Бесплатный фрагмент - Москвичка

Я, Ольга Рожкина, как говорится, москвичка обыкновенная. Вы открыли мою первую книгу. Она родилась спонтанно в период пандемии, когда каждый коротал время как умел. В ней есть и правда, и вымысел, смешное и грустное. Всё как в жизни.

«Москвичку» дарю своим детям и внукам, мужу и друзьям, а посвящаю родителям.

Как родился спектакль «Москвичка»

В режиссуре, при выборе материала для постановки, есть понятие первого впечатления: очень важно зафиксировать эмоции, мысли, которые возникли именно при первом чтении, потому что они могут стереться, забыться в процессе дальнейшей работы и увести от стиля автора.

Я хорошо помню: открыла первый рассказ, читать не хотелось, хотелось спать, ну, чуть посмотрю, а завтра, или послезавтра, почитаю, и вдруг ловлю на своём лице улыбку до ушей — ощущение пружинящей радости и безответственной лёгкости. От простых фраз, от мягкого юмора, от ироничного взгляда наблюдателя и в то же время участника событий. И вроде бы ничего особенного, очень простые истории, но вдруг какие-то детали вызывают у тебя желание крикнуть: «Да, и у меня так же было, и я…» Эта лёгкость, эта узнаваемость вызывает чувство родства, сопричастности. В умении говорить о том, что близко и понятно многим, говорить просто и легко и есть стиль Ольги Рожкиной.

И ещё: в глубоко личных историях скрыта пружина. Думаю, зрители спектакля «Москвичка», который составлен из рассказов и стихов Ольги Рожкиной, чувствуют эту пружину: история жизни одного человека — история всей страны, дыхание конкретного места — дыхание времени.

Ольга Румянцева, актриса, режиссёр, исполнитель и автор спектакля «Москвичка» по рассказам и стихам Ольги Рожкиной.

Часть 1. Москвичка

---

Кате

Не по небу хожу, по земле.

О себе всё прекрасно знаю.

Не летаю уже во сне,

А в мечтах до сих пор летаю.

Зарываю стеклянный клад,

Отыскать его, не надеясь.

Поднимаю на солнце взгляд

И в лучах его греюсь, греюсь.

За бумажным змеем бегу,

Его в небо поднять стараюсь.

Без работы жить не могу,

Ненавижу бездельников, каюсь.

Когда гром открываю двери,

Чтоб послушать его раскаты.

Вечерами я в чудо верю,

Разбирая на части закаты.

Я такая, какая есть:

Бестолковая, умная, верная.

И поэтому на Земле

Я счастливой живу…

Наверное.

Я, папа
и Юрий Долгорукий

Если кто не в курсе, зовут меня — Ольга Юрьевна. Значит, моего папу звали Юрий. Мне казалось, что я всё о нём знаю, но оказалось — всё да не всё.

Однажды вечером, в один из праздничных дней, когда ул. Горького становилась волшебной от моря разноцветных огней, мы с папой и мамой пошли смотреть иллюминацию. В то время украшали только одну улицу — улицу Горького (теперь Тверская). Гирлянды из раскрашенных лампочек перекидывали через проезжую часть, и она становилась сказочной и загадочной.

Наш обычный маршрут — вниз по улице Горького до Кремля и обратно.

От Маяковки до Манежа для дошкольника путь совсем неблизкий. Мне всегда хотелось быстрее дойти до здания телеграфа, потому что оно было самым красивым.

— У памятника Юрию Долгорукому посидим немного, Олька устала, — сказала мама.

— Лады, — согласился папа.

Я поняла, кто такой Юрий (папа, конечно), но совсем не поняла, что такое Долгорукий. Мы шли не торопясь, родители разговаривали о чем-то своем, а я… Я уже не могла думать ни о чём, как только о долгоруком.

— Что такое долгорукий? — вопрос повис в воздухе. — Родители, кто-нибудь скажет ребенку, что такое долгорукий?

— Князь такой, прозвище у него такое — Длинные руки, Дол-го-ру-кий, — сказала мама, и это только запутало меня окончательно.

Князь… князь… князь… Это слово мне понятно, из сказок я знала, кто такой князь. Мой папочка был самый настоящий князь: сильный, красивый, смелый. И памятник я бы ему поставила — пусть все знают, какой у меня замечательный папа, но руки не давали мне покоя. И вот мы дошли до Советской площади (теперь Тверская), сели на лавочку.

Родители все говорили и говорили, а я смотрела на памятник. На коне, в шлеме, с копьем — без сомнения был мой папа, по имени Юрий. Но руки… А руки у него были самые обычные, вовсе и не длинные.

Сейчас проходя мимо здания Мэрии, обязательно посмотрю на памятник русскому князю, подмигну ему и улыбнусь многозначительно…

12.04.1961

12 апреля 1961 года, среда. Обычный день в коммунальной квартире в центре Москвы на 5-ой Тверской-Ямской улице (теперь ул. Фадеева).

Мне пять м половиной лет и заботы взрослых меня не касаются. Всё, как всегда. Вдруг, такой мощный крик «ура», что я испугалась и спряталась под стол. И уже оттуда слышала, что наш (советский) человек слетал в космос и вернулся живой и невредимый. Кто слетал? Куда? И почему так все рады, мне было не понять. Я вылезла из своего убежища и тоже стала прыгать и кричать «ура».

Радио говорило и говорило весь день о чем-то непонятном и незнакомом, пока не пришел домой папа.

Вот тут-то я и узнала, что случилось, и влюбилась в Юрия Гагарина по фотографии в газете. Он был на ней красивый, веселый и добрый. Неверно, этот образ настолько запал в детскую душу, что я и мужа выбрала похожего на Гагарина и свадьбу сыграли 12 апреля.

14 апреля (пятница). Папа на работу не пошел. Велел мне быстро завтракать и одеваться. Два раза просить меня было не нужно. С папой — хоть в огонь, хоть в воду, хоть в дальний поход! Мы пошли на площадь Маяковского (теперь Триумфальная). Народа было уже очень много, как на демонстрации. На демонстрацию я уже с папой ходила, шла вместе с рабочими чугунолитейного завода им. Войкова от Белорусского вокзала до самой Красной площади (иногда, конечно, меня везли на транспаранте).

Стояли люди с цветами и флагами. Мы протиснулись в первые ряды и стали ждать. Вдруг, опять все закричали «ура», и я закричала, и папа закричал, и дядька рядом закричал. И появилась украшенная машина, она ехала медленно по улице Горького (теперь Тверская), все кричали и плакали от радости. А в ней стоял он, человек, которого я полюбила на всю жизнь — первый космонавт Земли Юрий Алексеевич Гагарин. Он смотрел на МЕНЯ, девочку Олю пяти с половиной лет, он махал МНЕ рукой, он улыбался МНЕ своей солнечной улыбкой.

Машина давно проехала, а люди всё стояли и стояли. Были мы одно целое: жители прекрасной страны Советский Союз, и мы были горды и счастливы. Папа был такой красивый и счастливый, и дядька рядом, и старушка, и все-все.

А через много лет, я вместе с мужем, который похож на Гагарина, водили на площадь Маяковского наших детей смотреть утром парад, а вечером салют. Учили их личным примером любить свою страну, радоваться ее достижениям и гордиться ею.

Загдочные Селезнёвские бани

Каждый год наступал такой день, когда папа говорил: «Всё! Залили!». Это означало, что начиналась та самая зима: с лыжами, коньками, сугробами и прочими важными и необходимыми для зимы вещами. И мы в воскресенье отправлялись на каток. На настоящий большой каток: с раздевалками, бортиками, разметкой и буфетом.

В моем детстве каток был в каждом дворе, за ним следил дворник. Наш дворник Федюня был самым добрым. Жил на первом этаже, никогда не ругался, всегда давал нам, ребятам, лопату, скребок или метлу и по-доброму улыбался в свои монгольские скулы, пока мы чистили СВОЙ каток.

Но поход на взрослый каток — это было событие неординарное. Мне завидовали все. Из нашего двора никто никогда не был на большом катке. Иногда мы убегали на каток в «богатый дом» на Каляевской улице (теперь это Долгоруковская улулица), там вечером зажигали свет, и можно было кататься пока, чья-то мать не прибежит с ремнем.

Итак. Мы шли с отцом в Селезнёвские бани… Почему в бани? Не знаю, но я и не вспомнила бы, где находился этот каток, если бы не бани. А каток был сразу за банями. Это меня очень смешило. Когда отец говорил: «Идем в баню», я знала — идем на каток.

Первым делом, он прилеплял листок «Продаю фигурные коньки…», затем отрывал бумажку с чужого такого же листка, и в следующее воскресенье у меня были новые коньки.

Прочь тяжеленную цигейковую шубу, цигейковую шпаку, шаровары и валенки! В шерстяном платье с плиссерованной юбкой, новых рейтузах и спортивной шапочке я была хороша. Каталась я бесстрашно, с упоением. На коньках я отчаянно прыгала, сумасшедше бегала, жестоко падала — жила. Они были похожи на меня: белые, быстрые, смелые. Отец так ждал сына, что по характеру я и была мальчишкой: хоккей, лыжи, игры в ножички и напильнички, драки — всё моё.

Пока Папа играл в хоккей, я выписывала вензеля и расшибала коленки. Но это было счастье, настоящее детское счастье!

В школьные годы с друзьями мы уже ходили на каток в парк Горького за 20 копеек, а иногда и на «Люкс» в Лужники за 50.

Всё повторилось, когда родился сын, а потом и дочь. А у них потом тоже родились сыновья и дочери, и папа с мамой повели их на каток!

Про жёлтые сапожки

Бывали ли у вас вещи, которые попадали к вам неведомыми путями? Вы о них не мечтали, даже не знали про них, и вдруг — нате вам вот, пользуйтесь!

Так в моей детской жизни появились небесного цвета плащ и желтые резиновые сапожки с войлочными валеночками внутри. Эти прекрасные вещи были произведены году в 1962 в Японии и привезены в Москву на выставку достижений легкой промышленности. Мама моя работала на этой выставке и, видимо, когда разбирали стенды, эти шедевры достались ей в качестве подарка.

Что можно надеть на девочку на прогулку? Всё что угодно! Пальтишко, ботиночки, косыночку. Но если эта девочка лазит по заборам и деревьям, дерется и играет в футбол, то комплект одежды иной: шаровары, черные резиновые сапоги или кеды, куртка, перешитая из старого драпового пальто, вязаная шапка.

Но в один из весенних дней я вышла во двор в плаще небесно-голубого цвета и желтых японских сапожках. Важно, не дыша и не спеша, я прошла мимо ребят, стараясь не уронить королевский статус.

Дворовая команда сначала остолбенела, а потом наградила меня воплями: «Мадама Тю-лю-лю, объелась киселю! Явилась, не запылилась!»

Смутившись, покрасовавшись минуту-другую, я крикнула своей ватаге: «Вперед!», — и мы побежали, куда глаза глядят.

А глаза у нас глядели в сторону стройки, где работала бетономешалка, и рабочие уже залили небольшую площадку. Мы быстро сообразили, что можем оставить «навечно» свой след на земле, и сунули в жидкий бетон руки. Отличный результат! Очередь была за реальными следами. Я, недолго думая, шагнула в бетон! Теперь можно и вернуться. Но он не захотел меня отпустить.

Колесо событий стремительно закрутилось. Сначала я в бетон села (прощай, голубенький плащик), затем выдернула одну ногу вместе с сапогом, потом вторую, но уже без сапога. Парни даже не засмеялись. Глаза у них были полны горя.

Домой идти не хотелось не только мне. Но нашелся смельчак, пошёл и привел моего отца. Папа пришел с топором. Надеялся, наверное, вырубить сапог. Но не сложилось.

Так на века в этой бетонной площадке остался мой след: японский желтый резиновый сапог.

А дома?.. Дома даже никто не удивился…

Бабушка — любовь

Как у всех у меня были две бабушки. С одной я жила — это бабушка-будни, а к другой ездила в гости, это бабушка-праздник. Вернее даже не праздник, а любовь.

Она любила весь род человеческий скопом, не разделяя людей на хороших и плохих, красивых и не очень. Люди на нашей планете, по ее разумению, были сплошь хорошие, красивые, добрые. О ком бы она ни говорила, всегда прибавляла: «Хороший человек, дай Бог ему здоровья».

После революции она осталась сиротой. Семилеткой вместе с сестрой бродяжничала, пока не попала в детский дом. Как сейчас сказали бы эстетической направленности. Музыка, пение, танцы, французский язык. Вот такое было чудо в послереволюционной Москве. Бабушка рассказывала, что к ним приезжала Айседора Дункан, показывала мастер-класс и отбирала способных девочек в свою школу, говорила, что ее танец был похож на колдовство. Но я отвлеклась.

Поездка в гости к ней была сродни походу в зоопарк, театр или цирк, то есть для меня, ребенка, сплошное счастье. Меня тискали, целовали, обнимали, разрешали играть во всякие необычные вещи, ходить в гости к соседям. Любовь лилась на меня Ниагарским водопадом.

Всю жизнь она проработала в трамвайном депо, считала медяки, а когда вышла на пенсию пошла работать в ясли, к самым маленьким детям. Наверное потому, что эти крохи нуждались в любви пока их мамы работали. Для нее они были милые, хорошие, любимые. Покупала им баранки и леденцы, завязывала тоненькие хвостики, не ругала за мокрые штаны. Знала бесконечное число детских присказок, считалочек, шуток, стишков и песенок. Была и для них бабушкой-любовью.

Она ехала на другой конец Москвы и везла для малознакомой Маше или Кате хлеб и молоко, потому что им тяжело носить, нянчилась с соседскими малышами, навещала одиноких подружек.

Мне она помогла растить сына. Приезжала ни свет ни заря, чтобы мы с мужем могли поехать в институт, ни за что не хотела, чтобы я брала академку. Может от нее ему передалось умение любить.

Последние годы она провела в интернате для больных деменцией. Она припрятывала конфеты и угощала тех, кого никто не навещал, это бывшие воспитанники интернатов для умственно отсталых детей. «Для Витеньки, для Павлика или Сонечки» — говорила она. — Бедненькие, нет у них никого». Помогала на кухне, помогала в отделении, помогала всем, кому была нужна забота. Вот такая она моя бабушка-любовь.

Пианино

Утро началось странно. Нам с бабушкой выдали по стулу и отправили сидеть в коридоре, а мама с папой начали ходить по нашей двадцатиметровой комнате, размахивать руками, спорить, что-то мерить. Наконец шум утих и началось…

Огромный, как мне казалось, шкаф сорвался со своего места и поехал прямо к двери, но не доехал, свернул на полпути и перегородил комнату. Следом за ним двинулся сервант. Гремя посудой и звеня рюмками, прислонился к шкафу боком. Образовалась темная малюсенькая комнатка. Туда с трудом запихнули наши с бабушкой кровати.

Бабушка тяжело вздохнула, я весело заерзала на стуле. Ура! У меня теперь своя комната! Ну и пусть, что без окон, ну и пусть, что по ней нельзя ходить, зато можно долго в темноте играть под одеялом.

Дальше, куда-то в неведомое отправились диван, стол и стулья. (Из коридора этого было не видно).

Родители сели рядом с нами передохнуть. И все мы вместе стали чего-то ждать…

Оно появилось в дверях очень скоро. Черное. Огромное. Страшное. Оно с важным видом въехало в нашу комнату, и мы с бабушкой обе тяжело вздохнули. Пространства для игр и жизни практически не осталось…

Это было старинное немецкое пианино с золотыми медалями на крышке, с изящными бронзовыми подсвечниками, с клавишами сливочного цвета, отделанными слоновой костью. Я его сразу полюбила за красоту. Мы стали друзьями. Сидя на вертящемся стульчике перед клавиатурой, в фантазиях я представляла сказочный замок, бал, и чудесную музыку, которая пока, увы, не звучала…

В один из дней Пианино заговорило своим музыкальным языком.

В этот день к нам приехала в гости бабушкина сестра. Она была очень музыкальная. Играла на пианино, аккордеоне, гитаре, губной гармошке.

Она увидела эту красоту, и в нашей комнате зазвучала музыка. Она сыграла всё классическое, что помнила из детства, а потом полились «На сопках «Маньчжурии», следом они с мамой запели «Только раз бывают в жизни встречи», и судьба моя была решена. Девочка должна учиться музыке!

Про страшный дом

В детстве я боялась только гнева матери, не потому что за моим проступком следовало какое-то наказание, но она так молчала и смотрела на меня, что хотелось превратиться в невидимку или претвориться мёртвой.

Но был еще дом, которого я боялась ещё больше, потому что он не мог исчезнуть и перестать меня пугать, а встречаться мне с ним приходилось два раза в неделю по дороге на занятия музыкой.

В шестидесятые годы, мне сейчас кажется, практически все дети занимались музыкой. Кто-то учился играть на музыкальных инструментах, кто-то пел в хоре. Мне досталось фортепиано. Вот именно дорога на уроки музыки проходила через проходные дворы этого дома, который находился на улице Каляевской (теперь Долгоруковская) под номером 29.

Вы скажете, подумаешь дом. А вот и не подумаешь. Это был (да он и сейчас стоит) дом дореволюционной постройки, темно-серого цвета, с глухими дворами-колодцами. Он ловил меня в тиски своих проходов, наваливался темными стенами. Казалось, что вот-вот из черных подъездов выбежит черный человек и утащит меня, маленькую семилетнюю девочку, в черную-черную комнату… Надеяться на его пощаду не приходилось, потому что регулярно на моих глазах в его мрачных подъездах исчезали люди. Их забирали подъезды и никогда не возвращали, во всяком случае я этого ни разу не видела.

Я зажмуривала глаза, прижимала к сердцу папку с нотами и неслась пулей на встречу Каляевской улице, где были фонари, люди и автомобили.

Однажды меня пригласили в этот дом на день рождения. Желание посмотреть, что у дома внутри боролось со страхом перед неведомым. Любознательность победила. Я прошла двор-колодец, вошла в темный подъезд и замерла. Передо мной была лестница, похожая на лестницу, которую я видела в театре, а дальше большой, даже огромный красивый лифт, который останавливался не на этаже, а между этажами. На лестницу из квартир выходили круглые окна, вместо звонков какая-то штучка, которую надо было повернуть. Казалось, что из окон за тобой подглядывают невидимки, они ждут-не дождутся, когда можно будет схватить и утащить к себе такую красивую беленькую девочку (так бабушка говорила). Но всё обошлось. Меня встретила подружка, а потом её папа меня проводил домой.

Недавно я прошлась по дворам моего детства. Заглянула и в этот страшный дом. Страхи ушли, как ушло мое детство. Даже немного жаль.

Ходили мы походами…

Люди идут по свету,

Им вроде не много надо,

Была бы прочна палатка,

Да был бы не скучен путь…

Ю. Визбор

Какие прекрасные слова написал Юрий Визбор. Эту песню в семидесятые знал каждый от мала до велика. В походы ходили все: взрослые, дети, взрослые с детьми, студенты, рабочие, просто друзья.

В школе была секция туризма. Вел ее колоритный молодой человек лет тридцати по имени Андреич. Ковбойка, треники, борода и трубка, рюкзак, спальник и походный котелок — это, по-моему, было всё его имущество. Он обожал походы и нас, старшеклассников, мы отвечали ему взаимностью.

Мы ходили-бродили по Подмосковью, учились нехитрым походным навыкам, а еще: взаимовыручке, терпению, выносливости. Андреич никогда не строил из себя главного, никогда не ругал нас. Говорил, что мы взрослые, самостоятельные, разумные люди и должны сами понимать, что хорошо, а что плохо. Но мы — не понимали. Пробовали курить, пробовали вино, рассказывали пошлые анекдоты. Взрослели, как умели.

На каникулы отправлялись куда-нибудь подальше, например во Владимир. Туда мы двинули в начале ноября по маршруту: Владимир — Суздаль. Всё пешком. Ночевки на природе. Рюкзаки по 20—25 килограмм. Вперед, и не стонать! В день надо было проходить около 10 км.

Вышли из Владимира в прекрасный солнечный день. Настроение бодрое, идем хихикаем, веселимся, на привале сытно поели кашки с тушенкой, чайку попили, спины разогнули, и снова в путь. Но по закону подлости небо потемнело, черная тучища развалилась на весь горизонт, и разверзлись хляби небесные, хлынул ливень. Мы, в чистом поле, в широком раздолье. А за окном, как вы помните, осень, ноябрь месяц. Спрятались под дерево, (хотя дерево без листьев — укрытие сомнительное), переждали ливень, переоделись в сухое, развели костёр, стали сушиться. Андреич спокоен, как удав, мы веселимся. Решили еще поесть, а потом попробовать дойти до ближайшей деревни, может кто пустит хотя бы в сарай, на мокрой земле спать совсем не хотелось.

Чтобы было о чем поговорить на привале, я положила в рюкзак моему приятелю пару булыжничков. На переходе он мне и говорит:

— Что-то тяжеловат рюкзак стал, видно вымок.

— Наверное, — демонически улыбнулась я.

Часа через два доползли по грязи до деревни и расположились на ступеньках местной школы. Слух о пришельцах по деревне распространился быстро. Скоро на пороге появился директор школы. Добрейший, милейший дядечка, он дал нам ключи от спортзала. Они с Андреичем ушли обсуждать проблемы образования, а мы стали располагаться спать. Я была в предвкушении «радости от своей гадости», но на всякий пожарный отошла на безопасное расстояние. Дикий вопль: «Щас кого-то убью», — я услышала в дверях. Повеселились. Спать легли в хорошем настроении. Друг мой был необидчивый, за завтраком даже не пересолил мне чай.

Утром нам дали колхозный автобус. Он домчал нас до Суздаля и сэкономил день пешего перехода.

Сейчас с высоты прожитых лет удивляюсь нашим родителям, которые доверяли жизнь и здоровье детей человеку, который даже внешне производил впечатление пофигиста. Видимо доверие к школе в то время было абсолютным.

Мы три года ходили в походы с Валерием Андреевичем. Не стонали, не болели, попадали в разные истории, но ничего не рассказывали родителям, понимая, что это будет конец туристического кружка. Ведь там у нас была настоящая самостоятельная жизнь.

Как война зацепила
мою детскую душу

В 1968 году летом, если не ошибаюсь, вышел в прокат фильм «Щит и меч». Я в Анапе, оздоравливаюсь в пионерском лагере.

Через забор от лагеря сквер, и под открытым небом вечерами там крутят кино. Без труда можно залезть на забор или на дерево — и вот ты уже в кинотеатре. Удрали после отбоя, залезли, устроились. Фильм о войне. Фильм прекрасный, интересный: приключения, разведчики, тайны…

Перевернул всё внутри эпизод, где Генрих Шварцкопф и Иоган Вайс приезжают в концлагерь и угощают детей конфетами… Кто не помнит пересмотрите. Это была такая боль в моем детском сердце, что болит до сих пор.

Я ночью убежала на море, горько плакала стала ненавидеть насилие и поняла, что «война совсем не фейерверк, а просто грязная работа».

С этого же фильма полюбила песню «С чего начинается Родина». Жаль, что мои внуки ее не поют.

Песни о войне — это, еще один пример любви к Родине, уважению к подвигу военных и гражданских. Их пела наша завуч Александра Сергеевна, и рассказывала о себе, о своих фронтовых друзьях и подругах.

И однажды мы с приятелем решили, что пора нам эти песни спеть. И мы, в прямом смысле пошли с ними в народ, наш школьный детский народ. Получили согласие директора и пошли по классам. Пели под гитару, читали стихи, рассказывали о поэтах-фронтовиках. Как нас слушали!..

После этого любимыми песнями школы в походах у костра и на всю жизнь стали песни военных лет.

««…Туман, туман, седая пелена.

А всего в двух шагах за туманами война…»»

Мама

Мама лепила из меня идеал. Она не могла позволить, чтобы я в чем-то была хуже других. Не бралось в расчет, что у девочки плохое зрение, кривые зубы и во рту перемешались все буквы алфавита.

У меня было несколько преимуществ перед ровесниками: я была умная, даже слишком, свободолюбивая, лучше всех бегала, прыгала, лазила, бросала, никогда не плакала и не любила проигрывать.

Вечер в семье начинался с жалоб бабушки: «Она убегала, дралась, не слушалась и т. д.». Мама на удивление равнодушно слушала этот доклад. Ее интересовали оценки.

— Как пять с минусом! Что за минус? С такой учебой пойдешь на почту марки клеить. — Мама замолкала, а я шла учить уроки, чтобы завтра никаких минусов. Иногда почту заменяла мытьем полов или работой на мусоровозе, но интеллектуального труда для пятерок с минусом не предполагалось.

Нет иногда была констатация: «Ума нет — считай калека».

— Учительница пишет, чтобы я купила тебе расческу. Это что? — Брови вверх, в глазах искры.

Молчу. Что сказать? Что причесывалась рукой, что сменку переобула обратно, что оторвала белый воротничок от платья, потому что не нравится. Расческу не купили, и до сих пор осталась привычка поправлять волосы рукой.

Мама меня мало жалела. Видимо мои многочисленные травмы и ее закалили.

— Жаль, что только ногу разбила, надо бы голову, меньше бы лазила куда не надо. — Мама мазала мне коленки йодом, бинтовала порезанные пальцы, но бегать и лазить не запрещала.

Мы были очень близки. Я рассказывала ей про свои приключения на улице, она слушала и смеялась. Летом из пионерлагеря я каждый день писала ей длинные письма. Она мне каждый день отвечала. Жаль их не сохранили.

Потихоньку детская привязанность ушла. Осталась дружба. На всю оставшуюся жизнь.

Авторитет мамы был непререкаемый. Возражать и спорить было бесполезно, такая своеобразная домашняя диктатура. Вырваться из-под ее влияния мне, к сожалению, так и не удалось. До самых ее последних дней она была мой высший суд.

Мама всегда помогала, чем могла. Заботилась, беспокоилась, и безумно любила свое произведение искусства.

Как она смогла, какими руководствовалась тайными смыслами, но получила результат, который мне нравится. Я умная, красивая, успешная. Я прекрасная жена и отличная мать, а теперь ещё и заботливая бабушка.

Часто перечитываю ее письма, которые нашла случайно уже после ее смерти, и почему-то плачу.

«Ты всегда была хорошей дочерью, внимательной, отзывчивой, советчицей и большой помощницей. Спасибо тебе за твой веселый характер, который помогает жить окружающим тебя людям…»

Спасибо, тебе, мама.

О времени и о любви

Не знаю правда или нет,

Но мне цыганка нагадала,

Что жить я буду до ста лет,

Но всё равно — как это мало…

Случай с цыганкой во многом определил мою жизнь. А дело было так.