Бесплатный фрагмент - Несущие Свет

Вместо вступления

Когда эта книга попала в мои руки, я совершенно не была готова к тому, что путешествие по ее страницам приведет меня в забытые с детства уголки волшебной реальности, заставит плакать о давних, тщательно скрываемых памятью важных событиях, с которыми сталкивается каждый — но, не в силах выносить этой муки, отправляет подальше в темные закоулки сознания. Я и не замечала, насколько стала сухой и прагматичной с годами!

Что можно сказать о книге «Несущие Свет»? О, книга, в первую очередь, очень разная. Здесь и фантастические рассказы, и юмор, и гипнотизирующие погружения во внутреннюю жизнь незнакомых людей и неведомых существ, и шаманские путешествия по уровням бытия, и философские размышления о человеческой природе и жизни в целом, и фантазии, переплетенные с реальностью так, что уж и сам не понимаешь, на каком ты оказался свете.

И еще — эта книга очень женская и очень честная. Так что, если вы — мужчина, опьяненный загадкой «женской души» — вам откроется очень многое. А если женщина — приготовьтесь вспомнить как о своей бесстрашной ведьмовской сущности, так и о своей хрупкой беззащитности посреди этого разного, порой жестокого, порой волшебного, но всегда будоражаще красивого мира.

Юлия Бескровная

Повести

Паутина рассветов

Притихшие, уставшие, они лежали, обнявшись. Она уронила щеку ему на грудь и вслушивалась в биение его сердца. Тук-тук… Туки-тук…

Если долго слушать, то и свое начинает биться в том же ритме.

Но как проникнуть сквозь завесу его зрачков, как увидеть те краски, что видит он, и как понять мысли, которыми он живет? О чем он думает?

Тук-тук… Туки-тук… Словно вокруг них собрались шаманы и ведут свои дивные пляски под звуки этого безумного ритма. Невидимые волны качают карусели, вплетаются нити в мировую паутину рукой Судьбы.

Ритм кружит и качает, то приближает, то отдаляет, но всегда остается та грань, которую невозможно преступить, грань, что разрушит миры, если…

***

где-то, в этой же вечности, только чуточку раньше

***

Зима уже закончилась.

А весна еще и не думала начинаться.

Она брела асфальтовыми улицами серого города, словно привидение, черной тенью рассекая воздух.

— В первый раз в этом городе? — зачем-то спросила она Его, молившегося на зеленый цвет светофора.

— Да, — ответил он. И она узнала эти глаза.

— Если хотите, я проведу вас самыми интересными местами.

— Нет, спасибо, я спешу на работу. Как-нибудь в другой раз.

И чья-то невидимая рука связала нити у них над головой…

***
миллионы лет тому назад

***

Тогда ее звали Даяна.

Суматошная толпа суетилась среди прилавков рынка. Перекрикивали друг друга торговцы, толкались покупатели, до остервенения сбивали цены, вели извечную игру в «обойди другого». Между ними незаметной тенью сновали карманники, падкие на легкую добычу.

Она пробиралась сквозь плотную толпу, балансируя между людьми и прилавками, между звуками, между запахами.

Тяжелый полог шатра закрылся за ней. Звуки стихли, стали отдаленно нереальными, как вчерашний сон. Запах благовоний одурманивал, дрожали колени. Она присела на стул и начала сбивчиво рассказывать:

— Так давно вместе, и вот осенью уже должны были… свадьбу… А тут эта болезнь, и лекарь говорит ничего не поделать…

Заезжий чародей долго молча смотрел на неё. От взгляда было жутко, темнело перед глазами да кружилась голова и все же она не могла оторвать глаз.

— Что ж, я могу тебе помочь. Но у всего своя цена. Вернись ко мне в полночь если он и правда так важен для тебя.

***
где-то в этой же вечности, только чуточку раньше
***

Часто бывает, что у людей есть жилплощадь, а дома-то и нет.

Особенно неприятно, когда дом был, но теперь в нем ремонт, и дома не стало до поры до времени. А еще хуже — подхватить в это время грипп.

Марая любимые тапочки о бетонное крошево, она пробиралась на кухню.

Вот уже чайник был услужливо наполнен водой, а газ зажжен… Но вдруг — словно молнией среди бела дня… Она выключила газ, оделась и вышла на улицу, встретившую ее плевком холодного ветра в лицо.

Он медленно брел вдоль дороги, погруженный в свои думы, и было непросто обратить на себя его внимание.

— Жаль, но у меня через два часа поезд, — он снова уходил.

И невидимые руки завязали второй узелок…

Только зайдя домой, она увидела, что все еще ходит в домашних тапочках, хоть и изрядно промокших. Интересно, а он заметил?

***
тысячи лет тому назад
***

Сила бурлила внутри живота, Сила ссыпалась с кончиков пальцев, Сила путалась в прядях рыжих волос и играла искрами глаз.

Маленькая смешная девчушка лет десяти молилась своим грозным богам. Она просила урожая, просила здоровья всем и смерти своему брату.

Тяжело и страшно было биться этому маленькому сердечку после того, что он сделал. И еще тяжелее от своей беспомощности и от страха, что кто-то узнает. Ведь он все-таки брат, а это значит, что весь их род сожгут. Нет, лучше ему просто умереть.

Она молилась, и ее боль врывалась в тихие слова. Сила стаей ворон кружила над ней все быстрее и быстрее, Сила трепала ветром ее латаные одежды и жгла солнцем кожу. Сила шуршала листьями деревьев, грозными тучами наплывала на небо, ожидая своего победного катарсиса.

Обессиленная, девчонка упала на землю без сознания.

Чьи-то руки легко подняли детское тело.

И назвали ее Фиалкора.

***
миллионы лет тому назад
***

Ночной рынок был не менее суетлив. В обманчивом свете факелов, ламп и свечей так легко было одурманить и также сладко было плениться обманом.

Она пришла.

Подол шатра был приподнят — ожидая, приглашая.

Даяна застыла у входа, на грани между двумя судьбами, не имея сил повернуть назад, но никак не решаясь и ступить вперед…

— Что ж, ты сама пришла ко мне, — раздался голос чародея, и твердая шершавая рука коснулась ее шеи, скользнула ниже, скидывая рубаху, обнажая лишь дрожь, стыд и страх…

***
сотни лет тому назад
***

— Не позволю! — рявкнул отец, и младшие братик с сестричкой испуганно вжались в твердые стулья: таким они его еще не видели.

Мари разревелась и удрала на печку.

Долгожданный ужин был безнадежно испорчен.

Мать пыталась ее успокоить, уговорить, образумить.

Ей же казалось, что весь мир неблагодарно от нее отвернулся.

Самая сокровенная мечта была растоптана.

Она закрыла глаза и уснула.

Точнее, притворилась, что спит…

***
где-то в этой же вечности, только чуточку раньше
***

…Потом они подолгу бродили улицами Города, топтали изломанный асфальт, кидали бледные взгляды на стены домов, тонкими нитями паутины плели лабиринты судеб и говорили, говорили, говорили…

О том, что видели и что слышали. О безграничности вселенной, о смерти. О судьбе и свободе. О боге и о знакомых. О счастье и жизни в клетке.

А иногда просто молчали, каждый о своем. И чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось ей заглянуть в подвалы его глаз, пробиться в пещеру его мыслей.

Она знала, что вслед за ним пойдет куда угодно, хоть за край света, и бросит все и всех.

А о чем тогда думал он? Какие небеса пленяли его загадочную душу? Какие скалы приковывали к себе его мысли?

И заметил ли он эти ее взгляды?

…Так и осталось загадкой.

***
сотни лет тому назад
***

— Мари, ты в порядке? — она испуганно обернулась.

Ее мама просто говорила во сне.

Глубоко вздохнув, она закрыла тихонько дверь и побрела сквозь бушующую метель. Ноги в летних сандаликах безжалостно жглись снегом, но ей это было ни по чем.

Начало светать, а она все карабкалась через сугробы, то проваливаясь в них, будто в трясины болот, то находя между ними еле заметные тропки.

Силы начали оставлять ее, и все чаще Мари находила себя уснувшей в ледяной постели снега.

И где-то в другом времени, через два дня, ее обнаружили замерзшей в снегу…

…Но не в этом…

Она неуклонно поднималась и брела вперед и вперед, сквозь безнадежные темноту и туман в глазах, к тем ярко сверкающим золотым куполам, что так манили ночами.

И только у самого порога, дважды лязгнув тяжелым засовом, она позволила себе упасть.

***
тысячи лет тому назад
***

Фиалкора, дочь Мага — звали все ее, хоть и знали, что не дочь она вовсе, и, тем более, не кровная, но молчали.

Он учил ее понимать птиц и зверей, слушать пение листвы и музыку звезд.

Он учил ее читать память предметов и мысли людей, проникать в самую суть каждой окружавшей ее мелочи.

Он учил ее плести покрывала судеб и рвать нити жизней.

С каждым днем, с каждым годом мир ее рядом с ним становился все шире и шире, то разрастаясь до бесконечности Вселенной, то сжимаясь до размера песчинки.

Она бродила внутри горных рек и, шутя, заставляла их двигаться в противоположную сторону. Она кружила вместе с влюбленными планетами вокруг их Солнца и восхищалась стремительностью полета. Она бегала серой мышкой у Мага под ногами и прогрызала дырки в его карманах, а потом просила паучка сплести новые, еще более крепкие.

И тогда глаза его смеялись…

Ради этого редкого смеха суровых и холодных глаз она и жила.

***
миллионы лет тому назад
***

Говорят, что утром Даяна утопилась в реке. Легенды аукаются меж собой, заставляя только догадываться, как же оно было на самом деле.

Ведь она и в самом деле утопилась, только не в этом времени.

А в этом…

На свадьбе гуляла вся деревня.

Как и обещал чародей, за неделю ее любимый выздоровел.

Вместе с праздником закончилась и радость. Все было хорошо — слишком хорошо и мило, и о большем нельзя было мечтать, но ее душа сходила с ума.

И никто не мог понять, почему за полгода она так сильно постарела.

***
где-то в этой же вечности, только чуточку раньше
***

Сон медленно отступал, оставляя по себе блаженную расслабленность тела.

Она тихонько зевнула, прислушиваясь к дыханию рядом с собой. Он еще спал. Боясь его разбудить, она несколько минут лежала неподвижно, слушая грохот своего сердца в такт его дыханию.

Рука потянулась обнять его и…

…и провалилась в пустоту…

Он тогда действительно спал, только в другой постели и на другом краю Города.

Она закрыла глаза и вслушалась в его мерное сопение.

В одной части Города рука потянулась и коснулась его щеки…

В другой он открыл глаза и улыбнулся…

Испугавшись, она дернулась назад и упала со своей кровати.

***
сотни лет тому назад
***

Иногда Мари даже казалось, что она действительно счастлива.

А потом началась война, и их тихая, размеренная жизнь наполнилась невиданными доселе кровью, болью и стонами.

В тот день привезли пятерых.

И снова безнадежность пыталась опустить ее руки, но она не сдавалась.

Они были всего лишь монахинями. Они умели молиться и заниматься хозяйством, но не лечить…

Обезболивающее подействовало, и она отправила сестер отдохнуть, оставшись наедине с солдатами.

Они проговорили всю ночь до утра.

А через три дня все пятеро стали здоровы.

И весь монастырь пуще прежнего благословлял Господа за его чудеса…

***
тысячи лет тому назад
***

Как-то незаметно Фиалкора выросла и расцвела.

Теперь ее называли ведьмой, уж больно хороша была она собой. А кто, как не колдунья, могла так сводить с ума мужчин? Маленькая рыжая несуразная девчушка вдруг превратилась в крассавицу, равных которой не сыскать.

Впрочем, правды в этом было больше, чем сплетен…

Вот только ни до кого ей не было дела, кроме…

Кроме того, кто так легко подарил ей эту Вселенную, больше похожую на сказку.

Но ей не нужны были эти дары. Она бы мигом, не задумываясь, отдала все, что знала и чем владела, за один только взгляд, одно прикосновение.

Юное сердце молило о любви. Простой, человеческой, несовершенной, но трепетной и нежной.

Для него же такой любви не было и быть не могло. Его мир лежал вне понятных ей логики и чувств, и она, как ни старалась, не могла туда дотянуться.

Он оказался единственным, кого она так и не смогла ни понять, ни прочесть, ни предугадать.

Ей были даны все ключи и все концы, она знала, как распутать любую тайну, но все они были для нее бесполезны… Без него.

***
миллионы лет тому назад
***

Она истоптала сто дорог, исхудала до костей, покрылась пылью, словно древняя старуха. Ее лапти были стоптаны, а стопы напоминали один большой мозоль.

Она шла и шла — следом за ярмаркой, за цирком, за надеждой. Но эта ярмарка всегда уезжала еще до того, как она догонит их.

Сменялись сезоны, поселки, горы и долины. Милостивые старушки помогали едой, одеждой, пускали погреться, просили оставаться — в помощь хозяйству. Но стоило забрезжить рассвету, как она снова была на пути — следом, голодным зверем — на нюх.

И вот наконец Даяна стояла и смотрела на приоткрытый тяжелый подол шатра, не решаясь войти.

Будто и не было ни этих месяцев дороги, ни тем более той свадьбы…

— Я не просил тебя идти следом. Зачем пришла?

Она обернулась и снова утонула в черноте его глаз.

— Ты не нужна мне.

А она все стояла и листала его воспаленным взглядом. Его слова гулким эхом, напрочь лишенным смысла, метались внутри нее. Она упала на колени, обняла его ноги и целовала черные от грязи ступни…

— Так стань же куклой! — сорвался приказ из уст чародея, закружил пылью, и превратил в бесполезную деревянную статуэтку…

***
где-то в этой же вечности, только чуточку раньше
***

Наверное, для этого действительно нужно было напиться…

Смешное кино плясало на экране, но не для нее.

Ее же пленили его руки и волосинки на них, такие знакомые… до боли… до дрожи…

Она игралась с ними, то перебирая, то поглаживая, сплетая кружева и расчесывая обратно. Или это ее фантазия играла с ней в прятки?

Его ладонь поглотила ее дрожащую руку…

А потом его рука утонула в прядях ее волос…

Их губы соприкоснулись,

и слезы потекли по щекам…

***
сотни лет тому назад
***

А потом война закончилась.

Ее наградили орденом Святой Богини, называя теперь Благословенной Марией.

Только вот никто не мог догадаться, что эта кроткая и сердечная женщина с каждыми сумерками покидает свою келью и через тайный выход бежит, не озираясь, навстречу судьбе.

А если бы узнали…

Карета ожидала ее в нужном месте.

Публика, собравшаяся там, пестрила разнообразием: монахи и знатные дамы, крестьянки и придворные служащие, священники и танцовщицы, сестры милосердия и булочники — всех, словно мотыльков на огонь, притянуло неведомое обычным людям чувство: чувство Поиска, чувство Единства, чувство нового грядущего мира, который они должны были построить вместе, но не для себя, для других.

Ибо им его все равно не увидать…

Тень в белой накидке проскользнула в освещенную свечами комнату.

И все поклонились…

***
тысячи лет тому назад
***

А это было и не сложно: где-то жар убрать, где-то приворотное зелье сделать — легонькое такое, чтоб на пару лет, а там и привыкнут, гляди.

А коли не привыкнут, так за новым придут.

И ее любили как друга, советчицу и соседку. Так, как нельзя было любить ведьму.

А она на ведьму вовсе и не походила. Разве что рыжая, так мало ли рыжих в мире. Зато всегда веселая, смешная.

А потом на ведьм началась охота… Новая церковь вводила свои порядки, а старые безжалостно стирала с лица земли.

Тягучее ощущение страха не оставляло ее вот уже несколько месяцев, и она звала, сколько было духу, кричала в пустоту, пытаясь пробиться к тому единственному, кто мог ей помочь. Ведь самой ей не хватало силы исправить резко обрывающуюся линию на своей ладони…

Она знала, что он слышит.

Но он молчал…

***
сотни лет тому назад
***

Вот уже четыре года он умирал. Медленно и мучительно угасало его тело. А молодое и пытливое, не смотря на возраст, сознание не могло выдерживать этой медлительности.

Особенно тяжело пришлось ему в последние два месяца. Он не мог спать, есть, справлять нужду…

И Мария приняла на себя его боль. День и ночь, забывая о себе, она хлопотала вокруг него, став его руками, ногами, глазами… Она заменила ему его самого.

В тот день ему стало легче, и было так радостно видеть искорки в давно угасших глазах. Она радовалась, что, может, он еще и пойдет на поправку… Ведь он так нужен им! Так нужен всему миру…

Он улыбнулся и попросил принести ему его кинжал. Не задумываясь, Мария мигом исполнила его просьбу…

***
где-то в этой же вечности, только чуточку раньше
***

Дрожь рябью пробежала по телу.

Опьяненное сознание, не выдержав накала эмоций, провалилось в темноту.

Ей казалось, что несут ее, словно древнюю китайскую императрицу, на носилках, усыпанных лепестками цветов… Несут по мраморным ступеням на гору на востоке…

И тело выгнулось дугой.

А утром началась совсем новая жизнь. Такая, как когда вдвоем — одно.

Вот только началась она в квартире напротив, а в этой…

Они выпили горького чаю, вышли из подъезда и разошлись в разные стороны.

В следующий раз она увидела его лишь через полгода.

***
сотни лет тому назад
***

Он показал, куда нужно направить кинжал, и вся ее видавшая виды душа похолодела и ушла под землю.

Впервые она повысила на него голос. Сквозь слезы кричала, что никогда, никогда! — этого не сделает. И сама даже боялась думать о таком.

И он тихо и спокойно начал говорить о том, что душа вечна, и что его душе тяжело в этом теле, так как оно очень медленное, мучительное… О том, что Посвященные всегда уходят с невероятной болью — такова цена… О том, что он не способен служить, но лишь только изливать боль этого тела на нее и других.

Его глаза молили.

Она взяла в руку кинжал и замахнулась…

***
тысячи лет тому назад
***

Смерть злобно ухмылялась в ее окно, подсматривая из темных щелей. Раскатом грома била по ушам. Смерть проникала в каждую черточку этой рождающейся весны. Она была во рвущихся почках на дереве, она шипела в тающем снеге, она хрустела размерзающейся землей, когда из-под нее выползали молодые ростки…

С каждым днем Фиалкоре было все хуже и хуже. Сила покидала ее, вытекала струйками крови, убегала выпадающими волосинками.

Она собирала жалкие остатки воли в кулак и звала, звала, звала…

А он все не отвечал.

Хоть и слышал…

Когда они ее нашли, она была при смерти. Наверное, только извращенный мозг мог решить дальше испытывать ее.

Камень с плеском упал в воду, и последняя до краев наполнила ее более не сопротивляющиеся легкие.

***
миллионы лет тому назад
***

— Смотри, что я нашел! — они перебирали украденные сундуки. Пират протянул другому куклу — старую и потрепанную, странно теплую в руках.

— Фигня какая-то, — нахмурился его собеседник и кивнул, — В утиль.

Разобравшись с награбленным, они подожгли кучу хлама — заодно можно было и согреться. Холодный осенний ветер завыл женским плачем…

Или им это показалось? Обоим?

Словно в агонии, плавилось лицо куклы в огне. Костер трещал, и с каждым треском завывания ветра все более напоминали крик.

…У костра им было тепло и уютно, вот только спалось потом плохо.

***
где-то в этой же вечности, только чуточку раньше
***

Она решила подождать его на улице. Там, чуть в стороне, где они обычно встречались и шли домой. Или гулять — как когда.

Прошло минут десять, а его все не было.

Чей-то голос позвал ее.

И она пошла на этот звук… Все равно: дорога одна, он догонит.

Потом долго ждала его на остановке.

Дождь намочил ее волосы, а его все не было.

И тут она вспомнила, что там была развилка.

И побежала назад, тяжело переставляя ватные ноги.

У развилки его не было… Она бежала по боковой дороге, ища его глаза в каждом прохожем.

***

Сердце стучало все сильнее и сильнее. Задыхаясь от усталости, она металась из стороны в сторону, и все никак не могла найти его.

А где-то далеко на юге Даяна корчилась в агонии огня, стенала и плакала… Вот только плач ее не слышал почти никто, кроме того, о ком был он…

И далеко на севере Фиалкора мучительно медленно угасала в пучине реки. Дарованная ей долгая и крепкая жизнь все не хотела обрываться. Душа ее неистово кричала, и звук этот распугал всю рыбу, заставив зацвести поверхность быстрой и глубокой реки… И не было у нее сил даже на малейшее движение рукой, не то, что на простенькое заклинание, способное в одну минуту освободить ее. Все силы она потратила, пытаясь достучаться до него, и теперь была обречена умирать, разрываемая изнутри тягучей жидкостью…

В небольшом подвале на западе кинжал проткнул Его плоть. Рыдая, Мария обняла медленно холодеющее тело. А через секунду и ее сердце пронзила острая боль — мягкая и эластичная мышца треснула пополам…

***

Она проснулась

Тук-тук… Туки-тук… — билась жизнь внутри него.

Странный сон… Почему она не могла найти его? И что бы это могло значить?

Беспокоиться не хотелось — это она всегда успеет. Сейчас ей хотелось лишь насладиться его присутствием, таким редким и таким желанным.

Потянувшись, она поцеловала его в щеку. Он на миг открыл глаза…

***

И где-то на юге капля слезы с сурового старческого лица скатилась на горстку пепла.

А на севере вдруг развязалась веревка, туго приковавшая к ней непосильную каменную ношу.

На западе она подняла голову и увидела его в одеянии радуги. Протянула руку…

***

Сила кружила по комнате. Сила залетала под диван и скрипела дверцами шкафа. Сила ворочала цветы в горшках.

Лишь только не трогала Сила двух человечков, которые спали, прижавшись друг к другу.

Впервые за миллионы лет эта упрямая девчонка смогла проникнуть в его глаза. И с восторгом наблюдала его сон…

…Их сон…

А где одинаковые сны, там и судьба одна.

Елена Андреевна

Я давно мечтала жить в этом городе, и вот, наконец, меня взяли на работу. Да, обычным бухгалтером, да, в небольшой компании, и с зарплатой было достаточно скромно, но ведь это был столь любимый мною город. Мне очень повезло. Впрочем, рассказ не о работе. Он о Ней.

Елена Андреевна была «зна­комой подруги сестры мужа дальней родственницы», и у нее почти в самом центре города пустовала комната в просторной квартире старинного дома. Мама через каких-то знакомых вышла на нее, и та согласилась принять меня — так я и стала у нее жить. Первое время я честно норовила оплатить аренду, ведь жилье бесценное, но она только отмахивалась — не стоит, мол — а в глазах мелькало выражение, будто это она мне еще что должна. Странное выражение.

Прекрасная женщина. Вот сижу и думаю, как можно описать ее сухими строчками, вместить этот необъятный образ в горстку слов. Никак…

Она была для меня тайной. Простой, по-домашнему уютной и бесконечно загадочной. Лет ей было около сорока пяти. У нее были длинные (аж до пояса) русые волосы, ниспадающие водопадом невероятной красоты, и огромные серые глаза — мудрые, понимающие, с хитрым огоньком.

Слегка полная, невысокая… Ну вот, стараюсь описать, а мои фразы абсолютно ни о чем не говорят. Как вам передать, кем она была? Как она говорила, ходила? Сколько в этом всем было изящества, гармонии? Даже сейчас, когда представляю себе ее образ, мне становится спокойно и легко, словно передо мной была фея или ангел.

И невероятная коллекция книг в доме. В этом была вся она: хорошие, да что там — прекрасные книги, все до одной, где каждая — шедевр. Я всегда много читала, чем и заработала очки с прилегающими вечно красными пятнышками на переносице, которые то и дело хочется потереть, особенно когда нервничаю.

Эти книжные стеллажи были моим раем. Отдельно полки с классикой, отдельно — с модерном, дальше искусство, эзотерика, философия, психология. Но нигде ни одной банальности, ничего посредственного. Казалось, там, на этих полках из соснового дерева, крытых темно-красным лаком, приютилась и мирно дремала вся душа человечества, все, что в нем есть великого.

А еще она была мастером слушать. Это мастерство шло у нее изнутри, и было абсолютно естественным. Одного ее присутствия было достаточно, чтобы знать, что ты не один. Сколько раз она меня спасала одним взглядом, одним понимающим кивком. И никогда никаких нравоучений, заученных фраз. Она просто была рядом, и я говорила, говорила до тех пор, пока сама не находила нужный ответ. И в тот момент хитрые огоньки ее глаз взрывались радостью — как смотрят на ребенка, который наконец-то сам, ни за что не держась, прошелся по комнате…

Мы часто (особенно в так частую тут непогоду) могли сидеть вечером за чаем. За очень хорошим чаем (ну, это уже была моя слабость). Иногда говорили, а иногда просто слушали. Как друг друга, так и мир за окном, ветер ли, дождь ли, метель ли за тонким окном. И становилось так тихо и спокойно, будто времени не существует.

Я только переехала, и была в таком восторге от города, что мне бесконечно хотелось рисовать все-все-все. Первая же картина давалась с огромным трудом. И когда я ее закончила, то решила подарить Елене Андреевне. На картине был изображен средневековый город — вид из окна где-то высоко под крышей, и весь город был виден как на ладони: тропы, аллеи, дома, люди — все заняты своими делами, и все вместе — целая жизнь. Мне хотелось отразить душу того места, где я тогда жила, так, как я его чувствовала и видела.

Она с неподдельным интересом и восхищением долго-долго смотрела на картину. Мне же было одновременно и неудобно, и радостно — получилось, значит. Потом улыбнулась, все еще отрешенная: «Спасибо. Это… чудо просто». А я была бесконечно рада.

Работала она в школе психологом. Я долго не понимала, зачем ей эта школа. Она была настолько хороша, что частная практика у нее бы процветала, и мне тогда казалось, что ее дар пропадает, обесценивается. Скольким бы людям она могла помочь… Ведь в школе это лишь формальность. На мой вопрос — как же так, она сначала задумалась, а потом ответила, что «на детей еще можно повлиять». Я тогда никак не могла понять, о чем это она.

В тот день мне позвонили прямо среди дня из школы, где она работала, и спросили, не знаю ли я, почему она не вышла на работу. Ответила, что не знаю, и что сама не видела ее со вчерашнего утра. Я тогда пришла домой очень поздно и сразу легла спать. Утром же уходила рано, и мы не пересеклись. А у самой внутри так и скреблись кошки… Что-то не так, что-то неладно.

Я отпросилась с работы и, волнуясь, и одновременно уговаривая себя, что все в порядке, поехала домой. Как сейчас помню ту тишину в ее квартире. Такая жуткая, бесплотная и одновременно живая. Бесконечная тишина. «Елена Андреевна!» — позвала я, но из горла вырвался лишь сдавленный глухой хрип. Чуть набравшись мужества, позвала громче.

Ти-ши-на.

Я долго стояла у двери в ее комнату и боялась дотронуться к ручке, слушала взбесившееся биение сердца и вспоминала, как в детстве, каждый раз приходя со школы, обыскивала весь дом на наличие трупов. Я почему-то была уверена, что должен был прийти маньяк, зарезать всех, а следом и меня. И радовалась, когда таких не оказывалось. И так каждый день, много лет подряд.

Но кто бы знал, что кошмары иногда сбываются.

Я открыла дверь комнаты: шторы на окнах были задвинуты, стоял полумрак, а по центру комнаты, как изваяние, как неотъемлемый атрибут интерьера, сидела Елена Андреевна, скрестив ноги, напротив моей картины. Длинные светлые волосы красиво лежали на спине.

Я еще раз позвала, и ответом мне была тишина, еще громче — тот же результат. Сердце бешено забилось, я подошла, аккуратно тронула ее за плечо, и мне показалось, что я прикоснулась к статуе — она была твердой и холодной… Холодной, черт! И только тогда до меня дошло. Я начала судорожно проверять пульс, но и кожа на ощупь была холодна. Пульса не было. Не было и дыхания. Я не могла, не хотела поверить… А она сидела, как Будда — глаза закрыты, уголки губ будто улыбаются, и моя картина перед ней.

Дальше было все, как в тумане. Я что-то ей говорила, шептала, настаивала, плакала. Растерявшись от шока, позвонила обратно в школу, и, услышав голос директора, еще сильнее разревелась:

— Да-да. Это я. Нина. Вы приезжайте, хорошо? — говорить сквозь слезы было очень тяжело. — Пожалуйста, хоть кто-нибудь, приезжайте. Она… холодная.

Ожидание было жутким. Приехал директор, за ним скорая, а потом было даже некогда задуматься — так много нужно было всего подготовить, решить и сделать для похорон, что я превратилась в бесчувственного робота, механически выполняющего свои функции.

А после погребального обряда я уехала домой, так как больше не могла оставаться в городе — мне было страшно и… я чувствовала себя виноватой. Я была уверена, что этого не случилось бы, что все было бы иначе, если бы я не задержалась в тот вечер и если бы не… моя картина.

Долго-долго я приходила в себя и все себя корила. Я перестала рисовать и три года не бралась за кисть. Елена Андреевна завещала квартиру мне, но я не могла в ней жить.

И вот, по прошествии трех лет она начала мне сниться. Каждую ночь. Мама испугалась, когда я ей сны пересказала, и на время задумалась, а потом спросила: «Ничего она не просила у тебя?» А я вспомнила странную фразу в завещании — что-то туманное про открывающий сердце ключ в бронзовой шкатулке.

— Езжай прямо завтра, не откладывай. Душу ее непокоишь сколько лет, нельзя так.

— Боюсь я туда ехать…

И вот я здесь, и не так уж оно и страшно. Одиноко только, пусто. Запах пыли, старья, неживое все. Снова очень долго не решалась зайти в ту самую комнату, все боялась пережить шок повторно. Я ходила по квартире, задумчиво трогала пыль, заварила чай, долго смотрела в окно и только потом решилась войти в ее комнату.

Загадка оказалась прямым текстом. Бронзовая шкатулка стояла на столе среди свечек, ваз и письменных принадлежностей. Внутри шкатулки обычный ключ. «Открывающий сердце…» Я задумалась и оглянулась в поисках сердца.

Мне почему-то казалось, что это тоже должна была быть шкатулка. Но ничего подобного я так и не смогла найти во всей комнате. Я долго заглядывала во всякие шкафчики и ящички — ничего, что можно было бы хотя бы косвенно принять за сердце. А потом подняла голову на мою картину. То самое окно, средневековый город за ним, на площади статуя — сердце, опоясанное терновым венком, из ран которого растут розы, сплетаясь с терном.

Отодвинув картину, я нашла в стене шкаф, скрытый в нише. А в нем — кипу бумаг, аккуратно разложенных по папочкам, стопочкам, конвертам. И на каждой — имя. Документы, что ли?

Имена, имена, имена, никаких названий. И вдруг я наткнулась на свое имя. Долго не могла поверить. Трижды проверяла, будто мое и так никудышнее зрение решило вовсе меня обмануть. Нет. Я.

Любопытной Варваре… Оглянулась, как вор — и открыла. Рассказ. Три листика, а там… Катились по щекам слезы, размывали строчки. Три листа. И в них была вся я, вся моя жизнь, было все, что…

Я долго не могла поверить.

А потом еще больше удивилась, увидев дату написания… Откуда она уже Тогда все это знала? Как это вообще возможно? Там была вся моя история, до сегодняшнего дня и даже дальше…

Перелистала остальные. Такие же рассказы — разные, простые, смешные, добрые и грустные, с приключениями, но неизбежно хорошим концом. И опять мой. Все так и было.

Страшно хотелось закурить, хоть обычно я и не курю. Но тут желание стало непобедимым — затянуться дымом, горьким, обжигающим горло, глубоко-глубоко, так, чтобы в каждую клеточку тела. И не думать… Вдыхать едкий дым до головокружения, и чтобы ни одной мысли…

Пришлось выйти на улицу за сигаретами, а как только вернулась, чуть закрыв за собой дверь, наконец затянулась, прижалась спиной к стене и медленно сползла по ней.

Отрешенность. Закрыть глаза. И только дрожь по телу. Три листа. Черные буквы. Чья-то жизнь. В данном случае, моя. Откуда она знала? Тогда?

И что, те другие имена, там тоже? Кипа бумаг… Это же сколько людей, сколько жизней! Я снова зашла в комнату. Стопочки файлов и папок теперь валялись в творческом беспорядке на полу. Имя. Я начала вспоминать. Кого-то, о ком бы она говорила мне тогда. Интересно, а Марго тут будет? Через несколько минут, чуть было не отчаявшись, нашла. «Марго К. 3Б класс». Я помню, как она рассказывала тогда об этой удивительно талантливой, но очень замкнутой девочке, и о ее проблемах в семье. Здесь же все было тонко и радостно, и тоже… на много лет вперед.

Порывшись, нашла телефонную книжку Елены Андреевны. Номер Марго действительно оказался там. Маму звали Наташа. Молясь, чтобы цифры остались теми же и чтобы кто-то был дома, я набрала номер, слушая грохот бьющегося сердца. Женщина взяла трубку. Я сбивчиво представилась новой школьной учительницей, которая решила поинтересоваться учениками, и расспросила об успехах Марго. Все совпадало. Мало того, мама была вне себя от радости, так как они только вернулись с конкурса, который Марго выиграла…

И вдруг я поняла. Она не знала, она… она писала… Писала и исправляла наши судьбы.

Начала листать дальше. Дима, Паша, Антонина, Сергей, Света, еще одна Нина. Посчитать бы. Вот тебе и школа. «Дети… на них еще можно повлиять», — вспомнилась мне задумчивая Елена Андреевна. Светлая, большая, роскошные волосы, словно крылья. Могло ли так все быть? И что же такого читала она в наших судьбах, чтобы переписывать их ночами, чтобы менять по своему велению, чтобы брать на себя ответ за нас, чтобы без спроса нести горстями счастье? Я прочитала еще несколько листов, дальше не стала лезть. Судьбы. Все удачные, добрые. Все начинаются с конфликта, а разрешаются радостью.

Мне вдруг показалось, что она отдала нам всю свою радость. Сможем ли мы правильно пронести ее на плечах? Незаслуженную, вплести ее в жизнь мира, сделать его лучше… Хотя, что это я? Она уже за нас все сделала… Когда одному человеку в мире становится светлее, то и всему миру тоже. А теперь посчитать, сколько здесь нас…

Ангел?

Ведьма?

Фея из сказки?

Что за чудо из чудес два с половиной года жило за стеной, а я и не замечала?

Тайна.

Загадка.

Елена Андреевна.

Все, заканчиваю писать. За окном светает. Значит, пора спать. Сегодня (уже вчера) целый день гуляла по городу. Он прекрасен. Купила краски, холсты и много кистей, дорогих, хороших. Наконец-то. Завтра буду рисовать. Три года. Как же я соскучилась по рисованию.

Видела вчера одного дедушку. В метро. Совсем старенький. Он держал листок с цитатой и надписью «Разобраться». Я так смеялась. По-доброму, конечно. Ему уже на тот свет пора, а он все «разобраться».

Хочу его нарисовать.

Мне кажется, я смогу ему подсказать.

Только это будет утром.

А сейчас спать.

Вернуться…

I. Ноктюрн

Глаза беспощадно жгли и болели, безоговорочно требуя сна. Но спать было нельзя, в эту ночь — ну совсем нельзя. Никак.

Чашка горячего молока дымилась в руках, а за тускло освещенным окном все темнее сгущалась ночь — та ночь, в которую что-то должно было обязательно решиться. Что-то очень важное. Ночь, которую пропустить нельзя.

Вопреки ожиданиям и ворчанию рассудка, молоко изрядно взбодрило. Она долго смотрела в окно на город, укутанный черным ночным плащом, и вслушивалась в свои ощущения: безумная смесь предчувствия, трепета, восторга, страха и хмельного упоения смешались в единый нектар, будораживший кровь. А потом руки тепло укутывали беззащитное тельце, а ноги шли на улицу. И, как всегда, по привычке — взглянуть на свои же окна, поймать в них пугающую пустоту и, отвернувшись, забыть…

Город был красив. Город был великолепен в его переливах желто-коричневого света фонарей и в мельтешении бело-красных огней машин. Город на всю мощь дышал жизнью, шествовал в своем несокрушимом ритме к одному лишь ему известной цели. И этот город часто напоминал ей ту памятную банку с крупой (кажется, гречкой), внутри которой она однажды обнаружила целую вселенную — там копошилось множество мелких серых червячков с маленькими черными глазками. И непонятно было: то ли они противные, то ли милые — поди разбери. Но в тот момент почему-то стало ясно, насколько же вселенная переполнена жизнью. Насколько она кишит ею…

Город горел огнями: множество огромных панельных домов пялились на нее сотней окон-глаз, и в очередной раз она поражалась, что ведь за каждым этим окном — чья-то жизнь со своими радостями, горестями и стремлениями. И это — лишь в одном квартале не самого большого города. Эта мысль думалась уже в тысячный раз и снова не давала покоя, то ли ужасая, то ли восхищая собой.

Она вспоминала, как он однажды рассказывал ей о том, что жизнь на самом-то деле ничего не стоит. Вообще ничего. И ценности в ней никакой. А она слушала. Хлопала глазами и внимала каждому слову. Он правильно говорил. То есть, неясно, говорил ли он Правду, но то, Как он говорил — это было правильно.

Город был чудесен. Хотелось фотографировать каждое освещенное фонарем дерево, но любимый фотоаппарат был забыт дома. В том «дома», куда уже не было возврата, ибо в эту ночь что-то должно было случиться…

Было сладко купаться в предчувствиях, но циник-рассудок не уставал напоминать: а не есть ли это глупая выдумка? Чего она так ждёт?

Часы перешагнули полночь, а город все отбивал пульс жизни. Шатались стайки компаний. Кто-то курил на балконе. Бродили невесть откуда взявшиеся одинокие бабульки с тачками. «А ведь эти бабульки, — путались мысли в сонной голове, — ведь они тоже когда-то были молодыми, красивыми, талантливыми и верили в великое чудесное будущее, в счастливую жизнь, полную свершений…»

Устав, она плюхнулась на лавочку, и тут же море странных ощущений вовсе затопило ее.

— Что ж, если вы зовете, — тихо, но вслух сказала она, — кем бы вы ни были, я иду к вам.

II. Соната

Она решительно встала и растерялась, не понимая куда же именно ей идти.

— Подайте хоть какой-то знак! — взмолилась она шепотом. Но ничего не происходило. Она снова плюхнулась на лавочку и засмеялась мрачным смехом: «Глупая, глупая, ну сколько можно сказки выдумывать… Еще три минуты — и домой, спать».

Пока за домом слева не ахнуло оглушительно невидимым фейерверком. «Слышу, — обрадовалась она. — Иду!»

Подворотня была до ужаса темной, лишь над входом в последний подъезд тускло светила одинокая лампочка, вокруг которой мельтешила обманутая мошкара.

«Туда, что ли…»

Другого не оставалось.

Дверь в подъезд была открытой. Из подвала мерцал тусклый огонек. В этот момент ей стало по-настоящему страшно: не столько от того, что может случиться, сколько от осознания своего бесконечного одиночества. Вот сейчас с ней случится самое непоправимое, и… И ничего не изменится, никто не хватится, никто, кроме нее самой, за это не ответит.

В мире было так много жизни — слишком много, бесконечно — вот только каждая капля этой жизни оказывалась надежно закрытой в своей чешуе, запечатанной в оболочке — единая вселенная, сквозь плотно закрытые окна глядящая на беззвучно кричащий мир.

Была секунда, когда она уже готова была передумать и вернуться домой. А может, ей это показалось, так как в следующую секунду она уже была на десяток ступеней ниже, у железной двери, и рука открывала дверь.

III. Фуга

У девушки был проникновенный понимающий взгляд. А еще она была красива простой, но обаятельной красотой. В такую можно было смело влюбиться, да так, чтобы она никогда об этом не узнала: обожать ее, любоваться ею, страдать и радоваться ею, и все это издалека.

— Давай познакомимся. Меня зовут Марта, — произнесла девушка.

Они сидели за столом в маленькой подвальной комнате. Стены были обиты чем-то похожим на серо-голубой пластик; стол, стулья — все было такого же материала и цвета. А в дальнем углу размеренно покачивалась яркая лампочка, из-за которой танцевали туда-сюда тени, а предметы расплывались, теряли обычные очертания и создавали впечатление то ли коморки в пузе судна, то ли невесомости внутри космического корабля.

— А я — Алиса.

Откуда-то слышались голоса. Тихие-тихие, еле различимые краем сознания, они казались продолжением ночных шорохов. У голосов не было эмоций, они были словно механические, что сухо констатировали одним им известные факты… (Первый уровень осознанности… Эмоциональная актуализация…)

— Хорошо, Алиса. Ты помнишь, что было три дня назад?

Она мучительно вспоминала.

— Я… Вроде помню, но три ли, и дня ли… (Частичная иммеморизация… Хрональная инверсия…)

— Значит, нет. Что ж, я должна помочь тебе вспомнить, — Марта напряглась, словно вслушиваясь во что-то. — Ты одна живешь? Где твои родители, друзья, родственники?

— Не помн… Ой, да… Мама… Она плакала… А он так и не пришел… Да, я помню… (Погружение на третий уровень… Высокая инерционность…).

— Где они теперь?

— Я была в больнице, и мама почти все время плакала. Она постоянно была рядом, я же хотела, чтобы он зашел хоть на секунду. Я сумбурно говорю? (Погружение… Пятый уровень…)

— Неважно, Алиса. Кто еще был там?

— Это продолжалось долго. А потом зашел врач, воткнул в вену какую-то странную штуку, и я… Я умерла! (Хрональное осознавание… — продолжали размеренно шептать безликие голоса). — Неужели я могла забыть о том, что умерла?

— Могла. Но я здесь затем, чтобы помочь тебе вспомнить.

И тут воспоминания нахлынули на нее.

Она летела над городом, не осознавая отсутствия тела и не имея ни единого сомнения в том, что летать возможно. Все было обыденно, легко и естественно.

Улицы, люди и дороги мелькали то внизу, то мимо нее. Она словно вышла на прогулку в выходной день и без толку шаталась округой, кое-где шагая по мостовой, а где-то — например, у красного светофора — спокойно перелетая переход, пока остальные пешеходы покорно ждали.

Все бы ничего, не обернись она по привычке на свое отражение в витрине и не найди его там. Она остановилась, пару раз шагнула вправо, потом влево, никак не в силах поймать свое лицо в отражении. Подошла ближе, зачем-то протянула руку в сторону стекла, но не увидела ни этой руки, ни себя. И внезапно поняла, что она далеко, в чужом городе, на другом континенте, и что домой возвращаться долго-долго — может быть, ехать и плыть месяца, а может и лететь, но не меньше, чем сутки.

И еще она знала, что у нее всего три дня на то, чтобы добраться обратно, на то, чтобы найти свое тело и вернуться в него, вернуться в жизнь.

Одной волей она нашла аэропорт. Ее никто не видел, и это было ей на руку: она взошла по трапу, села в мягкое кресло, а когда стюардесса объявила взлет — пристегнулась.

Самолет взлетел, а она, пройдя сквозь сидение и обшивку, осталась сидеть на взлетной полосе. Не имея сил даже заплакать…

Единственным способом перемещения была сила воображения. Вот только она казалась почти неуправляемой: Алиса воображала одно место, а попадала в другое — похожее, как два капли воды, но другое.

Очень, очень долго она так бродила по свету. Трое суток — это почти вечность, когда умеешь так быстро перемещаться, и когда у тебя слишком мало времени на то, чтобы успеть вернуться. Она бродила городами и селами, холодными и теплыми странами, видела людей, детей, стариков…

Мало того: кроме обычных людей, видела она теперь и других — тех, кто почти как она — то ли еще не люди, то ли уже не… Кто-то уже умер, но еще не понял этого, кто-то ждал воплощения. Целые группы призрачных душ бродили землей, подыскивая себе мам и пап, пытаясь их, строптивых, наконец-то свести вместе и, не смотря ни на что, родиться.

Они тоже видели ее, но никто не вмешивался в ее игру: успеть, успеть вернуться в выплюнувшую ее жизнь.

IV. Кантата

— Но я же вернулась, — говорила она Марте, — Я успела.

— Успеть-то ты успела. Но одного ты не заметила. Ты НЕ ТУДА вернулась.

По комнате разлилось молчание.

— Помнишь то зеркало?

— Нет… (Импульсное давление. Осторожней, Марта!)

— Наше тело привязывает нас к земле, упорядочивая наш хаос. Когда же остаешься без тела, с хаосом очень тяжело справиться. И важно контролировать себя, и особенно — не входить в вихревые потоки — например, в зеркало.

— Но я ведь не… — она уже чуть не плакала.

— Тихо, Алис, еще не все потеряно. (Марта, осторожней! Предел рефлекторности…) Алис, ты слышишь?

— Да… — Сдавленное горло…

— Прости, я сейчас, — Марта на минуту исчезла под столом, потом возникла с чашкой горячего молока. — Держи.

— Ой, спасибо. Откуда ты знаешь?

— Угадала ведь? — подмигнула Марта.

— Ага. А город этот — как две капли… (Осознанность третьей степени… Продолжай…)

— Это и есть твой город, — Марта уже попивала пахучий кофе, — вот только мир это другой.

— Он лучше или хуже?

— Не знаю, — девушка улыбнулась. Да, в нее точно можно было влюбиться. — Но это мир-где-все-наоборот. Здесь, чтобы остаться, нужно уйти, чтобы быть вместе — разойтись, чтобы получить — отказаться, а чтобы увидеть — закрыть глаза. Все-все тут наоборот.

Алиса улыбнулась.

— Что-то слишком похоже на мой…

Марта молчала. Дольше, чем нужно. Голоса что-то шептали на чужом неразличимом языке.

— Что мне теперь делать? — допив любимое молоко, наконец прервала тишину Алиса.

— Что решишь, — пожала плечами Марта. — Ты можешь остаться здесь, хоть этого и не было в предназначении, а можешь попытаться вернуться назад. У тебя есть время до обеда.

— Но, я так понимаю, зеркала не работают…

— Правильно понимаешь. Они только Уводят.

— И выход мне искать самой?

— Да, — вздохнула Марта. — Даже если б я знала, я бы не могла сказать, как.

— Но ты же не нашла тогда, да?

Марта незаметно вздрогнула:

— Да, не нашла… И не успела бы уже. А ты еще можешь, — в ее глазах теплилась надежда.

— Я подумаю… Впрочем, этот мир не так уж отличен от моего. Спасибо тебе за все, — Алиса направилась к выходу и остановилась у дверей. — И еще: ты очень красива. В тебя даже можно влюбиться, — и, не дожидаясь ответа, вышла на улицу.

V. Кода

На дворе светало. Небо сменило черный цвет на серый. Город оживал. Не такой уж и плохой, в общем, город. Даже не смотря на то, что в нем все наоборот.

Алиса шагала по городу, забыв о том, что совсем еще недавно хотелось спать, и что прошла ночь, и что до этой ночи что-то было.

Начинался новый день. Целый бесконечный день.

Она знала, что сейчас пойдет к реке встречать рассвет, а уж что будет дальше — одному богу ведомо, и то, наверное, не до конца.

У нее еще есть время. До обеда — а это так много… Ведь есть и те, у кого этого времени уже нет.

И еще — никакой мир не чужд и не страшен, пока в нем есть хотя бы один любимый человек.

Я дождусь

Будильник давно оттрезвонил свое, а они все лежали, обнявшись — боясь расцепить руки, не веря в эту сказку. Уже скоро год, как они вместе, но им все никак не верилось в то, к чему другие привыкают так быстро и так легко. Что счастье — оно здесь, в них, такое уютное домашнее счастье.

— Мне снова снилось, что я — ангел, представляешь? — прошептал он и почувствовал, как она улыбнулась, как щекотнули реснички по плечу.

— Ты и есть ангел… — словно через силу, сквозь паутинку сонного дурмана, тихим-тихим шепотом пролепетала она. — Мой светлый ангел.

Он был большой и добрый: огромные, почти детские глаза, в которых со всей непосредственностью отражалась каждая его эмоция, каждая мысль. Рост под два метра — и весь такой кругленький, что хотелось прижаться к нему и никогда не отпускать.

— Что было в твоем сне?

— Я плохо помню. Осталось только ощущение, что я ангел, а вот что я там делал, никак не вспомню…

В детстве он мечтал быть врачом. Уже в первых классах школы выпросил в библиотеке учебник для седьмого класса по анатомии, читал его почти по слогам и выискивал все нарисованное в себе, глядя в зеркало.

А потом как-то перерос, и эти детские мечты уже казались наивной глупостью. Так что, когда пришло время поступать, пошел в журналисты. И не прогадал.

А три года назад умерла его мама. Уже в преклонном возрасте — он был очень поздним ребенком, таким, что в детстве все считали ее бабушкой. Но все равно было невозможно смириться с мыслью, что вот — ее уже нет. Разбирая вещи в квартире, и он нашел ее записи. Три красных дневника со вклеенными выцветшими фотографиями времен года, с напечатанными на каждой странице днем и месяцем.

В те дневники она записывала его детские сны. Сны, о которых он уже совершенно ничего не помнил, сгинувшие вместе с ушедшим детством. А читая — не верил, что такое возможно было. Сны складывались в единую картину, в огромный параллельный мир, в волшебную сказку — невероятную и очень грустную. В том мире он был ангелом. Их таких там было много, и они помогали людям — каждый по-своему.

А он, вдохновившись, решил эти записи издать. Так они с Олей и познакомились.

— Тебе что на завтрак сделать?

— Пожалуй, только чай.

Он поцеловал ее в щеку и пошел греметь на кухню. За окном было еще темно и холодно. А в постели пусто и тоскливо было без него. Она замоталась в одеяло и приплелась следом — завороженно следить за его движениями и бесконечно не верить в этот сон…

***

Из записей Маргариты Петровны от 7 августа 1974 года, Руслану — 3 года:

Она уже выздоравливает. Ну, та девочка, у которой рак был. Верка. Мы с ней запустили раку в море и рака уплыла, а потом мы долго смеялись и купались в воде. Она такая хорошая, эта девочка, только у нее волос нет. Представляешь — у девочки нет волос. Я ей сказал, что отрастут. Обязательно отрастут.

Она меня спросила, приду ли я еще. Я сказал, что она же выздоровела — зачем мне приходить. А она загрустила. И я пообещал, что не брошу ее никогда-никогда… Ну, ангелы так могут — чтобы никогда-никогда…

***

Он работал много и до поздна. Оля тоже коротала дни за работой, а если таковой не было — как-то находила себе занятие. Лишь бы не оставаться в пустоте, наедине с собой и вселенной — без него оглушающе вакуумной. А потом бесконечный день заканчивался, и можно было вздохнуть спокойно, ощутив его горячие, большие и твердые руки-лапы объятьем на спине.

Им обоим было уже за тридцать, и это был первый брак. Для обоих. Никакой бури чувств: тихое ровное спокойствие, одна огромная всепоглощающая нежность. Страсть была редкостью — чаще всего они просто засыпали в обнимку и так же просыпались. Словно боялись хоть на миг разжать руки. Даже во сне.

Особенно во сне.

***

Из записей Маргариты Петровны от 7 августа 1974 года, Руслану — 3 года:

Представляешь, она мне во сне говорит, что не хочет больше так. Что все равно уйдет. Умрет. Представляешь?

А я говорю — давай вместе. Она только засмеялась и побежала вдоль берега по песку. А я смотрю на следы и не понимаю, почему ее нет, а следы есть, долго смотрю. А потом она сзади подходит и говорит обиженно: «Ты же сказал, что вместе. Почему ты не идешь со мной?» И чуть не плачет…

А еще у нее волосы уже отрастают, она совсем как пацан теперь!

И я ей говорю: а ты пацан — давай играть в войнушки!

Вот так мы играли в войнушки, а тут ты меня будишь…

***

— Это она мне снилась, — в телевизоре крутили рекламу по всем каналам, — та девочка из детства.

— И что там было?

— Не знаю. Просто вспомнилось, что это она.

Ольга, главный редактор журнала, в котором Руслан печатал по знакомству мамины записи, влюбилась сначала именно в эти сны. Одинокая женщина — милая, умная, но часто терзаемая мыслями обо всех упущенных шансах, — она очень хотела, чтобы нечто подобное приключилось и с ней, хотя бы во снах, никогда не баловавших ее волшебствами. И она зачитывалась дневниковыми записями, воображая себя героем этой сказки.

А потом они познакомились. Был фуршет, устроенный той самой Светланой Георгиевной, что продвигала Оле Руслановы записи. Там их, наконец, и свели лицом к лицу. Олин мир вздрогнул и перевернулся с ног на голову: мечта стояла рядом, и теперь, злобно ухмыльнувшись, стала окончательно несбыточной. Ибо по Руслану было видно (Оля так решила), что мечта эта давно кому-то принадлежит. Точнее, Такая мечта ну не может никому не принадлежать…

Когда фуршет закончился, он неожиданно оказался рядом и, смущенно улыбнувшись, предложил прогуляться ночным городом. Она лишь недоверчиво смерила его холодным взглядом.

— Если вы, конечно, никуда не спешите, — настолько искренне улыбнулся он, что Ольга не смогла не согласиться.

А по дороге зачем-то рассказала ему всю свою жизнь, до мельчайших подробностей, так ничего о нем и не успев узнать.

***

Из записей Маргариты Петровны от 20 марта 1975 года, Руслану — 4 года:

Одна тетя захотела стать такой, как я! Ну, как мы — ангелы. А я еле смог ее отговорить. Это же непросто. Тем более, что она мама, а не ангел. Ну как она не понимает?

А еще мне пришлось помочь одной девочке: она потеряла в саду мамино обручальное кольцо, с которым игралась, и теперь всю ночь ревела о том, что ее будут ругать и бить.

Только утром уснула, а я ей показал, где кольцо.

Вот только Верка все бушует. Она, когда болела, была такой хорошей — а теперь и вовсе жить не хочет больше. У нее волосы отросли! Теперь в войнушки играть неинтересно.

И она нашла на дороге сломанную куклу… А что значит сломанная кукла?

***

После той ночной прогулки Оля вернулась домой под утро и заснула как никогда умиротворенной, с улыбкой на всю подушку. Зато проснулась еще до будильника от внезапного осознания во сне, что вот и все. Что эта ночь — все, что у нее было, что судьба, мстительно ухмыльнувшись, подарила ей осколок мечты. Только так, чтобы надкусив, отобрать навсегда.

Мир был серый и вязкий, как с похмелья, в голове гудела каша, на глаза наворачивались слезы, а внутри кипела только мрачная твердая решимость: что же, так будет всегда, и ей теперь с этим надо жить.

А вечером он взял и позвонил. И она побежала, как щенок, радостная, пить с ним то ли кофе, то ли чай, глупо улыбаясь сама себе и ругая себя же на чем свет стоит, на ходу умудряясь лгать себе о том, что ей это все равно, и что она только посидит с ним и с горячей чашкой, и все…

***

Из записей Маргариты Петровны от 15 октября 1976 года, Руслану — 5 лет:

Ой, а сегодня я впервые видел Верку на самом деле! Во сне, но на самом деле…

Сначала она попросила ее покатать. Говорит, что у нее нет таких крыльев, и потому я теперь должен ее катать. Еще ей надоело море, и мы полетели в горы — высокие-высокие такие горы. Она так радовалась! А потом другой ангел мне сказал, что ей сейчас очень плохо.

И она проснулась. А я рядом с ней проснулся. Ну, то есть, я-то спал дома, но проснулся там рядом с ней. Хоть они все и не видели меня.

Вокруг нее были врачи. Мам, а ты знаешь, что врачи — это тоже ангелы? Ну, они в жизни делают то, что мы во сне…

Хорошие такие… Сказали, что у нее «кризис». Это плохо, да?

А потом мы уснули. Ну, Верка уснула, а я за ней. Я же пообещал быть с ней…

***

Очень быстро они срослись по швам: телами по отдельности, а внутри в едином целом — думали вместе, чувствовали вместе, созванивались раз по пять на день, и все мало…

А потом как-то незаметно она стала у него жить. Еще позже они расписались. И вдвоем по этому поводу выпили бутылку вина на берегу реки.

***

Из записей Маргариты Петровны от 17 октября 1976 года, Руслану — 5 лет:

Верка теперь все время спит. Я же не могу быть с ней постоянно… Я не могу так — спать и спать. Она обижается, говорит — обещал. С ней другие ангелы и несколько таких же детей, как она. Им весело. Зачем я ей?

А сегодня к нам приходил Старший. Он из Совета. И просил ее проснуться, и других просил тоже, рассказывал столько интересного и говорил, чтобы они все шли за мной, что я их выведу из Тумана. Это чтоб они не боялись.

А потом он им сказки показывал. Только каждому отдельно. Про них сказки. А мне не показал, сказал, что мне это не нужно. И другим ангелам не показал.

Потом мы гоняли на машинках — на маленьких таких. А Петя предложил идти искать Дерево Счастья. Вот так они пошли, а я проснулся. Обидно, дерево не увидел…

***

— Можно я выключу?

— Конечно, — Оля обрадовалась мысли, что бесконечная реклама наконец-то утихнет, захлебнувшись сама собой.

— Знаешь, есть одна штука, которую я никогда никому не рассказывал, — он улыбнулся, — странная такая штука. Да и забытая уже.

— Какая?

— Знаешь, та девочка из снов. Я видел, как она умерла… И не во сне. На самом деле видел. Она, оказывается, в соседнем доме жила. Я не знал ее. Ну так, по снам только, представляешь? До сих пор не знаю, как такое может быть, но вот… Соседи потом слухи рассказывали. Что она долго в коме лежала да так и ушла.. Мы тогда играли во дворе, а ее в гробу несут. Я так… испугался… И решил все-все забыть. У меня даже получилось. Мне же тогда пять всего было. Если бы не эти записи. Только там последнего сна не было. В том сне она сказала, что все-таки уходит, но вернется. Чтобы я ждал. А я ведь, оказывается, ждал.

— И не дождался…

— Ага, — он вздохнул и замолчал, задумавшись. Потом ухмыльнулся. — Вот такая детская история. Жаль, не могу вспомнить, что во сне недавнем было.

Какое-то время они сидели молча. Оля слушала шум дороги за окном и пустоту внутри себя.

— А еще мне показалось, что я ее сегодня видел. Привиделось, наверное.

***

Из забытого навсегда, 2 февраля 2006 года:

— Здравствуй, ангел! — ей было около 25-ти, но те же веснушки и смешные ямочки на щеках не оставляли шанса не узнать.

— Вера?

— Вообще-то, я теперь Лена, — она улыбнулась знакомой улыбкой, — но можешь называть и Верой. Знаешь, ангел, а я ведь была в тебя безумно влюблена…

— Знаю. — теперь улыбнулся он. — Ангелов слишком просто любить.

Она молчала, вертя в руках свежесорванную травинку.

— Кстати, Ольга беременна. У вас мальчишка будет, — вздохнула. — А у нас могла бы быть девочка. Впрочем, это уже не важно.

— Вер… Лен… Кто ты?

— Та, кто ходит по твоим следам… — Где-то далеко уже вовсю трезвонил будильник. — Иди. Я немножко опоздала. Ничего… Я… Я дождусь. Будь счастлив. Времени на самом деле так много! Я сумею, я дождусь.

***

Они проснулись, как всегда, в обнимку. Тело было похоже на невыносимо приятный, текучий кисель. Темное утро казалось переполненным через край тихим домашним счастьем.

Вот только ему отчего-то хотелось сцепить кулаки, до крови в продавленной ногтями коже, и выть — громко-громко.

Как я в деревне отдыхала

День номер ноль

Скрежетнул замок почтового ящика, и мне в руки доверчиво вывалилась куча макулатуры, в основном рекламы, среди которой затерялось потертое письмецо.

Адрес отправителя впечатлял. «с. Ковнопляники, р-н Глушь Далекая», это серьезно что-ли? Такое нельзя было не прочитать, так что только зайдя домой, я разорвала конверт и принялась разбирать кошмарный почерк.

Письмо повествовало о целой мыльной опере, невольным героем которой стала и я. Оказывается, у меня в селе Конопляники — тьфу ты, КоВнопляники — родная кровная бабуля, что все боится свет этот покинуть не дождавшись моего визита. И еще, оказывается, у меня есть сводная сестра! Представляете? Сестра!

В общем, я решила отправиться в родные края, предварительно позвонив по указанному номеру (единственному на всю деревню, как говорилось в письме).

День первый. Дорога

Глушь Далекая — это и правда как корабль назовешь, так он и… В общем, сначала пришлось встать в четыре утра, потом трястись в душной электричке до обеда, после — шесть часов тащиться провинциально-неспешным автобусом, и на десерт брести 10 км пешком через лес в сумерках…

Хорошо хоть, с автобуса меня встретил колоритно-подвыпивший дедок, обладающий местной достопримечательностью — велосипедом, который, поскрипывая несмазанной цепью и петляя погнутыми колесами, честно тащил мои сумки.

Но природа… Словно за этот бесконечный день пути я вернулась на триста лет назад. Интересно, у них хоть электричество есть? О газе и теплой воде я уж, так и быть, заикаться не стану.

Деревня оказалась милая: белые домики с соломенными крышами, приютились у реки, окруженные лесом. И тишинаааа… Хоть кричи — только птицы поют да кузнечики пиликают. Ни души, ни машины.

Бабуль у меня оказалось тут аж две! Где же вы были все мое несчастное детство, пока я прозябала в санаториях и пионерских лагерях?

Мою родную бабушку звали Мотя. И еще была бабушка Одарка — ее сестра, которая, выходит, приходилась мне бабушкой двоюродной. Они выглядели очень старыми, да что там, древними. Сухими, как гербарий.

Я все не могла поверить что в этом же мире, в этом же времени живут люди вот так — вне суеты мирской, вне цивилизаций, мобильников, будто в другой реальности.

Не успела я явиться на порог, как меня чуть не сбили с ног. Вокруг меня носились, причитали, охали. Меня усадили за стол, уставленный как для целой свадьбы. Как ни пыталась я бабулям объяснить, что мяса-то не ем, так же, как сала и рыбы — все было безуспешно, только хоровой вопль на высшей ноте:

— Ооой, боооженькиииииии. Як же ты жывэш, дытыно? А ну йиж давай, а то ты больна чи шо?

В общем, к трем часам ночи после четвертой бутыли самогона они решили пойти за врачом, «а то ця внучэнька — то страх божый, худэннэ шо йе-ё и не йисть ничого». Еле отговорила, удалось удачно перевести тему на моих папу с мамой, да выпросить фото сестренки, которая, как оказалось, вот только-только уехала, что было крайне прискорбно.

Узнала заодно и прочие слезливые подробности мыльной драмы, развернувшейся вокруг моего рождения. А потом я уснула, напрочь вырубилась, сломленная бесконечным душным днем дороги и невероятным количеством старательно затолканных в меня яств за ужином-пиром.

День второй. Знакомства

Разбудили меня как только солнышко начало робко выглядывать из-за горизонта и золотавыми отсветами старательно разрисовывало облака. А проснулась я от слов:

— Шо ты спыш галодная? Иды пайиж шо, доченька, а патим дальшы спать.

Это было настолько абсурдно, что у меня не было слов. Я отвернулась, накрылась подушкой, но терроризм продолжился:

— Ты мене пачула, га?

— Да, слышу я… дайте еще поспать, пожалуйста… Я очень вчера устала… — и провалилась обратно в сон, который, как оказалось, зорко караулили — только я шелохнулась да открыла глаза, как на меня снова налетели со страшной силой тараторить на их диалекте все мыслимое меню.

А потом оказалось, они решили, что я должна обязательно сегодня доесть весь свадебный пир за один присест. Я испуганно сглотнула. У бабушки был такой вид, будто если я сейчас не прикончу это все одним махом, меня больше никогда никуда отсюда не отпустят…

Оправившись от этих жутких формальностей, сопутствующих моему приезду, я пошла на исследование округ деревни. Глухие леса с огромными комарами, дикие поля с травой по пояс и неожиданно приютившимися болотцами, хитрая маленькая речушка, вытекающая из прекраснейшего озера… Мечта!

Я даже умудрилась за целый день два раза заблудиться в лесу, дважды же похоронить себя там, думая думу о том, кто же для вселенной важнее — я с моим грешным человеческим существованием или вся та орда комаров, жуков, пауков, хряков, мявков и прочих и прочих, кто унаследует часть меня для продолжения себя?

Наткнулась я в лесу и на лисью нору с мяукающими лисятами, на радостно журчащий родник и прекрасную поляну, как из сказки (прям вот бери и садись медитируй на съедение комарам). Красота неописуемая!

День третий. Знакомства продолжаются

Нет, я не могу столько есть! Шестиразовое питание из десятка блюд, это выше моих сил. Бабушки же при этом так обижаются, словно размер моего желудка — страшнейшее оскорбление для них. И словно я ко всему этот желудок урезала специально им в отместку…

Да еще по семь раз на дню приходят разной дальности родственники на меня поглазеть, потискать, порасспрашивать как там я, как мама, как Столица… Их такое количество на меня одну, что я никак не могу запомнить, кого как зовут, а в их спутанных историях совсем потеряла нить. Поэтому, на всякий случай, здороваюсь всегда и со всеми.

Когда я наконец смогла вырваться к озеру, перезнакомилась с лучшими представителями местной молодежи. Что вам сказать? Похоже, если у этого народа и есть какая чакра, то и та одна, и находится в известном всем месте. Но вот что удивительно — им ее вполне хватает!

А уж словарный запас — Эллочке на зависть. Сколько там у нее слов было? Тридцать? Эти же, не считая простеньких предлогов и местоимений, пользуются всего… тремя! С помощью трех матерных слов, выражают они все свои мысли и эмоции. И что самое удивительное — все понятно!

В остальном день прошел, как вчерашний. Прогулялась в лесу по дороге домой с озера, наткнулась на заброшенный сад и сладкую-пресладкую яблоню, от души наелась, даже не заблудилась ни разу! А там уже и вечер зажужжал комариками.

День четвертый. Ооооооойй

Самое страшное для цивилизованного, испорченного комфортом человека — так это постоянное ощущение толстого-толстого, как в рекламе, слоя пыли, грязи и пота на теле.

Местные справляются нехитрым способом — залезая в озеро или реку. Я честно пыталась, но вылезая из озера, я могла спокойно устраиваться работать рекламным проспектом — в воде поднимается такое количество ила, и оседает он таким ровным слоем на теле, что потом по нему можно рисовать пейзажи.

У бабушек же гигиена, как оказалось, трехразовая: на Новый Год, перед Пасхой и после того, как выкопают всю картошку, а все что свыше — это вредно и от лукавого.

Так что я жалостливо вздохнула и пошла придумывать стратегию, как бы его так помыться, чтобы наконец вымыться, а не очередной раз чем-то измазаться. Главной задачей было достать чистую теплую воду. Так и быть, чистая есть в колодце, но там она не то что не теплая, а, мягко говоря, ледяная, да и закалять меня в детстве никому в голову не пришло, так что вариант сам собой отпал.

А вот нагреть ее можно тремя способами. Первый. Попросить бабушку засунуть засветло в печку чугун с водой. Встать спозаранку, пока вода еще не остыла, и попутно вылавливая из воды пепел, трески дров, углинки и прочее, что было содержимым печи на протяжении последнего столетия, пытаться мыться.

Второй. Нагреть на солнце. На это уходит почти целый день, кроме того, нужно бдительно следить, чтоб туда не залезла поплескаться утка, попить собака, утопиться ципленок-суицидник и не прибежали козлята перевернуть все к чертям.

Ну и последний. Вроде как цивилизованный. Нагреть кипятильником. Казалось бы, просто, а не тут-то было. На это тоже уходит полдня просто потому, что напряжение электричества слишком слабое, в довесок каждые десять минут выбивает пробки, заодно лишая света всю округу. В общем, даже простенькое желание элементарного ухода за собой тут превращается в редкостный кошмар.

День пятый. Забавы только начинаются

Нет, я не могу столько кушать. Все, что я слышу — только о еде, и то, в повышеных тонах. Приходится целыми днями где-то шляться, чтоб не попадаться на глаза бабушкам. А если и заходить домой, то лишь в те редкие моменты, когда свежий воздух и природа возьмут свое и требовательно заурчат пустым желудком. В общем-то, их тоже можно понять, хотят же как-то позаботиться. Но зачем же аж так?

А еще создается впечатление, что тут не принято спать. Я не знаю, как они живут. То есть, бабушки-то конечно спят, а вот молодежь — какая-то вездесущая: с рассветом уже на огородах, чуть обед плещутся в озере, ночью пьют в баре (еще одна местная достопримечательность), а со следующим рассветом — вновь на огороды, трезветь после бурной ночи. Я тоже так хочу уметь!

В самом центре деревни, куда ведут все дороги, на перекрестке улиц Ленина (кто бы сомневался!) и Чапаева (милая компания) ночами собирается весь «высший свет». То есть те, кто еще способен кое-как передвигаться и поглощать в несметных количествах алкоголь — при условии, что им удалось вырваться из-под палки/скалки/сковородки/чугуна родителей, бабушки, мужа/жены или ребенка.

Перекресток тоже славный: там по углам красивенько расставлены упомянутый выше бар, церковь и клуб. В общем, тут и женятся, и гуляют, и пьют, и крестят, и творят грехи, и их же замаливают. Удобно, что ни говори.

В баре дежурит тетя Нюра, о которой для пущих подробностей можно послушать байки Задорнова про наш общепит. Да и «клуб» — это нечто. «Дом культуры», оптимистично гласит полуотвалившаяся вывеска. Но увидеть там ты можешь все, что угодно, только не культуру.

Ночь в деревне же особенная — невероятно темная и какая-то чересчур живая, аж мороз по коже.

Но зато небо… Все звезды как на ладони, неземная красота. И луна! Огромная, желтая, как кусок сыра! Мне уже выть на нее хочется, а что же в полнолуние будет? Оно, кстати, скоро. Птицы еще странные летают ночами — огромные-преогромные, днем таких нет, и кошки большие бегают. Хутор близ Диканьки, блин.

День шестой. Решающий

А вообще, я уже тут свыкаюсь и подумываю о рекламных слоганах будущей турфирмы. «Забудьте о гуле машин и дребезжании мобильного! Побывайте у истоков! Только сегодня и только у нас, за полцены…», «Встречайте рассветы на лоне матери-природы, купайтесь в чистейших озерах страны, бродите с нашим гидом по диким лесам — все это только сегодня и только для вас от турфирмы…» и т. д. и т. п. Вот только нельзя показывать этим туристам мои записи, а то разоримся быстро.

Но если честно, хорошо тут. Тихо, птички чирикают да собаки гавкают. А запахи… ну, кроме навоза. Так душа и отдыхает вне суеты мирской да вне шума городского. Красота…

За такими полусонными на раскаленном солнце думами и проплыл неспешно еще один прекрасный день. Я успела накупаться, назагораться (правда, загар тут ко мне совершенно не липнет, только грязь), налазиться полями-лесами, раз пять покушать, в отместку накормить собой ораву комаров, посрывать свежесплетенную за ночь паутину на моих уже ставших любимыми тропах в лесу, а заодно проколоть ногу какой-то злой колючкой и чуть не наступить на мирно дремавшую на солнышке гадюку, после чего галопом с криками бежать домой и прятаться под шторку — уж чего-чего, а змей я боюсь жутко.

И только блаженно закрыв глаза и уже утопая в сладостных волнах дремоты, услышала я стук в окно. «Показалось», — твердила я себе, — «Это ветка». Стук повторился и кто-то позвал мое имя. Я не на шутку испугалась, замерла не дыша. Долго лежала, пытаясь угомонить безумно бьющееся сердце и больную фантазию, вырисовывающую одну картину похлеще другой. Опять стук, опять имя, голос? Знакомый какой-то голос…

Собравшись с силами, я поднялась и открыла окно. За окном стоял сосед Степан, улыбаясь во весь рот. Таким нехитрым способом решил он вытащить меня на ночную прогулку к бару. Тут меня взял роковой задор и я, никому ничего не говоря, даже свет не включая, оделась и выскользнула через окно навстречу Ночи. Ох, если б я знала тогда, что будет дальше!

Бар благополучно закрылся, и пьяная толпа начала потихоньку рассасываться в нужных направлениях, оставляя по себе смех, шум, крики и шлейф перегара. А госпожа Ночь все это с тихой готовностью поглощала, так что скоро от бурного веселья не осталось и следа.

Мы мирно дотопали до моего дома, ведя заурядную беседу, а после уселись с тыльной стороны дома в саду на лавочке. Степан наивно пытался ко мне приставать, я так же нелепо отклоняла его ухаживания — вся сцена была до ужаса смешная, если бы не…

Вдруг я услышала голоса во дворе. Говорили мои бабушки, говорили тихо, но эмоционально, говорили обо мне, не зная, что я все слышу, что я не сплю, что я здесь, за забором, что ночь разносит все звуки с предельной надежностью и осторожностью.

Я с трудом разбирала слова, хотя казалось, что уже привыкла к их диалекту — но даже те обрывки разговора, что услышала, меня ужаснули. Говорили о близящемся полнолунии, о том, что терять время они не могут, так как письмо, отосланное мне, и так задержалось, и что еще месяц они не протянут… И тут проскользнуло то роковое: «без молодой крови», после чего пошли обсуждения готовности к моему жертвоприношению.

«Чтоооо???!!!» — завопило все внутри меня, — «Так вот зачем они меня откармливали!»

Вся нестройная мозаика несовпадений и странных противоречий вдруг схлопнулась в одну безрадостную картину.

Что-то еще слышно было и о моих приближающихся «женских праздниках»… А это-то откуда они знают?

Вот это я попала в ведьминское логово…

Ночь дня шестого. Побег

Я застыла статуей, и только сердце бешено грохотало да разум метался в агонии поиска выхода. Еще и Степан этот…

— Ты слышал? — гробовым шепотом вырвалось у меня.

— Шо? — громко переспросил он, и бабушки замолчали. Мне захотелось провалиться под землю. Нет, нет, только не это, если они тут нас застукают — мне хана. Ёлки, надо что-то делать!

— Мне пора.

— Оста… — я надежно залепила ему рот, наклонившись над ухом:

— Мне. Пора, — выдавила я, чуть не справляя нужду от страха. — Молчи и иди домой. Только тихо!

Кажется, он понял — скорее не слова, а тот угрожающий тон, которым они были сказаны. Постоял минуту глядя на меня, пожал плечами, развернулся и ушел. Хорошо, что я не отважилась просить у него помощи, как того требовал первобытный страх — нас точно бы унюхали.

Мне нужно было как-то аккуратно забрать свой рюкзак из комнаты. Там деньги, документы… «Бежать, бежать, пока не просекли!» — вопила паника, недоумевая моим глупым интересам. Ну какие тут паспорта и деньги, тут бы ноги унести!

Окно бесшумно растворилось, я протянула руку и схватила мягкое кожаное спасение — лямку рюкзака. Какое счастье, что тут один этаж! Я задыхалась от страха, мне казалось, что грохот моего сердца можно услышать в другом конце села. Меня охватило ощущение, что еще секунда — и я не вынесу, просто плюхнусь тут, разревусь и сдохну к чертям…

Руки тряслись, застегивая неподатливую молнию на рюкзаке. А потом тело, будто учуяв команду «Старт!», рвануло вперед. Задыхаясь, я вспоминала дорогу, перелистывая события в обратном порядке. Сначала за край села, там через мост, потом по песчаной грунтовке долго-долго через лес, пока не наткнешься на подобие асфальта… Дальше — по асфальту, а там СМТ, где автобусы утром… утром! Пережить бы эту ночь… Дожить бы до этого спасительного утра! Наверное, оно будет самым прекрасным, если доживу, если…

Я споткнулась и повалилась лицом в мокрый, противно скрипящий на зубах песок. Оказывается, я уже много пробежала, и теперь зацепилась за корягу. Как темно и страшно! Тело, привыкшее к отсутствию нагрузок, теперь работало лишь на запасном, подогретом страхом режиме. Бежать, бежать! Оооой, как страшнноооо…

Вот и мост, а за ним — тень. Тень… Выследили? Нет, дерево, показалось. А вот и лес сомкнулся за мной, и только светлой полосой манила проторенная песчаная тропа. Среди веток мелькала, ехидно улыбаясь, почти круглая с подбитой левой щекой луна. Послезавтра будет полнолуние. Послезавтра — вот мой ближайший строк. Значит, до утра я доживу точно, вот только в каком виде и где?

И тут ночь прорезал жуткий истошный крик, а в воздухе захлопали сотни черных крыльев. «Учуяли» — констатировала я факт, удивляясь своему относительному спокойствию. Все, силы были на исходе, поэтому тратить их на панику больше смысла не было.

Мигом стемнело — это огромная черная птица закрыла собой полнеба и луну в придачу. Так, не думать! Бежать. Позади, разрывая ночную тишину на корявые дыры, лаяли собаки. Еще и погоня…

Громадная птица только визжала, но спуститься никак не могла. Ей мешал лес, уж больно дикий и заросший он был.

Оставалось только выигрывать время да расстояние. Но как я их выиграю, если я тут ни тропы не знаю? Петляю по проторенной дороге, а если они напрямик?

«Не думать!» — сорвался мысленный приказ. Я зачем-то обернулась. Они оказались так близко! Словно зомби из плохенького ужастика — в подранных одеждах, с перекошенными лицами, с чадящими факелами в руках. А эти-то им зачем?

Силы мои были на исходе, и слезы в очередной раз ручьем брызнули по лицу. Я беспомощно задыхаясь и округлив безумные глаза, тащилась и тащилась вперед, как зверь на барской охоте, подгоняемая неразборчивыми криками и свистом цепких птичьих когтей над головой.

«Не дать им меня окружить, — пронеслось в голове. — Не дать…»

Что-то снова страшно взревело сзади, я автоматически обернулась и застыла на месте. Одна моя половина вопила, рвалась и визжала в попытках нескончаемого бегства, а другая хотела, чтоб это все наконец закончилось — хоть как-нибудь. Они приближались, корчась и меняясь на ходу. «Все-таки оборотни», — пронеслось в голове. Значит, уже и сейчас они могут, значит, не только в полнолуние… Значит, я могу даже и до послезавтра не дожить. Да хотя бы до утра! «Послезавтра» казалось таким далеким, недостижимым будущим, что о нем и думать-то толку не было. Ой, мамочки, как жить-то хочется!

Секунды длились бесконечно. Вот один из них превратился в жуткого грязного кабана, сверкнул длинными клыками, боднул копытом землю и длинными прыжками приближался ко мне. С ним уже почти поравнялись огромная черная кошка и матерый волк.

Тело, верное тысячелетним инстинктам, жило своей жизнью: спрыгнуло с дороги и понеслось прямо через чащу, получая по лицу ветками и раздирая одежду и кожу о кустарники и колючки.

«Только бы не споткнуться!» — молила я, словно в агонии. Кабанье хрюканье звучало все ближе, моя безумная фантазия, издеваясь, рисовала, как клыки впиваются в мое тело, раздирают его на куски. Я не хочу ТАК умирать!!! Я вообще не хочу умирать! Простите меня все… Я… Поздно… Слишком поздно…

Слезы градом катились по лицу, губы что-то лепетали, рука судорожно сжимала нелепый амулетец…

Что-то коснулось моей ноги, и я завопила что было сил, споткнулась, угодила лицом во что-то мягкое и вырубилась, провалившись в спасительную бездну.

День седьмой. Домой-домой-домой!

Что-то горячее на щеке. Я открыла глаза — солнце, деревья листьями колышут, птицы чирикают. Попыталась пошевелить рукой — тело отозвалось ноющей болью, а вместе с ней грозовой тучей накрыли воспоминания. Как бы я хотела проснуться и узнать, что все это было сном, просто жутковато-нелепым кошмаром… Но… Стоять! Я жива? Я все-таки выжила, и один бог-леший ведает, как. Неужели?

Тело страшно ныло, невозможно было и пошевелить чем, но главное, что я жива, слышите, жива! Ох, как жизнь прекрасна в такие моменты!

Нога дернула сильной болью, рванула запекшейся кровью прилипшие джинсы. Что там было, в том неведомом вчера? Когда я успела изранить ногу? И почему отделалась только этим?

Ожидая подвоха, я осторожно оглядывалась по сторонам — все было тихо, мило и красиво. Ничто и не напоминало о вчерашней буре. «Может, действительно сон?» — пробилось надеждой из задворок сознания. Как бы здорово это было — вернуться к бабушке, к родной, а не…

Что-то шевельнулось рядом, я испуганно вздрогнула и только теперь увидела, где была. Мамочкиии! Ничто не закончилось, утро вовсе не решило оборвать этот безумный кошмар: подо мной, прикрытая ветками, лежала матерая медведица.

Ослабленные за ночь нервишки не выдержали, я по-глупому заверещала и бросилась со всех ног, хромая, через лес — прочь, подгоняемая паникой и животным страхом. Сил хватило ненадолго. Лес как будто посмеивался над моей агонией, а медведица вовсе не думала меня догонять. Я дохромала до ближайшего дерева, плюхнулась наземь, надежно к нему прислонившись, и добротно так разревелась, выплескивая всю накопившуюся бурю эмоций. И только проплакавшись, наконец поняла, что медведица меня и спасла.

На следующий день я уже была дома — зализывала раны, целовала асфальт, до трепета вслушивалась в гул машин и радовалась сколько было духу чудесному спасению, ибо кто его знает, что случилось после того, как я отключилась.

Я привезла с собой на память клок седых волос.

И больше никогда не ездила ни в какие деревни, тем более Ковнопляники.

Явь да Навь (Загляни за солнце)

* * *

Вот тогда я и узнала, что его больше нет. Он был… даже больше, чем был — он существовал, он жил — во мне, в мире. Я слышала его, чувствовала его. Я шла по дороге, шла к нему, но на самом деле — была уже с ним: что-то мысленно рассказывала, о чем-то спрашивала. Но хватило одного слова, чтобы его внезапно не стало…

— Вы правда к Антону? Ничего не спутали? Из этой квартиры? О, господи… Нет его уже, погиб он, доченька, — лепетала бабушка.

А я тщетно пыталась что-то почувствовать. Ничего. Ни сожаления, ни горечи, только странная растерянность, мол — это как, нет его? Секунду назад был, а теперь нет…

Я лишь кивнула в знак благодарности. Бабушка что-то прокричала мне вслед, но я не расслышала, что.

Растерянность. Мир перевернули вверх ногами. Ничего не понять, все так странно и так вдруг… нереально, неправильно, как в плохой сказке.

В автобусе было душно. Яркое солнце больно слепило глаза сквозь грязное стекло, а соседка сочувственно косилась и жалобно вздыхала.

Я, наконец, поняла. И, что еще страшнее, почувствовала. И слезы — незамеченные, не до них было — ливнем покатились по лицу, а за грязным стеклом мелькал раскаленный на солнце город.

Неправильный, нереальный город.

* * *

«Вам пришло сообщение от пользователя, которого нет в вашем списке контактов» — услужливо сообщила мне заботливая «аська» и осторожно поинтересовалась: «Принять или отклонить сообщение?»

«Ну вот, очередной бот», — подумалось мне.

В инфо было до странности пусто. То есть, вообще пусто, только номер, и все. Не люблю я таких.

«Так принять или отклонить?» — настаивала «ася». Ладно, ладно, подумала я, приму.

Voron:

привет, Катюш)

SmoRodinKa:

привет…

(Не бот, радовалась я. И кто-то из знакомых, если имя знает).

Voron:

как ты там?

SmoRodinKa:

пучком)))

ты как?

(Да кто же это все-таки??? И спросить неудобно).

Voron:

ничего

забежал вот тебя повидать)))

SmoRodinKa:

)))

соррии, но…

ты кто?

ну, у тя инфа пустая вся…

Voron:

Антон это, прости, не сказал сразу)))

Меня передернуло. Я судорожно начала вспоминать всех Антонов, которых знала, но никто из них мне не стал бы мне писать.

Voron:

Катюш, я Тот Антон.

ты не пугайся хоть.

ну помнишь, как мы тогда на концерте и потом уже в метро?

Катюш, я это

SmoRodinKa:

не знаю, кто ты.

но шутки у тебя плоские.

Спокойной ночи.

Я вырубила интернет и долго сидела, обняв руками плечи, пытаясь унять противную дрожь, заставляя себя не расплакаться, усиленно бросая проклятия в сторону того, кто столь нагло пошутил надо мной.

Антон… Прошло четыре года с Тех пор. Я ничего не забыла, но… чувствовать перестала. И потом, четыре года — это мелочь, когда тебе за сорок. Но когда тебе шестнадцать, а потом двадцать — это целая жизнь, целая вечность. Антон… Кому нужно было так глупо шутить?

А внутри клокотало: отключение интернета было ошибкой! Возможно, самой большой моей ошибкой…

А что, если это все же Он? Может, он не умер тогда, может… Ну, мало ли что бывает? Вдруг его… инопланетяне украли? Тьфу ты, что за глупость. Может, он что-то натворил, и ему пришлось сбежать, то есть, совсем сбежать: изменить имя и фамилию, пластическую операцию сделать — так ведь в фильмах показывают… Или ему просто надоело все, и он ушел в отшельники, в монастырь буддийский подался или к этим… кастанедовцам — у них там принято личную историю стирать…

И тут я вспомнила похороны…

Не было его. На этой земле больше не было.

Уснула я лишь под утро. Снилось что-то мутное, вязкое, противное. Лучше бы и не ложилась. Утром из зеркала показалось мрачное, помятое, с синими кругами вокруг глаз, лицо.

Агония мыслей улеглась, трансформировавшись в единый комок тоски, притаившийся глубоко внутри и уже почти не мешавший.

Дважды отшуршал свое модем. Это уже привычка, как душ утром, как горячий чай: просмотреть, какая муха зацепилась в паутине и станет моим завтраком сегодня.

Требовательно замигал оранжевый квадратик «аськи»: «Сообщение от пользователя, которого…»

Нет у нее творчества, нет разнообразия. А жить ей просто, легко и понятно.

Voron (не в сети):

Катюш

ты прости, что я так.

не хотел тебя обидеть, не подумал.

не знаю, получится ли еще как-то заглянуть к тебе, мне это непросто далось. К тебе так тяжело достучаться!

хотел столько всего сказать да все глупое такое как доходит до дела

просто

улыбайся, Катюш, тебе очень идет.

ты извини

это ведь действительно я

ты спроси что-то, что могу только я знать. вот помнишь как мы там, на острове, думали одни а тут рыбак перед носом прямо

или… ну да не буду тревожить.

Будь счастливой.

Будь.

Трясущимися руками я добавила пользователя в список контактов. «Аське» все равно, кого добавлять, кого отбавлять. Скучная она.

Мыслей не было. Что-то бурлило там, глубоко внутри — там умирали миры, там рождались вселенные, там…

А потом я очень долго стояла на балконе, ловя ресницами падающие снежинки и совершенно не ощущая холода…

* * *

Прошел месяц. Я даже почти успела забыть. И несколько раз порывалась удалить этого «Ворона», больно мозолившего глаза каждый раз.

Ни слова больше. Ни слова. «Будь счастливой. Будь», — застыло в мыслях, при каждом воспоминании поднимая бурю эмоций. Я уже успела поверить, что это чья-то нелепая шутка или совпадение. В нете много Воронов, которые Антоны, так же, как и Смородинок, и вполне возможно, что какую-то Смородинку тоже родители, не спросив, назвали Катей.

Глупости все это. Как-то нужно было унимать беспокойство отговорками, ведь самым страшным было бы Поверить.

И вот. Смешно так. На часах застыло 13:13, надежно так застыло, надолго. А я даже боялась загадать какое-то плохенькое желание, лишь хитро подглядывала — когда все-таки закончится это 13:13, когда перерастет в несуразное 13:14, и все снова станет, как было.

И вот что-то застучало изнутри. Как это бывает у курильщика: дикая потребность затянуться едким дымом при первом же порыве беспокойства или скуки, так и сейчас — возникла необъяснимая эмоция, реализовать которую можно было, лишь отшуршав модемом странные мантры и проникнув в тайный мир…

Длинный список контактов оффлайн, а над ним радостные зелененькие ники тех, кто онлайн. На линии то бишь. На линии, как всегда, Ольга, с которой уже и говорить не о чем. И еще, еще Ворон… Я долго смотрела на окошко ICQ.

Voron. Online.

И вдруг решилась.

SmoRodinKa

добрался таки)))

привет

Voron:

привет, Катюш))

SmoRodinKa:

давно тебя не было

Voron:

и тебя

Что там у вас?

SmoRodinKa:

потихоньку все.

только скажи честно

это была шутка?

Voron:

нет. это я. веришь ты или нет.

я понимаю

это выглядит как бред.

но это и правда я…

как бы тебе доказать?

спроси что-то

что хочешь

SmoRodinKa:

я спрошу одно

те похороны

ТЫ был там?

Voron:

……….

я

SmoRodinKa:

и после этого ты хочешь сказать, что залез в мою аську с того света?

Voron:

я не в том, я в этом

меня просто не видят

SmoRodinKa:

бред какой-то… фантастика слева

не верю

не верррю……..

я не знаю кто там

но вы перечитали фантастики

хватит мучать меня!

Voron:

Катюш, да как тебе доказать? да я это. помнишь там в маршрутке дедушка, штаны порвались у него. или как мама твоя пришла, а я рубашку неправильно застегнул. Или как потом у озера дождь пошел и мы до нитки

но

ты скажи только

если не стоило врываться к тебе, у тебя уже другая жизнь ведь

скажи

я больше не появлюсь

SmoRodinKa:

перестали видеть тебя

призрак, что ли??

нет, не уходи

мне нужно тебя видеть

но все равно не верю

приходи еще

И вышла. Клац, и тонкий мир рухнул. «Нет страницы для отображения», скрыт плотной завесой кабелей и серверов.

Потом долго плакала. И глаза в зеркале ванной были ярко-изумрудного цвета на фоне алых от крови белков. Плакала, пока слезы не закончились. У них ведь тоже свой запас. А тут уже вроде и хочешь разрыдаться, да нечем. Наверное, так у стариков заканчивается запас чувств, когда и хотел бы обрадоваться или разозлиться, а уже не получается, уже одно только спокойствие: стоишь, смотришь на все вокруг, а в тебе ничего не происходит, не может уже произойти…

А я пока молода, чувства закончатся еще не скоро — вот и рыдаю третий час в подушку.