17 апреля. Дорога на Авиньон.
На многие мили вдоль дорог расцвели алыми и черными цветами герцогские штандарты, а на деревьях гроздьями свисали повешенные. Великий герцог Михаил не знал ни пощады, ни снисхождения к побежденным. Его путь отмечали обескровленные города и сожженные деревни, могильщики не успевали хоронить умерщвленных и повсюду, на разоренных разграбленных землях, царил голод. Не проходило и дня, чтоб на очередной осине не появлялся десяток повешенных мародеров или дезертиров. Герцог не жаловал трусов и наказание у него было только одно — смерть.
Воронье теперь следовало за армией герцога всюду. Солдаты больше не задирали голов, рассматривая огромные стаи жадных черных птиц, не подбирали опавшие перья, чтоб украсить ими свои шляпы. Угрюмо шли они по путевому тракту, едва переставляя натруженные ноги, поправляли свои мешки, да перевязи с мечами и копьями.
Легкий конный отряд обогнал плетущуюся пехоту. Черные плащи вились за их спинами — личная гвардия герцога. Холеные сытые кони, новая сбруя и превосходные доспехи, им с завистью глядели во след, украдкой выглядывая из-под широкополых шляп, опасаясь прельстить обнаглевшее воронье блеском собственных глаз.
Проскакав примерно с четверть мили всадники, остановились у разрушенной часовни. Крыша ее сгорела и обвалилась, почерневшие от копоти стены молчаливо взывали о помощи к небесам. Слепой провал в неф был словно беззубый рот нищего молящего о куске хлеба. На ступенях часовни лежали мертвые солдаты в посеребренных кирасах. Вездесущие вороны уже выклевали им глаза и теперь растаскивали мясо из еще неостывших ран.
— Как скоро, однако! — произнес высокий всадник, обращаясь к своим спутникам. Из дворянского ополчения вышла плохая армия, передовые отряды герцога разбили ее за считанные часы и теперь жалкие остатки разобщенных дворян рассеялись по всей округе на подступах к столице. — Кто это, по-вашему? Ниссель?
— Монсеньор, взгляните, — воскликнул молодой всадник спешиваясь. Ввиду своего возраста он мог быть оруженосцем какого-нибудь вельможи. — На их доспехах клейма королевской оружейной.
— Семь кирасиров слишком мало для эскорта и слишком много для адъютанта. — Произнес еще один всадник, придерживая норовистого скакуна, которому явно не нравился запах дыма и крови.
Великий герцог Михаил, а это был именно он, спешился, приблизившись к погибшим, окинул их рассеянным взором. Он рассматривал павших без сожаления или жалости, небрежный незначительный интерес — не более того.
— Это может оказаться любопытным. Поищем кого можно расспросить, может быть найдутся еще живые свидетели? — сказав это герцог двинулся вдоль невысокой стены, присматриваясь к распростертым телам, но все они были мертвы.
Чуть поодаль от часовни было крохотное церковное кладбище. Здоровенный детина в монашеской рясе с перебинтованной головой орудовал заступом, копая неглубокую могилу. По всему было видно — эта работа ему не впервой — рядом высились три свеженасыпанные могилы.
— Милейший, вы вздумали похоронить их всех? — обратился к монаху герцог.
Тот медленно выпрямился, прервав свой труд, долго смотрел в лицо спросившему, прежде чем степенно и с достоинством произнес:
— Да, сударь, всех.
Гвардия герцога окружила их плотным кольцом, топча окованными железом сапогами могильные цветы и старые надгробья.
— Это кладбище разрастется в семеро, прежде чем он закончит, монсеньор, — подобострастно произнес оруженосец герцога.
— Если к тому времени как он закончит, на этой земле останется хоть кто-то способный ухаживать за могилами. — поджал бесцветные губы герцог. Робкие смешки раздались в ответ на эту шутку, но сам герцог не улыбнулся. Он не смеялся вовсе, но подчас обладал удивительным чутьем на вещи, которые выглядели бы смешными, не будь они столь ужасны. Например, ряды отрубленных голов, насаженных на пики, чьи рты открылись в посмертных конвульсиях герцог назвал молчаливым хором. Еще он добавил, что только теперь казненные поют дифирамбы победителю должным образом. И это действительно смахивало на хор, впрочем, в городе все равно не осталось живых, чтоб оценить герцогские остроты.
Великий герцог навис над мертвым, изучая его черты.
— Оссён, мне кажется, или это старик Бешо? Тот самый, из роты королевских гвардейцев, что поклялся провезти меня в цепях и стальной клетке по улицам Авиньона? Его счастье, умер прежде, чем попался мне на глаза.
— Велите повесить его, монсеньор? — вопросительно посмотрел на своего хозяина Оссён.
— Нет. Зачем лишать его могилы? — Герцог сорвал с шеи покойника золоченое распятие. — Он верно служил свое стране, жаль, его время ушло прежде, чем закончилась жизнь. Пожалуй, я сохраню это как напоминание о своевременности всего происходящего. Запомни, Ниссель, всему свое время. Это дельный совет, прими его и тогда, быть может, не окажешься в неловком положении.
Герцог на мгновение прикрыл глаза, а затем произнес жестким привычным тоном:
— Обыщите тела и едем. У нас мало времени.
Его гвардия повиновалась беспрекословно, разойдясь по округе они искали мертвых и добивали еще живых. У самой могилы осталось лишь трое: монах, герцог Михаил и его оруженосец Ниссель.
Монах бережно поднял тело Бешо и опустил в могилу так осторожно, словно боялся неловким движением повредить мертвому. Он поднялся, прошептал беззвучную молитву, нагнувшись набрал полную горсть земли и бросил ее на грудь Бешо. К удивлению Нисселя, герцог поступил так же. На отрешенном, бесстрастном лице герцога не возникло ни единой эмоции, когда монах принялся закапывать могилу. Герцог прижал перчатку к губам, вдохнув запах прелой раскопанной земли.
— Что еще способно напомнить нам, что мы живы, как не запах свежей могилы? Этот привкус, железа и глины, пролитой крови, что еще не ушла в землю, пороха и опалой листвы…
— Монсеньор, — жалобно протянул Ниссель. Ему было страшно от вида земли сыплющейся на лицо покойника и совершенно не по себе от слов герцога. Он был еще слишком юн и его сердце не ожесточила война, как бы он этого не скрывал.
— Иногда это очень полезно, видеть, как хоронят твоих врагов, Ниссель. Однажды, это спасло мне жизнь. Но это долгая история. Идем, может быть я расскажу ее по дороге.
*
Великий герцог не носил никаких украшений — глухой черный камзол с высоким воротником не имел ни единой серебряной или золотой нитки. Все приближенные герцога вторили его вкусу, предпочитая неброские однотонные ткани без вышивки и кружев. Казалось, отвращение к роскоши овладело всеми, походный лагерь имел только самое необходимое, что было само по себе необычно. Герцог был весьма состоятелен, его обширные владения простирались от пролива Бурь до берегов Рюны, и потому, искушенный всяческими соблазнами, какие только может достичь человек его положения, герцог Михаил предпочитал удобство прежде напускного величия и золотого блеска.
Его войско все пополнялось новобранцами, стекавшимися отовсюду. Авантюристы, наемники и бандиты, бедолаги, лишенные крова, пахари и дровосеки — все они принимались под его знамена, но только лишь затем, чтоб в ближайшем бою стать в авангарде и погибнуть в адской рубке. Это приносило свои плоды — герцог всегда сохранял свои основные отряды свежими, а когда противник был утомлен сражением, когда пот и кровь застили взгляды, а уставшие руки не в силах сжимать копья — вот тогда вступали в бой основные резервы. И вид одинаковых, закованных в броню латников, обращал в бегство самых стойких бойцов. Подразделения поддавшиеся паники преследовала конница, а тех, кто все же держал позиции расстреливали арбалетчики.
Еще герцог не брал пленных. Вопреки старинным рыцарским традициям он не требовал выкупа с заложников, и не пытался с их помощью начать на переговоры. Он предпочитал только сражения.
Поначалу в его военный талант никто не верил и угрозы в его действиях не видел. Если двое соседей выясняют свои территориальные споры путем оружия, так тому и быть, считали при королевском дворе. Война — это всегда расходы, так что пусть воюют, королю это на руку, он все равно взыщет налоги с ленных земель.
Герцог начал военную компанию летом, к осени его владения увеличились в три раза. Зима неподходящее время для выступлений, дороги становятся непроходимыми, а сохранить армию без потерь во время зимнего марша и вовсе представляется затратным делом. Однако, вопреки всем ожиданиям, герцог продолжил воевать. В королевский дворец одна за одной слетались тревожные новости: Герцог взял Ренн, Памьен и Клермо, Ла-Мьен сдался после непродолжительной осады. К весне стало ясно, что интересы герцога простираются дальше территориальных приращений, он желает получить много больше.
Регулярная армия выступила навстречу Великому герцогу, затем наступила тишина и спустя неделю в Авиньоне поняли, что ждать хороших вестей не стоит. Наскоро собранное дворянское ополчение выдвинулось, чтоб перехватить наступление у бродов Ло, но их неорганизованный марш был разбит. За крайнюю жестокость войско герцога окрестили Армией Смерти, а его самого называли не иначе как Слугой Сатаны, Рукой Погибели и Черным призраком, за неизменную манеру всегда одеваться в черное.
18 апреля. Авиньон. Королевский дворец.
Заседание королевского совета длилось уже шесть часов. За это время была представлена полная история недавних боевых действий, рассмотрена тактика герцога и даже стратегию королевских войск успели обсудить на совете. Однако ни у короля, ни у его генералов и военных министров все еще не было дельного плана, как остановить Великого герцога. Последний вопрос, разделивший совет на две непримиримые стороны вызвал особенно жаркие споры. Король не вмешивался, наблюдая со стороны, ожидая, к какому мнению придут его вельможи и советники. Он выглядел рассеянным, перелистывая древний манускрипт, казалось, даже не слушал, о чем разговаривали заседающие.