Бесплатный фрагмент - Моника

PROLOGUE

Роман — биография одной загадочной девушки.

Я встретил Монику темным, осенним вечером в полупустом парке. Она была одета в черное, элегантное пальто, ее светлые волосы мягко рассыпались по плечам и вид у нее был очень томный и загадочный. В руках она несла букет уже распустившихся лилий: шлейф этих терпких и белых цветов окутывал ее, застывал в воздухе и я подумал тогда, что она совершенно неземная, архаичная, точно сошла с полотен древних мастеров итальянского ренессанса. Я собрался с мыслями и подошел к ней.

— Добрый вечер. Извините за мое настойчивое поведение, но мы можем познакомиться с Вами? — сказал я совершенную глупость в духе современных Дон Жуанов.

Она обернулась, взглянула на меня и мне стало совершенно неловко от ее пронзительного взгляда. Ее миндалевидные глаза, зеленые, как у кошки, тонкие кисти рук и греческий профиль напоминали образы гетер древнего мира и мне стало совершенно понятно, что эта женщина создана для любви и поклонения.

— Почему бы и нет? — игриво ответила она. Я как раз искала компанию на вечер. Шекспир, кровавые драмы, вероломство. Вы любите театр?

Я был удивлен такой игривой манерой общения с незнакомцем, поэтому стоял и не знал, что сказать. Она ухмыльнулась и хотела уже уходить но я опомнился и закричал ей вслед:

— Да, конечно, я составлю Вам компанию. Во сколько начинается спектакль?

Она достала из сумочки записную книжку, вырвала листок и записала свой номер с инициалом М. в конце.

— М. это Мария? — спросил я.

— Моника — бросила она небрежно и исчезла в приближающейся ночи.

Так состоялась наша первая встреча с Моникой. Тем же вечером, я, одетый отчаянно-элегантно, стоял у входа в театр, ожидая эту необычную женщину. Закурив сигарету, я погрузился в свои темные мысли. Я был богат, успешен но мне совершенно не везло с женщинами, точнее, все они были бездарными, бездушными и пустыми. Красота и элегантность сочеталась у них с отчаянной глупостью и расчетливостью, доходящей до низких манипуляций, измен и лжи. Я так устал от этих томных хищниц, их жеманства и цепких взглядов, скользящих по моему дорогому костюму, часам и небрежно уложенной прическе. Мне была нужна Муза, безумие чувств и мыслей, святость и горделивая тьма, одетая в черный женственный силуэт и я знал, что найду это в Монике. Она подошла ко мне сзади совершенно незаметно и коснувшись моей руки театрально произнесла:

— Сюда, ко мне, невидимые тени! В меня вселитесь бесы, духи тьмы! Пусть женщина умрет во мне!

— Это монолог Леди Макбет, Моника? Вы в роль входите? — рассмеялся я.

— Да, она мне очень нравится. Такая темная и ядовитая, как я — взглянула на меня девушка, и что- то мелькнуло в ее взгляде, нечто ведьмовское, странное.

Я улыбнулся на такую любовь к шеспировским злодейкам и мы отправились на спектакль. Время в этом душном зале тянулось очень долго. Я устал от этой патетики, париков, возвышенных фраз и напудренных лиц, особенно мужских. День выдался тяжелым, на мой телефон до сих пор поступали звонки и сообщения по работе и я начал нервничать и ждать конца спектакля. Моя муза же наоборот была увлечена происходящим на сцене. Она как- будто проживала с актерами каждую эмоцию, момент и реплику. Для нее мгновение жизни было бесценным и она наслаждалась им, интуитивно понимая, насколько оно быстротечно и мимолетно.

— Я вижу, Вам очень понравилось представление — шептул я на ухо Монике.

От нее пахло сладкой, тягучей карамелью, флорентийским ирисом с нотами горького арабского кофе. Это был запах женщины — бездны: манящий, загадочный, глубокий как сама природа, она влекла и восторгала своим совершенством линий и глубиной мысли. Аромат совершенно свел меня с ума и я хотел поцеловать ее.

— Он был прекрасен, Адриан — произнесла Моника и я заметил, что ее прекрасное лицо немного влажное от слез.

Я был влюблен в нее и совершенно забыл о всех женщинах, которые были у меня в прошлом: они были призраками, бестелесными и пустыми а она была здесь, рядом, в своем природном сиянии изящества и красоты. Я начал с описания этой встречи, чтобы показать читателю, насколько она была тайной для меня, сколько трагизма и боли скрывалось в этой смешливой и немного надменной девушке. При моем обширном опыте общения с людьми и знания их мыслей, даже самых скрытых и зловещих, я не сразу разгадал ее, а возможно, не разгадаю никогда. Она отличалась от других женщин. Плавные, кошачьи движения, лукавая улыбка, эстетика тайны, в каждой выдержанной фразе. Мужчины сходили от нее с ума, они чувствовали ее безумие, эту сильную энергию self — made woman, которая властвует над их сердцами и мыслями. Изумрудные глаза, оливковая кожа и медовый цвет ее длинных волос завершали образ идеальной незнакомки эпохи ренессанса, но было в ней какое — то коварство, живая и темная сила ведьмы, заставляющая безумствовать и падать в ее объятья.

Мне бы хотелось начать свой рассказ с историй жизни Моники, которые она рассказывала мне как персидскому царю Шахрияру, тысячу и одну ночь. Далее повествование будет вестись от лица моей прекрасной ведьмы, с небольшими комментариями вашего покорного слуги.

ГЛАВА 1. INCEDO PER IGNES

Мне было три или четыре года, когда мои родители умерли. Я не помню их лиц, только голос отца, глубокий и торжественный, когда он пел мне старинные французские песни и запах моей мамы, ее теплой, загорелой кожи, с ароматами бергамота и водной лилии. Думаю, они были прекрасной парой и безумно любили друг друга, но их мир, такой воздушный и легкий, разрушился так же быстро, как и новость о их смерти. Мне рассказывали об авиакатастрофе, унесшей жизни пятнадцати человек. Там были и они, мои родители. Потом меня отправили в детский дом, абсолютно типичное, холодное здание, где нет места нежности и поэзии. Там нужно было выживать, а не мечтать и любить. Я была совершенно потрясенным, раненым зверьком, до которого никому нет дела. Все эстетские замашки, которые я впитала генетически от моей матери пианистки, встречались хохотом и насмешками местных детей, которые жили здесь очень долго. Они не знали прощения, снисхождения и благородных порывов. Помню, как они закрыли меня в темном, подвальном помещении в длинном узком коридоре и я провела там практически целый день. Мне было страшно, холодно и невыносимо больно. Но именно тогда, сидя на влажном, ледяном полу в той комнате, я поняла одну вещь: здесь нет места любви. Меня всегда пугала эта комната, такая мрачная и темная, сейчас, она бы напомнила атмосферу фильма Гильермо дель Торо «Багровый Пик». Меня нашла воспитатель, Августа Робертовна, наверно, единственное доброе сердце среди этого душевного холода. Мы читали с ней книги по вечерам, она тайком давала мне романы Жорж Санд и Вирджинии Вулф, которые я прятала под подушкой и читала с таким упоением и счастьем, как будто они были созданы для меня, ведь отражали все мои мысли и чувства в то время. Эта женщина была моим другой и поддержкой. Слегка полноватая, но очень утонченная, с красными, матовыми губами и седыми волосами, уложенными в высокую ретро- прическу. У нее не было детей, мужа и подруг и она очень привязалась ко мне, даже полюбила меня. Августа, будем называть ее так, обожала литературу, винтаж и летать в облаках. Несмотря на ее возраст, примерно лет пятьдесят, она была очень жеманна, изящна и вела себя как молодая девушка, что выглядело для некоторых людей очень необычно и странно. Свои голубые глаза она подводила черным, угольным карандашом, напевая итальянские песни. Совершенное безумие, думала я, когда она наряжалась в фиолетовое шелковое платье по фигуре и шляпку с перьями. Думаю, что ее поклонникам нравилась такая странность и непохожесть на остальных женщин, так как мужчин и свиданий у нее было много. Любила ли я ее? Думаю да, любила. Она защищала меня от грубых посягательств мальчишек в детском доме, приносила мне вкусные пирожные из кондитерской и говорила мне, что я вырасту красавицей. Сейчас, вспоминая Августу, мои чувства к ней и впечатления, которые она вызывала, могу сказать только одну, очень значимую вещь: она была очень смелой и всегда была верна себе. Ни социальные предрассудки, ни мнение толпы, постоянно осуждающей ее за наряды, манеру говорить и многоликую странность, которую она несомненно вызывала — ничто из этого не имело для нее значения. Только ее жизнь и ее личность. Поэтому безусловно, я восхищена этой женщиной и люблю ее как свою мать.

В день моего рождения, двенадцатого августа, целый день шел дождь. Совершенно непроницаемое, черное небо поглотило последние остатки моей надежды на солнце и тепло. Я сидела у окна, на своей кровати в общей спальне для девочек. Мне было очень грустно и одиноко тогда, как будто весь мир отвернулся от меня и никто обо мне не помнит. Дождь за окном хлестал по асфальту, не жалея тонких стеблей нарциссов, которые мы посадили в прошлом году вместе с Августой. Их желтые и пурпурные бутоны склонились к земле под натиском природной стихии и были такими нежными и беззащитными, что мне хотелось укрыть их от этого природного буйства, защитить их красоту от этого долгого, летнего ливня. Я смотрела на них очень долго, практически не сводя глаз, а мои мысли рисовали картины праздника, который мог быть у меня, если бы у меня была семья или хотя бы один друг, любящий меня и помнивший. Я бы надела белое, хлопковое платье и широкополую шляпу, которую уже носят дамы постарше. У нас в доме была бы летняя веранда, выходящая в огромный, цветущий сад, где обязательно цвел жасмин и роза. Моя мама ставит на стол фрукты и восточные сладости, папа обнимает ее за талию и целует, мы смеемся и весь мир как — будто пропитан непринужденностью и нежными чувствами.

— Моника, ты заснула что ли? Иди, к тебе пришел кто –то — услышала я голос Фрезии через дымку мечтаний.

Я опомнилась. Она была очень груба и жестока со мной, впрочем, как и все девочки, с которыми я жила в детдоме. Они обсуждали меня за спиной, брали мои подарки и сладости от Августы, заставляли убираться в общей комнате каждый день и делали еще много всяких гадостей, совершенно не детских, а злых и сознательных, просто потому что я была другой, отличной от них. Я поднялась с кровати и вышла из комнаты. В коридоре кипела жизнь, но мне было совершенно безразлично наблюдать за ней. Я спустилась по лестнице на первый этаж и увидела Августу.

— Моя девочка, с днем рождения тебя! — она выглядела очень торжественно в этой черной шляпке с перьями и большим подарком с атласной лентой.

— Спасибо, Августа — я очень смутилась и одновременно растрогалась от ее чувств ко мне.

— Мне нужно сказать тебе одну важную вещь, Моника. Как ты знаешь, я очень полюбила тебя и всегда оберегала и защищала моего маленького котенка. Хочу, чтобы ты узнала сейчас, моя девочка. Смотри — она протянула мне кипу бумаг, пахнущих ее духами и замолчала. Я взяла эти бумаги стала разглядывать их, пытаясь вникнуть в их суть.

— Августа, это что, документы об усыновлении? — дрожащим голосом произнесла я.

— Да, Моника, если ты согласна, я заберу тебя отсюда и мы создадим наш уютный мир, о котором ты всегда мечтала — она смотрела на меня с такой надеждой и любовью, что я не могла не согласиться.

Мы были привязаны к друг другу, два одиночества, две женщины в этом суровом и жестоком мире, мы были необходимы друг другу и я сразу поняла это. Так началась моя жизнь с новой мамой. Когда все юридические вопросы были улажены, меня забрали в новую семью. Помню, укладывая свои вещи в небольшую спортивную сумку, я чувствовала завистливые и злые взгляды тех детей, которые были вынуждены остаться здесь.

— Кто — нибудь видел мою фарфоровую кошку, она на столике стояла, вот здесь? — спросила я у детей, наблюдающих за мной.

— Вот эту? — Фрезия, этот жестокий главарь всей этой шайки, держала в руках мою бесценную вещь.

— Подойди и забери, фифа! — она выкрикнула последнюю фразу особенно громко, чтобы ее услышало как можно больше свидетелей и взглянула на меня своими черными глазами.

Она торжествовала, думая, что задев и обидев меня станет еще сильнее в глазах тех, кто наблюдал за этим актом жестокости. Во мне все помрачнело. Эта кошка, единственная вещь, оставшаяся от моих родителей, имела для меня особую ценность и смысл. Я не могла не забрать ее. Фрезия видела, что я думаю, как мне поступить, вступить с ней в драку или промолчать, она высчитывала все ходы и действия, смотря в мои глаза и сжатые до боли кулаки.

— Смотри, Моника — произнесла она и молниеносно, со всей злости, бросила мою статуэтку об стену.

Тонкий фарфор разлетелся вдребезги и мое последнее воспоминание о детстве вместе с ним исчезло навсегда. Я больше не могла это терпеть. Все мое негодование за все годы, проведенные в этом ужасном месте захлестнули меня. Я набросилась на нее, хватая Фрезию за черные волосы, царапая ее грязную темную кожу и вся моя душа была поглощена этим мщением, которое так долго ждало своего часа. Я ревела, слезы застилали мое лицо и я практически не видела никого из тех, кто собрался посмотреть на наш бой.

— Как же я ненавижу вас всех! — кричала я от боли и страха, съедавшими меня столько лет. Вы жестокие, глупые и пустые! В вас нет сердца, в вас нет любви и вы не достойны ни семьи, ни прощения! — мой голос превращался в нечто громогласное, глубокое, это был голос правды и истины, который они слышали из уст девочки, которую постоянно унижали.

— Хватит, Фрезия, оставь ее — сказал Давид Р, самый старший из них — пусть идет, заканчивай!

Она, как уличная шавка послушно перестала драться и скрылась в толпе, только ее глаза, цыганские и страшные, передавали ту боль, душевную и физическую, что я нанесла ей. Так прошел мой последний день в детском доме. Уходя оттуда вместе с Августой, я чувствовала, что все они собрались около пустых глазниц окон, и смотрят мне вслед, только я уже не обернулась как жена Лота в притче. Мы ехали долго, практически целый час, это был северный район Санкт Петербурга, где располагалась квартира Августы. Зайдя в парадную исторического жилья я выдохнула. Наконец я буду предоставлена сама себе, у меня будет своя комната, свое небольшое, но личное пространство, где я могу спокойно жить, погружаясь в свои невероятные мысли и вселенные.

— Ну, дорогая, располагайся — заботливо сказала Августа — теперь ты дома.

Я кивнула и стала осматриваться. Квартира тогда мне показалась очень необычной, неким французским будуаром гедонистки времен Людовика XV: картины в золотых рамах, тяжелые шторы из лоснящегося бархата, совершенно не пропускающие света, очень много книг, которые были практически везде: на полках, туалетном столике, на полу, за кроватью, даже в ванной комнате. Это были французские женские романы в стиле Дюма, в очень красивых, архаичных обложках и с потрясающим запахом старины. Вся квартира была покрашена в благородный белый цвет, мебель была с претензией на историческую подлинность, с резными изображениями нимф, русалок и морских сирен. Посередине гостиной, в самом царственном положении, лежал большой черный кот. Августа сказала, что его зовут Лютик. Немного позже я узнала, что Лютик это сокращение от его полного имени, Люцифер. Кот был с огромными зелеными глазами и его вертикальные, пристальные зрачки следили за тобой и тем невидимым, что обитало в этой квартире. Лютик осторожно подошел ко мне, высокомерно глядя мне прямо в глаза, и обнюхал мою руку. Видимо, я понравилась ему с первого раза, потому что он дал себя погладить, и издал мурчащее, королевское «мяу» в знак приветствия, встречая нового члена семьи.

— Пойдем, покажу твою личную комнату — сказала Августа. Она небольшая, но там огромное окно с видом на крыши петербургских домов и твой личный кусочек неба. Мы прошли по узкому, темному коридору и оказались в моей Sanctum Sanctorum

— Августа, спасибо тебе — прошептала я, и стараясь сдержать свои детские чувства, обняла эту необычную женщину.

— Ты будешь здесь счастлива, Моника — произнесла Августа с влажными от слез глазами и погладила меня по голове.

— Располагайся и отдохни, а я заварю нам жасминовый чай.

Она ушла опять напевая какие — то странные ретро мотивы, а я стояла и не могла поверить, что это реальность, а не моя очередная выдумка. Мне было очень хорошо там, в этой старинной, аристократической квартире. Августа сделала ремонт, мы вместе красили стены, вешали картины в уже современном и понятном мне стиле, купили прекрасные шторы и множество красивых деталей интерьера. Зарабатывала она немного, но никогда не жалела денег на эстетские вещи, антикварные книги или винтажную парфюмерию. Люцифер очень полюбил меня и всегда был рядом со мной, но на руках не сидел, держался в стороне от моих тесных объятий и непонятной ему нежности. Я распахивала окно, наслаждаясь ветром новой жизни и свободы, а Лютик сидел рядом, смотря вдаль на стаи птиц, вырисовывающих на закатном небе живые пейзажи. Это была полноценная гармония и счастье, которое я не испытывала никогда.

— Пойдем пить чай — услышала я мелодичный голос Августы и поспешила на кухню.

Она, в кружевном, красивом фартуке разливала ароматный напиток в две винтажные кружки с павлинами и тропическими листьями.

— Чашки замечательные, где ты нашла их? — спросила я свою новую маму.

Она сделала вид, что не услышала моего вопроса, но я повторила его заново.

— Это очень старинные вещи, как и многое здесь, Моника. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, а сейчас, бери фисташковый эклер и угощайся.

Закончив эту недосказанную и таинственную мысль, Августа повернулась ко мне спиной и стала делать вид, что очень занята и ей не до моих расспросов. Свою тайну она раскроет мне накануне своей смерти, но я расскажу ее читателю немного позже. Дни в этом прекрасном месте летели очень быстро. В школу я ходить отказалась и Августа перевела меня на домашнее обучение. Мне совершенно не хотелось быть белой вороной и вечной одиночкой в новом для меня месте. Мне хватило воспоминаний из детского дома, где я прожила целых тринадцать лет. Сейчас, вспоминания эти времена, я задаюсь только одним вопросом: Чем я была так непохожа на остальных детей? Да, я была немногословна, замкнута, вела себя иногда очень странно и необычно. Я не старалась никому понравиться, никогда не лгала и всегда говорила всю правду о человеке в лицо. Я ценила личность, талант и дар в людях творческих потому что сама была такой. Я всегда была немного отстранена от внешнего мира и с каждым годом мне казалось, что этот невидимый Рубикон становится только ощутимее и сильнее. Раньше, процесс социализации для меня был болезненным, я из кожи вон лезла чтобы понравится тем, кто был мне интересен. Мне хотелось быть как они: веселыми, пустыми, не забивающими свои головы метафизикой и поиском смысла жизни. Изысканно занимаясь мимикрией, я принимала разные обличья, никому не показывая свою змеиную суть. Мне казалось, что если я буду настоящей, меня не примут. Что я буду другой, непохожей, белой вороной в стае черных. Сейчас же, когда контуры разума и уверенности стали более заметными, все сомнения и слабости исчезли под властью силы и новой мысли. Когда осознаешь свою исключительность, когда принимаешь свою женскую природу и используешь все ценные дары, которыми тебя одарили свыше, начинаешь понимать, какой огромной силой ты обладаешь. С этим осознанием тебе безразлично мнение пустой толпы. Они уже не могут коснуться тебя, ибо ты властвуешь над собой, а не над их мнением о тебе. Тогда и начинается истинный путь. Incedo per ignes.

ГЛАВА 2. МON AMOUR

В юности, многие мальчики оказывали мне знаки внимания, хотели узнать меня поближе и возможно, некоторые из них даже искренне хотели понравиться мне. Но мне нравился только один. Его звали Феликс и он был моей первой, слепой любовью. Черные, блестящие волосы и миндалевидные карие глаза создали ему славу настоящего мачо среди женского пола. Высокий, белокожий, страстный, с надменной, играющей на его лице улыбкой, он купался в лучах внимания, нежности и томных вздохов всех девочек, когда проходил мимо них. Феликс любил литературу, писал стихи и был совершенно не похож на остальных мальчишек детского дома, так как имел манеры денди и навыки расчетливой обходительности, которую многие принимали за воспитание. Несмотря на его юность, он уже познал многих женщин и его аура, такая темная и мужская, очень привлекала меня. Мы встречались с ним пару раз на занятиях по английскому языку, и он всегда садился рядом со мной. Обходясь только общими фразами по заданиям или короткими просьбами, Феликс давал мне понять, что я совершенно его не интересую. А я была безумно влюблена в него и сходила с ума от этого первого чувства. Свою любовь я держала в тайне, но многие догадывались об этом, и пошли сплетни. Безусловно, Феликс узнал эту новость одним из первых и его поведение очень резко изменилось. Он стал более детально рассматривать меня, здороваться и даже иногда подходил ко мне и обнимая за плечи расспрашивал о каких — то пустяках в духе светской беседы. Я была смущена, говорила какую — то чушь и никогда не смотрела ему прямо в глаза. Однажды вечером, я ушла на прогулку в одиночестве. У меня было тайное место, небольшая зеленая аллея в парке, где я была совершенно одна в своей огромной вселенной. Была осень, золото листьев укрывало уже замерзшую землю своей золотой, природной вуалью и я сидела на старой французской скамейке, смотря на серое пасмурное небо.

— Здравствуй, Моника — голос Феликса разрезал это осеннее пространство и мое сердце вместе с ним — Ты одна здесь? — он присел рядом со мной и закурил сигарету.

— Привет, Феликс. Я всегда одна. Тем более такой красотой лучше наслаждаться в одиночестве, чтобы никто не мешал — не подумав, сказала я и осеклась.

Феликс понял мой намек и хотел уже уходить, но я взяла его холодную руку и произнесла:

— Прости, я не хотела так грубо, можешь остаться, если хочешь. Здесь очень красивый закат по вечерам, будем наслаждаться им вместе.

Он затянулся угасающей сигаретой, выдохнул тяжелый дым в осенний воздух и произнес:

— Я тоже люблю природные пейзажи, в стиле Ван Гога например, когда знаешь, все небо стихийно — красное или наоборот такое черное и мрачное, как перед страшным долгим ливнем — он замолчал и внимательно посмотрел на меня.

Его голос проникал в мою суть, как и дым его сигарет, в самые сокровенные места моей женской души, сводил с ума, и я понимала, что навечно принадлежу Феликсу. Он заметил мое замешательство и улыбнулся.

— Да, я тоже люблю природный импрессионизм. Вообще, немного странно рассуждать об этом с тобой, я так привыкла к книгам, а не к живым людям, что совершенно разучилась себя вежливо вести — рассмеялась я.

— Ты красивая, Моника и очень странная. Но твоя странность привлекает меня. Есть в ней какой- то индивидуальный и живой смысл, женская тайна как в Моне Лизе — Феликс сказал это очень задумчиво, подбирая каждое слово, и неожиданно взял меня за руку.

Мне стало совершенно не по себе от такого неожиданного мужского прикосновения. Вся моя женская природа, только начавшая свое развитие, загорелась сотнями живых костров, и ее тепло стало растекаться по моему телу, вибрируя и наполняя меня нежным возбуждением к этому юному мужчине. Он наклонился ко мне, и я почувствовала тонкий аромат его парфюма на бледной коже, смешанный с дымом сигарет и прохладным осенним воздухом.

— Я могу поцеловать тебя? — прошептал он чуть слышно и посмотрел на меня своими черными, пылающими глазами.

Я не стала отвечать ему, а только потянулась к Феликсу всем своим женским естеством и мои губы встретились с его губами. Он был очень нежен со мной, даже деликатен, свою звериную страсть он старался не показывать, чтобы не пугать меня, но я сразу поняла, что мы будем любовниками. Он погладил меня по щеке, наслаждаясь моей теплой кожей, а потом сказал:

— Ты меня любишь, Моника?

— Да — тихо прошептала я — люблю.

Он внимательно посмотрел в мои глаза, и тут я заметила тень сомнения, скользнувшую по его лицу, как будто он передумал делать то на что решился, но эта тень быстро сошла с него, обнажив его истинную, мрачную природу. Привычка — вторая натура, но я не догадывалась об этом. Почему я вдруг вспомнила Феликса? Не знаю, мне кажется, я никогда не забывала его. Мы начали встречаться тайком от всех и никто не догадывался о нашей связи. С ним я познала тайны любви, наслаждения и страсти. У его друга была квартира, недалеко от детского дома, и по выходным мы постоянно бывали там. Он обожал мое стройное, гибкое тело больше чем мою душу. Покрывая меня поцелуями, он не мог остановиться, и даже мой кошачий взгляд постоянно приводил его в возбуждение, рисуя картины его личного Содома. Он хотел меня постоянно и не мог насытиться этим. Если вначале нашего знакомства это пугало меня от наивности и незнания мужской природы, то сейчас я играла с ним, дразнила, пытаясь приручить этого дикого зверя. Я скользила губами по его шее, рисуя влажным языком слова страсти, которые понимал только он. Касалась его горячей кожи в самых нежных и чувственных местах и любила его так, как он не смог бы никогда. Мне нравилась его непокорная гордость, тщеславие и любовь к женщинам. Я принимала его природу, уважала его и никогда не требовала верности и вечных клятв в любви. Феликсу было хорошо со мной, и наша связь продолжалась достаточно долго. Мы расставались, потом он находил меня снова и мы опять погружались в этой безумие страсти и одержимости друг — другом.

— Только ты вызываешь у меня такие противоречивые чувства, Моника — сказал он однажды.

— Что ты имеешь ввиду, дорогой? — я подошла к нему сзади и обняла его, водя руками по его голому торсу.

— Я люблю и ненавижу тебя. Люблю потому, что ты видишь меня настоящего, уважаешь мою свободу и никогда мне не врешь. В тебе нет жеманства и неправды, как в тех пустых девках, которые готовы отдаться за бутылку дешевого красного и пару красивых фраз из интернета. Ты другая, такая таинственная и глубокая, как темные воды в океане, ты никогда меня не слушаешь, ведь у тебя есть своя истина и своя позиция в этой жизни. Мне иногда кажется, что если я буду возвращаться к тебе, как сейчас, то погибну — он замолчал и повернулся ко мне — Ты вся как на ладони, но я ничего не знаю о тебе, ты ложь и правда, ночные сумерки, и солнечные блики на воде, святость и грешная тьма, одетая в черный женственный силуэт. Я тебя вообще не знаю, Моника, и это пугает меня больше, чем адские муки от наших ссор и расставаний. Он посмотрел на меня как тогда, в нашу первую встречу в осеннем парке и заплакал. Я взяла его дрожащие руки и поцеловала влажное от слез лицо.

— Феликс, зачем вся эта драма? Ведь в женской природе заложено мучить и заставлять страдать мужчину. Тем более, если эта женщина красива и неглупа. Ты же знаешь это, дорогой, я принадлежу тебе, а ты мне, но не в рамках вечности, а только сейчас, в это мгновение. Зачем углубляться в меня и пытаться понять? Я же этого не делаю.

— Поэтому я и хочу уйти от тебя, но не могу! — закричал он — Ты видишь меня насквозь, все червоточины и тьму моей души но ты все равно здесь, рядом. Меня тошнит от такого благородства, я не хочу, чтобы ты снисходила до меня, не хочу терпеть твое равнодушие ко мне.

Я решила ничего не говорить и молча уйти, подождав пока он успокоится и придет в себя. Убрала руки с его плеч и хотела встать, но Феликс мне не позволил. Он, как дикий зверь набросился на меня, срывая мое кружевное белье и впился в меня своими солеными от слез губами. Он совершенно обезумел и овладел мной здесь же, на полу, крича проклятия и говоря, что я ведьма. Он был напряжен, его страсть кипела в нем и он не мог остановиться.

Феликс держал мои руки в своих, он безумствовал, владея мной и наслаждался тем, что я получаю такое же удовольствие от его ласк. Когда все закончилось, мы лежали на холодном полу и улыбались.

— Моника, ты сводишь меня с ума — прошептал Феликс и поцеловал меня в изгиб бедра.

Я смотрела на этого поверженного зверя и не понимала что чувствую. Раньше, в детстве, я очень любила его, даже боготворила. А сейчас, когда он лежал передо мной такой обнаженный и естественный в своей мужской природе, мне стало не по себе. Он хотел приручить меня, сделать своей, лишить меня моей кошачьей свободы и независимости. Этого я ему не могла позволить и не позволила.

— Мне пора, милый — произнесла я и стала одеваться.

Феликс остался лежать на этом полу с огромными черными дырами вместо глаз, но не произнес ни слова, потому что и так все понял. После этой встречи мы не виделись два года. Он не искал меня и я начала постепенно его забывать. Странная вещь, женская память. Она помнит только те жизненные факты, где чувство неразрывно связано со временем, даже пропитано им. Нам не интересны спокойные и размеренные будни, мы стираем их также быстро, как они пролетают мимо нас, со скоростью света и нашего равнодушия к ним. Драмы, скандалы, разрывы отношений, боль утраты и крики счастья, когда ты с ним постели — вот что мы помним и не забудем никогда. Феликс стал просто очередным воспоминанием, бесплотной дымкой в этом хаосе жизни и мне казалось, что я совершенно равнодушна к нему.

— Ты не устал слушать о моих любовных трагедиях, Адриан? — спросила меня Моника и рассмеялась.

Я был совершенно измучен ее рассказом, во мне смешались злость, боль и ревность к этому черноглазому брюнету, которого так любила моя женщина, и я старался подбирать слова очень тщательно, чтобы не обидеть ее:

— Я понимаю, почему ты так поступила. Для тебя свобода это сама жизнь, ты не можешь дышать, когда понимаешь, что привязана к одному человеку или месту на карте. Для тебя любая неизвестность намного значительнее тех душных объятий, которые мог тебе предоставить Феликс. Зачем тебе верность одного человека, если ты можешь подчинить себе весь мир? Я прав, Моника?

— Да, ты прав. Я не люблю такую слепую преданность, потому что мне она известна, и я чуть не погибла от нее. Поэтому я никому не отдам свое сердце — она шепотом, чуть слышно, сказала последние слова и замолчала.

— А что было дальше? — спросил я, и развалившись в кожаном кресле затянулся сигаретой.

Думаю, что я разбила ему сердце. Он привык уходить первый и мне этого не простил. Я знала, что он связался с какой — то немолодой, обеспеченной женщиной и жил с ней, пока ему не надоело. Он стал дорого одеваться, бросил курить и даже написал пару книг, которые выпустил небольшим тиражом. Романы были совершенно посредственные, но его дама боготворила его и делала все, что он пожелает. Он получил то, чего всегда хотел. Деньги и право выбирать лучшее. Я не винила его в этом, даже позвонила один раз и поздравила его с помолвкой. Он долго молчал вначале, потом очень сухо поблагодарил за звонок и бросил трубку. Больше я ничего о нем не слышала.

Прошло несколько лет после нашей драмы с Феликсом. Я поступила в университет, на факультет истории искусств и мечтала работать среди древностей. Я увлеченно интересовалась потрясающей живописью Тициана, стилем барокко или историями из жизни фаворитки короля Людовика XV, маркизы де Помпадур. Она подчинила себе этого великого представителя из династии Бурбонов, покровительствовала наукам и изящным искусствам и открыла свои литературный салон. Эта дама значительно повлияла на государственные дела страны и царскую казну Франции. Августа очень мне помогала, потому что наши вкусы во многом совпадали, и она была очень начитанной женщиной. В один из таких дней, я готовилась к небольшому зачету по западноевропейскому Ренессансу и составляла детальные ответы к темам для обсуждения и некоторым вопросам.