Бесплатный фрагмент - Необычные сказки

Новогоднее танго

В подземном переходе звучало танго. Ритм кумпарситы высыпался звонкими искрами из хрипловатых динамиков. Раз-два-три-четыре, раз-два-три, раз-два-три-четыре, раз-два-три… Миновала львиная доля декабря, но зима приходить не торопилась, несмотря на обилие елок, залитые катки и многоцветье гирлянд. Снег если и выпадал, то сразу таял, а промерзлая земля сиротливо прижималась к стенам домов и бортикам троттуаров. Грустно.

Так думал демиург, которого под новый год — как это обычно бывает с мистическими созданиями — занесло в город. Он шел по переходу, отстукивая в такт каблуками и тросточкой ритм танго, небрежно перекинув через плечо длинный вязаный шарф, который, по обыкновению, носил поверх намеренно лишенного пуговиц пальто. Он напоминал поэта-хулигана начала прошлого века. Раз-два-три-четыре — считали каблуки, раз-два-три — вторила им трость.

Демиургу было скучно. Ему хотелось совершить что-нибудь. Не обязательно дурное, не обязательно хорошее. Просто совершить. Например, снести парочку уродливых новостроек в центре и на их месте вырастить гигантскую ель метров в сто высотой — пусть люди порадуются. Или засыпать целую площадь конфетами и конфети, чтобы счастливые дети, а следом за ними и взрослые побросали свои дела и бросились возиться в разноцветных сугробах в поисках сокровищ…

И тут в его мысли вклинился звук. Стройный, нежный и манящий, как газовый шарфик, унесенный бризом в заводь, на которой кружатся лепестки оцветающей вишни. Что это?

Звук повторился опять. Он вплетался в звуки танго из динамиков так гармонично, что, казалось, трудно было представить две эти мелодии отдельно. Демиург прибавил шагу.

За поворотом коридора на расстеленной на полу курточке сидела девочка-подросток — худенькие русые косички, маленькое сосредоточенное личико, лучистые серые глаза. Девочка водила смычком по струнам скрипки с такой серьезностью, будто выступала в королевском театре Вены. Мимо спешили люди, а они будто оказались в ином пространстве и времени, в созданной музыкой сказке. И демиургу захотелось что-то подарить маленькой скрипачке. Не может же он, в самом деле, оставить ее без ответного дара!

— Здравствуй, — произнес он, когда девочка закончила очередную фразу.

Девочка перевела взгляд с грифа на собеседника и улыбнулась. В глазах ее плескались звезды — как в маленьком озере в ясную летнюю ночь. Демиург сунул руку в карман пальто и, вытащив на свет белоснежную розу, протянул новой знакомой. Это был цветок тончайшей ювелирной работы, но выглядел и пах, как живой.

— Ты… волшебник? — прошептала ошеломленная девочка.

Демиург вздохнул. Как хорошо, что остались в городе те, кто еще верит в существование волшебства и сказок. А ведь могли назвать фокусником, иллюзионистом или хуже того — мошенником и педофилом.

— Да.

— А добрый или злой?

— А тебе какой нужен?

— Не знаю. Просто я никогда раньше не встречала настоящих волшебников.

— А я — настоящих волшебниц, — признался демиург. — Слушай, а у тебя есть заветное желание?

— А тебе зачем? — насторожилась юная скрипачка.

— Ну, я же волшебник — значит, могу его исполнить.

Девочка задумалась на мгновение, а потом произнесла:

— Хочу, чтобы моя скрипка никогда не портилась.

Ответ поставил демиурга в тупик.

— Зачем? — пробормотал он растеряно.

— Как зачем? — девочка посмотрела на собеседника укоризненно — такой большой, а не понимает ничего! — Я поступлю в консерваторию, потом пойду играть в лучший оркестр, буду ездить на гастроли и напишу много-много красивой музыки. Для этого ого-го какая скрипка нужна!

Демиург вздохнул. Перед его глазами сменялись картины будущего маленькой скрипачки. Вот она заканчивает школу и поступает в консерваторию. Вот она уже на выпускном концерте. Публика очарована, девушку засыпают цветами и предложениями поиграть в различных коллективах. А дальше — букет из бесконечных концертов, гастролей, цветов, поклонников, бриллиантов, шампанского… А потом возвращение в одинокую роскошную квартиру, где нет никого, с кем можно было бы поговорить. А дальше что? Алкоголь, наркотики, больница? Или однообразие быта, где каждый день похож на два соседних? И даже если все это приправить яркими специями гениальной музыки, то все равно картина получается мрачная…

— Ты действительно этого хочешь?

Девочка тряхнула русой головкой.

— Конечно!

Демиург трижды ударил тросточкой о мрамор перехода. Откуда ни возьмись, в воздухе закружились снежинки, одна из них упала ему на нос и еще две — на макушку. Он повернулся и пошел прочь.

Уже спускаясь по лестнице на платформу, он вдруг остановился. А почему, собственно, все обязательно должно кончиться скверно? Может быть, на одном из концертов она встретит прекрасного молодого флейтиста, они полюбят друг друга и вместе напишут миллион гениальных произведений, от которых на сердце станет светло. И демиург рассмеялся, кружась по пустой платформе. Конечно, все будет хорошо! Непременно!

В переходе звучало танго. Близился Новый год.

Диалог

Ребенок сидел на краю обрыва, свесив ноги. Внизу, далеко в туманной бездне, плескалось огромное море и тянулось до самого горизонта. Волны накатывались на берег и расшибались в тысячи сверкающих капель.

— Здравствуй, бездна! — закричал он, наклонившись вперед, и без отрыва смотрел в нефрито-бирюзовую гладь волн.

— Привет тебе, песчинка! — ответило огромное море.

— Скажи, почему ты все время бросаешься на скалы, хотя знаешь, что волны твои разобьются? — спрашивал изумленный ребенок.

— Тебе не понять, песчинка… — прошумело в ответ огромное море. — Я такое обширное. Мириады волн я храню в себе. И если ничтожная толика их разбивается об утес, на котором ты сидишь, то это ничто в сравнении с моей мощью.

И ребенок оторвал взгляд от бездны и задумался. Он поднял голову и посмотрел в широкое небо. Небо переливалось серебристо-голубым куполом и казалось таким близким и таким далеким.

— Здравствуй, великолепное небо! — воскликнул ребенок, полный восхищения.

— Здравствуй, пташка, — отвечало небо, и в голосе его слышались и громовые раскаты, и птичьи трели.

— Ты такое красивое! — восторгался ребенок.

— Я знаю, — гордо отвечало небо. — Я ведь такое высокое. Люди, звери и даже птицы не могут достать до меня. Я глубже и бездоннее самого большого моря…

«Какая холодная красота,» — подумал ребенок и подошел к краю. Там, далеко впереди, между перломутровым небом и лазурным морем носились большие белые птицы, вспыхивая колокольчиками в воздухе и падая каплями на воду.

— Здравствуйте, чайки! — позвал их ребенок.

Птицы сперва, казалось, не услышали, но вдруг повернули в его сторону, подлетели и закружились над его головой.

— Здравствуй, маленький человек! — наперебой загалдели они, так что ребенок даже прикрыл ладошками уши.

— Милые чайки, — взмолился он наконец, — расскажите мне, что вы видите и чувствуете, когда парите над бесконечной водою? Каково это — летать?

— О, великолепно! Изумительно! Очаровательно! — снова закричали чайки. — Полетели с нами! Ты все увидишь сам! Там, за горизонтом столько чудес!

— Но у меня нет крыльев, — разочарованно и грустно проговорил ребенок. — Я не умею летать.

Чайки сразу прекратили свой базар и, быстро потеряв всякий интерес к ребенку, разлетелись по своим делам. Ребенок опустил голову и тихонько произнес:

— Здравствуй, утес.

Но утес молчал и даже не пошевелился.

Здравствуй, утес, — повторил он уже громче, но снова ответом ему было лишь молчание.

«Наверное, не услышал, — подумал ребенок, — или спит.» И, огорченный, побрел прочь с утеса. Хотел было поговорить с солнцем, но оно вдруг почему-то закрылось тучами и вскоре его совсем не стало видно. А ребенок все брел, склонив голову, обратно, когда неожиданно на пути ему попался высокий курган. И он поздоровался, скорее из вежливости.

— Зравствуй, — прогудел в ответ курган, — хорошего тебе дня.

Ребенок в удивлении остановился.

— Спасибо, — произнес он. — Мне еще никто сегодня не желал ничего хорошего, — и он решился спросить: — Высокий курган, скажи, зачем ты стоишь здесь, посередине равнины?

— Потому что я — хранилище истории. — Люди насыпали меня, чтобы сохранить память об одном их них. Они любят и помнят его и хотят, чтобы другие тоже любили и помнили. Это значит, как говорят люди, он оставил о себе добрую память.

— А я? Я могу это сделать? — быстро спросил ребенок. — Что мне делать, чтобы меня тоже любили и помнили?

— Это очень просто, — прошелестел курган шепотом ветерка, — вот, возьми хотя бы эти цветы.

Ребенок огляделся и, к удивлению своему, заметил, что вся земля вокруг пестрела большими яркими цветами: желтыми, голубыми, белыми… Ребенок стоял сперва, сраженный их красотой, а потом кинулся их собирать. Вскоре он набрал их столько, что едва был виден за огромным букетом.

— Вот видишь, — прогудел курган, — а теперь иди и подари их людям, тем, которых ты любишь. Вот тебе и первый пример. Теперь посмотри под ноги.

Ребенок увидел, как что-то блеснуло в траве. Он наклонился и поднял серебряную монетку.

— Вот тебе и второй пример, — услыхал он голос кургана. — Теперь пойди и отдай ее тому, кто больше всего нуждается в ней. И еще возьми это.

И в руку ребенка упал гладкий желудь.

— Вот тебе и третий пример. Посади этот желудь возле дома, и пусть из него вырастет могучий дуб. Летом он будет дарить тень, весною радовать зеленой дымкой молодых листочков, а осенью приносить богатый урожай. Эту крохотную толику, эту лепту, ты внесешь с вою жизнь и жизнь близких тебе людей самостоятельно, и тогда ты оставишь о себе добрую память…

— И это все? — не унимался ребенок. — А еще?

— Думай сам, — шумел курган волнующейся травой, — думай и чувствуй…

Курган умолк. Ребенок смотрел на полевые цветы, блестящую монету и гладкий желудь и думал. И слова кургана эхом пронеслись у него в голове:

— Делай добро… делай добро людям…

— Спасибо, высокий курган, — еле слышно прошептал ребенок, — спасибо за все. Я понял. Теперь я все понял.

Он прижал к себе эти простые вещицы, как драгоценные дары, и побежал прочь.

Привидение

Я сидел в гостиной на диване, скрестив ноги, а оно — напротив меня в углу в кресле. Я пил кофе и смотрел в окно, а оно — в сторону, скосив большие голубые глаза. Разговор не клеился.

За окном капал мелкий дождик, делая снег возле дома щербатым. Небо было серым от туч, деревья торчали на его фоне черными мокрыми палками.

— Прекрасная погода, — отозвалось оно из своего угла.

— Нелетная, — ответил я.

В это время с карниза с треском сорвалась огромная сосулька и со свистом пролетела мимо нашего окна.

— Вы правы, — согласилось оно, — но если б не дождь…

Мимо пронеслась вторая сосулька.

— Да, — вздохнуло оно, — сегодня, хочешь не хочешь, а не полетаешь.

— А вы надолго к нам… завернули? — этот вопрос давно меня мучил, но я боялся его задать.

— Нет, — неожиданно и грустно ответило оно, — меня могут позвать назад и мне прийдется вернуться.

— Жаль… А скоро?

— Не знаю.

Оно замолчало, прикрыв глаза. Я смотрел как оно следит за воробьем, прыгающим по карнизу за нашим окном и что-то там собиравшим, и пытался угадать его мысли. Мне вдруг ужасно захотелось стать птичкой. Я бы тогда смог полететь куда захотел, посмотреть на мир. Какой он, наверное, красивый оттуда, с высоты…

— А вы… — неуверенно начал я.

Оно навострило уши.

— Расскажите о себе.

— О себе?… оно задумалось и посмотрело в окно, — я и не знаю, что можно рассказать о себе…

— Как ваше имя?… давно ли вы живете на этом свете?… Ну, что-то в этом роде.

— Мое имя, — произнесло оно, немного подумав, — Альфред Джонотан XIII, из рода Идемс.

— Тринадцатый?

— Да, тринадцатый по счету.

— А сколько вам лет?

— Четвертое столетие доживаю, триста девяносто семь. Еще слишком мало. По-вашему, это будет, кажется, восемнадцать.

— Вы молоды…

— По годам. некоторые считают, что у меня мысли старика…

— Я бы не сказал… Многие старые люди — пессимисты. Вы на пессимиста не похожи.

— Многие, но не все.

— Расскажите что-нибудь о своей жизни… — попросил я.

Оно зашевелилось и повернулось лицом к свету. Я наконец-то смог разглядеть его как следует: глаза задумчивые и печальные; большие острые уши; волосы короткие, светлые и прозрачные.

— Простите, что вы сказали?

— О жизни… расскажите что-нибудь о жизни… пожалуйста! Я ведь так мало о вас знаю!

— Извольте. Но здесь и рассказывать-то нечего. Обычная жизнь, как у всех привидений, только проще…

— Что значит «проще»?

— Проще потому, что я живу один, сам по себе. У меня есть собственный дом. В нем кроме меня, мышей и пауков больше никто не живет. Конечно, заглядывают иногда родственники, но это бывает редко. Я не гремлю цепями по ночам, не вою в трубе, не оставляю мокрых следов на полу. Я не делаю того, что обычные привидения.

— А что же тогда?

— Читаю.

— Читаете?

— Изучаю архивы и библиотеку… Мой дом давно заброшен, поэтому мне никто не мешает. И все-таки мне порой бывает скучно. С одними мышами и книгами не всегда живется хорошо. Иногда хочется с кем-нибудь поговорить по душам. Мне хотелось бы иметь друга… У меня нет друзей. Я прилетел сюда, чтобы найти его. Вы очень приятный собеседник и…

Оно замолкло на середине фразы.

— Я могу стать вашим другом?

— Вы… я был бы счастлив, что появился кто-то, кто захотел бы общаться с привидением…

— Значит, будем друзьями, сэр.

Я протянул ему руку. Оно пожало ее.

Внезапный порыв ветра распахнул ставни.

— Мне пора, — крикнуло оно, — прощайте! Будете у нас в Англии, в Йоркшире, заходите в гости…

— А когда вернетесь? — крикнул я, но то, вероятно, уже не слышало.

Оно вылетело в окно, слилось с ветром и исчезло. А я остался стоять вот так, опершись руками на подоконник. Я еще долго смотрел на улицу, на дома, на огни автомобилей внизу, на почерневшее небо в котором так стремительно исчез мой новый знакомый.

Больше мы не встречались…

Маска

Рассказ о том, как люди изобрели маску

Давным-давно, в далеком каменном веке было одно племя. Жило оно тихо, мирно, никого не трогало… Я времена тогда были благодатные: мамонты бегали по равнинам, медведи пещерные…

Короче говоря, жили в том племени два древних человека, Чум и Ям.

Чум был работягой. С утра до вечера вкалывал он на родное племя: ловил мамонтов и медведей, таскал воду, собирал дрова для огня. А Ям целыми днями бродил вслед за Чумом, создавая видимость работы, но вовсе не помогал ему, а только советовал, советовал, советовал…

Или еще того похуже! Принесет Чум домой шкуру медведя или бивень мамонта, а Ям его стащит и хвастается потом перед остальными, будто сам добыл. Или сядет Чум есть, только отвернется — ни Яма, ни мяса Одни кости валяются. А потом до того обнаглел, что стал Чума из его же пещеры потихоньку выживать.

Терпел Чум эти выходки, терпел… В конце-концов, надоела ему такая жизнь. И решил он проучить Яма.

Был у племени свой дух, звали его Батахахма. Он был олицетворением предков и ярым борцом за справедливость (по крайней мере так в легендах говорилось). Изображали его в виде человека с головой из глиняного горшка, с намалеванными глазами, носом и ртом и в черной шкуре с красными и белыми пятнами, как у леопарда.

Вот и решил Чум нарядиться Батахахмой и прийти к Яму ночью.

Ну, таскать-то одежду у духа он не решился. Как ни крути, а все-таки священное место. Взял он шкуру медведя, сделал на ней пятна под цвет. Только вот горшок никак не находился. Всю пещеру облазал Чум — нет горшка нигде. Сел он на пол, да со злости ка-ак даст локтем по стене! Весь локоть отбил. Но тут что шлепнулось на него сверху. Глядит Чум — да это ж глиняная миска с ручками! Как раз то, что нужно.

— О, — протянул довольный Чум, — вот это маска! То есть миска…

Чум так и не понял, почему назвал миску не своим именем. (Это поняли только впоследствии его далекие потомки, но это было уже спустя много веков.)

Нарисовал Чум на миске нос, глаза, рот, полоски на щеках; примерил наряд — заглядение просто. Проделал он дырочки, чтобы смотреть можно было и стал дожидаться вечера. Как только стемнело, отправился он к пещере Яма. Вошел он внутрь, спрятался и ждет.

Вот вернулся Ям, лег спать. Подождал Чум немного, потом вылез из своего убежища, подошел к кровати Яма и похлопал его по плечу. Ям спал. Чум снова похлопал его по плечу. Ям спал. Чум схватил его за ухо и дернул. Ям спал как убитым и даже не пошевелился. Подскочил тогда Чум к Яму и как заорет ему прямо в ухо:

— Проснись!!!

Ям пошевелился и сонно пробормотал:

— Что происходит?

— Я — ду-ух Батахахма-а-а! — завыл Чум не своим голосом.

— Что такое? — Ям наконец-то разлепил глаза и сидел, разинув рот.

— Я пришел за тобо-о-ой! — снова завыл Чум.

— А что я такого сделал? — взвизгнул Ям.

— Ты-ы мешал жить своим сосе-э-эдя-а-ам!

— Я ни в чем не виноват! — завопил Ям и попятился.

— Как ты можешь говорить неправду-у своему ду-у-уху? — продолжал завывать Чум, — как-то, бродя по вашему-у селению, я услышал сетования твоего соседа Чу-у-ума-а. Он говорил, что ты таскал у него шку-уры и бивни-и!

— Я верну, — быстро забормотал Ям, — я все верну. Завтра же верну.

— Я не просил тебя что-то возвращать, — Чум вдруг почувствовал, что говорит своим нормальным голосом (благо, Ям ничего не заметил) и снова перешел на вой, — Это еще не все-о-о! Ты отбирал у него ужи-ин, и надоедал своими советами-и-и!

— Я больше не буду!

— И еще я слы-ы-ышал, что ты хотел заня-а-ать его пеще-э-эру!

— Больше такое не повторится! Честное слово, не повторится! — завопил Ям в страхе.

— Так ты признаешь, что мешал жить своему соседу-у-у? — провыл Чум.

— Признаю! Усе признаю!

— Ты согласен, что за это я могу тебя наказа-а-ать?

Ям задрожал и забрался в дальний угол кровати. Чум и сам почувство-вал, что немного перебрал со своими угрозами.

— Ла-адно, — провыл он после продолжительной паузы, — Я тебя проща-а-аю, но если я узнаю, что ты-ы-ы опять мешаешь жи-и-ителям племени нор-мально существова-а-ать…

— Я все сделаю, как ты скажешь, — пропищал Ям, — я оставлю в покое Чу-ма… я всех оставлю в покое…

— Смо-о-отри у меня-а-а! — грозно провыл Чум, замахал шкурой, закрутил головой для пущего блеска и выскочил из пещеры.

На следующее утро Ям собрал свои пожитки и отправился бродить по белу свету. В племени, конечно, радовались: всем порядком надоел Ям — но никто не мог понять, почему он вдруг собрался уходить.

Крепился Чум сперва, крепился, а потом не выдержал — да и рассказал соплеменникам о своей выдумке. Он думал, что они обидятся на него, а

они как начали хохотать. так несколько дней никак отойти не могли.

А вот однажды был в племени большой праздник. Надеть Чуму было нечего, к тому же и друзья еще приставали, но нацепил он свой «костюм» и отправился туда. Сперва его просто не узнали. А потом подумали, а почему бы не устроить представление.

Так появился первый спектакль. Назвали его «Чум и Ям». На премьеру съехались из разных племен. А Чумову миску, так и стали называть маской. Во-первых, чтобы не путать с обычной миской, а во-вторых, Чум сам назвал ее так. А зачем лишнее имя придумывать? Так и появились первые маски…

Чудо