Бесплатный фрагмент - Не бойся тишины

Роман
Основан на реальных событиях

Человек — все равно, что кирпич, обжигаясь, он становится твердым.

Джордж Бернард Шоу

Карта первая — семерка червей

Стоял приятный августовский вечер. Солнце клонилось к закату, раскрашивая листву деревьев нежными золотисто-красными оттенками. Яков Михайлович поправил на плече потертый ремень двустволки, пригладил кожаный ягдташ, глубоко, с удовольствием вдохнул аромат травы и свистнул собаку, которая убежала вперед. Рыжий английский кокер-спаниель показался из-за деревьев, подпрыгивая и весело взмахивая ушами, подбежал к хозяину, ткнулся носом в его высокие болотные сапоги. Яков присел на корточки и ласково потрепал собаку по голове.

— Сегодня, Санду, нам должно повезти. Смотри, какой вечер! — ласково и очень тихо проговорил Яков. — Утка полетит на озеро, искать место для ночевки, и мы будем там. Впрочем, ты сам все знаешь. Придется тебе потрудиться.

Спаниель крутился вокруг хозяина и лизал его руку.

— Ну, все, все, за дело, — охотник поднялся, поправил ружье и зашагал в сторону зарослей.

Яков Михайлович Булацели был местным помещиком. Имел небольшое хозяйство, добротный дом и пару гектаров земли. Странный был год — 1917. В России надвигалась революция, и здесь в Молдавии, вернее, в Бессарабской губернии, тоже начинались волнения. Яков Михайлович внимательно следил за происходящим, опасаясь за свое имущество, которое досталось ему по наследству от отца и было им старательно преумножено.

Большой каменный двухэтажный дом с красивой верандой и кованым крыльцом, виноградники, конюшня на 5 лошадей, небольшой огород для собственных нужд, корова да пара поросят, не считая кур и гусей. За всей этой живностью смотрели конюх Тамаш, сухопарый, с большими залысинами, молчаливый шестидесятилетний мужчина и жена его — миловидная белокурая полячка Агнешка лет пятидесяти с небольшим. Жили они в небольшой пристройке, исправно вели хозяйство и заботились о своем хозяине.

Яков Михайлович, сколько себя помнил, а помнил он уже тридцать пять годков, привык, что такой уклад был всегда. Тамаш и Агнешка жили в доме с его рождения. После того, как умерла его мать от непонятной хвори, и скончался отец, как говорили в деревне, «от тоски», остался семнадцатилетний Яков один-одинешенек. Ни близких, ни дальних родственников не наблюдалось. С двадцати лет Яков стал задумываться о женитьбе. В его поместье частенько приезжали завидные невесты, богатые и просто красивые. Но ни на кого глаз не смотрел. Чего-то не хватало Якову. Вскоре визиты прекратились, ввиду отсутствия надежды на результат. Молодой барин махнул рукой на поиски, благо его быт был приятно организован и полностью налажен, увлекся чтением и охотой.

В доме была большая библиотека, собранная матерью Якова. Мальчишкой он всячески отлынивал от «скучного перелистывания», а после ухода мамы сначала в дань памяти стал читать, потом пристрастился и даже стал выписывать книжки из Кишинева.

Охотиться, хорошо стрелять и правильно выслеживать дичь его научил отец. Яков очень гордился этим своим умением и частенько ходил в ближайший лес. За много лет он изучил окрестности и, кроме охоты, теперь ездил на конные прогулки.

Вообще Яков был добродушным и мягким человеком. В деревне к нему неплохо относились, потому, что он не зазнавался и много делал хорошего. Отремонтировал старинный храм, построил небольшой домик и организовал там школу, всегда достойно платил работягам, которых нанимал для уборки винограда. Часть урожая шла на продажу, часть на изготовление вина.

У отца Якова была маленькая винокурня, как он выражался «для собственного удовольствия». В специальном отдельном помещении были устроены стеллажи для хранения бутылок. Иногда отец Якова сюда заглядывал, подолгу рассматривал свое «богатство», выбирал емкость с темной жидкостью, откупоривал и придирчиво нюхал. Если запах не нравился, продукт моментально выливался в саду с бранными приговорками. Если аромат его устраивал, он довольно улыбался и нес бутылку в дом. Хозяин наливал бордовый напиток в широкие бокалы, прикрыв глаза, отхлебывал и предлагал попробовать жене. За обедом или вечером на веранде они сидели, попивая молодое или крепленое вино, и подолгу обсуждали насущные дела.

Яков не разделял увлечение отца, поэтому после смерти родителей весь виноград продавал скупщикам. Со временем у него появился один постоянный покупатель, который забирал урожай полностью. Это было очень удобно. Яков переложил весь процесс на Тамаша и интересовался только «почем продали». Любимыми занятиями молодого барина были прогулки, охота и чтение. Еще пару-тройку раз в месяц Яков ездил в ближайший город в публичный дом, «для поддержания мужского здоровья», хмыкал он в усы.

Внешность у него была самая обычная, слегка рыжеватые густые подстриженные на модный манер волосы, аккуратная борода и усики, светло-голубые глаза с мягким отрешенным взглядом. В последние годы Яков поднабрал в весе и приобрел небольшое брюшко. В целом, он был собой полностью доволен. Только вот волнения и мятежи не давали ему покоя. Яков Михайлович надеялся, что если «будет заваруха», то односельчане вспомнят его былые заслуги и не тронут.

Яков пробирался сквозь рощу, стараясь не шуметь, медленно задирая ноги из-за густой высокой травы, раздвигая колючий кустарник. Он был в светлом холщовом балахоне, специально сшитым для него Агнешкой, поверх которого был надет короткий приталенный кафтан из сукна песочного цвета на пуговицах. Широкие коричневые твидовые штаны, подпоясанные кожаным ремешком, давали возможность приятной свободы движений. Каждая штанина была прихвачена шнурком над голенищем болотных сапог, чтобы не попадала грязь. Дополняли костюм светло-желтые кожаные перчатки и элегантная светло-коричневая бархатная шапочка. Яков никак не хотел надевать вязаный охотничий башлык отца, считая его «грубым и некрасивым».

Собака настороженно шла рядом, иногда поднимая морду и глядя на охотника. С невысокой пожелтевшей елочки вспорхнула маленькая птичка. Санду замер и принюхался. Со стороны озера слегка потянуло дымком. Охотник остановился и прислушался. Негромкий девичий голос выводил витиеватую мелодию с непонятными словами. Яков застыл на месте и подал знак, чтобы пес не двигался. Собака замерла рядом с хозяином. Из чащи показалась хрупкая фигурка девушки лет шестнадцати-семнадцати. Она несла охапку хвороста, обхватив двумя руками и напевала: «Ай да шатрица рогожитко, андэ шатрицачай бидытко…».

Девочка увидела охотника, замолчала и остановилась. Она была чудо как хороша. Черные густые волосы, заплетенные в две толстые косы, спускались ниже пояса. Голова повязана ярко-красным платком, сложенным в неширокую полоску, с множеством маленьких блестящих монеток и бусинок. Лицо ее было слегка смуглым. Большие, обрамленные длинными ресницами темные, невероятной глубины глаза, источали удивительное спокойствие, взгляд притягивал и завораживал. Высокий открытый лоб, аккуратный носик и по-детски припухлые губы создавали контраст с этими выразительными взрослыми глазами. Она была одета в пестрое платье с широкими рукавами, стянутыми несколькими тонкими веревками от плеча до локтя и потом обнажавшими загорелые руки. Длинная юбка с несколькими нашитыми оборками, поистрепалась и кое-где порвалась в самом низу. Было видно, что девушка босая. В руках она держала охапку хвороста.

Охотник стоял, завороженный красотой незнакомки. Она, ничуть не смутившись, спокойно рассматривала охотника и собаку, которая смирно сидела около хозяина.

— Здравствуй, красавица, — наконец вымолвил Яков, утопая во взгляде черных глаз цыганки.

— Здравствуй, барин, — спокойно ответила девушка, слегка улыбнувшись.

— Как тебя зовут?

— Рада.

— А меня Яков, — мужчина невольно распрямил плечи, — Яков Михалыч, — поправился он.

По губам девушки промелькнула чуть заметная ухмылка.

— Здравствуй, Яков Михайлович, — проговорила Рада и, слегка насмешливо, стала рассматривать мужчину.

Яков растерялся и не знал, как продолжить беседу.

— Ты чья? — наконец выдавил он.

— Кому своя, кому чужая, — улыбнулась цыганка.

— Сколько ж тебе лет?

— Я не считаю.

— Да откуда же ты взялась-то? — улыбнулся Яков.

— А вон дымок вьется, видишь? — цыганка мотнула головой в сторону озера.

— Да, да, — Яков посмотрел, куда указала Рада, — там разве кто-то живет?

— Барин, — цыганка усмехнулась, — а ты не знаешь?

Яков замотал головой.

— Это наш табор, кочевые мы, цыгане, — пояснила Рада.

— Цыгане… — эхом повторил охотник.

— Да, а что? Не нравится? — цыганка гордо вскинула прелестную головку.

— Нет, я ничего такого не сказал, — быстро проговорил Яков. — Не знал просто, что в наших краях цыгане есть. Сколько здесь живу, никогда не видел.

Рада засмеялась.

— То есть, то нет! Такой мы народ. Ходим по свету. Никого не обижаем, песни поем…

— И лошадок уводите? — усмехнулся Яков.

— Нет, — цыганка поджала губы.

— Соплеменники твои приворовывают, поди? — продолжал ее дразнить Яков.

— С чего ты взял? — нахмурившись, резко кинула Рада.

— Молва такая… — примирительно улыбнулся Яков.

— Вранье, — фыркнула цыганка. — Да и потом, если вот у такого барина, как ты, пятнадцать кур, и мы одну возьмем, тебе что, жалко будет?

— Для такой, как ты — не жалко, — Яков коротко засмеялся и с улыбкой продолжил, — я слышал такую легенду, что, когда Иисуса Христа распинали на Голгофе, неподалеку от него случайно оказался цыган. Он стащил гвоздь, и поэтому исполнителям приговора Синедриона ноги Спасителя пришлось прибивать одним гвоздем. За это распятый Господь якобы сказал цыгану: «Ну, ладно, воруй». С тех пор цыгане тащат все, что попадается.

— Мне даром не надо, я умею судьбу предсказывать, на картах гадать, могу петь и танцевать, — горделиво сказала цыганка.

— Да, песни у вас — заслушаешься, — подхватил Яков.

— Это потому, что мы вольные птицы, поем от сердца!

— Да, птицы вольные, с этим не поспоришь, — грустно промолвил барин.

— Что опечалился? Ты же богатый, можешь странствовать, где хочешь…

— Не могу, — вздохнул Яков, — да и не хочу. Мне нравится моя жизнь.

— Тогда смотри веселей! — задорно качнула головой цыганка, положила хворост на землю и пропела куплет шутливой песни. Она плавно разводила руки, щелкая пальцами, встряхивала головой, откидываясь назад, кокетливо подергивала плечиком и покачивала бедрами. Закончив петь, Рада изобразила глубокий поклон, выпрямилась и кинула лукавый взгляд на восторженного зрителя. Яков похлопал, склонил голову и негромко произнес «благодарю».

— А ты барин, что здесь делаешь? Охотишься? — спросила Рада, присела и стала собирать рассыпанные тонкие сухие ветки, исподлобья поглядывая на Якова.

— Да. На уток.

— Какая собака у тебя, барин, странная, никогда таких не видела, — Рада ласково посмотрела на спаниеля и поднялась, придерживая хворост.

Пес завилял хвостом, но не двинулся с места.

— Приученный? Смотри-ка, сидит и не шелохнется, тока хвост ходуном! — удивлено произнесла цыганка.

— Это охотничья собака, специальная порода, кокер-спаниель называется, — пояснил Яков.

— Как звать?

— Санду.

Рада позвала собаку. Но пес остался на месте.

— Ты смотри, не идет ко мне! — удивилась она. — Обычно все собаки мои!

— Санду так приучен, я с ним долго занимался, чтобы он вот так сидел и ни к кому не шел, — с гордостью сообщил Яков.

— Надо же! — цыганка покачала головой.

Яков наклонился и потрепал пса.

— Ох, барин, заболталась я тут с тобой, — проронила Рада и поудобнее перехватила стопку сухих веток. — Идти мне надо, — она слегка тряхнула хворостом и задумчиво посмотрела на барина, — ждут меня.

— Да, да, конечно, конечно, — пробормотал Яков.

Цыганка развернулась и медленно пошла в сторону озера.

— Подожди, красавица! — Яков сделал шаг за цыганкой.

Она обернулась и посмотрела на него своими черными, как беззвездная ночь, бархатными глазами.

— Можно еще тебя увидеть? — растерялся Яков, утопая в бездонном взгляде темных глаз.

Рада молча улыбнулась и пошла прочь. Яков стоял и смотрел ей вслед, пока тонкая фигурка совсем не исчезла за деревьями. Он помотал головой, словно отгоняя наваждение, и пошел к намеченному месту охоты. Пес подскочил, завилял хвостом и побежал рядом с хозяином.

Солнце совсем скрылось, медленно опускались сумерки. Воздух стал густым и прохладным. Громко квакали лягушки. С тонким неприятным звуком подлетали комары, норовили присесть на незащищенное лицо и затянуть в свой хоботок теплой крови пришельца.

Яков стоял в высоких кустах на краю озера, у небольшой заболоченной заводи, и пристально смотрел в небо. Он пытался сосредоточиться на охоте, но видел перед собой только черные глаза цыганки. Яков будто медленно погружался в этот спокойный глубокий взгляд, забывая о том, зачем он здесь, как он сюда попал и кто он вообще такой. Тихо перешептывались камыши. Тонко пищали комары. Над водой появился едва заметный туман. Яков напряженно всматривался в опускавшиеся сумерки. Он старался отогнать наваждение, но его мысли снова и снова возвращались к прелестной цыганке.

Рядом притаился спаниель. Пес сильно нервничал, беспокойно смотрел на хозяина и подергивал ушами.

Вдруг, откуда не возьмись, показались утки. Они летели стайками по пять-шесть птиц, с разных сторон, делая круг над озером. Несколько уток с шелестом, делая частые взмахи крыльями, готовились к посадке на тихую гладь озера. Раздались громкие шлепки. Птицы плюхались на воду и начинали призывно покрякивать. Спаниель нервно куснул Якова за сапог. Три кряквы с селезнем летели прямо на них. Очнувшись, охотник вскинул ружье и сделал два выстрела. Одна птица шумно шлепнулась в воду, вторая упала в кусты, на берег. Яков быстро подал знак, пес помчался за добычей, высоко подпрыгивая и забавно взмахивая ушами. Через несколько минут мокрый спаниель притащил упитанного селезня и умчался искать вторую утку. Подстреленная птица была еще живая, она трепыхалась и била крылом. По шороху и запаху пес быстро ее нашел, схватил за шею и принес хозяину. Собака отряхнулась, прилегла возле охотника, весело мотая хвостом и глядя на охотника.

— Санду, — Яков ласково потрепал спаниеля по загривку, — хороший пес. Он внимательно осмотрел птиц, — жирные, наетые, — довольно добавил он, уложил добычу в ягдташ и хитро подмигнул собаке.

— Есть повод зайти к соседям! А? Как думаешь?

Спаниель вскочил на лапы и тявкнул.

— Вот и я так думаю, что можно зайти!

Радостно присвистывая, Яков направился к месту, где остановился табор.

Совсем стемнело. Густые сумерки обволакивали деревья, не торопливо погружая лес в темноту. На небе появился тонкий молодой месяц. Воздух наполнился ночными шорохами и запахом свежести. Охотник пробирался сквозь высокий кустарник, раздвигая одной рукой упругие ветки, во второй держа перед собой переносной деревянный мерцающий фонарик.

Миновав небольшую рощицу, он вышел на просторную поляну на берегу озера, где расположился цыганский табор. Несколько кибиток были поставлены в круг. В стороне паслись стреноженные лошади. Посередине поляны горел костер. Около огня сидели мужчины разного возраста. Два маленьких мальчика сражались на палках, и взрослые их подбадривали. Женщины разместились поодаль у одной из кибиток и тихо напевали грустный мотив. Молодой цыган перебирал струны гитары, им подыгрывая. Высокий мужчина средних лет с густыми черными волосами и бородой, подкладывал в огонь ветки. Около одной из кибиток сидела очень старая цыганка, она курила трубку и раскладывала пасьянс. Рады нигде видно не было. Вообще молодых девушек среди цыган не наблюдалось.

Яков вышел из тени деревьев и громко поздоровался. Его пес настороженно принюхивался, то и дело смотрел на хозяина, как бы спрашивая: «Точно надо туда идти? Может, все-таки не пойдем? Очень уж странно пахнет от этих смуглых черноволосых людей!».

Несколько мужчин встали, с тревогой глядя на охотника.

— Здравствуйте, люди добрые! — Яков вежливо склонил голову и прижал руку к груди.

— И тебе не хворать, — настороженно отозвался седой пожилой мужчина, который поднялся при виде незнакомца, облокотившись на длинную толстую палку. — С чем пожаловал?

— Да вот, — сказал Яков, стараясь соблюдать веселый добродушный тон, — шел с охоты, решил заглянуть на огонек да добычей поделиться, коли не побрезгуете.

Он достал из сумки уток за шеи и слегка тряхнул тушками.

— А что ж, мы не брезгливые, — улыбнулся седой, — подходи к огню, присаживайся, гостем будешь. Как звать, величать тебя?

— Яков.

Охотник обрадовался, переместился поближе к костру, передал уток женщине лет сорока, которая подошла взять птиц и удалилась с ними за кибитку. Мужчины уселись вокруг огня. Женщины снова запели. Спаниель улегся у ног хозяина.

— Я — Михей, это вот мой сын Тобар, — седой цыган присел к огню и поочередно представил всех присутствующих.

Молодой мужчина в красной рубахе достал из костра печеную картофелину и передал Якову.

— Чем богаты, — тихо сказал он.

— Благодарствую, — Яков почтительно кивнул, подхватил горячую картошину, и стал ее подкидывать, чтобы остудить. — Надолго ли в наши края? — поинтересовался он, обращаясь к седовласому пожилому мужчине.

— Мы люди вольные, планы не строим, — отозвался цыган.

— Что-то не видно молодых девушек… — начал было охотник.

— Молоденьким девочкам здесь не место, они в кибитках должны быть, так у нас заведено, — оборвал его Михей. — А ты что? Девушками интересуешься?

— Нет, это я так спросил, просто… — покраснел Яков, опустил глаза, снял шкурку с картофелины и откусил очищенный кусок.

«Наверно, это их баро, вроде так они называют главного», подумал Яков и стал потихоньку, незаметно рассматривать новых знакомцев. Около огня сидело двенадцать мужчин. Все, кроме Михея, были черноволосые, темноглазые, смуглые. Одеты они были в рубахи и шаровары, некоторые носили жилетки. У одного молодого парня в ухе блестела серьга-кольцо. Яков украдкой бросил взгляд на женщин, которые находились около кибитки: одна, полная пожилая цыганка, с небрежно завязанной косынкой, в цветастом платье и накинутой на плечи шалью с бахромой, черной с огромными красными розами. Вторая — жена одного из цыган, красивая женщина лет тридцати, с яркими чертами лица, в красной вязаной кофте и длинной бордовой юбке с черными и белыми цветами. Ее черные волосы были убраны в две толстые косы, на голове повязана красная косынка с нашитыми блестящими монетками. Третья, тоже замужняя цыганка, держала, слегка покачивая на руках, маленькую годовалую девочку, завернутую в разноцветный платок. Все три цыганки негромко напевали грустную песню, иногда повышая голос, а иногда совсем затихая.

Михей расспрашивал гостя о местных людях и их жизни. Яков охотно рассказывал, что знал, доедая печеную картошку, с осторожностью продолжая рассматривать цыган. Михей показался ему самым колоритным персонажем этого общества. Густые волнистые седые волосы спадали до плеч, длинные усы торчали в разные стороны, небольшая седая бородка скрывала массивный подбородок. Всклокоченные брови нависали над черными глазами, проницательный взгляд которых периодически буравил гостя и внимательно окидывал всех остальных присутствующих. Одет он был в светлую рубаху с широким неглубоким воротом и многочисленными вставками не то заплатками, не то украшениями и темно-серые шаровары.

— А почему ты спросил про девушек? — после небольшой паузы спросил Михей.

Яков замялся и промямлил:

— Да я… встретил… в рощице, вон там… молодую девушку, кажется, она сказала, что ее зовут Рада.

— Ох уж эта Рада! — недовольно буркнул Михей. — Она что, говорила с тобой?

— Нет, нет, — торопливо ответил гость, — это я спросил, она только ответила… из вежливости, и сразу ушла.

Михей палкой пошевелил ветки в костре.

— Рада моя племянница. Я вроде как присматриваю за ней. Мать ее умерла при родах. Прямо под кибиткой. Ее отец, мой младший брат, ушел на заработки и не вернулся, может, сгинул где, мы не знаем. Думаю, хотел бы вернуться, вернулся бы, — Михей нахмурился, вздохнул и, помолчав, продолжил. — Вот никак замуж не выйдет. Семнадцать лет уже, а все в девках ходит.

— Разве ж это много? — улыбнулся Яков, — семнадцать лет?

— У нас девочки уходят к жениху с тринадцати лет, иногда даже раньше. Сколько к ней уже молодых парней переходило, все не то, да не этак. Сладу с ней нет. Такая придиристая, никто ей не хорош! А я дурак потакаю. Жалко ее, растет без матери и отца. Да и кровь родная. Не чужая она нам, — проговорил цыган.

«Надо же, прям как я, когда думал себе невесту найти», — подумал Яков, улыбнулся и прикрыл рот рукой, чтобы никто не заметил.

Михей поднял голову и кинул взгляд на самую дальнюю кибитку.

Гость украдкой посмотрел в ту же сторону и увидел, что занавесь там колыхнулась.

— Вот ужянгле — подсматривает! — хмыкнул седовласый и быстро пронзил гостя взглядом. Нахмурившись, он спросил, повысив голос:

— Уж не из-за нее ли ты к нам пожаловал? А, гаджо?

Яков растерялся. Спаниель тихо зарычал на пожилого цыгана.

— Я… нет… просто шел мимо, вижу дымок, решил подойти поздороваться, — промямлил охотник.

Михей прищурился и, скривившись, повторил:

— Поздороваться, значит.

— Ну да, времена-то неспокойные, — затараторил Яков, — думаю, дай загляну, что за люди, кто такие…

Михей хмыкнул.

— Мы свободные люди, никто нам не указ, ходим по свету, когда хотим и куда хотим, на одном месте долго не задерживаемся.

Яков встал.

— Спасибо за гостеприимство, — он приложил руку к груди и слегка наклонил голову, — пора мне.

Охотник невольно метнул взгляд на дальнюю кибитку.

Михей это заметил, поднялся, опираясь на палку и жестко проговорил:

— Ты на наших девушек не засматривайся. Иди лучше своей дорогой. Пути у нас разные.

Остальные мужчины тоже повставали и враждебно уставились на Якова. Женщины перестали петь, и молча, с неприязнью смотрели на гостя.

— Прости, если обидел тебя. Я уже ухожу, — охотник подал знак собаке и торопливо зашагал прочь. Спаниель несколько раз тявкнул и помчался вслед за хозяином. Цыгане стояли и молча, недобро смотрели ему вслед.

«Как же я все испортил? В какой момент? Все шло так хорошо!» — в отчаянии размышлял Яков, пробираясь сквозь кустарник к своему дому. «Мы так мило беседовали, с чего этот баро на меня взъелся?»

Спаниель громко гавкнул. «Да, ты прав, Санду, я действительно пришел из-за девушки, и Михей меня разгадал! Эти цыгане видят тебя прямо насквозь. Что за народ?!», — так думал охотник, подходя к своим владениям.

Всю ночь и весь следующий день из головы не выходила Рада с ее бархатными, удивительно глубокими глазами и встреча с цыганами. Яков не мог найти себе места. Что бы он ни делал, куда бы ни шел, везде чудилась ему девушка с черными глазами.

Карта вторая —  дама бубей

— Что-то, Яков Михалыч, ты приуныл? — Агнешка, улыбаясь, подошла к хозяину, вытирая руки о цветастый фартук-передник.

— Есть немного, — отозвался барин. Он сидел на скамеечке около конюшни, в руках держал книжку, но взгляд его грустно застыл на белеющей вдалеке березовой рощице.

— Яков Михалыч! — всплеснула руками Агнешка, — да ты никак влюбился!

Барин задумчиво посмотрел на нее и со вздохом сказал:

— Ах, Агнетта, похоже на то…

— Ой, Яков Михалыч! Так это же замечательно! Наконец-то! — воскликнула Агнешка, поправила белую косынку на голове и присела на край скамейки.

— Как сказать…

— Да за вас любая пойдет! Да что там! Побежит! — Агнешка называла барина то на «ты», то на «вы», в зависимости от обстоятельств беседы. Вообще, она считала, что имеет право называть Якова на «ты», потому что нянчила его с младенчества. А на уважительное «вы» служанка переходила для усиления впечатления своих слов или случайно.

— Вот не любая…

— Загадки изволите загадывать? — хитро прищурилась Агнешка.

— Какие уж загадки, — возразил Яков. — Цыганка она.

Агнешка вылупила глаза и замахала руками.

— Ой! Чур меня!

— Вот, видишь, — горько хмыкнул барин.

— Как же вас так угораздило? — Агнешка с сочувствием ухватила мужчину за руку повыше локтя.

— Вот так! Увидел и все, нейдет из головы, стоят предо мной ее черные, как ночь, глаза, ни о чем думать не могу.

— Приворожила… — прошептала служанка и захлопала бледно-голубыми глазами с белесыми ресничками.

— Не верю я в ворожбу всякую.

— А вот и зря, — Агнешка отпустила руку Якова и пригладила цветастый передник. — Цыгане могут всякое.

— Я думаю, что это предрассудки.

— Вам виднее, Яков Михалыч, вы человек умный, начитанный, — служанка снова поправила на голове платок, засунула под него выбившиеся белокурые с небольшой проседью пряди и вздохнула.

Они замолчали. В конюшне заржали лошади.

— Может, им предложить выкуп? — встрепенулась Агнешка.

— Не знаю… — промямлил барин.

— Да-ааа, — протянула Агнешка и понурилась. Она сцепила свои пальцы, покачала головой и сказала, — цыгане они такие, к ним на козе не подъедешь. Они только за своих замуж выдают, чужих не любят.

Яков отложил книгу, оторвал длинную травинку и прикусил.

— Что делать-то? — спросил он, пожевывая зеленый кончик.

— Ох, Яков Михалыч, лучше бы ты с ними не связывался. Гордый это народ, опасный, как бы чего худого не вышло! — озабоченно проговорила Агнешка.

— Выкуп, — задумчиво повторил Яков.

— Надо предложить, — оживилась Агнешка. — Они деньги любят.

Яков усмехнулся.

— Пожалуй.

— Попробуй, но только так, с уважением, — деловито продолжала служанка.

— Подумаю, как это сделать, — промолвил Яков, — эх, увидеть бы ее еще разок…

Агнешка что-то озабоченно пробормотала себе под нос, извинилась: «Прости барин, надо скотинку кормить», — и пошла в сарай.

С этого дня Яков стал постоянно прогуливаться то пешим, то на лошади рядом с местом, где стоял табор. Пару раз он чуть не столкнулся с Тобаром. Сын Михея часто ходил с двумя молодыми цыганами в сторону деревни и обратно. Яков всегда был начеку и быстро прятался, чтобы его не заметили. Через несколько дней терпение Якова было вознаграждено. Он встретил Раду, когда она собирала грибы на лесной полянке.

— Здравствуй! — обрадовался барин, спешился, взял лошадь под уздцы и застыл на месте, боясь сделать неверное движение, чтобы девушка не убежала.

— Здравствуй, барин, — Рада поставила плетеную корзинку с грибами на траву, поднялась, улыбнулась, и приветливо посмотрела на него бархатными глазами.

— Я так рад тебя видеть! — не удержался Яков и сделал шаг навстречу девушке.

— Отчего же? — цыганка весело прищурилась.

— Снишься ты мне, — смутился Яков, — вижу твои черные глаза перед собою. Моя служанка говорит, что ты меня приворожила…

Рада тихо засмеялась.

— Я такими вещами не занимаюсь…

— Это хорошо, — расплылся в улыбке Яков, — то есть, я хотел сказать, — спохватился он, — что я не верю во всякую ворожбу, колдовство, предсказания и всякое такое.

— А во что веришь?

— В Бога верую.

— А я в любовь верю.

— Конечно, любовь — это и есть Бог!

— Странно ты говоришь, барин.

— Пожалуйста, называй меня Яковом.

Рада улыбнулась и присела рядом со своей корзинкой.

— Можно мне тоже здесь расположиться? — вежливо спросил Яков.

Рада кивнула и сделала жест рукой.

— Полянка для всех, садись.

Яков привязал лошадь к березке и присел рядом с девушкой. Он расспрашивал ее о кочевой жизни, о цыганских нравах и обычаях. Рада рассказывала с удовольствием, казалось, что раньше никто и никогда ее не спрашивал и не слушал так внимательно.

— Тебя не хватятся? — встревоженно спросил Яков через некоторое время.

— Кому я нужна? — грустно хмыкнула Рада.

— Мне показалось, что Михей о тебе заботится…

— Только на словах, — махнула рукой Рада. — Обуза я ему. Все хочет меня замуж выдать.

— А ты что?

— Я за цыгана не пойду, — она тряхнула своей хорошенькой головкой. На ее косынке брякнули монетки.

Вдалеке послышались мужские голоса.

— Это наши возвращаются, — заволновалась цыганка. — Пойду я.

Якову очень не хотелось ее отпускать, но Рада решительно подхватила свою корзинку и встала. Они условились встретиться на следующий день в это же время на полянке, и цыганка убежала. Яков еще долго сидел, блаженно закрыв глаза, и благодарил Бога за эту встречу.

Они встречались каждый день. Рада придумывала себе дела, которые они выполняли с Яковом вместе. Собирали хворост, ловили ежиков, ставили силки на зайцев, делали ловушки для птиц. Рада никогда не возвращалась в табор с пустыми руками, и ее частое отсутствие воспринималось в таборе спокойно.

Заворачивая в плотный кусок ткани очередного ежика, Яков спросил:

— А зачем тебе ежики?

— Мы их едим, — просто ответила Рада.

Яков удивленно посмотрел на цыганку.

— Ежика надо обмазать толстым слоем глины. Сначала ее надо хорошенечко размять. Потом кладем в огонь, поворачиваем время от времени. Когда глина станет сухой и твердой, вынимаем из огня и кладем на травку, чтоб остыл. Затем нужно отбить глину, она отлипает вместе с иголками и все готово.

— Надо же, не знал, что ежиков можно есть…

Рада хихикнула.

Яков помолчал и тихо проговорил:

— Ты как-то сказала, что за цыгана замуж не пойдешь…

— Не пойду. У нас женщины, особенно молодые, в небольшом почете. Мужчины главные. Девушек никто не слушает, как будто нас нет. Словно мы не люди, а лошади или собаки! Лошадей и то в таборе больше почитают! Это несправедливо! Я же не нарочно родилась женщиной! Юбкой мужчину заденешь — уже виновата! На улице перед мужчиной не должна проходить, надо обойти его со спины. Едят женщины отдельно от мужчин, даже одежду мужскую надо стирать отдельно от женской. А если вдовой останешься, второй раз замуж нельзя, и за чужака выйти — это страшный позор и унижение для всего табора, да много чего еще…

— А ты бы хотела жить не в таборе, а, скажем, в доме?

— Не кочевать?

— Ну, да… — Яков внимательно посмотрел на девушку.

Рада подняла на мужчину свои черные глаза, и он утонул в распахнутом темном бархате.

Пронесся ветерок. Кое-где уже пожелтевшие листья зашептались с еще зелеными соседями.

— Не знаю, — озадаченно произнесла Рада.

Яков улыбнулся, взял девушку за руку и поцеловал ладошку.

— Сегодня вечером приду к вам в табор, за тобой…

— Нет! — испугалась Рада. — Нельзя!

— Почему? — искренне удивился Яков.

— У нас так не принято! Я должна жить в таборе. Иначе проклянут и тебя, и меня!

— Проклятий я не боюсь! — с вызовом выпалил Яков, вскинув голову.

Рада грустно покачала головой.

— Не надо приходить… — она взяла ежика, сунула в корзинку, быстро встала и пошла в сторону озера.

С трудом дождавшись сумерек, Яков взял из отцовского погребка несколько бутылок вина, связал их, приладил к седлу. Уложил в охотничью сумку деньги, вскочил на гнедого коня и поскакал к озеру. Подъехав к месту, где расположился табор, Яков остановился в тени деревьев и осмотрелся. У костра сидел Михей, его сын и Рада. Остальных цыган не было видно. Михей что-то недовольно говорил девушке по-цыгански. Она молчала, опустив глаза. Тобар переворачивал ветки в костре длинной палкой.

— Здравствуй, Михей, здравствуй, Тобар, здравствуй, Рада, — Яков выехал из тени, спешился и, слегка наклонив голову, прижал руку к груди.

— Не звали тебя, гаджо. Зачем пришел? — Михей тяжело поднялся и враждебно уставился на Якова. Рада стремительно убежала к кибитке, залезла внутрь и задернула пеструю занавесь. Михей проводил ее недовольным взглядом и исподлобья посмотрел на Якова.

— Неласково встречаешь гостей, — грустно заметил Яков, отвязал бутылки, поправил на плече сумку с деньгами и подошел к костру.

Навстречу встал Тобар и преградил ему путь.

Яков остановился.

— Я пришел с добрыми намерениями, — как можно дружелюбнее попытался произнести он. — Вот вино из погреба моего отца. Давайте выпьем мировую?

Михей и Тобар переглянулись.

Яков обрадовался, что это хороший знак и продолжил:

— Это очень хорошее вино, я прошу вас его отведать и позволить мне высказать просьбу.

Тобар вернулся к отцу и присел к огню. Михей тоже опустился, подложив под себя одну ногу и опершись на вторую локтем.

Яков осмелел, подошел к костру, присел поодаль, положил бутылки и стал обстоятельно рассказывать, когда и как было сделано вино.

— Что за просьба? — прервал повествование Михей и метнул хмурый взгляд на гостя.

Яков замолчал. Где-то за озером ухнула птица. Пронесся порыв ветра, срывая ослабшие листочки, кружа ими, будто играя. По озеру пробежала рябь. Недалеко от берега плеснула рыба.

— Я пришел из-за Рады, — признался Яков.

Михей скривил недовольную гримасу.

— Да, — продолжал Яков, — я хочу ее забрать из табора.

— Хочу! — передразнил его Михей и зло прищурился. — Она что — вещь? Ты вообще кто такой?

— Я что… я и жениться могу… даже готов хорошо заплатить, — смущенно ответил гость и вытащил из сумки пачку банкнот.

— Ах ты бенг рогэнса! — внезапно рассвирепел Михей. — А ну убирайся! Что удумал! Мы своими женщинами не торгуем! — в ярости закричал седовласый цыган, схватил палку, поднялся и замахнулся на гостя. Тобар быстро встал и угрожающе схватился за рукоять чури, торчащую из-за широкого пояса. Яков вскочил на ноги, кое-как засунул деньги обратно в сумку и устремился к своей лошади, которая мирно пощипывала травку неподалеку.

— Злые вы люди, — кинул он цыганам на ходу, вскочил на коня и умчался прочь. Вслед ему неслись проклятья на цыганском языке.

«Жаль, только хорошее вино отвез», — с досадой подумал Яков, подъезжая к своему поместью.

Он отвел лошадь в конюшню, там была Агнешка. Она подкладывала свежескошенную траву в кормушки.

— Яков Михалыч! — удивилась она. — На тебе лица нет! Что случилось?

Яков бросил поводья, плюхнулся на стог сена в углу конюшни и закрыл лицо руками.

Агнешка оставила свое занятие и присела рядом с хозяином на почтительном расстоянии.

— Что? — участливо спросила она.

Яков опустил руки, грустно посмотрел на служанку и тяжело вздохнул:

— Был в таборе…

Агнешка удивленно уставилась на хозяина.

Яков снял с плеча сумку и положил на сено.

— Предложил денег…

Он потер лоб.

— Обиделись… — скривился Яков.

Агнешка всплеснула руками и покачала головой.

— Видать не судьба, — тихо произнесла она и встала.

— Не верю я ни в какую судьбу! — недовольно воскликнул барин. — Все это бред! Сказки!

— Иди спать, Яков Михалыч, — примирительно сказала Агнешка, помогая барину подняться, — утро вечера мудренее.

Яков встал, отряхнувшись от соломы. Агнешка повесила ему на плечо сумку с деньгами и проводила в дом.

Всю ночь Яков не спал, он ходил по дому, пытался читать, выходил на веранду, звал и прогонял спаниеля. На рассвете он уснул в кресле на веранде. Рядом свернулся калачиком пес, положив морду на носок сапога хозяина.

Утром пошел дождь. Сначала он был мелкий, моросящий, переходящий в мокрую взвесь, висящую в воздухе. Потом усилился, утяжелился. Потоки воды стали увереннее и гуще лить с неба, которое заволокли темно-серые тучи. Собака подняла голову и тявкнула.

Яков проснулся и чуть не свалился с кресла. Он протер глаза и пошел умыться. На столе в доме его ждал горшочек с кашей, укутанный толстыми полотенцами и горячий самовар. На блюдце лежали несколько лепешек, накрытых расшитой хлопковой салфеткой. Яков грустно улыбнулся: «Спасибо, Агнешка, что не разбудила». Он умылся, тщательно расчесал усики и бородку. Посмотрел на себя в зеркало, вздохнул и отправился в гостиную завтракать.

Дождь поливал, барабаня по крыше. Сильные порывы ветра гнули деревья. Оторванные пожелтевшие листья носились в воздухе наперегонки, цеплялись за кустарники, прилипали к еще зеленым собратьям, стремительно падали в лужи и образовавшиеся ручейки.

Яков поел, промокнул салфеткой рот, встал из-за стола и вышел на веранду. Тучи постепенно рассеивались, дождь становился мелким и редким. Ветер затих. Яков сел в кресло. Рядом крутился спаниель. Барин потрепал пса по голове. На втором кресле лежала свежая газета. Яков потянулся, взял издание, развернул и попытался вникнуть в суть напечатанного. Но черные буквы прыгали, мельтешили и сливались в непонятную массу.

Глаза застлали слезы. Яков закрыл лицо руками. Ему вновь явился образ Рады. «Господи! Прошу! Сотвори чудо, пусть она будет моей женой! Или избавь меня от этого наваждения, а может, забери к себе, если недостоин я, только не мучай! Сил моих нет больше!». Он заплакал, тихо, горько. Спаниель завертелся рядом, негромко заскулил, поставил передние лапы на колени хозяина и положил сверху мордочку. Яков вытер лицо, успокоился, погладил пса: «Вот так Санду, вот так…». Тяжело вздохнув, барин снял собачьи лапы с колен и приказал «место». Собака убежала. Яков смахнул слезинку, поднял глаза к небу, медленно и вдумчиво проговорил «Отче наш». Еще немного посидев, чтобы прийти в себя, он взял газету и пошел в дом.

Вечерело. После сытного ужина барин пошел прогуляться. Он позвал спаниеля и отправился в сторону рощицы. Около колючих зарослей пес громко залаял и подался назад. Яков остановился: «Санду, что такое?»

Из-за высокого куста вышла старая цыганка с курительной трубкой в зубах. Яков ее узнал: это была та самая старуха, которая сидела возле кибитки во время его первого посещения табора. Тогда она раскладывала пасьянс и, вроде, не обращала внимания на гостя и разговор у костра. «А может, она все знает?», подумал Яков. Старуха выпустила густой клубок дыма, пристально взглянула на мужчину и полушепотом произнесла: «Вижу тебя, все о тебе знаю». По рукам Якова пробежали мурашки.

— Я к тебе шла, — сказала старуха хриплым скрипучим голосом.

— Да? — растерялся барин и невольно сделал шаг назад. Спаниель испуганно прижался к хозяйской ноге.

— Да ты не бойся. У меня к тебе дело, — негромко проговорила старая цыганка. — Я от Рады.

— От Рады?! — радостно воскликнул Яков.

— Да не кричи, а то услышат, — по-заговорщически прошипела старуха, оглянулась по сторонам, поднесла ко рту трубку и внимательно посмотрела на барина.

Яков приложил палец к губам и терпеливо ждал, что будет дальше.

— Она сама прийти не может, потому что за ней следят, — говорила она. — Сегодня наш табор уходит, время пришло идти дальше. Это единственный шанс, — пожилая женщина сделала затяжку, выпустила дым и продолжила, — приглянулся ты нашей Раде, странно это, конечно, ну да ладно. Михей про тебя слышать ничего не хочет. Вообще, после твоего прихода, он заторопился, сказал нам, что этой ночью тронемся в путь. Рада меня попросила, чтобы я пришла к тебе и спросила, готов ли ты на все ради нее?

— Конечно! Все, что угодно! — воскликнул Яков.

— Тише! — шикнула старуха.

— Да, да, прости, — прошептал барин.

— Когда табор начнет собираться, я вызовусь за Радой приглядеть. Михей согласится, потому что от меня толку в сборах нет. Ночью я ее выведу. Помогу вам. Она к тебе прибежит, ты ее спрячь хорошенько. Пока в дороге будем, точно никто не хватится. Идти долго…

— А это не опасно для тебя?

— Когда спохватятся, далеко будем, — буркнула цыганка и добавила, — я старая, могу и задремать, что с меня взять… А после, кто разберет, когда девчонка сбежала…

— Думаешь, не догадаются, что ко мне?

— Ты барин не обижайся, — ухмыльнулась старуха, — только тебя всерьез особо никто не принял. Рада уже несколько раз говорила, что сбежит. Для Михея это не будет большим удивлением, — она помолчала, и, пожевав губами, добавила, — да и я прикрою, скажу, что девка в город могла податься, или еще что-нибудь придумаю…

Яков упал на колени перед цыганкой, схватил ее за руку и поцеловал.

— Благодарю, благодарю, — лепетал он.

— Ладно, — старуха недовольно отняла у него руку. — Я увидела, когда ты пришел, что люба она тебе по-настоящему, потому согласилась на это. Но ты должен Раду мою беречь, старайся не оставлять ее одну, иначе беда случится!

— Конечно, конечно, буду беречь, как зеницу ока, — затараторил громким шепотом Яков и поднялся с колен.

Старуха, прищурившись, посмотрела на него и объявила:

— Дочка у вас будет.

Яков не сдержался и смахнул слезу.

— Благодарю, благодарю…

Старуха покачала головой и неторопливо ушла в рощу, посасывая трубку и выпуская небольшие облачка сизого дыма.

Яков долго не мог прийти в себя. Он читал все известные ему молитвы, воздавал хвалу Господу, подхватывал спаниеля и сжимал так, что собака попискивала и вырывалась, пританцовывал и хлопал по коленям. Не помня себя, он прибежал к дому, перепрыгнул крыльцо, заглянул во все комнаты, прибрал, где было недостаточно на его взгляд чисто, окинул взглядом шкафы с книгами, некоторые произведения поменял местами, заглянул в спальню, пригладил постель, «нет, нет, не сегодня», осадил он сам себя и вернулся в большую гостиную. Яков сел, потом встал, не находя себе места, стал ходить взад-вперед по комнате. Он ощущал биение своего сердца. Чтобы успокоиться, Яков пошел в библиотеку и стал переставлять книги. Ему попался томик Шекспира. Барин присел на кушетку и стал декламировать стихи вслух, чтобы не отвлекаться:

«Две равно уважаемых семьи

В Вероне, где встречают нас событья,

Ведут междоусобные бои

И не хотят унять кровопролитья.

Друг друга любят дети главарей,

Но им судьба подстраивает козни,

И гибель их у гробовых дверей

Кладет конец непримиримой розни…»

Время тянулось невыносимо медленно. Яков прочитал несколько страниц, отложил книгу и подошел к окну. На улице было темно. Барин вышел на веранду и вдохнул ароматный ночной воздух. Подбежал спаниель и стал крутиться возле его ног. На темном небе ярко мерцали белые звезды. Яков засмотрелся на черноту и опять увидел глаза цыганской девушки. «Рада, — прошептал он, — радость моя».

Спаниель насторожился и залаял. В кустах что-то зашуршало.

— Рада! — воскликнул Яков и выбежал на крыльцо.

— Ну, здравствуй, барин, — цыганка вышла из-за кустов тамарикса и остановилась.

Яков бросился к ней навстречу.

— Радость моя! — мужчина схватил девушку на руки и стал кружить. — Какой я тебе барин! Я же говорил, зови меня Яша!

Она засмеялась. Яков осторожно, как драгоценность, поставил цыганку на землю, взбежал на крыльцо и распахнул дверь в дом.

— Это твой дом, прошу, заходи и будь хозяйкой, — торжественно объявил Яков.

Рада улыбнулась и поднялась на крыльцо. Яков провел девушку по всем комнатам. Она выбрала для себя одну из спален на втором этаже, украшенную гобеленами, с небольшой кроватью, столиком и огромным окном, выходящим на виноградник.

— Что-то еще тебе нужно? — заботливо спросил Яков. — Только скажи.

— Хорошо бы поменять платье, — негромко произнесла цыганка и присела на кровать.

— Завтра попрошу Тамаша и Агнешку съездить в деревню, купить тебе самое лучшее.

— Лучшее не надо, — устало улыбнулась Рада, — мне бы просто не цыганское, чтобы не узнали меня…

— Не беспокойся ни о чем, — спокойно с расстановкой сказал Яков.

Мужчина встал на колени и стал покрывать ее руки поцелуями.

— Не надо… — тихо попросила она.

— Прости, прости, конечно. Отдыхай.

Он быстро встал и вышел из комнаты. Всю ночь Яков не мог уснуть. Взял в библиотеке книгу Вольтера и пытался читать. Только под утро его веки отяжелели, и он забылся тревожным сном. Ему привиделось, что в дом нагрянули цыгане. Михей тряс своей палкой и что-то кричал. Почему-то громко ржали лошади в конюшне, лаял Санду и кидался на цыган. Яков схватил ружье и хотел сказать, чтобы они убирались подобру-поздорову, но слова прилипали к горлу, и ничего сказать не получалось. На ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, стояла Рада, смотрела на него грустно и обреченно. В холодном поту Яков очнулся от тяжелого видения, его трясло в ознобе, горло и губы пересохли.

Было ранее утро. В саду пели птички. Ветерок шелестел листьями деревьев. Яков вытер пот со лба, шумно выдохнул, перекрестился, сделал несколько глотков воды из кувшина и потихоньку пошел в комнату цыганки. Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Рада крепко спала, раскинувшись на кровати. Ее черные косы разметались на подушке. Она не разделась, как пришла, так и улеглась, в своем пестром платье, только ярко-красная косынка лежала рядом на столике.

Яков прикрыл дверь, стараясь не шуметь, спустился вниз и вышел во двор.

В курятнике он увидел Агнешку, она кормила птиц пшеном и тихо приговаривала «кууууть-куть-куть». Служанка увидела барина, удивленно вскинула брови и воскликнула:

— Яков Михалыч! Что так рано?

— Тише, — барин приложил палец к губам и оглянулся в сторону дома.

— Да, что стряслось-то? — озабоченно прошептала Агнешка, захлопала белесыми ресницами и подошла поближе.

— Господь услышал мои молитвы! — с ликованием тихо сказал Яков.

Агнешка всплеснула руками.

— Украл?

— Нет, — обиделся Яков, помолчал и довольно добавил, — сама пришла.

Служанка закрыла рот рукой и ошеломленно посмотрела на барина.

— Вчера ночью, — пояснил Яков. — Сбежала из табора. Надо только, чтобы никто не знал, что она здесь.

— Это ясно! — прошептала Агнешка, почему-то оглядываясь.

— Да не бойся ты, — засмеялся барин, — никто не узнает. Время пройдет, забудется, и все будет хорошо! Ты съезди, пожалуйста, в деревню, на базар. Узнай, что люди говорят, ушел ли табор. Ну, вообще разузнай, что можно.

— Хорошо, Яков Михалыч, все сделаю, — тихо ответила Агнешка.

— Да вот, еще, — замялся барин, — купи, пожалуйста, пару платьев, косынок и чего там еще надо для женщин. Смотри, только, примеряй, будто на себя, чтобы никто ничего не заподозрил!

— Поняла, — кивнула служанка и пошла собираться.

Яков отправился к лошадям. В конюшне Тамаш перекидывал сено и что-то напевал себе под нос. Он был очень худой, на руках сильно выступали вены, на его обветренном загорелом лице выделялись добрые голубые глаза, выступающие скулы и впалые щеки. Увидев барина, Тамаш прекратил работу и слегка поклонился в приветствии.

— Здравствуй, — весело сказал Яков. — Тамаш, собери, пожалуйста, в дорогу маленькую повозку, которую ты давеча отремонтировал, и съездите с Агнешкой в деревню.

— Будет сделано, Яков Михалыч.

Яков потрепал любимого гнедого коня по загривку и вышел из конюшни.

Через час с небольшим Тамаш снарядил двуколку в дорогу. Яков дал Агнешке денег на покупки, и она с мужем отправилась в деревню.

Уже совсем рассвело. Весело щебетали птицы. Начинался новый теплый сентябрьский денек.

Яков сидел в большой гостиной и читал. Сверху бесшумно, как бы крадучись, спустилась Рада.

— Доброе утро, — тихо сказала она.

Яков радостно вскочил, отложил книгу и подошел к девушке.

— Доброе утро, Рада! Так приятно видеть тебя! Позволь спросить, как тебе спалось?

— Непривычно, — улыбнулась цыганка, — слишком мягкая кровать…

Яков рассмеялся.

— Где можно умыться? — спросила Рада.

— Разреши я помогу тебе? Вот здесь у нас кувшин, я полью, если ты не против… — Яков пригласил жестом Раду в небольшую комнату, оборудованную для умывания. Также здесь стояла огромная бочка для мытья, рядом с ней лежали камни для нагрева, на стенах висели пучки разнообразных пахучих трав, на небольшой скамеечке были аккуратно сложены чистые полотенца и простыни.

— Как здесь хорошо пахнет, — оглядевшись, сказала Рада и подставила ладошки под струю воды. Яков медленно наклонял кувшин, чтобы вода равномерно текла на руки девушки. Он наслаждался каждым мгновением ее присутствия, вдыхал ее запах — запах костра, с наслаждением смотрел на черные вьющиеся волосы и смуглые плечи.

Яков нашел в печке приготовленную Агнешкой на завтрак кашу, поставил на стол котелок, принес из погреба хлеб, масло, молоко.

— Хорошо у тебя, барин, — выгребая остатки каши куском хлеба, сказала Рада.

— Пожалуйста, — барин укоризненно посмотрел на девушку, — называй меня Яша.

— Тебя мама так звала?

— Звала…

— Жаль, что родители твои умерли, — цыганка закончила есть, отхлебнула из крынки с молоком отстоявшиеся сливки и причмокнула от удовольствия. — В деревне говорили, что хорошие были люди, добрые…

— Да, хорошие, — грустно согласился Яков.

— Бабушка Мария была несколько раз в деревне, на базаре. Она говорила, что и так про тебя все знает, но хотела убедиться. Гадала тем, кто хотел, а заодно слушала, что люди говорят, — улыбнулась Рада. — Ты ее видел. Она приходила к тебе и помогла мне сбежать.

Яков налил молоко в кружку и дал девушке.

— В деревне о твоих родителях говорили хорошо и о тебе отзывались, что, мол, порядочный человек, добрый, богатый и одинокий, — улыбнулась Рада.

Яков рассмеялся.

— Я сделаю все, чтобы ты полюбила меня, — вдруг серьезно сказал он, взял девушку за руку и слегка сжал.

Рада подняла на него свои бархатные глаза и тихо произнесла:

— Ты и так уж люб мне.

Яков поднес руку цыганки к своим губам и поцеловал каждый ее пальчик.

Ближе к вечеру вернулись Агнешка и Тамаш. Служанка привезла несколько платьев и другие вещи для девушки, а также чай, пирожные и шоколад.

Пока Рада примеряла обновки, Яков расспрашивал свою верную помощницу.

— Табор действительно ушел, вчера вечером, — докладывала Агнешка. — Ни про какую сбежавшую девушку никто ничего не знает. Деревенские просто говорят, что стояли цыгане, две или три недели, потом ушли. Куда, почему, никого не интересует. Они сами по себе.

— А ты, что, так прямо про девушку и спрашивала? — озабоченно произнес барин.

— Обижаешь, Яков Михалыч, — Агнешка поджала губы. — Нет, конечно. Это я сама такой вывод сделала.

— А, — облегченно вздохнул барин.

— Все тихо, спокойно, — заключила она.

Они помолчали.

— Теперь понимаю, Яков Михалыч, почему ты голову потерял, — тихо промолвила Агнешка. — От нее глаз не отвесть… Piekna dziewczyna.

Барин улыбнулся краешком губ и сказал:

— Когда моя мама была уже больна, она мне как-то сказала: «Яша, все женщины одинаковы, все хотят замуж, все хотят детей, все хотят, чтобы о них заботились, поэтому выбери себе самую красивую».

— У тебя получилось, — улыбнулась служанка.

— С тех пор как я встретил Раду, — воодушевленно продолжал Яков, — я чувствую себя таким молодым, Агнетта, как мальчишка семнадцатилетний! Так много радости она принесла в мою жизнь! Я буду просыпаться каждый день и видеть ее. Смотреть, как вода струится по ее рукам, когда она умывается. Как она будет кушать с улыбкой и похваливать твою стряпню, как будет говорить со мной…

Служанка слушала барина, благодушно улыбалась и кротко хлопала белесыми ресницами.

Прошла неделя. Яков попросил Раду не выходить из дома, чтобы кто-нибудь чужой случайно не увидел ее. Агнешка снова ездила на базар, но все было «тихо и спокойно». Постепенно Яков успокоился и сообщил, что «можно больше не прятаться, но быть осторожными». Рада больше не надевала свое цыганское платье, ходила в одежде, которую купил Яков, накрывала голову белой косынкой, как Агнешка, и издалека была похожа на обычную молдаванку.

Яков был счастлив. Рада оказалась хорошей хозяйкой. Она стала сама готовить и прибираться. Ей очень нравилось ухаживать за лошадьми. Спаниель теперь весело крутился у ног цыганки и откликался на ее зов. Тамаш отнесся к девушке спокойно, по-отечески. Учил ее заниматься хозяйством, рассказывал, как сделать заготовки на зиму, ухаживать за садом, огородом, цветами и «ходить за скотинкой».

А уж по части лошадей Рада знала побольше конюха. Как с ними обращаться, кормить, чистить, купать. Цыганка была лихой наездницей и ловко управлялась с повозкой. Агнешка долго, с подозрением, присматривалась к девушке, но постепенно привыкла к ее присутствию и даже как-то призналась мужу, что Рада «хорошая, хоть и цыганка». Агнешка рассказала Раде, как у них все устроено. В какое время «они изволят откушать» и когда «почивать». Внутренне Агнешка надеялась, что барин «наиграется и отпустит цыганочку на все четыре стороны, или оставит в служанках, не век же я буду с ним, — говорила она мужу, — нам, Тамаш, скоро на покой…». Тамаш молча пожимал плечами и старался уйти от таких разговоров.

— Рада такая искренняя, все делает с удовольствием, даже убирается и чистит хлев. Ты заметила, что она занялась не только конюшней, но и другим нашим хозяйством? — довольно говорил Яков Агнешке.

Служанка кивнула, вытерла мокрые руки о передник и протянула барину яблоко. Яков поблагодарил и смачно укусил красный бочок.

— Рада говорила, что в таборе к молоденьким девочкам относятся плохо, это самые бесправные там существа. Вообще цыганских женщин никто не слушает, мужчины сами принимают все решения, — говорил он причавкивая, — я так не привык. Помню, папа всегда с мамой советовался, и ему это нравилось…

— Я вижу, что она так и спит в отдельной спальне, — иронично заметила служанка.

— Я не тороплюсь, — спокойно ответил Яков, — ждал ее столько лет, могу еще подождать. И потом у них до свадьбы считается бесчестьем лечь с мужчиной.

— Неужели женишься на цыганке? — всплеснула руками служанка и захлопала бледно-голубыми глазами.

— Да, — твердо сказал Яков.

Агнешка покачала головой.

— Я знаю, что сбежать из табора — это большой позор! — поджав губы, произнесла она.

— Это смелость, — возразил Яков.

— Это безрассудство! — хмуро бросила служанка.

— Ты хочешь меня расстроить? — грустно спросил Яков.

— Нет, просто переживаю.

— Все будет хорошо. Табор ушел. Никто не знает, что она здесь.

Они помолчали.

— Я наконец-то счастлив, просто порадуйся за меня, — мягко промолвил Яков и кротко посмотрел на служанку.

Агнешка снова покачала головой и спросила:

— Она согласна?

— Сегодня спрошу. Уже кольцо приготовил. Мамино обручальное.

— Ну, дело твое, — вздохнув, проговорила Агнешка, — в добрый путь…

Спустя неделю Яков договорился со священником в местной церкви и привез Раду венчаться. Их сопровождали только Агнешка и Тамаш. Чтобы не привлекать внимание, решили не покупать свадебный наряд, и Рада вышла замуж в обычном платье, которое было ей к лицу. Агнешка убрала ее волосы в высокую прическу и покрыла голову светлой косынкой.

— Жаль, что я не в белом… — сокрушалась Рада.

— Не переживай, все знают, что ты чистая, — улыбнулась Агнешка и, помолчав, продолжила, — если бы мы купили белое платье, в деревне сразу бы догадались, что кто-то выходит замуж. Пошли бы разговоры. Люди очень любопытные.

— И злые! — хмуро буркнула Рада.

— Ну, не все злые, есть и хорошие, добродушно возразила служанка. — Вот муж твой, Яков Михалыч, замечательный человек, тебе очень повезло…

Рада посмотрела на Агнешку долгим задумчивым взглядом.

— Ох, ну и глазищи у тебя, точно как проваливаешься, — засмеялась служанка.

Карта третья — семерка бубей

Из кустарника доносился хор цикад, который издавал ровный стрекочущий гул. В саду пел соловей.

— Какой дивный вечер! — сказала Рада и присела в плетеное кресло рядом с Яковом. Он удобно расположился за небольшим столиком на веранде и читал газету.

— Что пишут? — поинтересовалась она и кокетливо заглянула мужу в глаза.

Яков, перелистнул черно-белую страницу и негромко проговорил:

— После того, как нас присоединила к себе Румыния, стало намного спокойнее. А то я боялся, что Советская Россия заберет у нас не только лошадей…

— Ладно тебе! — прервала его Рада, — одну же оставили.

— Ага, самую старую, которая никуда не годится…

Рада рассмеялась.

— Ну почему, она еще кобылка хоть куда! Сколько лет одна за всех отдувается!

На веранду прибежала их четырехлетняя дочка, громко топая ножками. Она была очень похожа на мать. Большие черные глаза, обрамленные длинными ресницами, маленький прямой нос, розовые губки бантиком, слегка смуглая кожа и волнистые темные волосы ниже плеч. Девочка протянула к матери маленькие ручки и улыбнулась, приоткрыв ровные белые молочные зубки.

Рада подхватила дочку и усадила на колени.

— Тамара, Тамарис, чай, — нежно прошептала она на ушко ребенку и хотела поцеловать. Та увернулась, обхватила маму за шею и прижалась щечкой к плечу.

Рада обняла малышку и казала:

— Как жаль, что Агнешке пришлось уехать. Она так хорошо занималась с Тамарой.

— Не хорошо! Она слишком баловала нашу дочь! — притворно рассердился Яков, поднял взгляд на девочек и вновь уткнулся в газету.

Они помолчали. Соловей заливался красивыми трелями, присвистывал и прищелкивал.

— Конечно, одного Тамаша отпускать было нельзя. Он совсем ослабел в последнее время, на себя стал не похож, — снова заговорила Рада. — Плохо выглядел, все присесть старался, прилечь, говорил, что чувствует себя постоянно уставшим, что у него «ушли силы».

— Да, боюсь, это может закончиться больницей или еще хуже, — отозвался Яков. — Тяжело без них заниматься хозяйством.

— Хозяйства осталось после восемнадцатого года не так уж много, — грустно усмехнулась Рада.

— Да уж, — буркнул Яков.

— Но может еще обойдется, — с надеждой сказала Рада, — лекарь хороший, даст какие-нибудь пилюли, выздоровеет наш Тамаш, и будет все как прежде…

— Дай Бог, — Яков согласно кивнул, — только вот плохой знак, что их нет уже четыре дня.

— Где же они там живут? — обеспокоенно спросила Рада.

— Скорее всего, в пристройке у лекаря остановились. Иван Ефимыч, когда больных надо понаблюдать, оставляет их у себя на ночлег. Если бы болезнь была не опасная, уже вернулись бы…

— Будем надеяться, что он все-таки подлечит нашего Тамаша…

— На все воля Божья, — Яков перевернул страницу газеты.

— А как Агнешка и Тамаш появились в вашем доме?

— Моя мама родом из зажиточной румынской семьи. Отец местный. Не знаю, каким образом они познакомились, только мама, когда замуж выходила, была уже с Агнешкой. Там случилась неприятная история. Мама как-то обмолвилась, что у Агнешки была связь с мужчиной, которая привела к беременности. По малости лет у Агнешки случился выкидыш, и она чуть не померла. Мужик, который ее обрюхатил, был в тех краях проездом, вроде как военный. Конечно, к тому моменту, его и след простыл. Родители Агнешки, после того как все вскрылось, посчитали, что дочь их опозорила, и выгнали ее из дома. Моя мама тогда взяла ее к себе, помогла, выходила и взяла в служанки. Для Агнешки это стало решением всех проблем. Ее больше никто ни унижал, ни оскорблял, ни в чем не обвинял. У Агнешки появилась покровительница, которая не давала ее в обиду. Потом мама познакомилась с отцом, вышла замуж и переехала сюда.

— А что было дальше?

— Дальше, — Яков поднял глаза на жену, — Агнешка была очень хорошенькая. Отец хотел подыскать ей мужа, чтоб не пьющий был, добрый и работящий.

— Тамаш?!

— Да, он из деревни нашей, приезжал к отцу работать, виноград собирать. Их познакомили. Тамаш крепко влюбился, ходил за ней по пятам, замуж позвал. Справили свадебку. Отец предложил ему к нам переехать, за хозяйством смотреть и виноградниками заниматься. Так они и прижились в нашем доме.

— А что же детей у них не случилось?

— Видать в первый раз у Агнешки что-то там повредилось, и она больше не беременела. А вообще я не знаю.

— А Тамаш? Он же, наверное, хотел ребеночка? — опять спросила Рада.

— Он очень сильно любил Агнешку, думаю, ему неважно иметь детей, главное, чтобы она всегда была с ним рядом, — Яков пожал плечами.

— А кто вел хозяйство до этого?

— Насколько я знаю, приходили из деревни помощники по хозяйству. Что-то отец делал сам. Он не любил, когда в доме были посторонние, как-то брезговал. Когда появилась мама с Агнешкой, в качестве хвостика, сначала он был не доволен, но со временем смирился. Потом даже был рад, что в доме есть служанка.

— Наверное, Агнешка была благодарна твоей маме?

— Очень. До последней минуты. Она и ко мне относилась всегда как к родному. Самый лучший кусочек всегда мне подкладывала, когда я маленький был, целовала украдкой, покрывала мои шалости, чтоб отец не ругал. Когда родители умерли, окружила заботой и вниманием. Потом все женить меня хотела, — Яков усмехнулся и пригладил усы, — да только я тебя ждал, — он нежно посмотрел на жену. — А теперь к нашей Тамаре прикипела…

Малышка услышала свое имя и заерзала на коленях матери. Рада подтянула ее повыше и стала щекотать. Тамара залилась звонким заразительным смехом.

— Мамочка, не надо, не надо, — приговаривала она, извиваясь.

Рада рассмеялась и отпустила дочку. Малышка вскочила на ножки и начала танцевать, кружась и перемещаясь по веранде. Она подергивала плечиками, разводила ручки, делая круговые движения кистями, выпрямляя маленькие пальчики. Тамара тихо напевала цыганскую песню, периодически выкидывала назад то правую, то левую ножку и била ладошкой по икрам. Рада встала и подхватила мотив: «Ай дану дану да на…». Слегка приседая в танце, она вышла на середину веранды, подхватила юбку за края, развернула в стороны и стала размахивать широким подолом, изображая волну. Цыганка двигалась то плавно, то делала резкие движения, наклонялась и откидывалась назад, поводя плечами и потряхивая высокой грудью, вскидывала руки вверх и медленно опускала, пощелкивая пальцами. Рада пела красивым грудным голосом, кокетливо поглядывая на мужа. Маленькая Тамара старательно повторяла движения мамы, стараясь не отставать и попадать в ритм мелодии.

Яков отложил газету и заулыбался.

— Цыганочки мои! — восторженно произнес он, громко хлопая в ладоши в такт песне. Рада закончила и церемонно поклонилась, широко раскинув руки. Тамара хихикнула и убежала в дом.

— Как я люблю, когда ты танцуешь для меня, — он восхищенно посмотрел на жену, притянул к себе и поцеловал в губы. Она рассмеялась и уселась обратно в кресло.

— У Тамары хорошо получается! Ты ее научила? — весело спросил Яков.

— Да, — игриво ответила Рада.

— Она так похожа на тебя…

— Это хорошо?

— Это прекрасно, — улыбнулся Яков.

Они замолчали. Стало слышно, как на озере громко квакают лягушки. Снова запел соловей, радостные нотки сменялись печальными, нежные звуки вдруг становились громкими и решительными, он щелкал, присвистывал и выводил мелодии. Соловей замолкал и вновь выдавал трели, выводил удивительные рулады, будто рассказывая свою птичью историю.

— Завтра надо бы съездить в деревню… — нерешительно начала Рада.

— Ты же знаешь, из-за того, что наши помощники уехали, у меня здесь полно дел. К тому же оставлять поместье без присмотра никак нельзя, вдруг кто чужой забредет! Времена неспокойные…

Рада вздохнула и промямлила:

— Это да…

Яков перелистнул газету.

— А нельзя подождать, когда Агнешка вернется?

— Понимаешь, съездить необходимо, — Рада замялась, — я хотела кое-что дочке купить…

Яков вопросительно посмотрел на жену.

— И еще, — торопливо добавила она, — мне нужно купить лекарство. Оно хорошо действует и сейчас уже закончилось.

— Эту настойку, каннабис?

— Да, сироп каннабис нотес, хорошо успокаивает и снимает головные боли, — быстро проговорила Рада и робко взглянула на мужа.

— Знаю я, что это за лекарство, — раздраженно произнес Яков, — что-то ты к нему пристрастилась.

— У меня иногда болит голова, — оправдывалась Рада.

— Придумки! — оборвал ее Яков, — не нравится мне это твое увлечение.

— Я принимаю совсем по чуть-чуть…

Яков нахмурился и покачал головой.

— Это Агнешка тебе привозила?

— Ну да, — Рада опустила глаза и стала молча крутить на пальце обручальное кольцо, которое раньше принадлежало матери Якова. Украшение было из желтого золота 750 пробы с насечками, составлявшими рисунок бегущей лани и двумя бриллиантами, каждый в четверть карата. Кольцо было широкое и толстое, но благодаря изящному изображению и сверкающим ограненным алмазам не смотрелось громоздко.

— Это так некстати, — Яков недовольно посмотрел на жену.

Рада виновато взглянула на мужа и коротко вздохнула.

Яков опустил глаза, пробежал по строчкам, перевернул лист и сказал:

— Ладно. Я все равно собирался ехать. Думаю встретиться там с дельцом, который у нас виноград покупает, предложить ему купить винокурню и виноградники. Тамаш не может больше этим всем заниматься, а мне не хочется. Заодно зайду к лекарю, узнаю, как дела у Тамаша. Возможно, им нужны деньги.

Рада с обожанием посмотрела на мужа и тихо сказала: «Спасибо тебе». На веранду пришел рыжий спаниель Санду и прилег рядом. По деревьям пробежал ветерок. Листья зашевелились, перешептываясь.

Следующим утром Яков оседлал пораньше лошадку, поцеловал Раду, которая вышла его проводить, и отправился в путь.

После обеда маленькая Тамара сидела в огороде, рвала темно-красные ягоды с кустиков клубники и засовывала в рот.

— Тамарис! — воскликнула Рада, окинув дочку взглядом. — Ты опять вся перемазалась и испачкала платье!

Девочка оставила свое занятие и подняла на маму огромные черные глаза. Рада подошла к дочке, взяла на руки, вытащила из грядки и поставила перед собой.

— Моя любимая грязнулька…

Рада присела и обняла дочку, крепко прижав к груди.

— Майке, моя дочечка, — цыганка нежно поцеловала ребенка и поставила на землю. Ротик, щеки, нос и руки Тамары были в клубнике, ножки в черноземе, а платье и в том, и в другом одновременно. Рада отряхнула платье, взяла дочку за руку и повела мыться.

Вечером вернулся Яков. Он привез «лекарство» жене и обновки дочке. Поужинав, он расположился на веранде. Рада вышла из дома и села рядом на кресло.

— Как съездил? — спросила она, с любовью посмотрев на мужа.

— Удалось поговорить про виноградники и винокурню. Мой знакомец заинтересовался покупкой, сказал, что сейчас все деньги у него вложены в дело, а на будущий сезон, это значит следующей весной, он будет готов. Мы даже обсудили цену, хорошие деньги предложил.

— Ты доволен?

— Да, — кивнул Яков и, помолчав, проговорил, — еще есть плохая новость.

— Тамаш? — озабоченно спросила Рада.

— Да, похоже, у него рак, — Яков грустно взглянул на жену. — Лекарь сказал, что проживет он недолго.

— А если в больницу его отвезти?

— Врач говорит, что болезнь уже неизлечима и Тамашу осталось два-три месяца, от силы — пять.

Рада закрыла лицо руками.

— Они вернутся через несколько дней. Иван Ефимыч сказал, что надо еще попить лекарство, вдруг все-таки поможет, хочет понаблюдать. Живут они в пристройке, как я и предполагал. Я заплатил лекарю. Он потом даст Агнешке кое-какие снадобья для поддержания нормального состояния Тамаша. Относительно нормального, конечно.

— Бедный наш Тамаш, — всхлипнула Рада.

— Не надо плакать, — Яков притянул к себе жену и поцеловал в макушку. — Слезами горю не поможешь. Ничего не поделаешь.

Они еще долго сидели на веранде, говорили о родителях Якова, винокурне, хозяйстве, о будущем.

Когда совсем стемнело, Рада пошла в дом, укладывать дочку.

— Ты мое солнышко, — приговаривала цыганка, накрывая Тамару легким хлопковым одеялком. — Закрывай глазки.

— А ты споешь мне песенку?

— Конечно, — улыбнулась Рада. Она чмокнула малышку в щеку, взяла ее ручку, поцеловала каждый пальчик и тихонько запела тягучую грустную цыганскую песню.

— Уснула? — спросил Яков, когда жена вышла из дома.

— Да, — кивнула Рада и пошла кормить кур, уток и гусей. Закончив с птицей, она убралась в курятнике и отправилась в конюшню. Рада зашла в стойло к лошадке, потрепала ее по спине и обняла за шею. Поглаживая гриву, она долго что-то шептала по-цыгански, смахивая слезинки, которые катились из ее черных бездонных глаз. Прибежал Санду, покрутился у ног Рады и прилег рядом с деревянной перегородкой. Шумно стрекотали цикады, соловей громко выводил завораживающую мелодию, присвистывая и прищелкивая.

Карта четвертая — десятка пик

Громко залаял спаниель. Яков приманил пса и потрепал по голове.

— Тише, Санду, что ты разлаялся? — негромко сказал он и внимательно посмотрел в сторону кустов, на которые лаяла собака.

Санду коротко тявкнул и замолчал. Вечерело, моросил холодный ноябрьский дождик. Яков не увидел ничего подозрительного и пошел в дом.

В детской комнате на кроватке лежала Тамара. У нее был сильный жар. Рада сидела рядом и гладила дочку по голове.

— Она вся в огне! — расстроенно сказала Рада, — я уже перепробовала все способы, которые знала, и которые ты мне читал из медицинской книжки. Ничего не помогает! Жар усиливается. Ее уже несколько раз вырвало. Со вчерашнего утра она ничего не ела и почти ничего не пила. Это плохо.

— Да, не очень хорошо, — согласился Яков и присел на кроватку, — очень похоже на лихорадку.

— Я видела такое, когда была в таборе. У одной женщины мальчик также заболел, мучился несколько дней и потом умер!

— Так! — воскликнул Яков, — хватит! С ней ничего не случится!

От резкого крика девочка открыла глаза.

— Мамочка, — простонала она.

— Ты ее пугаешь, — прошипела Рада, — говори тише…

Яков приложил ладонь ко лбу дочери и нахмурился.

— Она такая горячая! — мать смахнула слезинку, поцеловала Тамару и взяла за руку.

— Ее надо показать врачу, — задумчиво произнес Яков, — как это сделать?..

— Отвезти в деревню к лекарю? — пролепетала мать.

— Везти в такую погоду… — сморщился Яков, — можно хуже сделать. Надо съездить за врачом и привезти сюда, чтобы он посмотрел Тамару, может, оставить его на ночь, понаблюдать…

— Как же съездить?.. — эхом повторила Рада.

— Ох, как все неудачно! Агнешки опять нет! Нет, когда она так нужна!

— Но ты же сам отправил их в Кишинев неделю назад, — пробормотала Рада.

— Отправил! — повысил голос Яков, — потому что Тамашу уже не помогали лекарства, которые ему дал врач, и мне было не по себе от его душераздирающих криков. И вообще, я не мог допустить, чтобы он умер тут… у нас на руках…

— Думаешь, в больнице ему будет лучше?

— Уверен! Ему там колют морфий, он не чувствует болей, и Агнешка с ним рядом…

Во дворе опять залаял спаниель.

— Да что с ним такое сегодня? — Яков поднялся, подошел к окну, отдернул занавеску и выглянул во двор.

— Санду! — он гневно окрикнул пса, и тот замолчал.

— Мамочка, меня сейчас вытошнит, — слабым голосом сказала Тамара. Рада приподняла дочку за спину, схватила с пола миску и поднесла ей.

Яков поморщился и вышел из комнаты.

— Я поеду за врачом! — крикнул он, спускаясь вниз.

На улице совсем стемнело, дождь усилился, кругом были лужи и грязь. Яков испачкался, выругался и пошел в конюшню.

Через час он стучал в дверь лекаря. Ему открыла пожилая женщина, жена врача.

— Яков Михалыч! — удивилась она, — проходите, вы совсем промокли. Что случилось?

— Иван Ефимыч дома? — с порога спросил Яков.

— Нет, уехал к больному, но скоро должен вернуться. Да вы заходите скорее…

Барин вошел в небольшой одноэтажный дом, отряхнулся, снял длинный дорожный плащ и вошел в горницу.

— Сюда, поближе к печке, обсохните, Яков Михалыч, — женщина суетилась вокруг Якова, принесла ему шерстяное одеяло, придвинула к печке деревянный стул с высокой спинкой.

— Сейчас принесу горячего чаю с медом, у меня как раз самовар поспел, — сказала она и вышла в соседнюю комнату.

Яков устроился около огня, вытянул промокшие ноги и укрылся одеялом. Вернулась жена врача. Она поставила на табурет рядом с гостем чашку с ароматно дымящимся напитком и вазочку с медом, села на лавку и спросила:

— Что за беда вас привела, Яков Михалыч? Никак Тамаш совсем плох?

— Тамаш действительно плох, неделю назад я отправил его в больницу вместе с Агнешкой. Один он уже был не в состоянии… Я приехал из-за дочки.

— Что с малышкой? — обеспокоенно спросила женщина.

— Жар сильный, уже два дня. Сегодня ее начало тошнить. Боимся, что это лихорадка.

— Да, это надо, чтобы мой Ефимыч посмотрел. Вы не волнуйтесь, он уехал давно, думаю, вот-вот вернется.

— Я подожду с вашего позволения.

— Конечно, — женщина встала, взяла вязание и села обратно на лавку. — Давно не были у нас в деревне?

— Последний раз приезжал, кажись, в июне-месяце. Это когда Тамаш у вас был на лечении.

— Да, да… — женщина быстро крутила петли спицами. Помолчав, она сказала, — я-то часто на базар хожу, опять цыгане объявились. Сколько лет не было…

Яков вздрогнул и посмотрел на женщину.

— Да, — продолжала она, — видела их за последнюю неделю раза три. То два цыгана молодых ходят по рынку, чего им надо, небось, кошельки воруют и высматривают, что плохо лежит. Я знаю их отродье, всегда денежки прячу подальше да поглубже. А вчерась возле скобяной лавки две женщины-цыганки были, одна беременная, живот огромный, и пацанчик с ней годиков трех, милостыню просила. А с ней была еще постарше, та предложила мне погадать, позолоти, говорит, ручку, всю правду тебе скажу. А что мне гадать, я и так все знаю, — женщина вздохнула, быстро пересчитала петли и продолжила, — детей Бог не дал, а я так хотела ребеночка. Теперь уж, гадай не гадай, ничего не изменится…

— Цыгане, говорите? — с тревогой в голосе переспросил Яков.

— Они, окаянные. Давно их не было в наших краях, да вот опять пришли…

— Где же табор их стоит?

— Откель мне знать? Никто не знает. Они сегодня тут, завтра уже в другом месте, кочевой народ…

— Я часто охочусь. Знаю всю округу. Три дня назад ходил на косулю, никого не видел.

— Ну, касатик, если ты не видел, это еще не значит, что их нету…

Дверь распахнулась, и вошел лекарь. Он скинул мокрую накидку и удивленно воскликнул:

— Яков Михалыч! Вы ли это?

— Он самый, добрый вечер, Иван Ефимыч, — Яков встал и пожал протянутую врачом руку.

— Добрый, добрый, — врач подсел к огню. — Что стряслось?

— Дочка у меня заболела, сильно, надобно ехать срочно.

— Только приехал ведь! — всплеснула руками жена доктора, — пусть хоть обсохнет да поест!

— Надо так надо, — отмахнулся от нее Иван Ефимыч и встал, — лошадь я еще не распрягал, так что, поехали.

— Я очень вам признателен, спасибо! — Яков поднялся и с благодарностью посмотрел на доктора.

Мужчины вышли во двор. Доктор сел в свои дрожки с закрытым верхом и тронул вожжи. Яков лихо вскочил на свою лошадь и помчался к поместью, его сердце бешено колотилось в груди и щемило от недобрых предчувствий. Коляска доктора ехала следом, приседая на ухабах и подпрыгивая на кочках, сильно разбрызгивая грязь.

***

Рада вынесла миску, помыла и засунула под мышку. Намочила холодной водой хлопковую салфеточку, отжала, неловко придерживая сползающую миску, и пошла наверх. Тамара лежала в кроватке, свернувшись калачиком.

— Мамочка, мне жарко, — пробормотала девочка.

Рада присела рядом с дочкой, перевернула ее на спину и положила на лобик холодную салфетку.

— Так лучше? — спросила она, взяла маленькую ручку и поцеловала.

— Да.

— Попробуй заснуть, закрывай глазки, — прошептала мама.

Тамара послушно закрыла глаза. Рада тихо запела цыганскую колыбельную. Она сидела рядом с девочкой, ласково гладя дочь по голове, проводя пальцами по длинным черным локонам. Во дворе громко залаял спаниель. Потом вдруг осекся, жалобно взвизгнув. Тамара открыла глаза и испуганно посмотрела на маму.

— Оставайся здесь, — строго приказала Рада и быстро спустилась по лестнице на первый этаж. Входная дверь была распахнута настежь. В проеме стоял Михей.

— Ну, здравствуй, чаюри, — презрительно процедил он сквозь зубы и бросился на цыганку. Рада отпрянула назад. Михей крепко схватил ее за руку выше локтя и ударил наотмашь по лицу.

— Забыла наши законы? — он злобно смотрел на Раду. Она вывернулась и резко оттолкнула цыгана. Михей не удержался, упал и сильно ударился спиной о стол. Рада устремилась к двери. Но цыган ухватил ее за волосы, резко дернул и притянул к себе. Рада со всей силы пнула его в живот.

— Ах, ты, минжа! — прохрипел Михей и отпустил цыганку. — Не жить тебе, — с ненавистью прошипел он, тяжело поднялся, держась за место удара. Рада бросилась к выходу. Цыган резко взмахнул рукой и метнул нож ей в спину. Она медленно осела на пол. Михей, покачиваясь, подошел к Раде, вытащил чури и заметил блеск на ее вытянутой руке. Он присел, приподнял руку девушки и стянул обручальное кольцо с пальца. Тяжело дыша, цыган поднялся, переступил через мертвую Раду, вышел из дома и медленно, прихрамывая, отправился в сторону леса.

Тамара, скинула салфетку со лба, спустила ножки с кровати и маленькими шажками, крадучись, вышла из своей комнаты. В доме было тихо. Она спустилась по лестнице и увидела маму, лежащую на полу без движения. Малышка подошла к Раде, присела рядышком и поладила ее по спине. С левой стороны зияла рана, платье было красным, вокруг медленно растекалось кровавое пятно. Вдруг стало необычно тихо. Ни одного звука не доносилось со двора. Не стучал дождь, не лаял пес, не шумели деревья — ничего.

Яков примчался к дому, на ходу соскочил с лошади и побежал к распахнутой входной двери. Около крыльца лежал мертвый спаниель Санду с разбитой головой. Рядом с ним валялась окровавленная палка. Якова охватил нервный озноб. Он взбежал по ступенькам и вошел в дом. В гостиной, на полу, в крови лежала бездыханная Рада, рядом сидела Тамара и испуганно смотрела на отца. Яков ватными ногами подошел к жене, упал на колени, издал дикий вопль и зарыдал.

«Рада! Не уберег! Я несчастный человек!», — он обнимал мертвую цыганку, прижимал к себе ее голову с растрепавшимися волосами и стонал. Слезы лились из его глаз. Он перенес жену на руках на кушетку, сел на пол у ее ног и горько заплакал. Маленькая Тамара, распахнула черные глаза, устремила взгляд на отца и тоже разревелась. К крыльцу подъехал доктор. Он бросил поводья и бегом, перепрыгивая лужи, забежал в дом. Иван Ефимыч подошел к рыдающему Якову, присел на кушетку рядом с Радой и пощупал ей пульс.

— Умерла, — коротко сказал лекарь.

Яков закрыл лицо руками и глухо застонал. Доктор встал, подошел к Тамаре, взял ее на руки и отнес наверх в детскую. Он уложил девочку в кроватку, успокоил, как мог и вернулся вниз. Яков перестал плакать, сидел тихо, обхватив голову. Врач пошел к своим дрожкам, достал чемоданчик и отправился к больной девочке. Он ее долго тщательно осматривал, щупал животик, смотрел горло, заглядывал в маленькие ушки, прикладывал руку ко лбу. Потом достал из чемоданчика белые пилюли, взял стакан воды, стоявший рядом с кроваткой, и помог малышке выпить лекарство. Доктор около получаса посидел с Тамарой, дождался, пока она вспотела, вытер полотенцем, лежавшим рядом, снял мокрую одежду, переодел в сухое, что нашел в ее комнате. Жар спал, и девочка заснула. Иван Ефимыч собрал свои принадлежности в чемоданчик и спустился вниз. Он подошел к Якову и предложил сделать укол морфия.

— Нет, у жены есть каннабис, — тихо сказал Яков, вытер лицо и посмотрел на доктора, — что делать?

— Я осмотрел вашу дочку, у нее лихорадка, но не опасная. Я дал ей аспирин. Жар уменьшился, ей лучше, девочка заснула. Теперь можно заняться вашей женой.

Врач помог Якову подняться с пола, усадил его в кресло и присел обратно на кушетку около Рады. Он осмотрел рану, слегка стянув платье, и тяжело вздохнул. «Сильный и точный удар ножом», — сказал он, ни к кому не обращаясь. Вдруг Яков резко поднялся, кинулся в кабинет, схватил ружье, зарядил, выскочил из дома и побежал в сторону леса. Доктор проводил его долгим взглядом и покачал головой.

Яков исходил всю округу и вернулся в поместье утром. Дождь не прекращался. Яков мокрый, грязный, в рваных штанах и рубашке, подошел к дому, отбросил ружье, сел на деревянный настил веранды, опустил голову, обхватив руками. «Ищи ветра в поле…», — прошептал он.

Доктор лежал на диване в гостиной с открытыми глазами, уставившись в потолок. Услышав, что вернулся хозяин, он вышел на веранду и присел рядом с Яковом.

— Здесь повсюду отпечатки, видно, что была борьба, стол перевернут и сломан, на полу разбитая посуда… Рада отчаянно сопротивлялась. Похоже, что убийца приходил к дому несколько раз, поджидал, когда тебя не будет. Вероятно, это было спланировано, и целью была именно твоя жена. Надо же так совпало, что она была одна с ребенком, — подавленно проговорил лекарь и сокрушенно покачал головой. — Когда рассвело, я обошел поместье, в кустах кто-то долго сидел, прятался, уходил и приходил. Думаю, что пес лаял и защищал дом до последнего вздоха. Я его закопал там, под яблоней. — Иван Ефимыч тяжело вздохнул и предложил, — нужно обратиться в полицию или пригласить сыщика.

— Это цыгане, — тихо сказал Яков, — они уже далеко. Я видел около озера следы. Их было двое, один пришел сюда, второй ждал там, с лошадьми. Они перешли озеро вброд, больше следов нигде не видно. Как они это делают?..

— Я слышал, что эти хитрецы, когда лошадей уводят от хозяев, как-то копыта им обматывают, чтобы не оставлять следов…

— Цыгане… — пробормотал Яков.

— Я дам свидетельские показания, — решительно сказал доктор, — поедем в полицию? Я вам помогу.

— А как же дочка? С кем ее оставить?

— И то верно, не с кем, — Иван Ефимыч потер гладко выбритый подбородок. — Я поеду в полицию, расскажу все, как было и приглашу, чтоб сюда приехали. А вы, Яков Михалыч, оставайтесь с дочкой, вы сейчас ей очень нужны.

Яков опустил голову и тихо проговорил:

— Да, спасибо…

Доктор встал и стал собираться.

— Я вернусь, с полицией или без.

Яков, понурившись, молчал.

— Яков Михалыч, — с тревогой в голосе позвал его врач.

— Да, — Яков очнулся и поднял голову, — хорошо…

Иван Ефимыч залез в дрожки, взял вожжи и направил лошадь со двора. Дождь кончился. Дорогу размыло. Коляска, переваливаясь по кочкам и проваливаясь в лужи, медленно поехала в сторону деревни.

Вышла маленькая Тамара. Она кротко посмотрела на отца и сказала:

— Я хочу есть.

— Сейчас приду, иди в дом, — охрипшим голосом пробормотал Яков.

***

На похороны приехала Агнешка. Яков отправил ей печальную весть через телеграф. Тамаш лежал в больнице. Агнешка проводила все время рядом с мужем. Получив страшное известие, она поговорила с врачами, ее уверили, что состояние больного стабильно, и она может спокойно отлучиться на несколько дней. Агнешка собралась и примчалась через два дня, с первым попутным экипажем. Когда она приехала, Яков бросился ей на шею и зарыдал.

— Я виноват, — всхлипывал Яков, — оставил ее одну! Я несчастный человек! Погубил свою Радость! Не сберег!

Служанка гладила его по спине, говорила что-то утешительное и горькие слезы лились из ее глаз.

— Яков Михалыч, — вытирая лицо передником, проговорила Агнешка, — а я ведь подарок тебе приготовила. Помнишь, что ты мне в телеграмме написал? Ты сообщил, что Раду убили, что была полиция, никого не нашли, кольцо мамино обручальное украли, дочка заболела, просил, чтобы я срочно приехала. Помнишь?

Яков кивнул и тяжело опустился на скамеечку.

— А еще, когда мы уезжали, ты денег мне дал на лечение и обустройство в городе, — Агнешка присела рядом с барином, — спасибо тебе, — она перекрестилась и склонила голову.

Яков посмотрел на нее невидящим взглядом.

— Денег было больше, чем надо, и я часть схоронила, чтобы тебе обратно привезти и вернуть…

Яков смахнул слезы и посмотрел на Агнешку более внимательным взглядом, пытаясь осознать, что она говорит.

— Так вот, — Агнешка обрадовалась, что Яков, наконец, начал ее понимать. — После твоей телеграммы я побежала на рынок, чтобы запас еды купить Тамашу и молока свежего, ты знаешь, он очень любит молоко, и как будто потянуло меня что-то к странной лавке, ломбардом называется. Чудная такая. Вроде, как ценную вещь можно там оставить за деньги, а потом выкупить обратно.

— Я знаю, что такое ломбард, — тихо сказал Яков.

— Ага, — улыбнулась Агнешка, — подошла я к витринке, а там! Кольцо твое лежит! Материно обручальное, которое ты на свадьбу нашей Раде дарил!

Яков выпрямился и удивлено уставился на служанку.

— Да! — воскликнула она. — Выкупила я его, но уж не взыщи, отдала все твои деньги, ничего не осталось…

— Боже мой, — с волнением проговорил Яков, — не может быть! Да где же оно?

— Схоронено, — серьезно произнесла Агнешка, отвернулась и вытащила из лифчика белый хлопковый платочек. Она медленно аккуратно развернула тряпочку и вытащила кольцо.

Барин поднес дрожащую руку, служанка положила в ладошку Якову драгоценность и загнула его пальцы в кулак.

— Спасибо, Агнетта, — прошептал Яков, и слезы снова потекли из его глаз.

— Я поговорила с мужичком, который сидел в этой скупке. Он сказал, что кольцо принес молодой цыган, отдал за бесценок.

Агнешка внимательно посмотрела на хозяина.

— Можно найти их, — она прищурилась, — поймать, отомстить!

Яков вытер лицо и нахмурился.

— Значит, они уже побывали в городе, — задумчиво промолвил он, — быстрые…

— Заявление написать, — продолжала служанка.

Яков ухмыльнулся.

— Заявление я уже написал, — грустно сказал он, — это только в книжках сыщики ищут преступников, следы, отпечатки, приметы…, а в жизни все по-другому. Пришел молодой бестолковый парнишка, сказал, что из сыскной полиции. Я ему все показал, и про кольцо намекнул, и в лес отвел, к озеру. Изложил свои подозрения. Иван Ефимыч приехал, рассказывал тоже и чуть не носом тыкал этого… полицейского…

— И что? — Агнешка уставилась на Якова, моргая белесыми ресницами.

— Ничего! — разозлился барин. — Походил, посмотрел, взял мое заявление. Как про цыган услышал, сразу у него все желание отпало моим делом заниматься. Это было заметно…. Да и правда, — обреченно проговорил Яков, — где искать?

— Мужичок этот дал мне адрес, — промолвила Агнешка, засовывая под платок выбившуюся прядь волос, — ему показалось подозрительным, что такое кольцо принес цыган и так дешево отдал. Сразу заподозрил, что оно краденное.

— Адрес? — переспросил Яков.

— Да, они берут адрес, если подозрительно, — служанка тяжело вздохнула, — я взяла, сходила туда, по адресу нашла дом заброшенный, давно в нем никого не было. Спросила местных, никто ничего не видел и не слышал…

— Вот видишь, — скривился Яков, — никто ничего не видел, не слышал, не знает…

— Но какая-то управа на них должна быть! — воскликнула Агнешка, — Надо бороться! Самим искать! Убили девушку и что! Надо написать заявление в главное управление полиции! Нанять сыщика, заплатить ему, чтоб нашел!

— Да, да… — промямлил Яков, потер лоб и тихо добавил, — ищи ветра в поле…

— Вот ты немного в себя придешь, и наймем хорошего сыщика, — с вызовом сказала Агнешка, — нельзя это дело так оставлять!

Служанка встала, потрепала Якова по плечу и пошла в дом к Тамаре. Девочка сидела на кушетке около окна. Агнешка подошла к ребенку и крепко обняла. Тамара была голодная и грязная. Служанка покачала головой, тихо выругала Якова и пошла готовить еду. Пока в горшочке тушилось мясо с картошкой, Агнешка вымыла девочку, одела в чистое, расчесала длинные черные локоны, заплела в две косички.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Агнешка.

— Уже не жарко, — ответила малышка, — доктор приезжает ко мне каждый день, дает какую-то водичку, смотрит мне в рот, слушает спину и тут, — малышка показала на грудь.

Служанка улыбнулась.

— У тебя ничего не болит?

— Нет.

Они помолчали.

— Моя мама умерла? — спросила Тамара, распахнув свои большие черные глаза.

— Да, мое сердечко, — тихо ответила Агнешка, достала горшочек из печки и поставила на стол. — Она теперь на небесах. У нее все хорошо, ты не беспокойся.

Тамара выглянула в окно и посмотрела на небо.

— Мамочка, я тебя очень люблю, вернись ко мне, пожалуйста, — вежливо попросила малышка.

Агнешка подошла к ребенку, присела на кушетку, посадила Тамару к себе на колени, обняла и поцеловала в лобик.

— Ах ты, несчастная… — невольная слеза скатилась по щеке служанки.

После похорон Яков начал пить. Он пил день и ночь, пока полностью не отключался. Агнешка смотрела на это и только руками разводила. Она забрала Тамару к себе в пристройку. Девочка полностью выздоровела. Доктор больше не приезжал.

Агнешка сшила матрас и соорудила небольшую детскую кроватку. Она перенесла вещи и игрушки Тамары, чтобы девочка не видела, в каком плачевном состоянии находится ее отец. Агнешка надеялась, что со временем барин прекратит пить и все наладится. По несколько раз в день служанка заходила в дом, чтобы прибраться, но Яков ее прогонял, кидался бутылками и матерился. Она сильно расстраивалась, качала головой и уходила.

Спустя неделю пришло известие о смерти Тамаша. Раковая опухоль сожрала мужа Агнешки, оставив ее вдовой рядом с потерявшим человеческий облик барином и его маленькой дочкой.

Шли дни, перетекая в недели. Яков «не просыхал», провалившись в устойчивый запой. Он никого не хотел видеть. Иногда начинал кричать, плакать и звать Раду. Агнешка приносила ему еду, но Яков почти ничего не ел. Несколько раз к нему приходила Тамара, он ее называл Радой и пытался схватить за руку, чем сильно пугал дочку. Все такие посещения заканчивались ее слезами. Вскоре Тамара стала отказываться ходить к отцу.

— Он плохой! — надув губки, говорила она Агнешке.

— Нет, нет, он не плохой, — возражала служанка, обнимала девочку и гладила по черным вьющимся волосам. — Просто он потерялся в этой жизни…

— А он найдется?

Агнешка грустно улыбнулась вопросу Тамары.

— Не знаю, мое сердечко, — служанка смахнула слезу и тихо добавила, — он слишком сильно любил твою маму. Смысл жизни потерял…

Агнешка несколько раз ездила в полицейское отделение, но ей говорили: «Ищем, как найдем — сообщим». Она побывала у Ивана Ефимыча, выслушала его рассказ, попросила помочь. Лекарь съездил с ней в полицию, они услышали то же самое «ищем», написали новое заявление. Когда они вышли из отделения, к ним подошел грузный полицейский, который присутствовал при беседе с «молодым парнишкой из сыска» и сказал:

— Никого они не найдут, будьте покойны, скорее всего даже искать не будут. Поймите, если это действительно сделали цыгане, а, послушав ваше дело, я думаю, что это именно они, то это особое племя, у них свои законы. К тому же мало того, что их сложно отыскать, так еще и доказать надо. А они друг за друга горой. Скажут, что вообще не знают никакую Раду.

— А как же свидетели? Следы?

— Никто же не видел?

— Ну, прям так — не видел, но есть предположения.

— Предположения, — хмыкнул полицейский, — это домыслы, к делу не пришьешь. Нужны свидетели, явные доказательства…

— А если мы сыщика наймем? — воинственно спросила Агнешка.

— Поверьте мне, толку не будет, только деньги потратите, — с сочувствием вздохнул полицейский, — с цыганами никто связываться не хочет. Сыщик или кто другой будет говорить вам, что ищет, нужно еще время, нужны еще деньги. Оберет вас до нитки, а потом скажет — не нашел. Лучше займитесь девочкой, я слышал, там маленькая дочка осталась, а от папаши, как я понял, толку мало.

Агнешка с Иваном Ефимычем, растерянные и грустные, вернулись в деревню. В полном отчаянии Агнешка сказала жене лекаря: «Нет справедливости на этом свете!» — и поторопилась уехать в поместье к маленькой Тамаре.

Яков совершенно опустился. Он не мылся, гадил в той же комнате, в которой пил, спал на полу в своих испражнениях, сильно оброс и исхудал. Агнешка приходила убираться каждый день. Она пыталась поговорить с барином, снова и снова уговаривала его одуматься и прекратить пьянство. Но все было напрасно, Яков кидался в служанку всем, что попадалось под руку, сопровождая это матерной бранью. Агнешка пыталась образумить барина, говорила, что у него маленькая дочка, которая нуждается в отце, надо о ней заботиться, но Яков ее не слушал, только кричал, что это он виноват в смерти Рады. Что он не должен был уезжать, что старая цыганка его предупреждала, а он все испортил. Что он был так счастлив все эти пять лет, что все потерял, «утратил радость» и ему «жизнь не мила». Агнешка снова заводила разговор о дочурке, но Яков только плакал, проклинал себя, хватался за бутылку и прогонял служанку.

Прошло несколько недель. Все обширные запасы спиртного в доме были уничтожены. Два дня Яков не пил. Шатаясь, он вышел из дома, щурясь от яркого дневного солнца. Агнешка была во дворе, подбежала к барину и помогла присесть на веранде. Он не помнил, какой год, не знал, какой месяц и день. Служанка посадила его в кресло на веранде и пошла убираться в доме. Вонь стояла страшная. Она все вымыла, сложила пустые бутылки в большие платяные мешки и отнесла в винодельню, открыла настежь окна и двери. Яков заснул, развалившись в кресле, и проспал до самого вечера. Очнувшись от тяжелого забытья, он еще долго сидел, тупо уставившись в одну точку, потом поел немного щей, которые принесла служанка, и стал умолять Агнешку съездить в деревню, купить вина. Яков приводил ей доводы, что если резко прекратить пить, то он может умереть, ссылался на авторитетных врачей, пытался цитировать Крепелина и Корсакова. Агнешка согласилась в обмен на обещание барина, что он вымоется, побреется, нормально поест и «будет по чуть-чуть, только для поддержания здорового состояния».

К большому ее сожалению и разочарованию Яков снова и снова проваливался в запои. Иногда барин выходил из печального состояния, тогда он брал повозку, ехал в ближайший городок покупал водки и проводил время с женщинами легкого поведения. Начались проблемы с деньгами, Агнешке пришлось продавать мебель и вещи. Дошло дело и до библиотеки. Когда служанка гневно объявила Якову, что придется продать все книги, он не проявил никакого интереса и отмахнулся от женщины как от назойливой мухи. Денег, вырученных за библиотеку, обстановку дома, золотые украшения и несколько старинных икон хватило на два года. Осталось только обручальное кольцо Рады, золотая цепочка Тамары, которую ей подарил Яков в прошлом году и пара безделушек. Встал вопрос о продаже поместья. Покупатель нашелся очень быстро. Это был тот самый «делец», с которым раньше вел переговоры Яков.

Агнешка подобрала небольшую хату на краю деревни с маленьким огородиком, перевезла туда Тамару, своего опустившегося барина в бесчувственном состоянии и то, что осталось от былого хозяйства. В результате этой сделки осталась приличная сумма денег, которую Агнешка надежно спрятала в бочке вместе с драгоценным кольцом, «от греха подальше», в подполе нового жилища. В хате было две комнаты на первом этаже и одна маленькая спаленка на втором — мансардном. По сути это был чердак, который Агнешка обустроила под жилую комнату и поселила туда Тамару. Сама она расположилась внизу, в помещении с печкой и столом, чтобы заниматься домом и огородом. Отдельная комната была отдана Якову.

Прошло еще два года. Тамара росла замкнутой и очень красивой девочкой. Агнешка научила ее готовить, шить, стирать, ухаживать за огородом и другим делам по хозяйству. Она очень жалела Тамару, старалась ее обнять, приласкать. Но Тамара с возрастом начала избегать проявлений нежности, становясь молчаливой и отчужденной. Она не общалась со сверстниками из деревни, предпочитая одиночество, но при всем этом Тамара постоянно стремилась помочь Агнешке во всех домашних делах.

— Ох, тяжелая доля выпала тебе моя biedna dziewczynka, — приговаривала Агнешка, глядя как семилетняя Тамара пытается достать ухватом тяжелый котелок из печи. — Сколько жива буду, помогу тебе, а уж коли Господь призовет, теперь ты знаешь, что и как делать, с голоду не помрешь.

Как-то раз Агнешка пришла с базара, нашла Тамару в огороде за прополкой грядок и предложила:

— Надо бы тебе грамоте поднабраться. Чтобы не быть как я. Может, сможешь получше в жизни устроиться. Я зашла сегодня в школу, мне сказали, чтобы ты приходила прямо завтра с утречка.

Девочка посмотрела на Агнешку и улыбнулась.

— Как давно я не видела, чтобы ты улыбалась! — весело всплеснула руками служанка, — я очень рада, что тебе понравилась моя затея!

Тамара пошла в школу, которую когда-то построил ее отец. Теперь в Якове с трудом можно было узнать того холеного барина, который занимался здесь благотворительностью. Он продолжал пить запоями. Яков вымаливал у Агнешки деньги или просто крал, когда мог, сразу бежал в ближайшую лавку, покупал спиртное и выпивал. Иногда падал тут же, за лавкой, валялся в грязи, пока его не находила преданная служанка и перетаскивала домой. Односельчане, которые помнили его в лучшие времена, только руками разводили и жалели. Время от времени он приходил к знакомым и просил самогоночки. Ему давали. Он пил, плакал, потом говорил, что дома его ждет красавица-жена, и, покачиваясь, уходил.

Агнешку стало подводить здоровье. У нее часто болела спина, иногда прихватывало так, что она не могла разогнуться. Подросшая Тамара ходила с ней, а со временем все чаще, одна, искала Якова, если его долго не было дома. Вытаскивала из канав, где он валялся пьяный, уводила в невменяемом состоянии от знакомых, которые продолжали ему наливать, приводила домой, снимала обоссанные штаны, стирала, мыла, штопала одежду, готовила еду, кормила.

Сжав губы, Тамара с семилетнего возраста делала такую тяжелую работу, которая не всякому взрослому под силу, морально и физически. При этом она старалась не пропускать занятия в школе, выучилась читать и писать, усердно занималась математикой и успешно закончила три класса сельского образования. О дальнейшей учебе не могло быть и речи. Агнешка разболелась и почти не вставала с постели. Теперь у Тамары прибавилось тяжелых обязанностей и проблем. Это очень расстраивало Агнешку, и как только она чувствовала себя немного лучше, сразу начинала что-нибудь делать по дому или в огороде.

Карта пятая — девятка крестей

Повзрослевшая Тамара стала разумной и очень красивой девушкой. У нее были такие же большие черные глаза, как у мамы, только в отличие от Рады, в них были не глубина и спокойствие, а непреклонная воля и упорство. Когда она улыбалась, в темноте ее глаз появлялись насмешливые искорки, тогда взгляд смягчался, и ее лицо становилось очень милым. Но происходило это крайне редко. Обычно она выглядела серьезно и невозмутимо.

Где бы Тамара ни бывала, она вела себя скромно, но с достоинством. Девушка отрезала волосы и теперь носила черную волнистую копну до плеч. Она была невысокого роста, стройная, с высокой большой грудью, тонкой талией и узкими бедрами. Такое сложение особенно подчеркивало величину ее бюста и неизменно притягивало взгляды противоположного пола. Тамара уже привыкла к повышенному мужскому вниманию и научилась давать отпор особенно навязчивым кавалерам.

Она умела за себя постоять. Тяжелая жизнь в деревне сделала ее физически выносливой и сильной, а непрекращающиеся неприятности с отцом научили постоянно быть начеку и уметь быстро реагировать на агрессию. Порой хватало жесткого или остроумного слова, а иногда было достаточно одного ее взгляда. Тамара могла так посмотреть на человека, что его будто пронзало острое копье. Она была смелая, решительная, трудолюбивая и целеустремленная. Помощи ей ждать было неоткуда, и Тамара привыкала всего добиваться сама.

Яков пил меньше, здоровье уже не позволяло. Он по-прежнему ходил по деревне, когда был в состоянии, рассказывал, что его ждет дома красавица-жена, садился на землю и подолгу плакал. Агнешка подхватила зимой кашель, который перешел в воспаление легких, она лежала на печи, греясь, в надежде, что болезнь пройдет сама, но становилось только хуже. Тамара несколько раз порывалась обратиться к Ивану Ефимычу, но Агнешка отказывалась, говорила, что ей уже лучше и кашель почти прошел. В конце весны она умерла.

Тамара тяжело перенесла эту потерю. Агнешка стала для нее по-настоящему близким человеком. Тамара долго носила траур, ни с кем не разговаривала, по вечерам в своей комнатке на чердаке прижимала к лицу платок, который носила Агнешка, и засыпала, подложив его под щеку.

Яков по-своему выразил свои переживания относительно смерти служанки. Он сильно напился на поминках и кричал дочери, что она «ни одной слезинки не пролила!», и что «моя дочь черствая, бесчувственная девчонка, которой наплевать на женщину, посвятившую жизнь нашей семье!». Тамара ничего не ответила, только посмотрела на него исподлобья тяжелым, злым взглядом и принялась убираться дому. Яков потом еще долго возмущался бездушностью дочери. Когда начинались сыпаться подобные обвинения и ругательства, она молча уходила в огород или поднималась к себе наверх.

Тем временем деньги, которые остались от продажи поместья потихоньку заканчивались. Тамара понимала, что скоро настанет момент, когда не останется ничего. Она решила поехать в город, чтобы найти работу. В ближайшем городишке подобрать ничего подходящего не получилось, и Тамара отправилась в Кишинев, в расчете на то, что уж в столице она точно сможет устроиться на хорошее место. Тамара заходила в многочисленные ателье, говорила, что умеет шить, показывала платья, сделанные своими руками. Но никто не хотел брать на работу «цыганку». Она прошла по разнообразным магазинчикам, лавкам, трактирам и закусочным, в поисках работы. Заглянула в прачечную. Везде Тамара слышала ответ, что «ничего не нужно». Отчаявшись, она стала стучаться в зажиточные дома и предлагать услуги няни, сиделки или служанки. Однако и здесь не повезло. Подобные места были заняты или ей говорили, что «никто не требуется». Хозяйки не стремились иметь дело со «слишком красивой девушкой», опасаясь за своих мужчин.

В одном из домов, получив очередной отказ, выходя на улицу, Тамара случайно услышала, как прислуге дают поручение купить продукты в гастрономе Ковальского. Хозяйка перечислила так много пунктов, что Тамара решила туда наведаться. «Если в магазине так много всего продают, то наверное, он очень большой, — рассуждала она, — а если магазин большой, возможно, там требуются работники».

Тамара узнала у прохожих, где находится это предприятие торговли, и отправилась туда. Она нашла гастроном и вежливо расспросила о заведении хорошо одетую пожилую женщину, которая не спеша выходила с полной авоськой. Центральный гастроном «Ковальский Л. Л.» был самым известным магазином и процветающим предприятием в Кишиневе. Особенно знаменит он был своими колбасами. Это было гордостью фирмы, потому что у Ковальских было собственное производство — фабрика на Пушкинской улице, 14.

Тамара убрала волосы под косынку, поправила платье, набралась храбрости и зашла в гастроном. Она подошла к прилавку, улучила момент, когда покупателей не было, и обратилась к продавщице. Тамара сказала, что ищет работу. Отрекомендовала себя как аккуратную, честную и исполнительную сотрудницу. Сообщила, что может мыть полы, убираться в торговом зале и подсобках, наводить чистоту и порядок на складе и вообще «делать любую работу».

Тамару отвели к управляющему, который сразу оценил привлекательную внешность претендентки и предложил ей работу за прилавком, помощницей продавца, решив, что такая красивая девушка послужит хорошей рекламой для продукции отдела.

Так и получилось — Тамара стала центром притяжения для покупателей. Она мило улыбалась, нарезая и упаковывая колбасу. Мужчины пытались с ней заигрывать, но Тамара только уточняла, сколько грамм нужно завесить и учтиво улыбалась, уходя от предложений встретиться после работы, прогуляться, пообедать, сходить в кино. Тамара слышала про эту диковинку — кинотеатр «Орфеум», в который ее часто приглашали состоятельные с виду мужчины. Ей очень хотелось туда попасть, но она ссылалась на постоянную занятость и вежливо отказывалась. Чтобы иметь возможность работать каждый день, Тамара сняла две комнаты рядом с гастрономом, в самом центре города, перевезла отца и те небольшие пожитки, что остались от былого роскошного существования. Дом в деревне она продала соседу, быстро и дешево, окончательно простившись с сельской жизнью.

Оказавшись на новом месте, Яков присмирел. Он редко выходил из своей комнаты, в основном, лежал на продавленном старом диване, который остался от прежних хозяев, пялился в потолок и спал. Время от времени он таскал у Тамары деньги, шел до ближайшего магазинчика и покупал спиртное. Тогда Яков снова напивался и впадал в беспамятство. Он приходил в комнату к дочери, называл ее Радой, признавался в любви и умолял вернуться.

Тамара терпеливо отводила отца в его комнатку, укладывала на кровать и сидела рядом до тех пор, пока он, успокоившись, заснет. Бывали хорошие дни, когда Яков вдруг начинал убираться в комнатах и даже пытался что-то приготовить ко времени прихода дочки с работы. В такие моменты Тамара чувствовала себя счастливой. Они сидели в одной из комнат, вместе кушали нехитрую стряпню Якова, и он рассказывал дочери о Раде. О том, как влюбился с первого взгляда, как они были счастливы и как он разрушил эту благодать.

Яков по-прежнему считал себя виноватым в смерти Рады. Он снова и снова рассказывал истории, как первый раз ее увидел, как ходил в табор, как они ловили ежиков, как она пришла к нему, чтобы остаться навсегда. Иногда Тамара расспрашивала об Агнешке и Тамаше. О жизни в поместье. Яков подробно отвечал на все ее вопросы, просил прощения за то, что лишил детства, взвалил на нее все проблемы и трудности. Он называл себя конченым человеком и говорил о том, что хочет уйти за Радой, чтобы побыстрее встретиться с ней в другом мире. Эти повороты в беседах сильно расстраивали Тамару, и она всегда переводила разговор в другое русло. Когда это удавалось, отец возвращался к тому, как они жили раньше, а иногда пересказывал сюжеты прочитанных книг и цитировал стихи. К сожалению, такие дни случались не часто. Обычно Яков овощем лежал в своей комнате на диване или на полу.

Настала весна 1936 года. Яков отметил пятьдесят четвертый день рождения, сильно напившись и разбив окно в своей комнате. Утром, как только дочь ушла на работу, он выкрал ее получку и отправился в ресторан. Поздно вечером там его и нашла Тамара. Яков был очень сильно пьян, приставал к официанткам и жаловался на судьбу. Тамара извинилась перед персоналом, забрала из его кармана украденные деньги, расплатилась и потащила домой.

Почти до утра Яков кричал, пытался выйти на улицу, падал, вставал, швырял вещи, только к рассвету угомонился и уснул на полу. Тамара сдерживала очередной буйный приступ отца, стиснув зубы. Всю ночь она пыталась успокоить пьяного Якова и совершенно выбилась из сил. Кое-как позавтракав и заколов черную массу волос под белый форменный чепчик, она побежала на работу. В восемь утра Тамара стояла за прилавком и нарезала колбасу покупателю. Передав ароматные ломти, завернутые в бумагу, она приветливо улыбнулась клиенту и, подождав, когда он уйдет в другой отдел, стала распаковывать свежие батоны колбасы, которые рано утром привез управляющий. Народу было немного, и продавщица, еле сдерживая зевоту, прикрывала рот и не торопливо раскладывала товар на витрине. Тамара заметила, что на нее смотрят, и подняла глаза. Перед ней стоял молодой, симпатичный парень, светловолосый, с голубыми глазами и открытым взглядом. Он добродушно улыбнулся девушке и негромко спросил:

— Не выспались?

Тамара покраснела и поинтересовалась, какой колбаски ему отрезать.

— Вообще-то я пришел за конфетами, — он хохотнул и продолжил, — вот этой, пожалуйста, небольшой кусочек, грамм 150. Сам-то я не местный, — говорил парень, не сводя глаз с продавщицы, — приехал к родственнице, погостить. У меня тетка здесь живет. Вообще я из Москвы. Месяц назад моя маманя умерла, — он вздохнул. — Похоронили. Тетка помогала мне, дай бог ей здоровья. Позвала меня в гости, отвлечься от грустного события. Вот приехал. Никак не могу привыкнуть: очень плохо одному.

Он помолчал и снова заговорил, как будто Тамара задала ему вопрос.

— Это сестра моего отца. Батя-то давно помер. Тетка с маманей были очень дружны, я часто к ней наведывался. В детстве, бывало, по несколько месяцев здесь жил.

Тамара завернула колбасу и вручила в руки парню.

— Меня зовут Вася. Я работаю строителем, сейчас в отпуске, — парень взял в руки колбасу и посмотрел на Тамару.

Продавщица слегка улыбнулась в ответ и спросила:

— Что-нибудь еще?

— Ой, да, нет, — смутился парень. — Вы меня простите великодушно, просто у вас такие красивые глаза, никогда таких не видел.

Тамару развеселило его смущение, других покупателей не было, и она решила продолжить разговор с Васей.

— Тамара, — негромко представилась она.

— Очень, очень красивое имя, — парень засунул под мышку колбасу и протянул свою руку через прилавок. — Вася Цыпкин.

Тамара вытерла руки о белое хлопковое полотенце и ответила на рукопожатие. У него была широкая, мягкая ладонь и натруженные мозолистые пальцы.

— Здравствуйте, — растерялся Вася.

— И вам не хворать, — улыбнулась Тамара. Ее взгляд смягчился, в глазах заиграли озорные искорки.

— Я вас не очень обижу, если приглашу куда-нибудь? — почему-то шепотом спросил Вася.

Это еще больше рассмешило Тамару, и она сказала:

— Разрешаю пригласить меня в кино.

— Замечательно! — обрадовался Вася. — В котором часу вы заканчиваете работу?

— В восемь вечера.

— Можно я зайду за вами?

— Можно.

Эта церемонность, скромность и некоторое простодушие паренька понравились Тамаре, и она решила, что настал, наконец, момент, когда она сходит в «Орфеум», самый модный кинотеатр в городе.

Они стали встречаться. Каждый день Вася дарил Тамаре цветы. После работы он ждал ее около гастронома, они гуляли, заходили в кондитерские съесть по пирожному или шли в кино, потом Вася провожал девушку домой и пожимал руку, не решаясь на большее.

Тамару забавляло, что Вася относится к ней с трепетом и восхищением. Ей нравился его добродушный нрав, открытость и честность, а наивные голубые глаза добавляли его образу еще большей привлекательности. Вася познакомил девушку с теткой. Оказалось, что ее дом находился по соседству с гастрономом. Это она в то утро попросила Васю принести на завтрак «что-нибудь сладенькое» и была очень удивлена, когда племянник пришел с колбасой, совершенно потерянный, а на ее вопросы, не смог объяснить, почему купил совершенно не то зачем пошел.

Лидия Марковна, а именно так звали, полную низкорослую тетку Васи, была спокойной, добродушной женщиной. Своих детей у нее не было, и она относилась к Васе как к родному. Теперь тетка сильно беспокоилась о том, как «племяш» будет жить «без женской руки», и совершенно искренне обрадовалась, когда Вася сообщил, что «влюбился по уши в очаровательную молдаванку». Она подумала, что «это очень кстати», что племяш будет не один в «опасной Советской России», «можно будет не волноваться, как он там в этой красной Москве» и с чистой совестью оставаться в своей прелестной кишиневской квартирке, которую оставил ей покойный супруг вместе с приличным наследством. А «за Васей будет присматривать жена, если, конечно, дойдет дело до свадьбы». Поэтому она всячески подбадривала племянника и привечала Тамару. Лидия Марковна часто приглашала молодых людей в гости, вкусно кормила и заводила аккуратные разговоры о том, как хорошо в Москве.

— Да, да, — подхватывал тему Вася, — у нас и карточки отменили. Теперь вообще хорошо стало! Я живу в общежитии для строителей. У меня две комнаты! Это потому, что я долго учился и теперь кое в чем разбираюсь. А сейчас профессионалы так нужны! Мы строим новое общество! Справедливое! Идем вперед к коммунизму! Знаете, какая у нас в Москве замечательная жизнь? Повсюду кипит работа, со всех сторон раздаются веселые песни! Появилось много образованной молодежи, которая предлагает интересные решения для благоустройства нашей прекрасной столицы. Знаете, что такое субботник?

Женщины пожали плечами.

— Субботник — это когда в свой выходной все трудящиеся занимаются наведением порядка. Не для себя, для всех! Убирают на улицах и общественных местах мусор, сажают цветы, моют окна в административных зданиях и все такое… — Вася сделал глоток вина и воодушевленно продолжил, — а карнавалы? Вы представляете себе, когда в красивом большом парке гуляют наряженные люди, знакомятся, общаются, поют под гитару или гармошку. А наши фестивали? Да вообще всего и не перечислишь!

Вася положил себе и Тамаре еще по кусочку жареной утки в качестве добавки. Лидия Марковна принесла порезанный на тонкие ломтики сыр, пирожки с вареньем и поставила на стол перед гостьей. Вася подлил своей девушке вина в хрустальный бокал на изящной тонкой ножке и поинтересовался, чего бы ей еще хотелось.

Тамара была приятно поражена такими проявлениями внимания и заботы. Давно она не ела такой вкусной еды и никогда не пила настолько ароматного вина. Про себя Тамара предпочитала ничего не рассказывать, но это и не требовалось. Когда Вася не вещал о московской жизни, Лидия Марковна любила поговорить о своем покойном муже. Молодые люди слушали ее, уплетая сладости и очередную утку.

Как-то раз Вася набрался храбрости и под столом, незаметно для тетки, положил свою широкую теплую ладонь на коленку Тамары, прикрытую длинной юбкой. Он ожидал чего угодно — пощечину, грубое слово, обиду, но Тамара только тихонько хихикнула, прикрыв рот рукой, и переложила руку Васи со своей коленки на его. В этот вечер, проводив девушку домой, Вася совершенно осмелел и поцеловал ее в щеку.

Пролетели три недели, Вася должен был ехать обратно, в Москву. Было решено, что Тамара приедет к нему «на пару дней». Вася вспомнил, что у него есть знакомый в гастрономе на Петровке и, если Тамара «решится остаться», на что он «очень надеется», то можно будет устроить ее туда на работу.