Бесплатный фрагмент - Между сном и явью

Пролог

Я смотрел ей в глаза и не мог понять, как это возможно. Я любил её до мурашек, я не мыслил жизни без неё, но всё же открывал рот, и слова застревали в горле.

— А завтра мы пойдём к морю на рассвете, — мечтательно говорила она, мягко перебирая слова. — Ты же никогда не купался так рано?

— Нет, — признался я, с трудом вырываясь из путаницы мыслей.

— Представляешь? Только мы с тобой, море и небо. И солнце ещё. Красное такое, большое. Я думаю, это будет самым лучшим моментом для… Ну… Для всего. Эй, Макс, ты меня вообще слушаешь?

Она пощёлкала передо мной пальцами, и я наконец пришёл в себя.

Надо было, конечно, слушать, тогда бы я хоть знал, о чём речь. Но где там? Я просто сидел, смотрел, как лёгкий бриз колышет её волосы, а в бездонно голубых глазах играет закатное солнце.

Зря я в это ввязался, зря приехал сюда. В двухместном номере отеля слишком тесно, чтобы сдержать себя и не полезть со всякими пошлостями. А уж когда ночью она спит рядом… почти обнажённая, даже без одеяла. Я ни о чём другом думать не могу и всю ночь, как проклятый, ворочаюсь, выбираюсь на балкон перекурить, умываюсь холодной водой.

Да и сейчас. Сидим на балконе с невероятной красоты видом на море. Она рядом в лёгком жёлтом, будто из солнца, сарафанчике, ножку на стул подняла и подбородком о коленку упёрлась. И я ведь прекрасно понимал, что стоит глаза опустить и…

Друзья. Мы только друзья. Вдруг не останется даже этого, если я признаюсь? Вдруг это самое глупое, что я могу совершить?

Лучше терпеть и наслаждаться тем, что она рядом. Если я буду держать себя в руках, то это останется навсегда…

Глава 1. Серые

Иногда сквозь чернильные линии официальных документов я видел будущее. Когда скупые на эмоции слова превращались в мыльные однообразные пятна, а цифрам терялся счёт, передо мной всплывали пророчества о беззаботной жизни. То, к чему я стремился, становилось живым и ярким, как открытка из моего личного счастья.

Вилла с черепичной крышей и кипарисовыми аллеями. С роскошным садом, где пышным цветением взрывались острова петуний и настурций, астр и флоксов, а смуглый садовник ровнял замысловатые топиарии.

Позади виллы голубым полем раскинулся бассейн. Я любил выходить к нему ночью, когда подсвеченные глубины щедро разбрасывали всюду мерцающие блики. Сопревшая за день зелень мешала свой аромат с вечно свежим запахом воды, и этот пряный букет я запивал бархатистым вермутом. Смотрел в безоблачное небо, усеянное звёздами. Мечтал.

Я любил блуждать по миру грёз. Пользовался этой возможностью самозабвенно, пока руки механически занимались рутиной. Но рано или поздно приходилось одёргивать себя и клещами вырывать из блаженства. В реальном мире однообразные бумажки складывались передо мной узкой тропинкой к мечте. Каждый распечатанный отчёт, каждая служебная записка ложились булыжниками в мостовую успеха. И я искренне наделся, что не приду к цели дряхлым стариком на грани маразма Тогда уж для меня будут неотличимы бумажные гвоздики от свежих садовых хризантем, а виллу на побережье заменит комната дома престарелых. И самое страшное, что разницы я не замечу.

— Перемычкин, — услышал я голос босса как раз когда поверх пачки договоров положил отчёт и закрыл папку, — что там с проектом «Кастилия»? Ты закончил?

— Да, Вениамин Матвеевич, уже несу.

— Давай быстрее.

Мне всегда доставляло особое удовольствие исполнять требование начальства вовремя. Кроме бесполезных благодарностей, всегда имелся шанс получить повышение или прибавку к зарплате. В любом случае, чем лучше о тебе думают наверху, тем вернее дадут ответственное поручение, способное изменить жизнь. А там уж я не оплошаю. Ухвачусь зубами, как бульдог, и ни за что не отпущу.

К сожалению, иногда приходилось делать исключения, и сегодня был один из тех редких случаев. Я предчувствовал разочарование Вениамина Матвеевича и готовился заранее увидеть это в его глазах. Если только сможет что-то проникнуть сквозь толстую ледяную корку безразличия.

Встал, сунул папку подмышку, взял костыли и неуверенными, аккуратными шагами отправился в кабинет «Деда». Так звали мы с коллегами Вениамина Матвеевича между собой. Идти было недалеко, но с затёкшими ногами даже эти несколько шагов я преодолевал с трудом. Не раз за три года я здесь падал, но со временем научился избегать таких неловких ситуаций. Прислонялся к колоннам и переводил дыхание, на повороте опирался одной ногой о стол Шуры.

Он был старожилом офиса. Его старались не замечать, а если он заговаривал сам, то вызывал лишь насмешки и презрение. В ответ Шура смиренно молчал и не держал ни на кого зла. Жалкий человечек. Серый, бесцветный. С худым измождённым лицом и короткой неровной стрижкой.

Одевался Шура так же безнадёжно плохо. Свитер с геометрическими узорами из далёких девяностых и потёртые брюки. На улице прикрывался старым серым пальто с громоздкими плечами. Я видел в нём то дно, на которое мог опуститься сам, и лелеял мысль, что никогда таким не стану. И в то же время всегда удивлялся, откуда во мне столько презрения. Разве сделал он мне что-то плохое?

Когда я слегка толкнул Шурин стол, тот посмотрел на меня и поправил очки в толстой роговой оправе. Будто ожидал, что я заговорю, спрошу его: «как дела?». Он делал так всегда, когда кто-то подходил. Поправлял очки, молча смотрел. Ждал.

Я улыбнулся из вежливости и похромал дальше.

— …Нет, Мить, пораньше не смогу… Ты же помнишь, какой сегодня день?.. Ну вот и вспоминай теперь, — вполголоса говорила по телефону Кристина.

Бездельница, каких ещё поискать надо. Занимала первый стол возле кабинета босса, но при этом трепалась без устали весь день напролёт. Вот и сейчас. Ворковала, как первокурсница, покручивая пальцами карандаш. Пусть и было ей за сорок, характер проступал вызывающим макияжем. Если не считать тонких линий морщин на шее, ничто не выдавало возраста. А остальные приметы подступающей старости прятались под толстым слоем косметики и лицо её скорее напоминало восковую маску с накрашенными веками и напомаженными губами.

— Ну какой ты настырный… Да, мне нравится… Даже так?.. Ну я не знаю… Подожди, тут сотрудник идёт.

Кристина замолчала и посмотрела на меня украдкой, с трудом сдерживая улыбку. Наверняка, очередной ухажёр пристал со всякими глупостями. Кристине везло на таких. Либо начинали засыпать пошлыми фото и видео, либо вовсе при случае лезли в трусы или тянули в постель. Желаемое они иногда получали, но не потому, что были невероятно обольстительными. Просто иногда и самой Кристине становилось невыносимо одиноко.

— Да погоди, говорю, — одёрнула она настойчивого собеседника, когда я уже почти прошёл. Минутная передышка подошла к концу. Пора возвращаться к расспросам про нижнее белье.

Ещё несколько шагов, и я ухватился за прохладную ручку кабинетной двери. Вениамин Матвеевич сидел, прикрыв глаза и сложив руки, всё равно что первоклассник на уроке. Слушал то ли Чайковского, то ли Мусоргского. Слишком тихо, чтобы разобрать.

Мебели в кабинете было мало. Лакированный стол красного дерева да большое чёрное кресло, которое Вениамин Матвеевич покидал лишь после того, как офис окончательно пустел. Появлялся он в кресле так же всегда заранее. Кое-кто даже предполагал, что Дед и вовсе никуда не уходит.

На столе стоял моноблок с диагональю побольше, чем у телевизора в моей спальней. Никто не знал, что именно так увлечённо смотрит Вениамин Матвеевич, но это «что-то» интересовало его куда больше, чем отчёты подчинённых.

— Ты с документами? — спросил он, будто забыл, что сам же меня и вызвал.

— Да, вот.

Я подошёл, положил папку на стол и вернулся на прежнее место. Дед поправил не глядя, чтобы лежала ровнее, но проверять не стал. Зато похвалил. Пусть и пространно, но комплимент от начальства многого стоит:

— Рад, что хоть на одного человека можно положиться.

Хотелось оставить это мнение, не прикасаться к нему, как к хрустальной вазе на шаткой полке. Но сегодня вечером меня ждал приём у врача. Значит, и хрусталь лояльности уже летел на пол.

— Вениамин Матвеевич, разрешите сегодня отпроситься пораньше? У меня запись ко врачу на пять часов.

Ваза разлетелась вдребезги настолько явственно, что я услышал её звонкий дребезг. Как бы не готовился, всё равно стало противно. Надо было терпеть. Подумаешь, бессонница. Сколько людей с ней живут и ничего? А я, видите ли, решил лечиться. Так и буду сидеть, бумажки перебирать. А те, кто терпит, себе очередной лимузин купят.

Вениамин Матвеевич взглянул на меня, долго молчал. Искал подвох? Может, решил, что я оскорблял его слишком тонко, чтобы понять сразу. Ни одна мышца на его лице не дрогнула, но вместо приветливого безразличия появилось презрение. Он смотрел уже сквозь меня, словно я в одно мгновение превратился в пустоту.

— Ладно, — сухо сказал он, подумал и добавил: — но тогда сегодняшний день не будет оплачен.

Я не мог возразить, и торжественные аккорды симфонии смеялись надо мной вместо начальника. Оставалось только согласиться и потерять почти две тысячи. Зарплата и без того таяла, едва дотягивая до следующей получки. Теперь же придётся затянуть пояс потуже.

— Спасибо, Вениамин Матвеевич. Я пойду?

— Иди.

Он снова уставился в монитор, а я неловко развернулся и вышел. Оставалось ещё чуть меньше часа до отъезда. Можно было вернуться к работе и проявить то самое трудолюбие, без которого нигде и ничего не выловить. Но что я не принимал самим своим естеством, так это альтруизм. Глупая трата времени, не больше.

Кристина снова замялась при моём приближении. Карандаш она уже отложила и вместо него накручивала на палец длинный каштанового цвета локон. Прогресс телефонного интима? Или простая тяга к разнообразию? Почему-то мне показалось это важным, и я уже собирался её спросить, но громкий голос Николая меня опередил:

— Макс, слышь, погнали, покурим! Всё равно шляешься тут без дела, — он стоял возле выхода на лестницу и кричал через весь зал, даже не задумываясь, что босс услышит и ему это не понравится.

Хороший он парень, хотя и заносчив. Умел себя дорого и красиво подать. Всегда одевался по моде, чтобы бренды были напоказ, а в кармане непременно держал смартфон последней модели. И фигуру поддерживал в отличной форме. Только машины не хватало, но это дело молодое. Со временем и её купит. Главное, что он уже чётко понимал, какую жизнь хочет.

Сколько мы были знакомы, а я так и не понял до конца, таилось ли в нём что-то глубокое. Верил, конечно, что под показной наивностью Коля скрывал недюжий ум, но подтверждений этому я пока не находил.

И ещё одна загадка не давала мне покоя. Я не мог понять, что забыл он в нашей компании. Коля привычнее смотрелся бы в кресле модного стартапера или, на крайний случай, биржевого брокера. Но никак не на стульчике рядового менеджера в отделе пролонгации договоров.

На предложение перекурить я согласился с ходу и пошагал мимо Кристины дальше.

Курилка находилась на пролёт ниже офиса. Мне спуск давался с трудом, так что уходил я туда надолго, но редко. На площадке между лестницами стояло списанное кресло, того и гляди готовое развалиться, да пепельница из обрезанной бутылки с месячным запасом окурков.

Коля выждал, пока я спущусь и займу место, затем достал тёмно-коричневую сигарету с серебристой полосой и закурил.

— Ну что, Максюта, как жизнь молодая? — спросил он, глубоко затянувшись. С утра мы ещё не здоровались. Он опоздал, а я увлёкся работой и никого вокруг не замечал.

— Да так. Отчёт вот сдал, — ответил я и закурил сам.

— Отчёты, отчёты, отчёты… вот так всю жизнь, брат. Всё отчитываемся перед кем-то. А когда, скажи мне, перед нами уже отчитываться начнут? Мы же с тобой куда умнее всех этих старых пердунов. Ну, серьёзно, разве ты не сможешь прикрикнуть на какого-нибудь тормоза, чтоб работал быстрее? В этом сложного ничего нет, зато они считают себя не пойми кем, а нас ни в грош не ставят.

— Тебе что, Дед опять штраф выписал? Мне вот выписал. Первый за полгода.

— Да пошёл он! Я вообще не о нём. Прикинь, беда-печаль. Решил сегодня сэкономить на такси. Вместо бизнеса вызвал комфорт плюс…

Коля любил рассказывать истории о дураках, что встречались ему чуть ли не на каждом шагу. Он щедро и смачно описывал подробности о неухоженной внешности случайных знакомых и об отвратительных запахах, которые пропитали каждый уголок города. И, конечно, сдабривал рассказ отборным матом, без которого передать свои переживания был не в состоянии.

На этот раз речь шла о таксисте на провонявшей бензином малолитражки, который несколько раз перепутал адрес.

— …Короче, пришлось заплатить, — заключил Коля, растянув губы в кривой усмешке.

— Да, потрепала тебя судьба. Как только жив остался?

— А вот и не смешно ни фига. Этот гадёныш раза два на красный пролетел, чуть бабку какую-то не снёс. Разок чиркнул мерин соседний, но слинял быстрее, чем хозяин вылез.

— Интересно, а их за такое не штрафуют? Они ж там следят, наверное, за своими водителями.

— Мне кажется, им категорически срать на все эти штрафы.

— Хорошо ты сэкономил, короче говоря, — усмехнулся я.

— Ага, хрен я больше буду экономить. Надоело, сил нет. Охота, знаешь, положить котлету на карман и покупай, чё хочешь. По-другому в этой стране жить нельзя, брат. Либо тебя трахают, либо ты. А мне уже раком стоять надоело. Подниматься пора. Только в этом клоповнике хрена лысого нам кто это позволит. Кстати. Помнишь, ты как-то говорил, что вариант есть свою фирму организовать и клиентов туда увести? У тебя вроде всё прям по полочкам было расписано.

— Помню, но я уже забил на это. Слишком много геморроя. Да и по полочкам там было мало чего.

На самом деле, про что говорит Коля, я не помнил. Планы начать свой бизнес у меня появлялись регулярно, но быстро появлялись все возможные препятствия, и интерес угасал. С Колей я делился многими задумками, но он, по обыкновению, пропускал всё мимо ушей.

— А может, замутим? Будем на себя работать, а не на дядю, — спросил он.

— Надо будет подумать.

— Вот этим и займись. Ты будешь думать, а я буду всё делать. Типа ты мозг, а я — руки. Будем как эти, Пуаро и Ватсон.

— Они из разных книг.

— Вот я о том и говорю. Ты умный, а я всё остальное. Так чё? Готов?

— Можно, конечно. Дай мне подумать пару дней. Тут с ходу нельзя решать.

Я сомневался, что уже завтра Коля всё ещё будет помнить про это предложение. Ну, а если всё-таки вспомнит, то и к лучшему. Бизнес-идею придумать не трудно. Даже голову нагружать не придётся. Просто достану с пыльных полок памяти один из проектов, освежу данные, и всё готово. А Коля пусть с документами носится, пороги всяких налоговых и им подобных конторок обивает.

— Ладно, думай, не буду тебя подгонять. Но учти. Чем дольше мы копаемся, тем сложнее будет. Все сладкие места расхватывают, как горячие пирожки. Я хотя пирожки не люблю, но смысл ты понял. Чё у тебя ещё нового?

— Ну так. Ко врачу вот сегодня иду, — сходу сказал правду и опешил: такими подробностями я предпочитал не делиться.

— Это по поводу…

Коля кивнул на костыли.

— Не, я так, к психотерапевту.

— С ума сходишь? — спросил он с ухмылкой.

— Ха-ха, как смешно. Нет, со сном проблемы. Второй месяц не могу нормально заснуть.

— А, ну это нормально. Я каждую третью ночь заснуть не могу. Но это даже хорошо, есть время подумать. Что было, что будет. Днём на это времени не хватает. Суета, как трясина, затягивает. А ночью… Знаешь, особенно сейчас, осенью. Сядешь на подоконник, окно на распашку. Вдалеке трасса гудит, листья последние шуршат под дождём. И воздух такой свежий, чистый. Мысли сами собой текут. И никакой суеты, пока будильник не зазвенит.

Он вернулся к любимому пафосу. Говорил, одновременно выпуская дым изо рта, и рассматривал его, будто видел в них что-то важное. А мне нравилось. Хотелось слушать дальше, подробнее. Но он замолчал.

— Да какая там суета с нашей работой? Всё одно и тоже. Отупеть можно.

Николай щёлкнул пальцами и заявил:

— Только что это сказать хотел.

Дверь офиса открылась, и на лестницу вышла Мария. Ещё одна наша сотрудница. И трёх месяцев не проработала, но в коллектив уже влилась. Она нравилась мне своим живым характером и неугасающим оптимизмом. Вот только это удивительным образом сочеталось с бритвенно острым языком. Мария не раз доводила до слёз Кристину. Да и Шуру бы довела, если бы он не принимал с готовностью каждый укол. Не доставалось от неё только Коле, и я догадывался, почему.

— Мальчики, вы тут одни?

Она спустилась к нам, воздушно подпрыгивая на каждой ступеньке. Смотреть мне на это, как человеку, с лестницами дружбу не водившему, было страшновато. Для меня каждая ступенька равнялась с Эверестом. И спуск, как полагалось, был куда сложнее подъёма.

На последок Маша перепрыгнула сразу две ступени, приземлилась прямо передо мной и отпружинила к Николаю. Сходу поцеловала его и снова отпрыгнула. И в каждом движении изящная невесомость. Будто бабочкой порхала.

Меня, конечно, она целовать не собиралась. Я не дотягивал до её уровня. Оставалось только смириться и молча завидовать.

— Ты только пришла, что ли? — спросил её Коля.

— Да по делам надо было. Подруга замуж выходит скоро, мы ей платье выбирали. Такое красивое. Я тебе потом фотки покажу.

— И Дед тебя так просто отпустил?

— А я и не спрашивала. Он из кабинета вообще не выходит. Откуда ему знать, что меня нет?

— Если кто-нибудь ему не расскажет, — пошутил я и сразу пожалел.

— А если кто-нибудь заткнётся, то никаких «если» не будет, — огрызнулась Маша с такой ненавистью, будто мы с ней старые враги, и каждое моё слово лишь для того сказано, чтобы её оскорбить.

— Да ладно тебе, — вступился за меня Николай.

Маша сразу остыла. Улыбка вернулась на её губы, и тонкая линия белоснежных зубов осветила курилку. Разве мог я обижаться? Забыл оскорбление, словно его не было вовсе.

— А чего он хрень какую-то несёт? — по-детски кокетливо оправдалась Маша.

— Его Дед оштрафовал, вот и несёт.

— Слабак. Меня ещё ни разу не штрафовали.

— Всё когда-то бывает в первый раз, — и снова моя попытка пошутить провалилась.

— Кто бы говорил про первый раз, — язвительно парировала она.

На этот раз Николай рассмеялся. Маша торжественно достала пачку тонких ментоловых сигарет и закурила.

— Какие сегодня планы? — спросила через пару затяжек.

— Я… — попытался ответить я, но Коля перебил:

— В клуб иду. Друзья пригласили.

— Правда? В какой?

— Не помню название. Он только открылся, а друг там администратором устроился. Пригласил, короче, заценить местечко.

— А с кем идёшь?

— С Доком и Виком. Ну, всё как всегда.

— Только втроём?

— Ну да. А что, думаешь, мало?

— Не знаю. А девушки с вами будут?

— Это ж клуб. Там и склеим кого-нибудь.

— Да, я не подумала.

Забавно было смотреть, как Маша едва не открытым текстом напрашивалась с Николаем, а тот в упор этого не замечал. Или не хотел замечать.

— Коль, ты знаешь, кстати, новость? Я обалдела просто. У Кристины дочь замуж вышла, — сдалась Маша и сменила тему.

— Дочь? Она вроде ещё в школе учится, — удивился Николай.

— Именно! Ей семнадцать.

— А так можно? Это вообще законно? — спросил я.

— А ты собираешься пойти школьницам предложения делать? Педофилюга! Я знала, я знала!

— Нет, Маш. Мне кажется, это не нормально.

— Представляешь, сколько этой девочке было, когда она в первый раз на мальчике попрыгала? — пошутила она, но по глазам я увидел, что ей действительно это интересно.

— Какая разница? Было и было.

— А вот и нет! Что за мать такая не может за дочерью уследить? Может, за деньги её продала? Или за бутылку. Как думаете, Кристина сильно пьёт?

Когда в Маше проснулась вдруг такая моралистка? Я бы точно это заметил, но Маша про мораль раньше как будто и не слышала. Ею правили лишь показная женственность да беспрерывное кокетство. А теперь вдруг взялась судить человека, с которым даже знакома не была? Не то чтобы меня волновала справедливость, но гремучая смесь лицемерия и хамства вывела из себя:

— Маш, ты сама-то в каком возрасте девственности лишилась? А мама твоя знала об этом? — чуть повысив голос, накинулся я на неё с вопросами.

— Когда, что и с кем я делала, тебя не касается, — так же громко защищалась Маша. Всякое озорство исчезло, и вновь засияла в глазах лютая ненависть. — Если подрочить не на что, поищи в интернете. Извращенец хренов. А ещё лучше пойди себе шлюху сними. Может полегчает.

— Маш, ты сама себе противоречишь, — вступился Николай.

— В смысле?

— Ну, как бы, Макс-то прав.

— Да ни фига подобного! С чего это он лезет в мою личную жизнь? Он мне вообще никто и звать никак, и фамилия матом.

— Ну, ты же в чужую жизнь лезешь, — неуверенно произнёс Николай, смутившись от убеждённости Маши.

— Я констатирую факт. Дочь Кристины — малолетняя шалава. Если вам не нравится такая новость, это не значит, что я не права.

Маша говорила, жестикулируя догорающей сигаретой, а затем с силой кинула её в пепельницу и пошла обратно в офис.

— Да, не хватает ей здесь ещё одной сплетницы.

Подумал я вслух и сделал большую ошибку. Уже на верхних ступеньках Маша развернулся и процедила:

— А тебе ещё одного калеки тут не хватает, чтобы болезни обсуждать!

Услышав одобрительный смех Николая, она резко открыла дверь и так же резко её захлопнула за собой.

— По-моему ничего смешного тут нет, — заключил я, посмотрев ему в глаза.

— Не-не, чувак. Это реально смешно. Типа, прикинь, сидели бы вы тут такие вдвоём и обсуждали бы анализы говна. Ну?

В этот момент мне уже не казалось, что у него вообще была какая-то глубина, да и хорошим человеком я бы его не назвал. Но это всё из-за обиды. Она пройдёт, а дружба останется, и не стоит портить её из-за слов кокетливой девчонки. Лучше промолчать и сменить тему. Или вовсе уйти.

Я взглянул на часы. Половина четвёртого. Час ехать до поликлиники, полчаса на всё про всё. Отличный повод закончить надоевшую беседу.

Достал телефон и вызвал такси.

— Уже уходишь? — поинтересовался Николай.

— Да. Хочу пораньше приехать, а то приём итак урезали до восьми минут на человека. Я дольше по кабинету к столу буду тащиться.

На моё ворчание он снова рассмеялся:

— Я ж говорю, не с кем тебе болячки обсудить.

— Ладно, неважно. До завтра.

Я встал, потянулся, перехватил костыли поудобнее. А Коля продолжал шутить:

— Ты это, если завтра не придёшь, я решу, что тебя в психушку затащили.

— Не бойся, если и затащат, я скажу, чтобы тебе в соседней палате постелили.

Он посмеялся ещё раз и потушил сигарету. А потом уже серьёзно добавил:

— А по поводу нашего разговора ты обязательно подумай. Из этого говна пора выбираться.

На прощание он похлопал меня по плечу и побежал наверх. Я же посмотрел на лестницу и сосредоточился. Взялся одной рукой за перила, костыль повис на предплечье. Второй поставил как можно устойчивее.

На четвёртой ступени такси сообщило, что уже подъехало. Надо было торопиться.

Глава 2. Закрыв глаза

— Ты посмотри только на этого дебила! Кто тебе права давал, мудень? Шайтан безрукий! — кричал таксист каждому, кто пытался пролезть вперёд него.

Потом успокаивался, возвращался к рассказам о себе, о своей семье, откуда приехал и чем на родине занимался. о том, как работал дворником, грузчиком, строителем, слесарем, автомехаником. Ещё много кем, но я сбился со счёта.

Он говорил и говорил, а у меня поверх всех этих историй навязчиво возникал вопрос: всем ли пассажирам он сообщал подробную биографию? Или решил, что мне интересно? Даже отвечать не требовалось, а моё безразличие он и вовсе не замечал. Виртуозно сменял трагедии анекдотами, задавал вопросы и сам же на них отвечал.

Постепенно я отстранился от его жизнеописания и погрузился в собственные размышления.

Со врачами я не общался уже несколько лет и совершенно отвык от этого. Раньше даже не задумывался, о чём меня будут спрашивать и что я им скажу. Тогда всё происходило само собой. А теперь мондраж не давал покоя. Вдруг что-то со мной настолько серьёзное, что никакие таблетки не помогут? А может, всё в порядке и врач решит, будто я симулянт и трачу его время в пустую? Или вообще врачом окажется молодая девушка и велит раздеваться? Каким жалким я буду выглядеть, когда начну копаться со своими костылями.

— Приехал, брат. Шестьсот рублей с тебя, — вернул меня в реальность таксист.

Я заплатил и вылез, буркнув под нос «Досданья».

Поликлиника выросла передо мной серой коробкой с яркими жёлтыми окнами. В сумерках они казались ещё ярче, будто огонь разгорался по ту сторону стёкол. А сверху на покатую металлическую крышу наседало свинцовое плачущее небо.

Холодная изморось, непрекращающаяся уже третий день, волновала лужи, полные облетевшей листвы, недонесённых до урны окурков и сырой земли. Мне пришлось идти по их рябым грязным зеркалам. Не люблю слякоть. Она проникает внутрь, какую бы одежду не надел. Забирается в душу и копошится там в поисках старой, давно забытой печали, желая пробудить её вновь.

Тепло длинных дней уходило, и солнце притаилось за серостью. И во мне свербел страх, что так же что-то уйдёт, спрячется. А вместо яркого, тёплого, доброго останется пустота. Та самая сырость.

В холле я разделся и отстоял очередь в регистратуру. Хотел убедиться, что карту отнесли куда надо. Не перепутали, не потеряли, не забыли. У них найдётся сотня отговорок, а бегать лишний раз между этажами мне хотелось меньше всего.

Девушка с печатью хронической усталости на лице не взглянула на бумаги перед собой, не проверила на полках за спиной, но сонно заверила, что сама отнесла.

На третьем этаже свет был притушен, словно прятал от лишних глаз затянувшийся ремонт. Я почувствовал себя первым странником, кто за долгие годы добрался до этих коридоров, такое запустение там царило. Работала только одна лампа, но её света не хватало, чтобы проникнуть в глубины. Я мог разглядеть лишь штабеля напольной плитки, грязную стремянку, залитую шпаклёвкой, да чьи-то оставленные на ночь перчатки. А дальше — неподвижная темнота.

Дверь в кабинет психотерапевта находилась рядом с лифтом, под лампой. Над ней красным цветом горела табличка «Не входить». А справа висел листок с фамилией и инициалами: «Спивак А. Г.».

Сидеть я не хотел. Наткнулся взглядом на пёстрые плакаты с полезной информацией и, не задумываясь, стал читать. На третьем рассказывалось про лечение неврозов, и тут я немного заинтересовался, хоть и была это очевидная реклама.

«У вас депрессия?» — спрашивал плакат читателя, — «если она не прекращается больше недели, а головная боль не даёт уснуть, вам стоит обратиться ко врачу и спросить рекомендации о новом препарате „Мурселад плюс“. Это новейшая разработка немецких фармацевтов, получившая множество международных премий и доказавшая свою эффективность в передовых клиниках Европы. С помощью „Мурселад плюс“ депрессии и неврозы навсегда…»

На этом мой интерес иссяк. Никаких толковых советов, никакой конкретики. Заболел? Иди ко врачу. Как будто я не стою посреди поликлиники.

Что же до депрессии, то способ борьбы с ней я нашёл ещё когда сидел на инвалидном кресле. Поначалу думал, что лучше водки лекарства не существует. Но каждое утро я ненавидел всё больше и себя, и свою болезнь. Я стыдился всего, что говорил и делал в пьяном угаре. А потом, когда душевная боль стала невыносима, я взял себя в руки. Год потратил на упражнения, которые отыскал на просторах интернета. Победа пришла в мае. Шестого числа. И в тот же день я понял, что именно это и есть та самая панацея. Встать и пойти куда угодно. Моя личная таблетка от любой депрессии.

Дверь ко врачу открылась, и в коридор вышла старушка. Недовольная, готовая вцепиться зубами в любого, кто перейдёт дорогу. И на меня она смотрела, как на врага народа. Мы не были знакомы, да и виделись вряд ли хоть раз, но у меня сложилось чёткое ощущение, что я успел ей испортить всю жизнь. Впрочем, здоровые люди к психотерапевтам не ходят. Мало ли что у неё в голове творилось. Я же глубоко вздохнул, набираясь смелости, и отправился ей на смену.

Врач сидел в окружении стопок бумаг, блуждая уставшим взглядом по свалке канцтоваров. Найдя чашку остывшего чая, он отхлебнул, опёрся головой о кулак и посмотрел на часы.

— Можно? — спросил я и вошёл, не дожидаясь ответа.

Впрочем, никакого ответа и не последовало. Врач меня как будто не услышал.

Я подошёл, сел. Попытался оценить его профессионализм. По крайней мере, он точно не женщина. Слишком сурово выглядит даже для трансгендера. Так что если вдруг попросит раздеться, будет не так стыдно. Хотя где тут раздеваться? Ни кушетки, ни койки. Только два стеллажа друг напротив друга, так же заваленные всякой всячиной.

Врач ждал с минуту и, когда пауза затянулась до неприличия, спросил:

— Что у вас?

— Три месяца назад начались проблемы со сном. Сначала подолгу не мог заснуть. И то не часто. Раз в неделю, может. А потом всё чаще, пока не перестал засыпать. Вот две недели уже каждую ночь лежу и в потолок смотрю. И главное, понять не могу, сплю я или нет.

Я замолчал. Пусть лаконично рассказал, но краткость, как известно, сестра таланта. Какой именно талант требуется на приёме, я не знал, но наверняка без него не обойтись.

Спивак же не оценил. Задумчиво смотрел на темнеющее небо за окном. Молчал.

— Я вот ещё что спросить хотел, — пауза снова затянулась, и теперь я решил её прервать сам. — Может, это как-то связано с тем защемлением спинного мозга, который восемь лет назад оперировали? Я понимаю, что вы не невролог, но, может, дело в каком-то беспокойстве об этом? Потому что все исследования показали, что проблем больше нет, а я ходить нормально так и не стал, и слабость в руках не прошла.

Но и теперь врач упорно не говорил ни слова. Это начинало раздражать. Разве я пришёл со стеной разговаривать? Этим я мог бы и на работе заниматься. А ночью меня с готовностью выслушал бы потолок.

Последней каплей стал очередной глоток чая. Ладно на меня, но Спивак и на чашку не посмотрел. И пил так нагло, сербая, словно специально меня уязвить хотел.

— Простите, я с кем разговариваю? Вы меня слушаете или в облаках летаете? — вспылил я.

Врач медленно повернул голову, грустно взглянул на меня, на костыли и дал понять, что я угадал с поразительной точностью.

— Может, вы спросите что-нибудь? — я напирал.

— И давно это у вас? — пространно уточнил он.

— Что именно?

— А с чем вы пришли?

— Проблемы со сном три месяца, бессонница две недели. Я же сразу сказал.

— Ну, всё ясно. Это у вас хроническое. Надо было лечиться, как полагается. А теперь вы что хотите? Запустили, — вынес он вердикт.

— Так я и пришёл лечиться. Я талончик получил три недели назад.

— Значит, надо было к платному врачу идти, — вяло парировал Спивак.

— Так вы будете меня лечить или как? Может, анализы назначите? Обследование какое-нибудь?

— У вас же травма была. Вот от неё и все проблемы.

— Вы издеваетесь, что ли? Я только что…

Телефон в кармане врача зазвонил бодрой мелодией, и Спивак сразу же ответил. А мне показал пальцем, чтобы подождал.

— Да, привет. Нет, могу. Будем, да. Нет, не приедет. Да, соберём…

Он улыбался, прикусывал язык, хихикал. За долю секунды Спивак сменил образ уставшего неповоротливого тюфяка на одного из тех, кто донимал Кристину пошлыми глупостями. От такого хамства хотелось врезать ему костылём. Только весовая категория у нас разная, да и не сносило его от малейшего дуновения ветра.

Хотелось поскорее покинуть похожий на свалку кабинет, но без рекомендаций уходить я не собирался. К платному врачу идти у меня денег не было. Брать новый талон я смысла не видел. Ещё три недели бессонницы я либо не переживу, либо сойду с ума в процессе.

— Вы мне хоть напишите, что делать, раз говорить не можете.

Спивак кивнул, взял бланк рецепта, щёлкнул ручкой и накарябал размашистым почерком что-то нечитаемое. Подписался, словно ручку расписывая. Будто это секретная информация и гриф «секретно» поставят в регистратуре.

Из кабинета я выскочил, словно ошпаренный. Если бы задержался хоть на секунду, непременно разругался бы с врачом. Высказал бы всё, что думаю о нём. Единственное, на что способен этот гад — это убийство. Самое гнусное из убийств. По халатности, оправдывая самого себя и умывая руки. И я даже знал, что он мне ответит. «А что вы хотите?» — скажет — «всего восемь минут на приём. Не нравится — идите в платную клинику».

В коридоре я наткнулся на следующую пациентку, едва не сбив её с ног. Теперь я понимал ту старушку. Наверное, и сам выглядел сейчас не лучше. Злобный, бледный, подведённый к нервному срыву, измученный бессонницей.

Прежде чем лифт поднялся, я ещё раз взглянул на рецепт. Наименование было на месте, дозировка тоже. Нечитаемые, но это неважно. В аптеке разберутся. А вот как принимать лекарство — ни слова. Да и не пишут о таком на рецептах. Пришлось возвращаться, хоть и не хотелось.

Постучал в дверь, приоткрыл, но сказать ничего не успел.

— Закройте дверь! Вы не видели табличку? — закричал Спивак.

Ошарашенная пациентка смотрела то на него, то на меня и не понимала, что происходит. А я окончательно убедился, что врач из этого Спивака — одно название.

— Успокойтесь, я только спросить хотел…

— Ваше время прошло! Раньше надо было спрашивать!

— Да вы скажите просто, как…

— Закройте дверь, молодой человек. Не тратьте чужие восемь минут.

Это был перебор. Жалобы писать я считал не самым достойным занятием, но Спивак будто специально напрашивался. Что ж, пожалуйста. Пойду и напишу.

В регистратуре девушка всё также томно ждала конца рабочего дня.

— У меня рецепт, — я протянул ей листок и спросил: — Как у вас к главврачу попасть?

— Он в отпуске. Вернётся не раньше седьмого ноября.

— Ладно. А я могу ему жалобу написать? Или кто там у вас вместо него? Заместитель какой-нибудь?

— Заведующий.

— Хорошо. В каком он кабинете?

— Вам заведующий какого отделения нужен?

— Не знаю. Я у психотерапевта был. В каком он отделении?

— Молодой человек, — ответила девушка с таким видом, будто я спрашиваю нелепицу, и вернула рецепт, — вы и были у заведующего.

Я представил, как пойду обратно к Спиваку и буду ему же на него жаловаться. Затея эта была обречена на провал. Ну и чёрт с ним. Пусть дальше в облаках летает.

Из поликлиники, не откладывая на потом, я решил зайти в аптеку. Она находилась рядом, через два дома. Это я навсегда запомнил ещё с тех пор, как раз в месяц закупался там килограммами витаминов «Б» и всевозможными препаратами для улучшения кровообращения головного мозга.

На улице окончательно сгустились сумерки и зажглись фонари. Такие моменты я любил, но летом. С бледнеющим чистым небом, не затянутым вспученными облаками. И дождь я любил нормальный. Чтобы пролился как следует, а не капал по чуть-чуть, словно измученный простатитом старик у писсуара.

Напоследок, назло всем правилам и запретам, покурил у крыльца. Пусть только попробовал бы кто-нибудь подойти, напомнить, я бы рассказал им, что думаю об их корпорации здравоохранения. Но никто не подошёл.

Аптека же действительно стояла на прежнем месте, пусть и сменила вывеску. Теперь она входила в крупную сеть, и цены выросли за восемь лет раза в три.

В огромном зале с самообслуживанием все полки занимали бесполезная гомеопатия, крема, гели, зубные пасты, микстуры и пастилки. Всякий мусор с заоблачными цифрами на ценниках. А уж костыли и коляски вовсе стоили будто золотые.

Фармацевтом работала молодая девушка в белоснежном халатике и с такой же белоснежной улыбкой. Она ровняла ногти, то и дело вытягивала руку вперёд и любовалась результатом. Когда появился я, она встала и спрятала пилку в кармане.

— Здравствуйте, чем могу помочь?

— Да, здравствуйте. У меня тут рецепт, но я понятия не имею, что на нём написано, — признался я и протянул бумажку, сложенную вдвое.

Она взяла, прочитала, нахмурив тонкие брови. Даже для неё почерк Спивака стал испытанием. Но разряд в этом спорте она имела куда выше моего и всё же расшифровала написанное. Только обрадовать меня было нечем:

— Скорее всего, у нас нет такого препарата. Его надо заранее заказывать.

Я едва не выругался. Остановило только присутствие красивой девушки.

— И долго его ждать? — спросил я и почувствовал, как отчаяние встало комом в горле.

— Неделю обычно. Знаете, я сейчас посмотрю на складе. Может, там есть.

Неужели я выглядел так жалко, что даже незнакомый человек не смог остаться равнодушным?

Я рассыпался в благодарностях. Фармацевт скрылась в подсобке и вернулась через пару минут с двумя красно-белыми коробочками.

— Вы представляете, действительно оказалась пара пачек. Наверное, кто-то заказывал, но так и не забрал.

— Мне, наверное, и одной хватит.

— Хорошо. Та-ак. Мурселад плюс… три тысячи шестьсот рублей. У вас социальная карта есть?

— Да, вот. А как его принимать, вы не скажете?

— Простите, но я не врач. Мне нельзя такие вещи советовать. Тем более, что препарат тяжёлый, и если с вами потом что-то случится, то отвечать буду я.

— Врач не говорит, вы тоже. Мне что, в интернете спрашивать? Там-то советчики найдутся.

Не зная, что ответить, фармацевт пожала плечами.

В любом случае, теперь разрешение на сон лежало у меня в кармане, и хотелось поскорее опробовать препарат в деле. Всё остальное, что я смог найти сам, уже доказало свою бесполезность. Чаи и бальзамы, гомеопатия с иностранными названиями. После двух недель ночного бдения мне стало плевать, каким врачом лекарство выписано. Главное, чтобы подействовало.

В приподнятом настроении я добрался до своего дома. Оставалось только взобраться на четвёртый этаж и сразу в кровать. Теперь это так просто.

Каждый день, уже три года, когда последняя ступень оставалась позади, всё внутри меня ликовало от очередной победы. Пять лет я был прикован к инвалидному креслу и не имел возможности спуститься. Не находилось того, кто взялся бы помочь бесплатно, а дворники просили по две тысячи в одну сторону.

Тогда моими городскими улицами была лестничная площадка, а теми немногими, с кем я общался вживую — соседи-алкоголики. Они пили беспробудно и часто скандалили по разным пустякам. Я же был невольным свидетелем, и к моему мнению они взывали каждый раз, когда не находили общего языка.

Тогда из густой темноты, сдавливающей тисками, я видел лишь один выход — начать снова ходить. Только ради этого я отказался от мысли прервать своё бессмысленное существование, хотя самоубийство и выглядело едва ли не хэппи-эндом. Десять раз я подбирался к нему вплотную. Лишь случайность не позволяла довести дело до конца. Телефонный звонок или свистящий чайник на плите. Мелочи спасали в самые тяжёлые моменты, а путь к свободе тем временем становился короче.

В итоге это стало кошмаром из прошлого, о котором хотелось забыть навсегда. А новой мечтой я избрал богатство. То, чего был лишён, хотелось в стократ приумножить. И пусть новый путь начался три года назад, я верил в него так же, как ещё недавно верил в свои будущие шаги.

Чего бы я точно не хотел пожелать сейчас в предчувствии крепкого сна, — это встречи с призраками прошлого. Но кому-то явно хотелось поиздеваться надо мной ещё немного. Как безрукому сценаристу второсортного кино, пришла ему в голову встреча на третьем этаже.

Лариса, моя соседка, сидела на ступеньках в привычном грязном халате, обняв голые коленки. За версту от неё несло водкой. Жидкие, месяцами не мытые волосы всклочились, спутались и безвольно легли на плечи. А под левым глазом сиял свежий синяк. Звезда синего счастья, награда от одуревшего мужа.

Восемь лет назад, когда мы только познакомились, красота её ещё не утонула за отёком. Тогда она имела привычку ухаживать за собой. Мылась, причёсывалась. Донашивала одежду школьной модницы. И мне казалась она просто дерзкой девчонкой, которая любит жить быстро и громко. Я прекрасно помню тот день, когда она из жалости пригласила меня зайти выпить пару рюмок. Потом к нам присоединился её муж Андрей. Они только расписались и всё ещё любили друг друга. Он не поднимал на неё руки, она не пилила его сутки на пролёт. Это всё началось позже.

— Привет, Макс. Давно не виделись. Бегаешь от друзей, а? — спросила Лариса, едва я взобрался на площадку.

— Добрый вечер, Лор. Да дел просто много. Работа. А тебе, я смотрю, Андрей опять макияж поправил?

— Ну, типа того. Ёбнутый он стал. Совсем крыша потекла от соли.

— Он ещё не завязал?

— У тебя есть курить? — сменила тему Лариса. Как мог завязать муж, если жена употребляет не меньше?

Я протянул ей сигарету.

— Можно пройти?

Не хотелось мне с ней разговаривать. Ничего интересного всё равно не сообщит. Разве что криминальные новости района, но они не интересовали меня уже давно. Кто теперь варит, кто клады зарывает. Какая мне разница? Я готовился уехать из этой страны туда, где мне будет хорошо. Где наркоторговцы не пишут свои предложения на остановках, а участковые не заходят в притоны только за мздой. Пусть это всё останется здесь и гниёт, сколько душе угодно.

— Макс, мне идти некуда.

Лариса не двинулась с места.

— И что?

— На улице холодно, а я в одном халате. Можно у тебя на ночь остаться?

— У меня не убрано, да и кровати второй нет.

— Это фигня. Я на диване посплю. У тебя же на кухне угловой стоит.

Она запросто могла вынести мебель или технику, продать её первому встречному. Или заблевать диван, с которого я любил смотреть новенький телевизор. Но отказать не поворачивался язык. Сколько ещё раз я должен повторить себе главные правила успеха, чтобы наконец начать их придерживаться? Наплюй на всех, иди по головам… Ещё один раз точно придётся. Но не сегодня. Как бы не противна мне сейчас была Лариса, она долго оставалась одной из тех немногих, с кем я общался. Единственной, кто утолял моё одиночество.

— Ладно, пошли. Только если что-то пропадёт, я знаю, где ты живёшь.

— Макс, ну ты чё? Я ж не крыса какая. У своих даже стакан не трону.

— Как скажешь.

Мы поднялись. За деревянной облезлой дверью, где жила Лариса, кто-то пел. Что-то бессвязное, отдалённо похожее на «Кольщика» Круга. Забавно, что, несмотря на всю беспробудную жизнь, ни Андрей, ни Лариса не сидели. Впрочем, это не мешало им искренне любить блатную романтику во всех её проявлениях.

У меня же было темно и тихо. Спокойствие, которое однажды чуть не свело меня с ума, всё так же хозяйничало в двух комнатах и на крошечной кухне.

— Будешь что-нибудь есть?

— Ага.

— Там в холодильнике пицца. Погрей.

Лариса, покачиваясь, держась стены, прошла на кухню. Я же разделся, зашёл в ванну руки помыть.

— Макс! А чё её греть? И так ништяк, — Ларисин голос чуть не утонул в шуме воды.

Она включила телевизор и среди полутора сотни каналов отыскала самый отвратный. Тот, что беспрерывно крутил дешёвые мелодрамы и рекламировал магазин на диване.

— У тебя не кисло так в холодильнике. И закусон, и водочка. Ты не сопьёшься так? В одно лицо глушить.

— Не сопьюсь, это для другого. Я так силу воли проверяю.

— И как?

— Полгода ни капли.

— Ну и зря. Я там отхлебнула маленько. Ты не в обиде?

— Я так понимаю, за ночь ты всю бутылку выпьешь, — предположил я, пройдя на кухню и сев на диван.

Лариса оскорбилась.

— Вот чё ты начинаешь? Нормально же разговаривали. Если тебе жалко, то и не притронусь. Просто не по-пацански это.

— За что тебе Андрей в этот раз синяк поставил? — сменил я тему.

— Да там Жорик припёрся, а Андрюха ему денег должен. Ну и Жорик начал нагнетать. Типа, и так слишком долго ждёт и все дела. А я, короче, сижу рядом. Тут Андрюха и говорит, типа, может я ему дам, Жорику этому, а он ещё подождёт.

— И ты не захотела помочь мужу? — с иронией спросил я.

— Ты Жорика знаешь? Нет? Он же мразь та ещё. Я с самого начала говорила не брать у него денег. Он же отморозок с букетом венерических. Любую бомжиху в кусты затащит и не поморщится. И чтоб я под него легла?

— Ну, ясно.

— Вот такие пироги. А у тебя чего как? Чё такой усталый?

— Спать не могу второй месяц.

— Так к нам бы зашёл, как в старые добрые. Водка всё лечит. Ты же сам знаешь. Вон гляди, как бегаешь теперь. А то еле руками шевелил.

— Водка тут не причем. Я целый год жопу рвал, чтобы встать.

Это не было легко. Сложно. Так сложно, что порой казалось и вовсе невозможно. И говорить после всего этого, что меня вылечила пьянка?

— А помнишь, как я тебе стакан прямо в рот вливала, когда у тебя руки совсем отказывали? А Андрюха тебе сразу бутер совал на закусь, — Лариса не понимала, как раздражает меня этот разговор, и продолжала.

— Помню.

— Было прикольно.

— Нет.

— Макс, блин. Ну чё ты такой унылый? Может, случилось чего?

— Я тебе говорил. Устал я. Спать хочу.

— А есть тема взбодриться. Ты как?

— Я не люблю эту дрянь.

— Да я не про наркоту. Есть кое-что поинтереснее. — Лариса подсела ближе, и я ощутил запах её грязных волос. — Помнишь, как мы с тобой?..

— Не надо, Ларис.

— Да ты расслабься, а то спастика задолбает. Я всё сама сделаю. Как раньше.

Она потянулась к моей руке, но я её отдёрнул.

— Правда не стоит. Я тебе подушку сейчас принесу. Одеяло надо?

— Да брось. Зачем нам одеяло?

Я встал и ушёл в спальню. Уже оттуда услышал, как Лариса попыталась встать и с грохотом рухнула на пол.

Поднять её мне было не под силу. Самому бы рядом не свалиться. Пришлось оставить её там, где лежала. Только поставил рядом бутылку воды, а под голову подсунул подушку.

Уже в кровати, развернув инструкцию от снотворного, я попытался найти способ применения. Мелким почерком написанные противопоказания занимали большую часть бумаги, и читать их я не хотел.

В итоге ничего подходящего не нашёл.

Достал таблетку, налил стакан воды и выпил. Не знаю, что я ждал, но ничего не произошло. Глаза не начал слипаться. Голова не тяжела. Даже зевоты не появилась. Я лёг в кровать. Смотрел сквозь темноту на потолок. Изредка по нему проезжали лучи автомобильных фар. Слушал, как соседи сверху разбирают диван, как роняют что-то на паркет и беспрерывно ходят по кругу.

Моргнул в очередной раз, но вместо люстры увидел склонившуюся надо мной пальму…

Глава 3. Не вспоминай, не надо

Ослепительно белое солнце и чистое голубое небо сменили тёмный потолок. Когда это случилось? Я не успел заметить. Быть может, я всегда здесь лежал? Так давно, что уже не мог вспомнить, когда это началось. На мелком песке, словном просеянном через сито, время летело неимоверно быстро. Робкие волны ласкали берег. Нежно и плавно пробирались вглубь и тут же, не решаясь на большее, отступали. А до меня доносился только их шелест. Он убаюкивал, нашёптывал новое сновидение, звал в сказочное путешествие на невозможные берега. Но его рассказ я уже не слушал. Боялся повторения кошмара, что с трудом выпустил, нехотя разжав ледяную хватку на горле. Я проснулся в раю и покидать его так скоро не хватало смелости.

Позади смутным воспоминанием остались костыли и осенняя слякоть, однообразная работа, хрущевка с соседкой-алкоголичкой на кухонном полу и безжизненные, лишённые всякой человечности маски людских лиц. Горечью на языке и пульсирующей болью в голове обернулись они в одну секунду. Оставалось им только затихнуть, пройти без следа и кануть в забвении. Они растворялись медленно, словно жалея, что не оставят на прощание шрама.

Кошмар проник глубоко, и кроме него я ничего больше не знал. Как будто здесь и сейчас было сладким туманом, цветочным запахом ночи. А там, в мокрой, готовящейся к зиме Москве, была настоящая жизнь, пропитанная болью и разочарованием. С мелочными, как и всё кругом, мечтами. С узкими тропинками, петляющими между машин, через мосты над реками сточных вод, спускающиеся в мрачные подземелья метро, теряющиеся в суетных толпах. Каждый день лабиринт бетонных коробок всё тщательнее скрывал выходы и всё ярче показывал недостижимые входы. Бред ослеплённого богатством разума, растянутый на целые десятилетия.

Я заставлял себя думать о другом, пытался ответить на простейшие вопросы. Где я? На берегу моря? Какого? Я в отпуске? Или живу здесь? И ни одного ответа. Мне бы стоило испугаться, вот только это беспамятство казалось совершенно нормальным. Словно иначе и не бывает.

Наконец я устал от этих мыслей и расслабился. Лежал, слушал. И накатывающий шелест волн, и сухой шорох листьев, и песни попугаев где-то в глубине леса. Я думал, что это лес, хоть и не знал наверняка.

Прошло много времени, прежде чем я решил встать и осмотреться. Сквозь пустоту мыслей в мою голову прокралось любопытство, окрепло и толкнуло к исследованию.

С двух сторон пляж подпирали внушительные утёсы. Скалистые, с редким кустарником на неровных спинах, и тупыми остриями уставившимися в бескрайнюю даль. Голубое и чистое море раскинуло свою бирюзовую гладь, насколько хватало взора. Может, и вовсе это был океан?

А с другой стороны, за тонкой линией песка начинались джунгли. Густые, плотно переплетённые заросли на первый взгляд выглядели непроходимыми, но больше идти мне было не куда. Я начал разрывать узловатые ветви руками, продвигаясь мелкими шагами вперёд.

Стоило немалых усилий, чтобы прорваться в глубины. И там, утонув в дебрях, я задался вопросом. Как же я попал на пляж? Неужели с таким же трудом и не запомнил этого?

Когда-то давно я смотрел фильм об исследователях джунглей. Там они прорубались через похожие заросли с помощью мачете. Сейчас бы мне не помешал и перочинный ножик, но были только руки. В кошмаре, что до сих пор ещё не превратился в едва различимое очертание воспоминания, меня неохотно слушались даже они. А теперь я разрывал спутанные ветви, нещадно сдирая кожу, но получал от этого неописуемое удовольствие. Будто ко мне вернулась сила после долгой немощи. Будто кошмар был правдой.

Кругом пела жизнь. Копошились насекомые, устраивая очередное жилище, крошечные зверьки провожали меня удивлёнными взглядами, пёстрые птицы кислотными цветами красили ветви деревьев. Возле банановых и кокосовых пальм землю устилали перезрелые плоды, распространяющие приторно сладкие запахи.

Скоро вышел к ручью. Услышал его журчание и протиснулся между ветвистыми кустами. Кристально чистая вода бойко струилась по камням, стачивала их, превращала в гладкие, почти идеальные шары. Несмотря на жару, она сохраняла освежающую прохладу. Я с жадностью припал к нему, черпая воду ладонью. На вкус она оказалась сладковатой и мягко обволакивала нёбо, как дождевая вода. Хватило несколько глотков, чтобы напиться вдоволь и продолжить путь.

Куда идти дальше, я не знал и отправился вниз по течению. В конце концов, где-то должны были найтись люди. Не мог же райский уголок остаться необитаемым? Тогда, каким бы он ни был гостеприимным, рай оборачивался адом одиночества. Материком торжества природы над человеком. А может, и вовсе это был остров? Крохотный клочок земли, потерянный на экваторе безбрежного океана.

Я думал, повезло ли мне остаться единственным на всём белом свете? Много ли протяну, если так оно и окажется? Шёл, не замечая, как делаю шагов. Только когда спотыкался, вздрагивал и возвращался в реальность.

И вот среди сочной зелени показалась бордовая палатка, установленная на уютной поляне. Перед ней остывало кострище, и тонкие столбики дыма струились из прогоревших углей. Был здесь и раскладной стол с парой стульев, и набор жестяной посуды. Чистой, но явно не раз использованной.

Из-под полога палатки выглядывал край гитарного грифа. Явно не мне принадлежал этот лагерь. Я не умел играть, да и не помнил ни одной песни.

В палатке нашёлся один единственный спальник. А рядом с ним лежали чистые, аккуратно сложенные женские вещи. Оставалось только найти, кому они принадлежат. Предчувствие нового знакомства, да ещё и с девушкой, меня приободрили.

Дальше вела лишь одна тропа, и я пошёл по ней. Ручей журчал рядом. Иногда между деревьями я видел его. Сверкающий в лучах солнца так ярко, что невозможно было не заметить.

Постепенно журчание усилилось, превратилось в бурлящий рокот. А следом передо мной открылось небольшое озеро. Я встал на краю обрыва и смотрел на него с высоты нескольких метров. Чуть в стороне оказался и ручей. Водопадом он срывался вниз и укрывал большую часть водоёма белым плотным туманом.

Хотелось прыгнуть. Смыть пот и усталость. Даже снимать одежду не пришлось бы. Всё равно высохнет за пару минут, если выйти на солнце. Но что-то мне подсказывало, что это далеко не лучшая идея. Мало ли какое там дно. Гораздо спокойнее просто спуститься. Тем более, что тропа огибала обрыв и вела к пологому берегу. Но всё же так хотелось почувствовать себя совсем невесомым. Хоть на один единственный миг. А потом с плеском рухнуть в прохладу. Взорвать гладь озера миллионом брызг.

Пока я раздумывал, из тумана выплыла девушка. Меня она не видела. Быть может, так же, как и я ещё совсем недавно, не подозревала, что поблизости есть люди. А я не спешил рушить эту уверенность. Спрятался за ближайшее дерево и следил за ней.

Девушка проплыла ещё круг и вышла из воды. Совершенно голая, с прекрасным упругим телом, с округлыми грудями и крепкими ягодицами. Ростом она была ниже меня, но от того казалась ещё заманчивее.

Издалека я не мог рассмотреть её лица. Зато прекрасно видел длинные чёрные волосы, прилипшие к изящной спине.

Девушка прошла в тень акации, оставляя тёмные влажные следы. На плоском камне там лежали её вещи, но одеваться она не спешила. Склонив голову на бок, вытерла волосы, затем разложила полотенце и легла на него.

Я наблюдал за каждым движением как заворожённый. В ней была запечатлена магия, и я не мог ей сопротивляться. Потерял осторожность, высунулся из своего укрытия. Хотел приблизиться к ней хоть на один миллиметр.

Мне стоило подойти и представится. Куда лучше, чем подглядывать из-за укрытия. Только мысли занимала красота её тела, и ни о чём другом думать я уже не мог.

Незнакомка достала книгу и открыла на середине. Зажала двумя пальцами закладку и упёрлась подбородком об её уголок. Пока тень не скрыла её от света, она ни разу не отвлеклась. Перелистывала страницы одну за другой, иногда проводила по ним пальцами, будто стараясь проникнуть в любимые моменты.

Когда это занятие ей надоело, она вернула закладку и закрыла книгу. Положила её рядом и потянулась. Только теперь незнакомка заметила меня среди зелени. Вскочила и прикрылась полотенцем.

— Ты что здесь делаешь?! — строго крикнула она мне.

Я отступил. Меня поймали с поличным. Какой позор! Хотелось бежать прочь, чтобы скрыться от упрёков. Я ведь не дрочил в кустах, как мерзкий извращенец. Даже к нижнему белью, что нашёл в её палатке, не прикоснулся. Но ситуацию это не делало лучше.

Ещё одно слово, и я готов был сорваться с места, но девушка остановила:

— Стой, подожди. Ты как здесь оказался?

Голос её мне показался знакомым. Мелодичный, успокаивающий, с вызовом и едва заметной дерзостью пацанки. Я точно слышал его раньше. Но когда? Это так же ускользало от моей памяти, как и вопросы куда более простые.

— Извини. Я не должен был этого делать, — повинился я. — Просто не знал, что здесь ещё кто-нибудь есть.

— Я тоже не знала. Ладно, если хочешь, можешь спуститься. Дай только оденусь. Отвернись, пожалуйста.

Я выполнил её просьбу. Отвернулся и принялся изучать куст с синими цветами. Не прекращал попытки вспомнить, знакомы ли мы, но натыкался на глухую стену.

— Готово. Можешь поворачиваться.

Девушка одела голубые джинсы с заниженной талией, лёгкую футболку такого же голубого цвета и белые кроссовки. Она сильно отличалась от окружающих джунглей, казалась пришельцем из другого мира. Нагой выглядела естественнее, но не просить же раздеться.

— Ты так и будешь там стоять?

— Прости, задумался. Я не знал, что здесь есть кто-нибудь ещё.

Она засмеялась.

— Ты уже говорил, — сказала, когда я спустился. — Я тоже не думала, что увижу здесь кого-нибудь, вот и расслабилась. Но давай больше не будем это повторять?

Только теперь я смог её разглядеть до самых мелких деталей. Её носик с едва заметной горбинкой и острый аккуратный подбородок. Но что захватило меня с головой и заставило сердце биться на грани разрыва — это её глаза. Голубые, глубокие настолько, что утонуть в них не составило бы труда. И тонкие морщинки частых искренних улыбок, и длинные ресницы, что каждый взгляд делали опаснее любого оружия.

Я знал её. Точно знал. Но вспомнить не мог. Хотелось впиться пальцами в волосы и рвать их от невыносимой боли. Так грубо я пытался пробраться сквозь стену забытья. Но все усилия разбивались, не принося результата. Я стоял напротив неё, глупо мямлил какие-то объяснения и чувствовал себя полным идиотом.

— С тобой всё в порядке? Ты какой-то бледный, — перебила меня девушка.

— Прости, я просто ничего не помню. Очнулся на пляже и до сих пор не вспомнил, как туда попал.

— Может, головой ударился? — то ли в шутку, то ли в серьёз поинтересовалась она.

— Нет… не знаю. Может, и ударился. Ты давно здесь?

— Восемьдесят три дня. Я считала. И, честно говоря, как сюда попала, я тоже не помню.

Она говорила это так спокойно, будто ничего странного не произошло. Всё ровно так, как и должно быть.

— Я видел лагерь у ручья. Он твой?

— Да. Чей же ещё?

— Тебе не кажется, что это не нормально?

— Иметь место, где можно переночевать?

— Нет, я о другом. Мы здесь одни, а ты так спокойно об этом говоришь.

— Ну а почему я должна переживать? Если я здесь, значит, так и должно быть. А для жизни на острове есть всё, что надо. Даже ванна, — она кивнула на озеро.

— Но ведь мы как-то сюда попали. Нас кто-то привёз? Должна быть причина.

— Забей. Серьёзно. Какая разница? Ты никогда не мечтал оказаться на необитаемом тропическом острове? Я вот про Робинзона Круза читаю. Как раз в тему.

— Может, и мечтал. Но ведь надо что-то есть, где-то спать. В конце концов, если что-нибудь случится, нам никто не поможет.

— Ты та-ак сильно заморачиваешься. Расслабься. Просто расслабься и получай удовольствие. А если хочешь есть, я покажу тебе, где проще всего найти фрукты.

— Только фрукты?

— Если хочешь, отправляйся на охоту. А у меня на животных рука не поднимается. Это тебе не кусок мяса в магазине купить.

— Ну… Наверное, это лучше, чем ничего. Покажешь мне это чудесное место?

— Иди за мной.

Девушка не взяла ни полотенце, ни книгу. Оставила всё на том гладком камне, где ещё не высохла влага от её тела.

Она прошла в гущу. Я не успел пошевелиться. Проводил её взглядом, не в силах оторвать глаз. Такая удивительная грация. Лёгкое покачивание бёдрами гипнотизировало, а каждый шаг казался столь невесомым, что лишь по дикому недоразумению оставлял следы на земле.

— Ты идёшь или нет? — крикнула она из зарослей.

— Да, сейчас.

Очень быстро мы выбрались по поляну с огромным каменным идолом. Его густо обвивали лозы с алыми крошечными цветочками, напоминавшими капли крови. Лицо идола выглядывало из зелени, но ни глаз, ни носа, ни рта на нём не осталось. Ветра и дожди сточили его до гладкой ровной поверхности.

— Такая махина, — поразился я. — Вряд ли его мог сделать один человек.

— Да, мне тоже так показалось. Вообще на острове много такого, что трудно объяснить. Как-то я видела недалеко отсюда дерево с круглыми красными плодами.

— Вкусные? Ты их ела?

— Нет, — подумав, она добавила: — Хотела попробовать, но решила не трогать. Около дерева странная… Ты будешь смеяться.

— Не буду. Честно.

— Там странная атмосфера, что ли. Не знаю, как сказать. Просто чувствуешь, что лучше уйти подальше.

— А что за дерево такое?

— Я не знаю. Яблоня, похоже. Но всё-таки есть отличия.

Затем мы прошли мимо старой ветхой хижины. Девушка сказала, что именно там нашла и несколько книг, и подходящую одежду, и инструменты. Вещи появлялись сами собой, когда в них была надобность.

— Просто так появились? — удивился я. — И ты не хотела узнать, откуда?

— Нет. Мне кажется, если я это узнаю, то чудо прекратится.

Я решил, что она просто шутит и на самом деле всего лишь нашла вещи предыдущих хозяев. А из-за того, что не обыскала хижину сразу, находила их постепенно. Впрочем, доказывать я ничего не стал.

Ещё немного и мы наконец выбрались из чащи. Сначала лес поредел, идти стало легко и приятно. А затем показался и пляж. Без всяких утёсов, ограничивающих поле зрения, океан выглядел ещё величественнее, ещё необъятнее. Непреодолимое препятствие между нашим крошечным островком и остальным миром. Далёким и недостижимым.

Солнце уже нависло над горизонтом. Стёрлась граница между небом и водой. Чистая голубизна наливалась пурпуром, невидимые доселе облака проявлялись едва заметными очертаниями, словно графический набросок. Так закат готовился взорваться пёстрым заревом.

Я замер. Хотел увидеть каждый момент этого взрыва. Слишком часто сегодня я впадал в ступор, но не мог с собой ничего поделать. Всё, что встречал на острове, выглядело сказкой. Той самой мечтой, в которую не можешь уже верить, но в глубине души продолжаешь надеяться.

— Ещё не пришли, — задорно напомнила девушка, заметив мою остановку. Она меня понимала. Я чувствовал это в её голосе. Просто перед ней открывались такие виды уже восемьдесят три раза, а я стоял перед тропическим закатом впервые.

Мы прошли ещё немного по пляжу, затем снова свернули в чащу. И только теперь добрались до места назначения.

Множество пальм, увешанных бананами, манго и кокосами, словно новогодние ёлки. Ниже, вдоль земли росли ягоды. От самых крошечных до внушительных арбузов. На другом конце я приметил даже ананасы.

— И ты каждый день ходишь из лагеря так далеко, чтобы поесть? — я не знал, что сказать и спросил первое пришедшее в голову.

— Серьёзно? Ты бы не прошёл пару лишних шагов, чтобы съесть сколько угодно такой вкуснятины? Вот ты ленивка.

— Я не… Да, наверное, можно и прогуляться.

— Вот именно! На вот, попробуй лучше.

Она сорвала круглый тёмно-фиолетовый плод, похожий на сливу, но с толстой плотной кожей. Почистила его перочинным ножиком, что достала из кармана. Внутри оказались белые влажные дольки, похожие на зубчики маринованного чеснока.

Я хотел было принять угощение, но вспомнил, что даже имени девушки до сих пор не знаю. Странная связь, но мне показалось, что пора уже познакомиться.

— Знаешь, мне мама говорила у незнакомых людей ничего не брать.

Она улыбнулась, спрятала нож и вытерла руку о джинсы. А потом протянула мне.

— Таня.

— Максим, — ответил я рукопожатием.

— Ну, теперь-то будешь есть? А то я сама.

Я вытащил одну дольку и слегка её надкусил. Кисло-сладкий, с остринкой вкус показался мне невероятным, сказочным. Настолько неземным, что не верилось, будто у ягоды может быть такой вкус.

— Ну что, стоит оно того, чтобы ходить сюда? — с улыбкой спросила Таня.

— Да! Определённо да! Это что хоть такое? Я ни разу ничего подобного не видел.

— Я и сама не знаю. Но когда попробовала в первый раз, наверное, у меня был такой же вид.

— Какой?

— Было бы зеркало, показала бы. Но, извини, придётся поверить на слово.

Она предложила мне попробовать ещё несколько фруктов. Каждый раз это было удивительно. И сладко, и кисло. Один раз попался и вовсе солёный.

Ела и Таня. Я следил за ней краем глаза, чтобы не смутить. Иногда струйки сока стекали к её подбородку, и я отводил взгляд. Мне казалось это слишком откровенным, и чересчур низменные мысли сразу рождались в голове.

Потом Таня предложила показать ещё одно место. Мы набрали фруктов и вернулись на берег.

Меня никак не покидало ощущение, что всё неправильно, но размеренное спокойствие океана отодвигало эти суетные мысли. Хотелось куда-то спешить, но спешить было некуда. Хотелось что-то делать, но и этого не требовалось. Ночь обещала быть тёплой и сухой, так что даже об укрытии беспокоиться не приходилось. Спать я решил на пляже под открытым небом.

За обсуждением фруктов и способов их приготовления мы подошли к скале с неглубокой пещерой. Тут было кострище, а бревно заменяло скамью. Чуть глубже лежали сухие ветки и палки. Мы развели из них огонь и сели. Сложили у ног еду, но пока её не трогали.

— Я рада, что ты появился, — первой заговорила Таня.

— Почему?

— Потому что три месяца я была одна. Пусть здесь красиво и есть всё, что надо, но от этого не легче. Даже просто сказать «привет» было некому.

— Представляю. Я бы с ума сошёл.

— Надеюсь, со мной этого не случилось. Было бы обидно.

— А откуда взялся твой лагерь? Я про ту красную палатку.

— Она уже стояла. Мне иногда кажется, что я сама её поставила. Просто сделала это ещё до того, как всё забыла.

— Кстати об этом. Понимаю, что ты не помнишь, но тебе не кажется, что мы уже были знакомы? Я когда тебя увидел там, в озере… — она взглянула на меня, прищурившись. — Ну не смотри так, я не хотел подглядывать. Так получилось. Я просто пытался вспомнить, где тебя видел.

Таня долго не отвечала. Подкинула палки в огонь и смотрела, как их охватывает пламя. Свет танцевал на её задумчивом лице.

Я не хотел, чтобы Таня меняла тему. Вопрос этот мучил меня с самой нашей встречи. Как воздух мне требовалась правда, какой бы она ни была. Но Таня, похоже, была иного мнения. После раздумий она заговорила так, будто каждое слово давалось ей с трудом:

— Мне тоже так показалось. Но ты говоришь об этом с нежностью, а мне не приятно. Прости, если я тебя обижу, но ты сам спросил. Это, знаешь, когда человек тебя обидел, и ты о нём уже совсем забыл, а потом вдруг находишь его фотографию. Я не помню, что ты сделал, и от этого ещё противнее. Получается, что сержусь, а за что — не знаю.

Меня задели её слова куда сильнее, чем я мог показать. Требовалось время, чтобы вернуть самообладание. Я желал, чтобы она помнила меня, хотел, чтобы её тянуло ко мне, как и меня к ней. А получилось, что лучше бы она не знала меня вовсе. Было бы проще начать всё с чистого листа, чем штопать старые раны.

— Я не знаю, как мог тебя обидеть, но если так, то извини, –искренне произнёс я.

— Не надо. Если не знаешь, за что извиняешься, то лучше не делай этого.

— Но я не хочу, чтобы между нами было какое-то недопонимание.

— Максим. Это просто ощущение. Может всё совсем иначе. Давай попробуем просто этого не замечать.

— Хорошо. Я не против. Только за.

Я обрадовался такому предложению, хоть и сразу же возникло сомнение. Сможет ли она так себя контролировать? Вряд ли. Обида будет проникать, просачиваться через самые неочевидные трещины. Упрёки будут наслаиваться, превращаться в пышный пирог раздора. И начинка его, горькая и ядовитая, рано или поздно выльется наружу, когда место внутри кончится.

— Смотри, какой закат. Раньше такого не было.

Таня сменила тему. Она показала мне на горизонт, где помимо всех оттенков красного, над местом падения солнца таяла зелёная дуга. Мы молча следили за ней. Как вся палитра красок постепенно темнеет и становится однотонной. И за тем, как загорались звёзды.

Мы сидели близко, и сквозь потрескивание костра я слышал Танино дыхание. Чувствовал тепло её тела, и оно сводило с ума. Слова закончились, и теперь я мог только думать. О том, что не стоит пытаться обнять. Это будет лишним, спугнёт. Стоило ли пробовать? Или оставить всё как есть? Но что я теряю? Мы одни, и времени для нас не существует. Можно ждать сколько угодно, а можно найти правильный ответ прямо сейчас.

Остановится не получилось. Убедить себя перестать дышать и то было бы проще. Я протянул руку. Сердце забилось, как у мальчишки, окунувшегося в первую любовь. Таня не противилась. Это было разрешением? Миллиметр пространства между рукой и её спиной превратился в пустыню. Ту самую пустыню, которая забирает любую жизнь без права на спасение. Решиться её преодолеть мне было так же сложно, как и отступить. Назад дороги не было. Она решит, будто я тряпка. Жалкий трус. А это куда хуже отказа. Это клеймо беспомощности.

Секунда и решать было поздно. Я преодолел пустыню и мягко прикоснулся к Таниной спине. Самого страшного не произошло. Таня не отвергла меня, не ушла прочь. Но по прежнему молчала. Ждала ещё чего-то? Мне и самому показалось достигнутого недостаточным. Что это такое? Сидим за полметра друг от друга, и я держу руку на её спине? Странная поза. Неправильная.

Теперь действовать было проще. Я придвинулся ближе и прижал Таню к себе. Она подалась. Положила голову мне на плечо. Победа? Бесспорная и безоговорочная.

— Я думала, ты не решишься, — тихо сказала она.

Я прислонился щекой к её мягким волосам с лёгким цветочным запахом и жадно наблюдал последние секунды заката. За костром они стал почти незаметным, но отблески солнца ещё не покинули небо.

— Я тебя люблю, — вырвалось признание из моих уст, и я не успел его остановить.

— Глупости. Ты меня даже толком не знаешь, — ответила Таня.

Она была права. Что я мог знать о ней такого, чтобы запросто признаться в столь сильном чувстве? Но правду говорил и я. То, что творилось сейчас внутри меня, другими словами описать не получалось. Страсть подразумевает только желание. Но оно с лёгкостью уступало место молчанию. Простому, застывшему во времени молчанию без всякого намёка на продолжение.

— Я знаю о тебе достаточно. Ты не представляешь, как мне хорошо, когда ты рядом. Если бы было иначе, я бы умер.

— Максим… — она замялась. — Я не могу так быстро.

— А я ничего и не прошу. Просто не исчезай.

Кошмар, из которого я вырвался утром, вновь подступил. Я чётко вспомнил одиночество и серость. Испугался, что всё это вот-вот вернётся. Как огромная волна черноты, двигался он на меня и оставались считанные секунды блаженства. Рай готовился оборваться, исчезнуть. Он был сном. Простым хорошим сном. Вот и всё. Слишком сладко, чтобы оказаться явью.

— Куда я денусь? С острова не уплывёшь, — ответила Таня. Она не чувствовала этой волны. Для неё всё оставалось непоколебимым.

— Тогда, если я исчезну, не забывай меня.

— И ты тоже никуда теперь не денешься.

— Нет, правда. Если вдруг я исчезну, пожалуйста, помни меня. Я боюсь, что ты забудешь.

Мой бред насторожил Таню. Она повернулась ко мне, нахмурила брови. Потянулась к моему лбу, но я перехватил её руку.

— Максим, что с тобой? Ты весь дрожишь.

— Это просто… Пожалуйста, скажи, что не забудешь.

— Конечно, не забуду. Я не узнаю тебя. Тебе плохо? Наверное, ягодами отравился.

— Нет, Тань. Всё хуже.

Я прижался губами к её волосам. Зажмурился, чтобы задержаться ещё на мгновение. Будильник прорвался в наш хрупкий мирок оглушительным звоном. Громом небесным заполнил всё пространство. Я знал, что всё кругом рушится, и не хотел видеть этого.

— Таня, Танечка, Танюша…

— Да что с тобой?

Она вырвалась. Смотрела на меня, как на душевнобольного. Таким я сейчас и был. Мой рай уже терялся в памяти. Белой пеленой затягивало и бухту с двумя утёсами, и лагерь у ручья. Даже увиденное на озере теперь стало призрачным и неправдопобным.

Но больше всего я не хотел, чтобы исчезала сама Таня. С её губами и носиком, с острым подбородком, настолько изящным, что приклонился бы перед ним величайший творец. В конце концов, с её большими голубыми глазами. Я заглянул в них на прощание. Терять мне было уже нечего. Самое отчаянное, что мог я сейчас придумать, требовалось осуществить немедленно. Иначе будет поздно.

— Прости, — шепнул я и впился в её губы поцелуем. Пускай она исчезнет, превратится в ещё одну историю для ненаписанного дневника, но на последок я должен был запомнить вкус её дыхания.

Она попыталась увернуться, но было поздно. Волна накрыла нас, и ничего не стало.

Я целовал подушку.

Шершавую бездушную подушку. На тумбочке надрывался будильник.

Я потянулся выключить его, но спастика скрутила мышцы, дыхание перехватило. Обычное утро. Ничего нового. Но я, по крайней мере, выспался. А Таня мне не снилась уже очень давно…

Глава 4. Шаг вверх

Спастика отступила, и я снова потянулся к будильнику. На этот раз удачно. Звонок ещё на несколько секунд звенел в ушах, но постепенно стих. Чертовски сильно хотелось опять уснуть. К тому же утро по-осеннему задерживалось, и на улице застыла темнота. Только через час, как по мановению волшебной полочки, зазвучит хор будильников, зашаркают спросонья тапки, закашляют и зашмыгают соседи. Вспыхнут сотнями оконных квадратов дома, и пробудят наконец прохладное оранжевое солнце.

Я всегда вставал рано. На сборы выделял два часа, хотя иногда не хватало и этого. Первые шаги приходилось делать через силу и часто отдыхать. Пока оденешься, умоешься, уже пролетит первый час. Кофе с бутербродами и новости из жизни знаменитостей съедали второй. А дальше такси и работа. Скучно и однообразно, день за днём.

Я нащупал в темноте выключатель, отбросил одеяло и встал. Только в коридоре заметил, как квартиру наполнил резкий кислый запах рвоты. Когда-то давно он и не покидал этих стен. Частенько я просыпался, измазанный содержимым собственного желудка. То ли выпивку мы покупали совсем уж дрянную, то ли организм её не принимал. Скорее всего, и то, и другое.

Вместо ванной я завернул на кухню. Как и ожидал, Лариса лежала там в луже кремового цвета. Будто тарелка сырного супа вылилась на неё ночью, а она и не заметила. Дело обыкновенное. Но насторожили меня алые вкрапления. Будто сырое мясо или малиновое варенье.

— Ларис, слышишь? Ты как? Просыпайся? — позвал я так громко, как мог. Боялся, что она умерла, и пытался перекричать свой страх.

Что мне тогда делать? Вызывать полицию, отвечать на вопросы. А вдруг они решат, что я её отравил?

Но Лариса пошевелилась, и облегчение приятным покалыванием растеклось по телу. Она нахмурилась, нехотя открыла глаза. Произнесла, пережёвывая каждое слово:

— Макс, ну чё ты так орёшь?

— Тебя кровью стошнило ночью. Ты как себя чувствуешь?

— Как с бодуна я могу себя чувствовать? Чё за тупой вопрос?

— Кровью, Лариса. Ты слышишь?

— Хватит орать! Это не кровь. Может, просто закусь.

— И часто это у тебя?

— Последнее время часто. Да нормально всё. Колбаса, может. Андрюха какую-то хрень по-дешёвки купил, вот и не зашла.

— Вставай, короче. Иди умойся, и надо тут всё прибрать, пока не засохло.

Лариса нехотя встала и, придерживаясь стены, ушла. А я достал тряпку и ведро, налил воды. С подушкой больше иметь ничего общего не хотел. Открыл окно и выкинул её. Если не забуду, потом до мусорки донесу.

Переборов брезгливость, я сел на колени, опёрся плечом о плиту и принялся вытирать. Вонь стояла страшная, выворачивающая наизнанку. Даже открытое нараспашку окно не могло её прогнать. Лишь минуты спустя вздохнуть получилось полной грудью. Морозная свежесть осенней ночи проникла на кухню и мурашками прошлась по коже.

Лариса вернулась чуть раньше, чем я успел закончить. Бледная, трясущаяся, с опухшим до неузнаваемости лицом. Села на край дивана и зажала руки между колен. Молча следила за мной. Я и без слов понял, о чём она хотела попросить.

— Может, нальёшь чуток? — решилась она наконец.

— Ларис, серьёзно, заканчивай с этим дело. Ты же убиваешь себя. Не понимаешь?

Мне действительно было её жаль. Я не хотел, чтобы она вот так, своими же руками, свела себя в могилу. Конечно, не послушает. Конечно, продолжит. И однажды я вернусь домой, а за стеной не будет звенеть её вульгарный хохот. Он и теперь уже звучит совсем редко, тускло. Но если его вовсе не станет, я буду жалеть.

— Да ладно тебе, Максик. Я брошу. Но попозже. Сейчас это делать нельзя. Врачи не советуют. Ты же уважаешь врачей?

— Уважаю, но наливать не буду. Даже не проси.

Со рвотой я покончил. Понёс ведро в ванну и, уже спуская в унитаз грязную воду, понял, какую ошибку допустил. На кухне открылась дверь холодильника. Ни один запрет не способен остановить алкоголика от очередного стакана. Особенно если для этого надо сделать всего пару шагов.

— Лариса, твою мать! — крикнул я и поспешил обратно.

Злость напрягла нервы, и ноги почти совсем перестали слушаться. Подворачивались, дрожали, пружинили. Падение было неизбежно, и уже в коридоре меня повело. Я врезался в стену и осел на пол.

— Макс, я чуть-чуть. Только подлечиться, — Лариса стояла спиной ко мне и пила водку прямо из горлышка, сербая, словно это газировка. Потом повернулась. — Ой, ты упал, что ли? Сейчас, погоди, помогу.

— Иди на хер!

— Ну не злись. Чего ты? Давай руку.

Она и сама то еле держалась на ногах, но мне помогла. Вытянула за подмышку, прижав к стене.

— Иди домой. Андрей, наверное, извиниться хочет.

Я отмахнулся от неё, чуть только поймал равновесие. Мне было не приятно её присутствие, хотелось привычной тишины.

— Да пошёл он. Пусть перед Жориком своим извиняется.

— Вот иди и скажи ему это сама.

Она не спорила.

— Спасибо, что пустил на ночь. Правда, спасибо.

Поцеловала меня в щёку и ушла. Оставила отпечаток проспиртованной слюны на прощание.

Бодро начался денёк, ничего не скажешь. Оставалось чуть меньше часа свободы. Я нарезал бутерброды, заварил кофе в турке, как любил. Крепкий, чтобы каждый глоток бодрил горечью. Включил телевизор. Там как раз утреннее шоу прервалось на новости шоу-бизнеса.

Один актёр напился и разбил машину за несколько сотен тысяч долларов. Другой купил дворец английской королевы за сорок миллионов. Какой-то бизнесмен купил яхту за пятьсот миллионов. И так каждая тема. Они напоминали изощрённое соревнование потраченных состояний. Та самая витрина, на которой видишь лучший товар, пусть в самом магазине и продаются лишь безобразные подделки. Зависть я испытывал редко, но от подобных новостей всё же закрадывался вопрос: «А чем я хуже?».

Вопреки обыкновению, сегодня сосредоточиться на событиях из-за океана не получалось. Перед глазами всплывали то закат из сна, то небольшое озеро с водопадом. Но ярче всего вспоминалась сама Таня с её изящным телом и сводящей с ума улыбкой. Глазами чистейшего топаза смотрела она на меня из ряби чёрного кофе. Забытая любовь. Хороший ли сон мне снился? Нет. Это был самый отвратительный кошмар, бередивший старые раны, оставляющий разбитым, измождённым сильнее, чем бессонная ночь. Теперь на весь день мне обеспечены и скорбь по упущенным возможностям, и нестерпимая обида за свою ничтожность.

В институте я начинал весёлым и жизнерадостным парнем. Из тех, кто вечно позитивен и всегда готов прийти на выручку. Но болезнь, что неуклонно прогрессировала во мне, отнимала всё больше сил и превращала в замкнутого, едкого мудака. Всё чаще я уходил от будничных разговоров, а шутил лишь дли того, что бы кого-то поддеть. Постепенно я стал видеть в однокурсниках только недостатки. Влекомые трендами, любопытные лишь к пустым фильмам и книгам. Люди без личности. Такими стали для меня те, кого я видел каждый день и ещё недавно называл друзьями.

Куда худшего мнения я был о себе. Видел столько изъянов, столько ошибок, что попросту возненавидел себя со временем.

И лишь один человек был тогда дорог, вне зависимости от душевного равновесия и физической немощи. Татьяна. Но моя застенчивость сделала всё, чтобы наша дружба не превратилась во что-то прекрасное. Тане нужен был мужчина. Не трус и мямля, но тот, кто сможет хотя бы признаться в своих чувствах.

Точка в наших отношениях появилась на последнем курсе института. К тому времени почти все в группе считали нас парой. А я никак не решался признаться, что влюблён в неё с первого взгляда. Ночами не спал, думал об этом каждую свободную минуту. Особенно тяжело было, когда Таня сидела рядом. Умная, весёлая, поддерживающая любую беседу, полная энергии и никогда не унывающая. Запах её духов мерещился мне всюду, словно только им я и хотел дышать.

В итоге я не выдержал. Воскресным вечером признался во всём самым трусливым, самым наивным образом. В ICQ. Дождался, когда Таня выйдет из сети, и сбивчивым слогом написал послание на полсотни слов. Почему-то мне казалось, что с утра мы наконец будем вместе. Таня же решила иначе.

Я пришёл в институт первым. Сидел в аудитории, ждал, прислушивался к шагам. Таня появилась за десять минут до звонка. Я поднялся на встречу. Хотел поцеловать, как обычно, в щёку, но она увернулась. Старалась на меня не смотреть, не отвечать на вопросы. Я перестал для неё существовать. В тот день лишь один раз мы встретились взглядом, и я увидел в её глазах немой вопрос: «А чего ты ожидал?».

Такой поворот был самым худшим из возможных. Стало ли ей легче, я не знал, но мой мир окончательно превратился в ад. Я не мог приказать сердцу разлюбить. Оно заходилось в галопе, когда Таня появлялась рядом. Я прислушивался к её голосу, даже когда он был еле слышен. Она виделась мне там, где и быть не могла. В серых потоках прохожих, в массовке фильмов. Раз за разом я ловил себя на мысле, что и складки занавесок напоминают мне её лицо. Все же мои попытки объясниться, а их я в отчаяние предпринимал десятки, натыкались на глухую стену. Либо она сама делала вид, что не слышит, либо друг её, Олег, меня не подпускал. Грань между здравым рассудком и лихорадочным бредом была достигнута.

А потом, однажды утром я не смог встать. Болезнь, упорно зажимающая меня четырьмя стенами спальни, взяла верх. Сломанный в детстве шейный позвонок окончательно защемил спинной мозг, и без операции я не мог даже надеяться, что смогу ходить. Очередь длилась три месяца, и за это время я обдумал каждую секунду, что мы с Таней были рядом. Каждое слово оценил. Нашёл тысячи ошибок и до боли жалел, что уже ничего нельзя изменить. Продолжалось это самобичевание и когда после восьмичасовой операции врачи объявили меня здоровым. Им было виднее, но полного восстановления так и не произошло.

Окончательное разочарование пришло, когда мы с Таней увиделись в последний раз. На выпускных экзаменах. Она подошла сама и минут десять, прячась за маской безразличия, обсуждала пропущенные события. Я так и не понял, что она скрывала она. Любовь? Ненависть? Презрение? Там могло оказаться всё, что угодно. После пяти лет, как выяснилось, я не знал о ней ничего. Прежде чем она ушла, я всё же спросил. В последний раз:

«Таня, постой. Я понимаю, что признался неправильно и зря, но за что ты так со мной?»

Мне было нечего терять. Олег стоял в стороне, а стена дрогнула. Либо сейчас, либо никогда. Таня хотела уклониться от ответа, но я схватил её за руку.

«Ты ведь и сам понимаешь, что я поступила так, как надо.» — сказала она.

Я не поверил. Так не бывает. Мы были близки, гуляли в парках и смотрели фильмы про любовь. Ели одну на двоих сахарную вату, провожая закаты. Встречали рассветы на обзорных площадках. Мы вместе съездили на Кипр, о чём мечтали годами. До настоящих отношений оставался только крошечный шаг. Поцелуй на прощание не в щёку, а в губы. Всё бы было просто, объясни она, где я настолько оплашал.

«Я не верю. В чём проблема?» — потребовал я.

«Максим, я тебя не узнаю. Ты просто всё неправильно понял»

Она говорила абсурд, мне не понятный. Я требовал объяснений, а она и сама их не знала.

«Хорошо, не понял. Теперь я говорю тебе лично. Не по сети и не в записках…»

«Не надо. Уже поздно. Пусти, пожалуйста.»

Мне требовалось настоящее объяснение, но его не существовало. Из нас двоих никто не знал, почему произошло так, а не иначе. Звёзды сложились? Химия прошла? Да всё, что угодно. Только исправлять уже было поздно. Я разжал пальцы, и она ушла.

Итогом спустя два месяца стала первая попытка самоубийства. Страшно не было. Я просто слишком устал, желал хоть одного дня без мыслей о ней. Но одиночество и безделье не позволяли отвлечься. Не находилось того, кто вытянет из ямы, отряхнёт, оправит. Без людей всё же бывает иногда значительно хуже, чем с ними.

Действовал я самым простым образом. Открыл духовку, закрыл кухонную дверь и заткнул полотенцем нижнюю щель. Газ включил на полную. Оставалось только дождаться. Я подъехал к окну и провожал август. Его зелень, и небо, и солнце. Они стали для меня чуждыми, будто из иного мира. Впрочем, всё там, за стеклом, и было иным миром. Когда-то родным и близким, но теперь невероятно далёким. После экзаменов я ни разу не выходил на улицу, не видел вблизи могучих деревьев и свежеокрашенных оград. Кто бы сказал мне за год до этого, что я соскучусь по оградам. А вот оно как получилось. И не по такому, как оказалось, можно тосковать.

Кухня наполнялась газом медленно, но от одоранта першило в горле. Голова отяжелела и закружилась. В любой момент я мог потерять сознание и ждал этого с трепетом. Вот-вот я узнал бы, существует ли жизнь после смерти, есть ли тоннель со светом в конце и больно ли умирать. Вдруг раздался звонок. Назойливый непрошенный гость требовал открыть немедленно. Плюнуть бы на это. Какая мне разница, что он хотел? Он останется, а меня не станет. Но звонок не прекращался, и от этого становилось неуютно. Устав ждать, когда же гостю надоест терзать кнопку, я решил высказать ему всё, что об этом думаю.

На пороге стояла Лариса. Они с Андреем собирались выпить и решили пригласить меня. Убогого соседа по лестничной клетке. А так настойчиво она названивала, потому что почувствовала запах газа и решила, что мне нужна помощь.

Рюмка за рюмкой, вечер за вечером и я смог перестать думать о Тане, видеть её во снах и на что-то надеяться. Я смог её забыть так, как выбрасывают из памяти момент травмы. И прошлое превратилось в абстракцию. Его не существовало. Все фотографии, записки, аккаунты соцсетей я уничтожил. Не сохранилось ничего, что вызвало бы ненужные ассоциации. И мне было хорошо. Мечта, работа, размеренная жизнь.

А теперь всё по новой. Остров, океан… Я не хотел, чтобы спустя столько лет Таня вернулась в мою жизнь. Она разрушит всё, чего я добился. Найдётся ли в этот раз спасательный круг?

Кофе остыл, и последние глотки я сделал без всякого удовольствия. Пора было вызывать такси.

В офис я поднялся за считанные минуты до начала рабочего дня. Успел, хоть пробки на дорогах и пытались меня остановить. Иногда думаешь, не лучше ли ездить на метро, но там упасть не составит труда. Да и утренняя толчея вымотает так, что потом ни на что сил не останется.

Перед самым входом Маша уже за что-то отчитывала Шуру.

— Я тебе, дебил, сколько раз говорила не приближаться к моему столу? — кричала она и Шура, вжав голову в плечи, не знал, куда деться.

— Прости, я не хотел, так получилось, — тихо гнусавил он.

— Шурик, ты вообще ничего не понимаешь? Ничтожество грёбанное! Лучше бы ты…

Я подошёл к Кристине. Она держалась в стороне и без всякого интереса следила за происходящим. Пила тот мерзкий кофе, что продавался в забегаловке на первом этаже. Полупрозрачная коричневая водичка с кофейным привкусом. Меня бы вывернуло от одного его запаха, но, к счастью, стакан был закрыт.

— Привет, как ты? — спросил я, и она кивнула в ответ. — Что тут случилось-то?

— Я как-то сама не очень понимаю. Шура вроде пролил ей на сумку воды, вот Маша и взорвалась. Как всегда из-за пустяка, короче.

Последние слова Кристина произнесла слишком громко, и Маша их услышала.

— Ты что там вякаешь, шлюха размалёванная? Это ты у чучмеков хрень китайскую покупаешь, а моя сумка двадцать тысяч стоит. И не ваших убогих рублей, между прочим.

— Ты могла бы и не хамить, — строго отрезала Кристина.

— Знаешь что? Дочке своей приказы раздавай. Хотя нет. Постой. У неё уже есть хозяин. У малолетки папик есть, а у тебя нет. Я бы повесилась, если бы такое в моей семье случилось. Продать ребёнка педофилу.

— Ты дура, что ли? Они ровесники.

— Значит, ты так себя оправдываешь? Я бы удивилась, если бы тебя это волновало.

— А почему тебя это волнует? Есть что скрывать?

— Да пошла ты на хуй с такими претензиями!

С каждым словом Маша распылялась всё больше и уже проходила на базарную торговку, не поделившую покупателя с соседкой. Глаза на выкат, прическа сбилась. Рот исказила ненависть, превратив аккуратные пухлые губы в кратер сквернословия.

Шура воспользовался паузой и ретировался к своему столу. Я последовал его примеру. Уж лучше утонуть в бумажном болоте, чем вникать в чужие скандалы.

Работа быстро засосала. Договор за договором, отчёт за отчётом. Слово за словом, строчка за строчкой. Вместо обеденного перерыва — перекур и газировка с сэндвичами. И снова слова, и снова цифры. Привычных грёз о собственной вилле не появилось. Вместо этого я возвращался на песчаный берег тропического острова. Бродил среди пальм и искал призрак любви, но находил только остывшие следы Таниных босых ног, влажный отпечаток её мокрого тела на гладком камне и догорающий костёр в нашей пещере. В нашей…

И опять с острова в мир реальности меня вернул звонок. На этот раз телефонный.

Звонила Женя. Ещё одна сокурсница и, наверное, единственная, с кем мои отношения в институте остались более-менее терпимыми. Никакой близости там и не могло образоваться. Женя была циником до мозга костей. Отрабатывала людей, как расходники, и забывала о них. Так и со мной. Какой прок она видела в нашей дружбе, я не знал, но разговаривали мы в последний раз на выпускных экзаменах.

— Максик! Угадай, кто?

— Женька! Привет, дорогая. Ты у меня вообще-то до сих пор записана в контактах, так что ни о каком инкогнито даже не думай.

Обменялись мы лицемерием.

— Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Как там твоя коляска? Всё ещё симулируешь?

— Нет, перестал. Теперь хожу на своих двоих, но не как раньше. Это долгая история.

— Слушай, ну главное, прогресс есть. Уже хорошо.

— Да, есть, — сухо ответил я. Спустя восемь с лишним лет интересоваться моим здоровьем? Не лучшее начало разговора. Но бросать трубку я пока не хотел. Только следующий стандартный вопрос про прогнозы врачей я решил пропустить: — Жень, давай не будем о болезнях.

— Окей, как скажешь. Я чего звоню-то. Мы решили устроить встречу выпускников. Ты как?

— Когда?

— В субботу.

— В эту?

— Нет, через год.

— А Таня будет? — этот вопрос я не мог не задать. Слишком активно он крутился на языке.

— Значит, не прошла ещё любовь-морковь? Кто бы сомневался. Я ей пока не звонила.

— Ладно, в любом случае я приду. Почему бы и нет?

— Вот и я о том же. Короче, смотри. Если нас наберётся побольше, можно и коттедж снять. Шашлыки, все дела. А если несколько человек всего согласится, то зал в какой-нибудь кофешке арендуем.

— И по сколько скидываемся?

— Пока не знаю. Тысяч по пять.

— Хорошо. Я поеду.

Опять траты. Похоже, макарошки до конца месяца мне уже обеспечены.

Встреча с прошлым. Я зарекался его больше никогда не касаться, и если бы не сегодняшняя ночь, так бы оно и было. Я, скорее всего, и не ответил бы на звонок. Но сон мог оказаться вещим, и я был обязан проверить. Велик оказался соблазн довести дело до конца. Тем более, что работу над ошибками я сделал давно и на этот раз не сделаю ничего такого, за что будет стыдно.

Вернуться к работе мне не позволил голос босса.

— Перемычкин! Ты закончил отчёт? — раскатом грома пронёсся он над нашими столами.

— Уже несу, — крикнул я в ответ.

Я встал, потянул затёкшие мышцы. Ухватился за костыли и пошёл в кабинет Вениамина Матвеевича. Мимо стола Шуры. И он вновь посмотрел на меня, поправляя очки. Мимо Кристины. И она по-прежнему ворковала с каким-то Митей.

— Можно? — постучался я в открытую дверь.

— Проходи. И закрой за собой.

Что-то новенькое? Босс приказывал закрыть дверь, только когда собирался обговорить нечто серьёзное. Чаще всего увольнение. Всегда увольнение. А я не хотел остаться сегодня без работы.

Закрыл дверь, положил папку на стол и встал на привычное место.

— У нас намечаются переговоры с одним белорусским холдингом. Его документацией обычно занималась Марина, но она в отпуске. Поэтому хочу поручить это дело тебе. Позвони им, договорись о встречи и составь список изменений. Главное — надо увеличить комиссию на полтора процента. Ничего особенного, но тебе будет неплохой шанс зарекомендовать себя. Всё понятно? — Вениамин Матвеевич не смотрел на меня. Говорил, растягивая слова, будто одновременно ещё следил за чем-то куда более важным.

Я не мог поверить своему счастью. Неужели наконец повышение замаячило на горизонте? Значит, не зря я так упорно все эти бумажки распечатывал?

— Конечно, Вениамин Матвеевич. Я понимаю. Можете на меня рассчитывать, — заверил я спокойно, но неубедительно.

Босса не волновало моё замешательство. Перед ним стоял облечённый в человеческое тело механизм. Если механизм не выполняет свои функции, его надо заменить. Но если крошечные шестерёнки справляются лучше, чем требовалось, их непременно надо передвинуть туда, где они не будут тратить свои умения понапрасну. Мне не нравилось чувствовать себя деталью в руках мастера, но пока приходилось с этим мириться.

Из кабинета я вышел в приподнятом настроение, вернулся за стол и нехотя нажимал клавиши на клавиатуре. Начал то, что планировал на завтра, но работа шла медленно. На этот раз я с разных сторон любовался на новый шаг к мечте и находил его очень симпатичным. Твёрдым, широким. Таким, какими ступают победители. А сегодня он принадлежал мне.

Когда это надоело, я откинулся на спинку, осмотрелся. Кроме Шуры никто и не пытался изображать, что занимается чем-то нужным. Болтали, игрались с телефоном, пили кофе и ели сэндвичи. На их фоне я действительно выглядел ответственным сотрудником.

Созерцание я отправился разменять на едкий дым дешёвых сигарет. С чувством выполненного долга, с пониманием неспособности сделать большего.

Чуть раньше на лестницу выходила Маша. Я надеялся, что после обеда она успокоилась и не съест меня заживо. К тому же где-то там должен быть Коля. Я не видел, когда он ушёл, но на месте его давно не было, а по всему экрану его компьютера усердно летало требование «Работай!».

Ещё у двери я услышал голоса. Толстый металл под красной краской не позволяли расслышать хоть слово. Взбалмошная идея пришла спонтанно: почему бы не подслушать?

Я приоткрыл дверь и припал к щели ухом. Голоса стали различимы и понятны, хоть и оставались тихи.

— Ты серьёзно устроила всё это из-за сумки? — удивлялся Николай.

— А, ты об этом, — устало отвечала Мария. — Тебе тоже захотелось меня уму-разуму поучить?

— Да не. Зачем? Мне просто интересно. Ладно, я понимаю, он бы телефон разбил. Но так только водой капнул.

— Ты хочешь за этого дурика вступиться? Какая разница, капнул он водой или налил туда краску? Я ему сказала рядом с моим столом не ходить.

— А чё так сурово, кстати?

— Ты правда хочешь это ничтожество обсуждать? Расскажи лучше, как в клуб сходил?

— Шикарно сходили. Мы таких куколок под трек «Спайс» сняли.

— М-м-м, здорово.

— Ага, Вик одной там же, в туалете, в рот дал. А мы с Доком ко второй поехали.

— Коль.

— Что? Ты же сама спросила.

— Давай без подробностей. Меня не волнует, в каких позах вы трахали пьяную шлюху.

— Да Маш, в чём проблема? Ты всех девушек шлюхами считаешь? Что за бред-то?

— Говорю, как есть. Разве я не права?

— Какая ты… сама как-будто на первом свидании никогда не давала.

— Конечно, нет!

— И почему я тебе не верю?

— Да не хочешь — не верь. Меня это не колышит.

— А если бы свидание было со мной?

— Я даже не знаю… А что, есть предложения?

Вновь прошлое напомнило о себе. То презрение, которое я испытывал к своим сокурсникам, пробуждалось теперь к коллегам. Оно покалывало где-то в глубине души, как затёкшая, давно не используемая конечность. Сотни раз я доказывал себе, что это и было моим путём на дно. И сейчас я не собирался сдаваться без боя. Слишком чёрное это чувство, слишком легко оно разлагает изнутри.

Прежде чем презрение набрало силы, я распахнул дверь. И так слишком много услышал.

Тема, как я и ожидал, тут же сменилась на самую нейтральную.

— Когда же этот дождь уже закончится? — риторически спрашивал Николай.

— Да скорей бы. Надоел, — поддержала его Маша.

— А я к вам, — сказал я, спустившись на первую ступеньку. — Не помешаю?

— Не, только тебя и ждали.

— Ага, — подтвердила Маша. — сидели и думали, где там Макс, не бросил ли курить часом. Ан нет. Не бросил.

— Фигово день начался, да? — спросил я её.

— Да пипец какой-то.

— А из-за чего весь сырбор? Я поздно подошёл.

Маша с готовностью пересказала мне историю. Ничего нового. Шура шёл, стакан нёс, махнул рукой и пролил на сумку. Но Маша рассказывала, так смакуя каждое слово, будто кроме меня никто об этом не спрашивал.

— А сумочка правда стоит двадцать тысяч? — переспросил я, когда рассказ закончился.

— Именно! И он её водой поливает!

— Прости за вопрос, но откуда у тебя такая дорогая вещь? С нашими-то зарплатами.

Маша улыбнулась. Она ждала, чтобы кто-нибудь спросил и об этом.

— Мне её подарил поклонник, между прочим.

— Поклонник? — удивился Коля.

— Именно так. По слогам сказать?

— Хорош поклонник. Мажор какой-нибудь?

— Типа того. Сын крутого бизнесмена. Он десяток этажей в башне Сити имеет. Так то.

Коля поник. Ему явно не нравилось, что за Машей кто-то ухаживает. Может, как и я когда-то, он боялся признаться? Или просто принимал её как свою собственность? Как вечно ожидающую и готовую в любой момент на что-то большее, чем беседа под сигарету.

— Ну, меньшего ты не достойна, — сделал я комплимент, и Маша присела в риверансе, махнув чёлкой.

— Я пойду, — Коля кинул окурок и поднялся.

— Ревнует, — заключил я, когда дверь за ним закрылась.

— Ну и пусть. Ему полезно. Ладно, пойду и я поработаю.

Она убежала. Оставила меня один на один с тлеющим бычком и тишиной. День приближался к концу, и всё крепче боролись во мне надежда и страх. Ночь. Что принесёт она? Без лекарства останется ещё одним беспокойным бдением. С лекарством я опять могу увидеть Таню. И это пугало не меньше, чем радовало. Ещё немного побыть с ней, ещё раз прикоснуться. Я многое отдал бы, будь это наяву. А так лишь раззадорю сам себя.

И тут я сделал неожиданный вывод. Надо. Непременно надо. Ещё раз, ещё одну ночь. И не дай бог, приснится мне что-то другое. Это будет такая же катастрофа, как и возвращение Тани в мою жизнь.

Глава 5. Не упусти

Остаток рабочего дня растянулся на полтора часа и долго не хотел заканчиваться. Решил измотать меня однообразием окончательно, и получалось у него это очень не плохо.

Покинув курилку, я всё же приступил к намеченному на завтра. Блуждал по клавиатуре неподатливыми пальцами и боролся с ленью. Иногда та брала верх, и я откидывался на спинку стула, тупо смотрел на часы.

Но вот скука осталась позади. Все двадцать человек в офисе взорвались гомоном голосов и шорохом пакетов, сбросили всякую усталость, взбодрились, превратились из безликих механизмов и живых людей со своими планами и желаниями. В этом порыве я не отставал от коллектива ни на секунду. Только шуршать мне было нечем. Пакетов с собой не носил, а сумка через плечо этого не умела.

Дома ждали тишина и покой, но к ним я не спешил. Зачем? Бессонница, не отступавшая до сегодняшней ночи, мешала мне нормально прогуляться. Если не по паркам и аллеям, что с моросящим дождём не принесло бы удовольствие, то по торговому центру. По длинным галереям магазинов, не покупая ничего. Это напоминало поход в музей, только вместо интересных фактов у местных экспонатов указывали стоимость. Чаще всего заоблачную, достойную центральных бутиков.

Единственное, на что я тратил деньги — это молочные коктейли. Разгуливать со стаканчиком я не мог, так что выпивал всё сразу у бара. Заодно мог с продавщицей поговорить, если та была в духе. А потом возвращался к любимому занятию.

Стеклянные витрины пестрели акциями, чтобы покупатель зашёл. А дальше всё необходимое сделают продавцы. Впихнут в руки то, что и не нужно вовсе, а затем отправят на кассу. И какими наивными здесь казались беззаботные девчонки, которые со всей решимостью попадались на уловки и шли в сети торговцев без всякого желания вырваться на волю.

Меня же не интересовала одежда и обувь, которых здесь было в изобилии. А вот сувенирные лавки, магазины с техникой, с играми и особенно с парфюмерией не позволяли пройти мимо. Как можно не рассмотреть поподробнее коллекционное издание какой-то незнакомой азиатской игры? С проработанной до мелочей тян в синей крохотной юбочке и с длинными синими косичками? Или отвернуться от глобуса-бара? Сделанного под старину из красного дерева и с пергаментного цвета картой. Или новейший планшет, превосходящий мощностью мой домашний компьютер раза в два, не разглядеть со всех сторон. Ну и, конечно, не опробовать новый одеколон, в котором кроме флакона не было ничего нового, я просто не мог. Впрочем, излюбленной классике изменения могли только навредить.

Я прилипал к витринам и долго изучал образцы, но не заходил ни в один из магазинов. Всё равно ставить некуда, играть я не любил, а подчёркивать свою несуществующую успешность запахами зрелого кипариса или белого кедра не хотел.

Всё время прогулки я чувствовал один неуловимый, манящий аромат и не мог найти, кому он принадлежал. Свежий, как летний бриз, и нежный, как утреннее летнее солнце. С лёгким послевкусием сандалового дерева. Он принадлежал кому-то столь же прекрасному, но кому? Я всматривался в лица покупателей и не видел достойных. Скучающие и увлечённые, весёлые и грустные, совсем постные и вдохновлённые. Разные, не похожие друг на друга, уникальные. Но не те.

В конце концов я потерял интерес к таинственному запаху и отправился к коктейль-бару.

Девушка за прилавком стояла незнакомая. Иначе не бывает никогда. Слишком часто меняются, увольняются. Только узнаешь о человеке хоть скудные крупицы информации, и на следующий день он уже тает в многомиллионном городе. Ему на смену приходит новый, и всё повторяется с точностью.

— Привет, — поздоровался я, и девушка механически кивнула а ответ. — Большой банановый, пожалуйста.

Продавщица ещё раз кивнула и начала смешивать коктейль.

— Вы давно здесь работаете? — попытался я её разговорить.

Но продавщица оказалась неразговорчивой. Отвечала односложно и с видом, будто я на неё кредит оформляю. А потом всучила мне стакан и дала понять, что на этом наше знакомство закончилось.

Я присмотрел местечко. Небольшой столик с двумя стульями на границе зала ожидания кинотеатра. Отсюда открывался отличный вид и на предвкушающих блокбастеры зрителей, и на выход из магазина детских игрушек. И даже на зал игровых автоматов, но там редко происходило что-то интересное.

Моё внимание долго блуждало между детьми, увлечённо изучающими новые игрушки. И почему они всегда так забавно выглядят? Вроде и не делают ничего особенного. Насупятся и глазеют на какую-нибудь маленькую гоночную машинку. Пухлыми пальчиками пробуют на ощупь, крутятся ли колёса, открываются ли двери, легко ли сломать лобовое стекло. А я сижу и умиляюсь.

Потом заметил её. Плачущую, совсем молодую девушку. Может, лет двадцати, не больше. Она сидела в одиночестве на длинном красном диване, отложив сумку в сторону. Уставилась в телефон и нервно теребила билет в кино.

Дав волю воображению, я начал гадать, что так расстроило незнакомку? От чего слёзы текут по щекам и что такого важного скрывается в небольшом прямоугольнике размером с ладонь? Мне представилось, как плохие новости приходят короткими бездушными сообщениями. Целая жизнь зависит от двух-трёх слов. Когда-то я считал, что они могут изменить всё к лучшему. Оказалось, что это ошибка. У краткости, кроме всем известного брата, есть две сестры: отчаяние и печаль. А сейчас передо мной появилось ещё одно доказательство этого родства.

Коктейль и вправду получился отвратительным. Всего пары глотков хватило, чтобы это понять и напрочь забыть обо всём остальном. Слишком мало сиропа и много молока. Вкус мороженного, конечно, всё равно оставлял приятное сливочное послевкусие, но это совсем не то, за что я платил деньги. Проще выкинуть и не мучиться.

Я встал, хотел посмотреть ещё раз на плачущую незнакомку, но она уже ушла. Осталась только сумка. В другой раз я бы прошёл мимо и внимания бы не обратил, а сейчас так жалко её стало. Мало того, что какая-то гадость довела до слёз, так ещё и сумку потеряла. Там ведь наверняка деньги, документы. Или что-то куда более важное, чем официальные бумажки.

Я осмотрелся и увидел, как быстрым шагом незнакомка шла к лифту.

— Девушка! Вы сумку забыли! — крикнул ей, но она не услышала.

Зато на мой крик повернулись все девушки, девочки, бабушки, женщины и даже некоторые мужчины, кто были рядом. Всеми сотнями глаз уставились на меня, как на подлого нарушителя их хрупкого спокойствия.

Так просто отступать я не хотел. Подхватил сумку, кинул через плечо и бросился в погоню. С трудом уворачивался от слепых прохожих, которые шли, не оглядываясь, поперёк потока. И им я тоже показался возмутителем порядка. Некоторые даже кричали в след что-то про мои глаза и их отсутствие. Кто бы говорил.

Девушка задержалась возле лифта, нажимала кнопку раз за разом, но двери не спешили открываться. Ждать было нестерпимо больно. Когда лифт так и не открылся, она развернулась и побежала на лестницу.

— Девушка! Да подожди ты! — снова крикнул я.

И опять меня услышали все, но только не она.

Такое редко бывает, но иногда судьба мне благоволит. Вот и сейчас. Только я добрался до лифта, как двери его открылись и пригласили в пустую кабину. Отказываться я не стал.

Сквозь прозрачную стенку я видел, как незнакомка семенит по ступенькам, зажав ладонью рот. Она обгоняла меня, пусть и ехал я совершенно вертикально, а ей приходилось пролёт за пролётом преодолевать ступени. Десятки ступеней. Смотреть на это было неприятно.

Колючий перезвон объявил о прибытии, и лифт открылся. Прямо передо мной пронеслась и беглянка. Выскочила через раздвижные двери.

Кричать, как я понял, было бессмысленно. Всё равно не услышит.

Я перехватил покрепче костыли и пошёл следом. Надеялся, что хоть на крыльце она остановится.

И правда. Опершись на перила, она стояла и безмолвно вздрагивала. Истерика окончательно взяла верх. Мне не хотелось вмешиваться сразу. Пусть немного успокоится. А я пока постою рядом, перекурю. Уж что-что, а это я заслужил.

Несмотря на сырой воздух и острый запах табачного дыма, я заметил и тот аромат, что безрезультатно искал на третьем этаже. Он принадлежал именно беглянке. Интересное совпадение.

Скоро девушка заметила пропажу. Испуганно осмотрелась по сторонам. Теперь уже мне пора было закончить погоню, и бычок полетел в урну. Точнее, мимо урны.

— Девушка, вы забыли сумку, — подошёл и протянул ей находку.

— О Боже! Спасибо большое! — ответила она и проверила содержимое. — Я просто… А где вы её нашли?

— Наверху, возле кинотеатра. Вы так быстро сбежали, что я еле успел вас догнать.

— Вы… — она посмотрела на мои костыли. — Мне так неловко. Простите.

— Да ничего, я всё понимаю. Проблемы?

Я говорил так мягко, как мог. Старался успокоить незнакомого человека, будто для меня она что-то значила.

И это расположило её ко мне. Она достала телефон и показала сообщение.

Странно. Ещё полчаса назад мы не подозревали о существовании друг друга, а теперь она мне так по-свойски показывала злосчастную причину своих слёз.

«Наши отношения зашли в тупик. Давай просто останемся друзьями?».

— Подлец, — поддержал я девушку.

— Хуже. Сначала, значит, бегал кругами, хвостом вилял. А потом использовал и выбросил. Такое ощущение, что меня помоями с ног до головы окатили.

— Ну и плюнь на него.

— Интересно, как?

— Слюной, наверное.

Девушка улыбнулась, хоть и грусти в её улыбке было несравнимо больше, чем радости.

— Я тоже «Двенадцать стульев» читала. Только не поможет это. Он всем расскажет про меня всякие гадости, я уверенна в этом.

— Какая разница? Это просто слова. Не давай им стать правдой, и всё будет хорошо.

— По-моему, хорошо уже никогда не будет.

— Почему? Вот смотри, дождь кончился. Уже хорошо.

— Ну причём здесь дождь вообще?

— Как это причём? Всё прояснится рано или поздно.

— Так темно же.

— И это не навсегда. Правда?

— Ты, случаем, не сектант? — она насторожилась.

— Нет. Я Максим.

— Ну, раз так, то я Валя. Приятно познакомиться.

— Симметрично.

Валя успокоилась. Вряд ли на долго. Чуть только останется одна, печаль накинется на неё с новой силой. Но пока тоска отступила, лицо прояснилось, и я смог сквозь потёкший макияж увидеть очень миленькую девушку. С курносым носиком и чистыми серыми глазами. С лисьей лукавой улыбкой и маленькой ямочкой на подбородке.

— Слушай, раз уж действительно в кой-то веке дождь перестал моросить, может, прогуляемся? Ничего такого. Просто пройдёмся по парку, поговорим. Без всяких намёков.

— Да. Наверное, можно. Не хочу домой идти.

Парк располагался рядом с торговым центром. Точнее, сам торговый центр вырос на территории, ещё лет пятнадцать назад входившей в парк. Я помню, как здесь росли вековые деревья и стояли старые расшатанные лавочки. По вспученным асфальтным дорожкам прогуливались понурые пони, а на их спинах радостно хохотали дети.

Мы перешли парковку и проникли в рощу, наполненную многочисленными фонарями и утопающую в их свете.

Осень широкими мазками окрасила деревья. Оранжевыми, красными цветами и всеми их оттенками. До каждого листика добралась она своей студёной кистью, каждую ветвь превратила в застывший пожар. Картина эта поражала размахом, но век её слишком короток. Природа изменчива и полотна свои не сохраняет надолго, а пожару в кронах отводится совсем немного времени. Несколько дней и потухнет, обрушится на сырую землю листопадом. А голые деревья останутся стоять скелетами лета. Будут коробить тяжёлое низкое небо, отгонять его прочь. И к солнцу они будут первыми с немой мольбой о тепле.

Мы шли по пустынной аллее, и нам встречались только влажные лавки. Никто кроме нас не верил, что дождь прекратился совсем. Они не спешили увидеть осень в самом ярком своём наряде. Ну и пусть. Уединение давало нам смелости говорить, не стесняясь.

— Мы вчера с ним встречались, и было всё прекрасно, а сегодня он меня бросает. Это нормально? — Валя не могла отстраниться от этой темы, продолжала искать в ней подводные камни и причину, почему поток вдруг окрасился чёрным.

— Валь, я в отношениях не силён. Но ведь подонки встречаются всегда и везде. Они такие. Маскируются под нормальных людей. Под друзей даже. И ждут самого подходящего момента выпустить свою сущность наружу.

— И это всегда как удар под дых?

— Разве может быть по-другому? Кто-то бьёт, а кто-то руку протягивает. Главное — не замыкаться в себе. В конце концов, не был же он первым, кто тебя бросил?

— Нет, не был. Но как-то от этого не легче. Он ведь казался таким удивительным, таким своим. Разве можно это сыграть настолько правдоподобно? Я просто не хочу в это верить.

— Неужели он тебе так дорог?

— Теперь уже нет.

— А раньше?

— Даже не знаю. Я думала, что мы любим друг друга. Думала, что это если не навсегда, то очень надолго. Наверное, я, как наивная дурочка, несу полную чушь, но что я должна была думать? Он ведь комплиментами засыпал, цветы на каждое свидание дарил.

— Скажи, а ты помнишь свою первую любовь?

— Эм… а это здесь причём?

— Просто интересно.

— Ну, допустим, помню, — Валя сбавила шаг.

Я не мог её винить. На её месте я бы за каждым словом даже самых близких людей искал бы подвох. Но мне хотелось увести от трагедии сегодняшнего вечера, а для этого требовалось невероятно мощное воспоминание. И одновременно с тем слишком старое, чтобы вызывать боль.

— А когда она закончилась ты помнишь?

— Конечно.

— И что? Ты тогда не переживала?

— Мы друзьями расстались.

— Друзьями, говоришь? А часто вы потом хотя бы просто разговаривали?

— Ни разу. Он в другой школе учился, и мы даже на улице не встречались.

— Так ведь друзья не поступают. А кто предложил это?

— Я… — не договорив, Валя задумалась, а затем протянула так озадаченно, будто только сейчас поняла давно уже всем известную истину: — Бли-ин. Он ведь, наверное, так же офигел от жизни. Я как-то и не думала раньше.

— Как его звали то хоть.

— Лёша. Блин. Может, позвонить ему?

— Зачем?

— Ну, просто поговорить.

— И что ты скажешь? «Привет, как дела? Ты меня ещё помнишь?».

— А почему нет?

— Вот если этот козёл, который сегодня тебя кинул, объявится через пару лет, как ни в чём не бывало, что ты будешь делать?

— Ну, Лёше-то я жизнь не ломала.

— А почему вы расстались?

— Потому что он был совсем как ребёнок. Безответственный до ужаса. Вечно с кем-то дрался, из дома убегал.

— Разве девочкам не нравятся такие хулиганы?

— Нравятся, — Валя глубоко вздохнула. — Не знаю. Смотри, тир ещё работает. Давай постреляем?.

Мы дошли до круга в центре парка. По выходным и праздничным дням здесь находился самый эпицентр. Толпы людей, кто пешком, кто на самокатах и роликах, палатки с напитками и закусками, с прокатом всякой всячины, с сувенирами по заоблачным ценам. И на особом месте, сколько я себя помню, стояла небольшая будка с тремя синими буквами на крыше. «ТИР». И сидел в нём неизменный дедушка. Я не знаю, был ли он когда-нибудь молодой, наверняка был, но даже в первый мой визит сюда он уже обзавёлся густой седой бородой и круглыми очками в тонкой оправе. Его звали Тихоном. Мы не были знакомы, но он являлся такой же достопримечательностью, как и сам парк.

Так и сегодня, несмотря на осеннюю слякоть и поздний вечер, дед Тихон сидел на своём посту, читал газету «Правда», жевал в зубах папиросу без фильтра. Каждую вторую новость он просматривал, несогласно покачивая головой. Каждую третью огорчённо цокал языком. То ли с журналистами не соглашался, то ли события казались ему вопиющим беспределом, но последовательность сохранялась так же неизменно, год от года.

— Здравствуйте, нам бы пострелять, — звонко приветствовала его Валя, когда мы подошли.

— Ага, эт можно.

Дед Тихон дочитал новость, встал, вынул из-под прилавка винтовку и крышку с десятью пульками.

— Это, значить, десять выстрелов сто рублей. Вот. У нас давеч призы появились. Слыхали о таком? Вот. Выбьете семь, и вам плюшевая игрушка маленькая. Вон тама они на полке, — он махнул, не глядя, в сторону полки. Ассортимент скудный, дешёвый, но награда есть награда. — А за десятку, значить, вон енту здоровую дуру получите.

Дурой дед Тихон назвал панду размером с упитанного пятилетнего ребёнка. Она с трудом помещалась на полке и одной ногой уже почти убежала. Игрушка красивая, но куда её девать? Разве что вместо подушки использовать.

— Ну так чаво? Кавалер будет стрелять? Или дама сама попробует? — спросил дед Тихон и зарядил винтовку. Испытующе посмотрел на меня, но я отрицательно замотал головой.

— Не, пусть дама сама эти ваши мельницы расстреливает. Я в них ни в жизнь не попаду

— Как знаете, как знаете.

Валя улыбнулась, взяла оружие, умело приложила к плечу. Старик понял всё ещё до того, как она открыла огонь. Глаз намётанный, опытный. Ей даже целиться особо не требовалось. Перезарядила, вскинула, спустила курок и одной фигуркой меньше.

— Профэссионалы, значиться? — с прищуром произнёс дед Тихон, когда патроны кончились, и панда обрела нового владельца.

— Я тут ни при чем. Это всё она, — поспешно оправдался я.

— КМС по стрельбе, — гордо и коротко пояснила Валя.

— Держи её крепче, парень. Такие девчата на дороге не валяются, как говориться, — посоветовал мне старик.

— Мы не встречаемся. Просто знакомые.

— Очень зря. Я б на твоём месте даж и не спрашивал. Хвать её под мышку, да в ЗАГС, пока не оклемалась.

— А своё жену вы так же затащили, не спросив? — возмутилась Валя.

— Э-э не. Эт она меня так затащила. Мы тогда всю ночь по Москве гуляли, а утром она меня так, невзначай, привела к Грибоедовскому и говорит, дескать, зайти бы не мешало. А я как-то и не против был.

— И что? Жалели потом? Развелись?

— Ага, как же, разведёшься с ней. Чуть токмо скандал какой, а она с пирожками своими. Ну какой там развестись? Как зовусь-то забываю. А ты говоришь.

Дед Тихон переложил игрушку на прилавок, и Валя со странной, как по мне, радостью в глазах приняла её. С такой искренней, лучистой радостью, на которую способны разве что дети. Какая польза от этой плюшевой поделки? Симпатичная — да, но на этом все достоинства заканчиваются. Будь победителем я, непременно отказался бы.

Я рассчитался. Не мог позволить Вале платить за себя, пусть и были мы едва знакомы, и ни о каком свидании даже речи не шло.

— Совсем старый сдаёт, — в шутку сказал я, когда мы отошли. Молчание затянулось, и его требовалось поскорее разбавить.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, поженил уже нас. Бред же.

— Думаешь? Он ведь не подумал, что между нами ничего нет. Как видел, так и говорил.

Я не нашёл, что ответить. Слишком не понятно, согласна ли она с Тихоном. Да я и сам не мог ответить, нужны ли мне сейчас какие-то отношения. Одной Тани в ночных кошмарах хватит, чтобы выбить из равновесия. А если ещё и наяву что-то начнётся, вряд ли останутся силы на карьеру.

— Не бери в голову. Я же только размышляю, — Валя по-дружески толкнула меня локтем.

— А я и не беру. Просто задумался.

— О чём?

— Так, проблема есть. На личном фронте, можно сказать.

— Выкладывай, что за проблема?

— Это долгая история.

— Нормально ты обо мне думаешь. Я, получается, могу тебе на козлов своих жаловаться, а мне ты свои проблемы рассказать стесняешься. Выкладывай, говорю.

После стрельбы она изменилась. Между нами уже не существовало никаких преград, будто знакомы мы были не первый год. Она не стеснялась спрашивать о личном, а я не видел причин отказать в ответе.

— Да я даже не знаю, как это рассказывать. Видишь ли, мне сегодня сон приснился. Об одной девушке, которую я долгое время любил. Правда любил. Но она меня… я даже не знаю, что это было. Я признался ей, а она не ответила и больше со мной не разговаривала.

— Ну, значит, она тебя просто отшила.

— В том-то и дело, что я сомневаюсь. Отшила ли, или там было нечто другое. Мы ведь были очень близки.

— Значит, только ты так думал. Знаешь, сколько раз я парней так отшивала?

— А среди них были друзья, с которыми ты проводила большинство свободного времени?

— Нет.

— Всё было бы не так сложно, если бы я мог о ней забыть так же просто, как и она обо мне, — печально заключил я.

Но Валя неожиданно вывернула мою фразу наизнанку:

— С чего ты решил, что она о тебе забыла?

— Так ведь игнорировала до последнего дня. Разве это значит что-то другое?

— Хм… Прости, что спрашиваю, это очень глупо и всё такое…

Она замолчала, ожидая разрешения.

— Говори, не обижусь.

— А ты, когда признавался, уже был с костылями? Прости. Чувствую себя ужасно, но всё-таки может, причина именно в этом?

— Может быть. Костылями я тогда не пользовался, но ходил очень плохо. Да и руки… Ну, ты поняла. Может быть, ты и права.

— Если так, то она дура, — резко и отрывисто произнесла Валя.

— Не говори так! Ты её совсем не знаешь.

— И что? Если она не увидела, что у тебя внутри, а смотрела только на внешность, то она дура. И знать её мне не хотелось бы.

— Послушай, ведь ты и меня совсем не знаешь. Может, я подлец, каких ещё поискать надо.

— Не думаю.

— Почему? Я в институте был отвратительным человеком. Может, и сейчас таким же остался. Злобным, замкнутым.

— Плохой человек никогда не подумает, что поступает плохо. Для него всё правильно, просто потому, что так поступает он сам, и по-другому быть не может.

Я остановился и посмотрел ей прямо в глаза. Такие взрослые мысли прятались за детской наивностью. Не подумал бы никогда, что буду открываться едва знакомому человеку, а она меня будет утешать единственно верными словами. Захотелось поцеловать её, чтобы стать ещё ближе, но я не решился. Зачем испытывать случай, если и так всё хорошо складывается?

— Я замёрзла, честно говоря. Пойдём к остановке?

Валя сменила тему и я поблагодарил её про себя.

— Хорошо. Ты далеко живёшь?

— А ты хочешь проводить? — она усмехнулась. — Тут пять остановок на автобусе. Можно и пешком, но панда промокнет.

— Тяжёлая, наверное? Я бы помог…

— Всё нормально. Правда. А вот то, что дождь снова начинается, не очень приятно.

И правда, не успела она это сказать, как на голову мне упала первая капля. Холодная, едва не ледяная. Потом вторая, третья и вот дождь уже лил с новой силой. Не та изморось, что несколько дней подряд мучила город. На этот раз всё было по-взрослому.

Мы ускорились, но всё равно через считанные минуты промокли до нитки. Несчастная панда набухла, отяжелела, и Валя то и дело перехватывала её поудобнее.

Остановка находилась возле входа в парк. На ней собрались все, кто не успел добежать до торгового центра и надеялся на быстрое окончания дождя.

— Надолго зарядил, — пробубнил я, когда мы оказались под крышей.

Говорил громко, чтобы все слышали. Думал, получится убедить уйти тех, кто не ради автобуса здесь прятался. Не получилось. На меня посмотрело несколько человек. Одни с осуждением, отрицая очевидное, другие поддерживали. Но никто так и не двинулся с места. А мы с Валей, тесно прижавшись друг к другу, притёрлись с краю.

Я чувствовал тепло её тела. В прохладе осенней непогоды оно слишком просто проникало сквозь нашу одежду. Через силу сдерживался, чтобы не посмотреть вниз. Промокшая блузка стала прозрачной и легко выдавала напоказ очертания грудей. Сама же Валя делала вид, будто не замечает моего смущения. Не могла же она действительно не увидеть, как я неожиданно переменился в лице, затих.

Автобус показался скоро, но через вечерний затор он с трудом преодолевал метр за метром. Пусть и ехал по выделенной линии, никого это не волновало.

Только спустя четверть часа автобус добрался до нас и с облегченным уханьем распахнул двери. Пассажиры, толкаясь и пихаясь, повалили наружу. А потом новые так же остервенело стали прорываться внутрь.

Валя ждала до последнего. Выжидающе смотрела на меня и не говорила ни слова.

— Может, как-нибудь встретимся? — спросил я.

Почему нет? Мне она понравилась. С ней было легко и приятно. Да и прогулка по парку сама по себе больше напоминала свидание. Почему нет? В конце концов, я ничего не терял, а допускать старые ошибки хотелось меньше всего.

— Да, хорошо.

— Давай тогда я телефон твой запишу?

Она продиктовала. Одним контактом в моей скудной телефонной книжке стало больше.

— Ну всё, я пойду. А то без меня уедут. Спасибо большое.

— За что?

Она улыбнулась, поцеловала меня в щеку, но не ответила. Может за сумку. А может за что-то такое, чего я не заметил. В любом случае, настроение моё резко поднялось до недостижимых вершин.

Дома я сразу забрался в тёплый душ, потом разогрел готовый ужин и заварил чаю. Включил любимую передачу про дома знаменитостей.

Сегодня речь шла о неизвестном мне репере. Особняк его стоил десяток миллионов и имел внушительный гараж на двадцать невероятно дорогих автомобилей. Спорткары, мускульная классика, раритет из довоенной эпохи. Оказался там и сделанный на заказ байк, но как сочетался в одном лице гангстер-репер и байкер, я не понимал.

Дальше оператор проник в спальню с кроватью королевского размера. Тут репер пригласил двух девушек в купальниках и с похотливой улыбкой заявил, что скоро продолжит экскурсию.

Началась реклама.

Я с удивлением поймал себя на мысли, что не желаю такого дворца. Меня впервые за долгое время не увлекала с головой роскошь, а от доведённых умелыми хирургами до идеала красавиц и вовсе пропадал аппетит. Странно. Всё как всегда, а тошно. И ведь серия не новая, видел я её уже не раз. Но тогда мне нравилось всё, а теперь смотрел с безразличием. Точно так же, как и на вертлявых девчонок с тампонами из рекламы месячных. Или что они там рекламировали?

Хотелось душевного фильма, романтичного, с хорошим концом и трогательной кульминацией. Такого, чтобы окунуться после него в сновидение и увидеть… Валю? Или всё-таки Таню? Только этого мне не хватало.

Я так привык к размеренному одиночеству, привык удовлетворять себя жвачкой. Порнографией для тела, блокбастерами для души. Привык питать свою мечту картинками из чьей-то богатой жизни. Сколько всего рухнет, если я вдруг изменю хоть малейшую деталь? Как карточный домик распадётся, если вытащить один единственный элемент.

Конец рекламы я так и не дождался. Выключил телевизор, но в тишине не остался. За стеной распевали песню про какого-то Сизого и как он полетел по лагерям. В два голоса. И я порадовался, что Лариса всё же помирилась с Андреем. Отметил это последними глотками чая, вымыл чашку.

Пора спать.

Предвкушал. Надеялся. Радовался

Выпил таблетку и выключил свет.

Темнота. Потолок. И редкие отсветы автомобильных фар на белом потолке.

На голубом потолке.

И не фары это, а солнца свет…

Глава 6. Ларец закрой

Ещё секунду назад мы с Таней были в пещере, провожали закат. Я помнил, как охватили меня паника и страх, как приближалась чёрная волна отчаяния. Я обезумел, действовал без всякой оглядки на последствия. Всё должно было прекратиться раз и навсегда. Но теперь я там же, где проснулся вчера, и день только начинался. Так чудно́. Вчерашний вечер заволокло туманом хмельного помешательства. Разве может на острове мне что-то угрожать? Здесь спокойно и безопасно.

Как и вчера, чистое голубое небо, залитое светом жаркого солнца, застыло надо мной. Океан тихо шелестел поблизости. Лёгкий бриз освежал разогретое тело, прогонял сон и всякое беспокойство. Ещё один кошмар остался позади.

Мне хотелось поскорее найти Таню, извиниться. Наверное, она испугалась. Оказаться один на один с умалишённым никому не пожелаешь. Теперь придётся доказать, что рассудок мой здоров и больше не даст сбой.

Я легко нашёл место, откуда уже начинал свой путь по острову. Второй раз идти по проторенной дорожке было несравнимо проще. Вскоре я добрался до ручья, а по нему и до лагеря.

Таня сидела возле костра спиной ко мне, мешала догорающие угли палкой. Меня она не заметила, и я этим воспользовался. Стоял какое-то время и смотрел на неё. Такую прекрасную в своей задумчивости. А потом решил выдать себя, прежде чем это сделает она.

— Прости, что вчера набросился, — сказал я с ходу, без приветствия, и Таня вздрогнула от неожиданности.

— Максим, твою ж рать! Какого ты опять подкрадываешься?!

Она встала и бросилась ко мне с объятиями. Такой встречи я не ожидал. За какие заслуги удостоился почестей? Но мне понравилось.

— Я не знаю, что на меня нашло, — продолжил я заготовленную речь. — Это какое-то наваждение, что ли.

— Ты помнишь, что вчера было?

Радость прошла, и Таня отступила на шаг. Теперь она смотрела на меня, как строгая учительница. И внутри меня всё сжималось.

— Да, конечно. Мы сидели на берегу, обнимались. А потом я тебя нечаянно поцеловал.

— Нечаянно? Значит, это так называется? — нахмурилась Таня.

— Так получилось просто.

Стоило рассказать ей всё как есть, но я не мог себя перебороть. Лучше врать и казаться нормальным, чем говорить правду и превратиться в психа. Вот только Тане не нужна была нормальность лжи. Она требовала безумия правды.

— Получилось?! Сначала ты нёс какую-то чушь. Говорил, что можешь исчезнуть и чтобы я тебя не забывала. А потом, после того, как поцеловал меня ни с того ни с сего, ты и правда исчез.

— Исчез? Как? Я же здесь. Вот он я. Проснулся на берегу, там же, где и вчера…

— Это сейчас ты здесь. А вчера ты растаял в воздухе прямо… Ты исчез даже быстрее, чем я успела понять, что происходит. В одну секунду! И не говори мне, что это невозможно. Я видела всё своими глазами.

— То есть с поцелуем всё нормально? — попытался я сбавить накал.

— Я всю ночь не спала! Сидела вот прямо здесь, смотрела в костёр и изо всех сил не давала себе даже задремать. А знаешь почему?

Таня в гневе наступала на меня, и шаг за шагом я сдавал позиции.

— Нет, не знаю.

— Потому что я боялась, что если усну, то забуду тебя. А потом ты такой приходишь и говоришь, что ничего подобного и вовсе не было! Серьёзно? Ты либо шутишь, либо издеваешься. И ни то, ни другое не очень-то приятно!

Ещё один шаг, и я наступил в реку, на скользкий круглый камень, и тот капризно выскочил из-под ноги. Я замахал руками, чтобы удержать равновесие, пытался переступить на что-то более надёжное, но на устланном мелкими камнями дне ни одного такого места не нашлось. Таня машинально потянулась мне помочь, и я так же неосознанно за неё ухватился. Вот только удержать меня она не смогла, и мы рухнули в ручей. Я на камни, и вода спасительно смягчила падение, а Таня на меня.

Ни она, ни я не успели понять, как это произошло. Лежали, уткнувшись друг в друга кончиками носов. Смотрели, ждали. Первой попыталась встать Таня, и я её удержал. Она молча приняла отказ, но ни намёка на продолжение не сделала.

Решится второй раз совсем не так сложно. Я нежно прикоснулся к её губам своими. Она отозвалась. Закрыла глаза, полностью отдавшись поцелую. Я тоже. Нежность превратилась в страсть. Мы лежали в воде, обнимались, срастались в одно целое и мечтали, что момент этот останется вечностью.

Я чувствовал, как напряглось моё тело. Лишь тонкий слой мокрой ткани мешал нам завершить слияние. Но я не мог переступить этот порог. Там, за последним Рубиконом, не останется больше загадки. Будет один только момент восторга, и пройдёт он слишком быстро, чтобы насладиться в полной мере. А пока он сиял впереди, желание становилось только сильнее, и предвкушение рождало мириады вариаций.

— Не… Исчезай… Больше, — приказывала мне Таня, отрывая на мгновение губы для каждого отдельного слова. На большее ей не хватало терпения.

— Я… Всегда… Буду… Рядом, — так же нехотя прерывался я.

Мы не знали времени. Оно исчезло и протекало где-то в другом мире. Мы не видели неба и земли. Они растаяли за пределами наших глаз. Мы чувствовали только друг друга и наслаждались теплом наших тел. Но всё рано или поздно заканчивается. Закончилось и это.

Мы разомкнули губы и вновь стали двумя разными людьми. Поднялись, сели за стол и долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

Что думала она? О чём молчала? Я в глазах её видел мир терзаний и понимал, как тяжело ей с этим справиться. Оставалось только гадать, что останется несказанным, когда я устану просить. Ей не понравилось? Вряд ли. Таня отдавалась поцелую всецело и наслаждалась каждым его мигом. Тогда что?

— Ты не можешь решить, правильно ли мы поступили? — спросил я, когда тишина стала невыносимой. Наугад, без всякой надежды попасть в цель.

— Да.

Она не сказала ничего больше, но я услышал в крошечном слове слишком много ответов. Я был слеп, как новорожденный котёнок, и не увидел самого явного. Даже став одним целым, мы оставались порознь, а теперь, когда вечность промелькнула одним моментом, мы и вовсе разделились на непреодолимое расстояние. Но почему? За что? Всё из-за той странной обиды, которую она и вспомнить-то не могла? Или она считала меня врагом и делала то, что я хочу, лишь бы не разозлить? И как же выяснить правду? Ведь Таня показала уже, как не любит отвечать на прямые вопросы.

— Я ведь действительно люблю тебя…

— Пожалуйста, не повторяй больше этого.

— Почему?

Она тяжело вздохнула, будто собиралась объяснять очевидное.

— Мы раньше были знакомы, и это закончилось не самым лучшим образом. Я не помню этого, но чувствую. Даже когда мы целовались. Это было приятно, даже слишком приятно, но… Не знаю. Я ничего не понимаю. И не хочу, чтобы ошибки повторялись.

— Да какая разница, что было в прошлом? Мы здесь и сейчас. Что может быть важнее? Вчера я тебя обнял, и что ты сказала?

— Это было правдой. Я боялась, что ты не решишься. Но в результате ты исчез. Не видишь связи? — я мотнул головой. — А я вижу. Мы ошиблись и тут же получили наказание. Это какая-то карма или что-то вроде того. И теперь я боюсь, что опять мы поступили неверно. Нарушили запрет. Вдруг мы здесь для того и оказались, чтобы понять, что вместе нам быть нельзя?

— Бред! Ты считаешь, что я исчез именно из-за этого? Простое объятие и всё? Да быть такого не может. Я отказываюсь в это верить! А если это правда, то отказываюсь слушаться!

— Правда ли это ни я, ни ты точно не скажем. Но было именно так, как я сказала. Ты совершил что-то плохое и получил наказание. А я потом всю ночь над этим голову ломала, но так и не смогла найти другого ответа.

— Почему тогда я вернулся?

— Потому что… Второй шанс? Не знаю! Хватит спрашивать о том, чего мы не можем знать!

— И всё-таки я не отстану. Остров маленький, и ты никуда от ответа не убежишь.

Она встала, отошла к ручью и замерла, повернувшись ко мне спиной. Скрестила руки на груди и молчала. Не хотела больше говорить? Зато я хотел разобраться во всём раз и навсегда.

Подошёл к ней сзади и нежно прикоснулся к её плечам. Она вздрогнула, но осталась на месте. Тогда я обнял её. Крепко прижал к себе и поцеловал в шею. Мне нравилось, как щекочутся её волосы и как пахнут цветами.

— Ну что ты делаешь? Нам не нельзя, — тихо говорила она, даже не надеясь на успех.

— Нам можно всё. Иначе это пытка.

Она повернулась. Посмотрела строго мне прямо в глаза и заявила:

— Давай подождём. Пожалуйста. Посмотрим, что будет дальше.

— Хорошо.

Мне хотелось продолжить спор и победить в нём. Я не был согласен ни на ожидание, ни на отступление. Но что сказать? Ни один довод не поможет пробиться сквозь суеверный страх. И винить я Таню не мог. Три месяца одиночества заставит поверить и не в такое.

— Может, прогуляемся? — предложила она.

Ей не приятен был этот разговор, и уйти от него показалось самым простым выходом. А я решил, что выгоднее будет сбавить напор.

— Пойдём. Ты мне вчера про какое-то дерево рассказывала. Помнишь?

— Да, можно и к нему. Но это далеко. И скажу сразу: мы посмотрим на него издалека и сразу уйдём.

— Почему?

— Это долго объяснять. Сам увидишь и всё поймёшь.

Мы отправились знакомым путём к западному берегу. Мимо купели с водопадом, мимо огромного идола и заброшенной хижины, и только когда ноги приятно утонули в мелком песке, молчать мне надоело:

— А чем ты здесь все три месяца занималась?

— Разным. Всем понемногу. Даже пыталась найти способ убраться отсюда подальше.

— И как?

— Никак. Не нашла и намёка на живых людей. Лодок нет, порта нет, даже какой-нибудь убогой деревушки… И той не нашлось. Я облазила весь остров. Ну, а когда не осталось больше незнакомых мест, я решила прекратить поиски. Остановилась на одной версии и перестала ломать голову.

— Какой версии?

— Не важно.

— Ну и не говори, если не хочешь.

— Слушай, — вспыхнула вдруг Таня, — я не одну неделю пыталась найти ответ. Мало ли что мне могло в голову прийти.

— Да я и не осуждаю.

— Понимаешь, всё упирается в остров. Он страшный и никакой это не рай, если ты этого ещё не заметил. Я готова поклясться, что здесь происходят вещи, которых быть не может. Та хижина. Ты решил, что я верю, будто это нормально находить там полезные вещи, которых не было раньше. А я просто не знаю, как это объяснить.

— Ну хорошо. Вещи ты находишь — это странно. Но неужели одно только это так тебя насторожило? Я вот не вижу как-то ничего необычного.

— А что обычного ты знаешь? Мы… я не помню о мире ничего, если не считать неполного десятка книг о временах, когда люди плавали под парусами и общались письмами. Но это всё старые книги. Я знаю, что читала их в детстве, хоть и не помню, когда именно. Значит, всё уже совсем не так. А как? Может, теперь и хижины такие — обычное дело, и идолы, которые по ночам гуляют, тоже нормально.

— Что? Прости, я, наверное, ослышался. Идол ночью гуляет? — я не мог сдержать улыбку. — Он что, кости разминает?

— Не хочешь — не верь, — Таня обиделась и замолчала.

— Прости, ну правда, это очень смешно звучит.

— Ага, смешно. Пока сам не увидишь.

— И прям встаёт и уходит?

— Не знаю. Наверное. Как-то раз я проснулась от дикого грохота и отправилась искать его причину. В темноте я не сразу поняла, что на поляне стало слишком свободно. И только когда увидела пустой пьедестал, меня пробрала дрожь.

— Может…

— Даже не пытайся сказать, что я просто его не заметила. Это не так.

— Ну, признай, в это сложно поверить.

— Сложно. Стой, нам сюда.

Таня свернула на едва заметную тропинку вглубь острова. В самую гущу. И прорываться по ней было слишком тяжело, чтобы продолжить разговор.

В этой части острова оказалось неестественно тихо. Кроме нашего дыхания, хруста веток и шелеста палой листвы под ногами не было ни одного звука. Стихли песни попугаев, стрекот насекомых. Даже шуршащие повсюду мелкие грызуны, и те сюда как будто боялись заходить.

— А другой дороги нет? — спросил я. Ветки острыми краями то и дело царапали кожу, оставляя кровавые раны.

Но Таня ответила резко и безапелляционно:

— Нет.

Скажи она по-другому, я бы поверил. Но так у меня появилось подозрение, что она просто не хочет мне показывать другой путь. Любопытство от этого задумало бунт. Но я продолжил двигаться следом за Таней.

Временами лес редел, и идти становилось проще. Пусть перерывы эти продолжались совсем не долго, мы всё же успевали перевести дыхание. А иногда ещё и обменивались парой фраз. В основном говорил я, а Таня односложно отвечала и попутно прислушивалась к неестественной тишине.

Постепенно моё сомнение, что это единственная дорога, укрепилось окончательно. Мы шли по дуге и теперь развернулись параллельно берегу. Неужели так сложно было пройтись дальше по пляжу и потом напрямую до заветного дерева? К чему обходить стороной чуть ли не четверть острова? Я чувствовал, что Таня скрывает что-то важное, и решил обратный путь пройти именно так, как мне казалось правильным.

Наконец заросли стали укорачиваться, постепенно свелись к молодой поросли, а потом и вовсе опустились чуть ниже колена.

То же дерево, к которому меня вела Таня, росло в самом центре поляны. Непомерно огромное, с толстыми массивными ветвями и густой тёмно-зелёной листвой. А среди зелени краснели крупные плоды.

Я не видел движения в его кроне. Ветру как будто было не под силу тронуть листья. Да и небо выглядело отсюда особенно безжизненно. Словно всё здесь написал художник. Мастер, безусловно, но жизнь вдохнуть в свои полотна он не мог. И только поэтому пейзаж застыл на веке, и ни природа, ни время не могли проникнуть в него.

Таня встала на краю поляны. Остановился и я.

— Пойдём ближе подойдём. Хочу получше его рассмотреть, — предложил.

— Ты не чувствуешь, какой сухой здесь воздух? Или не слышишь, как тут тихо? Это плохое место. И я дальше не сделаю ни шагу. Мы же договорились. Просто посмотрим и уйдём.

Опять эти суеверия! Столько страхов без всякой причины. Подумаешь, воздух сухой. Здесь совершенно нет ветра и солнце в зените. Конечно, он будет сухим.

Убеждать Таню я не стал. Слишком устал после дороги. Но и уходить, просто посмотрев пару секунд издалека, я не собирался. И потому я уверенно направился к дереву.

Уже через пару шагов Таня закричала мне в след:

— Стой! Ты разве не слышишь?

— Что я должен услышать? Здесь тихо, как в могиле! — резко ответил я через плечо.

— Вот именно! Как в могиле! Это плохое место. Я не хочу, чтобы ты туда ходил. Добром это не кончится.

— Таня! Ёлки маталки! — я повернулся, — Хватит уже всего боятся! То идолы, то дерево. Что дальше? Может, скажешь ещё, что океан живой и шпионит за нами? Или инопланетян придумаешь?

— Я ничего не придумывала! Не хочешь — не верь, только, пожалуйста, не ходи туда.

— А если пойду? Что тогда? На меня обрушится кара небесная? Или земля под ногами разверзнется? Всё будет, как было, и ничего не изменится! Ни-че-го. Это просто дерево. Большое, может даже слишком большое, но всего лишь дерево.

— Как же ты бесишь, упёртый осел! Ты ведь ничего не знаешь об острове, ничего ещё толком не видел. А уже ведёшь себя, как какой-то хозяйчик.

— И что же я такого не видел? Где это загадочное что-то, что изменит всё? Ну?

— Ладно. К чёрту. Иди и делай, что хочешь. Не стану даже возражать. Но потом пиняй на себя.

— Вот и пойду!

Я развернулся и пошёл ещё быстрее. Возле дерева густая тень накрыла меня. В ней не было прохлады, а воздух, казалось, стал ещё горячее.

Необъятно огромный ствол выглядел недвижимой скалой, стоявшей с самых первых времён и не подвластный природе. Он поражал и заставлял трепетать. Почему? Простое дерево, как и все остальные. Но как бы я не убеждал себя, как бы не уговаривал, первобытный страх всё же проснулся и теперь расползался мурашками по всему телу.

Чем ближе подходил я, тем сильнее хотелось отказаться от этой затеи. Упорство всё очевиднее напоминало глупое дурачество, но пока на меня смотрела Таня, я не мог свернуть.

У самого ствола я остановился. Дрожь, словно от утренних заморозков, охватила моё тело, и зубы предательски заклацали.

Я обернулся. Таня смотрела на меня, закрыв рот ладонями. Боялась, что я доведу начатое до конца, но не останавливала даже теперь. А я ещё не готов был сдаться.

Ни одного упавшего фрукта у дерева не было, и чтобы попробовать их, пришлось забраться на нижнюю ветку, которую, будто игрушки на новогодней ёлке, увешивали шарообразные красные плоды. Я наметил тот, что рос ближе, и осторожно стал подбираться к нему. Ветка скрипела и гнулась от каждого движения, пальцы до боли сжимали грубую древесную кору.

Наконец плод оказался досягаем. Я протянул руку и прикоснулся к нему. Шершавая, приятная поверхность, одновременно мягкая и плотная. Что таилось под шкуркой? Лимонная кислота? Или персиковая сладость? Надо ли чистить его, прежде чем кусать? Столько вопросов и так легко узнать на них ответ. Но сорвать плод я не решался.

Может, стоило послушать Таню хоть теперь? Сказать, что попробовал и ничего необычного не заметил. Всё равно она меня не видит.

Что ж. Раздумья долги, да деваться некуда. Я взял поудобнее плод и хотел дёрнуть…

— Максим! Подожди! — пронзительным звоном сквозь листву раздался Танин голос. — Слезай и не трогай ничего!

— Ты опять начинаешь? — отозвался я недовольно.

Но я лукавил. Я уже не был так уверен, что хочу довести дело до конца. Но не бежать же с поджатым хвостом. Прежде чем вернуться, я решил немного набить себе цену.

— Нет, я не собираюсь ничего начинать. Я просто покажу тебе то, что поможет всё понять, — убеждала Таня.

— И что же это?

— Слезай и узнаешь.

Интрига? Что ж, отличный повод сдаться и остаться победителем.

Я спустился. Назад идти было легко и приятно, словно само дерево помогало мне оставить его в покое. Оно и правда отличалось от всех прочих несравненно больше, чем могло показаться на первый взгляд.

— Ты их не ел? Эти плоды. Скажи, что не ел. Пожалуйста, — на Тане лица не было. Бледная, как мел, а в глазах ужас.

— Нет, не успел.

— Ох, — облегчённо выдохнула она. — Слава Богу, мозгов хватило.

— Ты меня остановила в самый последний момент.

— Я?

— Да. Пошли, покажешь, что хотела.

— Я? — повторила Таня слабым голосом. — Я ничего…

— Тань, серьёзно? Ты же кричала мне всего минуту назад.

— Нет. Я ничего не кричала. И даже не говорила.

— Да как так-то? Зачем врать на ровном месте?

— Я не вру! — заявила она слишком искренне, чтобы сомневаться.

Но кто тогда со мной разговаривал? И что обещал показать?

— То есть ты не знаешь, что поможет мне всё понять?

— Я… Не знаю, — совсем тихо, почти только одними губами сказала Таня и отвела взгляд. Убедительность подвела её.

— О чём идёт речь?

— Это… Это не важно. Максим, пойдём назад. Я тебе ужин приготовлю.

— Таня. О чём идёт речь? — я повторил громко и отчётливо. Так, чтобы она и не подумала улизнуть от ответа.

Таня смирилась. Посмотрела осуждающе на меня, поджала губы и долго молчала. Я не подгонял. Пусть соберётся с духом, если ей это необходимо.

— Ты спрашивал, когда мы шли сюда, почему такой длинной дорогой идём, — начала она неуверенно. — Так вот, это действительно не самый близкий путь. Дело в том, что между деревом и пляжем находится деревня.

— Так на острове есть люди?

— Не совсем.

— То есть деревня пустая?

— Нет. Это сложно объяснить.

— Тогда покажи. В чём проблема?

— Ну зачем тебе смотреть на это? Почему тебя тянет к тому, что мне неприятно? Почему ты не можешь просто согласиться и сделать то, что я прошу?

— Ты сама то себя слышишь? В деревне нет людей, но она и не пустая. И как это понимать? Я даже не знаю, в какую сторону думать. Это призраки?

— Может быть. Но вряд ли. Я понятия не имею, с чем это сравнить. Статуи. Скульптуры. Вот что это.

— Не понимаю, как статуя может испугать.

— Ладно. Надоело. Пойдём, сам увидишь!

Таня обошла поляну по краю и свернула в промежуток между двумя кустами. Я последовал за ней.

Дорога здесь когда-то была мощёная, но теперь от неё мало чего осталось. Она петляла между крупными валунами, а потом неожиданно выпрямилась, и показались разрушенные постройки.

Мы выбрались из чащи и увидели деревню во всей красе. Около двадцати каменных домов, от которых остались лишь руины. Где-то не хватало крыши или в стенах зияли огромные дыры. От других остался только фундамент и груда камней.

Но дома были лишь ширмой. На улицах стояло больше сотни статуй. Люди разных возрастов, грубо выдолбленные из цельных кусков известняка. Они все застыли, словно в одночасье обернулись камнем, не закончив начатого. Одни как будто рассыпали корм птицам, давно покинувшим деревню. Другие вели неспешную беседу или стирали бельё.

Было несколько статуй, которые сохранились лучше прочих. Две молодые девушки сутуло сидели на крыльце дома с единственной уцелевшей стеной. Они так и замерли в момент разговора, но ему не суждено было закончится. Недалеко от них в кустах между домами прятались четыре мальчика, а пятый, совсем ещё маленький, следил за ними со стороны.

Но смущали больше те статуи, что замерли согбенным перед чем-то неотвратимым. Они молили о прошении, укрывались руками от надвигающейся опасности, обернув лица к небу.

— И что здесь страшного? — спросил я, так и не поняв, почему Таня боялась этого места.

— А ты прислушайся.

Я напряг слух и только теперь различил тихие, едва заметные стоны. Их было множество. От каждой статуи. Будто ветер играл в их трещинах, как на музыкальном инструменте. А может, насекомые устроили внутри них колонии. Но это действительно заставляло думать, что камни живые.

— А ты дома не обыскивала? Может, там что-то интересное есть?

— Смеёшься? Я когда это увидела, решила больше никогда сюда не возвращаться.

— Но тогда ты была одна.

— Да. Была.

Я нашёл самый целый дом с единственной дырой в черепичной крыше. Здесь дверь осталась на месте, хоть и была открыта нараспашку, а в окнах сохранились стёкла, но их покрывал толстый слой грязи. За небольшим, прогнившим насквозь палисадником лежали две круглые клумбы с сорняками вместо цветов.

— Ты действительно хочешь туда зайти? — спросила Таня, когда я подошёл к порогу.

— Да, я хочу туда зайти. Ты, как всегда, против?

— Дурак.

— Ай, ладно. Не гунди. — отмахнулся я. Сколько можно? Всего боится и хочет, чтобы я так же трясся от каждого шороха.

Внутри стоял спёртый сладковатый воздух, от которого запершило в горле и начало мутить. Влажным запахом гнили пропитались трухлявые мебель и стены. Глиняная посуда рассыпалась на мелкие осколки. Особенно жестоко обошлось время с жестяными вещами. Те превратились в бурые ржавые массы, испещрёнными дырами и тоннелями. Над очагом когда-то висела картина, но и она смазалась, поблекла.

Единственная большая комната делилась на две половины тонкой перегородкой. Та обвалилась, перекрыв проход, но одновременно с этим позволила осмотреть всё сразу.

На грубой прикроватной тумбочке во второй половине я заметил интересную вещицу. Симпатичная лакированная шкатулка с резьбой в виде витиеватых линий и с золотым замочком. Она резала глаз своей изяществом в этом царстве аскетизма. К тому же сохранилась она так хорошо, словно только вчера её здесь поставили.

Мне пришлось потрудиться, прежде чем я справился с завалом. Обломки досок пачкали мою одежду коричневой смесью трухи и влаги, но я всё же переборол отвращение и освободил проход.

Прежде чем дотронуться до шкатулки, я вытер руки о покрывало. Не сильно это помогло, но ничего лучше не было. А затем я легонько коснулся шкатулки, чтобы узнать наверняка, не галлюцинация ли это, не горячая ли она. И с тем, и с другим всё было в порядке. Тогда я всей ладонью провёл по гладкой и даже скользкой поверхности, пытаясь смахнуть несуществующую пыль. Шкатулка оказалась удивительно тёплой. Это напомнило тот загадочный шарообразный плод, что я едва не сорвал. Может, и материал, из которого её создали, принадлежал тому же дереву.

Я попытался открыть замок. Он выглядел хрупким и ненадёжным. Золотая кнопка, от которой вниз шли два тонких стержня. Но как бы я не давил на кнопку, как бы не пытался пересилить замок и поднять крышку, ничего не получилось. Шкатулка проявила невероятную стойкость: не сломалась и не поцарапался. Тем не менее, я решил забрать её с собой и уже в лагере попробовать ещё раз.

Шкатулку я вынес с гордым видом и победно преподнёс Тане, как доказательство своей правоты.

— Вот. Нашёл. Смотри, какая фиговина.

На лице Тане отразилась борьба страха и любопытства. Её заинтересовала необычная вещица настолько, что она напрочь забыла отругать меня в очередной раз. Только ради этого уже стоило копаться в мусоре.

— Ты её открывал? — спросила Таня.

— Нет. Я пытался, но тут замок какой-то хитрый. Никак не поддаётся. Может, ты что-нибудь придумаешь?

— Хорошо. Уговорил, — ответила она, не отрывая от шкатулки взгляда. — Только давай не здесь. Мне правда очень не нравится это место. Хочется уйти отсюда как можно быстрее.

На этот раз и я согласился без лишних споров. Мы прошли деревню насквозь и через небольшую рощу пробрались к пляжу.

Тем временем уже вечерело, и мы отправились в нашу пещеру провожать солнце. Развели костёр и, передавая друг другу шкатулку, по очереди её осматривали.

— Ну что? Откроем? — спросил я, когда изучил её вдоль и поперёк. Не было больше ни одной линии, которую я бы не заметил. Это больше не вызывало интереса, но окончательно убедило, что такую вещь делал настоящий мастер.

— Давай я, — предложила Таня. Я думал, она опять начнёт твердить, что нам не стоит её трогать и лучше бы вернуть на место. Но нет. Она выхватила шкатулку из моих рук, прежде чем я согласился. Положила себе на колени. — Как думаешь, что там?

— Драгоценности какие-нибудь.

— А мне кажется, что-то гораздо более важное.

Она нажала на кнопку, и замок податливо щелкнул. Видимо, я и правда что-то делал не так. Иначе не мог объяснить, почему ей замок сдался так просто.

Таня заглянула внутрь, но ничего не сказала. Я же не видел, что там и сгорал от любопытства.

— Ну?

— Тут фотографии. Записки какие-то. Открытки.

Разочарованию моему не было предела. Чужие воспоминания. Что от них толку, когда своих-то нет? Барахло, не заслуживающее внимания.

— Всего-то?

— Нет. Но это не просто фотографии, — Таня достала пачку плотных глянцевых листов. В сумерках вечера и свете костра я не мог разобрать, что на них изображено. Видел только отблески пламени, танцующие на ярких картинках из прошлого.

— И что с ними не так?

— Это мои фотографии. Все до одной. Но только из детства.

Я не поверил. Откуда им там взяться? Конечно, Таня могла их оставить на руинах деревни, но тогда она бы не стала перебирать их со слезами на глазах. Не водила бы пальцами по чьим-то фигурам.

Она протянула мне одну из фотографий. Там совсем маленькая девочка, может, чуть старше двух годиков, сидела на шее у молодого мужчины. Тот улыбался, держал дочку за ножки в белых ботиночках.

— Это мой папа. Я помню эту фотографию. Мы тогда ходили в парк на его день рождения. А вот это мы с мамой в детском саду.

На этот раз на фото были сугробы и самая настоящая зима, какая бывает только на картинах. С елью, нахально влезшей в кадр заснеженной лапой, с трёхэтажным зданием на заднем фоне и чистым голубым небом февраля. В центре, между двух полутораметровых сугробов стояли невысокая женщина в поношенной дублёнке и совсем маленькая Таня. Укутанная в шарф, с высокой шапкой, на верхушке которого висел внушительный помпон. Она держалась за подол маминой шубы и хмуро смотрела в камеру. — Он назывался «Чебурашка», — дрогнувшим голосом пояснила Таня.

— Кто?

— Детский садик. Теперь я помню это, будто только вчера там была. Почему я его забыла? Как могла я такое выкинуть из своей жизни?

— Не знаю.

— А вот это меня бабушка в первый класс отвела. Сентябрь тогда был жаркий, и у нас один мальчик даже сознание на линейке потерял. Директриса любила затянуть выступления, приглашала каких-то артистов. Такая глупость. Лучше бы пораньше отпустили домой, и мы сами бы всё отпраздновали как надо.

На фотографии застыл по-летнему яркий день. Полная женщина лет шестидесяти, с завязанными в пучок седеющими волосами, в цветастом костюме с большими плечами, держала за руку первоклашку Таню. Семилетнюю девочку в белоснежной блузке и чёрной юбочке чуть ниже колена. А на голове её красовалось два банта, от которых на плечи спадали косички. Таня выглядела невероятно счастливой. Такой вдохновлённой новыми горизонтами, какой может быть только ребёнок. Положила к ногам неподъёмный ранец с десятком учебников и свежими тетрадями, с карандашами и ручками, которым ещё только предстояло проложить путь от закорючек и палочек к длинным текстам контрольных работ.

— А вот, кстати, и страничка из моей первой тетради по чистописанию.

И вот начало того самого пути. Аккуратные ровные палочки, запятые и первые буквы, повторённые по несколько раз. И каждая новая как будто ещё ровнее и аккуратнее. Девчонки. Всегда они относятся к самым банальным вещам с такой ответственностью, будто от этого зависит жизнь всего мира.

— Смотри, тут даже есть наша общая фотография из второго класса, — на следующей карточке был коллаж. Двадцать семь овалов с мальчишками и девчонками. Кто-то без всякого стеснения широко и беззубо улыбался, кто-то едва заметно приподнял уголки рта. А в центре расположилась фотография классной руководительницы. Совсем молодой, может, только недавно закончившей университет. — А вот этот Петя Зимин, — Таня указала пальцем на самого хмурого из всех ребят, — пропал без вести в тот год.

— Как это?

— Он сбежал из дома и не вернулся.

— А милиция куда смотрела?

— Они искали. Опрашивали нас, другие классы, всех учителей. А родители Пети расклеивали повсюду объявления о пропаже. Но так ничего не прояснилось. Тогда мы это принимали как данное. Ну, пропал и пропал. А теперь я задумываюсь, и мурашки бегут. Представляешь? Вот был человек, и вдруг его не стало. И даже не знаешь, умер он или нет. Просто пропал.

— Да, это ужасно.

— Тут ещё много чего. Если хочешь, посмотри. А я устала. Не понимаю, как я могла всё это забыть? Такое ведь не забывается.

— Иди сюда.

Я не стал дальше копаться в содержимом шкатулки. Хотелось ещё раз приблизиться к Тане. На прощание. Потому что волна черноты вновь собиралась меня проглотить. Но теперь я был уверен, что вернусь, и не боялся.

Таня приняла объятия и положила голову мне на плечо. Сидела тихо, неподвижно. Она засыпала, и мне не хотелось её тревожить. Но уходить, не простившись, я хотел ещё меньше. Поцеловал её волосы, принюхался к их запаху. Невероятному, сводящему с ума.

— Я сейчас исчезну, но ты не переживай. Завтра мы снова увидимся. Обещаю, — сказал я вкрадчиво, чтобы не испугать.

— Что? — Таня не расслышала сквозь подступивший сон. Отодвинулась, чтобы посмотреть на меня, но зевнула и закрыла глаза от удовольствия.

Будильник. На этот раз долго ему пробираться в моё сновидение не пришлось. Он рассеял сказку в один момент. Растворил её в предрассветной тьме и продолжал насмешливо заикаться зацикленной мелодией.

Глава 7. Ей обещай свидание

Я долго лежал и слушал будильник. Смотрел на чёрный потолок со слабо различимыми разводами. Это к моей личной темноте тянулся тусклый свет фонаря. Через тонкие шторы проникая узорами и оставляя воображению решать, что за тайну хранил он в себе, какую неуловимую мысль выражал неровными линиями.