Москва пьющая

От Яузы к Курскому

Он был сильно пьян… Rак тростник в бурю качался у бордюра сквера между дорогой и Яузой, в опасной близости от проносящихся машин.

Я подошел ближе. Он был высокого роста, худой, с длинным лицом и пьяными сонными глазами, лет сорока, не больше.

Я подумал, что дорогу ему вряд ли перейти в таком состоянии… Раздавят. Остановившись рядом, спросил:

«Куда вам? Я провожу!»

«Мне за город надо, к брату еду. Он по Курской дороге живет».

«Ну, значит, нам по пути. Вам на Курский вокзал, и мне туда же. Пойдем вместе».

Я взял его под руку, и мы с трудом переправились через дорогу. Пьян он был в стельку, но шел, как ни странно, легко, устойчиво, хотя и раскачивался, но не падал, так что не тяжело было с ним идти. Нашлись силы и время для разговора:

«Ты откуда сам-то?»

«Из Абхазии. Там родился и жил лет до двадцати. Потом в тюрьму попал, а сейчас в Москву с юга еду, из Белгорода. Чудно: напился я еще под Курском, а теперь вот по Москве шатаюсь, хмель курский выгуливаю…»

«А сюда зачем?»

«Работу ищу. В церкви хочу работать: я по столярному делу умею, жестянщиком могу, крыши крыть тоже…»

«А почему именно в церкви?»

«Люблю в церковь ходить. Душа там успокаивается. Коммунистов этих ненавижу за то, что церкви порушили!»

— Ладно, не надо про плохое… Церкви, может, и рушили, зато Жизнь строили! Ты лучше про себя расскажи. В тюрьму-то за что посадили?»

Молчит. Вспоминает. Потом нехотя:

«Было дело да прошло. За драку. Заступился за одного парня. Ну, ты лучше не спрашивай!»

Вот мы уже у вокзала. Рядом мчатся и гудят авто. Нежаркий неяркий летний день. Входим в здание, идем в зал ожидания. Прямо на меня правит тележку дюжий грузчик:

«Посторонись!»

Он чуть не задевает меня тележкой. Глаза моего попутчика мгновенно просыпаются, вспыхивают, он отпускает ругательство:

«Ну, ты, осторожней, а то башку отвинчу прямо на рабочем месте!»

Носильщик не отвечает и следует дальше. Глаза моего заступника снова потухают.

«А я вот к брату еду. Надеюсь, поможет с работой. Хотя раньше никогда не помогал. Сам он при деле, все у него есть: и дом, и жена, и дети, и сад большой. А все равно не люблю его. Если он мне не поможет, я опять чего-нибудь натворю. Слушай, я тебе сейчас одну вещь скажу. Очень будет плохо, если я брата убью?»

Последние слова он произносит как-то отчаянно весело, с вызовом, который он посылает то ли мне, то ли своему Богу.

«Зачем ерунду городишь? Совсем, что ли, обалдел? Что за мысли у тебя?»

«Не надо, выходит?» задумчиво говорит он. «Да ладно тебе, я пошутил, а ты и поверил! Эх, ты…»

Возле нас возникает какой-то юркий гражданин средних лет. Невидимый магнит буквально притягивает его к моему попутчику. Мой ведомый сразу оживляется:

«Сидел? Где? Скажи, кем в лагере был? Шнырем?»

Юркий мужчина обижается и слегка мрачнеет, словно ему напомнили неприятную страницу биографии, которую он считал давно закрытой:

«Зачем обижаешь? Я к тебе с открытой душой, а ты…»