Бесплатный фрагмент - Нас нет, только тени в стихах

* * *

лето — едкая капля канифоли

с горячего паяльника, кто-то соединяет

какие-то металлические усики в моем мозгу.

сегодня я буду думать сквозь все.

сквозь время, пространства, материю, идеи,

сквозь парк, кулиничи и зеркальную струю,

сквозь любимую женщину

с оранжевым веером.

* * *

подгнившие персики заката, ее губы со вкусом пудры,

урфинджюс деревенской тишины,

просверленный дрелью тягучего «му-у-у».

надень же свой вечерний голос,

будто все у нас хорошо –­ ласковый, драгоценный,

как золотая кайма на чашке из детства.

успокой.

двухметровый черный пудель смотрит в окно

или это шелковица вошла в наш дом

и уселась на диван, уперлась ветками в нас?

мы зачали друг друга, эти миры.

полуголая, в одних колготках, ты стоишь у окна,

свет выключен. эйфелева женщина,

накинь на себя мятную мантию текучих огней.

выделяемся на синеве ночи, мы —

как следы зубов на спелой сливе.

кошка тумана вылизывает тощих дрожащих котят.

мороси и деревья растворяются,

растворяются, растворяют

легким движением пера.

арфа гардин, и ты медленно перебираешь

волны, как струны. вот я и пришел.

наша связь — земная, неземная,

и сумрака сиреневый кенгуру.

и мы в сумке, обнявшись, не спим —

головастики миров. и желтая жаба луны

лопает всех…

* * *

летний дождь —

идиот неба —

сиреневый, прозрачный,

жует луковицу. прозрачные листья капель

хрустят на жестяных деснах

подоконника,

а ты смотришь из окна, прорубленного в бетоне,

на город город город —

ящерицу в ящере.

ты думаешь о ней, о жизни и о том,

как вальсируют годы

прожитые.

это танец небоскребов —

тяжелый, грандиозный, сокрушительный

человек на кухне, как корабль в бутылке,

смотрит сквозь горлышко в окно.

несуществующее плаванье,

запахи йода и соли.

вспоминает женщину,

которая никогда не была на море…

джаз-птица для Д

любимая, прости.

мой Марсель Пруст пуст.

закончилось вино, и в памяти накурено,

и рассвет — медленно седеющий Луи Армстронг —

играет блюз тьмы

на саксофоне

фона.

нашел твои

прошлогодние эсэмэски —

точно деньги в осенней куртке,

вышедшие из обихода,

листья в тумане,

бумажные корабли на бензоколонке.

ты думаешь, что ты особенная —

с волосами, распущенными посреди зимы.

но ты —

лишь красивая тюрьма для снежинок.

их загоняют, как протестующих, в автозаки

твоих ресниц,

твоих распущенных волос.

белые отщепенцы.

наши первые месяцы —

новорожденные львята,

оставленные у дверей приюта в переносном вольере.

кормим их, мутузов, молоком и собачьим кормом,

и они исподволь вырастут:

дни — в месяцы,

затем месяцы — в годы,

в львов-мародеров и самодовольных львиц:

сожрут нас, выгонят, выдавят из Колизея.

или уйдут создавать собственный прайд,

а нам оставят

едкий запах апреля.

погружаю руку в твои волосы,

как в ящик с белками: царапаются, тихо верещат,

ластятся носами, пушистыми хвостами,

а у меня в руке орешки.

миндальные ногти.

ешь мои пальцы…

и ты жадно смотришь на меня

всеми глазами,

как разломанный плод граната.

идея красоты

проступает сквозь твою кожу,

как нож сквозь муку.

ну, иди же ко мне…

* * *

двадцать лет спустя.

рассвет перышком нежно щекочет ее щеки,

бережно касается реальности,

как темечка новорожденного.

едва слышный «вкл» —

и сознание заполняет собой эфир,

и я мелодично картавлю:

доброе утро, любимая.

доброе утро, мир.

да, я все же сдал экзамен,

прошел проверку жизнью, тобой.

и солнечный луч в окне — как Лорка со шпагой.

черт побери, эта лиричность,

будто кот, который всегда на моем плече,

и нельзя не влюбиться, и нельзя не умереть.

но мы настолько любим жизнь,

что волосы шевелятся на голове.

мы вынесем все.

и всех.

***

вот Ленин юности балуется

бензином мечты,

вот подо мной колышется

столб из тысячи прочитанных книг,

прожитых людей и повзрослевших детей,

ногтей и пепла,

и я балансирую на нем, как птица

на вершине дыма.

наган для Шаганэ

мне понадобится крепкий чай.

письменный стол и бледное, как спирохета, окно.

еще

тетрадь

и четыре квинтиллиона молекул чернил,

чтобы написать «я тебя люблю».

остальное — стихи.

мы вдыхаем и выдыхаем молекулы воздуха,

которыми дышали Есенин и Ленин.

мы сложнее, чем нас хотят упростить.

а чем мы сложней, тем неудобней нас поглощать —

как ведьме пионера, который ко всему готов.

вот и эпоха

расчесывает людей компьютерным гребешком

на пробор — кому направо, где говядина и наган,

кому налево, где слово и олово.

книга, гнида, ятаган.

и не знаю, к чему приведет

этот неестественный отбор.

а там светские разговоры, сплетни, то да сё,

сквозь меня пронеслась гудящим облаком

стая саранчи,

но я успел накрыть брезентом лунные поля

лунной пшеницы.

после болтовни сохранил что-то важное в себе.

фотографию Шаганэ в нагрудном кармане.

накапливаю истину по крупицам,

как бедный тиран радий.

ничего, ничего.

трепитесь. постите, оболтусы.

светские львицы и шакалы. я сохраню

в кулаке это бобовое зерно.

на страницах шелуха

от арахисовых орешков.

а кто их съел?

пока я писал, пришла белка смерти,

вьется между пальцев черно-оранжевый ветерок,

состоящий из беличьей головы и хвоста.

любопытная, обнюхивает мои слова,

ведь так интересно им, небожителям,

что же я сегодня сочинил

неожиданного, талантливого об этом мире,

самом лучшем из невозможных.

* * *

первое свидание.

пытаешься подтолкнуть игру.

продеть иглу сквозь иглу.

еще нет опыта растапливать воск словами,

еще нет фундаментального спокойствия.

прячешь волчье хищное под столом.

все бывает в первый раз,

только жизнь и смерть одна,

а она по уши в меня влюблена.

как топор, всаженный в колоду, —

не вырвать

с одной попытки.

и крошатся дни, как школьный мел,

под пальцами, и пишешь уже ногтями, как птенец.

«я тебя люблю» — новая глупость,

вспыхиваешь, как аэростат в небе,

взрываешься мгновенно от смущения.

а она — чернокосая/якорная/шелковистая цепь

и прямо зарылась на дно глаз, в грунт сердца.

закусив удила, пенал, идешь на штурм.

что нам делать таким двоим? только начата жизнь,

роман о ста тысяч страниц,

а мы уже хотим остаться здесь… но нельзя.

нельзя остановить чтение

судьбы.

велосипед для ангела — зачем?

летит в лицо снежок первого поцелуя.

у этого моста перила только с одной стороны,

и навешаны замки — твои влюбленности.

четверть и латунные, железные, простые

и вычурные. но настоящая любовь —

там, где нет перил,

где провал,

где художник продолжение не нарисовал.

заглянуть бы за раму, подтянуть холст,

как кожу, — покажи, что там?

всегда интересна

в компьютерной игре дверь,

от которой нет ключей.

женщина, которая не создана,

чтобы открыться.

скафандр и бабочка

когда умрешь, позвони.

если будет декабрь и голодные синицы.

если будет связь — сразу набери меня,

чтобы вздрогнул под потолком

шершавой шаровой молнией,

небритой щекой.

когда умрешь — расслабься, как я учил.

парашютисткой падай вверх — к ягнятам, в облака.

не бойся: в опрокинутых желтых волчьих глазах

прошлое — шелковый купол — смотри, не дай отобрать

память

маразматикам и бомжам

рая

на сувениры и белье.

и не оглядывайся.

отпусти этот мир, как шар —

сладостный, медленный антикошмар.

как воздушного змея,

который тебя укусил.

.

я

законсервирую наши образы,

милые безобразия, как персики,

в колбах/фоторанах/эмбрионах души.

искрящийся, бенгальский голос.

жесткий смех. тату лисицы

на ключице.

блестки бессмертия в словах.

там,

в лобных долях неба, где ты не умрешь.

когда ты умрешь,

расшнуруй корсет ребер,

распусти позвоночник,

стань сиреневым цветком сверхплоти,

гибкой и хлесткой.

выдохни нас.

напоследок — нырни в мою память.

с вышки-вешалки, где осталось твое пальто, —

кашемировая волчица

танцует танго с моим пуховиком.

кипяток нейронов.

ты не бойся обжечься, когда уйдешь.

.

намекни. ущипни меня за сосок

сознания,

чтобы смог перестроить координаты,

перетащить

зенитки, рассветы, рояли.

чтобы сонные привидения по утрам

глотали соленую овсянку

первого снегопада — сквозь тебя,

сквозь

прозрачный

желудок

окна.

.

когда умрешь, не переживай о кредитах —

я оплачу,

не волнуйся о коте Кузе — возьму себе,

обещаю кормить и любить.

обещаю: и его переживу.

ибо вечность во мне — как горб.

как гранитное проклятие скал и гор.

это — искусство неумирать,

ибо я полубог.

мы не победили лейкоз, но рубец от клешни

я буду носить в сердце.

помнить, что ты жива.

и — сиреневая Ниагара вечерней неземной грусти,

Хиросима смысла и бессмыслия.

как же жаль городки наших дней,

счастливых япошек минут…

.

когда ты уйдешь, я вздрогну, как ноутбук.

и посмотрю в окно на то,

как осыпаются небоскребы —

бликами, пикселями, пестрым квадропеплом

компьютерной программы…

разрушая машинный код.

неспящий

я слушаю вечерний летний сад:

ракушку приложил к уху.

а ветки роз изящны, хищны, как богомолы.

блики на листьях, кошка вылизывается на подоконнике.

вдалеке верещат белки: скандал на фоне

персиковых обломков заката.

сорока расхаживает по будке — яркая и наглая,

как сутенер.

жуки перемигиваются крыльями-антибликами.

муравьи щекочут маленькие ступни

вишням-китаянкам.

и тесное, густое движение листьев внутри клена —

куёвдятся темно-зеленые

треугольные рыбы в аквариуме переполненном:

человечество листьев в разрезе.

и повсюду разлита невинность,

хотя здесь ежесекундно кто-то пожирает кого-то.

груши, как пьяницы, доходят под газетой на столе.

забытая чашка с глотком дождя и чая,

ветер плывет на спине по саду.

жена играет в смартфоне,

отращивает сигаретный жемчуг на блюдце.

и я прислушиваюсь к саду, будто к сейфу — вор:

щелчки, дыхания, шорохи и всплески звуков.

я проглотил наживку тишины.

сейчас я слышу жизнь. вижу жизнь.

и жизнь — смуглая богиня со змеиной головой

показывает мне: смотри, как виртуозно и нахально

импровизирую

на выпуклых клавишах мгновений.

совпадений. рождений и обедов. ярких красок.

маленьких смертей.

смотри и слушай. и запоминай.

на большее сейчас ты и не нужен.

внимательность. медитация, но наизнанку.

Будда неспящий

с широко открытыми глазами.

и, может быть, это — слияние с вечностью,

так парусник во время шторма

сливается с волной.

и сны внутри меня, и сны снаружи — подружились.

облака дельфинами, плацентами отражены

в озере времени.

я осязаю красоту и трепет энтропии,

хаос, глубину.

слышу музыку листьев, хитина, шорохов и блеска —

узоры, розы, грозы, рельсы — все совпало.

и если кто-то неосторожно сейчас заденет жизнь мою —

стрела, инфаркт, метеорит — я не поверю никогда, что умер,

что такое может произойти сейчас.

нет, только не сейчас.

как же прекрасно и больше, чем бессмертно.

вот это все — сад, я и жена.

а ночь наступает — картой дамы пик,

шелестящая карта тайны. и по затылку

пробежались мурашки — как водомерки на отвесном пруду.

я был. я есть. я кем-то буду.

Умка

душа. что такое душа?

у меня ее нет.

старая дубленка пылится в шкафу, которая сто лет

назад вышла из моды,

которую мы привезли из Греции,

а в кармане — монета

из несуществующей страны, и на вороте

темные пятна — не отстиралась кровь, когда дрался

зимним вечером с хулиганом из-за девчонки.

душа уже позади, как дворец,

в спешке оставленный цесаревичем, а я

не чекист, но.

вышел подышать свежим мятным осознанием,

выкурить крепкие мысли.

уже нечего предложить ни Господу, ни Воланду,

а ума, таланта и сил

обмануть обоих уже не хватит.

лишь бы не война, не кровавый кисель в волосах.

а жизнь? одна

импровизация падающего пианиста с роялем.

река

покрылась зеленым льдом цинизма,

но вот здесь радушная полынья

романтизма,

и сюда я иногда прихожу с женой.

кормим уток.

а душа?

это то, что было когда-то мной,

все, что я успел полюбить и понять сердцем и болью.

но откололась — как айсберг с роялем,

небритым Шопеном, полярниками

и белым медведем Умкой —

уплывала по течению антивремени

в теплые воды видений.

лебедь лисица и щука

стояла голая, как лед, тишина,

не исштреканная человеческими мыслями.

глыба антизвука,

и она, выкупанная муза, смотрела в даль окна.

полотенце на голове тюрбаном —

похожа на сладкую гусеницу, замотанная

бархатным полотенцем.

женщина и искусство — две соперницы.

учусь совмещать дни и ночи

с инопланетной любовницей

и земной обидчивой женой.

это закон абсурда. в тихом свете фиолетового окна

она танцует как лань, как лень. спокойно

глянула на меня и продолжила развивать

эти сети, эту певучую хлесткую суть

движений, а я,

как раджа с зубной пастой на губах, застыл.

уважение. завороженный красотой,

с прослойкой нежности и удивления. какая у меня

девушка — точеная, как лазер снайпера…

ее шея — как скала, с которой бросаются в кожу

мои губы,

ловцы за жемчужинами.

а нахожу ее соски, низ живота и дальше.

красная горячая тайна, подземная магма.

моя женщина. ежедневно в ней тону

и выбираюсь на берег творчества

в фосфоресцирующей слизи и влаге

цветущих моллюсков. с роковой

предопределенностью всплываю в ее голове.

и не хотим мы перемен — нам нравятся переменки,

но чтобы все шло, как и раньше.

тепло, уют, супермаркет. небольшие радости и откровения,

шаги к звездам, но втроем. тянем этот мир за собой,

лебедь, лисица и щука,

чтобы сохранить себя, марки на конверте вселенной,

а что внутри — никто этого не знает.

ни искусство, ни наука и философия.

черное письмо,

звездный мерцающий шрифт…

это просто, как небо

родина. говяжий череп

в вересковом поле.

родина.

на ощупь — мокрые рисовые зерна

под струей холодной воды —

и я погружаю руки в кастрюлю,

промываю память:

белое, голубое, глупое.

родина.

завшивленная больная кошка Рита,

и когда обмазываю ее керосином — до горла —

все паразиты, все вши государства и

идеологии

убегают на голову, мохнатые уши, морду и лоб.

внаглую перебегают

покорные зеленые глаза.

но родина — это только мое,

только для меня.

каждый живет и любит свою родину —

маленькую, как кошка.

жестянка с вкладышами от жвачек,

старинными монетами.

за свою родину не нужно умирать или убивать врага,

ибо ты в ней и так растворяешься —

в родном крае,

точно жменя дорогого стирального порошка

в Ниагарском водопаде.

лети. исчезай.

ледяная чистота времени

со вкусом людей и чудес, которые любил.

родина — это твои странные мысли.

еще раз отведать спелой шелковицы

с громадного дерева возле цыган.

побродить босиком по мельчайшей пыли сиреневой,

нагретой солнцем.

встретить золотистую девочку Яну.

родина — это не парад военных монстров,

саранча цвета хаки.

не салютная пальба в честь идей,

не холодный змеиный взгляд

сбольшебуквенной Родины-Матери-Терминаторши:

пожирает своих сыновей и дочерей,

щелкает, как черные семечки,

миллионы жизней.

нет.

комод, там спрятана прядь младенческих волос дочери

и лимонная рубашечка, в которой я

родился.

родина — это родинки, магические места,

где прошло

мое детство

и юность. где я отразился статуями и скорлупой,

где отравился Мадейрой и мечтой.

родина — это радуга прошедшего,

она манит. так магнит притягивает

привидения из мельчайшей металлической стружки.

это зубчатый танец ностальгии,

грациозных, печальных носорогов.

металлические зыбкие узоры танцующие.

родина — розовая кость поломана,

но не хочет срастаться

с протезами государства и партий,

с позолоченными спицами прохиндеев

и негодяев.

моя родина — это женщина в леопардовом платье

клеит пластырь на палец ноги

(гуляли в бетонных джунглях). моя родина —

это полоска ее обнаженного живота.

это ранец моей дочери.

это карамельный аромат

кофейного вечера и вплетающийся пьянящий запах

шашлыков.

моя родина — это радостная сорока

(точно выиграла джекпот)

с зеленым пакетиком крысиного яда спешит, шагает

ранним утром

по крыше сарая.

моя родина — это мои слова.

и весь мир, который хочет уместиться в стихах,

как кентавр — хочет обладать женщиной и жрать овес.

Вселенная, ссыпаемая в мешочек созвездиями, —

моя родина.

все, что я могу полюбить.

все, что может причинить мне радость и боль.

и это грозный лес на берегу озера

точно темно-зеленый дракон присел для прыжка. вот-вот.

родина — это тот, кто нас заберет. перенесет нас

через болота и пропасти тьмы и горения, исчезания.

родина родина родина, все мои глупости и разочарования,

переборы гитары в павильоне детского сада,

футбольные баталии с древнедетским матом,

жемчужные пижамы утренней дымки,

шелковистая влажность женщины любимой,

устрицы во рту поцелуя. родина — это тьма,

где согреваешься памятью, как коньяком.

речка наша — родина. речки, где мы купались и тонули.

наша родина — это пуля, которая дура и облетала нас,

это манящая вонь коровьего навоза,

это звяк колокольчиков и закат во все небеса:

розовый рояль на

крыше черного лимузина со вспученным лаком.

родина — это мертвая птичка в пруду в ореоле линялых перьев.

родина — это липкая кожа любимой.

и визжат поросята дней, убегая

от безликих и волчьих бандитов с ножами.

и родина — мать, нет, но мама, любовница или сестра,

и я ошеломленно

перекатываю во рту — р-о-д-и-н-а. как молочный зуб,

но не нахожу ему место.

грациозное разочарование. пустота.

с надеждой на возвращение.

моя родина — это женщина в спальне.

это небо надо мной

и письменный стол внутри

(настольной лампы золотистый страус),

родина —

это ты…

* * *

благоухание дикой смородины —

запах черных, блестящих кобр во время спаривания,

и каменная ограда, где ангелы кучерявые из камня,

и пухлые ручки их разрослись в каменные же лабиринты,

и растворенное окно — откровение аквариума —

смелей загляни в меня, глупая зеленая рыба.

и ветка легко касается стекла,

как зверь лапой, когтем —

и там плывет пыльно-перламутровое отражение сада,

и у сада зарождается сознание,

роза под наркозом, солнечная искра,

зыбкий эмбрион озарения

среди граблей и ведер — неужели

это я? и ветка легонько бьет когтем

по стеклу,

по капсюлю и багряным вибрирующим шатром

оседает

беззвучный взрыв сада.

поднимает в памяти сто тонн поющего пепла,

крошечные паразиты Паваротти,

лирические клещи.

что остается?

черные обгоревшие костыли

реальности — а только что я летал…

импровизация без пальцев

я просыпаюсь с тобой,

просыпаюсь в тебе — и уже это не я, но и это уже не ты,

это сплав миров. о, давай без пафоса! давай.

багровое бра над тобой — запылившийся красный жук,

пластиковый нимб на шнурке, на поводке под током.

я под твоими веками ворочаюсь,

как каштан в скорлупе, — выходи,

выходи вон. позволяем познать друг друга — ласки людоедов влюбленных.

а ну его, пошли во двор, где цветущий абрикос и ты,

девушка в одних трусиках и резиновых сапогах,

ты полуголая танцуешь во дворе, вокруг тебя чернобуркой крутится

хитрая собака Тумас, — это танец проснувшихся.

это наша весна и глупые, дурацкие слова —

вовремя подкрашенные корни волос,

чтобы остановить пожар седины, энтропии.

бриллиантовый писк синиц.

ты просыпаешься во мне, и линия твоих губ расплывается,

как сигарета в ведре с водой.

ты плачешь от счастья не быть со мной во мне.

мы на нересте влюбленности откладываем икринки миров

на чепухе, случайных камнях, камышах.

так поезд просыпается на запасных путях,

так выныриваешь из черного мазутного сна без образов и сюжетов.

и радио — переливчатый идиот — вновь встречает нас

уютными кошмариками новостей и даун-песенками.

но луна еще пульсирует в моей голове;

луна — как очередь за хлебом в блокадном городе.

другие строки всплывают — затонувшие брюхатые корабли,

покрытые илом. течет соленая вода и слизь из ноздрей,

утопленники смысла синеликие.

а мы радуемся друг другу,

радуемся, как диктаторы — радию,

нас никто не поймет, кроме нас, это — территория влюбленных.

террариум для райских змей.

это наш первый класс, в который мы возвращаемся каждый год

хоть на пару дней, когда нестерпимо ощущаешь холод,

беспробудную скуку бытия.

пустая лимонадная бутылочка «без тебя».

но все это ложь.

я просыпаюсь в тебе для себя,

я запутался в этих черных прорубях.

дырявый, как сыр, прозрачно-синий лед