Часть первая
Вступление, которое должно было быть концом
I
Произошло это весной прошлого года. Мне позвонила моя сестра Оля и сказала, что умер её единственный сын Дмитрий. Она попросила меня приехать к ней в Эмск, чтобы поддержать её, как она выразилась, «морально». Следующим же днём я поехал к ней.
Сев в электричку, я невольно залюбовался панорамой, что открылась передо мною в окне вагона, где то и дело мелькали гибкие стволы берёз, покрытые еле зеленоватой дымкой. На голубом небе, стянутом облаками, ярко светило солнце. Оно ещё не достаточно набрало сил, чтобы засушить слякоть на улицах, но его тепла хватало, чтобы растопить лёд в речках. Обширные поля сплошь и рядом покрывались ярко-зелёной сочной травой. Природа понемногу просыпалась, донося до городских обывателей запах талой воды, смешанной с земной свежестью. И потому одна только мысль, что кто-то мог умереть в такое прекрасное время года, казалась мне невозможной и вводила меня в ступор.
Я не виделся с племянником около пяти лет, и мало что о нём могу рассказать. В основном я помню его лишь ребёнком. В детстве он был таким же, как и другие дети — играл в войнушки с детворой, в прятки и прочие игры. Разве что, он ещё рисовать любил. Всегда весёлый, с искоркой в глазах. Потом я переехал в другой город, и видеться мы стали реже. Затем, как это часто бывает, наше общение ограничилось редкими поздравлениями в праздничные дни, а потом и вовсе сошло на нет. Вот в общем-то и всё, что я о нём помнил.
Только я вышел на перрон, как мне позвонила Оля:
— Алло, Игорь. Ты уже приехал?
— Да.
— Сейчас иди до соседней остановки и садись в автобус номер…, потом езжай до областной больницы… — у неё слегка подрагивал голос, словно она сдерживала слёзы, — а там, не доходя до неё, будет тропинка направо. По ней прямо иди и увидишь здание прощального зала… Если что — звони.
— Понял. Скоро буду.
Посредине прощального зала находился небольшой красный гроб, в котором лежало бледное покрытое трупными пятнами тело. Некогда рыжие волосы моего племянника потускнели, губы были синюшными и покусанными. Веки его глубоко впали в глазницы, а шея была как-то странно наклонена набок. Узнаваемыми остались лишь его шевелюра да вздёрнутый тонкий нос… В зале завис запах тлеющего тела, смешанного с запахом нафталина и ароматом благовоний.
Слева и справа от гроба сидели люди, удобно расположившись на скамейках. Некоторые из присутствующих закрывали лица платками, т.к. трупный запах преобладал над остальными ароматами и резал нос и глаза. Загробную тишину изредка разрывали короткие женские всхлипы и плач. Мне стало дурно.
Но, поборов плохое самочувствие, я подсел к Оле. Она сильно изменилась за последние пять лет. Её некогда молодое живое лицо вдруг омрачнилось морщинами, на лбу и по краям потускневших и красных от слёз глаз. Только я подсел к сестре, как она прильнула головой к моему плечу и горько заплакала…
На скамьях в основном сидели люди среднего возраста, да старики. Среди них выделялся юноша лет двадцати на вид, скромно одетый, с потухшим не моргающим взглядом. Насупившись, он мрачно смотрел на бледные скрещенные руки моего племянника.
Затем время прощания с усопшим подошло к концу, и гроб погрузили в катафалк, который отправился в сторону крематория. Юноша вышел на улицу вместе со мной. И, закурив сигарету, он грустно смотрел вслед уезжающей машине. Я хотел было заговорить с ним, но выглядел он слишком мрачным для разговоров, да и Оле было слишком плохо. Нужно было проводить её до дома.
****
— Слушай, Оль, а что это за парень был в прощальном зале? — спросил я у сестры, садясь за стол.
— Да это Андрей… друг Димы. — Выдавила она из себя. — Они в одной группе учились в училище этом… ох-х-х… — и снова заплакала. И затем, через несколько секунд она не выдержала, и всё, что копилось в ней всё это время, выплеснулось наружу. — Ну что за поколение такое пошло?! Зачем, Игорь, ответь!… Ну заче-е-е-ем он сделал это?! Где, где я оступилась…
Я долго её успокаивал. Но понял, что мои слова здесь бесполезны… Для родителя нет ничего ужаснее, чем пережить своего ребёнка. Тем более для одинокой матери.
II
Поминки проходили в небольшом городском кафетерии. За столом было человек десять. В том числе тот юноша, а также один старый знакомый Оли — Николай. По словам сестры знаю, что он закончил Православную Духовную Семинарию и что он в последнее время стал помогать ей в трудные периоды жизни (такие, как сейчас).
Поминки прошли за поеданием кутьи с блинами. Николай, чтобы отвлечь присутствующих от разных мрачных мыслей, начал энергично рассказывать о происхождении кутьи, о том, почему усопшего принято поминать через определённые промежутки времени и прочих поминальных православных обрядах.
Все с упоением слушали Николая, все, кроме юноши, который отстранённо смотрел куда-то вдаль.
Поминки подошли к концу. Все стали одеваться.
— Игорь, мы с Николаем сейчас идём в церковь. — Быстро проговорила Оля, надевая пальто. А затем добавила — Если свободен будешь, загляни ко мне вечером…
— Конечно, Оль, загляну.
— Ну, тогда до вечера!.. — только она это сказала, как Николай позвал её к себе.
Проводя Олю взглядом, я направился к выходу и решил подождать юношу возле кафе. К счастью, он не заставил себя долго ждать.
Только он вышел, как я подошёл к нему с вопросом:
— Извините, подкурить не найдётся?
— Да, конечно…
— А Вас как зовут? — поинтересовался я, раскуривая сигарету.
— Андрей.
Я тоже представился и, скрепив знакомство рукопожатиями, мы пошли до метрополитена (просто нам было по пути). Путь лежал через недавно отстроенный Эмский мост. Его полукруглая бордовая арка светилась оранжевым цветом под солнечными лучами. Белые островки льдин потрескивали, плывя по журчащей реке.
— Вы знаете, Дима был хорошим человеком… Он всё принимал слишком близко к сердцу… оступился… а с кем не бывает? — вдумчиво проговорил Андрей.
— Что ж… хорошо, что ты не осуждаешь его. — Сказал я, не зная, что ещё можно на это ответить. — Все люди совершают ошибки, а по молодости — так тем более…
Пройдя мост, мы свернули в переулок, где свежий весенний воздух смешался с запахом пыли и выхлопных газов машин. Оставшуюся дорогу до метрополитена мы не проронили ни слова. Андрей был погружён в свои мысли, а я всё перебирал в памяти воспоминания о племяннике.
Пока ждали поезд в метро, мы с Андреем обменялись номерами телефонов, на всякий случай. Затем голос из колонок оповестил нас о прибытии электропоезда.
— Нужно жить дальше, Андрей. — Сказал я, прощаясь.
— Да как же с этим жить можно?..
III
Вечером, как и обещал, я навестил Олю. Она как раз только что пришла домой.
— Я говорила со священником… Он сказал, что Дима будет прощён… — только Оля это договорила, как вновь заплакала. — Ох, да что же это я. Давай хоть чайку согрею… — быстро добавила она, утирая подступавшие слёзы. — До сих пор не могу понять, где я его проглядела, ну где?.. а в детстве-то какой хороший мальчик был! Весёлый, добрый такой, по дому мне всегда помогал… Игорь, это я, я во всём виновата! Не поддержала его, когда это было нужно… Думала: «раз учится, значит всё в порядке, подумаешь, видимся редко. Зато в будущем будет легче ему с образованием, а мне сейчас и личную жизнь наладить можно, отдохнуть в кое-то веке…». Понимаешь, Игорь… Эгоистка я, чёрствая дряная баба! И ребёнка погубила, и себя заодно!.. — и вновь она заплакала навзрыд.
— Не говори так о себе, Оля! Мать не может быть плохой женщиной. Ты воспитывала его, заботилась о нём… любила, и сейчас (я уверен) любишь его! Не вини себя… Всё-таки он сам сделал такой выбор…
После того, как я договорил последнюю фразу, робкая и дрожащая Оля, вдруг сверкнула глазами и сказала, утирая слёзы:
— Да, Игорь. Ты прав. — После чего она решила поскорее перевести тему, очевидно, слегка успокоившись. — Завтра мы с Колей снова пойдём в церковь. Я поставлю за Диму свечу.
Оставшееся время мы не разговаривали и попивали чай в полной тишине. Я чувствовал себя не в своей тарелке рядом с ней…
Допив чай, я начал собираться. Я не мог уйти, так и не сказав ей о тех чувствах, что терзали меня…
— Оль, я понимаю, каково тебе сейчас. Прости, что не смог тебя утешить… Ну не умею я этого делать! Да ты и сама знаешь, — проговорил я. И, обняв её, продолжил, — я люблю тебя. И знаю точно — у тебя всё наладится! Знай, что я всегда буду рядом, сестрица. Стоит только позвонить…
— Спасибо тебе, Игорюнь… — всхлипнула она. — Мне полегчало… правда…
****
Когда я вышел от Ольги, на улице уже смеркалось. Обширное звёздное сибирское небо вдруг потускнело при ярком свете уличных фонарей. Окна многоэтажек, подобно гирляндам, загорались жёлтыми, золотыми, оранжевыми и другими цветами. В городе не по-весеннему похолодало. Лёгкий морозец пощипывал мне кончик носа и мочки ушей. Гонимый мыслями о прошедшем дне, я неожиданно для себя оказался на вокзале.
Часы, что располагались на здании ж/д вокзала, показывали ровно «21:30».
«Отлично, значит на последнюю электричку как раз успеваю» — подумал я, заходя в зал ожидания.
IV
Примерно спустя неделю мне позвонила Оля:
— Игорь, привет. Я тебе тогда не сказала, почему решила кремировать тело Димы… В карманах его брюк была записка… В общем, он хотел, чтобы его тело кремировали, а прах развеяли над рекой… одной мне тяжело это сделать… приедешь на берег, если не сложно? Ещё Коля и Андрей обещали прийти.
— Да, Оль, я приду. — Быстро ответил я. — Скажи поточнее, куда именно мне подходить?
— Сейчас скажу…
Воскресным утром мы вчетвером стояли на берегу Оби. Вода в реке почти оттаяла и постепенно растекалась по влажному непрогретому песку. Лёгкий ветер дул в лицо и доносил до нас далёкие крики чаек и хруст льдин на другом берегу.
— Боже мой… Зачем он этого захотел?… Не по православному же.. — всхлипывала Оля.
— Оль, не бойся… он сам этого пожелал. Нужно исполнить последнюю волю усопшего. — Решительно отчеканил Николай.
— Хорошо…
Дрожащими пальцами она открыла крышку урны и, дождавшись пока перестанет дуть ветер, опустошила красную баночку.
Андрей сурово смотрел, как прах его друга растворялся в волнах Оби, изредка поправляя свой рюкзак. Николай одной рукой обнял плачущую Олю, а свободной — достал из-за пазухи четыре конфеты.
— Вот, держите. Помянем Дмитрия…
Андрей с жалостью поглядывал на Олю, и словно что-то хотел сказать, но никак не решался… Нам всем было тяжело на душе. На мгновение, каждый из нас выпал из повседневной суеты, придя на этот берег, чтобы почтить память о своём дорогом сыне, друге, племяннике. И тем сильнее чувствовалась эта сильная нехватка в по-своему близком для каждого из нас человеке…
Николай приехал на берег на своей машине и решил подвезти нас. Сначала Ольгу — до дома, а затем и меня с Андреем до метрополитена.
— Игорь, я некоторое время записывал разные события из жизни… ну, что-то вроде дневника… — волнительно проговорил Андрей. — Мне не хочется всё это вспоминать теперь. Я вёл его, чтобы было, что вспомнить в будущем… но пришёл к другому выводу… — осёкся Андрей и быстро полез в свой рюкзак. — В общем, и выкидывать жалко, но и хранить у себя не хочется. Держите…
Я аккуратно взял увесистую тетрадь. «Почему именно мне?» — промелькнуло у меня в мыслях.
— Не знаю, почему я решил отдать его Вам. — Словно угадывая мой вопрос, сказал Андрей. — Делайте с ним что хотите.
Он был в подавленном состоянии. Вокруг его глаз образовались синяки, какие бывают после бессонных ночей. На лице были видны впалые скулы. Но глаза у Андрея были живыми, не такими, как когда я увидел его впервые.
Разминулись мы молча, пожав друг другу руки.
****
Тетрадь, что он мне передал, я прочёл за несколько недель. Читал в основном вечерами, приходя с работы. Он вместе с моим племянником принимал участия в таких событиях, происходивших в Эмске, о которых я даже и не слышал…
Часть вторая
Дневник Андрея
I
Шёл четвёртый день моей болезни. Преодолевая ломоту в теле, я выпил жаропонижающие и пошёл в душ. Мой сосед по комнате и одновременно друг — Дима ещё спал, и потому, чтобы не разбудить его, я легонько прикрыл дверь, когда выходил из комнаты.
По пути в душ я встретил однокурсника, Телагина.
— Привет, а я как раз к тебе! — радушно воскликнул он. — Мне-то говорили — тебе совсем хреново стало, с постели подняться не можешь. А ты вон, по всей общаге щеголяешь уже.
— Врут тебе всё, — улыбаясь, возразил я, — выздоравливаю уже. А чего искал-то меня?
— А… да навестить тебя хотел, фруктов вот взял. — Растерялся Телагин, показывая мне полупрозрачный пакет с бананами и апельсинами. — Но смотрю — тебе они и не нужны уже. — Сказал он, и лукаво ухмыльнулся.
Я безразлично посмотрел на него. Нужно было быстро ополоснуться под душем, пока никто не занял очереди в душевую, да и вести разговоры мне никак не хотелось.
— Пока ты болел, ты та-акое пропустил. Посвяга была просто сумасшедшая. Мы перваков как обычно в лес повели, напились (в меру!) и начали посвящать. Человек тридцать окунули в тазы, наполненные молоком, кошачьим кормом и водкой. А один придурок не захотел окунаться… И ка-а…
— Тим, ты извини, но я в душ тороплюсь, пока очереди нет, потом расскажешь, хорошо?
— Кхм, ну, ладно. У тебя комната открыта?
— Да.
— Тогда фрукты на столе оставлю…
Когда я вернулся из душа, Дима уже во всю уплетал апельсины.
— Вкусно?
— Естественно. — Съехидничал он, бросая апельсиновую кожуру в мусорку. — Ты мне всю ночь не давал уснуть. То бормотал что-то себе под нос, то ворочался.
— Странно… я ничего не припомню такого. Вроде бы ничего и не снилось.
— Ну и ладно, тем лучше. — Сказал Дима и, встав с кровати, начал одеваться. — Ладно, я на занятия побежал. До вечера.
Закрыв за Димой дверь, я сел за стол, чтобы перекусить. За окном тарабанил дождь. Небо укуталось грузными алюминиевыми тучами. Перепрыгивая через морщинистые лужи на мокром асфальте, прохожие с зонтиками в спешке куда-то шли. «А мне никуда не надо» — подумал я. — «Я болею». И лёг в постель отсыпаться.
Не помню, сколько я проспал, но когда проснулся, Дима уже пришёл с учёбы. Я чувствовал себя отлично.
— Слушай, прогуляться не хочешь? — одёрнул меня Дима.
Я кивнул в знак согласия.
Пока я спал, дождь на улице прекратился, оставив после себя сырые кладки зданий и влажный блестящий асфальт. Наш путь лежал через площадь. Навстречу нам проплывали толпы куда-то спешащих людей, нищие, просящие денег, подростки с буклетами. После, площадь сменилась проулком с небольшими палатками, где лица восточной национальности торговали фруктами и овощами. Мы свернули с проулка на более оживлённую улицу, и в глаза нам ударил свет витрин магазинов и вывесок. Всё это смешивалось с запахом сырости и шумом машин, дребезжанием троллейбусов.
Шум на время прекратился, когда мы нырнули в подземный переход. Но ближе к выходу из подземки мои, да и Димины барабанные перепонки окутала ласкающая, нежная мелодия. Она, то словно игралась с тёплыми воспоминаниями, то будоражила сердце жгучей страстью первой любви… а после, неожиданно меняя свой мотив, навеивала грусть и тоску по чему-то чистому, девственному, далёкому и невозвратному.
— Ты слышишь? Что это за мелодия?.. — Заворожено спросил я.
— Не знаю. Шопен какой-нибудь. — Сказал Дима.
Когда мы вышли из подземного перехода, то увидели хрупкую девушку, уверенно играющую на старом покоцанном пианино.
У неё было овальное лицо, голубые глаза и русые волосы, заплетённые в косичку.
Постояв и послушав музыку, мы пошли дальше, в сторону художественного училища. Диме нужно было купить холст.
— Вот чёрт, почему так дорого! — возмутился он, когда мы вышли из магазина. — У меня денег даже на пачку «Примы» не хватит теперь. Живём с тобой, как в дерьме.
— У меня деньги есть, пошли, купим покурить. Тут пивнушка как раз неподалёку… — успокаивал я.
Над нашими головами зависло звёздное небо, которое где-то вдалеке перекрывалось прорезями чёрных уходящих туч. В нескольких метрах от нас, мигающие диоды с определённым интервалом разрезали темноту буквами «B», «E», «E» и «R», оставляя на влажном асфальте красные разводы.
Только сейчас я понял, как быстро закончился день.
В пивном магазине за столом сидело двое поддатых мужчин.
— Вот знаешь, Гриш. Жена у меня была, золотая женщина… — залепетал мужчина в зелёной куртке. — Я пил каждый божий день, а она всегда прощала меня!
Бывало, приду поздно вечером, а она ждёт меня вместе с Машенькой… И не истерит, не ругается… Обнимет меня, тихонько поцелует. Ни слова не скажет… ик!.. А мне совестно было, понимаешь? Сволочь я, скотина! Таких душенек загубил… И дочурка-то, дочурка какая хорошая росла, послушная. Я когда задерживался сильно на работе, всегда гостинцы приносил ей, радовалась она-а-а, ух… — на глазах мужчины появились слёзы.
— Но-но… ик!… Серёг, не всё же так плохо! Моя вот вообще деспот. Встречает меня со скалкой, или с веником. И бьёт, и ругается каждый вечер. У-у-бить порой хочется эту стер-р-ву!…
— Эх-х, Гришаня… Не понимаешь ты меня…
— Вы что-нибудь брать будете? — Спросил у меня продавец.
— Да, «Winston» красный, пожалуйста.
— Эй, бармен! Ещё литрушку давай… ик!… — воскликнул Гриша.
В это время мы уже выходили из пивного магазина.
Бледное лицо Димы еле светилось красно-оранжевым цветом сигаретного огонька.
— Ты что будешь рисовать к дипломной работе? — поинтересовался он.
— Да чёрт его знает. Не думал пока; до дипломной работы год ещё… там что-нибудь и придумаю. А ты?
— А я придумал. Недавно дочитал Гёте «Фауста». Там, в конце, был момент, когда ангелы, посланные Богом, забирают Фауста из рук Мефистотеля и поднимают его на небеса. Так вот, хочу это и оживить на холсте.
— Хм, интересная задумка. Дерзай, что могу сказать! — поддержал я.
Спустя минуту молчания, Дима продолжил: