Бесплатный фрагмент - На волне русалки

Светлой памяти Командора (Сергея Гусакова) посвящается

Глава первая. Возвращение к молодости

Три старушки, одетые по варварской моде прошлого века, сидели на скамейке среди заснеженного Нантского леса. Эх, что за жизнь пошла?.. Вот было время — годков всего сорок-пятьдесят тому — тепло здесь было. Снег даже в конце января как выпадет, так и растает сразу. А теперь с климатом что-то намудрили. Заморозить хотят, не иначе!

Линялые, местами начавшие превращаться в клочья меховые шубы, высокие кожаные сапоги и накинутые поверх седых голов старинные, покрытые многочисленными заплатами береты красноречиво свидетельствовали о возрасте собеседниц. Теперь такое носят лишь те, кому перевалило за сотню. И ведь непонятно, откуда берут: давно уже ничего похожего не делают, все должно было сноситься и отправиться в переработку. Ан нет: находят, выносят тайком из музейных хранилищ, втихаря перепродают друг другу… Кое-кто поговаривает, что и со старинных кладбищ промышляют. Одним словом, на все идут, чтобы не быть похожими на «этих».

— Вам бы, фрау Марта, здоровьицем заняться! — обратилась к соседке по скамье дама преклонного возраста, замотанная в обрывки песцовой шубы.

— Да куда уж, Лукерья Петровна! К доктору-то раз в неделю исправно езжу. Только ничего ж не делают эти дармоеды. Нормальный, говорит, для твоего возраста организм, нечего беспокоиться. «Для твоего!» — Вы слышали? И говорит мне это пигалица такая, что в правнучки мне годится! Выдаст таблеточек каких-то, травок — и все!

— Да, да! Изобрели тут свой Планятарный… — подключилась к разговору третья старушка. — Нельзя в нем, говорят, на «Вы» к одному человеку обращаться, только если много нас. Еще и стариков учить заставили, изверги… Ну мы-то уж будем на «Вы», фрау Марта? У нас ведь и знания, и опыт… Не то, что у этих. «Тыкают» нам, а сами-то и повидать ничего не успели. То ли дело в наше время: покупаешь билет на самолет — и весь мир твой. Куда хочешь — туда и летишь. А теперь что? Прилипли все к своим островам. Я вот и в Африке побывать успела, и в Австралии. Пока самолеты не запретили. А по канаткам разве на другой конец света смотаешься?

— Какой там другой конец, тут до соседнего острова добраться бы! Стоя, только стоя. А сидячие места — совсем уж для немощных. Но на Планетарный Вы, мадам Изабель, зря все же бочку катите. Вот говорили бы Вы сейчас на своем французском, я — на немецком, а Лукерья Петровна наша уважаемая — на русском. Как бы мы тут вместе сидели, да мудрые беседы вели?

Белый медицинский дирижабль летел высоко, то теряясь в густых облаках, то выныривая из них, подобно гигантскому киту.

— Ишь, куда летять! — занегодовала мадам Изабель, провожая взглядом дирижабль до тех пор, пока он не скрылся в облаке на вершине соседнего жилого острова.

— Снова этих повезли… Нет бы, живым людям вроде нас дали полетать напоследок… — ответила ей в тон Лукерья Петровна. — Но центр такой на всю округу один. С соседних лесов стариков собирают. Иначе, говорят, никак.

— Лукерья Петровна, а что там? — поинтересовалась фрау Марта.

— А то сами не знаете? — ответила за нее мадам Изабель. — Там у них этот… Как его… Центр Молодости. Диряжабль «Последний путь»! Представляете, фрау Марта: у них там, когда отраву эту колють, даже про молодых любовников спрашивают. Планируют ли, нужны ли… Тьфу на них, бясстыдников!

— Да неужто?

— Я и сама не верила. А потом заходит, значит, ко мне пани Агата. Ну, помните же ее? Я сперва и не узнала, выгнать хотела: стоит девка какая-то незнакомая, лет двадцать на вид. Еще и с пацаном молодым в обнимку. Ну, ему-то, конечно, уже за восемьдесят, но тоже решил к этим податься. Жених, говорит, мой. Жених, представляете? Ну, узнала ее все же, впустила… С женихом этим. Давно познакомились, спрашиваю? «Два часа назад» — говорит. Два часа! Жених! Времени у них, видите ли, мало! И что? Где сейчас пани Агата со своим женихом и где мы?

— И где же сейчас пани Агата? — поинтересовалась фрау Марта.

— Да известно, где. Землю удобряет в соседнем лесочке. С женишком своим вместе.

* * *

Гондола дирижабля была переполнена. На обоих ярусах удобных, хотя и узковатых кресел сидели, практически впритирку друг к другу, старики. Верхний этаж занимали те, кто покрепче: туда еще нужно было забраться. Внизу же было царство не просто старости, а старости предсмертной. Немощные, побитые жизнью случайные попутчики мало общались друг с другом. Трясущиеся руки, дряблая кожа… Глаза, в большинстве которых потух всякий интерес к жизни. Да и о чем им разговаривать? Каждый и так знал, куда и зачем летит.

Дирижабль пошел на снижение. Под ним, на почти километровой высоте от земли, началась суета. Помощь в швартовке — дело добровольное. Тем не менее, помогать махине приземлиться вышло больше сотни человек: едва ли не все население верхних этажей, не занятое в данный момент никаким делом. Просто так дирижабли не летают, праздных отдыхающих на курорты не возят. У каждого рейса своя, необходимая людям миссия…

Сброшены швартовочные канаты. Легкий рывок… Еще рывок… Гондола сильно накренилась. По рядам прошел сдержанный ропот. Наконец, швартовка была завершена, и старики начали кто выходить, кто выкатываться на инвалидных креслах по наклонному пандусу на закрытую прозрачными ветрозащитными панелями посадочную площадку.

Раньше ветер разгуливал здесь вовсю, и прибывшие на столь экзотическом виде транспорта чувствовали себя, словно на воздымающемся над бескрайними лесами горном пике. Но с тех пор, как Сто двадцать седьмой остров Нантского леса обзавелся собственным Центром Возвращения к Молодости, его руководство настояло на панелях ветрозащиты: зачем над стариками издеваться?

— Привет всем решившим вернуться к молодости! — симпатичная светловолосая работница Центра, одетая в медицинский костюм из белых водорослей, говорила в крошечный беспроводной микрофон, одновременно, на всякий случай, проводя дубляж на языке глухонемых.

Разносящие ее голос динамики по краям посадочной площадки были выставлены на максимум: сохранившие приличный слух старики начали морщиться от такой громкости, зато слабослышащие могли разобрать слова.

— Меня зовут Аня, у кого есть любые вопросы, можно задать их прямо сейчас, пока ждем лифта, — Аня обвела взглядом сбившихся в кучку стариков, стараясь одарить каждого доброжелательной улыбкой.

— Анечка, скажи, пожалуйста, а долго проходит вся процедура? — задал вопрос опирающийся на палочку, однако довольно бодрого вида лысый старичок лет девяноста.

— Обычно в тот же день все делаем. Тут тебе точнее уже доктор скажет. Бывают сложные случаи… Ну или особые пожелания омолаживаемых. Тогда и до недели. Но вряд ли больше.

— А сколько я после этого проживу-то? — спросила старушка, одетая в теплую водорослевую тунику с накинутым поверх меховым шарфом, явно вырезанным из какого-то старинного наряда.

— Примерный прогноз у тебя есть. Без него бы ты в дирижабль не попала. А точный будет только после процедуры.

— Да есть он у меня. Это я так, на всякий случай: вдруг что поменялось, пока летели? Наука-то вон как вперед мчит, не угонишься!

— Еще вопросы?

— У меня есть вопрос. Введение комплекса A-три после процедуры — оправданная мера, или чистый маркетинг? — преклонных лет дама с короткой стрижкой поправила старинные очки в толстой роговой оправе и слегка приподнялась на подлокотниках инвалидного кресла.

Аня смутилась. Обычно старики задают вопросы простые и понятные, готовые ответы на которые она знает наизусть. Нет, про комплекс A-три она, конечно, знает. Но вот что этой даме ответить? Озвучить официальную позицию Центра? Непорядочно. Высказать собственное мнение? Рискованно. Наконец, высказать официальную позицию, но максимально идиотским образом, чтобы намекнуть, что это мнение у нее имеется? Пожалуй, так она и сделает: дама, задающая подобные вопросы, явно непроста…

— Комплекс A-три — это разработанный передовыми учеными состав. Его задачей является… — Аня заговорила не своим голосом, карикатурно пародируя речь плохого диктора.

Дама в роговых очках не выдержала и подкатилась на инвалидном кресле ближе. Заглянув Ане в глаза, взяла ее за руку и усмехнулась, не дав закончить фразу.

— Знаешь, Ань, мне в молодости тоже пришлось немного побыть в роли говорящего попугайчика. Мне не понравилось. И тебе не советую, — дама отключила трансляцию голоса на микрофоне своего браслета, и обращенные к Ане слова могла теперь слышать только она. — Прекрасно понимаю, каково тебе сейчас. Но давай все же свои мысли?

Аня также отключила голосовую трансляцию, наклонилась к пожилой незнакомке, едва заметно поморщилась и сказала:

— Дерьмо маркетинговое этот комплекс. Процентов двадцать доступного ресурса отжирает хрен пойми на что. С тем же успехом можно и просто наркотой обдолбиться… Со сходным эффектом. Сама процедура, конечно, бесплатная, но Центру нужны не просто положительные, а восторженные отзывы. А после этого состава эйфория такая, что их напишут, не сомневайся. И теперь меня, кажется, вышибут из института…

— Так ты студентка? На практике?

— Да…

— А институт какой?

Девушка назвала институт.

— Так что там про двадцать процентов?

— Номинально — полтора. Но считать-то можно по-разному, сама понимаешь. Двадцать — это мои собственные прикидки, исходя из оптимального времени бодрствования и если исходить из реальных нагрузок на живого человека, а не сферического коня в вакууме…

— Спасибо. Не бойся, не вышибут, — пожилая дама на несколько секунд прикрыла глаза, теребя пальцами колесико коммуникатора на своем браслете. — Ты ведь на генетику хотела, не так ли?

Аня удивленно взглянула на старушку и утвердительно кивнула.

— Хотела. Но туда был перебор желающих, пришлось сдаться.

— Ну вот, теперь ты там. Это тебе мой маленький подарок за честность, — улыбнулась загадочная незнакомка.

Кабина огромного скоростного лифта уже отвезла первую партию стариков вниз и снова поднялась над посадочной площадкой в ожидании второй. Убедившись, что дама в очках скрылась внутри, Аня осторожно коснулась своего браслета и прикрыла глаза. Да, переведена на генетику. Четыре минуты назад. Основание — «несоответствие теперешней специальности работе мечты». Все электронные подписи на месте. Формально, такое основание для перевода с кафедры на кафедру или даже с факультета на факультет имелось, однако Ане не было известно ни единого случая, когда кому-то удалось им воспользоваться.

А ведь она так не хотела отправляться на практику именно сюда! Конечно, для студента-психолога место интересное и во многом полезное. Вот только к психологии Аня была… Нет, не то, чтобы совсем равнодушна. Просто эта дисциплина значилась в самом конце списка из десятка профессий, которые она готова была выбрать для себя. Но специалистов по остальным на момент поступления и так был переизбыток. И когда перед Аней встала альтернатива: быть зачисленной на психологию прямо сейчас, либо ждать еще год с неясными перспективами — она выбрала первое. А тут — сразу генетика, первая в ее списке! Но кто она, эта загадочная незнакомка? Аня снова коснулась браслета-коммуникатора и мысленно запросила списки прибывших.

Толку в этом не было никакого, в чем Аня убедилась уже через несколько секунд: больше половины стариков прилетели за молодостью анонимно. И она прекрасно их понимала: прибывшие хотели не просто стать моложе, а распрощаться навсегда с прежней жизнью, вычеркнуть из нее свои старческие связи, обязательства, обещания… Долги, в конце концов. И по документам уже через несколько часов они будут числиться умершими. А сами возьмут себе новые имена, возможно, придумают новые истории, биографии… И отправятся кто куда, чтобы исполнить какую-нибудь несбывшуюся мечту юности — кто поодиночке, а кто и парами.

Наверное, это должно быть потрясающее чувство: встретить свою первую любовь через семьдесят или восемьдесят лет и вот так, запросто, побежать с ней вприпрыжку вдаль по лесной тропинке, чтобы никогда больше не расставаться. И хотя у Ани были отдельные вопросы к руководству Центра, касающиеся целесообразности применения некоторых препаратов, она ничуть не сомневалась в нужности для людей самой такой возможности. И была уверена, что через много-много лет, когда ее тело износится, она поступит так же, как поступили только что эти старички и старушки.

* * *

— Привет, я — доктор Кларк. Буду проводить твою процедуру. Как я могу к тебе обращаться?

Медицинский халат доктора Кларка был изготовлен из редких бледно-голубых водорослей с флуоресцентным напылением. Такую одежду для медицинских работников начали производить совсем недавно. Генная модификация одного из видов ламинарии, в просторечии именуемой тряпичной водорослью, увенчалась успехом всего полгода назад. Медицинская одежда из нее обладала одним потрясающим свойством: каждая пылинка, каждая инородная частица, попав на поверхность выделанного листа, не говоря уже о каких-нибудь жирных пятнах — все это начинало ярко светиться, привлекая внимание. Все, что скрыл бы обычный белый халат, коварная водоросль тут же выставляла напоказ. Поэтому основным применением нового материала стала хирургия — отрасль медицины, требующая особой стерильности.

Посетительница придирчиво осмотрела халат Кларка, однако флуоресцентный слой не выдал ни малейшего изъяна. Она перевела взгляд на лицо доктора. Умные, слегка прищуренные глаза с небольшой хитрецой, аккуратная бородка, а главное — живой, не изможденный рутиной взгляд. Взгляд человека, по-настоящему увлеченного своим делом. Да, такому доктору можно доверять. И, пожалуй, даже обсудить с ним некоторые моменты, не входящие в обязательную программу омоложения.

— Привет, доктор Кларк. Зови меня Джейн. Кстати, это мое настоящее имя.

— Джейн… А фамилия… Или… — доктор прикрыл глаза и коснулся браслета, сверяясь со списками.

— Или. Не ищи, моей фамилии там нет. Я хочу пройти процедуру анонимно. Тридцать восьмой номер.

— Тридцать восьмой… Да, вижу. Что ж, прогноз для твоего возраста у тебя очень даже… Скоро подберем оптимальную программу. Но сначала придется потерпеть чуть-чуть формальностей. Без них никак, сама понимаешь… В общем, я обязан задать тебе несколько вопросов на детекторе.

— Я готова.

— Приложи сюда браслет, — доктор указал на небольшую серебристую коробочку на столе.

Джейн слегка коснулась ее запястьем.

— Ты приняла решение вернуться к молодости самостоятельно и добровольно?

— Да.

— Это правда. Далее… Ты теряла близкого человека в последние шесть месяцев?

— Нет. Мужа потеряла десять лет назад.

— Правда, далее… Известны ли тебе люди, заинтересованные в сокращении продолжительности твоей жизни?

— Я таких не знаю. А если бы были — что? Запрет?

— Ответ правдивый. Не запрет, разумеется, — понимающе улыбнулся доктор. — Просто нам пришлось бы связаться с этими людьми. И убедиться, что они никак не давили на тебя… В плане принятия решения. Готова дальше?

— Да.

— Представляет ли твоя работа особую важность для Планеты?

— Я вроде не первый год как на пенсии, — произнесла Джейн с легким раздражением в голосе.

Детектор мигнул было красным, но затем успокоился и зажегся зеленый. Джейн напряженно поглядела на Кларка.

— Все с тобой ясно. Значит, представляла?.. — полуутвердительно-полувопросительно сказал доктор. — Ну, ты же молодым все дела передала?

— Передала. Кажется, они сами были счастливы, что от меня, наконец, отделались. Ты бы видел, какие проводы на пенсию закатили!

— Понял тебя, препятствий нет, — доктор Кларк коснулся своего браслета, ставя подпись на электронном документе и отключил детектор.

— Спасибо, Кларк. Я остановилась на пятой программе с небольшими изменениями. Это возможно?

— Так… Посмотрим, что у нас получается для пятой программы… — доктор вновь коснулся браслета и задумался. — Значит, тебе будет приблизительно тридцать пять лет, двигательная активность средняя… Альпинизм, парапланеризм, еще экстрим какой-нибудь — не планируешь?

— А кто ж меня знает, доктор, чего я захочу? — кокетливо подмигнула ему старушка. — Я же правильно понимаю, что если очень приспичит — смогу, просто времени у меня будет меньше?

— Именно так… Просто чем точнее человек знает, чего ему хочется… Тем больше этого времени у него будет. Разные программы-то не просто так придумали. И по поводу пятой — полностью поддерживаю: мудрое решение. Знаешь, попадаются такие, кто хочет сразу на восемнадцать… И ночами по клубам. Очень ресурсозатратно получается.

— Нет уж. Спасибо, не надо. Но знаешь, я вполне могу их понять. Имеют право, в конце концов.

— Да, пожалуй… Теперь мне нужна твоя подпись, что ты понимаешь, в чем заключается процедура. Ты решила вернуться к молодости. Делается это следующим образом. Сначала мы восстанавливаем и укрепляем, насколько это возможно, твой опорно-двигательный аппарат. Бесплатно ты можешь воспользоваться наиболее подходящими элементами укрепления скелета из уже имеющихся. Обычно этого хватает. Но если у тебя есть какие-то предубеждения… Или просто хочешь получить максимальный комфорт в движениях… Эти элементы могут быть изготовлены на заказ персонально для тебя. Твоей собственностью они являться, правда, не будут: впоследствии ими смогут воспользоваться другие.

— У меня нет никаких предубеждений против элементов скелета, снятых с трупа, — засмеялась Джейн. — Давай на общих основаниях.

— Понял тебя, прекрасно. Далее… Далее мы вводим комплекс препаратов, который, собственно, и запускает механизм омоложения. Он мобилизует все оставшиеся ресурсы твоего организма. Исчезает боль, ломота в суставах… Выравнивается давление, сердце начинает работать в полную силу… Существенно улучшается память… Разглаживается кожа… Нормализуется работа внутренних органов… В общем, любое медицинское обследование даст тебе примерно те тридцать пять лет, которые ты указала в анкете. Кроме биохимического, разумеется. С биохимией будет… Как там говорили в твоей молодости? Кажется, «полная жесть»?

Джейн кивнула, отметив, однако, про себя, что в ее молодости назвать такую биохимию «полной жестью» было бы слишком мягко. Большинство врачей, увидев результаты, ввернуло бы словечко покрепче.

— Я обязан предупредить, хотя ты, наверное, и так знаешь… Под воздействием этого комплекса ресурсы выжигаются очень быстро. В несколько раз быстрее, чем при обычной размеренной жизни человека твоего возраста. Твой приблизительный прогноз — от трех до пяти недель. Когда ресурсы организма закончатся, ты умрешь.

— Да, это мне известно. Можно ставить подпись?

— Последний момент. Все установленные протезы и дополнительные элементы возвращаются в собственность Центра. Ресурсы Планеты, к сожалению, слишком малы, чтобы мы могли позволить себе изготавливать новые по каждому случаю. Ты должна дать согласие на имплантацию маячка, указывающего местоположение. Мы, в свою очередь, обязуемся не отслеживать его до тех пор, пока пользователь проявляет признаки активности. Это необходимо, чтобы установленными элементами впоследствии могли воспользоваться другие.

— Без проблем, Кларк. Кстати, я завещала тело науке. Если не случится ничего непредвиденного, вам не придется искать его в горном ущелье или на дне океана. Я сама подъеду куда надо, когда придет время.

— Браво! Вот ответ по-настоящему мудрого и ответственного человека, — одобрительно сказал доктор Кларк. — Ты готова поставить последнюю подпись?

— Да, — Джейн прикрыла глаза и поднесла свой браслет к браслету доктора.

* * *

Институт Взаимопонимания занимал всего пару этажей огромной полуторакилометровой башни одного из жилых островов Нантского леса. Компактные размеры столь солидного учреждения были связаны с тем, что еще супружеской четой его основателей было принято решение о максимальной децентрализации. Институт не был ни фабрикой по производству необходимых приборов, ни — тем более — командным пунктом, в котором принимались решения. Сам факт присутствия этой уважаемой организации в физическом виде в заданной географической точке носил скорее символический характер.

Если бы могущественные враги человечества поставили целью разрушить здание Института — это стало бы, безусловно, большой трагедией… Но только для работавших и живших в этой башне, а никак не для всей Планеты. И, все же, работа здесь кипела вовсю. Историки скрупулезно изучали промахи и ошибки человечества, чтобы не допустить их повторения в будущем. Экологи непрерывно уточняли, верно ли восстановлены утраченные экосистемы и готовы ли они к тому, чтобы принять в свое хрупкое равновесие очередной воссозданный генетиками вид растения или животного, уничтоженный некогда человеком в погоне за ресурсами. Палеоботаники изучали ископаемую пыльцу из торфяников и давали рекомендации по корректировке состава флоры того или иного лесного массива. Хотя завещание Хьёрн Харальдсдоттир напуганные грядущими перспективами люди исполнили предельно быстро, леса-то насажали как попало, исходя из собственных представлений. К примеру — ну не было никогда в Московском лесу столько берез! Все больше дубравы. А когда они исчезли из-за распашки земель, тогда и стали наступать березки. И теперь специалистам предстояло вернуть Московский, да и другие леса в исходное состояние.

Даже представителям одной из самых бессмысленных профессий темного прошлого — участникам политических ток-шоу — нашлась работенка. Они внимательно следили, не зреет ли где на Планете зерно конфликта. Сами политологи никаких решений принимать не имели права, но могли поставить вопрос перед Планетарным советом. Если Планетарный совет трижды подтверждал, что конфликта никакого нет, а бывший политолог по старой памяти пытается лоббировать чьи-то интересы, тот отправлялся на ближайший месяц на одну из островных ферм доить коров и заниматься прочей захватывающей, но непривычной для любителя почесать языком работой — независимо от пола, возраста и социального положения в прошлом. Если же опасения подтверждались, против склонной учинить конфликт стороны немедленно применялось самое страшное оружие Института. С орбиты по этому региону била мощная FE-пушка, и люди почему-то сразу начинали понимать чувства и мысли своих потенциальных врагов. Воевать им после этого, естественно, уже не хотелось. А на всякий случай, чтобы никому не было обидно, удар эквивалентной мощности в ту же секунду получали их несостоявшиеся противники, хотели они того или нет.

В общем, с исчезновением с карты Земли государственных границ войны стали бессмысленными, а с появлением дальнобойной модификации FE-излучения — невозможными. Кстати, в Планетарном языке слово «Родина» могло служить либо для обозначения типа экосистемы, где человек родился (можно было, к примеру, сказать «моя родина — хвойный лес»), либо в качестве поэтического названия планеты Земля в целом. А бессмысленные искусственные границы, которыми люди за тысячелетия испоганили зачем-то всю Планету, так и назывались: «искусственные границы». В этом был свой глубокий смысл: кто же захочет «служить искусственным границам», «любить искусственные границы» или, тем более, «умирать за искусственные границы»?

* * *

Поднявшись на скоростном лифте, Иван направился к отделу моделирования экосистем. Хотя он всегда был в восторге от своей работы, сегодня даже самые невнимательные сотрудники заметили, что Иван чем-то не на шутку раздражен.

— Привет! Ну и видок у тебя!.. — обратилась к напарнику Сьюзи.

— Привет-привет… Что тут, еще не началось? Кофе хоть успею спокойно выпить? — Иван нервно швырнул небольшой заплечный короб на плетеный стул.

— Кто ж тебе не дает?

— Как, не знаешь, что ли? — огрызнулся Иван. — Придет сама-знаешь-кто, тут настоящий ад начнется! Вот не было нам печали! Нет, я все понимаю, конечно… Старость — не радость, доживу до ее лет — сам, может, таким стану. Хотя есть надежда, что не доживу. Невозможно было с ней работать последние годы совершенно. Не-воз-мож-но! Придирки ее дурацкие по мелочам… А как-то в ночь перед дедлайном весь проект переделывать пришлось. Из-за того, что ей, видишь ли, что-то там по-ка-за-лось! Весь Институт несколько дней на радостях гудел, когда ее, наконец, на пенсию проводили!

— А, так вот в чем дело! — Сьюзи поставила перед Иваном только что наполненную здоровенную кружку с кофе. — Ну тут, видимо, варианта другого не было. Сам видишь, какие странные штуки со временем у нас творятся.

— Именно, — вздохнул Иван. — Непонятно, правда, представляют ли они хоть какую-то опасность… Но разобраться надо. А поскольку ключи к ним явно в каких-то событиях прошлого… — Иван вдруг замолчал и задумался.

— Поэтому — что?

— Поэтому мне снова с этой старой каргой работать! — он залпом опустошил добрую треть кружки, будто опасаясь, что с приходом «старой карги» кофе в его жизни закончится навсегда.

Дверь кабинета распахнулась и на пороге появилась молодая женщина лет тридцати пяти на вид. Волевое и в то же время жизнерадостное лицо не портил даже нелепый аксессуар, который она на себя зачем-то напялила — старинные очки в роговой оправе, доставшиеся, видимо, от бабушки, заставшей еще старую Землю.

— Это кто тут старая карга? — засмеялась женщина, лихо захлопывая за собой дверь.

— Как будто не знаешь, кто у нас в институте старая карга, — проворчал в ответ Иван, — новенькая, наверное?

Сьюзи прикусила губу, ожидая дальнейшего развития событий: если она правильно поняла, дело, кажется, приобретает весьма неожиданный оборот.

— Ты прав, Ваня. Да, я ваша новая сотрудница. Зовут меня Джейн Харрисон, родилась в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году в Бостоне… Дальше продолжать?

— Джейн… Как же? Выходит, ты… — смутился Иван.

— Да, я. Только не спрашивай меня, зачем я это сделала. До вчерашнего дня была уверена, что нафиг вам больше не сдалась, без меня справитесь. Знала бы, что нужна — ни за что не пошла бы на процедуру. Ну а теперь — извини уж, что сделано — то сделано. Обратных операций пока не проводят.

— Тогда прости нас, Джейн, — сказала Сьюзи. — Мы не имеем, наверное, право тратить твое время. Передам руководству, пусть отменят вызов. Ну разве что сама захочешь выпить кофейку в компании бывших сотрудников…

— Ну, во-первых, конечно захочу, — оживилась Джейн. — А, во-вторых — почему, собственно, бывших?

— Джейн, у тебя, наверное, была какая-то мечта, ради которой ты решилась на процедуру? И тут на тебя сваливают всю эту историю. И нас впридачу… — начал было Иван.

— Да не было у меня никакой мечты. Представляешь, я прожила очень счастливую и интересную жизнь. Все мечты исполняла в том возрасте, когда их, собственно, и надо исполнять. А вернуться к молодости я решила… Да потому, что задолбало, что все болит. Что соображаю фигово. Что передвигаться нормально не могу. Ворчу на вас постоянно, вывожу всех из себя. Умом-то понимаю, что не всегда по делу, а толку? Я вернулась к молодости не потому, что мне нужна эта молодость. Просто мне не нужна старость. А теперь… Эх, знал бы ты, Ваня, как хочется мне размяться… После семи лет в инвалидном кресле-то! Поэтому будет у меня к вам двоим одна просьба… — Джейн пристально заглянула в глаза Ивану, а затем и Сьюзи.

Не решаясь ничего спросить, они пристально смотрели на Джейн. Не на «старую каргу», с которой вынуждены были работать несколько лет назад, а на ту Джейн, что глядела на них с портретов из учебников истории. Ту, которой удалось вместе с кучкой единомышленников навсегда изменить этот мир, убрав из него все, что веками отравляло существование человечества: войны, насилие, злобу, зависть, жажду обладания собственностью… Наверное, именно так она выглядела, когда держала руку на регуляторе первого генератора FE-излучения, испытанного на людях. А где-то рядом сидела Хьёрн Харальдсдоттир — личность еще более легендарная, поскольку стать легендой при жизни не успела и погибла в юности, предотвращая страшную для всей Планеты катастрофу.

Язык Хьёрн, основами которого сегодня владеет каждый старшеклассник — ее изобретение. Он позволяет с исключительной точностью моделировать происходящие в природе процессы — от движения литосферных плит до взаимодействия и эволюции организмов. Дрим-дизайнеров, которые пользуются этим языком, чтобы создавать модели любого уголка планеты, теперь все чаще стали называть просто художниками. А всего лет двадцать назад на должном уровне им владели буквально единицы, почитаемые остальными чуть ли не за шаманов.

Оно и неудивительно. Чтобы овладеть в совершенстве языком Хьёрн, нужно полностью поменять мышление. Причем начинать приходится с самого сложного: полного осознания того, что планета Земля — не только живой, но и разумный организм, что никакого «я» в его центре не существует. Осознать-то, может, и возможно, но — попробуй, прими! Именно поэтому первые школы дрим-дизайнеров открывались в местах, где человек ощущает максимальное единение с Планетой, ее величие и в то же время хрупкость, чувствует себя частью большого и важного.

Монгольский Алтай, Гималаи, Анды, побережья северных морей, джунгли Малайзии и Амазонии… Новому поколению научиться писать код на языке Хьёрн куда проще: нет теперь на Планете ни замусоренных городов, ни шумных скоростных автострад. С первых дней жизни человек видит перед глазами нетронутую — точнее, искусно воссозданную людьми природу, живущую и развивающуюся по собственным законам, а не по прихоти индустрии мнимого комфорта и искусственных развлечений.

— Но начну с ответа на вопрос, который почему-то никто из вас не задал, — продолжила Джейн, бесцеремонно отхлебнув кофе из кружки Ивана. — У меня есть полтора месяца.

Иван и Сьюзи переглянулись. Они хорошо помнили, в каком состоянии видели Джейн, когда та последний раз появлялась в Институте. И были уверены, что после процедуры ей остались считанные дни. Ну, возможно, пара недель… А тут — целых полтора месяца! С одной стороны, это, конечно, радует: теперешняя Джейн никак не соотносилась уже в их сознании со «старой каргой» и работать с ней будет, судя по всему, интересно. Но с другой… С другой — все равно мало. Исходя из того, что им было известно, тут работы на пару лет минимум. Придется разыскивать живых свидетелей прошлого, старой Земли, которую они не застали, и из сбивчивых старческих рассказов, наполненных на две трети фантазиями, выискивать, крупинка за крупинкой, зерна истины, чтобы затем попытаться составить из них целостную картину…

— Полтора месяца — это ого-го! — ответил, наконец, Иван. — Технологию усовершенствовали?

— Я сама кое-что в ней усовершенствовала. Точнее, попросила доктора убрать некоторые не очень нужные мне вещи.

— Да, кстати… Ты начала говорить о какой-то просьбе…

— Точно, чуть не забыла! Знаете, я теперь в полном восторге от того, что могу нормально двигаться. И хочу оторваться по полной. Нет, Сьюзи, не смотри на меня так — я не в том смысле. Если в рамках проекта будет намечаться любая движуха — особенно всякие погони, драки со стрельбой, выслеживание маньяков и прочая чушь из старинных фильмов — немедленно отправляйте меня туда! Даже если узнаю, что кто-то из вас отправился по нашим делам в соседний лес в то время, как я копалась в институтских архивах — обижусь непременно!

Молодежь понимающе закивала.

— Сьюзи, сколько случаев уже было? — спросила Джейн.

— За последний месяц только пять очевидных. И еще от двенадцати до пятнадцати наводящих на похожие мысли.

— То есть, на Планете открыто минимум пять новых видов, которые могли бы появиться, только если… Если — что?

— Если бы эволюция шла другим путем, — закончил мысль Иван.

— Так… Предположим, — Джейн слегка задумалась, — что изменение окраски части исландских тупиков связано как раз с тем, что мы привели их экосистему в состояние, близкое к исходному. Хотя из описаний первых поселенцев можно сделать вывод, что они всегда были такими, какими мы привыкли их видеть. А вот со стеллеровой коровой правда забавно выходит. Подробностей, правда, не знаю, Иван обещал рассказать… Но забавно, черт побери… Вань, нельзя такие картинки старушкам отправлять! Я как увидела, чуть со смеху не померла!

— Это не забавно, и уж тем более не смешно! — возмутился Иван. — Представляешь, вылавливают у восточного, кажется, побережья острова Беринга хрен-пойми-что.

— Ну?

— Ну, генетические анализы взяли, томографию сделали, полную модель построили… Отпустили восвояси. Начали разбираться. В общем, внутри этой покрытой чешуей бронированной подводной лодки запрятан скелет стеллеровой коровы. Сходство внутри — по-ра-зи-тель-ней-ше-е! Снаружи — ничего общего. Мы же знаем, что не так они выглядели! Вот как будто кто-то специально развлекался. И сделал на базе уничтоженной человеком стеллеровой коровы зверушку, не-у-яз-ви-му-ю для гарпунов! Не-у-яз-ви-му-ю, понимаешь? Генетики теперь в шоке, не знают, что делать. Работы над воссозданием вида уже велись, и непонятно теперь — то ли продолжать, то ли сворачивать…

— А зачем сворачивать? — удивилась Сьюзи. — Вид-то другой.

— Вот именно, что другой! Тот же скелет, животное занимает сходную экологическую нишу… А геном другой. И главное — че-шу-я! Во-от такенная! Как у броненосца! Если в тех водах уже живет такая штуковина — что будет, если лет через пять выпустить туда настоящую стеллерову корову?

— Иван, можешь подробнее про геном?

— Почти ничего общего. Тоже, конечно, млекопитающее, тоже из сиреновых… Но на этом сходство заканчивается.

— А вдруг — тайная секта альтернативно одаренных генетиков, не согласовавших свои проекты с Центром? — рассмеялась Сьюзи.

— Исключено, — ответила Джейн, — мне тут тоже кое-что прислали. Пока раздумывала, отвечать ли на вызов. А после этой посылочки я сама ноги-в-руки и к вам побежала.

— Что там? — спросил Иван, глядя, как Джейн разворачивает упаковку из водорослей.

— Частично фоссилизированная чешуя той самой коровы, которая не корова, — ответила Джейн, протягивая Ивану мощную чешуйку чуть больше ладони размером. — Радиоуглерод показывает три тысячи двести плюс-минус двадцать лет. Никто не знал, что они так сохраняются, вот и не искали. А теперь — пятая, кажется, находка у экспедиции, которая там работает. Всего за неделю.

— О-хре-неть! — проговорил Иван, взвешивая на руке артефакт. — Не иначе, какой-то умник у нас машину времени изобрел…

— Думаю, все еще сложнее, — вздохнула Джейн. — Тут машины времени мало, нужно найти способ влиять на ход эволюции. Так что не очень-то сходится. Я даже готова допустить такую бредовую возможность. Но представь: вот вы, например, вдвоем попадаете в прошлое. Пусть даже в то время, когда предки стеллеровых коров были еще полуводными существами и только начинали уходить в море. Как вы заставите их отрастить вот это?! — Джейн выхватила из руки Ивана чешуйку и энергично затрясла ею перед собой.

Выходило, кто-то или что-то меняло ход эволюции. Внезапно открываемых новых видов, посыпавшихся в последнее время на головы ученых как из рога изобилия, не должно было существовать. Однако, они существовали. И самое удивительное заключалось в том, что столь же неожиданно сделанные палеонтологические находки подтверждали: виды эти не появились внезапно, а существовали и раньше. Просто никто их не замечал: ни в живой природе, ни в виде оставшихся в палеонтологической летописи окаменелостей. Исследователям было, над чем поломать голову!

Подлив всем кофе, Иван продолжил:

— Так, предлагаю объявить мозговой штурм. Дурацкое предложение номер р-раз! Срочно связаться с лучшими дрим-дизайнерами Планеты и запросить у них консультации.

— И о чем они тебе расскажут? — возразила Сьюзи. — Как делать модели таких химер? Стеллерову корову в чешуе тебе любой второкурсник нарисует. И даже заставит двигаться кое-как. А толку?

— Нет, Иван верно мыслит, — ответила Джейн. — Вопрос не в том, как рисовать химер. Вопрос в том, как рисовать жизнеспособных химер, которые действительно могли существовать. Конечно, я не думаю, что нарисованное кем-то существо могло вот так запросто переселиться в наш мир. Но разобраться, как оно могло эволюционировать… Тут, пожалуй, не обойтись без помощи хорошего дрим-дизайнера.

— Если других дурацких предложений нет, то можно дурацкий вопрос? Джейн, наверное, тебе, — сказал Иван.

— Выкладывай.

— Может ли FE-излучение, хотя бы те-о-ре-ти-чес-ки, хоть в каких-то там микродозах, менять ход времени? Ты ведь стояла у истоков. Может, странности какие творились?

— Сам-то понял, что сказал? — почти возмутилась Джейн. — Конечно, не может! В принципе, придурков хватало…

— Каких еще придурков?

— Ну тех, которые решили, что, раз в языке Хьёрн есть шестнадцать команд для управления временем, то FE-коммуникатор позволит им и в прошлое заглянуть, и в будущее прокатиться. Одно время чуть ли не каждую неделю к нам приходило минимум по одному такому непризнанному гению с горящими глазами, кучей формул в коммуникаторе и требованием немедленно выделить пару спутников в полный доступ. Ну, некоторые еще просили десять процентов золотого запаса Планеты. Разумеется, только для того, чтобы запустить действующую машину времени.

— И что вы с ними делали? — оживилась Сьюзи.

— Самым буйным приходилось оказывать экстренную медицинскую помощь… А обычно — просто говорили, что их открытие стоит в одном ряду с изобретением вечного двигателя и представляет особую важность для Планеты. Выдавали благодарственную грамоту, брали подписку о неразглашении… Уверяли, что работы по их изобретению будут начаты вот уже сегодня… И отправляли восвояси.

Дружный хохот ознаменовал конец совещания.

Возвращаться домой Джейн не стала. Зачем терять время? Теперь, когда его осталось совсем немного, она снова почувствовала себя нужной Институту, который сама же когда-то и основала. Гостевые комнаты здесь были, и довольно комфортные. Однако Джейн предпочла заночевать в институтском музее, в организации которого принимала некогда деятельное участие. Как же давно это было…

Она бесцеремонно коснулась браслетом витрины с экспозицией старинного экспедиционного снаряжения. Щелкнул магнитный замок и витрина отворилась. Джейн достала и расстелила на полу пенку и спальник — когда-то собственные пенку и спальник, на которые были теперь наклеены инвентарные номера!

«Интересно, может ли один экспонат употребить внутрь другой экспонат?» — спросила себя Джейн, и, не дожидаясь ответа, переместилась к витрине с диорамой. Композиция изображала горный пейзаж, в центре которого возвышалась хитрая инсталляция из металлических блоков, проводов и регуляторов. Модель первого генератора FE-излучения, испытанного на людях. Конкретно — на ней, но не только. Теперь из участников исторического эксперимента, заложившего основу современной цивилизации — мира без войн и насилия — в живых остались только двое…

Джейн потянулась к лежащей на камнях у модели прибора бутылке виски. Открутив пробку, осторожно принюхалась: столько лет прошло, да и не с этими целями ее сюда ставили… Кто знает, чего там близкого по цвету могли нацедить взамен молодые сотрудники? Однако характерный запах давал понять, что к содержимому бутылки за все эти годы никто не притрагивался.

В помещении было темно; лишь витрина диорамы продолжала светиться призрачным голубоватым светом. Помолодевшая Джейн, завернувшись в спальник, любовалась воссозданным по ее эскизам пейзажем, цедила понемногу виски из горла и вспоминала события, навсегда изменившие ход истории. Именно тогда было открыто… Нет, не само FE-излучение, а его воздействие на человека. Причем, для чистоты эксперимента, начали сразу с ударных доз. Еще и вискарем шлифанули…

В тот день их было шестеро. Шестеро людей, за несколько минут узнавших друг о друге все. В первые секунды эксперимента они едва не поубивали друг друга: ведь вскрылись все тайные мысли, а некоторые «скелеты в шкафу» оказались посерьезнее любовных треугольников или мелких пакостей. Но затем произошло удивительное: вместе с информацией о чужих мыслях и поступках, они получили возможность «влезть в шкуру» другого человека. Понять, что им руководит и поставить себя на его место.

Современные FE-пушки не шарахают по людям из космоса с такой силой. Когда из-за ограниченности ресурсов дело шло к большой гражданской войне, Жак, ее покойный супруг, предложил вывести на орбиту столько FE-пушек, сколько потребуется, чтобы каждый человек Планеты получил доступ к мыслям каждого. Но его остановила Ольга. «Люди имеют право на тайны» — напомнила она слова Хьёрн. И Жак нехотя согласился. В итоге излучения, поступающего с орбиты все эти годы, едва хватает на то, чтобы непрерывно доносить до людей одну-единственную мысль: «Другой человек — не менее живой, чем ты сам. Совершить по отношению к нему то, чего ты не хотел бы по отношению к себе — невозможно».

Кроме того, с помощью FE-излучения люди могут встретиться в виртуальном пространстве, пообщаться, поделиться чем-то друг с другом, передавать зрительные и другие образы… Но только с обоюдного согласия собеседников: просто так в чужую голову не влезешь. Однако, требуемый эффект малые дозы все же возымели. Небольшая заварушка с несколькими тысячами погибших все же случилась, но ненадолго и не в катастрофических для Планеты масштабах.

Жака не стало десять лет назад. Совсем ушел Сергей. Хьёрн Харальдсдоттир погибла вскоре после того, как они собирались вместе у гейзера на плато, воссозданном диорамой. Выдающийся скульптор Индер Агнихотри, ставший автором памятника Хьёрн в Московском лесу, не дожил до сорокалетия: нелепый несчастный случай. И теперь в живых остались только она и Ольга. Кстати, давненько они не общались…

Джейн осторожно коснулась сенсорного колесика на своем браслете, одновременно прикрывая глаза… Но тут же отдернула руку. Как она изобразит теперь себя прежнюю? Как сымитирует старческий дребезжащий голос? Ведь Ольга… Нет, она совсем не хочет ее провоцировать. Это должно быть личным решением каждого, но только не через пару недель после смерти самого близкого человека. Надо было все же поговорить с ней до процедуры, а затем тихо исчезнуть. Все равно узнала бы, конечно. Но одно дело — узнать от посторонних людей, и совсем другое — услышать молодой голос девяностолетней подруги, увидеть ее тогдашнюю… Пожалуй, это может оказаться слишком серьезным испытанием.

«А не может ли FE-излучение, хотя бы теоретически, хотя бы в микродозах, менять ход времени?» — в голове вертелся нелепый вопрос Ивана. «Творились ли какие странности»? Творились, черт побери! И еще какие! Только не обо всех она в курсе. А Ольга может обладать бесценной информацией. Кто знает, о чем они там шушукались с Хьёрн на совещаниях? И вид после этого у обеих был убитый. Из-за Сергея, конечно… Да, чувства Хьёрн к Сергею без труда читались у нее на лице. А что, если не только в этом было дело? Значит, она должна сегодня же это узнать и завтра передать молодым сотрудникам: может статься, скоро будет поздно.

И вдруг ее осенило. Джейн расстегнула браслет, положила перед собой и принялась тщательно экранировать искореженными кусками металла, разбросанными по диораме. Да, мощно тогда шарахнуло. Никто толком не понял, что произошло, но разорванное в клочья железо покрывало всю округу. А вот там, в другом конце зала, стоит средство спасения — ее и Ольги. Джейн нехотя выползла из спального мешка и переместилась вместе с початой бутылкой под огромную раскладную антенну первой серийной модели FE-коммуникатора. Зажгла на время верхний свет, надеясь, что сотрудники простят ей еще одно ночное варварство.

В принципе, эта штука делает то же, что ее браслет: передает информационные сигналы непосредственно от головного мозга в любую точку планеты, любому человеку. Но делает это больно уж неуклюжим способом, да еще и по нескольким раздельным каналам. Только бы не ошибиться, давно это было… Так… Кажется, этот шлейф отвечает за зрительные образы… Джейн откусила его зубами. А здесь — звуковой сигнал. Она аккуратно надкусила пару нужных проводков, перевела прибор в режим самотестирования и с опаской включила. Прикрыла глаза… Да, вроде работает. Раз! Раз! Раз! Эха нет. Джейн начала мять кабель в пальцах, одновременно проговаривая и прислушиваясь к эху: «…аз-джж… а-тркххи…». Кажется, получилось! Осталось немного поупражняться, чтобы помехи стали более убедительными, голос исказился, но слова еще можно было разобрать.

Минут через пятнадцать тренировок Джейн все же нажала на кнопку вызова. Перед глазами поплыли разноцветные пятна.

— Джейн! Джейн, это ты? — раздался хриплый голос в пустоте.

— Привет, Оль! Да, это я, — ответила Джейн, продолжая теребить надкусанный шлейф прибора.

— Я тебя не вижу. И очень плохо слышу. Что случилось?

— Да ничего особенного. Представляешь, я разбила свой браслет. А новый будет только через неделю. Пришлось воспользоваться музейным коммуникатором. С ним, как ты видишь… Точнее, не видишь… Обращались не самым лучшим образом.

— Что говоришь? Повтори…

— Разбила, говорю, свой браслет. Пришлось воспользоваться музейным коммуника…

Джейн теребила шлейф большим, указательным и средним пальцами правой руки. Внезапно большой и указательный замерли, а средний предательски пошел вниз, плотно прижимая друг к другу надкушенные провода. Надо же было так глупо проколоться! А ведь могла сделать все элементы укрепления скелета на заказ. Доктор предупреждал о возможном дискомфорте в движениях, если она воспользуется уже имеющимися. Пойди Джейн на процедуру не анонимно, назови свое имя — ей бы вообще поставили все что угодно, вплоть до новейших экспериментальных разработок! Нет, захотела на общих основаниях. Чтобы не расходовать попусту ресурсы Планеты и другим пример подать…

— Джейн! Ты куда пропала?

— Здесь я… Прибор… барахлит — ответила Джейн, стараясь, насколько это возможно, растягивать слова и говорить с придыханием.

Пальцы по-прежнему не слушались.

— Вот, теперь хорошо слышу. Как твои дела?

— Мои дела — это теперь, похоже, наши дела. Представляешь, вызвали в Институт. Да, снова нужна. На Планете странные вещи творятся. Иван подозревает, что они как-то связаны со временем и эволюцией. Ты последние новости не читала?

— Нет еще. Ты же знаешь… Не до новостей мне сейчас. Сережа…

— Да, знаю, прости…

— Ничего… Но жить мне теперь вроде как и незачем, — Ольга тяжело вздохнула. — Осталось только дождаться, пока полгода пройдут… И в Центр Омоложения. В Московском лесу недавно построили.

— Оль, не думай пока об этом. Ты же знаешь, нельзя еще. Все мы теряли близких людей. Мне вот тоже казалось, что жизнь закончена. А проходят месяцы, иногда годы… и жизнь начинает понемногу наполняться смыслом. Время придет — там и решишь.

— Какой у тебя голос снова… бодрый, — перевела тему Ольга. — Совсем как… тогда.

— Мне здоровье немного поправили. Медицина не стоит на месте.

— Я думала, медицина в нашем возрасте только одно может сделать… Ладно, хватит о грустном. Чем занимаешься?

— Вискарь пью. Ночью, в музее.

— Вискарь? Ну ты даешь! Где добыла?

— Взломала музейную витрину.

— Что? Что ты сделала?

— Взломала витрину с диорамой. Там была бутылка вискаря. Достала. Открыла. Пью. Что тут непонятного? — удивилась Джейн.

— Ты пробралась ночью в музей и взломала витрину, чтобы выпить виски? На своем инвалидном кресле?

— Ну, это очень хорошее кресло. У него есть функция… это, как его… В общем, облегчающая работу с замками.

— Знаешь, а приличные люди в нашем возрасте так себя не ведут. Да и молодежь на такие глупости обычно не способна. Так могут делать только сама-знаешь-кто. Зная, что все им сойдет с рук, — Ольга на несколько секунд замолчала. — Ты когда процедуру прошла?

Пальцы снова начали слушаться, однако теребить кабель, создавая искусственные помехи, смысла больше не было.

— Позавчера, — коротко ответила Джейн, отключилась и рванула на другой конец зала за браслетом.

Теперь они сидели за столиком небольшого ресторанчика на открытой террасе, нависающий над глубоким ущельем. Сложенные из дикого камня неприступные крепости на огромных скалах-столбах были древними монастырями. Греция, Метеора…

— Та самая бутылка? — Ольга покосилась на визуализированный Джейн музейный экспонат на столике между ними.

Джейн кивнула. Теперь передача не только слуховых, но и зрительных, и тактильных образов работала безупречно. Как и в браслете любого человека Планеты.

Давние подруги запоздало обнялись. Увидевший их со стороны решил бы, что это бабушка обнимает внучку: одной было на вид лет тридцать пять, другой — лет девяносто.

— Бокалы стащить не успела, извини, — сказала Джейн. — Давай… Как тогда!

— Из горла, что ли? — вяло спросила Ольга.

— Ага! — Джейн сделала затяжной глоток.

Ольга молча придвинула к себе бутылку.

— Ты аккуратнее только! Здесь, конечно, не траванешься. Но все зависит от того, насколько серьезно ты воспринимаешь этот, нарисованный мир. Если серьезно, то организм может вообразить самую настоящую интоксикацию. Со всеми вытекающими.

— Да мне, в общем, уже все равно. Но серьезно я этот мир воспринимать не могу. Знаешь, иногда даже жалею. А то бы сбежала давно на какую-нибудь далекую планету, к нему… Могут же такое нарисовать, как думаешь?

— Не вздумай. Ни один дрим-дизайнер тебе такого рисовать не станет, ни за какие деньги! А если и найдется какой-нибудь сумасшедший гений, его тут же вычислят. И придется ему до конца жизни заниматься чем-то другим. Коров доить, например. Подумай об этом, когда в голове снова завертятся такие мысли, — ответила Джейн, вновь потянувшись к бутылке.

— Знаешь, в мое время некоторые даже происходящее в телевизоре воспринимали так же серьезно, как саму жизнь. А появилась такая вот реальность, — Ольга окинула взглядом скалы Метеоры, — так мозги у людей почему-то на место встали. Никто не захочет сюда переселиться. Не знаю, найдется ли на Планете хоть один человек…

Ольга сказала «в мое время», как будто дистанцируя себя от помолодевшей и похорошевшей Джейн. И тут же задумалась: а почему, собственно, не «наше время»? Ведь они почти ровесницы, Ольга даже слегка моложе. Нет, все верно. Никакой оговорки не было: время у них теперь, к сожалению, разное. Во всех смыслах.

— И все-таки… Такой человек, кажется, был, — задумчиво проговорила Джейн, пользуясь моментом, чтобы перевести беседу в нужное русло.

Вот только вряд ли этот разговор будет приятен для Ольги.

— Кто же, интересно? Ты была с ним знакома?

— С ней. И ты, кстати, тоже была. Если хочешь, давай сменим тему.

Ольга замолчала.

— Думаю, ты правильно все поняла. Вот представь: рисует человек, к примеру, джунгли Малайзии. В этом месте она когда-то была, так что деревья, река, канатная переправа — все с натуры. А какие там, к примеру, насекомые водятся — понятия не имеет. И вдруг в нарисованный пейзаж залетает вполне конкретная бабочка. Делает круг почета над зрителями и садится на ящик с пивом. Причем бабочка — вполне характерного для этих мест вида.

— Да уж… А я-то думала, вы тогда сговорились и решили нас разыграть…

— Ничего подобного. Я потом специально проверяла. Насекомых Юго-Восточной Азии она не знала. Вообще! Никаких! Ладно, прости… Это я так, к слову. Давай правда сменим тему.

— Нет. Теперь я хочу об этом поговорить, — твердо сказала Ольга.

Чтобы у Джейн не осталось и капли сомнений, Ольга еще раз повторила, глядя подруге прямо в глаза: «Я. Хочу. Поговорить. О Хьёрн».

* * *

Иван появился на работе на пару часов раньше обычного. Этой ночью ему не спалось: перед глазами мелькали то стада стеллеровых коров, покрытых бронированными чешуями, то зубастые пеликаны. Явившаяся под конец лошадь Пржевальского в пальто и с портретом Дарвина в зубах заявила, что ознакомилась с «Происхождением видов» и не видит ничего дурного в том, чтобы тоже попытаться эволюционировать. Пообщавшись немного с последней, руководитель отдела моделирования экосистем резонно рассудил: раз уж сон — все равно не сон, а черт знает что — какой толк валяться в постели? Да и народу в вагончиках канатных дорог ранним утром заметно меньше: не выспаться, так хоть прокатиться с комфортом.

На работе он застал заспанную Джейн весьма похмельного вида, развалившуюся в его собственном кресле. Она держала руку на лбу и тихонько постанывала.

— Джейн? Что с тобой? Выглядишь не лучшим образом… — попытался начать разговор Иван.

— Я… вискарь… выжрала… бутылку… всю… — мучительно простонала Джейн.

— Какой вискарь? Тебе разве можно?

— Какой-какой… Музейный! Из диорамы. Мне теперь… все… можно… — безучастно ответила Джейн и отключилась.

Да уж, прислали подарочек на их со Сьюзи головы! И до чего ведь дурацкая ситуация: фиг поймешь, кто теперь начальник. Формально, конечно, он. И надо бы ему, по идее, выставить из Института «старую каргу», а то и серьезное взыскание наложить. Если дело дойдет до Планетарного совета — одобрят наверняка! Времена, когда некоторые «равнее других», давно остались в прошлом. Вот только — каким взысканием можно напугать Джейн? Штраф, что ли, выписать? Ха-ха! Ей теперь действительно все равно. А задерживать вернувшихся к молодости или заставлять их заниматься чем-то против воли строжайше запрещено. Тьфу, гадость какая!

Не на шутку разозлившись, Иван схватил Джейн и потащил ее под кран с холодной водой. Основательница Института Взаимопонимания забавно фыркала, отплевывалась, вяло пытаясь сопротивляться… но все же приходила понемногу в себя.

— Прости, Вань. Больше не буду. Честно-честно! — Джейн по-детски заглянула ему в глаза.

— Извинения принимаются, — холодно ответил Иван, помогая Джейн добраться до плетеного кресла.

Сьюзи вошла так тихо, что никто из присутствующих ее не заметил.

— Э-э… А что тут у вас происходит?

— Тут Ваня поспорил со мной на щелбан… что перепьет меня! И выиграл, зараза, представляешь? Видишь, сам пол-пузыря выдул — и трезвый, как стеклышко. А я — нажралась… как с-свинья! На ногах не стою. Вот! Вань, давай свой щ-щелбан! Я… готова! — Джейн демонстративно щелкнула себя по лбу.

Ивану очень захотелось треснуть Джейн по-настоящему — тем более, что сама же и провоцировала. Не будь все околоземное пространство пронизано FE-лучами, он бы, вероятно, так и сделал. Но не получилось. В голове пронеслась мысль: «сначала поставь себя на место другого человека, потом осуждай». Может, не хватило ей чего в юности, теперь наверстывает. И вообще — откуда он знает, что происходило ночью в музее? Он нисколько не удивится, если Джейн окончательно придет в себя, потянется к коммуникатору… И выдаст ему и Сьюзи готовую разгадку. Впрочем, даже если нет — это не повод наказывать человека, решившего посвятить последние полтора месяца жизни не собственным удовольствиям, а сложной и необходимой людям работе. В итоге Иван ограничился символической затрещиной — более воздушной, чем контактной.

Глава вторая. Конструктор Пандоры

— Послушай, Лео, ну правда: на хрена музею эта штука? — Бек старался говорить как можно спокойнее, однако у него это не слишком получалось.

— Можно подумать, она жизненно необходима именно тебе. Пока ты не привел ни единого убедительного аргумента, почему я должен снимать ее с баланса.

— А «закон о рациональном использовании вещей»?

— Формулировочку напомни, будь добр… — буркнул Лео с какой-то неприятной канцелярщиной в интонациях.

— «Любой неиспользуемый владельцем в течение трех последних лет предмет… должен быть передан заинтересованному лицу при предоставлении убедительной аргументации…»

— Вот-вот, видишь: «убедительной аргументации». А я от тебя пока только какое-то мычание слышу. Музей и так на перерасход бумаги глаза закрывает, и много на что еще. Сложно спорить, Бек, что ты — один из лучших художников Планеты. Среди палеореконструкторов — возможно, лучший в мире. Не смотри на меня так, как будто сам этого не знаешь. Но почему ты ненавидишь выданный тебе новейший пространственный планшет лютой ненавистью? Планетарный совет отнесся к твоей маленькой причуде с пониманием и выделил тебе неслабую квоту: тридцать листов драгоценной бумаги в месяц. Но она у тебя в первые же дни заканчивается, а я вынужден ежемесячно листов двести «на прочие нужды» списывать.

— Ну не могу я наброски на планшете делать. Отрисовать начисто — без проблем. Но наброски, новые идеи — нет. Не думается мне, когда пальцем по воздуху водишь. Халтура выходит. Для массового зрителя сойдет, конечно… Ну так и замените меня тогда каким-нибудь массовым дизайнером.

— Не заменим, даже не надейся. И бумагу для тебя продолжу лично выбивать. Но отдать экспонат из музейного фонда просто потому, что ты так захотел? В общем, даю тебе ровно одну, последнюю попытку. Объясни, пожалуйста, на кой тебе сдалась эта штука и что она умеет такого, чего нет в твоем браслете?

Предмет, о котором шел ожесточенный спор, стоял на столе между ними. Это был увесистый металлический короб с небольшим дисплеем, рядами сенсорных кнопок и раскладной антенной, занимавшей в сложенном виде большую часть конструкции, а в развернутом — способной накрыть, словно зонтиком, всю столешницу. Ну или кровать. Рядом с которой его, собственно, и полагалось устанавливать.

Бек жадным взглядом вцепился в прибор. Лео начал склоняться к тому, что, пожалуй, лучше отдать увлеченному ценному сотруднику эту рухлядь, чем продолжать препирательства. Пользы от тяжеленного ящика в хозяйстве никакой, в экспозиции естественнонаучного музея он тоже без надобности: только место в шкафу занимает. Но его разбирало любопытство: на кой, собственно, черт дрим-дизайнеру, лучшему палеореконструктору Севильского Естественноисторического музея, сдался один из первых домашних образцов FE-коммуникатора? Будь Бек технарем или историком, все объяснялось бы куда проще. С другой стороны, никакой четкой разницы между понятиями «технарь — гуманитарий» или «художник — программист» теперь не существовало… Что такое дрим-дизайн? Наука или искусство? Творчество или ремесло? Программирование или живопись? Ни одно из этих понятий, и в то же время — все сразу.

— Понял, Лео, понял, — торопливо заговорил Бек, чувствуя, что победа уже близка. — Попробую объяснить, как художник. Эта штука и правда не умеет ничего такого, чего не умел бы мой браслет. Жутко громоздкая и неудобная. Про мысле-кодовый преобразователь вообще молчу. Чтобы завести его, нужно мыслить не образами, а языком Хьёрн. Да, именно так: «сдвиг литосферной плиты на три миллиметра, поднять давление в пяти километрах к северо-западу, описать фрактал для каждого куста… Продумать обмен веществ каждого организма, создать пищевые цепочки… Попытка визуализации… Если рухнуло — идти к метке номер пятьдесят две тысячи сто семнадцать»… Но меня всегда вдохновляла передача чего-то большого и сложного минимальными изобразительными средствами. Отсюда и бумага, из-за которой ты так ворчишь. Помнишь художников-кубистов? Они передавали сложные образы с помощью простейших геометрических фигур. Или вот, пример еще удачнее. Недавно раскопал в учебнике истории вычислительной техники. Знаешь, что такое ASCII-art?

Лео мотнул головой: ранней историей вычислительной техники он никогда не интересовался. Да и Бек, вроде бы, тоже.

— Существовало такое направление в искусстве, когда первые домашние компьютеры только начинали появляться. Представляешь, художники рисовали целые картины… символами! Обычными текстовыми символами, подбирая их по плотности, конфигурации, направлению линий… Возникло оно, как и многие другие виды искусства, от безысходности: не было тогда ни нормальных видеокарт, ни программ соответствующих. А потом все это появилось. Но энтузиасты все равно продолжали рисовать символами. Даже чемпионаты устраивали, конкурсы… И знаешь… Во многих работах было куда больше фантазии и смекалки, чем в тех, которые создавались с помощью графических редакторов.

— Значит, очередной вид творческого мазохизма? — усмехнулся Лео.

— Да! Да! Помучай меня, ну пожа-а-луйста! Отдай мне эту игрушечку! — начал кривляться Бек.

Лео вздохнул, прикрыл глаза, выдержал паузу в несколько секунд… Слегка коснулся пальцем своего браслета и протянул руку в направлении художника-«мазохиста».

Не веря еще в собственную удачу, Бек осторожно поднес свой браслет к браслету Лео. Индикаторы перемигнулись зеленым, давая понять, что информация передана.

— Все, пропуск на вынос записан. Забирай свой ящик Пандоры. Музею он правда без надобности. Покажешь потом, что получилось? — доброжелательно поинтересовался Лео.

Бек едва заметно напрягся при словах «ящик Пандоры». Интересно, это Лео случайно брякнул? Или о чем-то догадывается? Вряд ли: иначе с чего бы так легко отдал? Впрочем, и сам он пока мало что понимал и не знал наверняка, выйдет ли толк из его дурацкой затеи.

Окрыленный, он вышел скоростной походкой из здания музея. Невзирая на солидный вес прибора, Бек почти бежал. Миновав ажурные мавританские арки севильского Алькасара и роскошный апельсиновый сад, он сам не заметил, как оказался на площади перед станцией канатной дороги. Точнее, обнаружил себя стоящим в длинной очереди на посадку. В желающих прогуляться по музейно-исторической части Севильской дубравы недостатка не было никогда.

Очередь, однако, продвигалась быстро. Вагончики на солнечных батареях подкатывали один за другим, люди грузились в них скоординировано, без суеты и давки, и вот уже Бек в обнимку со своим чудо-аппаратом мчался в восьми сотнях метров над кронами деревьев по направлению к узловой станции на крыше ближайшего жилого острова. Еще пара пересадок — и старая Севилья окончательно скрылась из виду, уступив место живописным предгорьям. Лишь смутно угадывающийся на горизонте шпиль Хиральды — бывшего мавританского минарета, впоследствии надстроенного, увенчанного золотой статуей и ставшего колокольней католического собора — напоминал о том, что некогда здесь стоял огромный старинный город.

Зайдя в кабину скоростного лифта, он спустился с крыши жилого острова на триста восемнадцатый этаж и зашагал по небольшой торговой улочке в направлении собственной квартиры.

* * *

— Доброй ночи, дорогие зрители! Сегодня с вами Бек Берштейн и программа «Исчезнувшие миры». Спасибо всем, кто этой ночью настроил коммуникаторы на волну Севильского Естественноисторического музея, чтобы узнать захватывающие факты о прошлом нашей планеты…

Бек стоял на нарисованном им небольшом островке посреди болотистой равнины и собирался с мыслями. Команда «изменить режим отображения» прервала его одиночество. Зрителей на этот раз было прилично, а подходящих для сидения бревен, кочек и вообще сухих мест — маловато. Поэтому размытые полупрозрачные фигуры зрителей накладывались друг на друга, точно призраки, кучкуясь в наиболее удобных местах. Разумеется, они не замечали присутствия друг друга, если только не произвели сразу парный вход. Лишь созданные художником пейзажи и звуки становились достоянием публики.

Теоретически, можно было передать и движение воздуха, и даже запахи, но в еженедельной развлекательной, в общем-то, передаче, Бек предпочитал не заморачиваться. То ли дело — научные работы. Но тогда и состав атмосферы пришлось бы делать другим. А почти чистый кислород — это чревато: пусть лучше зрители увидят схематично нарисованные огни у кромки горизонта, чем случайно окажутся в эпицентре настоящего пожара, пусть даже во сне.

Окинув взглядом места расположения свободно проскальзывающих друг через друга людей-призраков и убедившись, что вряд ли кто-то будет занимать другие, Бек выбрал из каждой кучки несколько наиболее симпатичных ему лиц. Снова изменил настройки отображения, отключая, за ненадобностью, остальных. Разумеется, отключенные продолжали видеть и слышать, а он их — уже нет. Так стало проще. Особенно когда мысленной командой Бека «призраки» превратились во вполне живых на вид людей — какими они, в общем-то, и были.

Уровень подготовки, возраст и познания зрителей были различны. Бек умел строить эфиры таким образом, что интересно было всем. Вот, например, девочка — младшая школьница — с восторгом задирает голову вверх и недоумевает, почему вместо привычных крон деревьев она видит увеличенные до невероятных размеров папоротники и хвощи. Для таких, как она, надо бы рассказать, что деревьев в нашем привычном понимании тогда еще не было. Парень постарше увлеченно водит рукой по стволу лепидодендрона, будто сопоставляя его с собственными представлениями. Он явно в теме. К тому же переключился на изучение дупла в гнилом бревне. Многоножек ищет, что ли? Будет ему многоножка с руку размером, как раз недавно модель доделал. А вот та парочка, кажется, излишне впечатлительная. Опасливо приглядываются, морщат носы, чуть не пылинки с поваленного ствола сдувают, все никак не решаясь присесть. Пожалуй, меганевру над их головами пускать не стоит… Жаль, а так хотелось!

— Итак, кто попробует угадать, в какой эпохе мы с вами находимся? Кто знает точный ответ — помолчите, пожалуйста. Даю небольшую подсказку. Вспомните школьные уроки истории: какой ресурс накапливался в недрах Земли пятьдесят миллионов лет и был сожжен людьми всего за несколько веков почти полностью?

— Нефть? — предположил кто-то из младших школьников.

— Близко, — ответил Бек, — но не то. Небольшие запасы нефти на Планете еще остались, мы ей и сегодня пользуемся. Конечно, не так варварски, как сто лет назад, и ученые продолжают думать, где бы еще без нее обойтись…

— Каменный уголь?

— Именно. И сидим мы с вами в лесу, из которого этот уголь образовался… Итак, сегодня мы перенеслись на триста миллионов лет назад, в каменноугольный период. Или, как его еще называют, карбон. Если еще точнее — верхний карбон.

Заинтересованность зрителей сменилась испуганным визгом. Нет, не потому, что их угораздило очутиться в верхнем карбоне. Просто рядом с одной из парочек чинно прошествовала яркая сорокасантиметровая многоножка с мощными челюстями.

— Не бойтесь, она же совсем маленькая, — усмехнулся Бек. — Бывают и больше. И, кстати, есть никого не будет: это не хищник.

Многоножка ушла, уступив место более симпатичному существу. Из воды, неуклюже ковыляя на перепончатых лапах, выползло странное плоское создание. От широко расставленных щек отходили огромные кожистые перепонки, придавая всему животному сходство с этаким плавучим блином. Или камбалой. Существо повертело близко посаженными глазами-пуговками, слегка приподняло голову, будто к чему-то принюхиваясь, и снова нырнуло в воду.

— Это диплокаулус. Очень необычное земноводное. У него был любопытный… я бы сказал, даже нереальный треугольный череп. Пока мягкие ткани не были известны, их очень забавно рисовали. Представьте этакий бумеранг, приделанный к тушке саламандры. Строились самые нелепые предположения, зачем природа могла создать такое. Но найденные отпечатки расставили все по местам. Камбала — она и есть камбала. Донный засадный хищник. Интересно, кто-то успел заметить, что он начал менять окраску под цвет бревна? Это не точно, но так вполне могло быть. Не создает природа абсурдных существ. Если видите кажущиеся абсурдными кости — фантазируйте смелее, какими могли быть мягкие ткани, чтобы в целом все было функционально и гармонично. Вообще-то, обитали они исключительно в воде, но сегодня, в виде исключения, я попросил одного из них ненадолго выползти к нам. Как видите, ему здесь не очень понравилось.

* * *

Ночные эфиры, особенно с большим количеством детей, давались Беку непросто. Вот и сейчас он проснулся у себя дома с ватной головой, мало что соображая. Но это был его выбор. Стоит ли моделировать внешний вид и поведение вымерших существ, если никто, кроме горстки ученых, их не увидит? Он мог бы, конечно, записать готовые модели в память коммуникатора и представить вести эфир какому-нибудь журналисту, выдав подробные инструкции. И один раз даже попытался: передачав итоге получилась прекрасной — но только если судить по отзывам зрителей. Журналист, который вел программу, был достаточно известным, с неплохой репутацией — но все же не научник.

В качестве разумной меры предосторожности Бек попросил пустить его эфир в режиме «только для просмотра», без права высказываться. И чтобы другие зрители его, Бека Берштейна, вообще не видели. Это было непростым решением. Зато, когда программа началась, автор моделей динозавров получил возможность произносить вслух множество разных слов, из которых фраза «что за дерьмо» была, пожалуй, самой мягкой.

Журналист перепутал все, что только можно было перепутать. Среднеюрские и верхнемеловые динозавры совершенно разных видов играли друг с другом брачные игры, а журналист называл это половым диморфизмом. Травоядные охотились на хищников. Сухопутные сидели по брюхо в болоте, пытаясь выудить рыбу. А в конце прилетел огромный метеорит, все умерли и были съедены маленькими пушистыми зверьками, подозрительно напоминающими песцов. С тех пор Бек дал себе слово, что больше никогда и никому не позволит использовать собственные модели в развлекательных передачах.

Итак, сегодня после ночного эфира ему положен выходной. И завтра тоже. Можно сходить, прогуляться по окрестным горам и дубравам. Пересечься с кем-нибудь из немногочисленных друзей. В стотысячный раз попытаться наладить личную жизнь, которая у Бека почему-то никак не складывалась. Будучи, однако, человеком увлеченным, он принял другое решение.

До общественных мастерских от его квартиры — триста тридцать этажей: триста восемнадцать до земли и еще двенадцать под землю. Бек взял громоздкий прибор, обернул его простыней, чтобы не вызывать лишних вопросов, и пошел к скоростному лифту.

Мастерские занимали гигантские площади под жилыми островами и всегда были востребованы. Затупился, к примеру, у человека нож. Раньше каждый из миллиардов людей пошел бы на кухню и взял точилку или брусок. Ну или, если руки растут совсем не из того места — постучался бы к более рукастому соседу. В итоге промышленность выпускала точилки и бруски миллиардами, а изделия эти большую часть времени лежали в кухонных ящиках мертвым грузом. Вроде и мелочи, однако многие тысячи таких мелочей привели к кризису, поставившему под вопрос дальнейшее существование цивилизации на Планете. Теперь в квартире каждого человека имелось лишь то, что использовалось более-менее постоянно. Зато в общественных мастерских можно было бесплатно воспользоваться практически чем угодно.

— Привет, чем я могу тебе помочь? — спросила Бека девушка на ресепшене.

— Привет. Мне нужен паяльник. Рабочее место для пайки с хорошим светом. Может, еще настольная лупа.

Девушка прикрыла глаза и коснулась своего браслета.

— Да, все есть, конечно. Но придется побегать. Лучше возьми ролики на стеллаже слева, на них быстрее. Все для пайки лежит в ячейках триста восемьдесят первого сектора. Лупы — в рукодельном отделе, сектор пятьсот двадцать восемь. Свободные рабочие места — в пятьсот шестнадцатом. Я запишу в твой коммуникатор маршрут, все найдешь.

— Спасибо.

— Не за что.

— Паять умеешь? Нужна информация по обучению?

— Я сам найду.

— А что собираешься чинить? Если не секрет, конечно, — девушка перевела взгляд на замотанный материей предмет.

— Старинный пылесос.

— Хм… Ну, починить-то ты его, конечно, сможешь. А пользоваться — нет. Энергопотребление у него — сам понимаешь…

— Понимаю, конечно. Я не себе. Для музея. Мне бы только немного электричества для проверки…

— Трехсот ватт на пятнадцать минут тебе хватит?

— Э-э… Сомневаюсь…

— Тогда это проблема.

Бек тихонько ругнулся.

— Постой… Для музея, говоришь? Подтвердить можешь?

— Разумеется, — Бек коснулся браслетом браслета девушки.

— Севильский Естественноисторический… Да, классный музей у вас, была там недавно. Ну что ж… Для науки можно все. Или почти все. Делаю тебе безлимит на день. Но в пределах разумного, сам понимаешь…

— Понял, спасибо, — Бек машинально прикрыл глаза и отправил запрос на знакомство.

Подтверждение пришло сразу. Мари. Мари Ким. Двадцать восемь лет, не замужем. Специальность — информационный ассистент.

Девушка улыбнулась, и Бек ответил тем же. Нет, не то, чтобы он что-то имел в виду: запрос на знакомство и положительный ответ означают, как правило, лишь то, что люди случайно встретились, показались друг другу симпатичными и не против обменяться минимальной информацией, которую сами сочли возможным сообщить о себе. И все же… Интересно, когда он закончит — Мари будет еще здесь? Тогда попробовать в музей позвать, что ли… Или на ночной эфир о пермских терапсидах через неделю… Передача, конечно, рассчитанана продвинутый уровень и предполагает хотя бы минимальные познания в палеонтологии… Но с эрудицией у нее все должно быть в порядке. Задача информационного ассистента — не только и не столько рассказывать людям, где и какие инструменты лежат: с этим легко справился бы робот. Главное, зачем она здесь — моментально находить и выдавать посетителям любую информацию по тому, что они собираются сделать или отремонтировать. Хоть по микроэлектронике, хоть по резьбе по камню. Конечно, возможности поиска теперь не идут ни в какое сравнение с прежними, но грамотно составлять запросы умеют далеко не все…

* * *

Разблокировать шестнадцать команд управления временем оказалось не слишком сложной задачей. Это было чем-то вроде защиты от дурака: оставь разработчики этот блок активным, на сервисные центры обрушился бы целый шквал заявок, что прибор, дескать, не работает. И многие тысячи пользователей, увидев вместо красивой картинки абстрактные пятна, ни за что бы не догадались, что причина неисправности — лишь отставание внутренних часов коммуникатора от точного времени на пару миллисекунд.

Можно было обойтись и без пайки. Но снять основную плату, чтобы добраться до джамперов, показалось Беку более удобным, чем пытаться переставить их длинным изогнутым пинцетом на ощупь: потеряются еще — где замену искать?

Бек вдыхал хвойный запах расплавленной канифоли с наслаждением, предвкушая момент, когда он даст мысленную команду перевода стрелок часов… Вот только куда? Пусть будет верхний девон для начала.

Очутившись в виртуальном пространстве, Бек попытался изобразить море. Проблем не возникло: вода — она и триста восемьдесят миллионов лет назад вода. Вряд ли волны в то время были розовыми. Или, скажем, оранжевыми. Поэтому сам факт появления перед взором палеореконструктора покрытой небольшими барашками водной глади ни о чем не говорил. А теперь небольшая проверка: пусть вон там выпрыгнет дельфин! Есть! Ура, оно сломалось! Бек снова очутился в пустоте, а вокруг замелькала радуга разноцветных пятен. Модуль управления временем успешно разблокирован: система сама сопротивляется любой попытке внедрить чужеродный элемент.

Снова висящее в пустоте море. Кусок пустынного побережья. Здесь в море будет впадать небольшая речка… Есть! Что ж, девон — так девон. На сушу неуклюже выползает тиктаалик — странное существо, по внешнему виду — гибрид лягушки с саламандрой, но по факту — все еще рыба. Рыба, способная совершать небольшие вылазки на сушу… Сломалось! Снова пятна, снова рисовать с начала.

Стоп, а что, собственно, тиктаалику делать в пустыне? Неужели механизмы эволюции могли усовершенствовать его плавники лишь для того, чтобы рыбка получила возможность прогуляться по прибрежному песку? Надо воссоздавать всю экосистему, начиная с самого низа, чтобы у тиктаалика вообще появился резон хоть куда-то выползать. Мох на камнях. Есть! А здесь вполне могли расти плауновидные… Есть! А сюда воткнем растительность посложнее… Сломалось!

Бек, наконец, осознал, насколько сложна была задача. Одно дело — кое-как натыкать в окружающий пейзаж реконструкции любых находок приблизительно того же возраста, и совсем другое — аккуратно, шаг за шагом, воссоздавать уголок девонской экосистемы. Причем не абстрактной, а вполне определенного участка Планеты. В первом случае оценивать результат будут далеко не всезнающие зрители, а во втором — Природа, Планета, Бог, законы эволюции… От смены терминологии сложность задачи не меняется.

К концу дня Беку удалось, путем бесчисленных ошибок и экспериментов, воссоздать уголок верхнедевонской экосистемы в том виде, в котором он мог реально существовать. Иногда он сам не верил, что справится, но мироздание (или что-то еще) время от времени давало небольшие подсказки, едва заметно меняя что-то в пейзаже — но лишь тогда, когда он максимально приближался к истине. Истине или одной из возможных вероятностей? Бек этого пока не понимал.

Однако тиктаалик вылезать на заболоченный берег небольшой заводи упорно не хотел. Откуда ему, Беку, знать, как в точности двигалось это существо, как было окрашено и был ли, к примеру, гребень на хвосте? Палеонтологическая летопись этого не сохранила. Почти отчаявшись, он попытался изобразить лежащую на берегу переднюю часть скелета этого существа, хорошо известную по находкам. К удивлению Бека, эксперимент удался. А вообще — что тут удивительного? Действительно, животное вполне могло погибнуть, а его скелет вполне мог остаться именно в этом месте. Да и с наземными падальщиками в девоне было сложно: некому было растащить по косточкам. Значит, отправная точка есть!

Следующий шаг — изобразить рядом еще одну мертвую зверушку, менее затронутую процессами разложения. И снова — десятки попыток, десятки неудач… Кожа амфибии или чешуя? Если чешуя — то какая? Бек перебирал различные ее варианты, восходящие к лопастеперым рыбам, пока, наконец, не получил неплохо сохранившийся трупик — впрочем, основательно выгоревший на солнце.

С окраской — еще сложнее. Бек комбинировал уже не десятки, а сотни вариантов, но каждый раз созданная его сознанием экосистема рушилась. Причем, почему именно это произошло — потому ли, что такая окраска не обеспечивала должной маскировки от водных хищников, или из-за особенностей брачного ритуала тиктааликов, о котором неизвестно ровным счетом ничего — непонятно.

* * *

Бек проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.

— А? Что?

— Мы закрываемся. Просыпайся, завтра дочинишь свой пылесос!

Где он, кто он? Только что, вроде бы, пытался погладить по чешуе неуклюжего тиктаалика, чтобы узнать, скользкая ли она на ощупь. Потом мотал пальцем у самой приплюснутой морды — проверить, кусается ли, и если да — то насколько больно. Слегка прищурясь, Бек поглядел на свой указательный палец, ощутимо нывший от укуса вымершего сотни миллионов лет назад существа. Крови, конечно, не было, как и следов доисторических зубов. Но сама боль была вполне реальной, и он машинально засунул покусанный палец в рот. Затем до него, наконец, дошло.

— Это ты, Мари?

— Я. Все разошлись. Часа три назад.

— А меня что не выгнала?

— Выгонишь тебя, как же! Пыталась.

— И что?

— Ты начал отмахиваться, просить именем Планетарного совета дать тебе закончить работу особой важности, пытался связаться с музейным руководством… Ну, я плюнула на это и пошла вздремнуть.

— Успешно?

— Ага. Ты, смотрю, тоже выспался?

— Давно так не высыпался, — саркастически пробубнил Бек и принялся упаковывать плоды сегодняшних (или вчерашних?) трудов.

В кабину скоростного лифта они вошли вдвоем. Лифтов хватало, а желающих перемещаться в ночную пору между этажами жилого острова — не очень.

— Тебе куда?

— Четыреста двадцать восьмой. А тебе?

— Триста восемнадцатый, — ответил Бек, нажав, однако, кнопку нулевого этажа.

Вместе, не сговариваясь, они вышли из портала, отделяющего созданное человеком от царства дикой природы и зашагали куда-то вдаль по ночной дубраве. Окна жилых островов пропускали свет лишь в одном направлении: снаружи внутрь, чтобы не беспокоить лесных обитателей. Не проходили наружу и звуки. Лишь небольшие светящиеся маячки указывали места, где находились входы в цивилизацию. Впрочем, даже эти зеленые точки были скорее данью традиции: любой коммуникационный браслет и без маячков приведет человека домой, стоит дать ему мысленную команду «хочу вернуться». Поэтому заблудиться в ночном лесу Беку и Мари в любом случае не грозило.

Была теплая безлунная ночь конца августа. Как же хороша Севильская дубрава! Легкий ветерок колышет кроны дубов, почти невидимые на фоне ночного неба, а если запрокинуть голову выше, перед тобой открывается весь Космос. В старину те, кто хотел поснимать звезды или просто полюбоваться на ночное небо во всей красе, вынуждены были забираться в немыслимую глушь: смог старых городов и засветка — злейшие враги астронома-любителя. Ни Мари, ни Бек не слишком интересовались астрономией, однако не могли оторвать взгляд от ночного неба.

А внизу, между стволами молодых дубов, высаженных здесь всего-то несколько десятилетий назад, тоже загорались звезды. Но звезды эти были живыми: тысячи светлячков перемигивались зеленоватыми огоньками, насколько хватало взгляда. Крошечные жучки чуть больше ногтя длиной испускали с конца брюшка свет, хорошо видимый за несколько сотен метров. Особенно в безлунную ночь.

Они дошли до заботливо обложенного камнями места для костра. Рядом лежал подгнивший, но вполне еще крепкий дубовый сук в пару ладоней толщиной. Так теперь выглядело большинство площадок для отдыха: пилить живое дерево — преступление, а подобрать обломанную бурей ветку и перенести к кострищу — почему бы и нет? Каждый человек хотя бы иногда должен смотреть на живой огонь.

Бек на всякий случай проверил счетчик наносящих урон природе действий. Право на небольшой костерок у него имелось. Ни слова не говоря, он принялся собирать сухие листья и ветки. Мари так же молча последовала его примеру. Бек коснулся браслета, давая сигнал о том, что собирается развести костер в предназначенном для этого месте. Для него, кабинетного ученого, жест скорее символический. Эта мера больше касалась заядлых путешественников: сможешь обойтись без костра — постарайся без него обойтись. Хочется развести — разводи, но тогда придется минимизировать свое воздействие на природу в чем-то другом.

Они сидели на бревнышке и смотрели то на огонь, то на Млечный Путь, то на перемигивание светлячков в округе. А иногда — украдкой — друг на друга.

При свете живого огня все человеческие лица прекрасны. И неважно, какую печать на твое лицо наложила жизнь в городе: у лесного костра все мы становимся сами собой.

Мари с интересом поглядывала на нового знакомого. Черты его полного, округлого лица давали понять, что в нем, как и в ней самой, перемешалось множество кровей. Раскосые глаза выдавали предков из Средней Азии, а густая, почти черная шевелюра и массивный, выдающийся вперед нос указывали на Ближний Восток. И глаза при этом были голубыми!

Внешность Мари также была своеобразной. Зеленоглазая блондинка с вьющимися волосами и почти азиатскими чертами лица лет сто назад не могла остаться незамеченной. Но теперь-то все привыкли…

— Странные мы с тобой… — неуверенно начал Бек.

Мари сдержанно кивнула.

— Ну, со мной-то все понятно. Бабушка из Самарканда как-то полетела в Испанию… Ей тогда было семнадцать… Ну а потом — Великое Переселение, право выбрать любую точку Планеты…

— А у меня — дедушка из Сеула затеял как-то переписку с одной жительницей Кордовы…

— Ну, на испанку ты не очень похожа.

— Погоди, я не договорила. К ней приехала погостить подруга из Франции — моя бабушка. В общем, там все было сложно… А представляешь себе, каково это? Вот живешь себе, путешествуешь, общаешься с друзьями и знакомыми по всему миру. Даже если небогато живешь — уж раз в год слетать всяко можешь. Ну, если хочешь, конечно. А когда желания особого нет — тут люди и начинают придумывать, что что-то не могут себе позволить.

— Да могут, конечно. Просто для одних важнее путешествия, а для других — «правильное» питание, «красивая» одежда, и чтобы вообще все «не хуже, чем у других». Ну а для кого-то вот — наука. Вопрос приоритетов.

— Именно. Ну так вот. Живешь себе, живешь… И тут объявляют, что в целях спасения Планеты все транспортное сообщение будет остановлено. Тропинки оставят, а скоростные магистрали — рекультивируют и засадят лесами. Велосипеды и самокаты — можно. Транспорт на солнечных батареях — по квотам. И только если твоя работа представляет особую важность для Планеты. За взятку, как раньше, не получишь: квоты утверждает Планетарный совет. Возможностей, как говорили в старину, «дать на лапу», у тебя просто нет — не знаешь же, что за люди будут принимать решения этой ночью. И дают одно-единственное утешение: право выбрать любую точку мира, куда тебя доставит один из последних авиарейсов.

— Да, каждому человеку на Земле такое право дали. Включая тех, кто ничего кроме родной хижины не видел. Но знаешь… Как представлю, что выхожу на балкон, воздухом подышать — а там смог стоит. Отъеду на природу, километров на двадцать-тридцать от города — тоже дышать нечем. Вырываюсь в лес подальше — иду по битому стеклу и полиэтиленовым пакетам. Как они мерзко хрустят под ногами… Брр! Лучше уж так. Дубрава, звезды… — подытожил Бек.

— А ведь старики говорят, был на их памяти один эксперимент. Вирус какой, что ли, появился… Тогда тоже транспорт на какое-то время остановили, чтобы заразу не распространять. У многих крыша съехала совсем. И народные волнения, и чего только не было… А здесь — все спокойно прошло. Почему так?

— Ну, ты сравнила! Во время Великого Переселения никто не отнимал у людей главное — свободу. Только возможности уменьшились. Если сильно захочется — никто же нам не запрещает — рюкзак за плечи, и по лесным тропинкам хоть в Париж, хоть в Москву… Да хоть в Сеул! Ночевки в островных гостиницах бесплатные, работать и в пути можно. В лесу тебя не поймает полиция и не спросит, зачем ты вышла за пределы своего острова.

— А тогда — ловили?

— Больше, конечно, пугали, чем ловили. Но сам факт… Представь: выходишь из дома — а тебе за это штраф. Или даже тюрьма. Знаешь, что такое тюрьма?

— Смутно, из школьной программы. Я так и не поняла смысла.

— А его и не было. Просто какой-то идиот на заре цивилизации решил: если преступника запереть с другими такими же преступниками или в одиночестве, он от этого может исправиться.

— Что за бред?

— Бред, согласен. Вот ссылка или принудительная смена деятельности — они, пожалуй, могут исправить даже закоренелого преступника. Встречались, конечно, те, кто опасен для общества: маньяки, насильники, убийцы… Ну так и ссылать их туда, откуда нет никакой возможности выбраться.

— Вывести из зоны комфорта, но дать возможность оставаться человеком?

— Именно. Чем сейчас занимается тот противный дед, бывший политолог? Ну, который пытался спровоцировать заварушку между Великой Степью и Прибайкальской Тайгой, чтобы «нужные» люди смогли контролировать бесценный водный ресурс…

— Коров доит на острове, чем же ему еще заниматься? — усмехнулась Мари.

— Тяжело ему, как думаешь?

— Еще бы! Раньше только и умел, что руками водить, да языком чесать! А тут — работать надо.

— А запирает его кто-нибудь в камере, пусть даже трижды комфортабельной? Не дает заниматься в выходные дни, чем заблагорассудится?

— Нет, конечно. Зачем?

— Как думаешь, он исправится?

— Непременно. Не бывает же так, чтобы человек из одного дерьма состоял!

Какое дело Млечному Пути до двоих, целующихся под звездами у догорающего костра на крошечной планетке, вращающейся вокруг ничем не примечательной звезды? И какое дело сейчас им самим до Планеты, Галактики, Вселенной?… Нет, никаких особенных чувств не вспыхнуло между ними в этот миг: просто Бек и Мари делали то единственное, что показалось им уместным.

Способен ли человек изменить что-то во Вселенной? Вряд ли. А если так — зачем Вселенной менять что-то в самом человеке?

Глава третья. Русалка

Эза парила в толще воды перед зеркалом. Все ее мысли были заняты подготовкой к предстоящему Празднику: о чем еще может думать молодая незамужняя девушка в такой день?

Она протянула ладонь, ловя планктонную люстру. Небольшой светящийся шарик, перемещаясь за счет согласованного движения ножек тысяч крошечных рачков, сам лег ей в руку. Оставив его парить между собой и зеркальной пленкой, Эза провела ладонью по тыльной поверхности шарика. Половина его, обращенная в сторону зеркала, погасла, убрав мешавший блик, и освещала теперь только юное лицо Эзы, отразившееся в зеркале.

Она открыла искусно вырезанный из большой двустворчатой раковины ларчик, достала перо, и, слегка прикусив губу, принялась разрисовывать перепонки между пальцами. Каждый завиток, каждая линия рисунка не были случайными. Хотя в стилистике она могла целиком полагаться на собственный художественный вкус, сам набор символов и их компоновка не менялись тысячелетиями.

Перо скользило в ловких пальцах, покрывая каждую из трех перепонок тонким узором. Гирлянды кораллов и актиний, в которые вплетены фигуры жителей моря, символизируют тесную связь всех представителей ее народа. Стилизованные изображения рыб — изобилие и плодородие. Это — ее родной Подводный мир. Солнце, Луна и звезды — другие миры. Наверняка на каких-то из них тоже есть океаны. А значит, возможно, и другая, неведомая им разумная жизнь. Но светящиеся точки, которые можно увидеть, если подплыть высоко-высоко, к Границе Миров, не спешат раскрывать свои секреты.

Да что там звезды? Им и о Среднем Мире, который находится буквально под боком, неизвестно почти ничего. Страшная, безжизненная пустыня. На границе Подводного и Среднего миров расположены многочисленные свалки и не менее многочисленные кладбища, а самой успешной из десятка экспедиций удалось проникнуть вглубь суши всего на пару километров. Но за любопытство приходится платить: меньше половины ее участников вернулись назад живыми…

Говорят, где-то далеко-далеко, в самом центре Пустыни, посреди непроходимого леса из сухопутных водорослей, идет вечный дождь из кристально-чистой воды. Там обитает тот, кто создал этот мир, населив его мыслящими существами — кэлма.

Эза не очень-то верила древним легендам, будучи сторонницей научного подхода, согласно которому и она, и все другие кэлма произошли от дельфиноподобного предка. Но, тем не менее, старательно вырисовывала на третьей перепонке схему Среднего Мира и знак создателя — Акути.

С дельфинами, правда, не очень вяжется. Они, конечно, гораздо ближе к кэлма, чем рыбы или, тем более, кальмары. Но как из дельфиньих плавников могли развиться ее тонкие, способные выполнять сложнейшие работы, пальцы? Да и строение хвоста принципиально иное. В последние годы появилась другая теория, которая, вроде бы, многое расставляет по местам. Но уж больно она фантастическая: предки и кэлма, и дельфинов будто бы жили в Пустыне, но дельфины ушли в океан гораздо раньше. Следовательно, пальцы кэлма возникли не из дельфиньих плавников, а из конечностей какого-то наземного существа.

Теория, конечно, любопытная. Но пока все экспедиции убеждались лишь в одном: на суше невозможны сложные формы жизни. Только мхи, лишайники и бактерии, выйдя из океана, смогли приспособиться к существованию в тяжелейших условиях.

Однако есть и аргументы «за». Например, и кэлма, и дельфинам приходится время от времени подплывать к поверхности, чтобы глотнуть атмосферного воздуха. Почему у них отсутствуют жабры? Добывать кислород прямо из воды, как это делают рыбы, было бы гораздо удобнее…

Или вот — еще одно рассуждение. Все гипотетические модели сухопутных существ сходятся в том, что существа эти должны передвигаться минимум на четырех конечностях: иначе гравитация шагу сделать не даст. А среди новорожденных кэлма нет-нет, да и появится уродец, у которого вместо хвостового плавника — зачатки чего-то, похожего на вторую пару рук. Всего лет триста назад такие дети были обречены на верную гибель. Но сегодня хирурги научились исправлять ошибки природы: новорожденные после сложной операции получают право на полноценную жизнь. И никто кроме родителей не будет знать, что ребенок родился с отклонением. Кстати, о хвосте: выпендриваться или не выпендриваться?

Отложив на время философские рассуждения, Эза подумала еще немного… и решила выпендриться. Покрывать узорами хвостовой плавник, даже к празднику, у кэлма считалось чем-то чрезвычайно вульгарным. А потому никаких строгих канонов здесь не было: девушка, решившаяся на такое, могла разрисовывать собственный хвост, как ей вздумается.

Свернувшись клубочком и дотянувшись до хвостового плавника, Эза принялась изображать на нем, как мог бы выглядеть далекий предок, о котором она только что рассуждала. Отбросив в сторону классические «дельфиньи» реконструкции, она дала волю фантазии.

Существо получалось странным. В том, что лицо его почти не отличалось от лица кэлма, Эза не видела ничего удивительного: именно голова кэлма не имела ничего общего с дельфинами, куда лучше приспособленными к жизни в воде. Если они действительно произошли от дельфинов — куда делось, например, дыхало на затылке, которым так удобно было бы набирать воздух в легкие, поднимаясь к поверхности? Вместо него — необычный и довольно непрактичный нос, аналогов которому нет ни у одного существа в этом мире. Да и волосы на голове — зачем они подводному жителю? Странно — да. Но красиво же!

Эза отвлеклась на пару секунд от росписи хвоста и снова глянула в зеркало. Да, все верно: у далекого сухопутного предка должно быть именно такое лицо. И руки, пожалуй, тоже. Вот только перепонки на пальцах убрать: зачем они в пустыне? Скорее всего, именно эти части тела оставались неизменными в течение миллионов лет, тщательно оберегаемые отбором. Менялось тело, приспосабливаясь понемногу к жизни в водной стихии — но ведь, чтобы появились дети, между двумя кэлма должна пройти Волна. А Волне наплевать на приспособленность. Ученые до сих пор не разгадали ее до конца: ясно лишь, что в Волне соединилось много всего неведомого, но каноны красоты играют здесь немаловажную роль.

А дальше начинается самое интересное. Так… Предположим, они и правда жили в пустыне. Значит, задерживать дыхание надолго им было ни к чему. Может быть, они даже постоянно дышали, часто-часто. Наверное, у этих существ были совсем крошечные легкие. Значит, и грудная клетка будет меньше: предки кэлма должны быть гораздо стройнее их самих. А вот нос надо бы, пожалуй, чуть увеличить: как иначе фильтровать пыльный раскаленный воздух вдали от океана? Но что все-таки делать с хвостом?

Эза вспомнила зачатки «рук», которые изредка появляются у новорожденных кэлма и успешно исправляются хирургами. Пальчики на них совсем крошечные. И ладони как-то странно развернуты. Что-то тут не так. Не сможет такое существо ходить на четырех руках. То есть, сможет, конечно… Но довольно неуклюже.

Подумав еще немного, Эза решила наплевать на законы физики и изобразила существо, стоящее посреди пустыни на двух нижних конечностях. По всем прикидкам ученых, оно не могло существовать. Зато такой образ далекого предка показался ей гармоничным.

Закончив с туалетом, Эза застегнула на талии роскошный, расшитый морскими раковинами и жемчугом пояс — единственный предмет одежды народа кэлма. Одеждой в прямом смысле назвать его было сложно: скорее необходимый в дороге аксессуар. Эза пристегнула к поясу небольшую сумочку, изготовленную из яйцевой капсулы гигантского укхи. Такие сумочки ценились за идеальную обтекаемую форму, почти не мешавшую движениям в воде. Даже танцам. А танцевать ей сегодня придется много.

Может, махнуть рукой на правила безопасности и обойтись без оружия? Нет, это уже слишком. Хотя вероятность встретить укхи ничтожно мала, Эза не хотела попадать к нему на обед ни с какой вероятностью.

Раздвинув шторку из живых водорослей, она заглянула в нишу и вытащила оттуда одно из гарпунных ружей — то, которое поменьше и полегче. Укхи, конечно, не виноват, что он такой огромный и прожорливый, но во всем важен баланс. Раз уж у него — скорость и зубы размером с ладонь, то пристегнуть к поясу рядом с сумочкой гарпунное ружье будет вполне справедливо…

Грот Эзы находится на окраине большого города, а праздник будет проходить в центре, на площади перед Храмом. Поэтому встает еще один вопрос — транспортный. Пожалуй, туда — лучше на кальмаре. А потом отправить Тэка домой и вернуться обратно своим ходом. Эза снова заглянула за шторку: там хранилось не только оружие, но и упряжь. Примотав к хвосту и плечам крепления для верховой езды, она поплыла в гараж, где обитал Тэка, прихватив по пути садок с рыбой.

— Привет, Тэка! Прокатишься со мной? — Эза помахала перед щупальцами гигантского кальмара рыбиной и погладила его по голове.

Кальмар не был против.

Огни и башни великого города Тенкхет замелькали перед Эзой. Реактивная струя кальмара несла ее вперед, а потоки воды, врезавшиеся в тело на огромной скорости, заставляли Эзу сильнее прижиматься к Тэка.

По мере приближения к Храму, скорость пришлось сбавить. Как же здесь было людно! Ближе к центральной площади — вообще не протолкнуться. Сотни и тысячи кэлма, в основном молодые юноши и девушки, кто на кальмарах, кто своим ходом, выплыли в этот день из уединенных гротов, чтобы собраться вместе, показать себя и попытать счастья найти пару на всю жизнь. Город, переливающийся разноцветными планктонными огнями, украшенный к празднику лучшими художниками, завораживал. Чарующими мелодиями, исполняемыми музыкантами на разных частотах, Эза могла наслаждаться как вместе, так и по отдельности, меняя восприятие и настраиваясь на конкретную волну.

Не успел еще выплыть из темной толщи воды смутный силуэт Храма, а мотивы Танца Волны уже настолько явственно указывали направление, что заблудиться было невозможно. И зачем было брать гарпунное ружье, висевшее теперь на поясе Эзы ненужным бременем? Какой же укхи в здравом уме (насколько это слово вообще к нему применимо) осмелится приблизится в этот день хотя бы на несколько миль к Тенкхету? На путников-одиночек они еще иногда нападают, и то больше на тех, кто постарше и менее проворен. Но укхи — существо скрытное: его охотничьи угодья — не там, где играет громкая музыка и собираются тысячи молодых, полных сил кэлма. Пожалуй, ружье можно отправить обратно вместе с кальмаром и потанцевать вдоволь, нечего тут бояться.

Эза замерла перед величественной колоннадой Храма, сложенного из огромных коралловых блоков. Каждая из трехсот пятнадцати колонн имела форму огромной спирали, уходящей далеко ввысь, к самой Границе Миров. Произносимые в Храме слова должны были подниматься по этим спиралям вверх, прямо к Создателю. Конечно, они и без помощи колонн дойдут куда надо, если Акути вообще существует… Но такова была символическая задумка архитектора, создавшего более пятисот лет назад это чудо. С тех пор Храм неоднократно подновляли, чистили от водорослей, украшали новыми редкими сортами кораллов, но глобально в проекте ничего не менялось.

Эза отстегнула крепления и соскочила с кальмара. Подумав с минуту, все же сняла с пояса гарпунное ружье, закрепила на упряжи Тэка и погладила кальмара по голове.

— Спасибо, Тэка! Домой! Обратно доберусь сама, — сказала Эза и слегка присвистнула, давая команду на возвращение.

Вскоре кальмар скрылся из виду.

Эза заплыла в центральное пространство Храма. Седовласый священник в украшенном алыми кораллами и черным жемчугом наплечнике парил в воде под переливающимся знаком Акути, вел праздничную службу и наставлял прибывшую молодежь. Те, кто постарше, разбрелись по залу. Почти все они, прикладывая руки к колоннам, шепотом просили о чем-то Великого Акути. По опыту Эза знала, что в основном это мелочные, житейские просьбы. Кто-то просит грот попросторнее, кто-то кальмара побыстрее… А иные и вовсе на внуков жалуются: забыли совсем Акути, в Храм не плавают, ты уж вразуми их…

Нет, это, конечно, не значит, что все кэлма такие. Просто те, у кого случилось что-то действительно серьезное, сразу плывут в дальний, Синий зал. Колонны там поменьше, украшения не так помпезны. Зато ни один кэлма, приплывший с какими-то мелочными просьбами или просто поглазеть, как Эза, не отважится туда заглянуть. Да и священник там другой. Про отца Унти рассказывают, будто ораторским искусством он не владеет, слегка косноязычен, половины молитв не знает, часто путает слова, может и неуместное в Храме бранное слово ввернуть… Зато всегда поможет. Кому делом, а кому — пусть и словом, но искренним и для каждого — своим, а не первым попавшимся, взятым из старинных книг. Но к отцу Унти просто так не плавают. И Эза горячо надеялась, что встреча с ним предстоит ей нескоро.

Размышляя об отце Унти и Синем зале, Эза краем взгляда успела заметить, что дама средних лет, бубнящая что-то себе под нос, недобро на нее покосилась. Точнее, на ее хвост с изображением странного существа. Эза ожидала уже какой-нибудь колкой реплики и задумалась, как лучше на нее ответить. Но ей не дали.

Чья-то сильная рука впилась в ладонь Эзы и поволокла прочь. Ошалев от такой наглости, Эза собралась было влепить обидчику пощечину, но, поразмыслив еще немного, решила подождать, как будут развиваться события. Вокруг сотни кэлма, они все видят: в этот день никто не осмелится сделать ей ничего плохого. В этом Эза была уверена.

— В храм такое нет! Не то место, не то время, не те кэлма!

Обернувшись к источнику голоса, Эза увидела перед собой лицо бородатого варвара. Да, это был молодой красавец-такх: вплетенные в зеленоватую бороду раковины каури, покрывающие весь торс от плеч до живота сложнейшие татуировки и висящий на поясе кинжал со сверкающим лезвием из небесного камня не оставляли никаких сомнений.

Такхи, хотя и были с кэлма одним народом, не очень-то жаловали городских жителей визитами. О таинственных охотниках-одиночках мало что известно цивилизованным кэлма, и Эза не была здесь исключением. Говорят, будто они ненавидят города кэлма, про Великого Акути рассказывают разные возмутительные истории, а кому поклоняются сами — неведомо. Собственных городов такхи не строят, бороздят просторы океана поодиночке или парами и никогда не охотятся впрок, а только когда проголодаются. И еще — добывают где-то небесный камень. Кинжал из него есть у каждого такха: и у мужчин, и у женщин, и даже у детей.

Эза слышала старинную легенду, будто камень этот, если вытащить его из моря в пустыню, при свете луны становится жидким, как вода. Такхи будто бы разливают серебрящуюся жидкость в глиняные формы, погружают их в воду и извлекают на свет дивные клинки, которые в воде сразу твердеют, становясь прочнее камня и острее самой острой раковины.

Язык кэлма такхи знают обычно неплохо, но с соплеменниками изъясняются только по-своему. И еще рассказывают, будто есть у них какой-то второй, тайный язык, на котором в воде не побеседуешь. Только в пустыне, у края моря, где такхи иногда собираются, чтобы изготовить клинки или провести какие-то неведомые ритуалы, они будто бы пускают его в ход.

— Что происходит? Куда ты меня тащишь? — возмутилась Эза.

— Не бояться! Вы считать такх страшный дикарь? Нет! Ты рисовать хвост тэй-ди и плыть алтарь! Ваш Акути не любить это! Я бояться!

— Тэй-ди? Кто это?

— Как? Не знать тэй-ди и рисовать свой хвост?

— Понятия не имею. Мне просто захотелось нарисовать, как мог бы выглядеть… Нет, лучше сначала сам расскажи, кто такой этот тэй-ди и почему с ним нельзя появляться в Храме.

— Перо имеешь здесь?

— Да, конечно… — Эза покопалась в сумочке из яйца укхи, достала перо и протянула его такху.

— Я закончить твоя работа. Ты разрешать? — не дожидаясь ответа, такх бесцеремонно схватил Эзу за хвост и резкими уверенными штрихами стал дополнять рисунок.

Эза знала, что среди такхов встречаются прекрасные художники, равных которым среди городских жителей не найти. Вот только любоваться их творениями доводится немногим. Такхи рисуют лишь на недолговечных материалах: прибрежном песке Великой Пустыни, листьях водорослей, покрывают татуировками собственные тела… Попросишь взяться за камень или раковину — непременно откажут. Рассказывают, правда, что некоторые из прекрасных барельефов Храма будто бы созданы скульпторами по рисункам такхов, но это старая легенда, и неизвестно, насколько она достоверна.

Гнев Эзы быстро сменился нетерпеливым ожиданием. Она и сама неплохо рисовала, но вот так, запросто, заполучить на собственном хвосте работу настоящего такхского художника — редкая удача!

— Тэй-ди такой. Тэй-ди доброта нет… — задумчиво произнес такх.

Эза извернулась, чтобы рассмотреть собственный хвост. В ее глазах застыла смесь восхищения и ужаса. Рисунок был реалистичен до предела: дикий охотник не только дополнил его новыми деталями, но и поправил сделанные Эзой линии. Теперь ее набросок стал настоящим произведением искусства. Но вот содержание…

Существо, получившееся у такха, сжимало в одной из верхних рук копье, на которое была нанизана голова… другого такого же существа! Вокруг лежали мертвые тела, а на поясе стоящего висел топор, с которого капало что-то на землю. Неужели кровь? Лицо тэй-ди кривилось в жуткой ухмылке.

— Что это? Кладбище, да? Тэй-ди так хоронили своих собратьев? — удивилась Эза.

— Он убить всех. Он радоваться.

— Он убил их? Как? Зачем? Как разумное существо может убить другое разумное существо? Или они не были разумными, а были… Ну, как укхи?

— Тэй-ди разум есть. Тэй-ди доброта нет… Ты любить рисовать, тэй-ди любить убивать, — подытожил такх.

— Ты… Ты расскажешь мне о них? — спросила Эза.

— Мой народ владеть эта тайна… — задумался такх. — Не для всех кэлма она. Если хотеть, мы плыть старые руины. Там Киу рассказать историю.

— Киу? Тебя зовут Киу?

— а Киу Хтрэ Биэ Кзи Зстрэо Дкха. Я слышать, наше имя для кэлма непросто. Звать Киу можно.

— Ну а я — Эза. Будем знакомы? — девушка устремилась за варваром, обещавшим открыть ей некую тайну.

Она с трудом поспевала за спутником. Сложно тягаться в искусстве плавания с такхами, у которых от скорости передвижения зависит не только победа на соревнованиях или возможность решить за день больше дел, но и сама жизнь. Конечно, в чем-то им проще: охотничьи угодья такхов — весь океан, а кэлма слишком привязаны к городам, вокруг которых все, что можно добыть, не прикладывая существенных усилий, давно добыто… И все же очевидно, что городские жители будут уступать в скорости охотникам-одиночкам. Поэтому, когда такх небрежно протянул ей руку, Эза тут же вцепилась в нее: так плыть было легче.

Они пронеслись над городом, не произнося ни слова, и оказались среди руин каких-то древних построек, давно превратившихся в коралловый риф. Природа берет свое: если когда-нибудь Храм Тенкхета окажется заброшен и его перестанут очищать от полипов, пройдет не так много лет, прежде чем он станет похож на эту бесформенную, сплошь покрытую ветвистыми кораллами гору со снующими то здесь, то там яркими рыбками. Вокруг не было ни единого жилого грота, ни одного кэлма: лишь по-прежнему доносящаяся с центральной площади музыка напоминала, что город совсем близко.

— Ты хотел мне что-то рассказать о тэй-ди? — напомнила Эза.

— Никому не говорить?

— Никому.

— Тогда слушать. Раньше пустыня не быть песок. Раньше там много жизнь. Все дышать воздух. Как дельфин, как кэлма. Растения расти не вода, на воздух. Они не сохнуть: вода сверху лить. Тэй-ди быть, как кэлма: строить города, строить храмы, выращивать еда… Тэй-ди брать природа, сколько нужно. Как кэлма, как такх. Потом брать больше, больше… Хотеть иметь ненужное. Больше иметь один — больше уважать остальной тэй-ди. Пища становиться меньше. Вода становиться меньше. Камень становиться меньше.

— Киу, а камень-то им зачем? — удивилась Эза. — Вот сложили себе тэй-ди по гроту. Построили один храм на всех. Ну, загон для рыбы поставили. Или кто там у них плавал… Или летал… Или, может быть, ползал в пустыне? Но ведь камня много — как они его?