Бесплатный фрагмент - Марсиане

От автора

Автор назвал эти заметки фантастической повестью по просьбе своего Шефа. Если среди читателей окажутся сотрудники Всемирной Службы Безопасности, то они согласятся с таким определением. Ведь все прекрасно знают, что никаких марсиан не было, а странные марсианские находки — это легенды. Вы не найдете в Сети и в Информационных Центрах ни слова о событиях, которые описаны в этих заметках.

Да, пропало несколько человек в горах на юге Америки — это бывает. Осень в горах — период сильных ветров, проливных дождей, оползней… Всякое случается в такое время.

А рассказ Стаса Гурова в «Марсианских Хрониках» — это тоже выдумка автора. Откройте вебсайт журнала и сделайте поиск, чтобы в этом убедиться. Да и как мог быть опубликован рассказ, в котором почти на каждой странице описано несколько нарушений инструкции работы сотрудников марсианской станции.

Лингвисты тоже легко поймут, что все это выдумка. Рассказы Стаса Гурова, письма Кристины, Веры и авторский текст явно написаны одним человеком. Автору и в голову не пришло привести тексты оригинальных документов.

Тогда зачем написаны эти заметки? Автору говорили, что не надо лишний раз будоражить читателей и заставлять их верить слухам о странных событиях, происшедших в последние годы. Это, наверное, правильно! Но соблазн рассказать о нашем возможном прошлом и возможном будущем был настолько велик, что автор не смог удержаться.

Впрочем, тут автор не совсем прав. Ему сначала и в голову не приходило написать повесть о «марсианах» (так все звали ребят, поработавших на станции и вернувшихся на Землю), но однажды в его офис пришел Шеф.

Приказы надо выполнять

Шеф пришел, когда я писал очередную статью о генетиках. Это было время, когда генетики объявили, что могут с гарантией 100% безопасно редактировать геном человеческого плода. Какая мама не хочет, чтобы ее сын вырос высоким, красивым, сильным. И еще чтобы он был добрым, умным и веселым.

Против вмешательства в геном выступили математики. На конференциях они демонстрировали графики, доказывающие, что это приведет к вырождению человечества. «Разнообразие — вот что нам надо, чтобы развиваться», — говорили они. В ответ им показывали фотографии уродливых младенцев и злобных карликов, спрашивая, что они думают по этому поводу. Математики огрызались и говорили о статистике и трендах. В общем, шум на земном шаре стоял большой, и работы мне хватало — я брал интервью, строчил статьи и обзоры, стараясь описать все аргументы воюющих сторон.

Мой Шеф — главный редактор нашего журнала. Сколько ему лет не знал никто. Выглядел он на пятьдесят, плотный, немного даже круглый. Говорил мало, считая, что мы должны угадывать его мысли. Или придумывать таковые, если у него их не было.

— Андрей, — сказал он, — ты журналист?

Вопрос был риторическим, и я в ответ просто поздоровался.

— У каждого журналиста должна быть мечта — написать книгу. И это ужас для начальства, ибо будет отвлекать от выполнения моих приказов.

— Возразить нечем, — кивнул я.

— Тогда слушай приказ. Я начальство необычное и приказываю тебе написать книгу о «марсианах». Передай генетику Кильянову и займись книгой прямо завтра. Найди «марсиан», которые недавно вернулись со станции, поговори и принеси мне план книги.

— Шеф, — начал я, — я же в этом разбираюсь, как свинья в жемчуге. У нас есть Вера, она у нас по космосу. Профессионал, между прочим.

— Вот поэтому я и прошу об этом тебя. Мне не нужен профессионал. Он будет красоваться своей эрудицией, а мне нужна психология и истории. Короче, через неделю план книги на стол. Меня особенно интересуют люди, имевшие дело с кратером С55. Слышал о таком?

Конечно я слышал. Года полтора назад об это кратере говорил весь мир. Сейчас страсти утихли, и в Сети стали больше обсуждать земные проблемы.

— Шеф, я понял. Ваши приказы не обсуждаются.

— И ещё. Книгу ты пишешь кратко и емко. Поменьше лирики, описаний природы и кровавых закатов. Начни текст с моего приказа, но не описывай наш офис, мой свитер и свой рабочий стол. Это никому не интересно. Больше динамики и реалий. И не вздумай писать всю правду. У меня все. Выполняй.

Я листал свою телефонную книгу. Из всех моих знакомых «марсианином» числился один — Фархад Алимерзоев. Весельчак. Умница, но тщательно это скрывающий. Генетик, вернулся со станции два месяца назад. Что делал на станции генетик?

— Фархад, — спросил я его неделю назад, когда он рассказывал о своей ненависти к математикам, — что делал генетик на Марсе, ведь там нет жизни?

— Да, — сказал Фархад, — на Марсе жизни нет. Там есть скука и желание оттуда выбраться. Зато в оранжерее космическое излучение и много генетических мутаций.

Позвонил. Фархад сидел в ресторане, держал в руке бокал с вином и был счастлив.

— Привет, дорогой! Что могу еще рассказать? А пока познакомься с Галей.

На экране появилась брюнетка с большими глазами и красивыми губами. Тоже с бокалом. Она кивнула и подняла бокал в мою честь. Я тоже кивнул.

— Фархад, мне дали задание написать книгу о «марсианах», об их жизни после станции.

— Отлично! — обрадовался Фархад. — Приезжай в Баку, я новый дом купил. Все покажу, посидим, вина выпьем, все расскажу.

— Спасибо друг, обязательно попробую выбраться! Но мне нужны ребята, связанные с историей кратера С55. Кстати, а что это за кратер?

— Э-ээ… — Фархад задумался, — про кратер ничего сказать не могу. Тебе надо связаться со Стасом или Кристиной. Впрочем, с Кристиной не связывайся. Она красивая, ты влюбишься, поглупеешь, неправильно напишешь.

— Они на Земле?

— Да, около года назад их со станции отправили. Они там правила нарушали, но я бы им памятник на Марсе поставил. Стас Гуров, запомни. Адреса не знаю, сам найди.

Стас Гуров. Биофизик, окончил МГУ, работал в Институте биохимии, пять лет на марсианской станции, отбыл на Землю раньше срока за нарушение инструкций.

Это все, что я нашел в сети. Ни адреса, ни телефона.

— Фархад, — позвонил я приятелю. — Подскажи, как найти Стаса?

Фархад сидел за компьютером, был строг и деловит.

— Попробуй найти Майка Коллинса. Он тоже на Земле, работал у нас в службе безопасности. Должен сейчас быть в Америке. Он что-то про Атланту говорил.

Майка я нашел по телефонному справочнику. Жизнерадостный чернокожий, уверенный во всем, что говорит. Он долго выспрашивал, кто я и зачем мне понадобился Стас. Услышав про книгу, он поморщился, но, узнав фамилию Шефа, смягчился и сообщил, что Стас живет в маленьком городке под Нью-Йорком, мечтает о новых исследованиях, пытается найти деньги, и, если я напишу про него, то будет рад такой рекламе.

— Только не пиши, что он болен, — попросил Майк. — После Марса мы все немного больны, и писать про это не надо. А впрочем…

Впрочем, все на Земле знали, что ребята после нескольких лет работы на Марсе становятся инвалидами. Я решил писать обо всем как есть, пусть наши чиновники лишний раз вспомнят, кто реально отдал свое здоровье, чтобы нам открылись тайны истории.

Стас встретил меня спокойно, Майк его предупредил. Среднего роста, худощавый, с открытой улыбкой, но его глаза оставались неподвижными, когда он улыбался. Было видно, что мысли его далеко от неухоженной квартирки, где мы встретились, от меня и от нашей беседы. Одет он был в толстый шерстяной свитер, шея обмотана шарфом, голос тихий, безразличный. Он не верил, что я могу ему помочь, неохотно рассказывал о своих планах, но потом махнул рукой и достал из ящика стопку бумаг.

— Я тут рассказ написал о том дне. О том, который тебя интересует. Извини, что на бумаге — привык на Марсе дневник так писать. Из рассказа поймешь, почему. Ты текст отредактируй, попробуй опубликовать. В «Марсианских хрониках» мне отказали. Если заплатят, переведи гонорар сюда. Этим ты мне поможешь. Денежки мне сейчас очень нужны.

Он протянул карточку с номером банковского счета.

— А про мою жизнь не пиши. Не хочу, чтобы меня жалели.

Шеф выслушал рассказ о моих поисках, прочитал рассказ Стаса, хмыкнул и задумался.

— Ладно, — сказал он через минуту. — У меня связи в «Марсианских хрониках», поможем парню. Ты редактируй, но не переусердствуй. Написано неплохо, но напоминает сочинение девочки-отличницы: охи, вздохи, поучения. Я, кстати, читал докладные записки Стаса, Кристины, официальное заключение комиссии — были у меня такие возможности. Рассказ Стаса не совсем совпадает с официальной версией. Но это важный документ. Сохрани оригинал и попроси у Стаса разрешение включить его текст в книгу. Неплохое начало получится.

Рассказ Стаса Гурова

Тук, тук, тук-тук, тук…

Спасибо ребятам, придумавшим этого «клопа»! Шесть колес прыгают вверх и вниз, а кабина плавно плывет над бурым песком с бесчисленными булыжниками, рассыпанными до самого горизонта. Умная автоматика приподнимает колесо, если на его пути встречается камень, и аккуратно ставит обод на его вершину. Без этого шум был бы как от камнедробилки. А так вроде ничего — сидишь, смотришь на далекие холмы и через час перестаешь обращать на «тук-тук» внимание.

У меня выходной. Я свои выходные использую на полную катушку. Почти все другие сотрудники станции в такие дни после завтрака тяжело вздыхают и уныло бредут к мониторам. Список возможных развлечений все выучили наизусть, и он уже мало кого вдохновляет. Мое увлечение поездками к кратеру С55 сначала всех удивляло, но сейчас даже перестали спрашивать, что нового я сфотографировал во время очередного вояжа.

До кратера около ста километров — это меньше двух часов езды. Аккумуляторы «клопа» заряжены на двадцать четыре часа непрерывного движения, и я мог бы накручивать сотни километров, но по нашим правилам никто в одиночку не может удаляться от станции больше, чем на двести километров. Дальше связь становится неустойчивой, от греха подальше начальники запретили такие поездки.

Я сижу в скафандре — это тоже по правилам. Сзади меня видеокамера, которая фиксирует все мои действия. Чип памяти у нее в «черном ящике», и, пока связь хорошая, изображение передается на станцию. Сегодня дежурит Майк. Вряд ли он неотрывно смотрит на экраны, но кто знает, на что он способен от скуки. Штрафы за любое нарушение большие, мне могут запретить поездки — вот это будет полной катастрофой. Хорошо хоть внутри «клопа» можно сидеть с открытым забралом. Скафандр с микроклиматом, очень мягкий и удобный. В первые дни он мне очень нравился, а сейчас я его не люблю. В нем чувствуешь себя совсем чужим среди рыжих холмов и темного неба, где даже днем сверкают звезды.

А я хочу тут быть своим!

Только бы не написать об этом в официальном дневнике. Мы должны ежедневно писать по нескольку фраз в специальных журналах, которые сразу пересылаются на Землю. Даже мои начальники не имеют доступа к этим записям. Там можно описывать свою работу, развлечения, отношения с коллегами и особенно с руководителями. Не знаю, кто это читал, но я неожиданно обогатился на своих заметках. Мои фото, приложенные к официальному дневнику, стали публиковаться в «Марсианских Хрониках». А потом там стали появляться мои заметки о марсианской погоде. Платили немного, но зато я после этих публикаций смог объяснить, почему я каждую неделю мотаюсь к своему кратеру. Мне повезло — неподалеку я нашел скалы с полосками белого и розового кварца. Теперь в каждую поездку я неустанно фотографирую эти полоски на фоне уродливых пиков кратера, а тысячи любителей марсианской экзотики любуются моими снимками. У меня даже появились поклонницы, и я иногда жалею, что между нами черт знает сколько миллионов километров.

Все, приехали! На экране навигатора замигала красная точка, скорость стала автоматически снижаться. В ста метрах отсюда находится стена кратера, неприступная для моего «клопа». Я опускаю забрало, отключаю питание всех камер наблюдения, беру два фотоаппарата, перелезаю в переходный отсек, минуты две слушаю шипение воздуха, меня облучают ультрафиолетом, загорается зеленая лампа. Можно открывать дверь!

На всякий случай я смотрю на объектив внешней камеры и делаю десяток уверенных шагов в зоне наблюдения. Эту камеру, в случае чрезвычайной ситуации, можно дистанционно снова включить из станции, и я демонстрирую полную невинность моих намерений. Около большого камня, освещенного солнцем, я опускаюсь на колени и долго прицеливаюсь основным фотоаппаратом. Цифровой снимок сразу уходит на большой компьютер и будет ждать там моего возвращения. Я осторожно трогаю карман скафандра, где лежит старенькая небольшая фотокамера, неизвестно каким образом попавшая на станцию. Я нашел ее в углу нашего склада и очень обрадовался, когда оказалось, что у нее нет автоматической передачи снимков в мой официальный блок памяти и снимки можно хранить в самой камере. У меня появилась возможность сделать около ста тысяч фотографий без всякого контроля станционных и земных начальников.

Да… я пишу этот секретные записки, а что если кто-нибудь до него доберется раньше времени? Самое легкое наказание — это отправка на Землю с первым грузовиком. Ну и, конечно, мой счет в банке сразу уполовинят.

Но писать надо! А вдруг со мной что-нибудь случится? Так хоть будет понятно, почему я всем этим занимаюсь. Место хранения фотографий и записей я описал в «смертном» медальоне. На всякий случай надо писать быстрее, а то странные события, которые начали происходить вокруг меня, разворачиваются с нарастающей скоростью. Только бы случайно не написать лишнего в официальном дневнике.

Ну ладно, это я отвлекся. Сейчас я уже перелез через груду огромных камней и спрыгнул вниз с высокой отвесной стенки. Хорошо, что сила тяжести тут в три раза меньше, чем на Земле.

— Стас, у тебя все в порядке? — раздается в шлеме скафандра.

Это Майк, ему стало скучно смотреть на черный экран, и он решил поболтать. Он учит русский, и я поражаюсь его способностям.

— Майк, у меня все окей! Расслабься и поставь себе фильм с красивыми девочками.

— Я на дежурстве. Тут на девочек смотреть нельзя. Тут только на тебя можно смотреть, а ты пропал. Кроме тебя все сидят на станции, и ты у меня единственная телезвезда. Да и то пропащая!

— Ты хотел сказать пропавшая?

— Ну да! Стас, включи камеру у тебя на голове. Я хочу посмотреть, что ты увидел.

— Не буду, Майк. Она с передатчиком жрет много энергии, а я парень экономный. Все, конец связи, отключайся! Успеха тебе!

— Бай, бай!

Майк больше не позвонит. Про экономию энергии нам талдычат каждый день, а он парень понятливый.

Пока мы болтали, я подошел к метке номер один. Тут я положил восемь круглых камней. Каждая четверка образует прямую линию, а пересечение линий дает мой «первый номер». Я внимательно смотрю на камни, они все лежат на своих местах, за прошедшую неделю никто не проходил. Даже маленькие камешки, которые я положил на самый край больших, как им и полагается, находятся на пересечении еле заметных линий, которые я нацарапал геологическим молотком. Ветра тут почти не бывает, стенки кратера весьма высоки, и только мощные ураганы могут тут немного похозяйничать.

Все в порядке, теперь можно проверить, что находится в маленькой пещерке, прикрытой большим красным камнем.

Это моя самая грустная метка. Я отодвигаю камень и долго смотрю на белый жесткий скафандр старого образца, на разбитое забрало, на сморщенное высохшее лицо искателя марсианских приключений. В медальоне я прочитал, что это Питер Хендерсон, известный нарушитель всех марсианских правил, пропавший без вести три года назад во время предыдущей смены на станции.

Питера искали несколько месяцев. Его вездеход, на котором он отправился изучать легендарный замерзший ручей, стоял пустой и исправный в нескольких километрах к востоку от этого кратера. Нашли первые шаги Питера. Он направлялся на север и бежал, как он делал обычно во время подобных прогулок. Бежать по Марсу — сплошное удовольствие. Получаются прыжки длиной до пяти метров. Полное ощущение полета, твоей всесильности и превосходства над унылой пустыней.

Следы от прыжков Питера исчезли через километр — кончился песок и начались скалы. Специалисты получили фотографии с орбитальной станции, где можно было рассмотреть даже пропавший карандаш. В радиусе пятидесяти километров от вездехода компьютер просмотрел каждый квадратный сантиметр, но не нашел даже мельчайших признаков присутствия Питера. Были отправлены отряды, состоящие из роботов и людей, которые прочесали все уголки, заглянули под все большие камни в радиусе тридцати километров от вездехода. Через шесть месяцев поиски прекратились, Питера внесли в списки погибших и его родственникам выплатили огромную страховую сумму.

А Питер все это время лежал в пещере в кратере С55. Я его увидел случайно три месяца назад, когда забрел сюда в поисках удачного кадра заходящего солнца. Меня поразило разбитое забрало. Это металлопластик, выдерживающий попадание пистолетной пули. А было чувство, что по нему просто стукнули камнем — и он рассыпался. Питер погиб мгновенно. Его кровь закипела при низком давлении, сосуды просто взорвались. Он даже не мучился. Его лицо как бы выражало недоумение от того, что случилось.

Все остальное было цело. На чистом скафандре ни одной царапины. Питер лежал на спине, и было ясно, что кто-то аккуратно принес его сюда и положил в пещеру, явно пытаясь спрятать от объективов орбитальной станции. Камень к входу в пещеру уже был, я только подвинул его, чтобы плотнее закрыть пещеру, чтобы уберечь Питера от дальнейших приключений и понять, ходит ли кто-нибудь сюда, и кто этот «кто-нибудь».

Я не стал докладывать о своей находке. Вернее, я это собирался сделать немедленно, но мой взгляд тогда упал на «метку номер два», и я не стал нажимать кнопку экстренной связи с диспетчером.

«Метка номер два» сверкнула перед моими глазами точно так же, как она сверкнула три месяца назад. Она находилась в пятидесяти метрах от пещеры Питера. Это был каменный параллелепипед размером 1 х 1 х 4 метра. Параллелепипед был отполирован так, что я увидел в нем свое отражение. Материал, из которого он был сделан, напоминал по структуре гранит, но я не смог отколоть кусочек для анализа. Ребра очень острые, я легко мог разбивать о них камни, лежащие вокруг, не оставляя ни малейших следов скола на странном параллелепипеде. Он был ориентирован с севера на юг, его большая грань была идеально параллельна поверхности Марса. По температуре он ничем не отличался от окружающих камней, было такое чувство, что эту штуковину положили сюда много лет назад и забыли про нее.

Я тогда натаскал песка и насыпал «пограничную полосу» вокруг параллелепипеда в ожидании, что со временем увижу там какие-нибудь следы. Все напрасно. Песок оставался нетронутым, я ни на шаг не продвинулся в понимании того, что такое «метка номер два». Месяц назад я прикрыл параллелепипед мелкими камнями, чтобы он не бросался в глаза, и чтобы его нельзя было рассмотреть с орбитальной станции. Это была моя тайна, я хотел во всем разобраться самостоятельно.

Тогда, три месяца назад, когда я стоял около параллелепипеда, гладил его отполированные грани и смотрел на свое отражение, я впервые почувствовал себя причастным к великим мировым тайнам. Был тихий марсианский вечер, солнце начало скрываться за скалами, в небе сверкала большая яркая точка — наша родная планета. Температура стремительно падала, но от параллелепипеда исходило тепло и умиротворение. Миллионы лет вдруг стали для меня не пустой абстракцией, не цифрами на экране компьютера, а реальностью, которую можно потрогать.

Почему я не позвонил диспетчеру? Тогда я отчетливо представил, что смогу сам понять тайну кратера С55, а толпы ученых с лаборантами только помешают во всем разобраться. Да еще пещера, где лежит Питер. Это означало, что мы все будем постоянно перетаскивать видеокамеры с места на место, делать бесчисленные анализы и отвечать на вопросы экспертов с Земли, что, учитывая десятиминутную задержку сигнала, превратилось бы в пытку.

В современную жизнь на Марсе я не верил. Кроме нашей станции и еще нескольких пунктов наблюдения, на Марсе никого не было. Об этом с уверенностью говорили ребята, жившие на орбитальной станции, которые делали бесчисленные фотографии и потом исследовали малейшие изменения на отдельных кусках поверхности. Тут жили ураганы, сюда падали метеориты, сюда лился поток частиц из космоса, но белковой жизни тут нет. И никто до меня не находил каких-либо следов разумной деятельности. А в кратере С55…

Я бросаю последний взгляд на параллелепипед и иду от него на север. Там моя «метка номер три». Это то, что потрясло меня, что заставило меня продлить контракт, который закончился два месяца назад, что влечет меня сюда каждую неделю и что будет мировой сенсацией, когда я решусь рассказать.

Вот они, мои родные! Они красивы, стремительны. Взявшись за руки, они делают шаг вперед, как будто хотят выйти из камня, куда их заточили. Они высоки, стройны, их лица совершенны. Они так похожи на нас. Только лучше. Но почему их лица так грустны? Почему нельзя долго на них смотреть? Почему сердце начинает разрываться, когда видишь их глаза? Куда они идут? Что они видят впереди? Где остальные?

Это барельеф. Высокие мужчина и женщина сделали шаг вперед, и казалось, что они вот-вот пойдут по каменистой почве мимо угрюмых скал, к солнцу, угасающему на фиолетовом небе. Я тогда долго смотрел на них, и казалось, что это не работа скульптора, а живые люди, которые хотели выйти из скалы, но что-то их остановило, и они миллионы лет неподвижно смотрят на россыпи камней и уродливые стенки кратера.

Я смотрю вперед, куда устремлен их взгляд. Но там ничего необычного. Те же камни и скалы, что и вокруг. И тайна, к которой я прикоснулся, остается неразгаданной и сегодня.

На планшете электронная карта кратера. Там проведены линии моих маршрутов — кратер исхожен вдоль и поперек. Тут нет больше укромных уголков, секретов, я знаю каждый заметный камень и скалу. Разгадка тайны где-то в другом месте.

«Клоп» несет меня по вечерней пустыне. Солнце почти село, розовые краски неба слепят глаза, я закрываю жалюзи и полностью отдаюсь в руки автопилота. Он прекрасно знает дорогу домой, можно расслабиться и спокойно подумать. Странно как-то… Мне сегодня показалось, что те двое немного дальше вышли из скалы и глаза у них уже не такие грустные. Потом, в своей комнате, я буду сравнивать сегодняшние и старые фотографии. Скорее всего, ничего нового я не увижу, но тогда откуда взялось такое чувство?

— Стас, ты скоро?

Это Майк. Он, бедняга, совсем заскучал. Я приеду как раз к концу его смены, и нам надо вместе сходить в бар. Ему еще торчать тут год или два. Майк мне будет рассказывать, какой дом он купит в своей Алабаме и какая красивая у него будет жена.

А я буду думать о космической радиации, которая пронизывает нас, несмотря на защиту, и о том, как опасно нам будет иметь детей. Конечно, можно отслеживать развитие плода с первых дней и ремонтировать ДНК, если будут проблемы, но это не совсем то, о чем мечтаешь, лежа на узкой кровати и глядя в окно, за которым сияет звездное марсианское небо, так похожее на наше, земное.

— Стас, ты почему молчишь? У нас проблема!

Я включаю микрофон.

— Майк, ты о чем, какие у тебя проблемы?

— Не у меня, у всех нас. Кристина пропала! Выехала два часа назад на вездеходе и не выходит на связь уже целый час. Камеры у нее не включаются, мы тут бегаем и просим ребят с орбитальной станции нам что-нибудь показать. Они как раз над нами, но говорят, что все пусто. Нет вездехода! Ты случайно не видел Кристину?

Кристина — это наша первая красавица, микробиолог из Польши. Она пока не нашла тут ни одного микроба, но не отчаивается, постоянно носится по окрестностям и берет пробы везде, где только можно. В нее влюблены почти все мужчины, даже я чувствую беспокойство, когда вижу ее стройную фигурку и копну золотых волос, торчащих в разные стороны. Всегда хочется их пригладить, а заодно обнять гибкое тело. Кристина это чувствует, всем улыбается и постоянно рассказывает о женихе, который ждет ее и целыми ночами смотрит в небо, разглядывая красную планету.

Куда-нибудь пропасть — это в ее стиле! Она вполне может остановить вездеход посреди пустыни, включить режим экономии энергии и лечь спать, чтобы на следующий день снова носиться среди скал и камней в поисках укромных мест, где могли бы сохраниться остатки белковой жизни. Но отключить аварийный режим дистанционного включения видеокамер она не может. Хотя Кристина может загнать вездеход в какую-нибудь пещеру, куда не проходит сигнал и где вездеход не виден с орбитальной станции.

Я говорю об этом Майку. Он долго сопит и говорит, что это не по правилам. В этом случае надо сначала выйти на связь с диспетчером, а только потом совершать глупости. Я вспоминаю все пещеры около нашей станции и не могу припомнить ни одной, куда бы поместился вездеход Кристины. Это не мой «клоп», которого можно спрятать в небольшой ямке под скалой. В вездеходе у Кристины сложнейшая лаборатория, такого монстра в наших краях не спрячешь. Вот в каньонах к югу от нас — возможно. Но туда два дня пути. Мы туда только на турболете добираемся — на пути встают огромные горы, это не для вездеходов. Я начинаю разделять беспокойство Майка.

— А где она выходила на связь последний раз и что говорила?

— В квадрате 20—52, это от тебя 30 километров на восток. Она шла на север, обещала, что к ночи вернется на станцию. Была веселой, шутила, что если бы не ее жених, то обязательно бы меня полюбила — к черным она всегда была неравнодушна!

Я смотрю на карту. Квадрат 20—52 я хорошо знаю. Мы работали там в прошлом году, пытаясь найти замерзшую воду среди маленьких каньонов, невысоких скал и странных гладких полос, похожих на русла высохших рек. Кристина все время была с нами, следила за всеми раскопками, таскала к себе в лабораторию образцы грунта из всех шурфов и постоянно твердила, что чутье ее не обманывает, мы обязательно тут что-нибудь найдем.

Мы не нашли ничего интересного, кроме странных отложений, которые вполне могли быть сделаны реками миллионы лет назад. Кристина очень огорчилась, сказала, что теперь она каждый вечер будет с горя напиваться в баре, но потом успокоилась и снова начала колесить по окрестным холмам.

На север от квадрата 20—52 лежит очень гладкая и ровная пустыня. Если нет сильного ветра, то там можно развивать скорость до 120 км/час. Это еще один путь к моему кратеру, и я иногда выбираю эту дорогу, чтобы сэкономить пятнадцать минут. В пустыне спрятаться совершенно некуда, и Кристина просто физически не могла там пропасть.

— Стас! — это включился Иштван, начальник службы безопасности. — Я смотрю на показания твоих датчиков, у тебя полно энергии. Ты не заглянешь в этот квадрат? Тебе туда двадцать минут ходу, дорога ровная. Заезжай там на горку и включи радар, может, ты поймаешь ее сигнал. Я тоже выезжаю, но ты там будешь раньше.

Голос Иштвана дрожит. Он обожает Кристину, я видел, как он пытался уговорить ее выйти за него замуж. Иштван отличный парень, он искренне волнуется за всех нас и просто так ничего просить не будет. Я соглашаюсь, программирую автопилот на новый маршрут и включаю прожектора. Солнце уже село, на небе высыпали тысячи звезд, температура за бортом упала до -60 градусов.

Через двадцать минут я останавливаю «клопа» и выключаю свет. Мы на высоком холме, под нами та самая гладкая пустыня, куда устремилась Кристина. Я пытаюсь увидеть свет ее прожекторов, но внизу чернота, и только на фоне звезд видны силуэты далеких гор. Я настраиваюсь на волну Кристины, но на экране радара пустота.

— Иштван, тут ничего нет!

— Да, вижу, я поставил контроль твоих экранов, ты все правильно сделал, жалко…

Он долго молчит, потом просит подождать, чтобы спокойно обсудить план действий. Это для меня непонятно. План можно обсудить по телефону. Значит, он хочет сказать что-то такое, чего не стоит говорить в открытом эфире.

Я выхожу наружу и оглядываюсь. Где-то далеко на юге виднеется светлая точка. С каждой минутой она становится все ярче — это вездеход Иштвана.

— Я тебя вижу, — говорю я, нажав кнопку связи.

— Да, я тоже вижу, вы у меня оба на радаре. И ты, и твой «клоп».

Мертвая вселенная, которая только что окружала меня, сияя звездами с холодного неба и пугая чернотой марсианских пустынь, вдруг стала меньше и теплее. Есть люди, с которыми просто и спокойно. Даже если они молчат. Нужно только, чтобы они были рядом. Иштван — один из них.

— Заходи ко мне, — слышу я его голос, когда огромный вездеход встал рядом с «клопом».

Мы зовем этот вездеход «автобусом», там может поместиться двадцать человек. В его переходном тамбуре не надо нагибаться, как в «клопе». Я мою скафандр в душе, сушусь, облучаюсь ультрафиолетом, и вот я рядом с Иштваном. Ему лет сорок, его темные вьющиеся волосы начали немного седеть, загорелое лицо спокойно, только глаза смотрят немного печально.

— Стас, еще пропал Анри. Я попросил Майка проверить всех сотрудников, и оказалось, что Анри исчез пару часов назад. Никто ничего не знает, но у меня подозрение, что он уехал с Кристиной.

— А что видеозаписи?

— Там Кристина молча сидит за пультом вездехода, ни с кем не разговаривает, не оборачивается… Но ты знаешь ее, она еще та артистка!

— А почему его отъезд окутан такой тайной? Он геофизик и вполне может сопровождать Кристину.

Иштван долго молчит, потом качает головой.

— Странно все это, — наконец говорит он. — Ты знаешь, что мы все готовили большую экспедицию на юг. Анри должен был сегодня закончить описание геологических аномалий в том районе. Однако он все бросил и исчез. Я их видел вместе за полчаса до ее отъезда. Кристина что-то говорила, а он, как обычно, кивал. Она им может управлять как велосипедом.

Иштван машет рукой, включает экран с картой и начинает ее рассматривать. Потом на экране появляются фотографии, сделанные с орбитальной станции. Я узнаю места раскопок в квадрате 20—52.

— Моя работа — знать, где находятся сотрудники станции, и быть уверенным, что с ними ничего не случится, — прерывает молчание Иштван. — А тут пропали сразу два человека. Я всё про всех знал. Про всех, кроме Кристины. Она умудрялась водить меня за нос.

Я сразу думаю о своих поездках в кратер. Интересно, что думает Иштван про мои исчезновения? Он никогда не разговаривал со мной на эту тему.

— Даже с тобой у меня не было проблем, — продолжает Иштван, как будто читая мои мысли. — Я сначала не мог понять, почему тебя так влечет к этому кратеру С55. Ведь на юге марсианской экзотики гораздо больше. Там каньоны, высокие горы… Я все понял, когда сам облазил этот кратер и нашел параллелепипед, статую…

Иштван говорит о моей тайне совершенно спокойно и обыденно. Как будто он нашел пустую бутылку из-под пива. У меня пересыхает в горле, я жду продолжения его монолога.

— Я сначала хотел поговорить с тобой, чтобы понять причину твоей скрытности, но потом проследил твои маршруты по кратеру и понял, что лучше тебе не мешать. Сегодня, как я понимаю, ты закончил исследование этого места и пришел к выводу, что там ничего больше нет.

Я киваю. Мне просто нечего добавить. Иштван — величайший профессионал. Хотя у нас на станции все такие. Иштван продолжает:

— Но вот интерес Кристины к квадрату 20—52 я понять не мог. Был там много раз во время прошлогодних раскопок и после. Ничего там нет, а Кристина заглядывает туда каждую неделю. Я попросил ребят с орбитальной станции почаще фотографировать квадрат и стал сравнивать эти снимки. Так я мог проследить, где появляются следы от ее вездехода. Однако ничего нельзя было понять. Ее следы — это как хорошая иллюстрация к теории процессов случайного блуждания. Я подозревал, что женщины непоследовательны. Но ведь Кристи ученый, она не должна была колесить между скалами без всякой системы. Вот ты ходил по кратеру, исследуя квадрат за квадратом. А Кристина… Вот смотри, тут ее сегодняшние следы. Мало того, что она сделала несколько странных кругов, она еще ездила вперед и назад. Ты когда последний раз включал заднюю передачу у «клопа»?

Я пожал плечами. Место, где Кристина кружилась на одном месте, я хорошо знал. Там мы бурили последние шурфы, и Кристина сказала, что это все, надо отсюда уходить, ничего интересного мы больше не найдем. Ее тогда горячо поддержал Анри и другие геологи. Это место, где скалы были совсем разрушены, кругом лежали огромные каменные осколки, для нашей техники оставались очень узкие проходы.

— Давай так, — сказал Иштван. — Ты иди в задний салон и поспи немного. Ночью мы ничего искать не будем. Я посижу немного с фотографиями и тоже лягу.

Он отвернулся, на экране снова замелькали фотографии камней, скал и темного песка.

Я долго ворочался на узком диванчике, прислушивался к бормотанию Иштвана. Он перешел на венгерский, я ничего не мог понять, но чувствовал, что хороших новостей пока нет. Потом я стал жалеть, что мы не поговорили о статуях в кратере С55, мне даже захотелось встать и узнать мнение Иштвана о моих находках. Потом я вспомнил, что Иштван не упомянул пещеру, где лежал Питер, и это тоже меня удивило.

А потом я задремал.

— Стас!

Я пытаюсь открыть глаза и понять, где я нахожусь. В окно светит солнце, все залито ядовитым розовым светом.

— Стас, я нашел вездеход Кристины!

Я мгновенно просыпаюсь, поднимаюсь с дивана и смотрю на Иштвана. Он довольно улыбается.

— Она сейчас в твоем любимом С55. Вместе с Арни!

Иштван показывает на экран. Работает камера в кабине вездехода. Я вижу растрепанные волосы Кристины, Анри сидит рядом с водительским сиденьем. Он наклонился к Кристине и что-то горячо говорит по-французски. Через лобовое стекло видны огромные обломки скал, на заднем плане стена кратера. Похоже, что вперед они двигаться не могут. Но как они туда попали? Да еще на таком большом вездеходе. Я знаю все входы и выходы в этот кратер. На такой громадине туда можно было попасть только по воздуху. Обратно они точно не выберутся, мы должны услышать сигналы SOS.

Иштван, похоже, думает о том же. Он переключает экран на фотографию кратера и пытается понять, где Кристина умудрилась найти там дорогу. Отвесные скалы, узкие щели, где даже я пробирался с трудом. Нет, непонятно! Он снова переключается на камеру.

— О, нет!

Иштван стучит кулаком по рукоятке кресла. Экран мертв! Связь снова потеряна.

— Свяжись со станцией и посмотри запись…

Иштвана учить не надо. Я не успел закончить свою фразу, как на экране уже снова появилась растрепанная голова Кристины. Потом я увидел ее руку, и экран потемнел. Изображения не было, Кристина чем-то залепила объектив камеры, но польские ругательства я слышал отлично. Потом застучали колеса по камням — и все. Наступила тишина, вездеход пропал с радара.

— Что сказала Кристина, я понял, — говорю я Иштвану. — Она ничего интересного не сказала. А что Арни ей говорил? Ты ведь французский знаешь.

— Он говорил, что надо быстрее сматываться, пока они живы. И еще он говорил, что если она так будет гнать вездеход, то он всю дорогу будет вынужден сидеть в туалете.

Иштван заводит двигатель и смотрит на меня.

— Давай в кратер! — говорю я. — Надо их поймать, пока они живы.

Иштван кивает, включает максимальную скорость, меня вдавливает в сиденье.

Пустыня на пути к кратеру почти без камней. Песок довольно плотный, холмы пологие, Иштван выжимает из «автобуса» все, что он может. Спидометр показывает около 180 км/час, двигатель гудит спокойно, на экранах нет сигналов опасности.

— Это ты перенес Питера в пещеру? — неожиданно спрашивает он.

Так, пещеру он тоже нашел! Я отрицательно мотаю головой.

— Нет, но камень у пещеры — это я придвинул.

— Странно, — Иштван задумывается. — Впрочем, ты прав. Питер туда попал гораздо раньше, ты тогда еще на Земле был.

— Ты знаешь, почему он погиб?

— Разбился шлем, он задохнулся.

— Подозреваешь кого-нибудь?

Иштван пожимает плечами.

— Сначала надо узнать, кто его перенес в пещеру. Он явно погиб весьма далеко от этого места.

Холмы стали круче, начали появляться скалы, торчащие из песка, нам пришлось сбавить скорость.

— Ты знаешь эту сторону кратера? — спрашивает Иштван, притормаживая у высокой стены.

Тут я знаю узкий проход, ведущий прямо к параллелепипеду. Мы выходим из вездехода и неторопливо идем к скалам. У Иштвана на боку болтается огромный пистолет, который сейчас можно увидеть только в музеях. Мне он дал мощный фонарь и моток веревки с крючьями. Перехватив мой недоуменный взгляд, говорит:

— Дай Бог, чтобы ничего из этого нам не пригодилось. Но так я чувствую себя увереннее.

— Осторожно, не повреди скафандр! — добавляет он, когда мы стали протискиваться сквозь узкую щель среди камней.

Теперь мы стоим около параллелепипеда. Я смотрю на его почти зеркальную поверхность, Иштван нагнулся к земле и пытается найти следы вездехода. Его следов нет, есть следы от ботинок.

— Твои? — Иштван просит наступить на песок рядом. Нет, ботинок не моего размера. Тут ходила Кристина.

Около скульптуры я присвистнул от удивления. Похоже, что мои любимцы повернули головы. Теперь они смотрят на кучу огромных скальных обломков у противоположной стены кратера. Я там был много раз, но не пытался их исследовать: камни острые, тяжелые и, казалось, не представляли особого интереса.

— Смотри, Кристина отсюда пошла к тем камням, — сказал Иштван. — Ты не знаешь, что там?

— Там можно комбинезон порвать, я пытался полазить, но бросил.

— А что это за темное пятно?

На это пятно я раньше не обращал внимания. Похоже на тень, но солнце светило нам в глаза и тени там не должно быть.

— Это пещера, Кристина там. И ее вездеход там. Сигнал шел оттуда.

Мы пытаемся пробраться между камнями. Иштван находит узкий лаз, мы ползем, стараясь уклониться от острых граней. Вот лаз расширился, перед нами небольшая площадка, засыпанная красным песком. На ней следы вездехода. В скале зияет огромная черная дыра, ведущая куда-то вниз.

— Это не пещера, это — туннель. Они сюда выскочили на вездеходе, покрутились, Кристина убедилась, что это ловушка, и уехали назад. Стой здесь, я пойду первым.

Иштван придерживает меня рукой и знаками показывает, чтобы я спрятался за камень. Сам он достает пистолет, пригибается и медленно идет по следам. Я оглядываюсь, и мне кажется, что высеченные в скале мужчина и женщина улыбаются, глядя на Иштвана. В наушниках я слышу его голос.

— Стас, это вход в пещеру или в туннель. Тут никого нет, иди сюда!

Да, это был мой промах. Я лазил по кратеру, рассматривал мелкие камешки в надежде увидеть работы древних мастеров, а тут, прямо напротив моих любимцев, был вход в пещеру. Много лет назад этот вход был закрыт огромной скалой. Потом она разрушилась, и вход стал виден за обломками. Мне и в голову не пришло полазить между этими камнями.

— Они там! — сказал Иштван. Пистолет он положил в кобуру, но руку держал на рукоятке.

Мы шагнули в темноту. После ослепительного дня я сначала ничего не увидел. Сделав несколько шагов, я был удивлен, что пол в пещере очень ровный.

— Зажги фонарь и будь осторожен, — Иштван подошел и тронул за руку. — Тут лестница!

Фонарь осветил огромные ступени, резко уходящие вниз. Я нагнулся и потрогал гладкую поверхность. Лестница была сделана из огромных параллелепипедов, точных копий моего «объекта номер два», лежащего в двухстах метрах от входа. Я посветил вверх и увидел, что потолок тоже был сделан из таких блоков. Непонятно, почему они не падали вниз. Ширина лестницы была около ста метров. Ее начало было немного занесено песком, но чем дальше мы спускались, тем чище становились ступени.

— Лихая девушка Кристина, — голос у Иштвана сдавлен. — По таким ступенях, на вездеходе… и я еще уверен, что на огромной скорости. А сигнал отсюда никакой не выйдет.

Метров через пятьсот спуск окончился, и мы оказались в огромном коридоре. Шириной он был тоже около ста метров, его высоту оценить было трудно, но я прикинул, что пятиэтажный дом тут бы поместился. Коридор уходил налево и направо, казался бесконечным. Свет фонаря не достигал его границ. Иштван опустился на колени и попросил у меня фонарь.

— Идем направо, — сказал он, поднимаясь. — Следы вездехода пошли туда.

Мы шли около часа. Автономного обеспечения скафандра в темноте хватало на четыре часа, и мы решили, что через полчаса будем поворачивать. Коридор не менялся. Идеальные, плотно пригнанные блоки, прямые стены и мрак впереди. Мы ощущали небольшой наклон вниз, наверное, мы опустились уже на значительную глубину.

Вдруг Иштван остановился. Примерно в километре от нас что-то белело. Иштван достал из кармана небольшой приборчик, включил его и стал внимательно рассматривать изображение на экране.

— Это вездеход Кристины, — наконец сказал он. — Там что-то случилось!

Мы побежали. Я первый раз бегал в скафандре. Удовольствие не из приятных. Недаром в инструкции это запрещалось — система регенерации воздуха не справлялась.

Добежали. Иштван схватил у меня фонарь, прыгнул на колесо вездехода и заглянул внутрь. Он долго светил во все углы салона, потом спрыгнул, протянул фонарь обратно.

— Там никого нет. А еще у них полностью разряжены батареи. Энергии нет нигде!

Да, ситуация! Кристина и Анри не знали, что мы едем за ними, и я представлял их состояние. За время, пока в скафандрах генерируется кислород и обогрев, они не смогут добраться до базы. Им остается только выйти на поверхность и пытаться с кем-нибудь связаться. Но назад они не пошли. Это означало, что тут поблизости есть другой выход или они нашли альтернативный источник энергии. Это я произнес вслух.

— Есть и третий вариант, — тихо произнес Иштван.

Мы стояли и молчали. Наши скафандры будут работать еще два часа. За это время мы успеем добраться до нашего «автобуса». На поверхности у нас будет дополнительный час за счет работы солнечных батарей.

— Они пошли вперед, значит там есть дополнительный выход. Они знают, проезжали мимо. Пойдем дальше? — я тронул Иштвана за плечо.

— А если выход далеко? У них запаса энергии в скафандрах больше. Еще час и мы отсюда не выберемся. Ты готов рискнуть?

— Готов.

— Спасибо. Я просто хотел это услышать. Мы сделаем так — ты вернешься к автобусу и вызовешь помощь с базы. Я же пойду вперед, найду их и скажу Кристине все, что о ней думаю.

— Разумно, но я пойду с тобой.

— Это приказ.

— Ты мне не начальник.

— Не послушаешься — погубишь себя и меня. А может и их.

— Я с тобой.

И мы опять побежали.

Зал огромен! Это даже не зал, а площадь формы латинской буквы «D». От стены до стены не меньше километра. От полукруглой стены уходили коридоры, точные копии того, по которому мы бежали. Их было не менее десяти. Прямая сторона площади обрывалась вниз огромными ступенями. Я посветил туда, но мне показалось, что это лестница в бездну. Метрах в ста от нас на краю этой лестницы сидели Кристина и Анри. Он обнимал ее за плечи, а она склонила к нему голову. Мы подошли, я осветил их фонарем. Кристина посмотрела на нас и отвернулась, Анри даже не повернул головы.

Иштван подошел к ним, встряхнул за плечи и жестом показал, чтобы они включили групповую локальную связь. Что-то щелкнуло, и я услышал, как Анри начал быстро говорить по-французски.

— Язык станции английский, — строго сказал Иштван. — Повтори, что сказал!

— Идите к черту! — раздалось в наушниках.

— Я уже к нему пришел, что-нибудь хочешь добавить?

— Иштван, — сказала Кристина, — ты хоть понимаешь, куда пришел?

— Сейчас я думаю, как отсюда выйти.

— Посмотри наверх. Стас, посвети на потолок, а ты посмотри в свой радар.

Потолок был другого цвета, чем стены. Плиты такого же размера, но более светлые. Я подошел к Иштваны и посмотрел на экран радара. Там явственно проглядывались круги, линии, многогранники, спрятанные за облицовкой.

— Механизм, чтобы раздвигать потолок?

— Не знаю, но посмотри в центре.

В центре потолка явно проступала схема Солнечной системы.

— А почему Марс тут самый большой?

— Не знаю.

— И что все это значит?

— Они отсюда улетели, — сказала Кристина. Буднично так сказала. — Они долго готовили Землю, чтобы там жить, и когда на Марсе закончились вода и кислород, то все улетели к нам. Они любили свою планету и жили тут до последнего. Но однажды в планету попал метеорит, она стала терять атмосферу, а потом испаряться вода. Я думала, что они решили красиво уйти в никуда, а они ушли к нам.

— Почему к нам? — спросил Иштван. — Это твоя гипотеза?

Кристина поднесла экран радара к его лицу, увеличила изображение. Я нагнулся и увидел тонкую линию, соединявшую Марс и Землю.

Мы лежим на песке, ждем турболет и смотрим на желтое небо, где светятся яркие звезды. Это совсем недалеко от подземной площади. Рядом глубокие следы от вездехода Кристины. Иштван поднимается на локте.

— Кристина, это твоя работа, — говорит он, показывая на огромные обломки скал у выхода из подземелья.

— Да, мы тут долго возились, расчищали вход. Методы прошлого века. Лебедка, тросы, крючья. Почти всю энергию вездехода здесь оставили.

— А Питера в пещеру ты положила?

Кристина молчит, смотрит на Анри, потом машет рукой.

— Да, я. Хотела, чтобы он был со мной и рядом с марсианами, а не в нашем морге.

— Он погиб из-за дефекта в забрале?

— Да, мы с ним искали входы в это подземелье, он сорвался со скалы и ударился лицом о камни. А это чертово забрало рассыпалось, как плохое оконное стекло!

— А почему так далеко?

— Я тебе сказала — в кратере С55 следы марсиан, их статуи. Мне хотелось, чтобы он был рядом.

— И давно ты эти статуи нашла?

— Давно, я там все облазила. Я предполагала, что там должен быть вход в туннель, но не нашла. Сегодня случайно выскочили. Есть еще много входов, все они завалены. Этот, где мы сейчас, самый чистый.

— Все знала и молчала?

— Стас тоже молчал. Да и ты там побывал.

Тут я не вытерпел:

— А почему следов не было видно?

— Я увидела твои знаки, камешки, приглаженный песок и поняла, что ты хочешь все сам исследовать. Не стала тебе мешать. И старалась следов не оставлять.

— А из квадрата 20—52 ты всех увела, когда увидела вход?

— Да, это было неожиданно для меня.

Я замолчал. Странный разговор, мы все прикоснулись к жутким тайнам, а болтаем о лебедке и камешках.

— Все-таки я не понимаю, — говорит Иштван. — Почему вы всё хранили в тайне?

— Но и ты молчал, зная про статуи.

— Наука — это не мое. Я отвечал только за вашу безопасность. А сейчас я думаю, как вас теперь перед начальством выгораживать? Смотрите, уже турболет показался!

Вторая встреча

— Отредактировал?

Я у Шефа в офисе. Загружаю файл в его планшет. Он читает.

— Надеюсь, в книгу ты вставил оригинальный вариант? Где ты взял такие длинные диалоги в подземном зале? Очень, конечно, торжественно, с кучей восклицательных знаков. Только воплей «Эврика!» не хватает.

— Там момент был ключевой, не каждый день такое можно увидеть.

— Ты со Стасом это уточнял?

— Нет, только получил разрешение на публикацию текста.

— Книгу пиши дальше, вставь туда оригинал, но вот отдельно рассказ опубликовать не получится. ВСБ против всего, что не похоже на официальное расследование.

— Сказали бы, что рассказ фантастический.

— Ты меня еще учить будешь? Скажи лучше, какие дальнейшие планы.

— Хочу Кристину увидеть. Послушать ее версию

— Я прочитал введение в твою книгу. Фархад правильно сказал — не надо к ней ехать.

— Он пошутил.

— Нет, он не пошутил. Езжай снова к Стасу. Ты ни слова не написал, чем занимается «марсианин» на Земле.

— Он не очень хочет об этом рассказывать.

— Это было при первой встрече. Теперь расскажет, доверяй начальству. И слушайся его.

Мы со Стасом сидим в его квартире. Стас еще больше похудел, лицо совсем серое — похоже, он почти не выходит на улицу. Мы сидим на диване, перед нами столик, где стоит бутылка коньяка и большой пузатый термос-кофейник. Я вынимаю телефон, переключаю его в режим диктофона, прошу Стаса рассказать, что было дальше. Он пьет кофе и говорит, глядя куда-то в сторону.

…Это хорошо, что ты все за мной записываешь. Я уже ничего писать не могу. Мало слов у нас в языке, не смогу я передать, что тогда в голове было. А ты можешь писать просто о том, как я встал, пошел, включил фонарь, выключил фонарь… А что мы тогда все чувствовали, ты не пишешь. Потому, как не знаешь.

Ты наливай себе, я пропущу. Я решил меньше пить. Вот Анри уже алкоголик, я тоже туда катился, но ко мне умная мысль пришла, и я притормозил. Давай я и тебе буду умные мысли формулировать. Мы там, на Марсе, все философами стали.

Ты знаешь, что значит быть никому не нужным? Вообще никому! Вот это про меня. Заплатили мне мало, почти все ушло на штрафы. Дали марсианскую пенсию, я снял квартирку в этой деревне, на жратву хватает, машина старенькая есть, так и живу. Я почему под Нью-Йорк переехал? В России цены кусались, да тут и к Майку поближе. Он парень добрый, иногда сюда приезжает. Он не пьет, но все равно поговорить любит.

Почему я не работаю? Потому что от меня все шарахаются, как от зачумленного. Во-первых, здоровье ни к черту. Ты можешь представить, чем мы там дышали, что мы там ели и что мы там пили? Плюс радиация со всех сторон. Плюс постоянное чувство, что ты уже почти умер и теперь путешествуешь по небесам. И еще много чего. И кому нужно такой пахучий букет держать на работе? Я биофизик, но тут за шесть лет все так ушло вперед, что я даже термины не понимаю. Пробовал нагнать, но в голове мысли о пыльных бурях и розовых восходах. Да что там говорить…

Все друзья куда-то сразу ушли. Да мне с ними и говорить не о чем. Они богаты и думают о том, как тратить деньги, а я думаю о своих анализах и о еде без искусственных белков и углеводов.

Короче, я остался один, никому не нужный. Телефон можно отключить, звонят только попрошайки и идиоты, которые не верят в жизнь на Марсе. А теперь умная мысль номер один. Если ты никому не нужен, то, чтобы не засунуть голову в петлю, надо срочно придумать себе цель. Вот этой цели ты уже нужен, у тебя появляется смысл в жизни.

Ну как, уловил? Это очень важная мысль, она меня спасла. Какая у меня теперь цель? Я хочу узнать, когда и куда прилетели марсиане на Землю. Я в библиотеку стал ходить, там информационная система бесплатная, много всего узнал, но об этом потом. Хочу поехать в Африку и на речку Тигр. Там массу интересной информации можно раскопать. Нужно только найти любопытного и богатого. Но пока только от меня каких-то денег все хотят.

А знаешь, что сейчас самое хреновое в моей жизни? Ты приготовься, я сейчас тебе вторую умную мысль сформулирую. Я тут прочитал, как ребята из Советского Союза и Америки делали атомные бомбы. Ну, каждый у себя, конечно. Так вот, делали они бомбы несколько лет, а потом долгие годы сравнивали свою жизнь с тем временем. Так у многих. Кто воевал, тот будет думать, что бы делали его новые знакомые тогда, в окопах. А мы можем думать только о Марсе. Мы отравлены его красной пылью. Какая умная мысль? У каждого есть свой Марс. У кого-то большой, у кого-то маленький. Это как стержень на долгие годы. А хреново то, что этот стержень слишком большой. Меня кроме Марса ничего не волнует. Вот смотрю в окно, там люди гуляют, на машинах катаются, а я думаю: ну как можно так время терять? Захожу в магазин и думаю: ну зачем столько всякой одежды, тут не надо систему жизнеобеспечения на себе таскать и можно без специальной вентиляции обойтись. А всех женщин я с Кристинкой сравниваю. Кто тут может лебедкой куски скалы растаскивать? Кто тут может труп любимого на себе тащить? Кто тут может со скоростью 100 км в час по лестницам в подземелье носиться?

Я понял, что мы все к таким тайнам прикоснулись, что наши мозги не выдержали. Кристина через неделю после прилета вышла замуж — у нее и правда в Польше жених был. Сейчас она сидит на огороде, укроп выращивает. Она свежим укропом просто бредила на Марсе. Никто не догадался взять семян на станцию. У нее укроп — спасение от мыслей. Анри спасается стаканом, Иштван начал работать инструктором в тире. Он сидит на работе с семи утра до десяти вечера — боится идти домой, боится оставаться один. Майк самый богатый из нас — у него штрафов почти не было. Он купил-таки себе дом и с утра до вечера что-то красит. И при этом жена должна стоять рядом. Он тоже не может быть один.

Мы все стали очень странными после того, как побывали в туннеле. Причем только мы четверо. После нас туда ринулись толпы, однако ни с кем не было ничего подобного. Ты даже представить не можешь, какой начался тогда ажиотаж. Все входы раскопали и поставили над ними металлические будки. Автоматизированная охрана, пропуска. Рисунок на потолке в центральном зале сфотографировали сотни раз, и сейчас все кому не лень его изучают. Это оказалась какая-то металлизированная краска или что-то подобное. Никаких механизмов внутри потолка не было. Это просто рисунок, Кристина тогда ошиблась. Там, кроме Солнечной системы, еще куча прямоугольников, кругов, шестигранников. Я сначала читал статьи по расшифровке смысла этого рисунка, но когда дошел до статьи, что там изображены все события, описанные в Ветхом Завете, то бросил. Я вообще в туннеле больше не был. Да там и делать нечего. Все приходят, смотрят и уходят.

Самая большая загадка — лестница, которая идет вниз из центрального зала. Иштван оказался прав, там был тупик. Идет лестница вниз и упирается в стену. А за стеной обычный грунт, как и за другими стенами. Хотя эта загадка не больше, чем загадка самого туннеля. Зачем вообще он был построен? Как он использовался? Что означают статуи в кратере? Я читал статью антрополога, он пишет, что все пропорции абсолютно человеческие. Только рост большой, хотя ведь статуи всякие бывают.

А с нашей четверкой начали происходить всякие чудеса. Нас всех тогда оштрафовали и отодвинули от изучения туннеля. Но это не чудо. Чудеса со мной и до туннеля происходили, я тебе намекнул в прошлый раз, но потом началось такое…

Во-первых, мне стало невозможно ночью находиться снаружи станции. Стоило мне посмотреть на звезды, как небо начинало раздваиваться. Как будто кто-то раздвигал створки у небесного купола. Одно небо уходит, появляется второе. Это второе было незнакомым, там я не нашел ни одного нашего созвездия.

А потом на какое-то время я перестал ездить по пустыне. Меня наказали, и в выходные я сидел на станции, но даже по делу мне ездить было трудно. Вдруг ни с того ни с сего перед моим «клопом» начинали вырастать «города». Это я их так называл. Это были светлые полусферы, стоящие в беспорядке прямо по курсу вездехода. Я тормозил, они не исчезали. На радаре пусто, а перед глазами за окном такая чертовщина. Выйдешь наружу — пусто. Зайдешь обратно — стоит «город». Хотя это было недолго — месяц или два, потом прошло.

Анри начал пить сразу после тех событий. Его хотели отправить на Землю, но он был классным специалистом, и все делали вид, что не замечают его пьянства. Хотя следили, конечно. Как-то раз он пришел ко мне утром, еле на ногах держится. Меня это удивило, обычно он после работы напивался. Пришел и говорит, что всю ночь беседовал с марсианкой. Дескать, она пришла к нему в комнату, села в кресло и начала расспрашивать про жизнь на Земле. Он ей рассказал, что мог, потом напился и пришел ко мне. Я сначала решил, что у него белая горячка. Я заходил к нему в комнату, там его полотенце лежало в кресле. Причем так лежало, что если бы кто-то сидел на нем, то оно было бы смято. Нет, там точно никого не было!

Я бы забыл об этом случае, но через несколько дней ко мне пришла Кристина и тоже рассказала про ночную беседу с марсианкой. Она была точная копия женщины-скульптуры и тоже расспрашивала Кристину про жизнь на Земле. Причем с Анри марсианка беседовала по-французски, а с Кристиной по-польски!

Я ждал, что и ко мне кто-нибудь придет, но все ночи были спокойные. Я даже дверь в коридор приоткрывал, но безрезультатно. Кристина говорила, что пыталась что-то спрашивать у марсианки, но она делала знаки, что все это будет потом, и продолжала расспросы о нашей жизни.

Кристина стала совсем другой. Она вообще перестала выезжать за пределы станции. Образцы пород ей привозили лаборанты, и она подолгу сидела с ними в стационарной лаборатории. Она полюбила ходить на верхний ярус станции, где было круговое панорамное обозрение окрестностей. Там она придвигала кресло к самому стеклу и подолгу сидела, смотря на север, где был кратер С55. Однажды я случайно зашел туда и увидел, что она плачет. Плакала она беззвучно. Просто слезы текли по щекам.

Я стал заниматься расчетами профилей возможных русел рек, которые тут текли миллионы лет назад. Нам надо было найти места, где возможны были скопления ила. Там мы надеялись найти какие-нибудь окаменелости. После открытия туннелей эта работа казалось бессмысленной, но она меня занимала и отвлекала от других мыслей.

Иштван часто заходил ко мне в лабораторию. Он просто так заходил, узнать последние научные новости и поболтать. Он продолжал оставаться на своем посту, но его заявление о продолжении контракта было отвергнуто. Иштван вздыхал и говорил, что он тут привык и не хочет так быстро улетать на Землю. Там, как я понял, ему было совершенно нечего делать.

Узнав о ночных гостях Кристины и Анри, Иштван очень обеспокоился. Он все это очень серьезно воспринял. Как-то раз он пришел ко мне с Майком и одним из наших инженеров-электронщиков. Нас с Майком посадили рядом, инженер приделал около наших голов какие-то антенны, потом нас несколько раз попросили поменяться местами. Оказалось, что около моей головы амплитуды электромагнитных полей были в два раза выше, чем у Майка.

— Я не понимаю, он притягивает волны или сам излучает, — сказал инженер и ушел.

На следующий день он принес большую металлическую клетку, куда нас с Майком заставляли залезать с набором антенн. Клетку переносили из комнаты в комнату, мы с Майком менялись антеннами, инженер смотрел на экраны приборов и удовлетворительно хмыкал. Потом меня сменил Иштван и тоже стал надевать на голову антенны и лазить в клетку. После нескольких часов работы инженер сказал, что мы с Иштваном притягиваем волны, и ушел.

— Что и требовалось доказать! — сказал Иштван и тоже ушел, оставив меня в полном недоумении.

Я не понимал, как человек может «притягивать» волны. Но все измерения происходили под моим контролем, и я им доверял. Единственное возможное объяснение — это мы с Иштваном подвергались направленному облучению. Но кто это мог делать? Да еще с такой точностью? Единственный плюс от этих экспериментов был в том, что так можно было объяснить мои галлюцинации.

Кристина выслушала мой рассказ про эти измерения и сказала, что это более, чем непонятно. Марс — абсолютно мертвая планета. Да, тут жили люди, похожие на нас, они построили систему туннелей, но сейчас все исчезли, и тут ничего нет и быть не может. Она надеялась увидеть в туннелях запасы воды, кислорода и органической пищи, но там оказалось такое же безжизненное каменное царство, как и на поверхности планеты. Только более организованное и загадочное. В общем, Иштван добавил нам еще одну загадку.

А потом наступила та самая ночь!

Я тогда проснулся от странных звуков. Мне показалось, что где-то рядом поют птицы и шумит ручей. Я открыл глаза, долго всматривался в темноту, пытаясь понять, что происходит в комнате. А там явно что-то происходило! Я увидел, как стена, около которой стоял мой стол, начала светиться, и на ней стали проступать оранжево-красные пятна, которые быстро превратились в аэрофотоснимок поверхности Марса. Я поразился качеству снимка, мог разглядеть мельчайшие детали поверхности, отдельные камни и неровности почвы. Присмотревшись, я понял, что это снимок места, где находился кратер С55. Я узнал параллелепипед, статую, вход в туннель, который сейчас был прикрыт большим металлическим колпаком.

Потом в комнате стало светлеть еще больше, и я различил в кресле обнаженную женщину — копию той, что стояла высеченной из камня в кратере С55. Ты, налей себе, я знаю, что ты мне не веришь, но я верю, и на нас двоих этой веры хватит. Все это дешевой фантастикой отдает, но это было. Считал, что мне привиделось, но ты запиши все, что я тебе расскажу. У меня сердце пошаливает, ты, может, последний, кому я рассказываю. Ну, в общем, была она передо мной. Красивая! Как вспомню, так в груди щемит.

— Стас, — сказала она по-русски. — Ты бы хотел узнать нашу историю?

— Да, — сказал я, а сердце стучит, прямо выпрыгнуть из груди хочет.

— Наша история не стоит того, чтобы ваш народ ее повторил, — спокойным голосом сказала женщина. — Нас больше нет, и вам не надо ничего искать. Тут нет больше жизни.

— А с кем я тогда разговариваю? — спросил я, еле дыша, горло пересохло, каждое слово царапалось.

— С той, кого тоже больше нет! — сказала она.

— Вы умеете заботиться об истории, — добавила и показала на стене колпак, прикрывавший вход в туннель. — Я вам покажу еще кое-что, и это последнее, что вы тут найдете. После этого вы можете улететь обратно на Землю.

Она подошла к стене и показала пальцем на небольшой кратер, находившийся в нескольких километрах от С55. Я знал этот кратер и даже был там один раз, но ничего интересного не нашел.

— Это тут, за скалой, — сказала женщина и исчезла.

Изображение на стене тоже исчезло, и комната погрузилась во мрак. Я встал, зажег свет, оделся и пошел к Иштвану. Ты там напиши, что у меня ноги подкашивались и я за стенку держался. Это правдой будет.

Иштван не спал, как будто ждал меня.

— Сегодня к тебе?

Я кивнул и рассказал про наш разговор. Иштван на секунду задумался, потом резко выпалил:

— Надо будить Кристину и Анри. Выезжаем через полчаса. Больше никому не говори.

— Иштван, опять поднимется буча.

— Плевать, тут что-то такое, что сначала надо самим посмотреть. Иди, надевай скафандр!

У кратера мы были через два часа. Небо заливал розой восход, тени от скал казались фиолетовыми. Мы вышли из вездехода и подошли к каменной стенке. За плечами у всех были рюкзаки с запасными батареями, фонарями, веревками и крючьями. Теперь мы могли провести под землей восемь часов. У меня было такое чувство, что Иштван готовился к этому походу. Все рюкзаки были приготовлены заранее и лежали в грузовом отсеке его «автобуса».

— Это там, — сказал я, показав на скалу, как-то странно торчавшую прямо из центра кратера.

Скала была окружена огромными каменными обломками, видно было, что разрушение произошло недавно, ветер и песчаные бури еще не успели отшлифовать острые грани. Иштван выбрал самый большой камень, залез на него, осмотрелся и показал на выступ в скале, под которым что-то темнело.

— Вход тут.

Да, это был вход в туннель, который не был связан с системой туннелей, открытых нами несколько месяцев назад. Очень похожие плиты, такие же огромные ступени.

— Тут бы на моем вездеходе! — услышал я голос Кристины.

Она явно повеселела, бодро шагала впереди нашей группы и крутила головой.

Эта лестница была немного уже, чем в главном туннеле, да и явно короче. Вскоре мы повернули направо и пошли по коридору, который с небольшим наклоном уходил вниз. Примерно через час ходьбы мы уперлись в стенку.

— Странно, — пробормотал Иштван и стал рассматривать какую-то карту. — Мы ведь шли на восток…

— И… — Анри подошел к нему и посмотрел на карту. — Иштван, так мы у той стенки! Ну, той, которая у лестницы главного зала! Или очень близко к ней!

— Похоже!

Иштван взял фонарь в левую руку и правой ладонью стал гладить стенку. Потом он хлопнул себя ладонью по шлему, достал из кармана микрорадар и включил его. Кристина и Анри вплотную подошли к нему.

— Матерь Божья! Этого не может быть!

Голос у Кристины срывался. Она перешла на польский язык, потом на русский. Она перебрала все восклицания удивления, которые были в наших языках. Потом она подошла ко мне, взяла за руку и показала на экран.

Я ахнул! На экране были изображения человеческих лиц. Тысяч лиц, или даже миллионов! Мужских и женских. Красивых и некрасивых. Молодых и старых. Все стены коридора, по которому мы шли, были расписаны этими изображениями. Вероятно, такой же полупрозрачной металлизированной краской, которая была на потолке в большом зале. Ее можно было увидеть только с помощью радара.

— Это колумбарий. Странно, что все так одинаково изображены, будто это было сделано в один день, — сказал Анри.

— Это и было сделано в один день! — уверенное сказала Кристина, идя вдоль стены. — Они жили счастливо и умерли в один день, чтобы жить еще счастливее!

— Это как? — спросил Анри. — Неужели…

— Да, это сделали те, кто потом улетел к нам. А они остались на своей любимой планете. Они не хотели улетать. Их тела, вернее, их материальные остатки, в этом коридоре, а их сознание, их воспоминания объединились и живут отдельно в виртуальном мире. Где хранится этот мир, я не знаю. Может, ветер носит их мысли, может, песок хранит их воспоминания. Нам этого сейчас не понять, они опередили нас на миллионы лет. Но я знаю точно, что они живы, что они мыслят и чувствуют, и они будут жить, пока будет жива их планета. И мы тут лишние. Нам показали это, чтобы мы ушли. Но ведь люди такие подлые существа. Они непременно захотят исследовать этот коридор, а этого допустить нельзя. Иштван, мы можем что-то сделать?

Ты скажешь, что так возвышенно люди не говорят. И будешь прав. Это я приукрасил, конечно. Но смысл донес. Если тебе нужна правда жизни, то надо в ее речь вставить ругательства. Но ты не вставляй. Иштван промолчал тогда. Но когда мы выбрались наружу, он открыл свой рюкзак.

Потом мы стояли на стенке кратера и смотрели, как опускается пыль от взрыва. У запасливого Иштвана все было с собой.

— Я направленными взрывами еще в детстве интересовался, — сказал Иштван. — Теперь все, этот вход никто не найдет без подсказки, а ведь мы будем молчать?

Ответ был очевиден, мы просто промолчали в знак согласия.

Стас замолчал, встал, подошел к окну и добавил:

Ну вот, писатель, это еще один рассказик в твою марсианскую коллекцию. Теперь я могу об этом говорить. Оказалось, что к «автобусу» давно подвесили маяк, и уже наутро начальники на станции знали об этом кратере. Теперь над входом в колумбарий тоже стоит металлическая будка. Одно утешает, что материалы оттуда не публикуют в открытом доступе. У меня сначала было разрешение знакомиться с отчетами, и я с удивлением прочитал, что там находится простое марсианское кладбище. Ну и пусть так считают!

Виртуальная любовь

Я сидел в редакции и думал о Стасе. Передо мной лежали два рассказа, где описывались его главные приключения на Марсе. Истории казались законченными, но я чувствовал, что продолжение обязательно последует. И на Марсе, и на Земле. Когда мы с ним расставались месяц назад, он долго мялся, хотел что-то рассказать, потом махнул рукой и сказал, что пока хватит. Я ему звонил раз в неделю, но с каждым звонком он все больше замыкался в себе, вяло говорил, что устал, плохо себя чувствует, и у него нет пока желания продолжать наши беседы. Я позвонил Майку, его приятелю по станции, чтобы узнать о здоровье моего «марсианина». Майк был не в курсе, обещал узнать. Свое обещание он выполнил через два дня. Позвонил мне сегодня утром и сказал, что был у Стаса и ему очень плохо. К врачам он ходить не хочет, а с его сердцем он может умереть в любую минуту.

— Ему надо в госпитале полежать недельку, — сказал Майк. — Там его проверят, сосуды прочистят, стимулятор поставят… А он ничего не хочет. Он умереть хочет. Бред какой-то! Все, кто первым был в туннеле, хотят умереть. Я Кристине написал и Нэнси.

— Кто такая Нэнси? — спросил я.

— Его виртуальная любовь из Канады. Они переписывались, когда он на Марсе был.

— А почему они сейчас не вместе?

Майк замолчал. Я видел на экране, как он, потупив глаза, пытается найти подходящие слова, чтобы сказать что-нибудь вежливое, но при этом ничего не сказать. Его большое черное лицо даже покрылось испариной. Я не стал его мучить, поблагодарил, попрощался и нажал кнопку отбоя.

— Тебе надо с ним встретиться, — сказала Вера. — Я полечу с тобой. У меня второе образование — психология, и вообще я знаю, как с ними надо разговаривать.

Вера — это наша самая любимая сотрудница. Она универсал, умеет делать все, что нужно нашей редакции. Появилась она у нас год назад, сказала, что работала в какой-то космической фирме, знает технический жаргон, и ее интересуют психология отношений между людьми в космосе. Она готова писать статьи на любые космические темы, редактировать наши колонки и вообще быть всем полезной, не лезть в чужие дела и не пытаться делать карьеру. Для нашего журнала она оказалась просто находкой. Она и вправду разбиралась в плазменных двигателях, в космических ботанических садах, знала марки марсианских вездеходов и устройство скафандров. У нее было хобби — она собирала картотеку всех, кто побывал в дальнем космосе. Она искренне переживала, если видела неустроенность парней, отдавших космосу свои лучшие годы, пыталась организовать что-то вроде общества или клуба бывших космонавтов, но почему-то постоянно встречалась с сопротивлением то официальных лиц, то самих ребят, вернувшихся из космического ада. Несмотря на это, она не теряла оптимизма, ее картотека постоянно пополнялась, и она, как могла, помогала всем, кто к ней обращался. Сейчас Вера сидела рядом со мной, худенькая, в потертых джинсах и мужской клетчатой рубашке. Она обожала моду конца прошлого века, ее гардероб почти не менялся. Менялись только цвет клеток на рубашках и цвет ее волос. Сегодня она была блондинкой.

— Ты думаешь, это серьезно? — спросил я.

— Ты видел лицо этого чернокожего? У него было такое выражение, как будто он уже попрощался со Стасом. И потом он вызвал двух женщин. Двух вызывают, чтобы они сказали последнее «прощай», а не для того, чтобы жить дальше. Давай, собирайся, я с тобой. Мне собираться, как ты знаешь, не надо.

Да, Вера могла улететь в любой город с одним телефоном в кармане. Все, что нужно, она покупала в ближайшем магазине, а потом выбрасывала в конце поездки, чтобы оставаться мобильной. Я решил последовать ее стилю, включил компьютер и заказал два билета из Москвы до Нью-Йорка. Через три часа мы с ней сидели в самолете и смотрели на темнеющее небо, где яркой красной точкой выползал из-за горизонта Марс.

В Нью-Йорке мы взяли машину-автомат. Я продиктовал адрес Стаса навигатору, он показал, что к нему ехать два часа и что он готов нас довести. Я включил автопилот, машина мягко тронулась, покружилась по дорогам около аэропорта, потом вышла на скоростную трассу и понеслась в темноту, слегка покачиваясь на стыках покрытия дороги. — Мы приедем, а он спит! — сказала Вера, сворачиваясь калачиком в большом пассажирском кресле. — Позвони ему!

Я набрал номер Стаса, телефон соединился, и я увидел его худое лицо. Как и в мой прошлый визит, он был в сером свитере, его шею обвивал большой шелковый шарф, на голове шерстяная шапочка.

— Стас, извини, я тут с Верой, моим коллегой, едем к тебе. Мы можем переночевать в отеле и прийти утром, но мне бы хотелось увидеть тебя сегодня.

Стас смотрел на экран, где было изображение моего лица. Вера придвинулась ко мне, чтобы попасть в камеру, и сказала: «Привет, Стас, не прогоняй нас, мы будем через два часа, завари нам кофе покрепче!»

Я увидел, что Стас неожиданно улыбнулся.

— Хорошо, — сказал Стас. — А я как раз вчера собирался звонить твоему настырному попутчику, чтобы он приехал. Я хочу закончить свою историю, а он неплохо пишет.

— А я неплохо редактирую, — сказала Вера. — Ты же знаешь, что твой первый рассказ все- таки попал в «Марсианские Хроники», но это только благодаря моей редактуре и пониманию, что можно и что нельзя писать в «хрониках». Кстати, результат ошеломляющий! У тебя теперь тысячи поклонниц. Но ты, наверное, уже все видел в Сети.

Да, она сказала правду. Шеф все-таки пробил публикацию рассказа. И это случилось после редактирования Веры. Это к тому, что редактор я неважный.

Стас смотрел в объектив камеры и молчал. Я видел, что он подошел с телефоном к окну и стал к чему-то прислушиваться. Камера на телефоне была по-прежнему направлена на его лицо, я видел, как он трет лоб, словно пытаясь что-то вспомнить.

— Хорошо, — сказал он, вспомнив про нас. — Я сварю кофе. Но если вы хотите есть, то заезжайте в магазин около моего дома и купите все, что вы любите.

На этом он отключился. Вера долго смотрела на погасший экран, о чем-то думала, потом встряхнула волосами, пожала плечами и достала из сумочки зеркальце и губную помаду.

— Вроде все не так страшно, — сказала она. — Во всяком случае, я надеюсь застать его живым.

Я стоял перед дверью Стаса, держа в руках пакеты с продуктами. Вера нажала кнопку звонка, дверь открылась почти мгновенно, Стас как будто стоял в прихожей и ждал нас.

— Я вас увидел в окно, — сказал он. — Проходите.

Вера сделала шаг вперед и вдруг неожиданно обняла Стаса и прижала голову к его груди.

— Стас, ты извини меня, — сказала она через некоторое время. — Я тебя знаю только заочно, по твоим рассказам, просто мне хотелось как-то выразить свое чувство. Ты совершил там почти невозможное.

Стас растерялся, было видно, что такое с ним впервые. Он погладил Веру по спине, сказал, что ему неловко, что он уже почти заварил кофе, есть неплохой сыр, и он готов с нами перекусить. Вера стала суетиться в небольшой кухне, отгороженной от гостиной-столовой высокой стойкой. Стас стоял рядом с ней и колдовал над эспрессо-машиной.

— Вот, готово! — сказал он и поставил на стойку две небольшие чашечки, от которых шел аромат хорошего кофе.

Вера отвлеклась от салата, взяла чашки и принесла их на столик около огромного Г-образного дивана. Стас нацедил кофе еще в одну чашку, пришел к дивану и сел рядом с Верой. Вера слегка повернулась, чтобы видеть его лицо. Стас и в самом деле выглядел неважно: темные круги под глазами, замедленные движения. Он не спеша пил кофе и поглядывал то не меня, то на Веру.

— Расскажи, почему ты хотел меня позвать! — спросил я его.

— Просто мне надо рассказать про последний год на базе. За мной начали плотно следить, и я бросил свой дневник. Были только письма на Землю и фотографии в «Марсианских Хрониках». Но кроме этого было еще нечто, о чем должны знать люди. Я хочу вам все рассказать, вы напишите рассказ от моего имени, но не публикуйте его, пока я вам не разрешу. Или пока я не умру. Там будет много личного, мне не хотелось бы видеть, как незнакомые мне люди будут обсуждать мои чувства.

— Майк мне сказал, что он пригласил сюда Кристину и Нэнси, — сказал я. — Они могут появиться с минуту на минуту, тебя это не будет смущать?

— Они не появятся, — сказал Стас. — Майк сказал мне об этом, я написал обеим девчонкам и попросил их не приезжать.

Он встал, подошел к окну, долго смотрел на небо, потом повернулся к нам и начал свой рассказ.

После попытки спрятать вход в новый туннель наша жизнь на Марсе, считай, окончилась. Нас обвинили в попытке скрыть факты огромной научной ценности и оштрафовали так, что я даже перестал считать, сколько денег я смогу привезти на Землю. Там и считать стало нечего! Нас четверых отстранили от работы вне базы. Майк стал начальником службы безопасности вместо Иштвана, которого посадили за компьютер, чтобы он оформлял отчеты о перемещении сотрудников. Кристину практически заперли в лаборатории, куда иногда поступали для анализа образцы, привозимые автоматами. Анри работал с ней, на глазах спивался, и ему поручали только простейшие операции. Мне запретили путешествия на вездеходах, я сидел в маленькой комнатке и писал программу по анализу фотоснимков с орбитальной станции. Все решили, что я самый главный по поиску следов марсиан, и дали задание найти еще такие же туннели.

Я, правда, мог выходить на поверхность и гулять около станции. Запаса энергии в скафандре хватало километров на десять. Я часто брал фотоаппарат и шел фотографировать закаты, пыльные бури и нагромождение красных камней в небольшой долине к северу от станции. Журнал «Марсианские Хроники» продолжал публиковать мои снимки, я даже писал небольшие веселые заметки, где каждая шутка была чудовищно грустна, что придавало моим рассказам особый шарм. Это многим нравилось, мне писали комментарии и письма с благодарностью. Кто-то написал, что ждет моих заметок каждый день и теперь мои мысли его занимают больше, чем мысли великих классиков.

И еще мне писала Она. Звали ее Нэнси, жила она в Канаде, в маленьком городке у подножья Скалистых гор. Она мне присылала фотографии, я смотрел и не верил, что такое бывает. Улицы ее городка были покрыты красными керамическими плитками. Их мыли каждый день, по ним можно было смело ходить в белых носках. Около всех домов были цветники, посреди улиц тоже были цветы, все дома покрашены яркими веселыми красками, окна сверкали, вдали синели горы с белыми вершинами. Все это казалось нереальным, как в сказке. Нэнси была замужем, у нее был прекрасный, обожавший ее муж и двое мальчишек, которые, по ее словам, сидели у нее на шее, пили кровь и требовали постоянного внимания. Но они также давали ей силы, когда она уставала. Утром Нэнси отправляла всех своих мужчин из дому — кого на работу, кого в школу, кого в садик, а сама приводила в порядок цветник, что-то подрезала, поливала, убирала упавшие листья, готовила обед, приводила в порядок одежду, чистила обувь, протирала полы, после этого садилась к компьютеру и начинала писать мне письма. Почему она выбрала меня — я не понимал. Все на Земле знали, что с Марса возвращаются больные люди. Больные не только физически, но и морально. Они всеми мыслями пребывают на красной планете, и это навсегда. Я говорил об этом в прошлый раз, об этом написано во многих книгах и дневниках, я сам ей писал, но Нэнси ни о чем не хотела слышать. Она хранила в ящике своего стола мою фотографию из «Марсианских Хроник», где я стоял в верхнем зале у окна, на фоне красных камней и розового неба. Я только прилетел на Марс, выглядел возбужденным и очень романтичным. Я еще не начал ходить к кратеру, не общался с Иштваном, все было впереди. Я был наивен и хотел сделать великие открытия. Самое смешное, что я их сделал вместе с ребятами, но в результате я получил не славу, а кучу штрафов и вот эту жизнь.

Тут Стас обвел руками комнату и пошел в кухню заваривать новую порцию кофе. Вера поднялась с дивана и стала заканчивать приготовление ужина. Третий в кухне уже не помещался, и я стал ходить по комнате, разглядывая фотографии, висевшие на стенах. Многие пейзажи я помнил по «Марсианским Хроникам». Иштвана, Кристину и Арни я узнал по рассказам Стаса. Не узнать Майка я не мог — с ним я разговаривал сегодня утром. Меня привлекла фотография стройной женщины в цветастом платье с рыжеватыми волосами, стоявшей около большого цветника с лейкой в руках. Снимал опытный фотограф. Снимал против солнца, волосы женщины светились, она повернулась к объективу и улыбалась. Было видно, что она счастлива, радуется солнечному дню, цветам, своей молодости и красоте.

— Это и есть Нэнси, — сказал Стас. — Ее муж увлекается фотографией и снимает ее мастерски. Я как увидел это фото, так и влюбился в нее! Ты представь, я на Марсе, с женщинами не общаюсь, а тут такая красавица, море цветов, небо голубое… И еще письма от нее каждый день с полным отчетом, что делала, о чем думала, как она меня любит.

— У нее же муж и вроде она счастлива с ним? — спросила Вера, накрывая на стол.

— Я у нее тоже спрашивал, зачем я ей — вернусь больной, усталый. Могу вообще не вернуться. У нее семья, дом в чудесном месте, все замечательно… А она пишет, что чувству не прикажешь, что мужа она тоже любит, что сходит с ума от этого и просит ее не мучить и такие вопросы больше не задавать. Я переставал ей отвечать, она терпела день — два, потом писала, что больше не может, что мои письма для нее как наркотик. В общем, наш роман развивался бурно. Я только Майку о ней рассказывал. Майк — он все понимает, он сразу сказал, что ей просто скучно, чтобы я не принимал все близко к сердцу, но и ее не обижал. Майк вообще не верит в любовь, он верит в дружбу и поступки. Он мне посоветовал попросить у нее о встрече после моего приезда. Я так и сделал. В ответ я получил странное письмо, что эта встреча может быть слишком значительной для нее, она ее боится настолько, что не решается даже думать об этом. Майк, когда узнал про этот ответ, хмыкнул и попросил больше не обсуждать с ним эту тему.

— Я согласна с Майком, — сказала Вера. — Говорить о любви и избегать встречи — это просто морочить мужику голову. А если учесть, что Стас на Марсе, что поблизости нет женщин, то это даже не очень красиво с ее стороны. Стас, прости, если это тебя еще задевает.

Стас ничего не ответил. Он подошел к фотографии Нэнси, вынул из кармана бумажную салфетку, протер стекло, рамку, выровнял фотографию и снова подошел к окну.

— Но с другой стороны, — продолжила Вера, — ее тоже можно понять. Встретиться с тобой… Тут два варианта. Можно разочароваться в тебе, или ты разочаруешься в ней, тогда все ее чувства уйдут, и все годы, когда она тебе писала о любви, будут казаться потерянными. А возможно, встреча будет такая, что ее семья разрушится и ее жизнь пойдет наперекосяк. Даже если она останется в семье, то она просто сойдет с ума от всего этого. А так… нет встречи — нет проблем. Останется виртуальный роман, светлое чувство, неясные мечты…

Стас ничего не говорил. Он насуплено смотрел на Веру и тяжело дышал. Потом он вздохнул и спросил:

— Ну, я продолжу?

…Все это виртуальное безумие протекало на фоне событий, о который я уже рассказывал. Я ходил к кратеру С55, нашел там тело Питера, странный параллелепипед, статуи… Я не писал Нэнси про это. Я боялся, что наша почта просматривается, и писал ей про розовое небо, красные камни, про невыносимую грусть, когда смотришь на серпик Земли. И еще я писал про небо, которое было у нас с ней одинаковым. Прошел год, и я уже не мог думать о других женщинах. Даже о Кристине, умопомрачительной блондинке, которую любили на станции все. И мужчины, и женщины. Кристинка однажды взяла меня за руку в коридоре, прижала ее к своей груди и спросила, почему мне все это не нравится? Я отшутился, но потом целый вечер думал о том, что со мной происходит. Я и вправду перестал интересоваться другими женщинами. У нас на базе были девушки, умницы и красавицы, как будто их специально так выбирали. Они работали поварами, наводили порядок в помещениях, работали с базами данных, сортировали образцы. По разговорам я понимал, что они весьма доступны, однако ни одна из них мне не приглянулась. В общем, как ни крути, а я был влюблен, мне хватало виртуального общения и какого-то неясного ожидания будущего.

А потом закрутились события, о которых ты уже писал. Мы нашли туннели, были странные общения с тенями марсиан, нашли Пантеон, как мы его называли между собой, нас долго мучили на разных комиссиях, мы отвечали на тысячи вопросов, которые присылали начальники с Земли. Потом нам долго объясняли, почему нас ущемляют в правах, неделю напоминали о штрафах, которые реально нас разорили, и, наконец, нам объявили, что всю нашу четверку отправят на Землю с ближайшей оказией, которая будет через год. Раньше никак не получится, и мы будем на базе под неусыпным присмотром. В наши спальни поставили видеокамеры, чтобы запечатлеть приход теней марсиан, если таковые вернутся, нам на руки прикрепили передатчики, которые сигнализировали о наших перемещениях, и записывали все наши разговоры. Нам долго объясняли, что это делается для научных целей, и даже заплатили немного за неудобства, но я понимал, что начальство боится другого. Они опасаются, что тени перестанут быть тенями, и с нашей помощью на планете начнется нечто страшное и неуправляемое.

После того как все формальности по нашему осуждению и наказанию были соблюдены, мы стали спокойно ждать транспортного корабля. Я писал свою программу, разглядывал тысячи фотографий, пытаясь понять логику марсиан, которые построили туннели именно около кратера С55. Ничего умного мне в голову не приходило, и я просто написал программу поиска на фотографиях прямоугольников. Компьютер просканировал сотни тысяч снимков, нашел мой параллелепипед в кратере С55 и сказал, что больше на планете нет ничего похожего. Больше идей у меня не было, и я стал просто сидеть за столом, думая о том, как я вернусь на Землю.

Письма от Нэнси приходили регулярно. Узнав, что я скоро возвращаюсь на Землю, она еще раз повторила, что разрывается между мной и мужем и боится нашей встречи. Потом вообще стала уводить разговор в сторону, рассказывая о своих прогулках по горам, о том, как она украсила свою комнату акварелями, как она удачно постригла волосы и как, ложась спать, всегда думает обо мне. Она где-то разыскала программу-справочник и точно рассчитала, когда я просыпаюсь и когда ложусь спать. В эти моменты я получал от нее пожелания доброго утра и спокойной ночи. Один раз я получил от нее ролик, где она читала мне стихи Бернса, сидя на камне около горного ручья. Переписку с ней мне никто не ограничивал. Однажды ко мне зашел Майк, увидел на экране фотографию Нэнси, хмыкнул и ушел, не сказав ни слова. Кстати, вы сказали, что он послал письмо Нэнси, а откуда он знает ее адрес? Хотя, да… служба безопасности…

Самым активным из нашей четверки были Кристинка. Я часто ее встречал то в коридорах, то в столовой, то в верхнем зале. С умело растрепанной головой, в тонком свитере и облегающих темных брюках, она было ослепительна! Кристина целовала меня при встрече, даже если это было пятый раз на дню. Выглядела она спокойной и радостной, казалось, что все штрафы и ограничения ее не коснулись. Она явно была занята чем-то интересным, и я ждал, когда она решится мне что-то рассказать.

Наконец, однажды она поймала меня в коридоре, прижала палец к губам и затащила к себе в лабораторию. Там она взяла ленту пористой резины, обмотала свой передатчик на руке, потом проделала ту же операция с моей рукой и тихонько сказала:

— Стасик, я начинаю кое-что понимать! Я теперь знаю, где находится сознание тех, чьи лица мы видели в Пантеоне.

Я вспомнил ее слова о том, что те, кто не улетел, кто остался на этой планете, что они живут среди нас невидимые, неосязаемые, но вечные, как приведения. Я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок, точь-в-точь, как тогда в туннеле.

— Ты понимаешь, что наше сознание, как и любое другое сознание, непрерывно требует поступления энергии. Наш мозг потребляет кислород. А какая энергия питает сознание тех, кто остался на этой планете много тысяч лет назад?

— Тут только энергия ветра и солнца.

— Совершенно верно! Я сначала подумала про ветер, но потом… Вот смотри. Представь, что фотон солнечного света попадает на…

Кристина взяла лист бумаги и стала рисовать фейнмановские диаграммы. Фотон быстро распался на электрон и позитрон, которые снова образовали фотон, потом появились другие частицы… Я с изумлением смотрел, как лист бумаги покрывается сложными диаграммами.

— Кристина, — не выдержал я. — Так вроде у нас микробиолог!

— Я физик, — прошептала она. — Просто места для физика на базе не было, и я поехала как микробиолог. Пока летели сюда, я выучила все, что было нужно. А на станции уже Анри помог разобраться в приборах. Не перебивай, ты понял, что тут образуются циклические процессы, которые можно запускать и гасить! А это элементы памяти. И она поддерживается потоком солнечного света. Когда света нет, то энергия черпается из этих циклов. Смотри сюда, не отвлекайся! Они работают как аккумуляторы. Работают недолго, при интенсивном мышлении их хватает часа на два, но в спящем режиме их хватает на годы.

Кристина раскраснелась, она брала новые листы бумаги, рисовала новые схемы и дергала меня за рукав, если я отвлекался хоть на секунду.

— А тут, если увеличить длину пробега, могут генерироваться электромагнитные волны. В том числе в световом диапазоне. Вот так марсианская женщина и появлялась у нас в комнатах.

— А звук? Ведь она разговаривала с нами?

— Это нам казалось, она просто возбуждала наши нейроны, которые отвечают за слух. Все было в абсолютной тишине. Только бестелесное изображение женщины и видимость разговора. Мы, может, и говорили что-то, но она понимала нас, читая импульсы в нашем мозге. Но без солнца они не могут долго, поэтому она так быстро от нас уходила.

— А помнишь чертовщину с раздвоением неба, с миражами куполов…

— Это они просто проверяли нашу психику, нашу готовность встретиться с ними.

— И все ради того, чтобы показать Пантеон? Она просила нас покинуть планету, а мы тут, наоборот, развели после этого бурную деятельность!

— Вот это и непонятно! Они не могли быть такими наивными и думать, что мы сразу улетим на Землю после открытия Пантеона!

— А может…

Я посмотрел на Кристину. Она оторвалась от своих листов и тоже посмотрела на меня.

— Ты думаешь… — Кристина даже побледнела. — Ты думаешь, мы… избранные?

Я обнял ее за плечи, и мы подошли к окну. Окно ее лаборатории выходило на север, я видел темные скалы, сиреневое небо, кусок красной пустыни, где светились фары одного из наших вездеходов.

Тут Стас замолчал, пошел на кухню, насыпал свежего кофе в машину, сполоснул чашки и стал ждать, когда закипит вода.

— Вы, наверное, стали ждать, когда к вам снова придет марсианка? — спросила Вера.

— Да! Мы ее ждали у себя в спальнях, мы с Кристиной ходили по ночам в долину на севере, мы ночевали у нее в лаборатории и у меня в офисе.

— Естественно, безрезультатно?

— Да, а почему естественно?

— Стас, ты лучше меня знаешь, что после Марса вы никому… вам трудно устроиться на работу. А без коллектива, без авторитета организации вам невозможно претворить в жизнь идеи, которые вам могли рассказать марсиане. Ваша задача была только показать людям туннели и Пантеон. Вы с этой задачей справились, и ваша миссия на этом закончилась.

Я с изумлением смотрел на Веру. Вот так психолог! Она резала по живому. Я видел, как лицо Стаса еще больше посерело, у него снова началась одышка, и я стал подумывать о вызове врача.

— А ты понимаешь, зачем нам вообще показали Пантеон? Без их подсказки мы бы искали его не один год. Значит, они торопили нас, они хотели, чтобы какие-то события развивались быстрее.

— А ты помнишь, как вы нашли вход в первый туннель?

— Это Кристина! Мы с Иштваном пошли вслед за ней.

— И Кристине первой пришла в голову мысль о живом сознании марсиан из Пантеона. Это их души. И она сообразила, где эти души живут.

— И все это для того, чтобы сейчас Кристинка выращивала укроп у себя на огороде?

— Нет, для того, чтобы она рассказала это тебе, а ты, например, мне.

Тут Вера встала с дивана, подошла к стене, прижалась к ней спиной и стала смотреть то на меня, то на Стаса. И тут я понял, что впервые смотрю на ее лицо. Вера всегда была где-то сзади или сбоку, что-то подсказывала, что-то поправляла. Я смотрел на экран компьютера, а не на нее. А тут передо мной стояла красивейшая женщина. Огромные серые глаза, сильный, но мягкий подбородок, длинный прямой нос. Она оказалась не худенькой, а стройной и гибкой. Потертые джинсы и клетчатые рубашки отвлекали от нее, не давали рассмотреть то сильное, женское, что сейчас исходило от ее взгляда, от ее тела, от ее позы.

— Вера, кто ты? — спросил я. — Такой я тебя никогда не видел?

Она не слышала моего вопроса. Вера стояла какая-то сияющая. Хочу написать, что устремленная вперед — простите за пафосные слова. Она теперь смотрела только на Стаса и как будто хотела что-то сказать. Что-то очень важное! Вот она прикусила губу, встряхнула волосами, как недавно в машине, и прошептала немного хрипловатым голосом:

— Стас, милый, не останавливайся, расскажи, что было дальше!

Стас посмотрел на накрытый стол, где нас ждал ужин, на меня, на Веру, стал ходить по комнате и негромко рассказывать.

…Я пропущу этот год. Там было много чего непонятного, но я чувствую, что Вера больше хочет, чтобы я рассказал про мое возвращение на Землю. В корабле я попросил меня усыпить, и месяцы пути пролетели незаметно. На Земле в Межпланетной комиссии мне оформили документы, что я являюсь ветераном марсианских экспедиций, определили небольшую пенсию, выдали немного наличных и пожелали удачного трудоустройства. Я решил с этим повременить и сразу полетел в Канаду. Я не надеялся увидеть там Нэнси. За месяц до моего отлета, она написала, что ее муж получил новую работу под Нью-Йорком и они скоро всей семьей туда переедут. Потом у нее начались домашние заботы перед отъездом, и она практически перестала мне писать. На Земле я проверил свой почтовый ящик и нашел там только одно ее письмо. Она писала, что они уже переехали, сейчас она устраивает свое новое жилище и напишет мне позднее, когда окончатся эти хлопоты. Своего адреса она не сообщила, я даже не знал, в каком городе она живет, и решил поехать в Канаду, чтобы найти ее дом, который я надеялся узнать по фотографиям. И еще я надеялся спросить у соседей про ее новый адрес. К своему удивлению я выяснил, что не знаю ее фамилии. Я знал ее лицо, ее слова, ее имя — и это было все!

Городок оказался точно таким, как я его представлял. Чистый, весь в цветах, вокруг горы, белые облака плывут в синем небе. Я ходил с планшетом, смотрел на фотографии, которые мне присылала Нэнси, но не мог найти ее дом. Городок узнавал, а ее дома не было.

В большом продуктовом магазине я показал фотографию Нэнси кассирше. Она пожала плечами и сказала, что такой женщины в ее городке никогда не видела. Я зашел в парикмахерскую, в салон красоты, еще в пару магазинов — везде меня встречали улыбки и пожимание плечами. Такой женщины никто не встречал!

Я вспомнил, что одно время Нэнси писала, что начала посещать местный бассейн. Бассейн в городе был один. Меня встретила миловидная тренерша, она узнала меня, сказала, что читала мои рассказы и любовалась моими марсианскими фотографиями. Она даже процитировала мои нехитрые мысли и грустные шутки, которые помнила наизусть, но, посмотрев на фотографию Нэнси, сказала, что этой женщины не только никогда не было в бассейне, ее никогда не было в этом городе. Она тут родилась, знает практически всех, Нэнси тут никогда не жила.

Все! Я не знал, что мне делать и как жить дальше. Слова Нэнси, что она живет под Нью-Йорком, теперь мне ничего не говорили. Она и там могла «жить» так же, как и в этом городке. Я сел в самолет, прилетел в Нью-Йорк, купил недорогую машину и поехал куда глаза глядят. В этом городке я остановился пообедать, В ресторане я взял местную газету и увидел, что тут очень недорогое жилье. Поблизости находился университет и две фирмы, где я мог применить свои знания. И я решил остаться, написать письмо Нэнси и ждать ответа.

Писал ей письмо два дня. Я рассказал, как она скрашивала мне годы, проведенные на Марсе, как мне снились ее рыжие волосы, как я представлял, что мы с ней пойдем вместе по вымытым улицам ее городка, как я буду слушать ее голос и смотреть в ее глаза. Потом я написал про свой приезд, про мои приключения в Канаде, про то, как я устроился под Нью-Йорком и попросил ее мне быстрее ответить. Ответ пришел через час. Она написала, что любит меня еще больше, чем раньше, что с городком она меня обманула, она жила в соседнем городе, но не хотела, чтобы я туда приезжал и искал ее. О причине нежелания встретиться со мной она писала раньше, с тех пор ничего не изменилось, про свой город под Нью-Йорком она тоже ничего пока писать не будет и не будет даже мне звонить. Ей надо привести свои чувства в порядок, она просила меня не делать глупостей, пока искать работу и подождать ее решения.

Про свой поиск работы я немного рассказал в прошлый раз. Меня никуда не взяли: в университете мне намекнули, что я безнадежно отстал в науке, а в фирме сказали, что у меня нет нужной практики.

И вот я с тех пор я живу тут, трачу свою пенсию, думаю о Марсе, мечтаю об экспедициях и жду писем от Нэнси. Я уже не жду встречи с ней. Я ее стал бояться больше, чем она. Кому я сейчас нужен: больной, без работы. Она мне пишет раз в неделю нежные слова и это, наверное, самое главное, что меня еще держит на Земле.

Стас замолчал. Вера подошла к нему, обняла его, положила голову ему на грудь и вдруг заплакала. Плакала она долго, Стас гладил ее по спине и недоуменно смотрел на меня. Вдруг Вера успокоилась, повернулась ко мне и спросила.

— Ты знаешь, где я работала да вашей редакции? Я работала в Центре космической психологии. А ты знаешь, почему меня оттуда уволили?

С этим вопросом она обратилась уже к Стасу. Он смотрел на нее, моргал глазами, ничего не понимая.

— Меня уволили за то, что я отказалась прекратить психологическую поддержку одного из работников марсианской станции после его прилета на Землю. Это нарушало условия контракта и вело к моему увольнению. Психологическая поддержка была важна только в космосе, а на земле эти ребята должны были справляться без нас. Они уже были отработанным материалом. А я продолжала переписку со своим подопечным и думала, как бы мне оказаться под Нью-Йорком и объяснить одному человеку, что у меня нет мужа, что меня зовут Вера, и я не похожа на фотографию женщины-модели, что висит у моего адресата на стене. И русский язык я знаю не потому, что у меня мама русская, а потому, что родилась и выросла в России. И что единственная проблема, которая мне мешает встрече с моим подопечным, это сказать ему, что слова о любви только сначала были взяты из инструкции, а потом пошли из моего сердца. И еще мне надо объяснить, почему слова Кристины так важны для меня. Но это я хочу рассказать своему адресату наедине, без посторонних.