Бесплатный фрагмент - Мы под небом

Искусство воина

состоит в сохранении равновесия

между

ужасом быть человеком

и чудом

быть человеком.

Карлос Кастанеда

Дорогой мой читатель!

Я посвящаю эту книгу моему легендарному деду,

Кравцову Егору Егоровичу, Солдату Великой Победы!

Он прошел до Берлина огненными верстами

Отечественной войны

красноармейцем в составе 902 стрелкового полка

248 стрелковой одесской краснознаменной дивизии.

Спасибо за Победу!

Спасибо за Жизнь!

Вы можете быть под открытым небом

и будете полностью свободны,

но без любви вы будете в тюрьме,

потому, что вам некуда будет лететь.

Небо будет не для вас.

Ошо (Бхагван Шри Раджниш)

Она смотрела в его глаза и понимала, что ничего больше нельзя оставить тайным. Этот человек пришёл, чтобы разрушить её мир, с таким трудом и невероятными усилиями выстроенный. Разговора не будет, ни слова без адвоката.

Секунды, которые собираясь воедино, владеют вечностью, отсчитывали ставшую такой душной собственную жизнь.

Она смотрела ему в след из окна своего загородного дома. Статный мужчина уверенно шел мимо голубых елей, выращенных её заботливыми руками. Каждый год она украшала их в благодарность небу за такую нелегкую свою судьбу. Это Рождество окутало её холодом одиночества. Но даже после смерти мужа, женщина с сильным характером не изменила привычке, быть сильной.

Он уходил не спеша, вдыхая аромат зимней хвои. Если бы у неё был пистолет, она б не раздумывала, не сомневалась. Она бы сохранила всё как есть, если бы был…

Кошкин

Он шёл по тропинке мимо голубых, нарядно украшенных елей, мысленно ругая себя за то, что поспешил. Не готов был сыщик Степан Кузьмич Кошкин к встрече с этой женщиной. Несколько месяцев назад её муж, бизнесмен Вадим Семенович Зорин был найден на рассвете мертвым.

Причиной смерти послужило отравление нейролептиками. Он сидел в кресле, запрокинув голову, и со стороны могло показаться, что человек расслабившись, задремал, опустив свободно правую руку, распахнув предварительно ворот рубашки. Именно поэтому никто не осмеливался его потревожить. И только в обед жена бизнесмена, Екатерина Сергеевна Зорина, обнаружила, что он не дышит.

Степану Кузьмичу было многое не понятно в этом деле. Для какой цели Зорин принимал эти лекарства, что его беспокоило? Где он их взял, у кого позаимствовал? Кто ему их выписал, посещал ли Зорин в принципе такого специалиста? И где хоть какой-то след присутствия этих таблеток в кабинете? Здоровый, успешный человек зачем-то принимает лошадиную дозу препарата, от которого у него происходит паралич дыхательного центра и остановка сердца. Присутствие алкоголя в крови лишь усилило действие лекарства, не оставив никаких шансов на спасение. Возможно, какое-то время Зорин ещё существовал, находясь в коме, но об этом никто из его окружающих не знал, или быть может всё шло согласно тайному замыслу помраченного ума преступника, решившего пригласить смерть к хозяину дома вне её собственного расписания.

— Парадоксально, крепкий, здоровый мужчина желает успокоить свою нервную систему, что называется, насовсем, не находите, Степан Кузьмич?

— Не нахожу. Не обращаться к врачам, отнюдь не означает быть здоровым.

Спорить с начальством следователь Кошкин не любил. В принципе в силу возраста и убеждений, он ни с кем давно уже не спорил, но возникшее, как ему казалось, из небытия времени следственное дело было тупиковым.

— Возможно, но Зорин в прекрасной физической форме, жена красавица, взрослый сын. Может у него какие — то проблемы с бизнесом.

— Насколько мне известно, там всё в порядке.

— Ну, тогда я не знаю. А нет ли у господина Зорина какой-нибудь тайной страсти?

— Это что, например?

— Да что угодно, игра. Может он проигрался в пух и прах.

— До пуха и праха, Дмитрий Сергеевич, ему лет пять играть придется, не вставая.

— Напрасно вы так думаете. Люди и не такие состояния проигрывали.

— Нет, он не игрок.

— Тогда женщина.

— Какая женщина?

Полковник Рындин, импозантно пройдясь по кабинету, повернулся к сыщику.

— Роковая.

— Это жена что ли?

— Ой, Степан Кузьмич, дорогой вы мой музейный экспонат, ну, причём тут жена?

— Так это вы на любовницу намекаете?

— Я не намекаю, я рассуждаю.

— Вы его жену видели, вот эта точно роковая. Такой прихлопнуть раз плюнуть. Я бы на его месте не рисковал.

— Так может он так рискнул неудачно? Кто был в доме, когда это случилось?

— Прислуга, жена, сын, брат покойного Зорина, жена брата и племянница.

— Ого, собрание, какое. С кем он общался более тесно?

— Со всеми.

— Хорошо. С кем он пил вино, перед тем как…

— Один.

— Вот вам и первое обстоятельство.

Кошкин, прибывая в своих мыслях, потерял нить начальственного повествования.

— Обстоятельство чего?

— Причины для беспокойства нервной системы. Полный дом людей. А он уединяется в кабинете и выпивает сам с собой.

— Может он о чем-то думал.

— Вот, о чём?

— Да кто ж теперь скажет. Может, ему надо было сосредоточиться.

— Если бы он сосредоточился, то, скорее всего мы бы не имели то, что имеем. Или он был не в курсе?

Степан Кузьмич грустно посмотрел на полковника, полного позитива и свежих идей. Пади разбери теперь.

— Не в курсе чего?

— Того, что пьет уже на брудершафт со смертью.

«Да, вы сегодня, Дмитрий Сергеевич, кладезь мыслей и афоризмов», сыщик перевел диалог в другую мысленную плоскость. Что с того был он в курсе или не был он там. Скажите лучше, кто этот курс ему организовал. И пил Зорин в гордом одиночестве не свойственное его гастрономической привычке красное грузинское вино, не коньяк, как полагается. Правильно. Может он и не собирался сосредотачиваться, а просто ждал человека, для которого и открыл вино. И что стоило ему или ей, потом унести второй бокал?

— А как там вдова? Я слышал, она до сих пор носит траур?

Мысль о ней синхронно совпала с неожиданно заданным вопросом.

— Да.

— Что говорит?

— Молчит. Если бы у неё была возможность, она бы спустила меня с лестницы, причем молча, не проронив ни звука.

— Знаешь, что, Степан Кузьмич, ты там поаккуратней, не геройствуй и ничего там у неё не пей и не ешь.

— Да мне там, Дмитрий Сергеевич без веских оснований делать нечего, а ем я исключительно домашнюю пищу, приготовленную от души и с любовью.

Покидая кабинет начальства, Кошкин почувствовал, как проголодался. С удовольствием он извлек из своей видавшей виды папки исключительно домашние пирожки. Маленькие румяные треугольнички хранили тепло заботливых рук его жены, его Евдокии. Перетертая с жареным лучком картошечка и грибочки с золотистым куриным филе. Да, с такими пирожками никакие нейролептики для поднятия настроения ни к чему.

Сын

Катерина посмотрела в окно и не поверила своим глазам. На террасе в плетеном кресле, как у себя дома расположилась молодая особа. Она сидела, размахивая тонким ремешком дорогой сумочки, с интересом разглядывая дом.

— Как вы сюда попали?

Интересное положение дамы давало понять, что забор она не штурмовала. Молодая прелестница молчала, загадочно улыбаясь.

— У вас, что есть ключи?

— Очень скоро у меня от всего здесь будут ключи. Весь этот дом будет моим. А тебе, дорогуша, придется поискать себе новое пристанище.

— Я не собираюсь слушать этот бред.

— А ты и не слушай. Просто начинай потихоньку складывать свои вещички. Времени, как ты понимаешь у тебя немного осталось.

Незнакомка гордо погладила свой, выступающий сферой живот.

— И не советую становиться у меня на пути.

— Вы сумасшедшая?

— Я? Как ты смогла заметить, я всего лишь беременная. Хотя это для меня всего лишь. А для тебя?

Катерину окатила волна жаркой неприязни, да как она смеет, топтаться по самому больному.

— Много бы сейчас отдала, чтобы оказаться на моем месте? Десять лет мужику голову морочишь. На что рассчитывала, курица бесплодная? Кто ты вообще такая, чтобы иметь всё это? Пожила красиво, хватит, дай другим пожить. Чего онемела что ли? Ау, отомри!

Собрав в кулак всё свою силу воли, Катя, резко повернувшись, пошла в дом. Сейчас закроется дверь, и эта девчонка растворится, как будто её и не было. Откуда она так хорошо осведомлена о её личной жизни. О том, что столько долгих лет, каждый день, каждую минуту она просила одного у неба, единственного — ребеночка.

Ни у неё, ни у мужа врачи не находили никаких патологий, а детей не было. Все разводили руками. Экстрасенсы совершали свои магические обряды и ритуалы, которые, не смотря на свою дороговизну, не приносили результата. Обратившись в отчаянье к известному астрологу, она поняла, что спасти её может только чудо. Вердикт звездного специалиста был суров — иммунное бесплодие. Это когда муж абсолютно здоров, жена, здорова, но в паре детей быть не может. Парадокс, люди любят друг друга, а их клетки помимо их воли не намерены сливаясь, давать потомство. Правда встречались удивительные случаи, которые при анализе таких пар, складывались в чудесную закономерность: махнувшие рукой на свою неспособность иметь детей люди, брали сирот из детского дома и спустя некоторое время клетки антагонисты, начинали вести себя совершенно иначе, награждая родителей подарком небес, о котором те уже и не мечтали.

О ребенке из детского дома Вадим Зорин и слышать не хотел. Был в принципе возможен ещё один способ, так сказать сменить партнера, только лишь для того, чтобы забеременеть. А как потом с этим жить?

Оставалось одно, уповать на чудо. Она ходила в храм, ставила свечи, стояла по несколько часов в живой очереди людей, обращаясь со своей бедой к святой Матронушке. Годы шли, и ничего не происходило. Прочитав историю царской семьи, она как когда-то Николай II и императрица Александра, собралась в Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь к Батюшке Серафиму Саровскому.

Ничего не сказав мужу, надев длинное простое платье и покрыв голову платком, Катерина, ведомая каким-то светлым предчувствием будущей встречи, отправилась в дорогу. Тишина и покой этого намоленного места приятно удивили. Во всем здесь ощущалось присутствии Её, Богородицы. Вокруг монастыря была проложена канавка, по преданию, протоптанная её ногами. Устремленные всем своим духом в небо по ней перемещались люди в тихой смиреной молитве. Из уст в уста, с придыханием переливалась сокровенная песнь, окрыленная верой и надеждой: «Богородице Дево, радуйся!». И казалось, что все пространство состоит из людской молитвы. Она поднимается к небу, застывая в лучах полуденного солнца.

Ступив на землю канавки Катя, остановилась. Никто её не учил, как правильно обращаться к Богу. Слов молитвы она не знала. Поддавшись внутреннему желанию, Катерина пошла за пожилой женщиной, медленно передвигающейся, опираясь на деревянную трость. Прислушиваясь к её шёпоту, она повторяла слова, обращаясь к солнцу. Ярко-синее дивеевское небо казалось ей бездонным и бесконечным. Всё её существо без остатка устремилось туда, в небесную высь. Ей хотелось крикнуть, что есть мочи: «Господи! Господи, пожалуйста, услышь меня! Посмотри на меня! Я здесь. Прошу тебя, Господи, помоги! Помоги мне!».

Она отстала от пожилой женщины, больше не в состоянии прислушиваться к словам молитвы, которую люди, идущие по канавке, повторяли сто пятьдесят раз. В груди огнем горела боль. Она жгла с такой силой, что сама не ведая зачем, Катерина опустилась на колени, прижимая руки к груди, сложенные крест-накрест и горько, беззвучно заплакала. Она уже ничего не просила у неба. Вместе со слезами вытекала боль, та, что копилась долгие годы, медленно, по капли, опустошая душу. И от этой внутренней пустоты вдруг сделалось как-то легко, сначала в физическом теле, в ногах, в голове. Потом с соленым остатком рассосался ком, наполняющий горло. И пугающая пустота души воспрянула небывалой невесомостью. Как — будто кто-то невидимый взял её под руки, поднял и поставил обратно в людское море тихой молитвы: «Богородице Дево, радуйся! Благодатная Марие, Господь с Тобою!». Ощущение всеобъемлющего света святой Веры охватившее, окутавшее со всех сторон, было таким не привычным для неё и в то же время таким родным и естественным, что захотелось петь. Катя сняла обувь и продолжала двигаться босиком по сырой земле, соединяясь с миром, с корнями, с Богом и сама с собой. Домой она вернулась совершенно обновленным, другим человеком.

Эта молодая особа не исчезла, не растворилась как наваждение. Продолжая хозяйничать в доме, она бесцеремонно вошла на кухню. Катерина поняла, что придется объясниться.

— Кто вы, и что вам нужно?

— Кто я? Хорошо, отвечу, если не понятно. Я, будущая жена твоего мужа.

— А я?

— А с тобой он разведется, как только я ему рожу сына, наследника. Поняла?

В глазах потемнело. Катерина крепко сжала в руке острый кухонный нож. Девушка, будущая жена её Зорина стояла, облокотившись рукой о дверной косяк. На безымянном пальце вызывающе сверкал редкий алмаз черного цвета. Вид надвигающейся неудачницы-жены с ножом её рассмешил.

— С ума сошла?

— Убирайся!

— И не подумаю.

— Я последний раз предупреждаю.

— А то, что?

Их разделяло несколько метров пространства. Катерина крепко зажмурилась, пытаясь совладать с охватившим её желанием. Даже с закрытыми глазами, всё её внимание сковал выпирающий живот беременной женщины, обтянутый красной тканью шарик, в котором из уютного убежища наблюдал происходящее малыш, сын её мужа.

То, что случилось в следующую секунду, озадачило молодую мамашу не на шутку. Четким движением руки Катерина пригвоздила кисть разлучницы к дверному косяку. Бросок оказался такой силы, что нож, проткнув брильянтовую руку, глубоко погрузился в дерево. Гостья, не переставая кричать от боли и ужаса, пыталась освободиться самостоятельно. Взяв, перекись, бинт, сохраняя завидное спокойствие, Катерина резким движением освободила руку обезумевшей женщины.

— Расскажешь Зорину, убью. Родишь, я сама уйду. И на развод подам сама. Поняла?

Обработав рану и посадив притихшую соперницу в такси, она впервые в своей жизни горько напилась, отключив в забытьи всё: обиду, мысли, память.

Проснувшись утром, она поняла, что муж не ночевал дома. Возможно, он уже больше не придет, ни сегодня, ни завтра. Никогда в её жизнь уже не вернётся. Находиться в пустом, доме было невыносимо. Созвонившись с подругой из Австралии, Катя взяла билет на самолет и улетела за океан. Надо как-то жить дальше, искать в себе силы и новые смыслы.

Шли дни. Ей никто не звонил, не разыскивал, как-будто и вовсе не существовало Кати Зориной на белом свете. Второй месяц никому не было дела, а жива ли она вообще. Смирившись со случившимся, она решила вернуться и поставить точку в своем десятилетнем бездетном браке. Катерина продолжала любить, так как не мыслила другого своего существования. Но нельзя, же вечно зарывать голову в песок. Надо учиться жить без него, без Вадима Зорина, учиться начинать всё с начала.

По дороге домой из аэропорта Катя боялась себе представить новое счастливое семейство своего мужа. Нет, зайти в дом у неё не хватит сил. Она просто попросит собрать её вещи и подождет за воротами. Вспоминая свою реакцию на беременную женщину, ей опять стало страшно. Ничего уже не изменить. И маленький, родившийся человек ни в чем не виноват. Он должен расти в семье, тем более, что Зорин так долго мечтал о сыне.

В доме было тихо, темно и приторно пахло спиртным. Никакого ни то, что присутствия, даже намека на семейную идиллию не было. Вещи разбросаны, на кухне остатки еды и пустые бутылки. На втором этаже плакал малыш. Он плакал так горько и безутешно, что Катерина, точно решившая не задерживаться в собственном доме, поднялась наверх. Проходя в полумраке мимо дивана в гостиной, в пьяном человеке, она не сразу узнала своего мужа. В мятой одежде, не бритый, с опухшим лицом, он явно не походил на счастливого отца семейства. На втором этаже Катя столкнулась с женщиной, выходившей из спальни.

— Всё с меня довольно. Я не нанималась день и ночь тут находиться. Вот вам бутылочки. Сами что хотите, то и делайте. Что за люди, мать померла, а папаша пьет, не просыхая. Я если б знала, ни за что не согласилась к вам идти.

— Как померла? Его мать умерла?

— Ну, а я вам про что. Умерла при родах. А Вадим Семенович пьёт и ещё требует, чтобы я ему за водкой ходила. Теперь вы приехали, очень хорошо, я увольняюсь.

— Подождите.

Но нервной девушки и след простыл. Катерина стояла на пороге собственной спальни и не знала, что делать.

Малыш плакал жалобно и пронзительно. Душа ещё не умевшая разговаривать беспрестанно просила о помощи. Катя подошла к кроватке и взяла его на руки. Маленький комочек такой нелегкой судьбы вздохнул с облегчением. Женщина подумала, а вот как бы так могло случиться, чтобы это она, как-будто сама родила его. Какое это, наверное, счастье?!

Господи, какая эта великая малость и милость, не уготованная в этом мире для неё.

Слезы текли, прокладывая в тишине тоненькие ручейки по щекам. А малыш, прислонившись головкой к её груди, затих, затаился и успокоился. И ей показалось, что, наверное, она смогла бы полюбить его, маленького и беззащитного, в первый миг своей жизни осиротевшего. А если нет, то хотя бы сегодня, хотя бы сейчас она поможет ему выжить в этом суровом земном мире взрослых людей, в котором уже не принято и не по правилам взывать о помощи.

Читал в Дивеевском монастыре письмо Батюшки Серафима император Николай II. Старец написал его ещё при жизни и запечатал обычным хлебом. Велел передать письмо царю, когда тот приедет. Как и было предсказано, Николай II святого в живых не застал. И через семьдесят лет после его кончины горько плакал над посланием святого Старца. Что было в том письмо, останется тайной.

Всё царственное семейство во главе с государем приехали в Дивеево, с молитвой прошли по канавке, посетили блаженную Прасковью Ивановну, как её называли Пашу Саровскую. Они пришли в её маленький домик, который она величала пустынькой. Комната была наполнена куклами, с которыми блаженная играла, иносказательно рассуждая. По рассказам очевидцев тех лет Прасковья Ивановна велела всем выйти, оставив в пустыньке только государя с государыней. И поведала им о тех ужасных событиях, которые ожидали Россию в будущем, о падении династии Романовых, о пролитой людской крови, о поруганной вере. Как возможно было поверить в такое в то время, в самом начале XIX века, когда российский царский двор был самым блестящим в Европе? Императрица Александра Федоровна от услышанного чуть не лишилась чувств и еле слышно прошептала: «Я вам не верю». На что блаженная Паша Саровская достала из сундука кусок красной холщевой ткани и подала его государыне со словами: «Вот, возьми, твоему сынишке на штанишки. Когда родится наследник, тогда поверишь».

Спустя годы Прасковья Ивановна клала поклоны перед портретом государя как перед иконой. Келейницы удивлялись этому и спрашивали её: «Мамашенька, что же ты так на государя молишься, он же ещё живой?». А она им отвечала: «Глупцы, он выше всех царей будет».

Перед самой своей кончиной, прожив сто двадцать лет, в сентябре 1915 года Прасковья Ивановна сняла портрет государя и целовала его со слезами, тихо приговаривая «Миленький уже при конце».

Четвертый земной удел Богородицы — Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский женский монастырь, окормленный преподобным святым Батюшкой Серафимом. Тысячу дней стоявшим на камне в непрестанной молитве, прибывавшим в великом молчании три года. Проливая море духовного света, он встречал каждого, приходившего к нему страждущего человека тепло и сердечно: «Радость моя!»

Великий молитвенник земли русской, обретя дар прозорливости и исцеления, помогал каждому, освещая ему путь добрым словом и заступнической молитвой, завещая своим чадам:

«Когда меня не станет, вы ко мне на гробик ходите! Как вам время, вы и идите, и чем чаще, тем лучше. Всё, что есть у вас на душе, что бы ни случилось с вами, придите ко мне, да все горе с собой и принесите на мой гробик! Припав к земле, как живому все и расскажите, и я услышу вас, и вся скорбь ваша отляжет и пройдет! Как вы с живым всегда говорили, так и тут! Для вас я живой есть и буду вовеки!»

Ровно через год после канонизации преподобного Серафима Саровского в августе 1904 года в царской семье родился наследник престола Российской Империи, Цесаревич и Великий Князь, пятый ребенок и единственный сын Алексей Николаевич (Романов).

Маяки Счастья

Я хочу продолжать жить в мире,

где ещё существует верность,

а клятвы в любви даются навечно…

Пауло Коэльо

Что происходит с человеком, когда он с силой пытает захлопнуть дверь в своё прошлое? Где тот предел границы времени, который мы вправе очертить? Существует ли вообще помимо нас это прошлое? И есть ли у нас такое право от него отделиться? Где-то в глубине сознания оно дремлет своей жизнью. И погружаясь в его мир как в теплый водоём, ты начинаешь проживать всё заново. Какая- то частица тебя, где-то внутри на все твои запреты, продолжает жить в мире, которого уже не существует.

Катерина ходила как тень по собственному дому, собирая разбросанные вещи. Обрывки прошлого, присутствие чужой, злой воли. И это её жизнь, её муж, его рубашка. Мятая, небрежно валяющаяся на полу рубашка Зорина.

Нет, это всё не так, не про неё. Надо очнуться! Никогда её мир не станет прежним. Такая искаженная реальность. И это уже не её дом и не её муж. Надо, наконец, признаться себе, что она держит в руках мятую рубашку совершенно постороннего мужчины.

Что делать человеку с этим прошлым, если оно насквозь пропитано чужим настоящим? Катя закрыла глаза, уткнувшись лицом в рубашку мужа. Маяки счастья из прошлой жизни непонятно где запечатленные в нашей органике, в самые острые секунды нашего бытия, вспыхивают как пламя. И сквозь призму времени далекое счастье вновь приобретает вкус, цвет и запах. Именно они, эти маяки не позволяют предать то, что ты так любил, что ты чувствовал и проживал всем своим совершенством. Именно они не оставляют никакой возможности смириться с полумраком настоящего.

Кажется, где-то между этими двумя временными мирами, простирается опасная мертвая зона, в которой не существует ничего, ни прошлого, ни настоящего, ни тем более будущего. И тогда, когда ты все-таки отважишься ползти по мертвому пограничью, те же самые маяки прошлого своим тихим счастливым светом ослепляют, точно вспышкой. И ты вдруг перестаешь видеть выход, перестаешь видеть смысл. И ты перестаешь передвигаться, отказываясь даже ползти, застываешь в ожидании страшного предчувствия надежды, что это «завтра», такое пустое, чужое, горькое, такое ненужное вовсе никогда не наступит.

Если бы можно было порвать свои воспоминания как лист бумаги на самые крошечные кусочки. Так мелко, чтобы ничего невозможно было разглядеть. Сжимая кулаки, Катерина в бесполезной попытке разорвать плотную ткань, ненавидела всё: Вадима Зорина, этот дом, себя за то, что не могла выкинуть его из головы и из своей жизни. Ненавидела это прошлое, которое разъедало её изнутри светло и жестоко. Прислонившись к стене, она беззвучно плакала, прижимая к глазам рубашку, безмятежно спящего мужа.

В огромном доме две уставшие души, горько свыкались со своими одиночествами: молодая женщина, не понимающая как жить дальше и маленький мальчик, недавно родившийся на этот свет звезды для того, чтобы жить.

Мямлик

Чем более странным нам кажется сон,

тем более глубокий смысл он несет.

Зигмунд Фрейд

Не спалось, аккуратно, чтобы не разбудить жену, Степан Кузьмич, выбрался из-под одеяла и на цыпочках отправился на кухню. Налил себе наваристого компота из сухофруктов, включил ноутбук. Ночная тишина, звук приветствия техники, как не странно располагали к анализу мыслей. На экране возникла фотография Вадима Зорина. Увеличив её, Степан Кузьмич, точно физиономист, пристально вглядывался в черты лица умершего человека. Глубоко посаженные глаза, цепкий, сосредоточенный взгляд, тонкая, энергичная ниточка губ, выдавали в нём мужчину решительного и бескомпромиссного. Такому трудно не обзавестись врагами.

— Степ, ты где?

На кухню босиком вплыла заспанная Евдокия.

— Не спится? Я его знаю. Это ж бизнесмен, который умер недавно. Интересный мужчина.

— Да? И что ж в нём такого интересного наблюдается?

— Мачо.

— А? Ну, если мачо, тогда, ладно.

Дуня ласково взъерошила макушку мужа и допила его компот. Тем временем сыщик сменил изображение на экране.

— А это кто? Совершенно другой типаж.

— Не такой уж и другой. Брат его.

— По отцу?

— И по матери тоже.

— Да вовсе не похожи. Смотри, как глаза таращит. Нос, какой, прям не нос, а носище целый. У этого первого Зорина, аккуратненький, точеный. А губы?

— А что губы?

— Да совсем другие. Хоть холодец затевай.

— Улыбается человек, на позитиве. Вот смотри свеженькая фотография, какой веселый.

— Брат родной умер, а он на таком позитиве. Да ты, посмотри Степ, как уголки губ подняты. Не улыбка это вовсе, а насмешка какая-то.

— Насмешка говоришь.

Степан Кузьмич посмотрел в пустую чашку, тем самым подав сигнал жажды своей второй половине.

— Сейчас налью. Вот скажи, Степ, человеческая натура, ну, съел кусочек селедочки, остановись.

— Ага, кусочек с греночкой, кусочек с яичком, а потом полночи увлажняйся.

— А что, ты этого брата подозреваешь?

Дуня со звуком, аппетитно допивала янтарный компот, наполнивший кухню ароматами кураги, яблок и груш, всматриваясь в лицо непохожего брата.

— Нет, Степ, не туда ты думаешь. Пойдем спать.

— Это как это не туда?

Но жена, покинув кухню, не отвечала.

— Это почему не туда?

Из полумрака спальни донесся голос Евдокии.

— Потому что он — мямлик.

Степан Кузьмич быстренько выключил технику, забрался под теплый бочек жены и уточнил.

— Так как это мямлик?

— Мямлик и всё.

— А знаешь, Дунь, я знаю одного такого мямлика в русской истории, который на старшего брата войной пошёл.

— И тот что?

— А тот, как ты говоришь, мачо.

— Да? Это кто ж такой?

— Александр Невский, первый непобедимый русский полководец.

— А мямлик?

— Брат его, Андрей. Разбил Александр Ярославич мямлика, который испугался и бежал в Швецию от греха подальше.

— И что, он его не преследовал.

— Нет, простил. И даже дал в управление два города: Городец и Нижний Новгород. И до конца не понятно, слышишь, Дунь?

— Ага.

— Толи его в орде отравили?

— А как будто не могли?

— Могли, конечно, могли. Отца то его, Ярослава Всеволодовича без сомнения там отравили. Жена хана оказала князю великую честь, преподнесла кушанье в своих ладонях. И через семь дней Ярослава не стало. И вот что, Дунь, тело князя перед смертью страшно так посинело, точно так же как и у Александра впоследствии.

— Да не ел бы ничего, тем более из рук.

— Нельзя, наверное, было иначе. Но зачем это надо было хану, если Александр столько лет сдерживал силушку русскую, сохраняя страну и нацию. А может где в другом месте отравили, по дороге, например. Вот только умер он в Городце. А этим городом кто управлял? Правильно, его брат. Кто ж теперь раскроет эту тайну вековую?

— Тайной и останется.

— Возможно, в Городец он стремился по другой причине.

— По какой?

— Понимаешь, именно там, в Городецком Феодоровском монастыре находилась семейная реликвия, четвертое чудо Руси — чудотворная икона Феодоровской Божьей Матери, которой Ярослав Всеволодович, по преданию благословлял сына на брак. В «Сказании о граде Китеже» эта икона упоминается как одна из самых древних на Руси. Между прочим, многие немецкие принцессы, прибывшие в Россию, станут нарекаться Федоровнами. Но это потом. А тогда, в ноябре 1262 года Александр занемог в дороге.

— Он ехал к иконе?

— Да, он едет к семейной реликвии в надежде на спасение. Александр готов принять монашеский постриг, лишь бы остаться в живых. И если верить летописцам того времени, никто не сомневался, что князя отравили.

— Разве тут спасешься?

— Опять же, в летописи есть примеры исцеления тяжелых недугов людей при постриге в монахи. Но это только в одном случае.

— В каком?

— Если действительно твой удел быть монахом и молиться за всех, за всю землю, за весь мир.

— Так что с ним, Степ, он принял монашество?

— Принял иноческое пострижение с именем Алексия, но на смертном одре.

— И икона не помогла.

— Да её там и не было.

— Как это не было? А куда ж она делась?

— Никто не знает, историческая легенда. Писано, Дуняш, что именно эта икона чудом возникла в Костроме. Она станет семейной реликвией другой династии, дома Романовых. А сам Александр перед смертью приложился к её копии, списку и страшно так посинел.

По сопящему дыханию жены Степан Кузьмич понял, что вещает уже в форме монолога сам себе. Оно понятно, намаялась за день. Поцеловав жену в затылок, приятно зажмурился от щекотки её пушистых волос. Ещё с юности Кошкин никак не мог понять, что за радость мужской половине человечества в тонких, как щепка женщинах, никакого тебе умиротворения.

Дружина стояла у самой кромки озера в ожидании князя. Его конь с развивающейся наскоку гривой мчал седока. Все вглядывались вдаль, ждали его Александра, приближая битву, в которой ему суждено было стать Невским. Смотрел в оба и в своём предрассветном сне следователь Кошкин. Вот сейчас, ещё секунда и раскроется долгожданная истина. Снял свой серебряный шлем княже, а там… и не Невский то вовсе, не великий ратный воин земли русской, а прикрыв глаза в хитром прищуре, восседал на лошади, как на троне Зорин младший, по прозвищу — мямлик.

Марсианка

Единственный по-настоящему мудрый советчик,

который у нас есть, — это смерть.

Каждый раз, когда ты чувствуешь,

как это часто с тобой бывает,

что всё складывается из рук вон плохо

и ты на грани полного краха, повернись налево

и спроси у своей смерти, так ли это.

И твоя смерть ответит, что ты ошибаешься,

и что кроме её прикосновения нет ничего,

что действительно имело бы значение.

Твоя смерть скажет:

«Но я, же ещё не коснулась тебя!»

Карлос Кастанеда

Что это, что произошло… воздух перестал поступать в легкие. В полном мраке сознание определилось, что больше в нем не нуждается. Возможно, именно так куколка превращается в бабочку, оставляя навсегда свой кокон. Страх бессилия и темноты постепенно уступали место невероятной легкости. Всё что собой представляла душа, группируясь сгустком яркой вспышки, взмывало ввысь. «Нет, она не может уйти! Только не сейчас, только не сегодня! Надо вернуться! Надо собрать все силы и вернуться в это безжизненное тело! Ну, давай же!»

А душа парила, зависая над опустившими руки врачами, фиксирующими время смерти. Всё, Екатерина Сергеевна Зорина больше не числится на их планете. Тело накрыли чем — то белым. Глупые, какие они глупые, смерти не существует. Ей хотелось крикнуть, сорвать эту белую тряпку со своего бывшего красивого, спокойного лица. Она пыталась ухватить их за руки, преграждая путь. Это была напрасная затея, что-то теплое, яркое и прекрасное, под самым потолком притягивало её. И не было сил сопротивляться этому вселенскому потоку. Пройдя сквозь самое сердце молодой медсестрички, она поняла, что от её воли уже ничего не зависит. У неё вообще больше нет воли, нет ничего, кроме этого яркого, манящего света. И как только она это поняла, этот яркий луч, как кинопроектор стал прокручивать всю её жизнь. Нет не правильно.

Это был не фильм. Всё происходило в другой реальности, но все, же происходило. Она заново проживала своё рождение, ощущая себя младенцем. Мама, мамочка, слезы счастья и её теплые руки. Отец, наклонился над кроваткой, целует в закрытые глаза и нежность разливается по всему телу. Почему она раньше не помнила, не хранила эти волшебные минуты?

Школа, спорт, новый старт и победа с соленым вкусом пота. Надо быть первой, только первой! Марсианка, так её называл тренер, за железную волю и крутой нрав. Стоять выше всех на пьедестале с замиранием сердца. Она зажмурилась как прежде, поддавшись ощущению полета внутри. Какое счастье ещё раз это пережить.

И конечно он, Вадим Зорин, молодой, красивый, очень молодой и очень красивый. Нет, ей надо вернуться. Её сын, её Пашенька в опасности. Собирая дух для прыжка обратно на Землю, она сжалась, снова потревожив медсестру.

— Рука, посмотрите, она пошевелила рукой!

Окрикнув выходящего из операционной врача, медицинская сестра подошла совсем близко к только, что умершей женщине.

— Не говорите ерунду. У неё остановилось сердце.

Открыв простынь, он не поверил своим глазам. Вздрагивая ресницами, испытывая земные муки, душа возвращалась в безжизненное тело.

Он не поверил своим глазам. Слушая «Лестницу в небо» Алексея Рыбникова из «Того самого барона Мюнхгаузена», Степан Кузьмич, рассматривал цифры, высветившиеся на телефоне. Это звонила она, Екатерина Зорина, собственной персоной.

— Слушаю.

— Добрый день. Вам звонят из больницы по просьбе больной. Её фамилия…

— Зорина Екатерина Сергеевна, что случилось?

— Да, правильно, Зорина, три дня назад она умерла.

— Как умерла?

— Да что вы так кричите, мужчина, у меня аж ухо заложило. Сначала умерла, а потом пришла в себя.

— С кем я разговариваю? И откуда вы звоните, я надеюсь не из морга?

— Почему из морга? Чего это из морга? Ожила она, я вам говорю. Чем вы там слушаете.

Евдокия застала мужа с удивлением разглядывающего замолчавший телефон.

— Степ, у тебя, что видео звонок состоялся? Что ты там такое увидел, раз оторваться не можешь?

— Ты не поверишь, звонок обычный, а звонивший, верней звонившая явно не в себе.

— Как это?

— Да сам не пойму.

— Что она говорила эта, которая не в себе.

— Три дня назад якобы Зорина Екатерина Сергеевна умерла.

— Ох, царствие ей небесное.

— Да, подожди ты, Дунь, она ожила.

— Это как это, ожила?

— Вот и я себе думаю, как это ожила.

— А откуда она твой телефон знает?

— Так я ей сам визитку оставил.

— Это той, что звонила?

— Нет, Дуняш, той, что ожила, а до этого каким-то образом умерла.

— Ужинать не будешь.

— Нет, ты ж видишь, что происходит. Люди с того света возвращаются и сразу мужу твоему звонят.

— Тем более поесть надо, раз у них в тебе нужда такая. И слушать не хочу. Пойду собирать на стол. А люди твои воскресшие уже никуда не денутся, ты не переживай, коль оттуда вернулись пол часа подождут.

Лика

Будущее зависит от того, что вы делаете сегодня.

Махатма Ганди

Она никак не могла понять, как это с нею, такой красивой, по сравнению с другими детьми просто необыкновенной, могла случиться в жизни эта фатальная несправедливость. Всё, что было её личного, по её разумению, считалось превосходным: огромные васильковые глаза, обрамленные длинными, густыми смоляными ресницами, правильные черты лица, красиво очерченные губы. Девочка подолгу разглядывала себя в убогое зеркало старого трехстворчатого шкафа, любуясь своей красотой. Особенно ей нравились белокурые локоны, которые отливали золотистым цветом в солнечных лучах. Стройная, грациозная фигурка вызывала восторг у окружающих. Но то, что было на неё одето, доводило девочку до обморочного состояния. Её бедная мать, тянувшая на себе нелегкую ношу единственной кормилицы семьи, справлялась, как могла, работая на двух работах. Не досыпая, не доедая, она жила ради детей, оправдывая мужа, который женился во второй раз, с его слов по внезапно приключившейся большой любви.