Бесплатный фрагмент - Наблюдатель

ОПИСАНИЕ

Город, однажды попавший под угрозу. Когда-то его жители примеряли на себя роли следующих жертв, улицы были пусты, а шторы задёрнуты. И спустя долгие годы, когда в дома вернулось спокойствие, что станет с людьми, если они вновь увидят листовки с именами новых пропавших без вести?

Уолтер — мальчик, переживший похищение. Мальчик, ставший неотъемлемой частью этой истории. Паранойя, лечение и препараты. Ночные кошмары о человеке, втянувшем Уолта и маленький город в свою смертельную игру, которая была то ли концом, то ли началом. Как сложилась судьба Уолтера в будущем и смог бы он остановить череду новых жертв или же предпочёл забыть обо всём, продолжая витать во лжи, в которой его жизнь никогда не подвергалась насилию?

ПРЕДИСЛОВИЕ

Каждый день, каждый вечер, в каждом доме, в каждой гостиной включался телевизор, и каналы крутили одни и те же неутешительные новости. Семьи собирались у экранов, сначала проверив, заперты ли все двери, даже окна никто не оставлял открытыми. Страх прокрадывался сквозь самые маленькие щели между ставнями. На длинных улицах маленького города всю ночь горели фонари, а в домах не погасал свет, за закрытыми шторами виднелись силуэты людей, которые боялись стать следующей жертвой. В газетах появлялись всё новые фотографии пропавших, ни одного свидетеля, ни одной зацепки. Все разных возрастов, разного типажа, разных национальностей. Никто не был застрахован. Пропадали бедные, пропадали богатые, исчезали прямо из своих спален. Все вещи оставались на своих местах, нетронутые, кроме самих хозяев. Почти год маленький город подвергался террору, полиция разводила руками, они так и не нашли ни одного тела. Ничего, за что можно было ухватиться. Однажды, лишь однажды, кто-то из жителей маленьких, квадратных домов на окраине наткнулся на полусожжённую кисть правой руки. Именно тогда в городе официально подтвердились сплетни о серийном убийце.

Он действовал непредсказуемо. За одну ночь могли пропасть сразу несколько семей, а бывало, неделями ничего не происходило. В такие моменты людям не становилось легче, они лишь сильнее напрягались и ждали чего-то ещё более ужасного. Это напоминало затишье перед бурей.

Никто из жителей маленького города, население которого составляло всего лишь 9 тысяч человек, не ходил поодиночке. Совсем неважно утро или вечер, светает или темнеет. На несколько месяцев в городе ввели комендантский час, но и дом не казался крепостью, чем-то безопасным. Быть может, в толпе ты был более защищён? В этот год жизнь остановилась, а каждый день казался последним. Паранойя, кто-то начал заколачивать окна и даже заказывал железные двери.

И каждый день, по одним и тем же улицам, вместе с перепуганными жителями, в магазинах, на парковках, на детских площадках ходил он, человек-невидимка, загадка маленького городка. Животное, что уничтожало целые семьи, что заставляло дрожать в ожидании новых новостей. Ещё никогда страх перед одним человеком не был настолько сильным. Кем он был? Куда девал тела? Кем будет следующая жертва? Три главных вопроса, мучившие всех. Количество пропавших стремительно приближалось к трём сотням.

За новостями следила вся страна, вся страна содрогалась, когда объявляли новое имя жертвы Человека-Невидимки. Поэтому, один мужчина, что работал в полиции, в другом штате, с дрожью наблюдал за всем, что происходило в том аду. Казалось, все жители были обречены на смерть. Из-за этого он чувствовал себя беспомощным, ведь был не в силах защитить свою семью, что осталась там. Он развёлся с женой и переехал ещё задолго до этой ситуации. Хорошие отношения — вот, что у них осталось. И, несмотря на своё отсутствие, он хотел быть хорошим отцом для своего пятилетнего сына, день рождения которого прошёл несколько дней назад. Он поздравил его по телефону и сказал, что скоро приедет, дабы навестить их. Каждый день был для него тяжёлым и долгим, а каждый раз, когда его жена не подходила к телефону, сердце начинало дико стучать и разрываться от страха. Он не представлял, что происходило с семьями жертв, которые не знали, жив или мёртв их родственник, потому что никто не находил тел. Это было всеобщей трагедией, что объединила всю страну.

И однажды, после очередного тяжёлого дня мужчина пришёл домой и набрал номер своей жены. Долгие гудки, он расстегнул пиджак, взглянул на календарь, висевший на стене. Четырнадцатое июля. Судя по прогнозу погоды в Гемпшире — городе убийце, стояла невыносимая жара. Главное, чтобы она не оставила окна открытыми.

— Возьми же трубку, — он нервничал, от того и злился. Но его бывшая жена не торопилась отвечать. Он убрал телефон.

Плохое предчувствие сдавливало грудь. Мужчина прошёл на кухню, бросил свой портфель на стул, налил себе апельсиновый сок и принялся перелистывать новую газету, которую купил сегодня на почте, по пути на работу. Ещё несколько фотографий, за два дня пропало четыре человека. Двое подростков, мальчик и девочка. И двое взрослых мужчин, одному из них перевалило за пятьдесят. Судя по всему, похититель не жалел никого, ни стариков, ни детей. Вчера на работе, он краем уха услышал, что, наконец, появились новые, возможно единственные зацепки. Глупая оплошность, которую допустил убийца, и которая сможет сильно повлиять на ход всего дела.

СМИ не было дела до всеобщей скорби, они гнались за сенсациями, пытались придумывать или приукрашивать некоторые детали, однажды написали, что появился первый и единственный свидетель дневного похищения. Как выяснилось позже, всё это было лишь уткой. Никто ничего не видел и уж тем более не знал, как выглядит убийца.

Минут через десять мужчина повторил звонок. Снова длинные гудки, снова она не подняла трубку. Он отправил ей несколько СМС, подождал ещё час, не в силах расслабиться или вернуться к работе. Конечно, всякое бывало, с разными людьми и разными видами преступлений ему доводилось встречаться, но когда это касалось семьи, всё валилось из рук. Он был здесь, в безопасности, а они там, в самом центре пекла. Когда его жена уходила на работу, с его сыном приходила сидеть няня, совсем молодая девушка. Из-за этого он тоже переживал, вдруг по глупости та может открыть дверь незнакомцу. Он покрутил в руках ручку и вернулся на кухню. Ком стоял в горле, но делать было нечего. Оставалось лишь ждать, когда она перезвонит или ответит ему. Ждать — самое ужасное чувство. Никогда не знаешь в какую, хорошую или плохую сторону обернётся это ожидание.

Близилась ночь, он принял душ, обтёрся большим махровым полотенцем и лёг в постель. На стене напротив работал телевизор, новости были те же, что и в газетах. Он звонил своей жене за вечер столько раз, что и не сосчитать, но она продолжала молчать. А потом и вовсе её телефон оказался выключен. Может быть, разрядился или сломалось зарядное устройство? Он пытался успокоить себя. Может, она завтра сходит в магазин, купит новое, перезвонит ему и извинится? Он чувствовал, как всё это вновь сближало их. Ведь он переживал за их жизнь намного больше, чем за свою. Он даже предлагал им переехать к нему, квартира большая. Хотя бы на время, во имя безопасности. Но она отказалась, сказала, что не собирается сбегать из своего дома. Он даже возненавидел её за это, но поумерил пыл, когда понял, что её не переубедить.

Когда ждёшь плохих новостей, ты уверен, что они будут о ком- то чужом, незнакомом. Ты уверен, что горе не может произойти с кем-то из близких. С такими же мыслями мужчина заснул, выпив пару таблеток снотворного, а с утра он всё же купил билеты на самолёт и через несколько часов уже был в Гемпшире.

Первое, что он увидел, когда приехал в город на такси — пустынные улицы. Задёрнутые шторы на окнах, запертые двери, даже дети не играли во дворах, несмотря на ужасно жаркий, солнечный день. У кого была возможность сидеть дома — сидели дома, боясь лишний раз высунуться, встретиться с кем-то взглядом. Самое страшное — осознание того, насколько один человек смог запугать целый город. Наверняка теперь он чувствовал себя непобедимым. Во всех домах было тихо, не играла музыка, каждый боялся привлечь к себе лишнее внимание. Каждый боялся поставить свою жизнь под угрозу, поэтому возрос спрос на оружие. Это напомнило мужчине войну. Своеобразную войну, которую один человек объявил всему человечеству. Но он мог отдать должное, ведь убийца был не из глупых. Не наследить за целый год… Для этого нужно быть крайне предусмотрительным и аккуратным. Когда его поймают, всё живое переродится, выдохнет в облегчении, что смогло пережить это.

Полицейский ступил на газон своего когда-то дома. Такие же задёрнутые шторы, как и везде. Он поднялся на крыльцо, постучал в дверь, прислушался. Тишина. Он постучал ещё раз, и ещё, и ещё. Никто не ответил, пришлось выбить дверь. К тому моменту он не мог контролировать себя и своё желание увидеть семью. Но дом оказался пустым. Её сумки стояли под порогом, разряженный телефон лежал в спальне. На кухне остывшая каша и недопитая кружка чая, в которой плавала муха. Если не присматриваться, то присутствовало ощущение, что она была здесь совсем недавно, словно она просто отошла на пару минут и вот-вот должна вернуться. Но судя по загустевшей каше, по пыли, осевшей на столе, её не было несколько дней. Игрушки его сына разбросаны на полу в гостиной, его комбинезон, панамка на стуле. Сердце сжалось. Он прослушал сообщение на домашнем телефоне, на работе её тоже потеряли, но почему никто не пришёл проверить, что с ней? Почему она не отвечает? Почему не выходит на смену? Почему их няня, когда ей не открыли дверь, не позвонила ему? Может быть, она потеряла его номер? А может быть, она звонила, но он не ответил, так как был занят? Стараясь ничего не трогать, он вышел из дома, спёртый, нагретый воздух не давал нормально дышать. Дрожащими пальцами набрал короткий номер на экране телефона.

В списке пропавших стало на два человека больше.

На следующий день, в овраге за городом, нашли его жену без сознания. Переполненная больница маленького города. Еле заметное дыхание, еле слышный голос звал сына, которого не было рядом с ней.

***

Мальчик еле открыл глаза. Он не знал, сколько дней прошло, потому что он слишком много спал. Стоило ему откусить кусочек булочки, что приносил Высокий Человек, как он тут же проваливался в сон. Вокруг было темно, он сидел в невысокой клетке, из-за чего не мог полностью подняться на ноги. Рядом с ним стояло ржавое ведёрко, Высокий Человек сказал, чтобы в него он ходил в туалет, а в другом конце клетки с широкими железными прутьями стояла тарелка. Незнакомец всего трижды приносил ему еду. В первый раз это была гречка, со стаканом воды, во второй раз булочка с повидлом, после которой он заснул, а в третий раз надкусанное яблоко. Мальчик не любил яблоки, поэтому, когда он попытался отказаться, вежливо, сдерживая слёзы, Высокий Человек настоял и не отходил от клетки, пока мальчик не доел свой обед.

Последнее красочное событие, которое помнил мальчик — свой день рождения. После работы мама принесла ему торт и подарила гоночную машинку. Она сказала, что в этот раз они не могут выйти из дома, чтобы где-нибудь погулять, поэтому праздник отметили на кухне под весёлую, но тихую музыку. Его поздравил папа по телефону. Он пообещал, что скоро приедет и привезёт ему хороший подарок. Конечно, мальчик обрадовался. Он часто разговаривал с папой, так часто, что казалось, словно он всегда был рядом.

День рождения прошел, мама уложила его спать, перед этим он посмотрел свой любимый мультик на диске. Она накрыла его тонким одеялом, потому что в доме было слишком душно. Окна она не закрывала и шторы тоже. Только постоянно проверяла двери, порой он пугался этого, словно вот-вот кто-то зайдёт и обидит его и его маму. Но она в очередной раз лишь успокаивала, затем целовала в щёку и принималась за домашние дела. Как и в ту ночь она включила бежевый светильник на тумбе, оставила дверь слегка приоткрытой, и он заснул, как ни в чём не бывало. А когда проснулся, то уже сидел в клетке, где-то посреди темноты и сырости. Казалось, он был там один, но если прислушаться, то вдалеке, словно за толстыми бетонными стенами, был слышен плач, порой крики разных людей, разные голоса. И он забивался в угол и начинал дрожать. Бесшумно, чтобы Высокий Человек не услышал и не пришёл к нему. Незнакомец ни разу не сделал ему больно, он лишь давал еду и выносил ведёрко. В темноте мальчик не видел, как тот выглядел. Казалось, у него были пушистые волосы, а может это лишь воображение дорисовывало то, чего не было на самом деле.

Сейчас же, когда он обследовал свою клетку, то заметил, что ведёрко пустое, а в углу вновь стоит полная тарелка. На ней была сосиска и немного макарон, мальчик был слишком голоден, чтобы отказываться хоть от чего-то. В железной кружке сок, по-крайней мере напиток имел именно такой запах. Мальчик опять съел всё, затем поставил тарелку и сел на пол. Под его ногами был плед, пахнущий старостью и глиной. На улице гремел гром, такой сильный, становилось всё страшней. Клетка была слишком узкой, ему хотелось потянуться, хотелось обнять маму и услышать папин голос. Хотелось увидеть свет, потому что стало казаться, что он ослеп. Где-то из темноты донесся шорох, а затем приближающиеся шаги. Высокий Человек всё это время был здесь. Слушал, как мальчик ест, смотрел, как он спит.

— Можно мне увидеть маму? — спросил мальчик, и незнакомец присел на корточки, перед запертой клеткой.

— Ты правда хочешь её видеть?

— Хочу. Когда я смогу пойти к ней?

— Когда ты проснёшься, — ответил мужчина, затем достал из кармана ключ, отворил маленькую дверцу, протянул длинную руку и забрал пустую тарелку.

— Так я сплю?

— Ты же знаешь, какие кошмары бывают реалистичные.

И мальчик поверил, попробовал себя ущипнуть, зажмурился, но ничего не вышло, и незнакомец засмеялся.

— Знаешь, кто раньше жил в этой клетке?

— Кто? — испуганно спросил мальчик.

— Мой щенок. Я взял его совсем маленьким, растил его, ухаживал за ним, чтобы однажды он смог стать моим защитником и помощником.

— Где он сейчас?

— Он предал меня и умер от рака, прямо там, где ты сидишь.

Мальчик заплакал, перебрался в другой угол, утащив за собой старый плед. На нём было мягче сидеть, чем на голых прутьях.

— Наверное, животные не слишком умны. Они никогда не смогут понять тебя так, как это сделает человек.

— Я хочу домой, — шептал он, но незнакомец продолжал говорить.

— Дом, дом, дом… Что он тебе даст?

— Я не хочу быть здесь.

— Я могу принести тебе твою любимую игрушку. Тебе станет легче? — в надежде спросил Высокий Человек, но мальчик продолжал плакать.- Что тебя радует? Расскажи мне.

— Мама, — короткий ответ, что прозвучал, как зов.

— Страх, вот что действительно может взбодрить. Ты когда-нибудь видел, как люди боятся?

— Я боюсь вас.

— Нет-нет, я говорю про чужой страх, милый. Ты когда-нибудь видел его? — он глубоко вздохнул.- Я всегда был один, но ты мог бы решить этот вопрос. Ты же взрослый мальчик? — спрашивал незнакомец, а ребёнок лишь качал головой.

***

Человек-невидимка проводил беседы с мальчиком в клетке по несколько раз за день. Когда он готовил ему еду, то всегда раздалбливал маленькие таблетки, превращая их в белый порошок, и подсыпал в пищу. Его новому другу нужен был отдых, расслабление, ведь он слишком много плакал и нервничал.

— Знаешь, насколько гибка человеческая натура в твоём возрасте? Стоит лишь направить, указать путь … — рассуждал он.- Как легко её сломать, как легко починить. Собственными руками можно создать нового человека.

Мальчик часто слышал крики, часто слышал громкий шум и дождь, откуда-то сверху. Ветер завывал, шумели деревья, но никаких признаков городской жизни. Ни машин, ни голосов извне. Ничего.

Лишь темнота, тошнотворный запах мертвечины где-то рядом, от которого кружилась голова, его маленькая клетка, тарелка с едой и ведёрко в углу.

***

Он прожил так несколько недель. Без движения, без солнца. Его конечности окаменели, он ослаб, а голос незнакомца стал единственным развлечением. Заточение закончилось в тот день, когда тёмную ночь разрезали яркие мигалки полицейских машин. Именно тогда, он, наконец- то, смог увидеть своего отца, что уже в таком молодом возрасте обрёл седину.

Это был лишь один из счастливых случаев спасения. Всего несколько человек смогли вернуться домой. Остальные же пребывали в глубокой яме, лёжа друг на друге, смотря мёртвыми глазами в пустоту.

1 ГЛАВА: ОДИНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

ДО

Впервые я увидел её, когда сидел на последней парте второго ряда. Она то лениво перелистывала учебник, то глупо смотрела в окно, да с таким упоением, словно там происходило нечто интересное. На самом же деле на дворе стояла весна, то время года, которое я всегда недолюбливал. Слякоть, большие лужи, небо вечно серое, но быть может, так тоскливо было лишь в моём маленьком городе под названием Гемпшир. Но вернёмся к классу. За окном капала капель, по стёклам бежала талая вода, а она что-то шептала про себя. Наверняка напевала одну из глупых песен, что слушают её подружки. Да, я уже говорил, что увидел её впервые, но её друзей я знал давно, с некоторыми у меня были совместные уроки. Те ещё тупицы, но при этом некоторые неплохо разбираются в математике, в отличие от меня. Я был больше по книгам и литературе. Вдруг учительница задала ей вопрос, она вздрогнула и я вместе с ней, уж слишком неожиданно получилось. Она растерялась, ведь совершенно прослушала половину урока, поэтому и ответила какую-то несвязную глупость, что непроизвольно вызвала у меня улыбку. Никто не заметил и слава Богу. Учительница немного поворчала, нудная старуха с вечно собранными полуседыми волосами, мрачно накрашена, полновата, в общем, в ней было всё, что могло вызвать омерзение у любого ученика, в этот список входило и плохое знание своего же предмета. Сейчас была история, кстати. Никогда не любил историю. Вернее не понимал. Для чего было учить давно всеми забытые даты? Прошлое позади, к чему о нём вспоминать, почему бы просто не двигаться вперёд? Учительница бы сказала, что прошлое ограждает нас от уже содеянных ошибок, но как может война, допустим, научить нас чему-то? Люди осознано идут убивать, прекрасно понимая, что будут жертвы. И к тому же, если не получилось однажды добиться своих целей, не значит, что и в следующий раз ждёт поражение. Пока мы так зациклены на прошлом, нам никогда не ворваться в новое будущее, разве нет? В мире полным-полно других людей, о которых важно знать, людей, более достойных, чем правители, у которых кроме власти ничего и не было.

Чёрт, я всё время отхожу от темы, не могу сосредоточиться хоть на чём-то в последнее время. Я нарисовал пару зигзагов в полупустой тетради, а затем вновь поднял глаза на девочку за третьей партой, что продолжала мечтательно глядеть в грязное окно. У неё были волосы длинные, слегка волнистые, не совсем понятного мне цвета, казалось, это цвет мокрого асфальта, но разве молодая девушка может обладать тёмно-серыми волосами? У неё были холодные, серые глаза. На ней был красный свитер и светлые широкие джинсы. На среднем пальце массивное чёрное кольцо, в виде черепа. Не знаю, что я нашёл в ней, может быть мне понравился её профиль, горбинка на носу, меня всегда раздражали маленькие, аккуратные носики — ассоциация с дешёвыми куклами. Может быть, меня сильно зацепил перстень, хотя, наверное, это отпадает, потому что я увидел его уже после того, как начал разглядывать её. У меня отличное зрение, несмотря на то, что компьютер — моё единственное развлечение, оно позволило мне заметить её слегка выступающие ключицы, тонкие пальцы, она то и дело стучала ими по парте, в ожидании звонка. Все ждали звонка, если честно, включая учительницу. Кабинеты в нашей школе были холодными, окрашенные в голубые, белые оттенки. Далеко не праздничная обстановка, серо и уныло, может именно поэтому её волосы окрасились в такой цвет, подстроились под общую обстановку Гемпшира. Даже название поганое, но я никогда не жаловался, пока не побывал на одних летних каникулах в гостях у своей тётки, в Сан-Хосе. Какие там были улицы, всё пестрело красками, а закаты! Просто мечта, помню, как катался там на скейте по перекрытой дороге, а рядом бежала Оппи, белая небольшая собачка моей тёти. В наушниках — музыка, я люблю что-то из 80—90х. Но бывает, слушаю современный рок или немецкий металл, отец бесится, когда я слишком громко врубаю его в своей комнате. В общем, Сан-Хосе — рай по сравнению с этим мусорным ведром. Отличное сравнение, как по мне. Да, я именно из этих засранцев, что ненавидят то место, в котором родились.

Девочка за третьей партой вырвала из тетрадки листок, что-то быстро написала остро-отточенным карандашом, весело ухмыльнулась, затем оторвала от него небольшой краешек, прилепила туда жвачку и перебросила на другой ряд одному блондину, которого я часто видел в школе, но о котором почему-то до сих пор ничего не знаю. Может быть, это всё потому, что я редко появляюсь на уроках? Нет, не думаю, что дело в этом. Просто он новенький, пришёл чуть пораньше её. А она заигрывает с ним, внаглую подмигнула, когда он поймал её скомканный листок и плевать, что весь класс может увидеть это.

Прозвенел звонок, учительница записала на доске домашнее задание и поспешила удалиться, сделав некоторым глупые замечания. Я собрал вещи в рюкзак чёрного цвета. Скажете никакой оригинальности, но внутри у меня лежала полупустая бутылка водки. Вчерашний день выдался тяжёлым, наверное, поэтому мои глаза еле открываются сегодня.

— Келли! — крикнула одна из девчонок, и тут я узнал её имя. Она не стала собираться, как я, а просто взяла тетради в охапку и подбежала к шумной компашке.

Я никогда не задумываюсь о том, что могу пялиться на кого-то, это происходит автоматически и, оказывается, это может испугать. Поэтому, я вновь достал из широкого кармана брюк чёрные очки и надел их. Знаете, чёрные очки — спасение в любой ситуации. Когда я сильно устаю или у меня чересчур красные глаза, или я не хочу, чтобы кто-то подумал, что я пялюсь. Однажды я уснул за ужином, и никто из родителей даже не заметил этого, пока я не упал лицом в тарелку.

Смешавшись с толпой, я вышел из класса и остановился за шкафчиками. Ужасно волновался, не знаю из-за чего, постоянно теребил цепочку на шее. Она вышла в окружении этих школьных выскочек, ростом повыше остальных, но, несмотря на это, казалась самой миниатюрной и хрупкой. И выражение лица было умнее, даже взрослее. Я бы мог сказать, что она выглядела, как молодая мама в окружении своих бестолковых пятилетних дочек, но это прозвучало бы, как оскорбление.

И нет, я не влюбился, просто мне понравилось то, что я почувствовал. Хоть какое-то разнообразие в этой дерьмовой школе.

— Уолт? — тощая брюнетка засунула руку мне в карман.- Ну, где же он… — я молчал, не мог пропустить момент, как Келли пытается распрощаться со всеми, чтобы скрыться в глубине коридоров вместе с блондином в спортивной кофте.- Ну что же ты стоишь здесь, как вкопанный?

— Боже, отвали, — прошипел я и прислонился к стене, когда Келли ушла. Не хотел, чтобы она заметила меня, хотя вряд ли она вообще бы повернулась в нашу сторону. Походка у неё не та, которую можно описать в красивых книгах о любви. Не лёгкая, не от бедра. Она шла устало, словно из последних сил тащила портфель, словно положи туда ещё один учебник и она рухнет прямо на скользкий пол.

— Да где зажигалка — то? — не отставала брюнетка.

— Мэдс,… — я знал, она не отцепится, опять натянула на своё лицо эту странную ухмылку.

— Я же вежливо прошу.

— За неделю ты потеряла три моих зажигалки.

— Ты сегодня не в духе? Опять в очках. Уолт, скажи, ты обдолбался? — пропела она высоким голосом, а затем вновь запустила руку в мой карман, словно с любопытством обшаривая содержимое. Я закатил глаза, она, конечно же, не могла этого увидеть.

— Я не хочу слушать, что ты там пищишь. Доставай кого-нибудь другого, — это не грубо, не думаю, что она может обидеться. Такое ощущение, что её вообще никогда и ничего не задевало.

Коридоры пустели, я поправил очки и направился к выходу, оставляя Мэдс позади.

— Ты хамло! — крикнула она вслед.

— Приходи на ужин, — позвал её я.

***

Моя мама, как всегда, чистила снег у крыльца. Я увидел её ещё издалека, когда только завернул за угол. Она всегда надевала старую папину вязаную кофту, наматывала шарф вокруг шеи, брала лопату и, клянусь, могла минут за десять раскидать снег хоть во всей округе. После этого она обычно что-то пекла, а если и не пекла — готовила обед. Одно из двух. Кухня была её стихией. Только что она заприметила меня, помахала рукой, я ответил ей тем же. Она была хорошей матерью, всегда старалась помочь мне и моей семилетней сестрёнке Бек. Пока та не родилась ланч-пакет и все вкусняшки доставались только мне. Она каждый день проверяла мои уроки, бывало, объясняла темы, если я что-то не понимал, а если и она не понимала, то просто махала рукой и говорила: давай представим, что я тебе объяснила, а ты опять всё забыл? И я соглашался, а потом она садилась ко мне на кровать и спрашивала, как дела в школе. Я говорил, что всё хорошо и меня никто не обижает. Обижает… да само слово унизительно, как можно в этом признаться? Поэтому, я молчал, а она верила и покупала мне новых роботов на пульте управления.

Бек родилась, когда мне было 10, стоило лишь услышать её писк и я сразу понял, противная будет девчонка, сказал об этом маме, а она ответила, что я был ещё писклявей. Стоило ей или отцу отойти от меня, так я поднимал на уши весь район, и её грудное молоко отказывался пить, не знаю, для чего мне была необходима такая информация в столь юном возрасте. Бек росла, мама разрывалась между нами двумя, у той начался период детского сада, а у меня наступил переходный возраст. И, понятное дело, мама выбрала дочь, но я не сержусь и никогда не сердился, потому что знаю, маленькие дети нуждаются в большем внимании. Зато у меня тоже появилось преимущество. Я стал больше общаться с отцом, пару раз мы ходили на охоту, я застрелил двух зайцев, это было ужасно. До сих пор помню, как они выглядели, когда мы подошли забрать их крошечные тела. Поэтому, хоть я и умел обращаться с оружием, охоту пришлось отложить, к слову, мне было 14.

Потом отца повысили, и он с головой ушёл в работу, а мне пришлось с головой уйти в мир музыки, интернета и компьютерных игр. Не так уж и плохо. Мой единственный друг, что жил на соседней улице, уехал, когда мне стукнуло 13. Я долго злился на него, но потом понял, что это совершенно не его вина. И на этом список моих друзей закончился. На одном школьном форуме, много-много лет назад, я поругался с кем-то под ником «Гемпширский_годзила3337». До жути глупый ник, кстати, это и была Мэдс. Если коротко о нашем знакомстве, она тогда сказала, что это старый аккаунт её двоюродного брата.

Я прошёл дом рядом с нашим, в нём часто были задёрнуты шторы.

— Привет, дорогой! — радостно крикнула мама и подбежала меня обнять. Я наклонился к ней, нехотя обхватил руками, почувствовал запах чего-то пряного.- Почему ты опять в очках?

— Потому что… — я прокрутил все возможные ответы в голове, но так и не придумал ничего нужного.- Ты же знаешь, что меня бесполезно об этом спрашивать?

— Это уж точно, — согласилась она.- Ты опять где-то валялся? — неожиданный вопрос.

— О чём ты?

— Вся куртка в грязи, — она грустно охнула, заставила меня покрутиться на месте, и пусть я не знал наверняка, откуда это, но вполне догадывался.

— Да, извини. Но ты же видишь, какая слякоть на улице.

— Ничего страшного. Ты не ушибся?

— Нет, можно я пойду? — мне не терпелось зайти в свой компьютер.

— Да, переодевайся и спускайся на кухню.

Я забежал в дом, помахал Бек, что сидела за кухонным столом и делала уроки. Она всё равно не ответила, никогда не отвечала. Затем я взлетел по лестнице вверх и заперся в своей комнате.

Ох, моя комната. Было в этих четырёх стенах что-то, что меня всегда успокаивало. Голубые, неяркие обои, большая односпальная кровать, я никогда не заправлял её, мне кажется, что лёгкий бардак придаёт спальням свой шарм. Так же есть рабочий стол из тёмного дерева, раньше он стоял в спальне родителей, пока они не сделали ремонт и всякие ненужные вещи всучили мне. На столе стоял мой старенький, верный, белый компьютер. Разбросанные бумажки на полу, исписанные тетради, моя недавно прочитанная книга. На прошлое Рождество я повесил над кроватью длинную жёлтую гирлянду, и я до сих пор не снял её. Под кроватью, в коробке из- под кроссовок лежала старая камера. Я всегда любил фотографировать, поэтому мама частенько радовалась этому, ведь я мог устроить ей и Бек бесплатную фотосессию. К сожалению, сейчас у меня не хватало времени, чтобы вернуться к этому любимому делу.

Я скинул с себя ранец, бросил его в угол, затем снял куртку, и она отправилась туда же. Нужно будет забросить её в стирку вечером. Я быстро включил компьютер, вошёл в свой аккаунт, и написал Мэдс, что уже давно была в сети.

«- Какие самые изощрённые методы убийств ты знаешь?

— В одном романе читала, что это сосулька.

— Тогда мы опоздали.

— А что случилось-то, неугомонный мститель?

— Моя куртка. Опять.

— Ты уверен, что это они?

— А кто ещё то? Я не такой тупой, — не в первый раз они портили мои вещи, но лишь однажды мне удалось их подловить. Они засмеялись и разбежались кто куда, а я стоял и смотрел им вслед.

— Запугай их своим отцом, засуди их за порчу имущества.

— Тюрьма слишком лёгкое наказание. Сидишь себе в четырёх стенах несколько лет, участвуешь в разборках… в принципе, ничем не отличается от моей жизни.

— И за что же ты сидишь?

— За то, что не догадался грохнуть этих мудаков ещё в начальной школе»

— Уолтер! — я услышал голос мамы с первого этажа.

«-У тебя ещё есть время до выпускного, — наверняка она смеялась сейчас. Её — то никогда никто не трогал.

— Спорим, что я смог бы прицелиться и выстрелить в самое сердце?

— Чушь, ты косой.

— Проверим завтра? — спросил я, конечно, она согласится. Не могла не согласиться.

— Если ты проиграешь, то оплачиваешь мою покупку! — Я улыбнулся и быстро принялся печатать ответ. Мама надрывалась, звала на кухню.

— Уговор»

Я выключил компьютер, надел свою полосатую домашнюю футболку и спустился вниз.

Бек сидела за стойкой и переписывала что-то в тетрадь, пока мама расставляла тарелки.

— Что делаешь, заноза? — спросил я, Бек лишь подняла на меня злые глаза. Такая маленькая, а уже похожа на дьявола в детском платье.

— Уроки, ты что, слепой?

— Не разговаривай так с ним, — мама сделала ей замечание, если бы они только работали. В отличие от этой капризы я всегда боялся сказать что-то лишнее в детстве.

— Он пристаёт ко мне, — вот это уже было наглое обвинение. Я растрепал её идеально уложенные волосы, из-за чего она чуть не проткнула мою ладонь карандашом, а после сел на место.

— Где папа?

— Он задерживается, поужинаем без него.

На кухне было чисто. Она поставила три тарелки, отрезала всем одинаковые куски пирога, разлила кофе, Бек попросила сок. Посередине стола стояла ваза: апельсины, груши, виноград, яблоки. Я невольно скривился, никогда не любил этот вкус. Мне кажется, что стоило мне откусить яблоко, как мои дёсны начинали кровоточить.

Обычно мы всегда ужинали все вместе. До рождения Бек мы были прямо образцовой семьей. После работы папа играл со мной, мы сидели на детских площадках, на выходные ходили в кино, а ещё он постоянно звонил мне, когда я гулял и забирал меня после уроков. Он был параноиком, всегда боялся, что со мной или с мамой может что-нибудь случиться. Но долгие годы затишья, когда наш город вновь вернул к себе жизнь, а жители вновь облегчённо выдохнули, чувствуя спокойствие, он оставил свои попытки следить за каждым нашим движением. С одной стороны — я был счастлив, неужели долгожданная независимость? Но всё же мне не хватало его сейчас.

— Как дела в школе, Бек? — спросила мама. Моя сестра недовольно цокнула, подняла на неё уставшие глаза. Она выглядела гораздо старше своих лет. Её никогда нельзя было назвать счастливой.

— Хорошо, — коротко ответила она.

— А что за дата отмечена у тебя в календаре?

Мама прибиралась в её комнате, раньше она и в моей прибирала, до тех пор, пока я перестал её пускать туда. В моей комнате лежало слишком много вещей, о которых ей не стоило знать. Конечно, её это расстроило, я увидел по взгляду. В нём так и кричала одна глупая фраза: мой мальчик вырос. Но по-другому и быть не могло. Все мы рано или поздно повзрослеем. Она сочла моё поведение знаком протеста, подумала, что так я пытаюсь отдалиться от неё с отцом, но я и это отрицал, потому что не был согласен ни с одним из её предположений.

Сейчас же она старалась изо всех сил не упустить Бек. Мне кажется, будь у неё возможность, она бы насильно оставила её в детстве.

— У Лив день рождения.

— Она пригласила тебя? — мама улыбнулась. Хоть у кого из её детей не было проблем со сверстниками. Она могла гордиться ею.

— Да. И, кажется, почти всех девочек из школы, — съязвила она.

— И что же мы ей подарим?

— Я не знаю, мам. Она любит всё, понимаешь?

— Хорошо. Тогда на днях нам нужно будет сходить в магазин и выбрать ей подарок.

— Правда? — удивилась Бек. Не знаю, к чему была её наигранность, ведь мама всегда выполняла любые её капризы.

— Конечно. У тебя должен быть самый лучший подарок.

— А ещё мне не в чем пойти, — она выклянчивала новое платье.

— Думаешь, это проблема?

Я наблюдал за их диалогом, медленно прожёвывая подгорелый кусочек пирога. Я не помню, чтобы со мной так нянчились. К чёрту детство. Даже сейчас меня никто не спрашивал о том, как мои дела. Она считала меня потерянным ребёнком, я знал это наверняка. Слишком взрослый для заботы и слишком незрелый для самостоятельности.

— Ты сегодня пил таблетки? — неожиданно спросила мама.

— Конечно, утром.

— Не забудь выпить их после еды.

Эти таблетки волновали всех, кроме меня. Отец сходил с ума, когда я забывал их принимать, мама сердилась, когда я говорил, что мне они больше ни к чему. Но никто слушать меня не хотел, ведь психотерапевт знает меня лучше, чем я сам себя.

— Ты же знаешь, что я помню. Зачем постоянно спрашивать?

— Потому что твоё лечение — моя забота.

Хлопнула входная дверь и в столовую вошёл папа. Взъерошенный, возмущённый.

— Почему ты никогда не закрываешь дверь? — спросил он маму, забыв поздороваться с нами.

— Я знала, что ты сейчас придёшь, поэтому…

— Боже, я же просил больше не делать так.

Он ушёл в гостиную, а затем вернулся к нам, без чёрной куртки, без портфеля, с закатанными рукавами. Он помыл руки и сел за стол.

— Тебе налить кофе?

— Конечно, — согласился папа, а после отломил ложечкой кусочек пирога и посмотрел на меня, на мою пустую тарелку.

— Привет, — нелепо поздоровался я.

— Ты уже выпил таблетки?

— Да что же это такое… — я закатил глаза и встал со стула.- Спасибо за ужин.

— Что я такого спросил-то? — я слышал его голос, когда поднимался по лестнице к себе в комнату, а в ответ мама наверняка махнула рукой. Якобы, пусть идёт, чёрт знает, что у него на уме.

Я долго стоял в ванной, разглядывая себя и свои синяки под глазами в отражении. В руках жёлтая баночка с моей фамилией. Родители называли это затянувшимся посттравматическим синдромом, но я опять был не согласен. Меня ничего не тревожило, ни кошмары, ни призраки прошлого, ни страх. В отличие от отца, вот у кого на самом деле был посттравматический синдром, который смог бы объяснить его зацикленность на закрытых дверях и окнах, на том, чтобы мы с первых секунд отвечали на его звонки. Когда у него находится время, он подбрасывает Бек до школы и забирает после неё. Она возмущается, хочет на школьном автобусе, там её друзья, но папа не доверяет никому. Даже водителям.

Я набрал немного холодной воды в стакан, положил таблетку на язык, запил и вышел из ванной. Спальня у меня была большая, я запрыгнул на кровать и повернул голову в угол комнаты. Там стоял велосипед, совсем скоро я смогу пользоваться им по назначению, быть может, даже завтра. Снег лишь местами лежал, и то на газонах. Я закрыл глаза и вспомнил урок истории. Девочка за третьей партой, Келли, смотрела в окно, стучала пальцами по парте. Было бы интересно узнать её поближе, но я боялся разочароваться. Вдруг она окажется такой же, как все? Я не был влюбчивым человеком, мне вообще мало кто нравился, особенно не нравились отношения. Сама их задумка. Я любил наблюдать. Наслаждаться только моментом, смотреть, как она моргает или закатывает глаза, так, что ресницы касаются бровей. Смотреть, как кусает губы, отрывая обветренную кожу. Смотреть, как грызёт ногти, наверное, из-за нервов, она не чувствовала себя комфортно с людьми, с которыми общалась. Я следил за всем, за каждым движением её кистей, как она, бывало, ёрзала на стуле, или закидывала ногу на ногу. Однажды она чуть не повернула голову в мою сторону, но нет, мне лишь показалось, она посмотрела на одну из своих подружек. А когда учительница попросила её ответить, голос так задрожал, был таким неуверенным, оправдывающимся. Но мне понравилось. Да, знаю, звучит, как влюблённость, но я совсем не хочу её касаться и уж тем более не хочу поцеловать. Я думал лишь о том, какие бы вышли хорошие снимки, кадры, стань она моим объектом съёмок. В эту секунду я словно разблокировал какие-то воспоминания в своём мозгу, потому что я, превозмогая лень, поднялся с кровати, опять включил компьютер и зашёл в одну из папок, которая называлась школьный проект.

Эта папка появилась давно, с приходом моей старенькой, но верной камеры. Я помню, как начал записывать всё. Начиная с облаков на закате, с осенней листы под окнами, с тумана над озером, с букашек на моей ладони, с мамы, что трудилась над завтраком за плитой. Заканчивая собой, своими слезами на камеру, я часто снимал себя, когда мне было плохо. Стоило первой слезе скатиться по моей щеке, и я начинал записывать видео. Я рассказывал обо всём, что меня тревожит, что пугает и что мне не нравится. И видя своё зеркальное отражение, мне становилось легче. Но это далеко не всё, что я снимал. Я не сказал пока о самом главном. О моих «проектах». Я всегда слишком любил красоту и ценил её в других людях. Мне нравилось человеческое тело, человеческие движения и эмоции на лице. Поэтому, когда находился очередной объект, удовлетворяющий все мои требования, я брал камеру и снимал его. Можно сказать, что исподтишка. Но разве не так получаются самые искренние и честные кадры? Ведь в такой момент человек не притворяется, он становится тем, кто он есть.

Я медленно листал фотографии и видео, что были в этой папке. Несколько девчонок из театрального кружка, на моих видео они выглядят куда лучше, чем на сцене. Я снимал их на школьном дворе, сначала из окна мужского туалета, потом в столовой, а потом после уроков я шёл за ними довольно долго, мне нужно было получить сногсшибательные снимки. Я пролистнул ниже. Наша футбольная команда. Те ещё тупицы, даже на снимках взгляд бестолковый. У меня были фотографии случайных прохожих. Когда я видел подходящих людей, приходилось разворачиваться и проделывать их путь. Поэтому, я часто опаздывал домой. Так же у меня были фотографии одного парня, он часто посещал художественный кружок, но не от того, что ему нравилось рисовать, а от того, что ему нужно было где-то провести время до того, как закончатся занятия его девушки. Не знаю, что он нашёл в ней, она была похожа на пустое место. Даже моя камера не могла уловить её. Два года назад они закончили школу. Так же у меня были фотки Мэдс, она часто просила её пофотографировать на память. Она кривлялась, высовывала язык или задирала майку на фоне гаражной двери. Но у меня были и фотографии, сделанные в моменты, когда она не видела меня. Это было неописуемо и странно. На тех фотках её взгляд был таким сосредоточенным, серьёзным.

Мы часто снимали то, как гуляем. Как я стреляю по пивным банкам, как мы возвращаемся ночью домой, курим. Или как я пытаюсь незамечено вылезти из окна своей спальни.

Памяти у меня было много, настолько много, что можно было в фотографиях воспроизвести все юные годы моей жизни. Каждый божий день. И сегодня я нашёл ещё один экземпляр, который можно добавить в список воспоминаний.

Я посмотрел на календарь, завтра был выходной, может не у всех, но у меня точно. Школа лишь высасывает всю молодость и ничего не даёт взамен. Её посещение только вызывает появление новых комплексов и загонов, ведь каждый в этом адском месте пытается самоутвердиться за чей-то счёт. Конечно, в первую очередь она должна дарить нам новые знания о мире, в котором мы живём и, быть может, это не было бы так ужасно, если бы каждый учился поодиночке. Потом папа спрашивает, отчего я так ненавижу школу? Думаю, ответ лежит на поверхности, учителя и ученики отбивают какое-либо желание умнеть. Мои отношения, что с теми, что с теми были натянутыми, вернее они вообще отсутствовали, но я никогда не считал это трагедией. Кому вообще захочется проводить время в присутствии идиотов, что только и ищут повод над кем-то подшутить, поиздеваться?

У меня и так была Мэдс, моя камера, мой велосипед и бутылка водки в рюкзаке. Что ещё нужно для счастья?

2 ГЛАВА

Я часто ходил к психотерапевту и ещё чаще психолог приходил к нам домой. Мама хорошо знала его, поэтому все сеансы проходили в нашей столовой, ведь я никого не пускал в спальню. Он говорил, что моя скрытность тоже является проблемой, требующей решения. Но разве это проблема, а не отстаивание личных границ? Мне кажется, он ничего не понимал. Я звал его мистер Треволс, а он меня Мистер Большая Проблема. В шутку, конечно, но шутить он явно не умел. Мы разговаривали с ним обо всём, я отвечал на его дурацкие вопросы, рассказывал о детстве. Да, чаще всего он заводил разговоры о детстве, хотел что-то выудить из меня, чтобы, наконец, сказать родителям: « Да, я же говорил!» Но он напрасно старался. Однажды я сказал ему это в лицо.

— Вы напрасно стараетесь! — Он поднял брови, улыбнулся, закрыл блокнот.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Что нет у меня никакой детской травмы, мешающей жить.

— Твои родители рассказали мне о…

— Они много болтают, а вот смысла в их словах — ноль. Это же всё поверхностно. Вам-то не понять.

— Но ты ведь продолжаешь пить те таблетки, что выписал психотерапевт?

— Он много таблеток выписывает.- И это было правдой. Всего несколько дней я принимаю лишь одни, потому что остальные закончились, но мама должна выкупить мои лекарства на эти выходные.

— И ты пьёшь их?

— Приходится.

— Они помогают тебе? — Я помню, что задумался в тот момент. Помогают ли? Откуда я мог знать, если совсем не помню, как вёл себя до того, как начал их пить?

— Наверное. Но лучше бы их выписать моему отцу. Вот кому действительно нужна помощь.

Наши беседы порой подслушивала Бек, а потом пересказывала всё моей маме. Эту девчонку не ругали ни за что, поэтому она не знала границ в своём поведении. Когда я был помладше, то накричал на неё за то, что она вошла в мою комнату и разорвала тетрадь по математике, как за неё тут же вступились родители. Мол, ребёнок, что с неё взять?

Я открыл глаза, взглянул на часы. Я проснулся раньше будильника на пару минут. Люблю так делать, можно не торопиться вставать и прийти в себя, смотря в потолок или в окно, за которым светило солнце. Я слышал, как за дверью кто-то ходил, это мама, она уже давно проснулась и сейчас пускала воду в ванной. Я потянулся, лениво встал с кровати, открыл окно и сел на подоконник. На улице чирикали птицы, шелестела ещё бледно-зелённая листва. Воздух был тёплым, летним, согревающим. Весенний ветер забирался под мою белую майку, играл взъерошенными волосами. Переулки были пусты, на улице мало машин, людей вообще не было видно. В такое время всё только пробуждается, готовится к жизни. Я достал сигарету, зажигалку и закурил. Никто из этой семьи, даже Бек, не подозревали меня в этом деле. Мама до сих пор была уверена, что я пусть и потерянный ребёнок, но святой. Такой некий отшельник.

Было тихо, хорошо. Я бы всю жизнь провёл именно в этом времени. По дороге проехал белый небольшой фургончик, за моей спиной зазвонил будильник, я потушил сигарету и слез с окна. Дальше происходила типичная утренняя рутина, я провёл в ванной около часу, оделся. Всё как обычно, обычная белая футболка, штаны, кроссовки и чёрные наушники на шее. Мама позвала на завтрак, несколько раз постучавшись мне в дверь, я сказал, что сейчас спущусь, а сам выбросил все учебники и тетради из портфеля, оставив лишь недопитую бутылку, достал коробку из — под кровати, где лежала камера, и не только. И взял оттуда небольшую коробочку с пулями и старый пистолет.

На завтрак была яичница. Все уже сидели за столом, ждали только меня.

— Тебя подбросить до школы вместе с Бек? — спросил папа. Бек просверлила меня невыспавшимся взглядом и зевнула.

— Нет, я велосипед достал.

— Весна пришла значит? — улыбнулся он.

— Снег растаял, а значит, мне никто не запретит.

— Что с твоими волосами, дорогой? — спросила мама.

— Не высохли.

Ещё немного они поговорили между собой, спросили Бек о домашнем задании и о том, в какой магазин она хочет сходить после уроков. Прикончив яичницу, я сказал спасибо и, схватив рюкзак с полу, вышел из дома, волоча за собой велосипед.

Рассекать свежий тёплый воздух — вот чего мне так не хватало всю холодную зиму. Я проехал дом с задёрнутыми шторами — плюс ещё один человек с посттравматическим синдромом. По тротуарам прошла парочка школьников из начальной школы с огромными рюкзаками за спиной. Мне навстречу даже попался наш жёлтый школьный автобус.

— Куда катишь, придурок? — выкрикнул кто-то знакомый из открытого окна.

— К маме твоей, — никто не должен был испортить мне этот день. Поэтому, я засмеялся и завернул за угол, прямо к дому Мэдс.

Она ждала меня, сидя на крыльце. Полупустой рюкзак лишь видимость того, что она идёт в школу. Рваные легинсы, чёрная юбка, ботинки на шнурках и чёрная кофта с треугольным вырезом и рукавом чуть ниже локтя.

— Ты быстро сегодня.

— Где твой отец? — спросил я. Обычно, она боялась так нагло пропускать автобус.

— Ещё не пришёл.

— На кой хрен портфель тогда?

— Я же не могу вернуться домой с пустыми руками.

Мэдс села сзади, обхватила меня руками и, оттолкнувшись ногой от земли, мы отъехали от её дома.

Город у нас был маленький. После столь жутких событий количество жителей поубавилось, зато какое-то время сюда часто съезжались «туристы». Те, кому очень хотелось увидеть место, в котором жил наш городской убийца. На улицах, которые я проезжал, снимали криминальную документалку, в основном состоящую из «В этом доме жила эта жертва, в этом доме другая жертва, а прямо из этого окна вытащили ребёнка». Тогда я был ещё слишком мал, да и папа увёз меня из города на время съёмок, чтобы я не слышал ничего лишнего и не травмировал себя. Он волновался за меня больше всего на свете.

Мы проехали последние дома, чтобы выехать из Гемпшира понадобилось меньше десяти минут. Зелёные деревья мельтешили, мы завернули на узкую тропинку, один раз ветка хлестнула меня по лицу. Я остановил велосипед у холма, мы слезли с него и оба взялись за руль, волоча наш транспорт вверх.

— Как думаешь, что сделает твой отец, если узнает, где ты сейчас?

— Он, — я ненавязчиво улыбнулся, представляя его лицо, — приставит ко мне охрану и скажет, как плохо ты влияешь на меня.

— Ах, я, значит.

Идеальная поляна, идеальное место. Мы бросили велик на землю, я спросил Мэдс распечатала ли она то, что хотела. Она лишь коротко ответила да, после чего открыла портфель и достала плакат с очертанием человеческого тела.

— Спорим, ты задолжаешь мне?

— Задолжаю тебе? — я покрутил его в руках, всматриваясь в обведённые фломастером органы.- Казалось бы, ты никогда не была так глупа, но сейчас ты явно разочаровываешь меня, Мэдисон.

— Фу, Мэдисон… Я же просила не называть меня этим дебильным именем.

— То есть, твоим именем?

— Плевать, — она вырвала плакат из моих рук, достала скотч из портфеля и побежала к дальним деревьям.- Ну, что? Увидишь отсюда сердце, косоглазка?

Это был старый пистолет моего папы, он считал его нерабочим. Я редко стрелял настоящими пулями, их приходилось заменять чем-то другим, так же как сейчас. Мэдс стояла за моей спиной, согнулась, сощурившись, в ожидании, когда же я промажу. Но, к её сожалению, я, наверное, был самым метким в этой дыре. Обычно, мы стреляли по банкам, по стволам деревьев, бывало, мы приходили на эту поляну не одни, с другими ребятами, которых я не встречал в школе, а познакомился где-нибудь на одной из подпольных вечеринок в чьём-то подвале. Такие вечера были лучшими, я оставлял велосипед дома и мы доезжали до лесу на старой, ржавой машине. Родители обещали купить мне машину, когда я окончу школу, сейчас они называли это излишней роскошью. Говорили, что это не совсем безопасно.

Я выстрелил, бумага на дереве задрожала.

— Ты видишь, что там? — спросил я и Мэдс убежала. Сдёрнула плакат.

— Невозможно!

— Что?

— Прямо в цель.

Когда все мои ровесники занимались спортом или изучением наук, участвовали в городских соревнованиях, занимали места, становились гордостью школы — я просил своих родителей записать меня в стрелковый клуб. Его посещало совсем мало человек, по пальцам можно было пересчитать. Но мама была против. «Никакого оружия!» — окончательное решение. Теперь клуб распустили, и любителям пострелять пришлось отказаться от своего любимого дела. Когда я только перешёл из начальной школы в среднюю, в стрелковый клуб ходил мальчик, что всего на несколько лет был старше меня. Такой отстранённый, нелюдимый, всегда ходил один и после недавних страшных новостей, прогремевших на всю страну о школьном терроризме, я начал побаиваться его и сторониться, ведь люди с экранов уверяли, что именно определённый тип учеников способен на такое. Но, как говорится, не всегда опасность приходит оттуда, откуда ты её ждёшь. Опасность непредсказуема. Только повзрослев, я понял, как был не прав, опасаясь его, ведь внешняя оболочка не всегда показывает то, что внутри находится. Самых ужасных поступков можно было ожидать от кого угодно: от популярных спортсменов, от высокомерных отличников, от одиноких людей и наоборот чересчур болтливых шутников. Мы слепы, когда дело касается чьего-то внутреннего мира.

А что касается скулшутинга? Как по мне это будет продолжаться до тех пор, пока общество не поймёт, что жестокость порождает жестокость. Люди сами создают монстров. Люди и есть монстры.

Я выстрелил ещё раз, Мэдс стояла и ждала у этого же дерева, не боясь, что пули могут коснуться её. Она вытаращивала глаза, когда понимала, что я вновь попал в яблочко, лишь однажды я промазал, зацепил плечо нарисованного силуэта. Но меня это не огорчило, любой другой мог бы вообще в дерево не попасть.

Минут тридцать мы посидели на поляне, смотрели в небо, слушали музыку, что могла распугать кого угодно. Она сказала, что на днях хочет сделать татуировку в гараже Ру. Ру один из наших приятелей, что работал в видеопрокате.

— Что ты хочешь? — она пожала плечами.- Не знаешь? — удивился я.

— Может быть, это? — она открыла свой портфель, достала оттуда чёрную ручку и обхватила моё запястье своими пальцами.- Не смотри.

Я закрыл глаза, чувствуя, как чернила остаются на моей коже.

— Всё.

— Так быстро?

Я посмотрел на руку, затем ей в глаза.

— Ты не против, если это будут наши инициалы?

— Это … — я удивился необычному шрифту, которым она вывела две заглавные буквы. Выглядело красиво, завитки, сплетающиеся друг с другом линии. Наши имена переплелись на моём запястье — круто.

Всё, что я смог сказать, несмотря на моё восхищение такой простой идеей. Она усмехнулась, убрала ручку, надула большой пузырь из чёрной жвачки и вскочила с места.

— Почему именно это?

— Я хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне о нашей дружбе, когда мы вырастем. Всё же это один из лучших периодов моей жизни.

— Но у тебя нет ничего. Что тут хорошего?

— Научись радоваться мелочам, идиот.

Она дала мне подзатыльник и я, вскочив с места, побежал за ней.

Через час мы шли к неглубокому пруду, ещё через полчаса мы прыгали по узким, скользким кочкам, дабы перебраться на другой берег. Мы любили лес. Была в нём своя таинственность, свои секреты. Бродя по тропинкам, мы бросались друг в друга липким, ещё не везде растаявшим снегом, я заметил проглядывающие цветы и так пожалел, что не взял с собой камеру. Вдыхая свежий, слегка колючий воздух мы становились с ним единым целым. Такие моменты окрашивали округ Гемпшира разными цветами. Мне сразу вспомнилась история про одного отшельника, что 27 лет прожил в лесу и совсем не хотел возвращаться. Всё же его можно было понять.

Порой солнце уходило за тучи, тогда я тёр свои плечи руками. В одной футболке холодно, я слишком переоценил весеннее тепло. Верхушки деревьев качались, стволы скрипели. Скоро в нашей серой школе должны были закончиться уроки. Наверняка, когда я поеду домой, то встречу наш жёлтый, пошарпанный автобус. А когда переступлю порог гостиной, мама спросит меня, не замёрз ли я в одной футболке и выпил ли я с утра свои таблетки? Потом, скорее всего я пообедаю, конечно же, дождавшись из школы Бек. А затем они уйдут по магазинам, оставив меня одного за ярким экраном компьютера. Ну и пусть, у меня были дела поважнее. Нужно было разгрести завал в своей папке «школьный проект». Там хранилось слишком много мусора.

***

Всё случилось именно так, как я предполагал. Бек, довольная тем, как легко ей получилось выклянчить новое платье, собрала свои волосы в хвостики и метнула в меня такой хитрый взгляд. Такой взгляд победителя, что нечестно одержал победу.

— Наверное, мы вернёмся поздно, — предупредила мама, пересчитывая деньги в кошельке.

— Отлично, — сказал я, уткнувшись носом в тарелку. Я сидел так несколько минут, не шевелясь, плавно лаская взглядом своё запястье, на котором переплетались две большие буквы.

— Может быть, тебе прихватить что-нибудь? Хочешь куриные крылышки? Или может, зефир? Могу взять шкварки.

— Шкварки, — повторил я, не поднимая головы.

— Если нам хватит денег, мамочка, — злорадно пробубнила Бек.

— Скажешь отцу, что обед в холодильнике.

— Отлично.

Дома я всегда был немногословен и все, кроме меня и Бек, считали это проблемой. Но я думаю, что это вполне нормально. Разные поколения, недопонимание и прочая- прочая чепуха. Когда дверь за ними закрылась, по моей щеке пробежала слеза. Не то, чтобы мне было грустно, просто мне всегда тяжело давались минуты одиночества. Внутри начинало что-то сжиматься, может быть, это было моё сердце? Я знал, что вскоре кто-то вернётся, но в глубине души я боялся, что этого не случится. Они не придут ко мне, не вернутся домой. А я так и останусь сидеть в этой тесной клетке, из которой не было выхода.

Чтобы успокоиться, я расчистил папку, создав ещё несколько в ней. Отдельную папочку под глупые снимки с Мэдс. Другая папка с моим лицом, где я когда-то вёл свой якобы видео-дневник. Третья — снимки моих «моделей». Четвёртая — природа. Пятую я оставил пустой, нужно было лишь придумать, что поместить в неё.

Я прослушал последнее сообщение, пришедшее на домашний телефон, и узнал, что завтра к нам на ужин должна заявиться моя двоюродная бабушка. Мои старики уже давно были в раю, и я был слишком мал, чтобы сообразить хоть что-то, но некто продолжал рассказывать мне об их смерти. Ни один момент своей жизни я не помню так ярко, как тот самый год. Даже вчерашний день, прошедшее Рождество или рождение Бек не были настолько значимыми и глубокими.

Я допил последние капли водки и выбросил бутылку в соседский мусорный бак, пару секунд посмотрел на чужие закрытые шторы. Если и они умрут, то никто не узнает о их смерти, пока по району не разнесётся запах разложения. Порой одиночество имеет и такие неприятные минусы.

Вечером, когда стемнело, на моей криво заправленной кровати валялась Мэдс и крутила в руках моего самодельного робота. Я сделал его в одиннадцать из железных банок. Я сидел на подоконнике, распахнув белые французские ставни. Она всегда говорила, что снаружи мой маленький дом похож на дом из итальянских романов. Мама бы запищала от радости, услышав это, но я никогда не передавал ей этих слов, потому что маме никогда не нравилась Мэдс. Однажды она сказала, что я должен выбирать друзей с умом, я весь заискрился в тот момент, не знаю, что на меня нашло. Мы поругались, а после мама призналась, что видела Мэдс на парковке с сигаретой в руках. Меня всегда поражала некоторая логика. Почему-то многие взрослые автоматически считают человека плохим, если у того есть вредные привычки. К чёрту характер, человеческие качества…

— Помнишь ту яму? — спросила она, опрокидывая голову назад. Я понимал, о чём она говорит, но я покачал головой.- Уолтер, не прикидывайся дурачком, тебе то не понимать, — я пожал плечами, продолжая болтать ногами, высунутыми из окна.- Яма с трупами в старой мельнице.

Старая мельница находилась рядом с городом, совсем рядом с той поляной, где мы сегодня отдыхали. Но её всегда было сложно найти, потому что вход был завален старыми ветками, досками, а тропинки уже заросли высокой травой. Говорят, что рядом с ней есть несколько ям, уходящих глубоко в землю, залитых водой и совсем скрытых от посторонних глаз всяким хламом. Легко можно провалиться, если не прощупать дорогу палкой. В общем, то ещё болото.

— А-а, понял, — равнодушно ответил я.- Так, что там с ней?

— По новостям сказали, что её хотят засыпать, потому что она привлекает к себе большой интерес любителей пощекотать нервишки.

— Это ведь правильно.

— Да, но мы не успели сходить, — в горле стоял ком. Я был рад этой новости, но что-то продолжало терзать меня, стоило кому-то упомянуть это место.

— Жаль.

— Жаль? Ты обещал мне, кстати. Почти год обещаешь, — возмущалась она.- Все наши уже сходили.

— Кто наши?

— Наши из школы.

— В школе нет наших. Там все чужие.

— Ты зануда, Уолт. Таких ещё поискать надо.

Я посмотрел на дом с задёрнутыми шторами. В одной из их комнат включился свет, и я облегчённо выдохнул. Значит, все там были живы, должен признаться, что ни разу за свою жизнь я не видел хозяев этого дома. Чувствуя пробегающую прохладу по коже, я залез обратно в комнату и закрыл окно.

— Ты сильно хочешь побывать там? — спросил я.

— Да! — она тут же подскочила на кровати и сложила руки в мольбе.- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — выклянчивала Мэдс.

Наверное, мой психолог назвал бы это неплохой идеей. Идеей смирения. Стоит лишь увидеть, встретиться со своим страхом лицом к лицу, как всё перестаёт казаться таким пугающим. А с другой стороны, эта идея могла пробудить все старые воспоминания, могла разорвать зажившие раны. Но что бы то ни было, мне хотелось проверить себя.

— Если на выходные ты свободна…

— Я всегда свободна, Уолт. Ты же знаешь, — довольная собой она опять завалилась на кровать и раскинула руки в стороны.- Ты даже не представляешь, сколько всего я перечитала об этом месте.

— Зачем тебе это?

— Это история моего города. Каждый день я хожу по улицам, где раньше ходил серийный убийца и запуганные местные жители. Не так много прошло с того времени, — я согласился с ней. Совсем мало для того, чтобы забыть.- Особенно, если дело касается такой трагедии.

— И что же пишут в интернете?

— Много всего. Я посмотрела целых две документалки, было жутко видеть свою школу и даже соседский дом. Оказывается, тогда он был так близко к моей семье и ко мне… — она задумалась.- Я смотрела сам судебный процесс, как он в наручниках входил в зал, — я ни разу так и не осмелился посмотреть на то, как выглядел похититель, человек из моих кошмаров. Я всегда был самым настоящим трусом.- Он улыбался, качался на стуле, смотрел в камеры, махал рукой женщинам. И он совсем не был похож на человека, что отнял у всего города жизнь.

— Разве такие люди должны иметь отличительную внешность?

— Не знаю, — она смотрела в потолок, нахмурив брови.- Мне кажется, что они должны пугать. А он напротив, говорил так, что хотелось верить каждому его слову. Будто он вводил всех в гипноз, убеждал в необходимости очищения. Ты слушал его интервью?

— Нет.

— С твоим-то интересом к таким областям, я была уверена, что ты не пропустишь самого главного злодея, — она была права. Я увлекался криминалистикой, увлекался психологическими портретами преступников, я мог днями и ночами читать огромные статьи, изучать места преступлений на картинках. Я знал всех посланников ада, именно так их мама называла, но я не смог прикоснуться к биографии этого человека. Мне не было интересно, мне было страшно увидеть что-то, что я не хотел, что не смог бы пережить.

— Так что он говорил на своих интервью?

— Много расплывчатости и неопределённости. Я не смогу передать это своими словами. Его спрашивали о его детстве, он рассказывал о нём. Спрашивали о зрелости, он рассказывал о зрелости, о своих отношениях с женщинами, с родителями, с окружающими. Он рассказывал о мальчике, — моё сердцебиение участилось, я раскрыл шире глаза.- Говорил о том, как хотел подарить ему вторую жизнь, воспитать по своим правилам. Он хотел создать, вырастить себе друга, потому что друзей он никогда не имел, — слёзы подступили к глазам, руки взмокли, я незаметно вытер их о спальные штаны. Мне хотелось, чтобы она прекратила, но и хотелось, чтобы она продолжала, поэтому я молчал.- Говорят, что этот мальчик прожил в заточении целых два месяца, и он был одним из немногих выживших. Говорят, что именно его отец помог полиции напасть на след.

— Невероятно, — все окружающие думали, что я скуп на эмоции, это не так. Просто я переживал всё внутри, а для диалога у меня всегда оставалась лишь пара слов.

— И всё, что ты можешь сказать? — возмутилась она.

— Мне его жаль.

— Не представляю, как маленький ребёнок мог пережить такое. Как ты думаешь, что с ним теперь? — я пожал плечами. Наверное, потому, что этот мальчик сам не знал, что с ним стало.

***

Я опять прятался за шкафчиками, мне не хотелось видеть своих одноклассников. Я опоздал на первый урок. Прошёл между рядами, Келли опять сидела у окна, что-то рисовала в тетради, она даже не подняла взгляд. Не оторвала ручку от бумаги. Сегодня на ней было тёмное платье, чёрный капрон, высокие сапоги и серый, длинный свитер на пуговицах, накинутый на плечи. Волосы, собранные в высокий, спутанный хвост, локоны спускались по позвоночнику, она наматывала серые волосы на палец, пока за окном шёл весенний тёплый дождь.

В столовой она сидела с кучкой придурков, что часто унижали не только таких, как я, но и девчонок, что ходили в очках или носили брекеты. Порой я думал, как же плохо, что одиннадцать лет назад похититель не набрёл на их дома, но потом я отбрасывал эти мысли, чувствуя себя ужасным человеком.

В столовой я часто прятал глаза, ни от того, что боюсь, а от того, что смотреть здесь ни на кого не хотелось.

— У меня есть сырки, — прошептала Мэдс, просовывая свою руку под мою.

— Спасибо, — я улыбнулся и зашуршал серебристым фантиком.

Голоса, голоса, смех и много шума. Мы сидели в конце большого светлого зала.

— Ты так и не стёр это? — она заметила, я натянул рукав на запястье.

— Не стёрлось.

— Значит, понравилась?

— А что если так?

— Если так, то Ру может принять и тебя, — она подмигнула, посмотрела на часы вдалеке, взяла пустой поднос в руки.

— Куда ты?

— У меня математика.

— Встретимся вечером?

В конце нашего расставания мы всегда спрашивали другу друга встретимся вечером? Эта фраза уже потеряла прямое значение, потеряла хоть какой-то смысл. Словно мы заменили знаменитое слово пока — на встретимся вечером? Мэдс помахала мне рукой, зная, что сегодня мы точно не увидим друг друга, и быстро убежала, гремя тонкими цепями на ботинках.

После уроков я стоял за белыми углами, когда коридоры были пустыми, когда Келли оставалась одна, я доставал камеру, присаживался на пол, вставал на цыпочки, ища нужный ракурс, и фотографировал её. Как она вынимала из шкафчиков тетради, как, смотря в маленькое зеркало, расчёсывала густой, спутанный хвост. Как салфеткой стёрла помаду, вернее еле заметный блеск на губах. Казалось, никто его не замечал, кроме меня. После школы она не вышла через центральный вход, она направилась на спортплощадку, где её ждал блондин в спортивной кофте, что обхватил её плечи своими огромными руками. Если они правда начали встречаться — то выглядели, как самая нелепая пара школы. Даже мы с Мэдс смотрелись бы куда гармоничнее. Но всё же я сфотографировал их. Как они сели на ровную, короткую траву. Как она, оглядевшись по сторонам, понимая, что никто не смотрит, положила голову ему на плечо, а вместо нежностей и романтики он лишь шлёпнул её по бедру, после пытаясь пробраться под платье. Пусть я и не был на её месте, но даже мне стало неприятно, настолько, что я отвёл камеру на высокие деревья.

Он не проводил её до дома, на этой же площадке, рядом с футбольными воротами, он вцепился в её губы, слишком грубо, тупо, а после сказал сухое: до завтра! Она шла по длинной, пустой улице в полном одиночестве. Серый свитер колыхал ветер, пока она пыталась распутать чёрные наушники. Когда она подошла к порогу дома, своего дома, Келли остановилась. Осмотрела окна, и вернулась на длинную улицу, села на высокий бордюр, спустив ноги на дорогу. Я понял, что у неё нет ключей, поэтому она достала из портфеля сэндвич и откусила большой кусок. Когда пошёл дождь, по её щекам побежала чёрная тушь, может быть, она плакала? Этого никто не узнает, кроме неё. Она думала, что совсем одна здесь. Но всё это время я был так близко, совсем рядом. По ту сторону объектива.

Я всегда был по ту сторону объектива, всегда боялся поменяться местами со своими моделями.

***

Дома меня ждали гости. Я остановился напротив своего окна, присмотрелся на живые силуэты в гостиной. Бек прыгала на диване, я видел силуэт папы и силуэт мамы, но там был кто-то ещё. Конечно, моя двоюродная бабушка, наверняка пришла вместе со своей хорошей подругой. Пока я добирался до своей улицы, начался настоящий ливень, поэтому я как мог, поправил мокрые волосы, дыхнул в ладонь, пытаясь понять, не пахнет ли сигаретами. Лишь после ступил на крыльцо и отворил входную дверь. Я зашёл со стороны кухни, которая была пуста, сразу скинул с себя мокрую кофту, оставаясь в такой же мокрой чёрной футболке.

Пустая лестница на второй этаж, я достал ключ из маминой вазы, открыл дверь спальни и скрылся в своей комнате. Никто не заметил, как я пришёл, это было к лучшему. Наверное, хотя мой телефон разрывался от сообщений папы. Он спрашивал, где я, а я, как самый ужасный сын, игнорировал его сообщения.

В ванной я взъерошил свои волосы полотенцем, пытаясь придать им хоть какой-то объём, выпил таблетку, что забыл взять с утра, переоделся, открыл новую жвачку. Кто бы видел взгляд отца, когда я спустился вниз в домашней одежде. Но отчитывать меня при гостях он не стал. Бабушка, что сидела в кресле, тут же бросилась ко мне, расправив руки. Я обнял её. Объятия всегда были такими нелепыми, странными.

— Уолтер! — протянула она моё имя, я улыбнулся, зная, что она скажет мне.- Как тебе не стыдно быть таким красивым? Ты заставляешь старую бабку краснеть, — она легонько похлопала меня по горячей щеке.

— А как же я? — простонала Бек, слезая с дивана. Она не могла пережить, когда хвалили кого-то кроме неё. Особенно, это касалось меня.

— И ты моя принцесса, — сказала бабушка и притянула мою сестру к себе.

— Минут через 10 мы будем ужинать, — протараторила мама, обращаясь ко мне.

— Отлично, тогда я через 10 минут спущусь.

— Это невежливо, Уолт, — она взяла мою руку, остановила в самом проходе.

— Пусть идёт, он только вернулся с учёбы, мальчику нужно передохнуть.

Я был благодарен бабушке за то, что вступилась за меня. На самом деле мне не нужно было уходить, но просидеть в окружении семьи, зная, что быть мне в центре внимания, я не смог. Поэтому и зашёл за стену, там, где лестница была, и сел на первую ступеньку, подперев тяжёлую голову рукой. У меня всегда был острый слух, особенно, что касалось подслушивания.

— Он всё ещё посещает врача? — спрашивала бабушка у моего папы, что беззаботно развалился на диване, пока его жена возилась на кухне.

— Да, конечно. Тот столько всего выписывает ему.

— И помогает? — отец замолчал, наверное, пожал плечами, подумал я.

— Кажется, что да.

— Но он больше не делает всего того, что раньше? — я слышал, что ей тяжело было подбирать слова для этой щепетильной темы. Поэтому, она сторонилась всех этих терминов и прямых упоминаний моих проблем.

— Нет. Уже года два как.

— А его память? — я ненавидел, когда они обсуждали меня за моей спиной. Но с другой стороны понимал их. Они волновались за мою жизнь больше, чем я сам.

— Тоже.

— Это хорошо. А психолог что?

— Говорит, что Уолт совсем не идёт на контакт. Не хочет, сторонится, обманывает в своих эмоциях даже себя самого. Ему кажется, что я ассоциируюсь у Уолта с тем, что происходило с ним в том заточении.

Я услышал тяжёлый вздох за стеной.

— Главное, чтобы всё, что он творил после него, не повторилось никогда. Иначе,…

— Иначе мы потеряем его.

3 ГЛАВА

Ночью я редко выключаю свет. На тумбочке возле моей кровати всегда стоит мой верный друг-торшер. Он слабо светит, освещает лишь мою кровать, небольшую часть стены и кончик светлой, прозрачной шторы. Если быть честным, толку от него никакого, но он всё равно продолжает придавать мне уверенность. Не выношу темноту, когда даже рук своих не видно.

В моё окно каждую ночь светит луна, она словно находится за тонкой пеленой, ведь туман не оставляет Гемпшир даже глубокой ночью. Луна всегда скользит по моим щекам, порой я просыпаюсь от яркого, ослепляющего света. И раз уж я заговорил о ночи, то признаюсь, что я редко вижу сны. Любые сны, в особенности светлые и хорошие. Это меня тревожит, ведь кто-то скрывается в них от серой реальности, а мне и скрыться — то было негде. Мама рассказывала, что в детстве я часто делал странные вещи. Не хочу говорить о них, пусть они остаются в прошлом, всё равно о них уже не вспомнить. Хотя я никогда не помнил о них. Порой мне кажется, что родители вовсе лгут о моём детстве, пользуясь моими провалами в памяти.

После нашего последнего семейного ужина я всё думал о словах Мэдс. О том месте, в которое она так умоляла сходить. Я был там пару раз, но и их я не помню. Это произошло очень давно. А сейчас мы собирались сходить на выходные, даже не представляю, что случись с моим отцом, узнай он о нашем плане. Я посмотрел на тёмную закрытую дверь спальни, наверное, мы через многое прошли и пора прогнать все глупые страхи, но я не мог оставить её открытой. Только на замок, чтобы никто не пробрался внутрь.

***

Школьная неделя быстро близилась к концу. Я много нервничал, не спал, закрывал голову руками, лёжа на парте, может игнорировал учителей, а может никто и не заметил, что я вовсе не нахожусь с ними в классе, а где-то витаю. Не знаю, ведь я был в наушниках. Один чёрт, всем было плевать. В столовой Мэдс смотрела в мои глаза, я не любил, когда она так пялилась, словно подозревала меня в чём-то, поэтому я надевал чёрные очки, откидывался на стул и откусывал шоколадный батончик, который она всегда брала для меня.

— Чего ты трясёшься так? — спрашивала она, недоумённо, я лишь пожимал плечами.

— Не знаю.

— Это же просто мельница, Уолт. Не воспринимай это как место преступления, воспринимай это как место для шикарных фотографий.

Я улыбнулся, фотографии и правда вышли бы неплохие. Главное суметь передать атмосферу, тяжесть, что всегда давила в этом месте, холод, что крылся на дне глубокой ямы, пыль, покрывающая старые вещи некоторых жертв. Холодные, и казалось такие колючие, обжигающие, сдавливающие прутья железных клеток… Мне стало не по себе.

— Знаешь, ты такой трусливый, — она засмеялась, а затем взглянула на экран телефона.- Завтра.

— Завтра? — переспросил я, в надежде, что она вспомнит о каких-то своих неожиданно возникших делах, но она лишь повторила.

— Завтра. Ты подъедешь на велосипеде к углу синего магазина, — он находился рядом с её домом, удобно расположился, ведь из любого окна дома Мэдс не видно никаких магазинов. Не видно ничего, кроме других таких же домов и одного большого рекламного баннера, который закрывает вид на дорогу.

— Во сколько?

— Как только проснётся солнце, — загадочно подмигнула она и вскочила со стула. На её руке всё ещё красовались наши инициалы. Ручкой, скоро она должна была увековечить их чёрной краской.- Я напишу.

— Угу, — я кивнул головой и пронаблюдал за её удаляющимся силуэтом.

На сцене появилась Келли. Она поставила поднос на стол, затем ей позвонили и она, схватив портфель, чуть ли не бегом, бросилась к выходу. Вид у неё был счастливый. Приятная улыбка, открывающая ровные зубы, ямочки на щеках. К тому же на ней была водолазка, горло которой немного отходило от тонкой шеи. Волосы слегка влажные, совсем недавно она зашла с улицы, а там моросил дождик. Камера в моём портфеле так и просилась наружу, что я не мог ей отказать. Съёмка всегда успокаивала меня, концентрация на объекте наблюдения, поиск нужного ракурса, проникновение в атмосферу будущего снимка. Я вышел из столовой вслед за ней. Кто-то со стороны мог бы подумать, что я сумасшедший, это преследование, это незаконно и неправильно следить за чьими-то эмоциями, воровать частичку чьей-то личной жизни, но мне всегда было плевать. К тому же, пока я брожу за ней, ей уж точно ничего не угрожает, и тем более угроза не исходит от меня. Мне просто была необходима её красота, а всех, кто говорит другое, я бы отправил в долгий, но увлекательный путь в рай. Никогда не любил, когда на меня навешивали ярлыки.

На улице было немного прохладней, чем в то утро, когда мы с Мэдс тайком выбирались за город. Келли шла быстро, завернула за угол и села на сухие ступени, что укрывались под крышей. Она была одна, она не замечала, что я смотрю на неё из-за угла, это будоражило ещё больше. Я достал камеру, навёл на неё, но всё мне не нравилось. Ракурс был не тот, я не мог уловить её улыбки, не мог уловить горлышко её водолазки. Поза была не той, она сидела слишком близко. Пока я пытался поудобней устроиться, у меня онемели ноги. Скорее всего, это был просто не мой день, ведь кроме потраченных нервов я не получил ничего, и я собрался уходить, как вдруг мне на плечо легла тяжёлая рука. Я поднял глаза и не мог поверить тому, что не услышал чьих-то шагов, обычно я был внимателен к деталям, но чрезмерное сосредоточение расфокусировало моё внимание. Это был тот самый блондин со своими друзьями, видимо его она так ждала, сидя на крыльце. Глупо описывать, что произошло дальше. Думаю, каждый понял, какого было моё наказание. Минут через десять я укрывал своим телом те же ступени, на которых когда-то сидела Келли. Дождь изменил направление и теперь стучал по моему лицу, приятно, когда холодная вода освежала ссадины и разгорячённую от чьих-то рук кожу. Я перевернулся на спину и посмотрел в небо, на тяжёлые тучи, на щеке отпечатался след от его кроссовка. Не в первой, поэтому я стёр слёзы. Но это был единственный раз, когда мне досталось по делу, странная вышла картина. Больше всего мне было жалко мою камеру, она лежала рядом с моей головой, разбитый экран, может, её ещё можно будет починить. Из главного входа выходили другие ученики, я видел их мелкие силуэты, но никто не видел меня, за этим углом могло происходить что угодно и тебя бы никто не застал. Даже если бы я умер здесь, прямо сейчас, моё тело нашёл бы охранник лишь к вечеру или к следующему утру.

Я с трудом поднялся на ноги, бока горели, колени дрожали, я стёр кровь с губ. Мама будет волноваться, если увидит, единственное, о чём я подумал в тот момент. Пришлось собирать свои тетради и разбросанные вещи из портфеля по тротуару. На секунду я пожалел, что вообще вышел из столовой, но с другой стороны, это заставило меня отвлечься от мыслей о завтрашнем дне. Боль в теле меня не слишком волновала, по-крайней мере меньше, чем порванный свитер и сломанная камера.

Мама опять возилась на кухне, как и думал. Я увидел её через большое окно. А если мама была внизу, значит, Бек торчала в гостиной и смотрела свои дурацкие мультики. Опустив голову, придерживая наполовину оторванный рукав, я вошёл через дверь в гостиной. Моя сестра сидела в телефоне, что-то печатала, одновременно поднимая глаза на экран старого телевизора, но когда она увидела меня, то сразу оживилась.

— Привет, — машинально произнёс я и почти бегом бросился к лестнице.

— Мам! — закричала Бек.- Уолта побили! — ядовитый детский смех вырвался из неё. Она поняла, что я пытаюсь скрыться от глаз родителей, поэтому и позвала её. Специально, она всё делала специально.

— Что ты говоришь? — мама с полотенцем в руках вышла из кухни и посмотрела на меня, я почувствовал это, прикусил нижнюю губу, что была разбита.

— Что случилось, дорогой? — но я убежал вверх по лестнице. Она — за мной, правда, гораздо медленнее.

— Всё в порядке, мам, — я забежал в спальню и закрыл дверь прямо перед её носом. Не думаю, что это было жестоко, ведь более жестоко позволить ей увидеть, что со мной сделали. А ещё хуже позволить узнать из-за чего это случилось. Думаю, что теперь Келли не будет считать меня призраком. Теперь я стану для неё одним из её одержимых фанатов, теперь она начнёт сторониться меня, а у этих Годзилл из футбольной команды найдётся новый повод постебать меня, что само по себе ужасно.

Мама стояла у моей двери, пока я раздевался и смотрел в зеркало на царапины на моей спине. Несмотря на всё, это словно ускорило время, вернуло меня к жизни, позволило забыть о том, что уже завтра я увижу ту самую глубокую яму, в которой лежали и близкие мне люди. Слишком близкие, чтобы вспоминать это вновь. Быть может завтра, когда я буду стоять, окружённый пылью, но не сегодня. Сейчас я считал важным принять душ, облиться перекисью и покурить.

Клянусь, мне хотелось позвонить Мэдс, я вновь посмотрел на свою руку, пока стоял под струями воды, что медленно смывали стойкую ручку на моём запястье. Но я знал, что мне нельзя её видеть, она начнёт расспрашивать, волноваться, а я больше всего не хочу видеть её страх. Страх у меня ассоциировался с другими вещами, с другими людьми, но только не с ней.

Камера моя работала, стоит лишь заменить дисплей. Перед тем, как её бросить, блондин, чьё имя я так и не узнал, стёр все последние фото, благо я сам удаляю последние снимки, иначе он бы увидел фотографии Келли у её дома или как она с ним сидит на футбольной площадке. Тогда живым я бы точно не выбрался.

Но самая тяжёлая часть дня ждала меня впереди. Вечером у меня была встреча с психологом. Он должен был прийти к нам на ужин, поэтому мама так старалась. Всегда прихорашивалась и драила дом перед его приходом.

***

Много кто говорил, что я часто бываю отстранённым или неразговорчивым. Кто-то говорил мне, что не знай меня, можно подумать, будто я вовсе языка не имею. Бывало, я уходил в себя, смотрел куда-то вдаль или молчаливо перебирал пальцами край футболки. А всё потому, что я всегда слишком много думал, совсем не о тех вещах, о которых следовало бы думать человеку моего возраста. Я вспоминал ненужные диалоги, я вспоминал ненужные картинки, что так напугали меня в детстве, я думал о будущем, о том, есть ли оно у меня. Слишком много мыслей, что перебивают все шумы вокруг, поэтому интересным собеседником я был только тогда, когда сам с собой разговаривал. В таких монологах я знал, что меня никто не осудит, не скажет, что я какой-то неправильный или что мои мысли не подходят под стандарты. Я мог быть собой только со своим отражением в зеркале или на экране камеры. Я часто рассуждал о людях, о том какова на самом деле человеческая натура, о том, чего вообще заслуживает человечество и заслуживает ли оно хоть чего-то.

И даже сидя за столом, я смотрел на мистера Треволса, как он уплетает мамин ужин, и думал о том, как он меня ненавидит. Наверняка его раздражала моя молчаливость, для психолога это самое ужасное, когда пациент отказывается раскрывать рот. Приходится играть в гляделки и ждать. Только ждать… Но я не собирался рассказывать ему о том, что он так хотел услышать. На главные вопросы я отвечал: помогают ли мне таблетки, брожу ли я во сне, как сплю, мучают ли меня кошмары или есть ли у меня какие-нибудь фобии. На счёт фобий я мог соврать, к примеру, говорил, что не боюсь темноты или лгал, что одиночество для меня ничего не значит. Но, думаю, он мне не верил, или же у него всегда был такой подозревающий взгляд. Сегодня он откроет новую ветвь разговора. Я был уверен, что он начнёт спрашивать меня о моих побоях, на которые папа постоянно грустно глядел.

— Откуда у тебя синяки? — спросил мистер Трэволс. Его прямолинейность выдавала в нём не очень хорошего специалиста. Он был больше похож на друга семьи, которого попросили со мной поговорить.

— Подрался.

— С кем?

— В школе.

— Ты не ладишь с одноклассниками? — я пожал плечами. Стоит мне сказать что-то, и он расскажет всё моим родителям, наплевав на своё обещание.

— У всех бывают разногласия.

— Но не все разногласия заканчиваются дракой, Уолт, — я вновь пожал плечами и тяжело вздохнул.- У тебя часто бывают разногласия?

— А у вас?

— Уолт… — он недовольно покачал головой.

— Много пациентов вас выводило из себя? Наверно, это тяжело работать с такими людьми, как я.

— Ты совсем не тяжёлый пациент.

— А какой же?

— Ты просто боишься показать всем, что у тебя тоже есть чувства. Это лживое безразличие ко всему лишь маска, в которой с каждым днём всё тяжелее будет дышать. Но не отходи от темы.

— Я уже забыл вопрос.

— Часто у тебя бывают разногласия в школе? — я не хотел отвечать, считал это лишним и личным.- Для большинства подростков и детей школа — это лишь среда выживания. Из-за буллинга и разногласий, как со стороны других учеников, так и со стороны учителей, школа становится не храмом знаний, она становится бременем, такой непосильной ношей, что порождает лишь страх и ненависть, как к самому обществу, так и к учёбе, ведь она начинает ассоциироваться у нас с чем-то больным, нехорошим. Почти каждый встречается с буллингом и не каждый может с ним справиться в одиночку. Порой, это приводит к совсем необратимым последствиям, к уничтожению кого-либо или к самоуничтожению. Ведь детские обиды, любые обиды, мы не забываем, тем более, если в жизни ничего хорошего не происходит. Мы будем вспоминать обидчиков и считаем, что именно чьё-то горькое слово стало началом череды неудач. Попросить помощи или рассказать об этом, совсем не значит быть слабым. Каждый человек заслуживает уважения и спокойной жизни, без унижений. Ты знаешь ребят, с которыми подрался? — я кивнул. Наверно, он был рад, по-крайней мере мне так показалось.

Наш диалог выдался недолгим, но на удивление искренним. Он не просил назвать их имена и не говорил, что я обязан пожаловаться родителям. Он сказал кое-что, что останется между нами, попытался объяснить мне, что я не должен терпеть и ждать повторения, посоветовал мне подумать о смене школы, если эти инциденты будут продолжаться и уже потом, на новом месте, показать, что я человек, который не будет терпеть унижения. Якобы, как себя поставишь, так к тебе и относиться будут.

Мама отдала мне мои таблетки, которые получила сегодня. Я бы мог их не пить, спускать в унитаз, раздалбливать и пускать по воздуху из окна. Но благодаря им, у меня не было провалов в памяти уже больше трёх лет, а быть может они прекратились сами собой и это совсем не связано с лекарствами.

***

С Мэдс мы договорились встретиться, когда взойдёт солнце. Я проснулся на рассвете, ещё раз посмотрел на разбитый экран камеры, нужно будет попросить отца, чтобы он сносил её в ремонт, и убрал все вещи в портфель. На всякий случай я положил и пистолет, кто знает, чего ожидать в этой заброшке, а без оружия я не думаю, что смогу справиться хоть с кем-то. Я редко в своей жизни вступал в драки, в основном всё происходило неожиданно и резко.

Небо было ещё пудрово-розовое. Я через окно вылез на крышу, затем, держась за трубу, спустился вниз. На выходные я всегда спал слишком долго, поэтому мы могли гулять часов пять, не волнуясь, что кто-то заметит моё отсутствие. Улица была пустой, в окнах никого не было, шторы Бек задёрнуты, чириканье птиц, шелест листвы. Я, не боясь быть пойманным, забрал велосипед с крыльца и поехал вдоль улицы, залитой солнцем. В полном одиночестве, с музыкой в наушниках, там играла укулеле. Почему-то мне хотелось послушать что-то спокойное, руки дрожали, ветер бил в лицо, шрамы щипало. Она ждала меня возле синего магазина. Стояла в своих сетчатых колготках, в чёрных шортах и драной майке. Я помню, как однажды она упала и порвала её, но совсем не растерявшись, придя домой, взяла ножницы в руки и сделала несколько надрезов, якобы так и должно быть. У неё это получилось, я часто восхищался тому, как ей идёт неряшливость, даже осыпавшиеся чёрные тени на щеках смотрелись на ней словно так и нужно. Такова задумка.

Она увидела моё слегка повреждённое лицо и подалась вперёд, не дожидаясь, пока я остановлюсь.

— Что с тобой? — она взяла меня за подбородок, нахмурилась.

— Я сейчас уеду, прекрати.

— Кто это сделал? — разозлилась Мэдс.

— Только не говори, что ты хочешь со всеми разобраться, — я засмеялся, дабы убрать её серьёзность.

— Ещё чего, — она махнула рукой и села на велосипед, обхватив меня руками.- Но мы ещё поговорим об этом.

Она часто мне напоминала моего отца. Так же заботилась, переживала, пыталась добраться до истины. Сейчас она крепко держала меня, наверняка закрыв глаза, ловила воздух. Её странная, но давняя мечта вот-вот сбудется, когда я пересеку черту города. Я старался дышать ровно, но мой пульс, что бил в висках, говорил мне о лжи. Я не был спокоен, завернул за угол, солнце слепило. Мы приближались к месту, которое когда-то было моим ночным кошмаром, и во мне бушевал ураган. Волны, дыхание перехватывало. Я не хотел, чтобы она заметила.

Мы слезли с велосипеда, бросили его в кустах, оказывается, я постоянно хмурился, поэтому Мэдс сжала мою ладонь и улыбнулась.

— Чего ты так боишься? — спросила она, совсем не подозревая о том, как мне хочется уйти, закрыться в своей комнате и броситься под одеяло.

— Я не боюсь. С чего ты взяла?

— Ты дрожишь.

— Прохладно. Просто немного прохладно.

Она пожала плечами, сделала вид, что поверила, но я чувствовал, как она ухмыляется. После наверняка будет называть меня трусом.

Впереди заросли. Голые, засохшие ветки, высокая трава, я чувствовал, как проваливался ногами в грязь.

— Подожди, — сказал я, и она обернулась, посмотрела на то, как я сломал длинную, толстую ветку. Затем аккуратно обошёл её, и, прощупывая землю, двинулся вперёд.

— Что ты делаешь?

— Хочешь упасть в одну из ям?

Да, ям здесь было много, и все их скрывала трава, поваленные деревья или они просто напросто были заполнены дождевой водой, от чего выглядели как обычные лужи. Я слишком часто слышал эти истории от других.

Пока я проверял путь, Мэдс шла по моим следам, подняв взгляд ввысь, пытаясь разглядеть верхушку той самой мельницы, что стала обителем сотней душ. Лишь однажды ветка хлестнула меня по ране на щеке, я зажмурился, пусть и не почувствовал боль. Вообще любая боль в этот момент казалась бы незначительной.

Лишь пара кустов отдаляла нас от кирпичного, пошарпанного входа. Я, как мог, отдалял этот момент, но она толкала меня в спину, и приходилось ускоряться.

Спустя пару минут мы стояли напротив высоких дверей. Огромные крылья неподвижно застыли над нашими головами. Мэдисон смотрела на всё с восхищением, ведь впервые она побывала здесь, а я смотрел на это с нахлынувшим страхом, ведь в мою голову тут же ворвались тёмные, слегка размытые воспоминания. Ночь, вой полицейских машин, выстрелы. Прямо у этого входа я запрыгнул на руки отца, вцепился в его шею, не отпускал, даже когда он задыхался в своих слезах. Единственное, что я помню так отчётливо, словно происходило это вчера… у меня не было надежды.

— Ты взял с собой камеру? — спросила Мэдс.

— Конечно, — я был рад, что она оторвала меня от размышлений. Снял с плеч портфель, достал то, что она просила.

Нас ждали 10000 фотографий. Возле входа, сбоку, снизу, я чуть ли не лёг на землю, дабы запечатлеть одновременно её голову, небо и крылья мельницы. Я всегда ловил хорошие кадры, чувствовал правильные ракурсы. Фотографии получались прекрасные, даже не смотря на трещину на стекле, которую она не заметила. Но что-то оставалось неправильным. Мне не пришлось долго думать, это были её эмоции. Не те, наигранные, ненастоящие, лживые. Их можно было описывать долго. И, казалось бы, стояла она так, как нужно, и смотрела в сторону, как я просил, и расслабляла лицо, бывало, хмурилась, бывало, улыбалась, дурачилась. Но ничто не заменит настоящие чувства, настоящий взгляд, настоящие нотки настроения, которые присущи человеку, в момент снимка.

Я не хотел, не специально это сделал, но я вновь перенёсся в прошлое. В то, что я должен был забыть, в то, что я так и не рассказал отцу и не говорил полиции, психологу, никому.

***

Клетка была пуста, мальчик держался за прутья, давил на них, словно пытался сломать, выбраться. Несколько минут назад он слышал глухой стон, а затем хлопок. В месте, в котором он сидел, существовала лишь ночь и его ночной кошмар. Где-то заскрипела дверь, он не разобрал, с какой стороны доносится шум. Затем шаги, тяжёлые, неспешные и темноту разрезала яркая вспышка. Настолько яркая, что мальчик отпрыгнул в другой конец клетки, зажмурил глаза, видя под веками только белый, светящийся коридор, что сильно обжигал и не позволял тьме вновь вернуться на прежнее место.

Стоило мальчику убрать руки от лица, стоило приоткрыть глаза, как вторая вспышка ударила ещё сильнее. Он попросил остановиться, молил прекратить, непроизвольно пустил слёзы. И лишь тогда, высокий человек заговорил.

— Здесь нечего бояться, малыш, — тихий голос, что тут же смог успокоить мальчика.- Это всего лишь камера. Посмотри.

— Я не вижу, — пролепетал тот.

— Через несколько секунд это пройдёт, и я покажу тебе, какой ты фотогеничный.

Высокий человек был прав. Вскоре, боль в глазах прошла, как и белые пятна перед ними. Человек открыл клетку, протянул руку с камерой, показывая получившийся снимок.

— Видишь? — мальчик кивнул.- Знаешь в чём различие обычного снимка от внезапного?

— Нет, — его слишком редко фотографировала мама. И то, она всегда выбирала, как ему встать и как улыбнуться.

— Во внезапных снимках ты запечатлеваешь жизнь. Настоящий момент, настоящего человека. Не фальшивку, не подделку. Вставая в позу, человек надевает на своё лицо маску, это не он. Понимаешь? — мальчик опять кивнул, он, молча, слушал, боясь пошевелиться, ведь большая рука была так близко. Он не был защищён.- Но если изворотиться, можно поймать ту неуловимую секунду. Человека без маски. Часто это бывает тяжело, но это того стоит. Я могу научить тебя. Хочешь? — спросил высокий человек, просовывая голову в клетку. Несмотря на тьму, мальчику казалось, что он отчётливо видел эти два больших светящихся глаза. Поэтому, он вновь кивнул.

После клетка закрылась, камера осталась в руках мальчика, а тяжёлые шаги быстро скрылись за дверью. Затем мычание глухое, что-то тащилось по полу. Мальчик слушал это, хоть и не хотел. В такие частые моменты тишина была самой желанной, но она никогда не приходила, как бы он не просил.

Высокий Человек вволок в комнату нечто тяжёлое. Это что-то хрипело, шмыгало носом, пыталось крикнуть, но не могло.

— Наведи камеру на звук, малыш, и не смей её ронять, — попросил тихий голос, мальчик подчинился. Трясущимися руками держал это тяжёлое приспособление.- А теперь, нажни ту кнопку, о которой я тебе говорил, — снова послушав, он сделал свой первый снимок.

И среди темноты, лучом света показалась отчётливая женская фигура, с заклеенным ртом и без правой кисти. Она лежала на полу, еле дыша, слегка приоткрыв глаза, в которых тоже не было надежды. Руки мальчика дрогнули, он крепко сжал камеру, помнил, что Высокий Человек приказал ему не ронять её.

— Живые снимки можно получить лишь двумя способами, — сказал Высокий Человек, вновь открыв клетку, забрав камеру из чужих рук.- Первый — это внезапность, неожиданность, моменты, когда объект считает, что он один. А второй — это страх. Страх нельзя подделать, малыш. Ни в глазах, ни в эмоциях. Этим он и хорош. Именно это придаёт фотографии свой неподдельный шарм.

***

— Получается? — спросила Мэдс, подбежав ко мне. Я отдал ей камеру, провёл пальцами по двери, слегка её приоткрывая. Та недовольно заскрипела, но поддалась.- Ты прирождённый фотограф, Уолт. Серьёзно.

Недолго думая, она распахнула дверь. Пыль поднялась столбом, я закашлялся, а Мэдс перешагнула порог и округлила и без того выпуклые глаза.

Я знал, что именно так впечатлило её. Сделай она шагов десять вперёд и покатилась бы прямиком в эту гигантскую, уже пустую яму.

— Что такое? — спросил я.

— Знаешь, оказывается это — правда.

Я вошёл вслед за ней. Чёрные, гнилые стены. Узкий коридор света, что исходил от дверного проёма, освещал лишь наши ноги и рыхлый подступ к обрыву.

— Это невероятно, — она осторожно ступила вперёд, всматриваясь в пугающую глубину.- Представляешь, какой здесь стоял запах, — я кивнул, мне и представлять не нужно было.

— Как думаешь, они всё ещё здесь?

— Кто?

— Их души, — по коже пробежали мурашки, я услышал, как тяжело она сглотнула.

— Не знаю. Думаешь, могут?

— Надеюсь, что нет. Это отвратительно существовать в этом месте, без шанса выбраться.

— Да, надеюсь, они упокоились.

Несколько минут мы походили вокруг ямы. Я сделал всего один снимок, в тот момент, когда она земли коснулась. Мэдс подпрыгнула, закрыла глаза, вспышка её напугала.

— Чёрт! — воскликнула она.- Не делай так.

— Какова вероятность того, что мы сможем найти здесь чью-нибудь кость?

— Я не на математике, Уолт. Не напоминай.

— Ты опять тест завалила? — наше эхо раздавалось под самым потолком. Там, где доски обваливались.

— Возможно, — я улыбнулся.- А какова вероятность того, что ты наконец-то придёшь на урок?

— Зачем?

— Чтобы тебя не исключили. Иначе, у меня окончательно пропадёт повод туда ходить.

Чуть больше получаса мы бродили по залу, разговаривали, даже здесь она находила повод посмеяться, но включить музыку побоялась. Разговоры о духах слегка выбили её из колеи. Не знаю, чего она ожидала, придя сюда. Спустя столько лет это место преступления стало очередной заброшкой, даже со слишком бурным воображением ей было бы сложно представить, как всё происходило на самом деле и какие эмоции витали в воздухе, когда яма была полна.

Наверное, она собралась уходить. В последний раз обвела стены взглядом, обратила внимание на дыры в высоком потолке.

— Ты уже всё? — спросил я.

— Здесь ведь нет больше ничего.

— А как же соседняя комната, — дверь слева, если не знать, что она там, её и не заметно. С учётом того, что её разрисовали граффити местные подростки, всё кажется сплошной, гнилой стеной.

Ручки не было, лишь маленькая дырочка в двери, за неё высокий человек из моего детства держался и входил внутрь, туда, где сидел я.

Стоило мне войти, как в нос ударил до ужаса знакомый запах. До ужаса знакомая темнота, яркий луч фонаря, разрезавший её, напомнил мне мой первый снимок. Мэдисон стояла на том же месте, где одиннадцать лет назад умирала женщина без руки. Она и не подозревала, что её подошва топчется на засохшей, старой крови.

— Это же та клетка, в которой он держал мальчика в заложниках.

Я повернул голову и обомлел. Действительно, она всё ещё стояла здесь. Прямо передо мной. Раньше она и так казалась тесной, но теперь выглядела чуть больше клетки для морской свинки или крысы. Неудивительно, что мои кости закостенели, и пришлось немало бороться, чтобы вернуть былую прыткость.

— Не один месяц… — шептала она, касаясь холодных прутьев.- Наверное, он наш ровесник.

— Наверное, — ответил я, боясь лишний раз смотреть на клетку. Всё казалось, что вот-вот дверь снова заскрипит или мы услышим чьё-то дыхание позади.

Наступила пора уходить.

***

В гараже Ру всегда было полным полно хлама. Я никогда не видел его где-то в городе, и редко видел в каких-то компаниях. Бывало, мы приходили к нему в гараж и покупали выпивку, иногда травку. Несколько раз он устраивал здесь вечеринки, на которых нас не было, как бы не звала Мэдс. Ру всегда был приветливым парнем, что не скажешь о его компании, которая не любит малолеток. Пусть и прозвучит по старушечьи, но всё во имя безопасности.

Сейчас я сидел на диване с водкой в руках. Почему то от неё всегда перехватывало дыхание, но я сильно не пьянел. Никогда. Напротив меня, на стуле сидела Мэдс, закинув ногу на ногу, она жевала жвачку, пока Ру набивал ей татуировку. Ни капли эмоций, ни разу не шикнула, не скривилась. В больших колонках на полу играла какая-то индастриал-метал группа, что слишком радовало меня, поэтому я качал головой в такт музыке.

— Скоро закончим, эй ты, — сказал Ру, я не понял кому, поэтому не повернул головы.

— Ты посмотри на него, — засмеялась Мэдс.- Уолт! Ты глухой? — в меня прилетела серебряная зажигалка, и лишь тогда до меня дошло, насколько сильно я торможу.

— Готовь руку, алкаш малолетний.

— За твой счёт пьём, дорогой, — тут я был прав, ведь бутылку я стырил из его холодильника.

Когда машинка замолчала, Мэдс подняла руку и показала мне свою кисть, перемотанную плёнкой. Она улыбалась, как сумасшедшая, а я не представлял, как отреагирует её отец. Но настала моя очередь и я, пошатываясь, встал с дивана и побрёл к стулу. Таких мелочей я не боялся, поэтому и волноваться было не о чем.

— Почему вы, ребятки, не в школе? — спросил Ру, поправляя красную бандану на лбу.

— В школе нет тату-машинок.

— Логично.

Чем мне нравился Ру, своей незаинтересованностью в разговорах. Поэтому, под музыку и молча, он закончил свою работу, а мы ему заплатили.

Домой мы не пошли, на лавке, за мелкой забегаловкой, мы дождались окончания уроков, как раз сняли защитную плёнку, промыли руки под водой в зелёном, облезлом туалете. Теперь наши имена официально стали одним целым. Так странно, казалось бы, всего две буквы, могут ли они вообще иметь какое-то значение?

После вчерашней вылазки на мельницу, всю ночь мне снились кошмары. Впервые за долгое время я видел сны, тем более помнил их в деталях. Такие реалистичные и громкие. Яма, клетка, угроза исходила даже из воздуха. Я чувствовал его присутствие рядом. Чувствовал ледяной взгляд. Слышал голос, давно забытый. А может я лишь пытался доказать самому себе, что забыл. Но было ли это правдой?

Впервые я проснулся и закрыл окно, несмотря на духоту.