Бесплатный фрагмент - Наш взгляд на современное искусство

Зарегистрирован в РОСКОМНАДЗОР

Рег. № Эл ФС 77 — 46276 от 24.08.2011

Рег. № ПИ № ФС 77 — 46506 от 09.09.2011

Главный редактор — Дмитрий Плынов

e-mail: text@klauzura.ru

тел. (495) 726—25—04

Адрес редакции: г. Москва, ул. Академика Королева, дом 28

В этом выпуске

I. ЛИТЕРАТУРА. РЕЦЕНЗИИ И КРИТИКА.

1. Рауль Мир-Хайдаров. «Глас беды и крик отчаяния». Эссе о выдающемся казахском романисте и драматурге Роллане Сейсенбаеве и его романе «Мертвые бродят в песках»

2. Валерий Куклин. «Гешефтмахеры Чернобога и их жертвы». Размышления по прочтению первой части романа Е. Чебалина «HAHO-SAPIENS» («Русское Эхо» №11 2015 г.)

3. Светлана Смирнова. «Беглые наброски о Сергее Есенине»

II. ТЕАТР, КИНО И ТЕЛЕВИДЕНИЕ. РЕЦЕНЗИИ И ОБЗОРЫ.

1. ТЕАТРЫ и ДРАМАТУРГИ: НАЛАЖИВАНИЕ ОТНОШЕНИЙ. Интервью с продюсер международных театральных проектов Максимом РЕЙНО.

2. Международное театральное агентство Art Communication предлагает вашему вниманию пилотный выпуск дайджеста «Современная драматургия»

III. ВИЗУАЛЬНОЕ ИСКУССТВО. ВЧЕРА И СЕГОДНЯ.

1. Владимир Дианов. «Живопись Владимира Гремитских»

2. Виктор Андреев. «Записки художника-рыночника»

IV. ТРАДИЦИИ. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ.

1. Иван Образцов. «Федорино ли горе или что делать?»

О фундаментальной роли и социальном значении художественной литературы для детей в современной России, через пример возможных философско-психологических интерпретаций стихотворений К. И. Чуковского «Федорино горе» и «Мойдодыр».

2. Любовь Золотова. «Фандрейзинг в Англии: тенденции в корпоративном спонсорстве искусства»

V. МНЕНИЕ.

1. Алексей Курганов. «Барков, Пушкин, Лермонтов, Есенин… Гении литературного озорства или ярчайшие представители жанра?» (полемические литературоведческие заметки)

2. Олег Кураев. «О пользе чтения комментариев»

3. Ирина Цхай. «Школа в моей жизни»

Литература. Рецензии и критика

Рауль Мир-Хайдаров. «Глас беды и крик отчаяния». Эссе о выдающемся казахском романисте и драматурге Роллане Сейсенбаеве и его романе «Мертвые бродят в песках»

Роман «Мертвые бродят в песках» Роллан Сейсенбаев писал пять лет. Ощущение беды и безнадежности в нем столь велики, что, читая роман, кажется, что просвета и не предвидится. Он — о судьбе Арала и казахов Приаралья. В казахском родовом древе есть род Жахаим, который отличается от своих кочевых сородичей тем, что они были рыбаками и жили оседло на берегах Арала с ХIV века, кормились от него.

С 1975 года Роллан жил в Москве, работая в аппарате одной из высших идеологических организаций страны — в Союзе писателей СССР, на довольно-таки высокой должности. В 80-х и начале 90-х его рассказы, повести и романы уже издавались в самых известных издательствах Европы, Америки, Кубы. Он — академик Всемирной Академии культуры и искусства. Президент Международного Клуба Абая и Дома Абая в Лондоне. Роллан открыл Дом Абая на свои средства, и тот стал духовным центром казахской культуры в Европе. То, что 150-летие великого поэта Абая отмечалось под эгидой ЮНЕСКО — это, прежде всего, международное признание нового Казахстана, который через века обрёл вновь свою государственность, мировое признание авторитета и заслуг его лидера Н. А. Назарбаева. Но первую тропу в ЮНЕСКО проложил еще в конце 80-х Роллан Сейсенбаев, убедивший руководство Союза писателей СССР в мировой значимости Абая Кунанбаева. Убедить Союз писателей, а затем и ЦК КПСС оказалось гораздо труднее, чем ЮНЕСКО. Тот факт, что в календаре ЮНЕСКО появилась дата празднования 150-летия Абая — безусловно, огромная заслуга Роллана Сейсенбаева. А то, что юбилей поэта и философа отмечался уже в новом, возродившемся Казахстане — это дар истории казахскому народу.

За заслуги перед литературой Роллан Сейсенбаев награжден Золотым Рыцарским Крестом Венгрии, Золотым офицерским Крестом Польши, орденом Дружбы Кубы. Рассказ «День, когда рухнул мир» включен в школьную программу в США по внеклассному чтению.

В романе «Мертвые бродят в песках» писатель пытается заглянуть в самое сердце беды своего народа. Другие посещали иные интересные места, а Роллан пять лет ездил к погибающему Аралу.

Все пять лет работы над романом он регулярно выезжал в творческие командировки на Арал. Надо пояснить читателю, что означает понятие — творческая командировка. Каждый писатель, имевший определенное имя, подавший в издательство заявку на книгу, имел право раз в год выехать на место, где разворачивались события его романа. Такие командировки, если они касались общественно значимых проблем, не только оплачивались, но и поощрялись. Из Союза писателей можно было получить письмо к местным властям о содействии автору в сборе материалов и т. д. Конечно, писатели были разные — писавшие о Ленине ездили по ленинским местам в Швейцарии, Лондоне, Париже, Берлине; в шалаш на Разливе под Питером и в Ульяновск, где он родился, они не заглядывали. Объездил Роллан Арал на машине, облетал на вертолете, объехал его в седле, исходил пешком вокруг моря — посмотрите на карту, и вы поймете, какие это расстояния! А сколько чужих бед он познал в пути, с какими судьбами сталкивался в дороге из года в год. В каждом походе он делал подробные записи, пометки, рисунки в толстых блокнотах, за годы скитаний по Аралу у него их набралось около девяти, заполненных аккуратным почерком писателя. Его записки полны беды, человеческих трагедий и невероятной человеческой боли. Как писатель, он ощущает ответственность за все то, что он видит и чем живет его народ. Поэтому по возвращении в Москву, по свежей памяти он писал огромные письма-тревоги в Совмин, ЦК КПСС, писал и в высокие инстанции Алма-Аты, Ташкента и Нукуса. Ответы приходили всегда, и он их использовал в романе. Благодарили за участие в судьбе Арала, обещали принять меры и даже кое-что делали, а Арал продолжал гибнуть день ото дня.

Читая книгу, я ясно представлял главного героя Кахармана, метавшегося между Москвой и Алма-Атой, видел его в коридорах и кабинетах власти, но… перед глазами у меня то и дело возникал сам Роллан Сейсенбаев, не раз проделавший этот же путь своего героя, ради спасения Арала — Синеморья, как ласково называли его аральские рыбаки. Арал — это Байкал казахов, узбеков, каракалпаков, туркмен и потомков столыпинских переселенцев с Украины и России, тоже нашедших приют для своих поселений на Арале и на берегах рек, священных для мусульман Средней Азии — Сырдарьи и Амударьи, наполнявших Арал веками.

Аральское море я увидел летом 1957 года, в студенческие годы. После первого курса по бесплатному билету студента-железнодорожника я поехал в гости к младшим сестрам матери, жившим в Ташкенте. Отправляясь в первое свое долгое путешествие, я тогда и не предполагал, что вся моя взрослая жизнь пройдет в пути, в дорогах, в бесконечных ближних и дальних командировках, поездках; в старости, запоздало — в путешествиях и странствиях по миру. Почти всю дорогу, иногда даже среди ночи, просыпаясь от волнения, боясь пропустить что-то важное, стоял я у приспущенного окна в коридоре, глядел на новый для меня мир, так не похожий на Мартук и Актюбинск, где я учился.

Море появилось задолго до станции «Аральское море», где поезд стоял полчаса, оно оказалось рядом с железнодорожным полотном, наверное, в шторм брызги долетали до раскаленных рельсов под вагонными парами колес, спешащих к Ташкенту, Алма-Ате, Душанбе, Ашхабаду, Фрунзе.

Как мне хотелось тогда, чтобы поезд не трогался с этой морской станции, хотя внутренне я летел в неведомый, сказочно-таинственный Ташкент. В пяти-шести метрах от нашего вагона плескалось теплое море, шелестел на ветру молодой камыш, то тут, то там резвилась рыба, иногда с шумом выпрыгивая из воды. За береговыми зарослями двухметрового камыша с моря возвращались на причал рыбацкие лодки и моторные шхуны, может, с уловом, а, может, только выставив на ночь сети. Как меня манил мир воды, моря на той маленькой станции с притягательным названием «Аральское море» в далеком 1957 году, когда только начинались мои юные годы — не передать! Я запомнил и закат, и надвигавшиеся с моря пепельные сумерки, шелест, шум прибрежного камыша и даже его запах, смешанный с запахом моря и рыбы, и я тогда единственный раз в жизни пожалел, что не связал себя с морем.

Сегодня Аральского моря давно уже нет, песчаные бури, возникающие на дне высохшего Арала, свирепствуют на сотнях километров вокруг. В иные дни, особенно летом, шлейф соленой пыли достигает Самары и Пензы. На дне моря, на вечном причале догнивают, ржавеют десятки, сотни малых и больших рыболовецких траулеров, встречаются огромные, с многоэтажный дом, рыболовные суда-заводы, с конвейеров которых некогда слетали за смену тысячи банок прекрасных консервов — тут же, среди бескрайних, когда-то полноводных просторов Арала.

Мертвое море все дальше и дальше пожирает все живое вокруг, все дальше и дальше уходят казахи с родных мест, оставляя родовые могилы предков.

Роман Роллана Сейсенбаева — ярчайшая, острейшая страница соцреализма, сгинувшего одновременно со страной. Достойнейший аккорд под занавес гибели великого литературного течения, властвовавшего над умами миллионов читателей почти столетие. Роман жесточайше правдивый, принципиальный, где все поступки оцениваются по гамбургскому счёту. Иногда даже на одной странице он может привлекать и отталкивать, но никогда не оставляет равнодушным. Удивительно, но, читая книгу невольно чувствуешь свою вину за глупость, бестолковость, некомпетентность, беззаботность власти в Кремле и на местах, и радуешься малым радостям и успехам людей, живущих у Арала, не имеющих никаких рычагов влияния на свою жизнь, которая проходит рядом, за окном — на берегу долго и страшно умирающего моря.

Читателю подготовленному, с ассоциативным мышлением, кажется, что роман переложен с античных мифов, античных сюжетов, заново написанный Новый Завет или Откровения святых — христианских, иудейских, мусульманских, буддистских, всех вместе взятых. Страница за страницей складывается экологический апокалипсис, не локальный, а мировой, когда уже стоит у каждого порога наших жилищ сама Смерть с косой, и никому не спрятаться от гибели ни в Африке, ни в Америке, ни в Антарктике — нигде. Слишком много издевался человек над природой и продолжает уничтожать ее повсюду — на небесах, во глубине вод и гор, и оттого нет человеку места на Земле. Кончаются на земле и воздух, и вода, остаются только огонь и буря. Именно он, человек, из-за своей жадности, сиюминутной выгоды сгубил все живое вокруг. Этот рукотворный Апокалипсис стал единственно возможным результатом неправедной жизни людей, бездумно разрушающих ценности самого мироздания и систему, в которой родились их далёкие предки. Внимательному читателю иные страницы романа порою напоминают вулканы мира с их неожиданными для всех и вся извержениями, когда тысячеградусная лавина заливает все живое вокруг, не оставляя спасения ни человеку, ни природе, ни зверю, ни птице. Многовекторный роман. Такой апокалиптический экологический сюжет до Роллана Сейсенбаева не мог написать ни один писатель — ни Толстой, ни Тургенев, ни Фолкнер, ни Драйзер, потому что никогда не доводили природу до отчаяния, до гибели, как к середине 20 века.

Такая форма подачи внутреннего мира героев и их поступков крепко сцепляет многоплановую, многомерную прозу этого архиактуальнейшего, современного романа-эпоса, где время сплелось, спрессовалось в веках, и порою кажется, что даже сегодняшний день выдернут из глубины истории.

Роллан Сейсенбаев — монументалист в своей прозе, в этом масштабном, проблемном и гибельном романе он представляется мне скульптором-монументалистом, коих не так много в человеческой истории. Он то подобен Давиду Сикейросу, то несравненному Диего Ороско или Чингизу Ахмарову. Проза Роллана Сейсенбаева не вмещается ни в какие пространства, ей тесно между небом и землей, и в его океанах-морях не просматривается дно. Главный его герой — народ, и можно утверждать, что это произведение — народный эпос от Сейсенбаева. Наверное, его прозу можно сравнить только с безбрежным океаном, с его девятибалльными штормами, страшными цунами, водяными смерчами, уносящимися навсегда в стратосферу. Его проза, при всей очевидной нарочитой приземленности, реальности, полна мистических тайн и загадок, словно Бермудский треугольник, где исчезают грешники и праведники, честные и преступники, добрые и злые, богатые и бедные, старые и молодые. Нечто подобное Бермудскому треугольнику имел и Арал, и вы встретитесь с этими гибельными местами на страницах романа-эпопеи. Здесь есть сцена, где невероятной дьявольской силы смерч над морем болтает крупный вертолет, как спичечную коробку, совсем рядом летает шлюпка с рыбаками, намертво вцепившимися в борта, чуть выше проносятся, улетая в облака, огромные рыбины, с корнем вырванный вековой дуб, козы, коровы, лошади, подхваченные с ближайших лугов на берегу — картина не фантазии художника, это один из гигантских смерчей, пронесшихся в середине 80-х над Аралом. Сегодня подобные смерчи, ураганы часто случаются в Атлантике, разрушая приморские города латиноамериканских стран и США. Сцена подана мною штрихами, автором написана она так, что Босх позавидовал бы.

Такова, на мой взгляд, страсть и мощь писательского слова Роллана Сейсенбаева. В романе словно подытожены гнев и скорбь природы против бесчинств государства, власти, человека на нашей планете. Некоторые размышления автора, как и монологи многих героев, похожи на страстные проповеди и столь же искренние исповеди.

Роман написан не только страстно, со знанием предмета, с тонко переданной психологией разного типа человеческих характеров, но и прекрасным русским языком. Русский язык пришел в Великую Степь только в середине 18 века вместе со ссыльными и каторжанами царского времени. Тысячелетняя Степь, никогда не знавшая в своей истории тюрем, увидела остроги, поселения для ссыльных только в конце 18 века. Сюда, в степь, к казахам, ссылалась образованная, мятежная, вольнодумная часть россиян, оттого в Казахстане лучше, чем где-либо в других бывших республиках, говорят по-русски. У казахов в произношении нет и намека на акцент. Отсюда и берет начало литературный язык Роллана Сейсенбаева. Он владел им с детства, как и его родители, и как его прямой прадед — Абай, впервые переводивший на русский язык Пушкина и Лермонтова. А письмо Онегина к Татьяне в его переводе стало народной казахской песней еще 120 лет назад, и я впервые услышал ее в юности, когда к моим соседям Жангалиевым приехали сваты и сватали мою одноклассницу Клару.

Меня так и тянет вставить в рецензию сцены из романа, ничего подобного вы в жизни не видели, не слышали, не читали. Поразительный, словно лазерный луч, взгляд на мир, ничто не осталось вне внимания писателя. «Не жеванный текст», как говаривал мой кумир Валентин Петрович Катаев, кстати, Роллан Сейсенбаев был близко знаком с ним.

Россиянам первым о казахах поведал прадед Роллана Сейсенбаева — Абай Кунанбаев, они оба из рода Тобыкты. А второе большое знакомство с жизнью и историей казахов произошло в конце 40-х годов прошлого века после романа-трилогии «Путь Абая» Мухтара Омаровича Ауэзова. И вот перед вами еще один роман-эпос о жизни казахов в ХХ веке, написанный Ролланом Сейсенбаевым.

Немногие знают, что Казахстан, отмечающий в этом году 550-летие своей государственности, занимает по территории девятое место в мире. Гигантская страна с совершенно разными климатическими зонами и часовыми поясами, и на такой площади рассыпана бриллиантами невероятно разнообразная природа необычайной красоты: есть моря, реки, внутренние гигантские озера, ледники, горы, сосновые рощи, лес и удивительно красивая степь, полыхающая маками и тюльпанами по весне. Все эти красоты, события и их география, герои и их передвижения нашли свое место в широком, как Великая Степь, романе.

Я не хочу лишать читателя радости личной встречи с текстом, не стану приводить дословно наиболее удачные места романа, как обычно поступают в рецензиях, я лишь вкратце перескажу несколько сцен, поразивших и удививших меня. Есть редкой трагичности сцены, где одичавшие собаки бродят вместе с волками и даже верховодят ими, нападая на скот, на людей, делая набеги на селения. Надуманные американские фильмы ужасов с пластмассовыми и резиновыми чудовищами — ничто по сравнению с тем, как нападают на машины с людьми на трассе дикие собаки с волками. Один из пассажиров машины с ужасом узнает в вожаке стаи свою давно пропавшую овчарку.

Есть сцены, где вдоль моря бродят табуны одичавших лошадей, а бесстрашные дикие жеребцы, словно конокрады, уводят с подворий рыбаков молодых кобылиц. Малыша Кахармана, будущего героя романа, бродившего по мелководью, рядом с обрывающейся бездной моря, пытается утащить в глубину гигантский сом, но в последний момент мальчика спасает святая для казахов рыба Ата-балык (Отец-рыба). Ата-балык выбивает мальчика из огромной пасти сома, но сам застревает в зубах рыбы. Они оба, словно сиамские близнецы, исчезают в пучине моря, и борьба продолжается в темных глубинах Арала. Босх, да и только! А как все это написано — дух захватывает от величия природы и всего живущего на ней, Киплинг и Фарли Моут позавидовали бы.

У великих книг, как и у людей, есть своя судьба. Есть книги, появившиеся в нужное время и в нужном месте, у них судьба складывается благополучно, у них появляются читатели в планетарном масштабе. Такие книги обласканы властью, осыпаны наградами и званиями. Есть книги, опережающие время и настроение общества, есть произведения, вышедшие запоздало, вдогонку событиям. Есть книги, созвучные государственным проблемам или наоборот, идущие вразрез, против сложившейся системы. Конечно, у таких авторов и их книг разные судьбы, другие возможности. Я за свой роман «Пешие прогулки» получил не только любовь читателей, но и покушение от тех, кого затронула эта книга, и инвалидность на всю жизнь. Но читатель об этом никогда не думает, наверное, и не должен. Автор со своей книгой всегда остается один на один не только с читателем, но и с разнополярным обществом и властью, с которыми связан каждый из нас, будь он даже трижды писателем.

Обыватель часто произносит фразу — мне не повезло в жизни. Вполне возможно — все существование человека цепь случайно или предопределенно сложившихся обстоятельств. Может не повезти и выдающейся книге по вышеуказанным причинам, особенно политическим.

Сегодня, спустя пятьдесят лет, подготовленный читатель знает, что Нобелевскую премию Б.Л.Пастернаку дали только в пику советской власти. Нынче те, кто выдвигал Б.Л.Пастернака, признаются в слабости романа, сюжетной рыхлости, плохом знании автором жизни страны, народа. Я читал «Доктора Живаго» в 70-х в «Тамиздате», и роман не произвел на меня впечатление. Не «Тихий Дон», — сказал я, возвращая книгу тем, кто доверил мне ее прочитать. И в новой России ни роман, ни фильм не имели успеха, хотя либеральная интеллигенция и ее власть очень навязывали их обществу. Нобелевский лауреат, не принятый читателями — часто повторяющаяся история, ибо все вокруг, включая и литературу, политизировалось. Люблю, почитаю, цитирую Б.Л.Пастернака, как поэта, восемь лет я прожил рядом с ним в Переделкино.

Не произвела на меня впечатления и «Лолита» В. Набокова, которую дала мне почитать красавица Маша Михайлова, литературный критик, одна из бывших жен сердцееда, драматурга Михаила Шатрова, сделавшего себе имя на обожествлении Ленина. Кстати, вот он-то по ленинской теме объездил весь мир, даже там, где Ленин и не бывал, а только думал поехать. Из этих «идеологических» поездок привозил он в Москву и «Лолиту», и «Доктора Живаго», и другую подобную литературу. Власть всегда кормит только своих могильщиков. Еще тогда, в 1976 году, я понимал, что нельзя возводить порок на пьедестал, восхищаться им, навязывать обществу.

Но вернемся к судьбам книг. Есть книги, написанные в драматическое для страны время, и оттого не замеченные ни читателем, ни критикой, ни властью. Роллан Сейсенбаев — двуязычный писатель, он прекрасно владеет не только русским, но и родным, казахским. Редкий случай, я даже не могу назвать второго такого состоявшегося автора, хотя эта проблема волнует и беспокоит меня. Все мои известные романы, написанные на русском языке, а их шесть, дошли до татарского читателя только через … 20 лет!

Роман «Мертвые бродят в песках» был написан на казахском языке в 1990 году, но в последний момент автор решил, что столь актуальный роман должен выйти вначале на русском. Он уже тогда понимал, что проблемы Арала не под силу даже всем властям Среднеазиатских республик вместе взятым. Дописывая роман, он утвердился в мысли, что это не только общегосударственная проблема, но и планетарная, автор чувствовал развитие событий на десятки лет вперед и видел дальше и глубже ученых, с которыми плотно соприкасался на Арале и в Москве, потому что проблема касалась судьбы его земли и народа.

«Для великих произведений нужны достойные читатели» — где-то я читал и даже выписал эту чью-то выстраданную мысль, даже не предполагая, что скоро мы потеряем читателя совсем. Трагедия великого романа «Мертвые бродят в песках» в том, что он вышел в момент развала СССР в 1991 году. В момент хаоса распада великой страны, в которой жили миллионы читателей, не мысливших свою жизнь без литературы. Книга увидела свет в тот момент, когда началось великое переселение народов на одной шестой части суши, до литературы ли было. В связи с рухнувшей жизнью от Балтики до Тихого океана, мгновенно умерли десятки миллионов частных библиотек, чьи владельцы вынуждены были покинуть обжитой край и жилье налегке. Остались без финансовой поддержки государства сотни тысяч библиотек — невосполнимые утраты, результаты мы ощущаем уже лет десять, повальная неграмотность повсюду. Человек утратил связь с книгой, литературой и стал дичать на глазах, тому тьмы и тьмы примеров. Дичающее население навсегда потеряло ассоциативное мышление, на котором стоит высокая литература и связь между людьми читающими, и вряд ли с потерей общей культуры когда-нибудь восстановят ее. Культура создается веками — рушится за годы, старая и вечная истина, к сожалению, коснувшаяся и нас. Массовый читатель в России, да и на всем постсоветском пространстве, навсегда потерян для литературы. Читающим по слогам не по силам художественная литература, поэзия, малограмотные, духовно опустошенные, незрелые люди держатся только за телевидение. Но… литература, высокое искусство не живут без подготовленных читателей, зрителей, они не могут развиваться и даже существовать без помощи общества, меценатов и тех, кому они адресованы, вот в какой заколдованный круг попали культура и общество, и выход из этого тупика даже не просматривается.

Никакие провозглашаемые Годы литературы, Годы книги, Годы театра проблем не решают, потому что до сих пор не определен статус организаций культуры. Все творческие союзы — писателей, художников, композиторов, театральных деятелей упразднены, их имущество, здания давно растащены, сегодня они действуют, как общественные организации, наравне с Обществом охотников или любителей пива. Высшая власть больше поддерживает байкеров, чем всю культуру вместе взятую.

Вот в такое неудачное и трагическое для всех нас время и вышел один из крупнейших романов ХХ века — «Мертвые бродят в песках». Успел выйти. Будь прежнее время и государство, поддерживающее культуру, а не чиновников и банкиров, роман, безусловно, сразу стал бы явлением в литературе, конструктивным вкладом писателя в разрешении глобальной экологической проблемы. Не исключено, что проблема Арала, до выхода книги Роллана Сейсенбаева решавшаяся на уровне министерств, сразу стала бы темой для расширенного Политбюро по спасению Арала. Но не повезло ни читателям, ни Аралу, ни людям, живущим на его берегах — на нас свалился чиновничье-бандитский капитализм. Более того, расчетливые люди из горбачевско-ельцинского Кремля решили одним махом освободиться от проблем, накопившихся в Средней Азии и на Кавказе, и в один день в Беловежской пуще в пьяном угаре распустили СССР. В Москве решили, что освободившись от азиатов и кавказцев и создав границы, они заживут богато и счастливо. Если Ельцин в пьяном кураже, подписывая документ о ликвидации СССР, забыл о русском Крыме, о русском Донбассе, то вряд ли он помнил о погибающем Арале, о сознательно убитых двух жизнеобразующих реках, Амударье и Сырдарье, жизненно важных, как воздух, для населяющих их берега народов: казахов, узбеков, таджиков, туркмен, каракалпаков. Не вспомнил Ельцин о и загубленной дефолиантами всей плодородной земле узбеков.

Но я знаю, что Роллан Сейсенбаев не жалел, что отдал пять лет жизни роману, он их положил не на книгу, а на спасение внутренних морей Казахстана — Балхаша и Арала, да и Каспия тоже. В этом он видел свой гражданский и писательский долг. Роллан Сейсенбаев родился далеко от Арала, и вся его жизнь прошла вдали от Синеморья, он родом из Семея, названного когда-то при царе Семипалатинском. Он и про Семипалатинский ядерный полигон успел написать, рассказ назывался «День, когда рухнул мир». На Всесоюзном радио его записал великий русский актер Михаил Ульянов. Рассказ был замечен и сусловским идеологическим отделом ЦК КПСС, и его запретили в эфире и в печати. Есть у него нашумевший роман «Трон сатаны», вышедший двухмиллионным тиражом, он о тюрьмах, о зловещем Карлаге — карагандинских лагерях, и о других печальных местах, густо населявших советский Казахстан. После выхода этого романа автор сразу встал в ряд с известными романистами страны.

У него интереснейшая биография, он сделал много общественно полезных дел, встречался с Папой Римским, издал о нем книгу, благодаря усилиям Роллана Сейсенбаева Папа Римский, никогда не бывавший ни в России, ни в других постсоветских республиках, посетил Казахстан. Загляните в Википедию, и вы удивитесь, сколько благородных дел он успел совершить в своей жизни, не пожалеете.

Почему я излагаю с такими подробностями и знанием беды писателей, написавших свои лучшие книги в безвременье, когда рухнуло не только книгоиздание, но и книготорговля, и даже лучшие произведения перестали интересовать власть и общество. Потому что мой роман «Пешие прогулки» вышел тоже под занавес распада государства, хотя он имел более счастливую судьбу, чем другие достойные книги, изданные в то же время, на сегодня роман вышел 24-ым изданием, он тоже не получил должного общественного признания. Поверьте, общественное признание было главным в жизни писателя советского времени. Роллана Сейсенбаева волнует в этом плане и судьба его печального и яростного романа, о котором мы продолжаем речь. Нельзя сказать, что роман остался незамеченным, просто величайшая проблема СССР стала вдруг катастрофой для других стран, прежде всего, для Казахстана и Узбекистана. Первым на роман откликнулся один из самых известных философов, литературоведов, критиков бывшего СССР — Георгий Гачев. Ученый, как и Михаил Ульянов, не тративший свое время на малозначительные факты литературы. Он написал рецензию под названием «Отчаяние Роллана Сейсенбаева», помните — у книги есть подзаголовок «отчаяние». Рецензий, откликов, статей на роман об Арале написано немало, но лучшая, на мой взгляд — работа Г. Гачева, которого уже лет десять нет с нами, а недавно умерла и его жена Светлана Семенова, тоже известная литературовед русской литературы 19 века.

Я рад, что прочитал этот великий роман и решил написать не от того, что он взволновал меня масштабностью, трагичностью гибели целого моря при равнодушном созерцании людей, власти, общественности, но и силой, и мужеством писателя, в одиночку бившегося в защиту своего степного моря. Для меня всё-таки герои книги не только Кахарман и его отец мудрый Насыр-агай, ставший в конце жизни, по просьбе односельчан, еще и муллой, их духовным вождем, но и сам Роллан Сейсенбаев.

Возродится ли когда-нибудь море я не знаю, но знаю, что роман-предупреждение написан на века. Может, он будет оценен в 21 веке и обойдет весь мир, сегодня уже поняли важность экологических проблем. По крайней мере, он точно останется бесценным документом эпохи для ученых, из него они узнают, как жило и как умирало вековое море, убитое хлопчатником. То, что азиаты, веками жившие на берегах рек Сырдарьи и Амударьи, Арала, навсегда потеряли их и вынуждены были бежать от родных мест и могил предков, без какой-либо компенсации за ущерб, Кремль не волновало ни тогда, ни сегодня.

Делая столь печальный вывод, мне вспомнились строки великого поэта, гения русской поэзии Сергея Есенина, видевшего Арал, бродившего по его берегу на станции «Аральское море» и не час, и не два, потому что в ту пору, в 20-х годах прошлого столетия, поезда на паровозной тяге подолгу простаивали на станциях. Может, он даже искупался в ласковом, теплом казахском море, ведь купались при мне люди еще в 1957 году, когда пассажирский стоял всего сорок минут, когда я тоже впервые посетил Ташкент. А уж рыбки вкусной, лещей со сковороду, жирных, копченых, поэт купил точно, ибо дорога была долгой, и впереди ждала его голодная Москва. Поэтические предвидения всегда поражали меня, я даже когда-то написал: «Любите поэзию, в ней есть ответы на все случаи жизни, настоящей и будущей». Читая нижеприведенные строки, не кажется ли вам, что С. Есенин предвидел и судьбу Арала?

Напылили кругом, накопытили

И исчезли под дьявольский свист

Может и не предвидел, но эти строки словно адресованы им Кремлю, они об Арале, и о загубленной хлопком земле узбеков. Еще конкретней по поводу гибели Арала и связанных с ней бедами сотен тысяч людей высказался Семен Архипович, очень колоритная самостоятельная фигура, судьба сведет его с Кахарманом в конце романа. Он заслуживает персональных страниц, Семен Архипович скажет весьма жестко в адрес бывшего центра: «Поматросили и бросили». Точнее не сформулируешь.

Но, побредем дальше и мы вместе с Ролланом Сейсенбаевым и его арбой, тяжело груженной печалью и воспоминаниями, по берегам-страницам многострадального Арала. Надо отметить, что роман густо заселен, как Токио, и как в Токио, у каждого жителя есть своя ниша, так и все персонажи романа не обделены вниманием автора, у каждого есть право голоса, своя трибуна. Просто диву даешься, как автору удается держать в памяти судьбы сотен людей, населяющих роман, ведь жизнь всех персонажей связана только с Аралом, Кахарманом и поселком рыбаков — Караоем.

В романе подробно, без прикрас, без пафоса показана жизнь трёх поколений казахов, связавших свою судьбу с Аралом. И у каждого поколения есть выдвинутые народом, а не властью и должностью, лидеры. Но в каждом временном срезе общества, кроме показа главных героев романа, не менее ярко подана жизнь их окружения — ближнего круга родных, односельчан.

Лидер, герой старшего поколения Насыр-агай, рождения, судя по тексту, 1918 года, участник войны, прошел ее всю, с ранениями и наградами до Берлина. Родился он здесь же у моря, жил морем и умер вместе со своим любимым Синеморьем.

Среднее поколение представляет его сын Кахарман, он ровесник автора, родился после возращения Насыра с войны. Кстати, отец Роллана Сейсенбаева, Шакен Молдагалиевич, тоже воевал на Белорусском фронте в десантных войсках. В Кахармане я вижу большинство дум, личных качеств самого автора, оттого получился не только персонаж романа, но и один из ярчайших героев соцреализма. Даже сопоставляя Кахармана с героями мировой литературы, я могу сравнить его только с героем великого японского писателя Дзюмпея Гомикавы из тысячестраничного романа «Условия человеческого существования» — Кадзи. Это произведение Дзюмпея Гомикавы было названо лучшим романом ХХ века в Японии, по нему снят 50-ти серийный телефильм. А Япония была и есть самой читающей страной мира. Как писатель, могу утверждать, что создать образ положительного героя — самое трудное в литературе, Роллану Сейсенбаеву удалось это на уровне классиков мировой литературы.

Третье поколение — это дети сверстников Кахармана, его друзей, сослуживцев, и в этом поколении выделяется юноша Бериш, внук Насыра-агая, сын Кахармана.

Как бы выверено, достойно ни были бы выписаны характеры мужчин, показаны их дела и поступки, автору удались и образы всех женщин, населяющих роман, а они все такие разные и по возрасту, и по взглядам на жизнь, и по общественному статусу. Доля восточных женщин совсем иная, чем мы привыкли видеть в европейской литературе. Особенно тщательно, с любовью прописана Корлан, жена Насыра, мать Кахармана, бабушка Бериша. Думаю, этот портрет — во многом портрет матери писателя, слава Аллаху, она жива, хотя в этом году схоронила двух сыновей, братьев Роллана. В конце романа упоминается, что она — дочь поэта Шакарима, убитого тайком НКВД в 1937 году и брошенного в глубокий засохший колодец на окраине опустевшего в голодные годы аула. Наверное, русскому, западноевропейскому читателю имя Шакарима пока мало известно, но в Казахстане, в Великой Степи он — один из значимых и почитаемых поэтов своего народа. В книжной серии журнала «Аманат», созданного Ролланом Сейсенбаевым в 2000 году, уже вышла книга о Шакариме, где широко представлено его творчество, много лет бывшее под запретом. На столе у Роллана Сейсенбаева уже который год лежит почти готовый роман о своем великом предке, но он все снова и снова возвращается к нему.

Отец Роллана Сейсенбаева, Шакен Молдагалиевич, участник Великой Отечественной войны, орденоносец, получивший образование в Москве, в конце 50-х официально перезахоронил реабилитированного поэта поближе к могиле Абая. Во время этого волнующего события мальчик Роллан был рядом с отцом, как ближние родственники Шакарима и Абая. Однажды Роллан Шакенович признался мне, что именно в тот день он решил стать писателем и мысленно обязался написать книги о своих великих предках, и прославить имена Абая и Шакарима.

Но вернемся к образам женщин романа «Мертвые бродят в песках». Какой удивительный, печально-трогательный образ создал писатель в лице Кызбалы из приморского аула Караой, потерявшей в войну рассудок из-за гибели единственного сына Даулета, мальчика-юноши, попавшего в сильнейший шторм, когда он вышел вместе с женщинами на промысел в море. Море и стало навсегда его могилой. В те же дни, когда Кызбала еще оплакивала пропавшего в море сына, пришла и похоронка на мужа Нурдаулета. Две страшные новости, полученные в три дня, помутили рассудок бедной женщины, но она как-то жила, существовала. Целыми днями она бродила с собакой и козликом по кромке моря, вглядываясь в даль, словно выискивала баркас сына в море — и так день за днем, год за годом. Тюркское милосердие аульного общества не оставляло ее без внимания, хотя в каждом втором подворье тоже были получены похоронки, а в каждом третьем — в пучинах моря сгинули молодые рыбачки и ребятня. Но ненасытное море не считалось с горем Кызбалы, в один день громадный сом, однажды чуть не утянувший в бездны маленького Кахармана, лишит ее и козленка.

Женские образы выписаны тщательно, со знанием обычаев и традиций края, показан тяжелейший и опасный труд женщин в войну, когда они выходили в гибельное море со своими сыновьями двенадцати-тринадцати лет. Почему я утверждаю, что жизнь послевоенного села, обычаи, обряды описаны не только с уважением, но и со знанием? Я старше Роллана на те самые пять лет войны, родился и вырос на западе Казахстана в небольшом селе Мартук при железной дороге, где жили казахи, татары и многие представители ссыльных народов: чеченцев, ингушей, калмыков, немцев, молдаван, евреев и просто беженцев от войны, все они нашли приют у великодушных, от Всевышнего, казахов. В детстве я прекрасно знал казахский и с соседскими мальчишками не пропускал ни одних похорон и свадеб, и то, и другое в ту пору проходило более чем скромно. Но нам, босоногим, голодным оборванцам, всегда доставался горячий баурсак — это пышка, приготовленная в кипящем жиру, или кусок таба-нана, хлеба, выпеченного в закрытой чугунной сковороде. Эта вековая тюркская традиция — подавать садака-подаяние бедному, убогому, голодному, наверное, спасла не только нас, мальцов, но и Кызбалу, которую с такой любовью описал автор. Странно, но на всю жизнь я запомнил, что на этих послевоенных казахских свадьбах никогда не плясали, как сейчас, а пели. Много и хорошо пели и старые, и молодые. Уже тогда я отметил, что у большинства казахов прекрасные голоса и слух. Сегодня на закате жизни я рад, что видел и слышал Ермека Серкебаева, Алибека Днишева, Бибигуль Тулегенову, Розу Багланову, Куляш Байсеитову, слышал первый состав знаменитого оркестра имени Курмангазы, знал многих виртуозов игры на домбре, горжусь тем, что видел великих композиторов Шамши Калдаякова и Нургису Тлендиева.

Хотя роман написан в советское время, политической осторожности у автора я не обнаружил, даже наоборот. Аргументированное «бунтарство» коллеги меня часто восхищало при чтении всей книги. Досталось от автора и высшей власти и в Кремле, и в Алма-Ате, и в Ташкенте — столицах республик, заинтересованных в судьбе Арала. Досталось лично Д. Кунаеву и Ш. Рашидову, бессменным руководителям Казахстана и Узбекистана, десятки лет правивших в этих краях. Именно за беспринципность, за вечную готовность угодить Кремлю, выполнить его любую просьбу, даже не требование, писатель сурово обвиняет их в гибели народного моря тюрков.

Семисот страничный текст не может обойтись без собственной галереи отрицательных персонажей. Первым хотелось бы представить Героя социалистического труда рыбака Оразбека из Караойя, да-да настоящего с Золотой звездой. Получил это звание Оразбек еще в молодости, тридцатилетним, нельзя сказать, что получил совсем не по заслугам. Если честно, Золотая звезда Героя предназначалась бригадиру, наставнику Оразбека, фронтовику Насыру, у которого и начал трудовую биографию вчерашний школьник. Но в тот год пришла в райком директива сверху, что надо поощрять молодых рабочих, молодежь уже тогда не очень рвалась на трудную и опасную работу в штормящем море на хлипких баркасах с маломощными изношенными моторами. Впрочем, будем объективны, кандидатуру Оразбека согласовали с Насыром. Человек со Звездой Героя в небольшом местечке — это важное общественное событие, люди понимали, что Звезды присваивают только в Кремле. Теперь Оразбек часто представлял не только земляков, но и всех рыбаков Казахстана, его приглашали на самые высокие собрания и съезды, избрали в депутаты. Человек быстро прирастает к славе, почету, красному углу в застолье, привык и Оразбек.

Все было хорошо, когда рыбы в Арале, казалось — на века, а море раскинулось широко и глубоко. Вода в нем никогда не была чрезмерно солёной — Арал от соли веками спасала пресная вода двух великих тюркских рек Амударьи и Сырдарьи, тянувшихся на тысячи километров с ледников Памира. Их вода и давала необходимый баланс соли в море, и эта же вода удерживала Арал в привычных берегах, сколько их помнили казахи, узбеки, каракалпаки. Беда пришла от соседей. Из года в год узбеков заставляли увеличивать посевные площади хлопка, и для этого Хрущёв передал Узбекистану большой сельскохозяйственный район Казахстана, как некогда Крым — Украине. Хлопок на беду узбеков и казахов оказался стратегическим сырьем, и узбекам запретили сеять для себя зерновые, растить картошку, вывели крупный рогатый скот, овец, пастбища отдали под хлопок. Взамен обещали золотые горы: картошку из Белоруссии, мясо из России, фрукты и овощи из Азербайджана. Но богатейший даже в войну край, быстро стал беднейшим и голодным. В СССР, кроме Москвы, нигде не было изобилия, где уж отправлять кому-то. Пострадали виноградники, сады, частные огороды, запретили строить загородные дачи — все заполонил хлопок, все население стало хлопкоробами. Горожане с осени до самых холодов убирали вручную поля, вслед за малоэффективными комбайнами. Хлопок настолько накалил обстановку в Узбекистане, что однажды на собрании писателей известный романист Адыл Якубов неожиданно ошеломил не только власть и коллег в зале, но и всю республику. Он сказал: «Над столом нашего президиума висит плакат: «Хлопок — гордость Узбекистана», категорически не согласен с этим. Хлопок стал проклятием нашего народа. Подумайте, в сельских районах, даже самых отдаленных, невозможно найти места под новые кладбища. Молодые семьи на селе не могут получить землю под застройку, у людей отняли огороды на общественных землях, как было при Сталине. Мы загубили знаменитые на весь мир узбекские дыни, арбузы, вырубили гранатовые, вишневые и абрикосовые сады. Все отдано под хлопок, даже палисадники райкомов. Веками узбеки кормили себя сами, из-за хлопка мы лишены мяса, молока, масла, хлеба — нам обещали все это компенсировать. Посмотрите на полки наших магазинов, где эти продукты, обещанные Кремлем?

Из-за подкормки хлопка при поливе отравлена пестицидами-гербицидами не только земля, но и подпочвенные воды наших колодцев. Осенью, когда с самолетов обрабатывают непонятной химией листву хлопка для комбайнов, ядом накрывает кишлаки, все водоемы, арыки — оттого больна вся республика.

Хлопок — растение кустарниковое, почти дерево, у него глубокая корневая система, оно выпивает не только воду, но и все соки земли. Даже зерновые поля имеют отдых, их отдают под пары, год-два засевая люцерной, клевером. Это азы агрономии. Наша земля никогда не знала отдыха от хлопка, она истощена, как и народ. У нас погибает не только наша земля, но и две великие реки, текущие с библейских времен — Сырдарья и Амударья. Они тоже умирают из-за хлопка. 80% российских рек попусту вливаются в Ледовитый океан и северные моря, где проживает всего 20% населения — это статистика, факт. Если стране нужно стратегическое сырье, почему бы из этих рек частично не орошать хлопок, не губя окончательно Арал и наши реки? Разве это не логично, не резонно?

Нет покоя ни селянам, ни горожанам, студенты и школьники учатся по три-четыре месяца в году, пропадают с горожанами на хлопке. В уборку выгоняют в поля стариков и старух, женщин с маленькими и грудными детьми. У сельского люда нет досуга круглый год, нет возможности содержать свой скот, держать овцу, нет выпасов, сенокоса, все отдано проклятому хлопку. Какая же это гордость, это — беда!» Зал встретил выступление аксакала гробовым молчанием, зааплодировали только несколько писателей, двоих из них я хорошо знал– Явдат Ильясов и Шукур Холмирзаев, обоих их, к сожалению, давно нет с нами.

Настал день, когда пресная вода стала доходить до Арала сначала большим ручьем, из года в год превращаясь в ручеек. Хлопок выпивал воду рек каждое лето почти до дна. В засушливые годы, воду из двух рек стали собирать осенью и зимой в спешно построенные в Узбекистане водохранилища, и Арал остался вовсе без воды.

Когда вода резко поубавилась, море стало чересчур соленым. Оно начало убивать рыбу на нересте, сразу появились невиданные мутанты. Беду эту рыбаки Караойя заметили первыми и стали бить тревогу. Одновременно Арал стал мелеть на глазах, и море начало сжиматься, как шагреневая кожа.

С обмелением моря пропали уловы, упал заработок, производство день ото дня становилось нерентабельным. Перестали обновлять и ремонтировать суда, оскудел местный бюджет, на котором держалось все вокруг Арала. И люди, почуявшие беду, стали спешно сниматься с мест, покидать Караой, переезжать на Каспий, Балхаш, Иртыш, в Зайсан. Первыми уехали русские, украинцы, немцы, у них здесь не было родовых могил, их держали только работа и высокие заработки. Казахам было труднее, умирающее море и его берега были землей их отцов и прадедов.

В 1960 году, по направлению после учебы я год проработал в этих местах, на станции Кара-Узяк, расположенной на протоке реки Сырдарьи, катившей свои воды в Арал, и потому мне понятны беды и трагедии Караойя. Свой первый рассказ «Полустанок Самсона» я написал в Ташкенте в тридцать лет, об этой станции. Там есть фраза: «Казахи редко и неохотно покидают родные места». Фраза эта вызрела у меня там, в Кара-Узяке, я тогда записал ее в дневник. Я всегда гордился тем, что рано, в восемнадцать лет, понял одну из главных черт народа, среди которого жил.

У казахов необычайно образный, словно рассчитанный на высокую литературу язык, и в нем бесчисленное количество пословиц и поговорок. Они по емкости, образности, философии, мудрости могут соперничать с любым языком, это говорит о высокой духовной, нравственной планке народа — я на этом стою. Будь моя воля, а точнее возможности, я бы сам издал казахские пословицы и поговорки, а рядом с каждой из них поместил переводы на русский, английский, французский, немецкий, чтобы другие нации могли сравнить со своим духовным богатством. Это оказалось бы своеобразным интеллектуальным соревнованием, подобные состязания устраивают между собой джазмены — «джэм сейшн», а в нашем случае получилось бы открытое соперничество наций. Кому есть, что предъявить, не боится ни личных встреч, ни сравнения.

Приведу лишь единственный пример: «Сокол ест, разбрасывая», это мой дословный перевод, пословица на казахском звучит куда ярче, сразу придавая сказанному многозначительность, глубину и афористичность. Подарил мне ее мой друг Арынгазы Беркимбаев, чей дед Дербисалы Беркимбаев 150 лет назад заложил наш родной Актобе, что означает — Город на белом холме. Его портрет, кисти В. Верещагина, висит в Эрмитаже. Степняк Беркимбаев дарил царице сафьяновые сапожки, сшитые казахскими умельцами, и она их носила с восхищением, а царь покупал у него огромные табуны отборных скакунов для своей кавалерии.

Дербисалы Беркимбаев — состоял послом по особым поручениям при Оренбургском генерал-губернаторе, он был вписан в царскую вертикаль власти: имел звание полковника, чин мирового судьи, состоял членом Географического общества России, имел титул дворянина. Мечеть, построенная Д. Беркимбаевым в 1900г. в Оренбурге, считается до сих пор одной из красивейших и роскошных в России. Его сын — Лаик, еще в 1903г. передал в дар Эрмитажу предметы быта казахов — праздничную белую юрту, седла, уздечки, стремена, женские украшения, воинские доспехи, оружие, все это богато инкрустированное золотом, серебром, костью, красным деревом. И все эти подарки вошли в каталог Эрмитажа, выпущенного к его 300-летию. Позже Эрмитаж выставлял дары степного хана в Британском музее. Похоронен Д. Беркимбаев вблизи г. Орска, в местечке Урпия. В 2007г. его внук, мой друг Арынгазы Беркимбаев, построил на месте захоронения мавзолей своему деду. Подобно своему предку Арынгазы по-соколиному строит и свою жизнь. Это не единственный памятник, воздвигнутый моим другом. В 2001г., вместе со своим родственником Мергали они построили недалеко от Хромтау мемориал Ойсылкара-Аулие, который упоминается в Коране, как распространитель ислама в Великой степи и считается покровителем животных. Сейчас это место паломничества тысяч людей, получающих исцеление и душевное спокойствие.

В 2008—2010гг. в Нур-Ате, недалеко от города Навои, что в Узбекистане, Арынгазы Беркимбаев со своими друзьями-бизнесменами построил мавзолей Айтеке-бию, а также рядом — мечеть и гостиницу. Айтеке-бий — один из трех биев-судей, некогда правивший казахами. Выдающаяся историческая личность, очень почитаемая казахами.

И это еще не всё. В 2000г., когда Арынгазы возглавлял Муголжарский район, по своей инициативе и на материалы, купленные им лично, вблизи Кандагаша построил мавзолей Котибар Батыру. Котибар Батыр — тоже почитаемая личность, он возглавил народные волнения в период внедрения царской России в Великую степь.

В 2000г., в 20 километрах от Актобе, Арынгазы Беркимбаев вместе со своей семьей построил мавзолей своему прапрадеду Беккул Аулие — правой руке Великого Жалантос Батыра (по-узбекски — Ялантуш Батыр), который правил Самаркандом 27 лет, правил он и Кабулом, был похоронен в Пантеоне правителей Самарканда. Сегодня поклониться им приходят ежедневно более тысячи людей.

Пользуясь случаем, хотел бы сказать и о другом мемориальном комплексе. В 1980г. на станции Коркыт секретарь райкома Елеу Кошербаев соорудил мемориал поэту, философу, основоположнику музыкального искусства, связанного со струнными инструментами казахов — Коркыт-Ата. За что получил… выговор от ЦК КПСС.

Вот какую преемственность имеет ввиду в своем романе Роллан Сейсенбаев. Вот, почему я утверждаю, что казахи — народ с глубокой исторической памятью.

Кстати, пословица моего друга о соколе сегодня столь актуальна повсюду, потому что нынче из рук чиновников даже крошки не выпадает. А уж разбрасываться по сторонам, как сокол, такое им и в голову не придет. Двумя руками, давясь, денно и нощно запихивают они наше добро в свое ненасытное брюхо, и как тут не вспомнить щедрого сокола.

Но вернемся в Караой, к кавалеру Золотой звезды. И в такой критической ситуации — в селе, и на суше, и на море — первым из местных покинул земляков наш Оразбек. Часто бывая в Алма-Ате, он нашел неподалеку от столицы прудовое хозяйство, купил там у отъезжающих в Салоники греков двухэтажный каменный дом и перебрался туда на какую-то высокую должность. Об отъезде никого не предупредил — ни друзей, ни родственников, не сказал никому на работе, даже мулле Насыру. Уехал тайком. Почти через год Герой труда приехал в Караой на поминки очень уважаемого на селе родственника — не приехать не мог, никто бы его не понял, это оказалось бы позорнее, чем его побег. В конце всех положенных ритуалов аксакалы и уважаемые мужчины собрались за дастарханом — поговорить об ушедшем земляке, о завтрашнем дне векового рыбацкого посёлка. На Востоке, как нигде, каждый знает или чувствует свое место. Оразбека, двинувшегося по привычке во главу стола рядом с муллой Насыром-агаем, кто-то из молодых придержал, дав понять «высокому гостю», что там сидят только высокочтимые люди. За этим столом уважаемые караойцы впервые видели Оразбека после тайного побега из родных мест, понятно, разговор скоро зашел о нем. Нелицеприятный разговор, невозможно его пересказать, он по-восточному иносказательно выстроен, но всё равно не избежали и открытого разговора, слишком серьезные претензии услышал гость, а Насыр-агай назовет его прямо в глаза — предателем, дезертиром. Только не скажет, что в войну видел сам, как поступали с теми, кто бежал с передовой. Как высоко поднята у простых рыбаков планка нравственных поступков каждого, вот бы власти поучиться! Караойцы занимали последний плацдарм, им отступать было некуда. И даже в этом «деликатном» случае, где почти все за столом, прямо или косвенно были связанны родством, поступки муллы Насыра и рыбаков — это оценка человека по гамбургскому счёту.

Наверное, на этом и следовало бы остановиться об Оразбеке, Но ему еще раз и в другом месте напомнят о его бесчестном побеге. В романе есть интересный персонаж второго ряда, Хорст Валентинович, он немец, сосланный в Казахстан из Поволжья в 1941 году. Его семью, волею судеб, прибило в Синеморье, и он вынужденно стал рыбаком. Трудно назвать какую-то работу, которую он бы не знал, не умел, и в посёлке он быстро станет уважаемым человеком. Немцы славны трудом, по ним до сих пор скучают в Казахстане, Хорст Валентинович свободно говорил по-казахски. Кстати, многие немцы прекрасно владеют местным языком, есть даже писатель, широко известный не только в СССР, но и в Европе — Гарольд Бергер, он классик казахской литературы, не только написал прекрасные романы на казахском языке, но и перевел на русский труды почти всех казахских корифеев литературы. Пожелаем ему долгие лета, он жив-здоров, продолжает и писать, и переводить и в 80 лет!

Когда море начнет умирать, Хорст-агай, уже бывший на пенсии, уедет из Караойя, устроив прощальный пир односельчанам. Уедет с русской женой в Алма-Ату к детям, которые их давно туда звали. О нем в романе много интересных страниц, еще пообщаетесь ближе. К нему в дом в Алма-Ате придет по личным делам Оразбек, рассчитывая на безотказность Хорста и его золотые руки. И между ними тоже, почти сразу, возникнет разговор о бегстве Оразбека в трудное для земляков время. Тут, конечно, Оразбек был смелее, наглее, чем у моря, оправдывал свой поступок, но всё равно, как и от Насыра муллы, услышал — предатель. Мне врезались в память слова Оразбека при этой встрече. Он сказал о своей Золотой звезде, предназначенной бригадиру Насыру, на полном серьезе, не моргнув глазом так: «Зачем Насыру-агаю Золотая звезда Героя, он ведь батыр и сам золотой человек». Не шутил. Потрясающая логика человека, представлявшего республику, народ в высших органах власти страны. Фарисеи, да и только! Как тут не вспомнить Библию, Старый и Новый заветы. Вспоминая эту «замечательную» фразу демагога, неуча, карьериста, я думаю — не с него ли или ему подобных, обласканных властью мерзавцев, в горбачевско-ельцинские времена началось словоблудие вместо дел и поступков.

Не могу не упомянуть другого «героя» из той же породы, что и Оразбек, но рангом гораздо выше. Это секретарь Кзыл-Ординского обкома КПСС Алдияров Хожа Алдиярович, лет пятнадцать занимавший эту должность. На него автор тоже не пожалел красок, но писал тонкой кистью — не забудешь, ни с кем не спутаешь. Фигуры секретарей обкомов, горкомов, краев, областей и т. д. — самые разработанные и беспроигрышные темы в советской литературе. Тут такие Эвересты, гиганты ума встречаются, дух захватывает, сердце радостью заливается. Вот бы собрать эти портреты в одном толстенном томе, а то и двух, без купюр, получился бы бесценный документ эпохи.

Как большой романист и опытный драматург Роллан Сейсенбаев понимал значимость этой невзрачной, аморфной фигуры в судьбе края. Как старый коллекционер картин, я знаю, что труднее всего даются картины, написанные в монохроме, они получаются только у мастеров, но и тут, работая в сложной гамме, автор усложнил себе задачу — взял наиболее проигрышный цвет: серый, мышиный. Но в каких оттенках, в каких невероятно удачных ракурсах, в какой идеальной подсветке подан нам портрет местного узколобого тирана! Алдияров и впрямь был похож на старую мышь, с маленькими, близко посаженными глазами, с костлявыми кулачками, которыми всякий день грозно стучал по дубовому столу. Ходил он, конечно, уже не в галифе, не было и френча, застегнутого под горло. Носил костюмы только серого цвета, всегда мешковатые, словно купленные на вырост. Он вообще отличался от восточных партийных бонз, не имел живота-авторитета, некогда значимого на Востоке, не был бабником, и в аппарат женщин он особенно не привлекал, разве что, как обслугу, взятки не брал, не воровал, но какой душегуб и душитель дел получился — аж страшно становится от его ледяной демагогии, а ведь уже стояли не сталинские годы. За 15 лет царствования в Кзыл-Орде Хожа Алдиярович ни разу не появился ни в одном театре, ни в одном музее, никогда не ходил на свадьбы, ни на похороны, даже к родственникам. Никогда не покупал книг, даже в своем закрытом обкомовском книжном магазине. Он просматривал, и очень внимательно, только кремлевскую «Правду» и ее аналог из Алма-Аты, даже свою областную газету не жаловал вниманием. Никогда не пропускал передовиц, еще внимательнее читал указы Политбюро и статьи по идеологии. Говорят, обожал Михаила Андреевича Суслова, с которым однажды на съезде партии поздоровался за руку и поговорил несколько минут. Диву даешься, как такие недалекие, завистливые, малообразованные, ничтожные люди правили нами, решали судьбу Арала, целых наций и всего живого вокруг. А ведь имя Алдияр на всех тюркских языках означает — Богом данный или Аллаху угодный. Наверное, он и вел себя так, считая себя посланником Всевышнего на земле: кого хотел — миловал, кому судьбы ломал. Портрет, созданный автором, прямо просится в Эрмитаж. Завидую коллеге, работа Мастера, молодец!

Напомню не всем известный факт — космодром Байконур, давно и успешно строившийся с конца 40-х, находился территориально в подчинении Кзыл-Ординской области, и у Алдиярова на столе, наверняка, стояла кремлевская вертушка связи с гербом СССР, чего не было и не могло быть ни у кого кроме Д. М. Кунаева. Какие возможности для развития области имел Хожа Алдиярович — даже представить невозможно! Как писатель и как инженер, отдавший 20 лет строительству, пусть запоздало, я понимаю, какой шанс имел, но упустил Алдияров — изменить лицо города, области, да и помочь Аралу. Но, как говорят в Одессе — а оно ему нужно?

Все годы, где бы он ни работал, думал только о том, как бы его не подсидели, как бы не совершить идеологическую ошибку — оттого постоянно перестраховывался, душил все новое, живое вокруг и в отдалении. Не любил умных, деятельных, толковых, принципиальных — этих он чуял за версту и всякими путями, но всегда от имени партии, прикрываясь устаревшими лозунгами, заученными в начале своей карьеры, ломал им жизнь. Говорят, что кто-то однажды назвал его — Палач, но опасная кличка не прижилась.

Опять же позже, в Перестройку, я узнал, что архивы Казахстана в 1929 голу были перевезены из Оренбурга, первой столицы республики, в Кзыл-Орду. Бесценные государственные архивы, там хранились не только секреты ГПУ и НКВД, там осела вся история и культура становления молодой казахской республики, и здесь были свои казахские поэты-символисты, такие как Бернияз Бекен-улы Кулеев, чей единственный при жизни фотопортрет я отыскал в Казани, где Бернияз заснят с любимой, племянницей великого татарского композитора Салиха Сайдашева. Там хранятся материалы о первых поэтах, писателях, ученых, композиторах, художниках. Конечно, все архиважное, секретное перевезли в Алма-Ату, но огромный пласт документов остался в захолустной Кзыл-Орде. Думаете Алдияров привел их в порядок, как старый коммунист, открыл доступ к ним, построил уникальный музей истории и культуры, располагая таким свалившимся с неба архивом? Нет, конечно, его, если честно, не интересовало ни прошлое, ни настоящее, его волновала личная власть, с которой он сроднился.

Кзыл-Орда запомнилась мне пыльными, без зелени, без освещения разбитыми улицами, унылыми, требовавшими ремонта домами в центре города. Печальные и грустные воспоминания о Кзыл-Орде, но тогда в молодости все воспринимаешь как данность, о существовании партии не особенно догадываешься, власть ассоциируется только с милицией. Об алдияровых жизнь напоминает позже, сама.

Наверное, мне надо сказать спасибо и автору, и Хоже Алдиярову, что напомнили давние дни моей юности в далеком и жутком городе.

Должен признаться, что у меня в тетралогии «Черная знать» тоже есть секретарь Бухарского обкома, он списан с натуры, но я поменял ему только фамилию — Тилляходжаев Анвар Абидович. Тилля — по-узбекски означает «золото», получается — Золотой святоша. Тетралогия написана на фактическом материале, столь богатом, что мне даже сочинять мало пришлось. Мне кажется, что в жизни мой Тилляходжаев был гораздо колоритные, чем я описал, хотя, казалось бы, куда уж круче. Мой герой не чета Алдиярову — хваткий, деловитый, родовитый. У него в области работали лучшие цеховики Одессы, Тбилиси, Еревана, Днепропетровска, и всех цеховиков-артельщиков он держал в узде. Мой Тилляходжаев обожал Муссолини, порою цитировал его, он даже был похож на него. Такая же бычья шея, бритая голова, путаная речь, только ростом он не вышел, оттого у него была кличка — Коротышка, но ему нравилась другая — Наполеон. По местным понятиям Коротышка был эстет — без лимона коньяк не пил, водочку закусывал малосольной семгой. Любил застолья, богатые, шумные. Жена у него была красавица, любовница — одна, ею оказалась родная сестра жены. Так вышло, Шарофат сама его соблазнила еще студенткой. Он, конечно, это таил, ситуация для Востока немыслимая. Любовница закончила с его помощью и поддержкой Литинститут в Москве, аспирантуру — он продержал ее в Москве восемь лет. Писала Шарофат вычурные стихи, увлекалась антиквариатом и модой, и в глазах Наполеона казалась такой великосветской интеллектуалкой, что у него дух захватывало от того, что такая красавица любит его. Не был Коротышка равнодушен и к науке. К очередному своему юбилею обзавелся научным званием — стал доктором политических наук. Диссертацию на скорую руку состряпал местный научный светило.

Коллега Алдиярова Тилляходжаев так усердно копил валюту, золото, словно хотел перещеголять арабских шейхов. Все «заработанные» деньги тут же переводил в царские золотые червонцы. В перестройку его арестуют и из могилы отца выкопают 169 килограмм золота. За хищение в особо крупных размерах и дискредитацию власти его приговорили к высшей мере. Но Коротышка не был так прост, стал выдавать такие секреты, сдавать таких высоких людей на верху, что расстрел ему заменили на 15 лет тюрьмы. Освободился он в связи с развалом СССР, и, кажется, жив до сих пор. Наверное, в резерве была запасная могила с золотом.

Какие колоритные Посланцы Богов и Золотые святоши правили нами, просто жуть. Вот два готовых портрета секретарей обкома для двухтомника о них, помните, я предлагал издать. Роман, в котором описан Тилляходжаев, тоже издан в советское время в 1989 году, называется «Двойник китайского императора». Я часто слышу, что писатели осмелели только с развалом СССР, но смею вас уверить, есть разные писатели. В романе «Масть пиковая», вышедшего в издательстве «Советский писатель» в 1990 году, я открыто писал, что М. С. Горбачёв и есть наш Герострат, спаливший тысячелетнее русское государство, вот с него до сих пор и рушится русский мир, я как в воду глядел.

Коротышка однажды принимал в Бухаре с царскими почестями дочь Л. И. Брежнева, Галину с мужем, генералом МВД Юрием Чурбановым. Позже он отправлял Галине Леонидовне каракульчу на шубу, такого сорта, которая даже королевам не всегда достается, не говоря уже о простых миллиардершах. Подобная шкурка из редчайшей каракульчи под названиями сур и антик золотого цвета, нежная, легкая, попадается одна на десять тысяч, а Галина Леонидовна была женщина дородная, высокая. Когда умер Леонид Ильич, начались проблемы и у дочери, и у зятя, врагов и завистников у Л. И. Брежнева оказалось слишком много. В перестройку завели дело и на красавца генерала. А ведь ему не пришлось биться даже за генеральское звание, погоны сами упали на его плечи — баловень судьбы, зять главы государства, Леонид Ильич любил его как сына.

Уж очень кому-то во власти, в Кремле хотелось унизить даже мертвого Леонида Ильича. Генерал получил 12 лет и отсидел из них шесть. Слишком дорого досталась ему шуба жены. Искренне жаль. Пусть земля вам будет пухом, Юрий Михайлович, вы и есть одна из многих безвинных жертв гибельной для страны перестройки, затеянной предателем и христопродавцем Горбачевым, который и приговорил вас к тюрьме, потому что людей вашего ранга без его ведома не привлекали. Жаль, не успел раньше разглядеть предателя ваш тесть, ошибка Леонида Ильича стала для всех нас, для СССР, роковой драмой. Личная просьба к вам, Юрий Михайлович, если вы там в раю или аду скоро встретите Горбачева, плюньте ему в лицо, хотя, наверное, я не прав, одаривать его даже плевком не стоит. Геростраты сраму не имут. Опять приходится цитировать Библию, следуя за Ролланом Сейсенбаевым.

В моем романе «Пешие прогулки» есть сцена, где молоденький капитан Джураев расследует гибель жены областного прокурора. Он уверен, что есть человек, который видел это роковое убийство. Поздно ночью, чтобы никому не попасться на глаза, он тайком приходит во двор к единственному важному свидетелю и пытается закрепить свое предположение. Но разговор не получается, свидетель категорически отказывается подтверждать или опровергнуть факт того, что он видел смерть жены прокурора. Свидетель сказал человеку в погонах: «Почему вы, власть, всегда, когда вас прижмет, спешите за помощью к нам, бесправному народу, и пытаетесь заставить нас бежать впереди паровоза, давать правдивые показания. Нет, я не хочу с вами общаться, вот когда вы наведете наверху порядок, разберетесь между собой, властью, четко объявите обо всех неподсудных господах, о которых мы догадываемся, тогда и приходите, поговорим» — и хозяин попросит капитана со двора. Как только за Джураевым захлопнулась дверь в глухом глиняном дувале, вырубился свет и ночной гость остался в кромешной тьме. Освоившись с темнотой, Джураев увидел совсем рядом протекающий арык и уселся на старом пне, у самой воды. «Я всегда думал до этой минуты, что покорность народа — благо для властей, оказывается, это большая трагедия», — рассуждал он и удивлялся, как эта простая мысль не могла ему прийти раньше? Может от того, что знал, что власть тоже так и думает? Дальше одна мысль потащила другую, и он продолжал рассуждать: «Человек, живущий в покорности, становится неискренним навсегда, готов каждый день менять свои убеждения, если их меняет власть. В конце концов, покорность убивает в человеке личность, он перестает соотносить себя со страной, со своим народом, он становится манкуртом, люмпеном, ибо сама власть, требуя от него годами покорности, послушания, веры в почти божественную свою непогрешимость, сломала в нем духовный стержень и превратила в раба, ну разве что без кандалов». Это открытие не обрадовало его, но дало силы жить по-иному.

У тюркских народов с далеких времен есть пословицы, поговорки на этот счёт. Несмотря на краткость, свойственной афоризму, для меня это целый философский трактат. Привожу татарский вариант, запомнившийся мне с детства, впервые я услышал его от матери в адрес одного нашего родственника. Много лет я удивлялся, как мама попала в точку. В буквальном переводе пословица звучит так: «Еда от хозяина, смерть от Бога». Выходит, хозяин, власть решает за тебя как жить, что думать, когда умереть. В этих строках ясно просматривается, что человек смирился и оправдывает свое смирение, существование, безропотность тем, что от него ничего не зависит. Печальная для человека мысль, а для государства — гибельная, с такой предрешенностью о светлом будущем для себя и страны надо забыть. Почему я уже дважды разместил портреты и рассуждения героев из своих романов в тексте чужого произведения? Потому что мы с Ролланом Сейсенбаевым — певцы одного времени, и я знал, что песни наши обязательно где-то пересекутся, совпадут, усиливая наши открытия. У нас с ним нет ни идеологических, ни моральных, ни нравственных разногласий, у нас один угол зрения.

Конечно, такой большой художник и драматург, как Роллан Сейсенбаев, не мог не украсить свою портретную галерею отрицательных героев более интересными, новейшей формации типажами в литературе, чем ортодоксальные Оразбек и Хожа Алдияров. Например, «интеллектуальным негодяем», если возможно подобное словосочетание, но я всё-таки остановлюсь на нем. Так я оценил абсолютно новый тип прохвоста, негодяя, бандита, наркоторговца, служителя культа, убийцу — в одном лице впервые представленного в поздней советской литературе, подчеркиваю — советской, в образе молодого Кайыра. Созданный Ролланом Сейсенбаевым портрет негодяя требует патента в литературе за новизну отрицательного героя в советской романистике. Тут автор опередил не только время, хотя даже это считается важным в прозе, но и эпоху, предвосхитив появление героев нашего нового чиновничье-бандитского капитализма. Так далеко и удачно разглядел будущее разве что Оруэлл. Читая роман, пожалуйста, учитывайте, что он был написан уже в 1990 году, тогда никто и не думал, и не предполагал, что к нам придет такое падение нравов, беспредел, и мы воочию увидим бесовство и дьявольщину, предсказанные другим, русским провидцем, Ф. М. Достоевским.

Кайыр — недоучившийся студент, отчислен из института иностранных языков за неблаговидный поступок. Он из Караойя, земляк большинства героев. Парень видный, хваткий, с великолепной памятью, остро чувствующий время, дерзкий, артистический, финансист от бога, интуитивно чувствующий, как делаются деньги. Почти Остап Бендер казахского разлива, но зато реальный, без бендеровских романтических устремлений. Надо признаться, что учеба на факультете арабских языков ему надоела, потому не горевал, что отчислили. Он и дальше учиться нигде не хотел — хотел жить, гулять, модно одеваться, он видел, как шиковали в Алма-Ате другие. В те годы до перестройки чуть ослабили контроль над религией, и повсюду на Востоке стали открываться молельные дома, пока не мечети, и катастрофически не хватало служителей культа, ведь люди женились, разводились, умирали. Стали устраиваться пышные поминки не только умершим сегодня, но и тем, кто умер давно, погиб на войне. Попав незваным гостем, без приглашения на несколько поминок в дорогих ресторанах, он понял — как хорошо быть муллой. Прочитаешь одну-две суры при открытии, еще одну по окончании банкета и тебя облачают в дорогущий чапан, суют конверты с деньгами, собирают достойный пакет домой. А те, кому еще предстояли такие мероприятия, наперебой передавали ему свои адреса и телефоны.