Бесплатный фрагмент - Невыдуманные истории любви

Иван Николаевич Чурбаков родился в 1940 году в Приуральном районе Западно-Казахстанской области, с 1974 года живет в Оренбуржье.

Учился в Уральском педагогическом институте имени А. С. Пушкина на историческом факультете. В 1976 году поступил в Московский народный университет искусств имени Н. К. Крупской на факультет «Рисунок и живопись». Спустя четыре года успешно окончил его и был переведен на повышенный курс обучения.

Принимал участие в районных и областных выставках произведений изобразительного искусства. Однако педагогическая работа не оставляла времени для занятий творчеством.

В 1989 году окончил механический факультет Всесоюзного заочного инженерно-строительного института в Москве. После двадцатипятилетней работы в школе ушел на заслуженный отдых.

В армейские годы сотрудничал с газетой «Советский воин». В годы трудовой деятельности работал литсотрудником и заведующим отделом писем газеты «Сельский труженик» Приурального района Уральской области. С 2000-го по 2006 год в Сакмарском районе Оренбургской области был заведующим сельскохозяйственным отделом газеты «Сакмарские вести».

В 2014 году И. Н. Чурбаков выпустил первую книгу под названием «Невыдуманные истории любви». В основе вошедших в нее повестей реальные жизненные события.

***

Нет! Не эротические мгновения спешит предать гласности в своих произведениях автор повествования. Ему не терпится поведать читателю о невыдуманных, случившихся в жизни главных героев реальных драматических событиях, которые довелось им пережить.

В повести «Возвращение Веры» главная героиня — подмосковная девушка Вера — с красным дипломом медицинской сестры после предательства любимого человека вербуется на работу в Группу советских войск Германии (ГСВГ). В ответ на измену девушка задается целью «мстить и мстить людям мужского пола». И это у нее неплохо получается. Но в госпиталь ГСВГ, в отделение, где она работает, поступает на лечение ефрейтор Федор Чуркин, в которого она влюбляется при первой же встрече. Парень возвращает девушке утраченную веру в существование светлых человеческих чувств. Он «примагничивает» ее не только внешним, но и внутренним обаянием. В кульминационный момент ефрейтор продемонстрировал девушке еще и свою безукоризненную нравственность. В итоге она мучительно переживает безответную любовь.

Во второй повести — «Минута молчания» — Саша и Лариса смогли насладиться при знакомстве лишь единственным вечером общения, а после мелочные случайности постоянно разлучали их. После долгой разлуки они повстречались вновь, но злой рок только посмеялся над ними. Они оба очень огорчены разлукой, но никак не находят путей к сближению.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЕРЫ

И скажешь: «Немало я книг прочитала,

Но есть еще книга про нашу любовь».

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Личный состав зенитного взвода 78-го гвардейского тяжелого танкового полка был построен в двухшереножный строй на четвертом этаже казармы по случаю следования на обед. Старшина подразделения производил текущий осмотр внешнего вида военнослужащих. И так случилось, что ефрейтор Федор Чуркин, нарушив Устав, прервал командира на полуслове:

— Товарищ старшина, разрешите мне срочно отлучиться в медсанчасть!

Выпалив это, он, скорчившись от нестерпимой боли, прямо в строю опустился на корточки.

По приказу старшины двое солдат помогли Федору спуститься по широкому лестничному маршу на первый этаж, где и находилось медподразделение. Врача на месте не оказалось. Дежуривший медбрат, не зная, чем помочь больному, набрал номер полкового гаража.

Через считанные минуты «скорая» стояла возле подъезда. Сослуживцы Федора, вновь построившись перед казармой, увидели, как ефрейтора на носилках погрузили в «неотложку».

Трое суток Федора кололи и кормили всякими лекарствами. Но результаты лечения были нерадостными. Вместо режущей боли он стал ощущать нестерпимо давящую. Через неделю после случившегося, в воскресенье, в гарнизонный медсанбат города Виттенберга проведать подчиненного прибыл командир зенитного взвода старший лейтенант Василий Николаевич Горбачев с супругой Людмилой. На вопрос о самочувствии Федор ответил:

— Вчера на обходе военврач принял решение отправить меня в госпиталь ГСВГ для дополнительного обследования и лечения.

И потому попросил старшего лейтенанта передать ему, Федору, с каптенармусом кроме парадного обмундирования учебники по физике и высшей математике, а заодно чистые тетради для решения тренировочных задач и конспектирования.

В понедельник, в 11 утра в автобусе, заполненном по норме больными военнослужащими и женами командирского состава, Федор выехал из медсанбата. Со своим скромным скарбом он устроился на заднем сиденье у окна. Удовлетворяя свою неутолимую любознательность, ефрейтор с большим интересом любовался меняющимися за окном пейзажами Германии.

После Западного Казахстана, где он родился и вырос, ландшафты ГДР были для него настоящей экзотикой. Эта на диво ухоженная страна его восхищала. Восторгался Федор тем, что в Германии по сравнению даже с соседней Польшей каждый уголок радует глаз не только безукоризненной чистотой, но и эстетичностью. Даже, к примеру, простой строительный камень, со вкусом уложенный на стриженом газоне или на зеленой лужайке, пробуждал у человека изумление. Не оставляла равнодушным Федора, крестьянина по происхождению, и своеобразная культура земледелия ГДР…

Такое созерцание в это солнечное августовское утро помогало Федору переносить недуг и даже чуточку поднимало настроение. Но вот позади остались десятки километров. Спустя пару часов путешествие закончилось, и ефрейтор уже сидел, ожидая врача, перед госпитальным урологическим кабинетом. «Верно подмечено, — думал он, — хуже нет: ждать да догонять». Казалось бы, куда спешить? В памяти всплыла и другая солдатская пословица, согласно которой, даже когда солдат спит, служба его все равно идет.

Но парню не терпелось поскорее определиться. Сохраняющаяся после приступа тупая боль пробуждала у Федора нестерпимое желание поскорее принять горизонтальное положение.

Когда ждешь, стрелки часов словно притормаживают свой ход. Известно и то, что ускоряются они, лишь когда во время вынужденного ожидания завязываются интересные разговоры. Вот этим — разговорами — и занимались «дефектные ратники», ожидавшие возвращения врач-уролога с обеденного перерыва.

Минут за десять до окончания обеденного времени в конце коридора появилась стройная брюнетка в белом халате. Она шла скорым шагом, клацая шпильками белых же туфелек. По мере приближения девушки, все отчетливее вырисовывалась ее красивая фигура, и солдат окутало очарование медсестры.

Еще завидев медработницу издали, сидевшие рядом с Федором парни, перейдя почти на шепот, начали строить свои предположения:

— Неужели наш врач?

— Ты что! Для такой должности вроде еще молодая…

— Здравствуйте! Все к нам? — на ходу с приятной улыбкой спросила девушка. Но получив ответ, она не сразу скрылась за дверью. Прежде чем сообщить, что врач прибудет с минуты на минуту, медработница одарила всех сидевших возле кабинета парней своим молниеносным лучистым взглядом, невольно задержав его на Федоре. От неожиданности девушка даже вздрогнула. Встретившись с его зелеными добродушными глазами, она испытала знакомое приятное волнующее чувство, которое давно уже не посещало ее. Эти внезапно нахлынувшие ощущения растопили ее сердце, окаменевшее два года назад. До этого момента девушка жила с убеждением, что такое с ней никогда не повторится. После пережитой драмы она внушила себе, что человеческая влюбленность, возможно, существует, но только не для нее. И вот тебе на!

«С чего это?»− промелькнуло у нее в голове. На секунду она даже пришла в замешательство, но, осознавая неловкость положения, быстро овладела собой, неохотно оторвала от парня взгляд и поспешила скрыться за дверью.

Смущение девушки не ускользнуло от взгляда Федора. «Скорее всего, это мне просто показалось», — поспешил отогнать посетившую его смелую мысль ефрейтор. Его сомнения почти полностью развеялись, когда медсестра прикрыла за собой дверь, и парни наперебой начали шепотом выражать свое восхищение девушкой. Она до восторга очаровала ребят своей красотой.

Медсестра сказала правду: через несколько минут в конце коридора, по которому пришла Вера (так звали девушку) появился седоволосый, преклонного возраста статный мужчина. По выправке, упругой походке и диагоналевым офицерским брюкам ребята пришли к выводу, что их будет принимать не гражданский доктор, а военный врач.

В очереди к доктору Федор был последним.

— Ефрейтор Чуркин, — отрапортовал он по привычке, входя в кабинет.

— Проходите, — указал военврач на стоявший против него стул.

Пока доктор внимательно просматривал сопроводительные документы, Федор с не меньшим вниманием изучал медработника. Прежде всего обратил внимание на большие звезды на погонах, которые словно фурункулы, стремились прорвать ткань белого накрахмаленного халата доктора, чтобы сказать главное о своем хозяине. «Полковник! — отметил про себя Федор.− Видимо, прошел Великую Отечественную!». Припорошенная сединой бородка клинышком, очки в роговой оправе каштанового цвета, умные, серые, чуточку усталые глаза, излучающие добродушие, возвеличивали в глазах Федора его нового лечащего врача. «Такой должен „вернуть в строй“ профессионально и по-военному оперативно», — с уверенностью решил Федор.

— Встаньте и расстегните китель, — по-отечески спокойно попросил Федора военврач, переводя свой взор от истории болезни на обладателя этой самой истории. — Подойдите поближе.

Не вставая со стула, запустив руки под китель Федора, военврач, будто фотограф пленку, пристально глядел на лицо больного, поочередно постукивая по местам расположения почек. От ощущения острой боли справа при других обстоятельствах Федор непременно бы вскрикнул, но в присутствии очаровательной медсестры он лишь заметно окаменел лицом и свел к переносице брови. Эта реакция больного не ускользнула от внимательного взгляда доктора.

— Понятно, — произнес врач и, переведя взгляд на медсестру, распорядился:

— В седьмую палату!

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Для солдата срочной службы попасть в групповой госпиталь, — информировали Федора собратья по медсанбатской палате, когда узнали, что ему предстоит там лечиться, — это больше, чем гражданскому человеку побывать на санаторно-курортном лечении. Это, браток, тебе просто очень подфартило. К твоему сведению, там работают сотен пять наших советских девушек.

Об этом напутствии ефрейтор Чуркин невольно вспоминал все первые дни пребывания в госпитале, потому что девичьи голоса тут слышались постоянно. С особой силой до самых вечерних сумерек они звучали на волейбольных площадках. Эти привычные спортивные сооружения стали местом встреч, а то и даже свиданий для тех, кто по ниспосланному счастью был вознагражден за недуг приятным знакомством. Вот причина того, что госпитальные палаты после ужина и вплоть до самого отбоя, как правило, пустовали. В них оставались лишь «спинальники» да сильно загипсованные ребята.

А в урологическом отделении «под охраной и обороной» ежедневно находилась 7-я палата. Эту «почетную службу» в ней постоянно нес ефрейтор Федор Чуркин. Он с первого дня прописал себе постельный режим. Воспользовавшись госпитализацией, парень все свободные минуты посвящал подготовке к поступлению в вуз. До дембеля оставалось ему служить меньше двух месяцев. «Чтобы не сидеть на шее у родителей, возвратившись со службы, сразу же устроюсь на работу, — решил он. — А учиться буду заочно. Поэтому, пока есть время, не надо расслабляться. Нечего просто отлеживаться в госпитале — нужно по возможности повторить хотя бы физику и математику».

И его слова не расходились с делом. После завтрака, обхода и процедур Федора ежедневно можно было видеть на койке с учебником в руках. Даже после обеда, во время тихого часа, когда его товарищи по палате дрыхли, или, как они шутили, «готовились к ночной смене», он непременно продолжал свои занятия. Передвинув прикроватную тумбочку от изголовья к середине кровати, чтобы удобно было писать, Федор углублялся в книги и конспектировал главное из прочитанного. Заглядывавшие в палату медсестры напоминали больному о тихом часе, но, справедливо считая его занятие безвредным для лечения, не настаивали на соблюдении установленного распорядка дня.

Федор полагал, что ему действительно подфартило: в воинской части даже при огромном желании он не смог бы столько времени сидеть за учебниками. Такая роскошь там позволительна была лишь в выходные и праздники да еще по одному часу в день можно было урвать среди недели в личное время, если, конечно, он не находился в наряде. И потому Федор был очень даже доволен, что теперь ему представилась возможность потрудиться на самого себя.

Не знал ефрейтор лишь того, что короткий в общем-то промежуток времени, отпущенный ему на лечение, принесет еще и серьезное испытание, от исхода которого будет зависеть судьба другого человека. И чтобы сделать добро для этого человека, ему придется срочно отказаться от предоставленных случаем благ.

Все началось неожиданно, в начале третьей недели его пребывания на госпитальном «курорте». Очередной рабочий день докторов и медсестер был на исходе. До отбоя оставались считанные минуты. Освещение отделения уже перевели на ночной режим. Оба парня, с которыми Федор лежал в палате, вернулись с волейбольной площадки и живо обсуждали итоги завершившейся товарищеской встречи с волейболистами из терапевтического отделения. Федор вернул тумбочку к изголовью кровати и, сложив в нее книги и тетради, уже приготовился к отбою. Лежа на боку, он блаженно погружаясь в дремоту, еще слушал воспоминания ребят. В это время послышался стук в дверь, и почти сразу в палату вошла дежурная медсестра — Вера. Парни смолкли и, как всегда, залюбовались девушкой.

Но во время предыдущих визитов, несмотря на природную красоту, Вера выглядела обычной дежурной медсестрой. А теперь, по не известной для ребят причине, ее красивые губы пылали яркой губной помадой, а карие глаза, прикрытые длинными подкрашенными пушистыми ресницами, смотрели необыкновенно выразительно. Изумрудного цвета платье с белым кружевным воротником делало ее лицо трогательно миловидным. Кроме того, с приходом Веры палата наполнилась приятным запахом французских духов. «Как на свидание собралась», — промелькнуло у Федора в голове.

— Ребята! Помогите мне принести шприцы из ординаторской, — обратилась она вроде ко всем присутствующим, но свой очаровательный взгляд, как и при первой встрече перед кабинетом врача остановила на Федоре.

Разумеется, будь Федор неравнодушен к Вере, он бы с радостью воспользовался представившимся случаем. Но она для него существовала всего лишь как медсестра. Не желая при девушке облачаться в пижаму, Федор переадресовал ее просьбу стоявшему рядом парню:

— Лузан! Ты еще не разделся, так сходи, пожалуйста, помоги Вере.

— А чё я? Я только с волейбола. Ты вон целыми днями лежишь, так сам и сходи! — Лузан моментально отбил просьбу, словно мяч.

— А ведь он прав, — воспользовалась Вера подброшенным мячом и даже урезонила Федора: — Вам что, так трудно помочь мне?

На персональную просьбу Веры Федор, конечно, не мог ответить отказом. По своей натуре он был альтруистом, помогать просящим считал обязанностью каждого человека. Работая в штабе полка писарем строевой части, он нередко, порой после отбоя, выполнял такие же обязанности в продчасти, техчасти, а то и в ОВС. Эта аббревиатура прижилась в Вооруженных силах со времен Великой Отечественной войны и расшифровывалась как «обозно-вещевая служба».

— Ну надо, Федя! Выручай! — убеждали майоры и подполковники, когда он, ссылаясь на объективные причины, отказывался идти на сверхурочные работы. После такого волшебного слова ефрейтор, конечно, соглашался: ну раз надо!..

А причиной таких его самоотверженных поступков были, скорее всего, врожденные доброжелательность и мягкотелость, коими Федор, вероятно, был награжден своими предками генетически. Кроме того, большое влияние на формирование его характера оказала его бабушка по отцу — Маланья. «Ласковый теленок двух маток сосет, ретивому ни одной не достается», — с раннего детского возраста напоминала она мальчику пословицу, придумала которую, возможно, какая-нибудь далекая прапрабабушка самой бабушки Маланьи. Известно, что характер — это приобретенное свойство личности. Вот и формировала бабушка у Федора характер этой пословицей, уничтожая все едва зарождавшиеся в нем человеческие пороки: гордость, высокомерие, себялюбие…

От воспитанного в нем великодушия Федор при малейшей возможности никогда не отказывался выполнить любую человеческую просьбу. Более того, радуясь, что нужен и полезен людям, он откликался охотно, порой в ущерб себе.

Не изменил ефрейтор своим принципам и на этот раз. Не беда, что оказался крайним. «Она же меня просит, — подумал Федор, — пойду. Нашли проблему!». Без стеснения, по — военному быстро, сбросив одеяло, надел он пижаму и вышел за медсестрой в коридор.

В большинстве палат на их пути уже погасили свет, да и в коридоре горела лишь одна дежурная лампочка. Вера шла быстрой походкой впереди, а на полшага сзади молча следовал Федор. В самом конце коридора, свернув направо в закуток, медсестра открыла дверь и вошла в просторную ярко освещенную ординаторскую. Федор, проследовав за ней, чтобы не задерживаться и быстрее вернуться в палату, спросил:

— Какие шприцы вам нужно доставить?

— Пусть они еще немного покипятятся, — промолвила уже беззаботно Вера и присела на широкий подоконник.

Наступила пауза. Девушка молчала, словно испытывала его терпение, а он стоял, как истукан, не зная, о чем с ней говорить. Не ожидал он такого оборота дела — шел-то за шприцами. Думал: возьму и отнесу, куда ей надо. Ни о каком свидании с медсестрой он вообще не мечтал. У него и мыслей не было о встрече с ней. Вера застала его врасплох, да еще и озадачила своим молчанием. Случившееся он мог сравнить со снегом, полетевшим с ясного неба среди лета. Говорить на «амурные темы» парень не собирался, а о чем еще говорить с девушкой, просто не знал.

Много вопросов, но все без ответа промелькнули в его голове за эти считанные секунды. «Шприцы… А не предлог ли это?» — осенило его наконец. Ну, как бы оно там ни было, а говорить о чем-то все же надо. Лишь поэтому, перебирая в голове всякие варианты начала разговора, изобразив на лице что-то наподобие улыбки, Федор изрек банальное:

— Ну как у вас делишки?

— Это вы насчет чего?

— Насчет любвишки.

Этим выражением ефрейтор вернул память девушки к событиям двухлетней давности. После таких его слов, к удивлению парня, Вера вмиг изменилась в лице. Губы ее расплылись в злостной усмешке. Она посмотрела на него, как ему показалось, пронзительным и холодным взглядом. А то, что он услышал, вначале просто не укладывалось в его сознании.

— И тебе не стыдно произносить это слово? — перейдя на «ты», вторично за прошедшие минуты, самодовольно урезонила парня Вера.

— Какое?

— Только что сказанное: «любвишки».

Этим он был ошарашен.

— Вы меня извините. Возможно, это вульгарно и пошло, но так теперь, шутя, выражается молодежь. Что же касается любви, то мне действительно не стыдно за такое выражение! А вы что, не признаете это высокое чувство? — спросил Федор, теряясь в поисках объяснения такой перемены.

— Признавала… Когда-то, — выдавила девушка и вновь смолкла, углубившись в раздумье.

Но парень не знал главного: своей «любвишкой» он сыпанул девушке горсть соли на незажившую рану. Не знал и того, что именно с его появлением в госпитале душа медсестры после длительного оледенения наконец — то начала оттаивать. И сегодня Вера действительно пришла на свидание с ним, Федором. Шла к нему, словно на первое в жизни свидание, с большой надеждой положить начало серьезным и длительным отношениям, и именно с ним, а он, как ей показалось, с насмешкой выразился о любви.

После такого ответа он смотрел на нее с еще большим недоумением, не в силах понять противоречивость ее чувств и мыслей. Буквально минуты назад там, в палате, ее неотразимые глаза излучали безмерное добродушие, в них читалась жажда любовной ласки, а теперь они полыхали нескрываемым презрением, да и тон, которым она произнесла последние слова, казалось, принадлежал не недавней Вере, а совсем другому человеку. Вместо миловидной девушки пред ним сидело совершенно чужое существо с озлобленной душой. Это непонятное преображение удивило Федора. Лишь поэтому он смолк в ожидании объяснений сказанному. Но Вера продолжала угрюмо молчать. Тогда он, не дождавшись отклика, попытался осторожно вызвать девушку на откровенный разговор.

— У нас с вами, как я понял, есть время. Расскажите мне об том, что с вами случилось… Почему вы не признаете любовь.

— А что? Если тебе интересно — слушай.

И она, недолго помолчав, словно собравшись с силами, со всеми подробностями поведала парню всю драматическую историю своей первой любви.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Начиная с седьмого класса, Вера первого сентября отправлялась в школу за час до начала занятий с единственной целью — занять свою любимую последнюю парту в правом ряду. Не изменила она привычке и в девятом классе.

— Ну слава богу! — вслух изрекла она, задвинув портфель в правый отсек парты, и стала ждать прибытия одноклассников. «Жаль, что неразлучной подруги Светы теперь рядом не будет. Увезли ее родители летом из родного села…» — вспомнила девочка.

Возможно, она бы еще думала о закадычной подруге, но в это время в класс вошел незнакомый паренек. Брякнув: «Здрасьте», — он буквально бегом подбежал к последней парте соседнего ряда. Запрятав свой портфель тоже в правый отсек облюбованной парты, он тоже изрек:

— Ну слава богу!

— Это за что?− рассмеялась Вера.

— За любимое место в классе. А чё ты смеешься?

— Не чё, а что, — поправила парня Вера. Потом откровенно пояснила: — Две минуты назад я именно эти же слова сказала.

— А ты за что Бога благодарила?

— За то же самое!

— Слушай, а тебя как звать? — развернувшись всем корпусом к девочке и выставив ноги из-под парты, спросил паренек.

— Вера. А тебя?

— Олег.

— Очень приятно! — машинально, но искренне сказала Вера и чуточку засмущалась своей открытости.

— Мне тоже очень приятно! — с той же искренней интонацией ответил Олег.

И вот чудо! После этого короткого диалога ребят словно примагнитило. Они просто утонули в глазах друг у друга, испытывая впервые в жизни непонятное для них волнение. И неизвестно, сколько еще бы продолжалась эта чуточку неловкая, но приятная для них молчаливая пауза, однако она была прервана внезапно ворвавшейся в класс ватагой одноклассников. Ребята шумно, бегом занимали свои привычные места.

После знакомства с Олегом жизнь Веры резко изменилась. Все предыдущие школьные годы Вера училась спокойно, ходила в школу не спеша. Ее ничто не волновало, охватывало лишь порой беспокойство перед контрольными работами и экзаменами. А в начавшемся учебном году она каждый раз почти бежала в школу. И спешила туда девочка с единственной целью: скорее увидеть Олега. Если в предыдущих классах во время уроков Вера неотрывно смотрела на школьную доску, желая разобраться в теме и запомнить то, что там изображено, то теперь девочке это не всегда удавалось — ей постоянно хотелось одного: видеть Олега и только его. Она пыталась скрыть это желание от окружающих, но, оказывается, правду говорят, шила в мешке не утаишь. Ее влюбленность, как слон на сельской улице, бросалась в глаза всем. Замечали это и одноклассники, и даже учителя. А химичка, однажды даже пристыдила девочку перед всем классом: «Ты, Вера, смотри сейчас не на Олега, а на доску. На него смотри, пожалуйста, в любое время, но только не на уроке». Ребята хоть и хмыкнули на это замечание, а все же посочувствовали Вере. Ведь если разобраться, в чем девочка виновата? Умные люди правильно считают, что любовь− это болезнь, такая же, как ОРЗ или ветрянка, которой должен в своей жизни переболеть каждый человек. Вот ты, химичка, разве не подхватывала эту болезнь? Даже, наверное, сильнее Веры страдала, когда заболела своим первым… Так что не надо умничать.

Олег думал о Веры не меньше, чем она о нем, и каждый день, как и она, очень жалел о том, что заканчиваются уроки, и он разлучается с Верой аж до следующего утра. Того времени, что виделись они во время занятий, им было мало. Они постоянно мечтали о встрече. Им не терпелось признаться друг другу в своих чувствах, но как и где встретиться, они не знали. Назначить свидание? Увидят взрослые — засмеют! Назовут «скороспелыми». А что поделаешь, если такая непреодолимая тяга друг к другу?

Известно же, что первый симптом юношеской влюбленности — робость. Именно она стояла на пути исполнения желания Веры и Олега. Они болезненно ждали случая остаться вдвоем, и фортуна им наконец-то его предоставила.

Обычно, выходя со школьного двора, Вера и Олег направлялись в разные стороны, потому, что жили на противоположных концах одной и той же улицы. А после первого школьного вечера вышло так, что пошли они одним маршрутом. Помогла им случайность.

Из освещенного школьного коридора они с ватагой заядлых «гуляк» после вечера вышли в числе последних и поразились произошедшему. За время их трехчасового культурного отдыха на улице словно усердно потрудился злой волшебник: вместо привычной лунной сентябрьской ночи вокруг царил непроглядный мрак, а вместо штиля — весьма ощутимые порывы осеннего ветра.

По школьному двору все шли на ощупь. За аркой ребята гурьбой свернули направо и сразу же растворились в кромешной тьме. Вера с Олегом еще во дворе, не сговариваясь, чуточку отстали от них.

— Надо же, какая сегодня темень… Может быть, я провожу тебя до дома? — робко задал вопрос Олег, когда они вышли на улицу. Он, как ни странно, побаивался, что Вера не примет его предложение. А что? Скажет «неудобно» или «я стесняюсь». Но волнения его были напрасными. Девочка обрадовалась. За три недели, прошедшие после их знакомства, это была первая возможность для долгожданного их разговора и общения только вдвоем. Поэтому, услышав несмелое предложение Олега, Вера почувствовала себя безмерно счастливой. А могло ли быть иначе? Девочка постоянно мечтала побыть наедине с запавшим ей в душу пареньком.

— Если ты не забоишься, — радостно пошутила Вера, — то провожай.

— А чего мне бояться? Я тебя в обиду никому не дам! — почувствовав себя рыцарем, выразил Олег свою готовность защитить ее.

— Правда? — не в силах скрыть своих чувств, с восторгом воскликнула Вера. Потом, спохватившись, застеснялась своей откровенности и поспешила вновь перейти на шутливый тон:

— А почему это?

Это магически повлияло на настроение парня. Он тоже невольно вспомнил о только что проявленной им искренности и, чтобы не ударить в грязь лицом, последовав Вериному примеру, повернул разговор на шутку:

— Я не имею никакого права давать в обиду свою одноклассницу.

Теперь эти казенные слова подпортили Вере настроение. «Может быть, я действительно для него просто одноклассница? — промелькнуло вдруг мысль. — Возможно, только моя душа горит при встречах с ним и при воспоминаниях о нем, а его — так себе, просто тлеет? Будь по-другому, он иначе бы ответил…».

Укрываясь от пронзительного ветра за домами и заборами, парень и девушка продвигались по темной пустынной улице, словно две льдинки в вешнем потоке: то, оступившись на выбоине тротуара, сталкивались друг с другом плечами, то, споткнувшись, случайно соприкасались локтями.

Уже позади остался Верин дом, но она промолчала об этом. Ей очень не хотелось расставаться с Олегом, хотя их разговор пока шел не о том, о чем они оба желали сказать.

А вот и околица села. Миновав ее, они сразу ощутили озноб. Одежда, в которой недавно в зале было им жарко, теперь оказалась легкой не по сезону. Мгла и стужа остановили юную пару. Разумнее было бы возвратиться в затишье улицы, но для них обоих уединение было дороже тепла и уюта. Ежась от холода, Вера боком прильнула к Олегу. Он положил ей руку на плечо и нежно приблизил к себе. Она вначале хотела отстраниться, но не сделала этого — решила продлить это приятное и, на ее взгляд, безгрешное ощущение. Спустя еще несколько секунд они, словно по команде, развернулись лицом друг к другу и слились в нежном объятии. А еще через секунды, не в силах обуздать нахлынувшее на них желание, соединили уста в сладостном страстном поцелуе.

У каждого из них это случилось впервые в жизни. От неведомых чувств у юных влюбленных закружилась голова. Насладившись истомой, они окончательно преодолели существовавший меж ними барьер. Этот их самозабвенный поцелуй явился венцом мучительной неопределенности и без слов сказал о силе их чувств, вспыхнувших при первой встрече.

— Мне очень приятно быть рядом с тобой, — дрожа то ли от холода, то ли от нахлынувшего страстного возбуждения, первым вполголоса произнес Олег.

— Мне тоже очень приятно, — испытывая похожие чувства, прошептала Вера.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Красный диплом, извещавший об успешном окончании медучилища, вручили Вере в числе немногих выпускников. Все эти отличившиеся счастливчики освобождались от обязательного распределения и могли самостоятельно выбирать место работы. Но Вера не спешила с трудоустройством.

— Вот демобилизуется Олежка из армии, — переполнялась ее душа мечтами, — тогда и решим, где бросить якорь.

Ей просто не верилось, что учеба осталась позади. Она спокойно отдыхала в отчем доме: спала и ела сколько хотела. Уход за крошечным огородом Веру ничуть не утруждал. Более того, она, как в детстве, дважды в день умудрялась еще и искупаться в реке. Любимым же занятием в этакой ее курортной жизни оставалось чтение художественной литературы. Во время учебы ей было не до повестей и романов. Думая об ответственности избранной профессии, она все свое время отдавала приобретению знаний. Немало свободных от учебы часов отнимала общественная работа. И вот теперь Вера наверстывала упущенное.

А в тот драматический для нее день, точнее погожий полдень, она дочитывала роман Веры Кетлинской «Иначе жить не стоит». «Вот бы нам с Олежкой на какую-нибудь всесоюзную стройку поехать», — подумала Вера. Еще на первом году службы Олег написал Вере о своем твердом решении сразу же после его возвращения из армии сыграть и встречу, и свадьбу, чтобы после долгой вынужденной разлуки наконец-то всецело принадлежать друг другу. Поэтому Вера день за днем с нетерпением ждала возвращения любимого. «Где работать и жить, решим вместе, как только ты возвратишься», — мысленно заверила девушка своего долгожданного суженого, но этот полет ее романтического воображения был прерван неожиданным стуком в дверь.

— Входите, открыто! — сказала девушка в ожидании доброй вести.

Порог переступила соседка — почтальонка Галина. За длинный язык никогда не замолкающую женщину односельчане за глаза называли Молчуньей. По долгу службы за свой рабочий день она успевала побывать почти в каждом доме села. Разнося почту, она не столько приносила официальную информацию, сколько собирала конфиденциальную, и лишь для того, чтобы непременно передать ее по секрету всему свету.

Летом Молчунья никогда не носила платка. Да оно и лучше было для односельчан. Ее коротко остриженные, окрашенные в ярко-красный цвет волосы, как знак аварийной остановки, всегда вовремя предупреждали односельчан о приближении канала утечки секретной информации. Зная «болезнь» сельской почтальонки, местные жители, издали заметив ее красную голову, моментально толкали собеседника локтем и предупреждали: «Молчунья идет!». Но это когда хотели что-то сохранить в тайне. И наоборот, если надо было, чтобы знало о чем-то все село, непременно сообщали об этом Молчунье.

Увидев почтальонку, Вера с книгой в руках застыла в ожидании доброй вести: письма либо телеграммы о приезде любимого — и ничего другого. Но соседка начала разговор интригующе:

— У меня для тебя есть две новости! — поздоровавшись и закрыв за собой дверь, обратилась она к Вере. — Тебя сразу обрадовать или огорчить?

— Лучше, тетя Галя, обрадуйте! Да вы садитесь, — предложила Вера почтальонке. Но та отказалась:

— Я на минутку.

«Ну говорите же!» — мысленно торопила ее девушка.

— Пять минут назад, — смакуя, сообщала соседка, — я своими глазами видела, как из автобуса с чемоданом в руке вышел твой долгожданный Олег.

О дружбе Веры с Олегом не разлей вода со школьной скамьи знали все односельчане. Правда, мнение у людей о них было двоякое: одни восхищались неразлучностью юных влюбленных, другие осуждали: «Уж слишком ранние…». Но вторых было значительно меньше. Ведь если здраво рассудить, что же плохого в том, что молодые люди так крепко любят друг друга?!

Знали в поселке и о том, что Вера безупречно и терпеливо ждет уже третий год ушедшего исполнить воинский долг перед Родиной Олега. Люди видели, что приезжала домой из города Вера либо одна, либо с подругами. Если она появлялась в местном клубе, что случалось очень редко, то только чтобы кино посмотреть. На предложения знакомых остаться на танцы она непременно находила вескую причину, не позволявшую ей задержаться даже на несколько минут.

Услышав радостную и долгожданную весть, Вера мигом вскочила с кровати и от прилива радостных чувств крепко обняла соседку. Девушка хотела уже оставить ее и бежать к любимому. Но та остановила ее.

— Ты присядь, Вера, присядь, — попросила почтальонка и чуть ли не силой усадила ее на кровать.− Я же не сказала тебе вторую новость. Дело в том, что твой Олег, — продолжала Молчунья, то ли растягивая удовольствие, то ли интригуя девушку… — Твой Олег вернулся домой не один…

— А с кем же? — не сразу дошло до Веры.

— С женой! — словно ударила девушку обухом по голове почтальонка.

От этой вести Вера потеряла сознание.

ГЛАВА ПЯТАЯ

По-разному люди переживают предательство. Одни от потрясения впадают в затяжную хандру, другие делят горе с «зеленым змием». Но Вера отреагировала на поступок Олега иначе. Вначале ей показалось, что она просто не переживет этот удар от любимого. Ее охватило отчаянье. Ей было невыносимо страшно. Ужасно было от мысли, что жизнь надо начинать с чистого листа. Вере казалось, будто, потеряв Олега, она осталась одинокой навсегда. Она просто не представляла, как жить без него. Девушка привыкла к мысли, что всю свою жизнь, длинную или короткую, она пройдет рука об руку только с ним. Вот вроде было всё: радовалась, надеялась, жила радужными ожиданиями… И вдруг все рухнуло!

Очень досадно было Вере за напрасно потраченные лучшие годы жизни. До боли в сердце обидно за его вранье, за то, что он, отдавая свои три года жизни службе Родине, жалуясь на тяготы солдатской жизни в письмах, на самом деле не плошал, а возможно, все эти годы наслаждался интимной связью с другой. Причем все три года заверял Веру, что постоянно думает о ней и ждет не дождется, когда закончится их разлука. А на самом деле? Оказывается, все было иначе.

Но по-настоящему Вера горевала ровно трое суток. Этого времени хватило ей, чтобы превратить прежние к Олегу чувства в пепел. А помог Вере в этой перестройке ее души сам Олег. Своей изменой он посеял в сердце девушки не только вселенское чувство горечи, но еще и семена огромной злобы, которые проросли над ее стенаниями и унынием. Все эти три дня ее больше бесила не измена любимого, а то, что он умалчивал о ней.

«Пусть встретил более интересную девушку, — размышляла Вера, лежа в кровати, — но надо было признаться в этом!

А ведь я замечала перемену в твоих отношениях ко мне. Особенно на третьем году твоей службы я с тревогой почувствовала их. Меня удивляли участившиеся твои командировки, из-за которых мои письма ты стал получать «с большим запозданием», но я отгоняла зарождавшееся недоверие и продолжала любить тебя по-прежнему. В мыслях я не расставалась с тобой никогда и с нетерпением ждала твоего возвращения. Особенно в последние месяцы я постоянно ждала, что сейчас откроется дверь и мы, как в тот далекий осенний первый наш вечер…

Три года я с нетерпением жаждала этого момента. И ты думаешь, что все это время на меня никто и ни разу не обратил внимания? Ошибаешься! Многие неплохие парни не давали мне проходу, но я всем твердила: «Я жду и буду ждать только своего Олега». Разумеется, признайся ты мне в том, что полюбил другую, я, опять же любя тебя, только пожелала бы тебе счастья. Теперь уже, возможно, и забыла бы… Но ты оказался большим трусом, вояка. Ты именно струсил, чем вдвойне унизил свою бывшую «единственную» и «неповторимую». И как прикажешь, «командир», к тебе теперь относиться?»

— Что теперь говорят обо мне люди? — все еще убитая горем, с распухшим и покрытым багровыми пятнами лицом вслух произнесла Вера, когда мать вернулась с вечерней дойки.

— Тебя никто не осуждает. Все же знают, как ты его любила и как ждала. Все осуждают только его. Успокойся, дочка!

— Это правда, мама?

— Вот те крест! — перекрестилась мать. Чуточку поразмыслив, решая, сообщать ли об этом дочери, добавила: — Оказывается, они уже ждут «пополнения»…

Словно масла в огонь плеснула эта новость в пылающую от гнева душу девушки.

— Ну если еще и так, — неистово изрекла, вмиг изменившись в лице, Вера, — этого я ему не прощу!

— Что ты задумала, дочка? — забеспокоилась мать.

— Потом узнаешь, мама. Через год все узнают, — выпалила Вера, с удовлетворением думая об осенившем ее решении. Теперь образ любимого предстал перед ее глазами в ином виде, и она, не откладывая свой план в долгий ящик, стала тут же упаковывать чемодан, собираясь в дальнюю дорогу.

Слова матери о «пополнении» в семье Олега магически подействовали на Веру. Она даже удивилась тому, что произошло с ней за это короткое время. В ее душе будто все перевернулось вверх дном. Готовясь к отъезду, она про себя отмечала: «Казалось бы, тот же самый чемодан, те же самые вещи, но я испытываю совершенно иное ощущение от этих сборов. И это все из-за него. Скажи мне неделю назад, что я возненавижу его, я бы ни за что не поверила. А теперь… Просто удивительно — от прежних чувств не осталось и следа. Вот уж точно отражает суть слово «прошлое». Да! Прежние мои чувства к нему остались в прошлом. Прошли. Кончились! Перестали существовать во мне…

Как я могла любить его? — мысленно обратилась она к себе. — Любить такую тварь!..»

Но вдруг, вспомнив на секунду прежний облик Олега, заметив с трудом пробившиеся из глубины души через толщу гнева тени былых чувств к нему, попыталась оправдать парня: «Тогда он был совсем другим». Однако это оправдание поглотила хинная горечь. В девушке вновь закипела ненависть и окрепла, сцементировалась жажда возмездия.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Кто-то из мудрецов в свое время подметил, что самый короткий месяц в году — медовый. А вот Вере, вот диво, коротким показался целый трудовой год. Он пролетел для нее шустрым стрижом, но не потому, что был первым по счету. Согласно трудовому договору, она была зачислена в штат Центрального госпиталя Группы советских войск в Германии на должность медицинской сестры урологического отделения, по ее личной просьбе с нагрузкой полторы ставки. Кроме того, для самозабвения Вера загрузила себя еще и общественной работой. Она была, как говорится, на разрыв, и, надо подчеркнуть, с основными обязанностями и со всеми общественными поручениями справлялась успешно. Почти круглые сутки, без преувеличения, у нее изо дня в день не оставалось свободной минуты.

Оперативность и исполнительность Веры сразу же заметили в парткоме госпиталя и оказали ей высокое доверие — сделали молодую медсестру еще и секретарем комсомольской организации.

С такой занятостью девушке было не до воспоминаний о пережитом предательстве и о необратимой утрате некогда безумно любимого Олега. О нем Вера вновь вспомнила, когда получила приказ о своем первом трудовом отпуске. Да и как было не вспомнить, если настало время «отблагодарить» Олега за его подлость! «Зачем было так нагло врать? — вновь всплыл в ее памяти монолог из прошлого. — Если бы, встретив другую, ты признался мне в этом, все было бы иначе… Где же совесть твоя?!» — вновь и вновь в мыслях своих гневно вопрошала Вера Олега.

Эту фразу она невольно произнесла вслух и даже оробела от сказанного. «Так можно сойти с ума, — промелькнуло у нее голове. — А заслуживаешь ли ты, Олежек, такой жертвы? Нет, дорогой, ты заслуживаешь другого. Ты заслуживаешь сурового возмездия!» И она четко представила, каким оно будет.

«Я же пообещала маме через год это сделать, — собираясь в дорогу, продолжала наедине собой рассуждать Вера, — вот и докажу, что я хозяйка своим словам. А для этого, прежде всего, мне надо поработать над своим внешним видом. Но это проще простого. Я же в Европе».

В немецких магазинах полки ломились от заморских товаров и многие из них, без преувеличения, продавались, по советским меркам, за бесценок. Вот лишь один пример. Если в Союзе в те далекие годы советский солдат получал в месяц три рубля с копейками, то в ГСВГ рядовому выдавали на руки пятнадцать немецких марок. Пять из них ему хватало, чтобы купить подворотнички, зубную пасту, одеколон, сапожный крем, бумагу и конверты для писем, а на сдачу ему могли дать пачку печенья и бутылку газировки. На оставшиеся десять марок боец мог купить приличную белую шелковую сорочку или в подарок маме, сестре или подруге три экстравагантных разноцветных шарфика.

Зарплата же Веры исчислялась сотнями марок. Кроме того, всем вольнонаемным, как и сержантам, и сверхсрочникам, ежемесячно перечислялись на сберегательные книжки десятки и даже сотни советских рублей.

Кстати сказать, Вера уже не единожды умудрялась высылать переводы матери. Та хоть всякий раз и журила за это дочь, но в последнем письме похвасталась: «Деньги очень пригодились. На днях в магазин привезли хорошие обои, вот я и разорилась, взяла на твои переводы приглянувшиеся рулоны для передней комнаты. Ты же знаешь, как давно мы те-то наклеили. Так что теперь буду ждать твоего приезда. Одной мне эта работа не под силу, а вдвоем за твой большущий отпуск мы и сделаем небольшой ремонт».

Домой Вера приехала в пятницу. Мать к ее прибытию тоже взяла отпуск. Поэтому уже на следующий день после приезда Вера решила заняться исполнением заветной мечты матери — наклейкой обоев. Ей казалось, ну что тут клеить? Длина передней комнаты — четыре метра, ширина — столько же. По два окна на улицу и во двор, плюс дверной проем. Это же раз плюнуть. Однако на эту «мелочь» они убухали весь субботний день. Правда, между делом протопили баньку. После работы помылись и, чуточку уставшие, пораньше улеглись в постели.

Зато на следующий день, в воскресенье, блаженствовали. Встали поздно. Мать даже вспомнила покойного деда. Тот часто, когда не спешил в выходной день с подъемом, смешил домочадцев одной и той же присказкой. Полушутя-полусерьезно, хоть бы на улице даже и снег лежал, он непременно журил всех, включая самого себя:

— Дрыхнем! Смотрите, солнце уже где! Люди вовсю сено косят…

Сегодня же их, счастливых, никто сеном не попрекнул. А что — не зря говорят: «Кончил дело — гуляй смело!» Им, пожалуй, единственное только осталось сделать — наговориться. И с этим они успешно справлялись.

Утром попили чайку с печеньем, купленным Верой в ГДР, а в обед решили побаловать себя домашними пельменями. Маракуя над ними, мама с дочкой не смолкали. Вот и получилось, что за минувший день Вера, можно сказать, узнала все деревенские новости, главной из которых стала весть о расширении поселка.

— А откуда понаехали люди? — недоуменно поинтересовалась Вера.

— Как откуда? Две бывшие колхозные бригады перевели к нам в поселок, а их деревни сочли «бесперспективными». Говорят, сейчас такая политика проводится по всей стране. А у нас же центральная усадьба колхоза. У нас всё: и средняя школа, и почта, и магазины, и ФАП, да и дорога до райцентра прямая — катись. Так и выросла у нас еще целая улица. Ее и назвали улицей Новоселов. Домики все как один сборно-щитовые.

Обо всех новостях мать рассказывала с мельчайшими подробностями, и только об Олеге выдала дочери мизерную информацию. Видимо, щадила ее, не хотела бередить ей душу воспоминаниями. За минувшие двое суток Вера узнала от нее, что у молодоженов растет сын и, по слухам, живут они «не очень». «А это неплохо, — мысленно отметила дочь, — это намного упрощает исполнение задуманного мной. Чтобы приблизить минуту мести, и в тоже время не обидеть мать, после ужина Вера спросила у нее:

— А не сходить ли мне в клуб? Сегодня же воскресенье. Может, фильм хороший покажут.

Мать искренне обрадовалась:

— Сходи, дочка! Ты же не старуха, чтобы сидеть дома.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Декабрьские сумерки уже передали свои полномочия ночи, но благодаря яркой луне, снежному покрову и свету электрических ламп на столбах улица была прозрачной, как днем. Она казалась сказочной от украшенных толстым белоснежным с позолотой инеем ветвистых деревьев и кустов. От редкостного для Подмосковья крепкого рождественского морозца проезжая часть и тротуары были покрыты обледеневшей снежной коркой, поэтому Вере казалось, что скрип ее сапог нарушал торжественную тишину безлюдной улицы. У нее складывалось впечатление, будто в эти минуты все замерло, и только она своим движением грубо разрушает царящий покой. Но в подмосковном селе продолжалась жизнь. О ней говорили дополняющие белоснежный пейзаж желтоглазые окна домов, дышащие серебристым дымком печные трубы да еще отдаленный лай собак.

Вера поравнялась со школой и невольно вспомнила, как когда-то спешила сюда из-за своего ненаглядного Олежки… Когда же он служил в армии, при виде школы у Веры непременно оживали приятные воспоминания — опять же о нем… «А сейчас? — мысленно спрашивала она себя. — Ничего подобного. И это не от того, что времени минуло много. Нет! Это из-за него… От его предательства. Неплохо было бы, если б он сейчас был в клубе».

В лоснящейся модной дорогой шубе и новой шляпке, в «навороченных» теплых, на шпильках, сапожках перешагнула она порог клуба и этим дорогим нарядом, и неотразимой красотой привлекла к себе всеобщее внимание собравшихся в зале. Но не кокетливой белкой выглядела она, клацая каблуками по дощатому полу, благоухая дорогими дурманящими духами, а сказочной принцессой. С несколько излишним достоинством, вызывающим уважение, а у некоторых провинциалов — зависть, проследовала она к предпоследнему ряду и важно опустилась на свободное кресло. Олег тоже сидел в зале, в самом последнем ряду, и от восхищения, краем глаза заметила Вера, даже раскрыл рот. Новый образ девушки многократно усилил ее привлекательность.

Но в памяти Олега невольно явилась та, прежняя Вера, первый вечер наедине с ней, испытанные тогда юношеские ощущения, и множество, множество других прожитых рядом с Верой незабываемых минут. Его захлестнуло желание ринуться к девушке и, как прежде, заключить ее в крепкие объятия, расцеловать… Он даже мысленно испытал все эти ощущения. И трудно сказать, удержался бы он от этого порыва, но тут в зале погас свет, засветился киноэкран, и полилась из динамиков музыка. Будто специально киномеханик поджидал прихода в зал самой главной гостьи.

Этот фильм Вера уже смотрела, и не раз, поэтому любовные события сценария ее мало интересовали. Глядя на экран с поддельным интересом, она думала лишь о возмездии, задуманном ею в тот трагический вечер прошлого года, когда Олег своим возвращением перевернул ее жизнь.

Убедившись в том, что Олег в клубе, она почувствовала, как в нее вселилась твердая уверенность: ее план станет реальностью именно сегодня, после кино. И она не ошиблась в расчетах. Когда погас экран, в зале включился свет, и кинозрители стали подниматься со своих мест, сквозь возникший в зале шум и гомон ее слуха достиг весьма обнадеживающий диалог:

— Ну, ты идешь, Олег?

— Иди… Я задержусь немного.