Бесплатный фрагмент - Настоящая справедливость

Об авторе

Адам Кёрл начал свою научную деятельность, как аспирант в области истории в Нью-Колледже в Оксфорде, но достаточно скоро его интересы переместились в область антропологии. Его профессиональная карьера началась в Тавистокском институте человеческих отношений. Несколько позже он начал читать лекции по социальной психологии в Оксфорде. В дальнейшем он занимал профессорские должности в Эксетерском университете в Гане (там в 1960 году он стал членом Общества Друзей) и в Гарварде. Круг его интересов включал вопросы психологии обучения, образования и развития. В 1973 году Брэдфордский университет поручил ему основать первый в Великобритании факультет по изучению проблем мира. Эта деятельность получила финансовую поддержку квакеров. Последовавший за этим событием рост и повсеместное признание изучения проблем мира в качестве академической дисциплины считается одним из важнейших достижений Адама Кёрла. После выхода на пенсию в 1978 году он продолжал сотрудничать с целым рядом образовательных учреждений в Великобритании и в других странах, выезжая туда для чтения краткосрочных курсов.

В дополнение к теоретическому исследованию проблем мира Адам часто принимал участие в практических миротворческих мероприятиях. В бытность университетским преподавателем и после выхода на пенсию он работал в горячих точках — в Индии, Нигерии, Северной Ирландии, Пакистане, Шри-Ланке и Зимбабве — часто под эгидой квакерских организаций. В последние четырнадцать лет жизни он занимался миротворческой работой в непрерывных балканских конфликтах и был тесно связан с Центром Миротворчества в Осиеке в Хорватии. В 2000 году его наградили премией мира фонда Ганди в знак признания дела всей его жизни — работы на благо мира. Он скончался 28 сентября 2006 года.

«А те, которые созидают мир вокруг себя, мирно сеют, чтобы пожать плоды праведности» (Иакова 3:18).

Мы беремся за руки, дабы разрушить барьеры возраста, расы и пола, ненависти, страха или невежества. Это и есть основание для истинного мира, источник настоящей справедливости.

Посвящается моей дочери Кристине Фишер-Дарк.

Благодарности от автора

Мне неизмеримо посчастливилось иметь непосредственный опыт общения с людьми и событиями, о которых пойдет речь в этой лекции. Я многое получил от Друзей, с которыми имел честь работать вместе; от женщин и мужчин, с которыми я встречался в обстоятельствах угнетения и насилия; от коллег, у которых я научился некоторым приемам социального и психологического анализа; от учителей, которые передали мне свое понимание природы вещей; от моей несравненной жены, детей, внуков и друзей, чья любовь нежно проникала через панцирь моего «я» и моих иллюзий.

В этом я вижу великое благословение Господне и чувствую, что больше мне нечего сказать о своей жизни.

Среди Друзей, особо вовлеченных — прямо или опосредованно — в ту работу, о которой пойдет речь в данной лекции, хотелось бы выразить любовь и благодарность Руфи и Николасу Жиллетам, Уолтеру Мартину, Триш Свифт, Марджери и Роджеру Уилсонам и Майку Ярроу. Я хочу упомянуть мою жену Энн, заботившуюся о моей работе во всех ее составляющих и сопровождавшую меня во многих поездках. Я также хотел бы тепло поблагодарить Сесил Еванс, Роджера Айдейла, Нэнси МакКро, Пола и Энн Нэшев, Джеймса O’Коннела и Энрдрью Татэма, любезно взявших на себя труд прочитать рукопись (что сделали также Энн, Роджер и Майк, о которых я уже упоминал.) Выражаю также глубокую признательность Джорджу Горману — я ему во многом обязан, Клиффорду Варнардлу и членам Комитета по организации и проведению Свортморских лекций, которые прочитали черновой вариант и высказали ценные замечания.

Адам Кёрл

ВВЕДЕНИЕ

Когда люди узнают, что я вовлечен в изучение проблем мира, они реагируют по-разному. Одни выказывают саркастическое изумление, другие — попросту презрительное пренебрежение, кое-кто выглядит озадаченным, ну а кое-кто смотрит на меня с почтением, повергающим в смущение. Тяжелее всего отвечать на вопросы тех, кто предполагает, что я обладаю или думаю, что обладаю некоей формулой, следуя которой можно достичь мира. Обычно они также полагают, что я занят проблемами мира между народами, а, возможно, также вопросами мирного разрешения трудовых конфликтов.

Я пытаюсь объяснить, что предметом моего внимания являются условия человеческого существования в целом, но, ровно в той же мере, мое внимание заострено и на конкретных конфликтах, которые зачастую представляют только самую вершину пирамиды насилия и страданий. И я говорю, что предметы моего внимания — вся боль и смятение, препятствующие нашему развитию и реализации. Конечно, очень часто обстоятельства вынуждают нас к тому, чтобы сосредоточиться на конкретных случаях крайнего проявления отсутствия миролюбия. Однако если нам пришлось бы ограничить свое внимание исключительно такими случаями, тогда мы бы пренебрегли исследованием той почвы, на которой подобные конфликты произрастают и будут произрастать и далее, если не очистить саму почву. В этом смысле, социальный работник, учитель, умный законодатель или хороший сосед являются столь же полноценными миротворцами, сколь и женщины или мужчины, распутывающие какой-нибудь смертоносный международный конфликт.

Однако вопрошающие редко бывают удовлетворены моими ответами. Они ожидают, что у меня наготове рецепт, как достичь мира, хотя бы для того, чтобы потом с наслаждением разбить мои рекомендации вдребезги. Моя проблема, однако, заключается в том, что действительные глубинные аспекты проблемы столь же сложны и глубоки, как сама жизнь. Пожалуй, не составит труда остановить драку (хотя, конечно, далеко не всегда) между двумя индивидуумами или даже ссору между двумя нациями. Но означает ли это, что мир достигнут? Необходимо задаться вопросами о том, что есть мир, каковы реальные характеристики человеческой природы, в чем суть справедливости, как правильно управлять обществом, в чем заключаются отношения между Богом и нами (в том случае, естественно, если мы верим в Бога; если же нет, остальные вопросы по-прежнему сохраняют актуальность). Для того чтобы сказать о мире что-нибудь ценное, мы должны попытаться сказать что-нибудь о жизни. А это нелегко сделать в лекции, и еще сложнее в повседневном разговоре.

В этой лекции я попытался коснуться всех этих тем, да и многих других тоже. Я начинаю с общей концепции человеческой природы, основывающейся на вере в то, что в каждом из нас пребывает божественный элемент. Далее я продолжаю развивать идеи об установлении мира, следующие, по моему мнению, из вышесказанного. И, наконец, я попытался показать, каким образом на нашу миротворческую деятельность влияет комбинация понимания нами нашей собственной природы и наш анализ ситуации. (Возможно, я пользуюсь этим довольно претенциозным термином «миротворец» слишком свободно. Но под этим термином я разумею любого человека, что в свою очередь означает любого из нас, кто пытается в какой-то момент уменьшить дисгармонию и восстановить любовь. Я утверждаю, что миротворчество есть естественное и важное свойство человеческой натуры.)

Из этого краткого изложения содержания видно, что я попытаюсь объединить некоторые аспекты двух важнейших тем квакерской веры и свидетельствования — веру в то, что Бог есть в каждом из нас, и свидетельство о мире, с неизбежностью из этой веры вытекающее. Очень надеюсь, что мои намерения не выглядят слишком самонадеянными.

Я должен также упомянуть, какие темы я не планирую рассматривать, хотя многим такое упущение может показаться достаточно серьезным. Однако я ограничен пределами личного опыта, который, если речь идет о практическом миротворчестве, сводится в основном к роли медиатора, пытающегося найти способы примирить людей. Для целого ряда Друзей главное направление миротворческой работы относится к содействию усилиям по разоружению и борьбе за права человека, к противостоянию торговле оружием и милитаризму, как на родине, так и за границей, а также к установлению более справедливого общества. Я разделяю их веру в безусловную первостепенную важность всех этих вопросов, но у меня в них относительно мало опыта — и уж конечно, его недостаточно для того, чтобы построить на этом опыте Свортморскую лекцию.

Исходя из этого, я по необходимости вынужден сконцентрировать свое внимание на более узкой области. Я надеюсь, однако, что общие принципы, которые я применяю, могут оказаться вполне подходящими и к большинству иных разновидностей миротворческой работы. В особенности, раздел о стадиях Покоя и Революции может оказаться вполне релевантным, если речь зайдет о вопросах изменения отношений и социальных структур, которые лежат в основе заботы о мире, в каком бы виде они ни проявлялись.

Меня пригласили написать эту лекцию, и оказалось так, что я закончил черновой вариант как раз перед тем, как случилось существенное и опасное ухудшение отношений между сверхдержавами, что стало очевидным в начале 80-х годов. Я подумал было, что мне, возможно, следует переписать лекцию в свете кризиса, в который мы соскальзывали, но потом решил не делать этого. Текущая нестабильность, говорил я себе, не означает радикальных изменений в глобальной ситуации. Конкуренция, националистическая алчность, паранойя, устрашающие арсеналы были всегда, но нас усыпили, заставили забыть об этом. Более того, относительное затишье в Европе и Северной Америке помогли нам игнорировать беспорядки и кровопролитие во многих странах Третьего Мира за последние десятилетия — у нас-то все мирно, глупо и недальновидно полагали мы. И мне кажется, что в настоящее время мы отнюдь не столкнулись с принципиально новой ситуацией, а наблюдаем перераспределение и интенсификацию факторов, которые присутствовали и ранее. Надеюсь, что общие темы, затронутые в данном эссе, окажутся вполне применимыми как к ситуации, сложившейся в настоящее время, так и к ситуациям, что были ранее, и к тем, что последуют в будущем.

Не желая отвлекать читателя многочисленными ссылками на цитируемые источники, которые привлекаются скорее для того, чтобы вызвать определенное настроение или подчеркнуть конкретный смысл, а не для того, чтобы продемонстрировать ученую эрудицию, я включил библиографию. В ней перечислены большинство трудов, оказавших самое значительное влияние на мои размышления по главным темам данной работы, а также почти все книги, которые я цитирую. Я сгруппировал все труды по трем основным категориям: духовные сочинения; работы, посвященные противоречивости человеческой природы, выступающие как за, так и против точки зрения, в поддержку которой выступаю я сам; и, наконец, сочинения о непротивлении насилию, социальным изменениям и пробуждающемуся осознанию вышеперечисленных проблем.

ПРИРОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ НАТУРЫ

Какова наша природа? Являемся ли мы приматами-убийцами, которыми управляют инстинкты насилия и агрессии, как хотят нас представить Роберт Ардри и кое-кто из этологов (что звучит достаточно странно, ибо приматы — миролюбивые создания)? Или, согласно утверждениям некоторых бихевиористов, мы являемся существами, из которых можно вылепить что угодно, и следовательно, лишены всяких врожденных склонностей к добру (предполагается, что равно и ко злу). Или же, как полагают социальные философы, к примеру, Гоббс, «человек ведет жизнь одинокую, бедную, грязную, жестокую и скоротечную»? Или, как нам пытаются внушить некоторые теологи, мы настолько погрязли в первородном грехе, что «не осталось в нас ничего здорового»?

Или же мы созданы по образу и подобию Божьему и несем в себе Семена, Высшее начало, осияны светом Христовым изнутри? В сущности, единственная догма Друзей, если это слово не покажется слишком эмоциональным, это вера в то, «что частица Бога есть в каждом». И это утверждение, конечно же, играет главенствующую роль в нашем свидетельствовании. Однако я был счастлив узнать, что божественность, постоянно пребывающая в нас, оказывается, является частью всех великих религий. Евангелие, Послания апостола Павла и сочинения христианских мистиков проникнуты этой верой. «Царство Божие внутри вас», — сказал Иисус. «Вы храм Божий», — писал св. Павел. «В самой душе нашей живет Господь», — писал св. Иоанн Креста. «Чтобы измерить душу, мы должны измерить ее относительно Бога, ибо Основа Бога и Основа Души есть одно и то же», — так утверждал Мейстер Экхарт. «Моя сущность есть Господь», — сказала св. Екатерина Генуэзская, — «и я не признаю никакой иной собственной сущности, помимо Господа моего самого». Безусловно, существование и работа Духа Святого в каждом из нас («И уже не я живу, но живет во мне Христос», — сказал св. Павел) является основой христианства. И мне показалось чрезвычайно интересным высказывание Джелал ад-Дина Руми, который сказал: «Иисус внутри вас: обращайтесь к нему за помощью».

Не нужно далеко ходить за примерами подобных верований в других религиях. «Тот, кто познает себя, познает и Бога», — сказал Мохаммед, и многие суфии вторят ему. «Ана аль-Хакк» («Я есть Истина или реальность» — популярный суфийский синоним для Бога) объявил Аль-Халладж, хотя в его словах не наличествовало совершенно никакого богохульного подтекста, за который ортодоксы варварски его умертвили. Он также писал: «Я есть Он — тот, кого я люблю, и тот, кого я люблю, и есть я; мы два духа в одном теле. Если вы видите меня, вы видите и его. И если вы видите Его, вы видите нас обоих». Сравним с Яном ван Рюйсбруком: «Господь в глубине души нашей принимает Господа, приходящего к нам; Господь размышляет о Боге». Кроткий Кабир, соединявший мистические веры индуизма и ислама, писал: «Пока не найдете вы Бога в душе своей, весь мир будет казаться вам бессмысленным».

В индуизме концепция Атмана представляет как источник всего сущего, брахманический Абсолют, так и его индивидуализированное воплощение. В «Брихадараньяка упанишаде» так говорится: «это твой Атман, внутренний правитель», и ведические провидцы объявили «Я есмь Брахман». Тат твам аси — постоянный рефрен Чхандогья упанишады: «Ты — одно с Тем». Перелагая на квакерскую терминологию — ты есть Внутренний Свет; такова твоя сущность.

Более того, насколько я способен разобраться в нюансах Дао, такова и основная мысль Чжуан-цзы. «Тот, кто служит Господу, знает, что и сын рая, и он сам равно являются сыновьями Божьими». Также и буддизм признает существование природы Будды во всем сущем.

Таким образом, здесь мы видим иное понимание человеческой природы, опирающейся на Бога, и, следовательно, погруженное в тайну, которую невозможно описать напрямую, а только частично передать через аллегорию, либо посредством великого искусства, и очень часто через аллегории человеческой любви. Наше самое сильное переживание счастья, вероятно, как бы предопределяет то, что трансцендентально было доступно мистикам. Более того, наши попытки описать мистические ощущения неизбежно фильтруются через различные культуры и традиции. И все же основные точки соприкосновения сияют сквозь великое разнообразие идиом в текстах, к примеру, Сузо, Вильяма Лоу — автора «Облака неведения», Байазида Бистами, Фарид ад-Дина Аттара, Шанкара и в учении Бхагавад Гиты.

Но имеется и третий способ рассмотрения нашей природы. Все мы являем собой манихейскую смесь добра и зла, правды и лжи, как сказано у псалмопевца: «Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы; но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей». Или как у Паскаля: «Что за химера человек. И какая в нем новизна. Что за чудовище, какой хаос, какое вместилище противоречий, какое чудо. Судья всех вещей и бессмысленный червь земли, обладатель истины и клоака неуверенности и заблуждений, слава и отброс мироздания». И только весьма опрометчивый человек мог бы попытаться продраться через эту запутанную и колючую психологическую, биологическую, философскую и теологическую чащу. Наимудрейший эрудит и тот едва ли смог бы выбраться оттуда, избежав кровавых ран. Мне, однако, кажется, что дискутировать по поводу многочисленных свидетельств можно многими различными способами. И после того, как мы изучим их со всей возможной беспристрастностью, избегая двусмысленных фактов и шаткой логики, мы, безусловно, обязаны придти к выводам, основанным на опыте и определенной шкале ценностей — которые, в свою очередь, мы тоже должны подвергнуть скрупулезной проверке.

Прежде всего, мы должны согласиться с наличием слишком многих свидетельств, заставляющих нас предположить, что человеческая природа испорчена насилием и агрессией, а эти качества обусловлены такими эмоциями, как алчность, тщеславие, гордость, зависть и страх. (Интересно заметить, кстати, что в американском английском «агрессивный» означает «в высшей степени энергичный», и звучит это слово как комплимент. Полагаю, что только когда это стремление к самореализации терпит крах, тогда слово приобретает смысл, присущий ему в британском английском, — склонный к насилию и разрушению.) Но означает ли факт нашего частого неподобающего поведения, что нам присущи врожденные свойства насилия и деструктивности? То, что мы знаем из истории, выглядит по большей части обескураживающе, хотя монопольного господства вышеупомянутых свойств тоже не наблюдается. Так, некоторые археологические и палеонтологические свидетельства нашей врожденной склонности к насилию весьма и весьма неубедительны. Например, принято ссылаться на факты каннибализма, как на доказательство применения насилия в наших отношениях между собой, особенно в том виде, в каком это предполагается археологическими находками. Но обширнейшие археологические данные демонстрируют, что, как в самых древних, так и в более-менее близких к современности сообществах, каннибализм являлся преимущественно частью ритуала, либо богоугодным поступком по отношению к своему народу, либо он демонстрировал месть врагам. Очевидная универсальность войны также часто используется для того, чтобы продемонстрировать универсальность насилия в человеческой природе. В простейших сообществах, однако, войны часто вообще нет (или не было). В действительности получается, что те, о ком мы можем подумать, что они-то и являются самыми что ни на есть «естественными» людьми, не дерутся друг с другом коллективно. В чуть более сложных сообществах мы уже наблюдаем присутствие ритуализированных форм ведения военных действий, но и они скорее похожи на спортивные состязания, а не на ту бойню, которую мы именуем войной. В некоторых племенах боевые стрелы, в отличие от тех, что применяются для охоты, оперяются таким образом, чтобы они не могли лететь прямо. В других противоборствующие стороны бросают друг в друга копья, внимательно следя за тем, чтобы оказаться как раз за пределом досягаемости броска. Ну а в некоторых племенах схватка прекращается, как только кого-то ранят. То действо, что мы называем войной, появилось, похоже, в крупных масштабах только тогда, когда ранние бродячие собиратели пропитания превратились в оседлых земледельцев. Именно тогда сообщества начали соперничать за землю, источники воды и другие ресурсы. Известно, что изучение 652 дописьменных сообществ показало — только треть из них совершали действия, в какой-то степени напоминавшие войну в нашем понимании.

Третий тип доводов, основывающихся на применении к людям принципов, выведенных из наблюдений за поведением животных, следует считать сомнительным. Не существует адекватных свидетельств тому, что мы вправе экстраполировать поведение животных на поведение людей. Интересно отметить, однако, что антропологи, изучающие человеческое общество, как правило, более оптимистично рассматривают нашу природу, нежели те этологи, которые обычно концентрируют свое внимание на животных. Поскольку животные в большинстве своем гораздо меньше склонны к насилию, нежели мы, это, по крайней мере, странно!

Я хотел бы добавить еще один аргумент в противовес тем, кто считает нашу склонность к насилию неизлечимой. Если существуют любые неподдельные исключения из правила, они сами по себе доказывают отсутствие универсальности данного свойства — в данном случае исключение отнюдь не подтверждает правило. Например, может показаться, что в данном обществе насилия нет, но объясняться это может тем, что там введены очень строгие санкции за проявления враждебности. Или конкретная личность может быть лишена агрессии, потому что он/она боится собственной внутренней агрессии, как мог бы сказать верный последователь Фрейда. Но вот у тасадаев, племени, которое не так давно было открыто на Филиппинах, похоже, отсутствует сама мысль о том, что люди могут пожелать причинить вред друг другу.

И разве все мы не знакомы с людьми, о которых совершенно невозможно подумать, что их кротость и исполненность любовью всего лишь заместитель подавленной агрессивности?

Тем не менее, хотя я и не считаю, что возможно поддерживать крайне этологические взгляды, безусловно, почва для размышлений в них наличествует. Я не верю, что это непосредственно связано с «животным» аспектом нашей натуры, точно так же как и с качествами, роднящими человека с машиной. В каком-то смысле наш разум напоминает компьютер. Огромное количество информации постоянно поступает в банк данных нашей памяти на многочисленных уровнях сознания. И когда нам нужно произвести какое-то действие, а действие само по себе может быть совсем простеньким, к примеру — почесаться, или очень сложным — например, вести машину или написать книгу, необходимая информация мгновенно извлекается, и, опираясь на нее, мы начинаем действовать. Но, наряду с информацией полезной и экономящей наше время, в банк поступает и неверная или деструктивная информация (предрассудки, заблуждения, фактические ошибки, надуманные потребности, гордыня, обиды, преувеличенные воспоминания о былых неприятностях, всевозможные узколобые и вредные теории). Только представьте себе, какой непреодолимо трудной была бы наша жизнь, если бы каждый раз, когда мы садимся обедать, нам приходилось бы заново учиться пользоваться ножом и вилкой! Неверная или искаженная информация извлекается в ответ на полученный стимул точно так же, как и информация верная. Вот потому зачастую получается так, что мы автоматически реагируем совершенно неподобающим образом на ситуацию, над которой следовало бы сначала внимательно поразмыслить. Иногда мы почти сразу же понимаем свою ошибку и сожалеем, что автоматический импульс заставил нас действовать глупо или говорить грубо. Иногда мы реагируем настолько механически, и настолько не сознаем, что делаем, что так никогда и не понимаем полностью, какой вред причинили. В этих случаях механистическая функция, существующая для того, чтобы помочь нам действовать более эффективно, берет верх над человеческой природой. Когда такое происходит, а случается это со всеми, по крайней мере, время от времени, несложно поверить в то, что скверна изначально присуща природе человеческой.

Подобное утверждение создает важные предпосылки для дальнейших рассуждений, которые я на данном этапе лишь кратко упомяну. Чем сильнее мы подчиняемся нашим механистическим функциям, под несмолкающую трескотню их потока ассоциаций, тем дальше мы отходим от контакта с глубинной частью нашей сущности, от основы нашей души. Вот почему молчание наших собраний для богослужения имеет столь основополагающее значение для нашего благополучия. В тишине мы приближаемся к нашей действительной природе, а, следовательно, к Богу. («Остановитесь и познайте, что Я — Бог», как сказано в псалме; «Покой есть главное в движении», — учит Дао Дэ Цзин.) Мы теряем себя в шуме, превращаемся в машины без водителя.

Безусловно, мы никогда не подчиняемся автоматическим импульсам целиком, никогда не отказываемся полностью от осознания своих слов и поступков, точно так же как, вероятно, не способны обрести в полной мере осознание своей природы. Отсюда и проистекает мучительный дуализм Паскаля.

Как же тогда отнестись к мистическому подходу? Я не могу доказать его истинность убедительнее, чем мог бы доказать существование Бога, бессмертие души или власть любви. Но, значит, я не могу доказать и то, что ручка, которой я пишу, и кресло, в котором я сижу, являются именно тем, чем кажутся. И в самом деле, мне говорят, что они являются комбинацией расположенных в определенном порядке бесконечно малых субатомных частиц, полей энергии, которые наши органы чувств и мозг (образованные подобным же образом) наделяют неким конкретным значением. Все, что я имею сказать по этому поводу, это то, что данное значение вполне меня удовлетворяет, и что мистический подход вызывает в моей душе глубокий отклик. Я чувствую, что этот подход правильный, и это убеждение с годами становится только крепче. Более того, никто не смог найти убедительных доводов против веры в реальность Внутреннего Света (а ведь я, как ученый, весьма возможно чересчур склонен полагаться на разум, а не на веру; по крайней мере, моя жена считает именно так).

Я верю, что, если мы глубже познаем, почувствуем, поймем и проникнемся реальностью Бога, который составляет частицу нас самих, и, следовательно, крошечной частицей которого являемся мы, все изменится. Мы станем такими людьми, какими были созданы (и, возможно, именно для этого превращения мы и были созданы). Мы пробудимся. Это важное слово. Когда Иисус упрекал апостолов за то, что они уснули в Гефсиманском саду: «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?», возможно, он упрекал их скорее не за то, что они не смогли бодрствовать в прямом смысле слова, т. е. не спать, а за то, что они не сохранили способность ясно осознавать, что происходит, не оставались спокойными и сосредоточенными. В другой раз он увещевал: «А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте». Интересно, что слово «Будда» происходит от корня BUDH — «пробужденный», что предполагает пребывание в состоянии бдительной внимательности, сознавая происходящее. И в Дхаммападе говорится: «Серьёзность — путь к бессмертию. Легкомыслие — путь к смерти. Серьёзные не умирают. Легкомысленные подобны мертвецам». «Смерти нет, есть только небрежение в сосредоточенности мысли», — говорил Шанкара, «… через это отвлекается человек от осознания своей божественной сущности». А в свое время приблизительно о том же писал Торо: «Бодрствовать — значит жить. Я еще не встречал человека, который вполне проснулся бы». Если мы будем оставаться бодрствующими, мы сможем эффективно пользоваться той превосходной машиной, которой является наше тело, при этом избегая подчинения его автоматическим функциям, а просто пользуясь ими. Когда мы бодрствуем, мы живем каждое мгновенье.

В следующей главе я намереваюсь рассмотреть следствия — для каждого из нас и для окружающих — веры в божественную основу нашей природы, в смысле веры убежденной, основывающейся на опыте. Я уважаю тех, кто повторяет христианскую догму «Верую, ибо невозможно». Но этого недостаточно. «Верю потому, что знаю» звучит гораздо убедительнее. Я полагаю, что существует духовно неоспоримое знание того, что Бог внутри у нас; и для тех, кто знает это, сей неизмеримо величественный факт должен иметь колоссальное значение. Что другое могло бы сравниться с этой возвышенной значимостью? Это знание должно формировать основу нашего отношения к себе и к другим, тем, с кем мы воедино, поскольку все мы дети Божьи. И я отнюдь не считаю эти слова благочестивой фигурой речи. Я хочу сказать, что все мы имеем общий источник, и потому, в самом прямом смысле слова, являем собой единой целое, хотя в то же время все мы также уникальны и представляем собой индивидуальные проявления бесконечных качеств Бога. Мы представляем собой чудесное единство в разнообразии. Я попытаюсь объяснить, что, если мы и в самом деле ощутим Господа в каждом из нас, условности человеческих взаимоотношений, как личных, так и общественных, должны подвергнуться радикальным изменениям. Хотя многое из того, что представляется хорошим и в духе сотрудничества, сейчас уже институализировано, то же самое можно сказать и о вещах, абсолютно не совместимых с нашими действительными отношениями друг к другу. Признание наших братского и сестринского единства должно привести к исчезновению несправедливости кастовых и классовых различий, снобизма и элитарности, «просвещенного эгоизма», не говоря уже об эксплуатации, угнетении и всего прочего, происходящего из тех фальшивых убеждений, посредством которых мы возвеличиваем себя или же оправдываем себя, осмеивая и унижая других.

Таким образом, познание нашей истинной сущности является революционным. Оно должно привести к революционным изменениям. Оно должно также привести к миру, поскольку антитеза миру создается алчностью, завистью, страхом и ненавистью, проистекающими из ложного понимания.

Следовательно, стремление к миру и признание действительности идентичны. Обрести свою истинную сущность и служить миротворцами — вот основные задачи для человека, общие для всех нас. Каждый из нас может воплощать эти задачи в самых разных областях. Ведь все мы прибегаем к психологическим суждениям касательно различных ситуаций, в которые попадаем; все мы принимаем управленческие решения по различным аспектам нашей семейной жизни, работы или отношений с соседями; все мы решаем, что правильно, а что нет, справедливо или не справедливо. Точно так же поступают и психологи, и психиатры, и эксперты по административным и управленческим вопросам, политики, адвокаты, судьи. В процессе своей деятельности они использую, или, вернее будет сказать, должны использовать определенный объем систематизированной информации. И все же их решения могут быть менее мудрыми, нежели решения, предлагаемые непрофессионалами. Так, например, моя жена — гораздо более сильный практический психолог, нежели я, хотя с теорией я знаком гораздо лучше, и даже заведовал соответствующей кафедрой. И, тем не менее, нет никакого противоречия в таком соотношении между знаниями специалиста и мнением постороннего человека или женщины. Эти подходы должны дополнять друг друга. Я особо хотел бы подчеркнуть важность данного высказывания. Мы слишком полагаемся на «экспертов», и я был бы крайне опечален, если бы дело, столь важное и имеющее общечеловеческое значение, как миротворчество, стало бы прерогативой таких специалистов.

В третьей главе содержится несколько систематизированное и теоретическое обсуждение концепций, имеющих отношение к миру и миротворчеству, что, в свою очередь, неизбежно отражает мое понимание нашей природы. Исходя из своих взглядов, считаю, что существуют некоторые походы к проблемам мира, которым я никогда не смогу оказать моральную поддержку, и которые, по моему мнению, являются в высшей степени немирными по сути. Случается, например, что «мир» достигается посредством безжалостного подавления оппозиции. Бывает, что «мир» поддерживается подавлением протеста против несправедливости, или же «мир» для правителей сохраняется за счет страданий управляемых. Я же определяю мир более позитивно, как ситуацию, которая помогает освободить нас от всего, что препятствует раскрытию нашей сущности, как обстоятельства, в которых Внутренний Свет воссоединяется с наружным и в котором вызревают Семена. Естественно, я стараюсь писать о проблемах мира со всей возможной объективностью и прояснять термины и концепции, если они кажутся противоречивыми или двусмысленными. В общем и целом, я пытаюсь описать проблемы, с которыми будущий миротворец должен быть готов столкнуться.

Четвертая и пятая главы являются своего рода пособием для миротворцев, чьи действия опираются на особый набор духовных ценностей и на веру. Я пытаюсь объяснить, как могут действовать миротворцы, верящие в то, что их сущность, их человеческая природа в основе своей является безупречной. Во второй главе я уже упомянул, какое значение это имеет для их мироощущения, теперь же встает вопрос, как это может повлиять на их поведение. Заметьте, я говорю о тех, кто, так же как и Друзья, верят вместе с другими христианами, не говоря уже о буддистах, индуистах и прочих, что наша природа уже безупречна. Те же, кто полагает нашу сущность небезупречной, но считает, что ее можно усовершенствовать через молитву посты, хорошую работу или с помощью Благодати Божьей, могут повести себя по-иному. Те же, кто считает, что мы есть в лучшем случае tabula rasa, а в худшем несем в себе прирожденное зло, могут придерживаться весьма шатких принципов, определяя какими способами и на каких условиях можно добиться мира. Как сказал Тацит, сделают они пустыню, и назовут ее миром.

Здесь мне хотелось бы пояснить то, что может показаться противоречивым утверждением, а именно, что наша природа является безупречной. Если мы, так же как и Друзья, так же, как и многие другие (некоторых я уже процитировал в этой главе) верим в то, что основой души является Бог, значит, эта божественная основа и должна являться фундаментальной реальностью нашего существования, истинной нашей сущностью, рядом с которой все остальное становится банальностью, ошибкой либо иллюзией. Как может творение Господа быть с изъяном? Конечно же, существует печальное несоответствие между тем, чем мы — созданные по Божьему образу и подобию — являемся, и тем, что мы делаем. Теологи многих религий и во все времена пытались разрешить это противоречие, и у меня нет ни возможности, ни намерения присоединиться к дискуссии. Суть моей веры опирается на опыт, и, следовательно, подобно многому в вере квакеров, ее нельзя ни доказать, ни опровергнуть посредством богословского спора. Однако, я попытаюсь описать хотя бы частично механизм нашего плохого поведения. Я не возьму на себя смелость писать о причинах к тому, не более чем могу объяснить, как Бог любви создал мир, в котором существуют зло и страдание.

Источники насилия

Чтобы завершить обсуждение природы человеческой, я хотел бы попытаться идентифицировать некоторые источники насилия. Мы должны их искоренить, если желаем, чтобы мир на земле получил более широкое распространение. Как я уже сказал, по большей части в нашем поведении доминируют автоматические реакции на стимулы, активирующие наш «компьютер». Но подобные реакции являются не просто абсолютно неадекватными способами поведения по отношению к другим людям — чем более автоматическими и неосознанными являются они, тем больше возможностей, что они проистекают из застаревших обид или сумятицы в голове, и, следовательно, будут не рациональными или реактивно насильственными. Посредством таких автоматических реакций мы выражаем то, чему научились, но не тем разумно-полезным способом, который, к примеру, дает нам возможность плавать, кататься на велосипеде, или говорить на иностранном языке даже спустя годы без практики. То, чему человек научился в результате страданий или невежества, представляет собой комплексы навязчивых идей относительно людей и общества, что часто называются доктринами. Такие врезавшиеся в память следы страха, отвержения, унижения, одиночества и другие болезненные переживания, не только деформируют наши человеческие отношения, но вызывают реакции, варьирующиеся от неуместных и наносящих вред самому себе, до реакций разной степени деструктивности, что, конечно же, искажает наши отношения еще сильнее.

Получившие, к сожалению, широкое распространение и часто портящие человеческое существование жадность и эгоизм возникают, по крайней мере, частично, из ощущения необходимости компенсировать смутное ощущение неправильности происходящего. Такое ощущение есть не что иное, как духовная нищета, но мы сами редко видим ее как таковую. Если бы мы были на это способны, все сильно изменилось бы. Ну а пока, чем тревожнее мы себя чувствуем, тем более автоматическим становится наше поведение, и тем дальше уходим мы от нашей истинной природы. Чем более механистическим становится наше поведение, тем сильнее терзают нас по большей части подсознательные конфликты, тем глубже становится ощущение собственной никчемности, ущербности — и тем отчаяннее наши усилия компенсировать эти дефекты.

Наша компенсаторная погоня за материальными благами или преимуществами, в каких бы скромных размерах это ни происходило, это всего лишь попытка создать новую личность, опирающуюся скорее на материальные, а не духовные ценности. Совершенно очевидно, что в качестве мерила успеха именно эти ценности наиболее уязвимы — мы можем заболеть, или потерять свои деньги за одну ночь. Однако, чем сильнее угроза, тем отчаяннее наша борьба за то, чтобы защитить свою добычу, и тем сильнее наша враждебность по отношению к тем, кто, как нам кажется, ей угрожает.

Еще один источник насилия, тесно связанный с тем, что уже было сказано, — это невежество или реальное непонимание собственной природы. Если мы не осознаем полностью божественную основу нашей природы, в таком случае у нас мало надежды на водительство, разве что сама природа наша, действуя тайно, вопреки нам самим, может указать нам путь. В границах, очерченных нашим невежеством, нас ведет к жизни иллюзорной, управляемой кажимостями материального мира. Как только мы теряем ощущение обитания во вселенной, где буквально все проистекает от Бога («Бог, — сказал Исаак Пенингтон, — есть внутренняя сущность всего, что нас окружает»), мы начинаем отделять материальное от божественного, придавая материальному самостоятельную значимость. И именно тогда мы привыкаем к мысли о необходимости приобретения или удерживания материальных предметов, таких как территория или богатство, или привилегия, посредством насилия.

По сути своей, подобный процесс является базисом в высшей степени материалистической философии (я не хочу называть ее материализмом, поскольку данный термин обладает в философии вполне конкретным значением). Этот способ мышления я так часто наблюдал в обществах, весьма различных при этом по культуре, что он кажется мне почти вездесущим. Более того, все мы в той или иной степени разделяем его, хотя квакеры в совокупности, пожалуй, все же меньше, чем большинство. И, конечно же, члены определенных христианских конфессий могут признавать такой подход совершенно обоснованным.

Из веры в основополагающее несовершенство человеческой природы, а также в реальность и важность материального мира, что предоставляет нам суррогатные способы измерения нашей ценности, вытекает целый ряд умозаключений.

Прежде всего, оправдывается насилие: цель оправдывает средства, конечный результат важнее, нежели те, кто могут оказаться на пути достижения его.

Далее, сим оказывается уважение к иерархии и всем атрибутам высокого социального положения, как показателям успеха. С тем же успехом подтверждается наш собственный статус за счет присвоения более низкого статуса, к примеру, женщинам, людям другой расы, цвета или класса, людям с явно более низким интеллектом, беднякам, и т. п. Отсюда — возвеличивание условностей, поскольку именно власть условностей поддерживает и соблюдает такие критерии суждений. Тем самым я вовсе не хочу сказать, что философия в обязательном порядке является консервативной в обычном смысле слова (хотя может быть и так), но что огромное значение приобретает ортодоксальное следование какому-либо конкретному учению, даже если оно авангардное или революционное.

В более широком смысле слова, вещи становятся важнее людей, и ценность людей далее уменьшается, если люди неправильно ведут себя по отношению к вещам, если, например, им не хватает патриотизма, или какого-нибудь иного проявления корпоративного духа.

Особо опасным и отвратительным проявлением такой философии является освящение «интересов», личных или национальных, в защиту которых объявляется приемлемым любое чудовищное преступление вплоть до ядерной войны.

Странный парадокс: с одной стороны такой тип материалистического мировоззрения отделяет нас друг от друга, в том смысле, что мы концентрируемся на собственных интересах и на тех эгоистических способах, которыми мы можем повышать их ценность. С другой стороны, укрепляются наши связи с группой, которая выступает скорее как единство, помогающее нам дать определение собственной нестабильной личности, нежели как собрание индивидуумов, с которыми у нас имеются личностные контакты.

В следующей главе мы рассмотрим философию совершенно иную, ту, с которой мы также все знакомы, и даже, подозреваю, гораздо ближе. В отличие от того, о чем я только что говорил, это философия мирная, основывающаяся на осознанности и понимании, а не на автоматизме и невежестве.

Существует также коллективный уровень насилия, в котором отдельные индивидуумы могут принимать участие вне зависимости от того, есть ли у них лично выраженная склонность к насилию. Происходит это потому, что за долгие периоды времени психологические источники насилия, индивидуальная алчность, страх, ненасытность эгоизм вкупе с зависимостью от власти и верой во власть и значимость материального, приобрели вполне законный статус. Были созданы армии, чтобы защищать государство (само по себе являющееся весьма материалистической концепцией) или чтобы расширять его границы. Усилились традиции национального, расового или религиозного превосходства и предрассудков. Возникли империи, подавляющие своих подданных. Сформировались огромные эксплуататорские экономические структуры. Эти грандиозные системы функционируют безотносительно, по большому счету, к отдельным личностям, из которых они состоят. Кому не доводилось быть знакомым с добрым и щедрым капиталистом или миролюбивым солдатом? Но вполне понято, что нелегко всем тем отдельным личностям, да по сути, всем и каждому, включая всех нас, избежать влияния этих институтов, в тени которых они живут и работают.

Таковы источники насилия в нас и в нашем обществе. Я решительно отрицаю, что они внутренне присущи нашей натуре, но они глубоки и имеют чрезвычайно широкое распространение. Они сравнимы с индуистским понятием майя, иллюзией. Они являют собой нечто вездесущее, хотя в конечном итоге нереальное, нечто, за пределы которого мы должны вырваться. Конечно, все миротворцы должны внимательно относиться к этим проблемам и их следствиям. Я иногда даже подумывал, а не посвятить ли мне всю эту лекцию (да и всю свою жизнь) уничтожению основного источника насилия, рекомендуя молитву или психотерапию на индивидуальном уровне, а на уровне более высоком — социальные и политические меры, направленные на разрушение или изменение институтов, пропагандирующих и поддерживающих насилие.

Я воздержался по трем причинам. Во-первых, я не смог бы сделать этого как следует. Полагаю, я достаточно ясно представляю себе, что у нас не так, но мне вовсе нелегко сказать, как изменить существующую ситуацию и что предложить взамен. Помимо рекомендаций, например, действовать сообща, а не конкурировать, уничтожить основные виды неравенства, и всеобщего разоружения, у меня, пожалуй, и нет других оригинальных или полезных предложений. Я слишком легко мог бы погрузиться в туманные абстрактные размышления об универсальном средстве от всех зол, позабыв о тех немногих практических моментах, о которых мог бы рассказать.

Во-вторых, я уповаю на то, что все Друзья и все люди доброй воли, способные проникнуть в сущность происходящего, в любом случае работают ради мира своими собственными способами, надеясь осушить источники насилия в себе и в своих сообществах. Ведь так много нужно сделать на всех уровнях и в самых разнообразных областях, а потенциальные возможности у всех разные. Любая попытка очертить границы и закрепить конкретные роли попросту создаст ограничения.

В-третьих, хотя я и ограничил свои комментарии к миротворчеству в более специфических немирных ситуациях, нежели к почве, из которой они произрастают, многое из того, что я собираюсь сказать, относится все-таки именно к основе. Основное упование на осознанность, признание «частицы Бога» в нас, вслушивание, социальные перемены, уничтожение социальных несправедливостей и структурного насилия должны повлиять на более основополагающие вещи, нежели на конкретную ссору.

ЧАСТИЦА БОГА

Чтобы оценить божественную искру в других, мы должны признать ее в себе. Но, по крайней мере, мне самому как-то легче согласиться с тем, что скорее другие суть дочери и сыновья Господни, нежели я сам. Когда мы видим, что другие совершают недобрые, глупые или попросту плохие поступки, мы находим для них извинения — дескать, они были встревожены, плохо информированы, у них было трудное детство, на них оказывали давление. Однако если речь идет о нас самих, мы слишком хорошо осознаем собственные банальные мысли, сомнительные мотивы, лень, тщеславие, корыстолюбие и так далее. Как же мы можем верить, что в нас есть частица Бога? Какими минимальными свидетельствами к тому мы располагаем?

Что ж, для начала, рядом с нами есть другие люди. Мы можем сознавать, что у них есть недостатки, но чем лучше мы знаем их, тем больше удивительных качеств мы видим. Когда, казалось бы, можно ожидать от них ругательств, они говорят с милосердием; когда, казалось бы, можно ожидать, что они сдадутся, они вдруг выказывают непоколебимую стойкость; когда, казалось бы, можно ожидать от них ненависти, они любят. Против любого детерминистского давления они демонстрируют свою свободу. В таких людях я вижу мудрость — глубокую, проницательную и исполненную сострадания. Я вижу силу, проявляющуюся в пылком жизнелюбии, тот тип энергии и мощи, в которых сливаются нераздельно физическое и духовное, и которые проявляются в способности нести утешение, а это слово, конечно же, подразумевает силу. Я вижу любовь в том смысле льющейся через край и всеобъемлющей теплоты, для которой нет преград. И я вижу, что эти человеческие качества, которые зачастую меньше всего наличествуют у тех, кто чаще других о них разглагольствует, являются общечеловеческими. Это справедливо относительно меня и вас. И те, другие, могут видеть их в нас, точно так же, как мы — в них.

Мы должны научиться по-доброму относиться к самим себе. Но не с той трепетностью, что есть не что иное, как потакание собственным слабостям, и которая, по сути, жестока, поскольку разрушает нас, но с нежностью и уважением к нашей истинной личности, как к проявлению Божьей воли. К сожалению, у всех нас развилось фальшивое представление о личности. Это лоскутное одеяло, сшитое из представлений о том, кем мы хотели бы быть, и страхов относительно того, кем мы не являемся; качеств, которыми мы хотели бы обладать, но боимся, что их у нас нет; из наших действительных достижений и наших фантазий; из нашего чувства неполноценности, и т. д. и т. п. Но все это всего лишь внешняя сторона, личина, маска, чья гримаса скрывает божественную основу нашей сущности. И Экхарт и Рёйсбрук утверждали, практически в одних и тех же словах, что «мы есть Бог в Боге».

И все же, как мало обращается внимания на эту особенность даже среди квакеров. Иногда мне кажется, что даже мы считаем эти слова вроде догмы, заявляем, что верим в них, но на самом деле не чувствуем их правдивыми. Возможно, все догмы превращаются в пустые слова. Или же возможно, у нас выработалось некое фальшивое чувство смиренности. Осознание правды действительно должно вызвать в нас чувство смирения, но не потому, что мы, следуя мысли Паскаля, являемся отбросами мирозданья, а по прямо противоположной причине. Комбинацию смирения и ликующей гордости за свою божественную природу прекрасно выразил Ангелус Силезиус:

Я — образ Божий: и посему, когда Господь захочет увидать

Себя, ему придется опустить свой взгляд, чтобы себя во мне узреть.

Но если даже и так, откуда мы узнаем, что это правда? «Внутренний Свет, — говорит Руфус Джонс, повторяя многих других, — это опыт…»

Это нечто, что мы должны почувствовать, но, возможно, мы далеко не всегда поймем, что именно мы чувствуем. Это ощущение может захлестнуть нас колоссальной, безошибочно узнаваемой интенсивностью, но может придти к нам и в виде медленного расширения сознания, которое мы даже не замечаем, как не замечали, что растем, когда были молоды. И это расширение может наполнить нашу жизнь новыми убеждениями и целями. Это переживание обычно случается во время молитвенного собрания, но может случиться и в любое другое время. Сила переживаемого может возрастать или идти на убыль. Иногда мы по нескольку дней кряду даже не вспоминаем об этом, но, когда мы оглядываемся назад и вспоминаем то время, мы замечаем произошедшую перемену; мы выросли. Наша фальшивая личность стала слабее. Фантазии о материальных достижениях, эгоистические амбиции, наше самолюбие, становятся менее очевидными по мере того, как мы вступаем в более тесный контакт с нашим настоящим «я». В своем роде, мы более счастливы, но одновременно и более несчастливы, поскольку мы понимаем необходимость расстаться с иллюзиями, к которым мы все еще привержены — и мы понимаем, сколь они многочисленны. Рёйсбрук выразил происходящее с нами следующим образом: «Господь в глубине нашей принимает Бога, нисходящего к нам; Бог созерцает Бога».

Возможно, было бы только справедливо после обсуждения вопроса в довольно общей и абстрактной манере проиллюстрировать вышесказанное моим собственным опытом. Почти всю свою жизнь, и до и после моего присоединения к Друзьям, я интересовался религией, особенно мистицизмом, но мой интерес носил в основном чисто умозрительный характер, он не затрагивал сердце. Потом, приблизительно лет двенадцать тому назад, подошел к концу сложный и опасный период в моей жизни. В течение нескольких дней после этого я испытывал легкость и счастье столь интенсивные, что могу назвать их блаженством. У меня, однако, не было никаких видений, не случилось ничего из ряда вон выходящего, но я вышел из этого периода твердо зная, что должен быть нацеленным на свою внутреннюю жизнь. То, что казалось школярским отвлекающим маневром должно стать реальностью. С тех пор имели место и многочисленные оплошности, и много раз попадал я в тупики, и, тем не менее, оглядываясь назад, я с некоторым удивлением вижу, чем я занимался и чего хотел в прошлом.

Мы должны научиться любить себя. Не баловать, но в то же время и не попрекать и не принижать — это означало бы недооценивать творение Господа. И в самом деле, любить себя с полным на то правом есть непременная предпосылка для любви к кому-нибудь другому. Мейстер Экхарт писал об этом следующим образом: «Пока вы любите другого человека меньше, чем себя, вы не можете должным образом полюбить себя; если вы любите всех одинаково, включая и себя, вы будете любить всех как единое создание, которое есть и Бог и человек».

На словах это кажется легко. Все, что нам нужно, это любовь, как верно пели «Битлз». Но мы в большинстве своем погрязли в неверных представлениях о себе. И нам нужно от многого избавиться, прежде чем мы сможем принять простые животворящие истины. В каком-то смысле, стереотипы человеческого существования действительно играют против нас. Почему-то мы забыли, кто мы есть, и отсюда все наши ошибки. С ранних лет мы преисполнены ошибочными представлениями о себе, принимая на веру теории некоторых теологов, бихевиористов или откровенных циников о человеческой природе, унижающие человеческое достоинство. И когда мы самым скверным образом убеждены в собственной неполноценности, тогда мы ищем компенсации, безудержно похваляясь своей добродетелью и умом. Забывая об источнике всего добра и могущества в великолепной вселенной, частью которой мы являемся, мы требуем признания нашего личного вклада во все прекрасное и совершенное, в каждое проявление нашего личного превосходства (тем самым, по умолчанию, несовершенство кого-то другого). Вот так и получается, что Свет прячется, истина забыта, Семена скрыты в оболочке.

Но и Свет, и истина и Семена остаются невредимыми. Их невозможно разрушить, поскольку они частица творения и результат творения. Они являют собой истинную суть и сияют сквозь все. Невзирая на все трудности и препятствия, любовь озаряет наши жизни.

И, тем не менее, мы должны стремиться к осознанности, к бодрствованию и к тому, чтобы осознавать свою сущность, быть настороже. Ведь на протяжение нашей жизни мы так много времени проводим во сне, невзирая на ясный призыв Блейка:

Проснись, проснись, О спящий в земле теней, не спи! Расправь крыла!

Вместо этого мы верим, что грезы о наших фальшивых сущностях и есть реальность. Мы тоже спим, хотя и в ином смысле слова. Мы не сознаем, кто мы, но ведем себя как автоматы, реагирующие на побуждающие импульсы. Обрывки сознания мы принимаем за разум, и они мелькают сквозь наше прошлое, вызывая чувство вины или ностальгию, или сожаление, или же сквозь будущее с надеждой или тревожными предчувствиями. Если позаимствовать многозначительное название памфлета Дугласа Стира, нас нет там, где мы есть. Но мы не признаем этот факт, как видно из анекдота о св. Франциске. Святой и его сотоварищ, путешествовавший вместе с ним, заговорили о молитве. Спутник св. Франциска считал, что молитва — дело несложное. Св. Франциск с ним не согласился. Почему? Да потому, что во время молитвы трудно оставаться собранным и сконцентрированным на словах, которые произносишь. Путешественник сказал, что у него такой проблемы нет. Хорошо, сказал св. Франциск, если ты прочитаешь «Отче наш» и честно скажешь, что все время осознавал, что говоришь, а не просто повторял как попугай слова молитвы — тогда я подарю тебе своего осла. И ответил ему попутчик: Прекрасно, твой осел не хуже моего. И начал молиться: Отче наш, сущий на небесах, на святится имя твое, да… а седло тоже отдашь?