Бесплатный фрагмент - Матильда

Жуткая тайна «инфарктной палаты»

Плохо, когда из реанимации ты попадаешь в длинный тоннель, ведущий к воротам рая, но еще хуже, если тебя там встретит не богообразный старец, а сержант Советской армии Козлов с карабином Симонова в руках. И не просто встретит, а начнет задавать вопросы о твоем прошлом.

Утром из реанимации его перевели в палату «инфарктников». Он хотел идти по коридору сам, но его усадили в кресло.

— Вам нельзя ходить, — мягко сообщила жгучая брюнетка в белом халате. На вид ей было лет сорок, сорок пять. Он знал, что нельзя. Врач «скорой» написал на кусочке картона «подозрение на инфаркт».

В шестиместной палате две кровати были свободны. Одна стояла у самой двери, другая у окна.

— Из окна дует, — сообщил маленький тощий мужичонка, шмыгая носом.− Меня зовут Вася.

Он выбрал ту, что стояла у двери. Молча лег на кровать и прикрыл глаза. После реанимации он хотел полежать в тишине. Подумать о своей жизни. Потом пришла та же медсестра, на лице ее теперь была маска из белоснежной марли. Она закрывала ее губы и нос.

— Я вас уже где-то видел, — сообщил мужчина.

— Я тоже, ночью в реанимации.

— Мне кажется, что я вас видел раньше, много лет назад, а вот где — не помню.

— Главное, чтобы мы в будущей жизни с вами больше никогда не встречались, — тихо произнесла медсестра и, установив капельницу, вышла из палаты.

Мужчина обреченно смотрел на падающие в систему капли. Неожиданно у него закружилась голова, и он полетел куда-то вниз, в пропасть.

«Надо дернуть за кольцо и раскрыть парашют», — подумал больной, но ничего не сделал для своего спасения.

Потом он оказался в длиннющем черном тоннеле. И летел уже не вниз, а параллельно земле. Вдоль стен висели лампочки, но они не горели. Минут через пять он вырвался из темноты и увидел горящий факел. Один, другой, третий. И тут дорогу ему преградил сержант с карабином в руках.

— Стой! Стрелять буду! — громко крикнул сержант, направляя на него ствол карабина.

— Стреляй! — улыбнулся мужчина в больничной пижаме. — Я из «инфарктной» палаты.

— Значит, ты уже готов к исповеди?

— А ты кто такой, чтобы мне вопросы задавать? У входа в рай меня должен был встретить седой старик с бородой. Я его на картине видел.

— Ты же атеист, грешник. Тебе в рай не положено, — радостно сообщил сержант. — Я тебя сейчас пристрелю, и мы навсегда закроем тему.

— С каких это пор у входа в рай расстреливают тех, кто пришел к ним сам?

— Я часовой, лицо неприкосновенное, — сообщил сержант. — И убить тебя должен был еще при твоей жизни, но не смог.

— Струсил? — уточнил больной. Разговор с часовым в советской военной форме ему не понравился.

— Да, — я не смог выстрелить из этого карабина, — зло крикнул сержант. Если бы тогда я убил тебя, то все было б иначе.

— И за что ты меня хотел убить? — спросил мужчина в пижаме.

— Ты девушку у меня увел.

— Из-за бабы мужика убивать? Глупо, — больной внимательно посмотрел на сержанта, но так и не вспомнил, кто он и откуда. — Ты, хоть, скажи, как ее звали. А то умру и не узнаю, из-за кого пострадал.

— Ее Матильда звали, — сообщил сержант, передергивая затвор.

— Хорошо, хоть не Наташа, — чему-то своему улыбнулся мужчина из «инфарктной» палаты. — В Турции все русские бабы «Наташи». Не было у меня Матильды. А Наташи были. Может, ее Наташа звали?

— Нет, Матильда.

— Ошибочка вышла, сержант. Ты все перепутал. Не знаю я никакой Матильды. И тебя первый раз вижу! — неожиданно выдал инфарктник.

— Матильда — моя жена, — неожиданно признался сержант. — Перед смертью она клялась, что ты у нее был первый. Из-за чего я был обречен воспитывать твоего сына.

— Ага, первый?! — пропустив историю с сыном, возмутился мужчина в пижаме. — У меня та же проблема. Все бабы, у которых я был не первым, говорили, что я второй. Даже если у нее там целый полк побывал в гостях.

— Матильда не такая.

— Слушай, я что-то слышал про твою Матильду. Она балериной была?

— Балериной, но она не была любовницей царя, потому что он святой! Учитель оклеветал ее. надругался над царем! — безумно вращая глазами, закричал сержант, нажимая на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Пуля пролетела рядом с больным, но в него не попала.

— Придурок, левее надо было брать, левее! На моем карабине прицел сбит, — крикнул мужчина в пижаме, вырывая из рук сержанта оружие.

Потом он летел по черному тоннелю куда-то вниз, распугивая выстрелами из карабина черные тени огромных крыс. Ему показалось, что прошла вечность. Неожиданно в конце тоннеля он увидел свет, яркий безжизненный свет, и услышал знакомый голос соседа по койке.

— Я же говорил, что он станет четвертым. Четвертым покойником за последние сутки на этой кровати. Костя, давай мандарин, я выиграл.

— Погоди, надо врача позвать, пусть подтвердит официально, — отмахнулся от Василия Петухова толстый неповоротливый мужик с одутловатым лицом.

— Не надо ничего подтверждать. Он умер, я выиграл! Давай мандарин.

«Суки, они еще пари заключили. Выживу, убью всех! — пронеслось в голове у вернувшегося с того света больного. И тут он все вспомнил. — Ну, конечно же, меня отравила медсестра. И зовут ее Матильда. А откуда взялась тогда балерина вместе с царем и каким-то учителем?».

Мужчина открыл глаза. В палате никого не было. Из радиоточки мужской голос требовал запретить фильм «Матильда» и сослать на Соловки Учителя.

— Мандарины делить пошли, суки позорные! — громко произнес лежащий под капельницей мужчина, но никто не отреагировал на его слова. Лишь только радиоточка продолжала угрожать небесными карами всем, кто посмел усомниться в святости Николая второго.

— А я все понять не мог, что в моей голове делает эта балерина? А она из радиоточки в мозг проникла, — обрадовался больной. — Значит это не мой бред. Весь мир сошел с ума! С утра и до ночи несут всякую чушь про балерину, царя и Учителя. А в моей голове полный порядок! У меня только с памятью что-то случилось.

Ровно через две минуты на больничную койку присел старшина НКВД из киевской расстрельной команды. Он был в форме с револьвером в руках и такой же молодой, как на фото из домашнего альбома.

— Их надо было расстрелять с коммунистической ненавистью в девяностом году прямо на Арбате, а теперь, поздно. Они расплодились. Их сотни тысяч! Царей прославляют. Вечно живого из Мавзолея вынести хотят. И ты вместо того, чтобы продолжить наше дело, в «инфарктную» палату залег.

— И что вы предлагаете? Стрелять бывших комсомольцев, которые несут всякую чушь про царя и Матильду? — указал на радиоточку больной.

— Мне нравится ход твоих мыслей. Тебе дать револьвер?

— Не сейчас. Для начала я хотел бы узнать, кто я такой и как меня зовут?

— Я помогу тебе! У моих клиентов память восстанавливалась за минуту до расстрела. В глаза! В глаза смотреть! Не отворачивайся! Я верну тебя в 37-й год прямо сейчас! — старшина поднял револьвер и направил его в сторону больного. — В отличие от Козлова я стреляю без промаха! И прицел у меня проверенный. Приговоренных к расстрелу я убивал с первого выстрела!

— А меня за что?! Я не знаю никакую Матильду. И балерин у меня никогда не было, — голосом драматического актера произнес больной. — И в убийстве царя не участвовал. Это было до революции. Меня тогда еще и в проекте не было. Ты понимаешь, я из другого времени. Я свое отстрелял в девяностых.

— Не отвертишься, сучок. Сейчас ты ответишь за всё, — грязно выругавшись, плюнул на пол старшина. — Я следил за тобой. Ты виноват в госизмене.

— В чем?! — удивился мужчина.

— Ты разгласил гостайну. Раскрыл методы работы КГБ, назвал имена агентов, а за это полагается высшая мера!

— Какая гостайна, какая измена? Что ты несешь?!

— А ты вспомни, секретная операция КГБ СССР «Голубой художник». Ты там сыграл главную роль. Так мне стрелять или ты сам уйдешь в мир иной?

Мужчина в пижаме вырвал из руки иглу, по которой к нему в вену поступало лекарство из капельницы.

— От прошлого не спрячешься, Марат, — зловеще произнес старшина НКВД. — Я тебя заставлю вспомнить обо всех твоих подвигах.

Старшина выстрелил из револьвера в потолок, и больной тут же оказался в полутемном кинозале. Рядом с ним сидели броско разукрашенные молодые люди с попкорном в руках.

«Меня звали Марат, — пронеслось в мозгу больного. — Странное имя. А может, он ошибся? Ну, какой я Марат?».

Больной перевел взгляд на экран. Там по пустынной улице шла красивая женщина.

«Секретная операция КГБ СССР: «Голубой художник»

Мужчина в больничной пижаме с интересом смотрел на экран. Ему показалось, что этот фильм он уже видел, только не на экране, а в реальной жизни. Тем временем, откуда-то сверху стали спускаться красные буквы. Они долго крутились вокруг своей оси и, наконец, остановившись, превратились в титры: «Операция «Голубой художник». Потом экран погас, и Марат услышал голос Левитана. Он в полной темноте с выражением читал невидимую книгу.

«…Неожиданно дорогу Алисе преградил молодой красивый мужчина в дорогом костюме. Он спросил, как пройти в библиотеку.

Алиса остановилась, оценивающе посмотрела на незнакомца и сказала с издевкой в голосе: «Вы можете произнести другие слова?».

— Мужчина тут же упал на колени и продекламировал по-актерски громко: «Я вас люблю!».

— Достаточно, — улыбнулась Алиса и деловой походкой направилась в сторону больницы. Когда она вошла в психоневрологический диспансер, парень, прочитав вывеску, нерешительно остановился, а потом развернулся и, втянув голову в плечи, ушел в сторону моря.

Алиса с интересом наблюдала за незнакомцем через окно своего кабинета. Мужчина ей понравился.

— Значит, у меня все еще впереди, — тихо произнесла она.

Но впереди ее ожидало не романтическое свидание с таинственным незнакомцем, а поездка к художнику Старовойтову.

— Жалобу нам переслали из ЦК КПСС на Руслана Старовойтова, — протянула Алисе после окончания пятиминутки письмо с красным штампом главврач психбольницы Лариса Ивановна. — Сосед пишет, что Старовойтов поселил у себя в комнате не прописанного танцора из балета Вячеслава Каретникова.

— Днем и ночью они спят в одной кровати и занимаются половым развратом, — процитировала Лариса Ивановна письмо ветерана внутренних войск МВД.

— А мы тут при чем? — недовольно спросила Алиса Викторовна. — Пусть милиция разбирается, кто с кем спит.

— Руслан Старовойтов отсидел в тюрьме семь лет за мужеложство. В деле есть заключение судебно-психиатрической экспертизы. Диагноз: шизофрения, простая форма. На учете как социально опасный. Карточка с двойной красной полосой. В анамнезе — нападение на персонал. Поедешь с Барским. Его забирать надо. Вопросы есть?

— Лариса, скажи честно, почему ты меня все время посылаешь к извращенцам и убийцам? Старовойтов живет на втором участке. Почему я должна оформлять его в больницу? О нём по «Свободе» говорят, по «голосам» разным. Он известный художник. Ты хочешь, чтоб и обо мне стали говорить на радио «Свобода»?

— Какой он художник, я не знаю, но в психбольницу Старовойтов попал после того, как его картины показали Хрущеву. А Хрущев всех участников выставки обозвал педерастами. Вот и загудел в тюрьму после выставки Старовойтов. ЦК же на особый контроль дело художников-абстракционистов поставил.

— Так Хрущева уже давно нет в Кремле.

— Хрущева нет, а ЦК КПСС остался.

— Хорошо. Есть жалоба на художника, но я какое отношение к Старовойтову имею? Это же не мой участок.

— Правильно, не твой, но Шполянскую я не могу послать к Старовойтову.

— Почему?

— Потому что Раиса Васильевна не найдет оснований для его помещения в психбольницу, а я не хочу нарываться на скандал. Есть партийная установка с самого верха: «голубых» — каленым железом! А тут еще ветеран МВД перевозбудился из-за того, что ему общей ванной пользоваться приходится с каким-то педерастом. Письмо закрыть нужно сегодняшним числом. Шполянская дотянула до последнего.

— Перед тем, как поехать к Старовойтову, Гарика пришли ко мне на инструктаж. И в санитарские дела больше не лезь. Твое дело в стороне стоять и наблюдать за этим «голубым» цирком.

Через пять минут в кабинете Ларисы Ивановны появился санитар.

— У тебя удостоверение дружинника с собой? — спросила Лариса Ивановна.

— В кармане.

— Покажи.

Гарик передал удостоверение главврачу.

— Командир оперативного комсомольского отряда, — прочитала вслух Лариса Ивановна.

— Задерживать правонарушителей имеешь право?

— Конечно. Наш отряд — добровольная народная дружина при угрозыске, — пояснил Гарик. — А чего надо?

— Художника Старовойтова в больницу привезти.

— Причем здесь удостоверение? Он у нас на учете стоит? Только Шполянская его не положит. Напрасные хлопоты. Она всех «голубых» считает нормальными.

— С Алисой Викторовной поедешь.

— Это подстава, Лариса Ивановна. Шполянская ей художника не простит. Она сожрет молодую! — возмутился Гарик.

— Направление Старовойтову оформит Алиса Викторовна, — повысила голос главврач. — Закроем на трое суток, а там решим. Людей наверху его любовник интересует. Пора на учет ставить.

— Так их на горячем брать надо, — засомневался санитар.

— Вот и бери прямо в постели. Короче, когда эти двое начнут, сосед взломает дверь и первым войдет в комнату Старовойтова, следом за ним — возмущенная общественность. И только после них ты с удостоверением в руках. Громко, чтобы все слышали, объявишь, что ты дружинник, и удостоверение покажешь свидетелям.

— Лариса Ивановна, я не въехал. Зачем так понтовать? Я этих «голубых» и без удостоверения заломаю.

— Мне заламывать там никого не надо. Балерун на учете не состоит. Надо сделать так, чтоб он на тебя, на дружинника, напал, сопротивление оказал, драку устроил. Короче, совершил противоправные действия в отношении народного дружинника в присутствие свидетелей. Теперь понял?

— Понял.

— Ну, и чего сидишь?

— А Алиса знает, что мы там будем делать с этими «голубыми»? Может, она в машине посидит, пока мы их заактируем?

— Нет. Пусть привыкает. Она сама себе работу выбрала. Мне вторая Шполянская в диспансере не нужна. Здесь ты или психиатр, или наш пациент. Третьего не дано.

Гарик вышел во двор, сел на свое место в машине и стал наматывать на кисть левой руки вафельное полотенце. Минут через пятнадцать они подъехали к нужному дому.

— Старовойтов на третьем этаже живет, — сообщил психиатру водитель. — Только вы к нему близко не подходите, он просто бешеным становится при виде женщин. В прошлый раз его с милицией еле взяли.

— Потому что со Шполянской поехали, — подхватил тему санитар. — Она защищать его стала, Ларисе звонила, на меня докладную написала.

— А ты был не виновен, потому что весь в белом, — поддела Гарика Алиса Викторовна.

— Я так и не понял, в чем моя вина была. Постучал в дверь, а в комнате Старовойтов с каким-то мужиком. Я и слова сказать не успел, как он пощечину мне отвесил.

— И что потом было?

— Все по инструкции. Я ему хомут на шею в состоянии аффекта, а дружок Старовойтова кинулся отбивать больного, а тут еще Шполянская истерику закатила, чтобы я художника не душил, потому что он — талант и светлая личность. Ну, и врезал я им обоим от души, чтоб руки не распускали.

— Я читала, что ты с ними сделал. Раиса Васильевна подробнейшим образом описала в амбулаторной карте, как санитар и два милиционера избивали художника и его гостя-скрипача.

— Так сами ж виноваты. Если я — санитар, так мне с порога можно и в морду? Со мной такое не проходит.

— А с гостем что потом было. В карточке о нем ни слова?

— С гостем нормально все случилось, его хотели за мужеложство привлечь, а потом хулиганкой ограничились. Четыре года за мордобой с малявой о том, что он зашкаренный. Короче, опустили его в СИЗО за немужское поведение.

— И ты этим гордишься?

— А я тут причем? Мне сказали — я поехал. Его сама Шполянская отмазать не смогла, а она — психиатр с двадцатилетним стажем. Жалобы во все инстанции посылала. Комиссия приезжала даже из Москвы. И все эти уважаемые люди признали меня правильным пацаном, который действовал в пределах необходимой обороны. А Шполянской выговор вкатали за клеветнические сигналы в ЦК КПСС. После этого она со мной не разговаривает.

— Все. Хватит болтать. Вначале пообщаемся с соседом.

Врач выскочила из машины и быстрым шагом направилась к дому, где жил Старовойтов.

Дверь в коммуналку была открыта. У входа в квартиру их встречал коротконогий плотный мужчина. На вид ему было около пятидесяти.

— Проходите ко мне. У нас все готово.

В скромно обставленной комнате по стенам висели фотографии бравого старшины на фоне казармы и киевского СИЗО.

— Вы кем раньше работали? — посмотрев на фотографии, спросила Алиса Викторовна.

— В НКВД служил.

— Вертухаем в тюрьме, что ли? — уточнил Гарик.

— Я в расстрельной команде служил, сопляк, — зло посмотрел на Гарика хозяин комнаты.

— Гарик, рот закрой, — поддержала заявителя Алиса. И, повернувшись к мужчине, продолжила. — Мне передали вашу жалобу на Старовойтова. Из письма я так и не поняла, чем он вам не угодил? Он угрожал вам, совершал агрессивные действия?

— Мне — угрожать? — вдруг заржал мужчина. — Не вырос еще такой человек, кто бы меня запугать смог. Я зэков приговоренных расстреливал.

— Я хочу уточнить. Ни вам, ни членам вашей семьи Старовойтов не угрожал и никакой агрессии не проявлял?

— Пусть попробует, да я его в порошок сотру!

— Понятно. А зачем же вы это письмо в ЦК написали? — продолжила разговор Алиса Викторовна.

— Так он же пидор, доктор. Я сообщил куда следует. Мне предложили понаблюдать за ним и его связями.

— А как вы узнали, что он в одной кровати с посторонним мужчиной «занимается всякими извращениями»? — процитировала письмо врач.

— Так слышно все. Банку литровую к стене приложу и каждое слово слышу, — мужчина приставил к стене банку и стал слушать. — Вот сейчас разговаривают и целуются. На кровать легли. А теперь скрип пошел, как в раж войдут, будем брать.

— Но мы не можем вломиться в чужую квартиру без санкции прокурора, — попыталась остановить бдительного соседа Алиса Викторовна.

— Вы не можете, потому что при исполнении, — легко согласился мужчина. — А я могу проявить революционную бдительность как советский гражданин и бывший сотрудник органов.

Отставной старшина вытащил из-под кровати топор и направился в коридор, где его поджидали соседки по коммуналке. Одним ударом топора он выбил накладной замок и с криком «Всем лежать!» ворвался в комнату художника, размахивая топором. Мужчины лежали на кровати абсолютно голыми. За минуту в комнату набилось с десяток женщин, которые с любопытством смотрели на голых мужиков и что-то возбужденно кричали.

Гарик, выполняя полученную инструкцию, пробился сквозь толпу к кровати и, размахивая удостоверением дружинника, заорал: «Вы оба задержаны за противоправные действия. Я — командир оперативного комсомольского отряда, дружинник. Встали! Оделись! Оба!».

— Так это ты, сука, опять пришел! — заорал художник, бросаясь на санитара. — Да я тебя…

Но договорить он не успел. Гарик набросил на шею больного полотенце и стал душить Старовойтова. Через минуту художник захрипел, теряя сознание. Увидев эту картину, к нему на помощь ринулся длинноногий парень. Он нанес хлёсткий удар ногой по лицу санитару. Удар был настолько сильный, что Гарик отлетел в дальний угол комнаты. Алиса с ужасом смотрела на происходящее и не знала, что делать. Но тут в дело вмешался отставной старшина.

С криком: «Бей пидоров!» он кинулся на танцора, а женщины навалились на голого художника. В это время пришел в себя санитар. Он подскочил к голому танцору и со всей силы ударил его кулаком по затылку. От этого удара мужчина громко охнул и мешком рухнул на пол. Вторым ударом Гарик вырубил Старовойтова.

— Молодец, салага! — удивленно посмотрел на санитара старшина. — Ты что, боксер? Это же нокаут.

— Старшина, я не боксер, я доминошник.

— Вышли все из комнаты! — неожиданно закричала Алиса. Она бросилась к танцору и стала ощупывать его голову. — Прости меня, Слава. Я не знала, я б не поехала сюда, прости. Одевайтесь. Быстрее.

— И ты с ними, Алиса. Ну, что я им сделал. Я никого не трогал. Я люблю его, понимаешь, люблю! А они нас преследуют, — Каретников плакал громко, взахлеб. Алиса помогла ему одеться.

Тем временем кто-то из соседей позвонил в милицию. Старовойтова и Каретникова как особо опасных преступников доставили в ИВС в наручниках.

— Кучерявый, тебе совесть мучать не будет? — после того, как они вернулись в больницу, спросила Алиса.

— А что я сделал не так? — удивленно посмотрел на врача Гарик.

— Ты человеку жизнь угробил. Он из тюрьмы не выйдет.

— Он не человек, он «голубой». Его лечить надо, как пассивного педераста, чтоб заразу эту по городу не разносил, — жестко произнес санитар. — Мы его на горячем взяли на ваших глазах. Не отвертится теперь.

— Гарик, а зачем ты его по затылку бил? Это ж запрещенный удар. По затылку даже боксеры не бьют.

— А каратисты бьют. Я имел право. Крайняя необходимость. Он сам виноват. А вы откуда знаете этого Каретникова? — подозрительно посмотрел на Алису Гарик.

— Я с ним с четырех лет танцевала. Потом он институт культуры закончил, балетной студией руководил. У него дети на всесоюзных конкурсах побеждали. Его подставили.

— Алиса Викторовна, его ж с поличным взяли. При свидетелях. Голым. Его же Старовойтов…

— Рот закрыл! — подлетела к Гарику Алиса. — В жизни всякое может случиться. Вот ты сейчас душевнобольных ловишь, бьешь невинных, судишь их, а завтра тебя самого в психушку сдадут. И что делать будешь?

— Меня не сдадут. У меня нервы из железа, — самодовольно улыбнулся Гарик. — Я каратэ занимаюсь.

После этих слов больной из «инфарктной» палаты проснулся, широко открыл глаза и осознал, что находится не в кинотеатре, а в больнице.

— Интересное кино получилось, — пробормотал больной, посмотрев на окровавленную простыню. — Вначале меня отравить пытались, а потом в палате появился старшина из расстрельной команды НКВД. Револьвер предлагал, а я отказался наводить революционный порядок. И тогда он отправил меня в кино. А потом там погас свет…

— Теперь вспомнил, кем ты был? — спросил больного старшина НКВД.

— Я работал санитаром в психушке? — неуверенно спросил мужчина.

— Когда мы с тобой познакомились, тебя звали Марат. Вначале я убить тебя хотел из-за вертухая, но потом реабилитировал. Никогда такого удара не видел. У нас, в НКВД, спецы еще те были, но чтобы так, стоя лицом к лицу с противником, бить его по затылку. Это талант, да и классовое чутье у тебя было на уровне.

— Погоди, но в кино санитара звали Гарик, — возразил больной.

— Так это же кино. И в романе «Психушка» главного героя зовут Гарри Барский, — конспирация, твою мать. Автор специально имена поменял, чтобы всех запутать. Пойди, докажи теперь, что эта книга про тебя, если главного героя зовут Гарри Барский, а тебя Марат.

— Марат? Я это имя первый раз слышу.

— В твоей биографии имя — не главное. В бандитские девяностые ты менял ксивы и клички, как куртизанка перчатки. А сейчас раскис. В «инфарктной» палате спрятался. И это в то время, когда каждый хороший снайпер на вес золота.

— Никуда я не прятался. Отравили меня. И фильм этот вижу впервые, — пропустил мимо ушей слова о снайпере больной.

— И Алису не помнишь?

— Нет.

— Ну, тогда беги отсюда, пока врачи-вредители не прикончили наемного убийцу за прошлые подвиги.

Мужчина в больничной пижаме хотел возразить, но, увидев в руках старшины направленный в его сторону ствол револьвера, встал с кровати, подошел к двери и выглянул в коридор.

Сбежавший покойник

— Ну, и где ваш больной? — недовольно спросил врач-кардиолог Иван Иванович Тараканов. Он был похож на театрального Мефистофеля, с длинным тонким носом и черными, закрученными вниз усами. — Что вы панику подняли? Где покойник?

— Так он мертвый был, — удивленно осмотрел палату Петухов. — Он на кровати лежал под капельницей.

— И куда делся? — повысил голос врач. — Матильда, вы понимаете, что происходит?

— Нет, — собирая капельницу, произнесла медсестра.

— Надо милиции сообщить, — стал советовать Вася. — Представляете, иду я по улице, а мне навстречу труп в больничной пижаме. И всё, сразу инфаркт.

— Ты вместо того, чтобы советы дурацкие давать, за больным бы присмотрел, который под капельницей лежал, — возмутился врач.

— Так мы и смотрели на него, пока он живой был. А как умер, я в морг позвонил, а соседи должны были медсестре сообщить, чтобы узаконить мою победу.

— И почему не сообщили?

— Толстой во всем виноват. Он мандарины проигрывать не любит.

— Какой еще Толстой? — удивленно посмотрел на Васю врач.

— Это не то, о чем вы подумали, — хохотнул в ладонь больной. — Нашего Толстого Константин Петрович зовут. И он с тем Толстым, который Лев, никак не связан. Так вот, Толстой вместо того, чтобы сообщить об очередном покойнике медсестре, пошел в подвал курить.

— А вы что делали в это время?

— В морг звонил из телефона-автомата.

— Значит, никто из вас не видел, как этот больной уходил из палаты?

— Нет. Да у меня и мысли такой не было в голове, что покойник встанет с кровати и пойдет гулять по больнице.

— Вот я смотрю на вас всех и удивляюсь. Вроде, взрослые мужики, Вы же со смертью игру затеяли. Могли бы рассказать новенькому о тех, кто умер до него на этой кровати, и он бы лег возле окна. А вы спорили на мандарины, умрет-не умрет! Где его вещи?

— Не было у него вещей, — сообщила медсестра. — Джинсы и рубашка — в «приемном покое» остались. Он в больничной пижаме был.

— А это чья книга, на тумбочке лежит?

— Это не наша, — в один голос произнесли больные. — Ее здесь не было.

— «Психушка», — прочитал врач, рассматривая книгу. — Как фамилия больного?

— Неизвестный. Он без паспорта поступил. В приемном отделении так и записали «Неизвестный», — пояснила медсестра.

— Но он же в реанимации себя как-то называл? — спросил врач.

— Мне сообщил, что его зовут Гарри Барский, — пожала плечами медсестра. — Только очень неуверенно сказал.

— Это не его фамилия, — отрезал врач. — Так звали главного героя романа «Психушка». Но если этот больной примет облик героя книги, никто здесь до утра не доживет! Доигрались идиоты! Я же предупреждал, чтобы не клали новеньких на эту кровать! Три трупа за одни сутки.

— Мы хотели предупредить его, — засуетился Вася. — Но он сам ее выбрал. Я только сказал, что из окна дует.

— Значит, он тебя первым убьет, — устало произнес врач. — Я эту книгу за одну ночь на дежурстве в реанимации прочел. Потом неделю в себя приходил. «Психушка» — самая правдивая книга о сумасшедшем доме и его обитателях. Второй такой я не видел.

— А еще он в бреду звал на помощь Вольфа Мессинга, — сообщил Петухов.

Врач внимательно посмотрел на больного.

— Матильда, иди, делом займись, я больных сам осмотрю.

Убить старшину из органов

Больной выскочил в коридор и бросился к двери, над которой горела аварийная надпись «ВЫХОД». Лестница была завалена какими-то коробками, списанными медицинскими приборами, старыми ржавыми кроватями.

— Пожарников на них нет, — перепрыгивая через коробки, пробормотал мужчина. — Это же надо додуматься, запасной выход превратили в склад металлолома. А если теракт, пожар? Что больные будут делать? Умирать в огне!?

— А ты стукани прокурору на главврача-вредителя и завхоза, — услышал знакомый голос больной.

— И что тогда произойдет? Новое дело врачей!?

— Любите вы заголовки паскудные к советскому прошлому лепить на «фейсбуках» и «одноклассниках». А тут самое настоящее вредительство, — преградил дорогу старшина НКВД. — Люди погибнуть могут! Ну, что? Сообщишь?

— Да мне какое дело до этой больницы, — отмахнулся мужчина. — У меня своих проблем выше крыши.

— Так ты уже с ними?! Переобулся в полете. Думаешь, никто не знает, где ты работал?

— А где я работал? Я не был санитаром и людей по голове не бил никогда. Это клевета на честного человека.

— Не отмажешься от своего прошлого, — улыбнулся старшина. — Тебя все равно убьют, потому что ты обречен.

— Тогда мне терять нечего, — закричал больной, бросаясь с кулаками на старшину НКВД. Он попытался ударить его по затылку, но кулак неожиданно провалился в пустоту, и больной полетел по лестнице вниз. Последнее, что он увидел, был ржавый аппарат УВЧ. Удар об этот аппарат был настолько сильным, что он тут же потерял сознание.

Вольф Мессинг и четыре ампулы строфанта

Тараканов сел на край кровати.

— Так что ты сказал про Вольфа Мессинга? — постукивая пальцами по грудной клетке больного, спросил доктор после того, как из палаты вышла медсестра.

— Он просил помощи у Мессинга. Трижды повторил его имя.

— Еще что он говорил?

— Он Матильде сказал, что они знакомы.

— И что она ответила?

— Сейчас вспомню. Она как-то странно сказала: «Главное, чтобы мы в будущей жизни с вами больше никогда не встречались».

— Интересное кино, — согнал с лица улыбку врач.

— Я рядом лежал. Весь разговор слышал. А еще, по радио говорили, что Матильда царя домогалась.

— Какая Матильда? — насторожился врач.

— Наша Матильда. Про нее еще фильм сняли, как она к царю приставала.

— Не было этого, — оглянувшись по сторонам, перешел на шепот Тараканов. — Врут клеветники, а тебе лично партийное задание. Будет новенький поступать, предупреди, что у двери койку занимать нельзя. Больной может вернуться. Пусть у окна ложится. И сквозняками пациентов не пугай, душно у вас в палате. Ее проветривать надо каждый час.

Минут через пятнадцать доктор Тараканов пригласил Матильду в ординаторскую.

— И что будем делать с покойником? — спросил он медсестру.

— Ничего не будем делать. Неизвестный за нами не числится. Он же без документов поступил, — уверенно произнесла женщина.

— И что?

— Из-за этого на него в приемном покое не стали заводить историю болезни и отправили прямо в реанимацию. А там прошлой ночью пятеро умирали, не до бумаг было, — пояснила брюнетка.

— Это же нарушение инструкции, — возмутился врач.

— О какой инструкции вы говорите, когда в больнице половина ставок медсестер свободны? Меня из кардиологии бросили в реанимацию. Я уже вторые сутки в больнице. А этот склеротик не смог назвать ни домашний адрес, ни год рождения. Он говорил, что приехал в гости к Пушкину, к памятнику. Да и с фамилией своей путался. Вот и записали его в листах назначения Неизвестным. А эти листы можно и выкинуть, пока они не подшиты в историю болезни и не заведены в компьютер.

— Значит истории болезни нет. А с журналами что? — задумчиво произнес кардиолог.

— Журналы в конце смены заполняют, по «историям». Так, что никаких следов. Если б он умер, тогда пришлось бы бумагами заниматься, а тут ни трупа, ни больного…

— Скажи, а этот больной — твой знакомый?

— Нет.

— Может, когда-то в прошлой жизни пересекались?

— Нет. Я его первый раз увидела в реанимации.

— Темнишь что-то, может, бывший любовник? — пристально посмотрел на медсестру врач. — У мужика этого инфаркта не было. Он сидел у памятника Пушкину на скамейке, потом побледнел, и проходившая мимо старуха, вызвала «скорую».

— Так, «скорая» и поставила диагноз «подозрение на инфаркт». Его на обследование положили. Вот направление. В графе фамилия: «Неизвестный».

— А с направлением этим что делать? Его ж на стацлечение направил врач «скорой»?

— Как направил, так и отправили. Сняли приступ и послали на историческую родину. Какие проблемы?

— Значит, по бумагам этого неизвестного у нас не было. Да, и я завтра бы его выписал, но мужику не повезло, потому что в реанимации он встретил свою давнюю знакомую, — продолжил врач. — Давай, колись, за что убила больного?

— Я никого не убивала, — повысила голос медсестра. — Больного этого первый раз в жизни увидела в реанимации. И назначения все выполнила, какие вы записали. Ко мне какие претензии?

— Претензий у меня к тебе нет. Я просто сообщу ментам об этом ЧП, и тебе придется рассказать, кто он тебе и куда делся строфант из сейфа для ядовитых препаратов группы «А».

— Какой строфант? Что вы несете?

— Четыре ампулы. Это смертельная доза. Я специально проверил, после того, как узнал об исчезновении трупа.

— Этого не может быть. Только идиот станет травить инфарктника строфантом. Я сейчас же пересчитаю ампулы.

— Иди, считай. Но я бы, на твоем месте сейчас занялся покойником, а не ампулами. Его найти надо, пока он живой. Иначе на тебя убийство повесят. Вася твой разговор с покойником слышал. Менты приедут, и он тут же тебя заложит.

Минут через десять женщина вернулась в ординаторскую.

— Ампулы нашла? — не отрываясь от бумаг, спросил сидевший за столом Тараканов.

— Нет. Кроме меня доступ к сейфу был у вас и медсестры из реанимации, — напомнила врачу Матильда.

— Это объяснение в пользу бедных. Отвечает за сейф с лекарствами группы «А» дежурная медсестра кардиологии. А то, что у тебя ключ на общей связке висит, так это твои проблемы.

— И что делать?

— Я бы мог помочь тебе. Цена вопроса — ночь любви, и мы забыли про этот труп, — подошел вплотную к женщине Тараканов. — Я тебя давно хотел полюбить, да только повода не было. У тебя такие упругие груди…

— А строфант как спишем? — оттолкнула от себя врача Матильда.

— Никак. У нас под него больных нет, а если труп найдут, никакие листы назначений не спасут. Надо было раньше головой думать, — обиделся врач, подкручивая усы.

— Тогда о чем базар, — возмутилась женщина. — Какая ночь любви, если вы ни на что не способны?

— А если я строфант найду? Полюбишь меня, как своего мужа в молодости?

— Вот когда принесешь, тогда и поговорим. Только что из приемного отделения звонили. «Скорая» мужика с инфарктом привезла. Кардиолога требуют.

Женщина направилась к двери, но ее остановил Тараканов.

— Чтобы потом не было проблем, не суетись. С моргом я договорюсь. И искать труп мы не будем.

— А если он живой?

— Сам из больницы уйдет. А чтобы успокоиться, почитай «Психушку». Если наш больной имеет отношение к этой книге, то тебе и без полиции мало не покажется. Он себя суперменом считает, снайпером, «ворошиловским стрелком».

— Дохляк он, а не супермен. Если б у меня такой муж был, я бы повесилась, — взяв в руки книгу, зло бросила Матильда.

— Погоди, еще один вопрос. Бабы болтают, что от тебя двадцатилетние любовники с ума сходят. Чем ты их берешь?

— Строфант принесешь, узнаешь.

Покушение на Чубайса

Мужчина в больничной пижаме под аппаратом УВЧ пролежал без сознания минуты три. Потом встал на ноги и, расшвыряв пустые коробки, подошел к окну. Над городом висела огромная безжизненная луна.

— Опять полнолуние, — чуть слышно произнес несостоявшийся покойник. — В прошлый раз старшина из расстрельной команды во сне восхищался каким-то полковником, который организовал покушение на самого Чубайса.

Мужчина лег на подоконник и прикрыл глаза. Ему хотелось спать.

«С головой что-то опять. Не было никакого чекиста. Старшина из НКВД — самый обычный глюк. Если б он стоял передо мной, я б убил его одним ударом. А там никого не было. Не было! Я бил в пустоту. Значит, он глюк, а не человек, а все остальное — бред сумасшедшего и галлюцинации. Вначале меня убить хотели, а потом старшина из НКВД войну Матильде объявил. Нет, не он, я опять все перепутал. Про Матильду и царя комсомольцы, бывшие, из радиоточки трещали. А еще они какого-то учителя ругали».

Больному память возвращалась урывками. Он до сих пор не знал, как оказался в Москве и что делал у памятника Пушкину.

— У меня было сорок фамилий,

У меня было семь паспортов,

Меня семьдесят женщин любили,

У меня было двести врагов.

Но я не жалею! —

Неожиданно, подражая Высоцкому, запел мужчина.

— Откуда она взялась, эта песня, — возмутился больной. — Это все старшина. Он говорил, что я снайпер и у меня было сорок фамилий. Нет, врет он всё, потому что он самый настоящий глюк. Галлюцинация. Но кто я такой? Вольф Мессинг говорил, что память можно восстановить при помощи самовнушения во сне. Надо заснуть, заснуть.

Больной вытянул руки вдоль туловища, сделал глубокий вдох и, четко выговаривая каждую букву, заговорил голосом Мессинга:

«Моя правая рука тяжелая и теплая, тяжелая и теплая. Я слышу только свой голос. Никто мне не мешает, не беспокоит. Моя правая рука тяжелая и теплая, тяжелая и теплая».

Неожиданно горячая волна прокатилась по всему телу больного, потом он долго летел куда-то вверх к мертвой луне, далеким звездам и завис над памятником Пушкину.