Бесплатный фрагмент - Механизм революции

ЧАСТЬ 1
Доэкономическое общественное развитие

Реальный процесс общественного развития в сложной логике истории представлен на сегодня двумя научно-теоретическими направлениями по описанию эндогенных логико-исторических процессов. Это формационное понимание эндогенного развития исторического процесса как последовательности периодов равновесного доминирующего типа социального движения социума и, второе, как последовательности исторически критических форм и прорывов (рис. 1). О последнем понимании, изложенном во втором томе пятитомной метатеории А. С. Шушарина «Полилогия современного мира… Раздел второй: Эндогенная логика» говориться так:

«… мы имеем пока самое общее представление об эндогенной логике — об ее эмпирическом корреляте как главной последовательности исторически новых критических форм и прорывов (не «формаций»! ): первобытность, рабовладение, феодализм, капитализм («вульгарный»), линейная (плановая) форма, где каждая из этих форм — пока только еще ничего не значащий ярлык обозначения некоторого идеально чистого критического состояния и восходящего, преодолевающего это состояние тренда (кроме теоретически известного «вульгарного» капитализма середины позапрошлого века)» [43, с. 1].

Эта главная последовательность исторически новых критических форм и прорывов (но не «градаций»! ) на схеме рисунка 1 представлена последовательностью пар больших белых кружков, соединённых круто восходящими отрезками узкой белой линии. Каждая пара напоминает стоящую почти вертикально гантель, а само пространство соответствующей «прорывной теории» ограничено прямоугольником, вытянутым строго вертикально. В свою очередь все эти «прорывные теории» главной последовательности схематично объединяет сильно вытянутый овал с надписью «Полилогия. Эндогенная логика. Теории прорывов.». Вот вся эта совокупность «теорий прорывов», её исследование, и составляет основное содержание метатеории «Полилогия…» в части лишь эндогенной логики восходящего исторического развития отдельно взятого общества на критическом этапе перехода общества от одной формы производства к другой, от одной градации к другой, более исторически высшей по сложности. В целом же основное фоновое поле схемы представляет графическое отображение исторического развития всех чистых эндогенных форм (способов производства) в виде «слоёв», вертикальный размер которых соответствует достигнутой к данному историческому моменту (горизонтальная ось «время) величины сложности (ось «сложность процессов ЧЭФ»). Соответственно белой толстой ломаной кривой с большими белыми кружками отображена интегральная кривая исторического восходящего роста данного общества как сумма сложности всех ЧЭФ-слоёв на каждый момент времени (см. рис 5. [36, с. 29]).

И далее, что важно в отношении восприятия современного экономического догматизма, и слева, и справа:

«… Подход-то Маркса идеологически был вполне классовым, но в научном отношении „классами“ заканчивающийся. Иначе-то ничего, кроме „теории“, выявленной на основе, так сказать, личных впечатлений о дядях-бяках и хороших дядях не получится. Явная выпуклость классовых противоречий „вульгарного“ капитализма действительно хронологически позволила увидеть эту стратификацию уже до Маркса, что и дает повод к ложной трактовке теории в „классовом аспекте“. Но, повторю, в научном отношении подход Маркса не классовый, а производственный („классами заканчивающийся“), служащий идейным основанием для далее уже действительно „классовых“ „партийно-полити­ческих приложений“» (Выделено мной. — ХАТ) [43, с. 31]. Но, к сожалению, этот производственный подход так и не вышел за рамки экономического догматизма.

Автор же «Полилогии…» не отвергает идеи стратификации, но, в главном, утверждает «понимание их производности от производственных структур», а действенность этих идей видит «лишь во вторичных дополнениях» [43, с. 27].

1. Динамика переходов

«…каждый шаг вперед на пути культуры

был шагом к свободе».

Ф. Энгельс.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 116.

Со временем, в процессе монотонно восходящего исторического развития общества по сложности производственные отношения становятся препятствием на пути этого прогрессивного восхождения и начинают сдерживать развитие производительных сил. Динамически равновесное состояние общества становится неустойчивым, хаотизируется, и обретает форму активно зреющего эндогенного прорыва. При этом, альтернативой этому хаосу деградации с позиции потенциальных и «более высоких, новых механизмов производственных структур, связанных с возрастанием сложности, является становление радикально новой целостной композиции гетерогенных производственных отношений (теория градаций). В этой связи А. С. Шушарин замечает, — «Прежде всего, мы здесь оставляем без внимания всегда конкретное сложение особо «давящих» исторических обстоятельств перемен… В социологическом контексте Гегель на этот счёт замечал, что история учит одному, что она ничему не учит. Классики подобную мысль выражали примерно так: до сей поры люди предпочитали, чтоб состояние дошло до невыносимого» [43, с. 32 — 33].

Следует иметь ввиду, что этот переломный мутационный процесс, описываемый прорывной теорией эндогенной логики полилогии (см. рис.1), есть процесс социологически паранекротический. Этот процесс со сгущением обстоятельств неизбежно сопровождается некоторым энтропийным культурным опусканием, то есть некоторым опусканием самих производственных отношений и соответствующих институтов, но уже на их новом и высшем уровне исторического развития по сложности. При этом происходит, можно сказать, и некоторая варваризация общественной жизни, а соответственно и людского поведения.

При этом речь идет о некой логике эндогенных шагов лишь как о трендах нарастающей сложности, реализуемых в процессах, так называемых, «исторических происшествий» в форме бифуркаций. Таким образом, речь идёт только о траектории последовательности восходящих узлов прорывов как новых типогенетических подъемов (см. рис.1, — «гантели»), преимущественно уже исторически осуществившихся.

Каждая из этих перекомпозиций градации отношений, то есть трансформаций композиции гетерогенных производственных отношений, есть «конкретно уникальный революционный процесс». Это, можно сказать, были «шаги к свободе», а точнее, — это были и будут (!) «шаги преодоления только некоторой исторически и логически определенной несвободы» как некой «отчуждённой социальности».

Действительно, каждый такой эндогенный шаг к свободе есть освобождение производства и отказ от различного рода социальных зависимостей человека, его эмансипация, а в данном случае — от отжившей господствующей формы производст­венных отношений. Суть этого освобождения заключается в разрешение текущего основного противоречия произ­водства, а именно, — между ограниченным (необщественным или частным) производст­венным при­своением (узурпацией), предметной базовой формы доминирующего объекта собственности (асимметрией), с одной стороны, и его же объективно, но стихийно, уже складывающимся общественным испо­ль­зованием (обобществлением), с другой стороны. То есть производительные (плодотвор­ные) силы в восходящем развитии однажды «перенабухают» и наталкиваются на ограниченную (частную) форму собственности, все более иррационализируются, «замыкаясь» в материальной-знаковой форме воспроизводстве сами на себя, в рамках всё той же ограниченной формы собственности. В итоге производительные силы необратимо сбрасывают господство этих ограниченных отношений собственности, ликвидируют их узурпацию, приводя связанные с этими силами уже иные восходящие силы к более свободной форме.

То есть, каждый эндогенный шаг это негэнтропийный прорыв, обуздание хаоса энтропии и подъем в сложности к более высокой интеграции жизни общества, к новому типу равновесия. Это означает и типологически новую ступень обобществления производства, и постановку его под новый общественный контроль, — новые нормы и новый порядок, новые свободы и новые ограничения. Это означает необратимое изъятие из ограниченного производственного присвоения, собственности, соответствующего доминирующего объекта обстоятельств производства, а, следовательно, и сброс асимметрии в отношениях людей с этим объектом. Под этим сбросом понимается симметризация снятых ограниченных отношений, которые в вульгарном восприятии известны как «ничейная» собственности. В этом и заключается главный закон развития собственности, который реализуется на каждом эндогенном шаге главной последовательности исторически критических форм и прорывов сложной логики истории общественного развития. В этом законе главное — это типологическое усложнение производства в том законообразующем смысле, что обобществленный типологический объект попадает на соответствующем эндогенном шаге в сферу более высокого рационального использования, что производство и труд контролируются более совершенным новым доминирующим механизмом, который ранее был неактуальным и лишь потенциальным. Собственно, сама эндогенная логика как главная последовательность исторических критических форм (узлов) и прорывов — это и есть в полилогии «„чистая“ реализация развития в анизотропии по возрастанию сложности» [43, с. 35].

Этот процесс симметризации сопровождается таким революционным шагом в градации отно­шений, когда в соответствующем историческом базисе происходит сама революционная переком­по­зиция, образно говоря, переслоение всех базовых производственных отношений. В первую очередь это симметризация, то есть снятие господствовавших отношений бывшего доминирующим верхнего слоя или, в образах «слоёв», — «уход в основания», уход в материальную «инфраструктуру» (на рис.1 это область ниже и справа от белой ломанной кривой интегрального роста сложности социума).

В социальном контексте это есть ликвидация негативного содержания при непременном сохранении рационального содержания самого этого исторически базового, никуда не исчезающего, производственного отношения, но уже как его некой снятой деформации. И далее это снятое отношение (как слой рис.1) продолжает развиваться по сложности, менять свои формы, но уже с этого исторического момента перестает быть господст­вую­щим, перестаёт определять и «диктовать», можно сказать, узурпировать, сущность последующих исторических форм.

Таким образом, после этого революционного, отчасти разрушительного, и одновременно высокоэне­р­гетического хаоса поиска, как пишет автор полилогии, — «рождается апостериорное утверждение, „самосборка“ (будущее открыто), „выход из оснований“ в „верхний слой“ одного из „победивших“ потенциальных производственных отношений. Оно и выступает теперь в качестве уже нового, более высокого негэнтропийного механизма контроля труда и производства, новой „урегулированности и порядка“ (Маркс), типологически нового равновесия, с некоторой уже новой доминирующей собственностью, ее новым объектом» [43, с. 37].

В результате с каждым шагом этого революционного продвижения происходит установление наиболее простого (энтропийного) равновесия, уже на более высоком сложном негэнтропийном уровне, что в образах физиков есть «потенциальная яма», но эта яма образуется на более высоком уровне, чем предшествующая историческая «яма» в социальном развитии.

К этому историческому движению эндогенных форм, А. С. Шушарин замечает «предельно жестко»: «так было до сей исторической поры, а изменится ли сама логика развития дальше — дело самого этого развития. Материи, извиняюсь за выражение, будет видней, чем нам, грешным» [42, с. 37].

Наконец, в реальной истории эндогенная логика пробивается в толще многих других процессов, отстающих форм, в сложнейших сплетениях общественных отношений, и, естественно, в определенном стечении исторических обстоятельств. Всё революционное относится к прорывно-узловому чистому эндогенному срезу точек, критических узлов, логики развития социума в восхождении. В частности же, речь идет о теоретическом «восстановлении» всех доминировавших до капитализма фундаментальных базовых структур как чистых эндогенных форм, ЧЭФ-слоёв, которые никуда не исчезли из жизни современных обществ.

Итак, исторические процессы обобществления объектов собственности, пере-композиции, снятия, симметризации образуют динамическую основу и суть критических узлов эндогенных прорывов.

Несколько слов об идеологической стороне дела.

Напомним, что идеология, согласно Википедии (ru.wikipedia.org), есть — «система концептуально оформленных идей, которая выражает интересы, мировоззрение и идеалы различных субъектов политики… и выступает формой санкционирования существующего в обществе господства и власти… или радикального их преобразования…». Идеология не является наукой и имеет целью «формирование и стандартизацию сознания людей» [9], манипулирование их поведением через воздействие на их сознание, а не достижение объективной истины как того требует наука и научное познание в истинном отражении реальности.

Восходящие идеологии критичны по отношению к отжившим, преодолеваемым, а в результате — к снимаемым и, наконец, метаморфируемым (преобразовываемым) уже новой достаточно устойчивой и публично оформленной идеологией. Так как старая материальная форма производства уже отжила и более не доминирует, то и обслуживающая ее же прежняя идеология со всей её громадой положений, знаковых систем и свойственных им знаков, используемых в процессе общения и коммуникативных связях от менталитета до кабинетов, от доксического уровня как общепринятого мнения простого люда, до тонкостей и зауми верховных «жрецов», так же критична. Поэтому и по отношению к прежней идеологии новая восходящая идеология так же неизбежно критична и «разоблачительна».

В этой связи, замечает автор «Полилогии…», — «Монотеизм критикует господствующее язычество, либерализм критикует господствующий монотеизм, марксизм критикует господствующий либерализм (причем за этими доксическими критикуемыми «измами» скрыты, разумеется, сами доминирующие производственные порядки)» [43, с. 40].

Однако позитивность этой критики желает большего ввиду сложности не только самих воспроизводственных процессов, но и собственно идеологии, форм общественного сознания, как составных частей культуры, духовного производства.

Суть этого дела состоит в том, что, не смотря на сами иррациональные (дорациональные) идейные формы, в которые восходящая идеология облачается, она выражает, с одной стороны, не процесс ликвидации отжившей системы в целостности, а лишь полилектику революционного снятия доминирующей формы и структуры производства. При этом в полной мере сохраняется ее (снимаемой доминирующей формы) «разумное», рациональное, базовое содержание самого типа хозяйственной рациональности. С другой стороны, действительно восходящая идеология выражает позитивную восходящую тенденцию исторического обобществления производства, в частности, — избавление от определенной стихийности, некоторых опасностей и исторических «несправедливостей». То есть, восходящие идеологии, в форме духовной стороны уже новой революционной практики, имели возможность и могли складываться в крайне иррациональных идейных формах, так как «семантически» могли не иметь на деле никакого касательства к пониманию утверждавшихся материальных структур и восходящих тенденций. Однако, при этом они все же были релевантны историческим переменам и выражали позитивную критику, соответствовали действительной восходящей социальной ориентации.

Так, в частности, «и марксистская идеология («коммунизм») обрела отнюдь не безупречные формы — по причинам как опережения народными представлениями научного решения, так и из-за массы неэндогенных обстоятельств (не внутренних обстоятельств чисто собственного развития — ХАТ)» [43, с. 41].

Далее, всякая идеология в отвлечении от сложных организационных структур, по происхождению и возникновению, по истории зарождения и последующего развития (генезису) — идейна и творчески «придумывается» именно самими людьми, то есть является продуктом творческой деятельности человека. Поэтому же всякая идеология хозяйственно рациональна, разумеется, до момента начала зреющих перемен, а в своей общей субъективной форме в ряде моментов своего проявления идеалистична вплоть до мифичности и некой иллюзорности, но и «всегда материально обусловлена». Иначе, — неизбежный идеализм или финализм (учение о движении мира от его начала к предопределенному свыше концу, то есть идеалистическая концепция, согласно которой органическая эволюция строго запрограммирована). Всё это в идеологиях обусловлено тем «когнитивно-когитативным» (когнитивность — способность к умственному восприятию и переработке внешней информации; когитация — процесс установления некоторых новых для этого понятия связей и отношений — ХАТ) характером материала общества, который не сводимым только к рациональностям структур самого производства и никогда не ограничивается только ими.

В идеологических основах восходящих перемен лежат так же и моменты восхождения жизненных смыслов человеческого бытия посредством интериоризации (перенос действий, относящихся к деятельности внешней, в умственный, внутренний аспект жизнедеятельности и, — формирование внутренних структур человеческой психики, посредством усвоения внешней социальной деятельности, присвоения жизненного опыта) новых доминирующих ценностей, хозяйственной практики и мировидения. В том числе, посредством интериоризации обыденного сознания и семиотики, символики, или во внеиндивидуальном, общественном содержании менталитета и культов.

Однако не всё так просто, ибо смыслы бытия и перемен, компактные и «экономные» их проявления, в частности, символы, вокабулы (отдельно взятое слово), доксы (общепринятое мнение) и прочие элементы языка общения и познания вполне могут быть релевантны (соответственны, «подходящи») реальным процессам действительной жизни как воспроизводственного процесса, но никогда не будут логически адекватны им. Тем более, следует заметить, что и сама-та логика может быть иной, например, как в полилогии, — полилектична. Реальные общественные процессы, а равно и «культы» как некое местное почитание и поклонение, чрезвычайно сложны и, можно сказать, «многословны». Тогда как жизненные смыслы в своем проявлении в бытие, — лаконичны и просты, вплоть до простоватости, так сказать, как отмечает А. С. Шушарин, — «вплоть до их обозначений цветом знамени». И, в то же время, они же (жизненные смыслы), по тем же самым причинам, логически и удалены от действительных ценностей.

Так, например, это и известные формы Марксова «товарного фетишизма» как квинтэссенции (основы, самой сути) капиталистического хозяйствования. В этом хозяйствовании за историческим товарным фетишизмом скрыта внеисторическая, непреходящая базовая ценность, то есть соответствующий вещественно-продуктовый мир человеческого бытия и его экономическая хозяйственная рациональность. Эта базовая ценность становиться фетишем именно в результате абсолютизации её в некой исторической капиталистической форме.

Так, например, забегая несколько вперёд, на схеме рисунка 25 было представлено восходящее движение каждой из «внеисторических, непреходящих базовых ценностей», как базовых типологических объектов, по историческим ступеням, можно сказать, «вещественно-продуктового мира человеческого бытия». Эти исторические ступени восхождения человеческого общества от переломной первобытности, через капитализм и социализм, до Общества мудрых решений и далее, — будущее открыто. Каждый шаг этого восхождения в реалиях действительной жизни неразрывно связан с переидеологизацией, с доминированием всё новых и новых «внеисторических, непреходящих базовых ценностей».

Очевидно, что трудность в понимании этих восходящих переидеологизаций не только в их сплетенности, но и многогранности в различии. Главное же в различии понимания собственно идеологического, с одной стороны, как культового, фетишизируемого и мифологического моментов, и с другой стороны, — как рационально-хозяйственного. При этом первое, будучи чисто идеологическим, в восхождениях практически нивелируется, можно сказать, «отодвигается» и «исчезает», становится как бы нейтральным. Тогда как второе, даже будучи устаревшей былой доминантой, практически хозяйственное, уничтожено быть не может, — иначе катастрофа. Поэтому «хозяйственное» только снимается, превращается и преобразовывается.

А поэтому, переходя к конкретному анализу, говоря слогом автора «Полилогии…», предъявим «разом» и в табличной форме используемые далее изоморфизмы («концепты») и их атрибуты для ускоренного улавливания сути этих метафор (рис. 2).

В этой связи, как отмечает А. С. Шушарин, — «… уже Аристотель выдвигал идеи о первостепенной важности „формы“. Изоморфизмы и образуют надпонятийный или даже матрично-поня­тий­ный уровень в социологии, который организует, со-держит (сильное вы­ражение М. Мамардашвили по поводу „формы“) массивные предметные образования („мясо“, по Бузгалину), „компактизируют“ пре­д­с­тав­ления о фундаментально разнородных, полифундаментальных в целом явлениях, с обширными семантиками. Без коих, разумеется, все „неофилософское“ (как и наши изоморфизмы) — бледная немочь вечных предпосылок, предисловий, „общих соображений“, оглавлений без содержания и пр. Но … — это уже собственная когнитивная организация всего „тела“. … Все это также и есть примерно то, что обнаруживается в разнообразнейших понятийных схемах, блоках, таблицах, логических иерархиях и пр., компактизирующих связи, субординации, периодичность, сходства, различия и пр. больших семантических массивов, а за ними — таких же „устроений“ в многообразиях бытия» [43, с. 46].

В последующем восхождении от абстрактного к конкретному, то есть от базовых взаимодействий вообще к уже определенным базовым взаимодействиям, речь пойдёт о «радикальном перетолковании собственности», которое присуще чисто экономическому мышлению. Это перетолкование будет звучать для экономического понимания как нечто неземное и нематериальное.

В человеческом мире, всё, что представляет для людей ценности, блага, и богатства, выступают как объекты собственности. Это не только «вещи» («внешний предмет» по Марксу), к которым экономисты относят хлеб и мясо, джинсы и кроссовки, станки и прочие средства производства. Это и, например, друзья–товарищи, родные, близкие и соседи, язык и просто другие люди, или «малая» и «большая» родина, красота пейзажа и всякая работа, дельная мысль и профессиональное мастерство, информация и контент, знания и процесс познания, и многое иное в различных формах и субординациях могут выступать как объекты собственности. То есть эти и многие другие объекты могут быть и выступают в действительной жизни общества как объекты людских взаимодействий, как объекты производственных и воспроизводственных отношений людей, — отношений собственности.

И вся эта многообразная конкретика как объекты собственности, как собственность, есть ключ к познанию базовых форм метатеории полилогия. Сам же теоретический выход на собственность, а вслед за ней и на само фундаментальное базовое взаимодействие в обществе, несомненно, связан с чем-то имею­щим смысл для человека, с некой объективной ценностью и благом.

Вообще «теоретический выход» на собственность, а за ней и на наиболее важное, а именно, — на взаимодействие, можно искать, например:

в социальном срезе — через несправедливости (узурпации);

в политическом срезе — через «вынуждающие порядки»;

в юридическом срезе — через «пучки прав».

Так же выход на собственность можно пытаться искать, например, — через власть, через жизненные смыслы и соответственно через поведение, через человеческие ценности и блага, через общественные богатства и прочее. В частности, — через символы и социальную семантику — «мое», «наше».

Наконец, считается, что чтобы определить собственность необходимо «дать описание всех общественных отношений» данной общественной системы.

Поэтому, образно говоря, в силу неисчерпаемости материи вширь и вглубь, её свойств, связей, взаимодействий и структур, именно в познании необходимо выйти именно на те базовые типологические объекты отношений собственности, которые представлены в действительной жизни бес­ко­нечным рядом конкретных объектов, лежащих на поверхности явлений взаимодея­тель­ности людей в данное историческое время. Условно говоря, эти объекты представлены «языком, речью, бытом, родством, деньгами, пи­танием, полами, поколениями, семьями, трудом, жильем, воспитанием, торгов­лей, местностью, уп­равлением, коллективами, начальниками…». То есть, определяя собственность, необходимо выйти на объективное бытие этих базовых типологических объектов во всех проявлениях каждого из них — как бытие узурпации. А при этом, в познании, следует постичь, для начала, самый приближенный смысл каждого базового объекта и исходить из него в постижении соответствующего взаимодействия.

Примером подобного исследования является «Марксова логика», когда «на основе симметрии товара (извечность, „равноправность“) в силу асимметрии собственности (узурпированность, „не­равноправность“) объективно-исторически („первоначальное накопление“) и логически („превращение денег в капитал“) вырастает, а равно теоретически Марксом выводится вся парадоксальная система этой эндогенной формы» [43, с. 50], — эндогенной формы экономического (капиталистического) способа производства в чистом виде. В этой связи автор «Полилогии…» замечает:

«Получается, что из капитала (как уже ставшего «аномальным» явлением) устанавливается нормальный товар (базовое взаимодействие), на основе знания которого затем уже подробно раскрывается тот же капитал. Таким образом, именно собственность, ее объект, является ключом, но не золотым ключиком, а скорее наоборот, ключом, распахивающим дверь в огромное незнание. Так, достаточно очевидно, что исходно самый общий смысл тогдашней («вульгарной») капиталистической собственности, узурпации средств производства, был совершенно ясен уже в «Манифесте» (да и задолго до того вчерне — утопистам, социалистам). Но более десяти лет (!) адского непрерывного труда последовательно выйти на товар Марксу не удавалось (начало еще с «денег»).

…

Полилогия изучает только эзотерические (скрытые — ХАТ) отношения людей, т.е. только материальные формы их деятельности и взаимодеятельнос­ти (но не саму эту деятельность); отношения производства (но не само это производство) или, как говорят философы, материальные субъект-объект-субъектные отношения» [43, с. 51 — 52].

Но, кроме товара как «внешней вещи», как «метафорического выражения одной из форм существования, самой простой и предельно абстрактной», под которой может подразумеваться многое на белом свете (от вселенной до общества, от человека до его одежды, от орудий труда до обычного камня или кома земли) и который является «внеличностной вещью в самом обычном, „штучном“ и „счётном“ смысле средств производства, вещественных продуктов производительного и жизненного назначения», в жизни имеется огромное множество и совершенно других объектов. Эти объекты также внеличностны и по поводу их тоже имеют место взаимодействия и складываются производственные отношения людей как агентов производства и воспроизводства всей действительной жизни общества. Причем все это множество других объектов ничуть не менее значимо и ценно в действительной жизни, и они «материальны», но, в отличие от товара, могут не обмениваться в принципе.

Да, и Ф. Энгельс, несмотря на отмеченную ранее им связь политической экономии с «вещами» (»»…политическая экономия имеет дело не с вещами, а с отношениями между людьми… но эти отношения всегда связаны с вещами и проявляются как вещи» [19, с. 498]), позже признаёт в известном письме И. Блоху (1890 г.):

«…Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу.

…

Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует» [45].

То есть, признаёт, что действительная жизнь как исторический процесс значительно шире и богаче, чем её «экономический момент», связанный с товарным производством и «товаром». Да и сам К. Маркс в «Капитале» ограничил его лишь пониманием — «внешний предмет, вещь» и соответствующими «логически простыми имущественными отношениями».

Отношения со всеми другими объектами этого множества «других» также повсеместно проявляются в юридических оболочках. Однако это уже не имущественное право, а совершенно иное право и не обязательно «писаное». Это право может быть «физиологическим», половозрастным и семейным, трудовым, образовательным и профес­сиональным, гражданским и территориальным, жилищным и административным, авторским и технологическим, информационным и знаниевым, этническим и языковым, культурным и пр.

Таким образом, объекты обстоятельств производства (разнообразные общественные богатства, ценности и человеческие блага, условия), в связи с кото­рыми и складываются качественно разнообразные вза­имо­отношения людей, и в первую очередь отношения собственности, могут быть качественно разными. Так, например, таковыми могут быть и процес­сы. Это процессы родства, регулирования, общения, познания, обучения, проживания, изготовления, руководства, исполнения, обсуждения и т.п., которые внешне наблюдаются и проявляются как вполне определённые деятельности.

Таким образом, — не вещи и не «другие моменты», а даже различные социальные процессы «могут быть объектами отношений, доминирующими объектами собственности, узурпации» [43, с. 54]. При этом, как следствие, это означает возникновение и существование абсолютно неэкономических материальных струк­тур, неэкономической логики и семантики, а так же и неэкономических производных стратификаций.

Итак, не только одни «средства производства» могут быть условиями «производства и воспроизводства действительной жизни». Объектами собственности могут быть, в принципе, язык, семья, другие люди, местность или территория, средства производства, технологии (процессы производства), информация, знание (общественное познание) и др. Именно собственность, ее крайне разные объекты и образуют «божественное социальное», которое как некие ценности и блага формируют «субстанциональную основу многообразнейших смыслов человеческой жизни» и самого человеческого существования и его идеалов.

Например, в отношении к «моему дому» и «моему частному предприятию», в первом приближении очевидно и понятно, — в чём здесь смысл и какая здесь ценность. Однако в отношении к моей семье, к моим друзьям, к моему языку, моей деревне или моему району, к моей профессии и моей работе, к моим знаниям и умению мыслить и пр. содержатся «смыслы» некого не менее ценного, но пока неуловимого.

И всё же, именно эти смыслы, за которыми следуют сами ценности и, наконец, собственность, составляют некую субъектную целостность человеческого бытия. Но, при этом, — они же могут выступать как фетиши, как проявление необузданных узурпаций. И ключом к этому пониманию является уяснение сущности соответствующих объектов человеческих взаимоотношений, отношений собственности, в том числе, и в ее революционно меняющихся исторических форм.

2. Что есть революционная теория

Что есть революционная теория именно отжившей формы производства и воспроизводства действительной жизни общества? — Если обратиться к уже изложенному материалу по «динамике переходов», то революционная теория это общее наименование «прорывных теорий градаций» (см. рис. 1).

Практика революционного воплощения теоретических начал в преодолении отживших форм производства и воспроизводства действительной жизни связана не с всплеском негативных явлений в их броской и вопиющей форме, а именно с наиболее «благополучным» сектором текущего реального доминирующего производства в исторически восходящем процессе развития общества по сложности. И вот здесь, в самом факте доминирования, наиболее важно именно теоретическое понимание восходящего тренда последующего исторического развития. Рассмотрим кратко представления об обобщающем образе такой теории в метатеории А. С. Шушарина «Полилогия современного мира…».

«Во-первых, в такой теории нет и не может быть никаких рекомендаций, долженствований, целей, проектов, моделей и пр. (Будущее в восходящем развитии открыто.)» [43, с. 510].

Суть революционной теории в описании критического, предельного, предкризисного накопления негативов в воспроизводственной структуре и описании зреющей бифуркации как предельного неустойчивого состояния равновесия. Описание бифуркации содержит всё вероятное полем трендов, включая объек­тивно негэнтропийный вариант восходящего исторического развития, то есть восходящий тренд преодоления отжившего состояния воспроизводства действительной жизни. Но, следует особо подчеркнуть, что это вовсе не практически-политические пути его реализации. Это, последнее, есть дело идеологической практики и «живого творчества масс».

«Во-вторых, революционная теория излагается революционным же, эзотерическим (парадоксальным) языком» [43, с. 510].

Это язык теории, понятный только самим теоретикам, это язык скрытый от обывателя, язык, который не существует в ментальности общества, в его идеологии и даже в рядовой науке самой этой формы.

Так как это революционная теория, то ведущим трендом, преодолевающим отжившее состояние, является восходящий тренд, включающий описание объек­тивно восходящее саморазвитие, негэнтропийную самосборку и исторически восходящее развития общества по сложности.

Наконец, основное содержание революционной теории это описание утвердившейся формы производства действительной жизни как уже асим­метричной системы в части урегулированности и порядка. Собственно асимметрия проявляется как целостное множество всех негативных явлений и их нарастающего «накопления».

Главный компонент асимметрии это собственность, доминирующие отношения собственности. При этом объективное преодоление отживших отношений собственности посредством обобществление ее объекта вполне возможно.

Итак, «революционная теория — это теория „нехорошего“ общества (теория структуры некоторых нейтральных, непреходящих… процессов, но в их собственной же „плохой“, так сказать, предельной и „доигравшейся“, преходящей общественной форме), в целом как иррациональной, стихийной, не контролируемой людьми системы его движения, отжив­ших „ква­зидействующих“ отношений» [43, с. 511].

В частности, например, у Маркса, в его исключительно экономической теории «Капитал», это нашло выражение в формуле-схеме обращения капитала (Д–Т–Д1), тогда как закон бытия экономической системы в его материально-вещественной форме — есть основной закон максимума прибавочной стоимости. С другой стороны, ме­тафорической и логически исходным непрямым описательным обозначением и выражением основного закона является как бы скрытая (тайная) цель производства. Эта цель есть объективная, независимая от воли и сознания людей, «нехорошей» направленности форма его движения, которая проявляется в мотивах и интересах, агентов анализируемой системы производства действительной жизни, то есть собственников. Эти агенты-собственники есть же «одномерные субъекты», которые не «изобретают свои цели из головы, а находят их готовыми в господствующих производственных отношениях собственности» [43, с. 511—512]. Эти скрытые цели производства действительной жизни не следует смешивать с открытыми публичными хозяйственно-полити­чес­кими целями, например, с целями роста производства и благосостояния, могущества и совершенства, отраслей и секторов промышленного производства, отдельных видов продукции и услуг социальной направленности.

Таким образом, итогом главного содержания революционной теории является закон конца всей данной формы производства действительной жизни. Это не закон бытия, а закон движения формы, когда по мере развивающихся производительных сил и обстоятельств она неумолимо движется к своей гибели или к самоотрицанию как прорыва в восходящем преодолении, разумеется, при отвлечении от множества разно­образных адаптивных движений.

При этом понятно, что обычная теория восходящего развития, как совокупность формационных теорий градаций, есть, в главном содержании, теория законов бытия как восходящего нарастания положительного содержания собственно каждой из формы производства и воспроизводства действительной жизни, главным образом, — на этапе их доминирования.

Закон конца выражает обобществление в самих недрах производства доминирующего объекта ограниченных, необщественных и ассиметричных отношений собственности, который возможно уже и узурпирован. Тем самым происходит сброс господствующей формы производства и воспроизводства действительной жизни симметризация (то есть — снятие, а не ликвидация) свойственных объекту ограниченных отношений собственности производственных отношений и «постановки их под исторически и качественно новую форму общественного контроля „всеобщего интеллекта“».

Одновременно это есть и следующий исторический шаг в последовательном освобождении человека и воспроизводства действительной жизни от исторически отжившей формы этого производства, от соответствующих этой форме исторически определенных несвобод.

Соответственно и основное противоречие отжившей формы производства есть противоречие, вызванное не имеющей место асимметрией системы, ибо система, как таковая, неизменна. Это основное противоречие есть противоречие между системой и неким внесистемным, или неким подсистемным, её же перерастающим содержанием производства, которое проявляется в быту через ее «собственное переворачивание», сопровождаемое исторически определенным обобществлением и становлением новых культурных регуляторов.

Итак, революционность логически и интеллектуально сохраняется до исторического момента возникновения неустойчивого и неравновесного состояния бифуркации, например, как «Капитал» до Октября 1917 года. То есть до тех пор, когда в ситуации множества «суммирующихся» причин всей совокупности исторических обстоятельств, складывается резко хаотизированное состояние бифуркации, которое во всей известной истории обычно близко к «паранекротическому» (от пара — около и греч. nekros- мёртвый).

При этом и только при обязательном становлении видимых соответствующих сил «новых левых», как акторов восходящей тенденции прорывного революционного развития, теория обретает специальное и общеисторическое значение основы именно революционного спасения. Однако в своём содержании она (теория) представляет также и возможные тенденции дальнейшего материалистического развития всего выявленного поля трендов, — восходящих, адаптивных и катастрофических. Понятно, что только главным содержанием революционная теория не ограничивается, и с необходимостью даёт лаконичное описание всего «движения производства, превращенных форм, деформаций, укладов, исторических, пострановых (культурных) и пр. особенностей» и ожидаемого на текущий момент глобального кризиса.

Но, начнем наше изложение именно и только еще с эндогенных форм производства и воспроизводства действительной жизни общества.

3. Эскизы механизма революционных переходов в теории эндогенных форм полилогии

Итак, мы начинаем предметное продвижение по эндогенным структурам, прорывам и трендам главной последовательности.

Продолжая предъявление «разом» и в чистом виде звеньев градаций (как узлов «пунктира» критических эндогенных форм), приведём символьный формализм чистой схемы эндогенной логики. В состав этих форм входят помимо известных, от первобытности до капитализма (см. рис. 2), «линейная» (функциональная, технологическая, отраслевая, статусная) как основа социализма и ряд новых. Эти новые последующие формы лишь только начинающих проявляться (зачастую в «дурных формах»), формируют основы Информационного общества и Общества знания. Упомянутые новые формы есть результат собственных исследований, который дополняет материал, приведённый при подведении промежуточных итогов раздела «Эндогенная логика» метатеории «Полилогия современного мира…».

«Это рассмотрение, — говоря оборотом А. С. Шушарина, — относится как к абстрактным базовым взаимодействиям или социальным симметриям (типам „борьбы и согласия“, … „суетам“ и пр.), так и к асимметриям („вынуждающим порядкам“, „идеально сред­ним типам“, доминантам, узурпациям, пределам) пре­хо­дящих, преодолеваемых исторических форм, а также к самим восходящим процессам этих преодолений, производительных восходящих сдвигов, конкретно-исторически вполне определенных обобществлений производства» [43, с. 624].

Введем следующие краткие обозначения эндогенных базовых механизмов взаи­мо­действий агентов производства и воспроизводства действительной жизни общества:

Ж — механизмы взаимодействия животного мира «гоминд»;

Б — микросоциально-биологическое общение (1);

ОБЩ — общение культурно-духовное (2);

Т — трудообмен (3);

З — натуральность (соседство) (4);

О — обмен (товарообмен) (5);

С — соисполнение (6);

И — почти неизвестная «научность» (соинформирование) (7);

Л — логическое соответствие (8);

П — понимание (9);

У — общественный интеллект (10);

Х… — всё, еще совсем неизвестное и к данному времени лишь потенциальное.

Автор метатеории «Полилогия…» предлагает следующим образом отображать символьный формализм эндогенной логики:

«… в „числитель“ вводим доминирующий механизм (как асимметрию господствующей симметрии), в „знаменатель“ попадают все деформации, в левых скобках — уже снятые механизмы, а в правых скобках (с курсивом) — еще потенциальные механизмы. Тогда „чистые“ эндогенные формы (структуры) можно изобразить следующими формулами» [43, с. 625]. Эти формулы, дополненные формулами собственных разработок, представлены в таблице рисунка 3, где в последнем столбце означаются преодолевающие процессы обобществлений.

Из приведенных формул становится понятным, как сложны представленные восходящие революционные преобразования, даже в данном символьном формализме:

— «Уход в основания», то есть переход механизма из «числителя», где он представлял доминирующий механизм взаимодействия между агентами производства, в инфраструктуру общества, то есть в левые скобки знаменателя как уже снятый механизм.

— «Выход из основания», из тени инфраструктуры, то есть переход механизма из «знаменателя», где он представлял лишь потенциальный механизм взаимодействия между агентами производства, то есть из правых скобок знаменателя в числитель. При этом происходит смена статуса потенциального механизма, ранее не отмеченного в активности и не бывшего в статусе доминирующего, на новый статус «доминирующего механизма».

— «Деформация» всех механизмов инфраструктуры под воздействием смены доминирующего механизма (в числителе), то есть в левых и правых скобках знаменателя.

— «Полная перекомпозиция» всей эндогенной формы производства и воспроизводства действительной жизни социума.

В результате восходящие революционные преобразования на каждом эндогенном шаге развития общества по сложности могут быть чётко представлены соответствующей графической схемой.

Так, например, преобразование эндогенной формы «вульгарного» капитализма, то есть собственно сам революционный процесс обобществления средств производства (или технологизация), осуществляется следующим образом. На схеме рисунке 4 двумя стрел­ками обозначена упрощённая форма траектории революционного перехода: «О → О» и «С → С». В действительности же изменения и деформации претерпевают все компоненты, а с учётом соответствующего изменения «дислокации» всех компонент, имеет место полная перекомпозиция.

Фатализм социальной околдованности и «божественного социального» самим рассмотрением эндогенной логики полилогии, — демифологизируется. Новый язык позволяет распрощаться с экономическим догматизмом и, как подчёркивает автор, — «Все системы, кроме идеального типа „вульгарного“, преодолеваемого, или „обходимого“, капи­та­лизма, оказались в доминирующем производственном содержании принципиально не экономическими» [43, с. 627]. Итак, экономизм низвергнут, а социальная околдованность — расколдована и материализована. Марксовый исторический детерминизм, как историческая предопределенность, — преодолён.

В целом имеет место не просто огромное многообразие культур современности, истории и будущего, но и то, что знаем мы пока только пять обстрактно-чистых акультурных «идеальных типов» критических состояний (асимметрии) производства и пять фундаментальных симметрий“, пять восходящих процессов их преодоления как перекомпозиции. Кроме того, но в меньшей степени, знаем и их соответствующие предыстории процессов „преходящих структур (композиций)» эволюционного развития по сложности. То есть, в целом, знаем то, что представлено в обобщающей таблице рисунка 3 «узлами критических эндогенных форм градаций».

Рассмотрим рациональное постижение логики всего многомерного строения социума и процессов в форме эскиза «нового типа научной, полилогической рациональности в основаниях социологии или одновременно критики всей нынешней социологии» [43, с. 628], чему и посвящена в целом пятитомная метатеория А. С. Шушарина «Полилогия современного мира. (Критика запущенной социологии)», правда, ограничившись лишь её «Эндогенной логикой».

4. К началу «преходящих структур (композиций)» эволюционного развития человеческого бытия по сложности как теории переломной первобытности

Теория переломной первобытности, — это теория некоторого критического состояния структур и процессов тогдашнего человеческого бытия. В теории такое состояние представляется переломной точкой, суть которой есть узел бифуркации. Понятно, что для исторического рассмотрения эта точка критического состояния хронологически может соответствовать любым по длительности фактическим переходам.

Прорывная революционная теория переломной первобытности рассматривает, главным образом, восходящий переход, революционный тренд. А это может быть только исторический момент, можно сказать, паранекротического, а точнее, — критического и объективно преодолеваемого состояния, которое в итоге необратимо сгинуло в небытие. Итак, теория переломной первобытности может быть только парадоксальной теорией, ибо это теория того, чего более нет, но это теория и того, что только сохранилось в нынешней действительной жизни в снятом виде. Это, последнее, свойственно всякой теории с восходяще преодолеваемым состоянием.

В этой связи этому революционно преодолеваемому состоянию именно переломной первобытности нами, так или иначе, был присвоен всё тот же, собственный, научный «изм» — переломная первобытность. А поэтому даже всё та же апополитейность, как существование до возникновения древнейших цивилизаций и государственности, нуждается в некоторых пояснениях.

В частности, напомним, как пишет автор полилогии:

«… суть здесь в том, что более ранние, апополитейные, скажем, уже „орудийные австралопитековые“ формы (существовавшие, например, с олдовайскими гальками или чапперами уже примерно миллион, а то и более, лет назад) — все это еще совсем не критические в указанном смысле состояния человеческого бытия, ибо людей еще нет. Гоминиды, предлюди, — как угодно, но еще не люди. … орудийность была невозможна без освобождения прямохождением передних конечностей, далее — их развитых кистей, далее вообще „обезьянничанья“ (подражания), ускорившего обучение детенышей, далее — дивергенции уже „воспитывающих“ млекопитающих и т. д. Более того, по всей вероятности, орудийных форм было преполно, но по большей части как раз в силу вооруженности они были самоистреблены или истреблены „конкурентами“. Так что орудийность, вне всяких сомнений, — необходимое условие очеловечивания наших предков, но далеко не достаточное. На этот счет, например, Е. Я. Режабек в начавшей формироваться „второй природе“ точно добавляет к орудиям и „другие культурные артефакты“. К наиболее ранним из них, кроме орудий (так или иначе обработанных „дубин“, камней, костей), вероятно, можно отнести „каталоги“ опасного и съедобного, приемы охоты, собирания, разделки пищи, использование (даже сначала еще до добывания) огня, укрытия от непогоды, нательные шкуры и т. д. и т.п.» [43, с. 80].

То есть, фиксируем первый этап развития первобытной формы, — «Гоминиды, предлюди, — как угодно, но еще не люди».

Далее, пишет автор полилогии, — «В то же время все синполитейные (периферийные) формы первобытности, от отставших форм тех же далеких времен… уже никак не попадают в упомянутое состояние, ибо и люди, и пусть еще примитивнейшие общества уже есть» [43, с. 81].

Итак, фиксируем второй и третий этапы развития первобытной формы, — «… и люди, и пусть еще примитивнейшие общества уже есть», то есть второй этап — «люди», а третий этап — «примитивнейшие общества».

Таким образом, в рамках вышеотмеченного подхода к теории через «измы» и вне собственно самих революционных переходов символьного формализма, подобных приведённому примеру схемы рисунка 4, и в рамках ранее отмеченной обычной «просто теории» как теории восходящего развития, путём постепенного нарастания положительного содержания собственно каждой из формы производства и воспроизводства действительной жизни, можно выделить три градационных этапа, градации:

— Предлюди.

— Люди есть, но нет общества.

— Общество людей, начиная с «примитивнейших обществ».

А вот как А. С. Шушарин оценивает соответствующее восходящее развитие путём постепенного нарастания положительного содержания этих градаций производства и воспроизводства действительной жизни:

«Вот и получается, что следует различать, по меньшей мере, три радикально разных „первобытности“: еще миллионолетнюю „долюдскую“, уже людскую, но еще неустойчивую, критическую, переломную, предреволюционную и революционную, и, наконец, в итоге уже постреволюционную…» [43, с. 81].

В такой исторической дифференциации «начал» и всей имевшей место первобытности, по его мнению, тон задает не стадийная (градационная, «формационная») призма видения и различения реалий истории, а собственно прорывная, революционная.

Эти различения указанных «первобытностей» по сути каждой из них принципиально различны. Причем, что важно, носителей «долюдской» первобытности уже давно нет и не осталось, но при этом носителями всех последующих исторических форм градаций являются уже люди, что неизбежно предопределяет и саму социальность этих форм — как обществ, разумеется, начиная с «микросоциальности» («люди есть, но нет общества»), но уже людской микросоциальности. Наконец, возникает «наикардинальнейший вопрос о самом появлении общества, точнее, обществ». Однако, для начала следует зафиксировать логику в безоговорочной оценке объективного состояния, когда общества еще нет, при всей существующей многомерности и разнообразной критериальности существования уже обществ. Ведь всеми безоговорочно допускается, что некогда обществ еще не было, а это и означает, что некогда они и возникли.

Критическая теория переломной первобытности есть теория градации, когда «люди есть, но нет общества», то есть, по сути, еще животного дообщественного состояния. И вот, в соответствии с законом конца данной формы производства и воспроизводства действительной жизни и главным итогом революционного содержания теории этого этапа исторического восходящего развития, когда по мере развития производительных сил и определённого сложения обстоятельств это сообщество неумолимо движется к гибели или к самоотрицанию существующей формы путём прорыва, это дообщественное состояние было преодолено, взорвано, несмотря на огромную длительность процесса.

Использование в просто теории восходящего развития общества (в отличие от революционной теории) формулы «люди есть, но нет общества» отражает некую искусственность в выделении данного этапа, связанную с отсутствием завершённых общих теоретических начал целостного материалистического развития материи от низших форм материи к её высшим формам, например, как это было заложено в лестнице Аристотеля, разумеется, с выходом на уровень, достигнутый в метатеории А. С. Шушарина «Полилогия современного мира…».

Эта идея Аристотеля о ступенях иерархии объектов природы в соответствии с уровнем сложности организации вполне корреспондируется с идей А. С. Шушарина об исторических материалистических ступенях-градациях восходящего развития общества по сложности, развиваемой им в его метатеории «Полилогия…».

Считается, что впервые представление о «лестнице существ» или «лестнице природы», как об имеющем место в природе последовательном и постепенном переходе от неорганических тел к сложным органическим, вплоть до высших животных и человека, — развил Аристотель. Подобная «визуализация», называемая как «лестница Аристотеля» или «лестница природы Аристотеля» или «лестница существ Аристотеля», представлена на рисунке 5.

Со времени Аристотеля ученые регулярно приходили к мысли, что все создания природы, тела и вещи природы, могут быть расположены в восходящем порядке, сообразно уровню сложности своей организации. При этом, в книге Аристотеля «О частях животных» эта идея о ступенеобразном расположении существ, как общий закон живой природы, формулируется следующим образом:

«Природа переходит непрерывно от тел неодушевлённых к животным, через посредство тех, которые живут, но не являются животными, таким образом, что одно совсем мало отличается от другого вследствие их близости друг к другу» [1]. Как видно из схемы рисунка 5 на низших ступенях этой лестницы расположены минералы, далее следуют растения, затем «зоофиты» (животно-растения); далее идут низшие животные (без крови), высшие животные (с кровью) и, наконец, человек.

Человек есть существо социальное, равно как и ряд других существ, не говоря ещё и о микросоциальности. Поэтому в восходящем развитии существ помимо чисто физиологического момента существует и социальный момент. Таким образом, именно в этом срезе и следует рассматривать человека как «создание природы, тела и вещи природы» на ступени «человек» лесенки Аристотеля, где идёт восходящее социальное развитие человека в его общественной форме, — в форме общества. И это восходящее социальное развитие природы общества так же «переходит непрерывно».

Кстати, именно тезис о «непрерывности» переходов утверждает в понимании некую целостность и взаимосвязанность не просто предлагаемую, так называемую, формационную последовательность градаций в историческом восходящем развитии общества по сложности, но и, что особенно важно, и вполне реальную взаимосвязь и взаимозависимость соответствующих этим градациям доминирующих способов производства, а равно и всех процессов чистых эндогенных форм, образующих композицию каждой из градаций этой последовательности.

Поэтому формула «люди есть, но нет общества» в определённой степени выражает некую искусственность, но и одновременно позволяет рассматривать объект, «тело природы», как таковой, лишь как базовую основу последующего проявления социальности и самостоятельного рассмотрения общественного состояния оного уже как градационного этап первобытности, просто первобытности. Эта искусственность и была предопределена таким этапом–градацией, как рассматриваемая «переломная первобытность».

Таким образом, следует заметить, что это кризисное, движущееся к гибели, дообщественное состояние было преодолено только эндогенно, на уровне первобытных сообществ. Экзогенно же, (межобщественно) и между сообществами, современный социум подошёл к пределу «животного» состояния исторически лишь сегодня. Данный факт делает теорию переломной первобытности, вообще, предельно актуальной. И, если в той страшно далёкой первобытности человек уже был, а обществ не было, что отражает всю суть базового социологического понимания сверхпарадоксального состояния той первобытности, то в наше время это состояние «искусственности» предстаёт в экзогенном понимании — глобально и, можно сказать, лишь в одном единственном варианте. Этот вариант, — исторически сегодня общества есть и их, как государств, насчитывается порядка 195 единиц (стран — 251), но человечества как единственного общества еще нет.

Возвращаясь к переломной первобытности, приведём следующий комментарий автора полилогии к изложенному:

«когда мы говорим, что человек уже был, то это, конечно, не первобытные Ивановы, Петровы, Сидоровы со своими ближайшими родственниками, а уже весь род человеческий (в видовом смысле), но еще не общества. Такого состояния действительно никогда и нигде непосредственно в чистом виде не было. Было полилектически действительно и то и сё, и не то и не сё. Но в толще этого хаоса как раз и преодолевалось указанное сверхпарадоксальное пере­лом­ное состояние» [43, с.82].

Итак, перейдём к непосредственному рассмотрению этого сверхпарадоксального, революционного, переломного состояния.

5. Исторические эпохи восходящего развития
общества

Полилогический анализ общественных социально-воспроизводственных форм позволяет не только препарировать их вглубь до уровня чистых эндогенных форм (ЧЭФ) производства и воспроизводства действительной жизни, но и выявить более общие исторические формы восходящего развития, чем градационная последовательность сложной логики истории.

Историческая эпоха как целостная мера эндогенного развития общества по сложности

О некоторых закономерностях исторически восходящей последовательности социально-воспроизводственных градаций и их атрибутов

В схематике процесса общественного развития как сложной логики истории чётко прослеживается некоторая закономерность изменения атрибутивных свойств исторически восходящей последовательности социально-воспроизводственных градаций и, в том числе, отношений собственности.

До настоящего момента попытки выйти за пределы исторического ряда главной последовательности градаций, как факта, основывались, скажем, так, — на типологической полноте понятия «действительная жизнь» [36, с. 25, рис. 1.3.]. Это, несомненно, позволяет в некотором приближении описать контуры не только Информационного общества, но и логически следующего за ним Общества знания, а также как-то обозначить и последующие градации — Общество философии жизни (смысла жизни) и Общество мудрых решений (коллективного интеллекта) (см. таблицу П2 «Приложения» 2).

Используемый подход, несомненно, продуктивен, но полученные результаты описания и представлений об этих обществах будущего весьма скупы и в высшей степени формализованы, абстрактны. Поэтому представляется чрезвычайно важным дополнить их некоторым подобием конкретного предметного описания и представлениями, используя достаточно развитой метод содержательного корреляционно-регрессионного анализа, различных атрибутивных свойств категориального аппарата полилогии. В частности, в основу такого анализа следует положить атрибутивные свойства базовых типологических объектов как предметов производственных отношений и, в первую очередь, отношений собственности по их поводу.

На данный момент мы имеем пока самое общее представление об эмпирическом корреляте эндогенной логики в целом как главной последовательности исторически восходящих градаций общественного развития: переломная первобытность, первобытность, рабовладение, феодализм, капитализм, социализм, Информационное общество, Общество знания. Данная последовательность критических точек восходящего развития общества в полилогии отображает переломные моменты перехода, прорыва, от одной градации к другой.

В ранее выполненных работах отмечается такая особенность этой последовательности как систематическое чередование доминирования в историческом ряде этих градаций двух видов базовых типологических объектов (см. таблицу П2 «Приложения» 2 и рис. 6). Это чередование объектов-предметов и объектов-процессов. Оно происходит согласно следующей последовательности объектов:

человек (язык, мышление) — предмет;

общая жизнь — процесс;

работник — предмет;

пространство производства — процесс;

средства производства (вещь) — предмет;

функции (технологии, работа) — процесс;

информация — предмет;

общественное познание — процесс

и т. д.

Такое чередование доминирующих базовых объектов в исторически восходящем ряде градаций подразумевает и некоторые сущностные связи между парами градаций этой главной последовательности. Основой этой сущностной связи выступает соответствующая связанная пара последовательно доминирующих объектов, состоящая из объекта-предмета и объекта-процесса. Так как окружающей нас реальностью является материальный мир, материя, то первым в паре стоит объект-предмет. Объект-предмет может быть не только «физическим предметом», но и идеальным (абстрактным) объектом, так как в основе материальности мира лежит объективность его существования.

Сущностные связи обусловлены структурой пары последовательно доминирующих воспроизводственных процессов как чистых эндогенных форм (ЧЭФ) и характером отношений собственности по поводу их базового объекта.

Так в отношении всех доминирующих объектов-предметов имеют место частные отношения собственности как основа соответствующих производственных отношений (см. таблицу П2 «Приложения» 2» и рис. 6). Такой тип отношений порождает диссипативный характер производства, атомизированность жизнедеятельности агентов производства, действующих хаотично без всякой согласованности своей воспроизводственной деятельности. Это порождает хаос в доминирующем типе производства соответствующей градации и жёсткую конкуренцию, особенно в период развитых отношений, входящих в кризис и достигших предела своего прогрессивного развития.

Естественным продолжением, очередным шагом, последующего восходящего развития является упорядочение производственных отношений, устранение хаоса и атомизированности в производственной деятельности агентов производства, смена конкуренции согласованным развитием производства при сохранении производственной соревновательности и дружеской состязательности.

Таким образом, центр тяжести в воспроизводственной деятельности по данному доминирующему объекту-предмету переноситься с его собственно количественного производства на оптимальную, упорядоченную организацию (вос) производства данного объекта-предмета. Это совсем не означает, что обществу становиться безразличной проблема воспроизводства объектов-предметов данной типологии, просто проблема количества создаваемых конкретных объектов-предметов к этому историческому моменту оказывается решённой обществом и подразумевает выпуск данной «продукции» в необходимом количестве и качестве, в потребном ассортименте.

Теперь главным, доминирующим, в воспроизводственном процессе становится оптимальная организация воспроизводственного процесса, то есть «процесс» оказывается в центре внимания общества. Упорядочение воспроизводства объектов данной типологии становится доминирующим объектом производственных отношений и отношений собственности. Теперь, с этого момента, доминируют соответствующий объект-процесс и его ЧЭФ. Очевидно, что упорядочение воспроизводственного процесса данного объекта-предмета требует его обобществления, то есть требует обобществлённых отношений собственности относительно данного объекта-предмета. В результате производственные отношения по поводу этого объекта-предмета переходят под контроль общества, его «всеобщего интеллекта», то есть включаются в инфраструктуру общества.

При этом соответствующий объект-процесс оказывается в центре внимания тех агентов производства, которые принимают эти новые ценности, это новое понимание «богатства» в обществе. Так или иначе, но объект-процесс оказывается в их ограниченных отношениях собственности. Так как производственный процесс и его организация есть дело многочисленных коллективов и отдельных личностей, то и отношения собственности по поводу этой типологии объектов-процессов оказываются групповыми, а ввиду сложности коллективных процессов иерархически групповыми и системно-сетевыми. Это не частные отношения собственности, как по поводу объектов-предметов, но и не обобществлённые, а ограниченные отношения собственности, что и отличает их (частные, и группо-иерархические, системно-сетевые и т.п.) от обобществлённых отношений собственности.

Учитывая регулярность и системность этого явления «парности», выделим периоды двух последовательных градаций, характеризуемых доминированием объекта-предмета и объекта-процесса, как фазы и обозначим каждый из подобных сдвоенных периодов, двухфазовый период, термином «эпоха». В восходящем историческом развитии общества соответственно окажутся выделенными следующие эпохи:

— Эпоха человека. Эта эпоха соответствует периоду существования градаций переломная первобытность и первобытность. В градации переломная первобытность доминирует объект-предмет «человек (язык, мышление)», а в градации первобытность доминирует объект-процесс «общая жизнь».

— Эпоха работника. Эта эпоха соответствует периоду существования градаций рабовладение и феодализм. В градации рабовладение доминирует объект-предмет «работник», а в градации феодализм доминирует объект-процесс «пространство производства».

— Эпоха индустрии. Эта эпоха соответствует периоду существования градаций капитализм и социализм. В градации капитализм доминирует объект-предмет «средства производства (вещь)», а в градации социализм доминирует объект-процесс «функции (технологии)».

— Эпоха знания. Эта эпоха соответствует периоду существования градаций информационное общество и общество знания. В градации информационного общества доминирует объект-предмет «информация», а в градации общества знания доминирует объект-процесс «общественное познание».

— Эпоха мудрости. И т. д.

Проиллюстрируем сказанное примером восходящего развития общества.

Эпоха индустрии. В градации капитализм доминирует объект-предмет «средства производства (вещь)». Производство атомизировано. Каждый агент производства действует в независимости от подобных ему агентов, что порождает хаос перепроизводства или убыточность производственной деятельности, разорение. Целью производства является получение максимальной прибыли, но никак не интересы потребителей. Вследствие конкуренции и несогласованности производственной деятельности огромные ресурсы растрачиваются впустую, а присущая данному способу экономическая эксплуатация порождает социальную напряжённость в обществе.

Наконец становиться очевидной необходимость в коренной перестройке производственной деятельности как процесса и повышению его эффективности, необходимость в устранении негатива экономической эксплуатации. То есть объективно возникает необходимость в упорядочении в целом всего процесса товарного производства, производства «вещей». Это становиться возможным лишь в условиях обобществления «средств производства», постановки их под контроль общества, сбросе этого производства в инфраструктуру общества, что, так или иначе, реализуется соответствующими усилиями общества. Общество от градации капитализм переходит к градации социализм.

В центре внимания агентов производства теперь оказывается сам производственный процесс (технологии, функции), работа. В отличие от старого понимания богатства новой ценностью становиться сама «работа», место агента в воспроизводственном процессе производства «вещей». Уровень развития производства, достигнутый ещё при капитализме уже в состоянии полностью обеспечить потребности общества, то есть обеспечивает некоторый минимум потребности в вещах. Теперь главное, основной мотив жизнедеятельности, занять в этом производственном процессе «удачное место» с высоким общественным статусом, что гарантирует высокое благообеспечение.

В результате весь производственный процесс оказывается в руках коллективов и лиц, в их собственности, ибо это текущая историческая ценность и богатство. На каждом рабочем месте (функция) хозяином становится исполнитель, на каждом коллективном рабочем месте хозяином становится коллектив, на предприятии — коллектив, в отрасли — коллектив и т.д., вплоть до центра. Такой вид отношений собственности называется группо-иерархическим. Метафорами такого вида собственности на объект-процесс являются: «моя работа», «наша бригада», «мой завод», «наше предприятие» и т. п.

Таким образом, в градации социализм эпохи индустрии доминирует объект-процесс «функции (технологии)», который в быту именуется просто — работа.

Всё это показывает, что целостным шагами восходящего развития социума по сложности являются исторические эпохи пар градаций, а сам процесс смены типологии доминирующих базовых объектов и ценностей в обществе носит регулярный, периодический характер.

5.1. Эпоха человека (первобытность)

Может показаться, что обращение к далекой первобытности вызвано лишь научно-археологическим интересом. Однако дело не в вы­соком понимании культуры, хотя и этот момент безусловен. Дело в том, пишет А. С. Шушарин, что:

«… то, что „творилось“ в те незапамятные времена, уже в более развитом содержании в снятых формах „происходит“ с каждым из нас и сейчас, ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Имманентные первобытности, базовые взаимодействия лежат в основе всех других общественных процессов и отношений, но и не как нечто архаическое или омертвевшие геологические пласты, а, наоборот, как основополагающая инфраструктура бытия, как самое живое и глубокое тело самой жизни, над которым „наслоены“ все остальные формы. Вот это и есть самый глубокий и толстый „слой“ (в образах Ф. Броделя …), который не виден экономизму или виден в извращенном свете, как в либеральном, так и в марксистском вариантах» [43, с. 60].

Подобную позицию отстаивал и Ф. Энгельс, так он писал в работе «Анти-Дюринг»:

«… эта „седая древность“ при всех обстоятельствах останется для всех будущих поколений необычайно интересной эпохой, потому что она образует основу всего позднейшего более высокого развития, потому что она имеет своим исходным пунктом выделение человека из животного царства, а своим содержанием — преодоление таких трудностей, которые никогда уже не встретятся будущим ассоциированным людям» [44, с. 119].

«Первые выделявшиеся из животного царства люди были во всём существенном так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперёд на пути культуры был шагом к свободе» [44, с. 117]. В полилогии это так же и шаги преодоления «несвобод».

Наконец А. С. Шушарин подчёркивает:

«Э. Дюркгейм считал необходимым (…) подчеркнуть примерно такое же понимание: «Это была настоящая протоплазма, зародыш, откуда возникли все социальные типы». Крайне примитивно, но там были уже все потенциальные формы человеческого бытия. Именно в этом же смысле, надо полагать, можно понять остроумный тезис М. Я. Гефтера: история начинается не с нуля, а с начала.…

Философы здесь могли бы задать хитрющий, а по сути логически просто неразрешимый вопрос — а не приписывается ли первобытности ее пониманием как «основы всего позднейшего» слишком много. Однако мы приняли гипотезу (которая логически не «обсуждается») негэнтропийного развития материи в анизотропии по сложности (…). А в таковом понимании первобытность и составила материальную возможность всего дальнейшего социального развития или, в образах постдарвинизма, априорную предрасположенность (но только не направленность!) к нему. А уж как она сама образовалась в том же негэнтропийном развитии, а до нее — жизнь и т. д. — это уже забота следующих генерализующих теорий» [43, с. 60—61].

В этой связи небольшая вставка.

Единство биологического и социологического развития живого (гипотеза)

Здесь уместно напомнить о высказанной в 2013 году автором гипотезе, кратко изложенной в Приложении 2 «Кто впереди? — Муравьи!» книги «Теория Информационного общества…» в параграфе «1. Единство биологического и социального развития живого (гипотеза)» [38, с.643].

Биосоциологический анализ на основе концептуальной базы метатеории полилогия позволил выдвинуть гипотезу о единстве биологического и социологического в развитии живого. Эта гипотеза раскрывает механизм развития живого по сложности и с единых позиций социологии и биологии объясняет и описывает восходящее развитие жизни, живой материи, от простейшей клетки до человечества, от коалиции живых структур до общества людей.

Известно, что социальность первоначально возникает как «физическое» свойство жизни, и лишь затем, после эволюционного восхождения по сложности, дает начало социальности поведенческой. Тогда как общество как система «суперорганизма» (надорганизменной целостности) и сама «социальность» закодированы не только на уровне гена клетки, что являет миру общество как следствие совместной жизнедеятельности всех клеток, но и также как следствие совместной жизнедеятельности на уровне особи, то есть и на уровне человека. Последнее не вызывает сомнений и рассматривается в рамках социологии общества (людей).

В частности, проявлением фундаментального закона органической жизни, по мнению д. б. н. Панова Е. Н., является:

«… потребность живых существ, способных к самопроизвольному движению (будь то одноклеточные организмы или высшие животные), поддерживать контакт с другими представителями своего вида есть лишь частное проявление фундаментального закона органической жизни. Суть этого закона в том, что живые структуры всегда, когда есть возможность, образуют коалиции. При этом участники содружества оказываются способными решать задачи, непосильные для каждого из них в отдельности. Сфера действия этого принципа охватывает все этажи органического мира — от взаимодействия слагающих организм клеток до социальных взаимоотношений в популяциях всех населяющих нашу планету живых существ, включая и Человека Разумного» [30. с.12].

Таким образом, «в поведении клеток, слагающих целостный организм, и самих этих организмов» есть общие по сути закономерности.

В процессе эволюции наряду с элементарным историческим развитием и изменением в филогенезе (историческое развитие живой материи, организмов) имеет место также и арогенез, порождающий соответствующий ряд последовательных крупных морфологических изменений. Сила этих морфологических изменений такова, что «требует» существенного социологического переосмысливания (перестройки) всех типологических элементов действительной жизни. Это разделение эволюционного процесса живого можно рассматривать как следствие закона А. Н. Северцева о «смене фаз (направлений) эволюции», когда за периодом крупных эволюционных перестроек — арогенеза (ароморфоза) -2 всегда наступает период частных приспособлений — аллогенезов (алломорфозов), то есть смена одних частных приспособлений другими при сохранении общего уровня организации. Причём имеет место в восходящем развитии именно аллогенез (то есть смена одних частных приспособлений другими, но общий уровень собственно «биологической» организации остаётся прежним).

Так вот в нашем случае, в случае социальной биологии, такими «частными приспособлениями» следует считать типологические компоненты социальной организации живых организмов, в том числе и людей. Тогда, что бы было абсолютно ясно, для человеческого общества в качестве теории такого социального аллогенеза следует в первую очередь указать на фундаментальную социологическую теорию развития общества А. С. Шушарина «Полилогия современного мира. (Критика запущенной социологии)» [42]. Причем представленную в ней главную последовательность градаций восходящего развития как «направленность эволюции».

В этом периоде аллогенеза, следующим за каждым фактом арогенеза, реализуется, так называемый, «закон последовательности прохождения фаз развития», который действует в направлении роста сложности жизнедеятельности вида (в популяции) по всем типологическим объектам действительной жизни как системы (данного вида), что собственно и составляет эндогенную логику развития вида (в терминах Полилогии). Взаимодействие «популяций» одного вида описывается экзогенной логикой развития.

Однако, чтобы в какой-то степени конкретизировать суть излагаемого в этой вставке назовём такие, предполагаемые базовые типологические объекты, символизирующие элементарное историческое развитие и изменение в филогенезе (историческое развитие живой материи, организмов) предшественников человека и являющихся неким завершением крупных морфологических изменений уже арогенеза. Этими базовыми объектами, завершающими «окончание» этапа формирования человека и «требующими» существенного социологического переосмысливания (перестройки) всех типологических элементов его действительной жизни, являются: мозг человека (материальная основа первой и второй сигнальных систем человека), разум (мышление) человека, язык человека.

В результате этого предшествующего развития и стало возможным последующее социальное развитие уже собственно человека, а именно homo sapiens (от латинского: homō, «человек» + sapiēns, «мудрый, разумный, рассудительный»).

Наконец, следует напомнить, что к настоящему моменту истории можно строго говорить лишь о шести «разрывных узлах прорывов (это не „формации“, а главная последовательность!) критических (преодолеваемых) эндогенных форм и скрытых за ними искомых базовых структур» [43, с. 63]. Из них только для пятой есть действительная (критическая, парадоксальная) теория К. Маркса «Капитал».

В связи с этим напомним, что, строго говоря, собственно пятитомный труд А. С. Шушарина «Полилогия современного мира…» есть теория лишь последовательности «разрывных узлах прорывов», а не «формаций». Эти «формации» в последующем, в полилогических исследованиях, в частности в рамках эндогенной логики отдельно взятой страны, были переименованы в «градации» (устар. — формации). При этом собственно «формации» остались лишь как термин экзогенной логики исторического развития человечества в целом, как всей совокупности стран и народов. То есть эта метаморфоза в терминологии так или иначе была связана с введением в научный оборот двух упомянутых логик восходящего исторического развития социума по сложности.

5.1.1. Переломная первобытность

В анализе «состояние вопроса» второго раздела «Полилогии…» отмечается:

«…у классиков мы найдем множество сильных идей относительно первобытности, но ее теории, адекватных понятий, у них нет, в том числе в завершающей эту тему работе Энгельса „Происхождение семьи, частной собственности и государства“ (1894). Наглухо зашоривающая социальное познание догма „экономизма“ уже зависала, так что, перефразируя слова того же Энгельса, можно сказать, что не экономическая, а производственная история человечества „еще в пеленках“, а то и вовсе без оных» [43, с. 67].

Да, в нашем контексте «переломной первобытности» даже говорить о пелёнках ещё «рано», ибо соответствующий формационный период в развитии человеческого общества является ещё только предтечей революционного, разрывного, узла прорыва в форме «переломной точки, суть которой есть узел бифуркации», то есть узловой точки перехода к некому подобию человеческого общества. Сам же формационный период эволюционного восходящего развития простой переломной первобытности начинается с появления такого животного как человек.

Однако, понятийно и концептуально, помимо непосредственного влияния экономизма, история первобытности во многом запутана им и в прочих сферах исследований. Так, например, часто упоминаемое в обоснованиях — «появление избыточного продукта», которое, по мнению зашоренных экономизмом исследователей, привело к формированию общественных отношений эксплуатации и связанных с ними отношений господства и подчинения. А, по сути, за этим нет ничего, кроме лишь необоснованного переноса логики рыночных отношений механизма товарообмена на совершенно иной механизм, не имеющий никакой связи со всем известными экономичес­кими отношениями.

Другое обоснование, в условиях уже полного отсутствия избыточного продукта, на основе следующего пассажа уравнивающей эгалитарности в части уравнительного распределения ресурсов и благ как основного способа устранения противоречий в экономике и обществе — «все едят по-честному из одного котла и, так сказать, по мере вклада».

В этой связи А. С. Шушарин пишет:

«В общем от каждого — по способности, каждому — по труду. Хотя неясно, за что же тогда кушают дети и старики, не говоря о том, что иногда не пренебрегают в кушании и друг другом. Ну, ладно. Но как быть в милой эгалитарности с мощнейшей ролевой асимметрией, ранговыми структурами или, например, с привилегиями по час­ти жен­щин (…), которые не только доставляли „сек­суальные услуги“, но и были едва ли не самым главным хо­зяйственным богатством вождей, бигменов („больших людей“) и т. д. Тоже, что ли, „средство производства“? И между прочим, чем дальше вглубь, тем более пылкими были страсти в этом немаловажном вопросе, вплоть до регулярного проламывания черепов в случаях расхождения любовных мнений. Вроде бы и „эксплуатации“ не имеется, но асимметрия, мягко говоря, куда похлеще, нежели в части „избыточного продукта“. … С экономической точки зрения это уж и вовсе ни в какие ворота, так сказать, друг у дружки в собственности» [43, с. 68—69].

Однако в нашем случае переломной первобытности нет не только чего-либо экономического, но нет и какого-либо общества. А большее, на что в данный период переломной первобытности может рассчитывать наш человек-зверь, с разумом человека, но повадками животного, зверя, так это на звериные, зверские, отношения. И в этом вся суть производственных отношений этого способа производства всей действительной жизни человека-зверя.

Это, напомним, всего лишь некий исходный, начальный, а поэтому во многом искусственно сконструированный момент в теории исторического материалистического восходящего развития, ибо весь естественно исторический процесс живого един и непрерывен, а, образно говоря, настоящая вставка в него в форме метатеории «Полилогия современного мира…» есть некое упрощение реальной действительности. Кроме этого эндогенного момента имеется и экзогенный момент (экзогенная, межстрановая, логика полилогии), связанный, грубо говоря, с определением субъекта общественных отношений, самой экзогенной единицы производственных отношений единого человечества, Общества единого человечества. В частности, например, требует специального анализа и позиция автора полилогии по этому аспекту, — «группа по определению сама по себе (эндогамно) не воспроизводима, т.е. просто никак не может быть субъектом (в логическом смысле) первобытности». [43, с. 98].

При этом ранее оговоренная искусственность во многом связана не просто с самой сложностью моделируемого в форме теории воспроизводственного процесса, но и с гигантской удалённостью данного этапа развития от текущего исторического момента, фактура которого во многом лишь предполагается и физически не повторима в ряде её существенных характеристиках и условий существования. Поэтому перейдём к описанию производственной сущности апополитейной (тогдашней, подлинной, «первозданной» и критической) переломной первобытности.

Обобщая отношение к первобытности множества исследований, следует заметить, что издавна широко распространена её идеализация, начиная с древних мифов. Так и сегодня, например, Васильев Л. С. следующим образом романтизирует первобытность: «Здесь нет еще… жажды наживы, стяжательства… В центре системы ценностей находится нечто иное: жажда престижа и уважения, авторитета и социального признания, достигнутых за счет отказа от излишних материальных благ, которые, будучи предоставленными другим, воспринимались как щедрый дар и реализовывались в рамках эгалитарного потребления» [4, с. 14]. Однако, как уже отмечалось само понятие «эгалитарность» отражает все ту же одномерность экономического монологизма.

Особенностью нынешнего понимания апополитейной первобытности является то, что этнографические данные о ней, как известно, основываются на анализе совсем не апополитейных, а синполитейных форм, которые иног­да называют периферийными, но которые вполне можно считать современными, ибо отстоят они от действительной, подлинной, апополитейной первобытности на десятки тысяч лет.

Интересен поэтому следующий вывод (по публикации Википедии), сделанный известным австрийский зоолог и зоопсихолог, одним из основоположников этнологии — науки о поведении животных, К. Лоренцем:

«…у сильно вооружённых видов эволюционный отбор выработал также сильную врождённую мораль — инстинктивный запрет применять всё своё вооружение во внутривидовых стычках, в особенности если побеждённый демонстрирует покорность. И наоборот, слабо вооружённые виды имеют слабую врождённую мораль, поскольку сильная врождённая мораль таким видам эволюционно ни к чему. Человек — это от природы слабо вооружённый вид (нападающий мог только поцарапать, неопасно ударить, укусить или душить, а жертва имела достаточно возможностей убежать). С изобретением искусственного оружия человек стал самым вооружённым видом на Земле, а мораль осталась на прежнем уровне».

Наконец, сам К. Лоренц пишет [15, Гл. 13]:

«Рассуждение не будет слишком натянутым, если мы предположим, что первые настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох — скажем, кроманьонцы, — обладали почти в точности такими же инстинктами, такими же естественными наклонностями, что и мы; что в организации своих сообществ и в столкновениях между ними они вели себя почти так же, как некоторые еще и сегодня живущие племена, например папуасы центральной Новой Гвинеи. У них каждое из крошечных селений находится в постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях взаимной умеренной охоты за головами. „Умеренность“, …, состоит в том, что не предпринимаются организованные разбойничьи походы с целью добычи вожделенных человеческих голов, а лишь при оказии, случайно встретив на границе своей области какую-нибудь старуху или пару детей, „зовут с собой“ их головы».

Таким образом, как пишет А. С. Шушарин:

«…суть апополитейной первобытности прежде всего как раз и состоит во «внешних» взаимоотношениях, каковые по отношению ко всему первобытному состоянию и его преодолению как раз были главными внутренними.

Вот это-то напрочь и замазывает «комплекс Эдема» либо умилительностью отношений внутри первобытных форм в коммунистической версии экономизма, либо такой же обменной умилительностью отношений между ними в буржуазной версии того же экономизма» [43, с. 75].

И дальше.

«Апополитейная, «тогдашняя» и преодолеваемая первобытность, у которой еще никаких социальных «центров» и «периферии» быть не могло в принципе, — это самая жестокая, беспощадная, «кровожадная» и консервативная форма.…

Другим серьезным препятствием на пути переосмысления именно первобытности является эволюционизм» [43, с. 76].

В печатных материалах о первобытности главенствует «беспросветный, глухой эволюционизм». Логика изложения исследований учёных и теоретиков первобытности, как правило, хронологическая и описывает естественные изменения в последовательном на­растании следов самого антропосоциогенеза. Однако, при этом, не обнаруживается в каком-либо законченном виде революционного скачка и отрицания (снятия) отжившей формы первобытности, — одни только факты и факты. Эта постепенность в фактах ничего не объясняет, предъявляя миру лишь эволюционистские усилия тысячи последовательно связанных малых величин. Иными словами, как известно, — «путь от теории к фактам существует, но пути от фактов к теории нет, какая бы груда их ни накопилась».

Переломная первобытность как вполне определенная, критическая, неравновесная и бифуркационно неустойчивая форма жизни животных-людей (людей без общества) преодолевалась сквозь хаос реального процесса, образно говоря, скачком, и, именно, прорывным скачком социальной революции. Этот скачок, эта революция, был как бы распределённым на множестве групповых форм действительной жизни этих людей-животных, людей без общества. И это была первая в жизни зарождающегося человечества необычная, распределённая, социальная революция в его истории.

Но, говоря оборотом классиков, понять этот не одномоментный и распределённый взрыв, слом и скачок — «это значит описать систему господствующих отношений в состоянии бифуркации, гибели или негэнтропийного восходящего прорыва, все того же революционного снятия, т.е. сброса в небытие господствующей формы при сохранении (симметризации) ее естественного содержания под контролем типологически уже новой «постформы» или даже множества «постформ» [43, с. 78].

Однако с неизбежностью возникает самый сакраментальный вопрос, — в каком же процессе возникли сами общества. Исходя из предлагаемой нами структуры теорий материалистического восходящего исторического развития социума по сложности, общества возникли на этапе перехода, революционного прорыва между градациями простой первобытности и переломной первобытности, который (переход) описывается прорывной теорией переломной первобытности. Главное в этом описании — это процессы перехода от отживших отношений «людей без общества» (градация «просто первобытность») к новым отношениям уже «общества людей», начиная с примитивнейших обществ («переломная первобытность»).

В этой связи представляют интерес работы, например, Розова Н. С. [33, с.11], который, «возражая (и поделом) «теории формаций», полагает, что сама «первобытная формация делится на две универсальные фазы». Вообще же в множестве работ (и определений) антропосоциогенеза так или иначе прямо или косвенно, но делается акцент на некие два этапа. Как правило, и в соответствии с самим термином, первый этап это «антропогенез», второй — «социогенез».

Вот несколько цитат из таких работ:

1. «Антропосоциогенез (anthroposociogenesis; от греч. anthrōpos — человек, лат. societas — общество и греч. genesis — происхождение) — процесс перехода от животного мира к человеческому состоянию; процесс становления и развития человека как социального существа субъекта сознания и деятельности» [47].

Там же на соответствующей схеме рисунка дано следующее изображение:

Антропосоциогенез = 1) антропогенез +2) социогенез.

2. «Антропосоциогенез (…) — процесс перехода от биологической формы движения материи к социальной, являющийся неразрывным единством превращения животного в человека и объединения животных в человеческое общество» [48].

3. «Антропосоциогенез — процесс историко-эволюционного формирования физического типа человека, первоначального развития его трудовой деятельности, речи, а также общества. Выделение человека из животного мира — столь же грандиозный скачок, как и возникновение живого из неживого [49].

Уточним некоторые «априорные» признаки этого эскиза теории переломной первобытности.

5.1.1.1. Характеристика переломного состояния как кризиса тогдашнего исторического бытия

Автор «Полилогии…» следующим образом начинает характеризовать переломную первобытность:

«Прежде всего общепризнанно и подтверждено массой свидетельств, что труд возник раньше человека; именно труд и создал „готового человека“, со всеми его „вечными, естественными“ качествами, телесностью, психикой, коллективной и орудийной деятельностью, мышлением, ментальностью и языком (второй сигнальной системой, мозгом, как органом, способным как к безграничным надорганическим перестроениям, так и к догматическим стопорениям), всей массой артефактной „второй природы“, в том числе когнитивной, неповторимой индивидуальностью, генетически закрепленными началами эгоальтруистической нравственности (…), морем человеческих чувств (…) и т.д.» [43, с. 83—84].

Однако социальная суть дела совсем не в «море человеческих чувств». Суть этой новой определенности — заключается в появлении прежде никогда небывалого. Это, — появление «глубинной и даже материальной „идеальной реальности“, языка, когнитивности, „умственного“, интеллектуального, ментального, второсигнального, речевого, образного, рассудочного» и прочего, короче, — главных «параметров порядка» со­циальности.

Именно эти соображения «противоправны» и крамольны для экономистов, для которых незыблем известный примат орудий и средств производства.

Так возникновение языка — внешне было наиболее важным во всей сфере человеческой жизнедеятельности, чем, например, «обработка горы ручных топоров». Делать акцент на рассмотрении человека как животного, изготавливающего орудия — это значит не рассмотреть основные этапы человеческой предыстории, которые составляют основу восходящего человеческого развития. Именно человек, используя ум, производит символы и самосовершенствуется, будучи животным, а «основной акцент его деятельнос­ти — его собственный организм», а не доминирование «орудий труда» [5, с. 20]. Разумеется, без «орудий труда» и возникновение языка было бы невозможно. Однако и только одни «орудия труда» «без „слова“ к гоминизации не вели».

Вероятно, поэтому неслучайно и возникновение новой науки о микрообъектах, — о «мире интеллектуализируемых объектов». При этом следует заметить, что интеллектуальная деятельность направлена на создание нематериальных вещей в сфере науки, искусства, литературы и в других сферах творчества, где основой жизнедеятельности является умственный труд, а не физический. Сама «природа человека» создавала этот действительно новый мир — мир интеллектуализированных объектов. Эта изначальная интеллектуализированность этого множества объектов радикально отличает их от прочих объектов «предшествующих» миров.

Кроме того, известные всем: «хорошо — плохо», «жарко — холодно», или, например, — «сделай», «дай», «вперед», «бей», «беги» и тому подобное до бесконечности — есть нечто вполне интеллектуализированное, но и невидимое. Уже отношения «людей без общества», формируя определённую интерсубъективность как некую общность и как «обобщенный опыт представления предметов» (объектов), делают соответствующее слово интерсубъективным. То есть это слово есть уже явно выраженный артефакт, а по сути есть нематериальное орудие действий и взаимодействий. Напомним, что согласно Википедии («Свободная энциклопедия»), — «Артефакт — продукт творческой деятельности человека. Культурный артефакт — любой искусственно созданный объект, имеющий как определенные физические характеристики, так и знаковое, символическое содержание».

«Так что появление «мира интеллектуализированных объектов», осмысленных действий, мышления, речи и суть главное в «природе человека», — утверждает А. С. Шушарин [43, с. 86].

Однако, не устойчивый образ природы человека, описываемый множеством людских качеств (свойств) отдельных индивидов, формирует основные социальные «умозаключения» о социуме, а другое — многообразие человеческих взаимодействий. А это не только мускульные действия, но и самодействия, а равно и упреждающие действия по «шевелению мозгов» в познании и само­поз­на­нии. В главном же это есть уже внеприродный или постприродный компонент социального бытия людей, так сказать, «природа» не человека, а «природа человечества» или «рода людского».

Таким образом, — это и есть искомые «базовые взаимодействия, «акультурные» симметрии взаимодействующих людей», которые делают их людьми, и которые присущи любым культурам, то есть общекультурные или, иначе, — акультурные, универсальные взаимодействия Попросту говоря, человеческие организмы, специалисты (профессионалы), жи­тели, «экономические люди», сотрудники, а так же этнические, идеологические, «культовые», политические люди образуют рацио­нальную, «природу уже постприродных основ» социального бытия».

«Короче говоря, — резюмирует автор полилогии, — развитие привело к бытию уже людей со всеми их качествами и взаимодействиями в кризисном состоянии (переломной) первобытности — вот для социологической теории и вся „история“ дела. Революционная перепостановка вопроса состоит в уяснении закона крушения, восходящего преодоления переломной первобытности как первой, „пещерной“, животной системы жизни, но уже людей» [43, с. 87].

О человеческом труде

Рассмотрим некоторые аспекты теории, генерализованно разрывающие с марксистской и экономической ортодоксией в части понимания «труда».

Очевидно, что выражение «труд создал человека» — это всего лишь афоризм. При этом принято считать, что до появления человека, и вне его, собственно явления труда не существовало. Однако, этот афоризм лишь кратко и крайне упрощённо обозначает тот исторический момент (исторический чрезвычайно растянутый во времени) в развитии известной биогеохимической формы движения материи, когда произошла самосборка скачкообразного усложнения её, с образованием нового, более высокого негэнтропийно трудового уровня как некой человеческой формы движения. С этого момента можно говорить о произошедшей антропоморфации всего этого биогеохимического движения. Наконец, можно говорить, что начало человечеству положили, к примеру: «вселенная, экология, тектонизм, вулканизм, атомные реакторы, залежи урана, мутации», дрейф генов, естественный отбор и т. д.

И этот полилогический (полипричинный) набор для обоснования происхождения людского рода можно продолжить и циклами олединения и пр., и пр. В итоге же, на этой основе, утверждать, что все это, так или иначе, привело к образованию трудовой деятельности человека.

Поэтому, когда в этой связи утверждают, что труд с ХVI в. стал «великим интегратором», то речь в такой интерпретации может идти лишь о некоторой «исторической и логической форме труда, так сказать, — как замечает А. С. Шушарин, — по признаку входа и выхода из заводской (цеховой) проходной» [43, с.88].

С другой стороны, этот труд, или предтруд, сначала и орудийно долго (даже 2 млн. лет) был животно-образным и инстинктивным. В результате длительного процесса этот предтруд приобрел форму, которая по Марксу «составляет исключительное достояние человека» [21, с. 189].

Однако К. Маркс ограничился лишь таким определением труда:

«Простые моменты процесса труда следующие: целесообразная деятельность, или самый труд, предмет труда и средства труда.

Земля (с экономической точки зрения к ней относится и вода), первоначально обеспечивающая человека пищей, готовыми жизненными средствами, существует без всякого содействия с его стороны как всеобщий предмет человеческого труда. Все предметы, которые труду остаётся лишь вырвать из их непосредственной связи с землёй, суть данные природой предметы труда» [21, с. 189].

Это простейшее определение позже было канонизировано в марксизме, но автор полилогии характеризует это определение как допущенный Марксом «большой промах». Суть этого промаха по труду проявляется в виде его (труда) «гомогенной экономической характеристики („предмет“, „средства труда“) и верной, но субъективистской формулы („целесообразная деятельность“) труда» [43, с.89].

Этой простотой и экономической точкой зрения воспользовался экономический догматизм, убрав из человеческой (жизне) деятельности все невещественное. Однако и в неэкономических трактовках труда наблюдаются перегибы или в части абсолютизации разума с акцентом на сознание, идеологию или религию, что превращает социальное движение материи в интеллектуальный или нравственный процесс. С другой стороны, делается акцент противоположный, — утверждающий понимание бездуховности «муравьиного труда».

Однако, правильный и простой момент исходного понимания процесса труда состоит в том, что труд, как жизнедеятельность по Шушарину, — «бесконечномерен и неопределенно-открыт» [43, с.89].

В частности, например, это и продукт труда, и часть труда, и одна из его сторон. В отношении происхождения языка существует множество теорий, гипотез. А так как язык всего лишь одна из сторон и частей труда, наряду с множеством факторов его происхождения, то, тем более очевидна неисчерпаемость происхождения труда.

Сам же человеческий труд расчленен и соединен. Он многомерен, многомерен процессуально и половозрастно, ситуационно и субъектно, коммуникативно и объектно, психологически и генетически, модально и мотивационно, и т. д. Так только что новорожденный младенец уже тяжелейше трудится по своему очеловечиванию, начиная, в частности, со сложнейшего процесса приобщения к общению. Вся последующая действительная жизнь человека коммуникативно и объектно связана с другими людьми, с живым и неживым, с информацией, вещами и многообразными процессами, с различными формами жизнедеятельности и пр. То есть, а в целом, это бесконечномерная жизнедеятельность людей в их взаимодействиях между собой и миром.

И, наконец, кратко о «целесообразной деятельности».

Понимание труда как целесообразного верно лишь отчасти, ибо несёт в себе нечто субъективистское и некую одномерность в толковании. Многим известны слова Маркса о том, чем архитектор отличается от пчелы. Однако у Маркса, в материалах по производительному и непроизводительному труду, есть и другие, обратные этим слова об «архитекторе»: «Мильтон создавал „Потерянный рай“ с той же необходимостью, с какой шелковичный червь производит шелк. Это было действенное проявление его натуры» [24, с.410]. «Тоже вовсе не как „целенаправленный архитектор“, — резюмирует А. С. Шушарин, — а вполне как „пчела“, разве что гениальная» [43, с.90].

«Потому в буквальном согласии с многими теоретическими намерениями социологов («социология жизни»), дело состоит в том, «чтобы повернуть фундаментальную социологию лицом к живому человеку (homo vivens — человеку живущему как представителю человеческого рода, а не вида), обитающему в многослойной жизненной среде, путем прояснения человеческих, базовых взаимодействий.

Итак, развитие привело к появлению, подчёркивает А, С. Шушарин, — «человека, с его бесконечномерным трудом (жизнедеятельностью), морфологической телесностью, мозгом, мышлением, языком, речью, саморастущей «второй природой» (моря артефактов означающих «слов», процессов, вещей, орудий, приемов действий и т.д.) и пр. в форме переломного, первобытного состояния [43, с.90—91].

А сегодня, следует особо подчеркнуть, появляется не просто homo cogitans (человек познающий), венчающий цепочку homo sapiens — человек разумеющий, homo ludens — человек играющий, homo agens — человек действующий и т.п.), а нечто новое, производное от человека, от общества homo sapiens — «искусственный интеллект» — некое компьютеризированное и роботизированное «искусственное интегральное сознание» (ИИС). И это, вполне сравнимое с обществом людей, есть открывающий новый момент в смене фаз (направлений) эволюции, некий период крупных эволюционных перестроек, действительно новый, — «арогенез ИИС».

О форме переломной первобытности

В порядке иллюстрации многообразий типологического плана, наблюдается огромная терминологическая пестрота форм, например, -раннепервобытная, позднеродовая, семейная, соседская, сельская, территориальная община. При этом продолжаются обсуждения еще более глубоких структур, генетических и функциональных соотношений семьи, общины, рода и племени, праобщины и предобщины. Внимание исследователей распространяется и на когнитивные моменты развития и др.

Ясно, что в теории преодоления апополитейной, то есть, подлинной и тогдашней первобытности, следует оперировать на такую же по глубине структуру, которая в своих основаниях перекрывает, но не отменяет все многообразия собственно переломного состояния первобытности.

Вообще же, у состоявшихся явлений строгих критериев не было, нет, и не будет. Поэтому внести определенность способна лишь конечная теория.

Можно считать, что форма жизни сначала была представлена праобщинами, или многопоколенными стадными образованиями численностью в 10 — 20 особей исторически позднее их численность выросла. Эти стадные праобщины, беспрерывно гибли и исчезали. Поэтому первобытное состояние не следует соотносить с отдельными людьми, вспоминая миф экономического догматизма о «необходимом продукте», но и даже с отдельными стадами и с популяциями! Короче, это была «размытая, локально-цепная форма, но всего тогдашнего чело­вечества», а точнее, еще животной (природной) формы бытия уже людей» [43, с. 92].

В этом переломном состоянии еще не было ни семьи, ни рода как структуры, ни общины, ни племени. При этом уже складывался один род как вид людской в форме стихийно «тасующихся стад», — праобщин, которые, можно сказать, образовывали «микросоциальные элементы одной кроваво и мучительно „человечащейся“ большой популяции».

В кризисной форме переломной первобытности еще не было, не возник, «общественный процесс производства» (Маркс). Здесь важно отметить, что терминологический оборот «общественный процесс производства» есть тавтология терминов «общественный» и «производство» («процесс производства»), ибо и то и другое есть «общественное». Таким образом, отсутствие аспекта «общественности» означает, что собственно стадная форма людей сложилась как именно биологически наиболее приспособленная в борьбе за выживание.

В этой связи А. С. Шушарин итожит:

«Как в видовом (биологическом), так и уже в постбиологическом содержании человечество было уже локально-целостным, пронизанным многочисленными взаимосвязями; и человек по всем краям был уже человеком во всех его бесконечных измерениях. … Сапиентация (или гоминизация) завершилась; „конкуренты“ истреблены или самоистребились; но именно кризисная форма представляла собой все большую противоположность человеку, низвела его же до предела „животного состояния“, скотского, зверского, жестокого» [43, с. 93].

Животные не бывают жестокими и не зверствуют, хотя и пожирают (убивают) друг друга, равно, как иные щиплют траву. Человек же в обществе, — убивая, знает что делает. Поэтому низведение до животного сос­тояния в кризисной форме переломной первобытности следует понимать как доведение до предела самогó этого «животно-пара­док­­сального состояния».

Таким образом именно сложившемуся человеку, с его развитым до изощрения мыш­лением, поведением и развивающейся орга­низацией, с немыслимой до него вооруженностью, перед которой его же телесность беззащитна, «стало невыносимо, — акцентирует автор полилогии, — смертельно в остающейся дообщественной форме жизни».

Формально имеет место производность индивида от общественного и, как общепринято (по Марксу), человек это «совокупность общественных отношений», следовательно «социогенез есть сущность антропогенеза». В частности, К. Маркс утверждает, — «…сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений» [18, с. 3].Однако, лишь формально правильный момент производности индивида от общественного, эта позиция ставит себя в теоретический тупик.

Конечно, некоторой стороной социогенез реализовался, нарастая как стадная микросоциальность в биологической форме самой стадной структуры, организации, иерархии, по­ведения, взаимосвязей и пр. Потому социальность и её элементы можно найти уже в раннем палеолите (Палеолит (камень) — первый исторический период каменного века с начала использования первых колотых каменных орудий гоминидами (род homo), около 2,6 млн. лет назад).

Однако, очевидно, что эти реально сложившиеся связи не могли быть действительно общественными. Такая коллизия, как столкновение противоположных точек зрения на возникновение человека и социальности, и позиция — «не могли быть эти действительно реальные связи уже действительно общественными», допускается в полилогии и сравнивается по аналогии со следующим примером. Так, например, — «не могли уже вполне реальные товарные запасы или денежные накопления быть до капитализма уже торговым или ссудным капиталом, ибо складывались еще в феодальных формах (поэтому в строгом теоретическом значении ростовщический или купеческий «капитал» — это еще не капитал; при любых формальных сходствах)» [43, с. 94].

Производительные силы, как традиционно принято считать, будучи еще в своём изначальном бесформном, и хаотизированном состоянии, складываются в недрах и формах старой системы, то есть складываются до обретения ими присущих им же имманентных общественных форм. В случае же рассматриваемой переломной первобытности в её эволюционно-формационном и прорывном революционном этапах развития, — «складываются до «вообще обществ». Наконец, в том числе и в тезисах классики, — «главная производительная сила» переломной первобытности, сложившаяся еще в старой системе есть человек, — уже человек. Короче, не ранее упомянутые просто «слова», «вещи», «орудия» и др. артефакты соответствующие этой производительной силе, а именно сам «человек во всех его взаимосвязях с другими людьми» [43, с. 94].

Переломная первобытность, как уже отмечалось, это есть жизнь еще не общества, а животно-образ­ная форма жизни, — жизни уже людей. Такой образ жизни напоминает образ труда, когда труд был еще «животно-образным». Эта жизнь, утверждает полилогия, и «должна» была быть взорвана этими уже людьми, чтобы выжить, ибо природных, можно сказать, животно-биологических механизмов было уже недостаточно для выживания, а, грубо говоря, сами эти механизмы превратились в самоубийственные.

Для такого взрыва, на эволюционной стадии, «между двумя скачками» — от первичного выделения (австралопитеков) из животного царства, (но и еще в его же рамках) до утверждения на Земле неоантропов — «в борьбе за уникальную экологическую нишу были последовательно истреблены десятки промежуточных видов, в результате чего социальный мир оказался отделенным от зоологического пропастью», — цитирует Назаретяна А. П. [28, с. 86] автор полилогии [43, с. 94].

Далее, автор полилогии отмечает:

«Так, именно с концом мустьерской культуры всегда связывается появление уже неоантропа, современного человека, речи (…), искусства, которое, … «возникает только вместе с людьми современного типа, т.е. примерно на 2–2,5 млн. лет позднее, чем появились первые орудия» [32, с. 201], так сказать, «средства производства». С этим же позднемустьерским временем П. П. Ефи­­менко соотносит начало оседлости [7, с. 353]. … С этим же временем А. П. Окладников связывает новое отношение к умершим, выраженное в уже сложных по характеру действиях захоронения трупов, начала уже человечес­кой нравственности, человеческого «отношения к смерти» … И т. д.

Вместе с тем именно в то же мустьерское время между праобщинами, … почти исчезли контакты, взаимовлияния, были редки миграции, преобладала замкнутость, изолированность коллективов, застойность (стагнатность), …. В то же время в конце мустьерского периода (35 — 40 тыс. лет назад) человек уже со всей определенностью есть. Поэтому и совсем другая картина. «…Если мысленно, — как пишет Я. Я. Рогинский, — перешагнуть мустьерское время и начало позднего палеолита», — вновь обширные миграции [32, с. 164]. Именно в этот «мутный», поневоле «перешагнутый» период «ничтожный культурный прогресс при радикальных морфофизиологических изменениях» еще предлюдей, с появлением человека современного вида сменяется на «диа­метрально противоположное отношение этих тенденций» [11, с. 21], происходит резкое разбегание и организационных форм обществ [11, c. 26], и археологических эпох [11, с. 15] и т. д.

Вот этот-то неуловимый, бурный период и есть начало образования обществ, взрыв, когда недоочеловеченные предки или просто отстающие гибли и уничтожались, но когда уже начали с конца верхнего палеолита сохраняться и синполитейные формы примитивных, но уже обществ или культур, культуры вообще, но вот уже теперь с возникающими ее «горизонтальными» многообразиями и уровневыми полиэволюциями» [43, с. 95].

Итак, в переломной первобытности её объектом в его предметном содержании является (был) сам человек, но не отношения людей, коих как отношения людей ещё и не было и тем более не было самих этих людских отношений. Ибо были, до этого «начала образования обществ, взрыва, когда недоочеловеченные предки или просто отстающие гибли и уничтожались», лишь отношения животной (природной) формы бытия этих людей.

Здесь еще не было ни семьи, ни рода (в значении структуры), ни общины, ни тем более племени, а потому были, лишь стихийно биологически тасующиеся стада и лишь позже — праобщины, как микросоциальные элементы одной кроваво и мучительно «человечащейся» популяции. Тем более, в этой кризисной форме еще не имел места, как писал Маркс «общественный процесс производства», то есть процесс производства, символизирующий этим само возникновение «общественного» и «общества».

Таким образом этот человечающийся объект «человек» животного состояния от тасующиегося стада встал в центре «субъект- (объект) -субъектных отношений» в связи с ним самим, но… как уже было показано эти отношения были животные, а не человеческие, хотя и между «человеками». В этом и заключалось основное противоречие переломной первобытности, приведшее в условиях критического состояния праобщин и всей культуры переломной первобытности к взрыву и «началу образования обществ».

Обратимся к таблице рисунка 3 и построим по подобию схемы рисунка 4 схему механизма революционного процесс обобществления базового типологического объекта «человек», или «социализация гоминидов» (рис. 7). Гоминиды — это биологическое семейство существ, к которым относятся люди. Буквально, слово «гоминид» означает — «человекоподобный».

Критическое состояние тасующегося стада людей с животными отношениями зашло в предел, обусловленный самим их существованием. Так и как сегодня товарные (товарно-денежные) отношения капитализма зашли в предел критического самовозрастания капитала и его замкнутости в этом росте самого на себя как некого смысла его существования. Таким образом, предел развития переломной первобытности в части самоуничтожения самой жизни человекоподобных, уже почти людей, замкнулся в этом росте человечных способностей к мышлению и умению противоборства с себе подобными, замкнулся на уничтожении себе подобных. Замкнулся на резко возросшей паранекротичности (гибельности, состояние близкое к смертности, но обратимое) в отношениях самой человечащейся популяции человекоподобных гоминидов.

Историческое преодоление этого паранекротичного момента заключалось, говоря современным языком социологии, в смене типа отношений. Эта смена содержательно проявлялась, во-первых, в обобществлении отношений между человекоподобными. Во-вторых, — в отказе (снятие) от «животных отношений» как отношений «зверства» (микросоциально-биологическое общение на всём протяжении онтогенеза человека — Б). И, в-третьих, — в принятии в качестве доминирующих отношений — «культурно-духовного общения» — Общ. То есть заключалось и проявлялась в принятии и доминировании нового способа действительной жизни, её производства и воспроизводства, как «Общей жизни» (см. рис 7).

Преодолевающий сдвиг этого революционного процесса есть обобществление объектов «человек» из тасующиегося стада, или социализация гоминидов (см. рис. 7). Это революционный доминирующий типологический объект действительной жизни уже людей, пусть и первобытных (апополитейно первобытных) «людей без общества».

5.1.1.2. Объект собственности — первое «божественное социальное»

Известно, что «собственность» есть отношение к «условиям производства как к своим собственным», тогда как присвоение это «использование… человеком …условий своей субъективной деятельности» [27, с. 482—485].

Доминирующая собственность в преодолеваемой критической переломной пер­вобытности была прежде всего на самих людей (как эффективное орудие), а так же, могла быть, и на их мир, и на пространство производства и жизни, на средства производства, на технологии, на информацию (контент), на общественное познание и пр. Это была самая асимметричная, самая первая, ограниченная (дообщественная и необщественная) собственность, — частная собственность, во всей дочеловеческой истории «человечащейся» популяции человекоподобных гоминидов будущего человечества.

При этом отношения по поводу этих объектов, кроме первого, были объективно ничтожны в сравнении с фактически господствующим объек­том доминирования, — это отношениями с человекоподобными в связи с ними же. Какие же это отношения соб­ст­венности, по поводу чего, или, образно говоря, — что это за са­мое первое «божественное социаль­ное»? (Этим термином французский социолог Э. Дюркгейм обозначил нечто связующее, лежащее в основе любого общества или ассоциации людей.) Или, как замечает А. С. Шушарин, — «вполне весомая, но неуловимая субстанция „об­щест­венного идеала“, по Д. А. Леонтьеву»? (Общественный идеал — представление о совершенном общественном строе.)

Что это за ценность, с одной стороны, — извеч­ная, а, с другой — самая важная для первых «почти людей» («людей без общества») и исторически последующих за ними во все времена уже действительно людей из общества, но предельно критически узур­пированная в переломной первобытности?

В разделе экономических рукописей 1857 — 1858 гг. К. Маркса «Формы, предшествующие капиталистическому производству» (Пункт е] Путаница у Прудона по вопросу о происхождении собственности. Действительные предпосылки возникновения собственности …) Маркс пишет:

«Собственность означает, следовательно, первоначально не что иное, как отношение человека к его природным условиям производства как к принадлежащим ему, как к своим собственным, как к предпосылкам, данным вместе с его собственным существованием, — отношение к ним как к природным предпосылкам его самого, образующим, так сказать, лишь его удлиненное тело. У человека, собственно говоря, нет отношения к своим условиям производства, а дело обстоит так, что он сам существует двояко: и субъективно в качестве самого себя, и объективно — в этих природных неорганических условиях своего существования» [49].

Заметим, что появление неорганических условий, вероятно, связано с разлюбезным для экономистов вещественном смысле и как «нечто логически совершенно неудобоваримое для экономического миропонимания». Здесь же следует упомянуть о реплике самого же Маркса к этим материалам о происхождении собственности, предостерегающей о незавершённости этих исследований и неоднозначности полученных выводов, он пишет, — «Все это разобрать еще раз — глубже и подробнее».

При этом присвоение есть «использование человеком условий своей субъективной деятельности». Так, анализируя «ж) Причины разложения общины и покоящейся на ней собственности», Маркс там же пишет:

«Действительное присвоение впервые совершается не в мысленном, а в активном, реальном отношении к этим условиям; это есть действительное использование их человеком как условий своей субъективной деятельности».

И, далее:

«Собственность означает, следовательно, первоначально (…) отношение трудящегося (производящего или себя воспроизводящего) субъекта к условиям своего производства или воспроизводства как к своим собственным».

Но вот, что это за условия как обстоятельства производства, что, какой именно объект этих обстоятельств находится в доминирующей и единственной собственности переломной первобытности, который присваивается, используется, воспроизводится? Наконец, почему многократно и с различными вариациями повторяется «собственность означает… как к своим собственным» и даже «использование их человеком как условий своей субъективной деятельности»? Но экономический базис и вещизм отталкивают его от самого человека, точнее от «человека без общества».

Действительно, пока, — в переломной первобытности нет общества, а поэтому первым шагом в его (общества) становлении является появление человека, — пусть и без общества. Так, например, Маркс там же пишет:

«Одним из природных условий производства для живого индивида является его принадлежность к какому-либо естественно сложившемуся коллективу: племени и т. п. Это, например, является уже условием для развития его языка и т. д. Его собственное производительное существование возможно только при этом условии».

Заметим так же, что по определению Википедии, — «Индивид (лат. individuum „неделимый“) — отдельный организм, с присущей ему автономией, в частности человек как единичный представитель человеческого рода. Индивид есть то, что есть „человек вообще“. Триада „индивид“, „индивидуальность“, „личность“ используется социологией, социальной философией и философией для описания и отражения разных ипостасей бытия человека» [ru.wikipedia.org].

Что же касательно «коллектива», но не общества (до него ещё далеко), то напомним о животной социальности и эусоциальности (форма организации сообществ (как правило, семейных групп) животных, при которой часть особей не размножаются и ухаживают за потомством размножающихся…). Поэтом условие для появления «человека вообще» в части принадлежности его к естественно сложившемуся коллективу, группе, сообществу исторически выполнимо и, в нашем случае, — выполняется.

«Человек без общества», будучи животным, находится в отношениях животной социальности. При этом, через активное участие посредством ранее обретённого мозга в отношениях собственности на природу. Он же, человек, участвует в отношениях собственности по поводу объективных условий своего, животного, производства как части бытия природы. Он же и оказывается привязанным к этому бытию как к опосредствованному своим сообществом объединению индивидуумов, связанных общими условиями жизни. Этот «человек без общества» выступает в этих отношениях как субъект.

И вот этот «человек без общества», проявляя себя как субъект, волею сложившихся исторических обстоятельств, оказывается именно тем объектом условий и обстоятельств своего воспроизводства, который для другого такого же «человека без общества» находится вместе с окружающей его собственно природой в доминирующей и единственной собственности переломной первобытности. Эта собственность присваивается, используется и воспроизводится наряду со всей собственностью на природу, то есть, — присваивается, используется и воспроизводится, в том числе и главным образом, на самого человека без общества.

Иначе, в этот описываемый исторический момент развития природы «человек без общества», говоря общепринятым оборотом, «увидел себя в таких же как он „человеках без общества“», а вместе с этим увидел и осознал сам себя среди таких же как он. То есть происходит, так называемая, субъективация.

Содержательное определение термина «субъективация» с различных сторон характеризует те или иные стороны процесса субъективации в переломной первобытности в рамках исторического материалистического восходящего развития социума по сложности в метатеории полилогия, в частности:

— «Процесс становление субъектом» или «самоучреждение человека, конституирование им независимой от Власти самости»;

— «Субъективация — это перемещение точки видения повествования из сферы автора, образа автора в сферу сознания персонажа. Может перемещаться в сознание ни одного конкретного персонажа, а в сферу среды — это более обобщенный случай. Конкретного субъекта нет, есть некий коллективный субъект».

Наконец, центр тяжести субъективации лежит в исходном понимании содержания субъекта (от лат. subjectus — лежащий в основе) как термина, например:

— Индивид, познающий внешний мир (объект) и воздействующий на него в своей практической деятельности.

— Человек, консолидированная группа лиц (напр., научное сообщество), общество, культура или даже человечество в целом, противопоставляемые познаваемым или преобразуемым объектам.

— Субъект в психологии — активное самосознающее начало душевной жизни, которое противопоставляет себя внешнему миру и своим собственным состояниям, рассматривая их как объект.

— Субъект в философии — носитель действия, тот, кто (или то, что) познаёт, мыслит или действует, в отличие от объекта (как того, на что направлены мысль или действие субъекта).

— СУБЪЕКТ. Филос. Индивид (или социальная группа) как носитель предметно-практической деятельности и познания, направленных на объект.

Возвращаясь к истокам базового предмета исследования, напомним следующие строки из полилогии, характеризующие начало исходного переходного процесса, — от животного состояния гоминд к «человеку без общества»:

«В свое время этот доминирующий объект собственности я назвал „весь мир“ [41, с. 99], хотя это была не столько субстанциональная (предметная) характеристика объекта, сколько психологическая…» [43, с. 100].

И если мы условно принимаем, что животное состояние гоминд имело в качестве неделимого объекта собственности «весь мир», включая и самого индивида-гоминда как «самого себя», то в последующем восходящем материалистическом историческом развитии этот «весь мир» был разрушен (взорван), точнее, — дезагрегирован. При этом, что крайне важно, системный эффект в этом разрушении не пропадает, а наоборот, — усиливается, как это и присуще синергетическому развитию сложных объектов с ростом их сложности. То есть происходит не разрушение, а некоторая перекомпозиции составных частей и последующего роста по сложности. Разумеется, прежние, старые, формы существования (в описании восходящего развития по сложности) рассматриваемой системы отношений не просто разрушаются, а снимаются, то есть, грубо говоря, происходит устранение отрицательных и сохранение положительных начал рассматриваемого развития данной системы.

Таким образом, эта собственность на «весь мир», эта собственность природы на её же саму как объективное условие своего, животного (для животного), и своего, прочего природного (для прочего природного) целостного природного производства и воспроизводства как бытия природы, с появлением «человека без общества», на месте уже бывших гоминд, была взорвана в социологическом понимании. В результате на месте одной единой природы как объекта возникли два объекта, причём один из них социализировался до статута (статуса?) субъекта, — «человека без общества». Сохранение старой общины прежней (старой) природы, как стремление к устойчивому репродуктивному воспроизводству, как охранительное условие самого существования всей природы и, в том числе, всей жизни (Смысл жизни, парадоксально, но, по сути, в самой жизни, в том числе и человеческого существования.) заключает в себе разрушение тех условий, на которых она покоится, и оно переходит в свою противоположность. Это проявляется в появлении нового структурного социального образования «объект — субъект» и, соответственно, — «объект -субъектных» и «субъект — субъектных» отношений, то есть проявляется в появлении отношений индивидов друг к другу и «их определенных действенных отношений к неорганической природе».

Это первоначальное социальное единство внешней природы и «человека без общества» и с ней связанной «оставшейся» собственностью на природу и вновь возникшими отношения собственности на себя как статуса человека, «человека без общества», выступает как особая, первая очеловеченная, форма собственности. Она (форма собственности) «имеет свою живую действительность в самом определенном способе производства», в способе, который является не только как отношение индивидов друг к другу, но и их отношением к неорганической природе. В качестве первой великой производительной силы выступают сами «люди без общества». Специфические условия этого воспроизводства ведут к развитию особого способа производства и особых производительных сил как субъективных, в виде свойств индивидов, так и объективных.

Так, в частности, Маркс пишет в «Экономических рукописях 1857 — 1861»: «Дело оборачивается таким образом, что человек как обособленный индивид предоставлен только самому себе, средства же для утверждения его как обособленного индивида состоят, однако, в том, что он себя делает всеобщим и коллективным существом. В этом коллективе предполагается объективное существование отдельного человека как собственника» [49].

Но собственника, которому, пока ещё, выпала честь познать в себе и себе подобных человека, хотя и без общества, создавая тем самым для будущего «человеков», которые приковывают его, в будущем, к соответствующему коллективу уже людей.

Предметным содержанием данного объекта, то есть на что собственность и в связи с чем возникают эти отношения, а так же что здесь главное и какая ценность, и в чём при этом заключается основа существования для «человекоподобных» предшественников человека, которое и одновременно им же и узурпи­ровано), является не что иное, как быть «человеком» («человеком без общества»), то есть сам «человек без общества». Этого человека окружает «весь мир», то есть мир «человека без общества» и прочей природы, и непосредственно доступен ему материальный процесс простейшего сосуществования (существования) «человечащейся» популяции человекоподобных гоминидов как «человеков без общества», без чего абсолютно невозможно самое их бытие. И смысл их существования в сохранении этой самой жизни этих «человеков для общества».

И если «весь мир», с социологических позиций, — это и есть самое наипростейшее, но и самое всеобъемлющее, а поэтому и самое основополагающее условие (объект, обстоятельство, богатство, ценность) не только будущего человеческого существования, которое включает даже и невидимую и недосягаемую внешнюю природу, как всеобщего условия животного и очеловечивающего существования (земля, на которой всё это происходит; солнце, которое светит и согревает; животные, которых едят; растения, которые съедобны и горят в костре; воздух, которым дышат; вода, которую пьют; камни…; и т.д.), то переломная первобытность с её базовым объектом «человек без общества» есть первая социальная форма действительной жизни, в которой основополагающим условием, богатством и ценностью является сам человек, условно говоря, «человек без общества», но человек, несущий с собой сами социальные отношения, объект и субъект социальных отношений.

В то же время, не отменяя свою биологическую природу, но выделившись и отделившись от нее социально-биологически, процесс человеческого бытия стал, так называемым, процессом природопользования, вполне определённым, экологическим на самом глубинном уровне. Эти взаимосвязи человека с окружающей средой природы с появлением человека стали «извечными», вплоть до современности.

Теперь, в так называемом, классическом типе научной ра­циональности, обязанном исключительно вещности капиталистических (экономических) отношений, объект — это «внешний предмет, вещь». В познании этот объект есть нечто с «вынесением за скобки», всего, что относится к субъекту [35, с. 18]. Таким известным объектом и является, так называемое, тело товара, а, в частности, — средства производства, т.е. логически просто «штучный и счётный» вещественный объект. В целом в социальном познании революционный перелом в метатеории полилогия состоит в том, что объектами отношений людей как индивидуумов могут быть объекты, которые не есть вещи в их обычном имущественном понимании.

Итак, объектом отношений людей может быть совсем не вещь, а некий субстанциональный процесс, неотделимый от человека и его деятельности, а равно и сам человек. Вот с такими «объектами-субъектами» и объектами-процессами предстоит иметь дело, уже начиная соответственно с переломной первобытности и просто первобытности. Соответственно и отношения при этом оказываются не отношениями всё заполонившего обмена (вещами), а отношениями, образно говоря, некоторых фундаментальнейших, жизненных «прав и обязанностей», непосредственно наблюдаемых во всей истории действительной жизни людей прошлого, настоящего и будущего, и которые имеют логику отношений совершенно не похожую на экономическую логику.

«Человек без общества» как неотъемлемая часть «Всего мира» есть не обычная вещь (или процесс), не есть она и сама действительная жизнь во всем неисчерпаемом содержании, а есть внесубъект-объектный «объект-субъектный», внутренне противоречивый и неотделимый от самого себя, объект обстоятельств производства и присвоения. Этот объект в период первобытности предполагает активное течение и процесс социализации действительной жизни гоминд, «очеловечивающихся» через социализацию на базе микросоциальности человеческих организмов в «людей без общества». Но это уже не только биологические, а именно социально-биологические су­щества, но с существенной долей животной микросоциальности.

Древнейший вопрос «Быть или обладать?» подсказывает, что «в рациональном осмыслении быть и значит, прежде всего, обладать (присваивать, пользоваться)» просто, можно сказать, культурой жизни «человека» или просто культурой бытия человека, бытия «человека без общества», но не со-бытия людей. То есть эта «культура человека без общества» предполагает, что «человек без общества» видит в каждом другом «человеке без общества» — Человека, видеть животное существо подобное себе, но не человека как члена общества, человеческого общества. Поэтому, хотя каждый из них и стремиться, скажем так, обладать чертами человека и предполагает, что каждый другой так же стремиться к этому, и считает, что его стремление жить (не быть убитым в зверской схватке) свойственно и другому ему подобному. Наконец, каждый из них заинтересован в том, чтобы такой же культурой как его культура «человека без общества» обладал и всякий другой, а поэтому его жизнь как бы получает охранную грамоту от «всякого другого».

Вот это стремление обладать (присваивать, пользоваться) культурой жизни «человека без общества» вообще и есть то самое «божественное социальное», что характеризует переломную первобытность как бытие. В результате это стремление охватывает всех «людей без общества» и они помимо своей воли и сознания, если таковые у кого-то и имеются, жаждут этого «обладания» и, наконец, узурпируют эту культуру жизни «человека без общества». Интересно, что животные и любые живые организмы, включая растения и разнообразные биологические виды (Вид — основная структурная единица биологической систематики живых организмов), обладают таким свойством как экспансия. В частности, экспансия (от лат. expansio — распространение, расширение) — это территориальное, географическое или иное расширение зоны обитания, или зоны влияния отдельного государства, народа, культуры, биологического вида.

Понятие экспансии тесно связано с понятием и с представлением о росте, свойственном для живых объектов, а так же… с потребностями в пространстве и в ресурсах для такого роста (расширения, распространения). В плане исторического развития «homo sapiens» (Челове́к разу́мный — вид рода Люди (Homo) из семейства гоминид в отряде приматов) понятие экспансии «тождественно» утверждению о всё более глубокой экспансии в отношении доминирующего фактора его («homo sapiens») существования и функционирования.

Итак, как ранее было отмечено, постижение любой эндогенной формы начинается с постижения самого базового объекта в его предметном содержании и только потом — собственность, точнее, отношения собственности как отношения по поводу этого объекта, ибо объект отношений (людей), это еще не сами эти отношения. Именно сам объект объективно обуславливает в действительности и в основном всю «архитектуру» субъект- (объект) -субъектных отношений по его поводу, правда, и не без учёта особенностей среды (социальной и материальной), в которой и реализуются эти отношения. История показывает, что само расставание с отжившей собственности не происходит «спокойно-любез­ным путем».

Итак, объект «человек без общества» есть диалектический объект, то есть включающий в себя, в свой состав и «архитектуру», самого человека, но, правда, ещё лишь «человекоподобного» людям, — «человека без общества».

Таким образом, объект переломной первобытной собственности — «человек без общества». Как ещё, и недавно, известные средства производства оказались доминирующим объектом экономической (капиталистической) собственности, то точно так же в эндогенной и так же предельной форме переломной первобытности доминирующий объект, а именно «человек без общества», оказался, можно сказать, — на заре человечества, узурпированным в кошмарных тисках асимметрии ограниченной, стадной, животной собственности гоминидов. Это была еще, по сути, «биологическая» форма бытия, но уже людей, «людей без общества», по поводу, можно сказать, уже ставшим и общечеловеческим (но не их общества, не человечества) его объектом — «человеком без общества». Соответственно, подобно тому как капитализм суть преходящая, господствующая, асимметричная форма вполне естественных отношений, а именно «нейтральных» экономических производственных отношений (материальная форма вещественно-продуктового базового взаимодействия), переломная первобытность и была преходящей, господствующей, т.е. вообще самой первой асимметричной, еще по сути досоциальной формой, но уже людей (людей без общества) и совсем других, но, самых глубоких, нейтрально-базовых, первоначально узко культурно-стадных производственных отношений будущих людей (материальная начальная форма социально-биологического базового взаимодействия).

Пока многое ещё непонятно, в этом «движении от метафор эндогенных изоморфизмов к предметной сущности», к эскизу теории развития по сложности, к эскизу кризиса и преодоления переломной первобытности, или простейшей стадной культурологи.

Исходя из начального прояснения этого первого в истории диалектического объекта («человек без общества»), забыв про вскользь упомянутую узурпацию и собственность, следует сначала понять отношения людей (людей без общества») как естественное, микросоциально-нейтральное, симметричное социально-биологическое базовое взаимодействие; как определенный тип хаоса и суеты, борьбы и согласия этого гомогенного и наиболее глубокого слоя человечающегося социального бытия», в результате чего и реализовался первый исторический прорыв в восходящем развитии будущего общества.

5.1.1.3. Социально-биологическое взаимодействие (симметрия)

Стадное микросоциально-биологическое взаимодействие — это базовое наипрос­тейшее «акультурное» взаимодействие действующих, живущих в естественной природе «природопользующих» людей, «людей без общества», именно как человеческих организмов.

Эти взаимодействия пронизывают всю жизнь людей как живых организмов в любое ее мгновение и для любых времён, а поэтому, с одной стороны, кажутся незаметными, совершенно естественными, повсеместными.

С другой стороны, это базовое взаимодействие в своей условности является и весьма абстрактным в смысле «объективной нереальности» («нереальной объективности») данной социальной симметрии.

Заделы

В быту и детских сказках стадное микросоциально-биологическое взаимодействие в основаниях представлено порою более характерно чем «нереальная объективность» в социальных науках, — открыто, без какого-либо таинства.

При этом, в этих сказках, нет природы в её чистом виде, — а животные, всевозможные предметы, вплоть до деревьев, леса, избушек и печей, «умывальников» и роботов общаются и разговаривают на различные житейские, трудовые, нравственные, темы. В нашем же случае лишь гоминиды в образе «человека без общества» пытаются увидеть друг в друге человека, правда пока и без общества и разрешить за «весь мир» свою проблемную тему, — выжить в этом мире.

Объём этого понимания у гоминид переломной первобытности, вставших на путь обладания (присваивания, пользования) статусом человека и самой культуры жизни «человека без общества» вообще, — исторически велик, а соответствующий «объем» этой наиболее глубокой плоти бытия огромен.

Однако, теоретические успехи на этом направлении ещё впереди, но самые глубокие процессы жизни естественно всё же замечены и наукой, — литература огромна, а в теории весьма хаотична.

В общем в связи с объектом «человек без общества», который в социальном плане выделился из исходного объекта «весь мир» начинает выявляется некий хаотический конгломерат, так называемый, «толстый слой», если не сказать, основания самого толстенного слоя, социального бытия. Этот слой бесконечно далек по сути, плоти, духу и лексике от всего экономического, но при этом самый глубокий, жизненный, а в целом — фундаментальный, а порою и повседневный.

Образ «толстенного слоя», пишет А. С. Шушарин, — «замечателен уже возражением „экономизму“ как якобы чему-то имеющему дело с самым основным. Но тот же превосходный образ толкает к интерпретации его как механистически самостоятельно существующего и соответственно аналитически и статистически легко вычленимого и измеримого, в виде некоторой сферы, области, структуры деятельности и взаимодеятельности» [43, с. 110]. Так, в частности, «питание и общение, детство и материнство, воспитание, домашнее хозяйство, быт» непосредственно связаны именно с социально-биологическим взаимодействием, не говоря уже о самом социальном видении человека человеком, о видении «человеком без общества» «человека без общества». Однако его, это взаимодействие, невозможно вычленить, оно есть в основе всего (всей социологии), оно — всюду.

Наконец, оно же существует только в своей единой, целостной, «абстрактно-гомо­ген­ной типологичности „объективной нереальности“ социальной сим­метрии», — и тем более только условно и несколько искусственно как, например, «человек без общества». Более того, оно есть само животное существование и «само социальное», сама «жизнь как таковая». Оно есть само основание существования субъекта и субъект-объект-субъектных отношений.

Почти все социальные мыслители в самых разных исследованиях «антропологического», «биологического», «органического», «морфологического» и даже «прав человека», тем или иным образом касались этого первого исходного «слоя» бытия.

Так Ж.-П. Марат, политический деятель эпохи Великой французской революции, на основании естественного права, в первом же разделе о «правах человека» в проекте «Декларации прав человека и гражданина», заявляет, что, когда у человека «всегда недостает, он имеет право вырвать у другого излишек того, что тот имеет в изобилии… Он имеет право вырвать у него необходимое и имеет право, вместо того чтобы погибать от голода, зарезать его и пожрать его трепещущее тело». Конечно же, это не права, а — инстинкты, но ясно, что речь в подобных заявлениях идёт о серьезных областях бытия. Итак, перейдём к изложению всей этой «гомогенной многомерности как определенной социальной симметрии, суеты» и «объективной нереальности».

Многими учёными неоднократно отмечалось и указывалось на существование значительного ряда «нерыночных механизмов» и морали даже при капитализме. В частности, например, автор полилогии пишет:

«Но разве не „беззащитны“ ребенок перед взрослым, хилый перед бугаем, едок перед поваром, ученик перед учителем, прохожий перед местными, гость перед хозяевами, подчиненный перед шефом, безоружный перед вооруженным и т. д. Вот все это и никакого касательства к „экономизму“ не имеет, включая, грубо говоря, и мораль как таковую. Клятва Гиппократа не моральными доброисканиями была рождена, а материальными взаимодействиями. И довольно задолго до торжества рынка. Хотя и куда попозже успехов в развитии „средств производства“» [43, с. 112].

Эта хаотическая конгломеративность основания «толстенного слоя» характеризуется его социологической базисностью и массивностью, его принципиальным сущностным отличием от «частных хаосов» общественного, профессионального, территориального, экономического, технологического, информационного и пр. Таким образом, это и есть глубочайшая базовая «универсалия» самой сути будущего социального бытия, самая фундаментальная и необходимая, но и недостаточная для существования, можно сказать, ещё только «микролюдей» («людей без общества») и самого общества в будущем. То есть, так или иначе, имеем (наблюдаем) одну симметрию, или одно, вполне определённое, стадное микросоциально-биологическое базовое вза­и­модействие.

Понимание этого взаимодействия сконцентрировано в метафоре механизма. И, как отмечает автор метатеории «Полилогия…», — «Сперва даже осмыслением гетерогенности, множественности таких механизмов в виде преодоления «монополи» обмена».

Конец монополии обмена

Человеческие базовые взаимодействия множественны и в своём проявлении многомерны. Во всех этих множественных взаимодействиях, кроме вещественно-продук­то­вых (экономических), доминирующих лишь в капитализме, никакого обмена в их определении (по определению!) нет, и быть не может. В этом множестве взаимодействий имеют место совсем иные «типы хаосов, мате­ри­аль­ных связей, сует, „борьбы и согласия“ …, другие механизмы со-деятельности, другие „символические посредники“ [43, с. 115], а равно и другая понятийная атрибутика».

По Марксу, механизмом вещественно-продуктового взаимодействия является обмен вещами, совершаемый людьми, реализующих лишь одну из качественно множественных и свойственных ему функции, а именно лишь строго определённую функцию обмена, выступая лишь в роли агента этого обмена. Многомерность проявляется во множестве хаоса «многородных явлениях производства, распределения, обмена и обращения, наконец, и потребления вещественных продуктов. Метафоры этой многомерности: имущественное богатство, торговля, рынок, деньги, заработная плата, доходы, прибыль и т. д. Соответственно и сама теория этого экономизма концентрирует своё внимания на всевозможном «экономическом», «теоретически совершенно не изучая никаких других отношений. Но… в глубине души признавая, что их много» [43, c. 113]. Вот и классики позже признались (из письма Ф. Энгельса):

«… Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счёте является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу» [44, с. 496—498].

Вообще же человеческие базовые взаимодействия также множественны и многомерны (см. рис. 2). Но каждый меха­низм из множества базовых взаимодействий метафорически выражает пока лишь часть предстающего эклектического клубка хаоса действительной жизни, свой собственный «тип хаоса, материальных связей, сует, «борьбы и согласия» (М. Вебер), другие механизмы со-деятельности, «символические посредники, а равно и вся понятийная атрибутика» [43, с. 115]. Так всем известный «вульгарный» капитализм, как выше уже отмечалось, построен на всем известном, совершенно «невинном» механизме «обмена». Анализируемая нами же «пещерная», переломная, первобытность пост­роена на так же «невинном» и более универсальном механизме стадного телесного и микросоциально-биологического «общения». Такова эндогенная логика, которая в своей прорывной, революционной, части имеет дело только с объективно возникающими асимметриями уже ненормального, критического господства вообще-то нормальных симметрий. Этим «прорывом» собственно и завершается построение описания первой в истории ступени восходящего развития социума по сложности и начала последней ступени «Лестницы природы» Аристотеля «Человек» (см. рис. 5). На рисунке 8 эта первая символическая ступень представлена в виде схемы в рамках эскиза взаимосвязанности эндогенных теорий развития общества (см. рис. 1).

И вот с этой, первой, парадоксальной, симметрией эскизно и попытаемся разобраться.

Основные понятия

Стадное микросоциальное биологическое взаимодействие человеческих организмов «людей без общества» имеет в своей основе органическое раз­деление жизнедеятельности, или, если говорить о просто людях, то самое глубокое, но уже, можно сказать, постприродное органическое разделение и труда.

В этой связи Маркс писал:

«В пределах семьи — а с дальнейшим развитием в пределах рода — естественное разделение труда возникает вследствие половых и возрастных различий, т. е. на чисто физиологической почве, и оно расширяет свою сферу с расширением общественной жизни,…» [21, с. 364].

Органическое разделение жизнедеятельности (и труда) вообще, в частности, например, — на умственный («работа мозга») и физический (работа «прочего тела»), что при­суще уже каждому отдельно взятому человеку по самой природе жизненного процесса человека, в том числе и «человека без общества». Это сразу же проявляется в самой, совершенно другой, логике каждого из разнообразных типов невещественных взаимодействий. Например, перед тем как кинуть камень (переломная первобытность) или «кинуть» конкурента (экономика капитализма), нужна еще, говоря экономическим оборотом, так называемая, трансакционная издержка на раздумья и переговоры о том, — как это сделать или целесообразность этого деяния. Генетически, с точки зрения происхождения, это и есть первое разделение человеческого труда, которое исторически утверждалось еще в досоциальной, но уже стадной микросоциальной (биологической!) форме «человека без общества».

Органическое разделение труда является основополагающим разделением труда и всевозможной жизнедеятельности. Оно лежит в основе других форм разделения труда и жизнедеятельности, то есть составляет необходимое условие их реализации; иначе говоря, «мужчины не рожают, младенцы не работают, немощные не куют» и т. д. В действительности же органическое разделение труда и жизнедеятельности глубже и шире, включает в себя даже обмен намерениями, «взаимодейст­вия гостей и хозяев, полов, старых и малых… даже сон и бодрствование, воспитание и игры детей». Так, например, без детских игр, обеспечивающих здоровое развитие будущих сталеваров, становиться затруднительной и выплавка чугуна и стали. При этом даже трудно представить сталеваров, да и вообще людей, живущих без сна и выплавляющих без сна, сталь и чугун. Короче, в данном конкретном примере, сон это не менее важный процесс, чем охрана труда, амортизация или выполнение регламента технического обслуживания средств производства.

Это основополагающее разделение труда и жизнедеятельности осуществляется между просто людьми в ходе ежедневно текущих перемен деятельности каждого человека, которые, будучи (микро) осоциаленными человеческими организмами, имеют различия по возрасту и полу, способностям и животному характеру, здоровью и комплекции, имеют различия в отношении чувств, ума и хитрости, знаний, стадно-житейских навыков и т. п. Однако при этом, следуя «мудрёной» научной абстракции тогдашней «объективной нереальности» органического разделения труда и всяческой жизнедеятельности, здесь, в этой переломной первобытности, еще нет, в современном понимании, каких-либо охотников, рыболовов и земледельцев, нет, разумеется, граждан и специалистов, нет соседей соплеменников и односельчан, нет товаропроизводителей, нет покупателей и продавцов, нет начальников и подчиненных, наконец, что очевидно, нет IT- шников и компьютерщиков и др. Здесь есть пока лишь лежащие в основе всех этих ролей просто мужчины и женщины, дети, пожилые и старые, и прочие соплеменники. То есть, — есть, образно говоря, просто и пока «дикие люди», что-то делающие, говорящие, бегущие, сидящие, спящие, едящие, и даже, как говорится, «любящие».

Базовым механизмом связи и соединения в органическом разделении жизнедеятельности является телесное микросоциально-биологическое общение между (микро) осоциаленными (человеческими) организмами как форма процессов содеятельности. Мы вводим определенное понимание термина «стадное телесное микросоциально-биологическое общение» в социологии, предполагая его последующее понятийное уяснение. Здесь меж­субъектное взаимодействие, которое в обыденном употреблении обозначает все формы контактов между людьми, понимается как «материально-прак­ти­ческое взаимодействие участ­ников единого, коллективного дея­тель­ностного процесса». При этом важен акцент на мате­ри­альность и «парную коллективность» процесса взаимодействия. Такое взаимодействие есть условие и фундамент предметной деятельности во всех ее формах и видах.

Действительно, без «протокола о намерениях» как акта общения, пусть даже и молчаливого, невозможна ни одна сделка, ни одно административное (командное) указание и его исполнение. При этом «в общении нет отправителя и получателя сообщений», а есть стороны и «собеседники, соучастники общего дела» [12, с. 133, 146]. И хотя общества ещё нет, но есть собеседники, соучастники и даже «общее дело». Здесь, таким образом, не только обнаруживается возражение нелепости абсолютизации «атомарного» (товаро) обмена, но и просматривается иной, «процессуальный, полевой и в основном диспозитивный» (Диспозитивный … — основанный на учете инициативы, самостоятельности в выборе того или иного поведения участниками регулируемых отношений. — ХАТ) характер самых базовых взаимоотношений просто людей и даже некого изначального подобия дискурса по поводу «всего мира» и места в этом мире просто людей, «людей без общества». И всё это имеет место на основе механизма, пусть ещё и, микрообщения, «людей без общества». Соответственно и «общее дело», — жить, быть «человеком без общества», составляет самую глубокую и исходную социальную и процессуальную субстанцию.

Таким образом, стадная, телесное микросоциально-биологическое общение есть суть и основа общественной формы, базового механизма процесса содеятельности вообще. Это, наконец, и есть первая «универсалия», её «плотс­кая», телесно-микросоциальная форма. Так, например, питание, еда — самое интимное общение человека с окружающей средой и с другими просто людьми, Наконец, язык, воспитание, знание, любовь, материнство, детство, родство, гостеприимство, игра, юность, зрелость, старость, досуг, санитария, режим дня, безопасность, «разборки» и пр. — есть суть проявления основ будущей жизни уже общества людей в ее, пока ещё, стадном, микросоциальном телесно-био­ло­ги­ческом взаимодействии.

В этой связи уместно привести следующее замечание автора метатеории «Полилогия…»:

«Когда в наших недавних «истматах» писалось, что, скажем, такие явления, как семья, быт, язык и естествознание, «не относятся к базису», то это и было типичное проявление экономического «вещизма» этого «истмата», сводящего всегда гетерогенный базис к гомогенным экономическим отношениям или вовсе к мифологеме «экономика» [43, с. 119].

А ведь это и есть самое глубокое, хотя м «микро», — все то же самое неисчерпаемое производство и воспроизводство действительной жизни, движения и отношения «микро» общения по поводу жизни в этом мире «людей без общества» как схожих, но и разных телесно-духовных человеческих организмов как основания органического производства, как органического «слоя», а, точнее, — срез производства жизни, его органической субстанции.

И это совсем не «экономика производства», а глубокая «органика» производства жизни. В содеятельности в этом «органическом производстве» просто люди, «человеки без общества», проявляют не, так называемую, рабочую силу, а, говоря словами того же Маркса (Эконоическо-философские рукописи 1844 года), — простое «человеческое отношение к миру, — зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь» [26, с. 120].

Собственно органическое производство осуществляется не в стадном, телесном микросоциально-биологическом общении — как, например, потребительная стоимость не создаётся механизмом обмена. Это общение есть всего лишь общественная форма связи и базовый механизм, используемый» агентами органического производства в недрах действительной жизни, то есть, образно говоря, в теле жизнедеятельности и содеятельности. Стороной этого микрообщения «людей без общества» является все «информационное», уже микроосоциаленное, так как знаковое, сигнальное взаимодействие было уже давно известно и имело место в животном мире. Это было известно именно как языковое не только в смысле естественных разговорных языков, но и как всевозможная знаковая и символическая коммуникация.

Так у Н. Лумана, считает автор полилогии, — «именно «коммуникация» становится буквально родовым началом «общества» или «социальной системы» (состоящей в его понимании «не из людей или действий, а из коммуникаций» [43, с. 120].

Однако, в данном изложении, мы далеки от этих фундаментальных явлений. Родовым понятием здесь является взаимодействие, тогда как коммуникация есть лишь духовная, информационная сторона микросоциального телесно-духовного общения.

Пока же имеем в виду, что вместе с «человеком без общества» «комму­ни­кативная сторона общения вошла в саму материальную плоть бытия» [43, с. 120], и «материя» этой социальной системы — уже «говорящая». Коммуни­ка­тивная сторона общения является общественным носителем действительной жизни просто человека, трансляционной и выразительной основой, средством.

Общение не только духовно, но и телесно. Например, это материнство, врачевание, телефонный разговор, письмо на бумаге или электронное письмо, сообщения по мобильнику и пр. Как видно, что ничего только телесного никогда не бывает. Таким образом чис­то духовное общение предполагает телесность не только его участников, но и процесса. Так, в частности, в книге «Теория Информационного общества. О революционном переходе от капитализма и социализма к новой формации» [38] достаточно полно и положительно автором рассмотрена проблема материального в информации. Поэтому такие махины, как связь и информатика, как процессы и системы, как средств передачи сообщений и информации, а соответственно их хранение и обработки, имманентны социально-биологическому взаимодействию, при очевидном изменении своего социально-исторического наполнения, средств и фор­м.

Итак, рассматриваемое телесно-биологическое микрообщения есть механизм стадного микросоциального биологического базового вза­и­модейст­вия, но, например, никак не обмен (товарообмен), как механизм экономизма.

Итак, мы, как в целом отмечает автор полилогии, — «подошли к некоей ценности, т.е. к некоему фундаменталь­нейшему основанию смысла бытия, сознания, менталитета, морали, так или иначе выражающих в жизни человеческого об­щества некоторые богатства, или, можно сказать, фундамен­тальные „объективные ценности“ бытия» [43, с. 122], бытия homo sapiens.

Но, пока же, мы, на уровне переломной первобытности, подошли лишь к ценности, как фундаменталь­нейшему основанию смысла бытия собственно самого человека (без общества), его сознания, «менталитета и морали», так или иначе выражающих в жизни ещё только нарождающегося человеческого об­щества некоторые богатства, то есть — некие фундамен­тальные объективные ценности бытия «человека без общества» как будущего homo sapiens.

Ценности и богатства можно трактовать и как ресурсы, понимаемые широко, а именно как условия и обстоятельства производства и воспроизводства действительной жизни. Однако при этом термин «ресурсы» несколько искажает суть самих гетерогенных объективных ценностей. В частности, этим искажением и объясняется появление таких феноменов как «административный ресурс», «интеллектуальный ресурс (капитал)» и т. п.