16+
Нежданная гостья

Объем: 134 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Глава 1

Тихая, размеренная до полудня погода начала разыгрываться. Легкая рябь на поверхности моря мягко покачивающая корабль со спущенными парусами словно мать, убаюкивающая ребенка в колыбели, заметно усилилась, на гребнях волн появились белые гребешки, матово отсвечивающие в неверном свете лунной ночи, с низко нависшими над горизонтом свинцово-тяжелыми тучами, предвещая приближающийся шторм.

Трехмачтовый тяжелый галеон «Всевидящее око» находился на небольшом расстоянии от укромной бухты, неприметной для незнакомых с данной местностью, как простолюдинов, так и бывалых мореходов из-за своих малых размеров и узкого прохода, скрываемого выступающими из воды скалами что, словно громоздились друг на друга и можно было вернуться, переждать надвигающуюся непогоду, но… находящиеся на борту два пассажира, контрабандный груз, которых требуется доставить вовремя.

Они ещё два дня назад должны были выйти в открытое море, что выделялось беловатой полоской на выходе из бухты, но последняя партия оружия задержалась в пути и лишь нынешним утром была доставлена на борт. Капитан корабля уже готов был отчитать контрабандистов, если бы не мальчонка, что увязался с ними. Он и раскрыл причину задержку, но поскольку для нас этот факт не представляется важным, останавливаться на нём необходимости особой не вижу.

Контрабанда всегда, во все времена, преследовалась законом, даже если сами законодатели снаряжали вооружённые тяжёлыми мортирами или лёгкими кулевринами корабли для этих целей, — чья «крыша» сидит в министерских или судейских креслах, — и имели достаточно весомые барыши от каждого удачного нападения на корабли ли торговые или прибрежные города на далеких островах где-либо в Атлантике или Индийском океане, в которых всегда можно было поживиться золотом, серебром также в свое время награбленное колониальным правительством, если уж совсем повезёт, то и живым товаром, как в обиходе называли негров- рабов, как и белых каторжников, сосланных за разные провинности.

Правда, надо отметить, белые рабы сильно уступали в цене африканцам. Они не долго выдерживали тропический климат, с его нещадно палящим солнцем и долгими дождями, что шли иногда по два месяца непрерывно. И сей факт значительно снижал им цены, как бы они не выглядели внушительно на первый взгляд.

Рулевой за штурвалом, не обращая внимания на изменения в окружающем пространстве, возможно же это только казалось стороннему наблюдателю, оставался невозмутимо спокойным, лишь руки крепче сжали дерево рулевого колеса и будь при свете дня, можно было рассмотреть, как побелели от напряжения фаланги, огрубевших от морской воды и соленого ветра, пальцев.

На баке вперёдсмотрящий наблюдал за горизонтом в подзорную трубу, в сумраке надвигающейся ночной непроглядной темноты. Со всех сторон корабль обступала чёрная вода. Но даже сейчас они не спешили зажигать фонари, продвигаясь по памяти, дабы понапрасну не оказаться обнаруженными, лишь через оконце двери в квартердеке проступал едва различимый неясный свет от лампы.

Экипаж, со сноровкой обезьян, резвящихся в джунглях на лианах, сновал на реях, вантах, марсах, готовясь встретить шторм во всеоружии. И именно по этой же причине они и покинули бухту, где корабль мог быть раздавлен об скалы. Усилившийся ветер обдувал лица пиратов солёным морским воздухом. Но какой ветер может остановить пиратов, кроме ветра смерти?

И только один человек оставался в стороне от разгуливающейся стихии, словно породнившийся с ней. Глядя на него, будь сейчас дневное время, трудно было определить, что он испытывает в эту минуту. Задумался ли он сейчас или занят созерцанием, ни одним мускулом лица не выдавал он своего состояния.

На юте, заложив руки за спину, сказывалась устоявшаяся за многолетнее пребывание и заточение в острогах и тюрьмах, стоял высокий поджарый мужчина с несколько длинными волосами, стянутыми чёрной повязкой вокруг головы. Временами ветер закрывал лицо прядями волос. На вид, ему казалось лет сорок- сорок пять, но положа руку на сердце, едва ли кто из экипажа, знал его подлинный возраст.

Чистое, до синевы выбритое лицо, несколько смуглое и резко очерченные линии — результат длительного пребывания на продувающем морском ветру, проницательный взгляд, наполненных грустью цвета воронова крыла глаз, казалось бы, всё, что можно сказать о нём. Его гордый профиль выдавал в нём представителя дворянского сословия из скандинавских кровей, что резко контрастировало с цветом глаз, более присущим южанам, населяющим Аппенинский полуостров.

Из- под длинного ниспадающего широкими складками плаща из дублёной кожи, с которым он не расставался почти никогда, виднелась белая шёлковая сорочка с кружевами, короткие кожаные брюки, плотно облегающие стройные и вместе с тем мускулистые ноги и такие же облегающие ботфорты. На перевязи висела достаточно длинная шпага в инкрустированных чернёным золотом ножнах.

Жизнь, весьма далёкая от света, так и не смогла заставить его отказаться от устоявшейся привычки и даже в самых невообразимых условиях, оставаться графом де Вир д’Оджоно, лишённого не только состояния, но и титула, предоставленного его предку самим королём Франции Людовиком Девятым ещё на заре крестовых походов.

А может быть, так оно и должно быть: оставаться человеком, несмотря на все перипетии жизни и хитросплетения судьбы? Слишком зыбко положение человека в высшем свете: достаточно заиметь пару недругов, несколько наскоро состряпанных клеветнических сплетен ли, кляуз, якобы несущих угрозу двору или кому- то из приближённых к трону фаворитов, коих не так уж мало вьётся вокруг венценосной особы и вот уже из круга приближённых, тебя отбрасывают далеко за периферию.

Но это самая малая из бед, что может ожидать опального дворянина, могут запросто и сгноить в подземельях Бастилии, что не раз бывало в истории королевства. И вся королевская челядь, что вчера готова была лизать твои пятки, сегодня отворачивается от тебя, как от прокажённого. Наиболее трусливые же боятся одного упоминания твоего имени, как бы немилость короля и до них не дотянулась.

— Мессир, — прозвучал голос за спиной капитана корабля, а в том, что человек в плаще — капитан, никаких сомнений не вызывало, едва ли кто- то ещё мог бы сохранять невозмутимое спокойствие в данной ситуации.

— Да, — коротко ответил он на голос, не оборачиваясь.

— Мессир, какие будут указания? В дрейф ложимся?

Нет, строго по курсу, — всё тем же, невозмутимым голосом, ответил он.

— Есть строго по курсу, — и сквозь шум, бьющихся о борт корабля свирепых волн, готовых сломать крепкий корпус из морёного дуба, который скрипел всем рангоутом, чьи брызги порой долетали до палубы, послышались удаляющиеся шаги и затем зычный голос боцмана, раздающего команды экипажу.

Капитан, хоть он и стороннему наблюдателю казался безучастным к экипажу, кораблю — его детищу, — именно по его собственноручному проекту на голландских верфях лучшие корабелы трудились над ним, воплощая все задумки заказчика, следил за всем, он отдавал команды, наблюдал за окружающей обстановкой, что менялась ежечасно, но помимо всего прочего его сейчас снедала забота о юной леди, загадочным образом этим вечером, оказавшейся на борту…

Глава 2

Он уже собирался отчаливать, уже оборваны концы, когда до слуха донёсся женский крик. Этот крик отчаяния, он не столько услышал слухом, сколько сердцем, ибо хлопанье раздувающихся под напором ветра спущенных парусов, шум моря, способны были поглотить любые сторонние звуки. Обернувшись на крик, он заметил на скалистом берегу у самого подножия скалы, невесть откуда взявшуюся девушку в лёгком платье.

Граф даже не мог предположить, что в этих местах могут быть люди, всё вокруг казалось настолько безжизненным, да и сама местность не располагает для обустройства человеческого жилья, чайки, кружащие над морем с неистовым пронзительным криком да дикие козочки, что появлялись на кромках скал, но и они, дети нетронутой природы, не боялись их присутствия. Тем паче берег изобиловал такими крутыми скатами, без единого намёка на выступы, что по ним возможно двигаться. Но то для человека незнакомого с морским ремеслом, матросам ничего не стоило, хватаясь за небольшие выступы камней, подняться на вершину.

Всё казалось, живёт в первозданном виде, как задумал и воплотил Господь. Никаких намёков на присутствие жителей побережья, они не замечали здесь никогда. И тем удивительнее было услышать женский крик. Крик, взывающий о помощи и своей пронзительностью вполне могущий составить конкуренцию крикам чаек. Спервоначалу, он хотел проигнорировать её крик, но что-то внутри подсказывало: девушка не от хорошей жизни оказалась на этом странном месте и обращается к ним.

На фоне серого неба, когда сам воздух, казалось, представлялся серым маревом, он увидел сначала её силуэт и лишь, присмотревшись, разглядел саму девушку. Очертания её казались несколько размытыми в неверном свете. Но какие-то неведомые струны затронула в его душе её хрупкая фигура. Волосы цвета спелой ржи разметал ветер, и лицо её лишь изредка появлялось меж тяжёлых прядей. Возможно, он засмотрелся на девушку и не сразу обратил внимание на юношу, чуть поодаль стоящего там же на скале. Или всему виной был серый балахон, издалека сливающийся со скальной породой. Что за недолга могла привести их сюда в такое время? Капитан корабля терялся в догадках.

— Сальваторе, шлюпку на воду, — скомандовал граф.

— Есть шлюпку на воду, мессир.

Фалы на шлюпбалках со скрипом забегали, и послышался плеск, коснувшейся воды шлюпки, два пирата, спрыгнув с борта, и, взяв в руки вёсла, усиленно начали грести к берегу, оставляя за шлюпкой пенный след.

Капитан, опёршись одной рукой на фальшборт, наблюдал за сценой действий. Юноша на берегу, взяв девушку за руку, осторожно начал со всеми предосторожностями спускаться к воде, пользуясь козьими тропами. Порой камни, сорвавшись из-под его ноги, скатывались и с шумом падали в воду, отчего по воде долгое время расходились круги.

Каждый раз при этом юноша инстинктивно вздрагивал, замедлял своё передвижение и смотрел под ноги в поисках удобной опоры. В эти минуты он приостанавливался и высматривал следующее место куда можно безопасно ступить, не боясь сорваться. Иной другой же возможности сойти к воде нигде не просматривалось. Испуг девушки выдавали её скованные движения, оступаясь, она теснее прижималась к своему спутнику.

«Брат, жених, любовник?» — сам к себе обратился граф, наблюдая за странной парочкой. Действительно, в их отношении друг к другу, пока сходили к воде, нельзя было определённо сказать, кем они приходятся между собой и какая тайна связывает их, и в итоге привела сюда. «Да что понапрасну гадать. На борту они пребудут достаточно времени, чтобы определить родство. Отдадим всё на волю Провидения», — подытожил капитан, отвлекаясь прикурить сигару.

Одна из слабостей, к которой он приобщился, будучи на берегах Нового света, где также имел немало друзей среди местного населения — индейцев и даже успел завести приязненные отношения с вождём одной из племён — чероки. Но вот, хотя берег на том месте был достаточно крут, и с трудом можно было поверить, что возможно пройти по нему, девушка и юноша сошли к шлюпке.

— Дайте вашу ручку, мадемуазель, — вежливо протянул свою руку навстречу гостье капитан. Снизу девушку поддержали.

— Рады приветствовать вас на борту «Всевидящее Око». Добро пожаловать на борт, — и пусть слова прозвучали высокопарно среди обросших, бородатых пиратов, морских бродяг, девушка вела себя сдержанно, не выражая ни брезгливости, никаких-либо других эмоций. Вся команда собралась у самого борта в ожидании. Одежда на них представляла собою короткие штаны выше колен и просторные рубахи самых разных расцветок, уже порядком выцветших на солнце и под воздействием морской воды. Головы этих морских странников прикрывали шапочки, спасающие от палящего солнца. У иных она представляла собою косынку из куска парусины, повязанной на голову.

Девушка всё ещё продолжала оставаться во власти страха, что преследовал её и только лёгкое подобие улыбки, схожее с лучом солнца, вырывающимся из-за туч в ненастную осеннюю погоду, выражающее искреннюю благодарность, промелькнуло на её посиневших от холода губах.

Тело же, прикрытое лёгким, не по сезону, платьем дрожало мелкой дрожью, и кто-то из экипажа, накинул на её плечи подобие камзола, от чего дрожь поубавилась, пока не прекратилась совсем. Она даже поблагодарить не успела за столь щедрый жест, поелику всё её внимание было приковано высоким человеком в чёрном на борту — капитаном.

На нём в очень редких случаях видели другие цвета и среди пиратского братства, бороздящего морские просторы, по этой привычке давно утвердилось прозвание «Демон», что в некоторой степени соответствовало как во внешности, так и в поведении в жизни, которую они знали.

О том, что была великосветская жизнь до этого, об этом он старался ни сам не вспоминать и другим не напоминать. Да и немного было таких, кто знал о его блестящем прошлом, где яркие дамы в пышных туалетах, залы с тысячами свечей и нескончаемой музыкой.

«Главное в жизни не бояться начинать всё с чистого листа. Ибо не столько страшно падение, сколько отсутствие желания подняться», — вывел для себя он формулу и в минуты отчаяния всегда советовал приятелям, таким же романтикам морских просторов. Давно ли было то время, когда он не имел ни единого су в кармане, весь истерзанный шёл в потёмках, сам не совсем осознавая, куда он направляется? Его вела единственная мысль: «выжить во что бы то ни стало, что в итоге ему удалось сделать. В то время властвовала в его душе позиция, которая казалась единственно верной: он не останется на земле… Не станет преклоняться перед кем-либо, не станет изображать верность кому-либо. Его путь — это бескрайнее море.

Возможно, когда-нибудь он вернётся сюда, но даже самому себе он не мог назвать дату, когда это произойдёт. Антуан ещё в отрочестве познал истину: если пытаться играть на две стороны, можно легко и просто потерять себя, собственную душу. Она не будет принадлежать тебе, погрязнув в грязи интриг и склоков, сплетен и вражды. Ибо, жить в грязи и оставаться чистым невозможно, всегда кто-то измажет. Попытка же вырваться обернётся смертью. Потому как толпа, даже если она состоит из высокородных господ, остаётся толпой, подчинённой идее, которую ей навязывают.

И в этой толпе, что копошится в жиже, именуемой громко двором, ты должен также плести интриги, как и окружающие, в противном случае, тебя проглотят, как это попытались сделать с ним несколько позже, и даже не подавятся. Море же… Море — это свобода, свобода от всего. Море — единственное, кто не предаст, но перед этим не единожды испытает тебя на прочность. Задаст вечный вопрос: а чего ты стоишь, человек? В море или океане ты никогда не сможешь солгать себе».

— Спасибо, мы вам так благодарны, наш спаситель, — только и промолвила девушка тихим голосом, более уместным в дворцовом зале, нежели здесь, среди шума и грохота волн, свиста ветра, гудящего в снастях и хлопающего парусами.

— Да полноте. Вам спасибо, что удостоили быть полезными вам и стать Вашим спасителем. — Легко и непринуждённо отпарировал граф де Вир.

Несколько усталое лицо девушки озарила благодарная улыбка, на миг обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Мадемуазель, несмотря на всё пережитое в последние часы, держалась с достоинством, хотя того, что она продрогла, ей скрыть не удалось не только от проницательных глаз капитана, но и матросов. Единственное, что уловил взгляд капитана — страх. Страх, поселившийся в её сердце, при всём умении и старании скрыть, выдавали глаза. Страх был не только следствием этого вечера, нет, он имел более древние корни, не известные не посвящённому и уже успел укорениться в сердце мадемуазель.

Вслед за девушкой, он также поддержал юношу, помогая перейти на борт в лучших традициях, выражая приветствие гостю. Не важно кого ты подобрал, куда важнее, как проявит себя он позже и тогда, соответственно, отношение также может поменяться вплоть до противоположного.

— Добро пожаловать на борт, — произнёс он вторично. Затем перепоручил юношу заботам боцмана. На борту вопросами экипажа, как то: размещение, командование установкой и уборкой парусов, сменой вахтенных, всё это входило в прямые обязанности боцмана Франсуа Вилларсо.

Послушник, как окрестил юношу капитан, среди членов экипажа хоть и вызвал поначалу неприятие из-за своего монашеского одеяния, но приглядевшись к нему поближе, взгляды стали мягче, за отсутствием креста, непременного атрибута духовных лиц их подозрения окончательно рассеялись. На борту «Всевидящего ока» до этого момента не было ни одного духовного лица, за всё время эксплуатации галеона, как оно обычно бывает на военных кораблях королевского флота, даже в качестве пассажира.

Да и как могло быть иначе, если помимо одеяния — балахона, его худое телосложение, бледное измождённое лицо, присущее обитателям монастырей — всё говорило о принадлежности к духовному воинству, как они именовали себя повсеместно, где только оказывались, на островах в Океании, на новых землях, отхватывая для монастырских нужд наиболее плодородные земли, прикрываясь якобы продвижением христианства. И ради этого не гнушались отправлять на костёр неугодных.

Но, многие оказываясь вдали от цивилизации и папского присмотра, предавались разврату, не меньшим сладострастием, что и язычники, которых они пришли просвещать в истинной вере. И хоть сомнения капитана де Вира, у кого были свои счёты с духовенством, развеяла мадемуазель дю Плесси, экипаж оставался в неведении и только благостное расположение капитана к юноше, сдерживало матросов.

…Капитан де Вир, в своё время из-за распрей, вспыхнувших в среде духовенства между католиками и протестантами, улицы Парижа ещё не забыли криков и стонов погибающих безвинных людей, чья вина состояла лишь в одном: они имели честь появиться на свет в семье гугенотов, лишился своих владений, всех привилегий и даже семьи и был брошен в застенки Бастилии, замок на чью долю выпало принимать всех отверженных королём, Папой Римским и откуда выход оставался, только один: на кладбище или костёр на Гревской площади, ещё один памятник мракобесия. О многом могла бы рассказать сия площадь, обрети она хотя бы на несколько часов способность говорить.

О неприязни к духовенству графа де Вира и подоплёке, послужившей этому, неплохо информирован был единственный член экипажа, бессменный боцман Франсуа Вилларсо, с кем судьба свела его после долгих скитаний. Суть же всей этой истории состояла в том, впрочем, обо всё по порядку.

Глава 3

Столкновения или неприязненные отношения между графом де Вир дю Пон д’Оджоно и сановными лицами духовенства начались не вдруг и не на пустом месте, они если быть пунктуальнее, поначалу имели вполне лояльный вид. Антуан де Вир, являясь католиком, каждую неделю посещал местный собор, и никто не смог бы упрекнуть его в вероотступничестве.

Владея несметно богатым поместьем, граф периодически позволял себе вносить местной епархии немалые суммы, исчисляемые сотнями золотых, нимало не заботясь, на что они расходуются, поскольку сие для него не представляло ни малейшего интереса, да и дорогу друг другу в то время они не пересекали.

Хотя даже человеку, весьма далёкому от епархии, легко было определить, что в священническом гнезде ничего по существу не обновлялось, и не менялось, новых приобретений также не было; но вот епископ смог позволить себе обосноваться в новом замке в готическом стиле с высокими шпилями на угловых башенках, как если бы имел намерение насадить на них облака, как кусочки мяса на шампуры.

Имея свои уши в окружении епископа, граф доподлинно знал, на что, вплоть до сантима, используются средства казны епархии, но поскольку всё это до сих пор его не задевало никаким образом, предпочитал не тревожить осиное гнездо, руководствуясь правилом: не буди лихо, пока оно тихо.

В общих чертах, до поры, до времени их пути шли параллельно, нигде не пересекаясь, и, не задевая друг друга. Что уж скрывать, де Вир сам тоже жил не без греха, да и есть ли в этом мире поистине безгрешные люди, помимо доходов от поставки насыщенно-рубинового цвета густого виноградного вина; у него была ещё одна статья дохода — скрытая от любопытных глаз, снующих всюду, и втискивающих свой нос во все щели без страха, что могут и прищемить, и об этом едва ли кто догадывался. А если бы и так, то нужно ещё доказать всё это. Да только любопытство в описываемое время, как и в любое другое, наверное, не очень-то поощрялось теми, чьи интересы задевались.

И как свидетельства тому: то в канаве найдут с перерезанным горлом подобного соглядатая, то ещё где-нибудь, что не мешало другим занимать их место, поскольку жалованье их целиком и полностью зависело от осведомлённости. Но что было забавным для лиц, посвящённых в тонкости, наниматели тоже не испытывали восторга от особо ретивых ищеек, потому как те требовали повышения жалованья и последние просто исчезали, куда и как, никому не было интересным.

Горожане, побогаче умом, несомненно, догадывались о происходящем, но поскольку всё это не затрагивало их, предпочитали молчать, а другим, что живут сегодняшним днём и о завтрашнем вовсе не задумываются — более интересны и занимательны злачные места и притоны, где можно отвести душу и низменные потребности. Большее их ни на йоту не занимало.

Первая искра между епископом и графом де Вир, вспыхнула и потухла, в тот момент, когда де Вир решил уменьшить размер подаяния, да и, посвятив себя больше делам, пропустил несколько месс, что не осталось незамеченным святыми отцами, о чём епископ не замедлил высказаться графу в глаза, не церемонясь, что он в своём лице представляет духовенство и их главная забота — это содержание паствы в чистоте душевной и духовной. И в этом плане граф де Вир позволяет себе нарушать правила. Но епископ начал с другого конца:

— Мессир де Вир, а не кажется ли Вам, что размер Вашего подаяния не соответствует Вашему высокому положению и Вы утаиваете от Господа нашего, восседающего на небесах?

— Ваше Святейшество, в Писании сказано: только плоды трудов, да идут в счёт…

— С чего это Вы решили, что мы мало трудимся, мессир де Вир? Мы ежедневно и еженощно возносим свои молитвы во благо земли королевства, за души, населяющих её людей, независимо от сословной принадлежности. И, Вы мессир, смеете упрекать меня в отсутствии усердия в служении?

— Святой отец, я сказал то, что считал нужным сказать, только и всего. И что отдал, то и есть моя посильная лепта в материальном плане. А что же до духовного составляющего, святой отец, смею надеяться мои молитвы, превозносимые мною в уединении, ни в чём не уступают вашим в чистоте помыслов, как, впрочем, и моя жизнь.

На этой ноте, сочтя разговор законченным, не дожидаясь ответа, граф поспешил откланяться и покинуть епископа, что разумеется, противоречило общепринятому этикету. В этом плане Антуан давно для себя решил, что правила этикета, большей частью состоящие из расшаркиваний и поклонов, ничего не стоят и на это способны обученные существа даже, лишённые разума, не имеющие об этом ни малейшего преставления.

Но граф де Вир не учёл одного: когда дело касается финансовой составляющей, даже враждующие между собою когорты, способны объединяться в травле одного и тем более, если он представляет из себя лакомый кусок. В этом они преуспели, как ни в чём другом.

Чего стоили одни виноградники Антуана, приносившие немалый доход, как и копи. Но запасы копей в последнее время истощились, только о том никто кроме графа и рабочих, занятых в них, не знал. Те же рабочие, получали ту же сумму, что и ранее, а разницу граф покрывал из контрабанды.

Сей выпад со стороны епископа был первым заброшенным камнем, не ведающей жалости, рукой инквизиции, на что Антуан по беспечности не стал обращать внимания. И это оказалось, как показало время, его непростительной ошибкой. Второй ошибкой графа было то, что он не примкнул ни к гугенотам, ни к католикам — последователям Папы.

Колесо инквизиции против графа Антуана де Вир запустилось, и дело оставалось за малым: дождаться какой-либо ошибки за ним, чтобы уже полноценно предъявить против него обвинение, что же до доказательств, всё это выудит из него пыточная машина правосудия, как она привела на эшафот немало безвинно осужденных голов.

Возможно то же самое, такая же кончина ожидала и самого графа Антуана де Вир, не подсуетись его хорошие высокопоставленные друзья, которых действительно можно называть друзьями, коль они не побоялись вступить в противоречие с правосудием, не побоялись оказаться рядом с ним в одной камере, в одной пыточной. Они применили все возможные методы, но в итоге смогли устроить побег, за что Антуан до сих пор чувствовал себя в долгу перед ними.

Но даже их могущество оказалось не всесильным. Оно позволило спасти ему жизнь, не более того, хотя Антуан был счастлив и этому, честное имя он вернёт благодаря своему уму и трудолюбию, и кому важно, где это произойдёт. Имея голову на плечах, и, бьющееся сердце в груди, он был уверен, что он сможет устроить свою жизнь надлежащим образом, но вдали от родины.

И, несмотря на все происки завистливых недоброжелателей, представляющих из себя чванливых и заносчивых сановников, он заставит их примириться со своим существованием, причём на ступеньку выше. Пусть даже это произойдет вдали от этой страны и от этого короля, не способного отделять зёрна от плевел. На родине он стал не просто изгоем, а кандидатом на виселицу или хуже того на костёр, как завершили свой земной путь многие неугодные, который уничтожал все следы.

Да и можно ли называть родиной страну, которая не ценит тех, кто вносит в казну немалые суммы, но в то же время приближает к себе лживых льстецов, способных, словно пиявки присосаться к трону и вытягивать для себя преференции и привилегии, на какое-то время сиять подобно солнцу.

К тому времени, когда он встретился с Франсуа, у де Вир был уже второй корабль-шебека, знакомства с влиятельными людьми, да и сам он стал полноценным пиратом, своим домом, признающим корабль, с полными ветра парусами, в бескрайнем море. Нынче же у него полноценный галеон — гроза морей, что не мешает иным горячим головам — «авантюристам морских просторов» попытаться посягать на него. От прежнего великосветского дворянина, в нём осталось всё, кроме пустого щегольства.

Но в отличие от придворной свиты, честь и достоинство считал нужным сохранять перед всеми, независимо от сословия. Дворяне, от баронета до герцога, людьми считали только приближённых к трону, от которых можно было заполучить протекцию.

Антуан не делал исключений и для преступников, каковым по королевскому суду, считался и он сам. И уже по этой причине, он с полным правом мог отнести к себе изречение: всё своё, ношу с собой и судьёй над собой считаю лишь одно Провидение, что вправе миловать или покарать.

Познакомились же они, практически сразу после побега графа, устроенного дружески расположенными лицами среди придворной знати, подославшие лекаря в образе священника. Стражники, что должны были сопровождать осужденных на каторгу, не усердствовали в своей службе, обходясь подсчётом по головам, то бишь количеством, ну а, тот человек или иной, их мало заботило, как не заботила и сама судьба каторжан.

А сколько сил и усердия приложил Антуан постигая жизнь в новом образе: не великосветского дворянина, а самого что ни на есть простого смертного? Сожалений особых от потери былого величия он не испытывал, поскольку в королевском дворе он удосужился побывать лишь несколько раз. Но и тогда ничего особенного для себя не вынес. А что до ударов судьбы, не она ли ему приготовила участь сироты, оставив пяти лет от роду без родителей и его воспитала кормилица?

Видимо судьбе угодно было ещё раз испытать его на прочность, лишив положения, лишив всего. Антуан, возвращаясь памятью в то далёкое прошлое, ни разу не сожалел о том прошлом, впереди — на жизненном пути его ждало будущее, неведомое и заманчивое. Детство же сиротской приучило его не унывать, как и кормилица, мудрая женщина, которой он отплатил душевной привязанностью и немалым материальным благополучием.

Освоившись в новом обличье, он за два года проявил себя умелым штурманом и стал ходить в море на одном из пиратских кораблей, оттачивая мастерство в походных условиях. Уже после третьего или четвёртого похода, хозяин капитана корабля вознамерился увидеть его лично, для чего вызвал к себе во дворец. И в тот день, этот вельможа, расхаживая по комнате из угла в угол, на минуту остановился и прямо посмотрел в глаза Антуана, прежде чем задал свой вопрос, который не давал ему покоя:

— Молодой человек, сможешь нанять команду, случись, что я тебе, вручу шебеку?

— Монсеньор, сие было бы огромной честью для меня, и я был бы бесконечно благодарен за оказанное… — только начал Антуан, когда его перебил вельможа, предпочитая краткость:

— Благодарить будешь потом, в данный момент, я бы предпочёл точный ответ.

— Монсеньор, даю голову на отсечение, что найму команду…

И его слова не были пустым бахвальством потому, как капитан шебеки, где он служил в качестве штурмана, готов был отдать в его руки свой экипаж. В силу возраста, он считал, что ему уже пора на покой от всего куда-нибудь в тихое местечко, где никто не стал бы тревожить его и доживать свои дни. И вот на этом корабле он и начал свою службу морского авантюриста, уже капитана корабля.

С Франсуа же случилось следующее. Судьбе было угодно раскидать их в пространстве-времени, чтобы спустя немало лет, вновь свести вместе. Франсуа Вилларсо, в то время ещё молодой человек, ищущий приключений на свою пятую точку, едва ли задумывался, что будет бороздить моря в качестве второго человека на борту, боцмана. Но именно так оно и случилось в итоге.

В один из осенних вечеров, когда их шайка карманников сидела в таверне, отмечая не хилый улов, чему способствовал день казни еретика, собравший на площади несметное количество народа всех сословий, что нельзя было продвинуться, не отдавив кому-то да ногу, а в случае же падения, никто не гарантировал, упавшему жизнь.

Именно в тот период ему улыбнулась удача встретить графа де Вир, неведомым образом заявившегося в таверну, и кто заприметил его из всей шайки, которой заправлял одноглазый Жак, по прозвищу Циклоп, полностью оправдывающий свою кличку, в противном варианте украшать бы ему Гревскую площадь на одной из виселиц, что очень редко простаивали, и стать кормом для воронья.

Ему же, пришлось пережить вместе с капитаном бунт на борту корабля, когда новобранцы, нанятые в одном из портов на Карибских островах, вознамерились отправиться на поиски зарытого клада пирата, капитана корабля «Сан Себастьян» Энрике Мигеля.

О существовании клада хотя и ходили упорные, но всё же противоречивые слухи, никто бы не отважился уверенно утверждать, что сие истинная правда, как и о гибели пирата, то ли погибшего в схватке с буканьерами, то ли ушедшего на дно морское в результате настигшего шторма. Всё это было покрыто таким слоем слухов, что проще поверить в существование легендарной Атлантиды.

Возможно и более прозаическое: зарезали в пьяной драке, где-нибудь в таверне, возникавших среди посетителей этих злачных мест по поводу или даже безо всяких причин. Подобное происходило нередко, как и стычки с другими романтиками морских просторов или членами экипажей кораблей королевского флота, что также не обходили стороной кабаки и таверны, но при этом не жаловали пиратов.

В любом из перечисленных случаев оставалось уповать на судьбу, на помощь свыше, стойкость экипажа, да ещё знание законов природы. И в тот раз, когда испанец Мигель подбил команду на захват корабля, де Виру помогло то обстоятельство, что экипаж получил неплохие призовые, и собственное природное чутьё на всевозможные интриги, усвоенное ещё в мирной жизни.

Глава 4

Ну и разумеется предупреждение штурмана Франсуа, верного друга, каждую минуту находящегося в кругу матросов, и, как не ему быть в курсе настроений экипажа. Благодаря его словам мятеж был подавлен в зачатке. Вечером, когда Антуан уже успел подготовиться ко сну, в дверь каюты негромко постучали, он в первую минуту решил, что это отзвук из трюма, где находились бочки с крепким ромом. Но прислушавшись, он услышал повторный стук и, прихватив заряженный пистолет, подошёл к двери.

Дверь хоть и дубовая, представляющая собой серьёзное препятствие для пожелавшего выломать её, но разве есть в этом мире что-либо, способное остановить взбунтовавшую кучку людей, одержимых идеей, вложенной в их головы? Она могла служить пусть и слабой, но защитой, несколько задерживающей врага, давая находящемуся в каюте, немного да подготовиться. Только и всего.

Но человеку столько времени, находящемуся среди пиратов, и, усвоившему их законы, не говоря уже о том, что в своё время, в молодости, его научили премудростям фехтования, этого времени вполне бы хватило уложить с выстрела одного, а оставшихся заколоть шпагой, коей он владел виртуозно. Не заметив ничего подозрительного, что могло бы говорить о намерениях находящегося по ту сторону двери, он спросил через закрытую дверь:

— Кто там?

— Антуан, это я, Франсуа. У меня срочное безотлагательное дело, мессир капитан, — переходя на официальный тон, ответили из-за двери. Услышав привычный голос, со своеобразным акцентом, не поддающимся подражанию, Антуан отодвинул засов.

— Что-то случилось, Франсуа?

— Ещё нет, Антуан, но надо быть готовым ко всему…

— Что ты имеешь в виду? Тебе что-либо известно или одни подозрения?

— Боюсь, это уже не подозрения. Здесь всё значительно сложнее…

Антуан, успевший снять с себя сорочку, снова накинул на голое тело, затем сверху ещё добавив камзол, прошёл к столу. По пути он кивнул Франсуа, приглашая присесть на кресло, что могло означать единственное: разговор предстоит серьёзный и долгий.

Антуан присел на кресло, прикурил сигару и, выдыхая тягучий дым, что, поднимаясь тонкой струйкой, заклубился под низким потолком и взглянул на Франсуа, ожидая начала. Его глаза смотрели, как никогда проницательно и выжидающе. Таким бывал взгляд Антуана в минуты, когда он готов был слушать и одновременно выстраивать логическую цепочку ответной реакции на слова собеседника и того, от чего предостерегал говорящий.

— Итак, Франсуа, я весь внимание…

— Антуан, Вам знакома моя привычка иногда среди ночи покинуть каюту и прогуливаться по палубе, что, в общем, никому не возбраняется. Поэтому, не стану скрывать, вчера около полуночи, когда я находился на балкончике, мне удалось подслушать разговор двух матросов. Разговор касался мятежа…

— И кто это такие? — весь напрягся капитан, ожидавший нечто подобное, ибо на пиратских кораблях всегда находятся отчаянные головы, кому взбредёт в голову завладеть судном.

— Один из матросов, его своеобразный гортанный голос ни с чьим не спутаю, среди десятков идентичных. Это Мигель, да, тот самый испанец…

— Ну, относительно него я нисколько не сомневался, но не ожидал настолько скоро. Он из той породы людишек, что ищут приключений на свою голову… А второй?

— Антуан, греха на душу брать не буду, их у меня и без того достаточно, потому боюсь ошибиться, и позволь не называть его имени. К тому же я так и не распознал его. Учитывая же тот факт, что я их не видел, как я могу быть уверен?

— Согласен с тобой отчасти, Франсуа, что в какой-то мере может служить тебе оправданием… Но в следующий раз я предпочёл бы, чтобы не было подобной недосказанности. И ещё, когда они планируют мятеж?

— Относительно даты они точно не говорили, но намекали, чтобы были готовы в любую минуту…

— Как думаешь, Франсуа, сколько матросов поддержит Мигеля?

— Антуан, зная твой нрав и отношение к людям, думаю не более четырёх-пяти…

— Добавим сюда колеблющихся, — продолжил Антуан, — итого, не более десяти. Так?

— Так. А нас двадцать пять душ. Так Провидение на чьей стороне? А теперь, когда мы несколько посвящены в их коварные планы, их шансы ещё значительно уменьшаются. Арсенал-то у боцмана, а в нём уверен, как в самом себе…

— Это всё так, разумеется, Антуан…

— Премного благодарю, Франсуа, что сообщил столь важную информацию…

— Антуан, мы сколько знаем друг друга? Это просто моя первейшая обязанность предупредить друга о готовящихся неприятностях и по возможности подготовиться отразить… А, за сим, прошу у Вас разрешения откланяться и пожелать доброй ночи.

— Будь внимателен, Франсуа, поскольку все осведомлены о нашей давней дружбе, всего можно ожидать…

— Антуан, мой верный стилет всегда при мне. И коли возникнет необходимость применить его, я уж точно не промахнусь…

— И всё же…

Лёгкое оружие было загодя убрано в арсенал, а двери выламывать сообщники Мигеля остереглись, что и способствовало скорому подавлению мятежа и разумеется, было учтено капитаном при подавлении заговора. Бунтовщики, наверняка, даже и понять не успели происходящего, настолько всё было сделано споро.

Когда же де Вир приглашал этого строптивого испанца с горящими угольно-чёрными глазами в свой экипаж, он надеялся, что из него получится достойный морской разбойник. Но, оказалось, человек предполагает, а Бог располагает, и испанец не оправдал его надежд, хотя все задатки для этого были налицо: решительность, нахрапистость, качества лидера, умение повести людей за собой.

Мигель, как главный зачинщик, был вздёрнут на рее по всем законам пиратского братства, не допускающего подобных инцидентов. Но и тогда, в попытке понять его действия, как и всё в жизни морского бродяги, капитан, прежде чем привести приговор в исполнение, не требующее долгих приготовлений, задал ему вопрос:

— Мигель, — обратился к нему де Вир, — на что ты рассчитывал, заведомо зная, что экипаж доволен полученным призом. Лучше синица в руках, чем журавль в небе, как говорят русские или ты надеялся, что экипаж позарится на эфемерные сокровища?

По беспристрастному лицу Антуана невозможно было угадать какие мысли его тревожат, какое чувство испытывает он сейчас, в момент свершения морского суда. Мигель с гордо поднятой головой, промолчал на вопрос капитана, да и едва ли он мог ответить, что подвигло на этот самоубийственный шаг: самоуверенность, граничащая с безумием или беспредельная наглость, желание иметь больше.

Испытывал ли он какие-либо огорчения о своей затее, заранее обречённой на провал? Или ему было абсолютно безразлично: быть вздёрнутым на рее или погибнуть в схватке, что неизбежно в жизни пирата. В ослепительно синем небе, где ни единого облачка, что на горизонте трудно было определить, где заканчивается небо и начинается водная гладь, с режущим слух криком носились чайки, едва не задевая своими крыльями нока грот- мачты.

Стремительно спускаясь к поверхности, они умудрялись зацепить зазевавшуюся рыбёшку, что ещё продолжала биться в клюве морской хищницы. Солнце, зависшее в зените, сияло ослепительным светом, и поверхность моря представляла собою одно сплошное зеркало из чистого серебра.

Но, тем не менее, несмотря на кажущееся бездушие, она жила, чему свидетельствовала редкая рябь от мелких рыбёшек, проносящихся в воде, летающих рыб, что порою вспрыгивали из воды и, сверкнув на воздухе серебристым телом, вновь скрывались в извечной своей стихии. Лёгкий ветерок, набегая, откуда-то, запутывался в такелаже, напрасно пытаясь наполнить собою приспущенные паруса.

Окружающий корабль мир жил непостижимой человеком своей умиротворённой жизнью, периодически, нарушаемую людьми.

— Кого Вы, свора разбойников, чьё место на виселице, собирались назначить штурманом, когда изначально были в курсе, что Астольф ни при каком раскладе, даже под угрозой жизни, не примкнет к вам, о чём вы, разумеется, не могли не знать? — поинтересовался капитан.

Не сколько ответ интересовал Антуана, сколько он решил лишний раз продемонстрировать им их действительное положение, их безопасность в пределах палубы галеона. О некоторых хитростях, продуманных ещё при строительстве галеона, догадывался только боцман, но и он не был посвящён в эти тонкости.

Но вразумительного ответа, как и на предыдущий вопрос, так и не получил. Возможно, и Мигель сам не знал этого, рассчитывая продумывать все эти вопросы после окончательного захвата. Или, что более близко к реальности, действовал наобум. Да и смысл делить шкуру не убитого медведя? Возможно, что он всё же надеялся на снисхождение капитана. Кому из нас доступны мысли ближнего?

— И ещё, открою вам небольшую тайну, относительно кладов Энрике, капитана «Сан Себастьяна», оное равносильно поиску загадочной земли Эльдорадо, о которой слышали все, но никто не видел воочию.

— Эти земли видели испанские мореплаватели, — подал голос Мигель, от грот- мачты, к которой был привязан, во избежание непредсказуемых последствий его самого и примкнувших к нему матросов. Пусть он и ранен в левое плечо, но дарованная природой выносливость, могла всё же сыграть злую шутку. Ведь неизвестно до конца, скольких матросов он смог перетянуть на свою сторону сумасбродной идеей. Де Вир не опасался за свою жизнь, школа фехтования, приобретённая у лучших мушкетёров, безупречное владение собственным телом, просто не позволили бы испанцу не то, чтобы одержать победу, но и надеяться на неё.

Излишняя предосторожность, которой де Вир никогда не пренебрегал, никогда не помешает, напрасно же пролитая кровь, тем более с такими безумцами, едва ли может служить оправданием жестокости.

— Можешь назвать имена этих мореплавателей? — с улыбкой воззрился на него де Вир, проникшись наигранной, о чём последний мог и не догадываться, заинтересованностью к познаниям матроса. Не столь уж часто удаётся встретить таких типов, что, наслушавшись пьяных россказней, какие порой можно услышать в тавернах, всё принимают за чистую монету, да ещё и других подбивают следовать за своей идеей.

— Вито да Гама, — назвал Мигель.

Глава 5

— Прошу прощенья, но в бортовом журнале кораблей, входивших в экспедицию упомянутого мореплавателя, которого я уважаю, несмотря на противостояние наших королевств, и, посетивших новые земли, что я имел удовольствие читать в оригинале, я не нашёл прямого упоминания о наличии и посещении этих земель, — возразил ему капитан.

Антуан де Вир, сам некогда прослышав об этой земле, загорелся идеей основать поселение — колонию на этих территориях, но при более близком ознакомлении с документами, подтверждающими или отрицающими их существование, он вынужден был отклонить заманчивую идею. Ни одного факта, каким-то образом подтверждающего наличие этой земли, он нигде не нашёл: ни в бортовом журнале, ни в воспоминаниях участников экспедиции. Хотя кто-нибудь из них мог бы пусть даже вскользь упомянуть об этом факте.

— Да, были разглагольствования о возможности существования их, но не более того. Точно так же, как неуловимая Атлантида, которую якобы даже посещали некоторые мореходы, но при детальных расспросах отчего-то терявшиеся в доводах и начинавшие говорить всякую чушь, что в итоге сами запутывались в своей лжи, — добавил он к вышесказанному.

Но только на этих основаниях организовывать долгое плавание, связанное с риском попасть в шторм, где погибли бы совсем невинные люди, доверившие свои жизни, как и столкнуться в схватке, что в итоге завершилось бы точно тем же образом, не имело разумного смысла. Для выступления в экспедицию необходимо иметь достоверные сведения, как координаты местонахождения, относительное время в пути, да и мало ли чего требуется. Сколько безумных смельчаков снаряжали экспедиции и либо возвращались, потеряв всё, либо оказывались на океаническом дне, и волны укрывали их могилу, словно саваном.

Как и в ситуации с мифическим кладом Энрике, де Вир имел удовольствие быть лично знакомым с этим капитаном, оставившим не самые приятные воспоминания о собственной персоне, по причине неблаговидных поступков, хотя в среде морских бродяг едва ли можно говорить о высоких материях. Но таких пройдох и проходимцев ещё стоит поискать даже среди них.

Помимо того, что он имел изуродованное шрамами лицо, которые якобы украшают мужчину, но только не в данном персонаже, так и речь его изобиловала непотребными выражениями, применяемыми к месту и не к месту, вечные спутники в речи морских разбойников, что после некоторого времени начинало раздражать собеседника.

Да и компанию ему составляли не удачливые авантюристы или бойкие торговцы, что выискивали свою выгоду от общения с пиратами, в слабой надежде отхватить товар по сходной цене и, продав подороже, выручить хорошую прибыль; а такие же комедианты, чаще примыкающие к чужой славе, как для себя определил де Вир.

И уже исходя из этих выводов, которые приведёт здравомыслящий рассудительный человек, можно смело утверждать, что зарытые сокровища не более, чем красивая легенда, какие вам поведают в любом портовом кабаке, причём щедро приправив небылицами. Щедрость же так называемых морских волков зависела от количества, принятого на грудь накануне и добавленного нынче.

— И всё же это так, — настаивал на своём Мигель, стоящий в двух минутах от смерти.

Каталонское упрямство пересиливало в нём все доводы очевидного, что могло бы убедить или заставить согласиться умного собеседника. Мигель, при всём своём уважении к капитану, не хотел открывать лишь одному ему известное, а именно то, что он собственными глазами видел сокровища капитана судна «Сан-Себастьян». Он бы многим пожертвовал, чтобы обладать ими, если бы не…

Мигель тогда ходил на «Сан-Себастьяне» простым матросом и только единожды улыбнулась ему удача увидеть часть, ничтожную часть этих драгоценностей. Он в ту ночь стоял на вахте, и чёрт его дёрнул заглянуть внутрь капитанской каюты, не до конца задёрнутой шторкой. Это было непростительной ошибкой капитана. В сундуке капитана сверкали в свете пламени свечей драгоценные камни всевозможных цветов. Какие-то отливали от мертвенно-голубого до тёмно-синего, другие же отливали огненно-красным цветом, хотя поручаться, что всё было именно так едва ли возможно, при свете дня всё могло быть несколько иначе.

Только от этого мало что меняется, факт остаётся фактом: сокровища были реальны. Не один раз Мигель после той ночи просыпался в холодном поту, когда ему казалось, что он стал единоличным обладателем этих драгоценностей. А чего стоила змейка, сделанная искусными мастерами из чистого золота, в чьи глазницы были вставлены два рубина немалой величины.

Но после этого случая, он недолго походил на этом корабле, как-то опоздав на борт, изрядно приняв на грудь. Шли дни за днями, когда Мигель, не просыхая от выпитого, проводил время в прибрежных тавернах и пабах, пока не случилось однажды чрезвычайно загадочное. В тот вечер он также, как и многие другие вечера до этого проводил в таверне, в компании таких же морских разбойников. Бутылка за бутылкой пустела на столе, и кто-то из компаньонов предложил ему сходит до бармена за очередной выпивкой. Шаткой походкой он направился к стойке, когда странная фигура в тёмном плаще-накидке привлекла его внимание. Среди сброда, что с утра до вечера собирался здесь, встречались разные персонажи, но только в этом персонаже таилась какая-то загадочность. Его нельзя было назвать убийцей, уж слишком старо он выглядел, но и на паломника не очень-то похож. Он сидел в одиночестве, сгорбившись над своей кружкой пива, словно ему нет никакого дела ни до кого. Лишь изредка подняв голову, он обводил своим взглядом зал таверны, как если бы выискивал кого-то, кто непременно должен явиться сюда и лишь по этой причине он вынужден задерживаться в обществе пьяниц.

Его глубоко посаженные глаза светились в эти минуты смертельным огнём, что Мигель, которому довелось на миг встретиться с ним глазами, стало не по себе. Он не помнил, когда ещё испытывал столь безотчётный животный страх: никогда, ни при абордаже испанских каравелл, когда смерть ходила рядом, ни когда приходилось сталкиваться с такими же романтиками морских просторов, никогда не было ничего подобного. Старик же с самым простодушным видом продемонстрировал ему заинтересованность в нём, выразив это малозаметным жестом сухоньких пальцев. И Мигель повиновался этому жесту, отложив поход за выпивкой, и, направившись к старику. Тот, стоило подойти Мигелю к его столу, извлёк из-под складок плаща нечто похожее на свёрток, осторожно, чтобы не привлечь ничьего внимания огляделся и протянул его Мигелю. И нужно же было, чтобы матрос сидящий за спиной старика, выпустил дым из своих лёгких, на миг пеленой закрывший всё перед Мигелем, что он вынужден был закрыть глаза от едкого дыма. Дым рассеялся… и он увидел, что за столом никого.

Старик словно испарился в облаке дыма. И на мгновенье Мигелю показалось, что всё это было видением, навеянным от выпитого, только вот свёрток в руке, которую он прятал под полой куртки, говорила обратное. Лишь на следующий день он удосужился рассмотреть его. Это была карта, нарисованная умелой рукой, способной не только карандаш держать в руках, но и разбирающейся в морских делах. Координаты, течения рука вывела точно, ни разу не ошибившись, в этом Мигель мог бы поручиться перед кем угодно, поскольку участок, выведенный на карте представлял те места, где Мигель не раз ходил под парусами. Он крепко запомнил координаты острова, прежде чем предать эту карту огню и после лелеял мечту достичь этого острова…

Он нанялся тогда на почти такой же корабль, где экипаж состоял из самого разного люда и во время первого же похода стал присматриваться к матросам. Мигель знал, что ему одному не светит добыть эти сокровища, непременно нужно сколотить вокруг себя группу единомышленников, готовых рискнуть ради этого, как захватить корабль, на котором можно будет добраться до заветного острова. Что он будет делать с этим богатством, он не имел ни малейшего представления: возможно купит корабль, какую-нибудь шхуну и станет пиратствовать… Дальше этого его фантазия не шла.

Но тогда ему не удалось воплотить свою мечту в реальность, да и только ли это? Ему едва удалось спасти свою шкуру, сбежав в самом ближайшем порту, куда зашёл корсар. Но не капитан корабля угрожал его жизни, нет, соратники, которых он пытался подговорить на мятеж. Они решили узнать координаты острова, а после выбросить Мигеля за борт на съедение акулам. Отплата за возможность стать богатым. Но Мигеля голыми руками не возьмёшь. И всё равно навязчивая идея об острове с кладом не выходила из его головы. Он иногда снился ему во сне, золотые монеты переливались, посылая приветливые и манящие к себе лучи, камушки перемигивались…

И вот теперь, эта мечта становится недосягаемой, фата-морганой. Двое матросов с экипажа Антуана де Вир были посвящены в эту тайну, но кто кроме него способен бросить вызов? И вот это-то и омрачало его душу. Но взгляд его, в другой ситуации горящий и испепеляющий, острый и хищный, словно у загнанного зверя нынче заметно потускнел. Если же он и загорался огнём ненависти, то лишь при взгляде на Антуана, тут же угасал, стоило капитану обратить на него свой взор, словно пламя свечи на ветру

Раскаивается он в предпринятом мятеже или упрекает сообщников в слабохарактерности, по его взгляду и поведению, понять было невозможно. Всё могло быть, эти осевшие на европейском полуострове мавры, были способны на всё и могли оправдать в свою пользу любые злодеяния. Мигель же, кроме этого, несколько лет провёл на Карибах.

Не доверял им и де Вир, но рекомендация одного общего знакомого вынудила взять Мигеля в экипаж, хотя в то же время, как сам капитан, так и Астольф и Франсуа с него глаз не спускали, ожидая чего-либо направленного против себя.

— Пусть будет так, не стану разубеждать в вашей уверенности в ложной истине. Это невозможно, как мы знаем на примере ваших священных сановников, не сдерживаемых ни Папой Римским, ни Священным Писанием, на котором они когда-то приносили обет и где чёрным по белому выведено: не убий, не моргнув глазом, отправляющих инакомыслящих на эшафот, — только и произнёс капитан, видя бесполезность данного спора.

Да и сам вопрос спора, для экипажа, большей частью состоящий из тех, кто даже не знаком с азами учения, не представлял никакого интереса. Во всех вопросах, они предпочитали полагаться на капитана, принявшего ответственность за их жизни на себя.

Сама процедура полемики, скорее представляла интерес для троих из всего экипажа, да и то, как возможность подискутировать, но закон пиратского братства, требовал соблюсти правила и де Вир, при всём неуважении к Мигелю, как посягнувшему на его жизнь, неукоснительно выполнял правила до последнего пункта.

Хотя были прецеденты, когда капитан корабля, просто из желания поддерживать страх в экипаже, мог вздёрнуть неугодного без всякого суда и следствия, и благодаря этому поддерживать какую-никакую дисциплину, чего чурался Антуан де Вир. Отнять жизнь у кого-либо, это прерогатива Провидения, и он применял подобный подход, лишь в случае, если все другие аргументы исчерпали себя или не возымели никакого действия.

Предоставив приговорённому право последнего слова, неотъемлемая часть любого правосудия, каковым считал происходящее де Вир, представляющий на собственном корабле и судью, и прокурора в одном лице, он посчитал свою миссию выполненной.

— Разговор исчерпан, — коротко бросил Антуан, обращаясь к экипажу и из команды отделились три матроса, на которых выпал жребий исполнить приговор. За всё время, что длилась эта неприятная, но вынужденная процедура, суровое и энергичное лицо Антуана, на котором читалась сильная воля и такой же стальной характер, — не проявило ни волнения, ни жалости. Но всё это была видимость, никому на галеоне не было известно, что творится у него на душе. Мигель не оказывал сопротивления, как это происходит в таких ситуациях, он похоже уже давно согласился с приговором и только и стоял в ожидании этих последних действий. Жалость могло вызвать отсутствие священника, но это такая малость по сравнению с тем, что буквально через несколько минут тело Мигеля будет раскачиваться на нок-рее. А после окажется в морской пучине, где акулы уже давно ожидают чего-либо подобного.

Солнце всё также продолжало светить с ослепительной синевы небесной сферы и океан лениво катил волны, как это было до того и будет после. Что такое человеческая жизнь для Вечности? Всего лишь мгновение…

Любой, вздумавший захватить корабль, заранее знал, в случае неудачного исхода его ожидает только один выход, и всё же находились смельчаки, впоследствии украшавшие реи, а при снисхождении капитана либо «клетка», либо бичевание, что ничуть не облегчает участь провинившегося, только что не лишает жизни мгновенно, да и то при случае, что он отличается отменным здоровьем…

Сейчас, в данной ситуации, его кораблю, как и экипажу ничто не угрожало со стороны случайных пассажиров.

А ведь была история значительно похлеще, предыдущей. В данном походе галеон Антуана де Вир вёз на своём борту лёгкие мушкеты, пушки для восставших племён индейцев против белых конкистадоров. Нет, он не желал ничьей смерти, ни конкистадоров, ни индейцев, но вся беда в том, что иначе урегулировать существующее положение не получалось по-другому никак.

Вооружённые до зубов и защищённые кирасами испанцы, да и англичане не останавливались ни перед чем, в освоении пространства, а коли быть точнее в захвате территории. Они травили родники, дабы племена потребляя воду, самоуничтожились, поджигали целые поселения, истребив жителей.

И началось это с момента высадки первых матросов с экспедиции Колумба, увидевших золотые украшения на представителях, обитающих на этой земле племён. И церковь, казалось бы, призванная защищать жизнь, не разделяя людей на касты, на классы, не возбраняла эти убийства, как она делала в старом свете с инакомыслящими… В данном случае она шла рука об руку с завоевателями, напрочь забыв, что индейцы такие же создания Божьи, как и они сами.

О том, что на борту галеона находится оружие для восставших племён, знали только трое из всего экипажа, но уверенность в порядочности капитана, сплачивала людей, кто завербовался на галеон «Всевидящее око». Для любого матроса, превыше всего то, что он получит свои акции, как и рейсовые, а в этом плане равных де Виру практически не было.

Любой из капитанов утаивал часть призовых или называл другие суммы, значительно ниже полученных. Но в морском пиратском братстве разве утаишь такие вещи, где все или почти все друг друга знают. Те же капитаны, что не желали почитать кодекс братства, очень скоро прощались с жизнью и, хотя бы один посочувствовал ему. Жизнь, как и золото в этом мире, ценилась не дороже булыжника, валяющегося под ногами потому, как сегодня ты несметно богат, завтра же либо нищий или и того хуже, являешься кормом для акул, которым абсолютно безразлично во сколько ты оцениваешь себя.

Тогда галеон Антуана захватил крупный груз с испанской каракки, возвращавшейся с земель Нового света. О, эти судёнышки были лакомым куском для любого пирата, чьи глаза загорались уже при одном появлении их парусов на ровной глади океана. Всем и каждому было известно: испанцы, нагрузив трюмы драгоценностями, направляются к родным берегам.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.