Бесплатный фрагмент - Неоправданная жестокость

Неоправданная жестокость

Тихое апрельское утро началось с запаха кофе. Яркие солнечные лучи бились в окна спальни через тонкую тюль. Я поднял глаза на настенные часы. Без десяти семь. Место возле стены было пустым и холодным, стало быть Леночка давно проснулась. Поднявшись с постели, я неспешно побрел на кухню.

Лена стояла у плиты и жарила яичницу. На столе уже стоял свежезаваренный кофе и черный чай с лимоном.

— Доброе утро! — я приобнял ее за талию и чмокнул в щеку.

— Доброе, — прошептала она, не отвлекаясь от своего занятия и как-то немного ссутулившись.

Я присел за стол и стал тихо насвистывать какую-то старую песенку. Лена подала тарелки с горячим завтраком и села против меня. Это было мне непривычно, большей частью сидит она рядом, украдкой поглядывая на меня и сплетая наши руки, когда трапеза заканчивается. Ее узкие плечики были спрятаны под моей серой футболкой. Острые ключицы виднелись из неглубокого выреза. Она давно приступила к еде, не спуская глаз с тарелки. Я чувствовал, что в мыслях у нее таится что-то тяжелое, печальное, глубокое. Мне хотелось, чтобы она открыла мне свои переживания, но внутри меня съедала страшная мысль. Взглянув на нее еще раз, я убедился в том, что мысль та совершенна верна. Она знает. Она все знает.

С этого самого утра моя любимая Леночка не сидела больше рядом, не отвечала на мои ласки, была совсем сдержана и не говорила мне ни слова о любви. Я часто нежно брал ее за плечи, потом проводил рукой выше, к подбородку, заставляя ее посмотреть мне в глаза, она никогда не могла противится моему взгляду. Ее же маленькие черные глазки-угольки сужались, брови печально изгибались, создавалось впечатление, будто она силится не заплакать, и она никогда при мне не плакала до одного случая.

Однажды вечером я вернулся домой раньше обычного. Я имею свойство бесшумно входить, и только нога моя переступила порог, хотел известить Лену о своем прибытии. Однако услышал тихий сдавленный плачь, доносившийся из нашей спальни. На носочках, совсем без звука я направился туда. Увидев, что сидит она на кровати, закрыв личико маленькими ладошками, увидев, как дрожат ее плечики, сердце мое сжалось от тоски. Мне нужно с ней объясниться, сказать правду, быть честным, ведь она всегда со мной честна. Но я не готов, я жалок, ничтожен и не могу справляться со своими нижайшими пороками. Рассказать ей правду — значит признать свои мерзкие наклонности, а это для меня невозможно. Она иногда мотала головой, словно что-то отрицала и продолжала плакать. Не в силах и дальше просто стоять, я крепко обнял и не отпускал ее. Леночка тут же утихла и не смела шевельнуться или прикоснуться ко мне. Я прижимал ее ближе и ближе, стал осыпать поцелуями короткие темные кудри, едва ниспадавшие на белую шею.

— Леночка… — выдохнул я ей в волосы.

— Прости меня, пожалуйста, прости! — почти закричала она, пытаясь выпутаться из моих рук.

— Леночка, моя милая, тише, — мне пришлось перейти на прерывистый шепот. Я целовал ее и не отпускал. Она прекратила сопротивляться и опять замерла.

— Это все я виновата.

— Как ты можешь такое говорить?.. Леночка, я дурак, я совсем дурак!

— Это я виновата, прости меня…

— Да как же ты?!

Слово «прости» так и рвалось наружу, но я не мог его произнести. На руки мои, обвивающие ее плечи и талию изредка капали горячие слезы, которые выжигали на моей коже жестокие проклятья. Это я проклинал себя за каждую соленую каплю. Это был не первый раз, когда она плакала, уверен, это был не первый для нее вечер, наполненный страданиями. Страданиями по моей вине. Если бы не мои поступки, она бы сейчас не плакала, не плакала бы и каждый предыдущий вечер. Леночка, я очень жесток, неоправданно жесток… Я так и не выпустил ее из рук до наступления ночи.

Утро в этот день было хмурым и почти бессолнечным. Разбудил меня будильник, который я не слышал уже около полугода. Когда мы с Леной съехались, она стала будить меня каждое утро, но просила оставлять его на случай, если она проспит, за все время такое случалось лишь один раз. Место у стены было пустым. Я поднялся, ожидая увидеть Лену на кухне, но комната оказалась пуста. «Леночка», — крикнул я. В ответ тишина. Возле плиты стояла тарелка с блинами, которые совсем остыли. Значит, приготовила она их давно. Обойдя всю квартиру, ее я не нашел. Зачатки переживаний стали взращиваться в моем сердце. Леночка вот уже месяц не работает, сидит дома. Где ей быть в такой ранний час? Пока я собирался в офис, постоянно поглядывал на часы, ожидая, что она может вернуться. Но этого не произошло. Сидеть в неведении — самое ужасное. Я набрал ей на телефон, но услышал знакомый рингтон из гостиной. Почему она не взяла его с собой?

Весь день проходил, как на иголках. Я миллион раз набирал привычный номер, однако слышал только бесконечные гудки. Почему она до сих пор не отвечает? Домой я бежал, нет, летел со скоростью света. Когда открыл дверь, закричал, что есть мочи: «Леночка!» Ничего. В ответ молчание. Снова оббежав всю квартиру, не увидел даже следов пребывания Лены. Как на нее это не похоже. Я позвонил ее единственной подруге. Она ничего не знала. Леночка, за что ты так со мной? Надо что-то предпринимать. В голове все мысли были заполнены ей одной, моей прекрасной Леной. Я не помню, как я опустился на диван, запустил руки в волосы, которые так хотелось вырвать, что я и попытался сделать, сжав волосы у самых корней. Боль отрезвила меня. Пару самых слабых темных волосков упали на светлый паркет. Где же ты, Леночка? Я решил выждать еще ровно час, а затем отправиться в полицию.

Час тянулся дьявольски долго, а я так и не переменил своего положения. Голова незаметно опустела. Я смотрел в одну точку, слушая ход часовой стрелки из соседней комнаты. Таймер, поставленный на телефоне, громко зазвенел. Я подскочил с места, словно ошпаренный кипятком, и вышел в чем был.

В дежурной части оглядели меня самым бесстыдным образом. Вероятно, сейчас я довольно сильно походил на умалишенного. Волосы мои растрепались, глаза блестели, как у зверя, что совершенно не вязалось с моим дорогим костюмом. Тощий мужчина лет сорока с пренебрежением выслушал мой сбивчивый рассказ, нехотя встал и повел меня по плохо освещенному узкому коридору, по которому в обычном моем состоянии идти мне было бы крайне неприятно. По бокам мелькали доски объявлений, какие-то картинки и еще бог весть что. Меня запустили в кабинет. На офисном стуле лениво раскачивался молодой парнишка с очень выразительными голубыми глазами и мягкими, почти женскими, чертами лица. Человек из дежурной части что-то ему сказал и торопливо вышел. Я же стоял, как вкопанный. В этой комнате было приятно прохладно, редкие солнечные лучи озаряли ее сквозь зарешеченное окно, на полу стояли друг на друге серые сейфы, рабочий стол молодого человека был заполонен всяческими бумагами, содержимое которых меня совершенно не волновало. Только я стал обдумывать, с чего бы начать разговор, как полицейский со мной заговорил.

— Присаживайтесь, — он приятно улыбнулся. Я выполнил его просьбу и попытался поднять уголки губ, чтобы ответить на его улыбку, однако даже чего-то на нее похожего не вышло, и я бросил свои немногочисленные попытки, — Итак, вы бы хотели написать заявление о пропаже человека?

— Да.

— Хорошо, опишите пропавшего. Лицо, волосы, во что был одет, что имел при себе, отличительные черты…

— Пропавшая. Кожа у нее совсем светлая, волосы черные, вьющиеся, коротенькие, глазки тоже черненькие, не знаю я, во что была одета, но одевается всегда просто, с собой даже телефона не взяла… А из отличительных черт родинка на правой щеке.

Молодой человек внимательно слушал, делая записи, иногда задумчиво щелкая ручкой.

— Сколько прошло с момента пропажи девушки?

Я немного опешил, с полминуты думал.

— Весь этот день, часов двенадцать.

— Не прошло и сорока восьми часов с момента пропажи, велика вероятность, что ничего страшного не произошло. К сожалению, мы не можем начать поиски. Успокойтесь, отдохните, скорее всего она скоро вернется. Давайте я запишу ваш номер? — щелчок ручки, он вновь открыл блокнот, в который недавно записывал мои показания, — Я позвоню вам через день, хорошо? — лицо моего собеседника выражало исключительную вежливость и доброжелательность, чего нельзя было сказать о моем лице. Кровь закипала. Мне оставалось лишь медленно вдыхать и выдыхать. В мыслях на повторе звучало лишь одно слово: «Самоконтроль».

— Я не могу ждать, — холодно отрезал я.

— Поверьте, я все понимаю…

— Видимо, не понимаете! — я резко встал, руки дрожали.

— Может быть вы поссорились или в ее окружении появились новые люди?

— Может быть вы начнете ее искать?! — одним грубым движением я скинул кипу бумаг на краю стола.

Парень улыбнулся и примирительно вскинул руки.

— Ничего, такое случается, уберу потом.

Я пригладил волосы, нервно взглянул на него и вышел из кабинета.

В следующим моем воспоминании я был уже дома. Не было сил раздеться, я просто повалился на диван. В этот раз мысли никак не хотели меня оставлять. В голове только Лена. Леночка, за что? Заснуть получилось только к четырем часам, когда навязчивые размышления смешались со сном. Спалось дурно. В непроницаемой темноте мне виделось лицо Лены, сначала она улыбалась мне своей самой нежной улыбкой, затем злилась, кричала, а в конце слезы ручьями текли из ее глаз, длинные ресницы промокли и блестели от влаги. Она шептала мне одно только слово: «прости». Слово, которое наводило тоску и убивало даже во сне. Пробуждение опять пришло от будильника. Голова побаливала, а на губах был привкус соли. Я плакал во сне.

Встать представлялось невозможным, идти на работу тоже. Пришлось взять отгул. Несмотря на то, что я не ел со вчерашнего утра, чувства голода не было. Пока я лежал в таком состоянии, глаза стали цепляться за обстановку в доме. Сейчас только приходило осознание, как много делала Леночка. Всегда чисто, одежда выглажена, утром ждет вкусный завтрак, вечером — горячий ужин. Сколько заботы и тепла привносила в мою жизнь Лена… А я, мерзавец, променял возможно вечное счастье на минутное удовольствие. Как я жалок. Почти все, что я делал с момента пропажи Леночки, жалел себя. Нужно приложить все силы, чтобы найти ее, нужно хоть сколько-то искупить свою жалость. Так я, не взглянув даже в зеркало, вышел на улицу.

Погода выдалась еще хуже, чем вчера. Небо полностью заволокли дождевые облака, предвещающие выпадение осадков. Пиджак грел уже не так хорошо, как вчера, но это имело для меня значение самое маленькое. Я бродил сначала по самым оживленным улицам нашего района. Я вглядывался в лицо каждого прохожего человека, как бы пытаясь увидеть, разглядеть, поймать ее черты, но ни в ком их не находил. Боюсь представить, как ужасно я тогда выглядел. Небритый, растрепанный, заспанный мужчина, который каждого осматривает. Противное зрелище. С оживленных главных улиц я перешел на тихие дворы. Люди стали встречаться значительно реже, да и я стал обращать на них внимания значительно меньше. Тут меня обогнала черная кудрявая головка. Одета эта девушка была совсем скромно и мило, именно так одевается моя Леночка! Ее хрупкий силуэт быстро удалялся от меня. А если она узнала меня? Ее срочно нужно догнать. Я ускорил шаг и что есть мочи закричал имя моей любимой. Она не обернулась, однако тоже пошла быстрее. Мои шаги больше походили на прыжки космонавтов на луне. Не переставая звать Леночку, я догнал ее, схватил за плечи и развернул на себя. Темные пружинки волос вскружились и красиво упали, обрамляя лицо. Меня встретила испуганная пара глаз. Зеленых. Зеленых глаз! Глубоких зеленых, похожих на густой хвойный лес, в который не попадают лучики солнца. Это была не она. Не моя Леночка. Руки мои разжались и бессильно упали. Девушка попятилась, продолжая смотреть на меня. Кажется, ей было меня жаль. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала и, схватив покрепче сумочку, побежала прочь.

Вечерело. Пошел мелкий дождь. Капли сыпались на мои волосы и плечи. Ноги насквозь промокли. Я шел домой. В этот раз в голове не было не единой мысли. Безнадежность и опустошение равными силами тянули вниз, идти не хотелось. Слезы подступали, образуя ком в горле. Почему мне так хочется плакать? Раньше я не мог, да и не хотел, теперь же…

Домой я пришел ближе к ночи. Голод так и не приходил, однако пить очень хотелось. Графин на кухне был пуст. В холодильнике должна быть холодная вода, чтобы это проверить я хотел дернуть за белую ручку, но остановился. На холодильнике висел исписанный листок. Я тут же сорвал его. Аккуратным почерком были написаны следующие строки:

Прости меня! Молю, прости! Я все знаю, но винить тебя не могу и не смею. Меньше любить тебя я никогда не сумею, но и жить так я больше не могу. Я уверенна, что со временем я бы извела тебя своим грустным видом, красота моя (если она у меня была) увяла бы совершенно, прежней я бы стать не смогла. Не злись, прошу. Сегодня утром меня уже не будет. Не грусти об этом и живи дальше. Я слаба, но нашла в себе силы решиться на такой поступок. Этим я облегчу твою жизнь и смягчу свою судьбу, ведь ни с кем, кроме тебя, я счастливой не буду.

Нежно целую и крепко обнимаю,

Твоя Леночка.

На листке была выставленная вчерашняя дата и карандашом был нарисован мост, который виден из нашего окна. Леночка, почему ты так поступила? Я осел на пол и облокотился на стену. Несколько раз я с особой жестокостью ударился затылком об нее. Верить в написанное не хотелось. Лена! Почему? Почему? Почему? Я снова ударился несколько раз. Неужели не было другого выхода? Внезапно осознание пришло само собой. Я поднялся и вышел из дома. Путь мой был короток. Я шел к мосту. Остановившись у бортика, я завороженно смотрел на синюю воду, на которой рябили капли дождя. Вдохнув поглубже влажный воздух, я стал перелазить скользкий тонкий бортик. Решимости хватало. Никогда бы я не подумал, что прекращу свою жизнь таким образом. Импульсивно? Может быть, но я слишком устал, чтобы об этом думать. Еще раз вдохнув я приготовился к прыжку. Ветер пахнул мне в лицо. Пора. Я развернулся спиной к воде и отпустил бортик. Время, будто замедлилось лично для меня. Я улыбался, как дурак, и летел вниз. Мне показалось, что Леночка стоит у бортика, смотрит на меня, тогда я прокричал ей: «Леночка, прости меня!» Я сказал это так искренно, как только могло мое жалкое сердце. Жаль, что только сейчас я сумел это сказать. Кто знает, как бы закончилась эта история, если бы я не был дураком? Понимая, что конец полета близок, я зажмурил глаза. Резкая вспышка боли пронзила мое тело. Жизнь наказывала меня в последний раз.

Лена отошла от бортика и прошептала: «Прощаю». Она пошла по мостовой. Лицо девушки имело странное равнодушно-задумчивое выражение. Куда она теперь идет? Для чего все это было нужно? Ты очень жестока, Леночка, неоправданно жестока…

Вариант окончания

…Я в последний раз посмотрел на все такую же прекрасную синюю воду. Тут чьи-то нежные руки обвили мои плечи. Держали меня крепко.

— Не надо, прошу вас! — сказал приятный женский голос, который до этого я никогда не слышал.

— Уберите руки! — отрезал я.

— Прошу вас, умоляю! — она хваталась за меня еще крепче так, что ногти ее стали неприятно впиваться в кожу сквозь одежду.

— Прекратите!

— И не подумаю! она хваталась за меня еще крепче так, что ногти ее стали непритно впиваться в кожу сквозь од

— Так дайте же мне развернуться! — недовольно пробурчал я и стал разворачиваться, подстрекаемый интересом узнать, кто же эта загадочная незнакомка.

На секунду меня отпустили, но как только я повернулся, опять взяли за плечи. Эта была та девушка, которую я сперва принял за Лену. Мне представилась возможность хорошо рассмотреть ее лицо. Теперь явно было видно, что из общего у них только волосы и одежда. Кожа у нее была чуть смуглая, а щеки горели пламенным румянцем, таким ярким, какого я никогда не встречал.

— Не буду спрашивать, почему вы это сделали, может у вас и есть веская причина, но я не смогла пройти мимо…

— Причина есть и начатое нужно закончить.

— Пожалуйста, позвольте помочь вам!

— Не нужно мне помогать, прыгнуть в воду — пустяки, думаете, я не справлюсь? — с горькой усмешкой сказал я и облокотился на бортик руками, как если бы просто стоял с другой стороны, любуясь водой.

— Боже, я прошу вас! — когда она говорила, ее глаза сияли, а лицо выражало страшное переживание. Мне вдруг стало как-то неловко, она так сильно хочет меня спасти… Девушка взяла меня за руку и заглянула в глаза, — Я уверенна, что вы найдете ради чего жить. Все еще будет хорошо, доверьтесь мне. Я видела тогда, что вам тяжело и плохо. Мне нужно было в ту же сторону и потому, убежав, я вернулась обратно. Я шла за вами, у меня было предчувствие, что что-то произойдет. И когда потом я увидела, как вы поднимаетесь на мост… Я должна была помочь!

У меня появлялось все больше сомнений. А если я опять поступаю, как дурак? Может жизнь дает мне второй шанс, который я так неблагодарно отталкиваю? Поколебавшись еще с минуту, я стал перелазить, а она не отпускала моей руки. Когда мои ноги коснулись асфальта по другую сторону, спасительница в порыве радости бросилась мне на шею.

— Как хорошо, что вы здесь! Как хорошо, что вы живы! — сказала она и через секунду перестала меня обнимать, — Простите мне мою невоспитанность, — робко добавила девушка и отошла.

Я кивнул ей и встал в задумчивости. Правильно ли я поступаю? Может мне было просто необходимо, чтобы кто-то меня остановил? Надо решить, как жить дальше. Быть как прежде больше не может. Нужно что-то менять, нужно противостоять слабостям. Там, на глубине было бы проще. И что приятного в простоте? Черт, вероятно, через несколько дней мои причины утопиться покажутся мне просто дурью. Моя спасительница стояла поодаль, тоже о чем-то думая. Интересно, о чем? Что чувствует человек, спасая другого? Придется мне это выяснить, раз уж я жив. Когда я повернул голову, я готов поклясться, что увидел Лену! Она стояла на другом конце моста, наблюдая. Что это значит, Леночка?..

Завод в Новосибирске

Дорога к свободе выстлана трудом, а труд — это всегда тяжелая ноша.

Мартин Лютер Кинг

В сравнительно небольшом заводе в Новосибирске с самого раннего утра и до поздней ночи не стихал шум станков. Собирали все: бронепозда, бронеавтомишины, бронекатера, военно-санитарные поезда, истребители образцов Як-7, Як-9, снаряды и еще всякую мелочь. Хотя на войне все — не мелочь. Вроде сейчас глядишь, пуля для автомата, чуть меньше шести сантиметров, а ведь кто-то ее сделал. Кто-то потрудился… Известно, кто. Дети.

Кое-кто, совсем маленький, стоял на деревянных подставках. Хотя, это сейчас так обозвали. Подставка! То была коробка из-под снарядов, только и всего. Стояли они на этих коробках, чтобы дотянуться до станков. Кое-кто постарше доставал и сам. Все стоят, каждый у своего станка. На них посмотришь — словно на взрослых глядишь. Под глазами у всех синяки, на лице усталость невыносимая, тяжелая, ее не смыть водой, не убрать сном, ее, вообще, не убрать. Между бровок у них залегла морщинка, оттого что брови их постоянно сведены к переносице, то ли от хмурости, то ли от сосредоточения. На пальцах мозоли. А как им не появиться, когда по сто пятьдесят снарядов в день делают?

В восемь часов вечера завод прекращал свою работу. Завтра в шесть утра он вновь ее начнет. Опоздать нельзя, ни на минуту. Это значит, всех подставить, подвести, задержать! А главное не только тех, кто здесь трудится, но и тех, кто трудится далеко отсюда… Тех, кто жизнью рискует ради всех и ради тех, кто тут работает.

Девочки и девушки всех возрастов от одиннадцати и до восемнадцати снимали запачканные фартуки и платки, небрежным жестом поправляли спутанные волосы и расходились. Кто домой, а кто здесь оставался, ночевать в цеху. Мальчики были помладше, от одиннадцати и до четырнадцати, остальные уходили на фронт… А те, кто помогал на заводе также отправлялись либо домой, если такое место, конечно, было, либо вместе с остальными ночевали в цеху.

Девушка с серыми, как камни у северной реки, глазами и холодного оттенка темно-русыми волосами, в темноте осеннего вечера походившим по цвету на ее глаза, никуда не спешила. Она провожала подруг и друзей с мягкой улыбкой, иногда пожимая им руки, иногда обнимая. Попрощавшись обязательно со всеми, она махала им на прощание платком, стоя в дверях завода. Затем она обыкновенно разворачивалась на пятках, пряди ее коротко стриженных волос, немного недостающих до плеч, подлетали, чуть кружась, а затем привычно обрамляли ее уставшее круглое лицо, в котором не было чего-то особенного или красивого, но было что-то приятное и нежное. Девушка приходила в цех, где к тому времени уже собирались все, кто ночевал тут.

После четырнадцатичасовой смены, что повторяется изо дня в день, из недели в неделю и из месяца в месяц, ничего не хотелось. Все ложились на чем придется и, почти всегда, просто молчали, а если и говорили, то совсем тихо, ведь сил попросту не было. Наша героиня села на какие-то тряпки, оправив свою большую потертую рубашку. На нее поглядела, лежащая рядом на таком же тряпье, кудрявая шатенка с живыми, похожими на змеиные, глазами.

— Проводила? — скучающе спросила, лежащая девушка, положив руку под голову и перевернувшись на бок.

— Проводила, — тихо прозвучал ответ, короткая улыбка озарила круглое лицо.

Кудряшка фыркнула и спросила очень тихо, прикрыв глаза.

— О чем сегодня помечтаем?

— О школе… Как бы мне сейчас хотелось написать что-нибудь в тетрадь… Вывести каждую циферку числа, записать классную работу…

— Ну, нет! Не о школе. Школа уж на этой неделе была. И на прошлой неделе ты ее вспоминала, и на позапрошлой… И вообще! Тебе-то хорошо говорить, ты отличницей была!

— Так если б ты старалась, а не с мальчишками после уроков гуляла, то тоже отличницею бы быть могла, — девушка ласково улыбнулась.

— Все уж! Только не школа!

— Тогда давай помечтаем, что мы доктора! — героиня наша легла и, сложив руки на живот, прикрыла глаза.

— Да, мне уж лучше доктором не быть, а то таких диагнозов понаставлю…

— Тогда будь медсестричкою!

— А что? Неплохо. Ничего важного не делаешь, только с докторами чай пьешь! Хорошее дело!

— Тебе бы лишь бы отдыхать! — она хихикнула.

— А тебе, что, работать охота? — серьезно спросила ее подруга.

Собеседница молчала. Молчание показалось слишком долгим. Кудряшка приподнялась на локтях и взглянула на свою соседку. По белой ее щеке катилась слеза. Она чуть блестела в темноте старого цеха. Совсем незаметно. Слезинка быстро скатилась, оставив после себя влажную дорожку.

— Не хочу я завтра просыпаться, — сказала девушка, жмурясь, чтобы прекратить поток слез.

Подруга обняла ее, поглаживая по спине. Обе горько заплакали, но совсем тихо, чтобы никто их не услышал.

Утро, ждете вы его или нет, все равно начинается. В пять сорок все дети, работающие в сравнительно небольшом заводе в Новосибирске стояли за своими станками, готовые в любой момент начать трудиться. Ведь опоздать нельзя, ни на минуту. Это значит, всех подставить, подвести, задержать! А главное не только тех, кто здесь трудится, но и тех, кто трудится далеко отсюда… Тех, кто жизнью рискует ради всех и ради тех, кто тут работает.

Какое счастье…

Как написать дипломную работу за три дня? Секрет очень прост! Нужно всего лишь не спать, почти не есть и не отлипать от компьютера ни на секунду! Именно так я и делаю.

Сегодня на завтрак кофе, на обед кофе, на ужин кофе, и даже сейчас, глубокой ночью я пью этот ужасный кофе, который теперь не помогает. А в голове только Вавилов, его наследие и коллекция семян… Научный руководитель предложил тему: «Вклад Николая Вавилова в науку». Я тогда подумал: «Что может быть проще и быстрее?» — что угодно, но не это! Только одно описание его экспедиций способно ввергнуть в страх такого лентяя, как я! Но теперь выбора нет, собственно, как и времени.

Текст трудов Вавилова, который я читал плыл и размывался. Буквы отплясывали польку, а мой мозг наотрез отказывался их воспринимать. Глаза стали слипаться, голова опустилась на стол, и я постепенно проваливался в бездну сна, однако прежде чем она поглотила меня полностью, я не переставал думать о Вавилове. Вавилов, Вавилов и только Вавилов…

Так выглядит рай? Может я умер от переутомления? Я стоял на зеленом холме, окруженном пшеничным полем. Куда бы я не взглянул, все было устлано золотым ковром. У этого ковра нельзя было разглядеть ни начала, ни конца. Он был таким же ярким и сочным, как само солнце, свет которого он отражал. От красоты переливов колосков на ветру замирало дыхание. Это выглядело, как маленькие волны, вдруг появившиеся в штиль.

— Красиво, правда?

Я резко обернулся. Позади меня стоял чрезмерно худой старик с неухоженной бородой и отросшими волосами с сильной проседью. Щеки его впали, а одежда сидела мешковато. Но внимание мое привлекли темные глаза, которые я уже где-то видел. В них было много добра, но оно было словно затуманено печалью и следами глубоких дум.

— Да, очень красиво… — только и сумел ответить я.

Старик оглядел меня критическим взглядом почти без интереса.

— Кто вы такой? — вяло спросил я, ответив ему тем же взглядом.

— Кто я?.. — как-то отрешенно сказал он, теперь смотря уже будто сквозь меня. Казалось, ему было сложно осознать какой-то до невероятия простой факт. Он спустился к подножью холма и сел прямо на границе нашего зеленого острова и золотого моря. Я последовал за ним и сел напротив. Он поднял на меня темные глаза, крутя в руках пшеничный колос, и вновь заговорил, — Я Николай Вавилов.

Мое удивление невозможно было передать словами! Даже в Великом Русском Языке нет ни единого подходящего выражения! Везде этот ученый! Наверное, стоит сказать спасибо, что он хотя бы без своих бумажек с результатами всяких исследований… Как я устал от его имени, наследия и всего остального! Да и вообще, человек предо мной, как-то слабо похож на здорового мужчину, с округлыми щеками и ровными усами. Я непроизвольно засмеялся то ли от нервов, то ли странности ситуации.

— Что ж, тогда я Иосиф Сталин!

В мертвой тишине что-то еле слышно треснуло. Старик сломал пшеничный колос. Я прочистил горло.

— Значит, Сталин вам не по душе…

— Как мне может быть по душе человек, по вине которого я оказался в тюрьме?

— Вы были в тюрьме?! А когда же вы ездили в экспедиции по всеми свету и собирали ваш генный банк?

— В тюрьме я оказался только в 1940-м году и не должен был там надолго задержаться, меня приговорили к расстрелу.

— Вас?.. Но за что?

— Почему ты так удивлен, мой мальчик? Может я самый опасный из преступников?

— Я студент Саратовского аграрного университета, который носит ваше имя, каким же вы можете быть преступником?

Впервые за все время он улыбнулся.

— Рад это слышать… Видимо теперь все поменялось. Скажи, кто я для людей твое времени?

— Вы великий и уважаемый ученый, я даже пишу проект о вашем вкладе в науку. Но вы не ответили на мой вопрос. За что вам был вынесен такой приговор?

Теперь он неестественно рассмеялся.

— «Занимался вредительством, был врагом народа, изменял родине, являлся шпионом и человеком антисоветских убеждений», — вот, что писалось в моем протоколе. Это убивало меня изнутри. Все мои высокие цели, все стремления рухнули, как карточный дом! Я мечтал изучить растения, искоренить их болезни и избавить людей от голода навсегда. Я до сих пор помню то неверие, то тяжелое ожидание, ту призрачную надежду спастись от этого ужасного решения суда. И я спасся, но не так, как хотел бы. Приговор был изменен на двадцать лет тюремного заключения, из которых я смог прожить лишь три года. Три адских года… Были запрещены прогулки, передачи, у меня и мыло-то не было!.. Уже тогда шла война, еды было катастрофически мало, я голодал. Еще и подхватил воспаление легких! Так я умер. И знаешь, мой друг, умирать совсем не больно, но жить…

Эти слова прозвучали жутко, по спине пробежал холодок. Почему-то я так искренно поверил в то, что разговариваю с Вавиловым. Но он мертв. Пока я разбирался в собственных мыслях, старик обратился ко мне.

— Не знаешь ли ты, что теперь с моей коллекцией семян? Надеюсь, она послужила добрую службу и накормила хоть кого-нибудь во время войны.

— Знаю! О, еще как знаю! Это любимая присказка нашей преподавательницы, когда слишком много человек из аудитории выходят в туалет или еще куда-то, она всегда ее рассказывает, но в ее правдивости я ни на секунду не сомневаюсь. Ваша коллекция во время войны находилась в вашем институте в Царском Селе, работники отказывались рассматривать запасы злаков, как еду и сохранили крупнейшую в мире коллекцию, несмотря на перебои электричества и отсутствие отопления. После этого наша преподавательница обычно добавляет: «А вы не можете просидеть без воды и туалета даже часу!» — я улыбнулся глупым воспоминаниям.

— Какое счастье… — сказал Вавилов и лег прямо в пшеницу.

Я хотел встать, но смог только открыть глаза. Прежде, чем осознать, где я, в голове пронеслась страшная мысль: «Человек мечтал накормить весь мир, а сам умер от голода…» Я ясно увидел собственный рабочий стол, за которым столь успешно заснул. Всюду лежали бумаги, а в голове лишь Вавилов, Вавилов и только Вавилов…

Ханахаки

Любовь — это самое лучшее и самое худшее, что есть в мире.

Жоржи Амаду

I

— Это произошло снова. Уже семь дней к ряду я испытываю эти невероятные муки, которые с каждым разом все сильнее, — раковина в уборной была запачкана кровью. Темно-красные пятна ужасно выделялись на фоне белого мрамора. Грудь мужчины будто горела изнутри. Новый приступ. Кашель. Кровь и… лепестки? Лоб покрылся испариной, он вновь погрузился в размышления. — Невыносимо. Опять они! Сначала их не было, но теперь эти лепестки появляются вновь и вновь. Как такое только возможно?!

Мужчина обессиленно выдохнул и облокотился о стену. Керосиновая лампа тускло освещала маленькую комнатку. Отросшие золотистые волосы слегка налипли на свежее, молодое, хоть и немного искаженное болью и усталостью лицо. Состояние постепенно приходило в норму, правда с каждым разом на это требовалось все больше времени.

По прошествии нескольких минут наш герой уже приводил себя в порядок у зеркала. Он постарался принять вид самый непринужденный. Правда, небесно-голубые глаза его совсем потускнели и по цвету больше напоминали грозовые тучи. Мужчина поправил сюртук и вышел из уборной в шумный зал ресторана. Его друг ждал его за столом, лениво ковыряя вилкой какое-то блюдо.