* * *
Давай померяемся силами, —
какие наши годы, брат,
покуда путь под Фермопилами
еще не превратился в ад.
Покуда кровь ручьями малыми
еще не вытекла из нас
в сражении неравном с галлами,
где царь Каллипп халиф на час.
И на победе леонидовой
воспитаные соловьи, —
померяемся не обидами,
а силой веры и любви.
* * *
Слова мои,
а музыка ничья?
Синицы и
весеннего ручья.
Заката не-
разменный золотой —
звени во мне,
не исчезай — постой.
* * *
Обращаюсь к берёзе,
обращаюсь к сосне, —
как поэзия прозе —
посочувствуйте мне.
Покачайте ветвями, —
не в упрёк, не в укор,
может быть только вами
я и жив до сих пор.
На прощание или
перед встречей, пока
небо не разлюбили
облака и река.
* * *
в моей песочнице
непрошенные гости
играть не хочется
и не хватает злости
но хватит мужества
терпения и слова
дрожа от ужаса
построить замок снова
* * *
Вода точила камень,
и превратила в нож,
что голыми руками
не очень-то возьмешь.
С восторгом страстотерпца
его пригрею я
за пазухой у сердца,
как сирое дитя.
* * *
Двух пташек из окна
я вижу-слышу вечно,
где поздняя — грустна,
а ранняя — беспечна.
Они друг с дружкой не
знакомы, слава Богу,
иначе бы во мне
посеяли тревогу.
А так: одна поет,
другая спит на ветке,
а я за годом год
на них смотрю из клетки.
* * *
Учиться влом, в любви облом,
курить по кругу за углом, —
и на линейке быть распятым.
И чувствовать себя битлом —
незримым пятым.
Слесарить, и качать права,
и водку запивать чернилом.
И аты-баты и ать-два
в ЗабВО метельном и унылом.
Но не подсесть на озверин
от жизни бренной или бранной,
и петь про yellow submarine
бурятке Йоке полупьяной;
и снова ощутить — незрим, —
в своей стране, как в иностранной.
Молчи, скрывайся и терпи, —
живи бездарно и безбожно,
пускай подлодкой на цепи,
но только желтой, если можно.
И в полночь получить с небес
от Джона SMS.
* * *
Мне сугробы детства — по плечо.
Холодно, тепло и горячо.
В сторону полметра — с головой.
Холодно. — Спасибо, что живой, —
говорю сегодняшнему. Не
прошлому, которое во мне.
Холодно. Что спрятал — не найду.
А оно лежало на виду.
Столько лет лежало, столько зим.
И сугробы выросли над ним.
* * *
Первое, что вспоминается мне:
цирк-шапито в позапрошлой стране,
и ярко-красное чудо
в перьях на белом коне.
Слышу оркестр или музыку сфер?
Счастье окрест Мade in ČSSR.
И на арену сквозь слезы
смотрит седой пионер.
Будто во сне пролетают века.
Скачет и не различить седока
там, где на фоне заката
перистые облака.
ОДНОКЛАССНИЦЕ
Ты, в облегающем трико,
после урока физкультуры
разводишь «химика» легко
на тройку в четверти; амуры
кружат по кабинету и
один из них — залётный, кстати,
бубнит о неземной любви
и неминуемой расплате.
* * *
А крылья мотылька,
промокшие насквозь,
нелетные пока —
повешены на гвоздь.
Бескрыло мотылек
от них невдалеке
согрелся и прилег
и спит на потолке.
* * *
самые вкусные яблоки или
тыблоки были на братской могиле
вечный огонь бесконечный мотив
млечно-медовый налив
в жизни вкуснее не пробовал этой
паданки солнцем июльским согретой
ливнем омытой как слёзами вдов
вновь вспоминаю и вновь
долго ли коротко ли как ни странно
косточек горечь и запах пропана
нету страны на меня из окна
смотрит огрызком луна
* * *
Жуки и муравьи, —
земляне и собратья,
придите же в мои
раскрытые объятья.
Нам с вами по плечу
заоблачные дали!
Топчу, топчу, топчу,
пока не растоптали.
* * *
я оборвал на полу
молчала и молчи
из детства радиолу
поющую в ночи
цифирь пришла на смену
убогости былой
и попадает в вену
невидимой иглой
молчала не винила
не проклинала свет
лишь капелька винила
скатилась на паркет
* * *
А снега ночное парение —
обычное волшебство,
но разные: угол и зрение,
и все многоточья его.
И, спавшая чутко, разбужена
и смотрит в окно, не дыша,
на неповторимое кружево
и тающее, как душа.
* * *
Воспоминания белы,
как облака над нами…
И запах досок и смолы
на старой пилораме
я вспоминаю вновь и вновь,
а не детали эти:
ужасный вопль, опилки, кровь
и палец на газете.
70-е
Хватит: о воде и вате, —
жизнь одна и смерть одна.
Слониками на серванте
пустота посрамлена.
Выстроились по ранжиру:
раз, два, три, четыре, пять…
Граду посланы и миру.
Улетать? Не улетать?
Улетели друг за другом —
гуси-лебеди мои, —
к африканским летним вьюгам,
к зимним пастбищам любви.
* * *
Недодано? Более чем, —
скорее уже — передали.
И я навсегда обречен
любить, не вдаваясь в детали,
в подробности — коих не счесть, —
не вычесть из жизни и сердца.
И некуда деться, и есть,
как бомбоубежище — детство.
БАБУШКА
И хлебные крошки
собрав со стола,
по лунной дорожке
на небо ушла.
* * *
Покуда в городской пыли
дышал, как рыба, я,
прогнулось небо до земли
под тяжестью шмеля.
И от гудения его
июльский день оглох.
И ничего. И никого.
И шмель летит, как Бог.
* * *
Когда рыдали над прыщами
и слушали «Goodbye, My Love»,
мы брать преграды обещали,
обещанного не сдержав.
Да здравствуют петля и вена,
тоска и хлебное вино,
где погибают откровенно,
уже погибшие давно.
* * *
— Не пей с Валерой, — говорил
мой друг Володя.
А сам, не зная меры пил,
в плену мелодий.
— Не пей с Володей, — говорил
мой друг Валера.
А сам в плену мелодий пил,
не зная меры.
И я не спорил с ними, но
пил с тем и с этим,
и, как закончилось вино,
сам не заметил.
И, как ушёл один, и как
второй в завязке…
А я остался в дураках
из доброй сказки:
полцарства пропил, и в живых
не числясь даже,
соображаю на троих
в ночном трельяже.
* * *
А. Ф.
За то, что пил не только квас —
спровадили его,
как Лермонтова на Кавказ
в бескрайнее ЗабВО.
Теперь, ты хоть залейся — пей
во сне и наяву:
вино тоски, абсент степей
и неба синеву.
* * *
Небо было, — хоть убей —
голубее, и
мы гоняли голубей,
а теперь чаи.
Зеленей была трава,
слёзы солоней…
Жизнь права и смерть права,
растворившись в ней.
* * *
Твоё в горошек платье,
мой клёш под пятьдесят,
как новые — в палате
мер и весов висят.
А мы с тобою — пепел
и нас развеял сын.
Конечно: мене, текел,
но вряд ли — упарсин.
* * *
М.- А. М.
Покуда жил, пока
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.