Бесплатный фрагмент - Научные междисциплинарные исследования

ЖИЛИЩНЫЕ ПРАВА РЕБЁНКА: ПРОБЛЕМЫ ОХРАНЫ И ЗАЩИТЫ

УДК 34.03

HOUSING RIGHTS OF THE CHILD: PROBLEMS OF PROTECTION

Андрюшина Алёна Викторовна

Andryushina Alyona Viktorovna

студентка 3 курса

3rd year student

Саратовская государственная юридическая академия, г. Саратов

Saratov state law Academy, Saratov

E-mail: milaaa7@mail.ru

Манько Ольга Владимировна

Manko Olga Vladimirovna

старший преподаватель кафедры гражданского права

senior lecturer of the Department of civil law

Саратовская государственная юридическая академия, г. Саратов

Saratov state law Academy, Saratov

E-mail: manko.ov@mail.ru

Аннотация: в настоящей статье рассматриваются проблемы в реализации жилищных прав несовершеннолетних и предлагаются возможные способы их решения путём внесения изменений и дополнений в жилищное законодательсво РФ, которые, по мнению авторов, будут способствовать повышению эффективности охраны прав на жилище данной категории населения.

Abstract: this article discusses the problems in the implementation of housing rights of minors and suggests possible ways to solve them by making changes and additions to the housing legislation of the Russian Federation, which, according to the authors, will contribute to improving the effectiveness of housing rights protection for this category of population.

Ключевые слова: жилищные права, несовершеннолетние, проблемы, жилое помещение, ребёнок.

Keywords: housing rights, minors, problems, residential premises, child.

Право на жилище является одним из важнейших социальных прав, гарантированных гражданам Конституцией РФ. Ст. 6 Федерального закона «Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации» [11] закрепляет, что ребенку от рождения принадлежат и гарантируются права и свободы человека и гражданина в соответствии с Конституцией РФ, общепризнанными принципами и нормами международного права, международными договорами РФ и другими нормативными правовыми актами РФ.

Несовершеннолетние в социальном плане являются одной из наиболее уязвимых категорий населения, в связи с чем вопрос охраны и защиты их жилищных прав имеет особую актуальность. Стоит отметить, что реализация несовершеннолетними принадлежащих им прав обладает рядом особенностей и характеризуется осуществлением большинства прав ребёнка их законными представителями и участием, в различного рода правоотношениях, органов опеки и попечительства, прокуратуры, а также иных органов, на которые законом возложена обязанность по защите прав детей. Анализируя судебную практику по делам, связанным с разрешением жилищных вопросов с участием детей, можно сказать, что действия родителей или иных представителей зачастую находятся в явном противоречии с интересами детей по разным причинам, в том числе в результате возникновения неприязненных отношений между ними или наличия собственных корыстных интересов и целей [3, стр. 15].

В каждом конкретном случае в зависимости от жилищно-правового статуса ребёнка (является ли он собственником жилого помещения, членом семьи собственника или нанимателя по договору социального, коммерческого или специализированного найма и т.д.) объем его прав и государственных гарантий по отношению к жилому помещению будет различным.

Так, несовершеннолетний собственник жилого помещения в соответствии со ст. 26, 28 ГК РФ [1] вправе свободно им пользоваться (в рамках целевого назначения), тогда как возможность распоряжаться своим имуществом напрямую зависит от воли его законных представителей. Российское законодательство в целях защиты жилищных прав и интересов несовершеннолетних закрепляет правило, согласно которому все сделки с недвижимостью, собственником которого является лицо, не достигшее 14-ти летнего возраста, совершаются только с согласия органов опеки и попечительства (п. 1 ст. 28, п. 2 ст. 37, п. 4 ст. 292 ГК РФ, ст. 20 Закона «Об опеке и попечительстве в РФ» [12]). Вместе с этим, ст. 26 ГК РФ, регулирующая правовой статус несовершеннолетних в возрасте от 14 до 18 лет, аналогичного требования не содержит. Гражданское законодательство, по общему правилу, абсолютно оправданно презюмирует добросовестность родителей и совершение действий в интересах ребёнка, но в некоторых случаях в связи с этим могут возникать злоупотребления родителей по отношению к детям. По нашему мнению, ребёнок, даже в возрасте 14—17 лет, в большей или меньшей степени находится под влиянием родительского авторитета. В таком возрасте сложно объективно оценить ситуацию и достоверно определить в чьих интересах совершаются те или иные действия.

В связи с этим целесообразно распространить правило, закреплённое в п. 2 ст. 37 ГК РФ на все сделки с недвижимым имуществом, находящемся в собственности лица, не достигшего восемнадцатилетнего возраста (за исключением случаев, когда несовершеннолетний в законном порядке приобрёл полную дееспособность). При этом необходимо отметить, что согласование сделок с недвижимостью несовершеннолетних с органами опеки и попечительства должны рассматриваться с точки зрения дополнительной гарантии защиты их законных интересов, а не как ограничение дееспособности таких граждан.

Возникает логичный вопрос — почему не решить проблему родительского злоупотребления в рамках действующего законодательства (например, путём обращения ребёнка за зашитой нарушенного права в порядке, установленном п. 2 ст. 56 СК РФ [9])? Это объясняется тем, что на данном этапе институт защиты несовершеннолетними своих прав недостаточно развит, а конфликт интересов родителей и детей зачастую носит скрытый характер, то есть ребёнок может просто не осознавать нарушение своих прав в силу своей неосведомленности в тех или иных вопросах.

Ещё одной проблемой является неурегулированность действующим законодательством ситуации, когда в интересах ребенка-собственника жилого помещения необходимо совместное проживание с ним родителя, который не имеет никаких прав на это жильё. Н. В. Летова справедливо отмечает, что к особенности жилищных прав ребенка относится их «производный» характер от прав собственника жилья, которым является его родитель или иной законный представитель [4, стр. 98]. При этом стоит понимать, что место жительства ребенка напрямую зависит от места жительства родителя, но не наоборот.

Исходя из содержания статьи 31 ЖК РФ [2] родители, как члены семьи несовершеннолетнего собственника жилого помещения имеют право пользования данным жилым помещением наравне со своим ребёнком, но при условии совместного проживания. Ситуация осложняется тем, что не достигший возраста 14 лет ребенок не вправе дать согласие на вселение в своё жилое помещение родителя. По достижении 14-ти летнего возраста вселение будет возможно только с согласия того же родителя (имеется в виду, конечно же, не фактическое согласие, а согласие как юридический факт, порождающий право на регистрацию по месту жительства). В связи с этим нередко возникают моменты, когда регистрирующий орган отказывает родителям в регистрации по месту жительства их ребёнка, ввиду отсутствия права пользования жилым помещением и волеизъявления собственника на вселение.

Вследствие этого, предлагается дополнить Жилищный кодекс нормой, регламентирующей право родителей пользоваться жилым помещением, находящимся в собственности их ребёнка до достижения им совершеннолетия, при условии совместного с ним проживания и отсутствия у них прав на другое жилое помещение. Вместе с этим, поскольку речь идёт только о правомочии пользования (невозможности его отчуждения в ущерб ребёнку) согласия органа опеки и попечительства не требуется.

Часто возникают сложности, связанные с выселением бывшего супруга из жилого помещения после развода, а особенно болезненно встаёт этот вопрос, если общие дети остаются с тем родителем, который не имеет прав не только на это, но и на любое другое жильё.

Как известно, п. 4 ст. 31 ЖК РФ закрепляет правовые последствия прекращения семейных отношений с собственником, которые по общему правилу заключаются в прекращении права бывшего члена семьи пользоваться жилым помещением. В соответствии с этим, после введения в действие Жилищного кодекса РФ начала складываться судебная практика по выселению детей собственников жилых помещений, если после расторжения брака они оставались с другим родителем. Основывалась она на толковании данной статьи Постановлением Президиума Верховного суда РФ [7], где было прямо обозначено, что в случае, если ребенок по соглашению родителей остается проживать с тем из родителей, у которого в собственности жилья не имеется, он является бывшим членом семьи собственника жилого помещения и подлежит выселению вместе с бывшим супругом на основании и в порядке, предусмотренном ч. 4 ст. 31 ЖК РФ. Впоследствии Верховный суд изменил свою позицию, отметив, что ребенок в соответствии с семейным законодательством не может признаваться для родителя «бывшим членом семьи» [6]. И даже несмотря на кардинальное изменение первоначального мнения по данному вопросу, до сих пор защита прав несовершеннолетних при раздельном проживании их родителей осуществляется только на уровне правоприменительной практики: в п. 14 Постановления Пленума от 02.07.2009 No 14 [8] Верховной суд разъяснил, что расторжение брака родителей, признание его недействительным или раздельное проживание родителей не влияют на жилищные права ребенка.

Казалось бы, складывается неоднозначная ситуация. С одной стороны, закреплённая законом невозможность выселения ребенка из жилого помещения после развода его родителей юридически обеспечивает неотъемлемое право ребенка на жилье [5, стр. 11—12]. С другой стороны, один из родителей как бывший член семьи собственника утрачивает право пользования им. Получается, что несовершеннолетний будет вынужден жить с родителем-собственником жилья, даже если это противоречит его интересам. В таком случае фактически норма о сохранении за ребенком права пользования жильем его родителя не работает, поскольку данное толкование лишь препятствует снятию его с регистрационного учета в жилом помещении, но реально жилищные права ребенка не обеспечивает. Но, Верховным судом и этот вопрос разрешился в пользу несовершеннолетнего: суд назначает срок проживания в жилом помещении супругу — несобственнику, если ребенка оставляют проживать с ним по решению суда, до достижения несовершеннолетним как минимум 14 лет.

Необходимо отметить, что норма о сохранении за ребенком права пользования жилым помещением после развода родителей следует рассматривать не как следствие сохранения статуса члена семьи собственника, а как реализацию права на содержание со стороны родителей, в том числе — на обеспечение жильем [10, стр. 86—87].

Исходя из всего вышесказанного, можно сделать вывод, что несмотря на достаточно обширное законодательное регулирование вопроса защиты жилищных прав несовершеннолетних, до сих пор обнаруживаются пробелы в регулировании тех или иных вопросов. Думается, что предложенные изменения в законодательстве будут способствовать повышению эффективности охраны и защиты прав детей в области жилищных правоотношений.

Библиографический список:

1. Гражданский кодекс Российской Федерации (часть первая) от 30.11.1994 №51-ФЗ// Собрание законодательства РФ. — 05.12.1994. — №32. — ст. 3301.

2. Жилищный кодекс Российской Федерации от 29.12.2004 №188-ФЗ // Собрание законодательства РФ. 03.01.2005. №1 (Часть 1). Ст. 14.

3. Карпухин Д. Проблемы защиты прав несовершеннолетних лиц при совершении сделок с жилыми помещениями // Жилищное право. 2013. N 12. С. 15.

4. Летова Н. В. Право ребенка на жилье // Закон. 2009. No 1. С. 98.

5. Маликов, Д. А. Проблемы защиты и обеспечения жилищных прав несовершеннолетних при расторжении брака / Д. А. Маликов, М. Р. Венгер. — Текст: непосредственный, электронный // Право: современные тенденции: материалы VII Междунар. науч. конф. (г. Краснодар, февраль 2020 г.). — Краснодар: Новация, 2020. — С. 11—12. URL: https://moluch.ru/conf/law/archive/359/15536/ (дата обращения: 24.04.2020).

6. Обзор законодательства и судебной практики за 3 квартал 2007 г., утв. Постановлением Президиума ВС РФ от 07.11.2007 г. // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2008. No 1.

7. Постановлении Президиума Верховного суда РФ от 23.11.2005 «Ответы на вопросы о практике применения судами Кодекса РФ об административных правонарушениях, жилищного и земельного законодательства, иных федеральных законов».

8. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 2 июля 2009 г. N 14 г. Москва от «О некоторых вопросах, возникших в судебной практике при применении Жилищного кодекса Российской Федерации // Российская газета — Федеральный выпуск №123 (4947).

9. Семейный кодекс Российской Федерации от 29 декабря 1995 г. №223-ФЗ // Собрание законодательства Российской Федерации от 1 января 1996 г. №1 ст. 16.

10. Толстой Ю. К. Жилищное право. С. 86–87.

11. Федеральный закон от 24.07.1998 No 124-ФЗ «Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации» // Российская газета. 1998. 05 авг. (No 147).

12. Федеральный закон от 24 апреля 2008 г. №48-ФЗ «Об опеке и попечительстве» // СЗ РФ. 2008. №17. Ст. 1755;

ОСПАРИВАНИЕ КРУПНЫХ СДЕЛОК В РОССИЙСКОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ

УДК 347

THE CHALLENGING OF LARGE TRANSACTIONS IN THE RUSSIAN LEGISLATION

Иванова Ольга Ивановна

Ivanova Olga Ivanovna

магистрант 2 курса

2nd year Master’s Degree Student

ФГБОУ ВО «Самарский государственный экономический университет» Samara state University of Economics

Научный руководитель: Дельцова Наталья Вячеславовна,

Scientific adviser: Del’tsova Natalia Vyacheslavovna,

к.ю.н., доцент

Candidate of Juridical Sciences, Associate Professor

ФГБОУ ВО «Самарский государственный экономический университет»

Samara state University of Economics

Аннотация: в данной статье исследуются теоретические и практические вопросы признания недействительными крупных сделок корпоративных организаций. Анализируется постановление об оспаривании крупных сделок и сделок с заинтересованностью Пленума Верховного Суда Российской Федерации. В статье рассматриваются следующие вопросы: срок исковой давности для таких споров, распределение бремени доказывания между истцами и ответчиками.

Abstract: in this article current issues of the theory and practice of invalidating large transactions of corporate organizations are studied. The institution in question is an effective means of protecting the rights and legitimate interests of bona fide participants in civil turnover. The new ruling on contesting major transactions and related-party transactions of the Plenum of the Supreme Court of the Russian Federation is analyzed. In this article the following questions: the limitation period for such disputes, the distribution of the burden of proof between the plaintiffs and the defendants are considered.

Ключевые слова: крупная сделка, недействительность сделки, оспаривание, убытки, добросовестность контрагента, срок исковой давности, бремя доказывания.

Key words: large-scale transaction, invalidity of transactions, challenge, damages, the integrity of the counterparty, limitation period, burden of proof.

В настоящее время в условиях рыночной экономики все чаще возникает потребность в создании условий, направленных на снижение правовых рисков у участников гражданского оборота. Прежде всего, это касается создания условий заключения и исполнения сделок между добросовестными субъектами гражданских правоотношений. В связи с этим действующее законодательство Российской Федерации (далее по тексту — РФ) уделяет немалое внимание правовому регулированию сделок юридических лиц, а именно крупных сделок и сделок с заинтересованностью.

С принятием федерального закона от 03.07.2016 №343-ФЗ «О внесении изменений в федеральный закон „Об акционерных обществах“ и федеральный закон „Об обществах с ограниченной ответственностью“ в части регулирования крупных сделок и сделок, в совершении которых имеется заинтересованность» [8] (далее по тексту — Закон №343-ФЗ) вопрос о порядке одобрения крупной сделки и правовых последствиях признания указанной сделки недействительной для участников стал особенно насущным. Рассмотрим его более подробно.

При нарушении установленного порядка совершения крупной сделки она может быть признана недействительной на основании ст. 173.1 ГК РФ по иску общества, члена совета директоров или акционеров (акционера), владеющих в совокупности не менее чем одним процентом голосующих акций общества (п. 6 ст. 79 федерального закона от 26.12.1995 №208-ФЗ «Об акционерных обществах» [6]).

Аналогичное положение определено в п. 4 ст. 46 федерального закона от 08.02.1998 №14- ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью» [7].

На основании выше указанных положений, крупная сделка признается оспоримой в случае нарушения порядка ее совершения. Тем самым законодатель определил один из способов защиты нарушенных прав самого общества и его участников (акционеров).

При этом на протяжении долгих лет законодательство о хозяйственных обществах не относило крупные сделки, совершенные обществом ни к ничтожным, ни к оспоримым, однако из общих положений гражданского законодательства РФ следовала их ничтожность.

В настоящее время нет сомнений относительно вида недействительности крупных сделок. Сделки, совершаемые хозяйствующими обществами, являются оспоримыми. Так в правоприменительной практике по делу № А03—8798/2018 ООО «Союзлифтмонтаж» обратилось с иском к ООО «Евро-Лифт» о признании недействительным ничтожным договора аренды. Истец просил суд удовлетворить иск, обосновывая тем, что совершенная сделка является крупной, решение о совершении которой уполномоченным органом не принималось, и, соответственно, она является недействительной. Арбитражный суд Алтайского края не признал данный аргумент обоснованным, поскольку «в соответствии с п. п. 4,5 ст. 46 федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью» крупные сделки являются оспоримыми, а не ничтожными. Доказательства истца о признании спорной сделки недействительной суд не посчитал обоснованными. Исковые требования ООО «Союзлифтмонтаж» не удовлетворил [3].

Оспоримый характер крупной сделки оценивается положительно, поскольку это важно для защиты интересов и общества, и его участников (акционеров), а также для поддержания стабильности гражданского оборота.

В свою очередь, не среди всех научных исследователей поддерживается такое распределение баланса интересов. Например, Н. Д. Шестакова предложила вместо признания сделки недействительной взыскивать с лица, являющегося единоличным исполнительным органом общества, причиненных им обществу убытков, вызванных нарушением норм о совершении крупной сделки [9, c. 98].

Действительно, наряду с признанием крупной сделки недействительной общество и его участники (акционеры) могут воспользоваться еще одним способом защиты гражданских прав — возмещением убытков. Однако имеет место трудность их доказывания и взыскания. В то же время истец вправе предъявить требование о возмещении убытков в случае отказа в удовлетворении иска о признании недействительным крупной сделки.

В правоприменительной практике применяются не раз попытки разъяснить неоднозначные положения об оспаривании экстраординарных сделок, совершаемых хозяйственными обществами.

В мае 2014 года Пленум Высшего арбитражного суда РФ (далее по тексту — ВАС РФ) принял постановление №28 «О некоторых вопросах, связанных с оспариванием крупных сделок и сделок с заинтересованностью» [1]. В то же время подход к оспариванию крупных сделок и сделок с заинтересованностью в ходе законодательных реформ «существенно изменился», в связи с чем Верховный суд РФ решил актуализировать разъяснения. Часть разъяснений ВАС РФ осталась актуальной и по сей день и вошла в текст постановления Пленума Верховного Суда РФ от 26.06.2018 №27 «Об оспаривании крупных сделок и сделок, в совершении которых имеется заинтересованность» [2] (далее по тексту — постановление №27), однако были высказаны и принципиально новые позиции.

Председатель правления Ассоциации юристов России Владимир Груздев отметил, что принятое постановление пленума Верховного суда крайне важно для участников делового оборота. С его точки зрения, оно позволит добросовестным участникам хозяйственных отношений совершать сделки, не опасаясь последующего оспаривания по надуманным причинам. При этом разъяснения позволят бороться со злоупотреблениями, связанными, например, с попытками незаконного вывода активов [5]. Трудно с ним не согласиться. Представляется справедливым, обратиться к положениям Пленума Верховного суда РФ.

Существенные изменения в постановлении №27 были предприняты в подходе к порядку расчета срока исковой давности. Ранее в п. 5 постановления №28 ВАС РФ разъяснил, что срок исковой давности подлежит исчислению со дня, когда истец узнал или должен был узнать о том, что такая сделка совершена с нарушением требований закона к порядку ее совершения.

Верховный суд РФ сделал важный шаг навстречу потребностям участникам делового оборота, закрепив конкретные критерии определения того, когда лицо знало или должно было знать о нарушении своих прав.

В силу п. 2 постановления №27 срок исковой давности исчисляется со дня, когда лицо, осуществляющее полномочия единоличного исполнительного органа (то есть директор), узнало или должно было узнать о нарушении порядка совершения сделки требованиям закона. При этом срок оспаривания крупной сделки, совершенной директором в сговоре с другой стороной сделки, начинается со дня, когда о том, что она совершена с нарушением требований закона, узнал или должен был узнать директор, не совершивший такую сделку, при отсутствии такового участник хозяйственного общества или член наблюдательного совета, который подал иск.

Впервые Верховным судом РФ было разъяснено исчисление срока исковой давности при предъявлении иска совместно несколькими участниками хозяйственного общества. В случае возникновения такой ситуации исковая давность не будет считаться пропущенной, если хотя бы один из участников не пропустил срок исковой давности (п.п. 1 п. 3 постановления №27).

В то же время при разъяснении положений об исчислении срока исковой давности по оспариванию порядка одобрения крупной сделки пленум Верховного суда РФ расширил перечень моментов его исчисления.

Ранее в п. 5 постановления №28 ВАС РФ определял моментом исчисления срока исковой давности дату, предшествующую дате проведения годового общего собрания участников по итогам года, в котором была совершена оспариваемая сделка, если из предоставлявшихся участникам при проведении этого собрания материалов можно сделать вывод о совершении такой сделки.

Верховный суд РФ в п.п.4 п. 3 постановления №27 определил следующие моменты определения срока исковой давности.

Во-первых, дату о раскрытии информации об оспариваемой сделке в порядке, предусмотренном законодательством о рынке ценных бумаг.

Во-вторых, дату о проведении годового общего собрания участников по итогам года, в котором была совершена оспариваемая сделка.

В-третьих, более года назад, если участник (акционер) два и более года подряд не участвовал в общих собраниях участников (акционеров) и не запрашивал информацию о деятельности общества. Данный момент определения исчисления срока давности подлежит применению в случае невозможности применения выше указанных.

Нововведенным положением является и право нового участника хозяйственного общества оспорить сделку, совершенную на дату, когда он не являлся таковым (п.п. 2 п.7 постановления №27).

Кроме того, орган судебной власти подчеркнул, что правила о порядке совершения крупных сделок подлежат применению не только при заключении мирового соглашения, но и при признании иска и отказа от иска по делу, стороной которого является хозяйственное общество (п. 6 постановления №27). ВАС РФ распространял указанное правило только при заключении мирового соглашения (п.п. 3 п. 10 постановления №28).

Постановлением №27 были внесено изменение в определение сделки, совершенной в рамках обычной хозяйственной деятельности, и установлена презумпция совершения любой сделки в рамках обычной хозяйствующей деятельности.

Под обычной хозяйственной деятельностью ВАС РФ определял любые операции, которые приняты в текущей деятельности соответствующего общества либо иных хозяйствующих субъектов, занимающихся аналогичным видом деятельности, сходным по размеру активов и объему оборота, независимо от того, совершались ли такие сделки данным обществом ранее (п.6 постановления №28).

Согласно п. 9 постановления №27 сделкой, выходящей за пределы обычной хозяйственной деятельности, признается совершение сделки способствующей приведению к прекращению деятельности общества или изменению ее вида, либо существенному изменению ее масштаба.

Между тем в правовом сообществе данное положение не было оставлено без внимания. Например, Юлий Тай, к.ю.н., член Совета АП г. Москвы, отмечает, что в Постановлении №27 не решается проблема достаточно широких (почти литературных) формулировок, а именно «изменение вида деятельности общества или существенное изменение масштабов», «ущерб интересам общества». По мнению исследователя, разъяснение пленума Верховного суда о сделки, совершенной в рамках обычной хозяйственной деятельности, не разрешает проблему двусмысленности, а скорее усугубляет ее [10].

Действительно орган судебной власти не уточняет, что следует понимать под «существенным изменением масштаба хозяйственной деятельности общества» и каким образом его оценивать, что рассматривать в качестве крупной сделки при изменении одного из нескольких видов деятельности в случае многопрофильной деятельности общества.

Касаемо презумпции совершения любой сделки в рамках обычной хозяйственной деятельности и бремени доказывания в своих разъяснениях Верховный суд РФ отметил, что любая сделка считается совершенной в пределах обычной хозяйственной деятельности, пока не доказано иное, бремя доказывания совершения оспариваемой сделки за пределами обычной хозяйственной деятельности лежит на истце. ВАС РФ вовсе не предусматривал презумпцию, а бремя доказывания возлагал на ответчика.

Указанные положения Верховного суда РФ также стали поводом для активного обсуждения.

Например, Андрей Егоров, председатель попечительского совета Ассоциации выпускников Российской школы частного права, утверждает, что абстрактное бремя доказывания — либо истец, либо ответчик — не так играет. Он подчеркнул, что бремя доказывания на том, кто выступает от истца, но с другой позицией [11].

Дмитрий Степанов поддерживает подход Андрея Егорова и отмечает, что нужно развести общество, как и, условно говоря, ответчика, от интереса общества, как он транслируется генеральным директором, который по умолчанию все делает от имени общества [11].

Роман Речкин, старший партнер группы правовых компаний ИНТЕЛЛЕКТ-С, вовсе считает, что осталась без изменения очень спорная презумпция совершения сделки в рамках обычной хозяйственной деятельности, с возложением бремени доказывания обратного на участника корпорации [10].

Таким образом, одним из способов защиты прав и законных интересов участников гражданского оборота является признание крупной сделки недействительной, который претерпевает немалые изменения. Пленумом Верховного суда РФ в Постановлении №27 от 26.06.2018 были разъяснены принципиально новые позиции, например, о порядке расчета срока исковой давности, об определении сделки, совершенной в рамках обычной хозяйственной деятельности, об установлении презумпции совершения любой сделки в рамках обычной хозяйственной деятельности и бремени доказывания. Несмотря на то, что большинством положения постановления №27 поддерживаются, существуют неоднозначные мнения среди юристов и исследователей о нововведенных разъяснениях Верховного суда РФ об оспаривании крупных сделок. Тем не менее, Постановление №27 является достойным правоприменительным актом, уточняющим и дополняющим не всегда идеальные формулировки корпоративных законов в отношении экстраординарных сделок.

Библиографический список:

1. Постановление Пленума ВАС РФ от 16 мая 2014 г. №28 (ред. от 26.06.2018) «О некоторых вопросах, связанных с оспариванием крупных сделок и сделок с заинтересованностью» // Вестник ВАС РФ. №6. 2014.

2. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 26 июня 2018 г. №27 «Об оспаривании крупных сделок и сделок, в совершении которых имеется заинтересованность» // Российская газета. 2018. 6 июля.

3. Решение Арбитражного суда Алтайского края от 19.03.2019 по делу № А03—8798/2018 // СПС «Консультант Плюс» (дата обращения 27.04.2020).

4. Кресс В. В., Тузов Д. О. Некоторые проблемы применения статьи 168 Гражданского Кодекса Российской Федерации арбитражными судами // Вестник ВАС РФ. 2001. №10. С.98.

5. Куликов В. Верховный суд объяснил, как оспаривать крупные сделки // Российская газета №145 от 15.07.2018. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: URL: https://rg.ru/2018/07/05/verhovnyj-sud-obiasnil-kak-osparivat-krupnye-sdelki.html (27.04.2020).

6. Федеральный закон от 26 декабря 1995 г. №208-ФЗ (ред. от 27.12.2018) «Об акционерных обществах» // Собрание законодательства РФ. 1996. №1. Ст.1.

7. Федеральный закон от 8 февраля 1998 г. №14-ФЗ (ред. от 23.04.2018) «Об обществах с ограниченной ответственностью» // Собрание законодательства РФ. 1998. №7. Ст. 785.

8. Федеральный закон от 03.07.2016 №343-ФЗ «О внесении изменений в Федеральный закон „Об акционерных обществах“ и Федеральный закон „Об обществах с ограниченной ответственностью“ в части регулирования крупных сделок и сделок, в совершении которых имеется заинтересованность» // Собрание законодательства РФ. 2016. №27 (часть II). Ст. 4276.

9. Шестакова Н. Д. Недействительность сделок. СПб.: Юридический центр Пресс, 2001. 306 с.

10. ВС разъяснил оспаривание крупных сделок и сделок с заинтересованностью // Адвокатская газета от 26.06.2018. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: URL: https://www.advgazeta.ru/novosti/vs-razyasnil-osparivanie-krupnykh-sdelok-i-sdelok-s-zainteresovannostyu/ (27.04.2020).

11. Новый старый подход: юристы обсудили реформу института крупных сделок // Право.RU от 29.01.2019. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: URL: https://pravo.ru/news/208387/ (27.04.2020).

© О. И. Иванова, 2020

ПРОБЛЕМА ЖАРГОНИЗМОВ В ТЕКСТЕ УГОЛОВНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

УДК 343.2/.7

THE PROBLEM OF JARGONS IN CRIMINAL CODE OF THE RUSSIAN FEDERATION

Конина Дарья Валерьевна

Konina Daria Valerievna

Аспирант

Postgraduate Student

Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского

Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod

Аннотация: в статье рассмотрена проблема жаргонизмов в тексте Уголовного кодекса Российской Федерации (далее — УК РФ), приведены их примеры, предложены пути решения данной проблемы. Указано на важность языкового элемента юридической техники в уголовном праве.

Abstract: The article deals with the problem of jargons in the text of the Criminal Code of the Russian Federation (hereinafter — the Criminal Code of the Russian Federation), examples are provided, the author suggests ways to solve of this problem. The author indicate the importance of the language element of legal technique in criminal law.

Ключевые слова: уголовное законодательство, юридическая техника, жаргонизмы, языковой элемент.

Key words: criminal legislation, legal technique, jargons, language element.

В условиях активного развития национального законодательства нельзя пройти мимо юридико-технической проблемы жаргонизмов в тексте УК РФ.

Уголовное законодательство Российской Федерации напрямую зависит от качества юридической техники, в частности ее языкового элемента. Языковой элемент юридической техники представляет собой совокупность правил, требований, предъявляемых к тексту нормативно-правового акта, его стилю, а также языково-стилистические запреты.

Языковой элемент юридической техники в уголовном праве играет важную роль в правотворческой деятельности, ведь точность, ясность и доступность для понимания юридических документов являются непременными условиями их эффективности [1, с. 113], а соблюдение языково-стилистических запретов является необходимым условием качества нормативно-правового акта, в частности, УК РФ.

Язык нормативно-правовых актов Российской Федерации должен соответствовать предъявляемым к нему требованиям, обеспечение которых возможно при взаимодействии права и лингвистики.

В отечественной юридической литературе остается дискуссионным вопрос о стилистической принадлежности самого языка права. Шепелев А. Н. выделяет язык права в качестве нового самостоятельного функционального стиля русского языка, являющегося продуктом развития правовой науки [2, с. 124—128]. Давыдова М. Л. полагает, что основу языка права составляют официально-деловой, публицистический и научный стили речи. При этом официально-деловой стиль является преобладающим для юридического языка [3, с. 191].

Существующие языково-стилистические запреты не позволяют использовать в тексте нормативно-правового акта определенные выражения, нарушающие эстетическую чистоту стиля текста такого акта. Несмотря на это некоторые языковые средства применяются в нормативных правовых актах, в том числе УК РФ. К одному из таких языково-стилистических запретов можно отнести жаргонизмы, используемые в тексте УК РФ.

В «Толковом словаре русского языка С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой» понятие «жаргон» определяется как «речь какой-нибудь социальной или иной объединенной общими интересами группы, содержащая много слов и выражений, отличных от общего языка, в том числе искусственных, иногда условий» [4, с. 190], т.е. жаргонизмы — это слова, используемые в речи определенной группы людей с общностью интересов, в частности, криминального характера.

В тексте УК РФ используются такие слова-жаргонизмы как «заглаживание вреда» (ст. 61 УК РФ), «отмывание» (ст. ст. 174, 174.1 УК РФ), «притон» (ст. ст. 232, 241 УК РФ), «вербовка» (ст. ст. 127.1, 205.1, 212, 282.1, 282.2, 359, 361 УК РФ). Некоторые авторы к жаргонизмам уголовного законодательства также относят такие словосочетания как «причинение последствий» (ст. 27 УК РФ), «руководить бездействием» (ст. 40 УК РФ) [5, с. 29].

Как уже было отмечено, законодателем в ст. ст. 174, 174.1 УК РФ используется жаргонизм «отмывание» как синоним слова «легализация». Несмотря на то, что слово «легализация» является иностранным словом (вид языково-стилистического запрета), оно уже адаптировано в русскоязычной лексике. По поводу иностранных слов в тексте УК РФ можно сказать, что их использование целесообразно в случае отсутствия их аналогов в русском языке. Отметим, что у слова «легализация» имеется синоним в русском языке — «узаконивание».

Остается непонятным, какими мотивами руководствовался законодатель при пояснении слова «легализация» в ст. ст. 174, 174.1 УК РФ словом-жаргонизмом «отмывание». На наш взгляд, это выглядит юридически неэтично и не обосновано необходимостью его использования в тексте УК РФ.

В идеале текст УК РФ не должен содержать такого языково-стилистического запрета как жаргонизмы. В настоящее время законодателю необходимо следовать правилу, в соответствии с которым использование жаргонизмов в тексте УК РФ должно быть минимизировано. В противном случае отступление от данного правила может стать серьезной проблемой для российского уголовного права.

Для решения этой задачи в науке существует предложение о введении мероприятий по осуществлению ревизии российского законодательства на предмет использования юридического жаргона [6, с. 264–270]. Один из способов такой ревизии заключается в доскональной многоразовой проверке законодательных текстов; другой — в ужесточении правил их составления [6, c. 269].

В любом случае использование в тексте УК РФ жаргонизмов — выражений представителей криминального мира, является неэтичным, затрудняет восприятие текста, привнося в него определенную двусмысленность. Как уже было сказано, жаргонизмы — это слова, используемые в речи определенной группы людей, в данном случае криминального круга. Они будут понятны только определенной социальной группе, могут носить изменчивый характер и иметь переносный смысл, что недопустимо для текста УК РФ.

Проблема языкового элемента в уголовном праве обусловлена также тем, что в Российской Федерации отсутствует нормативно-правовой акт по данной проблеме. Министерством Юстиции РФ был подготовлен проект Федерального закона «О нормативных правовых актах в Российской Федерации», который в настоящее время не внесен в Государственную Думу ФС РФ. Этот закон имел бы положительное влияние на всю российскую правовую систему, национальное законодательство, особенно уголовное.

В Республике Беларусь активно работает закон от 17.07.2018г. №130-З «О нормативных правовых актах». Языково-стилистическим запретам уделено отдельное внимание, так ст. 31 данного закона гласит: «в тексте нормативного правового акта не допускается употребление: <…> просторечий, ненормативной лексики, диалектизмов, жаргонизмов, устаревших слов и неоправданных неологизмов».

Похожие нормативно-правовые акты действуют в Республике Казахстан, Кыргызской Республике.

Полагаем, что немаловажным шагом на законодательном уровне, помимо принятия соответствующего нормативно-правового акта, будет создание юридически закрепленной в Российской Федерации криминологической экспертизы нормативно-правовых актов. Разработка методологии данного института будет важным шагом в законотворческом процессе, направленном на создание качественных нормативных правовых актов.

Очевидно, что роль и значение языка в правотворческой деятельности носит важнейший характер для правового регулирования и обладает рядом специфических для данной сферы особенностями. Справедливо утверждать, что без языка право существовать не может.

Подводя итог вышесказанному, отметим, что несоблюдение правил юридической техники в тексте УК РФ повышает его коррупциогенность как нормативного правового акта, использование в нем языково-стилистических запретов ведет к нарушениям правил юридической техники в целом.

Библиографический список:

1. Кашанина Т. В. Юридическая техника. М.: Норма, 2011. С. 113.

2. Шепелев А. Н. Обоснование функциональной самостоятельности языка права // Современные проблемы юридической науки. Сборник научных трудов сотрудников Института права. Тамбов, 2006, Вып. 2. С. 124—128.

3. Солганик Г. Я. Стилистика текста. М., 2001. С. 191.

4. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 2001. С. 190.

5. Туранин В. Ю. Юридический жаргон современного российского законодательства: причины использования и пути устранения // Российская юстиция. 2008. №6. С. 29.

6. Власенко Н. А. Жаргоны в праве: пределы и техника использования // Проблемы юридической техники: сб. ст. / под. ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С. 264–270.

ТАЙНА УСЫНОВЛЕНИЯ

УДК 034

SECRET OF ADOPTION

Кошетова Мария Денисовна

Koshetova Maria Denisovna

Студентка

Student

Межрегиональный юридический институт,

ФГБОУ ВО «Саратовская государственная юридическая академия»

Interregional Law Institute FSBEI of higher education

«Saratov State Law Academy»,

Лубянкин Никита Романович

Lubiankin Nikita Romanovich

Студент

Student

Межрегиональный юридический институт, ФГБОУ ВО «Саратовская государственная юридическая академия»

Interregional Law Institute FSBEI of higher education «Saratov State Law Academy»

Научный руководитель:

Кондрашова Марина Андреевна,

Kondrashova Marina Andreevna

ст. преподаватель кафедры гражданского права

senior teacher department of civil law

Аннотация: Положения законодательства о тайне усыновления ребенка противоречивы и оспариваются как на научном, так и на законодательном уровне. Однако, в законодательстве существуют некоторые пробелы по данной теме. Отсутствует определение тайны усыновления. Приведен анализ мнений ученых по вопросу обеспечения тайны усыновления. Выяснены особенности существующих форм регулирования правоотношений, которые возникают в процессе усыновления, связанные с соблюдением тайны усыновления, ответственность, возлагаемая за нарушение тайны усыновления. Делая вывод о том, насколько эффективны определенные правовые нормы для отношений в этой области, вносятся предложения по их изменению.

Abstract: The provisions of legislation on the secrecy of child adoption are controversial and disputed at both the scientific and legislative levels. However, there are some gaps in the legislation on this topic. There is no definition of the secret of adoption. The analysis of views of scientific researchers is given. The author elucidates the features of existing forms of regulation of legal relations that arise in the process of adoption, related to the observance of the secrecy of adoption, and the responsibility for violating the secrecy of adoption. Making a conclusion about how effective certain legal norms are for relations in this area, proposals are made to change them.

Ключевые слова: усыновление, тайна усыновления, усыновитель, усыновленный, разглашение тайны усыновления.

Keywords: adoption, secret of adoption, adoptive parent, adopted child, disclosure of the secret of adoption.

В России институт усыновления тесно связан с особенностью соблюдения тайны усыновления. Некоторые родители, в целях того, чтобы избежать психического давления на ребенка и защитить его от негативных последствий раскрытия тайны, скрывают факт усыновления. Ведь многим детям будет не легко понять, что их воспитывают не кровные родители, а настоящие отказались от них и из-за этого ребенок может быть подвержен стрессу, что отрицательно скажется на процессе воспитания и может разрушить семью.

В российском семейном законодательстве проблема тайны усыновления недостаточно изучена. Законодатель не дает четкого определения данного термина, а лишь раскрывает процедуру проведения, ответственность, лежащую на виновниках за раскрытие тайны, а также обязанность определенных лиц, круг которых регулируется Семейным Кодексом.

Данный аспект закрепляется в статье 139 Семейного Кодекса РФ (далее по тексту — СК РФ). [] Помимо этого, в ст. 134, 135 и 136 СК РФ прописывается изменение даты и места рождения ребенка, его имени, фамилии и отчества, а также запись усыновителей в качестве родителей, что позволяет сохранить тайну усыновления.

Уголовное законодательство также предусматривает ответственность нормой ст. 155 за разглашение тайны усыновления (удочерения) вопреки воле усыновителя, совершенное лицом, обязанным хранить тайну, либо иным лицом из корыстных или иных низменных побуждений. [] В Постановлении Конституционного Суда РФ от 16.06.2015 N 15-П «По делу о проверке конституционности положений статьи 139 Семейного кодекса Российской Федерации и статьи 47 Федерального закона „Об актах гражданского состояния“ в связи с жалобой граждан Г. Ф. Грубич и Т. Г. Гущиной» прописано, что раскрытие тайны усыновления не отвечает интересам ни усыновленного, ни тем более усыновителей. []

Н. В. Летова в своем исследовании указывает, что необходимо сохранить тайну усыновления, так как она способствует созданию подлинно родственных отношений между усыновителем и усыновленным, стабильности усыновления, облегчает воспитание ребенка. Мы согласны с данным мнением и считаем, что тайна усыновления приравнивается к кровному, а усыновители принимают на себе все родительские права и обязанности, что позволяет ребенку почувствовать себя полноценным членом семьи. [, с.106]

Так, например, С. К. Жиляева и К.А Раков отмечают, что ценой нарушения тайны усыновления могут стать разрушенные судьбы конкретных людей, неизгладимые душевные травмы. [, с. 53] Нельзя не согласиться с данным высказыванием, ведь несмотря на достаточно серьезное наказание, нередко встречаются ситуации, когда ребенок узнает об усыновлении от третьих лиц, что оказывается серьезным потрясением для несовершеннолетнего и ведет к непоправимым последствиям. Именно поэтому, в абз. 2 ч. 1 ст. 139 СК РФ, прописан конкретный круг лиц, кому может быть известно об усыновлении, а именно судьи, вынесшие решение об усыновлении ребенка, или должностные лица, осуществившие государственную регистрацию усыновления, а также лица, иным образом осведомленные об усыновлении. Чаще всего иными лицами являются сами усыновители, близкие родственники и в некоторых случаях ребенок. Следовало бы заключать соглашение о неразглашение тайны усыновления с лицами, которым об этом известно, что возможно уменьшит риск раскрытия тайны.

По мнению В. Паршуткина и Е. Львовой тайна усыновления имеет смысл в том случае, если сами усыновители настаивают на этом и ее соблюдение не нужно, если усыновляемый осознает свое происхождение и помнит родителей. [, с. 22]. Мы согласны с данным мнением и поэтому считаем, что чаще всего, случаем, в которых ребенок относится к кругу лиц, которому известно о тайне усыновления можно назвать случай, когда налицо само желание самих усыновителей.

Профессор Е. А. Рыбалка является сторонником тайны усыновления, и ее точка зрения сводится к тому, что решение вопроса о раскрытии сведений об этом факте должно оставаться непосредственно за усыновителями. Именно поэтому несовершеннолетнего стоит относить к кругу лиц, имеющих право знать об усыновлении лишь по решению самих усыновителей и в данном случае именно они подписывают соглашение, как представители ребенка. [, с.31]

Проанализировав вышесказанное и делая вывод, следует сказать о том, что норма о тайне усыновления несомненно выступает достоинством для российского законодательства, однако требует некоторых доработок. Следует установить заключение соглашения о неразглашении тайны усыновления, что может помочь в разрешении вопросов с ответственностью за нарушение данного права и указать в ст. 139 СК РФ, а именно, в абз. 2 ч. 1 о его важности для субъектов, которые обязаны хранить тайну.

Хотелось бы внести изменения в действующее семейное законодательство, а именно в ч.1 ст. 139 СК РФ, подразумевающей под тайной усыновления перечень сведений, который используется в качестве неразглашения об усыновлении несовершеннолетнего лицами, осведомленными об этом, с целью обеспечения сохранности его законных интересов. Таким образом, будет четкое понимание о том, какие именно сведения запрещено освещать и какие лица несут на себе ответственность за неразглашение тайны усыновления.

Библиографический список:

1. Семейный кодекс Российской Федерации от 29.12.1995. N 223-ФЗ (ред. от 06.02.2020) // СЗ РФ. 01.01.1996. №1. Ст. 16.

2. Уголовный кодекс Российской Федерации от 13 июня 1996 г. (в редакции от 13 июля 2015 г.) // Собрание законодательства Российской Федерации, 1996, №25, ст. 2954; 2015, №29 (ч. 1), ст. 4393.

3. Постановление Конституционного Суда РФ от 16.06.2015 N 15-П «По делу о проверке конституционности положений статьи 139 Семейного кодекса Российской Федерации и статьи 47 Федерального закона „Об актах гражданского состояния“ в связи с жалобой граждан Г. Ф. Грубич и Т. Г. Гущиной» // Российская газета, №140 (6711).

4. Летова Н. В. Усыновление в Российской Федерации. Правовые проблемы. М.: Волтерс Клувер, 2006. С. 106.

5. Жиляева С. К., Раков К. А. Проблема тайны усыновления в Российской Федерации // Вестник экономической безопасности. 2018. №4. С. 53—56.

6. Паршуткин В., Львова Е. Всегда ли оправданно сохранение тайны усыновления // Российская юстиция. 1999. №3. С. 22—29.

7. Рыбалка Е. А. Правовое положение и перспективы развития тайны усыновления в России // Юристъ-Правоведъ. 2018. №4. С. 31–34.

СУБЪЕКТ ГОСУДАРСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ

УДК 342.5

SUBJECT OF STATE ADMINISTRATION

Миронов Анатолий Николаевич

Mironov Anatoly Nikolaevich

доктор юридических наук, доцент

doctor of law, associate Professor

Академии управления МВД России,

Academy of management of the Ministry of internal Affairs of Russia

Аннотация: В статье дается характеристика субъекта государственного управления, определяются его признаки, проводится разграничение с органом государственной власти, государственным органом и иными сходными категориями. Автором обосновывается необходимость использования в законодательстве единой терминологии применительно к субъектам государственного управления.

Abstract: The article describes the subject of public administration, defines its features, and makes a distinction with a public authority, a public authority, and other similar categories. The author justifies the need to use a single terminology in the legislation in relation to the subjects of state administration.

Ключевые слова: субъект государственного управления, государственный орган, орган государственной власти, государственное учреждение, государственное управление, органы местного самоуправления.

Keywords: subject of state administration, state body, state authority, state institution, state administration, local self-government bodies

Существование государства неразрывно связано с организацией управления в нем, созданием специальных органов, которые бы претворяли в жизнь волю государства, его власть.

Российское законодательство, практика его применения, теоретические воззрения специалистов в различных отраслях юридической науки свидетельствуют об отсутствии единства в понимании субъекта государственного управления. В данное понимание вкладываются различные терминологические конструкции, из которых достаточно сложно понять, что же такое «субъект государственного управления»? Во многом это связано с различными представлениями о термине «государственное управление» [1; 2]. Осуществляют ли государственное управление только органы государственной власти, как это определено в Федеральном законе «О стратегическом планировании в Российской Федерации» [3], или оно реализуется всей системой созданных в государстве органов [4, c.40]? Можно ли говорить о том, что государственное управление реализуется в том числе и органами местного самоуправления? Эти и многие иные вопросы потребовали обращения к пониманию субъекта государственного управления, его отличительным чертам.

Как известно государство выступает как главный субъект государственного управления [5], основное предназначение которого состоит в реализации власти в интересах либо всего общества, либо отдельных групп, и для этого оно создает соответствующий государственный аппарат. В большинстве случаев государственный аппарат обозначается как совокупность государственных органов предназначенных для выполнения целей, задач и функций государства и для этого наделенных властными полномочиями [6, c.194; 7, c.158]. По сути, исходя из обозначенного, весь государственный аппарат создается для государственного управления. В него отдельные авторы включают не только государственные органы, но также учреждения [8, c.284; 9, c.101] и должностных лиц [10, c. 261].

Вместе с тем, «за бортом» государственного аппарата остаются органы, действующие на местном уровне, которые в соответствии с российским законодательством не относятся ни к органам государственной власти, ни к государственным органам. Но они есть и осуществляют власть на местном уровне, решая не только вопросы местного значения, но и осуществляя многочисленные полномочия, которые им передают органы государственной власти. Кроме того, изменение структуры и содержания общественных отношений потребовали создания в рамках государственного аппарата в качества органа государственного управления такой организационной формы как государственная корпорация (Росатом, Роскосмос, Ростех, ВЭБ.РФ и др.), которая от имени Российской Федерации реализует предоставленные ей полномочия.

Определенную «сумятицу» в части определения субъектов государственного управления вносит нормативное определение государственного управления, закрепленное в статье 3 Федерального закона «О стратегическом планировании в Российской Федерации», сужающее субъекты государственного управления до органов государственной власти.

Согласно статьи 10 Конституции РФ государственная власть подразделяется на законодательную, исполнительную и судебную [11]. Кроме того, государственная власть согласно статье 11 осуществляется Президентом Российской Федерации, который не относится к государственным органам. Анализ положений Конституции не позволяет осуществить привязку государственных органов в лице Федерального Собрания и судов к органам, реализующим в Российской Федерации законодательную и судебную власть, что, по нашему мнению, было сделать целесообразно именно в основном законе государства, а не прописывать в отдельных законодательных актах. Только по отношению к Правительству РФ в статье 110 Конституции РФ закреплено, что оно — орган реализующий исполнительную власть. То есть к органам государственной власти относятся только те, которые создаются для реализации соответствующего вида государственной власти: законодательной, исполнительной и судебной.

А как же быть с иными органами: Администрацией Президента России, прокуратурой, Следственным комитетом РФ, Центральной избирательной комиссией РФ, Центральным Банком России и другими? Следуя логике действующего российского законодательства данные органы не относятся к органам государственной власти и исходя из Федерального закона «О стратегическом планировании в Российской Федерации» не могут осуществлять государственное управление. Определенную ясность в соотношение государственного органа и органа государственной власти вносит статья 1 Федерального закона «Об обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов и органов местного самоуправления» закрепляя положение о том, что: «государственные органы — органы государственной власти РФ, органы государственной власти субъектов РФ и иные государственные органы, образуемые в соответствии с российским законодательством, законодательством субъектов РФ» [12]. Следовательно, органы государственной власти являются разновидностью государственного органа, что представляется логичным.

Интерес вызывает позиция В. Н. Южакова в части понимания государственного управления, которое было сформулировано в проекте федерального закона «Об основах государственного управления в Российской Федерации». В указанном проекте: «государственное управление — это процесс достижения общезначимых национальных целей и задач через органы государственной власти и уполномоченные ими организации, осуществляющие публичные полномочия в порядке, предусмотренном федеральным законом» [13, c.126]. Как мы видим осуществление государственного управления — это прерогатива не только органов государственной власти, но и иных, ими уполномоченных организаций и органов, что в принципе соответствует действующему законодательству, когда властные полномочия передаются вплоть до органов местного самоуправления [14; 15]. Вместе с тем, данное определение не учитывает существование должностных лиц, которые выступают либо как органы государственной власти (Президент России), либо как должностные лица, наделенные властными полномочиями (Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации, уполномоченный по правам ребенка в Российской Федерации, уполномоченный по правам потребителей финансовых услуг и др.) и действующими от имени Российской Федерации.

В результате вышеизложенного можно отметить, что в качестве признаков, характеризующих субъект государственного управления, выступает наделенность его властными полномочиями в целях выполнения задач и функций государства, которые не являются исчерпывающими.

Для выяснения иных признаков субъекта государственного управления представляется удачным определение органа государственного управления, которое дал в своей работе А. А. Гришковец [16, c.63].

Из предлагаемого автором определения вытекает, что реализация предоставленных полномочий субъектом государственного управления происходит посредством использования соответствующих форм и методов управления. Это еще одна из характеристик рассматриваемого субъекта.

Кроме того, что субъект государственного управления наделен властными полномочиями, законодательством определяется его компетентность по их реализации. Это еще один признак субъекта государственного управления.

Помимо прочего признаком субъекта государственного управления выступает отмечаемый практически всеми специалистами — определенный территориальный масштаб его деятельности и его внутренняя организация.

И еще одним признаком субъекта государственного управления стоит отметить то, что его образование происходит не стихийно, а целенаправленно в рамках действующей нормативно-правовой базы, что подтверждается принятием соответствующего нормативного правового акта.

Исходя из вышесказанного субъект государственного управления — это орган или должностное лицо, имеющие закрепленный территориальный масштаб деятельности, компетенцию и внутреннюю организацию (применительно к органу), осуществляющие деятельность по реализации предоставленных властных полномочий путем применения соответствующих форм и методов в целях выполнения задач и функций государства.

К числу субъектов государственного управления при их соответствии выделенным признакам следует относить государственные органы, включающие в себя в том числе и органы государственной власти, органы местного самоуправления, должностных лиц, государственные учреждения, государственные корпорации.

Библиографический список:

1. Миронов А. Н. Государственное администрирование и государственное управление// Актуальные проблемы науки административного права: Сб. матер. всерос. науч.-практ. конф. с международным участием «Лазаревские чтения-2020», посвященной 90-летию заслуженного деятеля науки РФ, доктора юридических наук, профессора, Б. М. Лазарева (11 февраля 2020 г). — М.: Издательство «ОнтоПринт», 2020. — С. 94—100.

2. Николаев К. А., Николаев В. К. Термины «государственный орган», «орган государственной власти», «орган государственного управления»: что вкладывать в их содержание? (Приглашение к дискуссии) // Актуальные проблемы современности: наука и общество. — 2017. — №1. — С.6—14.

3. О стратегическом планировании в Российской Федерации: федер. закон от 28.06.2014 №172-ФЗ // Официальный интернет-портал правовой информации http://www.pravo.gov.ru, 30.06.2014.

4. Правовое обеспечение государственного управления и исполнительная власть: учебник для магистров / Э. П. Андрюхина, И. В. Ахрем, Н. Н. Бакурова и др.; под ред. С. А. Старостина. — М.: Проспект, 2017. — 336 с.

5. Атаманчук Г. В. Государственное управление (организационно-функциональные вопросы): учебное пособие. — М. 2000. — 302 с.

6. Марченко М. Н. Теория государства и права. — М., 1996. — С. 194.

7. Венгеров А. Б. Теория государства и права. — М.: Юристъ, 1996. — С. 158.

8. Общая теория права и государства / Под ред. В. В. Лазарева. — М., 1997. — С. 284.

9. Теория государства и права: Учебник для юридических вузов / А. И. Абрамова, С. А. Боголюбов, А. В. Мицкевич и др.; под ред. А. С. Пиголкина. — М.: Городец, 2003. — С. 101.

10. Нерсесянц В. С. Общая теория права и государства: учебник для юридических вузов и факультетов. — М., 1999. — С. 261.

11. Конституция Российской Федерации (принята всенародным голосованием 12.12.1993) // Официальный интернет-портал правовой информации http://www.pravo.gov.ru, 01.08.2014.

12. Об обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов и органов местного самоуправления: федер. закон от 09.02.2009 №8-ФЗ // Рос. газ. — №25. — 13.02.2009; Официальный интернет-портал правовой информации http://www.pravo.gov.ru, 29.12.2017.

13. Южаков В. Н. Государственное управление по результатам: о подготовке проекта федерального закона «Об основах государственного управления в Российской Федерации» // Вопросы государственного и муниципального управления. — 2016. — №1. — С. 136.

14. О наделении органов местного самоуправления муниципальных образований Московской области отдельными государственными полномочиями Московской области: закон Московской области от 24.07.2014 №107/2014-ОЗ // Интернет-портал Правительства Московской области http://www.mosreg.ru, 29.07.2014.

15. О наделении органов местного самоуправления в Республике Коми отдельными государственными полномочиями Республики Коми: закон Республики Коми от 01.12.2015 №115-РЗ // Официальный интернет-портал правовой информации http://www.pravo.gov.ru, 03.12.2015.

16. Гришковец А. А. Органы государственного управления: сущность и компетенция// Труды Института государства и права Российской академии наук. — 2015. — №4. — С. 63.

© Миронов А. Н., 2020

КОНЦЕПЦИИ ПРАВОСУБЪЕКТНОСТИ ИСКУССТВЕННОГО ИНТЕЛЛЕКТА

УДК 34.01

THE CONCEPTS OF ARTIFICIAL INTELLIGENCE LEGAL PERSONALITY

Никитенко Сергей Викторович

Nikitenko Sergey Viktorovich

Аспирант

Postgraduate student

Санкт-Петербургский государственный университет

Saint Petersburg State University

Аннотация: Данная работа представляет собой попытку выявления и наиболее полного перечисления существующих в настоящий момент концепций правосубъектности искусственного интеллекта. В литературе наблюдается множество различных подходов, от полного отрицания статуса субъекта права до отождествления с правовым статусом человека. Каждая концепция обладает своими преимуществами и недостатками, которые автор попытался выявить и изложить. В результате исследования автор приходит к заключению о наиболее оптимальной модели правосубъектности искусственного интеллекта.

Abstract: This study is an attempt to identify and most comprehensively enumerate the present-day concepts of the legal personality of artificial intelligence. There are many different approaches in the literature, from complete rejection of the legal subject status to identification with the legal status of a person. Each concept has its own benefits and drawbacks, which the author has tried to determine and outline. As a result of the study, the author comes to the conclusion about the most optimal model of legal personality for artificial intelligence.

Ключевые слова: искусственный интеллект, правосубъектность, субъект права, воля, юридическое лицо, робот, электронное лицо.

Key words: artificial intelligence, legal personality, subject of law, will, legal person, robot, electronic person.

Непрерывность научно-технического прогресса уже в скором будущем приведёт к активной дискуссии по вопросу о концепциях признания искусственного интеллекта субъектом права. Уже в настоящее время, как указывает П. Асаро, одной из наиболее важных проблем в робототехнике является правовой режим роботов как своего рода квазиагентов, поскольку со временем роботам передаётся всё больший объем функций, ранее исполняемых людьми [1].

Рассматриваемые концепции основаны на комплексном анализе существующего массива нормативного регулирования, правовых институтов и доктрины, в том числе, в области теории права. По данной причине, изучение вопроса правосубъектности применительно к интеллектуальным системам позволит расширить понимание субъекта как одной из фундаментальных категорий теории права. От избранной модели правосубъектности будет зависеть решение ключевых вопросов, связанных использованием искусственного интеллекта, в частности, это будет способствовать решению проблем ответственности за совершенные интеллектуальной системой действия, правового режима результатов деятельности ИИ и прочее.

В настоящей работе мы рассматриваем искусственный интеллект как систему, обладающую следующими признаками: способностью воспринимать информацию, автономностью работы без участия человека; способностью самостоятельно совершенствоваться, обучаться; способностью к анализу, обобщению информации, собственного опыта; способностью самостоятельно принимать решения и исполнять их; способностью адаптироваться к внешней среде. Данные признаки нашли отражение во множестве работ, посвящённых искусственному интеллекту [2, с. 43; 3, с. 94—95; 4, с. 69; 5, с. 446].

Прежде всего, отметим, что ответ на вопрос о правосубъектности искусственного интеллекта зависит от множества переменных, главной из которых является степень автономности интеллектуальных систем, уровень их развития [3, с. 96]. В целом, необходимость признания за интеллектуальными системами правосубъектности на определённом этапе его развития поддерживается множеством авторов [6; 7, с. 60—61; 8, p. 105—106].

Перейдём непосредственно к рассмотрению концепций правосубъектности ИИ. В литературе наблюдается многообразие позиций, начиная с полного отрицания какой-либо субъектности искусственного интеллекта и заканчивая возможностью отождествления правовых статусов человека и интеллектуальной машины.

Начнём мы с наиболее распространённого на данный момент подхода о признании искусственного интеллекта объектом прав, вещью. Данная позиция основана на соображениях об отсутствии у интеллектуальных систем ключевых признаков субъекта права, присущих человеку, будь то сознание, чувства, совесть и прочее [9]. Вместе с тем, некоторые авторы отмечают, что даже если машина достигнет высокого уровня развития и автономии, то и в этом случае она не обязательно должна быть наделена правосубъектностью [10, с. 222]. С другой стороны, сторонниками данного подхода не отрицается, что носителям искусственного интеллекта должен быть присвоен статус вещей или имущества особого рода [11].

Представленная позиция не учитывает наличия у искусственного интеллекта общей предпосылки к субъектности: юридической воли, которая заключается в автономности и способности принимать самостоятельные решения [2, с. 39]. В то же время, у рассматриваемой модели имеются преимущества — в настоящее время, по причине высокого уровня затрат на исследования в области интеллектуальных систем, их признание в качестве объекта имущественных прав является логичным и допустимым, поскольку обеспечивает возможность получить участникам отношений экономический эффект, выгоду; без этого разработки ИИ существенно замедлятся в связи с инвестиционной непривлекательностью.

В качестве разновидности особого «вещного» статуса искусственного интеллекта ряд исследователей предлагает распространять на искусственные системы правовой режим животных [12], основываясь на критерии автономности действий; при этом такая аналогия права действует лишь в гражданском праве [13, с. 160] (ст. 137 и ст. 128 Гражданского кодекса РФ). Архипов В.В и Наумов В. Б. отмечают, что применить нормы о животных к интеллектуальным системам возможно только в части, связанной с автономностью действий, но не способностью животных переживать эмоции, в связи с чем, на роботов не должны распространяется положения о запрете жестокого обращения [13, с. 164]. Однако, как позднее отмечают исследователи, нормы о защите интеллектуальных систем от «жестокого обращения», всё же, могут быть закреплены в целях защиты самих человеческих ценностей [14, с. 237].

Некоторые авторы предлагают позицию, согласно которой искусственный интеллект может являться одновременно объектом и субъектом права в зависимости от правоотношений [15, p. 22]. К примеру, промышленный робот с элементами ИИ может выступать и как участник производственно-экономических отношений, и как объект, поскольку сам представляет собой аппаратно-программный комплекс и технологию, которые обладают собственной ценностью [17, с. 88]. Преимущество представленного подхода заключается в обеспечении гибкости в решении вопроса о правосубъектности, однако, вместе с тем, применение концепции способно привести к новым трудноразрешимым проблемам, связанным с разграничением субъект-объектных отношений, что усложнит механизм ответственности за действия искусственного интеллекта, а сделает затруднительным определение правообладателя на результаты деятельности ИИ.

В литературе встречаются предложения по отождествлению правового статуса интеллектуальной системы и человека. Основания данной позиции кроются в антропологическом понимании субъекта права [18, p. 22]. Критика концепции не менее основательна: как указывает Бенасайяг М., искусственный интеллект не является человеком или фикцией, за которой стоит человек, а его права носят вторичный и производный характер [19, с. 15—16]. Полагаем, что отождествление человека и разумной машины в праве действительно некорректно, вместе с тем, несколько по иным причинам: в рассматриваемой ситуации мы говорим не о первичном и вторичном субъектах, но о равнозначных видах субъектов права.

Наконец, многие авторы придерживаются позиции, в соответствии с которой искусственный интеллект должен быть наделён статусом юридического лица. При этом отметим, что нам следует различать:

(1) юридическое лицо в широком смысле, под которым подразумевается любая юридическая конструкция, отличная от человека, которая наделена комплексом прав и обязанностей. Данный подход находит отражение во множестве работ именитых правоведов ещё дореволюционной эпохи: Пахман С. О.: «всякое отвлеченное понятие, которому присваиваются права и обязанности» [20, с. 50]; Азаревич Д. А.: «все то, что, не будучи человеком, способно состоять правовым субъектом» [21, с. 1—2] и другие. Согласно А. В. Габову такой подход позволит признать субъектом права «бесконечное множество явлений действительности» [22, с. 111; 10, с. 223];

(2) юридическое лицо в узком смысле, которое представляет собой непосредственно организацию в значении, придаваемом этой категории гражданским законодательством (ст. 48 Гражданского кодекса РФ).

Для начала перейдём к рассмотрению концепции о признании искусственного интеллекта юридическим лицом — организацией. По замечанию Л. Солума правосубъектность в данном случае сведётся к возможности обладать имущественными правами, нести ответственность, а также выступать истцом и ответчиком в суде [23, p. 1231, 1239], что может быть в полной мере применимо к интеллектуальным системам. Как указывает Гаджиев Г. А., развитый искусственный интеллект может быть признан разновидностью юридических лиц, в том числе, в результате применения техники уподобления как в случае с публично-правовыми образованиями согласно п. 2 ст. 124 Гражданского кодекса РФ [16, с. 24].

В литературе отмечается, что на интеллектуальные системы должен распространяться порядок регистрации, аналогичный процедуре регистрации юридических лиц: система приобретает права и обязанности с момента её регистрации в специальном реестре (например, Едином государственном реестре роботов [13, с. 166]) с присвоением уникальных идентификаторов и одновременным закреплением в реестре производителей, владельцев и пользователей таких систем [24]. В свою очередь, Архипов В. В. и Наумов В. Б. отметили отсутствие каких-либо сложностей в распространении признаков юридического лица, закреплённых в ст. 48 Гражданского кодекса РФ, на интеллектуальные системы [13, с. 166]. Как указали авторы: «Нет принципиальных препятствий к тому, чтобы наделять роботов статусом, аналогичным юридическим лицам: в обоих случаях речь идет о создании искусственной конструкции. <…>» [13, с. 167].

Применение к искусственному интеллекту концепции юридического лица также имеет свои достоинства и недостатки. С одной стороны, это позволит вести учёт всех действующих интеллектуальных систем, предусмотреть условия легитимации их участия, в гражданском обороте, а также установить определённые гарантии для контрагентов. С другой стороны, незарегистрированная ИИ-система, тем не менее, не перестаёт существовать: такая система не утрачивает свою автономность, что противоречит ключевой позиции о взаимосвязи воли и правосубъектности. Кроме того, представленный подход ограничен только сферой гражданского права, и не применим к иным правоотношениям. Кроме того, как справедливо отмечают Габов А. В. и Хаванова И. А.: «разумный робот — <…> это новый участник социальной жизни <…>. И при всей стандартности подхода к созданию нового субъекта его реализация невозможна без формирования новых институтов, очертания которых <…> будут открываться для юридической действительности по мере развития действительности технологической» [10, с. 223].

Попытки сформулировать такие институты нередко встречаются в научной литературе и образуют, по сути, различные вариации подхода о признании интеллектуальных систем юридическими лицами в широком смысле. В основе рассматриваемого подхода лежит теория неполного юридического лица [8, p. 107], суть которой заключается в том, что интеллектуальная система наделяется «усечённой» правосубъектностью [1] в объёме, зависящем от технологических особенностей и функционального назначения такой системы. Встречаются разнообразные варианты законодательного наименования указанных лиц: «робот» [25], «электронная личность» [26, p. 140—141], «искусственное лицо» [27, с. 472] и прочее, что по справедливому замечанию некоторых авторов не имеет существенного значения [10, с. 223]. Основная дискуссия в рамках данной концепции будет сконцентрирована на критериях определения объема прав и обязанностей, которыми должна быть наделена та или иная система, а также изложению механизма расширения или, наоборот, уменьшения правосубъектности в зависимости от динамики развития интеллектуальных систем.

Наглядным примером реализации такой концепции, а также связанных с этим сложностей и критики является «инициатива Д. Гришина», представляющая собой проект закона «О робототехнике», разработанный В. В. Архиповым и В. Б. Наумовым. Так, в проекте предлагается выделить две самостоятельные категории: «робота», под которым понимается устройство, способное самостоятельно действовать на основе поступающей информации, и «робота-агента», за которым признаётся специальная правосубъектность в силу конструктивных особенностей для участия в гражданском обороте [28, с. 50—51]. Робот признается агентом только в том случае, если его модель была добровольно зарегистрирована в специальном реестре, и его собственник публично заявил о начале функционирования робота в таком статусе [28, с. 52].

Исследователи отмечают, что по мере технологического развития граница между «роботом» и «роботом-агентом» будет стираться, что приведёт к проблеме разграничения указанных категорий [29]. Многие авторы отмечают, что возможна ситуация, при которой владельцем робота может быть другой робот, что, в свою очередь, сделает невозможным реальное возмещение причиненных убытков [11]. Отмечается, что подход, реализованный в концепции, опасен для всех участников отношений, кроме самих изготовителей роботов, и в принципе трудно реализуем на практике [30]. Одновременно, некоторые исследователи справедливо замечают, что возникновение правосубъектности не должно быть поставлено в зависимость от реализации договорных конструкций, что искажает саму природу правосубъектности, где момент возникновения прав и обязанностей у субъекта должен быть непосредственно связан с появлением мыслительных способностей и способности принимать самостоятельные решения [17, с. 94].

В заключение отметим, что в литературе наблюдается множество подходов к признанию интеллектуальных систем в качестве субъекта права, начиная с полного отрицания какой-либо «субъектности» и констатации вещно-правового режима, до полного отождествления юридического статуса человека и интеллектуальной машины. Каждая из рассматриваемых концепций обладает как сильными, так и слабыми сторонами, будучи релевантной для определённого уровня научно-технического прогресса. Вместе с тем, полагаем, что наиболее подходящей будет концепция юридического лица как искусственной конструкции, отличной от человека и не тождественной организации, которая бы учитывала разнообразие интеллектуальных систем и их возможностей в каждый конкретный период времени. Кроме того, вне зависимости от социокультурных, экономических и иных обоснований, в основе принятой модели должна быть положена взаимосвязь воли и правосубъектности.

Библиографический список:

1. Asaro P.M. Robots and Responsibility from a Legal Perspective [Электронный ресурс]. — 2007. — Режим доступа: http://www.peterasaro.org/writing/ASARO%20Legal%20Perspective.pdf (дата обращения 01.05.2020).

2. Васильев А. А., Шпоппер Д., Матаева М. Х. Термин «искусственный интеллект» в российском праве: доктринальный анализ // Юрислингвистика. — 2018. — №7—8. — С. 35—44.

3. Понкин А. В., Редькина А. И. Искусственный интеллект с точки зрения права // Вестник РУДН. Сер.: Юридические науки. — 2018. — №1. — С. 91—109.

4. Морхат П. М. Искусственный интеллект: правовой взгляд. — М.: БукиВеди, 2017. — 257 с.

5. Малышкин А. В. Интегрирование искусственного интеллекта в общественную жизнь: некоторые этические и правовые проблемы // Вестник СПбГУ. Право. — 2019. — Т. 10. — №3. — С. 444—460.

6. Eidenmueller H. The Rise of Robots and the Law of Humans [Электронный ресурс] // Oxford Legal Studies Research Paper. — 2017. — No 27. — Режим доступа: http://ssrn.com/abstract=2941001 or http://dx.doi.org/10.2139/ssrn.2941001 (дата обращения 01.05.2020).

7. Аристов Е. В., Кузнецова О. А. К вопросу о формировании и развитии права роботов (правового регулирования робототехники) // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. — 2018. — №8 (99). — С. 58—62.

8. Wein L. The Responsibility of Intelligent Artifacts: Toward an Automation Jurisprudence // Harvard Journal of Law & Technology. — 1992. — Vol. 6. — Fall Issue. — Pp. 103–154.

9. Solaiman S.M. Legal personality of robots, corporations, idols and chimpanzees: a quest for legitimacy // Artificial Intelligence and Law. — 2017. — Vol. 25. — No 2. — Pp. 155–179.

10. Габов А. В., Хаванова И. А. Эволюция роботов и право XXI века // Вестник Томского государственного университета. — 2018. — №435. — С. 215—233. — DOI: 10.17223/15617793/435/28

11. Иванов А. А. Мечтают ли андроиды об электроовцах? [Электронный ресурс] // ZAKON.RU — юридический портал. — 2017. — Режим доступа: https://clck.ru/NfRCw (дата обращения 02.05.2020).

12. Петренко М. Н. Искусственный интеллект: о проблемах правового статуса [Электронный ресурс] // Аллея Науки. — 2018. — №1 (17). — Режим доступа: https://clck.ru/NfRFz (дата обращения 02.05.2020).

13. Архипов В. В., Наумов В. Б. О некоторых вопросах теоретических оснований развития законодательства о робо-тотехнике: аспекты воли и правосубъектности // Закон. — 2017. — №5. — С. 157—170.

14. Гринь С. Н. Эмансипация роботов: элементы правосубъектности в конструкции искусственного интеллекта // Бизнес. Общество. Власть. — 2018. — №1 (27). — С. 233—242.

15. Radutniy O.E. Criminal Liability of the Artificial Intelligence // Problems of legality. — 2017. — No 138. — Pp. 132—141.

16. Гаджиев Г. А. Является ли робот-агент лицом? (Поиск правовых форм для регулирования цифровой экономики) // Журнал российского права. — 2018. — №1. — С. 15—30.

17. Лаптев В. А. Понятие искусственного интеллекта и юридическая ответственность за его работу // Право. Журнал Высшей школы экономики. — 2019. — №2. — С. 79—102.

18. Zimmerman E. Machine Minds: Frontiers in Legal Personhood [Электронный ресурс] // SSRN Electronic Journal. — 2015. — Режим доступа: https://ssrn.com/abstract=2563965 or http://dx.doi.org/10.2139/ssrn.2563965 (дата обращения 02.05.2020).

19. Бенасайяг М. Мышление за пределами мозга [Электронный ресурс] // Искусственный интеллект: перспективы и угрозы. Курьер ЮНЕСКО. — Июль–сентябрь 2018. — С. 15–18. — Режим доступа: http://unesdoc.unesco.org/images/0026/002652/265211r.pdf (дата обращения 02.05.2020).

20. Пахман С. О задачах предстоящей реформы акционерного законодательства. Речь, написанная для произнесения в торжественном собрании Императорского Харьковского университета, 30.08.1861 г. — Харьков: В Университетской Типографии, 1861. — 159 с.

21. Азаревич Д. А. Юридические лица // Временник Демидовского юридического лицея. Книга двадцать восьмая. — Ярославль: в типографиях Губернского Правления, Земской Управы и г. Фальке в Ярославле. 1882. — С. 1–84.

22. Габов А. В. Правосубъектность: традиционная категория права в современную эпоху // Вестник Саратовской государственной юридической академии. — 2018. — №2 (121). — С. 105—122.

23. Solum, L.B. Legal Personhood for Artificial Intelligences [Электронный ресурс] // North Carolina Law Review. — 1992. — Vol. 70. — No 4. — Pp. 1231–1287. — Режим доступа: https://clck.ru/NfRRA (дата обращения 03.05.2020).

24. Hallevy G. The Criminal Liability of Artificial Intelligence Entities — from Science Fiction to Legal Social Control // Akron Intellectual Property Journal. — 2010. — Vol. 4. — Pp. 171–201.

25. Юренко Н. И. Роботы — потенциальные субъекты права: миф или реальность // Инновации в науке и практике: сборник статей по материалам IV международной научно-практической конференции. — Уфа. — 2017. — С. 45—47.

26. Beck S. Intelligent Agents and Criminal Law — Negligence, Diffusion of Liability and Electronic Personhood // Robotics and Autonomous Systems. — 2016. — Vol. 86. — Pp. 138—143.

27. Мосечкин И. Н. Искусственный интеллект и уголовная ответственность: проблемы становления нового вида субъекта преступления // Вестник СПбГУ. Право. — 2019. — Т. 10. — №3. — С. 461—476.

28. Архипов В. В., Наумов В. Б. Искусственный интеллект и автономные устройства в контексте права: о разработке первого в России закона о робототехнике // Труды СПИИРАН. — 2017. — №55. — С. 50—51.

29. Balkin J.M. The Path of Robotics Law // California Law Review Circuit. — 2015. — Vol. 6. — Pp. 45–60.

30. В Shukhov Lab прошел Tech Breakfast «Современный город, законодательство об искусственном интеллекте и робототехнике: какими им быть?» [Электронный ресурс] // URBAN.HSE.RU — новостной раздел сайта Высшей школы урбанистики имени А. А. Высоковского. — 2017. — Режим доступа: https://urban.hse.ru/news/206795842.html (дата обращения 03.05.2020).

© С. В. Никитенко, 2020

ОНЛАЙН-БАНКИНГ, КАК ЗАЛОГ УСПЕШНОГО РАЗВИТИЯ БАНКОВСКОЙ ОТРАСЛИ

УДК 336.22:347.73

DIGITAL BANKING AS A GUARANTEE OF SUCCESSFUL DEVELOPMENT OF THE BANKING INDUSTRY

Панова Анастасия Константиновна

Panova Anastasiia Konstantinovna

Студентка

Student

Московский Государственный Университет

им. М. В. Ломоносова

Lomonosov Moscow State University

The scientific director:

Professor, Doctor of Judicial Science,

Krokhina Julia

Аннотация: В настоящее время ведущие российские банки активно внедряют технологии онлайн-банкинга в свою привычную операционную деятельность. Такие технологии существенно упростили процесс получения банковских услуг для клиентов, а также позволили снизить административные издержки на содержание штата сотрудников.

Ключевые слова: цифровизация, цифровизация банковской сферы, онлайн банкинг.

Abstract: Annotation. Currently, leading Russian banks are actively introducing online banking technologies in their usual operating activities.

Such technologies have greatly simplified the process of obtaining banking services for customers, as well as reduced administrative costs for maintaining staff.

Keywords: digitalization, digitalization of the banking sector, online banking.

Введение

Распространение короновирусной инфекции (COVID-19) в первой половине 2020 года было Всемирной Организацией Здравоохранения признано пандемией. В условиях, когда свободное перемещение граждан ограничивается необходимостью соблюдать социальную изоляцию, цифровые сервисы в очередной раз доказывают свою состоятельность. По мнению крупнейшей консалтинговой компании Boston Consulting Group (BCG) российские банки оказались готовыми отразить такой удар [1]. Например, применение технологий NFC (бесконтактных платежей) в России на конец 2019 года оказалось наиболее высоким в общемировом рейтинге. Цифровизация банковской системы в России происходит уже на протяжении 10 лет, последние годы ознаменовались внедрением технологий искусственного интеллекта. По данным издательского дома «Коммерсантъ» к концу 2019 года количество банковский отделений российских банков сократилось более чем на 10%, что свидетельствует об активном переходе банков в цифровую плоскость. Некоторые банки, такие как Тинькофф банк, Точка банк с момента их создания были ориентированы на цифровое пространство. Следовательно, снижение издержек на аренду, широкий штат позволяет направлять свободные средства на развитие технологий.

Однако, основатель Тинькофф Банка, Олег Тиньков, отметил, что внедрение цифровых технологий повлечет вытеснение с рынка небольшие банки, так как ввиду отсутствия цифровых сервисов они проиграют в конкурентной борьбе [2]. В качестве выхода из сложившейся ситуации таким банкам он предлагает объединяться с более крупными банками. Другим лидером по внедрению цифровых технологий является Сбербанк, несмотря на наличие обширной сети отделений по всей стране многие функции выполняются с использованием цифровых технологий. Например, технологии искусственного интеллекта применяются при обработке звонков в call-центр, при выдаче кредитов, а также в работе кадровой службы.

Актуальность темы исследования обусловлена необходимостью изучения и комплексного анализа цифровизации в банковской сфере. Необходимо изучить лучшие практики российских банков по внедрению цифровых технологий, выявить преимущества, а также дальнейшие перспективы развития данной сферы.

Для того, чтобы оценить уровень цифровизации отдельного коммерческого банка на данный момент не выработано единой методики. Несмотря на это существует ряд частных критериев, позволяющих сделать вывод по данному направлению. Например, для начала необходимо определить общий уровень автоматизации бизнес-процессов, то есть оценить какой объем функций back-офиса выполняется с помощью цифровых технологий, а также оценить общий уровень услуг, которые можно получить в цифровой форме. Другим критерием является разработка каналов самообслуживания, то есть какой объем услуг и насколько качественно клиент может получить самостоятельно, не прибегая к помощи сотрудников банка. Также учитывается возможность доступа к услугам, например, использование мобильных приложений предоставляет возможность большинство услуг получать онлайн, т.е. вне зависимости от времени и места нахождения. При анализе уровня цифровизации банка необходимо оценить уровень развития системы управления данными (data management), а также, средняя скорость модернизации, то есть время вывода на рынок новой услуги

и ее конкурентноспособность (time-to-market). В структуре Сбербанка создан специальный Центр Компетенций, который проводит первичное тестирование и анализ новых услуг и продуктов перед выпуском их на рынок.

По данным опроса крупнейших российских банков, проведенного TAdviser приоритетом, является сокращение показателя time-to-market, для обеспечения вывода нового продукта на рынок в срок менее 6 месяцев. На данный момент вывод продукта занимает примерно от 1—1.5 лет [3].

Следовательно, это препятствует гибкому реагированию на стремительно меняющиеся внешние условия и как следствие потребности клиентов.

В условиях конкуренции различные банки стараются предложить

для своих клиентов наиболее удобные каналы обслуживания.

Например, если ранее для связи с сотрудником банка можно было воспользоваться услугами call-центра или онлайн-чата, то с ноября 2019 года предусматривается возможность консультирования клиентов через мобильный мессенджер WhatsApp. По данным статистики наиболее популярными являются запросы по поводу оформления кредита, открытия расчетного счета, также по подбору подходящего пакета услуг по расчетно-кассовому обслуживанию. Таким образом, при выборе вектора развития Сбербанк старается учитывать интересы своих клиентов в качестве основного показателя.

Важнейшим нововведением 2019 года стал переход на использование электронных закладных при заключении договора ипотечного кредита. Использование электронных сервисов направлено на упрощение порядка взаимодействия с банком, что в конечном итоге приводит к сокращению сроков оформления ипотечного кредита. Важно отметить, что электронное взаимодействие обеспечивает прозрачность проводимых операций,

а также направлено на повышение безопасности проводимых сделок

с недвижимостью. По оценкам главы Сбербанка Германа Грефа,

к концу 2020 года с помощью данного сервиса должно быть выдано более

200 тысяч электронных закладных [4].

Точечное внедрение IT-технологий в деятельность классических коммерческих банков порождает угрозы для их существования,

так как необходима глобальная цифровая перестройка всех процессов.

За последние годы участниками финансового рынка стали новые компании, которые способны более гибко и оперативно реагировать на стремительно изменяющиеся потребности своих клиентов. В качестве факторов, препятствующих развитию банковской сферы можно выделить

3 категории: компании Fin-tech, необанки, big-tech. К компаниям в сфере

Fin-Tech, относятся высокотехнологичные стартапы в области криптовалют, краудфандинга, технологий блокчейн. По оценкам журнала Forbes в качестве лучших таких компаний можно выделить следующие: We.trade, Circle, Bitpay, Veem. Они по большей части являются вендорами для банков,