Бесплатный фрагмент - Милен Фармер — великий астронавт

Предисловие

«Великий астронавт» — Милен Фармер хотела бы, чтобы о ней вспоминали именно с такими словами. Великая завоевательница воображения, которая смогла принять вызов своей профессии. Единственная французская артистка, оставившая след на протяжении четырех десятилетий благодаря своим хитам, клипам и концертам, прошедшая путь от рекламной манекенщицы до сцены Stade de France двадцатью пятью годами позже. Певица, рассказывающая о своих мечтах и кошмарах в текстах, которые она сама пишет, при этом парадоксальным образом оставаясь человеком, которого СМИ считают «загадочным». Ей посвящены многочисленные произведения, представляющие собой напрасные попытки постичь тайну её успеха. «Выдумывается моя жизнь, мои эмоции», — сказала она в 2006 году. В таком случае, если рассказывать о карьере Милен Фармер, то кто это сделает лучше, чем сама Милен Фармер?

В данном произведении, не являющемся официальной биографией, прослежено тридцать лет карьеры, описанные исключительно высказываниями певицы, взятыми более чем из трёхсот пятидесяти интервью в прессе, на радио и телевидении, которые она давала в период с 1984 по 2013 год. Ничего из приведенной информации не было выдумано или взято из слухов и сплетен. Всё, что вы найдете в этой книге, взято из интервью, которые певица давала в СМИ.

Несмотря на то, что для сохранения максимальной близости к объединённым высказываниям и для обеспечения легкости чтения было сохранено личное местоимение «я», это ни в коем случае не говорит о том, что в данной биографии речь идет от лица Милен Фармер. Целью трёх лет работы было связать и объединить все мысли, толкования, вдохновения и пристрастия, все тропинки её жизни, которым она сама разрешила проявиться с течением времени. Очевидно, что за тридцать лет всё в мире меняется: её первоначальные убеждения не обязательно совпадают с теми, которые она имеет сегодня.

Эта биография не является «истиной в последней инстанции», но это «правда». Потому что Милен Фармер сама определяет свою жизнь, и привилегия быть артисткой состоит в том, чтобы иметь возможность исказить информацию, когда она этого пожелает. Если во время интервью она что-то придумала, и вы можете это заметить, то данное высказывание так и будет записано. И это является частью персонажа, жизнь которого она захотела прожить. И какого персонажа: великого астронавта!

«Когда тайны очень хитрые, они прячутся в свете»
(Жан Гионо)

Глава 1. Биография

Детство и юность

Я родилась в канадском городе Монреале, расположенном в провинции Квебек, в 1961 году. Там я выросла и находилась в течение восьми с половиной лет. Помню только название «Sainte-Marcelline». Поэтому у меня есть возможность иметь две национальности, два паспорта: один французский, другой — канадский. И сегодня я прекрасно себя чувствую по обе стороны Атлантики. В соответствии с настроением я или француженка, или канадка. Но это не очень практично для налогообложения, уж поверьте мне! Мой отец был инженером мостов и плотин. Он поехал в Квебек, чтобы принять участие в строительстве плотины Маникуаган (Manicouagan).

У меня никогда не было акцента. Или, во всяком случае, тот, который у меня немного был, быстро прошел. Даже проведя в Канаде первые восемь лет своей жизни, я не скучаю по ней. Нет, откровенно говоря. Я помню себя очень мало. Там моё детство проходило нормально, в целом — относительно легко. Я была слишком маленькой, чтобы у меня остались какие-то точные воспоминания, ещё меньше у меня ностальгии по тому времени. Только какие-то запахи, какие-то вкусы. Моё первое очень точное воспоминание о Монреале: небольшой автобус, школьный автобус, который возил меня в школу. Я это обожала! Но я всегда испытывала отвращение к тем песням, которые мы все вместе пели хором в этих школьных автобусах. На самом деле, я никогда не любила коллективные вещи. Я так же хорошо помню свою первую книгу, которая называлась «Да-да и жандармы». Кроме шуток! Название гениальное, не так ли? Впрочем, может быть она нравилась потому, что совсем маленькой я хотела быть жандармом. Мой первый фильм — «Бемби» Уолта Диснея. Это мой любимый фильм на все времена.

Это всё, что у меня осталось от первых лет в Квебеке, а так же убежденность в том, что приятнее умереть от холода, чем от жары. Об этом мне сказал снег! У меня больше этого глупого воспоминания о мире снега, чем о солнце. Зимой его выпадало от одного до полутора метров. Я питаю глубокую любовь к этой незапятнанной чистоте, к снегу, к холоду. Я помню эту белизну, эту безжизненность. Приятное чувство. Это пейзаж, который я нахожу самым красивым. Это украшает город, страну. Вкус к снегу, вероятно, связан с тем временем. Мне говорили, что я вдоволь его наелась! Я была спроецирована в космос из самого центра снегов, и эти пейзажи глубоко меня трогают, без сомнения, ещё и из-за отсутствия следов. Я всегда упоминала холод в своей карьере… Это навивает грусть, меланхолию — вещи, которые могут быть прелестными. Иногда мы любим делать себе плохо, есть определенное наслаждение от этого состояния. Назовите это садомазохизмом, если хотите. Потом я научилась любить солнце. Всё же помню снег, да ещё кленовый сироп, так как я большой гурман. Это вкус, который я заново открыла во Франции, и это всё, что всплывает в памяти. Мне очень нравилось расти ребенком в Канаде в окружении огромных природных просторов. Я туда возвращалась только один раз на очень короткое время, поэтому бы я не назвала это очень приятным. Эта страна кажется мне слишком спокойной.

Я получила углубленное религиозное образование одновременно с обычным образованием. Я ходила в школу сестер Марселин. Признаюсь, что я исповедовалась всего один раз, когда была маленькой, и у меня было беспокойство. Я всего лишь успокоилась, чтобы не прельщать священника, преподававшего основы веры. Я была травмирована монахинями: они шлепали меня, когда я опрокидывала свои десерты на землю. Я очень хотела бы ответить им, но у меня ещё не хватало на это силы духа. Честно говоря, я не испытывала страданий от этого образования, хотя у меня не было какого-либо влечения к данной области. Это абсолютно опровергает историю, рассказанную журналистом, будто маленький хорёк помочился на меня, что от этого я получила серьезную травму, и чтобы смыть этот позор, моя мама посадила меня в ванну с помидорами. Это, конечно, очень красивая история, немного драматичная, немного скандальная, но она не соответствует действительности.

До возраста десяти лет я жила счастливым детством. Я была очень открытой, разговорчивой… Потом мы переехали во Францию, в парижский пригород возле Версаля. Это работа моего отца привела нас в Париж. Переезд во Францию был немного трудным моментом, довольно сильным шоком. Во всяком случае, так мне рассказывали. Не скажу о культурном шоке, так как его не было, но поведение и стиль жизни радикально отличались. Это довольно шокирующее состояние для детей. Оно выражается через агрессивность, более суровые отношения. Например, у меня никогда не было много друзей во Франции. Напротив, в Канаде, когда был день рождения, он праздновался не в узком кругу: было до ста детей. Это было довольно удивительно. В то же время здесь это намного более сдержанное событие. Следовательно, и дружба намного более избирательная. И даже сейчас люди, которые едут в Канаду, всегда удивляются приёму этого народа, потому что в этом есть что-то особенное. В Париже отношения холодные, лаконичные. Люди ощущают все вещи абсолютно другим образом. Может быть, там они менее раздраженные, чем здесь. Но я являюсь частью «раздраженных», поэтому мне лучше здесь. К счастью, когда мы маленькие, мы на самом деле не отдаем отчета этим вещам. Дети обычно не имеют особых трудностей вхождения в новый коллектив, и они реально легко адаптируются.

Когда я была очень маленькой, я не переставала петь. Я мечтала о профессии артиста, но я не думала по-настоящему о песне. Я не покупала диски, моей единственной страстью были животные. Поэтому я видела себя скорее инструктором верховой езды. В возрасте десяти лет в Канаде у меня был приз за пение. Я уже не могу вспомнить, какая это была песня. Это была короткая песня-считалочка. В следующем году я была второй. Я всех оскорбила. С этого дня мой характер развивался с этим чувством! Я родилась в гневе! Я начала с состояния «я ненавижу», но потом научилась любить. Именно это чувство никогда меня не покидало, оно постоянно росло.

В колледже я, возможно, слыла эгоцентристкой, я хотела быть в центре внимания, чтобы быть узнаваемой. Я хотела делать всё, что не делают другие, так как была поражена страхом быть похожей на кого-то. Это было на самом деле: и в классе, и дома, и на улице, а именно — этот панический страх быть похожим на заурядность. Есть люди, которые созданы для того, чтобы соглашаться. Соглашаться на жизнь без причинения себе существенных страданий. А ещё есть другие, как я, у которых всё становится боем на арене. Мы вечно хотим сказать, что мы там, на арене. Это замечательное желание существовать. Возможности преподавателей, их право говорить, что этот вариант хорош или плох, возмущали меня. Меня возмущали не замечания, а главным образом оценки. Мне всегда было нужно, чтобы я обращала на себя внимание. В возрасте примерно одиннадцати — двенадцати лет я часто была невыносима. В школе я была немного шумнее, чем дома. По обыкновению, я часто имела дар раздражать своё окружение. Но в какой-то год, в шестом классе, одна красивая светловолосая женщина, которая в то время была нашим преподавателем французского языка и театра, однажды не наказала меня. Она поняла, что если бы она не вступила в мою игру, то я сама успокоилась бы. Это было правильным решением, я стала прилежной ученицей на этих предметах. Я хотела бы поблагодарить её за понимание. Разумеется, что мне необходимо было удерживать твердые позиции в школе, но для меня было пыткой ходить туда. Мне вспоминается одна удивительная вещь: у меня был парадокс приходить на один час раньше, так как я никогда не любила опаздывать на уроки. И как только я садилась на лавочку, это было… это мазохизм! И зимой, и летом я единственной оказывалась в семь часов тридцать минут перед дверями, в то время как мы начинали только в восемь часов. Зато я не испытывала никакого интереса к продолжению дня. Это странный парадокс, который я никогда не могла себе объяснить. Таким образом, ребенком во мне одновременно была смесь интровертной личности, и в то же время я нуждалась в том, чтобы быть заметной. Я всегда любила удивлять. Провокация — это пикантность жизни. Я одновременно безумная и мудрая. Это мучительно и потрясающе встретить лицом к лицу все эти эмоции. То, чему я сегодня следую — это только конкретизация данного состояния разума. Для меня не всё было очень понятным, даже если я не была ни шизофреником, ни аутисткой. У меня нет никаких воспоминаний этого странного периода, который я не любила. Всё то, что входило в круг школьного обучения, я ненавидела. Я не была травмирована, родители меня не обижали, как-то так. Сказать обо мне, что я просто бунтовщица — меня это, в общем, устраивает. Или, тогда уж, страстная бунтовщица. У меня впечатление, что я непонятна. Сегодня, если не всё радужно, я могу лучше управлять своей внутренней неразберихой.

Я прошла через школьное обучение, которое считала не имеющим ни цвета, ни запаха. У меня была репутация недисциплинированной ученицы, но я всё же смогла поддерживать успеваемость на хорошем среднем уровне. Кроме математики, где я была совершенно нулевой. Мой анти-декартовый ум не смог приспособиться к математической логике. Я не являюсь апостолом арифметики. Между мной и алгеброй всегда была психологическая несовместимость и недопонимание. В школе это был парад одних нулей. Зато я любила историю. Для меня это одно из хороших воспоминаний о школе. Я хотела бы жить во времена Людовика XV. Королевы, куртизанки и маленькие маркизы всегда меня очаровывали. Я была довольно-таки успешной во французском языке, я обожала его, но иногда с немного анархической орфографией. К сожалению, мне этот предмет преподавали учителя, которые ненавидели его. Анатомия тоже была предметом, в котором я преуспевала. Больше из-за рисунков, которые сопровождали материал. Я так же помню, что делала куклы, которые изображали каких-то людей. Я никогда не пронизывала их иголкой. Так же я очень любила рисование, театр и естественные науки.

В течение трех лет колледжа я изучала русский язык в качестве третьего языка. Но я на нем не разговариваю и понимаю всего лишь несколько фраз. Это довольно трудный язык. Я быстро забросила его, так как он действительно очень труден в употреблении. Чтобы изучить русский язык, нужно проникнуть в мир этой страны, другой культуры, посвятить этому всё своё время, «вернуться в монастырь». Я была очень успешна в поэзии, чтении. В ходе школьного обучения я получила блестящий диплом за дистанцию в двадцать пять метров, но у меня была фобия к воде. Три или четыре раза мне приходилось звать на помощь тех, кто находился на берегу.

До четырнадцати лет я была настоящим сорванцом. Я с большим трудом заставляла себя видеть в своем лице черты молодой девушки, чтобы жить как женщина. Я играла роль мальчика. Я родилась с телом гермафродита. Моя мама всегда любила наряжаться, и это неизбежно повлияло на меня: я, так или иначе, поневоле заразилась этим. Но когда мне было четырнадцать — пятнадцать лет, наш бюджет относительно одежды был ограничен. Поэтому я, прежде всего, искала хорошие сочетания цветов, в результате чего находила оригинальные формы. В конце концов, я остановилась на брюках, и я, в частности, припоминаю комплект одежды из бордового (я потратила время на этот цвет) пуловера и разнообразных брюк, в чем я находила наиболее красивый результат. В то время у меня были очень короткие волосы, а до этого в течение долгого времени у меня была длинная челка, которая доставала до верхней части носа! В определенном смысле я имела вид, из которого чуть позже становятся «панком». В какой-то момент своей жизни я подумала о том, что нахожусь между двумя полами: я была среднего роста, очень худой, носила только брюки, все мои друзья были мальчишки. И чтобы лучше на них походить и быть более мужественной, я даже засовывала платок внутрь своих штанов. Весь этот период был «чистилищем» моего поведения. Я всегда предпочитала компанию и игры мальчиков. Я играла в машинки! Я предпочитала грузовики играм девочек. Я никогда не любила играть в куклы, в детскую кухню. Как в мультфильме «Том и Джерри», я делала маленькие бомбочки, закупоренные пробкой с фитилем, которые я оставляла перед подъездами и убегала. Так же я занималась разведением дождевых червей. Мне всегда нравилось зарывать руки в землю. Это правда — меня принимали за маленького мальчика! Помню случай, который прочно врезался мне в память: я пошла за почтой, и охранник нашего дома спросил, как меня зовут. Я ответила: «Милен». Тогда он серьёзно сказал: «Милен — это очень красиво для маленького мальчика». Потому что в то время у меня был довольно низкий голос, который я вынуждена была повышать со временем. В самом начале у меня была озлобленность. А потом, я не знаю, мне это казалось очевидным. Поэтому тогда я была полу-мужчиной, полу-женщиной. Это было довольно странным состоянием. Моё желание быть мальчишкой обернулось одержимостью, нервозностью. Я отказывалась быть девушкой! Однажды я попросила оружие у полицейского. Но кроме этого, я никогда не переодевалась в кого-то другого, я не брала одежду у своей мамы и не имела какой-то склонности к этому. Сегодня я всё ещё увлечена мужскими формами. Позже, когда моё тело окончательно приобрело более женственную форму, когда природа заявила о себе, я чувствовала себя в коже кого-то другого, как будто я была покрыта какой-то странной оболочкой, которая могла стеснять мои движения. Прямо как в фантастическом фильме! И только совсем недавно я освободилась от этого чувства стеснения, и теперь я в большей гармонии с собой, хотя иногда я все ещё не могу переварить тот факт, что я женщина!

То, чего я не выносила в подростковом возрасте, так это быть потерянной среди тридцати тысяч муравьев. И это именно то, о чем нас просят в юношестве: не быть маргинальными, хорошо погрузиться в массу. Да, я страдала от этого! Я грустила, я была относительно одинока. Я слушала Genesis, les Doors, les Eagles, Bob Marley, Gainsbourg, Brel, Brassens, Serge Reggiani, Gréco, Barbara, Dutronc… Этот период я классифицировала как «совсем одна на дне в углу»: довольно-таки замкнутая девочка перед своим революционным периодом. Разумеется, это было немного паранойей. В каждой мысли самоанализа я себе говорила: «Это для меня». И потом отказ от всего. Я всей душой ненавидела школу, лицей… Я вообще не любила свою юность! Я очень трудно переходила от детства к юности. Прежде всего, мы не любим сами себя, и при этом я даже не нуждалась в присмотре со стороны других. Я всегда была склонна к самоцензуре. У меня не было возможности вести личный дневник, несмотря на имеющееся желание к этому. Мне нужно было открыть других, которых звали Мопасан, Эдгар По или Стриндберг… Я никогда не была поклонницей хоть какого-то певца, я ни от кого особенно не фанатела. На стенах своей комнаты я предпочитала копии картин Сальвадора Дали в виде фотографий, вырезанных из журналов.

Потом, как и все, я пошла в лицей. Это ещё один период моей жизни, который я не люблю. Мои занятия там были очень беспокойные, так как тот, кто проводит занятие, олицетворяет властность. И как я ненавидела всё, что было властным, я была в постоянном мятеже со всем этим школьным обучением. Но я всё же закончила первый уровень, отходила два дня в выпускной класс А4, и после этого я была исключена из школы. Наконец я сделала что-то такое, чтобы быть исключенной… Я была убеждена, что займусь творческой профессией. Меня привлекал конный спорт. Это вид искусства, но он немного своеобразный, может быть более заброшенный по отношению к остальным. Если не конный спорт, то это скорее были бы театр и кино, которые очень меня привлекали. У меня абсолютно не было склонности стать певицей. Песня казалась мне намного более труднодоступной. На самом деле, я никогда не говорила своим родителям: «Я хочу играть в спектакле». Я просто сказала, что хочу уйти из школы. И потом, это было взятие ответственности на себя. На эту тему не было никаких разговоров…

Мне было семнадцать лет, когда я впервые воспользовалась макияжем. Я нанесла себе подводку для глаз. Я выходила очень мало. Я не любила ночные кафе, не любила бродить в толпе. И я никогда не была на вечеринках. Я всегда приходила в ужас от этого. Я ходила туда два — три раза, чтобы посмотреть, что это такое, но это не моё. Дискомфортно. В то время я не считала это чем-то «излишне примитивным», но я там чувствовала себя подавленно. Я предпочитала оставаться дома. Я припоминаю первый раз, когда вечером я вышла одна: я пожалела об этом, я не могла найти дорогу домой. Обратно меня привезла полицейская машина. Впервые я поехала за рулем в Булонском лесу. Это был Renault R5 Alpine. У меня не было водительского удостоверения, и я заставила себя остановиться. Я, конечно, пела, что я свободна. В противоположность этому, настоящая вечеринка для меня была в Канаде во время Хэллоуина. Все дети наряжаются, выходят на улицу и звонят в двери. Если взрослые не дают им конфет, то на пол бросают муку.

У меня было несколько подруг, несколько очень хороших подруг, которых я покинула, и это вполне нормальная ситуация. Мне посчастливилось иметь умных, открытых и великодушных родителей. Если я хотела поговорить с ними, то я делала это без всяких проблем, но мой характер подростка-интроверта больше толкал меня к молчанию. Впоследствии я два раза сопротивлялась тому, что они планировали для меня. После двух дней, проведенных в выпускном классе, я хлопнула дверью лицея, чтобы продолжить карьеру в конном спорте. Мы позволяем себе нестись дни напролёт, и в одно утро мы говорим себе: «Стоп! Моя учёба закончилась!» И именно это произошло. Мне было восемнадцать — девятнадцать лет. Мои родители хотели видеть, как я закончила бы среднюю школу и получила бы степень бакалавра, чтобы потом подготовиться к поступлению в то или иное высшее учебное заведение. Они видели меня выпускницей высшей административной школы (ENA) или инженером, как мой отец. Мои родители видели меня замужем за молодым выпускником ENA, от которого у меня было бы пятеро детей! Это в то время, когда у меня было стойкое убеждение, что я должна добиться успеха в творчестве, но я ещё не знала в каком именно. На самом деле, кроме трудного поначалу нашего «переселения», я жила в довольно хорошей атмосфере, в окружении братьев и сестер, как в большинстве других семей. Я никогда не перестану благодарить своих родителей за то, что они смогли прекрасно решить вопрос карманных денег. У меня их было не слишком много. Но в достаточном количестве, чтобы всегда ценить вещи, которые оставались желанными. Признаюсь, что я была в шоке, когда узнала чрезмерные суммы, которые получали некоторые ученики.

Быть во власти воспоминаний о детстве — это часть жизни каждого человека. Это период, который оставляет след на всю его оставшуюся жизнь. Я с трудом себя вспоминаю. Впрочем, я никогда не могла это сделать. Я люблю детство, но оно меня тревожит. Моё детство настолько смутное, странное… Дети пугают меня: их невинность, их жестокость беспокоят меня. Но парадокс состоит в том, что это я в них и люблю. Мы их прощаем, так как говорим, что ребенок невиновен. Я так не считаю.

Я раздражаю многих людей, так как почти не имею никаких воспоминаний о своем детстве. У меня такое впечатление, что я недооцениваю этот период: у меня нет реальных воспоминаний до возраста примерно пятнадцати лет, и моя юность уже подходит к тому моменту, чтобы стереться. До возраста десяти лет — это вообще полная чернота, и это печально. Я не знаю, кто я была. Я сохранила определенный взгляд, «одержимый» к прошлому. Это нечто, от чего мне так и не удалось окончательно избавиться… Есть моменты, которые остаются необъяснимыми, все они сливаются в большой знак вопроса. Это как пропасть: ничего. У меня есть провалы в памяти, это очень беспокоящий момент. Это тоже соответствует болезненным чувствам, но не конкретным, а выражаемым через необычные случаи. Я встречала людей, которые страдают от одного и того же, но при этом они не выходят из состояния уравновешенности. Я могу создать эти воспоминания, но в них я не буду настоящей. Я боюсь каждого интервью, в котором я должна объяснять эту черную дыру. Иногда меня склоняют к тому, чтобы я придумала воспоминания для обретения покоя! Я не понимаю, как можно подумать о том, что я выдумала эту амнезию, чтобы не говорить о своем прошлом?! С точки зрения сложности жизни я ничего не придумала: это часть меня. Я не пытаюсь создавать себе важность, таинственность.

Мои воспоминания оставляют меня в умиротворении, так как в большинстве случаев я их забыла… Спрятала… Потеряла… Память можно потерять так же, как теряется багаж накануне длительной поездки. Поездка сложнее, но, возможно, легче… Именно с выжившей вы сейчас разговариваете! То, что у меня осталось, так это очень плохие воспоминания. Я не хочу кидать камень в своих родителей, так как они у меня всё-таки были нормальные, и я росла в комфортном окружении. Но во время своей юности я испытывала эмоциональные лишения. Это источник моего травматизма. Юность — это что-то ужасное, без чего-то очевидного. Изначально мы все очень чувствительны, но существует сверхчувствительность. И, несмотря на то, имеете ли вы где-то в глубине любовь или не имеете, вы не чувствуете эту любовь. Или, возможно, вы её недооцениваете. Или требуете избытка. Следовательно, в этом смысле вы будете страдать. Я должна быть единой с такими людьми, если я могу охарактеризовать себя в категории гиперчувствительных, и поэтому требовательных, существ. Впоследствии мои проблемы только накапливались, разрыв усиливался. Я стала чужаком в своих собственных глазах, и в то же время, эти проблемы меня опьяняют. Порочный круг. Однако я никогда не была ребенком для битья! Я проклинала свою мать за то, что она родила меня, а немного позже я обожала её. Разумеется, я очень долго мечтала. Но у меня абсолютно нет пристрастия к прошлому, это также должно исходить и от родителей. Я просто знаю, что у меня не было несчастного детства, что не было какого-то события, которое вдруг произошло, а я полностью замкнулась в себе и должна была всё стереть из памяти. Может быть это всего лишь полное игнорирование меня, ребенка… На самом деле я никогда раньше не задавалась этим вопросом. Я стираю всё, что произошло вчера вечером. У меня есть дар ничего не помнить, за исключением того, что действительно достойно внимания. Моё детство, моё недавнее прошлое — я не хочу помнить это каждую секунду! Это означало бы регрессировать. Я нуждаюсь в том, чтобы двигаться вперед, а не оглядываться назад.

Сегодня я являюсь той, кем я создала себя за прошедшую жизнь. Во мне есть что-то сильное с большим количеством трещин вокруг. Я знаю свою тайну, свой секрет. В глубине себя я знаю, почему я всё затенила из своего детства. Даже если я очень низко падаю, эта сила спасает меня. Я пробую всё больше и больше, и я признаю, что нелегко навсегда извлечь из моей жизни обиды. Я никогда не вылечусь от своего детства, по крайней мере, от того, что я помню. Мы можем его анализировать, установить небольшую дистанцию, простить. Эмоции остаются на прежнем месте. Спрятанные, но целые. Что оно мне воссоздает из образов? Я пытаюсь понять как можно меньше! Неизгладимые раны так и остаются отпечатанными. Они понемногу заживают, но суть остается. У меня больше нет желания говорить об этом. Я почти ничего не забыла из своей юности. Это было трудное время, но я меньше всего желаю его тем, кто делал мне больно. Они тоже были пленниками своих проблем. Я простила, но не забыла. Я никогда не доходила до состояния, когда можно с любовью смотреть на переносимые страдания. Сегодня я немного больше мирюсь со своим прошлым, так как вместо того, чтобы пытаться приручить его, я научилась хранить только приятные воспоминания, несущие энергию. У нас есть бремя, которое нужно нести — это совершенно очевидно. И открытые раны с трудом заживают. У нас у всех есть темные моменты жизни, я их ношу в себе и буду носить до конца своих дней. По прошествии времени и с приходом успеха, я так полностью и не приручила свои страхи, страдания. Нет, это, наверное, не серьезно. Или очень серьезно — я не знаю! У меня нет ответа, но я, разумеется, перевязала раны. Всегда есть слово, которое приходит на ум из словарного запаса каждого из нас: это слово «скорбеть». К сожалению, я не думаю, что мы можем что-то оплакивать. Мы можем попытаться снова возродить жизнь и вещи, которые помогают нам держаться, просыпаться, улыбаться. Но всё, что является болью, что является сомнением, что является страхом — есть в этом слове, оно прочно там засело. Это часть вашей крови, ваших вен — это так. Это имеет место и, вероятно, это необходимо, а может быть — нет, но это так. Это необходимо для созидания, это помогает в определенном творчестве. Мы тоже учимся вместе с жизнью, временем, вместе со своим опытом. Опять же, попробуйте иногда отставить ваше бремя в сторону — оно может очень быстро появиться вновь. Но рассказывать о природе моих ран… Иногда они четкие в моем сознании, иногда смутные — я об этом ничего не знаю. Это тоже факт, что у меня мало воспоминаний о моем детстве, и я признаю, что это смущает и меня. И не призываю к анализу… Иногда я мечтала о перерождении под гипнозом или путем психоанализа. Это сильные моменты, которые наложили на меня отпечаток, чтобы снова обнаружить в исходном состоянии эмоциональную напряженность того времени. Но идея исповеди перед врачом как перед священником меня ужасает. Некоторые готовы пожертвовать собой на диване, чтобы поговорить о своих фобиях и фантазиях. Я предпочитаю пережить их самостоятельно и быть своим собственным психоаналитиком. И всё это не пройдёт бесследно, а только ухудшится. Психоанализ интересует меня с точки зрения интеллектуальной жизни, но у меня нет времени и я не уверена, что у меня есть желание для такого рода самоанализа. Несомненно, я нуждаюсь в том, чтобы понять себя. Я ещё колеблюсь, может быть из-за страха. Страха убить свою созидающую способность, своё вдохновение. Именно боль вызывает слова, которые порождают песни. Так как мои сомнения, мои эмоции позволяют мне писать и петь. Это мой смысл существования. Но созидательность, разумеется, не лечится. Без сомнения, можно вылечить свои неврозы, но я видела, как после прохождения консультаций люди становились ещё более нервными. Однажды, в 1994 году, я подумала об этом. Я была в состоянии крайности, и я пошла кое к кому. Я остановила первый сеанс. Я не могу довериться, исповедь действительно не для меня. Я испытывала любопытство, но если бы я подверглась более полному анализу, или если бы я сделала его в этот момент, я бы о нем не говорила. Я оставляю за собой право давать те ответы, которые меня устраивают. Сейчас нужно остерегаться моих высказываний. Вещи не остаются неизменными — это одно из учений буддизма. Я думаю, что я самостоятельно прошла весь путь, который приближается к психоанализу. В данный момент нужно быть одной. Это больше монолог, чем диалог. И у меня нет особого желания узнать о причинах моих тревог. Из них одни я не буду вспоминать, другие я не хочу знать. Это незаметные страницы, которые, опять же, мне нет необходимости знать. Знать о том, почему и как что-то происходило. Давайте оставим это в безвестности!

В памяти всплывает один сон, который является одним из редких моих воспоминаний: огромная постель, белые простыни. Там я сжимаюсь в позу эмбриона. Передо мной огромная пуповина, действительно огромная. Мне предстоит разорвать её, но как? Зубами? Я — только ребенок…

«Забвение — это сон нашей боли»
(Люк Дитрих)

Конный спорт, манекенщица и театр

Начиная с того времени, когда я была маленькой, у меня появилась большая любовь к лошадям. Эта страсть постигла меня в возрасте десяти лет. Конный спорт является единственным видом спорта, которым я занималась. Я пробовала пианино, классический танец (было единственное занятие, так как в конце у меня кружилась голова), потом попробовала конный спорт, и мои родители вынуждены были сказать себе: «Ещё один из её капризов!» На самом деле, мама была не права, так как я действительно увлеклась этим делом, начиная с того, что три раза в неделю я ездила на тренировки, и заканчивая тем, что я уезжала на летнюю практику… Это занятие было для меня, я была поклонницей скачек, конкурсов. У меня не было страха, когда я впервые села на лошадь. Это то, что я выбрала, будучи совсем молодой, и я многого в этом достигла. Однако я не могу вспомнить кличку любимого коня.

В одиннадцать лет я захотела поехать на стажировку по конному спорту в Англию, но я быстро разочаровалась в этой поездке, когда увидела спальню с пятнадцатью двухъярусными кроватями, а так же от строгой дисциплины. Нас принуждали разговаривать только по-английски, за каждое слово по-французски следовало наказание. В отместку я разговаривала по-русски, чтобы досаждать той женщине, у которой мы разместились. Когда мне было двенадцать или тринадцать лет, я мечтала только о конном спорте и о лошадях. Я очень много ездила верхом, желая постичь свою профессию. После окончания начальной школы (наконец-то, начало моего выпускного класса) я стала заниматься конным спортом с усердием. Я посещала курсы, потому что тогда любила и сейчас люблю лошадей, и я хотела принимать участие в соревнованиях. В восемнадцать лет я посещала конный центр. Это была специализированная школа, где я интенсивно изучала конный спорт. Я посещала эти курсы в период с четырнадцати до девятнадцати лет. Это происходило в Версале. Я достигла второго уровня, чему была безумно рада. Однажды я увидела свою кобылу Джулию, которая во время тренировки сломала заднюю ногу и умирала на моих глазах. Это было ужасно.

Я мечтала только о том, как войду в школу конного спорта Сомюра (Saumur) и передам свой диплом инструктора. Это не понравилось моим родителям. Я уехала на очень короткую стажировку в город Кадр Нуар (Cadre Noir), расположенный близ Сомюра, чтобы внимательно посмотреть на то, как проходит сдача экзамена, который должен был сделать из меня инструктора. Я даже получила льготы от федерации из-за своего возраста, но, в конечном итоге, я не поехала на заключительный этап. Это означало, что я никогда не буду кого-то учить верховой езде, так как я стала жертвой падения, которое не позволило мне продолжить мою учёбу. Перелом ключицы и травма черепа перечеркнули мою карьеру всадницы. Я действительно боялась остаться парализованной на всю жизнь. Таким образом, мне не удалось сдать экзамен на звание инструктора, что полностью отбило у меня охоту к этому занятию. Нужно сказать, что это очень трудный экзамен, особенно когда тебе семнадцать лет, а остальным кандидатам — двадцать пять в среднем. Я прошла несколько конкурсов, но единственным препятствием, в котором я никогда не преуспевала, была педагогика профессии. Я слишком далека от этого. Может быть, из-за этого я и изменила свою дорогу, отказавшись от конного направления. Но я действительно хотела постигнуть свою профессию. Сегодня я знаю, что не ошиблась в выборе. Вспоминается интересный момент: когда я прошла первый этап экзаменов на звание инструктора, мне задали судьбоносный вопрос: «Почему вы хотите заниматься именно этой профессией?» На это я прямо ответила, что отела бы создать центр верховой езды для инвалидов, и после этого они замолчали. В тот момент я поняла, что так или иначе я никогда не буду заниматься этой профессией.

Сидеть верхом на лошади — это огромное удовольствие. Исчезают тревоги, больше ничего не имеет значения. Этот спорт я советую всем, несмотря на то, что уже долгое время не занимаюсь им, чтобы избежать несчастного случая. Смешно, но сегодня я немного боюсь ездить верхом на лошади, делать трюки. Потому что я занимаюсь этим всё меньше и меньше, и, возможно, в этом также виноват и возраст.

В день, когда я покинула школу, и когда я поняла, что конный спорт, которым я усердно занималась, не будет моей профессией, я решила, что хотела бы стать актрисой, и захотела посвятить себя театру. Может быть, это произошло из-за необходимости выделиться и более уверенно выглядеть в глазах других. Я уже ощущала желание быть в лучах софитов, но в то же время и не показываться в них. Но после обучения в лицее это была черная дыра! Напрасно говорить себе: «Я хочу быть актрисой, я хочу работать в театре или в кино», если невозможно найти кого-то, кто вас повёл бы. Вы ненамного продвинетесь вперёд.

Весь тот период был насыщен различными делами. Я продавала обувь и даже помогала гинекологу! Я начала с того, что параллельно со своими делами сделала несколько рекламных фотографий для прессы, чтобы заработать деньги на карманные расходы. Также я много работала у японцев в качестве манекенщицы. Сразу после лицея я подрабатывала «молодёжной манекенщицей», чтобы заработать немного денег для оплаты актерских курсов. Я была манекенщицей, но никогда не участвовала в дефиле, так как я не такая уж и высокая. Моя работа больше ориентировалась на рекламные ролики и на фотографии. Я не думаю, что можно говорить о каком-то стремлении к этому или о школе манекенщиц. Впоследствии я полностью оставила это дело, так как оно меня не интересовало, и было абсолютно не тем, к чему я стремилась. Эта профессия не вызывала у меня никакого интереса, я занималась этим действительно как дилетантка и только для того, чтобы быстро и легко сделать жизненный старт. Но кроме всего прочего, это была хорошая школа, и школа очень жестокая. Через это нужно было пройти, чтобы закалить свой характер и способность защищаться. Этот период остаётся периодом, который я так же ненавижу, как и свою юность. Таким образом, прежде чем петь, я начала с позирования. Песня становится более близкой, а также более уважаемой.

К шестнадцати годам, когда я решила, что конный спорт не будет моей профессией, а так же из-за того, что в классе я в какой-то мере была скоморохом, я пошла на двух-трех годовые театральные курсы Даниэля Месгиша. Возможно, что о театре я думала и раньше, но я никогда не думала о нём серьезно. Впрочем, я столкнулась с ним в школе. Совершенно очевидно, что он был во мне уже долгое время и выражался в том, что у меня было желание как-то выделяться и делать то, что другие не делают. Не говоря о призвании, я чувствовала, что данное стремление было очевидным, даже если это не означает, что его легко было реализовать. Я просто знала, что это было тем, что я должна была делать. Я никогда не задавалась вопросом «почему». Может быть, это просто было желание забыться и тяга к творчеству. Я чувствовала, что это была жизненная необходимость, потребность во взглядах других людей, доходившая до того, что я говорила: «Если я не буду сниматься в кино, то я умру». Конечно, это были только слова, и они были немного преувеличены. Разумеется, я не имела ввиду, что я застрелюсь, но умереть можно и другими способами: можно замкнуться, чтобы скорбеть о том, что мы…

Я была на курсах Флорана (Cours Florent), на тех же театральных курсах, которые посещал и актер/режиссер Пьер-Лу Ражо (Pierre-Loup Rajot). Учат ли там чему-нибудь? Я часто оставалась после занятий. Но это остаётся интересным периодом. Там я встретила преподавателя, которого очень любила, но это всё. Что касается игры и всего остального, то не думаю, что я там чему-то научилась, но это из-за того, что я ничего не хотела изучать. У меня была несовместимость, но не в плане характера, а в плане театра и игры. Признаюсь, что у меня не было такой же манеры речи. В ней много кривляния, дергания, и мало того, что меня вдохновляет. Я всегда знала, что нужно было ждать подходящий момент, чтобы дать то, что я должна дать. Сейчас я согласна гримасничать. Но тогда, без сомнения, это был неподходящий момент. Я любила смотреть, как работают другие, это мир, который я очень любила, но я, например, не очень-то хотела подниматься на сцену: я была слишком замкнутой и слишком боялась, что не смогу выйти на сцену. Однако намного позже, поднимаясь на сцену, чтобы петь, я заметила, что это бой, который может закончиться чем-то более радостным. Подниматься на сцену — это может казаться очень естественным, но это крайне жестоко и противоречиво. К счастью, это такое большое удовольствие!

Именно во время занятий на таких театральных курсах, как курсы Стриндберга (Strindberg), ко мне пришла любовь к чтению: это было откровение. Когда я училась на этих курсах, я также открыла для себя Чехова. В школе нас постоянно заставляли читать классику, «основных» авторов. Моя реакция всегда была категорическим отказом. И позже мы начинаем искать объяснения, понимание, мы пытаемся повстречаться в литературе, в музыке: это как найти своего брата, сестру или отца, чтобы получить какой-то образ. Я довольно поздно всерьез увлеклась литературой. До этого я мало читала. Оттуда же ко мне пришла любовь к словам.

Нам была дана возможность ставить пьесы, и мы могли выбирать фильмы. В результате, с тремя коллегами, может быть больше, мы выбрали «Josépha». Мы поставили эту театральную пьесу, следуя книге. Иначе говоря, мы взяли практически все диалоги и пытались сделать монтаж. Именно этот проект мы с друзьями показали руководству. И оно приняло этот проект. Я играла роль Миу-Миу (Miou-Miou), это очень красивая роль.

В восемнадцать лет я оплачивала свои курсы, работая манекенщицей. Относительно моего будущего моё мнение раздвоилось: я не знала — может быть, конный спорт, а может быть, театр и кино. Это мне абсолютно не говорило о том, чтобы однажды я стала театральным преподавателем! Хотела ли я быть актрисой? Да, возможно. По правде говоря, я действительно не знаю. Эти курсы принесли мне другое, и пустить меня в актрисы в том возрасте было бы ошибкой. Существует много актеров, которые имеют свои собственные переживания. Играть роль доставляло мне удовольствие и настоящее неудовольствие. Странно… У меня не было настойчивости. Это было всего лишь проходящим увлечением. Есть вещи, которые не объясняются. Пройти через песню — это тоже путь, чтобы попытаться однажды стать актрисой.

Я покинула курсы драматического искусства после того, как была выбрана Бутонна (Boutonnat) и Дааном (Dahan) для исполнения «Maman a tort». Может быть, я не полностью отказалась от идеи кино, но в тот момент я поняла, что я посвятила бы себя песне, так как это является частью моего характера: когда я что-то делаю, я делаю это основательно, и я пытаюсь это делать хорошо.

Семья и близкие люди

Моя семья относительно многочисленная. Братья, сестры… У меня долгое время было впечатление, что я посторонняя внутри своей собственной семьи. Мне ужасно не хватало любви, внимания. Тем не менее, эти проблемы ушли в прошлое. Я отказываюсь говорить в интервью о своих отношениях с семьей, чтобы защитить её и себя. Это моя единственная личная территория! Эта профессия может быть жестокой, некоторая доза жестокости необходима для того, чтобы защитить своих близких родственников. Таким образом, это часть моей биографии, которую я действительно хочу скрыть. Я стерла свои воспоминания, так как меня это не интересует. Понятие «сегодня» я предпочитаю понятию «вчера», и я отказываюсь думать о будущем. Что ещё сказать… Мой отец родился в Марселе, а моя мать рыжеволосая. Она живет в районе Плейбена (Pleyben). Ребенком я проводила свои каникулы в Бретани (Bretagne), на ферме. Я обожаю вычурные пейзажи Бретани! То, что во мне есть от бретонца, так это упорство и чувство внутренней силы земли. К тому же, я обожаю блины! Мы семья долгих молчаний, но которые, тем не менее, не являются долгими паузами. Естественно, я поддерживаю отношения, но мы мало разговариваем друг с другом. У нас нет никаких разговоров по поводу моих песен, моих слов. Я предполагаю, что моя мать и мои близкие родственники гордятся моим успехом. Моя застенчивость в отношениях со СМИ не существует в моей личной жизни с родственниками, так как, разумеется, при общении мы снимаем маски. Я мало рассказываю о себе, потому что жизнь других людей интересует меня намного больше, чем моя.

У меня есть особое сожаление, которое заключается в том, что я больше не могу разделить данный момент с теми, кто уже ушел. Моего отца больше нет в этом мире. Он умер, когда мне было двадцать четыре года, в это время я начинала свою карьеру. Это было печальное событие, которое, вероятно, является самым значимым событием в моей жизни. Я не смогла сказать «прощай» своему отцу, и даже увидеть его прежде, чем закрыли крышку его гроба. Это непоправимая рана. Парадоксально, но именно его отсутствие дает мне невероятную силу и вдохновение для того, чтобы продолжать, и вероятно, именно поэтому я нахожусь там, где я сегодня есть. Я слишком поздно поняла, что он значит для меня. Во время всех телеинтервью я думаю о нем. Способность быть перфекционистом, даже маньяком, я переняла от него. Большая тайна моего существования состоит в том, что я не могу разделить свои эмоции с теми двумя людьми, которые так рано ушли из моей жизни… Постоянное отсутствие, от которого я страдаю каждый день.

Моя бабушка увлекалась театром и живописью. Ребенком она водила меня по кладбищам. Там, видимо, я получила вкус к патологическому. Я это обнаружила через письма, которые я ей писала. И я нашла письма, в которых она мне говорила: «В воскресение я возьму тебя на такое-то кладбище». Я также знаю, что в Мейзьё (Meyzieu), в Веркоре (Vercors) у меня была крестная мать. Мой дедушка был скульптором. Может быть, из-за этого ко мне и пришла страсть к земле. Будучи юной, я в течение долгого времени занималась лепкой глиняной посуды. Контакт с землей является таким необыкновенным… Я это обожаю! Мне даже пришлось как-то купить сумку земли, а потом я не знала, что с ней делать! В клипах «Ainsi soit je…» и «Pourvu qu’elles soient douces» я должна была кататься в грязи, как это делают дети, и я обожала это!

Припоминаю, что в 1986 году моему брату Мишелю было шестнадцать лет, и он был не очень хорошим учеником. Я хотела попытаться устроить его звукооператором во Дворец Конгресса (Palais des Congrès). Я была воспитана… Не воспитана, а кто-то из близких мне людей, очень маленький, слушал очень много музыки и имел фантастическую библиотеку сначала винила, а потом, уже сегодня, CD. Я слушала её по кругу. Это были Blancmange, Soft Cell, Depeche Mode и, конечно, множество других!

Вокруг меня много людей, что не обязательно является показателем качества. Мне довольно трудно найти очень хорошую подругу. В начале своей карьеры я немного боялась, что меня плохо примут. В настоящий момент — нет. Я бы не назвала это безразличием, но сегодня я практически равнодушна к этому. Я нашла свой мир, близкий мне и совершенный. Тот, который я всегда желала. И, в конечном счете, он окружен очень малым количеством людей. По своей природе я ужасаюсь светской жизни. Я мало с кем общаюсь, за исключением узкого круга друзей, которые главным образом очень близки к моей профессии или, во всяком случае, к творческой профессии: это художники, стилисты, фотографы или сценаристы. У всех них есть творческая жилка. Люди, которые меня окружают, находятся в тени, и они очень важны для меня. Между всеми нами есть общие точки соприкосновения: на каком-то этапе наших отношений мы всегда заканчиваем тем, чтобы работать вместе. Это необходимо для взаимопонимания и диалога. И это не значит, что я не могу найти общий язык с кем-то другим. Но в данный момент моих отношений с друзьями мы объединились в работе. Это важно для меня. Когда мы хорошо себя чувствуем рядом с какими-то людьми, то очень трудно открыть дверь наружу, так как внешний мир больше не оставляет причин, чтобы мы интересовались им. Поэтому я предпочитаю закрыть двери и остаться в своем мире. Таким образом, в моем окружении присутствует очень мало людей, но я их всех люблю!

В начале моей карьеры был третий человек, который работал с Лораном и со мной. Его звали Бертран Лё Паж (Bertrand Le Page). Это был мой менеджер, а также — редактор. В основном, он был другом и кем-то очень важным для меня. Конечно, не нужно забывать студию звукозаписи, которая тогда была, и всех людей, которые имели отношение к ней. Это была коллективная работа. То есть, не только я проявляла инициативу. Я предлагала, а затем мои продюсеры давали согласие. Я чрезвычайно дорожила этой совместной работой с Лораном и Бертраном. Я очень не люблю это слово, но, в конечном счете, это было нечто намного большее. Впрочем, к счастью, это был Бертран. В течение пяти лет мы практически жили втроем! Эти годы были непростыми, но великолепными. В то время я думала, что цифра «три» была совершенной цифрой. У Бертрана был дар астролога, он был увлечен этой темой, и мы часто говорили об этом. Его подход к этой теме был очень толковый, и я это подход очень уважала, хотя он не оказывал влияния на других. Однажды мы заговорили на мою тему, и он поведал мне довольно удивительные вещи. Он предсказал мне события, которые я абсолютно не ожидала для себя, и которые впоследствии на самом деле произошли. Он также предсказал мне успех «Libertine». По словам ясновидящих того времени, есть какой-то серьезный шаг, который я ещё не сделала. Астрология интересует меня через разбирающегося в ней человека.

Я Дева под влиянием Девы. Все мои братья и сестры имеют двойной знак. Это далеко не преимущество. Повод для конфликта, двойственности? Нужно избегать раздвоения личности. Факт быть под знаком Девы дал мне несколько существенных черт характера, но я не слишком разбираюсь в этом вопросе, чтобы сказать вам, что я типичная Дева. Этот знак, должно быть, иногда тягостен для окружающих нас людей, которые дают нам уверенность и подвергаются перепадам нашего настроения. Мы не можем попросить своих близких людей о том, чтобы они ежедневно помогали нам нести наш груз. Это нормально. Если бы я не имела возможность видеть, как кто-то очень дорогой для меня позволил себе в восьмидесятых годах гибнуть от наркотиков, я, может быть, и соблазнилась бы погрузиться в это. Если я и могу принять риски для моего духовного равновесия, то я никогда не соглашусь с физической деградацией, происходящей от наркотиков.

Я очень инстинктивна в своих отношениях. Я не делаю себе комплиментов, но знаю, что могу это делать для своего благополучия. Я очень быстро определяю людей, с которыми могу договориться, и тех, с кем это сделать невозможно. Я вспоминаю об одном парижском ужине, где помимо всего прочего гости удивлялись моей дружбе с Салманом Рушди (Salman Rushdie). Я люблю его произведения. Те, кто меня любят, знают это. На светских ужинах не должны быть журналистов. Салман Рушди — это очень веселый по жизни человек, у него отличное чувство юмора. И он полностью передает мне этот юмор. Было здорово посмеяться вместе! Так получилось, что мы встретились с ним на каком-то мероприятии, и я спонтанно подошла к нему, так как хотела лучше его узнать. Это харизматичный человек, так как он великий писатель. Я прочитала не все его романы, а только некоторые. То, через что он пошел, меня глубоко тронуло.

Создать семью… Нет: бедный, бедный ребенок! У меня нет ни желания, ни тяги к этому. Я не чувствую в себе ни силу, ни надежду, ни способность рожать детей. Я не смогла бы их любить. Но у меня есть материнская жилка для моих близких людей, для друзей, для животных. Я сделала другой выбор, у меня были другие желания. Я была не готова. Мир слишком пугал меня, чтобы я дала жизнь. Каждая мать является детоубийцей, и это пугает меня. У меня постоянно присутствует эта мысль, но сегодня она, несомненно, менее мучительная, менее актуальная. Однако, я люблю детей, но, возможно, я не смогла бы любить своих собственных. Меня всегда волновал вопрос продолжения рода. Эта идея продолжения себя через живую сущность меня пугает. Я очень боюсь обнаружить в этом ребенке свои собственные образы, которые я не люблю. Если и есть что-то, что я о себе знаю, так это то, что мне не хватает смелости для многих вещей. И я считаю, что нужно быть очень смелым и ответственным, чтобы иметь хотя бы одного ребенка. Несмотря на это, в середине девяностых годов у меня было желание иметь ребенка. Ко всему прочему, мне это казалось почти необходимым для женщины! Вероятно, я часто думала об этом, очень часто. Было реальное и глубокое желание, в то время как раньше идея продолжения самой себя казалась немыслимой. В то время я принимала это как очевидную вещь: ничего не походило на то, чтобы иметь ребенка. Наличие ребенка требует более «запрограммированной» жизни, но главным является, прежде всего, самовосприятие, и в то время оно у меня было. В какой-то короткий момент времени ко мне пришла идея усыновления ребенка. Возможно, я очень хотела усыновить ребенка, в котором была бы индейская кровь. Говоря это, я, в частности, думаю о Краснокожих Канады, о диком малыше. Я считаю, что есть расы редкой красоты. Но материнство…

Дебют в песне

Почти как все, я начала петь… под душем, будучи очень юной. Я разрывалась между театральными курсами, работой манекенщицей и верховой ездой. Я фотографировалась для модных изданий, мечтая сниматься в кино. Я знала Лорана Бутонна (Laurent Boutonnat), с которым я немного занималась на пианино. Мне его представил наш общий друг во время одного ужина. Это была магическая встреча. Так как мы оба имели несносный характер, мы хорошо понимали друг друга. Впоследствии, в 1983 году, он вспомнил обо мне, чтобы официально пригласить меня на кастинг манекенщиц, который он организовал со своим другом Жеромом Дааном (Jérôme Dahan).

Когда я приехала на прослушивание, я чуть не упала в обморок уже в лифте! Нас было пятьдесят кандидатов на эту маленькую роль. В тот день я так волновалась, что выпила коньяк. У меня кружилась голова, ноги были ватными. В лифте самые пьянящие ароматы плохо сочетались с запахами дешевых туалетных вод. Запахи вызывали у меня тошноту, но главным образом — взгляд моих конкуренток, которые пытались оценить мои шансы, откровенно привел меня в растерянность. Каждую минуту я теряла свою уверенность. Однако перед видеомагнитофоном, который записывал моё выступление, я чувствовала себя комфортно. Перед камерой у меня блестели глаза. Когда прозвучало финальное «Снято!», у меня было впечатление, что всё только началось. Я бы ещё немного продолжила съемки, а может и на несколько часов.

Они выбрали пять кандидатов из пятидесяти. Я была отобрана на следующей неделе. В то время как все пели, разумеется, лучше, чем я, не знаю почему, но Лоран Бутонна и Жером Даан в результате выбрали меня. Когда Лоран, сидящий на стуле, увидел меня, то у него сложилось впечатление, что я немного психованная, странно… Я была очень удивлена, но ещё больше я удивилась тогда, когда они мне сказали, что всё это было для того, чтобы записать песню. «Maman a tort» уже существовала, и им не хватало только голоса. Они искали молодую актрису, которая могла бы и петь. Видя удивление на моём лице, они объяснили, что они искали исполнительницу больше по внешним данным, чем по голосу, и что всегда будет время научиться петь. Без сомнений, чтобы исполнить эту песню, я должна была соответствовать персонажу, которого представлял себе Лоран. И моё телосложение того времени полностью соответствовало песне. После прочтения её текста я, ни секунды не колеблясь, сказала «да». Я была молода, но нужно сказать, что я согласилась исполнить эту песню именно потому, что она мне понравилась. Я не стала бы петь что угодно: «Maman a tort» соответствовала тому, что я хотела бы спеть.

Вот так я повстречалась с Лораном Бутонна и Жеромом Дааном, они предложили мне эту песню, и затем события приобрели эффект снежного кома! Все переживания появились потом. Была долгая поездка на мопеде по Парижу в поисках звукозаписывающей компании. Мы немало поискали, чтобы найти. Нам отказывали. Были люди, которые говорили: «Гениально!», и мы ждали, ждали, ждали… Затем мы подписали контракт с RCA. Так мы выпустили мой первый диск на 45 оборотов. Я записала это диск в полной бессознательности. Это прошло быстро. Тем лучше! На этот раз песня выбрала меня. Ту, которая и не думала о том, чтобы петь. У меня была большая удача, которую я не осознавала в начале.

Песня стартовала как ракета, что всегда немного страшит. Тем не менее, я сохраняла дистанцию по отношению к этой профессии. Я хотела оставаться здравомыслящей и не чувствовать, как пухнет моя голова, так как моя первая песня хорошо пошла. Я полагала, что в течение четырех месяцев песня умрет и её забудут… Это оказалось не так! Таким образом, я начала заниматься музыкой в возрасте двадцати двух лет. А что касается страсти, то она всегда в этом присутствует. Это последовательность открытий. Это было как гром среди ясного неба. Мы не смогли бы развиваться в этой профессии без удара грома.

С Лораном Бутонна и Жеромом Дааном мы хотели попытаться создать свой стиль. Стиль Милен Фармер. Трагическая судьба Френсис Фармер тронула меня до такой степени, что я захотела посмертно отдать ей дань уважения тем, чтобы сменить свою фамилию. Псевдоним Фармер — дань уважения этой женщине. Моё настоящее рождение было в тот день, когда я записала «Maman a tort». Это день, когда я встретила Лорана, который собирался стать моим композитором и режиссёром моих клипов. Это действительно день, когда я смогла родиться. Я начала немного порочной молодой девушкой, и моя мечта состояла в том, чтобы не сегодня-завтра стать загадочной женщиной.

Глава 2. Карьера

1984 — 1986

Maman a tort

Мы посвятили диск «Луи Второму из Боварии», потому что жизнь этого человека меня очаровывает. Он тоже был неуравновешен. На стороне «Б» не было новой песни, так как производство диска стоит дорого, а выпустить вторую песню я не могла по финансовым соображениям. Поэтому мы сделали инструментальную версию «Maman a tort». Посмотрим, что будет дальше… В студии я также работала над англоязычной версией песни, которую я затем записала, чтобы её можно было экспортировать в такие страны, как Италия, Германия или Швеция, или, может быть, в Англию или США. Диск, который вышел во Франции, в Канаде должен был выйти на двух языках. Но было довольно-таки трудно войти на рынок других стран, и эта англоязычная версия песни никогда не поступала в продажу. В итоге, не было никакой потребности в данной версии. Она действительно была создана для того, чтобы развлечься и без больших надежд посмотреть на то, что это может дать на английском языке.

Я вспоминаю, что меня упрекали на «Maman a tort» в том, что на ТВ-сцене я была в зеленом, так как это несчастливый цвет. Но это скорее несло мне счастье: мы продали почти сто шестьдесят тысяч экземпляров диска на 45 оборотов. Невинно-порочная сторона этой песни понравилась публике! Нет ничего необычного в том, что французские артисты со своими первыми дисками на 45 оборотов добиваются такого уровня продаж. Это случается часто. Как «Les Bêtises» Сабины Патюрель (Sabine Paturel), Жан-Пьер Маде (Jean-Pierre Mader), Марк Лавуан (Marc Lavoine) … У них тоже первые диски очень хорошо пошли. Это очень суровая профессия, но первый диск сделать очень легко. Почти каждый может сделать его и продать. Трудности приходят со вторым, третьим диском. Так как защищать свою песню, делать рекламу на телевидении, радио — это гораздо сложнее. В то время со мной реально было три человека. В том числе пресс-атташе Даниэль Фуше (Danyele Fouché), с которой я работала. Потом всё связалось. Искренне скажу, что я никогда не думала, что я смогу что-то сделать в области песни.

Песня. Слова этой песни имели различную интерпретацию, что я нахожу довольно необычным для данной песни. Самые юные любили считалку песни, которую использовали в какой-то мере как лозунг «Maman a tort». Другие наоборот: они замечали что-то иное, такое как «Я люблю то, что мне запрещают, недозволенные наслаждения», и любили эту песню за её упоминание о табу. Я допускаю, что кто-то мог иметь ещё какую-то интерпретацию текста.

Если что-то и можно сказать по поводу «Maman a tort», так это то, что это немного трагическая детская считалочка, которая под простодушным видом пытается рассказать о серьезных вещах. Мы можем найти довольно неоднозначный текст. Если хотите, то мы можем углубиться в этот текст: это психиатрическая больница, это косвенные отношения между матерью, ребенком и медсестрой, которая собирается принять на себя роль матери. Такая ситуация. Но нужно ли нам драматизировать, чтобы зайти так далеко? Я об этом ничего не знаю. Это способ рассказать о странной любви, которую мы можем иметь в юношеском возрасте. Например, это может происходить в 1984 году. Медсестра — это очень двусмысленный персонаж, и я прекрасно понимаю, что у ребенка, даже подростка, и почему бы не у молодой девушки, появляется необходимость в том, чтобы влюбиться. Это может случиться со многими детьми, находящимися в больницах, которые, в конце концов, имеют матерей, заботящихся о них. Это — санитары или медсестры. И эти медсестры кормят данных детей, заправляют их постели, целуют их перед сном, из-за чего становятся для них почти матерями. Поэтому именно маленькая девочка говорит своей матери: «Я люблю медсестру». Белизна её блузки может содержать все диагнозы болезней. Хотя эта песня не является автобиографической, так как истории лесбиянок — это ежедневные истории. Большинство людей стараются все интерпретировать сложнее, чем есть на самом деле, и тема песни меня немного волнует. Эта тема не является абсолютно далекой от меня, хотя у меня действительно не было проблем с моими родителями. Поэтому существует «аналитическая» версия, в которой речь идет о передачи любви от девочки к её медсестре, которую она в глубине души принимает за мать. И существует «интеллектуальная» версия, которая крепко базируется на том, что слова должны толковаться во втором, третьем, и даже в четвертом смысле… Реальность, возможно, является намного более простой. Авторы песни исходили из идеи маленькой девочки, которая находится в больнице, и которая дружит со своей медсестрой. И, исходя из этой темы, авторы выровняли странные и необычные фразы не для их, так называемого, скрытого смысла, а для ритма и оригинальности слов. Актерская работа состоит в том, чтобы увлечь за собой этой первой песней. И именно тем, что есть одна часть меня, которая повстречалась в песне, и есть другая часть, которая способствовала этой встрече.

«Maman a tort» имела несколько проблем. Я не знаю, были ли проблемы на уровне понимания, но сам текст шокировал некоторых людей. Я знаю, что именно тема могла вызвать подобную реакцию, но провоцирование ради провоцирования не имеет никакого интереса. Я решила исполнить песню со знанием дела. Впрочем, я нахожу это довольно глупым. Жак Дютрон (Jacques Dutronc) хорошо сказал: «Дерьмо во Франции», и все восхищались. Я довольствовалась тем, чтобы сказать, что я любила запретные удовольствия. Мы никогда не боимся шокировать средства массовой информации, когда мы собираемся петь такую песню, как «Maman a tort». Это, прежде всего, удовольствие, и уже потом — последующая реакция. Если люди предпочитают приписать этой песне извращенный, в сущности, смысл, то его они и видят! Я люблю провокацию, может быть это черта моего характера. Поэтому текст вначале был неоднозначным, но эта скандальная сторона существует, даже если она оказывает дурное влияние. Я люблю то, что мне запрещают! И я всегда люблю запретные удовольствия… То, что я также хотела выразить, это как раз недосказанное: «Не нужно рассказывать об этом, нужно избежать той или иной темы, не нужно говорить о…» Это всегда запрещено!

Клип. Всё, что я могу сказать, так это то, что у нас было очень, очень мало денег.

Bip be bou rock’n roll

Это должен был быть мой следующий диск на 45 оборотов после «Maman a tort». У нас имелась заготовка, которая была не полностью закончена, но я её часто слушала. Она начиналась так: «Bip be bou rock’n roll, l’amour au téléphone». Песня должна была выйти в январе 1985 года. Потом, если бы все пошло хорошо, мы должны были перейти к диску на 33 оборота. Но всего этого так и не произошло…

On est tous des imbéciles

Когда мы хотим выпустить вторую песню, то главной мыслью является следующая: «Мы ждем вас, чтобы вы вернулись». Поэтому мы стараемся сделать такую же сильную песню, как и первая, и которая имеет очень веские преимущества. Это не так-то и просто, так как публика сурова и требовательна. Впрочем, как и данная профессия. Это похоже на естественный отбор: есть те, кто остается, есть те, кто уходит, некоторые возвращаются, и так далее… Речь не идет о том, чтобы каждый раз делать плагиат из первых песен. Но важно отличиться от других, чтобы создать стиль. Мы начали с «Maman a tort» и продолжили с «On est tous des Imbéciles»: это была ниша, которую я хотела попытаться взять, чтобы закрепиться в ней.

«On est tous des imbéciles» является произведением Жерома Даана, а сторона «Б» «L’annonciation» — это Лоран Бутонна. На диске 45 оборотов была очень личная дарственная надпись, посвященная моему папе: «Папе / Святой Терезе из Авила». Я давно была очарована Святой Терезой, видение которой сводится к популярному изображению. Я хотела знать больше, и я склонялась к её образу жизни. Она видела Бога и неоднократно беседовала с Ним. Конец истории был подвержен цензуре.

Публика не спешила к этому диску на 45 оборотов… Но это нормально, такие вещи происходят медленно. Это хорошо, если они в хорошем смысле происходят постепенно. Таким образом, «On est tous des imbéciles» не получила ожидаемого успеха, но это не важно, так как нужен опыт и взлетов, и падений. Мы учимся, совершенствуемся через диски и образы. Я очень люблю эту песню, но она ознаменовывает конец эпохи, конец периода. После провала диска на 45 оборотов последовал разрыв с моей студией звукозаписи RCA. Я абсолютно не хочу критиковать её. Нашлась другая студия, Polydor, которая пригласила нас. Это была студия, которая только недавно появилась, и у которой был новый директор. RCA подтвердила некоторые моменты, в том числе и плохие: их способность или, как минимум, их желание мне помочь. Это жизненная ситуация, и тем лучше, что всё так произошло, так как у Polydor была новая кровь, у неё был молодой директор, который тоже хотел кое-что доказать, и это важно. Впоследствии у них всё пошло хорошо.

Песня. Эта песня притягивает внимание с квадратичной зависимостью. Вот что было извлечено из песни: «То, что нас спасет, так это — стиль». Действительно, мы все дураки, и нас спасет только стиль! Это то, о чем я всегда думала. Петь — это одновременно и увлекательная профессия, и профессия насмешки. Именно это важно. Идиотизм везде: в фундаментализме, во вкусе власти, в желании славы любой ценой. Или в отсутствии любопытства, незнании, которое ведет к жестокости. Но «On est tous des imbéciles» была написана для шоу-бизнеса или, может быть, для профессии вообще. Такой небольшой поклон моей профессии. Я старалась сказать то, о чем я думала. Когда у меня есть идея, то её трудно у меня отнять!

Всё это на самом деле означает, что жизнь главным образом не должна восприниматься всерьез, что нужно смеяться, что насмешка полезна… Мы ошибаемся, принимая себя всерьез. Нужно серьезно заниматься делом, но не увлекаться серьезностью: это идея автора текста. Эта тема мне понравилась, так как я тоже видела себя в этой профессии с этой точки зрения. Она стала учебным классом, чтобы сохранить образ. Ставим «Мы» («On»), чтобы я не чувствовала себя совсем одинокой. Разумеется, это провокация! Я не думаю, что агрессивная. Мне уже говорили об агрессивности, именно поэтому я стараюсь уточнять. Что касается провокации, то мы нуждаемся в ней, чтобы немного выйти из массы.

Что касается «Maman a tort» и «On est tous des imbéciles», то мне предложили тему, которую я приняла. Моя надежда состояла в том, чтобы создать стиль, стиль Милен Фармер. Но я знала, что это будет долгая работа. С этой новой песней я намеревалась идти в данном направлении. Но я также понимала, что мы не могли продать миллион дисков с таким текстом….

Клип. Логично, что мы должны были снять клип для «On est tous des imbéciles»: сценарий был написан. Всё было закончено, не хватало только отмашки. Но большой проблемой стало получение денег на съемки, так как то, что происходило в том году в MIDEM, не позволяло студиям звукозаписи вкладывать крупные суммы в производство клипов. Учитывая развитие песни, которая хорошо продвигалась на уровне медиа технологий, но никоим образом не на уровне продаж, было ещё труднее решиться на съемки клипа.

L’annonciation (Благовещение)

Это очень красивая песня. Припоминаю, что я всё время плакала, когда пела её. Эта песня ещё более провокационная. Не нужно было касаться материнства, тем более — религии. Это — выбор.

Plus grandir

Это первый текст, который я написала, и он очень важен для меня. Впоследствии я «росла» по форме, а не по сущности. Этот текст появился случайно, он родился после музыки. У меня не было музыкального образования, но мой музыкальный слух позволял мне вмешиваться в процесс создания диска в студии. Писать в первый раз — это было наказанием. Я даже не знала, пригодиться ли мне этот опыт в дальнейшем. Было очень трудно: текст должен был быть лаконичным, точным. И я признаюсь, что у меня были определенные затруднения.

Для меня с Лораном диски на 45 оборотов и клип были своеобразным спортивным состязанием, так как если «Plus grandir» подкупал больше музыкальной стороной, чем клипом, то это давало нам крылья для будущих проектов.

Песня. На этот раз тема касалась всех, возможно, в противовес «Maman a tort» и «On est tous des imbéciles» — двух предыдущих синглов. Марк Тоэска (Marc Toesca) из Топ-50 впоследствии рассказывал, что «в то время Милен Фармер была смутной и резкой». Смутной — да. Резкой — иногда. Жестокой — тоже. Этот текст был исключительно автобиографическим. Это был крик, мятеж. Тема смерти всегда омрачала моё сознание, и это чувствовалось в этой песне. Я больше не хотела взрослеть, так как в конце — смерть, и это пугало меня. Я очень боюсь течения времени, и в данном случае старость меня угнетает — это то, что я хотела сказать в песне. Она меня пугает, но это чувство общее для многих людей. Я сама себе не могу это объяснить. Так же меня пугали отношения с мужчинами. Половой акт — это очень жестокая вещь. К тому же, это самоцель. После него мы уже женщины, и я ненавидела это слово. Нужно было изобрести ещё одно слово для меня! Я никогда не покидала свою юность и не собиралась так рано отказываться от неё. Когда мы детьми продвигаемся в космосе, мы очень боимся жизни. Я как раз вспоминаю сцену из фильма Шлёндорфа (Schlöndorff) «Тамбур»: отказ от рождения, страх перед неизвестностью с внешней стороны. Это немного отображается песней «Plus grandi».

Клип. Была возможность сделать ставку на видеоклип, так как тогда мы работали с новой студией звукозаписи, и поэтому были другие горизонты, чтобы иметь первый, действительно персонализированный, клип. Я чрезвычайно дорожу клипом, который олицетворяет эту песню. Именно Лоран Бутонна решил снять его в широком формате. Это был малоиспользуемый формат, тем более в клипе. Я надеялась, что в конечном итоге он будет показан в кинотеатрах, например, перед премьерой фильма. Телевизионный экран слишком мал.

Я интересовалась историей от А до Я. Я внесла вклад в сценарий, и я горжусь тем, что придумала раскадровку. Это немного сложное слово, но речь идет о постановке кадра, показанной с помощью небольших рисунков с расположением камер, и кадр за кадром это всё вошло в сцену. Я также сделала движущуюся куклу, которую мы видим, и которая является важнейшей деталью клипа. Ещё была Дева из латекса, оборудованная манипуляторами.

«Plus grandir» был снят чуть меньше чем за неделю. В первый день были натурные съемки на кладбище. В остальные четыре дня съемки проходили в декорациях комнаты замка, в которой везде была паутина. Это не естественное оформление. Мы выбрали замок в более-менее безлюдном месте: этот клип мог бы быть иллюстрацией какой-то фантастической сказки. Красивый мир, немного темный, как в мечте. Это был замок в стиле барокко, который мог находиться как в 1985 году, так и в 1970, а может и раньше.

Относительно темы детства в клипе, это период, который каждый видит по-разному, но который необычайно труден. Это травма, рана. Именно изнасилование прекращает юность и наступает возраст, называемый взрослым. Это тяжело. Когда мы дети, то нам прощается даже «жестокость». Начиная с момента, когда ваши действия больше не являются невинными, а становятся обдуманными, все в нашем сознании облачается в другую оболочку. И детская коляска в клипе больше делает намек на катафалк или на могилу, чем на действительно детскую коляску. Я по натуре беспокойная. Когда мы немного ясны… Когда мы касаемся табу, религии, детей, матери — это беспокоит. Ставить людей перед лицом их страхов — это выбор. Именно с этим клипом мы создали наш мир, именно он дал старт. Это было начало большой серии.

Libertine

Именно на «Libertine» я поняла разницу между достигнутым успехом и успехом в СМИ. Этот успех мне очень нравился. Это изменяло и в то же время не меняло мою жизнь в том смысле, что я продолжала свой путь. Начиная с этого момента, я боялась не суметь взять на себя ответственность. В данной профессии очень важно быть уверенным под воздействием кого-либо. В то время мой менеджер Бертран Лё Паж, начиная с «Maman a tort», во многом поспособствовал моей физической трансформации и тому, что я верила в себя. Далее, разумеется, было много работы. Когда меня спросили, на что я потратила бы роялти от «Libertine», то я ответила, что купила бы замок в Боварии, чтобы быть рядом с моим другом Луи, и что я там разведу тысячи обезьян. Луи II (Louis II) с Жилем де Ре (Gilles de Rais) являются моими любимыми персонажами.

Это был первый раз, когда я вошла в Топ-50, он был своеобразным трамплином. Это позволяло мне пойти дальше, так как был медиауспех по продажам и по уровню клипа. Текст песни смущал некоторых составителей телепрограммы, и на телеэкране мой скромный костюм с изрезанными кружевами, а так же моя манера танцевать, заставляли морщиться не одного человека. Но Топ-50 был тогда для того, чтобы показать, что песня нравится всем. В 1986 году во время летней поездки «Европа 1» я спела «Libertine» перед пятидесятью тысячами человек в Марселе. Меня это не беспокоило! Я не могла сказать, что тогда происходило в моей голове, особенно когда я пела «Je suis libertine, je suis une catin». Это было опьяняющим, это единственное, что я могла бы сказать.

Перевод «Libertine» на английский язык был в стадии реализации. Поднимался даже вопрос о том, чтобы поехать в студию в Великобритании и плодотворно поработать с энергичной англо-саксонской командой. Мы не смогли сделать литературный перевод, но кто-то квалифицированно перевел «Libertine», сохранив дух песни.

Для нас «Libertine» не была основой для сингла из альбома «Cendres de lune», впоследствии она была добавлена в студии. Был образ, который в сознании людей становился точным. Именно образ «сексуальности и провокации». Тем не менее, этому образу суждено было измениться, так как следующий сингл должен был радикально отличаться от него. Начиная с этого момента, я не собиралась снова создавать «Libertine». Это было одновременно и легко, и самоубийственно.

Песня. Эта песня пришла инстинктивно во время сеанса записи альбома. Я с коллективом была в студии, когда из колонок начала звучать «Libertine». В то время не было никакого текста, а только несколько нот, которые я уже держала в голове. Музыка предварительно была наиграна Лораном Бутонна на пианино. Я принялась петь наудачу набор слов, который подходил по месту данной мелодии, и внезапно я выдала: «Я — путана, я — путана». Я, должно быть, была очень счастлива в тот день! Композитор сказал: «Черт побери, конечно — это!» и написал «Libertine». Тем не менее, Лоран предпочел «шлюха». Это была более поздняя эпоха, и он сумел убедить меня в этом. Было забавно использовать в наше время слова из другой эпохи. Отсюда и пошло: «Я — шлюха», что рифмовалось с «Libertine». Может быть, это было рождение мятежа! Именно эта эпоха меня очаровывает, привлекает. Да, я могла бы быть распутницей. Распутница — это смесь плутовки и путаны. Образ наивности — нет. Скорее — проницательности. Эти люди в то время считались первыми революционерами в том смысле, что они ломали установленный порядок, будь он религиозный или моральный. Они смеялись над девами. Это то, что мне нравилось делать, но это было немного трудно. Многочисленные чистые души были шокированы моими слишком дерзкими словами или моими нарядами с изрезанными кружевами. В восьмидесятых годах эротическая провокация, безусловно, немного развивалась, но всё ещё была частью запрета, это очевидно. Но я не боялась провокации, я даже совершила рецидив в своем клипе. Чего бы ни было из провоцирования, а это то же, что «Maman a tort» или «On est tous des imbéciles» — это был выбор. В основном это были вещи, о которых до меня, возможно, ещё никто не говорил, и это забавляло меня. Если текст шокировал, то это меня не беспокоило: лучше шокировать, чем оставлять равнодушным. У меня есть вкус к провокации, но в ней целью является желание разобраться в вещах. Над критикой я безумно смеялась. Мы все, разумеется, проститутки чего-то или кого-то. В таком случае, я была проституткой шоу-бизнеса и многих других вещей.

Говорить об эволюции текстов после «Plus grandir» было бы, вероятно, преждевременным, так как у меня их было не так уж и много. Наверно эволюция была на другом уровне. По моему мнению, когда моя бывшая настоятельница впервые услышала эту песню, особенно «добру я учусь голышом», она должна была обменять свою сутану на ажурные чулки и высокие каблуки. Где добро, где зло! Чтобы заниматься данной профессией, уже не нужно хорошо себя чувствовать в своей тарелке. «Жизнь печальна как стакан гранатового сиропа». Печальная, она такая. Является ли стакан гранатового сиропа сверкающим?

Отражение образа «распутницы» не является вероисповеданием! Не нужно воспринимать себя слишком серьезно! Эта тема являлась частью идеала, но не нужно близко принимать то, о чем поется в песне для зарабатывания денег на карманные расходы. Есть вещи, о которых мы говорим, что мы их делаем в какой-то момент жизни по определенной причине, но мы были бы не в состоянии повторить их в другой раз. В любом случае я всегда получаю большое удовольствие от исполнения «Libertine».

Клип. Я действительно очень счастлива от клипа «Libertine». Сделать его на эту песню было почти необходимостью. Это была наша общая идея с Лораном Бутонна, который реализовал её. С самого начала, когда я думаю о песне, я думаю об образе.

Я нахожу этот клип очень романтичным. Мы не «нажимали» на слова, мы рассказали историю с драками между девушками, с лошадями. Распутство упомянуло XVII век, та эпоха основывалась на этом. Было взаимное влияние между текстом и героической эпохой «Маркизы ангелов». Я всегда была Милен Фармер, Милен Фармер, погруженной в огромный салон распутства XVIII века. Мы восстановили обстановку той эпохи, находящейся в упадке. Париками и избыточным гримом мы придали вид распутства персонажам нашей истории, которая вполне может называться небольшим фильмом: десять минут — это почти полнометражный фильм. Это история с героиней, со мной в данном случае, с дуэлянтами, с мстящей соперницей, с маркизом, с развратниками и с ордой продажных крестьян. Так как я очень люблю фильм Ридли Скотта (Ridley Scott) «Дуэлянты» («Duellistes»), я хотела вставить дуэль. Этот фильм я полюбила за его стиль и сюжет. Вся эта работа делалась вдвоём, я не претендую на роль её идеолога. Всё, что принималось в расчет, так это — результат. Лоран вдоволь развлекся тем, что написал сценарий, смешивающий романтизм и эротизм. Обстановкой со светом свечей он хотел сделать немного как в «Барри Линдоне» («Barry Lindon») Кубрика (Kubrick). Со своей стороны я должна была присутствовать во всем.

XVIII век был выбран просто потому, что Распутница родилась в том времени. Но также и потому, что это был демарш, это любовь к костюму, любовь к истории, которую я заново открыла, и которая не так уж и интересовала меня в школе. Было интересно трактовать этот век в период перед Революцией: распутные салоны со свечами, с немного рискованными сценами. Это век распутства, то есть приятная смесь упадка и сумасшествия. Какая-то наивность, поиск счастья через удовольствия. Мне кажется, что в ту эпоху люди были счастливее. Не думая, что в те времена я могла бы жить счастливее, я обожаю в них выделяться. Из-за костюмов и магического характера людей, которых больше нет в этом мире. Я люблю костюмы, но реально не люблю кружева. Я предпочитаю переодеваться в мужчину, по крайней мере во времена того периода. Меня больше привлекает XIX век — как литературой, так и эпохой. И главным образом за то, что сегодня я открыла писателей, которых не хотела читать в школе. Мне было довольно трудно представить себя как личность 1986 года. Я бы очень хотела жить в другой эпохе, в эпоху Сада, например. Только представить костюм и попытаться постичь другую эпоху. Есть ли сейчас ностальгия по эпохам, которые я не узнала? Нет, никоим образом.

Костюмы Карин Сарфати (Carine Sarfati) — это очень суровое отражение того, что носилось в то время. Я очень комфортно чувствую себя в настоящей одежде XVIII века, но, конечно, я не могу также одеваться в повседневной жизни. Я не вмешивалась в вопросы декораций и костюмов — каждый должен заниматься своим делом. Взамен я выбирала актеров на главные роли. Девушка, которая играет роль соперницы, Софи Телье (Sophie Tellier), была профессиональной танцовщицей, мечтающей сыграть в комедии. Молодой человек тоже занимается творческой профессией. Что касается второстепенных ролей, то это были люди, увлеченные театром. Вот уже долгое время я не сажусь верхом на лошадь. Было опасно быстро восстанавливать навыки верховой езды для их применения в клипе: поэтому в седло лошади, бегущей галопом, прыгнула каскадер. Эта же женщина-каскадер дублировала меня в некоторых сценах драки. Если бы со мной произошел несчастный случай, то всё пошло бы насмарку.

Может быть, некоторые люди возмутятся, так как они видят меня в клипе голой. Но я в этом не вижу ничего плохого, так как это было сделано не вульгарно. Я сдержана, но это не противоречит провокации. У меня бывает время, когда я хочу показать себя, как и все. Это не является постоянной необходимостью обнажаться, это всегда второстепенно, независимо от того, хорошо это или неуместно, вульгарно или все же нормально, как выпить чашку чая. Начиная с какого-то момента, существует причина, по которой режиссёр и я определили это. В данном случае это было в истории с распутниками в салоне распутства, в романтической истории с соперницей, любовником и любовницей, поэтому здесь не могло обойтись без пары ягодиц или момента обнажения… Это был момент, которому мы хотели отдать предпочтение. Я считаю, что когда это обосновано, то у меня нет ни стеснения, которое нужно иметь, ни отказа. И главным образом потому, что я в абсолютной безопасности с Лораном Бутонна. Песня — это как роль в фильме. Мы её играем только единственный раз. Быть певцом — это так же означает быть актером. Быть способным сыграть проститутку, а на следующий день быть убедительным в облике монахини. Таким образом, чтобы сняться в видеоклипе «Libertine», я согласилась раздеться, что породило многочисленные предложения: мне предлагали позировать обнаженной в журналах за очень приличные суммы. Но я отказалась, так как не нуждалась в деньгах. Кроме того, я не хотела, чтобы моё тело входило в семьи. Я никогда не пойду на то, чтобы оказаться голой на страницах журналов или ещё где-то. Это решено. Я не могу ничего другого сказать на эту тему, разве что только в случае, если это будет происходить не перед камерой во время интервью и без раскрытия тайн. Иначе это будет таким же непристойным, как обнажиться на экране. Клип «Libertine» был запрещен к показу в Германии. Какое лицемерие! Я же видела порнофильмы по немецкому телевидению.

Клип заканчивается в крови, то есть герои погибли. Это — сама суть романтизма, это часть имеющихся посылов. Я признаю, что убить Распутницу — это была идея режиссера. Это всегда доводиться до крайности, герой должен умереть, так как это обретает более значительный размах. Возможно, это трагическая сторона. Поэтому я считаю, что конец красивый, во всяком случае, это печальная история. Но так было в киноверсии: в телеверсии клип был укорочен, мы не видели дуэли в самом начале, клип начинался с галопа лошади и заканчивался выходом из салона перед гибелью Распутницы. С этой стороны довольно непринужденно звучит «я распутница, но они берут мою руку». Красивое неизбежно связано с печальным. Это наслаждение приводит к трагедии.

Было пять дней съемок и почти неделя подготовки. Дней пять-шесть, но используемых действительно в полном объеме, то есть с пяти часов утра до одиннадцати часов вечера! На площадке было почти пятьдесят человек, это впечатляло. Клип снимался исключительно в великолепном замке в Нормандии: это замок Ферьер (Ferrières), расположенный перед замком Гёрмант (Guermantes), чтобы сориентироваться. Главный зал был полностью реконструирован, так как он изначально был в стиле барокко, и поэтому было необходимо создать стиль XVIII века. Это сделал декоратор Эммануэль Сорен (Emmanuel Sorin), который специализируется на декорациях к рекламным роликам и к полнометражным фильмам. Он смог очень хорошо восстановить атмосферу XVIII века.

Я не думаю, что музыка в клипе будет менее преобладающей, чем изображение. Наоборот, я нахожу их в совершенной гармонии. Когда я говорю о музыке, я думаю о музыке «Libertine» и о дополнительной музыке. В этом заключается настоящее новаторство, это то, что дает этому клипу статус короткометражки: есть моменты без музыки и моменты с голосом за кадром. Всегда есть много возможностей! Я уверена, что клип действительно подчеркнул песню. Учитывая грандиозность, он должен был оказать значительное воздействие на общественность через свою развратную и похотливую сторону. Нам выделили намного больше денег, чем было нужно. Сильная сторона клипа в том, чего он стоит. Он стоил пятьсот тысяч франков, но он оказывал воздействие выше своей стоимости. Это смешно по сравнению с тем, что он может дать в качестве результата: по отснятым кадрам результат мог обойтись намного дороже. В этом талант режиссера и коллектива, который его окружал. Если люди считают его очень дорогим, то это потому, что он удачно снят. Он стоил половины того, что стоит обычный французский клип: минимум денег, максимум таланта! Это правда, что инвестирование в клип было немного убыточным для продюсеров, но у меня было всё, чтобы преуспеть в нем.

Клип был номинирован на «Victoires de la Musique». Я не обижалась, что был номинирован только клип, а не я. Это было очень хорошее событие, прежде всего, для режиссера Лорана Бутонна. Это признание работы, которая получилась очень красивой. И меня, косвенно или каким-то другим образом, упоминали в разрезе этого клипа, поэтому было очень приятно. Был канал TV6, который чрезвычайно помог в его продвижении, и с самого дня появления этого клипа непосредственно были продажи. Можно сказать, что успех песни на 70% обусловлен наличием клипа. Это спровоцировало определенный интерес. Это дало мне желание снять много других клипов. Поэтому можно сказать, что клип во многом помог, и прежде всего мне.

Альбом «Cendres de lune»

Если бы я не была Милен Фармер, то альбом именно такого жанра я искала бы в магазинах дисков или во FNAC. Часто ищутся чьи-то первые произведения, и этот альбом я действительно очень люблю. Это что-то очень важное. Его можно охарактеризовать больше как альбом со своей атмосферой, чем как средство продвижения дисков на 45 оборотов. Мы с коллегами вложили в «Cendres de lune» все наши страсти, и это, конечно, делает альбом как полным достоинств, так и недостатков.

У этого первого альбома есть мир, который я очень люблю. Несколько тем, которые в нем присутствуют: дьявол, Бог и кино. Я там рассматриваю не сексуальность, а чувствительность. Это темы, которые заставляют нас смеяться, и которые Лоран Бутонна описал в песнях. Они являются продолжением прошлых песен, они отражают то, что я люблю: юмор, провокацию и атмосферу между невинностью и порочностью. Я очень интересовалась написанием музыки альбома. Я активно участвовала в этом процессе, хотя моя подпись редко появляется на альбоме. Лоран Бутонна начинал с музыки, а после этого мы работали над текстом. И что касается именно текстов, то в какой-то мере я была их соавтором, что было вызвано вдохновением. Мы много об этом говорили, я выдавала идеи или целые тексты, как например, «Au bout de la nuit», «Plus grandir» и «Tristana», которые написала я. Лоран Бутонна написал все остальные. Когда Лоран писал песню, это было немного похоже на то, как если бы её писала я. Возможно, просто были бы другие формулировки, но наши внутренние миры очень похожи. Не было каких-то отступлений. И потом, начиная с момента, когда мы сочиняем не сами, и когда мы верим в песню, это значит, что мы полностью готовы приложить свою оболочку во плоти, если можно так сказать. Прежде всего, это была совместная работа двух людей, которые хорошо знают друг друга, у которых одинаковые вкусы. Это было важно в том, чтобы отличиться от других, это было создание стиля, который мы начали с «Maman a tort» и продолжили с «On est tous des imbéciles». Именно эту нишу я хотела занять и укрепиться в ней с этим альбомом. Я не знаю, есть ли путеводная нить в «Cendres de lune». Есть песня, которая расскажет о Грете Гарбо (Greta Garbo), другая песня — с иным сюжетом, «Plus grandir» — с третьим, «Libertine» — совсем нечто отличающееся… Я не думаю, что это идет в одном направлении. Это попытка внести максимум вещей в один и тот же альбом. Что касается исполнения, то я поставила хореографию, фактически являющуюся работой артиста. Нормально!

Эта работа заняла у нас шесть месяцев. Альбом был закончен осенью 1985 года. Длительная работа, которая чрезвычайно мне понравилась. Это действительно была коллективная работа. Для одной из песен я послала Лорана Бутонна, который был продюсером, режиссером и композитором, навестить монахов, «монахи без ума от Тибета». Так как женщин не пускают в те монастыри, то я не могла поехать. Поэтому он поехал туда со своим ламой и сделал там звукозапись.

Ещё я могу сказать об этом альбоме то, что я могла бы проиллюстрировать его образами. Существует проект, который я хотела сделать, но который был уже реализован. В то время это был проект другого артиста, а именно группы: иллюстрировать каждую песню видеоклипом. К сожалению, это требует чрезвычайно много средств и времени: это то, чего у меня тогда реально не было. Но я действительно очень хотела этого, так как в этом альбоме есть песни, мир которых очень визуален и кинематографичен.

«On est tous des imbéciles» не фигурировал в «Cendres de lune» по условиям договоров, вызванных сменой мной студии звукозаписи. Это песня, которую я всегда люблю, и если бы мы не имели этих проблем, она была бы включена в альбом. «Libertine» является обособленной песней альбома: остальные песни, образуя определенное единство, значительно отличались от неё. Различные причины сделали так, что с одной стороны «Libertine» стала диском на 45 оборотов, а с другой стороны — она стала успешной. Позже мы вставили в альбом «Tristana», так как появилось новое издание этого альбома на виниле, а также потому, что впервые он вышел на компакт-диске. Компакт-диск — это было маленькое звуковое чудо, я обожала этот новый предмет. Это было фантастикой в техническом плане. Я сказала, что я хотела бы иметь огромное количество дисков! И я хотела сделать существующий 30-ти сантиметровый диск немного больше, чем он был. К тому же, я получила песню, которая хорошо пошла: «Libertine» была не для её повтора, я хотела, чтобы «Tristana» тоже вошла в мой первый альбом.

«Cendres de lune» вышел в Канаде, даже несмотря на то, что меня там вообще не знали. Впоследствии там вышла и «Libertine», но я особо ничего не делала для этого. Начиная с «Maman a tort», канадцы, однако, немного интересовались тем, что я делала. Это не было приоритетом, в подобных случаях больше они вас приглашают, если их это интересует.

Первый альбом позволил выйти из устаревшего образа певицы, созданного дисками на 45 оборотов. Следовательно, было очень важно сделать это. С «Cendres de Lune» я попыталась удивить людей. Это было тем более необходимо, так как в тот период было очень трудно завоевать признание. Альбом удостоился некоторой хвалебной критики. Я припоминаю, что я увидела критику, которая, впрочем, была довольно реальной и скорее симпатичной. Хотя всегда было несколько терминов, которые систематически появлялись в статьях, и которые абсолютно не отражали меня. Но неважно! С принятием «Cendres de lune» и успехом сингла «Libertine» я была уверена, что я смогу сделать новый альбом.

Au bout de la nuit

Это песня, которую я очень люблю, и которую написала я. Это сторона «Б» диска «Tristana». Песня немного обращается к отчаянию… Я затрудняюсь делать какие-то пояснения, так как меня упрекали в том, что эта песня не говорит «AX + B» или «утром я беру немного крема». Это трудно объяснить. Кроме того, я надеюсь, что есть общая атмосфера, общая тема.

Vieux bouc

Эта песня была бы безукоризненной, если бы мне предложили принять участие в черной мессе. В ней говорится о черте, и одновременно она является немного юмористичной. Иногда в моих жилах зажигается огонь. Время от времени я — Дьявол!

Greta

Я очень люблю Грету Гарбо, люблю кино, следовательно, я люблю всё то, что может указывать на это. Эта дама поняла всё, что нужно делать. Это означало не культивировать таинственность, а быть таинственной женщиной. Я не знаю, загадочная ли я женщина, но я затруднялась говорить о себе, поэтому лучше вообще ничего о себе не говорить. Грета Гарбо — это актриса, персонаж и незаурядная судьба. Я не знаю, хотела бы я исполнить её роли. В те времена это была женщина, которая вдохновляла меня больше, чем её роли. Тем не менее, я не завидую прожитой ею жизни. Мы хотим сказать Гарбо, как и люди, которые меня слушают, «мы понимаем». Я хорошо понимаю их состояние и их отказы. Но я не думаю, что она действительно была в гармонии с прожитой жизнью и с тем, чего она на самом деле хотела. Чувствуется психическое расстройство, и с этим, должно быть, очень тяжело жить.

Tristana

Для этой песни в январе 1987 года мы собрались в студии. Этим «мы» был весь коллектив: Лоран Бутонна, Бертран Лё Паж… Мы провели в студии немного времени, так как мы делали ремиксы, а потом снова ремиксы. То есть, мы одновременно делаем в студии песню и первый микс. Если он нам не нравится, то мы возвращаемся назад и снова делаем баланс. Мы пытались дать песне славянский колорит, атмосферу Украины. Конечно, фоновая флейта — это, на самом деле, не по-русски, но она способствовала атмосфере. Это немного по-восточному. Я очень люблю восточные песни, часто они очень красивые.

Когда родилась песня, и когда она была записана, я задалась вопросом в отношении «Tristana»: как её исполнить и подать на телевидении. Я сразу же подумала о двух людях, сопровождавших меня в первый раз. Было желание, которое могло дать красивое сочетание. Я предпочла двух женщин, которые не имели образа танцовщиц, показываемых по телевидению. Это были Софи Телье (Sophie Tellier) и Доминик Мартинелли (Dominique Martinelli), которые являлись танцовщицами, вокалистками, которые любили кино… Многие вещи! Если бы тут не было Софи, моей соперницы по «Libertine», я бы не смогла быть спокойной. Я хотела, чтобы хореография, которую я поставила, была очень визуальной и очень близкой к русской атмосфере песни, немного славянской. Я хотела, чтобы за мной были черные птицы, такая немного суровая сторона. Я не хотела в полной мере использовать танец в общепринятом смысле. Были нужны настоящие персонажи. Так я себе это представляла. И потом, поверьте, это была небольшая работа! Хореография потребовала три недели и уик-энды.

Песня. Эта песня не являлась посвящением кому-либо. В «Tristana» я позволила себе идти куда глаза глядят, я отпустила свои мысли, которые, кроме прочего, были болезненными. Мелодия крайне меланхолическая. Это чувство, которое я особенно предпочитаю. Данный текст пришел ко мне, вероятно, в момент сильного отчаяния. Это простая история, немного грустная, немного отчаянная. Это колорит данной песни и суровое преобразование «Libertine». На самом деле мы пытались сделать точную противоположность «Libertine» и не делать плагиат на эту песню. С новой обстановкой, с новой атмосферой, которая вообще не соответствовала той эпохе, в которой я писала. Эта песня напоминает мне о снеге. Мы не без основания взяли весь русский мир, о котором мне напоминало имя Тристана или даже просто песня. Это больше испанское имя, но когда я думала о Тристане, я думала по-русски. На самом деле нужно было говорить «Тристания». Но это было бы сложнее запомнить. Я всех успокаиваю, что не видела фильм Бюнюэля (Buñuel) «Tristana». Этот немного русский феномен, который мы увидели в магазинах с матрешками, пришел тогда внезапно, это абсолютно не было умыслом.

Клип. Лоран Бутонна перенес сказку «Белоснежка и семь гномов» в Россию, в которой насилие и романтика дошли до крайности. Это то, что я люблю. Моя личность певицы затенялась в пользу этой Белоснежки, сделанной в СССР. Над созданием сценария мы с Лораном Бутонна работали вместе. В его основу была положена сказка. У нас ещё не было слов, но уже созрели идеи: грандиозные сцены с волками, снятые на снежной целине в Румынии. Поэтому Лоран делал раскадровку. Так как он занимается съемкой, то этот процесс очень быстро визуализируется в его сознании.

Лоран Бат (Laurent Bat), помощник Лорана Бутонна по клипам, сделал привязку к местности. Он искал нетронутые места, сказочные просторы, которые служили бы основой для этой истории о девушке, сердце которой замерзло. Мы думали, что в поисках нужно будет пойти далеко, но эти натуральные пейзажи, заснеженные пространства и леса мы нашли во Франции. В Веркоре (Vercors), который я абсолютно не знала, мы нашли великолепное пустынное и магическое место. Это было потрясающе! К тому же, в Севеннах (Cévennes) мы нашли место разведения волков. Мы были на просторах, где снег остался нетронутым. Очень красивое оформление! Если бы нам не хватало снега, то мы принесли бы снеговую пушку. Но снега нам хватало с лихвой, в то время как во всей остальной Франции он таял месяцем раньше. Это было изумительно в плане съёмок. Таким образом, мы хотели волков, снега и красивую историю. Это было невероятно: всё то, что я люблю! Мы остались там на неделю только с машиной на лыжах, с автофургоном и гусеничными транспортерами, чтобы поднять оборудование. Помню, что мы заблудились в конце съемок!

Съёмки велись в середине апреля 1987 года. Все натурные сцены были сняты в течение пяти дней в Веркоре, потом в студии снимались сцены в помещениях. Если бы у меня было время, я бы вернулась в зимний период. Я обожала эти съёмки! Но были и трудные моменты, особенно на заснеженной равнине, где я одета в белое, и где я кружусь на ветру. Было очень холодно, дул сильный ветер, и этот план мы снимали очень поздно. Но это было увлекательно! В клипе есть лошади и, самое главное, волк, принадлежавший Гаэтану (Gaétan) — одному из моих друзей того времени, который занимался разведением диких животных в Нормандии. Было около сорока человек, тот же коллектив, что и на «Libertine». Для Лорана это была очень сложная работа, но одновременно присутствовало то, что я называю талантом режиссёра, то есть это вещи, которые немного ускользают от нас во время съёмок. Поэтому, как для режиссера, это точно в его духе. Также есть и некоторая тайна…

Отношение к камере у меня было как у актрисы, моя личность затенялась в пользу персонажа, которого я играла. Также впервые у меня были диалоги. Да ещё на русском языке. Я учила русский язык в школе, он был моим вторым языком. Это было первым сближением с ним. Я забыла почти всё, если только не основы: я могу перечесть буквы русского алфавита. Это было немного возвращением к истокам. Я обожаю этот язык, я люблю Россию. Русские люди имеют очень богатую культуру, и вся Россия заключена в них самих. Это был способ отдать дань уважения этой стране и повод, чтобы найти двух людей, которые в этом клипе были бы действительно русскими по национальности. Со стороны актеров это был герой Расукин, сыгранный Владимиром Ивченко, основная профессия которого — скульптор, и монах, сыгранный Сашей Приевичем. Софи Телье, сыгравшая очень злую царицу, является танцовщицей. Когда я её встретила, я предложила ей сыграть в «Libertine», а затем в «Tristana». Я вспоминаю очень милый забавный случай: актер, который играл крестьянина, так волновался, что перед всеми сложными сценами в лесу, особенно перед сценой с поцелуем, пил водку, чтобы преодолеть свою застенчивость. Это было так трогательно! Тем более он не был актером! В марте 1987 года, за месяц до съёмки, было предусмотрено участие звезды, имя которой я не могу назвать. Но этого не произошло.

Мы хотели занять противоположную точку зрения по отношению к «Libertine». Это заключалось в том, чтобы полностью одеваться и не выходить за пределы протоптанных тропинок. Меня очень радовала возможность сыграть этого непорочного персонажа. Клип «Tristana» абсолютно отличался ещё и тем, что он был ещё больше ориентирован на кино, так как в нем присутствовали диалоги, и его длительность была одиннадцать или двенадцать минут. Это было захватывающе! Мы использовали «макси» версию диска на 45 оборотов, которая является немного более длинной по сравнению с диском на 45 оборотов с дополнительной музыкой. Подмешивая черно-белую кинохронику Октябрьской революции, портреты Ленина и Маркса в цветное видео, Лоран хотел сделать «нежную» смесь. Это намек! Я считаю, что это очень хорошая идея, чтобы смешать такого рода изображения с очень романтичным видеорядом, это создает контраст. Так же есть смысл и в показе заглавных титров. Заглавные титры сами по себе — это такая история! Это концентрация всех съёмок. И на широкоформатном экране я нахожу заглавные титры очень красивыми. Посвящение в начале клипа «Папе…» исходит от меня. Я предпочитаю умолчать об обстоятельствах, так как я очень стесняюсь в этом почтении. Поместить такое на экран — это парадокс, но я хотела это сделать.

Клип ещё раз был выдвинут на премию «Victoires de la Musiqu». Откровенно говоря, главное — это сделать клип, любить его. И я думаю, что публике он тоже понравился. А после — это своеобразный конкурс, снова награды. Я это не очень люблю. Я была в восторге, по крайней мере, для режиссера.

Chloe

Песня говорит о невинности и жестокости детей, что в какой-то мере представлено в виде сатанинской считалки. Маленькая девочка с голубыми глазами и ангельской улыбкой расскажет вам, что она убила свою маленькую подругу. Это дьявольски! Это моя считалка…

Здесь не было и речи, чтобы говорить о женской солидарности или о лесбиянстве. Было бы более интересно задать этот вопрос автору, который написал эту песню, так как это мужчина. Лоран Бутонна перенес свои фантазии на меня.

1987 — 1990

Sans contrefaçon

Это первая песня, которая должна была стать синглом из моего второго альбома. Величина успеха — это успех, который получен быстрее всего. Каждый раз мы предлагали что-то другое, и публика постепенно говорила «да», всё громче и громче. Это ещё больше вызывало панику. Паника появлялась перед выходом песни и в процессе её выхода, так как тогда существовала сила, которая была не готова останавливаться. У меня была счастливая звезда. Я не знаю, это было постоянным. Я чувствовала, что я действительно начинаю укрепляться и у меня есть отклик публики. Впоследствии артист иногда изумлен успехом некоторых песен. Особенно, если их темы не являются очевидными для широкой публики.

Мой образ распутницы — это был Лоран. «Sans contrefaçon» — это была я. Я люблю переодеваться. Как мы любим менять поведение, так мы любим менять и облик в каждой песне. Каждый раз браться за разные темы — это забавно. Именно я придумала хореографию песни. Начиная с «Tristana», у меня было желание больше обратиться к языку жестов, чем к чему-то другому.

Песня. Тема «Sans contrefaçon» — это нечто, что я действительно пережила, что уже долго находилось в моём сознании. Помимо внешнего вида, это было частью моей личности, или моих личностей. У меня было всё больше и больше удовольствия писать, что исходило от музыки Лорана Бутонна: текст накладывался на неё позже. Он ссылается на детство, возможно на сексуальность, на личность. У меня не было преднамеренного писательского рефлекса заметать следы. Это связь с моим детством, это значительный намек на пережитое отсутствие девичества, на отсутствие сексуальной определенности, которое я чувствовала тогда, когда я считала, что нахожусь между двумя полами. Я затруднялась в том, чтобы отнести себя к девочке или к мальчику. Я была какой-то неопределенной… У меня нет точных воспоминаний моего детства, но когда я была маленькой, девочкой-подростком, мне часто говорили «мой маленький мальчик»: у меня была такая фигура и поведение. Моё поведение было эксцентричным. Я отвергала оковы, навязанные нормами для обоих полов. Это было возбужденное состояние, возбуждающее, разумеется, и моё окружение. Это тоже была злая сущность… Помню, что в возрасте двенадцати лет дома я положила в штаны свернутый платок, чтобы посмотреть на то, как это выглядит. Это было на самом деле, я не собираюсь придумывать небылицы. Этим я перенеслась в эпоху шевалье д’Эона, которая мне дорога. Я не особо интересовалась женскими вещами. Как будто у меня не было личности. Например, я никогда не играла в куклы, я предпочитала машинки, у меня не было подруг, но были друзья. Я хотела бы быть ужасно сексуальным мужчиной! Я люблю элегантность. Внимание, эта песня не является сведением счетов. Это состояние не было травмирующим, как можно было бы подумать. Наоборот, я прожила свою индивидуальность со святым общеизвестным здоровьем. Действительно ли я хотела быть настоящим мальчиком? Я уже не помню, кто сказал: «Весна — это время года, когда мальчики начинают понимать то, что девочки знают с начала зимы». Я думаю об этом каждое утро, которое навевает скуку.

«Хамелеон» — это понятие, которое употребляется как название животного, как возможность менять окрас или настроение. Это понятие одновременно физическое и метафизическое. Я обладаю спонтанностью, и это, разумеется, не очень хорошее свойство, когда настроение колеблется от довольно-таки приятного до ужасного.

Если сегодня мне задают вопрос: «Хотите ли вы всё ещё положить платок в ваши брюки», я отвечаю «нет», это в прошлом. Я занималась этим тогда, однако, это не означает, что я должна следовать этому образу или этим чувствам всю свою жизнь. Песня — это больше удовольствие и развлечение. Даже если предположить, что сюжет этой песни не является случайным, то на первое место нужно выдвигать именно песню. И не нужно забывать, что гермафродитизм, как и всё остальное — это только часть жизни. В «Sans contrefaçon» я говорю: «Мне плевать на то, что будут говорить», и это правда.

Клип. Была трилогия «Plus grandir», «Libertine», и «Tristana». Возникла необходимость измениться, и это, естественно, произошло. Клип «Sans contrefaçon» заставляет больше задуматься, чем другие клипы, которые скорее были очень красивыми картинками и напряженными сценами, чем реальной историей на конкретную тему. В клипе я не заставляла себя ставить двусмысленные сцены.

Я очень гордилась этим клипом. Были лошади, повозки, марионетка… Зук (Zouc) там неуловима, я её легко ассоциирую с колдуньей. Я её не знала лично. У нас были общие точки соприкосновения, так как она, между прочим, занималась деятельностью в области детства и его проблем, смерти и рождения. Это незаметная женщина, артистка. Личность удивительная и беспокойная. Наша встреча произошла в ходе передачи 1987 года, когда я попросила её поучаствовать в ней. Это была передача «Мой зенит — мне» на канале «Canal+». Потом мы, конечно, завели знакомство и дружбу. И когда мы с Лораном начали писать клип и сделали план съемок «Sans contrefaçon», появился данный персонаж, и было очевидно, что это была она. В данном клипе она олицетворяет колдунью, но весьма двусмысленную: мы не знаем — это фея или колдунья. Я три раза видела её спектакль. Когда я его смотрела, люди безудержно смеялись. Меня же она заставляла скорее скрипеть зубами и плакать, но она была обаятельна. Её спектакль был великолепен, но с большой грустью. Потому что дело не в юморе Зук. Это близко ко всему тому, что я пыталась показать в ходе моей карьеры того времени. Я действительно очень люблю эту женщину, я обожаю её мир. Если нужно сделать определение, то это некто, кто имеет жест, голос и главным образом молчание. Это персонаж Бергмана (Bergman), и Бог знает, что я люблю фильмы Бергмана. Я не знаю, является ли это комплиментом для неё. Я за час прочитала его книгу, которая была действительно прекрасна. Из его эпиграфа я взяла небольшую фразу, которая говорит о его детстве: «Я не хочу быть капустой, я не хочу быть здесь. Есть что-нибудь для меня?», что-то в этом роде. Я так же чувствовала себя во время моего детства, то есть, я напрасно искала место, где я могла бы спрятаться. Возможно, я искала место и, может быть, сущность, которые приходят потом. Кокон, где мы можем собраться с мыслями. После клипа я видела Зук два или три раза, мы часто созванивались, так как она была на съёмках, а я записывала свой альбом. Признаюсь, что после этого у меня больше не было информации о ней… Это был кто-то великий, великий талант. В любом случае она была. Вероятно, у неё до сих пор большие проблемы. Это волнующая женщина. На съёмках, я припоминаю… Волнующая!

Клип был снят за пять дней декабря 1987 года на полуострове Котентан (Cotentin). Съёмки закончились 14 декабря. У нас была практически та же группа, что и в предыдущем клипе «Tristana», и это было чудесно. Потом, в конце декабря, была неделя монтажа и сведения. Мы сделали небольшую задержку относительно времени выхода песни на радио. В клипе меня одевала Мари-Пьер Таттараши (Marie-Pierre Tattarachi).

Альбом «Ainsi soit je…»

До лета 1987 года Лоран Бутонна работал над сценарием «Giorgino» — его будущего первого полнометражного фильма. Но он уже наметил две трети песен нашего ближайшего альбома. Именно мы с Лораном каждый раз находили новые вещи, которые, как я надеялась, были удивительными. Я ждала момента, чтобы летом снова взяться за работу и начать писать свои тексты, пока Лоран занимался бы музыкой. С точки зрения объёма работы, альбом, как таковой, требует времени, чтобы обдумать его, подготовить и, наконец, реализовать идеи. Шаг за шагом мы работали над ним. Над словами я работала в течение трех месяцев. Четыре месяца в студии с прослушиванием музыки Лорана, и в целом можно сказать, что на всё ушло пять — шесть месяцев работы. Изначально альбом планировался к выходу в январе 1988 года, но 27 сентября 1987 года мы вернулись в студию, и в ноябре у нас была небольшая задержка. Мы находились в студии до конца года. Это была упорная работа! Альбом был записан в Париже, исключительно в студии «Méga», в помещении «Muette». Мы были там день и ночь.

Говорить об этом альбоме не трудно. В нем я приняла намного большее участие в написании текстов, чем в предыдущем альбоме. В моём первом альбоме «Cendres de lune» я написала только три песни. В основном я пела песни, написанные Лораном. Приходилось преодолевать робость, во мне боролись демоны. Я испытывала чувство неудовлетворенности, и в то же время — написание текстов было внутренним насилием. Я часто использую это слово, но оно объясняет многие вещи. Одно дело петь свои собственные слова, но писать их самой — это другое. И потом, я полагаю, что Лоран решил оставить перо. Именно познание письменного творчества заставило меня любить то, что я делаю. Что меня останавливало раньше, так это мысль о том, что нужно раскрывать очень личные вещи. Потом я смогла обуздать эти мысли в альбоме «Ainsi soit je…» Все тексты этих песен принадлежат моему перу, за исключением двух. Одна — это реприза на «Déshabillez-moi», вторая является обработкой поэмы Шарля Бодлера (Charles Baudelaire). Мне повезло иметь способность сочетать стыдливость и запрет. В этом у меня был демон письменности. Можно говорить о непристойности. Так я думала уже давно, и я поставила крест на своих запретах. Сделать это для целого альбома — это тяжелая работа. Даже несмотря на то, что мне помогал Лоран. Впервые писать все свои слова — это было удовольствием, которое давало свободу. Это моментально опустошает. Это — разрядка. Я предпочитаю это анализу. Писать трудно. Это одновременно изнасилование и наслаждение. Песни этого альбома очень близки моему внутреннему миру, моей жизни. Если можно сделать резюме альбома «Ainsi soit je…», то получится портрет, что-то вроде судового журнала. Это моя философия: все мои желания, мои страсти, а также вещи, которые меня волнуют. Я пришла поведать о других понятиях в темах, которые считаю неисчерпаемыми. Этот альбом очень-очень близок мне. У меня такое впечатление, что я в нем полностью раскрылась по сравнению с предыдущей добровольной скрытностью. Этот альбом является почти изнасилованием, организованным мной самой, что обусловлено контекстом, самим написанием. Это изнасилование было необходимостью, чтобы раскрыть меня через написание текстов. У меня такое чувство, что я рассказала о вещах, которые сами меня удивляют. «Ainsi soit je…» считался логическим продолжением предыдущего «Cendres de lune». Нет большой разницы в том, что это: преемственность или написание в том же ключе. Первый альбом — это первая струя, а второй — это другой продукт. Вот почему это преемственность. И если я говорю, что первый альбом был интуитивным, а второй — намного более глубоким, то это преувеличение, хотя доля правды в этом есть. В то же время, это более внутренний мир, где молодость, время и смерть ведут борьбу. Когда делается первое произведение, диск или книга, мы хотим говорить о стольких вещах, что мысль иногда получается немного запутанной. Со вторым альбомом мы уже лучше владеем своим произведением. Альбом «Ainsi soit je…» — это презентация девушки со всеми её парадоксами и двусмысленностями. Это презентация человека и его личности. Много шокирующих идей и сильных обвинений обличено мягкостью музыкальных нот, но тон, который возникает, не такой уж и мягкий, как хотелось бы думать. Есть все навязчивые идеи, которые присутствуют и упорствуют. Есть темы и авторы. Бодлер и Эдгар По (Edgar Allan Poe) тому вечные свидетели, там всё очень связано с моим собственным миром. Там же я ссылаюсь на Эдгара Аллана По, который действительно является частью моей жизни. И выбор Бодлера — это другое дело. Но это также было не случайно, так как именно его темы снова возвращаются ко мне. Они оба имеют в своих произведениях неисчерпаемое богатство. Это иногда болезненно, но я тоже люблю приближаться к смерти. Это альбом, который родился не в большей боли, чем все дни, которые составляют мои недели и мои годы… Это самоанализ, утверждение, а также знак вопроса. Это, может быть, способ просто почувствовать, что я существую. Во всяком случае, нет и малейшего жульничества как в выбранных темах, так и в мирах, и в эмоциях, если таковые имеются! В названиях есть связь. В любом случае, я надеюсь на это. Мне говорят о каком-то понятии альбома, а я понимаю то, как это можно выразить без особого вникания в это понятие. Я могу говорить об этом по-другому, так как я написала все тексты, рассмотрела авторов, персонажей и темы, которые исходят от меня.

В качестве проекта у нас был замысел сделать клип по всем песням альбома, но этот проект был очень-очень дорогим, и главным образом нужно было время, которого у нас не было. Студия, звукозапись, реклама, клип и всё остальное — это то, что занимает огромное количество времени. Это тема «L’Horloge»: «И я высосало твою жизнь своим отвратительным хоботом». Но это проект, который я хотела бы реализовать. Кассеты со сборниками клипов — этого никто до нас не делал.

Понятие продюсера, которым является Лорана Бутонна, всегда выглядит более магическим в глазах людей, чем исполнителя. Но я нахожусь в мире с самой собой и с моим альбомом «Ainsi soit je…» Мы с Лораном имеем предрасположенность к меланхолии как к естественному состоянию духа. Если бы я осмелилась, то я бы рассказала даже о некоторой склонности к отчаянию. Даже с учетом успеха подобные размышления кажутся странными. У меня было много благоприятных контактов, так как через две недели после выхода диска на 33 оборота он уже пользовался огромным спросом. Не говоря о вознаграждении, я нахожу это прекрасным… Это трудно выразить словами. Диск быстро стал двойным платиновым и даже приблизился к шестистам тысячам экземпляров, проданным в декабре, через девять месяцев после его выхода. Это было великолепно, самым лучшим подарком. Потом, в середине 1989 года, мы достигли миллионных продаж альбома. Это сделало диск Брильянтовым. Это было невероятно! Невероятно! Великолепное событие! Этот альбом был так великолепно принят публикой, что это доставляло мне чрезвычайное удовольствие. Важным было то, чтобы иметь альбом, который бы продвигался. В данном случае альбом продвигался очень-очень хорошо, и это всегда прекрасно для артиста.

Обложка. Кукла на обложке, изображающая меня — это та самая кукла, которая присутствовала в клипе «Sans contrefaçon». Эта кукла — другая Милен Фармер. Это её марионетка… Та, что слева, ещё более странная, чем та, что справа! Эта марионетка была не такая, как все остальные, у неё не было веревочек. Нужно было через спину всунуть руку в её туловище и поднести кисть к её голове, чтобы иметь возможность управлять губами. Это была марионетка чревовещателя. Во время досуга я сама чревовещатель! Мне приходилось это делать перед моими маленькими обезьянами. Они всё понимали! Мы сделали телесюжет о «Sans contrefaçon», я уже не помню в какой передаче. Мы не могли заставить марионетку разговаривать, так как кукольник там отсутствовал, и было трудно активировать рот куклы. Но она присутствовала на съёмочной площадке: песня начиналась и заканчивалась на марионетке. Я даже видела магазин, в котором были очень старинные и роскошные нити. Я бы занялась их коллекционированием.

Название. «Ainsi soit je…» — это не значит, что я ударила кулаком по столу и сказала: «Вот так!» Трудно вкратце рассказать об этих трех словах, они говорят сами за себя, и я говорю об этом без какой-либо претензии. Я придаю большое значение троеточию в конце этого названия. Они тяжелы для меня в том, что они означают для меня! Так как то, о чем я рассказываю в альбоме — это невидимая часть айсберга. Можно подумать, что это название было эгоцентричным, но не нужно ошибаться, я хотела констатировать факт. Сказать, что «я смотрю на себя» — трудно объяснить такое название. Это так же, как сказать: «Итак, я представляюсь, я вот такая». Говорить и утверждать «Ainsi soit je…» — это форма мании величия, но в моём случае я формулировала её не в этом смысле. Каждый будет понимать название так, как он его чувствует.

L’horloge

Я вокально проиллюстрировала поэму, наложенную на музыку, которая является частью поэтического сборника «Цветы зла» («Fleurs du Mal») Шарля Бодлера, входящую в раздел «Сплин и идеал» («Spleen et idéal»). «L’Horloge» — это одна из моих любимых и наиболее красивых поэм, которая не была переработана. На самом деле не было кощунства в том, чтобы наложить на музыку существующую поэму. Было реальное удовольствие произносить слова под музыку, которая, в данном случае, была написана за месяц до выбора текста. Я очень люблю Лео Ферре (Léo Ferré), повествовательную сторону некоторых его песен, и мы подумали об этом, повторно слушая композицию Лорана. Не равняясь на Лео Ферре, наши подходы похожи. Выбор Бодлера является почти естественным для данного сближения. Мне казалось очевидным перенести эту поэму, которая давно была в моей памяти, на мелодию Лорана. Я была счастлива, так как считаю, что это прекрасное сочетание музыки и слов.

Мне нравятся строки: «Вспомни, что время — это алчный игрок, который в любом случае выигрывает без мошенничества! Это — закон!» Я часто их повторяю. Бодлер был прорицателем, когда писал их. Это довольно-таки оптимистично по отношению к данной поэме. Когда мы стареем, то мы очень боимся смерти. Понятие времени — это понятие страха. Меня преследует эта тема уходящего времени, это понятие не оставляет меня безразличной. Выбор «L’Horloge» для альбома «Ainsi soit je…» в какой-то мере произошел из-за этого. Это само по себе является проекцией смерти. Бег времени ужасает меня, это страшно. В этой известной поэме Бодлер говорит: «Часы — это зловещий, устрашающий, бесстрастный Бог». Это преследует меня, тревожит. Представьте маятник в его режущем движении, который рассекает пространство и означает уменьшение времени, потерю молодости, увядание кожи… Даже если вам говорят, что морщина в улыбке фактически является неумолимой выразительностью, маятник увлекает вас к высшему дыханию, которое называется… смерть. Смерть представляется мне мучительной. Переход в неизвестность. Но неизвестность, которую я представляю величественной и магической, всегда отсылает нас к экзистенциальным связям, которыми являются добро и зло. В действительности, я одновременно испытываю страх и перед жизнью, но есть божественная справедливость, связанная с очень глубокими представлениями.

Бодлер — это действительно тот человек, которым я восхищаюсь больше всего. Это проклятый поэт, но главным образом это поэт, которого я люблю. Я считаю, что он писал действительно хорошо, у него невероятная манера письма. Может быть, публика из Топ-50 не знает его, но это не важно. Наоборот, это может спровоцировать у них познание более доступное, чем через сборники. Помимо того, чтобы любить его как поэта, я оцениваю и то, каким он был человеком: его нервозная сторона, преследуемая… Среди всех поэтов, которых я люблю, Бодлер, вероятно, самый жестокий в своем творчестве. Во мне самой есть часть, которая, должно быть, очень жестокая. Как говорится, нужно опасаться волка, который спит! У меня не было внезапного открытия Бодлера, это открытие длилось несколько лет. Я прочитала много его биографий, чтобы раскрыть его все больше и больше. Я изучала его в классе, но я это уже не очень хорошо помню. Это действительно было открытием, когда я перечитала «Сплин и идеал».

Ainsi soit je…

Песня. Это была более сложная песня после «Sans contrefaçon». Песня в тему. Но было основание, чтобы выпустить её в тот момент. Это не «Ainsi soit-il», так как я предпочла говорить о себе! И только после этого уже «Ainsi soit tu» и «Ainsi soit il»!

Клип. Я не знаю, отображает ли этот клип, который я очень люблю, меня. Выбор черно-белого изображения, выбор, наконец, того, чтобы сделать простой клип — это хорошо сочеталось с песней. Нужна была умеренность. Я очень ценю это. В рамках темы, сюжета и внутреннего мира, наконец, для обстановки было важным быть очень сдержанной и главным образом необъяснимой, не быть более повествовательной. Со всем тем, что предполагает трудности. Следовательно, иметь образы и что-то подсказывать — это было более важным. И не случайно в видео присутствует лань, так как Бемби — это мой идол! Также в видео присутствует и большой филин. Этот клип получился немного короче, чем предыдущие. Он длится пять минут. Вообще, такого не было, чтобы я считала предыдущие клипы длинными: с одной стороны, нужно было немного измениться, а с другой — были новые компакт-диски, которые позволяли вставить пять минут видео, что мы и сделали.

Я не думаю, что такой клип сделать проще, чем клип с актерским составом и с натурными съёмками. Подготовка та же самая. Мы просто потратили меньше времени на съемки, которые длились два дня, в том числе и в воскресение 24 апреля 1988 года. Всё было сделано в студии. Как всегда режиссёром был Лоран Бутонна. Примечательно то, что мы снимали в той же самой студии, что и клип «Plus grandir» (студия «Sets à Stains»), и практически с тем же коллективом и с тем же главным оператором. Клип вышел примерно 17 мая 1988 года.

«Ainsi soit je…» — это клип, который я больше всего люблю среди других клипов начала моей карьеры.

La ronde triste

Я хотела побывать в каком-нибудь другом музыкальном темпе. Музыкальность английского языка хорошо соответствует этой песне. Однако я благодарна Богам, что они сделали меня коренной француженкой: трудно представить себе «Allan» или «L’Horloge» на другом языке.

Déshabillez-moi

«Déshabillez-moi» — это стечение обстоятельств. Это произошло абсолютно не от прослушивания Джульетты Греко (Juliette Gréco). Была передача, которая называлась «Оскары моды» («Les Oscars de la Mode»), куда меня пригласили принять участие, и где я с тонким намёком исполнила данную песню. Во время моего выступления можно было заметить, что на мне были белые трусики, но это было сделано не специально. Откуда я могла знать, что оператор расположит камеру внизу! Относительно моей груди, которая оголилась в конце выступления, я оставлю вас в догадках.

Признаюсь, что я очень мало знала Джульетту Греко. Я больше знаю Барбару (Barbara). Но я очень люблю песню Греко «Я ненавижу воскресения» («Je hais les dimanches»). «Déshabillez-moi» в данном случае написана восхитительно, текст очень забавный. Я очень люблю эту песню, и мы с Лораном Бутонна очень хотели осовременить её, придать ей новый стиль. Однажды я побежала в торговый комплекс, чтобы купить диск Джульетты Греко, и на следующий день мы создали новую версию. Я хочу подчеркнуть юмористическую составляющую этого дела, которая витала в воздухе. Тогда была мода на каверы, но данное обстоятельство также могло быть и опасным. Каждый знает «Déshabillez-moi»: и родители, и даже бабушки с дедушками. Я хотела изменить, обновить эту песню. Было интересно осовременить её. Всегда приятно сделать свою собственную версию старых шлягеров. Я очень забавлялась в ходе этого дела, и я получила огромное удовольствие от её записи в студии. Думаю, что Лоран Бутонна тоже. Финал «Déshabillez-moi» очевиден, нужна взаимность. Я не знаю мнение Джульетты Греко о моей версии.

Помимо того, чтобы войти в альбом «Ainsi soit je…», «Déshabillez-moi» также присутствовала на макси 45 оборотов с «Sans contrefaçon», вышедшим в продажу. Версия Патти Лэйн (Patty Laine) и моя вышли одновременно. Это была чистая случайность.

Pourvu qu’elles soient douces

Эту песню я выбрала в качестве очередного сингла, следующего за «Ainsi soit je…». У меня было желание сменить тональность и перейти к более легким вещам. Я чувствовала, что эта песня могла быть продолжением «Libertine», и я знала, что в телеверсии она будет иметь хореографию, похожую на «Sans contrefaçon», с танцорами вокруг меня. Именно с «Pourvu qu’elles soient douces» я впервые заняла первое место в Топ-50.

Песня. Я писала текст не в духе «Libertine». Это песня-памфлет, написанная в качестве ответной меры: мужчинам, табу, детству. Памфлет о так называемых извращениях мужчин или, как минимум, о том, что они могут позволить себе. Когда-то, будучи подростком, меня очень привлекали мальчишки. Кто-то называл меня «путаной», а на самом деле я была так же чиста, как ладонь руки. Это было ужасно! Это не укладывалось в моей голове! И так как у меня не было возможности поговорить об этом в семье, то этот гнетущий бунт генерировал мою деспотичную сторону. О чем я думаю, когда говорю: «Pourvu qu’elles soient douces»? Их две, они преимущественно красивые, и иногда напряженные: конечно, речь идет о маленьких ягодицах. Я очень люблю маленькие ягодицы, попки детей. Но не обезьяньи! У обезьян, надо признать, ягодицы не очень красивые и не очень приятные. В песне, конечно, говорится не о детских ягодицах. Там ягодицы упоминаются в общем смысле… Это самая красивая часть тела! Разумеется, это относительно, как всегда. Но в данном случае, я, например, предпочитаю ягодицы носу. Или, например, стопам: я вообще не люблю стопы. Я считаю их неизящными. Даже свои! Это странно!

«Ты упорствуешь в том, чтобы ни на что не обращать внимания» — приятно это написать, прочитать и, особенно, спеть. Вызывающие слова: это настоящая порочность. Это воображение всех, кто работает, кто возьмёт слово, припев или куплет… Я не думаю о том, чтобы быть сексуальной извращенкой. И потом, извращение — это может быть и нормальным, нет? Всё зависит от своих собственных ценностей. Давайте скажем, что извращенность одних может быть нормальной для других. Это вопрос толерантности. Со временем я сама стала более терпимой по отношению к другим. Я легче прощаю.

Клип. Персонаж Распутницы был очень сильным, и у нас было желание посмотреть, как он жил дальше. Таким образом, идея продолжения была не исключена уже во время съемок «Libertine». Всё снова возникло с «Pourvu qu’elles soient douces», даже несмотря на то, что это было трудным и выглядело сложным, чтобы развить эту историю вокруг песни. Мы хорошо продумали это дело. Потом, это — поиск. Впрочем, в названии мы добавили подзаголовок «Libertine II», и клип начинается с последних кадров «Libertine». Мы были рады дать продолжение жизни этому персонажу. Обе темы хорошо связывались. Лоран Бутонна писал сценарий в данном направлении. В предыдущие разы я принимала участие в написании сценария, в этот раз я не вмешивалась в данный процесс. Лоран Бутонна работал вдвоем с Жилем Лораном (Gilles Laurent). Если бы мы работали втроем, то всё усложнилось бы. Это было бы похоже на то, когда режиссер предоставляет актрисе синопсис. В конце августа мы на восемь или девять дней обосновались в лесу Рамбуйе (Rambouillet), так как все съёмки проходили на натуре по восемнадцать часов в день. Мы вставали в пять часов утра и ложились иногда в час ночи следующего дня. Это было очень трудно, труднее всего по сравнению с остальными моими клипами, так как персонала было огромное количество. Пятьдесят техников, которые обеспечивали съемки, не отказывались работать и день, и ночь. Я старалась всё время присутствовать на съёмках, даже если я не снималась. Нелегко физически, но так захватывающе! Если в съемках было что-то самое тяжелое, то это было самое захватывающее!

История происходит в 1759 году, в самом разгаре Семилетней войны, в которой столкнулись английская и французская армия, за тридцать лет до французской Революции. Вокруг этого исторического момента развивается целая романтическая история. Первыми кадрами клипа являются, соответственно, последние кадры клипа «Libertine 1». Мы видим Распутницу рядом с её кавалером, а английская армия по ошибке собирается продвинуться вглубь французской территории. Англичане хотят попасть в Пруссию, но сбиваются с пути и обнаруживают Распутницу, лежащую на земле, и хотят вылечить её. Английский капитан, которого сыграл актер театра Ян Бабиле (Yann Babilee), влюбляется в эту молодую девушку и приводит её обратно в лагерь. Тогда-то и открывается шпионская интрига. Французская армия обнаружит присутствие английских войск на французской территории и заплатит проституткам, чтобы суметь проникнуть в лагерь англичан и уничтожить его. Этой группой проституток руководит та, которая играла колдунью в «Tristana» и мою соперницу в «Libertine»: Софи Телье. Проститутки посланы для того, чтобы собрать информацию и посеять хаос в английском лагере. Но после ночи любви между капитаном и Распутницей эти проститутки-шпионы противостоят молодой женщине и помогают французам уничтожить вражеский лагерь. Вот такая основа сюжета, остальное украшено конными трюками, схватками между женщинами и т. д.

Насилие нужно приводить в его контексте: там оно происходит в XVIII веке, это — распутство, это — дуэли. Это те вещи, которые также жестоки. Я не люблю нейтралитет. Я очень люблю крайности. Я вспоминаю особую сцену драки, которая заканчивалась в грязи. Для клипа у нас были женщины-каскадеры, но в этом моменте снимались именно мы. Таким образом, я боролась с другими женщинами в грязи. Это такое удовольствие! Это было в конце дня, я часы провела, будучи промокшей, изнуренной. Но когда я увидела результат на экране, я поняла, что это того стоило.

Было чудесно работать с Марио Люраши (Mario Luraschi) — с самым известным каскадером Франции для конных трюков. Он научил меня очень многим вещам, и это было счастье. Его дрессированные для клипа лошади могли медленно нестись галопом — это было невероятно! Я узнала о Марио, увидев его по телевидению. Когда продюсеры моего клипа вышли с ним на связь, у меня появилась возможность встретиться с ним. Эта встреча действительно состоялась. Я не знаю, важно ли это, но крайне приятно. Это было большим-большим удовольствием. Этот человек, прежде всего, очень приятен, очень страстный на лошади и очень талантливый. А также он очень великодушный! Его лошади так хорошо выдрессированы, что создается впечатление, как будто он лучший всадник в мире. Он разговаривает с ними как с женщиной. Я могла почувствовать себя настоящей дрессировщицей. В этом клипе Марио выполнил все опасные трюки. Но иногда у меня не было дублера, и я сама садилась на лошадь, как и в предыдущих клипах. Этот человек очень увлечён своей работой. Очень увлечён! У меня было желание почаще заходить к нему, чтобы поездить верхом на лошади. Но было одно «но», которое заключалось в подготовке моего первого концерта, и к тому же, мы запретили себе рисковать.

Для того, чтобы воссоздать присутствующие в клипе армии, мы пригласили сто пятьдесят статистов из французских Вооруженных Сил! Но фактически было намного больше: сто пятьдесят статистов было только на один день. Было восемь дней съемки и всего можно насчитать почти пятьсот — шестьсот статистов. Это была колоссальная работа для постановщика. Солдатами были добровольцы и те, кто действительно проходил службу в армии. И я могу сказать вам, что они были рады неделе отпуска, даже не смотря на то, что от них требовалось много работы. Такое количество статистов было колоссальным для видео. Также были пожарные, которые постоянно находились рядом с нами.

Я плохо знаю Англию, поэтому я мало что могу рассказать о ней. Ей я предпочитаю французскую культуру. Клип немного ироничен по отношению к англичанам, но не злой. Больше всего он подчеркивает манерную сторону эпохи. В вопросах костюмов речь шла о достоверности, не могло быть и речи об анахронизмах. И как раз из-за костюмов за несколько дней до начала съемок всё чуть не пошло насмарку. Всё из-за того, что когда мы начали думать об этом клипе, мы были в 1988 году, и мы даже не задумывались о том, что не за горами было двухсотлетие Французской революции 1789 года. Это было совпадение без всякого умысла. И в связи с этим двухсотлетием в тот момент на данную тематику снималось, по крайней мере, двадцать фильмов. И поэтому были невероятные трудности, чтобы найти одежду той эпохи. Возможность найти какую-то пару ботинок приравнивалась к чуду!

Нагота, показанная в клипе — это парадокс артиста. Мы можем принять сцены обнажения, если они интересны, и если у нас есть уверенность, что они хорошо поставлены. Я доверяю Лорану Бутонна. Мы достигли уровня реальной чувственности, полностью отличающегося от такового в «Libertine», который был намного более необузданным. Однако я немного опасалась этих сцен. Взгляды или комментарии людей на площадке могут создать неудобную ситуацию. Там всё прошло очень хорошо. Но моё раздевание в клипах не планировалось переводить в разряд систематичных.

«Pourvu qu’elles soient douces» длится пятнадцать минут и даже имеет две минуты пятьдесят секунд, в течение которых идут титры. Всего выходит восемнадцать минут. Этот клип является самым длинным и самым тяжелым. А также самым трудным. Почему восемнадцать минут? Просто потому, что у меня и у Лорана Бутонна общая любовь к кино. Может быть, из-за желания выйти за рамки песни и истории песни. Полезно… Это никогда не полезно! Важно показать две грани, это слияние песни и образа. Но это главным образом для того, чтобы доставить себе удовольствие. В этих более чем семнадцати минутах песня располагается практически в середине. В съемках мы с Лораном Бутонна не стремились к упрощениям. Мы очень много дискутировали на эту тему. В клипе мы работали таким же образом, которым можно организовать работу над полнометражным фильмом, с той же неукоснительностью, с теми же требованиями. Мы пригласили декораторов… Потому что это фундаментальные понятия, чтобы иметь очень хороших декораторов, очень хорошего оператора, писать сценарий. Мы в деталях думали о каждом плане. Мы даже прибегали к помощи историка-консультанта, который постоянно находился на съёмочной площадке. Это было необходимо для достижения правдоподобия во всем, что касалось той эпохи. Он, например, научил меня, что женщины держат пистолет не так, как мужчины. Все детали имеют свою значимость. Кто-то сказал: «Можно нарушить историю, предоставив её создание ребенку». Клип стоил примерно 2,8 миллиона франков. Поэтому мы можем говорить об изысканности. Некоторые спрашивали у нас: «Где вы взяли деньги, чтобы успешно снять такое творение?» Это правда, что он обошелся так дорого, и можно подумать о приятном сумасшествии. Но если разобраться, то единственная свобода в мире — это сумасшествие. Уже трудно дать смысл своей жизни… Мы вложили наши собственные деньги, предпочитая каждый день питаться макаронами и предложив себе этот вид созидания. И признаюсь, что я получила величайшее удовольствие от съемок, но главным образом — от процесса монтажа. Потому что там была необычайная работа, производимая Лораном и монтажницей Аньес Мушель (Agnès Mouchel), которая была неповторимой. Совершенно очевидно, что монтаж важен, и именно в этом было реальное удовольствие и большое волнение от возможности посмотреть его, так как была проведена огромная работа. Использование кинозалов, предназначенных для премьерных показов фильмов, нам было категорически запрещено! Возможно, это покажется нелепым, но администрация залов находила клип слишком длинным. Когда ей представляют пятнадцать минут, она хочет десять — и так далее… Администраторы даже считали, что это слишком красиво для фильма, который должен был показываться после клипа. Некоторые студии звукозаписи, я не имею ввиду мою, осуждали эти напрасные хлопоты. Поэтому нам не оставалось ничего другого, как телевидение. Некоторые люди хотят вылизать свою работу лучше, чем другие. У нас с Лораном есть любовь к кино. А также желание творить в этой области. Я не могу разъединить песню и образы.

После выхода данного клипа у нас были планы сделать второй сборник клипов, в который вошли бы «Pourvu qu’elles soient douces (Libertine II)» и «Sans contrefaçon». Я надеялась, что этот сборник выйдет на Рождество, что будет кофр. Всё это действительно было в стадии подготовки. Также я была готова к съёмкам третей части после «Libertine I» и «Libertine II»! Я хотела этого. Кроме того, мы хорошо подумали над тем, чтобы снова поставить сцену с персонажем Распутницы. Ещё нужна была песня! В случае необходимости это могло бы быть и полнометражным фильмом с данным персонажем, который был немного похож на меня. Как и она, я всё время непокорна и мой характер такой же, как и у неё: очень женственный, с характерной отважностью мальчишек. Распутница — это персонаж, которого я не хотела покидать после «Pourvu qu’elles soient douces», и я хотела бы, чтобы он существовал…

Sans logique

«Sans logique» является четвертым диском на 45 оборотов из «Ainsi soit je…»

Песня. «Sans logique» — это сатанинский и ангельский парадокс, который есть в каждом из нас. Я показываю эту двойственность, которая была у моего персонажа: это образ полу-ангела полу-демона, который ощущают и другие люди. Поэтому в припеве поется: «К этому парадоксу я не причастна, терпите, когда другая проникает в меня. Ведь без всякой логики я покидаю себя. Могу быть как дьявольской, так и ангельской». В жизни я действительно странная и могу внезапно перейти от реального блаженства к всеохватывающему отчаянию. Моя индивидуальность и моя двойственность — это реальность. Я могу легко метаться от одной крайности к другой. Я не очень увлекаюсь астрологией, но возможно эта ярко выраженная двойственность объясняется тем, что я Дева под влиянием Девы, и между ними постоянно идет борьба.

Клип. В этом клипе я живу ролью. Девушка с её друзьями, которые являются испанскими цыганами, настоящими цыганами, собирается принять участие в своеобразном ритуале. Таким образом, она собирается принять участие в бое быков и играет роль быка. Это будет зверь, раненный её парнем, и всё закончится так же, как все истории о любви — трагически. После «Libertine» и «Pourvu qu’elles soient douces» сюжет не дает повода для обнажения. Венчание через кровь, который можно видеть на сцене, я делала, когда была совсем маленькой, но только на кончике пальца. Это доставляет меньше боли, так как порез в клипе более глубокий.

Jardin de Vienne

Вдохновение на эту песню пришло ко мне от наблюдения за окружающими людьми. Я люблю наблюдать за людьми, не делая без необходимости комментарии. Это удовольствие. В «Jardin de Vienne» я говорю о человеке, который готовит, ставит сцену своего самоубийства. Эта песня затрагивает что-то очень особенное, текст описывает событие, которое было близким и конкретным для меня в данный момент. Это история человека, которого я действительно знала. В какой-то мере у меня самоубийственная душа. Это одновременно и страх перед загробной жизнью, и решение, желание сказать: «С меня довольно».

Allan

Я очень хотела написать «Allan» как дань уважения Аллану Эдгару По. Он так увлекает меня, что мне хочется существовать в песне. Это автор, у которого самые красивые произведения. У него странный мир, который очаровывает меня и который определенно мне нравится. Это писатель, которого я часто упоминаю, и которого я буду всегда любить. «Allan» упоминает произведение, которое постоянно лежит на моей прикроватной тумбочке. В данном случае история точно повторяет рассказ «Ligeia». Это один из его рассказов, который, без сомнения, повествует об идеальных женщинах. Я очень хотела бы сделать клип на эту песню.

The farmer’s conclusion

Эта песня была идеей Лорана. Я ручаюсь, что её создание вообще не заняло у него времени. Она была записана в студии практически так же, как при записи Live-концерта. Это инструментальное произведение. Подставка является свиньей, бас — это собака: вот весь весьма чудной состав. Это очень маленькая песня и длится она недолго. «The Farmer’s Conclusion» — это мысли в голове фермерши. Это игра слов относительно моего псевдонима.

A quoi je sers…

Мы были в конце периода. Подходило время, чтобы сделать выбор. Я ещё не знала, какой именно. Вещи сами заставляли признать их. Это не было прощанием, я знала, что будут другие диски, но позже… На моем концерте 1989 года эта песня располагается в середине. Было четырнадцать песен, следовательно, эта была примерно шестой. Марианна Розенштиль (Marianne Rosenstiehl) взяла фото обложки диска в мою гримерку во Дворце спорта. Я обожаю его.

Песня. «A quoi je sers…» я написала немного позже после дебюта во Дворце спорта, после первых концертов в моей карьере, так как это тот вопрос, который я сама себе задавала: для чего я служу? Вот для чего: выступать против того, о чем другие не осмеливаются говорить. Так как этот вопрос странным образом внезапно появился в самой середине турне, он мог казаться немного шокирующим и немного не соответствовать происходящему. Он был претензией, чтобы рассмотреть меня как полезного для общества человека, я хочу сказать действительно полезного. Откровенно говоря, я не думаю о том, чтобы быть полезной кому-то. Аплодисменты, даже если они является красивым вознаграждением для артиста, не несут ответа на данный вопрос. Именно это было необходимо для того, чтобы очертить круг произошедшего в тот вечер на сцене. Это было таким необыкновенным! Молодые люди часто окружены табу и так нуждаются в том, чтобы быть понятыми… И у меня было чувство, чтобы сказать им как Брель (Brel) в своей песне: «Нет, Джефф, ты не совсем одинок». Без какой-либо претензии я знала, что в настоящее время я служу для того, чтобы, например, сказать, что не нужно стыдиться секса. В любви всё обычно. Я никогда не поверила бы в то, что однажды я стану частью тех артистов, которые очищают свою публику. Это было бы слишком самоуверенно с моей стороны. Можно объединить людей вокруг эмоций. А также иметь пылких людей перед собой на концерте, но это не мешает мне спросить у себя, для чего я служу. Я всегда задаюсь этим вопросом. Эту песню я могла спеть в начале, в середине, в конце: этот вопрос является частью моей жизни. Как и смысл жизни, он является частью вопросов, которые не укладываются в нашей голове, и на которые мы никогда не получим ответа. И в тот момент я просто выразила этот вопрос.

Клип. В этом клипе есть призраки, которые уводят меня с собой. Это довольно легкий образ, даже если он содержит часть правды. Клип также имеет намёк на окончание периода. И это правда. Я закончила семилетний период. Я верю в это.

En concert

Это было волнующее событие. Прежде всего потому, что это было впервые, и потому, что я была очень польщена. У меня была потрясающая и многочисленная публика. Я всё же ждала семь лет, прежде чем подняться на сцену. Это было моим желанием с тех пор, как я начала заниматься данной профессией, но я ждала, потому что я, без каких-либо претензий, хотела дождаться привязанности публики, внимательного прослушивания и реального желания увидеть меня на сцене. Я смогла объединить больше людей, я смогла реально занять нишу, понять себя через мои песни, а это невозможно сделать за один или два года. В течение нескольких лет я не была готова встретиться лицом к лицу со сценой, необходимо полностью посвятить себя этому, чтобы, наконец, представить публике удачную работу. Я предпочитала подавать видеоклипы и обеспечивать хорошие выступления на телевидении. Для артиста не существует права на ошибку, а дилетантство не оплачивается. Ко мне это пришло не внезапно, потому что «нужно выступать со сцены, если мы певцы». Я всегда хорошо обдумываю все основные поступки, которые я делаю в своей жизни. Таким образом, я всегда думала о сцене в данном русле, и поэтому я ждала. Ждала, чтобы стать более взрослой, более опытной, разумеется, и иметь альбомы, чтобы реализовать это. Я располагала только репертуаром, ограниченным рамками четырех лет: я имела всего лишь один альбом и должна была дождаться второго. Эта карьера строится кирпичик за кирпичиком, прежде всего движением вместе с эпохой и написанием песен в духе времени. Второй кирпичик, мой второй альбом, вышел в марте 1988 года. Именно в этот момент я решилась подняться на сцену. Первая сцена — это была большая личная работа. Я к этому готовилась, у меня были тысячи идей. Я хотела посмотреть на других, чтобы увидеть то, чего не следовало делать. Я мечтала о концерте! Артисты слишком рано идут на сцену. Нужно очень много работать, придумывать и размышлять. Я знала, что если я поднялась на сцену, то это было для того, чтобы сделать то, что я хотела. Что день, когда я решу назначить встречу людям, которые меня любят, всегда пройдет как что-то важное для них и для меня. Это место, где нельзя хитрить. Такой подход должен быть на первом месте. Кроме того, это было пари с самим собой: доказать себе, что с ростом в метр шестьдесят семь и с тоненьким голоском я была способна сделать это! Это была самая большая преграда, и я безумно боялась даже думать о ней. Я знала, что это будет возрождение или конец… Мы начали второй период.

Подготовка. Ничего не драматизируя, в процессе подготовки первого концерта я говорила себе, что поставила на кон свою жизнь. Подготовкой занимались мы трое: я с Лораном Бутонна и Жиллем Лораном, который присоединился к нашей команде. Хореография была больше моей зоной ответственности. Это не мешало диалогу. Должно было быть приблизительно шестнадцать песен. Выжимка из первых двух дисков с большим местом для второго — «Ainsi soit je…» Мы наметили добавить в концерт одну неизданную песню, но изначально это не предусматривалось. Я интересовалась залами для выступлений с 1987 года, за два года до премьеры: многие залы, которые резервировались на один год, были заняты два года. Но именно этот проект постоянно был в моей голове. Я перфекционистка, и прежде чем устроить первый живой концерт, я хотела ещё поработать. Это мероприятие, которое требует длительной подготовки и много работы для того, чтобы свести к минимуму риск провала. Я готовилась войти в вираж. Я знала, что нужно было удивить публику. Люди подталкивали меня положить голову под гильотину, но я не уверена, что они хотели отрезать её. Я сделала всё, что было в моих силах, чтобы не позволить упасть лезвию гильотины. Но я его заостряла провоцированием! Ничто больше так не возбуждает!

Я ещё никогда не выступала публично, поэтому ставка была высока. Не было и речи о том, чтобы я рассеивала силы. Впрочем, у меня на это не было времени, так как наспех, за три месяца до премьеры, я должна была начать готовиться к этому приключению морально и физически. Иначе говоря, я так серьезно готовилась, как Роберт Де Ниро (Robert de Niro) готовится сыграть роль. Это требует жертвы и строгое питание. Труднее всего перестать курить, чтобы подняться на сцену. Это удивительно, так как я не была заядлой курильщицей, всего несколько сигарет в день. Дело было нехитрое, но вызов был брошен слишком большой, чтобы я могла жаловаться. Я заменила Кока-Колу (мой наркотик!) и сигарету физическими тренировками. Я начала заниматься спортом в олимпийском стиле для развития мускулатуры, бегом и разминкой, по четыре с половиной часа четыре раза в неделю. Потом я занималась каждый день. Например, я много бегала для дыхания. Я начинала в десять часов утра с пробежки трусцой. Очень трудно правильно бежать. Слова немного избитые, но речь идет о том, чтобы бежать правильной длиной шага и добиться сердечного ритма, соответствующего бегу. Это для развития дыхания и просто для поддержания формы. В результате нужно суметь бегать в течение часа без остановок, без усталости, и потом быстро восстанавливать дыхание. Я занималась бегом без удовольствия, так как он скорее доставлял дискомфорт. Но там, в конце всех занятий, была своеобразная приманка, которой, естественно, была сцена, которую я собралась покорить. Не нужно преувеличивать и говорить, что физическая подготовка была принуждением, так как она, возможно, была очень приятной. Мысль о принуждении справедлива вначале, когда мы немного заставляем себя, а потом тело отдыхает, и это ужасно, если его потревожить. Мы не можем остановиться с того момента, когда нам это понравилось. Потом мы в этом уже нуждаемся. Это высокоточная работа, которой руководит мой тренер Эрве Льюис (Hervé Lewis). Каждый день этот тренер приходил тренировать меня. Затем мы возвращались в его квартиру, где «Рембо» организовал спортзал. Там я танцевала с ним, то есть делала работу, которая сравнима с работой танцовщицы. Потом приходило время отдыха. Связанная этой подготовкой, я неизбежно придерживалась диеты, которая была строгой. Сказать, что она была макробиотичной, было бы неверно. Это просто было чем-то продуманным, «здоровым». Хорошее питание неотделимо от хорошей физической подготовки. Я абсолютно отказалась от Кока-Колы. Это было очень трудно! Нужно было отказаться от пирожных, сделать ещё некоторые уступки, с которыми я согласилась. Мои приемы пищи были составлены поваром-диетологом Эммануэлем Энграном (Emmanuel Engrand). Шестью месяцами раньше я не знала, что такое томатный сок! Он научил меня разнообразным сбалансированным меню из рыбы и свежих овощей, но главным образом тому, чтобы во время приемов пищи медленно есть и мало пить. После всего этого моё тело изменилось. В течение двадцати четырех лет я не занималась спортом, если не считать верховой езды и занятий по гимнастике в школе. Раньше у меня было впечатление, что после трех или четырех занятий спортом я буду изнурена. Теперь моя энергия увеличилась в десять раз. Изначально мой тренер старался, чтобы я не чувствовала чрезмерную усталость. Что касается моего стиля работы, то он стал более суровым. В хореографии важна физическая подготовка, что позволяет поставить спектакль, который был бы абсолютно нормальным в США и полностью необычным во Франции.

Репетиции начались в начале апреля. Но репетиции были и раньше, так как я ставила свою собственную хореографию. Я установила для себя драконовский режим работы. Каждый день я работала над хореографией спектакля. У меня была молодая девушка, Софи Телье, которая разучивала эту хореографию, чтобы потом научить других танцоров, так как я в это же время должна была репетировать с музыкантами. Также я взяла курсы пения во Дворце спорта, чтобы сделать свой голос более уверенным. Я никогда не придавала значения тому, до какой же степени важно дыхание. Эти уроки были толчком. Мой голос заработал по амплитуде и глубине. Мой преподаватель также позволил мне понять, что манера пения является показателем личности. Мы часто находим те же самые интонации в голосе двух певцов, имеющих идентичный характер.

По костюмам для спектакля я решила работать с Тьерри Мюгле (Thierry Mugler), и это было довольно увлекательно. За исключением двух или трех нарядов, у него не было ограничений: то есть он согласился предоставить свой талант, но с учетом моего мировоззрения. Я намекаю на «Тристана», например: это было русское пальто с шарфами, с перчатками — это не очень-то Тьерри Мюгле. Мы предоставляли ему проект сцены, а он предлагал свои идеи. Он имеет удивительное отсутствие чувства меры и может абстрагироваться от моды. Всего было семь смен костюмов.

В турне было примерно семьдесят человек, что колоссально, и несколько танцоров на сцене. По освещению у нас был господин Рувеиройи (Rouveyrollis). Освещение было прекрасно, действительно прекрасно. У нас был господин, которого зовут Убер Монлу (Hubert Monloup), и который сделал нам роскошные декорации. Было общее оформление, которое постепенно менялось. Несколькими месяцами ранее я знала, что я хотела гитариста Слима Пезина (Slim Pezin), который уже довольно много работал со мной. С моей труппой мы образовали команду, которая казалась мне наилучшей для этого спектакля, с радостями и печалями. Всё прошло хорошо, у нас не было неприятных сюрпризов. Мы также знали, что это было на какое-то время, и что наступит послезавтра. И неизбежно есть люди, которые становятся ближе, чем другие. Это животный инстинкт, мы нуждаемся в том, чтобы создать свою стаю!

Спектакль. У меня дух гладиатора, но делать спектакль на пустом месте я не стану. Надо предоставить себе все ресурсы, чтобы что-то сделать, и чтобы не получить половину певицы или декораций. Я хотела, чтобы эта сцена была по возможности максимально грандиозной, чтобы спектакль был грандиозен с его спецэффектами, декорациями и клипами. Я боялась близости с публикой. Тема спектакля была, прежде всего, визуальной и, я надеюсь, волнующей. А также концептуальной, совершенно очевидной. Это было частью стиля, в котором мы работали с самого начала. Я не ограничивала себя. Тремя годами раньше я уже знала, что я хотела эту ярко выраженную визуальность, смесь театра и кино… Я также знала, что Бодлер мог бы открыть этот спектакль, у меня была такая идея. Спектакль состоял примерно из четырнадцати песен первого и второго альбома. То, как мы рассматривали сцену, заключалось в том, чтобы переписать одну историю с помощью маленьких историй. Мы попытались создать персонаж, который изменяется во времени и в жизни, жонглируя атмосферой и временами года. Это был главный персонаж, который принадлежит мне и истории. Поэтому представление начинается с «L’Horloge», потом идет «Plus grandir» и так далее. Мы работали так же, как мы могли бы работать над сценарием для фильма. Это, разумеется, отражение моего внутреннего мира и мира Лорана Бутонна. Впрочем, в то же самое время мы с Лораном уже размышляли над проектом нашего первого полнометражного фильма. Но вся моя энергия вращалась вокруг 18 мая 1989 года — даты, когда я собиралась дебютировать на сцене Дворца спорта.

Турне. Начался обратный отсчет. Он наполнял меня тревогой и возбуждением. Это должно было быть одновременно смертью и рождением. Было невероятно представить шесть тысяч человек, которые собирались прийти именно ради меня. Я чувствовала мощное, чрезвычайное волнение, которое я должна была испытать. В то же время я чувствовала опасность: ту, которая была вызвана постоянно достигаемым успехом. Я хотела остаться здравомыслящей. Впрочем, я всегда такой была. Жизнь, работа — это серьёзно, это драматично в хорошем смысле этого слова, с моментами невероятной силы. Я знала, что после этого Дворца спорта я изменюсь, буду развиваться и буду иметь большую веру в себя. Я постоянно нуждалась в том, чтобы меня поддерживали. Эта первая сцена должна была стать непрерывным изнасилованием. Не нужно понимать изнасилование в прямом смысле. Там оно может доставить как неудовольствие, так и удовольствие. Я имею ввиду замечательную «маленькую смерть», являющуюся фрейдовским выражением, которое возродил Бодлер. Это оргазм, момент апофеоза, экстаза, а затем — подавленности. Высшее счастье.

Моё первое выступление было во Дворце спорта Сэн-Этьена (Saint-Etienne). У меня возникает образ, чтобы очень точно выразить то, что я чувствовала в тот день. Я его опишу, хотя он не очень красивый, и я всегда боялась влияния, которое может оказывать такой образ: у меня было чувство, как будто я рыгаю всеми своими внутренностями с чувством обостренного счастья. Я околела от страха, но я сказала себе, что если я не сделаю карьеру певицы, то я умру. В первый день, прямо перед выходом на сцену, я увидела друга, певца, которого я очень люблю. Он меня спросил: «Для кого ты поешь?» Я ему говорю: «Для себя. А ты?» И он мне ответил: «Я пою для них». Это оглушило меня. Я спросила себя, не пытаюсь ли я обмануть саму себя. С невероятным рвением, которое было во мне, я определила то ожидание, которое публика и другие люди возлагали на меня. Двумя часами позже меня потрясло общение с публикой. У меня был мой ответ.

В парижском Дворце спорта концерты начались 18 мая, потом было семь дней до 25 мая. Меня всегда спрашивали: «А почему вы не начали с маленькой, более уютной сцены?» Моё желание действительно состояло в том, чтобы выступить с этой парижской сцены, которою я очень люблю. Подняться на сцену — это амбициозный проект, неважно в каком зале. С самого начала я старалась держать планку очень высоко. Я не хотела так называемые «уютные» залы. Я никоим образом не хотела начинать с Олимпии. Вопреки мнению большинства, я считала, что этот зал потерял свою притягательность, свою магию. С самого начала я хотела развиваться на большой сцене, я нуждалась в больших пространствах, в полном дыхании, оставаясь близкой к зрителю. Общение с публикой, очевидно, необходимо, но также я люблю понятие дистанции, мысль о большой и глубокой сцене. Зал Дворца спорта — это зал, который зажег во мне маленький огонь. Если можно найти душу, то я её нашла в том месте. И в этом я полностью убеждена! Когда я выступила во Дворце спорта, именно Бертран подготовил мою гримерку. Я очень любила, когда обо мне заботились. Наверно, это было необходимостью для других людей. Значит ли это быть здравомыслящим? Думаю, да. Это означает понимание своих возможностей, и потом знание того, в чем мы нуждаемся. В отношении этого нет враждебности, это то, в чем я нуждаюсь от некоторых людей, и в этом нет ничего страшного. Тем лучше! Моя гримерка была великолепной, она заставляла немного размышлять о декорациях Давида Лина (David Lean). У меня были фотографии этого господина, потому что я действительно люблю этого человека и его фильм «Дочь Раяна» («La Fille de Ryan»). У меня была фотография Гарбо, у меня были книги. Было ещё несколько предметов, но они являются очень личными. Дворец спорта — это около пяти тысяч человек, и на всех датах выступления он был полностью заполнен, это было потрясающе. Было странным, но это стало началом спокойствия с начала выступлений. Оно было таким непрочным. Я, без сомнения, немного избавилась от паранойи. Но некоторым образом это также было защитой. Может быть, я была больше человечна? Первые дни были действительно феноменальными: у нас было впечатление, что мы вне времени, вне жизни. И потом мы очень волновались в течение двух часов. Но в течение этого периода во Дворце спорта я старалась спать в отеле. Это мой способ пережить подобное, способ своеобразный и действенный. Очень сложно и одновременно потрясающе описывать то, что можно ощущать на сцене. Всегда трудно высказаться в отношении своих эмоций. Я веселилась, но не так, чтобы очень. Это очень стимулировало. Я немного затрудняюсь в том, чтобы сформулировать все эти эмоции. Это было большое и реальное волнение, которое я ожидала от сцены, и от которого я чувствовала, что, возможно, я не доживу до следующего дня. И это тоже тревожное чувство. Были красивые образы, довольно волнующие и очень сильные вещи. За два часа мы проходим через такие разнообразные чувства, которые мы проживаем в течение десяти лет. Перед выступлением я не была уверена в том, что спектакль понравится, поэтому он был задуман как последний. Я не была уверена в том, поднимусь ли я на сцену после этого первого раза. Всё должно было зависеть от турне: я была в ужасе от того, что я находилась в дороге, что каждый вечер я оказывалась в другой комнате. Я не знала…

Турне началось в сентябре и продолжалось в октябре, ноябре и затем в декабре, когда у нас появилось желание закончить его в Берси (Bercy). Поэтому мы возили парижские декорации в провинцию, так как не было и речи о том, чтобы показывать половину чего-то. Мне говорили, что провинция и Париж очень отличаются… И с первых же дат в провинции это было прекрасно! На концерте собиралось примерно семь тысяч зрителей. В Лионе (Lyon) даже превзошли привычные нормы: на меня пришли посмотреть тринадцать тысяч человек! Турне насчитывало шестнадцать дат приблизительно в сорока городах в течение четырех месяцев. Я собиралась завершить турне в красоте парижского Берси 7 и 8 декабря 1989 года. Я выбрала Берси, так как сказала себе: «Я должна прийти туда, иначе — я умру». Спектакль там был точно такой же, какой мы показывали во время турне в провинции. Я, конечно, очень волновалась в отношении этих двух последних дат, было головокружение от переизбытка эмоций. Но этот экзамен был успешно пройден. Важнейшие вещи происходили во время первого вечера турне во Дворце спорта Сэн-Этьена. Я предчувствовала спасение. Два последних дня в Берси были волшебными и необычайными, но ужасными. Ужасными от волнения. Самое большое и самое красивое, что может прийти к артисту — это Берси, это встреча с его публикой и главным образом это волнение, которое появляется от всего этого. Мне говорили: «Теперь, когда ты узнала это, ты больше не имеешь права сомневаться. Ты переходишь к другому уровню». Но как только эта духовная пища у нас заканчивается, мы снова погружаемся в неё.

Бельгия была увековечена на кассете. Когда я туда приезжала, у меня было какое-то магическое чувство. Я хорошо помню бельгийскую публику. Я действительно её помню. Это абсолютно великолепное воспоминание, как вся та сцена, как всё турне. Видео спектакля было большой работой Лорана Бутонна, который занялся её монтажом. У него было много-много камер, сорок часов рабочего материала, что само по себе солидно.

Я прочла некоторые статьи о турне, которые явным образом были написаны для того, чтобы оскорбить меня или просто польстить их авторам. Кто-то не видел концерта и ссылался на комментарии, которые реально не существовали. Я принимаю критические статьи, которые пытаются что-то понять. Но не те, авторы которых всего лишь пытаются доставить себе удовольствие за спиной артиста. Меня можно не любить, это очевидно, но лгать в них, говорить, что я не пою вживую, упрекать меня в профессиональных ошибках. Расчет? Когда мы сознательно подвергаемся угрозе — без сомнения. Но когда текут слезы — это говорят эмоции. Такое очень часто бывает на «Ainsi soit je…» или на последней песне «Je voudrais tant que tu comprennes», так как когда эмоции более сильные, это… Это так и происходит. И там, как бы некоторые не думали, мы не жульничаем. Я знаю то, что я ощущала каждый вечер на сцене. В отношении этого я сама себе не могу дать объяснения, и никто не может заставить меня лгать о том, что я испытывала.

Я храню замечательные воспоминания об этом первом турне. Это момент, который бывает один раз в жизни, так как первый раз — это первый раз. С тех пор я чувствовала разные ощущения, но первый раз был таким же, как когда мы кого-то впервые встречаем, как первая ночь — первый момент является абсолютно магическим, и мы не можем избежать этого, и это довольно поразительно.

После турне. После Берси было много такого, что почти невозможно выразить. После того, что я пережила, наступили перемены. Не будет ничего нового, если я скажу, что было трудно. Момент пустоты не вызывает сомнений. Период, через который я потом прошла, невольно заставил что-то двигаться во мне. Подсознательно. Но я пыталась анализировать эти перемены и находить правильные слова для них, что ещё труднее, так как это неуловимое чувство. Возможно, это не описывается словами. Я не знаю, можно ли говорить о недостатках после первого турне. То, как я рассматривала сцену, и то, как я её ощущала — это было очень волнующим. Следовательно, это очень сильный знак. Это был самый красивый опыт в моей жизни, который также был наиболее дестабилизирующим. Трудно говорить об этом, так как это очень ценно. Я могла бы много рассказать о других вещах, но это деликатный момент, так как это эмоции, которые являются частью моих воспоминаний. Это рана: большая и невероятная эмоция моей жизни.

Я спрашивала себя: буду ли я ощущать те же самые чувства, если я второй раз поднимусь на сцену? Это был вопрос, который я задавала себе, и в данном смысле это сильно дестабилизировало. Честно говоря, у меня была не мысль, а впечатление, что тогда как раз был мой последний раз. Да, последний день реально был для меня последним днем концерта и целой жизни. Но, в конечном счете, он был хорошим, так как я очень напряженно его прожила. Я не запрещала себе подниматься на сцену, но для этого я хотела иметь такое же желание.

Такое положение вещей сначала очень сильное, а потом — ничто. Это почти бесчеловечно. Любой артист вынужден пережить это, к счастью или к несчастью… Это всегда немного туманно. Возвращение в обыденность было немного похоже на депрессию, но я, тем не менее, была несильно охвачена ею. Я испытывала определенные затруднения, чтобы распоряжаться своим временем. Это немного сложный период, как у всех людей, которые покидают публику и эмоции. Я читала, особенно много поэзии. Главным образом я думала о том, чтобы создать другой альбом. Я думала об этом, но не бралась за перо. Я немного выжидала, так как поняла, что когда мы выходим из состояния сильных эмоций, то это абсолютно не самое лучшее время, чтобы писать.

Тот опыт, который я только что пережила, безусловно, изменил меня. Эта первая сцена была самым большим открытием моей жизни. Я впервые действительно поверила в себя. И эта вера — это публика, которая дала мне её. Я никогда не была способна взрываться от радости, но я научилась улыбаться. Скажем так, что моя вера в себя поднялась на два пункта. Было очень важно писать, но возможность оказаться перед лицом своей публики меня заинтересовала и произвела на меня впечатление. Внезапно появилось согласие. То, что меня удивило, так это теплота и ёмкость эмоций. Я поняла, что для публики так же сложно, как и для меня самой, идти навстречу своим эмоциям. Она позволили себе идти так же, как я позволила себе идти на сцену. Контакт с публикой — это самое большое наслаждение для певца. Сегодня я стерла из памяти почти всё, что не является воспоминанием о взглядах, о лицах.

Je voudrais tant que tu comprennes

Во время моего первого концерта я хотела поддерживать некоторую дистанцию с публикой, так как навязчивости нет ни в моих принципах, и ни в моей натуре. Но исполняя «Je voudrais tant que tu comprennes», которую я позаимствовала у Мари Лафоре (Marie Laforêt), я почувствовала, что на моих глазах наворачиваются слезы. В первые вечера я не позволяла им появляться, но потом я уже не сдерживала их, так как эта ложная стыдливость была всего лишь трусостью перед публикой, которая просила настоящих эмоций. Мари Лафоре — это женщина, которая мне очень нравится. В своей версии песни она, без сомнения, обращается к другому человеку. В моей версии, когда я её выбрала, целью было обратиться к публике, которая пришла ко мне, которая была тронута, и которая реагировала на каждое слово, на каждое воспоминание. И ещё потому, что это было… Можно говорить об эмоциях со стороны публики и о моих собственных эмоциях. Очевидно, это то, что я также ожидала, и оно случилось, так как перед всеми этими песнями уже произошло что-то другое. Иметь такого рода реакцию публики — это самое прекрасное вознаграждение для артиста. Мы занимаемся этой профессией также и для того, чтобы быть любимыми.

Книга «Ainsi soit-elle»

Это книга Филиппа Сеги (Philippe Séguy), которая вышла в 1990 году. Из-за застенчивости данная идея меня беспокоила. Этот человек имел желание написать такую книгу, и я не имела права запрещать ему это. Я не люблю говорить о своей личной жизни: моя творческая жизнь известна, и этого достаточно. Я знала, что речь идет о ком-то великодушном. Несмотря ни на что, я чувствовала себя отсутствующей в ней. Также это было реакцией на предыдущую книгу, которая, по его словам, была плохо написана: имеется ввиду книга Патрика Мило (Patrick Milo) «Mylène Farmer». Тогда у меня ничего не спрашивали, и я посчитала недопустимым, чтобы моим образом так пользовались. У меня не спросили моего согласия, каким бы оно ни было. Меня беспокоило то, что люди это покупают, а постраничное оформление было никаким. Содержание наоборот, скорее было более симпатичным, на мой взгляд, было мало ошибок, за исключением, может быть, того, когда автор утверждал, что я нахожу удовольствие в ванне крови. Но я пока ещё не сумасшедшая! У меня претензии ни сколько к журналисту, который написал эту книгу, сколько к редактору, Албену Мишелю (Albin Michel), который мог бы спросить моё мнение об этом. «Ainsi soit-elle», как минимум, получилась красивой. Остальное не относится ко мне. Несколько рисунков, присутствующие в данной книге, нарисовала я. Не знаю, горжусь ли я этим, но это был способ принять участие… В любом случае, крови не было!

1991 — 1993

Désenchantée

Успех этой песни был самым лучшим подарком, который только можно было мне преподнести! Потому что мы всегда глубоко обеспокоены, особенно после двух лет отсутствия, и всегда с тревогой хотим узнать, есть ли ещё люди, которые и дальше будут вас любить или, как минимум, интересоваться тем, что вы делаете, что вы пишите. Всякий раз, когда я думаю о «Désenchantée» во время спектакля, когда я вижу то, что происходит в концертных залах во время данной песни, это доставляет мне огромное удовольствие: быть первой, кто сформулировал эти слова, и что там снова собралось поколение… Это опьяняющее состояние! Публика считает эту песню своей, и меня потрясает то, когда она начинает петь, вибрировать. Это невероятно сильный момент! Неописуемый! Это волнение, которое исходит из самой глубины моей души.

Песня. «Désenchantée» — это что-то очень близкое мне в течение очень длительного времени. Это уход от постоянных иллюзий. Это слово красиво само по себе, оно поэтично. В памяти что-то всплывает от одного звучания слогов. Для остальных я могу только повторить смысл слова: больше иллюзий, больше очарования… Я немного сожалею о том, что хоть и существует слово «поколение», и пусть я рассматриваю себя как часть разочарованного поколения, но речь здесь идет об образе самодовольства: это только моё мнение. Это действительно личное мнение! Это моё поколение, которое следует со мной, люди которого меня слушают, но никоим образом я не говорю: «Мы разочарованное поколение». Там я согласна с тем, что написала, но в то же время я ничего не требую от поколения. Кроме того, я принадлежу к поколению, которое я считаю разочарованным, я принадлежу к поколению людей, разочаровавшихся в жизни, так как у нас остался отпечаток от эры депрессии, что неизбежно ведет к упадку. Я действительно ребенок данного поколения. Для молодежи это была смесь отчаяния и желания крикнуть несколько раз. Наконец, я с недоверием отношусь к термину «упадок», так как часто он немного узурпирован. Во всяком случае, это желание говорить обо всем, а именно о вещах, о которых умалчивалось в прежние времена. Но я не могу быть в какой-то степени раздраженной, когда сейчас в моей жизни произошел диалог между публикой и тем, что я могу сделать творчески. И это было прогрессом! Это нельзя навязывать. За несколько лет я дошла до того, чтобы сказать себе: «Да, некоторые люди находятся на той же волне, понимают или принимают, снисходительно относятся». Нет больше того разлада, который мог быть. Во всем есть воспитание, и это одна из его форм. Это прогресс продвигаться таким образом: медленно, но уверенно. Но все слова мы не можем вставить в песню, так как их будет много, и получится не очень красиво. Поэтому я была вынуждена упомянуть сразу всё поколение.

Я чувствую в себе больше способности плавать в хаосе, чем тонуть в возможностях будущих дней, которые восхваляются. Меня всегда преследует старое чувство поражения. И я так не хотела бы, чтобы оно ушло: я бы очень испугалась, если бы мне не было что сказать. Но изменилось то, что я больше не хочу себя жалеть и сводить старые счеты. «Désenchantée» в какой-то мере была основой моей мысли. Я была кем-то, кто… Потеряла ли я все свои иллюзии? По крайней мере, многие из них я оставила. Быть разочарованной хуже, чем быть потерянной. Без тени сомнения я предпочитаю, чтобы обо мне говорили как о «разочарованной», а не как о «распутнице». Но прежде всего как о не заблуждающейся! Я не хочу делать обобщение, но с тех пор, как я родилась, я живу в этом состоянии духа. Это отказ от самообмана. Я исхожу из принципа, что его испытывает наше рождение, наша смерть, и, возможно, наша жизнь. Поэтому у меня, вероятно, есть проблемы с жизнью. Нахожусь ли я в дисгармонии со своей эпохой? Я не могу ответить на этот вопрос, так как я не жила в других. И времена становятся всё более и более тяжелыми, всё более и более трудными. Больше нет былого очарования. Нам не предлагают чего-то большого, становится всё хуже и хуже. То, о чем я говорю, больше относится к области констатации фактов, а не мятежа, даже если я и хочу мятежа. Этому поколению больше нечего терять, у него больше нет великих надежд. Ничто не реализуется из наших идеалов, из наших надежд. Это не негатив, это факт: это другой взгляд. Как говорится: «Я верю, что всё это не страшно, это мутные воды». Я не думаю, что были пессимистические чувства, так как даже если мы шли навстречу своей гибели, то во время песни у нас было время, чтобы осознать события и свои собственные разочарования. Мы их взяли на себя. Сегодня, возможно, мы просим наше поколение всего лишь иметь большую ясность ума по отношению к жизни и по отношению к своим трудностям, иметь чувство, что мы постоянно находимся в поиске свободы, и что эта свобода открывается на большом пустынном пространстве. Таким образом, всё это — великая утрата иллюзий. Однако, это не печально: такие состояния всегда ведут к великому созиданию, поэтому нужно надеяться, что произойдут интересные вещи. Энергия, похожая на революционную — это, возможно, конец обмана. Или мы восстаем, или мы кричим. Не я знаменосец, а скорее песня. В любом случае я не хочу ставить требование. Скажем, из-за застенчивости. Я не хочу брать на себя такую ответственность, но парадоксально то, что у меня есть этот резерв, и в то же самое время я также люблю быть той, кто побуждает к этому порыву. Следовательно, если несколько человек думают так же, как и я, то тем лучше! Определяя своё место скорее вне времени и вне Истории, я предпочитаю, чтобы меня рассматривали только так.

Клип. Выбор этого клипа родился, вероятно, из нашей общей с Лораном любви ко всему, что является Дикенсоном (Dickens), что является «Оливером Твистом» («Oliver Twist»). Мы оба очень любим Дэвида Лина, снявшего этот фильм. Я думаю, что «Оливер Твист» был одним из первых его полнометражных фильмов, который был абсолютно великолепен. В данном клипе, в основном, есть близость к рассказу, которая была перманентной. Мы пытались получить бесконечную точность. Это также относилось к выбору костюмов, так как мы не могли полностью отобразить ту эпоху. Поэтому действие на самом деле происходит в тюремной обстановке, дети окружены представителями власти. Что мы можем сказать? Эти дети живут в таких условиях, что им нечего терять. Поэтому в качестве решения у них остаётся только восстание, идея восстания, которое ведет в никуда. И это то, что произойдет в клипе. Мы выбрали тех детей, чтобы показать невинность. Или, может быть, детей, которым больше не свойственна невинность по отношению к поколению, которое осознает сложности жизни.

Мы выбрали Венгрию по многим причинам. Во-первых, у нас было желание уехать из Франции, выбраться из своего парижского кокона. Поехать в другое место и делать натурные съёмки, так как это даёт другой размах, что имело значение для съемочной группы. Это всегда потрясающе: взять свои вещи и поехать в другую страну, которую мы не знаем, и сопоставить другую культуру, другой взгляд на вещи и на работу. Сам факт смены страны очень полезен. Стремление то же самое, но его напористость отличается, так как за границей мы оказываемся немного потерянными, потому что у нас есть «другой» взгляд. Там мы объединились в очень приятную группу, очень профессиональную. Впрочем, практически в ту же самую группу, что и каждый раз в каждом клипе. Каждый день у нас был немного разный график работы. Иногда мы вставали в пять часов утра. На съемках было почти сто двадцать человек, но прежде всего — двенадцать человек технического персонала. Я говорю «прежде всего», так как они приехали из Парижа: Жан-Пьер Совер (Jean-Pierre Sauvaire), который был главным оператором, Карин Сарфати (Carine Sarfati) по костюмам… И многие другие: я извиняюсь, что не называю их. Это настоящие люди и профессионалы. Было удовольствием каждый раз снова объединяться. Я могла бы что-то рассказать о Венгрии, но давайте будем почтительными: я чувствовала себя полностью защищенной в съемочной группе. Мы хотели снимать в Венгрии в том числе и из-за её снежных пейзажей, из-за её огромных просторов. Это было довольно удивительное место. Это останется опытом навсегда.

Венгрия вкладывает много денег в кино. Качество работы венгров великолепно, было полное чувство непривычности в новой обстановке. Там есть много хорошо подготовленных техников. Лоран был очень польщён их профессионализмом и начал делать заметки для своего первого полнометражного фильма… Последним доводом в пользу Венгрии было то, что это стоило не так дорого, и поэтому мы могли сделать грандиозные вещи за меньшую сумму. В клипе было около сотни персонажей второго плана. Среди выбранных людей было мало актеров, за исключением тюремщицы. Это были уличные мальчишки, очень примечательные дети. Мы хотели найти много статистов, и прежде всего детей, у которых на лицах было бы что-то серьезное, взгляд. Детей уже с «жизненным опытом». Я всегда мысленно возвращаюсь туда, так как для клипа было очень важно показать эти удивительные детские взгляды. И легче найти эти лица в странах востока. Между прочим, к несчастью для них. Я нахожу, что поехать в другую страну за данной серьезностью — это немного неуместно, но у нас была возможность быстро найти сто детей. Во Франции мы должны были бы проводить кастинг за кастингом. В Венгрии мы нашли их на улице, в школах или в центрах перевоспитания, и они привнесли определенную форму жестокости. Они несли в себе эту удивительную жестокость. Со всеми этими молодыми венграми был только обмен взглядами, так как мы не знали венгерского языка, и у нас не было переводчика, чтобы общаться с ними. Все эти актеры второго плана не играли, однако они были очень точны. В конце концов, они играли, но ни в коем случае не переигрывали, и это было очаровательно. В них была спонтанность. У нас сложилось такое впечатление, что они родились в тех костюмах, в той эпохе. И я признаю, что это было плюсом для съемок. Среди этих «актеров» были дети, которые имели физические недостатки. Произошел интересный и абсолютно великолепный случай: мы заметили, что один из детей с физическими недостатками приспособился к съемкам за четыре дня. И его воспитательница сказала нам, что за эти четыре дня он преуспел так же, как за полгода в обычной жизни. Это было милое вознаграждение.

Я хочу всех успокоить: во время сцены в заводской столовой у меня во рту был бутафорный таракан… Он был сделан из каучука. У меня фобия на насекомых. Следует или терпеть, или иметь фобию. У меня это фобия: мне нельзя оказываться в пределах досягаемости хотя бы одного таракана, так как от этого мне делается дурно. Поэтому я никоим образом не могла положить себе в рот настоящего насекомого.

Финальная сцена кипа показывает возбужденных детей с синяками и ссадинами, которых я побудила убежать из тюрьмы, и которые сталкиваются с огромной пугающей пустотой. Они прибегают на холм и видят чистую равнину до горизонта. Несмотря на их восстание, ничего нет. Это волнующе, а не печально. Это также красиво, как и романтизм. Лучше стремиться к свободе, даже рискуя заметить, что она напрасна, чем подвергаться издевательствам и быть искалеченным. Слово «конец» истории не является весьма обнадеживающим. Это символизировало моё видение разочарования.

Как и у большинства стран востока, прошло мало времени с тех пор, как Венгрия обрела свободу. Но эта свобода немного тревожит меня. Чоран говорил: «Свободный в пустыне», и это создает у меня определенное мнение, что все эти революции совершенно очевидно имеют причину. Но у нас такое впечатление, что после обретения свободы мы сталкиваемся с пустыней, с дверями, со стенами, и в этом, по моему мнению, и состоит настоящее разочарование. Нашему поколению, может быть, свойственно бороться и иметь желание к мятежам, которые ведут… в никуда. Это ужасно иметь чувство приближающейся свободы, ради которой Человек живет, и понимать, что почти всё это является утопией. Каждый имеет свой взгляд на вещи, но у меня впечатление, что всё находится в возбужденном состоянии, и что всё это ведет нас к потерям иллюзий и, следовательно — к разочарованию. Этот взгляд немного пессимистичный, но разве я пессимистка? Я в этом не уверена, у меня есть моменты оптимизма. Я считаю это осознанностью или ясностью ума. Может быть это претенциозно. Это говорит о том, что я более охотно вижу черную сторону вещей. Я так устроена! Это то, что ужасает меня в повседневной жизни: у нас нет выбора. Если надежда умирает последней, как говорят для успокоения, то я знаю, что нет никакой надежды. Тогда, если даже ничего и нет, то самые пессимистичные люди что-то делают…

Альбом L’Autre…

Прошло немного более года, как меня не было слышно с момента моего последнего Берси. Я прошла через ощущение пустоты, что было довольно болезненным. Мы нуждаемся в том, чтобы скрыться после сцены. Одно существует до и после: это много эмоций. Меня предупреждали: в конце спектакля все артисты знают об этом периоде пустоты. Говорили, болезнь артиста. Когда мы пишем или выходим на сцену, у нас есть склонность к тому, чтобы задаваться вопросами. Это, без сомнений, банально, но не так-то и легко жить. Всё кажется напрасным: успех, продажи дисков, ежедневные дела. Я не знаю, депрессия ли это, но у меня впечатление, что то, что я прожила там, по крайней мере, в течение четырех месяцев, выступая в Берси, это похоже на данное состояние. Это желание не выходить больше из дома, это нежелание общаться. Несомненно, необходимо время, чтобы собраться. Трудно было думать о том, чтобы писать после моментов, проведенных на сцене. Отсутствовали хоть какие-то идеи для написания следующего альбома.

Поэтому я позволила пройти четырем — пяти месяцам. Я ждала. Всегда должно быть так, чтобы подходящий момент приходил естественным образом, я не высчитываю его. Так как я работаю с Лораном Бутонна, то это должно быть совместное желание. И потом, нам нужно вдохновение для творчества. На самом деле, правильно: когда мы выходим на сцену, мы теряем наше вдохновение. Существует страх быть неспособным снова что-то делать. И потом, нужно немного подпитываться. Так как на сцене возникает опустошение, особенно после сцены. На два-три месяца, которые следовали за периодом концертов, я полностью оставила бумагу и карандаш. Я много читала, особенно поэзию. Я пыталась восстановить свои силы, я немного возвратилась к чтению, читая таких поэтов, как Реверди (Reverdy), Дикинсон (Dickinson), полное собрание Чорана (Cioran) … Я полностью погрузилась в это. И заинтересовать меня чем-то другим, что касается моей профессии — это очень трудно! Много размышлений. Не все вещи обязательно ощутимы. Я открыла для себя живопись, я много ею интересовалась, а это требует времени. И я клянусь, что я, вероятно, делала и очень банальные вещи. Всё то, чем я не могла заниматься в течение полутора лет, то есть ходить в кино и просто ничего не делать. Впрочем, это то, что не является чем-то потрясающим. Также я немного стимулировала продажи за границей. Это способ познать что-то другое. Я совсем немного попутешествовала — это иной способ расслабиться. А потом я начала думать об альбоме.

Был тот же коллектив. Я всегда работала с Лораном Бутонна, но с недавнего времени работаю и с Тьерри Сюком (Thierry Suc). Тьерри был сопродюсером спектакля 1989 года, и немного позже мы его похитили. С тех пор он следует за мной. Создание альбома заняло почти шесть месяцев. Его подготовка требовала четыре — пять месяцев работы с некоторыми песнями в студии, которые были переделаны несколько раз. Все тексты действительно были написаны в период от схода со сцены до входа в студию. Вначале я хотела выпустить альбом к сентябрю 1990 года, но он вышел в апреле 1991 года.

Только я писала альбом «L’autre…» Я бросила поэтов! У меня всегда есть немного боли, которая объясняется содержанием альбома. Он в том же ключе, что и «Ainsi soit je…», его предшественник. Это довольно удивительно даже для меня. Возможно потому, что мой взгляд и мои слова изменились в отношении того, что я смогла прожить между этим альбомом и предыдущим. В новом альбоме немного отличалась форма, но ни в коем случае не основа. Внезапно я нашла себя в роли критика. И иметь такой взгляд оказалось трудно. Я могу сказать, что этот третий альбом, «L’autre…» — это то же лицо, то же вдохновение, то же направление. Артист, как любой творец, неутомимо и неумолимо повторяется. И это нормально! Тот же человек написал текст и тот же человек написал музыку. Это было продолжение моей жизни, моих эмоций. Заметно развитие по мере того, как я прогрессировала со временем. Надеюсь, что я так же прогрессировала и в своей работе. Там я говорю о себе, так как неспособна говорить о чем-то ином. У меня не было намерения говорить о действительности, хотя 1990 год был волнующим. Очевидно, что внешние вещи затрагивают меня, но мне нужны мои собственные эмоции, чтобы смочь писать. Этот альбом был продолжением образа. Я пою о том, что движет мной, что меня преследует, что не дает мне покоя. Но между «Ainsi soit je…» и «L’autre…» был разрыв. До бесконечности… Я не задавалась вопросом: будет ли то, что я написала, соответствовать или отличаться от того, что я делала до этого времени. Но написав тексты и слушая песни этого альбома, я осознала эволюцию. Столько вещей в мире становятся причиной того, что мы эволюционируем, хотя я так не люблю это слово, так как оно является немного медицинским. Разумеется, что мой опыт выступлений на сцене имел большое значение в написании этого альбома. У меня такое чувство, что я умирала на сцене, покидая её. Я хотела рассмотреть это как новое рождение. Это было желание немного больше повернуться к чему-то другому. Это была почти храбрость с моей стороны, так как я была замкнута в себе, мне не хватало уверенности, потому что я зашла чуть дальше обычного и выставила себя немного вперед. У меня также было желание говорить о нуждах других людей. Во всяком случае, я знаю только то, что нужно говорить о себе, а через себя — о других. В этом альбоме я намного более непристойная, чем в предыдущем: я решила намного откровеннее раскрыть свою интимность, чем в моих предыдущих альбомах, где я скрывалась за игрой или провокацией. Секс был основой. Говорить о том, что я ощущаю в своем сердце и в своей душе — это выставлять себя обнаженной. У меня было желание в менее скандальных вещах. Важно чувствовать себя действительно признанной в своих эмоциях. Новая Милен, другая, наконец, та, к которой я тогда шла, всегда была такой же, изменилась только форма. Я больше улыбалась, это возможно…

В 80-х годах я в какой-то мере была пленницей своего образа. В этом следовало быть сообразительной. Поэтому я обрезала волосы. Я хотела измениться в лице, но по сути остаться той же. Изменить внешний вид головы без изменения самой себя. Это тоже было частью рождения. Стрижку мне сделал Жан-Марк Маниати (Jean-Marc Maniatis). Волосы были короче, но того же цвета. Я посчитала этот цвет подходящим, и сейчас он является частью меня. Я знала, что я не буду его менять. Мне надоели длинные волосы — и всё! Это не было желанием больше походить на мужчин: можно иметь очень короткие волосы, и в то же время быть очень женственной. Например, Одри Эпбёрн (Audrey Hepburn). У меня просто было желание изменить вид головы, это было важно. И потом, с короткими волосами легче расчёсываться. Я хорошо себя чувствовала с этой стрижкой. А в голове? Было ещё сложно что-то говорить. Скажем, что я меньше волновалась из-за своего непостоянства.

Мы ещё не думали о «концепции», но очевидно, что что-то вырисовывалось по мере того, как делался альбом. Любовь, смерть и то, что происходит между двумя людьми — это мои предпочтительные темы. Это страх перед завтрашним днём, а так же отчаяние, некоторая меланхолия, грусть… Все эти состояния мы подчиняем себе, и я признаю, что в них нет удовольствия, но в них есть почти благополучие. Меланхолия — потому что я люблю это слово и состояние. Я не живу в прошлом, я живу в своём времени. Я никогда не избавлюсь от этого. Действительно ли я хочу этого? Может быть. У меня было меньше желания всё контролировать. Я приняла неведомое. Мы не меняемся. Тогда это было ещё хуже, но оно происходило и чувствовалось по-другому. У меня был немного другой взгляд на трудности жизни. Она была похожа на ту же, что и у Гензбура (Gainsbourg), через отношение к тому, что он написал. Общее для всего мира отчаяние. И потом, меняются именно слова. Меланхолия может принести хорошее состояние. Грусть также богата, как и радость, и она позволяет объединить всю совокупность артистов. Что касается смерти, то она присутствует, но по эту сторону слов, и она не обязательно произносится с жестокостью. Как и прежде, в этом альбоме «Бог» присутствует и ужасающе отсутствует. Без сомнения, чем больше мы стареем, тем больше нас преследует эта идея. Но у меня было больше цинизма и свободы в отношении всего этого. С точки зрения названий песен этого альбома, это не очень весело. За всем этим была ясность, которой, может быть, у меня не было в предыдущем диске.

Вследствие быстрого успеха этого третьего альбома я была вне себя от счастья, но в то же время я была очень бдительной. После двух лет отсутствия мы сильно волнуемся по поводу нашего возвращения. Тогда это было огромным сюрпризом и настоящим счастьем. Когда дела вот так быстро идут вверх, то мы говорим себе, что падение будет более болезненным. Это моя немного тоскливая и пессимистическая сторона. Но это было великолепно! Это самое красивое, что может прийти к артисту. В идеале моё желание состояло в том, чтобы сделать клипы на все песни альбома. Но это было немного трудным и довольно дорогостоящим пари. Я не выступала с этим альбомом со сцены, так как я не могла постоянно чувствовать те эмоции, которые доставлял мне контакт с публикой в 1989 году. Когда я начинала свои последние концерты данного турне в Берси, я говорила, что эта сцена, без сомнений, будет последней. У меня было желание сохранить настоящее чувство, не обманывать. У меня было желание сделать этот альбом, а со сценой я хотела немного подождать. Я знала, что однажды, несомненно, вернусь туда. Когда? Об этом я ничего не знала. У меня не было намерения входить в цикл «альбом — сцена» и т. д. Сначала я хотела пережить другие приключения. Всё это было немного запутано. Я также знала, задолго до начала продвижения этого альбома, что приму участие в очень малом количестве телепередач. Я ничего не ждала от нового десятилетия, как и от прошлых лет. Ничего — ничего… Кроме того, чтобы как и прежде продолжать работу. Я вообще ничего не знала из того, что приготовило для меня будущее!

Название. В идеале я предпочла бы не оправдываться по поводу названия. «L’Autre…» предполагает много понятий, поэтому каждый может выбрать себе наиболее подходящее. Это название выбрано потому, что именно это понятие было новым во мне: открытость перед другими людьми. Это также одна из песен альбома. Раньше я говорила «я». В этом альбоме я пошла навстречу. Но я ничего не отвергаю из того, что я делала или кем я была, просто я меньше нуждалась в том, чтобы забегать наперед. Факт, что «L’Autre…» мог быть репликой в названии предыдущего альбома «Ainsi soit je…», появился только после принятия решения по названию.

Я не могу дать точное определение этому названию. «L’autre» предполагает много понятий: это может быть другой человек, компаньон. Это также может быть и другая я сама, это может быть то, что не имеет физической оболочки. Невидимое присутствие, которое парит выше вас, которое собирается вам помочь, защитить вас, направить, оно руководит вами иногда, препятствует вам, а так же восстает против вас. Я искала слово, которое могло бы включить в себя все аспекты этого ощущения. Пыталась найти слово, которое бы затрагивало многие вещи. Возможно, это шизофрения, почему бы нет? Точный термин был бы более поэтичным, менее клиническим…

Упаковка. Я вообще не знаю, у кого была идея изобразить на упаковке ворону! Она действительно сидела на моём плече, я её приручила… Это чучело вороны! Зато выбор фотографии был моим. Что касается меня, то я вообще не считаю это страшным, но подсознательный собирательный образ, очевидно, должен функционировать. Фотография скорее очень успокаивающая. Я остерегаюсь апостериорных оправданий артиста, но в вороне есть смысл, это сделано не только для того, чтобы было красиво. Эта птица была просто необходима нам, так как она имеет парадоксальный вид. Если некоторые рассматривают её в качестве предвестника беды, плохих предзнаменований или смерти, то в некоторых культурах, например, Африки, она символизирует защиту. В её присутствии нет ничего провокационного. И в книге Бытия разве Ной не использовал её в качестве посланника? Мне нравилось это противоречие. Это могло бы быть «другим». Мне нравится этот парадокс, этот контраст черного и белого, это противопоставление её черноты и моей белизны. Чувство парадокса встречается у любого человека. Несомненно, что у меня оно более ярко выражено, потому что я могу выразить свои чувства. У меня всё или черное, или белое, никогда нет среднего! Впрочем, на этой упаковке у меня есть предпочтительные цвета: белый и черный. Не чисто белого цвета больше, чем ярко-белого: ему верят. Существует много других символов вороны, и я не уверена, что будет очень интересно, чтобы все их упоминать…

Agnus dei

По уровню создания и структуре песни это было довольно новым для меня делом. Я обожаю григорианское пение. Правда! Перед этой песней у нас с Лораном очень-очень долго была идея, чтобы использовать в песне григорианское пение, и это было сделано. Там только два мужских голоса.

Песня. Я хотела сказать об увечии, позже пришла всего лишь ассоциация с «Agnus Dei». Бога я действительно не знала. Возможно, что это было моё увечие… К тому же, это немного цинично с моей стороны. Я ещё не освободилась от всех этих вещей. Когда я писала данные слова, я думала о «Дьяволах» («Diables») Кена Рассела (Ken Russel). Его фильм прошел под пристальным вниманием. И я клянусь, что я не боялась реакции сект, Ватикана и тому подобного. Даже хорошей…

Regrets (дуэт с Жан-Луи Мюра)

Этот дуэт с Жан-Луи Мюра (Jean-Louis Murat) родился из нашего общего стремления, и я этому действительно рада. Признаюсь, что до этого я не знала Жан-Луи. Я заметила его в альбоме «Cheyenne Autumn» и безнадежно пыталась найти его первый альбом. Именно он сделал первый шаг, но, по сути, неважно, кто его сделал первым, я хочу сохранить его таким… Действительно ли важно это помнить? В 1989 году я захотела послать ему записку, чтобы сказать, что мне понравилось то, что он делал. Но тогда, в который раз, у меня, возможно напрасно, была некоторая стыдливость, и я скверно себя чувствовала от того, что я сделала. Он написал мне письмо, и потом в течение года мы переписывались, совсем не зная друг друга, если, конечно, не считать песен, которые мы узнали раньше. У меня нет привычки писать письма, я настолько этого боюсь, что невозможно выразить словами то, что я чувствую. Я его ждала, я надеялась на него: встреча с ним меня не разочаровала. Это было волшебно. Это очень чуткий человек, имеющий смесь культуры и наивности. Прежде всего, мне очень нравится его голос, и я главным образом обожаю его манеру написания песен. Я знаю, что он это делает совсем по-другому, чем я. Жан-Луи очень продуктивный, он пишет безостановочно. У него действительно свой мир. Это очень трогательный человек для меня. Я не знаю, оценит ли он мой комплимент, но это единственный для меня человек, который реально наводит на мысль, что у нас действительно есть поэт. Это личность, которая приходила на ум после Гензбура. У нас было общее желание спеть вместе. Он согласился, поэтому я написала текст этой песни, думая о нём, о его текстах и о его любви к словам. Родилась «Regrets», и от этого я была очень счастлива, очень довольна. Мы были почти родственниками, хотя место рождения у нас разное. Когда мы записали эту песню, я задалась вопросом: не является ли Жан-Луи моим двойником. Мы как будто были одной крови. Тогда это был очень дорогой друг. Говорят «родственная душа» или «брат и сестра». Было впечатление, что у меня есть брат-близнец по профессии. В восприятии жизни мы одновременно были очень похожими и очень разными.

Парадоксально, но этот дуэт был самым трудным текстом в написании альбома. Уводить человека в его собственный мир, в мой мир — это всегда немного деликатно и не всегда просто. Нужно предоставить слова кому-то другому. Даже если мы хорошо знаем человека, это трудное дело. Поэтому песня очень долго писалась. Очень трудно представлять себе пение в паре с кем-то и делиться чем-то с этим человеком. Мир Жан-Луи Мюра очень похож на мой: по сути, мы выражаем одно и то же, но по форме это выражение, конечно, отличается, так как мы два разных автора. Вероятно, он более близок к природе, потому что он многое в ней поясняет, он очень хорошо воспевает её. Действительно, Жан-Луи говорит о живой природе, я — о неживой. Или об отсутствии природы. И в этом был интерес. Это довольно оригинальный человек. Его дедушки и бабушки были фермерами в районе Клермон-Феррана (Clermont-Ferrand). Это человек от земли, который, впрочем, хорошо сочетается и с землей, и с небом.

Я восхищалась этим артистом, мне нравился этот человек. Я не жалею о том, что написала «Regrets», наоборот. В 1991 году, году выхода «L’autre…», в котором был дуэт, Жан-Луи собирался записать альбом. Мы вместе обсуждали моё участие в его диске, но это было под вопросом… Я не знала, надо ли было это делать. Нужен ли был ответ на «Regrets»? В результате, ничего не было записано.

Песня. Относительно сожалений, о которых говорится в песне, я бы сказала, что я не связываю сожаления с разочарованиями и неудачами. Это скорее вещи, которые мы могли бы сделать, но которые мы решаем не делать, что влечет за собой мазохизм, а также романтику.

Je t’aime mélancolie

Песня. Меланхолия — это кисло-сладкое состояние, являющееся частью моих предпочитаемых тем. Здесь я пыталась развить эту идею. Я люблю эти состояния, даже если они немного болезненны. Уверяю, в них можно найти многие вещи, источники вдохновения. Мы можем позволить себе немного успокоиться в этих состояниях, даже если это приводит к слезам. А слёзы — это я тоже люблю…

Клип. Жан-Поль Готье (Jean Paul Gaultier) создал костюмы. В плане физической подготовки я целую неделю занималась с тренером. Что касается достигнутых в ней результатов, то это скорее вопрос монтажа.

Psychiatric

Эта песня уже присутствовала на макси диске «Allan Live». Лоран её полностью разложил и переделал. Эта новая версия более клиническая. Сложно дать пояснения по этой песне. Она пришла после репортажа, который меня потряс и заинтересовал. Речь шла о психиатрической больнице в Греции, где больные были брошены, предоставлены сами себе и ограничены до уровня животных. Просто я сталкивалась с сумасшествием. Оно будоражит, так как является волнующим и непонятным. Я не хочу быть своим собственным цензором, даже для этой темы. Я хотела, чтобы в песне было очень мало слов и, следовательно, очень мало зримого. У нас с Лораном общее влечение и очарование миром психиатрии, как минимум — совокупностью образов психиатрии, которая кажется нам очень близкой, и в то же самое время — очень отдаленной, так как я никогда не ходила в больницы такого типа. У меня есть глубокое желание сходить туда, но наблюдать за этим со стороны — это действительно было бы неприлично.

Pas de doute

Эта песня является частью цикла «Libertine» / «Pourvu qu’elles soient douces». Там у меня, конечно же, ещё есть некоторые счеты с мужским полом. Это был способ не браться серьезно за песню, которая немного отличается от остального альбома.

Beyond my control

Песня. Данный текст — это история о любви, которая заканчивается в крови. Потому что таким образом проще защищать людей. Когда я написала эту песню, я полностью представляла сценарий будущего клипа. У меня было впечатление, что эта песня была написана более кинематографично, чем остальные. Это очень точные и стремительные образы, которые сразу же порождают определенное состояние.

L’autre…

Что сказать о песне «L’autre…»? У меня такое чувство, что в ней я выразила всё, что хотела. Немного трудно объяснить это в трех словах, и это говорит о многом. В ней говорится о присутствии кого-то летающего… Этот кто-то особенный для меня, но он не имеет ни имени, ни тела. Это тоже открытие. Мне, возможно, было легче говорить о ком-то другом, о его чувствах. Но это всегда проходит через меня. До моего третьего альбома из-за моих страхов реальность интересовала меня только по отношению ко мне, к моим чувствам. Потом я осмелилась немного больше дать другим людям. Бесспорно, сцена изменила меня. Я открыла ожидания публики, другие свои грани. Если бы из всех песен альбома мне нужно было выбрать сингл, я бы выбрала эту песню.

Il n’y a pas d’ailleurs

Название объясняет смысл песни. Да, по моему мнению, нет других миров. Тяжело думать об этом и соглашаться с этим. Любая вещь рождается и умирает, это везде одинаково. Всё заканчивается одним и тем же…

Nous souviendrons nous

Я пыталась упомянуть об истинности вещей и быть честной перед самой собой по отношению к людям, которых я смогла встретить, и с которыми у меня было что-то общее. Это может быть публика и миллион других вещей. Там это действительно другое.

Que mon coeur lâche

Исходя из сегодняшней ситуации, мне кажется само собой разумеющимся, что нужно вести себя так, чтобы уберечься от СПИДа. Это свалилось к нам с небес, и это опасная вещь. Не имея возможности противостоять данной болезни, это наиболее жестокая вещь для Человечества. Любовь абсолютно развращена, но я не думаю, что я говорю что-то совсем новое по данной теме, разве что она очень болезненная и нужно предохраняться. Конечно, это доставляет мне боль, это трагично. Однако я не думаю, что мне следует говорить людям «пользуйтесь или не пользуйтесь презервативом». Что касается занимаемой позиции, то у меня нет к этому желания, но я уважаю людей, которые это делают. Поэтому мы слушаем артиста, так как он может иметь некоторое влияние, которым он, впрочем, необязательно владеет, но моя роль состоит в том, чтобы передать свои эмоции. Давайте поговорим не о клипе, а о песне: я просто признаюсь в том, что я могу чувствовать в наши дни от любви, искаженной угрозой болезни, вопросом использования презерватива, который сразу возникает, когда появляется влечение к другому человеку. Это печально, но это ежедневная реальность, с которой каждый, в том числе и я, сталкивается. Не говоря о неудачах, именно бессилие доставляет много несчастья. Я не позволяю распространяться никакой двусмысленности, которая позволит неправильно понять меня: я не вижу, где в этой песне я выражаю хоть какое-нибудь подстрекательство. Я не пыталась брать какое-то конкретное обязательство. Мне кажется очевидным то, что нужно сделать, но это не было «посланием», которое я хотела передать. И я никоим образом не говорю в словах, чтобы надевали презерватив, это подло. Каждый должен сам принимать эту ответственность. Люди не нуждаются во мне, чтобы поступать так, как они думают или хотят. Я считала бы ужасным, что я должна запрещать себе говорить то, что я хочу сказать. Это в какой-то мере трудно, и для меня так же было немного трудным не говорить об этом. Я пыталась избежать этого, так как мы всегда немного боимся навязчивых тем. И я заметила, что это, на мой взгляд, является частью обычной жизни. Это обыденность, я не могла скрыть её. Во имя чего отказываться говорить о той или иной проблеме? Каждый из моих дисков, из моих клипов ясен, растолкован. В них каждый видит свои собственные фантазии, своё собственное мнение. Должна ли я была замолчать? Я не встаю утром с мыслью о том, что я могу сделать для провокации. Провокация существует в свободе, которую я даю себе, чтобы сказать о чем-то или предложить образы, которые соответствуют тому, что я ощущаю. Быть артистом — это уже провокация.

My soul is slashed. В 1993 году, в том же году, в котором вышла эта песня, я с помощником перевела «Que mon coeur lâche» на английский язык. Я полагала, что эта песня увидит свет… Это было очень трудно, так как для начала нужно было свободно разговаривать по-английски, что ещё не имело отношения ко мне, и найти стиль написания на языке, который не является моим родным — это совсем непросто. Поэтому тогда я всего лишь сделала настоящую песню от А до Я на английском языке.

Клип. Было немного сложно впервые оставить моего привычного компаньона Лорана Бутонна, чтобы довериться другому режиссеру. Мы обратились к Люку Бессону из-за того, что создание клипа выпало на период, когда я не могла больше ничего просить у Лорана, который, может быть, и сам не имел чего-то, чтобы мне дать, поскольку он был охвачен желанием снять полнометражный «Giorgino». Таким образом, Лоран был занят приготовлениями к своему фильму, и нам показалось интересным оставить карт-бланш талантливому режиссеру. Мы оба хорошо знали Люка Бессона. То, что сближает его и меня, так это подчеркнутый вкус к сдержанности, к таинственности и… к блинам. Мы уже встречались, он приглашал нас с Лораном в Арктику для красивой поездки на паковый лед для съемок его документального фильма «Атлантида» («Atlantis»). И потом — он очень хороший режиссер, поэтому было одновременно и легко, и трудно. Это показалось нам очевидным, и мы выбрали его. В этом клипе есть образ Люка Бессона, как всегда великолепный. Больше всего в сценарии мне понравился его юмор. Наши миры очень отличаются, и Люк смог предоставить нам легкость и улыбку, которых у меня не было в других клипах. Я была восхищена, что он таким способом снижает драматизм сюжета. Он видел меня ангелом, посланным с заданием на Землю, чтобы потом отчитаться об увиденном. У нас есть все стороны ангела и все стороны демона. Именно в одеждах, которые я носила. Во всяком случае, белое платье, которое является платьем Azzedine Alaïa. Большое счастье носить эту одежду.

После этого клипа Лоран Бутонна был ещё занят монтажом своего фильма, музыки и многими другими вещами. Поэтому я знала, что нужно будет подождать некоторое время для выпуска следующего альбома.

1994

Giorgino

Сыграть в кино — это было основой моей жизни. Я мечтала об этом с тех пор, как ушла с театральных курсов. Филигранной работой с нашими клипами в качестве выразительного терпения, мы с Лораном уже были готовы к этому приключению. Начиная с какого-то момента, я решила не делать чего-то другого, из-за чего я не смогла бы получить этот опыт. Это было из-за желания сыграть персонажа, отличающегося от моего, питать свою жизнь артиста другими моментами, которые, я надеялась, будут сильными. Это результат долгой совместной работы с Лораном Бутонна. Желание снять данный полнометражный фильм и желание рискнуть. Я сознательно приняла риск снова присоединиться к тому, с кем я чувствую себя в полном комфорте. Мне нравится то, как он снимает, как он воспринимает людей и лица. Он очень хорошо знает меня, а я знала, что он меня не предаст.

Помню, что проект этого фильма был у Лорана за восемь лет до его выхода, а написание сценария реально началось в 1991 году. Хотя в конце восьмидесятых годов мы нашли деньги с первым продюсером, но в конечном итоге он ничего не сделал для того, чтобы реализовать этот проект. После фильм должен был сниматься в 1992 году, а не в 1993-м. Сбор бюджета, который бы позволил серьезно начать съёмки, занял очень много времени. У нас уже был проект другого полнометражного фильма, который так и не реализовался. Я знаю, что Лоран перед созданием эскиза клипа «Désenchantée» сделал в Венгрии намётки. Это была его одержимость. У меня было намного больше свободного времени, порой довольно тягостного, потому что до этого он имел только опыт съемки меня в музыкальных произведениях, так как был композитором. Таким образом, это был очень длинный и не очень приятный период. Но это была страсть. Впрочем, это было желание хоть чем-то заняться: или писать, или снимать фильм — хоть что-то делать. Заниматься делами из разряда удовольствия — это, может быть, не очень важно или не столь важно. Этот процесс происходит в другом измерении. Я не могу управлять данной свободой, так как я нуждаюсь в другом взгляде, чтобы существовать, даже если это кажется таким же драматичным, как и признание. Но я действительно нахожу свободу в своей профессии. Я вообще не участвовала в создании сценария. Потому что в какой-то момент мы запутались, потому что я просто не имею такого таланта, и что в данный момент я предпочитаю, чтобы кто-то немного занимался мною. Это, прежде всего, фильм Лорана, и я хотела помогать режиссёру. Я хотела, чтобы кто-то сказал: «Вот, я подумал о тебе и кое-что написал. Я дал эти слова тебе, во всяком случае — персонажу. Разберись с этим». Это прихоть, которая полностью не контролируется, исходящая из того, что это была общая работа с Лораном, с моими собственными решениями, с моими текстами и вещами, которые принадлежали мне. Поэтому в работе над фильмом мы «на службе», что полностью отличается от песенного турне, где работа была общей. Тем не менее, я хотела быть там каждый день. Я обожала видеть, как постепенно собирались пазлы, как персонажи обретали жизнь. Лоран написал сценарий со своих персонажей, и он очень мало говорил мне об этом. Он писал его с другим человеком — Жиллем Лораном (Gilles Laurent). Моим желанием было прочитать законченный текст. Даже не смотря на то, что я в реальности не познала магии открытия сценария, так как я двадцать четыре часа в сутки следила за созданием этого проекта. Я пережила трудности написания, с которыми столкнулись Лоран и Жилль, а также все проблемы, присущие монтажу данного проекта, трудности обработки, концепции. Было увлекательно понять все стороны фильма. Я действительно чувствовала себя частью этой захватывающей истории. «Giorgino» рождался с болями, но я и Лоран жили в этой атмосфере с тех пор, как мы начали работать вместе. Ничего не давалось легко! Смонтировать и продать фильм — это был крайне болезненный процесс. Это проект, который создавался в муках, так как он был крайне амбициозен одновременно как по своей истории, так и с точки зрения бюджета. Я, будучи рядом с человеком, который пытался поднять этот проект, знаю об этом, вероятно, больше, чем актриса, которая пришла только исполнить роль. Это было очень трудно, так как люди были или шокированы этой историей, или справедливо думали, что это был «очень амбициозный и, следовательно, тревожный проект». Именно Лоран создавал этот фильм с помощью, конечно, Polygram. Это действительно было трудным познанием.

Я нахожу музыку фильма очень красивой. Сначала у Лорана было желание вставить в саундтрек что-то вокальное, но это было бы ошибкой. В силу различных причин этого не произошло, поэтому он выбрал, и он был прав, детские хоры — это волшебно. Но пытаться сделать песню и потом пытаться поместить её в клип — нет, для своего существования «Giorgino» не нуждался в этом.

Во время пребывания в Чехословакии Лоран встречался с руководством одного телеканала. В ходе монтажа фильма ожидание стало для меня таким невыносимым, что я убежала на Бали. Потом я делала только краткие и лаконичные рекламные ходы в двадцатичасовых газетах с Патриком Пуавр Дарвор (Patrick Poivre d’Arvor) и «Антенна 2», так как моей единственной заботой было то, чтобы фильм находил свою публику. Я ничего не ожидала от его выхода. Я хотела, чтобы он понравился людям, так как считаю, что это красивый фильм, но ничего конкретного я не ждала. Я просто была счастлива. Я ждала дня выхода фильма как облегчение, чтобы попытаться сбросить гору с плеч. Это была огромная тяжесть на плечах Лорана Бутонна и, неизбежно, на моих. Я надеялась, что публика придет, и это была единственная реакция и единственный реальный интерес. Факт, что все происходило в течение одной недели — труден, почти бесчеловечен. Я была в подавленном состоянии! Я надеялась, что «Giorgino» принесет мне другие роли. Моя настоящая тревога была связана с этим. У меня было чувство, что это было начало нового приключения. Но я не чувствовала бремени фильма, потому что в нём это бремя было хорошо распределено. Был персонаж Джорджино, который был очень важен. Конечно, я понимала, что реклама фильма делалась на моём имени. Но мне кажется, что записать диск для меня тяжелее и труднее. Хотя оба эти процесса очень трудны и очень мучительны. Моя причастность, может быть, такой же силы и такого же размаха. Если дело только в песне, то есть мои слова, тексты… В фильме слова мне не принадлежат: они мои, но от кого-то другого.

Катрин. С 1989 года я знала, что сыграю в этом фильме, так как тогда Лоран предложил мне это. Главной ролью была роль Джорджино, это было названием фильма. Катрин является важнейшей деталью — вся история вращается вокруг её тайны. Но, тем не менее, это можно назвать ролью второго плана. Я появилась только в конце первого часа. В отношении факта, что эта роль не была главной, что время на экране не было временем Джефа Далгрена, скажу, что меня это мало волновало. Абсолютно! Я не говорила Лорану, что я хочу быть знаменитой, потому что события так не происходят. Я не размышляю категориями количества. Я надеялась растрогать, взволновать.

Автор сказал: «Мы не можем поцеловать Катрин, не поцеловав сумасшествие» — тревожное заявление, чтобы играть эту роль, мою первую роль. Я не чувствую себя полной противоположностью персонажу Катрин, но это не я. Возможно, я смогла совсем немного оживить этот персонаж. Лоран написал эту роль действительно для меня? Было ли это на заказ? Это нужно спросить у него, я точно не знаю. Потому что главный персонаж Джорджино, возможно, дольше всего сопутствовал Лорану и, может быть, Катрин появилась позже. Общая черта между Лораном и персонажем Джорджино — это детская душа, которая в нем есть. И поиск, этот поиск без остановки на передышку. Это в нем есть. Чтобы сыграть Катрин и подпитывать персонаж, я, очевидно, почерпнула кое-что из моего прошлого, из моих страданий и из моих собственных переживаний. Я почувствовала, что я могла вложить в неё много эмоций. Это важно для актрисы, чтобы что-то почерпнуть из своих собственных болей. Зная меня очень близко, Лоран понимал, что это был тот самый способ, благодаря которому я имела наилучшие возможности полностью выложиться. Поэтому, когда я предложила ему этот подход, он сразу же согласился. Я также у него спросила, каким образом он видит мой персонаж? Я его послушала, и потом мы больше никогда не говорили об этом. Было большое доверие, мы мало говорили о роли. Катрин соблазнила меня своей хрупкостью, странностью, скрытой внутренней жестокостью, ребячеством, которое исходило от неё. Всё это больше ощущения, аромат… Я люблю её эмоциональную и душераздирающую сторону. Может быть потому, что всё это является общим в нас. Обладая слабыми способностями защищаться, она выражает свои эмоции грубо, просто, не проходя через сито размышлений. Я сама чувствую себя близкой к этому животному началу, к этому мгновенному инстинктивному ответу на любое внешнее нападение, к той силе, которая в ней есть.

Катрин — это человек, который заставляет задуматься об отличиях, который обречен на эти различия. И таким образом, она в некотором смысле находится под их гнетом и преследуется ими. Она заплатит за своё отличие, прежде всего, в соответствии с законами микромира, который создает та маленькая горная деревня, в которой она жила. Это человек, которого люди не очень хорошо понимают, что неизбежно приводит к жестокости по отношению к ней… У неё есть тревога, заключенная где-то глубоко в ней самой. Хрупкость, наивность и периодические приступы гнева, ощущение непонимания со стороны других людей, наличие иррационального или отличающегося поведения, которое я нахожу в себе, и за которое меня хотят осудить. Дело в том, что меня никогда не рассматривали в сути песни как кого-то полностью нормального. У меня негодование против жизни вообще, в частности, у меня достаточно жестокое чувство против несправедливости, а также против трудности жизни. Это чувство не является во мне пассивным. Я не люблю конфликтов и люблю тишину. В жизни я не отвечаю на нападение. Жизнь заставит заплатить тех, кто должен платить. Я предпочитаю думать именно так, и в этом я могла много раз убедиться… Любовь тоже является лекарством против гнева, она является основой жизни каждого из нас.

Катрин — это девушка, которая болезненно расстаётся с детством, которая большую часть времени замкнута в себе. Это человек немного потерянный, но в то же время — большой ясности ума. Это мог бы быть ребенок десяти лет, но с удивительной проницательностью. Мне нравится её неспособность существовать в мире взрослых. Она не является интеллектуалкой своего возраста. Это не «отсталая» девушка, а просто, как говорит священник, «у неё сознание ребенка». Она осталась изолированной от внешнего мира, вероятно, из-за влияния своих родителей, которые сами занимались отсталыми детьми. Для Катрин её маленький семейный очаг мог представлять красоту, а остальной мир — уродство. Она беззащитна перед внешним миром и его жестокостью. Смерть детей, её матери, потом отца, сильно травмируют её, это становится незаживающей раной. И потом, молодая особа способна сказать: «А если это была боль, которая заставляет петь птиц?» — разве это не говорит само за себя? Это загадочная женщина-ребенок, которая чиста как дети. Она выбрала молчание. Это в какой-то мере то, что происходит и со мной, то есть непонимание иногда толкает вас к тому, чтобы замкнуться в себе, замолчать. Это форма защиты, но опасной защиты. «Молчание» — я ценю мелодичность этого слова. Оно касается меня до такой степени, что я могу утонуть в этом состоянии. Действительно, я не люблю навязывать, я предпочитаю предлагать. Это поддерживается стыдливостью и застенчивостью, которые являются частью меня. Я могу переходить от прекрасного желания говорить и быть привержена желанию полностью оградиться от всего мира. Это моя индивидуальность и моё влияние на это, несомненно, чувствуется. С другой стороны — Катрин казалась мне более близкой к внутренней замкнутости, чем к её противоположности. Поэтому, когда она резко переходит из одного состояния в другое, у меня не было желания неожиданно переходить в эпилептическое и, бросающееся в глаза, состояние. Моя личность, без сомнения, ещё больше склонна к шепоту. Я не люблю крики, и в атмосфере этого фильма, который содержит в себе сказку, и который ведет нас между правдой и ложью, между реальностью и вымыслом, анализ и понимание персонажа, конечно, не должны были быть слишком очевидными, чтобы создать максимум двусмысленности. Мы не понимаем присутствие волков, двусмысленное поведение персонажей в течение всего фильма — и в этом вся магия фильма.

Катрин кажется такой спокойной, почти безмятежной, с момента, когда окружающий мир больше не оказывает на неё влияния. В моменты упадка духа у меня иногда есть такое чувство, что задевать границу нормальности / сумасшествия — это настолько интимно. Можем ли мы говорить о травмировании? Всё зависит от того, что мы подаем собой со сцены. Чтобы суметь выразить эти крайние чувства, нужно позаимствовать свои собственные неврозы, снова обратиться к своим наибольшим опасениям, болям. Потом мы приходим к выводу, что персонаж, которого мы играем, не является в точности нами: в этот момент профессия актера становится увлекательной. Это немного похоже на то, как лепится скульптура: есть сырье с его особенностями и индивидуальностями, и есть персонаж, творчество, воображение — немного убрать глины здесь, добавить там…