Бесплатный фрагмент - Ненадёжный призрак

29. Лера Стрельцова, п/л «Нева», посёлок Нарва-Йыэсуу, ЭССР, 1976

— «На голове у неё, разинув красную пасть и сверкая единственным глазом, восседала гнусная тварь, которая коварно толкнула меня на убийство, а теперь выдала меня своим воем и обрекла на смерть от руки палача». — Вожатая Настя перевела луч карманного фонарика с книги на обитательниц четвёртой палаты, но никто не шелохнулся. Только Соня Дудкина, обещавшая, что не станет визжать даже в самых страшных местах, зажмурилась и для верности зажала рот ладонью. — «Я замуровал это чудовище в каменной могиле!» — пробасила Настя торжественно и звучно захлопнула потрёпанный томик с изображением маятника на обложке.

Хлоп!

— Ай! — не выдержала Милочка Левандовская, ещё в начале чтения соорудившая перед собой стену из двух тощих подушек.

Остальные хоть и промолчали, но выдохнули с облегчением. Все, кроме Леры Стрельцовой, которая выслушала леденящую душу историю не дрогнув. «Вот же слабачки, — подумала она с презрением. — Детские страшилки, а сколько писку». Лера была стойкой девочкой. Родители выбрали для неё редкое имя Калерия, но в школе к ней так обращались только учителя, вызывая отвечать к доске. Одноклассники и сама Лера предпочитали сокращённую версию имени, а поскольку в случае разногласий с окружающими девочка не была склонна к компромиссам, её оппоненты частенько скатывались к неизбежному «Лера-холера». За две недели пребывания в пионерском лагере школьная рифма не однажды всплывала и здесь, но Леру это не волновало. Её идеалом был герой Гражданской войны Аркадий Голиков, в семнадцать лет командовавший полком. По его примеру она воспитывала в себе железный характер и не собиралась расстраиваться из-за глупости людей, которые рано или поздно окажутся под её началом. К сожалению, свободных для командования полков пока не находилось, но до семнадцати лет времени ещё было предостаточно. А там, глядишь, и полк появится.

— Так-то, девчата. Завтра я читаю «Чёрного кота» в соседней палате, потом книгу забирает второй отряд. То есть денька через три мы снова вернёмся к классике мировой литературы, любезно одобренной к прочтению Маргош… старшим воспитателем Маргаритой Робертовной, — быстро поправилась Настя.

Она опять открыла книгу и, посветив фонариком, нашла страницу с содержанием.

— «Лигейя», «Падение дома Ашеров», «Бочонок амонтильяндо» — ну, решайте, что будем читать. Все рассказы за смену, боюсь, не осилим.

— А что такое «амонтиянда»? — заинтересовалась Соня Дудкина, деловито встряхивая колючее одеяло, заправленное в белый крахмальный пододеяльник с казённым штампом на уголке.

— «Амон-тиль-ян-до», — по складам зачитала Настя. — Это… Кажется, это красное вино. Что-то вроде нашей «Изабеллы», — не слишком уверенно объяснила она.

— Отлично, — оживилась Соня. — Значит, сладкое. В общем, я бы воздержалась и от «Лигейи», и от «Ашеров», какие-то они подозрительные. А «Бочонок» звучит безопасно. Давайте лучше про него.

На койке у окна захихикали. Там, как два галчонка на ветке, угнездились неразлучные Две-Кати. «Да она сама как бочонок, вот и…» Упитанная Дудкина сделала вид, что не услышала, Настя укоризненно посмотрела на Двух-Кать, и те затихли.

— Всё, девочки, мы и так после отбоя на полчаса задержались. На бочонок… тьфу, я хотела сказать «на бочок» — и баиньки. Спокойной ночи!

Настя выключила фонарик и вышла, прикрыв за собой дверь. Секунд на двадцать в палате воцарилась кромешная тьма, но постепенно предметы снова стали различимы. В окне маячила полная луна, в щель под дверью пробивался электрический свет из коридора: обычно его не гасили до утра.

— «Спокойной ночи», — передразнила вожатую Дудкина. — Заснёшь тут, как же. Такие страсти-мордасти на ночь детям — это разве педагогично?

— Сонь, ну что ты ноешь, — блеснула персидскими глазищами Тамара Сарникян. — Знаешь ведь, до этой книжки по-другому не добраться. Днём её сдают на хранение Маргоше, и она запирает её на ключ.

— Мне она и даром не нужна! — отмахнулась Дудкина.

— Тебе не нужна — другим нужна. Да, девочки? — обратилась Томка за поддержкой к палате.

— Мне всё равно, — пожала плечами Милочка Левандовская, которую заботила только слава первой красавицы отряда. — Хотите — читайте, не хотите — не надо. Я маму попрошу, она мне в два счёта такую же достанет.

— А мне интересно, — тихо сказала Надя Рябцева. В лагере её дразнили Рябчиком, а иногда даже более зло — Рябо́й, но не из-за фамилии, а скорее из-за веснушек, которыми была густо усыпана её кожа. Свои рыжие волосы Надя заплетала в две тугие короткие косички и закрепляла резинками, купленными в киоске «Союзпечати». Для красоты к резинкам были прикреплены пластмассовые шарики, составленные из двух пустотелых сфер — одной белой и одной оранжевой.

Лера высказываться не спешила, и Две-Кати в своём гнезде у окна никак не могли определиться с решением. Они ёрзали на постели, поглядывая то на Томку, то на Леру, которая, впрочем, прекрасно знала, что их мнение недорого стоит: малявки меняли его по десять раз на дню.

— Рассказ неплохой, мне понравился, — твёрдо сказала она. — В следующий раз буду голосовать за «Падение дома Ашеров».

— И мы, и мы тоже! — тут же синхронно закивали чернявыми головами Две-Кати. — А если Дудкина такая трусиха, пусть переведётся в младший отряд. Там на ночь «Кота в сапогах» читают, — захихикали они.

— Вот видишь, Соня, — ровно, без тени торжества, подытожила Томка, — большинство в палате за.

— Да ладно, — примирительно сказала Дудкина, не желая ввязываться в спор. — Читайте, мне-то что.

Неплохо сработано, отметила про себя Лера. У них с Томкой были сложные отношения, нечто вроде вооружённого нейтралитета. Может, они и смогли бы подружиться: в конце концов, каждому командиру нужен комиссар, но Томка была чересчур легкомысленной. Обмолвилась как-то, что хочет идти по жизни танцуя. Если задуматься — довольно мещанская позиция, комиссару такое не к лицу.

В дверь постучали, послышался сердитый голос Насти:

— Девочки, закругляйтесь! Завтра всё обсудите! Что мне, всю ночь вас успокаивать?

В палате притихли, но ненадолго.

— Спать совсем не хочется, — прошептала Томка, мечтательно глядя на полную луну за окном. — У вожатых жизнь сейчас только и начинается, а нас в постель загнали, ровно малышню какую.

— Мы и не собирались спать, забыла? Мы мальчишек сегодня идём мазать, — сердито напомнила Лера и достала тюбик с зубной пастой из-под подушки. — Нам бы продержаться до часу, когда вожатые угомонятся и никого в коридоре не будет.

— Да помню я, помню, — Томка поплотнее закуталась в тонкое одеяло и прислонилась к прохладной крашеной стене.

— Пасту нужно хорошенько нагреть, чтобы холодом пацанов не разбудить, — Лера решительно засунула тюбик под ночнушку, прижав к животу. Со стороны окна послышался сдавленный писк — это Две-Кати послушно последовали её примеру.

— Я не пойду, у меня пасты нету, — подняла руку Надя Рябцева, и пластмассовые шарики на её косичках стукнулись друг о друга с глухим звуком.

— Вот те на, Надежда, наш компас земной, — удивилась Лера. — До конца смены целая неделя, а паста уже тю-тю?

— Сегодня утром в умывалке Витька Морозов забрал… Дай, говорит, попробовать твою апельсиновую. Ну и…

— Распробовал, наверное, — прыснули Две-Кати на своей койке.

— Эй, вы, там, у окна, Добчинский-Бобчинский! — шёпотом прикрикнула на них Лера. — Команды хихикать не было! А Морозов сам напросился — значит, намажем его простым «Поморином».

— Давайте лучше вожатым скажем, чтобы он пасту вернул, — предложила рассудительная Дудкина.

— Сами разберёмся, — отрезала Лера. — Доносчиков ещё нам не хватало. Короче, Рябцева, когда пойдём, держись ближе ко мне, мою пасту возьмёшь.

— Ох, девочки, у меня на «Поморин» скоро аллергия начнётся… — томно протянула Милочка. — Та-ак надоело в пасте просыпаться, и когда только мальчишки от меня отстанут!

— Ты, конечно же, никуда идти не собираешься? — едко уточнила Лера. — Пусть за тебя другие отдуваются, да?

— Не хотите — не идите, кто вас заставляет? — равнодушно пожала плечиками Милочка.

Лера ещё пару секунд сверлила гневным взглядом воображалу, но та, разобрав баррикаду из подушек, взялась перестилать простыню и на Лерин праведный гнев не реагировала.

— Ладно, Левандовская, потом с тобой побеседуем. Томка, сколько на твоих натикало?

Томка посмотрела на маленькие часики на запястье. Часы в отряде были только у неё. Правда, Милочка утверждала, что у неё дома тоже есть такие, просто мама не велела их с собой в лагерь брать — украдут. Но кого интересуют часы, оставленные дома?

— Половина одиннадцатого.

— Эх, рановато. Пойти сейчас — точно попалимся. Вожатые с пляжа ещё не вернулись.

— С пляжа? — завистливо проныла одна из Двух-Кать. — А нам не дают толком в море купаться…

— «В море», — презрительно фыркнула Лера. — Да разве ж это море? Местные его только заливом и называют. «На заливе ветрено, не обгорите на солнышке!» Обгоришь тут, когда днём максимум двадцать два! Прошлым летом меня в «Орлёнок» от школы пионерского актива посылали — вот там было солнце так солнце…

Все дружно вздохнули. Лето в этом году выдалось нежарким. Но погода на каникулах — не самое важное. Каникулы ценны сами по себе.

Помолчали.

— Девочки, — подала голос Надя Рябцева, — а что всё-таки случилось с этим чёрным котом, как вы думаете? Это был тот же самый кот или его дух? Ну… который пришёл отомстить.

— Ой, да какая разница, — лениво промурлыкала Милочка. — Главное — пробирает до печёнок. Я слышала, Маргоша специально эту книжку в лагерь привезла, чтобы мы сказки про всякие там жёлтые занавески и чёрные руки друг другу не рассказывали.

— Жёлтые занавески — это детские выдумки, — горячо зашептал кто-то из Двух-Кать. — Вот мы в прошлом году Пиковую Даму вызывали — так одна девочка в обморок грохнулась, пришлось в медпункт её тащить среди ночи!

— Врёте, небось? — строго спросила Лера.

Две-Кати закрутили головами:

— Не-а!

— А Пиковая Дама-то пришла? — уточнила Дудкина.

— Да кто ж её знает, — пожали плечами Две-Кати. — Может, и пришла, только мы так перетрухали, что карту за окно выкинули. Утром еле её отыскали: там лебеда по пояс.

— А мы без карты вызывали, — заявила Дудкина. — На конфету приманивали.

— Да кто же на конфету Пиковую Даму приманивает? На конфету только матерный гномик приходит! — насмешливо выпалила одна из Двух-Кать.

В палате засмеялись, уткнувшись в подушки.

— Какой-какой гномик? — потрясённо спросила Томка, широко распахнув глаза.

— Матерный, — не смущаясь, повторила рассказчица. Она уселась поудобнее и продолжила: — Значит, так. Сначала насыпаешь на пол хлебных крошек. Кладёшь рядом несколько пустых фантиков от конфет, лучше всего шоколадных. Выключаешь свет и задёргиваешь шторы, чтобы в комнате было абсолютно темно, а не как тут у нас. Потом говоришь: «Гномик-гномик, приходи и конфеток поеди».

— И что?

— А то, что гномик приходит, а конфет и нету. И он говорит плохое слово. Матерное.

— Какое?

— Ну, — неопределённо махнула рукой одна из Двух-Кать, — мы точно не знаем. Мы один раз его вызвали, фантики зашуршали, как будто по ним кто-то ходит, — мы как заорём! Он испугался и убежал.

— Гномик убежал? Или вы, горе-вызыватели? — засмеялась Томка.

— А матерное слово, небось, уборщица тёть Шура сказала, когда утром полы мыла, — подхватила Дудкина.

— Да ну вас! — надулись Две-Кати. — Вам бы только поржать.

— Девочки, хватит! Весь лагерь переполошите гномиком своим придурошным… — призвала к порядку Лера.

В палате стихло.

— А ещё можно Пушкина вызвать, — шёпотом заявила Дудкина через минуту.

— Ой, а давайте и правда Пушкина? — обрадовалась Милочка. — Пусть он нам стихотворение расскажет. Про анчар. Я ужасно люблю про анчар. «И у-умер бедный раб у ног непобедимого владыки!»

— Для Пушкина нужно старинное блюдце, — авторитетно пояснила Дудкина. — Мы с подружкой однажды вызывали. У бабушки, в деревне. У неё в буфете чайная пара стоит, ещё дореволюционная, вся в золотых розочках. Такое блюдце — в самый раз.

— Ну и что, приходил Пушкин-то? — ревниво поинтересовалась одна из Двух-Кать.

— Стихов он нам не читал, врать не стану, — не отступилась Дудкина. — Зато на вопросы отвечал.

— Как это?

— Берёшь лист бумаги, — с воодушевлением принялась объяснять Дудкина, — пишешь справа «да», слева «нет», посередине кладёшь блюдце вверх донышком. Свет выключаешь, на блюдце — свечку. Зажигаешь… Только нужно тихо сидеть, как мышка. Потом задаёшь свой вопрос, а сама кладёшь руку на край блюдца. И оно начинает двигаться. Если ответ «да», то вправо, если «нет», то влево.

— Само?

— Ну, не само, конечно, вот ещё, глупости какие, — снисходительно усмехнулась Дудкина. — Его Пушкин двигает.

— А зачем тогда руку на блюдце класть, если Пушкин сам справляется? — не отставали Две-Кати, затаившие обиду за осмеянного гномика.

— Подождите. А как его потом прогнать? — с любопытством спросила Надя Рябцева.

— Кого? — не поняла Дудкина.

— Да Пушкина же! Он так и останется потом в комнате, что ли?

— А! — Дудкина на минуту задумалась, будто вспоминая. Потом её осенило: — Нужно спросить вежливо: «Алексан Сергеич, а где Наталь Николавна?» Пушкин сразу же уйдёт жену искать. Крепко он её любил. За неё и пострадал, горемыка, — жалостно поджала губы Дудкина.

Логика была железная, и даже Две-Кати не нашли что возразить.

— Как маленькие, — презрительно фыркнула Лера. — Блюдечко дореволюционное, и вы сами такие же. Вам в следующем году в комсомол вступать, а вы всё каких-то дурацких духов вызываете.

— Ой, да ладно тебе, Лерыч! Комсомол тут ни при чём. У нас каникулы! — проявили умеренную самостоятельность мышления Две-Кати.

— А давайте, — предложила вдруг Томка, — вызовем Пиковую Даму, которая выполняет желания!

— Желания? — заинтересовались все, кроме Леры, та только рукой махнула — мол, чем бы дитя ни тешилось.

— Да! Способ, правда, сложный, не знаю, получится ли, — озабоченно покачала головой Томка.

— Рассказывай!

— Во-первых, нужны духи. Подойдут любые, кроме «Красной Москвы» и «Красного мака».

— А чем же «Красная Москва» не угодила?

— Что непонятного-то? — удивилась Тома. — Пиковая Дама красного не терпит: она же пиковая. Пики только с трефами в дружбе.

— Верно…

— У меня есть с собой духи «Весенние», — подала голос Милочка. — Моей маме приятельница подарила, а мама мне отдала: она такими не пользуется. Ей духи из Москвы привозят, из магазина «Ванда». «Пани Валевска» называются.

— В тёмно-синем флаконе? — небрежно поддержала разговор Томка.

Остальные обитательницы палаты слушали затаив дыхание. Про духи было интересно всем.

— Да, в синем. Польские, дефицитные, — с деланым равнодушием подтвердила Левандовская. — Знаете, какие за ними в Москве очереди!

Никто не возражал. Про очереди за дефицитом знали не понаслышке.

— А много ли надо для Пиковой Дамы? — спохватилась гордая владелица духов «Весенние».

— Не волнуйся, понадобится всего одна капелька. Доставай, не жадничай!

Мила неохотно полезла в тумбочку, зашуршала пакетами. Нашла ребристый флакончик с белой пластмассовой крышкой, отдала Томе.

— Ещё нужен стакан с водой, зеркало, карта с пиковой дамой и английская булавка, — вдохновенно импровизировала Томка. Она была мастерицей придумывать новые игры, и когда её несло, даже Лере было любопытно, что из этого выйдет. Как правило, выходило необычное.

— Подойдёт вместо стакана? — Две-Кати поболтали в воздухе полулитровой банкой, на донышке которой перекатывалось с десяток земляничин. В сосновом бору вокруг лагеря ягод было хоть граблями греби, и с пустой тарой оттуда никто не уходил.

— Вполне! Сбегаете за водой, ладно? Если на вожатых наткнётесь, скажите — пить захотелось прямо сил нет как.

Две-Кати, на ходу доедая землянику и стараясь бесшумно ступать по скрипучим половицам, выскользнули в коридор. Томка занялась подготовкой остального реквизита. Из игральной колоды выбрала даму пик, где-то разыскала и большую булавку. Простое прямоугольное зеркальце нашлось у Нади Рябцевой.

Лера, лениво наблюдая за приготовлениями, наконец решила высказаться:

— Ничего у вас не получится.

— Это отчего же? — дружелюбно спросила Томка, выкладывая собранные предметы на постель перед собой.

— Если Пиковая Дама не терпит красного, она и носа к нам в палату не сунет, — Лера кивнула на металлическую спинку кровати.

Маргоша, она же старший воспитатель пионерлагеря «Нева», не терпела мятых галстуков на воспитанниках, и любому, кто не хотел схлопотать внеочередное дежурство по уборке территории, приходилось с этим считаться. Вот и девчонкам из четвёртой палаты не очень-то улыбалось лишний раз мести щербатые бетонные дорожки, поэтому аккуратно выглаженный галстук красовался в изголовье у каждой. Его надлежало повязывать на утреннюю линейку, но Лера иногда не снимала его до вечера.

— Сложим в наволочку и вывесим за окно! — азартно предложила Дудкина.

— Ещё чего! — вскинулась Лера. — Пионерский галстук нельзя в наволочку!

— Стрельцова, ну что ты завелась, — примирительно сказала Томка. — Не хочешь в наволочку — давай уберём в тумбочку.

— Мракобесие, — припечатала та. — То, чем вы сейчас занимаетесь, — чистой воды мракобесие. Я свой галстук прятать не стану.

— Ох и идейная ты, аж жуть берёт, — с серьёзной миной сказала Томка, но Лера решила этот выпад проигнорировать. Не ссориться же перед ответственной вылазкой!

— Так что с галстуками-то решим? — настаивала Дудкина.

— Оставим так, — поколебавшись, сдалась Томка. — Может, они и не повлияют. А если Пиковая Дама не явится, будем знать почему. — И она многозначительно посмотрела на Леру. Та в ответ состроила презрительную гримасу.

Дверь скрипнула, вернулись Две-Кати с водой. Отдали наполненную банку Томе и снова угнездились на кровати у окна.

— Что там в коридоре? Никого не встретили?

— Не-а, похоже, вожатых в корпусе нет. А пацаны ещё не угомонились, — добавили Две-Кати. — Мы Герыча видели, он из одной палаты в другую шастал. Рано нам идти, в общем.

— А у нас и так есть чем заняться. — Томка выскользнула на середину палаты и присела на корточки. — Ш-ш-ш, девчата! Объясняю. Значит, так. Кладём на пол зеркало. На него ставим банку с водой. Теперь в воду нужно добавить самую чуточку духов, буквально каплю. — Она открыла ребристый флакон с «Весенними», и еле заметный аромат жасмина поплыл по палате. — Кладём на горлышко банки карту рубашкой вверх, чтобы в зеркале внизу появилось отражение пиковой дамы. Готово… Ой! — тихонько вскрикнула она и отшатнулась от банки.

— Что, что там? — загалдели в палате встревоженно.

— Ох, девочки… Кажется, пиковая дама мне улыбнулась! Я в зеркало-то заглянула, а она…

— Мамычки мои! — впечатлительная Дудкина нырнула под одеяло, оставив только маленькое окошко для обзора.

— Особо нервных просим удалиться, — усмехнулась Томка, поднимаясь. — Теперь тот, кто хочет загадать желание, должен сесть на пол рядом с банкой и медленно, не торопясь, три раза сказать: «Пиковая Дама, появись». Предупреждаю, — грозно глянула она в сторону Двух-Кать, — как только начнём вызывать, никому смеяться нельзя: Пиковая Дама обидится и защекочет до смерти!

— А у нас не так делали, — заупрямилась одна из Двух-Кать. — Мы карту пополам рвали, и нужна монета в пятнадцать копеек, и…

— Да все по-разному вызывают, — нетерпеливо перебила Дудкина. — Тома, а булавка зачем?

— Ох! Чуть не забыла, это ж самое важное! Если Пиковая Дама на призыв откликнется, по воде в банке рябь мелкая прокатится. За этим будем следить особо, прямо глаз с воды не спуская. Как только вода заволновалась, нужно не зевать и быстро-быстро воткнуть булавку в пол возле банки. — Тома открыла булавку и для проверки потыкала ею в дощатый пол. — Так, булавка втыкается легко, особенно туда, где краска облупилась. У Пиковой Дамы платье длинное, она явится, а мы ей подол булавкой пришпилим. И пока она старается освободиться, нужно успеть прошептать своё желание. А потом булавку вытащить, и она уйдёт.

— А она из-за платья не рассердится? — проявила осторожность Милочка. — Я бы рассердилась. От булавки-то, поди, дырка будет.

— Хм… Не рассердится. Нужно сказать… — Томка слегка замешкалась, но быстро нашлась: — Нужно сказать: «Пиковая Дама, спасибо и прощай!» Тогда она спокойно уйдёт, а желание скоро исполнится.

— Да уж, проще простого, — ехидно бросила Лера. — Как бы вам не запутаться во всех этих правилах.

— Ну, кто хочет попробовать? Кто смелый? — не обратив внимания на насмешку, Томка обвела палату весёлыми глазами.

— А что можно попросить? — поинтересовалась Дудкина, выбравшись из-под надёжной защиты одеяла. — Скажем, если килограмм «Мишек на Севере» загадаешь, сбудется?

— Тебе, Дудкина, вообще худеть пора, ты скоро в двери пролезать перестанешь, — съехидничали Две-Кати.

Дудкина размахнулась и бросила в них подушкой. Не долетев, та шмякнулась на пол, Две-Кати мелко захихикали.

— Не думаю, — с сомнением сказала Тома, задумчиво наблюдая, как Дудкина хмуро подбирает и отряхивает подушку. — Пиковая Дама не золотая рыбка, корыто не попросишь. Желание должно быть какое-то… Ну не знаю. Не про вещи, короче.

— У-у-у, — разочарованно протянула Милочка. — То есть деньги загадать тоже нельзя?

— Деньги — точно нельзя. Можно только то загадывать, что за деньги не достанешь, — без тени сомнения подтвердила Тома, и в этот момент даже скептически настроенной Лере сильно-сильно захотелось, чтобы Пиковая Дама, исполняющая желания, существовала на самом деле.

— Можно я попробую? — неуверенно спросила Надя Рябцева. — У меня есть такое желание, не про вещи.

— От веснушек хочешь избавиться, Рябчик? — насмешливо пискнула одна из Двух-Кать. — Правильно, а то выглядишь будто тебя гречкой обсыпали.

— Надь, не обращай внимания. Ты же знаешь, их хлебом не корми — дай прицепиться к кому-то, — подбодрила Тома подругу. — А желание никому говорить нельзя, только Пиковая Дама его должна слышать.

— Я и не обращаю, — вздёрнула нос Рябцева, и её короткие косички упрямо качнулись из стороны в сторону. Она слезла с кровати и накинула на плечи одеяло — накрахмаленный угол пододеяльника встопорщился над её головой, как островерхий белый колпак. — Давай булавку.

— Молодчина! — Тома торжественно вручила ей булавку и вернулась на свою кровать. Заскрипела панцирной сеткой, устраиваясь поудобнее. — Теперь — тишина!

Рябцева бесшумно, на цыпочках, вышла на середину, села по-турецки рядом с банкой. В палате стало так тихо, что было слышно, как за окном на ночном ветру потрескивают, раскачиваясь, высокие сосны. Банка, накрытая картой, стояла на пересечении двух полосок света — лунного, падающего из окна, и электрического, тянущегося из-под двери. Зеркало под донышком чуть подсвечивало спокойную воду, отражения пиковой дамы никому со стороны видно не было, но Рябцева наверняка его различить могла. Ну и подумаешь, это всего лишь отражение рисунка. Лера мысленно пожала плечами: выдумщице Томке, несмотря на все старания, не удалось нагнать страха — луна светила слишком ярко, да и девчонок в палате многовато. Вот если бы то же самое, но в тёмной кладовке, да в одиночку, да после полуночи — тут уж точно Пиковая Дама привиделась бы. А так… Погремушки, детский сад.

— Пиковая Дама, появись! — прошептала Надя, наклонившись к игральной карте так близко, что пластмассовые шарики на косичках коснулись края банки.

Лера, хотя и не верила ни в какие дурацкие потусторонние явления, напрягла зрение, чтобы видеть происходящее.

Надя чуточку подождала и повторила тихо, настойчиво:

— Пиковая Дама, появись!

Лера, сама себе удивляясь, затаила дыхание. Но похоже, ничего особенного с водой не происходило. Во всяком случае, Рябцева, выждав ещё десяток секунд, бесстрашно призвала Пиковую Даму в третий раз. Замерев над банкой, она держала булавку наготове. Где-то в стороне шумно сопела Дудкина. Милочка и Две-Кати вели себя тихо, Тома помалкивала тоже. Лера поёжилась. То ли в комнате похолодало, то ли она проголодалась и от этого замёрзла… Она поджала озябшие ноги, подоткнула одеяло плотнее, стараясь не раскачивать кровать и не тревожить скрипучую сетку. Может, и не ходить сегодня мальчишек мазать? Босиком по холодному полу, туда, обратно, уф… Сходить можно и завтра, а сейчас закончить побыстрее эту ерундистику, закутаться поуютнее, и — как говорит папа, когда перед сном заглядывает к Лере в комнату: «Спокойной вам ночи, приятного сна, желаю увидеть козла и осла». Леру всегда ужасно смешила эта ушастая весёлая парочка — козёл и осёл, и она засыпала улыбаясь. Сейчас улыбаться было нечему, а спать хотелось всё сильнее, глаза закрывались сами собой.

Тюк! Лера вздрогнула и открыла глаза.

В полу вертикальной чёрточкой торчала булавка, Рябцева сидела рядом, похожая на маленький сугроб. Рядом виднелся ещё один сугроб, в точности повторяющий очертания фигуры Рябцевой с наброшенным одеялом. Лере почему-то сразу вспомнилось, как математичка на уроке геометрии объясняла понятие конгруэнтности, для примера начертив на доске два одинаковых треугольника. А теперь прямо перед Лерой сидели на полу две конгруэнтные Рябцевы: одна обычная, а другая чуть голубоватая, словно облитая лунным светом.

Лера хотела посмотреть в окно на луну, но опоздала, потому что внезапно началось замедление. Воздух вокруг сгустился, стал плотным, как кисель. Теперь, чтобы повернуть голову к окну, нужно было преодолеть его кисельное сопротивление. Лера была хорошо знакома с этим ощущением. Замедление случалось в её снах, когда там происходило что-то страшное. Например, иногда ей снился пронзительный вой сирены, и нужно было бежать, бежать как можно быстрее, потому что вот-вот начнётся воздушный налёт, над головой замелькают мессеры, а за спиной бабахнет взрыв. Однажды Лера рассказала про этот сон отцу, тот выслушал серьёзно и пояснил, что это из-за военных фильмов. Лера и вправду смотрела много фильмов про войну, их часто показывали по телевизору. Но во сне она никогда не могла вспомнить это простое объяснение и каждый раз отчаянно пыталась добежать до укрытия. Чтобы хоть немного переместиться вперёд, прочь от опасности, ей приходилось руками раздвигать воздух перед собой, и эта ужасающая медлительность была страшнее, чем сама сирена или воздушный налёт.

Я всё-таки заснула, подумала Лера и потянулась правой рукой к лицу. Она знала верный способ проснуться: нужно нащупать ресницы, ухватиться за них и насильно раскрыть плотно сомкнутые веки. Иногда ей это удавалось. Мне очень, очень нужно проснуться, думала Лера, стараясь не смотреть в сторону банки, булавки и двух идентичных Рябцевых. Но краем глаза она всё равно видела, что голубоватая Рябцева встаёт, выпрямляется, стряхивает с себя одеяло, потягивается, нависает над настоящей Рябцевой, которая, не замечая этого, продолжает сидеть, сжавшись в комочек и безотрывно глядя на дурацкую банку…

Наконец Лере удалось поднести руку к лицу, и стало ясно, что трюк с ресницами не сработает: глаза и так широко раскрыты. Булавка, подумала Лера. Нужно спешить. Скорее. Скорей же! Сделав усилие, она столкнула с себя тяжёлое одеяло, и то нехотя сдвинулось в сторону, застыло громоздким белым Эльбрусом с обширной колючей проталиной в прорези пододеяльника. Лера опустила ноги с кровати, гладкая крашеная поверхность ожгла холодом. Тюбик зубной пасты выскользнул из-под ночной рубашки, плавно, сонной рыбкой, нырнул вниз, приземлился с глухим стуком на пол. Преодолевая тугое, неподатливое замедление, она поднялась с кровати, шагнула раз, другой, расталкивая вязкий воздух коленками, помогая себе руками, будто поплыла в густом меду. Стараясь не смотреть в сторону голубоватой фигуры, по-прежнему нависающей над маленькой Рябцевой, сосредоточилась на булавке, которая, подобно самодельным солнечным часам, отбрасывала на пол узкую чёткую тень. Ещё шаг, одна нога уже стоит, другая запаздывает, тормозит, зависает в воздухе, дождаться устойчивого положения, теперь присесть, вернее, не присесть, а начать приседать и одновременно повести руку в сторону блестящего штриха в полу, уже почти дотянулась, сомкнуть пальцы, сильнее, сильнее, тяни!

— Лерка! Оставь, не надо! Вот же вредина! — возмущённый возглас Томки будто ударил Леру в грудь, она покачнулась и со всего размаху шлёпнулась на пол, сжимая в руке булавку.

Недоумевающие глаза Рябцевой, насмешливые остроносые мордочки Двух-Кать, Дудкина, укоризненно качающая головой, равнодушный взгляд Левандовской. Лера напряжённо вглядывалась в сумрак, стараясь различить двойника Рябцевой, но голубоватый силуэт растаял, как и не было.

— Я не успела загадать желание, — расстроилась Надя.

— Да уж конечно, успеешь тут, — раздражённая Тамара утратила свою обычную сдержанность. — Лерыч, ты чего на булавку, как на амбразуру, кидаешься, а?

Лера молча поднялась.

— Держи свою булавку, Рябцева. Дурацкая игра, зря вы её затеяли.

Пошла к своей кровати, мельком успев заметить, как Две-Кати синхронно, вряд ли сговариваясь, покрутили пальцем у виска, кивнув в её сторону. Легла, отвернулась к стене. Потом заставила себя ещё раз повернуться к остальным:

— Спокойной ночи, малыши.

И отвернулась снова, зажав всё ещё подрагивающие от напряжения руки между коленками. Тюбик зубной пасты остался лежать на полу, постепенно теряя накопленное тепло.

30. Кайса Торп, Норвегия, где-то в горах

Каменистая тропа становится всё круче, но это никак не влияет на силу, размеренно поднимающую Олли по склону. Носилки парят в воздухе строго горизонтально, и колючие кусты можжевельника расступаются перед ними, словно по волшебству. Злое, враждебное волшебство, думаю я с отвращением. Пусть и полезное сейчас, оно в любую секунду может обернуться против. По узкой тропе мы идём один за другим, я замыкающая. Мне хотелось держаться поближе к брату, но Джефф резонно заметил, что ему будет сподручнее страховать Олли, если она оступится. Настороженно наблюдая за тем, как плавно носилки проплывают над массивными валунами, начинаю сомневаться, что это возможно. С чего бы ей оступаться в собственном доме, где она знает каждый булыжник. Можно сколько угодно отрицать очевидный факт, но без её помощи дорогу к водопаду мы вряд ли осилили бы. Так или иначе, сейчас Олли в надёжных руках, уговариваю я себя. Мысль о том, что это не руки, а лапы, мгновенно вспыхивает следом, но я прогоняю её, сжав зубы. Впрочем, нет времени скрипеть зубами, есть занятия поважнее. Роюсь в карманах, достаю мобильный и в который раз проверяю наличие связи. Сигнала так и нет. Надеюсь, он появится, когда мы отсюда выберемся. На той стороне, прямо у лаза в скале, сигнал ловился, пусть и слабенький. Если что, залезу на дерево и наберу 112 с его верхушки. Лихорадочно вспоминаю, нет ли на той стороне хотя бы небольшой прогалины, над которой мог бы зависнуть вертолёт спасателей. Кажется, мы проходили крошечную проплешину незадолго до того, как упёрлись в отвесную скалу. Этого просвета между деревьями вполне достаточно, чтобы привязать носилки с Олли к тросу, который спустят с вертолёта…

Смотрю вверх — до приметной сосны на вершине холма не больше сотни метров. Крона едва заметно колышется, воздух чист, и каждая ветка отчётливо видна, но я не питаю иллюзий. Что, если ядовитый туман по-прежнему стелется по склону вниз, в сторону водопада? Надеюсь, у меня хватит сил пройти через него. Совсем не хочется снова падать в обморок, тем более на глазах у неё. Набираю в грудь побольше воздуха и задерживаю дыхание. Засекаю время. Выдыхаю. Снова смотрю на секундомер. Неплохо, если собралась нырять в прозрачную воду, но маловато для обширной дымовой завесы. Лишняя минута здесь не поможет. Опять же не факт, что интоксикация происходит через лёгкие. Вспоминаю ощущение масляной липкости на коже, и меня передёргивает. Ничего, придётся потерпеть.

— Хей, сахарок! — окликает меня Джефф. — Поднажми-ка чутка!

За всеми этими размышлениями я немного отстала, и Джефф моментально это фиксирует. Как ему удаётся контролировать происходящее во всех направлениях? Виновато улыбаюсь и ускоряю шаг. Он улыбается в ответ и, пока я поднимаюсь к нему, рассматривает долину у меня за спиной. Я невольно оглядываюсь тоже, но ничего особенного не замечаю. Дом отсюда кажется совсем крохотным. Над трубой вьётся тоненькая струйка белого дыма: видимо, затопили печь. Разыгравшееся воображение глумливо подсовывает идиллическую картинку: накрытый к ужину стол и две маленькие фигурки, сидящие ко мне спиной. Её дети, балуясь, болтают ногами и хвостами. Почему-то я уверена, что мордочки у них чумазые и недобрые, а зубы мелкие и чёрные. Хорошо, что мне не довелось их увидеть. Даже если формально это мои племянницы. Не факт! Впрочем, не важно. Эх, Олли, что же ты, как же ты… Выбрасываю горькие раздумья из головы и в несколько широких шагов добираюсь до Джеффа. Он не упускает возможности погладить моё плечо, я на секунду прижимаюсь щекой к его руке, и мы продолжаем подъём.

Когда мы достигаем вершины и выходим на небольшую плоскую площадку, носилки лежат прямо посередине. Подбегаю, опускаюсь на колени рядом. Лицо Олли белее белого. Чего мы ждём? Нужно двигаться дальше. Или она всё же способна уставать? Как это мило с её стороны, язвительно думаю я, отказываясь признавать, что едкие мысли жалят не моего врага, а меня. Тропа, по которой мы поднимались, пересекает площадку, приближается к сосне и пропадает из виду в густой пелене цвета разбавленного молока. В животе всё сжимается, я прикусываю нижнюю губу, морщусь с досадой. Глупо бояться тумана, Кайса, ну же, возьми себя в руки. Прикидываю, с какой стороны лучше схватиться за носилки, оглядываюсь на Джеффа. Он стоит рядом и рассеянно жуёт соломинку, перекатывая её из одного угла рта в другой. Собираюсь окликнуть его, но тут носилки плавно, без малейшего рывка, поднимаются в воздух. Она снова здесь и готова помогать нам дальше. Не уверена, чувствую я разочарование или облегчение.

— Нотт, — произносит Джефф негромко её имя, глядя в пространство над носилками, — погодить минута.

Погоди минуту, мысленно поправляю я его и невольно улыбаюсь. У моего мужчины забавный акцент и полнейшее пренебрежение норвежской грамматикой. Я напрягаю слух, надеясь услышать, что́ ему отвечает лесная тварь. Безуспешно.

— Там, внизу, — он кивает головой в сторону долины, — рыжий девица хвалился, всегда может делать солнце. А ты? Нам хотеть убрать туман.

Это что ещё за новости, мгновенно раздражаюсь я. Разве я просила о помощи? Время дорого, нельзя тратить его на уговоры, я прекрасно справлюсь!

— Джефф, — начинаю я сердито, но он лишь прижимает палец к губам, будто капризного ребёнка успокаивает.

Мрачно жду его следующей реплики. Сейчас она спросит, чем помешал туман, а Джефф скажет… Не успеваю придумать, что именно, потому что непроглядный молочный кисель, в который нам предстоит нырнуть, начинает терять однородность. Плотная завеса колеблется, будто в её глубинах ворочается кто-то большой и неуклюжий. В белёсой толще появляются завихрения, стягивающие пространство к своему центру, на границах бурунов образуются прорехи, и сплошная стена, которая казалась непроходимой, распадается на отдельно повисшие лоскуты. Они дрожат в воздухе, дрейфуют к деревьям, сгущаются у стволов и медленными ручьями стекают вниз, к древесным корням, где исчезают, впитываются в почву, как дождевая вода. Через пару минут от ядовитых испарений не остаётся и следа, тропа прекрасно просматривается в обе стороны от холма.

— Вот и ладушки, — бодро говорит Джефф, словно ничего особенного не произошло.

В отличие от него, я по-настоящему изумлена и растерянно моргаю. Спохватившись, закрываю рот. Джефф с самым невинным видом подмигивает мне, но я вижу, что в его глазах искрится веселье. Ну не знаю. Наверное, не так просто удивить человека, который видит чужие сны и хвостатых оборотней.

Носилки с Олли, неизменно сохраняя горизонтальное положение, плывут по воздуху вдоль склона. Мы следуем по тропе за ними. Внимательно смотрю под ноги, стараясь не спотыкаться об острые края камней, выступающих из земли, как зубы доисторических чудищ. Мы спускаемся в довольно быстром темпе, и мне приходится потрудиться, чтобы не отстать от идущих впереди. Шум водопада, еле слышный на вершине холма, усиливается с каждым шагом, заглушая остальные лесные звуки. Бросаю взгляд на небо, потом на часы. Солнце скоро сядет, но это не слишком меня беспокоит — в сезон белых ночей в горах достаточно светло даже после заката. Однако нам сто́ит поторопиться. Чем скорее отсюда выберемся, тем лучше для Олли, да и не только для него. Каменистая тропа сменяется утоптанной гладкой дорожкой, чему несказанно рады мои усталые ноги. Миновав берёзовую рощицу, мы выходим на поляну перед водопадом. Тропинка теряется в разнотравье, но по инерции я шагаю след в след за Джеффом. Уф. Наконец-то. Теперь несколько сотен метров в тёмном сыром туннеле — и выход в настоящий, реальный мир. Где летают вертолёты, работают мобильные телефоны и нет необходимости таскать с собой рябиновую настойку Берты-чужачки. Скорей бы там оказаться, мечтаю я и с размаху впечатываюсь в спину Джеффа.

— М? — Делаю шаг в сторону, пытаясь понять, в чём дело.

— Она говорит, — Джефф поворачивается ко мне, его лицо непроницаемо, — я должен остаться.

— Что ты имеешь в виду? — растерянно спрашиваю я. Может, я расслышала неверно из-за грохота воды?

Тороплюсь к носилкам, зависшим в воздухе на высоте полутора метров. Олли по-прежнему в забытьи, его губы пересохли. Достаю пластиковую бутылку, наливаю воду в крышку, приподнимаю голову брата и пытаюсь влить хотя бы несколько капель в его рот. Полностью сосредоточившись на этой задаче, не сразу вспоминаю про свой вопрос.

— Джефф, повтори, я не поняла!

— Ей нужен залог, — бросает он коротко, но, натолкнувшись на мой вопросительный взгляд, поясняет: — Чтобы Олли, когда оклемается, обязательно вернулся. Она считает, мы станем удерживать его силой.

«Лесной твари всё равно, кто ублажает её в постели», — в памяти против воли всплывают отцовские слова. Подобно давешнему туману, они полны отравы.

— Я останусь вместо тебя, — выпаливаю быстрее, чем понимаю, что говорю. — Скажи ей!

— Не придумывай, сахарок, — недоверчиво улыбается он.

Молча жду, пока до него дойдёт, что я не шучу. Улыбка сползает с его лица.

— Послушай, — начинает он увещевательным тоном, который бесит меня до дрожи и который Джефф считает самым подходящим для общения со мной, — это не очень хорошая идея. Во-первых, мы не знаем, как долго Олли будет в отключке. Не факт, что он вообще… — Джефф осекается, неловкая пауза. — Сейчас ничего нельзя сказать наверняка, — неуклюже заканчивает он.

Пожимаю плечами, давая понять, что его «во-первых» не слишком меня впечатлило.

— Во-вторых, ты ведь даже её не видишь! Ты будешь совершенно одна в этом чёртовом лесу! А еда, а ночлег?

Отцовские интонации в голосе моего мужчины становятся всё слышнее, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не заорать в голос. Сжимаю зубы. Подожду следующего пункта в списке.

— Ну и в-третьих, самое важное, сахарок. Что я скажу твоему папане? — Джефф делает жалобное лицо, этот немудрёный трюк наверняка рассмешил бы меня при других обстоятельствах. — Мистер Торп пристрелит меня как бешеного пса, если я вернусь из леса без его любимой девчули. Уж скорее я выберу пожизненную колку дров в этом захолустье, ты ж понимаешь.

Скептически поднимаю брови. Заготовка дров не самое увлекательное из местных занятий, и Джефф отлично об этом осведомлён. Однако у нас не хватает смелости обсуждать вслух другие развлечения, входящие в программу пребывания. Жду ещё пару секунд.

— Могу я ответить? — официальным тоном уточняю я наконец.

Лицо Джеффа скучнеет. Он терпеть не может английские формулы вежливости и считает, что ими пользуются только ушлые юристы, но сейчас мне нужно, чтобы он воспринимал меня всерьёз.

— Валяй, — машет он рукой обречённо.

Носилки с Олли беззвучно парят в воздухе рядом с нами, и я стараюсь не задумываться о том, как тварь, удерживающая их на весу, относится к нашему разговору. Предпочитаю надеяться, что она не понимает ни слова.

— Ты же знаешь, — говорю я негромко, и мои слова накрывает грохотом водопада, — если что-то пойдёт не так, я не смогу тебя отсюда вытащить.

Мой мужчина хмурится — значит, он услышал. Знакомая упрямая морщинка появляется на его переносице, и я торопливо продолжаю:

— А если здесь застряну я, ты обязательно что-то придумаешь. Тебя она точно сюда пустит. Остальное неважно. Я прекрасно переношу одиночество и не горю желанием… э-э-э… — кручу рукой в воздухе, подыскивая верное слово, — заводить дружбу с местными. Просто подожду, пока Олли поправится. Еда, ночлег, — показываю на свой рюкзак, — вообще не проблема.

Джефф смотрит с сомнением, он всё ещё колеблется.

— К тому же мне одной не справиться на той стороне, — пытаюсь я дожать ситуацию. — Кто знает, как далеко придётся идти, прежде чем удастся вызвать спасателей.

В этот момент я свято верю в свои слова. По всему выходит, что оставаться нужно мне. Это неоспоримо следует из рациональных рассуждений, а вовсе не из того постыдного факта, что я бешено ревную своего мужчину. Ревную к той, для кого развеять туман не сложнее, чем пришить пуговицу.

— Джефф. Пожалуйста. Время!

— Нотт, — Джефф смотрит в пространство над носилками и переходит на свой потешный как бы норвежский. — Я доставлять помощь Олаф, сестра Олаф остался в здесь. Лады? — он чуть подаётся вперёд, вслушиваясь в её ответ.

Напряжённо жду, одновременно прикидывая, как поступить в случае отказа. Что я могу противопоставить чужой воле? Фляжка с рябиновой настойкой почти пуста. Хвалёное шведское изобретение, как и предполагал отец, оказалось бесполезным. Ещё один раунд переговоров? И что же есть у меня такого, что она примет взамен? Бросаю взгляд на Олли. Его сильные руки беспомощно вытянуты вдоль тела. Если она откажет, мне придётся принять решение, о котором я, возможно, буду жалеть до конца своих дней… Отец не простит, это точно… А мама? Я… Я не могу…

— Кайса!

Вздрагиваю и фокусирую взгляд на губах Джеффа. Время оглашения приговора.

— Она согласна.

Пронесло, мелькает у меня в голове, божечки, какое счастье! Понятия не имею, почему она согласилась на обмен, на её месте я стояла бы до последнего!

— Она проведёт меня под водопадом, дальше я сам. Один-один-два, верно? Там ведь говорят по-английски? — Джефф сосредоточен, у него готов план, и он уточняет детали.

Быстро выкладываю ему свои соображения по поводу вызова спасателей. Он внимательно слушает.

— Ясно. Не волнуйся, с Олли всё будет хорошо. Возвращайся на хутор, скоро стемнеет. Она говорит, поживёшь пока в их доме.

Сомневаюсь, что хочу жить в доме, полном невидимых хвостатых монстров. Сейчас лесная тварь в двух шагах от меня, но, как я ни щурю глаза, не могу заметить ни малейших признаков её присутствия. Однако я уверена, что ощущаю её взгляд, а точнее — её неприязнь. Время от времени по моим щекам и шее прокатывается лёгкий, почти незаметный сквозняк, от которого я вся покрываюсь гусиной кожей. Ничего. Притерплюсь. В конце концов, это ненадолго.

— И ещё одно, сахарочек. Она закрывает переход под водопадом — нельзя будет ни войти, ни выйти.

Нет сил ни возмущаться, ни возражать. Никто и не ждал, что условия сделки будут комфортными. Чувствую себя окончательно загнанной в ловушку.

— Водяные ворота будут открыты только в следующее новолуние. То есть… — Джефф пристально смотрит в мои глаза, — то есть тебе придётся продержаться здесь почти четыре недели. Уверена, что справишься?

— Без проблем, — зажмурившись, утыкаюсь лбом в его грудь. — Найду подходящую деревяшку и буду ставить засечки, по одной каждый день. Двадцать восемь засечек, не так-то и много, — бормочу я скорее для себя, чем для него.

Джефф отстраняется, чтобы увидеть моё лицо. Старательно тяну вверх уголки губ, удерживая каждый мускул на лице расслабленным. Должно быть, выгляжу при этом не слишком убедительно, и он опять спрашивает, хочу ли я остаться. Конечно же нет, кричу я беззвучно. Пожалуйста, не оставляй меня здесь одну. Обнимаю его за шею, сцепляю руки в замок. Не хочу, чтобы ты уходил… Равнодушный сквозняк, забавляясь, гуляет по моим запястьям, забирается под рукава.

— Не хотела бы — не осталась, — нарочито раздражённо бросаю я, уже не пытаясь улыбаться.

Эта попытка более удачна. Джефф больше не сомневается, он смотрит на меня почти весело, потом притягивает к себе для поцелуя. Я уворачиваюсь. Как можно целоваться в её присутствии, под её тяжёлым взглядом? Джефф настойчив, его это обстоятельство не смущает. Какого чёрта, думаю я, чувствуя его дыхание на своих губах. В конце концов, это мой мужчина. Закрываю глаза и отвечаю на поцелуй, напоминая себе замёрзшего путника, с трудом добравшегося до заснеженной стоянки, на которой кто-то развёл огромный костёр. Путник топчется у огня, время от времени поворачиваясь, чтобы погреть то одну, то другую сторону. Вот и часть меня уже согрелась и разомлела, но другая до сих пор безбожно мёрзнет. Даже сквозь жар поцелуя чувствую, как ледяные мурашки бегут по моей коже. Как заставить лесную тварь отвернуться? Наконец Джефф отрывается от моих губ, я с трудом перевожу сбившееся дыхание. Он шутливо чмокает меня в нос — не грусти, сахарок! — и выпускает из объятий. Через минуту и он, и носилки с Олли скрываются за водяной завесой. Я сбрасываю рюкзак с плеч и обессиленно опускаюсь на землю. Понятия не имею, что делать дальше.

* * *

…Открываю глаза и некоторое время лежу, не двигаясь. Прислушиваюсь к звукам снаружи. Птичий гомон, барабанная дробь дятла где-то вдалеке. Шум ветра, скрип деревьев, шелест листвы. Мирные, убаюкивающие звуки. Значит ли это, что вчерашний заход был удачным? Возможно, и нет. Но может, и да — слабенькая надежда, огонёк спички на ветру. Позволяю себе ещё несколько минут оставаться в неведении. Сквозь ресницы рассматриваю оранжевый потолок, прикасаюсь к нему подушечками пальцев. Ткань приятна на ощупь. Непромокаемый материал защищает от дождя и заодно служит цветным фильтром, генерирующим хорошее настроение. Он превращает свет, поступающий внутрь моего убежища, в тёплое оранжевое свечение. Даже если день пасмурный, утро в моей палатке всегда солнечное. Мне нравится этот оттенок оранжевого — достаточно интенсивный, чтобы быть заметным издалека, и вместе с тем не раздражает глаза. Окружённая оранжевым теплом, я представляю себя бабочкой в уютном коконе. Жаль, что я не бабочка. Жаль, что у меня нет крыльев. Я расстёгиваю молнию, откидываю противомоскитный полог и выбираюсь из своего временного дома.

Опустевшая палатка-гамак, подвешенная между двумя елями, тихонько покачивается. Проверяю верёвочные узлы на стволах и убеждаюсь, что вязала их сама. Выжженный пятачок земли, место от костра, на котором я вечером кипятила воду для чая, по-прежнему чернеет в центре крошечной поляны. Поляна тоже не изменилась. Вчера я нацепила несколько ленточек-маркеров на низкорослый кустарник вокруг неё — все маячки на месте. Вроде бы всё в порядке. Всё, кроме хутора лесной твари, которого здесь категорически быть не должно и который отчётливо просматривается на опушке леса, в котором я разбила свой лагерь. Если верить шагомеру, вчера мне понадобилось около тридцати тысяч шагов, чтобы отойти от её логова на жалкие сто метров. Прекрасно понимая, что могу заблудиться фатально и никто никогда не найдёт даже следов Кайсы Торп, я упрямо продиралась сквозь чащу, изредка проверяя, не появился ли сигнал на мобильном. Остановилась, только когда телефон, стоически продержавшийся почти три дня, полностью разрядился. Полуживая от усталости, расположилась на ночлег в непролазной, как мне показалось, чащобе. И вот теперь лесная тварь может полюбоваться на мою палатку, просто выглянув в окно. Моё секретное убежище светится, как огромный оранжевый фонарь, среди деревьев неподалёку. А ведь могу поклясться, вчера никакого хутора не было и в помине. Впрочем, как и позавчера. То есть ни одна из попыток побега не увенчалась успехом. В первый раз я подумала, что умудрилась случайно вернуться к её логову, не заметив его в сумерках. Во второй — решила, что попробую ещё раз, чисто из упрямства. Вчерашний заход был уже скорее актом отчаяния. Сегодня пришла пора признать, что всё это время меня просто водили по кругу, как ослицу на привязи.

Достаю из рюкзака свои скудные припасы и раскладываю их на траве. Пара зачерствевших лепёшек лефсе, горсть орехов, начатая шоколадка, изрядный кусок коричневатого козьего сыра. Мамин кофе кончился первым, и вчера я наполнила термос чаем из брусничных листьев. Неторопливо потягиваю горячий настой, обдумываю свои дальнейшие действия. Еда не проблема, в летнем лесу её полно, и я умею её добывать. Вода не проблема тоже: в своих героических вылазках, пусть и не приведших к желаемому результату, я наткнулась на горную речушку. Гораздо больше меня беспокоят холодные дождливые ночи, но в целом четыре недели под открытым небом в июле — не то испытание, которым меня можно было бы напугать. Прищурившись, смотрю в сторону её дома. Из трубы поднимается полупрозрачный, почти незаметный дым. Отлично просушенные дрова, автоматически замечаю я. Между прочим, заготовленные моим братом, думаю я со злостью. А почему бы, собственно, не взглянуть поближе на дом, где последние пять лет провёл Олли? Если Джефф не ошибся при переводе, то номинальное приглашение у меня есть. Невидимость лесной твари мне только на руку: чем дальше мы друг от друга будем держаться, тем лучше обеим. Допиваю чай, снимаю палатку и убираю все вещи в рюкзак. Прогуляюсь в гости.

Подойдя вплотную к изгороди, останавливаюсь. Можно сколько угодно называть этот дом и хозяйственные постройки «её логовом», но, находясь рядом, вынуждена признать: хутор выглядит вызывающе, подчёркнуто по-людски. Как если бы здесь жила обычная деревенская семья, отчего-то решившая поселиться подальше от остальных. У входа в дом разбита большая овальная клумба, разноцветью которой позавидовала бы любая хозяйка Рейнфюлдола, а уж наши кумушки знают толк в нарядных цветниках и альпийских горках. Жёлтая горная арника, лиловая шёлковая гвоздика, белые люпины и высоченные пики аконитов, увешанные фиолетовыми цветами, похожими на башмачки гномов. Буйно цветущие травы собираются в пышное яркое облако, плывущее по двору в этот пасмурный июльский день. Двор чисто выметен, на земле ни щепочки. Дрова аккуратно сложены в круговую поленницу-улей, и я узнаю фирменные приёмчики Олли. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы освоить эту старомодную кладку. Раньше она встречалась повсеместно, но сейчас с ней возятся только немногие упрямцы — такие, как мой брат. Его первые конструкции рассыпа́лись через пару дней после постройки, но в конце концов он приноровился их стабилизировать. Помню, как хвалился, что может уложить вкруговую любое количество кривых поленьев и каждое из них просушится идеально. Уж конечно, она была довольна, что заполучила в батраки такого умельца, мрачно думаю я.

Поблизости от сарая замечаю загон с низким заборчиком — наверное, здесь держат овец или коз. Загон пуст; должно быть, его обитатели нагуливают бока на летних лугах. Со стороны пастбища слышу звон коровьих колокольчиков и протяжное мычание. Десяток пёстрых кур деловито разгуливают по двору под присмотром большущего изумрудно-огненного петуха. Порыв ветра доносит до меня слабый запах свежего кофе. Ну надо же, хмыкаю я мысленно, она тоже не прочь выпить утром кофейку. Кто бы мог подумать. Осматриваю изгородь в поисках калитки и обнаруживаю её в нескольких метрах от себя. Подхожу поближе, вожусь с тугой, посеревшей от дождей щеколдой. Неловко прищемив палец, ойкаю, поднимаю глаза и вижу с другой стороны калитки маленькую рыжую девочку, которая с интересом меня разглядывает. За её спиной куры отталкивают друг друга от жука, в недобрый час решившего пересечь густонаселённый двор. Открываю рот, чтобы задать вопрос, но немного торможу с формулировкой. Рыженькая терпеливо ждёт, наклонив голову. Я закрываю рот и беспомощно улыбаюсь.

— Тётя Кайса? — звонкий детский голос перекрывает куриное кудахтанье. — Мама просила передать, что кофе готов.

31. Джефф по прозвищу Барабанщик, Токио, книжный магазин «Гинза»

— Симпатичный зверёк, а уши так и вовсе замечательные, — послышался чей-то благожелательный голос слева.

— Да, ушами он знатно шевелит, — рассеянно пробормотал я, не отрывая взгляда от мобильного. Одиночная галка напротив «Отправлено» в мессенджере сменилась двойной — значит, Отличница сообщение уже прочитала. Теперь ждём ответа. Жаль, если решит задуманное до конца довести, ну да дело хозяйское.

— Мне нравится, — мягко продолжил голос, — что он объёмный, а не плоский. И цвет удачный: хоть и яркий, но глаза не раздражает.

Я моргнул и не спеша повернулся. На месте вежливых японских подростков, раньше сидевших рядом со мной, теперь вольно устроился олдстер лет пятидесяти. Полноватый, но не толстый. Чёрные джинсы, рубашка, мятый льняной пиджак с закатанными рукавами. Дружелюбное круглое лицо, усы и короткая борода с проседью, открытая улыбка и ясные глаза за очками в проволочной оправе. Наверно, так выглядел миляга Санта-Клаус в свои зрелые годы, до того, как вышел на пенсию и обзавёлся красноносым оленем. На такого захочешь рассердиться — не получится. Во всяком случае, вежливые подростки, которых потеснил мой новый сосед, поглядывали на него без неприязни. Добродушный увалень-гайдзин пришёл поглазеть на местную мегазвезду, застеснялся и решил подсесть поближе к соотечественнику. Что ж, пусть сидят, места всем хватит.

— Цвет, говорю, удачный, — с улыбкой повторил Санта-Клаус.

— Э-э-э, — протянул я, стараясь, чтобы удивление звучало натурально, — это вы про что?

— Так про кролика же, — он взглядом указал в сторону подиума, где на краю стола примостилась моя синяя цель.

— Про какого кролика? — заупрямился я.

— Про того, который знатно шевелит ушами, — терпеливо пояснил сосед. — Кстати, на вид он вполне безобиден. Не жалко будет такого затвайсить?

Он кивнул на номокар, лежавший у меня на коленях, и я почувствовал себя персонажем шпионского детектива. Знаете, как это обычно бывает в кино: наёмный убийца разворачивает на чердаке огневую точку, берёт невинную жертву на мушку, палец на спусковом крючке, и вдруг, откуда ни возьмись, сзади вкрадчивый голос с мягким скандинавским акцентом: «Не спеши, приятель».

— А давайте-ка познакомимся, мистер, — слегка ускорил события я.

— А давайте, — с готовностью откликнулся он. — Меня Леннарт зовут. Можно просто Лелле или, на американский манер, Ленни.

— Ну здорово, Ленни.

— Здорово, Джефф, — улыбнулся он, не дожидаясь, пока я назову своё имя.

— Не сработал, значит, блюр-то, — задумчиво, как будто сам себе, проговорил я.

— Куда он денется, сработал как полагается, — утешил меня Ленни. — Но лакуна в записи показалась подозрительной. Просмотрели видео того дня, полюбовались на гостей музея, ну и… При нынешних-то технологиях распознавания лиц — ты же понимаешь.

Он с нарочито виноватым видом развёл руками, а я криво ухмыльнулся. Да уж. Действительно, наша встреча была только вопросом времени. Жаль, что макет, который Кайса смастерила, не продержался подольше. Была у меня мыслишка после поездки в Токио вернуть номокар в музей, но что уж теперь об этом вспоминать. Придётся объясняться с Санта-Клаусом, то бишь с Ленни. Одно радует: похоже, он не из полиции: вряд ли полицейские видят синих кроликов. Скорее всего, Ленни и есть тот неуловимый Охотник, на которого не удалось выйти ни Кайсе, ни Отличнице. Стало быть, в Nomokar Inc. решили обойтись своими силами. Значит, им что-то от меня нужно. Что?

Человек в шапочке, сидящий за столом на подиуме, взял в руки очередную книжку. Стопка неподписанных экземпляров потихоньку уменьшалась, стопка книг с автографом — росла. Ещё один фанат, вызванный женщиной-модератором, устремился к микрофону и принялся горячо что-то выкрикивать. Бешено жестикулируя, он чуть не снёс микрофонную стойку. Зал сочувственно гудел. Господин Ёсикава, сохраняя невозмутимость, выслушал страстную речь поклонника и произнёс короткий ответный спич. В зале одобрительно засмеялись, раскрасневшийся крикун вернулся на место. В поисках следующего оратора ведущая обвела взглядом лес вскинутых рук. Пацаны, ютившиеся рядом с Ленни, отчаянно тянули руки тоже, но им по-прежнему не везло. Разочарованно откинувшись к стене, они стали жадно рассматривать везунчика, пробиравшегося к заветному микрофону.

Пока художник расписывался на форзаце, кролик, вдоволь налюбовавшись на фанатов по эту сторону стола, переместился на другую. Там он ловко забрался на стопку глянцево поблёскивающих книг и внезапно выдал образцово-показательную чечётку, будто не на бумаге, а на танцполе наяривал. Слышал я, что живых зайцев можно выучить барабанить передними лапами, этот же лихо барабанил задними. Кроличьи лапы мелькали с космической скоростью, но верхняя часть кролика оставалась неподвижной, и длинные уши упруго реяли над его головой, как два синих восклицательных знака. С подчёркнуто невозмутимым видом, отбивая только ему слышный ритм, кролик обернулся вокруг своей оси, демонстрируя внушительный тыл. Хвостяра у него был что надо: размером с немаленький апельсин. Не думаю, что такие хвосты вообще существуют в природе, но для нарисованного зверька — в самый раз. Покончив с чечёткой, кролик попробовал сделать стойку на передних лапах, но гигантский хвост перевесил, и кролик кубарем скатился с книг. Оказавшись на столе, он уморительно потряс башкой, молодецки расправил лапой длинные усы и снова вскарабкался на стопку комиксов. Там он плюхнулся на свой пушистый зад и с довольным видом обвёл взглядом зал. Я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Вот же шустрое создание, и повадки у него совершенно мультяшные! Мышонок Микки, будь он живым, вёл бы себя точно так же.

Тем временем господин Ёсикава подписал ещё одну книгу и уже почти положил её на стопку, где красовался кролик, но притормозил, ожидая, пока тот с неё спрыгнет. Художник замешкался буквально на пару-тройку секунд, и вряд ли кто-то заметил эту заминку. Однако мне стало абсолютно ясно, что господин Ёсикава видит своего персонажа так же хорошо, как его вижу я.

В мобильном звякнуло, пришла ответная мессага от Отличницы. Ну-ка, что там… «Булочка с корицей». Уф, подумал я с облегчением. Вот и славно. Ну, длинноухий, счастлив твой японский бог, не судьба мне в тебя пальнуть. Можешь и дальше хвалиться своим роскошным хвостом. Тем более что мы с тобой в каком-то смысле даже коллеги: оба барабанщики.

Пока я умилялся кроличьим выходкам и благословлял кроличью удачу, я совсем забыл про Ленни. Искоса глянул на него — он сидел рядом с самым беззаботным видом, с интересом наблюдая за происходящим в зале. Заметив, что я наконец о нём вспомнил, он протянул руку к номокару, лежащему у меня на коленях.

— Можно взглянуть?

Я пожал плечами. Не отказывать же представителю законных владельцев.

— Хм, — посерьёзнел он, увидев счётчик номо-имиджей. — Два кадра ты всё же сделать успел. Это может быть проблемой. Расскажешь?

— А чего ж не рассказать. И это… У меня тоже кой-какие вопросы к тебе есть.

— Отлично, вот и обсудим. Видишь ли…

Он хотел что-то добавить, но тут у наших соседей кончилось терпение, и они зашикали на нас, призывая к порядку. Ленни, извиняясь, чуть поклонился и покаянно прижал левую руку к груди, а правой просигналил мне: «на выход». Я согласно кивнул, мы поднялись и, осторожно переступая через фанатские ноги-руки-рюкзаки, начали пробираться к картонным воротам. Поклонники господина Ёсикавы зыркали на нас удивлённо, но, похоже, зла не держали: что возьмёшь с невеж-гайдзинов, хорошим манерам не обученных. Впрочем, интерес к нам угас, не успев толком разгореться: на подиум заносили лотерейный барабан, и кролик вовсю приплясывал на столе перед художником, приветствуя колесо удачи. Аудитория заволновалась, зашумела, и мы покинули зал, мгновенно забытые.

В атриуме было тихо, а за огромными панорамными окнами магазина так же беззвучно кипела городская жизнь. Стемнело, и вечернее пространство замерцало тысячами огней. Рекламные щиты с бегущей строкой, неоновые надписи, мигающие светофоры — теперь снаружи было чуть ли не светлее, чем днём. Ну, может, не светлее, но уж точно — ярче. К тому же пошёл дождь, и к мельтешению огней добавились их отражения. Город за окном выглядел празднично и был похож на рождественскую ёлку. Кайса любит дождь в городе, подумал я. Впрочем, она не против дождя, где бы он ни шёл. Вряд ли мне когда-нибудь удастся эту любовь понять. Ну да каждому своё…

— До закрытия магазина ещё уйма времени, — посмотрел на часы Ленни. — Нам бы тихое местечко для разговора…

Мы огляделись и, не сговариваясь, свернули в галерею, ведущую в сторону от центрального атриума. Заглянули в несколько расположенных там книжных отделов и остановились на самом последнем, почти безлюдном. Его единственным посетителем была черноволосая девица в кургузом пиджачке и ультракороткой юбчонке. Она сидела на полу возле входа, скрестив гладкие ноги. На смуглых коленках лежала раскрытая книжка — похоже, какой-то комикс, и девица была так увлечена им, что даже не подняла головы, когда мы прошли мимо. Видно, комикс попался неплохой.

Стен в этом отделе не наблюдалось. Их заменяли стеллажи с книгами, альбомами и журналами в пёстрых обложках. Посередине стояло несколько широких скамей, под потолком чуть слышно шумел кондиционер. В глубине виднелся прилавок с кассой, продавца не было. Сразу за прилавком поблёскивала стеклянная витрина с японскими мечами. Заметив её, я удивился и подошёл поближе, чтобы рассмотреть в деталях. Может, нынче в каждой книжной лавке устраивают выставку холодного оружия? Вот уж без понятия: не имею привычки шататься по таким тоскливым местам. Как-то не сложилось у меня с чтением, унылое это занятие. Пусть яйцеголовые бумажными листочками шелестят, если уж им так охота. Я лучше в киношку завалюсь — по мне, так вполне себе годный источник знаний. Скажем, о японских мечах, а точнее, о самурайских катанах я впервые узнал из фильма «Горец».

На «Горца» меня отвёл папаня. Это был его любимый фильм, он знал его наизусть. Мне было лет десять, я снова жил у тётки в Атланте и с нетерпением ждал, когда родители вернутся из полугодового турне. Наверное, ждал слишком долго, потому что, когда они наконец приехали, я никак не мог почувствовать, что мы одна семья. Отвык от них обоих, да и, что скрывать, обида за их вечное отсутствие тоже радости не способствовала. Хотя коли угораздило родиться в семье роуди и танцовщицы, обижайся не обижайся, всем на твои обидки тьфу и растереть, денежки сами себя не заработают. В общем, горячих объятий на нашей встрече не случилось. Маменька не шибко расстроилась, она почему-то считала, что парень и должен быть таким колючим. А вот папаню это задело, и он попытался наладить со мной контакт. Для начала повёл меня в кафешку по соседству. Бургер, жареная картошка, молочный коктейль — всё в лучших традициях счастливого семейного обеда. В углу кафе пылился механический автомат для игры в пинбол. Папаня сказал, в детстве он неплохо на нём отжигал, и прямо загорелся научить меня тоже. Мы проторчали там часа два. Играли по очереди, записывая результаты в две колонки на бумажной салфетке, и подводили итог после каждого раунда. Плунжер у автомата был тугой, и, чтобы запулить шарик на поле, мне приходилось стараться изо всех сил. Помню, я так хотел выиграть, что даже не удивился, когда мне это удалось. Уж не знаю, просто повезло или папаня мне поддался, но он тоже обрадовался. Довольный, похлопал меня по плечу и сказал, что из меня выйдет толк. А потом мы отправились в кино.

В том году только-только вышел четвёртый «Горец», и в городском кинотеатре крутили все фильмы франшизы. Мы удачно подгадали время и попали на самый первый. По малолетству я мало что понял в мешанине из лошадей, полицейских машин и шотландских пейзажей. Но бои на мечах меня ошеломили. После сеанса папаня рассказал мне то, что знал о мечах сам. Мы даже попробовали фехтовать на заднем дворе тёткиного дома какими-то хворостинами. Следующую неделю только и разговоров было, что о бессмертных горцах и гордых самураях. А потом родаки снова отбыли на заработки, я остался у тётки, которая считала, что фильмы со смертоубийством — не самое подходящее зрелище для десятилетнего пацана. Возможно, она была права.

Так или иначе, моих киношных знаний вполне хватило, чтобы оценить волнистый узор на отполированном лезвии меча в витрине. Клинок был слегка выведен из чёрных лакированных ножен, и эти десять сантиметров стали блестели, словно зеркало. Рукоять покрывала шершавая кожа ската — я повидал немало этих тварей в Тае, — а поверх неё шла затейливая обмотка плоским шнуром. Заглядевшись на смертоносное лезвие, я вздрогнул, когда сзади послышался негромкий голос Ленни.

— Так на что, говоришь, ушли два номо-имиджа?

Я посмотрел на него через плечо. Мой новый знакомый сидел на скамейке и сосредоточенно рылся в нагрудном кармане пиджака.

— Да вроде пока не говорил. Но вот что мне странно, Ленни: твоя компания только радоваться должна, если кто-то лишнего злыдня уконтропупил.

— Так-то оно так, но злыдень, как ты выражаешься, злыдню рознь, — пожал плечами он и наконец выудил на свет божий пару беспроводных наушников. — Номокар — оружие не хуже самурайского меча, просто выглядит не так устрашающе. Дай катану несмышлёнышу — он дров-то ею наломает.

— Выходит я — несмышлёныш, — беззлобно уточнил я.

В ответ Ленни выдал одну из своих милых улыбочек, на которые, как я уже понял, он был большой мастер. Потом вставил наушник-бусину в правое ухо, выбрал какую-то музыку на телефоне, включил. Разговор продолжать не спешил, но смотрел тем добрым отеческим взглядом, каким старый пёс на крыльце наблюдает за попытками котёнка лакать из его миски.

Я провёл рукой по деревянной раме витрины, за которой поблёскивала катана. Нигде ни защёлки, ни выемки. Постучал по стеклу — не дребезжит, стоит как влитое, и, похоже, толстенное. Нажал посильнее — в углу витрины угрожающе замигал красный огонёк.

— Ну-ну, — пробормотал я примирительно. — Я только посмотреть.

Снова оглянулся на доброго дядюшку Санту:

— А по мне, так несмышлёныши — это те, кто боевое оружие в музее без охраны выставляет.

— Туше, — расхохотался Ленни, хлопнув себя по коленям. — Здесь ты меня уел. Я и сам ушам не поверил, когда мне рассказали. «Из музея украдена первая модель номокара», — передразнил он кого-то скрипучим голосом. — Люди, вы в своём уме? А почему он вообще там находился? Это же легенда, прототип! Причём рабочий! Его в сейф запрятать и доставать по большим праздникам.

Приятно, когда человек не спорит с очевидным, подумал я, отошёл от витрины и сел рядом со всё ещё посмеивающимся Ленни. Вот же хохотун. Интересно, у него всегда такое хорошее настроение? Олдстеры частенько ворчливы и раздражительны, а этот прямо живчик.

— Первый номо-имидж ушёл на тестирование, — объявил я.

— На чём тестировал? — деловито поинтересовался Ленни.

— На снах.

— О. Здесь мы с тобой, старина, совпадаем. Мой первый затвайс тоже был со сном. Подкроватный монстр моей племяшки. Ну а второй?

— А со вторым мы обломались чутка.

Я порылся в сумке, достал номо-имидж, который Кайса сделала в горах, и протянул его Ленни. Чёткий снимок, добросовестно зафиксировавший мирный хуторской пейзаж без единой живой души. Дом, двор, клумба, поленница, и ни малейшего намёка на то, что в момент съёмки посреди двора лежал человек на носилках, а вокруг него толпились рыжеволосые лесные девчонки.

— Хм, любопытно, — задумчиво проговорил Ленни, внимательно изучив кусочек картона. — Значит, хюльдру прототип не взял?

— Опа, — посмотрел я на него с невольным уважением. — Откуда про хюльдру знаешь?

Ленни, взглядом попросив чисто номинального разрешения: «не возражаешь?», убрал картонку в карман мятого пиджака. Я, слегка пришибленный его осведомлённостью относительно моих последних подвигов, только головой мотнул — забирай, мол.

— Видео из музея, — пожал плечами он. — Тебя в нашей базе данных не было, но одна из твоих спутниц в ней засветилась: ходила на консультацию, интересовалась, нельзя ли хвостатую нечисть изничтожить. Складываешь два и два, заглядываешь в записи компании — получаешь анкету с личными данными фрёкен Торп.

— Кайсу сюда не вмешивай, — хмуро предупредил я, хотя надежды, что он послушается, у меня не было. — Она здесь ни при чём.

— Как и другая девушка с видео, — не стал спорить Ленни. — Видимо, у тебя просто хобби такое: путешествовать с номокаром по странам и континентам. То в Норвегию, то в Японию.

— Эта штуковина мне больше не понадобится, можешь забирать. Наигрался.

— Здесь, вообще-то, ещё два номо-имиджа осталось. Так что — да, заберу-ка я его от греха подальше. Синего Кролика-то зачем караулил? Чем бедняга провинился?

— Да были за ним кой-какие прегрешения, — уклонился от разъяснений я. — Впрочем, пока мы тут лясы точили, проблема сама собой уладилась, и твоё заступничество не понадобится. Пусть ушастый синеет себе на здоровье.

Ленни вытащил из сумки жёсткий чехол, тщательно упаковал в него номокар, уложил всё это хозяйство в сумку, застегнул, похлопал по ней с удовлетворением, будто выполненный пункт из списка вычеркнул. Мы чутка помолчали. Было так тихо, что я слышал ритм композиции, которая крутилась у Ленни в наушнике.

— Кстати, про «караулить». Откуда узнал, что сегодня здесь буду? — не удержался от вопроса я.

— Просто повезло, — ухмыльнулся он. — Я собрался было семейство Торп навестить, но засёк тебя на железнодорожной платформе в Осло. Ты выходил из поезда, прибывшего из Тронхейма, — видимо, как раз от Торпов и возвращался. Сел тебе на хвост — и вуаля, мы мирно беседуем в приятном месте с видом на лучшие образцы японского оружейного искусства.

Да уж, поездочка ещё та была, будет что вспомнить на старости лет, хмыкнул про себя я. Особенно то, как бесславно она закончилась. Кайса в заложницах, Олли в полной отключке, папаня Кайсы в ярости, хотя я бы на его месте ещё и не так бесился. В госпиталь, куда доставили Олли, они с Адой чуть погодя приехали. Я, пока их ждал, перебросился парой слов с парнишкой-санитаром. Тот от прогнозов воздержался, оно и понятно: не его это компетенция. Вот только на лице у чувачка большими буквами было написано: шансов на выживание нового пациента немного. Примерно как у снежка в аду. Родителей Кайсы, кстати, в реанимацию тоже не пустили. Так что мы сели в приёмном покое рядышком, потолковать о том о сём… А когда до папани Кайсы дошло, что дочка его единственная в горах вместо брата осталась, санитару с Адой пришлось хорошенько постараться, чтобы мистеру Торпу воспрепятствовать — в законном, замечу, его стремлении — меня там же на месте и прикончить. Знатно повеселились, чего уж там…

На периферии зрения замаячила смутная тень, я повернул голову — в отдел вошла девица, которую я раньше приметил у входа. Что-то странное было в том, как неуверенно она двигалась, будто не видела толком, куда идти. Одной рукой она прижимала к груди яркую книжку, а другой ощупывала воздух справа от себя. Делая маленькие осторожные шаги, она, пошатнувшись, чуть не впилилась носом в стеллаж и немедля уцепилась за него, как за спасательный круг. Повернувшись к нам спиной, быстро пробежалась худыми пальцами по корешкам книг, словно могла определить их названия на ощупь, потом втиснула свою книжку на полку и тут же выхватила следующую взамен. Поднесла её к самому лицу, быстро пролистала, вернула обратно. Похоже, она искала себе новое чтиво, а попадалось только уже прочитанное. Я зачарованно смотрел, как она продвигается вдоль стеллажа, методично проверяя издание за изданием. Монотонные движения напоминали программу робота на конвейере и совсем не казались забавными. Я словно наблюдал за сбежавшей из коробки механической куклой. Перебрав чуть ли не все книги на полке, она вдруг резко остановилась, будто у неё кончился завод: видимо, наконец нашла что-то себе по вкусу. Сунув отобранный том под мышку, она повернулась к нам. Стёкла её внушительных, в пол-лица, очков были замазаны белилами. Поверх белого слоя кто-то схематично, тяп-ляп, намалевал широко раскрытые глаза с редкими ресницами. Правый нарисованный глаз моргнул, и я с трудом удержался, чтобы не чертыхнуться в голос. Покосившись на Ленни, я обнаружил, что он внимательно следит за происходящим, не выказывая, правда, никакого беспокойства.

— Ленни, — сказал я хрипло, — тебе не кажется странным…

— Ты ведь впервые в Японии, а, старина? — ни к селу ни к городу задал он встречный вопрос.

Девица сделала пару шагов в нашу сторону, и хотя обычно я не бегаю от большеглазых девчонок, всё-таки прикинул возможные пути отступления. Никакой охоты знакомиться с чудно́й библиофилкой у меня не было. Та, слепо таращась в пространство своими жуткими нарисованными глазами, сделала следующий шаг, наткнулась на ближайшую скамью и, похлопав для верности по деревянной поверхности, опустилась на неё. Затем расправила плиссированную юбчонку на бёдрах, пригладила воротник блузки под пиджачком и преспокойно уткнулась в свою новую книгу. Видимо, с чтением её намалёванные глаза справлялись.

— А при чём здесь мой первый раз? — решил уточнить я, на всякий случай не выпуская девицу из вида.

— Я поначалу тоже от местной нечисти шарахался. Здесь её хватает, причём самой разнообразной. В классификации сам чёрт ногу сломит, гайдзинам вроде нас с тобой до конца в ней никогда не разобраться. Учитывая мои скромные познания и невеликий опыт, я бы отнёс эту любознательную особу к типичным юрэй.

— Юрэй?

— Так здесь называются призраки вообще.

— Думаешь, она призрак?! — запас моего удивления иссяк, так что я решил просто задавать вопросы, благо Ленни не отмалчивался.

— Не имел чести быть ей представленным, но что-то такое слышал — призрак девушки, одержимой комиксами… В Японии комиксы называются мангой, ну, ты должен быть в курсе, коли на нарисованного кролика охотился.

Точно, Отличница упоминала это смешное словечко. Ленни дождался моего кивка и продолжил:

— Говорят, при жизни она обожала мангу, была настоящей «отаку» — одержимой. Зрение же у неё от рождения было слабым, и она постепенно его теряла. Ослепнув окончательно, она отправилась в книжный магазин и покончила там жизнь самоубийством — в своём любимом отделе с мангой. Должно быть, это тот самый отдел и есть.

— Допустим. Но почему я её вижу?

— Хм, — заинтересовался Ленни, — а что, обычно ты призраков не видишь?

— Как-то не горю желанием их выискивать, да и они мне на глаза не лезут. Чтобы заметить подобное, мне нужно приглядеться, поймать дрожание… А вот так, без приглашения, здрасьте-пожалуйста, я призрак самоубийцы, будем знакомы — в первый раз со мной такое.

— Добро пожаловать в клуб, — усмехнулся Ленни. — Как говорится, взял чёрта на борт — вези его до берега. Раньше ты эту свою способность подавлял, а попользовался пару раз по назначению — вот она и проявилась во всей красе. Теперь главное — не начинать клеить какую-нибудь симпатичную японочку, пока не убедишься, что её видишь не только ты.

— Ну, к этой я бы и подкатывать не стал, — кивнул я на черноволосую. — Книги до добра не доведут, я всегда это знал.

— Да ты не дрейфь, — хохотнул Ленни. — Выглядит она вполне безопасно. Пока есть комиксы, которые она не читала, вреда от неё не больше, чем от редиски в огороде.

— Спасибо, успокоил. А подробнее про юрэй расскажешь? Хотя нет, постой! Сначала про номокар. Как всё-таки он работает?

— Смотри-ка, какой любознательный. И про юрэй ему, и про принцип действия.

Ленни почему-то выглядел очень довольным. Санта-Клаус, которому малютки-эльфы доложили, что дитятко весь год вело себя примерно. Однако вразумительного ответа на свой вопрос я не получил.

— Жаль, но здесь мне тебя порадовать нечем. Для меня это тоже всегда было загадкой, — уклончиво сказал он.

— Ладно, пусть так. Но какой у него спектр действия, ты знаешь? Под кого эта бандура вообще заточена? Хюльдру она не берёт, выяснили на практике. Со снами сбоев вроде не замечено. Если судить по галерее номо-имиджей в музее, злыдней, или как их… инвизов по-вашему, запросто может прищучить. А кролика давешнего — прихлопнула бы?

— Думаю, да.

— Кайсе вы тоже говорили, что на хюльдрах сработает, — не удержался от язвительного замечания я.

— Хм, — удивился Ленни. — Вряд ли кто-то из наших стал бы утверждать подобное. Может, фрёкен Торп не вполне верно поняла? Видишь ли… до сегодняшнего дня хюльдры обретались в серой зоне. Вживую с ними никто не сталкивался, затвайсить не пытался, а стало быть, вероятность того, что хюльдры — разновидность инвизов, оставалась ненулевой. Теперь же ясно, — он похлопал рукой по карману пиджака, — что к инвизам они отношения не имеют. Как показали полевые испытания, номокар хвостатым красоткам не страшен. Ну а коли так — вычёркиваем с лёгкой душой и чистой совестью.

Вы-то вычеркнули, а мне ещё помаяться придётся, мрачно подумал я. Ничего, разберусь как-нибудь и без вашей мудрёной машинки.

— А на воображаемых кроликах вы тренировались?

— Ни один кролик не пострадал, — хохотнул Ленни. — Во всяком случае, такого ушастого симпатяги, которым обзавёлся господин Ёсикава, мне твайсить не приходилось. Таких красавцев обычно не заказывают.

Он укоризненно, как на провинившегося школьника, посмотрел на меня, но я не поддался и очи долу не потупил: у меня были причины, у Отличницы были причины, и вообще я сам отвечаю за свои поступки, нечего меня тут стыдить.

— Но у нас был один заказчик, писатель детективов. Он придумывал такие кровожадные сюжеты, что сам их до смерти боялся. И однажды к нему собственной персоной пожаловал один его персонаж, со снесённой напрочь черепушкой. Как в детской страшилке, знаешь? — Ленни вытянул руки, закрыл глаза и забубнил глухо: — «Отдай мои мозги… Отдай мои мозги…»

Я невольно покосился на черноволосую девицу, но она по-прежнему была увлечена своей драгоценной книжкой. Сейчас, когда взгляд её жутких очков был направлен вниз, на картинки, она выглядела совершенно обычно. По виду и не скажешь, что бедняги давно нет в живых.

— Детективщик помучился-помучился, — продолжил Ленни обычным голосом, — а потом кто-то посоветовал ему обратиться к нам. Мы гарантий не давали, но затвайс прошёл гладко.

— То есть полевые испытания показали, что выдуманных персонажей можно твайсить?

— В точку, — подтвердил Ленни. — «Ты убиваешь с улыбкой, я убиваю с улыбкой, я всегда бью точно в цель…»

Я глянул на него озадаченно, но он беззаботно подмигнул и показал на своё правое ухо — мол, это у меня в наушниках играет. Вот и пойми этих олдстеров, подумал я. С виду — рубаха-парень, а музычка в плейлисте та ещё. Повезло кролику, причём повезло дважды. Не отзови Отличница свой заказ, пришлось бы разбираться с Санта-Клаусом, и неизвестно, чем дело бы кончилось.

— А как насчёт злыдней? С ними машинка работает без проблем?

— Отказов не было, по крайней мере на моей памяти.

— И что, если она сработала, то злыдню — каюк? Он с картонки номо-имиджа не выберется?

— Не думаю, что дело там в картонке, — почесал бороду Ленни. — Но если тебя интересует, возвращаются ли инвизы, которых затвайсили, то нет, не возвращаются. Компания даёт стопроцентную гарантию.

— А вы не боялись, — решил я маленько сбить с него спесь, — что кто-то из злыдней…

— Инвизов, — мягко поправил он. — Учитывая, сколько разновидностей нечисти существует на белом свете, стоит придерживаться определённой терминологии.

— Ладно, пусть. Так вы не боялись, что кто-то из инвизов чисто за компанию со своим… — тут я замялся, не зная, как получше назвать человека, который находится под влиянием инвиза, — подопечным проберётся в ваш музей, послушает лекцию, увидит там номокар, и потом вы этого проныру ни в жизнь не выследите?

— Теоретически это возможно, — согласился Ленни. — Но допустим на минуту, что некий сообразительный инвиз узнал, как выглядит старинная модель номокара и что этого устройства нужно опасаться. Во-первых, он не знает, как выглядит современная модель. Во-вторых, он не знает, как выглядит Охотник, верно?

— Да уж, Охотников вы зашифровали по самое не могу.

— А ты хотел бы, чтобы все узнали о твоей способности видеть невидимое? — Ленни смотрел на меня испытующе.

Я промолчал. Вопрос был риторическим. Если не считать того случая с тёткой и ожившим садовым гномом, Кайса была первой, кому я доверился. И меня, как ни крути, чутка задело, когда она поделилась с отцом моим вроде как секретом. Хотя в конечном счёте это уже и не важно.

— А как выглядит современная модель номокара? — вернулся я к теме охотничьего оснащения.

Ленни широко улыбнулся, и мне снова почудилось, будто он чем-то доволен. Тестирует он меня, что ли?..

— Я рад, что ты проявляешь интерес к деталям. Скажи, а как насчёт работы в Nomokar Inc.? Не хочешь попробовать?

— Опаньки, — непритворно удивился я.

— А чего опаньки-то, Джефф? Что, неожиданное предложение?

Так это не тест, наконец дотумкал я. Он же в контору свою меня вербует! Нечего сказать, везёт мне на чудны́х работодателей. То злопамятная Отличница — та, правда, нанимала для сугубо частных целей. Теперь вот целая организация в лице дядюшки Санты. И работёнка-то не сказать чтобы особо пыльная. Хотя, может, я чего не знаю? С моей-то недюжинной способностью вляпываться в заварушки…

— Давай-ка набросаю пару-тройку плюсов в корзинку, чтобы решать было проще, — будто услышал мои мысли Ленни. — Скучать, штаны в офисе просиживать не придётся — это факт. Наоборот, по всему шарику будешь разъезжать, новые знакомства, люди, города. И при этом сам себе хозяин, сам продумываешь, какой заказ принять и как его выполнить. Если не лежит к нему душа — спокойно отказываешься, никто тебя неволить не станет. Главное — бессмысленным это занятие не назовёшь. Инвизы обычно на детишек зарятся, а другой возможности отделаться от них — помимо номокара — человечество пока не придумало. Ну и оплачиваться труды будут достойно. Хотя я надеюсь, — прибавил он, — что если согласишься, то не из-за денег.

Деньги лишними не бывают, хмыкнул про себя я. Аванс Отличницы потрачен, и новых финансовых вливаний с её стороны не предвидится. Так что либо спасателем на тайские пляжи возвращаться, либо какую-то другую халтуру подыскивать. Но Ленни прав, дело не только в деньгах. Я, конечно, пташка вольная, но если мой фриковатый талант может кому-то пригодиться, то отчего бы и не помочь. Ещё один веский довод за: от Стокгольма до Кайсиной деревни всяко ближе, чем из Пхукета. Очнётся Олли или нет, пожар или наводнение, но меньше чем через две недели я буду торчать у входа во владения хвостатых девчонок с букетом для своей сахарной, и пусть кто попробует мне помешать.

— А служебный номокар мне выдадут? — спросил я тоном зеваки, любопытства ради заглянувшего в армейский рекрутский пункт на Таймс-сквер.

— Сначала сдашь минимум новобранца, — голосом бравого сержанта подыграл мне Ленни. — И научишься отличать юрэй от ёкай, эльфов от брауни, а призраков от инвизов.

— Брауни? Это же шоколадная печенюшка такая, — недоверчиво покосился на него я, но Ленни только усмехнулся в ответ. — Ладно, — сказал я, и мы пожали друг другу руки.

— Ну-с, — Ленни со вкусом потянулся, как засидевшийся в кресле кот. — Здесь, конечно, премило, но пора и честь знать. Если у тебя больше нет дел в Токио, давай попробуем сегодня же улететь в Стокгольм.

— Окей, — я согласно кивнул, и мы, аккуратно обогнув скамью, на которой, замерев над красочным книжным разворотом, неподвижно сидела немного неживая любительница комиксов, покинули отдел.

В галерее было тихо. Посетителей почти не осталось и в просторном атриуме: пять минут до закрытия. Шустрые ребята в униформе сноровисто разбирали картонные ворота, сооружённые для презентации господина Ёсикавы. Из опустевшего зала, прижав книгу в яркой обложке к груди, торопливо выскочил припозднившийся фанат в синем плюшевом комбинезоне. Видимо, зачитался новыми приключениями Кролика, и вот — чуть не заночевал в книжном. После знакомства с местной обитательницей эта идея не казалась мне особенно удачной. Хотя плюшевый комбинезон, скорее всего, понятия не имел о существовании призрака книгоманки, а та, по словам Ленни, не представляла никакой опасности, может, и людям-то не показывалась, но не хотел бы я находиться рядом с ней, когда она прикончит все книжки в отделе с японскими мечами.

Эскалатор между этажами уже выключили, мы спустились по нему пешком. Прошли по первому этажу, где уборщики вовсю намывали пол, вынырнули на перекрёсток перед магазином. Я вдохнул свежий воздух с запахом дождя и снова подумал о Кайсе. Мокрый асфальт блестел, словно покрытый лаком. Пелена водяной мороси рассеивала неоновый свет вертикальных вывесок, огни светофора отражались в потёртых полосках перехода-зебры. Прохожие, вооружённые разноцветными зонтами, сновали вокруг: за пару-тройку часов, которые я провёл в магазине, людей в этом районе не стало меньше. Ещё бы, одиннадцать часов вечера для огромного города — детское время. Мы с Ленни остановились около перехода, благовоспитанно ожидая зелёного сигнала светофора. Я разглядывал толпу на другой стороне улицы, иногда встречаясь глазами с кем-то, кто с тем же ленивым любопытством посматривал на меня. Мой взгляд скользил с одного лица на другое, ни на одном не останавливаясь, пока не упёрся в столб со светофором и не переместился на пожарный гидрант. Увидев то, что стояло около гидранта, я вполголоса помянул святых угодников, потому что экзотическое «ипоски-горо-дово» начисто вылетело из моей башки. Угодники, впрочем, не сработали, и я для верности хорошенько поморгал.

Без толку: в облаке капель и отражений, за неверной стеной тонких дождевых брызг у гидранта по-прежнему упрямо торчал небольшой сложенный зонт на голенастой ноге, обутой в сандалию на деревянной подошве. Сандалию я бы ещё пережил, но зонтяра вдобавок зачем-то был одноглаз и языкат. Покачиваясь на своей единственной ноге и ни на что не опираясь, он косил по сторонам вытаращенным оком в красных прожилках. Время от времени страшилище облизывалось длинным острым языком. Эти мелькающие облизывания вконец меня доконали, и я выкинул белый флаг.

— Ленни, — поинтересовался я небрежно, — а вот эта штука у гидранта… призрак или инвиз?

— О! Симпатяга, правда? Самый настоящий ёкай, то есть, попросту говоря, монстр, а если ещё точнее — цукумогами, ожившая вещь, — мельком глянув на страшилище, весело пояснил Ленни. — Насколько знаю, он безвреден. Говорил же, тут их тьма-тьмущая! Правда, обычно они на людных перекрёстках не отираются, но, может, конкретно этот решил прогуляться на сон грядущий по центру. Ничего, старина, привыкнешь!

Ну-ну, подумал я, с трудом отводя взгляд от алого языка длиной в конкретные двадцать дюймов. Хорошо бы привыкнуть поскорее.

32. Татьяна Лаасма, Таллинн, кафе на улице Пикк Ялг

Придерживая капюшон обеими руками, она свернула с Ратушной площади в узкий переулок, ведущий на улицу Пикк. Вьюга, сухо шурша, зазмеилась следом, но в переулке было так тесно, что снежным змеям пришлось подняться выше, на уровень мансард и чердаков. Там они снова заклубились, заскользили, азартно гоняясь друг за другом. Не удержавшись на краю, они срывались с крыш, и, покрутившись в воздухе искристым облаком, рассыпались на тысячи отдельных снежинок, которые продолжали движение к земле, по пути оседая на шапках и плечах прохожих. Когда Татьяна вынырнула из переулка на небольшой пятачок перед надвратной башней, вьюга игриво швырнула ей в грудь маленький снежный смерч. Уворачиваясь от настойчивых ухаживаний ветра, Татьяна пересекла утоптанную площадку у сувенирного магазина, прошла под аркой каменных ворот и начала медленно подниматься по безлюдной Пикк Ялг. Надо было парковаться не у Вируских ворот, а у вокзала, подумала она. Но в последнее время она редко выбиралась в центр, и ей хотелось пройтись по улицам, знакомым с детства.

На первый взгляд, средневековые города похожи один на другой. Когда-то давно каждый из них обзавёлся просторной главной площадью, солидной ратушей с высокой часовой башней, толстостенными домами с красными черепичными крышами, причудливым лабиринтом узких улиц, тупиков и переходов. Но в то же время у любого из них есть и свой особенный характер, который складывается из местной погоды и непогоды, из старинных городских легенд, из рисунка оконных переплётов жилых домов, из витражей церквей; наконец, из привычек людей, которые его населяют. А ещё есть магия городских кафе, возникающая из способа, которым там варят кофе, вкуса пирожных, которые там подают, и разговоров, которые там ведутся. Потому что кафе — это не только место, где можно перекусить на скорую руку. Кафе — это уют и практичность. Если тебя на улице застиг дождь, первым делом ты оглянешься вокруг в поисках ближайшего кафе. Если нужно поболтать с кем-то в спокойном месте, ты снова придешь сюда. Здесь негромкая музыка, неспешные беседы, и — убежище от проблем, пусть и временное. Пока ты мирно пьёшь свой капучино, твои проблемы топчутся на улице. Если повезёт, не все из них тебя дождутся.

Наверняка Лийна уже у гномиков, подумала Татьяна. В их паре Лийна была той, кто никогда не опаздывает, а при встречах укоризненно смотрит сначала на часы, потом на опоздавшего. Они договорились встретиться в крошечном кафетерии, куда бегали после уроков ещё девчонками. Это был их тайный штаб, закрытая от всех территория, где вязаные гномики с шерстяными бородами, сидевшие на балках под кровлей, надёжно хранили их школьные секреты. Когда-то давно подруги решили, что не будут ходить сюда ни врозь, ни с кем-то другим. Детские обещания — штука хрупкая, но до сих пор им удавалось соблюдать свою договорённость. Сделать это было нетрудно: в городе сотни уютных кофеен, и вовсе не обязательно вести своих знакомых именно к гномикам.

Вьюга тем временем окончательно разъярилась. На смену игривым снежным змеям пришли батальоны воинственных ледяных кристаллов, которые так трогательно смотрятся на варежках и так агрессивно ведут себя на воле. Вьюга пригоршнями бросала их в покрасневшие лица прохожих, и последнюю сотню метров, которая оставалась до гномиков, Татьяна почти бежала. Скорей-скорей, добраться до самого верха, теперь направо, несколько ступенек вниз, толкнуть тяжёлую дубовую дверь. Уф-ф.

— Ох и метель!

Татьяна постучала ботинками друг о друга, стряхивая снежную крупу. Осмотрелась — так и есть, Лийна уже сидит на их привычном месте, за столиком у стены, где обычно сушатся связки зверобоя и пижмы. Этим летом к ним добавилась лаванда.

— Привет, дорогая! Что ты взяла?

Подруги расцеловались, и Татьяна мельком бросила взгляд на толстую керамическую кружку, о которую грела руки Лийна. Напиток слегка отливал сиреневым — возможно, виновата в этом была лаванда на стене.

— Какао с меренгами и кармашек с творогом, — Лийна с явным удовольствием отпила из кружки.

— И где же те меренги, сладкоежка? — засмеялась Татьяна. — Давно меня ждёшь?

— Семнадцать минут, — даже не глянув на часы, невозмутимо ответила Лийна. — Давай, присоединяйся! Правда, наших любимых пирожков с морковкой сегодня не напекли. Зато есть пипаркоок, бисквиты с ревенём и фисташковый, можешь себе представить, латте. Зелёненький такой.

— Фисташковый? Надо попробовать.

Татьяна стащила с себя пуховик, повесила на спинку стула. Потом сходила к прилавку, вернулась с большущей чашкой кофе и печеньем.

— Слушай, как зимой рано темнеет. Всего четыре часа, а уличные фонари уже зажглись. Миллион лет тебя не видела! Сплошные соцсеточки, какие-то мы с тобой стали виртуальные.

— Я бы даже сказала — воображаемые, — засмеялась Лийна. — Как там малышка Ида? По-прежнему любит мультик про маленьких пони? Смотри, я принесла ей плюшевого дракончика Спайки в пару к Искорке.

— Ида страшно обрадуется, спасибо! Ты угадала, Спайки в её коллекции пока нет. Зато есть Радуга, Эпплджек и принцесса Селестия. И хотя в последнее время она подсела на приключения свинки Пеппы, засыпает она до сих пор в обнимку с Искоркой. Та, бедняжка, уже совсем истрепалась, но новую покупать не велено. А как вы? Как Райво?

— Да что ему сделается! Яхта на приколе, так он спит и видит, когда снова выйдет в море. Мой сад под снегом, сезон заготовок давно кончился, так что я почиваю на заслуженных лаврах, бездельничаю напропалую. Изредка выбираемся с хутора в люди: на выходных были в Химосе, катались на лыжах — ты же видела фотки у меня в соцсети. Всё как обычно, — Лийна накрыла ладонью руку подруги. — Что у тебя, Таня? Почему позвала меня сюда? Это из-за Велло? Как он, продолжает чудить?

— Можно и так сказать, — нехотя проговорила Татьяна, пристально разглядывая печенье, лежащее на блюдце перед ней.

Медведь, сердце, ёлка. Фигурки были обведены по контуру сахарной глазурью. Она рассеянно меняла медведя и ёлку местами, оставляя сердце посередине. Медведь любит ёлку. Ёлка любит медведя.

— Но я теперь редко с ним вижусь. Все переговоры через адвокатов. Всё как у взрослых…

— Да уж. Помнишь, в детстве мы всё ждали, ну когда же, когда мы вырастем. Казалось, взрослая жизнь — это что-то вроде пряничного домика, где даже снег на крыше — сахарная пудра. Мы выросли, а сахарная пудра вся осыпалась, — Лийна помолчала, наблюдая за сложными отношениями медведя и ёлки. — Ох. Прости. Это всё погода. В такую метель почему-то тянет философствовать. А как у Велло с Идой?

— Немного получше. Первое время она всё помирить нас пыталась, а теперь уже поняла, что ничего не получится. Переживает, конечно. Ходит к отцу в гости. Сегодня она тоже у него. Вернее, у его родителей. У него там что-то на работе стряслось, когда я её привела.

— Велло всегда был самым деловым из нас, — Лийна заглянула в опустевшую кружку. — Пойду возьму ещё что-нибудь. Я быстро.

— Знаешь, мы с Идой недавно в Мерекюла ездили, на дачу, — сказала Татьяна, когда подруга вернулась.

— В такую холодрыгу? Зачем?

— Ох, Линчик… Не знаю, с чего и начать…

— Начинай с начала, не прогадаешь, — подбодрила подругу Лийна. — Мы никуда не торопимся. Посидим здесь подольше, как в старые добрые времена.

— Как в старые добрые времена… — Татьяна придвинула чашку с кофе. — В общем… На прошлой неделе я заметила, что Ида чем-то озабочена. Ты же знаешь, какая она бывает смешная, когда ей в голову приходит какая-нибудь завиральная, но страшно важная идея. Помнишь лечебницу для божьих коровок на Хийумаа?

— У которых было чересчур мало точек на спинках? Да уж, знатно мы тогда повеселились, из палатки их выметая, — улыбнулась Лийна. — Она у тебя большая выдумщица. Такую фантазёрку ещё поискать.

— Вот-вот. В этот раз вижу, у неё что-то новое на уме, и маленькая хитрюга раздумывает, как бы ко мне с этим подойти. Я не стала её торопить, решила подождать денёк. Если честно, боялась, что она снова заговорит о том, как бы сделать так, чтобы Велло снова с нами жил.

— Охохонюшки…

— Но дело оказалось в другом. Ходила она вокруг меня, ходила, и вот вечером, когда мы книжку с ней читать собирались, забралась ко мне на коленки — личико серьёзное-пресерьёзное — и спросила, не могу ли я помочь её подружке. Конечно, отвечаю, помогу чем смогу. А она мне: моей подружке нужно открыть дверь, а у неё никак не получается. Я удивилась, но виду не подала. Ладно, говорю, а что за дверь такая? Слово за слово, выясняется, что Ида толком не знает, ни что за дверь, ни где она находится. Но чтобы её открыть, понадобится коробка свечей, кусочек мела и домик в сосновом лесу. Всё это Ида деловито перечислила, пальчики загибая. И пока я придумывала, как бы понатуральнее среагировать, малышка Ида поинтересовалась, что такое пентаграмма. Как говорится, вопрос вместо вишенки на торте.

— О как, — округлила глаза Лийна. — Свечи, мел, пентаграмма… Это то, о чём я думаю?

— Если ты представила себе магический круг из свечей и пол, разрисованный волшебными каракулями, то это и мне в голову пришло первым.

— Интересная подружка у Иды, — протянула Лийна. — Ты с ней уже познакомилась?

— И да, и нет. Подружку зовут Феечка, и она умеет растворяться в воздухе, — Татьяна помешала остывающий кофе. Шапка молочной пены на нём уже немного просела.

— Постой… В каком смысле «растворяться»?

— В буквальном. Потому что феям это положено по статусу. Во всяком случае, Ида так считает. Мы недавно с ней читали «Алису», так вот эта конкретная фея, по словам Иды, не умеет исчезать по частям, как Чеширский кот. Она исчезает целиком, только очень медленно. Сначала бледнеет, потом становится прозрачной, потом… — Татьяна прикусила губу и замолчала.

— Боже правый, — сказала Лийна. — Выходит… Выходит, малышка Ида обзавелась воображаемой подружкой?

Татьяна молча кивнула, не отрывая взгляда от тающей молочной пены.

— И эта подружка почему-то интересуется оккультизмом. Что в голове у меня вообще не укладывается. Подожди-подожди. Предположим, Ида заигралась и придумала себе нового друга. По идее, этот друг должен знать ровно столько же, сколько знает сама Ида. Тогда откуда вдруг пентаграмма взялась? Может, на Хэллоуин вы с ней какую-нибудь историю про ведьм посмотрели, и она там магический круг разглядела?

— Да что ты, — отмахнулась Татьяна. — Ты же знаешь, какая Ида трусишка. В Хэллоуин она даже тыквенные фонари по широкой дуге обходит, а детишки в костюмах скелетов её откровенно пугают. Но ты права… В школе кто-то мог рассказать запросто. Дети любят страшилки, моя дочь скорее исключение…

Они помолчали.

— Это всё наш развод с Велло, — Татьяна аккуратно, стараясь не крошить печенье, разломила сердце на две половины. — Вот как теперь из этого выруливать?

— Ну, паниковать мы погодим. Ида — девочка умненькая, разберётся, что к чему.

— Надеюсь. Но пока как-то невесело. В Мерекюла съездить она меня всё же уговорила. Феечка якобы считает, что в квартире ничего не получится, сосен вокруг нет. Так что дача — самый подходящий вариант.

— Ох, и балуешь ты дочку. Она из тебя верёвки вьёт. И коробка свечей с вами поехала?

— Да тут не в верёвках дело, Лийна. Представь, если Ида затеяла бы эту игру без меня. Так и до пожара недалеко. Хотя… Велло тоже считает, что я чересчур потакаю малышке.

— А мнение многомудрого Велло мы пустим по большой весенней воде, пускай плывёт себе корабликом. Я думаю, ты всё правильно сделала. Так что на даче?

— Приехали, а там настоящая зимняя сказка. Всё в снегу, ёлка у дорожки так и стоит, наряженная с самого Рождества. За ключом сходили к соседям, они нас на лимонный пирог зазывали, но Ида ни в какую: мамочка, пойдём скорее к себе. Достали лопату в сарае, расчистили дорожку. Ида, умница, помогала мне, раскраснелась, щёки румяные, глаза сияют. Я даже подумала, может, Феечка просто предлог для зимнего приключения. Может, она про неё и не вспомнит… Зашли в дом, затопили печку. Поленья потрескивают, за окошком — белым-бело. Уютно, спокойно, я и говорю: молодчина, дочка, как ты хорошо придумала! Я всю неделю на работе, в выходные то постирать, то убраться, нам с тобой некогда и посекретничать. Хочешь, книжку почитаем? Или давай чай попьём, у меня в термосе есть чудесный, с шиповником. А она мне так серьёзно: мама, мы же сюда по делу приехали! Притащила в комнату сумку, достала упаковку свечей, мел… Эх, думаю. Рано я обрадовалась.

— А дальше?

— Дальше Ида усадила меня в кресло, а сама принялась мелом на полу круг чертить. Мама, ты только не волнуйся, говорит, я потом подмету и тряпочкой мел сотру, будет снова чисто. Если бы меня эта чистота волновала хоть немножко… Круг у неё получился кривобокий, похожий на огромный кабачок. Постояла над ним, покачала головой. Позвала меня помогать — якобы этот круг Феечке не нравится. Пришлось включаться в игру, рисовать окружность. Потом очередь пентаграммы настала. Ты будешь смеяться, но я на всякий случай погуглила, какой смысл в неё вкладывают оккультисты. Вычитала, что это традиционный охранный знак. А то знаешь, не хотелось какую-нибудь ненужную чертовщину в гостиной накалякать.

— Боже, что я слышу, — улыбнулась Лийна. — И от кого! Ты же никогда не была суеверной! А как же та чёрная кошка, которая у школы жила и вечно всем дорогу перебегала? Помнишь, перед выпускными мы собирались целую делегацию к её хозяевам отправить? Хотели попросить, чтобы её дома заперли, пока мы экзамены не сдадим. А ты нас отговаривала. И отговорила, кстати! И за Прийтом-трубочистом ты никогда не бегала, за пуговицу не хваталась, желание не загадывала…

— Ох, не знаю, Линчик… Чёрных кошек на улицах полно, трубочисты — обычная профессия, и пуговицы у них обычные, но чтобы пятиконечные звёзды на полу вычерчивать, нужно быть немножко чокнутой, согласись.

— Так нарисовала или нет?

— Нарисовала, — вздохнула Татьяна. — Ида свечки по кругу разложила, такие, знаешь, в жестяных формочках, на таблетки похожие. Если размышлять здраво, ничего особенного мы делать не собирались. Ну — круг со звездой, ну — свечки. Зажжём — красиво будет. Ида у печки села, коленки руками обняла, нахохлилась, как воробушек на ветке, ждёт, пока я спички достану. А мне как-то не по себе.

— Свечи по кругу — всегда романтика. Ничего страшного здесь не вижу, — хмыкнула Лийна.

— Ровно тоже самое я себе и сказала. Обошла круг, зажгла свечки. Получилось действительно красиво. Окна инеем затянуты, дневной свет еле-еле пробивается. Свечки весело горят, оранжево. И не трещат, пламя не колеблется. Велло на совесть дачу утеплил, сквозняков здесь не бывает. Я немного успокоилась. Забралась в кресло, Иду к себе позвала. Закутались мы обе в плед, сидим, на огоньки смотрим. Ну что, спрашиваю. Ты довольна, радость моя? Не знаю, отвечает шёпотом. Феечка сейчас проверит и скажет. Ох уж эта мне Феечка, думаю. И откуда ты на нашу голову взялась.

— А она при тебе с Феечкой не разговаривала?

— Слава богу, нет. Прислушивалась к чему-то, иногда кивала, но так, чтобы с невидимкой беседу вести, такого не было.

— И на том спасибо.

— Да уж. Посидели мы в обнимку ещё немножко, и тут Ида моя забеспокоилась. Смотрю, у неё глаза на мокром месте, вот-вот разревётся. Малышка, спрашиваю, что случилось? А она мне — мама, Феечка плачет. У неё не получается вернуться домой. Феечка говорит, что круг со свечами должен был сработать, но видимо, мы что-то не так сделали. А где она сейчас, Феечка твоя, спрашиваю. Она вон там сидит, посередине, отвечает мой воробушек и рукой в центр круга показывает. Ты её, мамочка, не видишь, потому что она невидимая Феечка. Хорошо, говорю, а меня Феечка видит? А если я её спрошу, она мне ответит? Конечно ответит, подтверждает Ида. Феечка ведь очень вежливая.

— Ну, дела…

— И не говори. Набралась я духу, и спрашиваю: дорогая Феечка, зачем мы всё это делаем, а сама на Иду смотрю. Ида моя сидит, как струнка напряжённая, потом кивает пустому месту напротив и мне переводит: она хочет вернуться домой. А где твой дом, спрашиваю. И тут моя малышка лицо ладошками закрывает и тоже начинает плакать. Она не знает, мамочка! Она ушла… Я так устала. Поехали скорей обратно! Ну что тут скажешь. Убрались наскоро и уехали. И вроде недолго на даче пробыли, но пока с этим спиритическим сеансом возились, машину снегом засыпало чуть ли не по ступицу. В этом году зима на диво снежная выдалась. Вернулись в город в сумерках, а Ида после этой поездки два дня температурила. Причём, подозреваю я, не от простуды, а перенервничала…

— Да-а, история, — протянула Лийна. — Не похоже на хэппи-энд.

— К сожалению, этим дело не кончилось, — слабо улыбнулась Татьяна. — Дальше — больше. После поездки на дачу Ида совсем загрустила, стала плохо спать. Иногда утром прихожу её будить, а она сидит на кровати, глаза красные. Спрашиваю, в чем дело, говорит, сон страшный приснился. Начинаю расспрашивать, она, как испуганный зверёк ко мне жмётся, но рассказывать ничего не рассказывает. Про Феечку, правда, разговора долго не было. Месяц почти прошёл. И вот на днях опять.

— Да что ж это…

— Мамочка, говорит, Феечка новый способ узнала, как домой попасть. Ох, думаю, ну что на этот раз? Оказалось — всего ничего: раздобыть какую-то сушёную травку, в полночь пойти на пустынный перекрёсток и сжечь её там. Якобы с помощью этого дыма Феечка сможет свою дурацкую дверь открыть.

— Весёленькое дело. А что за травка, Феечка тоже сказала?

— Ясенец белый.

— Ясенец? Что за… А он вообще существует? Никогда о таком не слышала!

Татьяна взяла мобильный, полистала закладки в браузере.

— Ясенец белый, латинское название Dictamnus albus, вид многолетних травянистых растений рода Ясенец семейства Рутовые. Другие названия — дикий бадьян, волкана, ясенник. В корнях и листьях содержатся алкалоиды. Если в жаркий день дотронуться до него, можно получить серьёзные химические ожоги, — зачитала она вслух. — Это из википедии. А вот ещё любопытный факт: ясенец — основной компонент фимиама для астральных путешествий.

— Боже всемогущий, это тоже из википедии?

— Нет, это я на форуме травников нашла, — Татьяна отложила в сторону телефон. — Там и подробный состав фимиама описан, и как его жечь, и что за видения могут возникнуть в клубах дыма. Но мне, честно говоря, уже не до подробностей. Откуда Ида вообще узнала про это растение? Что с ней происходит?

— Бедная моя, — Лийна погладила руку подруги.

— Ладно, траву я бы раздобыла. В конце концов, — Татьяна кивнула на стенку, на которой висели связки сушёных трав — подсунула бы пижму какую-нибудь. Откуда Иде знать, как ясенец выглядит… Но полуночный перекрёсток, Лийна! Мы ещё после магического круга не опомнились толком… В общем, я решила, самое время Велло привлекать. Рациональное мышление — это по его части. Позвонила.

— И?

— И в который раз узнала, что я тревожная и безответственная мать. Что нельзя идти на поводу у семилетнего ребёнка и наносить ему этим непоправимый вред. Что мой родительский долг — не поддерживать фантазии Иды, а чётко разграничивать воображение и реальность. Ну и прочее в том же духе. Даже не помню, кто трубку первым бросил, он или я… Хотя что тут вспоминать, Велло никогда трубку не бросает. Он её аккуратно кладёт, предупредив об этом заранее. Значит, снова я…

— Ох…

— Так или иначе, другого совета у меня на тот момент не было. Долго маялась, прикидывала так и этак… Наконец решила попробовать убедить Иду, что она Феечку сама придумала, а значит, может ей управлять. В какой-то момент мне даже показалось, что мне это удалось. Ида успокоилась, закивала. Посмотрели с ней пару серий про свинку Пеппу, и баиньки. А ночью дочка ко мне в комнату пришла, вся в слезах. Мы, говорит, с Феечкой поссорились. Она сказала, что никакой я ей не друг. Что я только притворяюсь, как и те, другие, которые были до меня. Что в этом мире вообще все лгуны. Что в её мире всегда можно точно знать, что другое существо чувствует и думает, а в нашем мире все только притворяются.

— Так и сказала «существо»?

— Угу…

— Странное слово для первоклашки. Послушай, — сказала Лийна мягко. — Может, вам пора сходить к детскому психологу? В школе есть такой наверняка. Всё это выглядит немножко… — она замялась, подыскивая верное слово.

— Пугающе, — закончила Татьяна за подругу. — Да, мы уже записались.

— Ох, подруженька. Пойдём, что ли, покурим… Боюсь только, что нас сдует ветром и унесёт на Тоомпеа.

— Ничего, мы друг за дружку подержимся.

Они поднялись, накинули пуховики, вышли за дверь. Звуки вьюги на несколько секунд ворвались в кафе, гномики на балке закачали вязаными колпаками. Скоро за заснеженным стеклом дверного окошка замерцали два алых огонька. Медведь и ёлка на блюдце жались друг к другу, разломанное сердце лежало чуть в стороне.

33. Татьяна Лаасма, Таллинн

— Бога ради, Велло! Это же и твой ребёнок!

— Нет нужды напоминать мне об этом, Таня.

— Мне приходится! Каждый раз, когда я звоню тебе, чтобы обсудить важные вещи из жизни нашей дочери, ты разговариваешь со мной будто из милости.

— Это только твоё восприятие. На самом деле я заинтересован.

— Заинтересован?

— Заинтересован.

— Ох… Ладно, забудь. У тебя есть конкретные предложения?

— Как я уже упомянул, я обсудил диагноз Иды с Моникой.

— О господи. Зачем?

— Она моя жена. Возможно, у нас тоже будут дети. Она хочет быть в курсе всех рисков.

— М-м… Похвальная предусмотрительность.

— Да, у Моники практический склад ума.

— Ты даже не представляешь, как я за неё рада.

— Твой сарказм неуместен. Если ты не против, я продолжу.

— Извини.

— Ничего. Моника считает, что диагноз может быть ошибочным. Это и моё мнение. Думаю, нам стоит проконсультироваться с другим специалистом.

— Я всё же никак не возьму в толк, с каких пор твоя новая жена стала экспертом в области психиатрической медицины?

— Она хочет помочь. Ты слишком эмоциональна и чересчур остро реагируешь.

— …

— Таня? Ты плачешь?

— …

— Послушай, если ты будешь плакать, я повешу трубку. Созвонимся, когда ты успокоишься.

— Я… Я не плачу.

— Хорошо. Тогда я продолжаю. Моника нашла одну компанию в Стокгольме. Эти люди специализируются на похожих случаях. Я договорился о консультации.

— Не понимаю. Что это за компания? Частная клиника? Это вообще медицинское учреждение?

— Нет.

— Тогда что?

— Это коммерческая организация, которая занимается проблемой воображаемых друзей.

— Попросту говоря — шарлатаны, которые наживаются на отчаявшихся родителях. У нас нет проблемы воображаемых друзей, Велло! Если ты помнишь, наша дочь совсем не хочет дружить с этой… С этой…

— Со своей воображаемой подругой.

— А, да какая разница! Называй её, как хочешь! Нужно, чтобы Феечка, кто бы она ни была, оставила Иду в покое, она её пугает!

— Я знаю. Сообщи Иде. Нас ждут в Стокгольме в четверг. Я хочу закончить с этим до начала учебного года.

34. Кайса Торп, Норвегия, где-то в горах

Стою в зарослях пожар-травы, высокие стебли почти с меня ростом. Ярко-розовые верхушки, покачиваясь, касаются моего лица, и я чувствую их нежный, едва различимый аромат. Здесь заметно теплее, чем на открытом пространстве, но не из-за гуляющего там ветра, а из-за способности пожар-травы выделять тепло при цветении. Так это растение спасается от ночных заморозков, которые начинаются в августе. Лето роняет дни, словно лесной малинник стряхивает наземь переспелые ягоды. Как у любого, кто родился и живёт на севере, у меня нет привычки торопить короткий летний сезон. Но сейчас я только рада, что дни пролетают быстро. На обрубке берёзовой ветки, заменяющем мне календарь, утром появилась пятнадцатая насечка. Осталось сделать ещё тринадцать. Я боюсь пропустить новолуние и каждую ночь мучительно вглядываюсь в неровный силуэт луны, бледнеющий в светлом сумеречном небе. Надеюсь, мои подсчёты верны, и до возвращения Джеффа осталось меньше двух недель. Сосредоточенно отщипываю от пышной грозди сразу несколько цветков и бросаю их в корзину. Моё сегодняшнее задание — доверху её наполнить. Дело продвигается неспешно, я стараюсь, чтобы в корзину не летели листья или пух уже созревших семян. Из цветков пожар-травы потом приготовят настой насыщенного розового цвета и что-то вроде сладкого желе. Снова размышляю о том, по доброй ли воле я вызвалась помогать лесной э-э-э… хюльдре. С одной стороны, невозможно оставаться в стороне, видя, как она с утра до вечера хлопочет по хозяйству. А с другой — кто знает, может, её чары действуют не только на мужчин. На хуторе сейчас горячая пора, лишняя пара рук не помешает. Опускаю очередную горсть цветков в корзину. Нет, вряд ли… Ей не нужна помощь, со своим огромным поместьем она справляется сама.

Со стороны это выглядит сущим волшебством. Чтобы управлять хозяйством такого размера, обычному человеку понадобилось бы нанять не меньше двадцати работников. Пасти коров, ухаживать за козами-овцами, работать на сыроварне, сеять-убирать злаки, молоть муку, ловить-солить рыбу, собирать в лесу ягоду. Мука из высушенных корневищ пожар-травы идёт на лепёшки, порошок из молотых соцветий таволги используется вместо ванили. Запасов должно хватить на долгую зиму и, как это ни парадоксально звучит, на обмен с людьми. Не сдержав любопытства, я уже поинтересовалась, откуда на хуторе берётся кофе. Оказалось, за ним спускаются в деревню, и выменивают там на свой сыр. У меня нет сомнений в том, что деревенские не видят ничего странного в визитах невесть откуда явившейся немногословной женщины, предлагающей товар на обмен. В её способности отводить глаза я уже убедилась. Показываться или нет, а если показываться, то в каком именно обличье, она решает сама. Удивляет другое: ведь если бы она захотела, могла бы забирать кофе прямо с витрины магазина, так же легко, как ворует наших мужчин. Очевидно, кофе требует более щепетильного к себе отношения, язвительно думаю я. Молочных же продуктов здесь в избытке. Уж не знаю, как она умудряется всё успевать, но по утрам на столе всегда есть и парное молоко, и свежесбитое масло. Ну как здесь не предложить свою помощь? Я и предложила, но подозреваю, задание моё по силам даже ребёнку и придумано скорее, чтобы чем-то меня занять, а точнее — чтобы не путалась под ногами.

Хмурюсь, недовольная собой. Две недели в плену, и вот я уже почти забыла, что нахожусь здесь не по собственной воле. Стокгольмский синдром во всей своей красе. Выполняю немудрёные поручения и испытываю благодарность к похитительнице. Может, разгадка в том, что она умеет найти подход к любому живому существу? Например, коровы слушаются её беспрекословно. Я, пытаясь сохранить хотя бы частичную автономность, по-прежнему ночую в своей оранжевой палатке и однажды на излёте ночных сумерек наблюдала, как хозяйка стада пела для своих подопечных. Туман стелился над влажной травой и, казалось, танцевал вокруг стройной фигуры в белом, заботливо окутывая её колени, а большущие животные, не шелохнувшись, зачарованно вслушивались в слова протяжной песни. Раздражённо стряхиваю зеленоватую пыльцу с одежды. Хотелось бы верить, Кайса Торп хотя бы чуточку отличается от коровы.

— Тётя Кайса, ты где? — тоненький детский голос выдёргивает меня из раздумий, как морковку из грядки.

Выглядываю из зарослей и машу рукой. Малышка Альва забралась на большой белый камень и с его высоты рассматривает бескрайнее тёмно-розовое пространство, раскинувшееся на пологом склоне. Завораживающая картина. Конечно, я видела поля цветущей пожар-травы и раньше, но местные масштабы любого поразят. На закате, когда солнце окрашивает облака в розово-малиновый оттенок, кажется, что цветы отражаются в небесах, как в лесном озере.

Общий язык с любознательной Альвой мы нашли сразу. Детская непосредственность — мощное оружие. Мама, а почему тётя Кайса носит штаны, это же неудобно! Фыркаю, вспоминая, с каким удивлением маленькая хюльдра заглядывала мне за спину. Как это нет хвоста? А куда он делся?! Бедная, бедная тётя Кайса… Посмеиваясь, обеими руками обираю ближайшую пику пожар-травы. Ещё десяток горстей, и корзина будет полна. Струйка морозного воздуха осторожной змейкой скользит по шее. Оборачиваюсь.