Бесплатный фрагмент - Мой дорогой друг

Все персонажи вымышлены, любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно. Книга содержит материалы, которые могут показаться неприятными, поэтому ее не рекомендуется читать особо впечатлительным людям и беременным детям. Данная книга не имеет цели кого-то оскорбить или унизить.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.

Посвящается Дикому.

I

У каждого в жизни наступает момент, когда он задается вопросом «Почему я?» или «Почему это происходит со мной?» Бывало ведь, правда? Кто-то пролил кофе на рабочие документы или постирал свой паспорт в стиральной машинке вместе с курткой. У кого-то просто с утра день не задался, и мелкие неприятности поджидают на каждом углу. Кто-то потерял весь свой капитал из-за обанкротившегося банка или прогоревшего дела. У кого-то сгорел дом вместе со всем нажитым имуществом. Ситуаций много, а мысль одна на всех: «Почему я?»

Теперь представьте, что Вы — вежливый и доброжелательный парень, отличник, примерный студент, законопослушный гражданин, прекрасный сын на зависть подругам и соседке тёте Вале, немного подросший хороший мальчик, которому недавно перевалило за двадцать. Вы со школы хорошо учитесь, чтобы порадовать маму. Вы никогда не водились с плохими компаниями и не убегали из дому. Вы ни с кем не ругаетесь и никому не доставляете неприятностей. Вы почти идеальны, и оттого скучны. Рост у Вас средний, внешность — так себе, характер — ни то ни сё. Вредных привычек нет, как и хобби — вместо него время Вы тратите на учебу. Так же нет ни друзей, ни девушки — на них тоже нет времени, но это, скорее, просто отговорка для самого себя, потому что кому Вы, собственно говоря, нужны со своими социальными навыками на уровне «даю списывать». У Вас «синдром отличника». Дополняют картину дряблое бледное тельце с жирком из-за малоподвижного образа жизни и простенькие дешевые очки, без которых Вы со своим -7 практически ничего не видите. При этом при всём Вас вполне устраивает то, как Вы живете свою скучную, ничем не примечательную жизнь. Вы не считаете ее такой уж прям скучной, потому что и у Вас бывают нервные встряски и всяческие переживания, бессонные ночи. Из-за учебы конечно же. Вы не хотите ничего менять, ведь Вам и так неплохо живется в вашем маленьком скучном мире. Короче говоря, Вы — живое доказательство существования ботанов.

И вот Вы засиделись в библиотеке университета, и теперь идете домой по вечерней зимней улице, неуклюже семеня ногами в скользких местах, и думаете о том, что Вам осталось только оформить и сдать уже почти готовый реферат по экономике и проставить допуск в деканате, и можно будет спокойно ждать сроки экзаменов, чтобы получить свои честным трудом заработанные автоматы. Вы так увлечены мыслями о предстоящей сессии, которую Вы уже, можно сказать, закрыли заранее, что не сразу замечаете человека, преградившего Вам путь. Вернее, Вы почти натыкаетесь на высокую мрачную фигуру, а подняв глаза, ловите холодный взгляд невидящих, заплывших белой пленкой глаз на вытянутом болезненно-бледном лице, усыпанном покрасневшими на холоде порезами. Когда Вы пытаетесь обойти непонятно откуда возникшего персонажа из страшных историй, перед лицом появляется палка, утыканная корявыми, поблескивающими в свете фонаря гвоздями, а сверху раздается голос: «Ты идешь со мной сам, или мне тебя тащить?», — после чего Вас куда-то волокут за шарф, как собаку на поводке. О чем бы Вы подумали в этой ситуации?

Лично я сначала долго не мог понять, происходит это на самом деле, или же всё-таки мне снится кошмар, но по мере того, как шарф затягивался на шее, ноги то увязали в снегу, то разъезжались на заледеневших участках дорожки, а порывы ветра с колючим снегом обжигали лицо, до меня плавно дошло, что всё это реальнее некуда. Человек с палкой шел быстро, но при этом припадал на правую ногу, из-за чего постоянно дергал за шарф, так что меня мотало из стороны в сторону. От моего тяжелого сбивчивого дыхания очки быстро запотели и замерзли, я перестал что-либо видеть и ставил ноги наугад.

В последний раз так быстро бегал я, наверное, только в школе, когда сдавали бег на короткую дистанцию. Я весь взмок и запыхался, в боку кололо со страшной силой, а сердце, казалось, из грудной клетки перебралось в затылок и грозилось раздробить мне черепную коробку. Через какое-то время я поскользнулся и шлепнулся коленом об лед, и повис на куртке своего жуткого похитителя, успев схватиться за рукав. Недолго думая, он подцепил меня под локоть и потянул дальше за собой всё в том же быстром темпе. Не сказал бы, что стало легче, но я хоть смог ослабить шарф.

Чуть позже меня затолкали в полупустой трамвай, по ступенькам которого я взбирался почти на четвереньках. В момент, когда дверь со скрипом закрылась за моей спиной, окружающее пространство пошатнулось и с лязгом двинулось вперед, я снова чуть не сел на пол, а висевшая на плече сумка больно стукнулась мне о бедро. Меня прожгла волна ужаса: «Что же будет с моим РЕФЕРАТОМ, как же мне быть?! Меня не допустят до сессии! Я умру! Я сойду с ума! Прости меня, мама!» Меня даже посещали мысли, что вот если бы у этого чудовища оказался дома компьютер, я бы мог по электронной почте… Мои идеальные оценки. Мой смысл жизни. Я готов был разреветься.

Примерно к середине пути очки оттаяли, и я стал озираться по сторонам в поисках помощи. Трамвай не был пустым, но возле нас никого не было. Пассажиры скучковались в передней части вагона, те, кто сидел к нам лицом, поглядывали на нас исподтишка и тут же отводили взгляд, заметив, что я к ним повернулся. Все старательно делали вид, будто нас вообще в трамвае нет. К нам даже кондукторша не подошла. В воздухе витала всеобщая отстраненность и полное нежелание привлекать к себе внимание. Люди просто молчаливо ждали, когда тот, кто стоял сбоку от меня, наконец покинет трамвай и исчезнет из их жизней как неприятный сон, и им было глубоко плевать, выйдет он один или прихватит с собой меня. Мне было так горько и мерзко смотреть на это безразличие. «Почему я? Я ведь даже этого урода в глаза никогда не видел. Разве я заслужил всё это? Я ведь был хорошим парнем, всегда отлично учился. Разве этого недостаточно? Разве не этого от меня хотели?» — всё вертелось у меня в голове, пока поток мыслей снова не устремился в русло с несданным рефератом. На глаза навернулись слезы, и я отвернулся к окну.

А он? Он смотрел на меня через отражение в стекле. Мороз пробежал по коже, когда взгляды встретились. Он смотрел и довольно улыбался, придерживая меня за локоть. За окном давно стемнело, так что кроме нас двоих и трамвайного салона с облезшими поручнями почти ничего не было видно, лишь периодически мелькал свет проносящихся мимо фонарей или тускло просвечивали сквозь отражение прямоугольные пятна окон ларьков на некоторых остановках. Потрепанный очкарик в стекле напротив меня в помятой заснеженной куртке и со съехавшим набок шарфом выглядел жалко. Он обреченно впивался в меня измученными слезящимися глазами, отчего становилось еще грустнее.

— Это наша, — на очередной остановке заявил охрипшим голосом человек с палкой и выволок меня наружу. Сильный порыв ветра со свистом чуть не сбил меня с ног, и я снова буквально повис на руке похитителя. Он нагнулся ко мне почти вплотную и крикнул, — Не волнуйся! Тут недалеко!

«Зачем ты мне это говоришь? Ты идиот?» — подумал я, — «Я бы не волновался, если б сидел сейчас дома за ужином с мамой и бабушкой, а не здесь, в каком-то частном секторе с небольшими домишками под ручку с двухметровым маньяком со страшной рожей и дубиной с гвоздями».

В голову лезли предположения, что же со мной сделает этот жуткий тип, когда его «недалеко» закончится. Я всё никак не мог понять, что ему надо и почему я?

Очки снова замерзли, так что я быстро шагал вперед, не разбирая дороги. Идти действительно оказалось близко. Погруженный в мрачные мысли я не сразу осознал, что мы уже подошли к крыльцу дома. Дверь, похоже, этот тип не запирал. Он просто пнул ее ногой и протолкнул меня внутрь. За спиной щелкнул выключатель, и в глаза вдруг ударил ослепительно-яркий свет. Я закрыл лицо руками, просунув пальцы под очки, спустя мгновение мне на плечи опустились ладони этого верзилы. Он на удивление осторожно довел меня до другого угла комнаты и усадил на какую-то жесткую скрипучую тахту. После этого не отнимая рук от замерзшего лица, я сидел и вслушивался в топот ног, всякие скрипы и шорохи, в возню где-то сбоку от меня, в треск валяющихся на полу стекол под подошвами. Жуткий тип то выходил на улицу, то возвращался обратно, но держался всё время на расстоянии от меня. Весь этот шум, собранный из разных мелких звуков, успокаивал, отвлекал от мрачных раздумий о ближайшем будущем.

Когда в очередной раз хлопнула входная дверь, по дому разнесся грохот, казалось, рассыпающихся по полу деревянных кубиков. Я открыл глаза и проморгался. В противоположном углу была небольшая кирпичная печь, перед ней присел на одно колено мой похититель, складывая в нее дрова из кучки, наваленной рядом. Вид уже знакомой фигуры заставил содрогнуться, но сейчас, при нормальном освещении этот тип уже не казался чудовищем, вылезшим из телевизора в ходе просмотра хоррор-фильма. Это явно был человек. И этот человек сейчас не обращал на меня никакого внимания. Казалось, что я могу просто встать и уйти, и что никто меня при этом не станет останавливать. У меня даже зародилась идиотская надежда, что если я тихонечко посижу тут, то он про меня забудет, и я смогу пойти домой. Я, конечно, понимал, что это глупо, но всё же притих, даже дышать стал тише, и всё никак не мог поднять на него взгляд — страшно.

Вскоре в доме стало теплее. В печи гулко шумело пламя, снег на полу давно растаял и растекся мелкими грязными лужами. Ранее заснеженные штанины моих брюк отяжелели и покрылись мокрыми разводами. Я так и сидел на тахте в застегнутой пуховой куртке, в шарфе и шапке, боясь пошевелиться, и смотрел на лужу талой воды, расползающуюся по грязному полу у меня под ногами. Было очень жарко, я весь взмок и покраснел, по лбу стекал пот. Очки сползли, но я не решался их поправить. Теоретически я, конечно, знал — то, что я не двигаюсь, в сложившейся ситуации ничем мне не поможет, а скорее даже навредит, если я перегреюсь, но на подсознательном уровне «не делать лишних движений» было для меня тем же, что «быть незаметным». В школе, в университете, в каком-либо другом людном месте это чаще всего работало. Теперь я понимаю, что тогда вел себя как маленький ребенок, для которого закрыть лицо руками было равносильно тому, что он спрятался или стал невидимым. В школе, в университете, в каком-либо другом людном месте, такой фокус срабатывал не потому, что я становился незаметным, а потому что окружающие не хотели меня замечать, им было незачем. Хм, прям как взрослые делают вид, что не видят ребенка, «спрятавшегося» за собственными ладошками. Я мог бы до головокружения и крови из носу пыхтеть и париться в теплой одежде, не двигаясь и считая, что надежно скрылся от своих проблем, но в любом случае все мои старания пошли бы псу под хвост, потому что в доме нас было только двое, а тот, кто меня притащил туда, явно не был из тех людей, кто предпочел бы подыграть и «не заметить» меня. Ну, тому мне можно простить эту глупость. У меня тогда было слишком мало жизненного опыта, я ведь рос как тепличное растение… и вдруг кто-то поздним вечером похищает это чудо ботаники из его уютного теплого мира и тащит черт знает куда, черт знает зачем в огромный неизведанный мир, о котором оно даже не подозревало.

В поле зрения рядом с моими вымокшими ботинками вдруг вошел хлюпнувший по грязной луже чужой сапог, за ним тут же появился второй и меня с головой накрыла тень. Несмотря на баню, которую я сам себе устроил, не решаясь хотя бы расстегнуться, внутри всё похолодело, а по коже пробежала волна крупной дрожи. Одно движение длинных узловатых пальцев, и я уже сидел без шапки.

— Ты уже весь вспотел. Чего сидел-то? Дома ведь тепло уже, — с меня уже стягивали шарф. Я застыл от ужаса. Казалось, еще чуть-чуть, и я от перенапряжения перестану дышать. Когда страшилище с меня за рукав начало стаскивать куртку, я собрал всё волю в кулак и выдавил-таки из себя жалкий дрожащий писк:

— Если Вам нужны деньги… думаю, мы с мамой что-нибудь придумаем, но у нас небогатая семья. Не думаю, что мы сможем дать много…

— Зачем? Мне не нужны деньги, — с улыбкой сказал похититель, сворачивая мою куртку, — Поднимайся.

— За… Зачем? — в голову дало волной жара, я нервно поежился и впервые за долгое время поднял глаза.

— Вставай, говорю, — человек нахмурился и отложил мои вещи в сторону.

— Куртку оставь здесь, — строго заявил он, когда я встал на ноги и потянулся за вещами. Он завел меня в какую-то комнату с заколоченным изнутри окном и прикрыл за нами дверь. В комнате обстановка была как в обычной детской: односпальная кровать, письменный стол, небольшая тумбочка, несколько полок, встроенный шкаф с настежь распахнутыми дверцами, на стенах обои с рисунками, — но в то же время там было очень пусто не только для детской, но и для жилой комнаты в принципе. Она была пугающе безжизненной, жуткой.

— Садись, — похититель указал на кровать, и, когда я сел, принялся шарить в карманах своей черной куртки, — Руки вытягивай.

— Ч… что?

— Что-что. Руки, говорю, вперед вытягивай, — он вытащил из кармана связку толстых шнурков. У меня ком подкатил к горлу, а на глаза навернулись слезы, я боязливо протянул дрожащие руки, после чего он начал старательно заматывать запястья веревочками.

— Зачем я Вам нужен? Что вы собираетесь делать? — из-за слез, застилавших мне глаза, я мог видеть только размытые колеблющиеся пятна.

— Ровнее держи, — он потянул мои пальцы вверх, приподнимая опустившиеся руки, — Не туго мотаю? Не хочу, чтоб у тебя руки перетянуло. Тогда кровообращение нарушится, и они могут отмирать начать.

Я шумно втянул носом воздух, инстинктивно дернув руки на себя. Слезы уже лились по щекам, а в носу щипало, мурашки то и дело пробегали по спине, превращаясь в некое подобие судорог — меня трясло.

— Ладно, я всё равно уже закончил. Ну так что, не туго? — я чувствовал пристальный взгляд. Помотав головой, я захлюпал носом и принялся вытирать щеки рукавом свитера.

— У тебя тут душ есть вон там за дверью, если что… — жуткий тип умолк. Какое-то время он просто неподвижно смотрел на меня, потом снял с меня очки. Я слышал, как они брякнули о столешницу.

— Вы мне не ответили, — запинаясь и всхлипывая промямлил я.

— Ты о чем? — моего лица коснулась какая-то тряпка, отчего меня передернуло как от удара током. Похоже он чем-то вытирал мне слезы.

— Я спрашивал, что вы собираетесь со мной делать, — выдавил я из себя сквозь всхлипы, громко швыркая носом, — Вы меня у… убьете?

— Ты знал? Намеренно человека убить достаточно трудно не имея определенной физической подготовки или каких-либо приспособлений под рукой, особенно, если не знаешь, куда бить, — выдал он после долгого молчания, — В фильмах показывают, как люди в битве разлетаются как помидорки от одного удара. Всё врут. У людей достаточно прочная кожа, не говоря уже о мышцах и костях. Даже если бить кого-то битой или утюгом, вероятность того, что ты быстро с ним расправишься очень мала.

После этих слов у меня случилась истерика. Я забился в угол кровати у стены и громко ревел, дрожа от ужаса. Он больше ничего не говорил, он не стал меня трогать, просто повернулся и вышел, захлопнув за собой дверь. Не помню толком ничего из того, что было дальше. Я наревелся и уснул от усталости, потому что не рыдал так лет с пяти, хотя удивительно было, как я вообще смог уснуть в такой ситуации. Наверное, о себе дали знать пара бессонных ночей, которых я посвятил своему несчастному реферату. Честно говоря, я до сих пор так и не понял, зачем он тогда мне это сказал.

II

Проснулся я от сильного чувства голода. В желудке печально завывали киты, все кишки будто склеились и прилипли к позвоночнику.

Представьте, что Вы — в меру упитанный человек с более или менее устойчивым режимом питания. Представьте, что Вы не ели со вчерашнего обеда.

Похоже, уснул я в полу-сидячем положении, прижав колени к груди, упираясь щекой и виском в деревянную спинку кровати. Шея и плечо затекли, их страшно ломило. Я понял, что не могу сделать голову прямо, потому что у меня свело мышцы. Из-за того, что я весь пропотел прошлым вечером, и не помылся, тело зудилось и источало явно не свежий аромат альпийских лугов. Я вообще имел привычку принимать душ утром и вечером, а тут такое.

Еще, кажется, я пускал слюни во сне, так что кожу на подбородке сейчас стягивало, а изо рта неприятно пахло, ведь я не почистил зубы. Вы когда-нибудь видели отличника, примерного студента и просто замечательного сына, который не чистил бы зубы? Я — нет.

Так как я до этого столько времени не проводил в ботинках, а, тем более, не спал в них, ноги ныли от усталости. Да, я спал обутый, взобравшись на кровать с ногами. Моя мама была бы в ужасе, если б увидела это. Она вообще была бы в шоке от того, как я выглядел. В общем, чувствовал я себя примерно так же, как выглядел — отвратительно. С опухшим лицом, весь помятый и грязный, я был больше похож на какого-то бомжа, чем на отличника, примерного студента и хорошего сына. Мамины подружки и тетя Валя явно бы больше не стали ей завидовать, если бы увидели меня тогда.

Я спустил ноги с кровати и нащупал на столе свои очки. Дверь в комнату была открыта, в коридоре на табуретке сидел сами понимаете кто всё в той же черной куртке. Только я сел на кровати, он замахнулся и кинул в меня чем-то. Я закрыл голову руками. Свернутое махровое полотенце мягко шлепнуло об меня и плюхнулось на грязный пол.

— Ну ты и криворученька! Оно же чистое, а пол грязный, — с досадой произнес он, — Иди помойся, свинья.

Честно говоря, я был шокирован. Меня никто раньше не называл свиньей, да и вообще поведение у этого человека было очень странным для похитителя, хотя судить было трудно, меня ведь не так уж и часто похищали до этого.

— Я не понимаю, что вы от меня хотите, — промямлил я, поднимая полотенце и отряхивая его от серой пыли и песка. Руки затекли то ли от долгого сна в неудобной позе, то ли от того, что были связаны шнурками, то ли от всего вместе взятого, так что делал я это очень неуклюже.

— Я хочу, — он выдержал паузу, пристально глядя на меня, — …чтобы ты помылся. Ты тупой что-ли?

Я был настолько обескуражен, что так и застыл с открытым ртом и полотенцем в руках. Неприятно засосало под ложечкой.

— Только не надо тут реветь опять. Второй раз я этого не переживу, — раздалось из коридора.

— Я… Я не реву, — отрезал я и смял пальцами полотенце. На какое-то время воцарилось неловкое молчание, хотя, скорее всего только для меня оно было неловким.

— Ну и чего ты сидишь, кого ждешь? — разорвал тишину его голос.

— Как… — я взглянул на свои руки, мнущие полотенце, — Как я пойду мыться со связанными руками… Я ведь не смогу снять с себя свитер.

— Ой! Я дурак, не подумал даже, — как-то повеселев он подорвался со стула и быстро захромал ко мне. Я аж вздрогнул и отклонился назад, когда он схватил меня за руку.

— Туго всё-таки, — бубнил он себе под нос, возясь с узлами, — Сразу надо было говорить, что туго.

Я в это время всё смотрел на его руки. Они у него были очень худыми, узловатыми, костлявыми, в мелких шрамах от порезов. Ногти почернели, некоторые лопнули, кожа вокруг них была обкусана, вся в засохших ранках. Как-то странно выгнутый мизинец на левой руке вообще не двигался и торчал в сторону. Руки, похоже, были обморожены, поэтому кожа была шершавой и грубой, покрасневшей, шелушилась с тыльной стороны, а пальцы подрагивали.

Покончив со шнурками, он сунул мне в руки полотенце и указал на дверь.

— Душ там. Раздевайся и иди, я посторожу твои вещи, — он уселся на кровать и принялся сматывать шнурки, — Только входи аккуратнее, не запнись там.

«Меньше всего на свете я хотел бы, чтоб мои вещи сторожил ты, идиот, — подумал я, поспешно двинувшись к двери, подальше от этого типа, — И что значит, „посторожу твои вещи“? Будто кто-то вообще решит сунуться сюда добровольно».

Я открыл дверь и растерянно остановился. Раньше вход, кажется, был не из этой комнаты. Дверь вообще была врезана намного позже, чем установили всю сантехнику. Получилось так, что из детской приходилось шагать сразу в поддон душевой кабины.

— Свет я тебе уже включил. Ты только разуйся сначала, — раздалось у меня из-за спины. Я поморщился и передернул плечами, но всё же нехотя наклонился развязывать шнурки на ботинках, сунув полотенце подмышку. Дно душевой кабины было всё в желто-коричневых ржавых потеках и на вид казалось не намного чище пола во всем остальном доме. Жуть нагоняло еще и то, что вся остальная ванная комната была отделена от кабины выцветшей шторкой, из-за которой лился тусклый свет висящей под потолком лампочки. Я неуверенно шагнул босыми ногами на холодный пол кабины и обернулся.

— Давай раздевайся и кидай сюда вещи. Там их класть некуда, — с натянутой улыбкой урод призывно помахал рукой. Я скорчил в ответ жалкое подобие улыбки, решив, что лучше я останусь один в этой плохо освещенной ванной комнате, чем проведу с ним еще хоть минуту. Тем более, мне очень не хотелось его злить, поэтому я начал нервно стягивать с себя одежду. Оставив только белье, я скомкал всё остальное в большой ком и кинул ему.

— Мда, бросок у тебя не важный, — протянул он, собирая разлетевшиеся по полу вещи. Он говорил что-то еще, но я уже не слышал, потому что поспешно захлопнул дверь.

В ванной было гораздо темнее, чем в комнате. И холоднее. Или, возможно, мне казалось так из-за того, что я остался в одних трусах. Я сел на корточки и обхватил руками колени. С одной стороны от меня была дверь, за которой слышались шаги и возня, которую в любой момент мог отворить тот маньяк и порезать меня на ремни, с другой стороны — шторка, за которой, как мне казалось, мог прятаться кто-то еще — кто-то пострашнее этого хромоногого. Я сидел и дрожал от холода в ожидании чего-то ужасного, но ничего не происходило. Я всё сидел и сидел, ждал и ждал, сердце долбилось в прижатые к груди коленки, пробивая грудную клетку, но ничего не происходило. С той стороны шторки под потолком в тишине мирно звенела горящая лампочка, на дно кабины капала вода с насадки душа.

Решив, что дальше так сидеть нельзя, иначе замерзну окончательно, я отодвинул краешек шторки и заглянул в ванную комнату. Тусклый свет лампочки озарял всё небольшое помещение. Меня аж перекосило от увиденного. Раковина была разбита, ее кусок стоял здесь же у стенки, все крючки и полки, сорванные со стен, валялись на полу, залитом чем-то зелено-голубым, в некоторых местах по кафелю на стенах паутинкой расползались крупные трещины, будто от ударов чем-то тяжелым, крышка, сорванная с унитаза, стояла рядом с ним, опертая на стену, часть ее крепления осталась приделанной к унитазу. В стене слева, по-видимому, располагался старый дверной проем, заложенный неровной кирпичной кладкой с торчащим из щелей цементным раствором. Но больше всего меня поразило зеркало над раковиной. Оно было разбито, отколотая часть отсутствовала, а остальное было замазано уже засохшей черной краской. Красили, похоже, размашисто, широкой кистью, так что мазки выходили за пределы зеркала на кафельную стену. Ну, я хоть смог облегченно выдохнуть уже оттого, что мои опасения не подтвердились, и я был здесь один. Я задернул шторку, чтобы не видеть всю эту жуть, оставшуюся после какого-то побоища, и открыл наконец воду, повесив портки на дверную ручку.

В глубине ванной внезапно раздался хлопок и чьи-то шаги, из-за чего я чуть ли ни лег на дно душевой кабины. Шаги удалялись, отражаясь от кафеля на стенах и разносясь эхом по комнате. Сердце выбивало из меня остатки спокойствия, перебравшись куда-то в горло. Я с трудом сглотнул, приподнял край шторки и заглянул внутрь комнаты. Всё та же разбитая раковина, тот же залитый пол и больше никого. Прятаться здесь было негде. Шаги почти стихли. До меня дошло, что они доносятся не из ванной, а из-за стены, и я немного успокоился. На всякий случай я припал ухом к двери и вслушался. За дверью было тихо, хромой ушел.

После того, как помылся, я еще долго продолжал сидеть в ванной под струей теплой воды, не желая возвращаться в комнату, но потом теплая вода сменилась на холодную. Выкрутив вентили, я быстро натянул исподнее на мокрое тело, после чего примотал шланг душа к дверной ручке, забаррикадировав таким образом дверь. Конечно, я не думал, что это спасет меня, но даже мысли о том, что мне придется выйти наружу вгоняло меня в предынфарктное состояние.

— Эй, ты всю горячую воду выплескал, засранец, — постучал он в дверь через какое-то время. Переступив через край поддона, я тихо задернул за собой шторку, перешагивая через куски ломанного пластика и зеленые вязкие лужи, пролез в угол напротив унитаза и присел на пол, беззвучно, насколько это возможно, сдвинув из-под себя сор в сторону.

— Ты там живой? Выходи давай! — снова раздалось из-за двери, — Я слышу, что ты уже закончил! Вода не льется!

Я весь дрожал толи от страха, толи от холода. Ледяной кафель обжигал голую спину, но я продолжал вжиматься в угол. Пугающий тип за дверью выждал паузу, но не получив ничего в ответ, похоже, решил действовать сам, и со словами «я вхожу», потянул на себя дверь. Шланг со скрежетом натянулся и ободрал косяк, позволив приоткрыть лишь небольшую щель.

— Это что за… Да ты больной что-ли?! Душ сломать решил? Он у нас один вообще-то! — его голос звучал четче и громче, эхом разносился по ванной, из-за чего он сам казался гораздо ближе. Меня словно пулеметной очередью прошило, я осознал, что совершил страшную ошибку, которая, возможно, будет стоить мне жизни, и тихо заплакал от безысходности.

— В последний раз говорю! Открывай дверь! — охрипший голос похож был на злобное рычание.

«Если я выйду сам и извинюсь, есть ли вероятность, что он простит меня и оставит в живых? Нет, раньше надо было думать, а теперь он разозлился, — думал я, утирая слезы, — Он убьет меня! За что мне это?! Почему я?»

Я так ничего и не ответил, лишь закрыл лицо руками, по привычке просунув пальцы под очки. Из глаз лились крупные горячие слезы, просачивались между пальцами и скатывались до локтей. Со стороны моих баррикад слышалось мерное поскрипывание.

— Не хочешь по-хорошему, как хочешь! Знаешь, что? Я вот сейчас откручу эту дверную ручку, а потом зайду и отверну твою башку! — словно в подтверждение моим мыслям раздалось из-за шторки. Я громко всхлипнул, тут же зажав рот руками. В зобу дыхание сперло — всхлип гулким печальным стоном разнесся по ванной как по пещере. Скрип на время стих, но потом возобновился. В тишине он больно резал по ушам, заглушая дребезжание лампочки под потолком.

— Ты опять там ревешь? — после долгого молчания заговорил хромой более спокойным голосом, — Ну не плачь. Я погорячился. Я не буду тебя обижать, обещаю.

Внезапно раздался грохот, скрежет металла о дно кабины. От неожиданности меня встряхнуло, очки сползли, я вжался в угол, обхватив себя руками. Дверь распахнулась и на шторку упал прямоугольник света, в центре которого был огромный жуткий черный силуэт. Я с трудом подавил вскрик ужаса, не дав ему вылететь из горла, и уставился на тень. Ее длиннющая рука с паучьими пальцами потянулась к краю шторки. Шторка со свистом сдвинулась влево и тень исчезла в ее складках.

— Вот же запрятался. Будто я тебя не найду, — с улыбкой протянул урод, отчего мое сердце сжалось. Он неспешно зашагал прямиком ко мне, под ногами хрустели осколки пластика и громко чавкали сине-зеленые лужи.

— Идем, — он потянул меня за руку, поднимая с пола. Я неосознанно встал и подался немного вперед. Все мысли разбежались и попрятались по углам, в опустевшей голове гулял ветер.

— Посмотри на себя. Весь уже синюшный как щипаный гусь, — он накинул мне на шею забытое в кабинке махровое полотенце и, обхватив рукой за плечи, потянул к выходу. Мое оцепенение в этот момент вдруг исчезло, я начал вырываться и верещать.

— Угомонись, дикошарый! Я тебе муравей что-ли?! Мы с тобой в разных весовых категориях, — кричал он, волоча меня к выходу в то время, как я брыкался и выдирался из его рук.

— Не убивайте меня! Я не хочу умирать! — орал я в ответ булькающим из-за соплей голосом и упирался руками ему в ключицу.

— Да с чего мне тебя убивать?! — он увернулся от ладошки, нацеленной ему в лицо, и сгреб меня в охапку, прижав руки к телу. Я лягался и извивался в его цепких объятиях, а он уже почти нес меня перед собой, пыхтя и поскальзываясь на вязких лужах.

— Ты же страшный! Ты украл меня! Мама! — заверещал я, что есть мочи, как только он вытолкал меня из ванной. Он разжал руки, и я шлепнулся на пол, потеряв очки. Ноги казались ватными и совсем меня не слушались, так что я ползком забрался под стол и прижал их к себе. Сердце так бешено колотилось в груди, что я даже не сразу заметил замешательство своего «убийцы».

— Страшный… значит, — словно через силу выдавил из себя он, — Ну и сиди тут один!

Он яростно пнул меня в ногу и вылетел из комнаты, от души хлопнув дверью. Я взвыл и опрокинулся на пол. Мне еще не прилетало носком кирзового сапога по голой ноге. Вообще многое из того, что случилось со мной в этом доме было для меня впервые.

Не знаю, сколько времени прошло после его ухода. Я вылез из-под стола только когда боль поутихла, и сквозь нее начало пробиваться тошнотворно-ноющее чувство голода. Я ведь не ел со вчерашнего обеда. В комнате вкусно пахло едой, от этого живот заунывно подвывал и бурлил, но всё же я решил первым делом отыскать очки. Нашлась моя вторая пара глаз довольно быстро и, к моему величайшему сожалению, с треснутым стеклом.

Пожалуй, я впервые смог внимательно осмотреться за время пребывания в этом месте. Пока я был в душе, хромоногий, по-видимому, смел сор на полу в угол комнаты и застелил кровать старым потрепанным пледом, оставив сверху свернутое теплое одеяло. На столе стояла тарелка с гречкой и кружка чая, а возле кровати — мои ботинки. Всё это меня успокоило. Что-то мне подсказывало, что такая забота не свойственна человеку, собирающемуся в скором времени лишить меня жизни.

Свою одежду я так и не нашел, но вместо нее мне оставили на кровати огромную ярко-синюю футболку с мордой тигра и спортивные трико, слишком длинные, совершенно не по росту.

В комнате было тепло, из закрытого полиэтиленовой прозрачной клеенкой и забитого несколькими досками окна лился яркий дневной свет. Я облегченно вздохнул, уселся на кровать и, закутавшись в одеяло, принялся за трапезу. Гречка была с тушенкой, она, как и чай, уже давно остыла. Всё же могу сказать честно, мне до сих пор кажется, что вкуснее я ничего не ел, и плевать, что к нёбу прилипал жир, и что чай был горьким и без сахара. После того, как я всё умял, в коконе из теплого одеяла, в тишине и спокойствии меня разморило и потянуло в сон. Даже и не скажешь, что до всей этой безмятежности была такая жуткая встряска, в следствие которой, казалось, у меня вымерла половина клеток нервной системы. Об этом напоминали только ноющая боль в ноге и здоровенный яркий синяк под коленкой. Хромого не было ни видно, ни слышно, так что я завалился на бок и задремал.

Примерно через пару часов я проснулся оттого, что нос заложило, голова была горячей и тяжелой, и гудела как чугунный котелок. Во рту всё пересохло, горло заходилось болью, когда я сглатывал, а еще меня знобило. Я понял, что всё-таки зря затеял эту игру в Брестскую крепость в ванной, всё равно позиции не удержал. Теперь если не враг меня убьет, то это сделает простуда. Здесь же нет мамы, которая бы занялась моим лечением. Да здесь и возможности самому заняться лечением нет.

Хромоногий не появлялся до самого вечера, пока за окном не стемнело. Если раньше я готов был полуголым сидеть и мерзнуть в кафельной пещере, лишь бы его не видеть, то сейчас мне оставалось только молиться на то, что скоро он всё же придет и хоть как-то мне поможет, вариться в собственном соку от поднявшейся температуры, завернутым как голубец в одеяло, и замерзать изнутри оттого, что меня морозило. Казалось, не только язык, но и всё тело вязало как от неспелой хурмы. Я сам превращался в неспелую хурму. Как же мне было плохо! Я всё ждал и ждал, и с надеждой пялился в полумраке на закрытую дверь, а он всё не шел и не шел. Один раз я даже попытался позвать его, но из горла вырывались только свистящие хрипы. Очень хотелось пить.

«Ну всё, это конец. Я умру здесь и сегодня долгой мучительной смертью. Больше никогда не увижу маму и бабушку. И маминых подруг тоже не увижу. И тетя Валя меня больше никогда не похвалит. И реферат я никогда не сдам. Хотя какой к черту реферат. Ненавижу учебу, век бы глаза мои ее не видели. С детства старался, учился хорошо, только чтобы мама из-за меня больше не плакала. Я вообще что-нибудь делал для себя в этой жизни? Я вообще что-нибудь хотел сделать для себя? Разве что в детстве, пока не пошел в школу».

Я всё лежал и лежал, жалел себя, пока в какой-то момент дверь не распахнулась и мне в глаза не ударил яркий свет вспыхнувшей под потолком люстры.

— Знаешь, я тут думал… Уууу, — вынырнувший из светлого марева хромой склонился надо мной, накрыв тенью. Моего лба коснулась холодная шершавая ладонь, — Окуклился ё-моё. Ну-ка давай, раскукливайся. Не нагревай температуру.

Он потянул на себя одеяло. Я не хотел разворачивать свой кокон, мне и так было холодно, так что вцепившись в одеяло руками я недовольно хрипел и тянул его обратно, но всё же слабость взяла своё и я быстро сдался.

— Это я забираю, — он закинул одеяло на плечо, прихватил со стола грязную посуду и направился к двери, — Сейчас всё будет.

Вернулся он достаточно быстро, в руках была бутылка водки.

— Антисептика подъехала, — он поставил бутылку на стол и поднял меня за плечи, заставляя сесть.

— Нн… Нен… нет… Не пью. Я не пью, — хрипел я, мотая головой.

— Ну-ка быстро глубокий вдох! — грозно скомандовал он, и я рефлекторно вдохнул.

Он подхватил меня за подбородок, надавив пальцами на щеки, разжал челюсть и силком залил полный рот алкоголя.

— Теперь глотай.

Я сидел с раздутыми щеками как хомяк и тряс головой в знак протеста. Во рту всё горело и щипало, в нос вдарил едкий запах.

— Глотай! Глотай говорю! — не унимался он, наклонившись ко мне и глядя глаза в глаза. Бельмо у него было только на одном глазу с той стороны, где было больше всего порезов и от глаза по щеке шел тонкий длинный шрам, который я не замечал раньше, второй глаз был светло-серым. Я еще не встречал людей с серыми глазами, ну или не замечал просто. Я вообще редко смотрю кому-нибудь в глаза.

Через силу я всё же сглотнул, и жгучая жидкость твердым комом двинулась по пищеводу к желудку, а я наконец смог выдохнуть.

— Молодец, — он улыбнулся и легко похлопал меня по щеке, — Теперь руки вытягивай. Растирать буду.

Он линул себе на ладонь из бутылки и быстрыми движениями стал тереть мои руки от пальцев до самых плеч. После этого заставил задрать футболку и так же потер спину и начал было растирать мне живот, но я сказал, что дальше справлюсь сам. Комната наполнилась спиртовым запахом, или может он стоял у меня в носу.

— Дотирайся тогда, а я сейчас что-нибудь поесть соображу. Про ноги не забудь! — бросил он через плечо и скрылся за дверью.

«Да что с тобой не так?» — подумал тогда я, глядя ему вслед. Голова больше не гудела, стала не такой тяжелой, но я, похоже, захмелел, потому мысли путались и разбегались. Комната вокруг меня кружилась как на карусели даже когда я закрывал глаза, но я продолжал втирать в себя спирт, в надежде, что мне полегчает. На этот раз его не было довольно долго, я уже успел загрустить и подумать о том, что меня, больного замерзающего человека, бросили на верную гибель.

— Тушенка закончилась, так что пришлось готовить из того, что было под рукой, — он подал мне тарелку с торчащей из нее алюминиевой ложкой и поставил на стол стакан с чаем, после чего уселся рядом, положив руки на колени.

«Опять гречка, — подумал я, с грустью ковыряя ложкой в каше, — Ну, в ней какое-то мясо есть, так что ладно».

После этого у меня в голове промелькнуло что-то вроде «не слишком ли ты обнаглел и расслабился?», и я всё же принялся за еду. Гречка была жесткой, подсушенной, царапала больное горло, заставляя болезненно морщиться, из-за этого я даже не мог понять, какая она на вкус. Ну, может и не только из-за этого. В носу всё еще стоял горячий запах спирта, а на онемевшем языке чувствовалась горечь.

— Извини, что пнул.

Я повернулся на голос. Жуткий тип сейчас не выглядел таким уж жутким. Казалось, ему трудно было спокойно сидеть на месте. Он все время переставлял ноги, видимо, ища удобное положение, напряженно хмурился и ковырял ногтями заусенцы на пальцах, глядя куда-то в дальний угол комнаты.

— Ну, ты вообще сам виноват, — продолжил он после недолгого молчания.

— Это ты мне? — неуверенно спросил я, проследив за его взглядом. Похоже, это прозвучало действительно глупо, потому что он вдруг вздрогнул и резко повернулся.

— Ты здесь видишь еще кого-то? Ты что, дурак? — на его лице читалось недоумение. Внезапно мне стало как-то стыдно, и я уткнулся в свою недоеденную гречку.

«Да кто тебя, знает?! Может у тебя тут воображаемые друзья какие есть! Маньячина! Притащил меня невесть куда, а теперь еще удивляешься чему-то», — думал я, недовольно набивая рот кашей.

— Ешь нормально. Нельзя так в себя напихивать, — продолжил он, внимательно следя за моим агрессивным поглощением пищи, — Ну я, вообще-то не об этом хотел поговорить… Я хотел сказать, что ты мог бы быть повежливее. Тебя что, не учили в детстве, что неприлично говорить человеку, что он страшный? Тем более, находясь у него в гостях…

— В гостях?! — из-за нахлынувших эмоций гречка попала не в то горло.

— Тебя и не болтать, пока ешь, видно, не учили, — возмутился он, наклонив меня вперед и похлопав по спине, — Заплевал мне весь пол! А я ведь только сегодня подметал. Ты вообще хоть слыхал про какие-то нормы приличия? Совершенно не уважаешь чужой труд.

— Я у тебя… не в гостях, — прохрипел я, когда откашлялся, вытирая слезы и высмаркивая из носа попавшую в него гречку, — Ты меня похитил!

— Ну чего ты опять начинаешь?! Ты что, мешок, который можно взять и унести? Или коза на веревочке? Я тебя позвал, и ты пошел со мной!

— Да кто захочет с тобой идти?!

— Какого черта ты тогда не сопротивлялся, если не хотел никуда идти?! Ты не маленький уже, и ты не девчонка какая-нибудь!

— Да как бы я не пошел, если ты такой огромный и страшный?! — сорвался на крик я, после чего отполз от него подальше к спинке кровати. На несколько минут воцарилась тишина. Я понял, что наговорил лишнего, и мне снова стало боязно за свою жизнь. Я чувствовал, как он сверлит меня взглядом, и не мог решиться даже просто открыть глаза.

— Ну знаешь-ли! Так-то ты тоже не красавец! — в его голосе было столько обиды и возмущения, меня это удивило. Я ожидал несколько другой реакции. Я, наверное, только и делал, что удивлялся, с того самого момента, как переступил порог этого дома.

— И… и я бы еще поспорил, кто из нас огромный! Жирдяй очкастый! И я не извиняюсь за то, что тебя пнул! Так тебе и надо! Я забираю свои извинения обратно! — он снова с грохотом вылетел из комнаты, громко бахнув дверью.

«Да что с тобой не так? — снова подумал я, — Что вообще происходит? Что я тут делаю? Что ему надо от меня? Ничего не понимаю. История повторяется. День сурка какой-то».

Я закатал длиннющие штанины и лег на кровать, пытаясь ни о чем не думать, но мысли сами лезли в голову еще долго не давая уснуть.

III

— Баб Таня на меня ругалась, — как-то печально выдал он, зайдя в комнату следующим утром, — Сказала, что я повел себя ужасно, почти как Джек. Она говорит, что я сам виноват, что тебя напугал.

Он смотрел на меня взглядом ребенка, потерявшегося в супермаркете. Красные припухшие веки ярко выделялись на худом бледном лице — похоже, он не спал сегодня.

— Она сказала, что мне бы стоило извиниться.

Узловатые пальцы, подрагивая, собирали грязную посуду со стола. У меня в голове промелькнула мысль, что сейчас он не страшный, а скорее, жалкий, но я поспешно ее отогнал.

— Я думаю, в знак примирения мы могли бы поесть вместе. У нас осталась еще вчерашняя гречка… Ты будешь? — он подошел к кровати вплотную и испытующе уставился на меня сверху вниз широко распахнутыми глазами. Меня снова охватил озноб. Его здоровенная черная фигура напоминала медведя, выпрямившегося в полный рост над своей будущей жертвой, а грязная тарелка в руке грозилась разбиться о мою голову, если я вдруг вздумаю отказаться. Я сглотнул сухой колючий ком, подкативший к горлу, и решив, что всё-таки принять предложение будет разумнее, активно закивал. Лицо жуткого типа расплылось в широкой улыбке, собрав в складочки шрамы от порезов на щеках.

— Я уже всё подогрел! Сейчас принесу! — восторженно провозгласил он и, пританцовывая, похромал прочь, унося за собой звяканье посуды.

На этот раз за едой ему пришлось сходить дважды. Он принес порцию и на себя. Поставив ее на стол, он плюхнулся на кровать в непосредственной близости от меня и протянул руку.

— Ну что, мир?

Скажу честно, я долго не мог решиться пожать протянутую мне шершавую лапищу с почерневшими ногтями. На это было две причины. Во-первых, я не знал, что можно от него ожидать, когда я всё-таки решусь дотронуться. То, что он вцепится мне зубами в запястье или вывернет мне кисть из сустава, казалось намного вероятнее, чем то, что это будет простое рукопожатие. Во-вторых, во мне проснулась брезгливость маминого сыночка, и меня начали одолевать сомнения, что я ничего не подцеплю от него. Вдруг у него какой-нибудь грибок на руках? Что если мои руки станут такими же? Но тут я вспомнил, что этими самыми руками он не так давно выволакивал меня почти голого из душа, и пока что ничего страшного с моей кожей не случилось, так что решимости немного прибавилось. Кроме этого, меня не покидала мысль, что, если я не отдам ему свою конечность на растерзание, он может обозлиться и растерзать меня целиком.

Скрепя сердце, я всё-таки протянул ему свою руку. Его длинные костлявые пальцы сомкнулись на моей кисти. Они напоминали «пальцы» того инопланетного существа из серии фильмов про «Чужих». Того, выскакивающего из инопланетных яиц и обхватывающих голову своей жертвы так крепко, что отцепить его можно было только вместе с головой. Моя же рука на контрасте с его смотрелась как пятерня вареных сосисок, толстых и розовеньких, мягких сосисок. Или как пухлая ручонка какой-нибудь тетушки из пекарни. Мне даже стало как-то не по себе от этого.

Он тем временем широко мне улыбался. Похоже, он действительно был рад. Но, тогда мне казалось, что он задумал что-то недоброе, и потому скалился как волчара перед прыжком. Поэтому, когда мгновением позже он рывком притянул меня к себе и стиснул своими руками, словно клещами, я чуть не заорал. Он что-то радостно вещал у меня над самым ухом, но я не мог разобрать его слов. Я слышал лишь свой бешеный пульс и шум крови в ушах.

Я тогда так оцепенел от ужаса, что медленно начал проваливаться куда-то во тьму, вглубь себя, всё вокруг стало каким-то нереальным, ненастоящим. Я ничего не видел и не слышал, даже собственных мыслей. Они смешались в какую-то нечленораздельную кашу, напоминающую белый шум. Казалось, даже я сам вот-вот вольюсь в этот шумящий бред, растворюсь в нем и перестану существовать.

Когда я пришел в себя, в моих руках уже была тарелка с гречкой. Чудовище уже не сжимало меня своими руками-тисками, оно просто сидело рядом, беззаботно уплетая за обе щеки такую же гречку из такой же тарелки.

— Ты ешь, ешь! Остынет ведь! — с набитым ртом пробубнил он, подталкивая мою руку с ложкой ко рту. Я медленно и бездумно начал поглощать содержимое своей тарелки, подолгу пережевывая пищу онемевшими челюстями.

Постепенно возвращаясь к жизни, я вдруг стал задумываться, как это подозрительно — его спокойствие, его наигранно дружелюбие.

«Может, еда отравлена? Может он задушит меня своими инопланетными пальцами, когда доест? Он вообще человек?.. — всё всплывали и всплывали в моем пухнущем мозгу новые вопросы, — Может, мясо в гречке — это останки его предыдущей жертвы?»

Как назло, мясо было странным, тягучим как резина, сладковатым на вкус, пережевывалось с большим трудом. От таких жизнерадостных раздумий скулы свело, и я невольно прекратил жевать. Глотать тоже не получалось.

— Что это за мясо?.. — прохрипел я чужим голосом.

— Мясо? — он остановил ложку на полпути к своему рту и повернулся ко мне, — А, мясо! Это собака. Тебе не нравится?

«Это собака… Это собака… Это собака… собака… собака… со… ба… ка…» — бесконечно повторял его голос в моей голове, я понял, что задыхаюсь.

— Но вчера же ты всё съел, — снова прозвучало где-то далеко, но в то же время оглушительно, как контрольный в голову. Это стало последней каплей, я наклонился и выплюнул всё, что было у меня во рту обратно в тарелку.

— Эй! Нет! Не плюй в миску! У нас больше ничего нет! — закричал он, отставляя свою. Я понял, что мой желудок сейчас вывернется наизнанку, выплеснув наружу всё, что я вообще ел за свою жизнь.

Сбросив с колен посудину с останками бедного животного, я метнулся в душевую, чуть не оторвав шторку и преодолев остаток пути от кабины до унитаза почти на четвереньках. Позади слышались раздосадованные возгласы маньяка, сокрушавшегося над рассыпанной по полу едой, заглушаемые позывами рвоты, разносящимися по ванной как по тоннелю.

Немного погодя к звонкому эху прибавился хруст ломающегося пластика под тяжелыми сапогами, и я краем глаза уловил появившиеся рядом со мной ноги.

— Ты накормил меня с… собакой?! — выдавил из себя я, тут же снова склонившись над фаянсовым другом в процессе излияния души.

— У тебя аллергия на собак? — раздалось откуда-то сверху, куда уходили стоящие рядом ноги.

— Кто вообще в здравом уме будет есть собаку? — хрипел я, сжимая рукой свой бурлящий живот. Он ничего не ответил.

— Ты убил ее чтобы съесть?

— Я ее не убивал! Она сама! Баб Таня сказала…

— Ты убил собаку, чтоб съесть ее? А, я понял! Ты и меня убьешь, чтобы потом съесть.

— Заткнись! — вдруг взревел он. По ванной раскатился гул, переходящий в звон. Перепуганный я вжался в унитаз.

— Что ты… такое несешь? Я ведь хотел помириться. Я по-хорошему хотел… — он шумно втянул легкими воздух, из-за чего, отразившись от кафеля, пролетел жалобный вздох, — Я даже поделился с тобой последней едой, а ты… Ты даже выслушать меня не можешь?

От его голоса гулко содрогался воздух, повторяя эхом каждую фразу, будто он в пустом актовом зале говорил в микрофон. Этот голос пробирал до костей, наполняющая его обида впивалась в совесть. Я поймал себя на мысли, что может не так уж и страшно поесть собачатины, в некоторых странах она как национальное блюдо. Может и черт с ней, с этой собакой. Может, он и правда ее не убивал. Может, я был неправ.

Ноги скрылись из поля зрения, и через какое-то время гулкие шаги, наполнявшие ванную, стали глухими и далекими, затихнув где-то в комнате. Я медленно отлепился от фарфора, всё равно блевать было уже нечем. Съесть я успел не так уж много, а вчерашняя доза собаки уже давно успела перевариться и стать частью меня. По пути прополоскав рот я доковылял до кровати и свернулся на ней клубочком. Хромой, будто не замечая меня, сметал метелкой в кучку разбросанную по грязному полу кашу. Я же в это время просто не моргая наблюдал, как черенок от метлы ходит туда-сюда перед моими глазами. Черепная коробка казалась пустой и практически невесомой.

Туда-сюда двигалась метла. Туда-сюда. Мне начало казаться, что я постепенно теряю рассудок. Когда ж это кончится?

Время тянулось прямое и гладкое как рельса. Бесконечное.

Покончив с уборкой хромой скрылся за дверью. Вновь появился в комнате он лишь спустя вечность. Он принес с собой болезненный запах горячих пирожков, я услышал, как брякнуло об стол дно тарелки и кружка.

— На, жри. Баб Таня передала, раз уж ты сам пойти не смог.

— Куда пойти? — вырвалось у меня.

— К ней… Ты меня вообще не слушал, да?! Я тебе говорил, что она звала нас к себе, — в его голос вплелась нотка пренебрежения, — Хотя, не удивил… Не бойся, в этой еде нет ни собак, ни людей. Только пирожки с капустой, морс и немного заботы одной старушки. Так что ешь, не переживай… Но если ты и это так похабно испоганишь, я не знаю, что с тобой сделаю…

— Я могу выслушать тебя? — просипел я неуверенно.

— Что? — он замер в дверях уже на выходе из комнаты.

— Я могу тебя выслушать, — повторил я как можно громче.

— Ах, нет, спасибо, откажусь. Такой урод как я не достоин, чтоб его слушали. Я достоин только того, чтоб такие красавцы, как ты, выбрасывали еду, которую я готовлю, — он вышел и закрыл дверь.

На меня навалился стыд. Внезапно. Стремительно. Такой стыд, как если бы меня, примерного студента, поймали, когда я прогуливал бы пары. Или как если бы я нахамил маминым подружкам, и мама бы снова плакала. Позорный гложущий стыд.

Громко сопя и утирая навернувшиеся слезы, я сел на кровати и принялся за пирожки. Пирожки хоть и могли спасти меня от голода, но не могли избавить от этого жгучего чувства стыда. Наоборот, они были такими вкусными и нежными, что стыд только усиливался.

Я просто плакал и ел пирожки с капустой, думая, какой же я слюнтяй и засранец. Хромой больше не появился в комнате ни разу за день. Ночью его тоже не было видно.

IV

После пробуждения стыд-позор как ветром сдуло. Его сменило понимание того, что пора валить отсюда. Пирожки, конечно, вкусные, но с меня хватит. Моя незакаленная стрессами нервная система может не выдержать таких бурных эмоциональных встрясок. Да и от Этого непонятно что можно ожидать. И он, и его старушка, похоже, поехавшие головой. Ну не может нормальная адекватная бабуля с таким скверным типом общаться.

Мысли про бабулю всё же кольнули моё нутро. Пирожки съел, и никакой благодарности даже в мыслях нет. Как говорится, ни стыда, ни совести.

Но сомнений не было. Пора валить. Я тихо спустил ноги на пол и прислушался. За окном раздавались звонкие трели птиц. Было на удивление солнечно, так что яркий желтоватый свет просачивался сквозь полиэтилен, прибитый к окну, и заливал всю комнату. В доме стояла звенящая тишина. Ни скрип половиц, ни звуки шагов не доносились из-за двери, лишь в душевой мерно капала вода на металлическое дно кабины. Никаких признаков того, что хромой был в доме я не услышал, но всё же подумал, что через дверь лучше не рисковать.

Другой путь к свободе — забитое окно. От внешнего мира меня отделяли лишь две доски крест-накрест, штук шесть гвоздей, которыми они были приколочены, и мутная грязная клеенка, прибитая по периметру к раме скобами строительного степлера.

Первым делом я попробовал оторвать одну из досок. Я уперся одной ногой в подоконник, ухватился покрепче руками и потянул на себя. Она поддалась с душераздирающим скрипом. Я из-за этого чуть не забыл, как дышать. Поспешно до конца вырвав доску я замер с нею в руках. В доме по-прежнему не было слышно ни звука. Постояв обнимая доску еще, как мне показалось, минут тридцать, я облегченно вздохнул и отставил ее к стене рядом с окном.

«Может, его и правда сейчас нет?» — подумал я, упираясь уже обеими ногами в подоконник. Вторая доска не хотела поддаваться, и это очень сильно ослабляло мой боевой настрой.

«Может стоит попробовать выйти через дверь? — я оглянулся на закрытую дверь и представил, как я открываю ее и утыкаюсь в его черную куртку лицом, — Ну не! Только окно!»

Доска была прибита намертво. Надежды мои таяли, а в руках было всё больше заноз. Я даже подумал, что возможно мне удастся расщепить эту чертову доску на занозы в моих пальцах и вырваться наружу, но мне уже было не до шуток.

Я обессиленно опустился на край кровати и стал ломать голову над тем, как же мне всё-таки убрать эту деревяху, но она, казалось, вросла в этот чертов дом. Пустила корни, на мою погибель. Висит как влитая. Когда заявится это пугало и спросит, зачем я оторвал одну доску, надо будет сказать ему, что мое предсмертное желание — обе эти чертовы доски в крышке моего гроба.

Внезапно я заметил, что клеенка слабо колышется. Идет мелкой дрожью. И тут меня осенило: оторвав доску я открыл целый угол окна. Если клеенка так играет, возможно, само окно разбито. Зачем-то же его заделали! Возможно, рамы там и вовсе нет. Так зачем мне тогда отрывать вторую доску, если есть шанс пролезть так. Я подлетел к окну и, забыв про занозы в пальцах, стал яростно дергать за болтающийся край клеенки. Скобы со скрипом вылетали из рамы, оставаясь торчать в полиэтилене, или прорывали его насквозь, застревая в деревянной раме окна.

Справившись с полиэтиленом, прибитым в два слоя, я обнаружил, что оконная рама была жестоко выломана, от нее остались только боковые части, крепящиеся к проему петлями. Снаружи так же было прибито две доски, но места между ними должно было хватить, чтоб кто-то моей комплекции смог протащить свои телеса наружу.

Я высунулся из окна. Морозный воздух щипал нос, слабый ветерок трепал мои волосы. Очки мгновенно начали замерзать от моего горячего дыхания. Хоть я и крепко стоял на ногах, но еще чувствовались остатки простуды.

Извиваясь и выворачиваясь, я стал выбираться из плена наружу. Свежий запах снежного утра бодрил и придавал сил. Так пахла свобода!