эта амурно-альковная связь произошла именно в таком порядке, а не наоборот. Вопреки неписанному канону, именно Светлана вошла в Виталия: сначала в его сердце, а затем в нетронутую плоть. На первых порах курсант Абрамов принимал любовные отношения больше за духовные, чем за телесные. Однако потом осознал, что их встречи, которые длились почти год, имели ярко выраженный, искусно выстроенный Светланой, исключительно сексуальный характер. Тем не менее, историческое значение их отношений для Виталия состояло в том, что он приобрёл, такой необходимый в дальнейшей жизни, опыт взаимодействия с женщинами как в этическом, так и в эротическом аспектах.

За четыре года учёбы в Ленинграде тесных контактов с женским полом у Виталия больше не было. Нельзя же было, разумеется, считать случайную коммуникацию с Тамарой за некое подобие серьёзных отношений. Просто так случилось, что его разбитной товарищ по курсу Максим однажды попросил его:

— Послушай, старик, вчера познакомился с одной симпатичной девахой. Но есть проблема: она всё время с подругой, намекает, что её нельзя оставлять одну и надо с кем-то познакомить. Дружок, выручай, пожалуйста, чувиха прикольная, тебе понравится.

Виталию после незабываемых встреч со Светланой не хотелось никого: ни прикола, ни чувих. Он подспудно догадывался, что вряд ли в мегаполисе на Неве найдётся женщина, сравнимая с ней. Но будущий офицер всё-таки пошёл на поводу у своего друга и согласился встретиться с подругой его подруги. Действительность не только подтвердила, а даже превзошла все его самые мрачные ожидания. Когда он с Максимом подошли к парковой скульптуре «Девушка с веслом», как вдруг одна из двух поджидавших их женщин, подбежала к Виталию и скороговоркой протараторила:

— Привет! Я — Тамарка, побежали быстро к кассе, через пять минут начинается хороший фильм. Как раз для тебя, называется «Семь невест ефрейтора Збруева».

Не успел Виталий оглянуться, как она оказалась возле кассы и без всякого стыда, востребовав с него рубль, тут же приобрела два билета. Во время сеанса, в маленьком и душном парковом кинотеатре, Тамара стремительно, будто боялась куда-то опоздать, схватила его за руку и положила её на своё округлое колено. По мере того, как на экране влюбчивый ефрейтор менял своих невест, она продвигала руку Виталия все ближе и ближе к своим трусикам. Когда киношный военнослужащий знакомился уже с последней седьмой невестой, Тамара шепнула ему на ухо:

— Что же ты ждёшь, глупенький, поднимайся выше и погладь мою киску, мне будет хорошо.

Просто счастье, что через несколько минут Збруев разобрался со своими невестами, и фильм закончился. Виталий посчитал, что он выполнил просьбу Максима и намеревался попрощаться с оголтелой и чересчур неистовой девушкой. Однако не тут-то было. Тамара схватила его за руку и чуть ли не силой поволокла к скамейке, спрятанной в тёмной аллее парка. Когда она усадила его на полуразваленную лавочку, он вдруг заметил огромный синяк под её правым глазом. На немой вопрос курсанта Тамара небрежно процедила сквозь зубы:

— Да, не обращай внимания, солдатик, один ненормальный слесарь в цехе нечаянно задел.

Виталий не догадывался, что его новоявленная подружка работала уборщицей в механическом цеху подшипникового завода. А кровоподтёк под глазом действительно получила от дружбана-слесаря за то, что переспала с каким-то, теперь уже, токарем из другого цеха.

Между тем, Тамара извлекла из сумочки четвертушку водки и плавленый сырок под названием «Дружба». Переломив его пополам и отработанным жестом вскрыв жестяную пробку бутылки, она стремглав вставила её узкое горлышко в свой немаленький ротик и в течение минуты опорожнила более половины. Тут же протянула четвертушку и половину сырка Виталию и ненавязчиво предупредила:

— Пей, солдатик, за моё здоровье. Я угощаю, вторая бутылочка за твой счёт. Ну а потом ко мне в общагу — заниматься половыми делами.

Хорошо, а может быть и жаль, что полная темнота окутала парковую аллею, и Тамара не видела непритворного ужаса в широко открытых глазах Виталия. Он стремительно поднялся со скамейки и, поспешно выкрикнув:

— Извини, Тамара, совсем забыл, я сегодня дежурю на КПП, мне срочно надо бежать в училище.

Вдогонку Виталий вместе с матерными словами услышал незабываемую фразу:

— Ну и катись к ядрёной матери. Ты ж понимаешь, не понравилась. Все равно офицеры порядочными не бывают. Им бы только к «сиське, письке» прикоснуться, а остальное — трын-трава.

Всю ночь распутная Тамара снилась Виталию в позах развратных женщин, которых не показывали даже в фильмах с грифом «дети до шестнадцати лет не допускаются». Наутро, ещё до завтрака, когда из головы уже выветрились эротические этюды с цеховой уборщицей, к нему подошёл заместитель начальника училища по политической части подполковник Воронин. Без лишних предисловий он прямым ходом сказал:

— Вот, что курсант Абрамов, хотя вы у нас не отличаетесь блестящими успехами в учёбе, человек вы старательный и добросовестный. Поэтому, предлагаю вам поступить в ряды КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза). Получите рекомендацию от меня лично, командира взвода и одного из партийных курсантов.

Подполковник не удосужился даже спросить, согласен ли Виталий сделать такой важный шаг в своей жизни, а коротко приказал:

— Зайдёте после обеда ко мне в кабинет, получите анкету для поступающего и Устав партии для изучения.

Когда наивный Виталий рассказал об этом своим друзьям и посетовал:

— Как же так, меня, простого человека, который ничего путного для страны ещё не сделал, принимают в самый передовой отряд нашего общества. Я совсем не уверен, что достоин этого.

— Дурак ты, Виталий, — ответил ему один из курсантов, — уверен, не уверен, ты что не догоняешь, что училищу просто доведён план по приёму в ряды коммунистов, который надо неукоснительно выполнять. Вот так ты и попался на глаза замполиту. Да и не помешает тебе вступить в эту, понимаешь, корпорацию. Впрочем, и дальнейшей карьере это не помешает.

Процедура приёма прошла, как по нотам. Почти все вопросы, как и ответы на них, Виталий знал заранее. Правда не обошлось без неожиданностей. Один из членов партбюро, майор под странной украинской фамилией Брехуненко, вероятно догадываясь об истинной национальности Виталия, к удивлению всех присутствующих, невзначай спросил:

— Скажите мне, курсант Абрамов, если вдруг так случится, что семья вашей будущей жены вознамерится выехать в другую страну. Ваши действия?

— Об этом не может быть и речи, товарищ майор, — уверенно отчеканил Виталий к удовлетворению всех присутствующих, — я, прежде всего, будущий советский офицер и гражданин СССР. Нет у меня другой Родины!

Самое интересное, что в этот момент он вовсе не кривил душой и на все сто процентов бесповоротно верил в то, что сказал.

Тем временем, учёба приближалась к своему финальному завершению. Основополагающий в армии принцип «не можешь — научим, не хочешь — заставим» давал свои плоды. Эти плоды, в конечно счёте, превратились в офицерские погоны. Четыре года учёбы, которые предшествовали их получению, тянулись вроде бы бесконечно долго. Когда же подошло время распределения, Виталию уже, наоборот, представлялось, что они пролетели, если и не, как один день, то достаточно молниеносно. К этому дню выпускной курсант Абрамов был уже совсем не тем безусым, с хулиганским прошлым, юнцом, каким переступил порог училища. Перед комиссией стоял навытяжку высокий стройный молодой лейтенант, в сосредоточенном взгляде которого отражалась готовность положить свои знания на алтарь советских вооружённых сил. Этим алтарём для него стал, самый дальний и, наверное, самый «медвежий» в СССР Дальневосточный военный округ.

Вообще говоря, основополагающим принципом распределения выпускников в училище являлся приоритет оценок, т.е. более высокой средней оценке соответствовало более «цивилизованное» место службы. Лучшими из них считались Московский, Ленинградский, Прибалтийский и Прикарпатский военные округа. Туда направлялись только отличники учёбы и выпускники, у которых были заслуги, называемые особыми. К числу последних относились дети генералов или полковников, а также родители которых были знакомы с руководством училища. Наверное, Виталий тоже вошёл бы в их число, но его «покровитель», генерал Попов ещё два года назад ушёл в отставку. Поэтому новоиспечённый лейтенант Абрамов и подобные ему обладатели среднего балла чуть выше трёх направлялись в места, где «труба зовёт», куда, так сказать, приказывает и кличет Родина. В соответствии с зовом той самой трубы Виталий, прикрепив к офицерским погонам две маленькие лейтенантские звёздочки, отбыл к «чёрту на кулички» в Дальневосточный военный округ, где располагался топогеодезический отряд, в котором ему предстояло служить.

Глава 3

У чёрта на куличках

Виталий всегда помнил слова начальника училища о том, что во все времена военные топографы считались интеллектуальной элитой армии. При каждом удобном случае генерал повторял: военные топографы всегда идут впереди боевых порядков, ведь карта, которую они создают — это глаза армии. Подразделения, главной задачей которых являлось производство военных секретных карт, назывались топогеодезическими отрядами.

Прежде, чем попасть в расположение такого отряда, Виталию предстояла аудиенция с начальником военно-топографической службы Дальневосточного военного округа. С этим он прибыл в его штаб город Хабаровск. С первого взгляда город оказался совсем не таким, как охарактеризовал его случайный попутчик по авиарейсу из Москвы. На вопрос Виталия, что представляет собой дальневосточная столица, тот, закатив глаза в самолётную притолоку, угрюмо, с неподдельным пренебрежением, ответил:

— Да, что тебе сказать, лейтенант, если кратко, то — три горы, две дыры.

Только позже Виталий поймёт, что сосед по самолётному креслу имел в виду три холма, на которых, действительно, располагался Хабаровск. А под дырами подразумевались две, спрятанные в канализационные трубы, речушки. Видимо, авторы этого проекта полагали, что хватит городу и одного красавца Амура. Ассоциативно вдруг вспомнились слова песни «на высоких берегах Амура часовые Родины стоят». Однако после краткого инструктажа, который провёл полковник Сергеев, начальник топоотдела округа, выяснилось, что ему не придётся караулить живописную дальневосточную реку. Стало ясно, что «чёртовы кулички» находятся вовсе не в уютном и, по своему комфортном, Хабаровске. Буквально завтра Виталию предстояло вылететь в другую столицу, в столицу Чукотского автономного округа. В полдень, уже в Анадыре, едва сойдя с самолётного трапа, Виталий почувствовал все прелести субарктического климата места, куда он передислоцировался. Невидимые струи холода заползали под совсем нетонкий офицерский китель, словно напоминая:

— Держись, лейтенант, ты вовсе не в субтропиках, а на меридианах и параллелях, которые называют Крайним Севером.

Поёживаясь от зябкости, Виталий взглянул на светящееся аэродромное табло. На нём мерцающие зеленоватые цифры высвечивали дату, время и температуру воздуха, они попеременно показывали: 3 часа дня, 28 мая 1973 года, плюс 8 градусов тепла. Не успел молодой лейтенант удивиться климатической метаморфозе, как к нему подбежал, небольшого роста, военный, который одной рукой выхватил у Виталия чемодан, а другую приложил к козырьку и громко отчеканил:

— Здравия желаю, товарищ, лейтенант, разрешите представиться, прапорщик Михайлов! Приказано сопроводить вас в расположение отряда.

Виталий огляделся по сторонам, пытаясь обнаружить войсковой «газик», на котором его повезут в часть. Однако прапорщик потянул его через лётное поле, в сторону небольших вертолётов, стоявших неподалёку от самолёта, на котором он прилетел из Хабаровска. Не прошло и десяти минут, как лейтенант оказался на борту геликоптера «Ми -4». Его беспрерывно вращающиеся винты с каждой минутой приближали Виталия к, затерявшемуся в тундре, небольшому приполярному посёлку, в котором и располагался топогеодезический отряд. Внизу за бортом простиралась безжизненная заснеженная тундра, шапки гор, утёсов и голые сопки. Пролетев более трёхсот километров этого приполярного пространства, вертолёт мягко приземлился возле деревянных ворот воинской части. На обеих его створках красовались две, пылающие кумачовой краской, красные звезды. По правде говоря, внимание Виталия привлекли не столько эти пятиконечные символы, сколько термометр на КПП (контрольно-пропускной пункт): закрашенный в синий цвет его ртутный столбик остановился у отметки «минус три градуса». Отметив про себя, что позагорать здесь вряд ли удастся, он посмотрел на круглые настенные часы: их стрелки показывали одиннадцать часов вечера. Солнце совсем недавно коснулось горизонта, но никаких признаков наступления темноты не было и в помине. Краешек оранжевого диска не спеша продвигался по нижнему небесном изгибу и был едва заметен. Голубая высь подсвечивалась розоватыми оттенками невидимого из-за горизонта светила. Казалось, что оно вот-вот снова взойдёт. Облака, как небольшие островки в дельте гигантской небесной реки, создавали видения самых причудливых форм. Виталий в полной мере ощутил, что Чукотский полуостров находился в полном разгаре полярного дня. Белые ночи здесь были гораздо светлее и серебристее, чем в Ленинграде.

Просторный оконный проём КПП, через который Виталий любовался непривычным пейзажем, закрыла мощная фигура капитана с повязкой «дежурный по части». Он с улыбкой посмотрел на Виталия и, взглянув на какую-то бумагу, выхваченную из серой папки, доброжелательно не то спросил, не то утвердил:

— Лейтенант Абрамов? Собственной персоной? Приветствую вас в нашем тундровом топогеодезическом отряде особого назначения.

Только позже Виталий узнает, что идиома «особое назначение» обозначает, что отряду была приписано спецзадание Генерального штаба. Оно заключалось в авральном проведении крупномасштабного картографирование «белых пятен» Чукотки. Понятно, что командование не афишировало, для каких таких конфиденциальных целей срочно потребовались эти масштабные топографо-геодезические работы.

— Поздравляю с прибытием в нашу засекреченную глухомань, — продолжал тем временем улыбаться «дежурный» капитан, — приказано сопроводить тебя в общежитие, а завтра, после беседы с командиром отряда, полковником Барановым, будет, я полагаю, предоставлена небольшая квартирка в ДОС (дом офицерского состава).

Утром следующего дня, невыспавшийся от уязвимой метаморфозы привычного климата, лейтенант Абрамов предстал пред синие очи полнеющего седоватого командира части. По структурной градации в Советской армии топогеодезический отряд, несмотря на значительное отличие в численности, презентовался как полк. Поэтому, его командир и носил погоны с тремя большими звёздами. Их обладатель, полковник Баранов, не очень походил на строевого офицера. Возможно потому, что он сначала закончил гражданский вуз, Новосибирский институт инженеров геодезии, картографии и аэрофотосъёмки. Только потом, после пяти лет службы в армии, поступил на геодезический факультет военно-инженерной академии имени Куйбышева. По складу характера полковник Баранов был не чёрствым служакой, а чутким, отзывчивым и добродушным человеком. Поэтому, как солдаты, так и офицеры части, которой он командовал, называли его, в отличие от комбатовского «батя», просто «папашей». Несмотря на свою, заметно прикрытую, «гражданственность», его подразделение успешно выполняло совсем непростые воинские задачи в тяжёлых условиях, сменяющих друг друга, полярных дней и полярных ночей.

— Здравия желаю, товарищ полковник! — браво отрапортовал, между тем, Виталий, — выпускник Ленинградского высшего военно-топографического училища лейтенант Абрамов прибыл в ваше распоряжение для прохождения службы.

— Ну, вижу выдрессировали вас там, — ободрительно усмехнулся полковник, — у нас тут не мотострелковая дивизия. Но тяжёлые условия нашей службы можно сравнить с испытаниями альпинистов, покоряющих труднодоступные скалистые вершины.

Не обращая внимания на неприкрытое удивление Виталия, командир части продолжил:

— Только в отличие от альпинистов, для которых тяжёлые восхождения — это, всё-таки, спорт, который является непродолжительным по времени, для нас, военных топографов, наши изыскания являются тяжёлой, порой изнурительной и опасной, ежедневной работой.

— Нестандартно описываете мою будущую службу, — как-то не по уставу отозвался Виталий.

— Не хочу тебя пугать, дорогой мой лейтенант, — посерьёзнел вдруг полковник, — на самом деле, твоя служба будет намного труднее, чем я это сказал сейчас, гораздо суровее, чем ты это себе представляешь и неизмеримо более ответственной, чем тебя обучали в училище.

Перехватив растерянный и немного озадаченный взгляд Виталия, командир отряда, снизив гротескную тональность в голосе на обычную, миролюбиво, совсем не по-военному, промолвил:

— Значит так, Виталий Михайлович, у нас в отряде офицеры занимают три должности: геодезист, топограф и картограф. С повышением звания (старший лейтенант или капитан) к этим должностям прибавляется приставка «старший», с звёздами «майора» офицер становится, как правило, командиром отделения. При этом, учитывая, что здесь, на Чукотке, действует двойной тариф оплаты труда, твой первоначальный оклад будет составлять около пятисот рублей.

— Прав был директор школы, — удовлетворённо отметил про себя Виталий, вспомнив Кирилл Захаровича, — это бешеные деньги, на «гражданке», наверное, даже директор завода столько не получает.

— Ты, лейтенант Абрамов, — прервал его мысли полковник, — получаешь должность геодезиста.

Он немного помолчал, вытянул папиросу из помятой пачки «Беломорканал», на которой был изображён кусочек розоватой карты, и назидательно проронил:

— А ведь знаешь, Виталий Михайлович, у меня в дипломе тоже написано, не картограф, не топограф, не фотограмметрист, а инженер-астрономо-геодезист. По сегодняшний день я горжусь этим.

Виталий вспомнил, что, если топографы выполняют полевые съёмочные работы по созданию карты, а картографы непосредственно составляют её камерально (в кабинете или в фотограмметрическом цеху), то геодезисты производят каркас топографической продукции. Этот фундамент заключался в построении и последующем высокоточном измерении специальных пунктов с целью вычисления их астрономических и геодезических координат. И снова мысли Виталия оборвал полковник. Он, перестроившись уже из благодушной тональности на командирскую окраску в голосе, приказал:

— Сегодня присматривайтесь к окружающему, привыкайте к увиденному, получайте необходимые аксессуары для службы и, как можно быстрее, настраивайтесь на рабочий лад. А завтра, поступите в распоряжение старшего лейтенанта Сахарова. С ним и его солдатами проведёте очень непростую для вас неделю. За это время получите полный инструктаж по теме: зачем, как и что делать. На все эти вопросы получите исчерпывающие ответы. Только один останется открытым: кто виноват? Виноваты всегда будете вы. Успешной вам службы, лейтенант Абрамов!

— Служу Советскому Союзу! — торжественно отчеканил Виталий, приложив правую руку к козырьку новенькой офицерской фуражки.

Начинать служить родной стране предстояло завтра. Сегодня же Виталий знакомился с посёлком, где базировалась часть. Он располагался на берегу небольшой речушки, которая, через несколько километров от него, впадала в полноводную и стремительную реку Анадырь. Население приполярной деревни, в основном, составляли её коренные жители — чукчи. Часть из них занималась оленеводством, часть ловлей рыбы, которой здесь было в изобилии. Недалеко располагались небольшие прииски золотодобывателей-старателей. Внимание Виталия привлекла большая, салатового цвета, стационарная палатка. На её полотняной двери красовалась вывеска: «Заходи всегда без злости, Прямо к нам в палатку, в гости, А для правильной наводки, Захвати бутылку водки». Не успел лейтенант посмеяться над незамысловатыми виршами, как кто-то прикоснулся к его плечу. Обернувшись, он увидел за собой, атлетически сложенного, бородача, облачённого в оранжевую штормовку и в меховые унты.

— Что задумался, служивый, — громко пробасил он, — заходи, если не шутишь, гостем будешь.

— Может быть и зашёл бы, — не растерялся Виталий, — только вот алкоголем не обзавёлся.

— С этим здесь проблема, — благожелательно отозвался бородач, — но ты не робей, всё равно проходи, офицерам — вход свободный.

Внутри, вокруг, сколоченного из магазинных ящиков, стола сидели ещё пятеро, тоже бородатых, одетых в жёлтые энцефалитные костюмы, ровесников Виталия. Один из них, шутливо подав команду «Товарищи офицеры!», которую в армии, как правило, подаёт первый, увидевший прибывшего командира. Смущённый лейтенант пробормотал что-то наподобие «Вольно», присев на свободный ящик. Ему тут же придвинули гранёный стакан и плеснули туда около ста грамм белой жидкости. Просто счастье, что один из бородачей услужливо предупредил:

— Только осторожно, офицер. Это чистый спирт, 96 градусов, так сказать.

Виталий мгновенно отстранился от столика и виновато пробормотал:

— Извините, ребята, я на службе, причём первый день. Мне не положено.

Ребята оказались опытными, всё понимающими, геологами. Один из них, доброжелательно заглянув Виталию в глаза, примирительно промолвил:

— Понимаю. Служба, она и в Африке — служба. Но всё равно, первый её день надо отметить. Ты, товарищ лейтенант, в правильной компании, мы нальём тебе чуточку «Зверя».

После едва заметного движения в руках геолога оказалась стеклянная, предназначенная для прогревания, медицинская банка, в которую он налил немного желтоватой жидкости из бутылки с этикеткой «Зверобой». Тут же и прозвучал витиеватый тост:

— За то, чтобы брюки молодого лейтенанта под небом Чукотки через положенное время украсились красными генеральскими лампасами.

Когда Виталий закашлялся от острого «звериного» напитка, один из геологов, указав ему на огромный чан, стоявший в углу палатки, отечески проворковал:

— Да ты не стесняйся, лейтенант, будь, как дома, закусывай.

Приоткрыв крышку этой бочкообразной тары, Виталий обнаружил там, подсмотренную ранее только на картинках, красную икру. Вооружившись, лежавшей на столике, чайной ложечкой, Виталий зачерпнул ею зернистый деликатес, вызвав при этом громовой смех геологов. Тот самый бородач, который пригласил его в палатку, протянул ему, внушительного вида, черпак, и назидательно сказал:

— У нас, на Севере, икру маленькими ложечками едят только новички. Привыкай, лейтенант, к более изысканным столовым приборам.

В тот же день возле поселкового магазинчика Виталия ожидало ещё одно маленькое приключение. Его остановил карликового роста чукча и, протягивая ассигнацию в десять рублей, настойчиво попросил купить «Светлану», многозначительно прибавив при этом, что сдача ему не нужна. Оказалось, что «Светлана» — это не что иное, как одеколон, пользующийся особой популярностью у чукчей. Стоил он чуть больше рубля, так что при его покупке Виталий получил суперприбыль в виде сдачи. Примечательно, что при этом ему бросилось в глаза, висящее на стене магазина и написанное от руки, объявление, повествующее о том, что постановлением Магаданского крайисполкома продажа парфюмерных изделий коренному населению Чукотки категорически запрещена.

В этот же день у Виталия состоялось ещё одно знакомство с «аборигенами». Не успел он выйти из палатки, как к нему не подошли, а именно «подвалили» два, подозрительного вида, типа. Не составляло особого труда понять, что перед ним предстали, недавно освободившиеся, «зэки» (заключённые), которых в посёлке было не так мало. Один из них, выплёвывая из почти беззубого рта остатки недокуренной махорки, небрежно прошепелявил:

— Здорово, вояка! Смотрю на твои незагаженные сапоги и понимаю, что ты только что прибыл с материка.

Виталий ещё не знал, что здесь материком называли «Большую землю», расположенную к югу и западу от географической линии Певек, Анадырь, Магадан.

— Значит, служака, — продолжал тем временем недавний обитатель зоны, — у тебя, наверняка, ещё остались неиспользованными тюбики зубной пасты.

— Да, конечно, ребята, — благосклонно согласился Виталий, — есть у меня несколько тюбиков болгарского «Поморина».

— Замечательно, — хлопнул лейтенанта по плечу второй, со шрамом на лбу, зэк, — тащи всё сюда, покупаем по десять рублей за штуку.

— И кто мог предположить, — подумал про себя Виталий, что в этом, забытом богом, тундровом посёлке я вместо службы буду заниматься бизнесом.