16+
Людвикас Реза

Бесплатный фрагмент - Людвикас Реза

Рождённый на Куршской косе

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 414 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Людвикас Реза:

«Кто умеет смотреть на небо, тот забывает земные муки и все жизненные трудности»

Предисловие

Прошла почти четверть тысячелетия со дня рождения Мартина Людвикаса Резы, а имя его продолжает жить. При этом он — не знаменитый полководец, не царедворец и дале­ко не самый великий поэт. Но уникальный жизненный путь Резы продолжает активно изучаться и в XXI веке. Народные песни и истории, собранные и опубликованные им, звучат и комментируются; его научная и административная деятель­ность является предметом обсуждения на университетских конференциях; в богословских дискуссиях до сих пор упо­минаются его работы по теологии; его масштабная работа по подготовке нового перевода Библии на литовский язык продолжает оставаться фундаментальной; его поэзия — ли­товские дайны — переводятся, читаются и поются; и каждый раз, когда звучит гекзаметр Кристионаса Донелайтиса или упоминается имя великого поэта, звучит и имя Людвикаса Резы. Людвикас Реза — универсальный гений конца эпохи Просвещения.

И всё-таки значение Людвикаса Резы — его личности, его трудов и достижений ещё до конца не раскрыты и не оце­нены. Собираются новые данные о жизни и работах Резы, появляются новые идеи и подходы к изучению творческого наследия просветителя. Сформированный в прошлом веке стереотипный образ, что Реза — бедный сирота, прусский литовец из маленькой деревни на Куршской косе, занесён­ной песком, случайно получивший университетское образо­вание (по сути правдивый, но по соображению нынешних дней — слишком узкий) нуждается в более широком и при­стальном взгляде на его жизнь и деятельность.

При этом необходимо учитывать, что Реза в первую оче­редь был священником и лишь затем — педагогом, одним из руководителей университета, теологического факультета и литовского семинара, филологом, редактором и переводчи­ком религиозного писания, публицистом, историком и, на­конец, поэтом. Хотя в каждой из этих областей он получил прижизненное признание.

Для литовской литературы, культуры и развития нацио­нального самосознания важнейшая область деятельности Резы — публикация литовских народных песен и поэтиче­ских произведений Кристионаса Донелайтиса. Он одним из первых стал систематически собирать народные песни и к этой работе привлёк представителей разных слоёв общества из всех районов Восточной Пруссии. На основе собранно­го материала им написаны первые аналитические исследо­вания народных песен, и труды его увенчались выпуском в Кёнигсберге сборника литовских народных песен с под­робным научным комментарием. Песни из этого сборника, аутентичные и обработанные, и сегодня любимы и часто звучат.

Реза высоко (хотя и не всегда однозначно) оценён как от­крыватель, первый публикатор и переводчик на немецкий язык поэмы «Времена года» Кристионаса Донелайтиса, а также басен великого поэта. Реза открыл поэта Донелайтиса неслучайно. Он долгие годы искал, системно собирал и ис­следовал литовские рукописи. Есть версия, которая продол­жает обсуждаться, что именно им опубликовано ещё одно из самых первых литовских светских художественных про­изведений — историческая поэма «Пилкалнис» Кристионаса Готлиба Милкуса.

Реза вырос среди простого народа в литовско-куршском, в деревенском немецком окружении, получил немецкое ака­демическое образование и воспитание, в нём было достаточ­но много государственного прусского патриотизма, однако, в автобиографии он себя называл урождённым «из литов­ского рода», а великой заботой его жизни было служить просвещению и литовскому народу. Он был единственным прусским литовцем, достигшим такого высокого академи­ческого и церковного ранга. Не только в Прусской Литве, но и в зарубежных академических кругах его считали самым знаменитым специалистом по балтистике. Литуанистиче-ские труды не раз сводили Резу с известными немецкими, российскими и другими европейскими государственными деятелями и учёными первой половины XIX века.

6 января 1810 года король Пруссии издал приказ о на­значении Резы экстраординарным профессором теологии и специальным преподающим руководителем семинара литовского языка. Этот семинар в Кёнигсбергском универ­ситете, учреждённый 27 июня 1718 года специальным рес­криптом прусского короля Фридриха Вильгельма I — первая академическая структура в мире по изучению литовского языка. К началу XIX века семинар пришёл в упадок, стоял вопрос о его закрытии, но профессору Резе удалось усовер­шенствовать его работу. Он руководил семинаром и препо­давал в нём почти 30 лет с небольшим перерывом, когда в качестве военного капеллана окормлял прусскую армию на войне с Наполеоном. Реза был единственным среди коллег-профессоров университета Кёнигсберга, прекрасно знав­шим литовский язык. Он воспитал яркую плеяду деятелей литовской письменности, распространителей народного творчества и собирателей фольклора. Во времена его руко­водства семинаром значительно выросло число слушателей, а семинар достиг своего расцвета.

Три десятилетия Реза преподавал курс теологии и древ­них языков в Кёнигсбергском университете, не раз был из­бран проректором университета (титул ректора был у само­го короля), деканом Теологического факультета, был членом сената университета, заседателем Церковной консистории, писал латинские теологические и философские трактаты. Вклад Резы в науку и культуру Восточной Пруссии, несо­мненно, значителен. Несмотря на сиротское детство, голод­ную юность, военное лихолетье, Людвикас Реза был опти­мистом, считавшим, что добросовестный, системный труд на благо людей способен улучшить мир.

Напряжённая работа подорвала здоровье профессора Резы. Он умер в 1840 году 30 августа на 65 году жизни и по­хоронен в Кёнигсберге на старом Кнайпхофском кладбище (Соборном), вблизи Бранденбургских ворот. Свои накопле­ния и имущество он оставил по завещанию на приобретение и содержание студенческого общежития Резаниума, широко известного до сих пор.

В последние десятилетия в Литве и других странах вы­полнены значительные работы по изучению наследия Резы. В 2005 году в Калининграде в издательстве «Кладезъ» на русском и немецком языках опубликован сборник стихов Л. Резы «Прутена» в переводе Сэма Симкина. На литовском языке вышли несколько томов фундаментальной энцикло­педии, посвящённой Резе, опубликованы «Дневник капел­лана», «История семинара литовского языка».

До сих пор на русском языке, за исключением нескольких краеведческих статей (например, Н. Ермакова, М. Бёттихер «Реза как руководитель Литовского семинара в Кёнигсберг-ском университете») и глубокого эссе профессора Влади­мира Гильманова «Людвикас Реза и борьба двух „тайн“», не публиковалось значительных материалов о Резе. Данная книга — первое обширное издание на русском языке, посвя-щённое ему. Первоначально рукопись этой книги содержала огромный библиографический список, сотни ссылок на пу­бликации (в основном на литовском и немецком языке), по­священные жизни и творчеству Резы. Это придавало книге научную значимость, но делало совершенно невозможным чтение текста для обычного читателя. Так как эту книгу ав­торы в первую очередь адресуют широкому кругу россий­ских читателей, мы решили отказаться от обильных ссылок и сделать текст более доступным. В работе над этой книгой широко использовались статьи и монографии сотен иссле­дователей, которым приносим благодарность и признаем их приоритет по всем вопросам, затронутым в книге. Считаем необходимым с глубоким почтением упомянуть имена хотя бы некоторых исследователей жизни и трудов Резы: Анта-нас Йовайша, Юозас Юргинис, Домас Каунас, Рут Лейзе-рович, Люция Цитавичуте, Сильвия Поците, Ниоле Стра-каускайте, Люция Путинайте, Леонас Гинейтис. Именно их работы легли в основу жизнеописания профессора Резы.

Людвикас Реза родился на Куршской косе, учился и всю жизнь работал на земле нашего края, умер и упокоен в на­шем городе. Его память отмечена замечательным памятни­ком на проспекте Победы и мемориальными досками на одном из зданий университета и на сохранившейся стене старого Кнайпхофского кладбища возле Бранденбургских ворот. Авторы надеются, что эта книга откроет российским читателям новые страницы жизни легендарной историче­ской личности, расскажет о его филологических, поэтиче­ских, переводческих, теологических работах и историче­ских записках.

Глава 1. Детство

Миллионы птиц летят над Балтийским морем на север весной, а осенью на юг. Полёт их был долгим и трудным десятки тысяч лет. Но, когда несколько тысячелетий назад из моря поднялась длинная песчаная суша — Куршская коса, она стала прибежищем для уставших птиц, местом их спа­сения и отдыха. Недаром старинное название косы — Страна гнёзд (Нестланд). Коса — заветное место, особенно для ро­дившихся на ней. Детские годы во многом определяют эмо­циональный строй, качества личности и интересы человека. Огромное значение имеет и природа, окружающая ребёнка. В этом смысле детство Людвика Резы было необычным. Узкая полоска земли между морем и заливом, зелень хвой­ных лесов, песни ветра и золотого песка — вот пространство юного Людвика. Он родился 9 января 1776 года* в деревне Карвайчай в семье хозяина корчмы, сторожа морского побе­режья Куршской косы Йонаса Резы (Johann Reese) и дочери табачника из Шилуте Катарины Шарлотты, в девичестве Шнайдер (Chatherine Charlotte Schneider). Реза был млад­шим ребёнком в большой семье.

В конце XVIII века Куршская коса была дальним захолу­стьем Прусского королевства. Жители здесь занимались ры­боловством, огородничеством, собиранием янтаря. Заработок от случая к случаю предоставлял и почтовый тракт, который соединял Кёнигсберг (ныне Калининград) с Мемелем (Клай­педой). Люди, жившие на Куршской косе (Неринге), говорили на немецком, литовском и на своём собственном — куршском-наречии, близком к латышскому. Местными администрато­рами, пасторами, учителями назначались немцы, но они на косу отправлялись неохотно, ибо в бедном песчаном крае не могли рассчитывать на хороший доход. Их также пугали частые сильные шторма и необычное стихийное бедствие: после вырубки лесов сдвинулись дюны, ветер стал заметать песками дороги, населённые пункты, в том числе и деревню Карвайчай.

Ко времени рождения Резы деревня Карвайчай была цен­тром церковного прихода, здесь располагались небольшая школа, трактир, несколько усадеб, однако надвигающиеся дюны уже начинали разрушать деревню. Расскажем подроб­нее об этой деревне на уникальной Куршской косе (Нерин­ге), где прошли его детские годы, и собственно о церковном приходе Карвайчай — Юодкранте (Шварцорт) как явлении, сыгравшем фундаментальную роль в формирования лично­сти Резы — краеугольном камне его последующей успешной деятельности. К этому месту он не остался равнодушным, и когда достиг карьерных высот в Кёнигсберге. Именно здесь в середине XVIII века начиналась история рода Резы на Куршской косе. По данным немецкого историка Курта Фор-штрейтера, до 1724 года никого из семьи Резы на Куршской косе ещё не было. Его предки переселились сюда, предполо­жительно, около 1746 года.

В деревне Карвайчай в те времена число домовладе­ний не превышало 20-ти, а в приходе в целом — 60-ти, и так продолжалось более века, до середины XIX столетия. Это место можно считать самой захолустной частью про­винции Восточной Пруссии того времени не только по ге­ографическим критериям, но и по качеству жизни людей. Мало того, что Мемельский (Клайпедский) край был самой дальней окраиной, приход Карвайчай, вдобавок, был отде­лён от материка и омывался заливом и морем. Так как до ближайшего другого приходского центра было более 30 км по пескам, а до деревни Кинтай (ныне Литва, поселение Кинтай — на восточном берегу Куршского залива) — 14 км по воде через залив, то Карвайчай в XVIII веке действительно была трудно достигаемой церковной деревней. Но было и одно благоприятствующее обстоятельство: до самой сере­дины XIX века Куршская коса выполняла функцию ожив­лённого почтового тракта европейской важности, который имел большое значение для государственных и хозяйствен­ных отношений. Куршская коса была сначала важным от­резком тракта Кёнигсберг-Рига, а в первой четверти XVIII века, когда столицей России стал вновь построенный город Санкт-Петербург — частью сообщения Берлин-Петербург Близкие связи Пруссии и России гарантировали почти регу­лярное движение правителей, дипломатов, торговцев и дея­телей культуры. Военно-стратегическое значение тракта су­зилось уже на закате Орденского государства. Но в поздние века военные части разных стран шагали по Куршской косе. К сожалению, хотя местные жители и имели возможность видеть не одну мимо проезжающую знаменитую личность того времени, даже монарха, однако это имело небольшое влияние на качество их повседневной жизни. А последствия военных противостояний здесь, как нигде больше, отзыва­лись особенно больно и долго.

Обобщённую и правдивую картину жизни в этих местах передают описания этой местности различных путеше­ственников. Вот записка одного из них:

«На этом полуострове нет никакой растительности, здесь не увидишь ни вспаханной земли, ни деревьев, ни грядки овощей. Со стороны залива в разбросанных семи деревень­ках жители занимаются исключительно рыболовством. Бо­лее грустного места, чем здесь, наверное, нет в мире. Только песок и вода. Мне не понятно, как здесь могут жить люди. Уже один их вид показывает, что ничего общего, кроме че­ловеческого облика, с другими людьми они не имеют. Не­дружелюбие в чертах лица, грязь, непонятный воющий язык — всё это свидетельствует, что они стоят на самой низ­кой ступени человечества».

Схожее впечатление изложено и в другом достаточно ху­дожественном описании путешествия по косе в 1800 году. Автор сообщает, что ещё более грустный вид, чем Курш-ский залив, имеет Куршская коса, в которой ничего нет, кроме вечной бури песка. Можно путешествовать милю за милей и не встретить ни одного человека, не говоря уже о деревнях. По песку здесь ехать невозможно, ибо песок до­стаёт до оси телеги. Встречаются некогда обжитые людские лачуги, которые почти занесены. На побережье моря лежат выброшенные на берег останки разбитых кораблей. В конце концов, путешественник резюмирует:

«Всё здесь выглядит запущенно и страшно, и всё, что здесь можно услышать и увидеть, у человека с дрожью бу­дит мысли о Божьей каре».

Постоянная борьба с двигающимся песком и бедностью — так выражен скромный образ жизни родной деревни Резы, которую он наблюдал в детстве. Такова типичная картина жизни многих поселений на Куршской косе за несколько де­сятилетий до начала XIX века и в течение полувека после.

К церковному приходу Карвайчай относились тогда де­ревни Юодкранте, Нида, Нагляй и Карвайчай (последние два поселка вблизи Юодкранте ныне не существуют). В середине XVIII века здесь были 44 домовладения, в 1785 году — 49, в 1792-м — 55, а в 1820-м — 69 усадеб с 498 жителями. Этот приход, с относящимися к нему деревнями и жившими там прихожанами, сильно уступал другим при­ходам Клайпедского края. Важно и то обстоятельство, что в этой части Куршской косы почти не было пашни и лугов. По данным на середину XIX века, приходу принадлежало всего лишь 20 га пашен, лугов и пастбищ. Это обстоятель­ство и было определяющим для образа жизни местных жи­телей: заниматься животноводством и земледелием не было условий, единственным и стабильным источником средств для проживания было рыболовство. Как известно, по соци­ально-имущественным критериям рыбачьи общины всегда были на ступень ниже крестьян. Выращивать скотину (в ограниченном количестве) на косе можно было только при условии доставки кормовой травы и сена с другой стороны залива. Сено же, привезённое летом на лодках, а зимой по льду на санях, было дорогим — с этим и связана дороговиз­на содержания скотины. Пастор Юодкранте в середине XIX века для коровы на зиму купил лодку сена за 23 талера, а его годовой доход составлял 600 талеров. Он отмечал, что для него деньги, потраченные на сено, были очень больши­ми. Бедная жизнь прихожан очень хорошо раскрывается в контексте церковной жизни. Можно и по-другому сказать: маленькое число прихожан и скудное их положение предре­шало плохое материальное состояние церковного прихода.

В XVII веке деревни прихода формально принадлежа­ли приходу Кунцай. В 1709 году от Кунцай были отделены Нида, Нагляй, Карвайчай, туда же присоединили селение Юодкранте, которое принадлежало литовской общине церк­ви Св. Якоба в Клайпеде. Из этих деревень был сформиро­ван Приморский приход (Strandgemeinde), который до 1740 года обслуживал дьякон (второй священник) литовского прихода церкви Клайпеды. Совершенно самостоятельным приход Карвайчай стал в 1741 году, когда общине был на­значен отдельный священник. Хотя административно при­ход Карвайчай стал самостоятельным, но материально он никогда не мог себя содержать без внешней помощи. Навер­няка, церковные власти Кёнигсберга и суперинтендантура Мемеля, создавая новый приход Карвайчай, не рассчитыва­ли, что эта община на пятьдесят лет станет тяжёлой ношей финансового и другого обслуживания. Все надеялись, что со временем дела наладятся, и священник с прихожанами заживут лучше.

Материальный недостаток прихода хорошо виден из истории строительства церковных строений и уровню жиз­ни священников. До 1748 года в Карвайчай отдельного зда­ния церкви ещё не было.

Церковные службы после пожара 1746 года проходили в большой комнате школьного здания. Отдельные здания шко­лы и церкви отстроены к 1748 году при большой поддержке суперинтенданта Клайпеды и при его посредничестве в по­лучении финансовой помощи. Больше всего проблем было со строительством пасторского дома в 1755 году. Суперин­тендент лишь в 1751 году решился организовать акцию сбо­ра средств для строительства. За помощью он обратился в приходы Клайпедского края, которые всего пожертвовали

100 талеров. Объявили сбор по всему Литовскому депар­таменту и собрали ещё 268 талеров. Так как собранных средств не хватало — по смете на строительство требовалось 492 талера, было получено указание от властей найти вари­ант с меньшими затратами. Было решено школьное здание, в котором жил прецептор (учитель), передать пастору, а для школы построить здание поменьше. Новое здание школы, где была предусмотрена и квартира для учителя, было по­строено в 1755 году и обошлось в 211 талеров.

Другой случай, опустошивший церковную кассу, был свя­зан с опасностью заноса песком деревни Карвайчай. Угроза эта стала реальной с 1774 года. Сначала опасность больше все­го угрожала церковным строениям, поэтому в 1777 году был перенесён на новое место и перестроен пасторский дом, затем то же самое в 1779 году было осуществлено со школой, а цер­ковь в 1795 году была перенесена в Юодкранте.

Приходскую бедность ясно показывают жизненные условия пасторов и учителей. Первый священник Пройс (J.Fr. Preuss) в приход Карвайчай был назначен в 1741 году, но уже в 1743 году из бедного прихода уехал, отслу­жив всего два года. В акте обследования прихода в 1742 году учитель Михаэль Бернхард жаловался проверяющим, что налоги жители платят нерегулярно, а некоторые вооб­ще отказываются платить. Кроме того, он был недоволен плохим состоянием небольшого школьного здания. А пас­тор Пройс тогда же заявил проверяющему, что из-за плохих жизненных условий он не может иметь лошадь, а значит, не имеет возможности навещать прихожан. Своих же лошадей прихожане пастору давали редко.

Когда Пройс ушёл с церковной службы из прихода Карвайчай, власти почти 10 лет не могли найти ему замену на эту плохо оплачиваемую работу. Кроме того, в 1746 году в селе Карвайчай сгорели молельный дом и школа. В 1752 году лютеранская консистория сделала вывод, что если найдётся подходящий кандидат на должность пастора в Карвайчай, то ему следует предложить более значительную зарплату, но это понимание пришло слишком поздно. Так как приход не смог собрать священнику нужную сумму, снова пришлось просить помощи у других приходов. О скромной жизни та­мошних священников имеется много свидетельств.

Дошло до того, что, когда в 1782 году умер пастор прихода Карвайчай Довидас Готфридас Зудноховиус (D.G. Zudnochowij), его брат Теодор не разрешил карвайчайцам похоронить его там, объяснив: «Я вам его в ваши пески на смех ветрам не оставлю, здесь первый же ветер может его вымести из моги­лы. Он свои дни в вашем пересохшем деревянном доме свя­щенника отмучился. Теперь он ляжет в могилу выложенную кирпичом, где ему ни в чём не будет нужды».

Путешественник, описывая условия жизни священника Юодкранте, отмечал: «Приходской дом был крохотным, на­против него, на маленьком участке земли росли несколько фруктовых деревьев, рядом паслась корова — единственное животное, принадлежащее пастору».

Условия жизни учителей прихода были схожими, может быть, даже хуже, чем священников. В одном письме 1753 года сообщается, что у прецептора деревни Карвайчай нет лугов и прихожане, которые арендовали луга по той сторо­не залива, обязаны каждый год обеспечивать своего учите­ля сеном. Однако сено, которое селяне поставляли, часто, иногда четыре года подряд, было негодным, ибо луга даже летом бывали затопленными. В обращении к власти прецеп-тор просил: «Низко кланяясь, прошу, чтобы планируя какие-то изменения в Карвайчай, вы подумали бы и о положении учителя, ибо прожить на 32 талера почти невозможно».

Бедность общины Карвайчай раскрывает скромное вну­треннее убранство церквей Карвайчай и Юодкранте. В 1776 году, в год рождения Резы, всё имущество церкви Карвайчай составляли две чаши из серебра и олова, два подсвечника, латунная посуда для крещения и одно расписанное блюдо для исполнения обряда. Из принадлежностей алтаря — всего лишь несколько разноцветных шёлковых платков, а амвон был обшит красным полотном, которое пожертвовал владе­лец почты Ниды. Остальные вещи церкви — всего лишь но­силки и регистрационные книги.

Скудное имущество было и у церковных школ Карвай-чай, Юодкранте и Ниды. В конце XVIII века в школах име­лись лишь классные доски, каталоги и книги Библейских историй на литовском и немецком языках. Школа в Карва-йчай, как подобает основной церковной школе, имела одно преимущество — старую литовскую Библию, лежащую на полке. Немного позже (около 1807 г.) школьный инвентарь пополнился столом, партами и несколькими книгами. Такое состояние дел отражает строка элегии Резы о спасающих­ся от ползучих песчаных дюн жителей деревни Карвайчай: «Бежали в другие деревни со скудными остатками имуще­ства…»

И так нелёгкую жизнь прихожан не раз усложняли войны. Большие убытки общине Куршской косы принесли собы­тия Семилетней войны (1757—1763) и наполеоновских войн (1807—1812). Уже в 1805 году по Куршской косе из Мемеля (Клайпеды) в Кёнигсберг прошёлся прусский батальон, две части которого через месяц вернулись назад. В июне 1807 года в Клайпеду из отошедшего французам Кёнигсберга на кораблях приплыли множество больных и раненных рус­ских солдат. Ещё тысячи их проходили пустошами Курш-ской косы. Многие от болезней, голода и истощения уми­рали по дороге и были похоронены в песчаных дюнах. Есть свидетельство, что в Юодкранте был устроен лазарет, от ко­торого заразные болезни распространились среди местных жителей.

В 1812 году по косе опять проходили воинские части французов, обеспечение им должны были предоставлять мест­ные жители, которые из-за этого несли большие лишения. И тогда же, обосновавшись в церкви Юодкранте и в приходском доме, артиллеристы разграбили помещения, а из страниц, вы­рванных из церковных книг, крутили пыжи для орудий. Эти события оставили тяжёлый след и в лесах косы.

Лучше всего жизнь прихода Карвайчай характеризует трагический период борьбы людей с ползучими песками и занесением песком деревни. Об этом этапе в жизни деревни осталось много свидетельств. Эту борьбу жителей деревни с песчаными заносами видел малолетний Реза. Отметим лишь самые интересные и наиболее важные. Настоящую опасность песка жители Карвайчай почувствовали ещё в 1746 году, когда был занесён песком находившийся вблизи деревни старый лес. В том же самом году уже упоминав­шийся пастор Зудноховиус сообщал властям, что по причи­не безостановочного западного ветра и частых ураганов есть угроза занесения песком деревни и церковных строений. Несколько лет, начиная с 1766 года, деревня и священник могли передохнуть от борьбы с песком, ибо в эти годы стали дуть восточные ветры и наступление песка не только оста­новилось, но и отступило. В 1771 году, когда снова начали постоянно дуть западные и северные ветры, дюны зашеве­лились и продолжили наступление. Местный священник в 1774 году писал, что опасная песчаная гора приблизилась к приходскому дому до 12 шагов. За последние годы песок придвинулся на 40 метров и замёл растущие вблизи старые 50 сосен, а теперь есть угроза не только заноса приходско­го дома, но и церкви со школой. В этом же письме о про­цессе занесения песком сообщалось, что «в том нет вины людей, всю чёрную работу выполняют почти каждодневные западные и северо-западные ветры и ураганы, которые за удивительно небольшое время перенесли сравнительно да­леко лежавшие песчаные горы. От песка нет никакой огра­ды, а восточные ветры, которые могут сдержать песок, дуют сравнительно редко. Двадцать лет назад для этих зданий не было лучшего места, чем настоящее, которое в будущем году будет заметено». Власть дала указание: церковь, школу и приходской дом из-за бесспорной угрозы заноса песком разобрать и перенести в более безопасное и зелёное место.

Самая большая опасность в то время грозила приходско­му дому, ибо песок в конце 1775 года уже достигал полови­ны высоты его окон. Сообщалось, что пастор в пасторском доме ещё сможет зиму прожить, но уже в начале следую­щего года дом должен быть разобран. Скорее всего, именно в этом приходском полузасыпанном песком доме 14 января 1776 года был крещён родившийся в этой деревне Людвик

Реза. Хорошо хотя бы то, что обряд крещения зимой прохо­дил в отапливаемом помещении.

Положение приходского дома стало окончательно безвы­ходным, когда 23 марта 1776 года (через три месяца со дня рождения Резы) налетевший ураган почти похоронил его под песком. Две комнаты и кладовая уже не использовались, воз­никла угроза, что всё здание под давлением песка, который уже доставал до крыши, разрушится. Когда от властей было полу­чено ассигнование на древесину и оказана денежная помощь от соседних приходов, приступили к строительству нового приходского дома, службы в котором начались в 1777 году.

Пока почти три года занимались перестройкой приход­ского дома, возникла реальная опасность занесения зданий церкви и школы. В извещении от 9 января 1779 года сооб­щалось, что в прошлом году всё казалось ещё терпимым, ибо осенью часто дул южный ветер. Однако хватило всего нескольких больших ураганов, чтобы состояние строений ухудшилось: ограда вокруг церкви была похоронена в пе­сках, а попасть внутрь можно было лишь через торцовую дверь. Увеличилась опасность и для школы, около которой выросла дюна размером с дом. По этой причине немедлен­но стали искать новое место. Как сообщается, в 1779 году выбор подходящего места для строительства школы стал самой большой заботой деревни, так как часто налетающие ураганы не давали гарантии безопасности ни одному пред­ложенному месту. Всё-таки в этом году школа была постро­ена в 30 метрах от нового приходского дома. Но, когда ра­зобрали старую школу и пасторский дом, которые частично защищали церковь, дошла очередь и до неё. 9 декабря 1779 года пастор с большим волнением писал, что прошедший ураган и шквальный ветер на щепки разбили два церковных окна, которые пришлось забить досками. Опасность угро­жала и единственным дверям церкви. Закономерно возник вопрос, где хоронить умерших, так как кладбище, которое находилось рядом с церковью, оказалось засыпанным пе­ском почти на метр. На просьбу священника о переносе церкви на другое место, управление домена Гумбинена (Гу­сев) ответило, что вскоре может случиться так, что и всю деревню Карвайчай придётся переселить, поэтому от пере­несения церкви пока придётся воздержаться. Спустя шесть лет, церковь была закрыта, а службу стали проводить в при­ходском доме.

Эту уникальную трагедию деревни, связанную с насту­плением гигантских гор песка, мальчик Людвик Реза наблю­дал в своём детстве.

Прошло ещё несколько лет, и в 1789 году новый пастор прихода Карвайчяй Шварц (E. Schwarz) записал, что от на­пора песка церковь совсем покосилась, внутри солнечного света нет, наметы песка достигают крыши, зайти в церковь через дверь можно лишь согнувшись и встав на четвереньки. Хотя прихожане регулярно откапывали двери из наметённо­го песка, но на другой день его нагоняло ещё больше.

Так как и в самой деревне оставалось немного жителей, приняли решение перенести церковь в один из соседних на­селённых пунктов. После многих осмотров местности поста­новили строить новую церковь в Юодкранте. Официально церковь Юодкранте освятили 28 июня 1795 года. Последние записи в церковной книге Карвайчай сделаны 5 октября 1795 года (регистрация крещения) и 16 сентября 1796 года (реги­страция смерти). Когда поселение Юодкранте переняло от Карвайчай функции центра прихода, вместо Карвайчай стали в записях отмечать факты истории Юодкранте.

Жители деревни Карвайчай переселились в ближайшие населённые пункты: Юодкранте, Нагляй и Ниду. Незавид­ную ситуацию погибающей деревни ещё в 1778 году кратко выразил один из чиновников: «Земельный участок заметён песком, хозяин умер, вдова побирается нищенкой».

Миграцию жителей ярко иллюстрирует уменьшение чис­ла школьников: в 1781 году их было 26, 1785 — 13, 1788 — 9, 1791 — 6, 1795 — 2. В 1792 году из 18 ранее живших в деревне семей осталось лишь 4. Поэтому 9 декабря 1792 года было объявлено, что Карвайчай больше нельзя называть церков­ным центром, её даже деревней не назовёшь. Но на карте Пруссии, составленной в 1796—1802 годах, отмечено, что в

Карвайчай в то время ещё оставались школа и две усадьбы. Одна из них, скорее всего, была корчмой, которую перенес­ли из деревни последней в 1798 году.

Уровень просвещения в приходе был довольно низким, пока школа Карвайчай была единственной (школы Ниды и Юодкранте были построены позже — в 1744 году, а в Нагляй — 1779 году). Как написано в отчете инспекции за 1742 год, лишь малая часть детей посещала школу. Часть прихожан оправдывались тем, что их дети не могут посещать школу, ибо до неё 1—2 мили (около 10—14 км). Инспектор тогда по­советовал прихожанам взять пример с других приходов, где дети, взявшие из дома еду и напитки на неделю, следуют в школу, а домой из школы возвращаются лишь в субботу. По данным за 1792 год школу Ниды посещали 26 детей, Юод-кранте — 18, Нагляй — 12, Карвайчяй — 7. Можно считать, что дела просвещения под конец XVIII века пошли на поправку. Например, по всей Куршской косе во второй половине XVII века были лишь три грамотных человека — пастор Кунцай, учитель Пош и прецептор Михаил Шлик, а уже в первой половине XVIII века в университет Кёнигсберга были при­няты 5 студентов — уроженцев Карвайчай. В приходе усо­вершенствовалась и подготовка учителей. Так в конце XVIII века учителем в Ниде работал портной, а в Нагляй — сапо­жник. А на начало XIX века известно, что учителями были назначены люди, имевшие высшее образование, которые, если пастор не мог иногда приехать на службу в Ниду или Юодкранте, могли вести за него церковную службу.

Так в общих чертах развивался приход Карвайчяй-Юод-кранте во времена детства и юности Резы. Многие из этих явлений частично были судьбоносными и развивались по естественным причинам. Сложное географическое поло­жение и угрожающее природное окружение создали зам­кнутый круг проблем: с одного лишь рыболовства бедно жившие люди не могли обеспечить нормальных жизненных условий священникам и учителям, были не состоянии со­держать церквь и школу. Это не могло не сказаться на их об­разовании и религиозном сознании. И если в более ранние периоды из этого замкнутого круга им помогали вырвать­ся государство и соседние приходы, то позже, к концу XIX века, эта самая «мачеха-природа» радикально изменит вид прихода: из бедного, государством субсидируемого прихо­да, он станет местом прибыльной курортной идиллии.

Семья, в которой родился Реза, была далеко не самой бедной. Его отец Ионас Реза владел постоялым двором и был смотрителем побережья. Он оказывал помощь потер­певшим кораблекрушение кораблям на доверенном ему участке, присматривал за рабочими, собирающими янтарь. За эту службу власть предоставляла жильё, участок земли, платила заработную плату. По социальному сословию Ио-нас Реза занимал более высокое положение, чем простые рыбаки Куршской косы. На крестинах 14 января 1776 года его сын был записан под именами Людвик и Мартин, крёст­ными мальчика стали заведующий почтой, староста Шульц и его жена. И, тем не менее, экономическое положение се­мьи Резы немногим отличалось от жизни односельчан. Био­графы Резы отмечают, что свою большую семью отец мог содержать, лишь прилагая большие усилия.

Но даже такая мало благополучная жизнь продолжалась недолго. На семью навалились тяжёлые испытания. В 1778 году от туберкулёза умерла мать Катарина Шарлота Шней-дерин. Через два года отец женился на дочери прецептора из Карвайчай Марии Доротее Бернардин. Однако прожил с ней недолго — умер от туберкулёза в 1782 году. Детей со второй женой не было. Людвику шёл тогда шестой год.

По данным книг прихода Карвайчай, отец семейства Ио-нас Реза с первой женой имел шестерых сыновей и двух дочерей. Людвик был младшим ребёнком. Мачеха Мария Бернардин умерла через семь лет после смерти отца Резы. Оставшись одна, она ещё некоторое время растила детей, постепенно передавая их родственникам. Таким образом, в течение нескольких лет после смерти отца, дети из семьи Резы оказались на воспитании у разных родственников. О судьбе братьев и сестёр Людвика достоверных сведений нет.

Скорее всего, они не получили образования и остались жить в деревнях. Реза много позже, уже работая в университете, иногда оказывал им материальную помощь.

Мальчика-сироту Людвика сначала приютил рыбак Рад-махер из деревни Нагляй, а в 1782 году — дальний родствен­ник отца, почтальон из Росситена (пос. Рыбачий) — Бем. Учитель из Росситена научил его грамоте. Живя у Бема, ше­стилетний мальчик много работал по хозяйству, пас гусей. На пастбище он брал с собой книжки, но, бывало, зачитав­шись, невнимательно следил за гусями и не раз был наказан за нанесённые гусями потравы и убытки. Зато неудержимое стремление Людвика к учёбе и его послушание очаровали дочь Бема и местного учителя. Их усилия и забота позво­лили мальчику в 1785 году переехать из родной, но бедной Куршской косы, где было пережито много тяжёлых испы­таний, к другому родственнику по линии матери — Довиду Витиху, на тот момент прецептору и регенту кирхи посёлка Каукемен (Каукенай, п. Ясное, в устье рукава Немана — Гильге, ныне Матросовки). Он жил в доме мужа сестры матери Кристионаса Довида Витиха до своего пятнадцатилетия. Позже Витих стал известным священником, знаменитым литовским просветителем и знатоком литовской письмен­ности. Как и многие прусские литовские священнослужи­тели того времени, Витих был приверженцем пиетистской школы Галле. В Каукемене школа была устроена значитель­но лучше, чем на Куршской косе. Да и сам посёлок ещё с 1631 года числился городом, имел корчму, каменную кирху, гостевые дома, почту и торговую площадь, где проводились большие ярмарки, рядом протекала полноводная река Гильге, впадающая в Куршский залив. Здесь Людвик старательно учился шесть лет. Родную деревню Карвайчай в последнем десятилетии XVIII века пески окончательно замели. Приход был перенесён в Юодкранте, школа перешла в Ниду, а люди расселились по поселкам Нида, Юодкранте, Нагляй. Сама родная деревня Резы Карвайчай, которая находилась на два километра севернее современного посёлка Прейла на ли­товской части косы, исчезла окончательно.

Оценив прилежание и успехи мальчика на занятиях, пас­тор Витих стал учить своего подопечного латинскому языку. После конфирмации наставник спросил у пятнадцатилетне­го юноши, что он собирается делать в своей дальнейшей жизни. Не зная общего тяжёлого положения дел, обычно скромный парень настойчиво заявил, что желает учиться дальше. У Витиха была большая семья и небольшой доход, он не мог оказать Людвику необходимую материальную по­мощь. Но при поддержке старых знакомых по Кёнигсбергу Витиху удалось летом 1791 года устроить юношу в дом-приют для бедных Лёбенихта (район Кёнигсберга). Как сирота он получил право бесплатно посещать латинскую школу Лёбенихта, которая имела право посылать своих вос­питанников-выпускников в Кёнигсбергский университет. Из трёх центральных районов города (Кнайпхоф, Лёбенихт. Альтштадт), совсем недавно, в 1724 году, объединившихся в единый город Кёнигсберг, Лёбенихт долго оставался наи­более бедным и запущенным. Грязные узкие улицы, явно заметные следы огромных пожаров, то и дело случавшихся во второй половине XVIII века — всё это не создавало ра­достного настроения у воспитанников приюта.

В латинской школе Резу приняли сначала в четвёртый, самый низкий по тем временам класс. Своим трудолюбием юноша быстро заслужил уважение учителей, но его дорога к образованию не была быстрой и лёгкой. Безденежность заставила его пережить тяжёлые препятствия при страшно бедственном состоянии Лёбенихтского дома-приюта того времени. Лишь на следующий год после перехода во вто­рой класс, Людвику удалось получить право давать част­ные платные уроки детям из богатых семей, только тогда появились кое-какие возможности нормально питаться и приобретать необходимые книги. Через три года учёбы Реза перешёл в последний класс, и осенью 1794 года, после по­лучения аттестата зрелости, его направили в университет. В латинской школе Лёбенихта Реза выучил греческий и ла­тинский языки, познакомился с ориенталистикой (востоко­ведением), историей, философией. А шесть десятков лет до этого, похожий тернистый путь в университет прошёл и бу­дущий главный герой филологических трудов Резы — Кри-стионас Донелайтис, только его приют и латинская школа для бедных находились в Кнайпхофе.

Глава 2. Студенческая юность

Людвик Реза стал студентом Кёнигсбергского универ­ситета в 19 лет. Он поступил на факультет богословия 25 марта 1795 года. Редко кому из уроженцев бедных деревень удавалось поступить в университет, это само по себе было большим успехом юного Резы. Первое упоминание его име­ни в имматрикуляционных списках университета относится к зимнему семестру 1794—95 учебного года. Реза, как до него Донелайтис, были возрастными студентами. Его одногодки Э. Т. А. Гофман и Теодор Гиппель младший стали студента­ми в 16 лет, как ранее и их профессор Кант. Кёнигсбергский университет играл огромную роль в жизни города и края, а после кантовского периода и завершения наполеоновского нашествия начался настоящий расцвет наук в университете. Кёнигсберг — старейший университетский город к восто­ку от Праги и Кракова. Классический средневековый уни­верситет, в составе 4-х факультетов: философского, меди­цинского, юридического и теологического, был основан 17 августа 1544 года герцогом Альбрехтом Прусским. Однако студенчество Резы пришлось на далеко не самый лучший период жизни университета. Кант и другие старые профес­сора уже завершали свою карьеру, а молодые гении, соста­вившие славу университета после наполеоновских войн, ещё и не помышляли о профессорстве в Кёнигсберге. Разве что ученик Канта профессор Краус уже стал главой кафе­дры камеральных наук в 1795 году и в этот период расши­рил научный диапазон университета.

В списке имматрикуляции национальность Резы не указа­на, лишь отмечено, что он родился в Пруссии в деревне Кар-вайчай. Сам Людвик Реза свою национальность официально огласил значительно позже, в автобиографии, которую он со­ставил в 1810 году и представил в университет Кенигсберга. В документе он указал, что происходит «из литовского рода», к которому принадлежал его отец Йонас Реза, говоривший на литовском языке. В университете Людвик Реза считался литов­цем, это видно из письма академического руководства, в кото­ром указано, что в том же 1810 году Реза назначен экстраор­динарным профессором и инспектором семинара литовского языка. В этом письме говорится:

«Уважаемому мужу М. Людвику Резе, карвайчайскому литовцу, во внеочередном порядке доверить область теоло­гического образования вместе с инспектированием семина­ра литовского языка».

Позже появились другие версии происхождения Резы. Первая из них гласит, что он по национальности курш. Та­кого мнения придерживались Ф. Тетцнер, А. Бруожис, Ви-дунас и др. Данная гипотеза базировалась на том, что в фа­милии Резы присутствует буква «Z», вместо характерного для литовского языка «z» (читается как «ж»), это, якобы, и указывает на его куршский, а не литовский род. Но есть неоспоримое утверждение самого Резы, что он литовского происхождения. Ещё менее аргументирована версия, кото­рая доказывала, что Реза немец.

В университете Людвикас Реза выбрал изучение теоло­гии. Поступить на этот факультет ему мог посоветовать пас­тор Витих. Но и тяжёлые бытовые условия и крайняя бед­ность тоже подталкивали юношу к такому выбору. Так что, выбор Резы был неслучаен и характерен для бедных студен­тов того времени. Вспомним, что и учившийся на полве­ка раньше Кристионас Донелайтис выбрал теологический факультет, да и для Иммануила Канта первоначально была уготована такая же участь. Здание университета в те време­на располагалось на острове Кнайпхоф. Оно стояло углом вдоль русла Новой Преголи, образуя общий двор с Кафе­дральным собором, который служил приходским универси­тетским храмом. Главным проповедником Собора, как пра­вило, был декан теологического факультета университета.

Годы учёбы Резы в университете совпали со временем, когда прусская монархия не участвовала в войнах. Скорее всего, до студентов-теологов не доходила немецкая якобин­ская периодика, однако в академической жизни, как среди студентов, так и профессоров, росли антифеодальные на­строения. Так в 1795 году, когда Реза поступил в универ­ситет, была создана комиссия для слежки за тайными об­ществами студентов. А юноша, родившись в небогатом сословии и постоянно нуждавшийся, не мог остаться равно­душным к антифеодальным настроениям.

В университете Реза учился с упоением. Основным ме­тодом обучения в конце XVIII века оставались лекции, ко­торые профессора читали в здании университета на острове Кнайпхоф или у себя дома. Это касалось и учебных семи­наров по конкретным предметам. Дискурсы, для которых были жёстко определены порядок и обязательные участ­ники, проходили в здании университета, который всё ещё оставался строго лютеранским.

В конце предпоследнего года учёбы Реза уже получал бесплатное содержание в студенческом общежитии, назы­ваемом Кипкеанимум потому, что его организовал профес­сор Кёнигсбергского университета Георг Кипке. Резу также поддерживал университет, оказывая гуманитарную помощь. Когда же ему удавалось получить ещё частные уроки, он мог с горем пополам обеспечить свою жизнь. Такой, более лёгкий, каникулярный период был у него перед последним курсом, летом 1798 года.

Наряду с теологической наукой, в университете Реза из­учал античные языки, литературу, риторику, слушал лекции по истории, но больше всего любил философию и восточные языки. Сильное воздействие на становление личности Резы имели профессора его любимых предметов: философ Им­мануил Кант (1724—1804), ориенталист Иоганн Хассе (1759­1806), историк и риторик Карл Мангельсдорф (1748—1802) и Кристиан Якоб Краус (1753—1807), читавший курс по эконо­мическим и административным вопросам. В университете Резу от других предметов отвлекали очень полюбившиеся ему ориенталистские занятия под руководством профессо­ра Хассе, хотя он также прилежно посещал последние лек­ции Канта и очень интересный курс Крауса. Позже этим трём профессорам Реза выразил своё большое почтение, сочинив для них эпитафии. Также существенное влияние на развитие Резы оказали профессора факультета: Карл Мангельсдорф — профессор риторики и истории, а позже и поэзии; Сэмюэль Готлиб Вальд — профессор богословия, а позже ещё и ближневосточных языков и декан теологическо­го факультета; Готхильф Кристиан Реккард — профессор тео­логии с огромной эрудицией в догматическом богословии; Иоганн Эрнст Шульц — профессор теологии, специалист по вопросам морали в богословии; Иоганн Кристоф Греф — профес­сор церковной истории и церковного права; Карл Людвиг Першке — профессор поэзии, педагогики, истории и прак­тической философии. Все они были учениками Иммануила Канта, людьми широкого кругозора, служившими для Резы не только учителями и проводниками в его студенческие годы, но и образцами для построения жизненных планов.

Обязанности руководителя университета во времена сту­денчества Резы исполняли: Кристоф Эльснер, Карл Ройш, Иоганн Шульц, Георг Гольтцхауэр, Иоганн Метцгер, Кри­стиан Якоб Краус, Теодор Шмальц.

О классике немецкой философии Канте, который при поступлении Резы в университет был на должности декана факультета философии, и о профессоре «практической фи­лософии» Краусе можно сказать, что они сильно повлияли на формирование антифеодальных настроений Резы.

Профессор теологической философии, ориенталист Хас-се, стал одним из самых близких людей Резы в университете. Он преподавал не только восточные языки, но был хорошим специалистом по античной литературе. В то время изучение античной литературы в университете Кёнигсберга было в упадке. Греческий и латинский языки служили тогда почти исключительно теологии. И тогда при помощи Хассе и, воз­можно, по его совету Реза начал более глубоко знакомить­ся с античной литературой. Этот профессор мог пробудить заинтересованность старательного студента к трудам ещё одного воспитанника кёнигсбергской Альбертины — Ио­ганна Гердера (1744—1803), у которого прежде учился сам. Основное направление занятий Хассе — исследование древ­ностей. В 1799 году, на момент окончания Резой универси­тета, он выпустил книгу, в которой доказывал, что Пруссия была колыбелью человечества, а полуостров Земланд — едва ли не утраченный библейский рай. Видимо, именно Хассе первым познакомил Резу с новейшими исследованиями вос­точных стран и с неологией, которая, опираясь на прогресс науки, стала препарировать старые религиозные догмы. В одно время профессора Хассе обвиняли в неологической еретичности, поэтому он должен был объясняться и притво­ряться ортодоксом.

Скорее всего, эти взгляды Хассе оказали на студента Резу значительное влияние. Как раз Хассе посоветовал Резе идти по пути науки. Желания самого Резы совпадали с этим, но страшная бедность, безнадёжность, постоянный поиск зара­ботка, должности приват-доцента или неоплачиваемого экс­траординарного профессора не позволяли ему отказаться от изучения теологии, чтобы быстрее подготовиться к работе священника. Исполнения своих желаний Реза ждал долгих шестнадцать лет: лишь в 1816 году он оставил должность армейского проповедника и посвятил себя только универси­тету и науке.

Большое место в студенческой жизни Резы занимал се­минар литовского языка. Об этом университетском семина­ре юный Реза, скорее всего, слышал от своих близких ещё до приезда в Кёнигсберг. Ведь его дальний родственник Довидас Готфридас Зудноховиус, который до самой смерти служил пастором в Карвайчай, в университете изучал теоло­гию и был доцентом семинара литовского языка. Правда, он умер, когда Резе было всего пять лет, но предания в семьях передаются долго. Кроме того, ему могла быть известна грамматика литовского языка, подготовленная Повиласом Руйгисом на основе незавершённой работы своего легендар­ного отца Пилипаса Руйгиса (пастора прихода Валтеркемис, ныне пос. Ольховатка, Гусевского района), напечатанная в Кёнигсберге в 1747 году. На титульной странице книги автор себя называет доцентом литовского семинара Кёнигсберга. Во время учёбы Резы в университете инспектором семина­ра литовского и польского языков был дворцовый проповед­ник, епископ, заседатель консистории, профессор теологии Иоганн Шульц (1742—1806), по происхождению из Западной Пруссии, не знавший литовского языка. Этот руководитель семинара был назначен по распоряжению короля Пруссии 21 сентября 1778 года и пробыл им до смерти весной 1806 года. Вначале руководимый Шульцом семинар литовского языка имел высокую посещаемость, однако новый инспек­тор его полностью запустил. В 1792—1794 годах семинар пришёл в упадок, его посещали лишь 4—6 слушателей немец­кого происхождения. Практические занятия по грамматике не проводились, семинаристы не разделялись по знанию языка на начинающих и уже шагнувших вперёд, сократи­лось содержание обучения: семинаристы не готовили заня­тия по катехизисам и проповедям на литовском языке, часто занятия не проводились. Это был самый глубокий кризис в истории семинара. Таким семинар нашёл девятнадцатилет­ний Реза, который 25 марта 1795 года поступил на Теологи­ческий факультет Кёнигсбергского университета. В списках студентов семинара, того времени, лишь у его фамилии было указано — литовец. Списков за 1795—1797 годы не най­дено, фамилия Резы обнаружена лишь за летний семестр 1798 года. Однако архивные источники показывают, что он уже в зимний семестр 1797 года был доцентом семинара ли­товского языка (в то время слово «доцент» обозначало не учёную степень, а «учитель»). Доцентом он был назначен из-за хорошего знания литовского языка. Доцент семинара получал специальную стипендию королевской ренты — 26 талеров 20 грошей в год. Такая материальная поддержка была очень нужна Резе. Он преподавал на семинаре 4 семе­стра, с зимнего семестра 1797 года по зимний семестр 1799 год. На сегодняшний день исследователям не удаётся уста­новить всех слушателей доцента Резы этого периода. Сохра­нившиеся списки показывают, что его лекции на семинаре литовского языка в 1797—1799 годы посещали следующие студенты теологического факультета:

— Йоганнас Кристионас Хиршас из поселка Балетай (по­селок Садовое, Озёрского района), некоторое время он был третьим доцентом семинара, позже работал пастором в при­ходах Пруссии;

— Самуил Теодор Ципелис из Нубуржай — второй доцент семинара (позже, когда он был литовским проповедником в Кёнигсберге, несколько месяцев заменял директора семина­ра Резу, отправившегося на войну с Наполеоном в качестве капеллана, помогал ему подготавливать религиозные тек­сты и собирал фольклор);

— Отто Ульрих Зетегастас из Прекуле — после универси­тета работал пастором в Бержкальнис (поселок Гремячье, Черняховского района), Немеркемис (поселок Маяковское, Гусевского района, Неммерсдорф) и в других литовских приходах, распространял там литовские книги.

Лекции молодого Резы тогда слушали и другие, менее известные будущие пасторы литовских приходов. Читать и переводить Реза учил своих ровесников на текстах из Ли­товской Библии, подготовленной Йоганом Якобом Квантом, а основам литовского языка — на текстах из грамматики Да-ниеля Клейна (1653) и Пилипаса Руйгиса (1747). Однако, как видно, у начинающего доцента не всё получалось хо­рошо, ибо до короля дошли известия, что работа и дисци­плина в семинаре пошатнулись. Король обязал профессоров Кёнигсбергского университета Георга Сигизмунда Хенига и Самуэля Готлиба Вальда лично проверить работу руководи­теля семинаров литовского и польского языков профессора Шульца и его доцентов. Во время проверки обнаружилось халатное отношение руководителя семинара: выяснилось, что Шульц сам не участвует в практической работе семина­ра, не готовит материалы к экзаменам, не заботится о библи­отеке, даже не способен предъявить документы по деятель­ности семинара, не может объяснить, кому выделена часть стипендий семинара. Были опрошены и доценты обоих семинаров — Матияс Чиганас и Людвикас Реза. Они также подтвердили, что инспектор Шульц не заботится о семина­ре, а слушатели собираются лишь затем, чтобы совсем не забыть литовский язык. Проверяющие подготовили и про­вели для доцентов экзамен по литовскому и польскому язы­ку. Оба молодых человека на глазах комиссии должны были перевести с немецкого языка псалом Давида: Чиганас — на польский, Реза — на литовский язык. Так как в Кёнигсберге не было хорошего знатока литовского языка, а члены комис­сии сами его не знали, проверяющим литовского текста был назначен Готфрид Остермейер, автор новейшей грамматики литовского языка. Мы ещё не раз обратимся к имени этого человека, поэтому остановимся подробнее на его жизни.

Готфрид Остермейер родился в Мариенбурге (ныне Маль-борк, Польша), в бывшей резиденции гроссмейстеров Тевтон­ского ордена, 20 апреля 1716 года. Его отец ремесленник-ко­жевник приехал из Саксонии. Он был женат на Елизавете Войткан, возможно, имевшей литовские или прусские кор­ни. Будучи учеником мастера-кожевника, мальчик проявил большие способности и был в двенадцатилетнем возрасте отправлен учиться в Торуньскую гимназию. В 1737 году Готфрид поступил в Кёнигсбергский университет на теоло­гический факультет, где посещал семинар литовского языка. Денег для обучения ему не хватало, он несколько раз преры­вал обучение — работал в различных приходах, в том числе поблизости от Шилуте у пастора Калана. В университете и в приходах он усиленно занимался изучением литовского языка. Здесь же он женился на Оне Регине, дочери пастора Калана. После окончания университета в 1744 году его на­правили работать учителем в Тремпен (Новостроево). При­ход Тремпена был известен в Пруссии с XVI века, здесь жил пастор Иоганн Портациус со своей молодой женой Анной Неандер (легендарной Анхен из Тарау). Первым пастором прихода стал Йонас Тартила (нем. Иоганн Тартила-Батоцки). Вскоре после него пастором прихода стал Бартоломеус Вил-лент (двоюродный брат и публикатор Мартинаса Мажвида-са), переводивший на литовский язык религиозные сочине­ния. А перед самым приездом Остермейера в Тремпен там уже в течение 30 лет работал учителем и пастором один из первых собирателей литовского фольклора, лексикограф Йокубас Бро-довскис (нем. Якуб Бродовски, 1692—1744 г., родом из Голь-дапа, похоронен у кирхи в Тремпене). Начиная с 1744 года, в течение восьми лет Остермейер работал учителем в школе, а в 1752 году получил место пастора в местной кирхе. Литератур­ной деятельностью он начал активно заниматься после 1780 года, оставшись вдовцом. Но его первая значительная статья была напечатана в 1755 году, она называлась «Критические замечания о религии древних пруссов». В этом же году в Кёнигсберге вышел его перевод с немецкого языка сборника наставлений и молитв «Agenda». В 1780 году в Кёнигсберге вышла ещё одна его книга «Мысли о древних жителях Прус­ской земли». Эти книги вызвали ожесточённую дискуссию в научной среде. Через год в Кёнигсберге был опубликован литовский песенник «Святые песнопения, исполняемые в церкви и дома», над которым Остермейер долго рабо­тал. Этот песенник вызвал большую полемику с Готлибом Милкусом, длившуюся 13 лет. Считается, что это первая серьёзная полемика по вопросам литовской письменности. По теме дискуссии Остермейер написал несколько десят­ков статей на немецком языке. В 1791 году в Кёнигсберге был издан его важнейший труд «Литовская грамматика», а ещё через два года — его большая фундаментальная работа «Первая история литовских песенников», где он рассматри­вал творчество всех известных на тот момент литовских по­этов — авторов песен. Труды отца продолжил сын, Зигфрид Остермейер, родившийся 23 октября 1759 года в Тремпене, а с 1776 года учившийся на факультете теологии Альбертины, посещавший семинар литовского языка и на старших курсах там преподававший. После окончания университета, Зигфрид работал пастором в Вилюнай (поселок не сохра­нился), в Шиллеленай (Победино, Краснознаменский рай­он), а с 1804 года и до самой смерти в 1821 году — в Плибиш-кин (Глушково, Черняховского района). Зигфрид собирал литовские песни и фольклор, тесно сотрудничал с Резой.

Деятельность деда и отца продолжили три сына Зигфри­да Остермейера — Натанель, Фридрих и Зигфрид. Натанель родился в 1784 году в Вилюнай, успешно учился в универ­ситете и ещё студентом преподавал в школе Лёбенихта. Работал в Эльбинге, в Кинтай, а с 1815 года — пастором в Кальнинкенай (Прохладное, Славского района). С его име­нем связана активизация деятельности миссионерского об­щества Кёнигсберга и рождение литовской периодической печати. С 1827 года и до смерти в 1846 году Натанель работал пастором в поселке Будвейчай (Маломажайское, Неманского района). В 1823 году в Тильзите (Советск) под редакцией На-танеля и его усилиями вышел первый номер первого перио­дического издания на литовском языке — альманаха «События в царстве Божьем». Альманах выходил несколько раз в год. В каталоге библиотеки Резы числятся два этих издания 1823 и 1825 годов. Альманах выходил на средства Натанеля Остер-мейера и на пожертвования, которые ему удавалось собрать в помощь печати. Из-за ограниченности средств и усилива­ющегося давления властей, альманах после 1825 года боль­ше не выходил. К сожалению, на сегодня не сохранилось ни одного экземпляра этого уникального издания.

Второй сын Зигфрида Остермейера — Фридрих (1786­1855) окончил Кёнигсбергский университет и работал сна­чала кантором в Сталлупенай (Нестеров), затем пастором в Юодкранте и затем, до самой смерти в 1855 году в посёлке Бильдервейчай (Луговое, Неманского района). Он перево­дил проповеди на литовский язык, которые впоследствии были напечатаны в Берлине в известной книге «Евангеличе­ские мессы» — в самой большой книге по формату, изданной в XIX веке на литовском языке.

Третий сын Натанеля Остермейера — Зигфрид (1795­1832) учился в Кёнигсбергском университете, но не окон­чил его. Он работал учителем в Лаукишкенай (Саранское, Полесский район), Пливишкенай (Глушково, Черняховский район) и затем в Тремпене, где всю жизнь проработал его знаменитый дед, там же родился и провёл юные годы его отец. Зигфрид занимался собиранием литовских песен и фольклора, был знаком и тесно сотрудничал с Резой, когда тот готовил к публикации свой знаменитый сборник песен.

Итак, письменная экзаменационная работа Резы была послана в посёлок Тремпен (Новостроево) к знатоку литов­ского языка, работавшему там, Готфриду Остермейеру. Он чернилами отметил на листах работы соискателя более со­рока ошибок лексики, синтаксиса и стилистики, но все-таки внизу листа написал положительную рекомендацию:

«Если господин Реза более усердно поучит граммати­ку, ему можно будет доверить место доцента семинара. Самый лучший метод его стимулирования — поручить ему учить грамматике других». Отчёт комиссии и работы до­центов были отосланы королю 30 мая 1797 года. В отчёте предлагалось оставить Резу в должности доцента семинара литовского языка. Так студент Реза продолжил учить своих коллег-студентов, пока сам не окончил университет. На се­годня больше материалов о деятельности студента Резы в качестве доцента семинара пока не найдено. После смерти Шульца и до второго десятилетия XIX века семинар не имел постоянного руководителя и распадался дальше, пока Реза вновь не вернулся в семинар.

Во время учёбы в университете Реза проникся любовью к поэзии: «Желая побудить свою душу, наряду с серьёзны­ми предметами теологии и философии, я стал заниматься более приятными вещами — в свободное время читал про­изведения древних поэтов», — писал Реза в автобиографии. Особенно очаровал его идиллический древнегреческий поэт Феокрит (ок. 300—260 до н. э.). Почувствовав острое желание писать и ощутив свой поэтический талант, Реза на­чал сочинять стихи. Стихи, датируемые 1797 годом, скорее всего, можно считать его первой творческой попыткой. Это была поэзия идиллическо-сентиментального направления. Особенно плодотворными в поэтическом смысле стали для него студенческие каникулы 1798 года. Позже Реза назовёт это время самыми «поэтическими» годами своей жизни. В сборнике «Пятнадцать немецких песен», вышедшем в 1799 году, среди произведений нескольких поэтов, были напеча­таны шесть стихов Резы. Ноты к этому сборнику сочинил один из самых близких друзей Резы — музыкант Вильгельм Йенсен, позднее ставший знаменитым органистом Кёнигсберга, композитором и педагогом. Возможно, во время учёбы Реза участвовал в работе литературного кружка.

В созданных за годы учёбы в университете стихотво­рениях, очень сильно лирическое начало, что позволяет соответствующим образом определить настроение Резы того времени и его окружения. Ему не были чужды горя­чие молодые помыслы и благородные стремления. На поэта воздействовало широко распространённое тогда сентимен­тальное мироощущение.

Для понимания настроений Резы очень важны его воспо­минания о годах учёбы. Когда Реза в 1813 году в ходе воен­ного похода в Европу, будучи армейским капелланом, в го­родке Шлохау неожиданно встретил однокашников, в своём дневнике он записал:

«Это был заседатель юстиции Калау, с которым когда-то мы жили под одной крышей, вместе ели и пили. Друг друга увидеть, узнать, назвать именем — дело одного мгновения. Мы стали ещё более счастливыми, когда через несколько часов нас нашёл третий однокурсник — Лавренц, теперь по­мещик. Какая радость встретиться после долгой разлуки! Прошло почти пятнадцать лет после окончания университе­та. Когда-то бывшие юноши и свободные сыновья муз — сегод­ня мужи с хорошими должностями и службой. Но настоящее вдруг исчезло: мы опять стали юношами, жили своей акаде­мической жизнью, без стеснения и весёлыми шли в свои ауди­тории; опять ожили умершие учителя, разъехавшиеся друзья собрались на кафедрах Канта, Крауса, Мангельсдорфа. Мы опять праздновали свой союз и пели старые песни дружбы».

Так может написать только человек, хорошо знающий, что такое студенческая жизнь и дружба.

К сожалению, не так много известно о студенческой жиз­ни Резы и его связи в это время с литературной жизнью. Без сомнения, в то время он познакомился с языковедческими работами Пилипаса Руйгиса и Готфрида Остермейера. Эти книги Реза мог найти в семинаре литовского языка, который он посещал и в котором, будучи ещё студентом, препода­вал. Он должен был знать и другие труды Готфрида Остер-мейера — по вопросам мифологии, этнографии, литовской и прусской истории. Они в последней четверти XVIII века были напечатаны в отдельных книгах и в периодической пе­чати. Кроме того, в конце XVIII века Кёнигсберга достигли идеи возвышения народной культуры, распространённые литераторами движения «Буря и натиск». Среди ключевых деятелей движения были кёнигсбержцы Иоганн Георг Га-ман (1730—1788), Иоганн Готфрид Гердер (1744—1803), а так­же Иоганн Вольфганг Гёте (1749—1832) и Фридрих Шиллер (1759—1805). Поэтому Реза уже в университете приблизил­ся к жизни литовской литературы. В 1800 году он сочинил стихотворение «Утонувшее кольцо», впервые использовав в своей лирике мотивы литовской народной поэзии.

Успешно сдав экзамены, Людвикас Реза в 1799 году окон­чил университет.

Глава 3. Капеллан и учёный. Наполеоновские войны

После окончания университета Реза, как и многие тог­дашние выпускники (в том числе и Кант), стал домашним учителем. Девять месяцев он учил детей в имении ари­стократа Х. Ауэра, неподалеку от Кёнигсберга (ныне пос. Чкаловск, Танненвальде. Эту усадьбу в 1662 году приобрёл главный окружной начальник Бальги и Инстербурга Люд­виг Фон Ауэр, и до 1945 года имение было собственностью этого семейства). А уже в 1800 году Реза получил приглаше­ние на работу капелланом (военным проповедником) в Кёнигсбергском гарнизоне. В этом же году в Потсдаме его по­святили в сан священника, необходимый для службы в этой должности. С началом работы в должности капеллана Кёнигсбергского гарнизона Реза получил служебную кварти­ру во Фридрихсбургской крепости (ныне в сохранившихся воротах этой крепости на улице Портовой работает филиал Музея Мирового океана). Квартира в крепости была холод­ной и значительно удалена от замка и университета у Кафе­дрального собора, но зато за неё капеллану не надо платить, что для молодого человека было очень важно. В крепости Фридрихсбург Реза прожил не менее 12 лет, а в последние годы, для удобства студентов, вынужден был снимать квар­тиру в центре города, ближе к университету.

Время армейской службы Людвикаса Резы пришлось на период Наполеоновских войн. Когда Наполеон только поя­вился на арене истории, Реза был уже юношей и имел воз­можность внимательно следить за действиями и походами корсиканца. У него было время подумать о возможном во­енном конфликте между Францией и Пруссией.

Кроме прямых обязанностей проповедника в Кёнигсберг-ском гарнизоне, Реза кропотливо готовился к академической работе — продолжал изучать философию, историю, древ­нееврейский, халдейский, арабский языки. Именно в это время он начал активно собирать личную библиотеку. На­пример, выписал «Руководство по Прусской истории, опи­сание земель и статистики», которое издавал историк Люд­виг фон Бачко («Handbuch der Geschichte, Erdbeschreibung und Statistik Preusseus», 1802) и где была подробно описана история прусских, литовских и польских земель.

Начало научной, литуанистической деятельности да и собственного поэтического творчества Резы пришлось на время французской оккупации Пруссии, которая продолжа­лась с 1806 по 1813 год. Параллельно армейской службе Реза упорно готовил диссертацию, в начале 1807 года он пред­ставил её, а защитил 17 апреля в Кёнигсбергском универси­тете. В диссертации молодой учёный, на основе положений философии Иммануила Канта, объяснял интерпретацию понятия морали в Святом Писании. Реза ещё успел застать Канта действующим профессором Кёнигсбергского уни­верситета, а к защите диссертации в 1807 году знаменитый философ уже три года как умер. Во время учёбы в универ­ситете Реза старательно посещал его лекции. За эту диссер­тацию на латинском языке ему была присвоена степень док­тора философии и дано разрешение преподавать восточные языки и предметы церковной истории на правах нештатного доцента. Диссертация Резы написанная на латыни называ­лась: «De librorum sacrorum interpretatione morali, e Kantio commendata» («Толкование морали в Священном писании с позиций кантовского учения»). Руководителем диссер­тационной работы Резы был профессор Август Вильгельм Кебер. Рецензентами были Иоганн Теофил Буяк и Эдвард Леопольд Шульц.

Эта диссертация даёт представление о том, насколько сильным и широким было влияние работ и образа жизни Иммануила Канта на деятельность Резы. Эта диссертация — один из самых главных источников, освещающих философ­ские взгляды Резы. Защита диссертации в университетах Прусского королевства XVIII века была нужна не только для подтверждения научной компетенции соискателя, но и для того, чтобы раскрыть и обосновать его мировоззренческую позицию. Такая мощная заявка на работу в университетском мире должна была ещё совпадать с текущей академической конъюнктурой университета. Этим проверялась и научная компетенция кандидата на профессорское место и то, уси­лит ли он идеологическую позицию, занятую теологами университета. Перед тем, как публично защитить диссерта­цию, кандидат должен был сдать сложнейший экзамен. Поз­же Реза в своей автобиографии напишет, что на подготовку к экзамену он выделял всё своё свободное время, которое оставалось от работы в должности капеллана: «Я семь лет прилежно изучал теологию и философию в надежде ра­ботать в нашей Академии преподавателем». Рассказывая о приложенных усилиях для получения места профессо­ра теологии, он вспоминал заседание коллегии факульте­та, как «испытание и строгий экзамен». В университете Кёнигсберга на стыке XVIII и XIX веков сформировалась самобытная политическая академическая конъюнктура, на которую сильно повлияли реформы, проходившие в крае.

Это напрямую связано и с работой университета, особенно с изменениями в учебных планах по теологии и философии. В Пруссии и в университете Кёнигсберга существовали раз­ногласия между пиетистами и лютеранами-консерваторами, а ещё и борьба этих религиозных лагерей с формирующи­мися идеями Просвещения, которая продолжалась несколь­ко десятилетий. В первой половине XVIII века изменения в Кёнигсбергском университете были связаны с решением ко­роля Пруссии Фридриха Вильгельма I, правившего до 1740 года, утвердить религиозность в стране, особенно в местах концентрации литовского населения. Король пытался в этом восточном крае, утонувшем в «варварстве», развивать нравственность. Для этого он счёл важным готовить свя­щенников-пиетистов, чтобы «превратить в христиан» жите­лей, которые, по мнению короля, якобы, ничего не ведают о Боге. Король инициировал активную реформу по подготов­ке священников с усиленным религиозным преподаванием. Отметим, что Донелайтис как раз учился в Кёнигсбергском университете в 1736—1740 годах, именно в то время, когда на факультете Теологии более активно и воинственно в те­чение столетия действовали пиетисты. Возможно, что за по­явление поэмы «Времена года», мы напрямую должны быть благодарны пиетистской реформе просвещения короля. Кёнигсбергский университет, готовивший священников и бу­дущих учителей, оказался в третьем десятилетии XVIII века на острие реформ. До того времени в Кёнигсберге преобла­дали ортодоксальные представители лютеранства. Король в них не увидел дельных «оживителей» края и «укрепителей» религии, поэтому в университет направил активных пиети­стов из университета Галле, в котором у них были крепкие позиции. Пиетисты акцентировали чтение Писания и толко­вание Слова, как намного более важное, чем обряды. Пие­тизм сформировался как движение, своеобразным образом понимающее практику лютеранской веры — как индивиду­альную набожность. Из-за разного отношения к практиче­ским методам вероисповедания, различалось и законопо­ложение пиетистов и консерваторов по поводу важности теологических дисциплин, но это была борьба больше меж­ду этими течениями, а не по вопросам теологии. Более того, возвышение пиетистов в университете поддерживалось политической властью, её желанием утвердиться, так как пиетисты были её опорой — они действовали как мост меж­ду властью (монархом) и всеми членами общества, как рав­ными подданными короля. Хотя консерваторы и проиграли пиетистам, но они всё-таки сохранили довольно сильные позиции в университете.

Оба религиозных лагеря в Кёнигсбергском университе­те столкнулись в этот период с другим вызовом, создавшим новое напряжение, — со всё более утверждающимися идея­ми Просвещения и его влиянием на теологию. Эти обстоя­тельства были важны для диссертации Резы, так как её тема напрямую связана с эпизодом борьбы с Просвещением в Кёнигсбергском университете.

Уже на первых шагах Просвещения было сформулирова­но положение, что разум — надежный путеводитель челове­ческой жизни, опора морали и совершенствования челове­ка. Там, где раньше как основная опора доминировал Бог и его связь с человеком, теперь место заняли разум и индиви­дуальные решения человека. Поэтому сторонников Просве­щения часто называли безбожниками. Многие из них были далеко не атеисты, но ставили Бога и церковь во второй ряд путеводителей жизни человека. С Просвещением больше всего воевали лютеранские и кальвинистские консерваторы, а так же те, кого заботила религиозная жизнь. У пиетистов для такой борьбы было меньше теоретических аргументов, и, углубляясь в полемику, оба религиозных лагеря пере­нимали друг у друга много просветительских идей, хотя и осыпали упреками друг друга. Первой самой яркой жертвой борьбы за Просвещение стал известный философ, профес­сор Христиан Вольф, преподаватель университета Галле, где неприемлемым стало его убеждение, что моральное усо­вершенствование опирается на человеческий разум — пие­тисты его уволили с работы. Вскоре за это же был уволен и профессор Кёнигсбергского университета Христиан Габри­эль Фишер. Король выслал учёного, дав ему 24 часа, чтобы он покинул Кёнигсбергский университет, и 48 часов, чтобы уехал из Пруссии. Эти события привели в возмущение весь Кёнигсберг. Таким образом, приход каждого нового челове­ка на теологический или философский факультет со свои­ми идеями значил символическую победу одной или другой фракции, где общая политика факультета некоторое время определялась не только по компетенции, но и по числен­ному превосходству одной или другой группы. Текст дис­сертации Резы и её защита были связаны с анализом такой позиции и с её аргументацией. Эти обстоятельства очень важны, чтобы понять содержание диссертации Резы.

В диссертации соискатель сосредоточился на идеях, ко­торые профессор Кёнигсбергского университета Кант изло­жил в произведении «Религия в пределах только разума». Философские рассуждения о религии появились как раз тогда, когда борьба с идеями Просвещения в Пруссии до­стигла наивысшей активности. Цензура это произведение запретила, а Канту — последнему знаменитому философу эпохи Просвещения и европейскому философскому автори­тету, было запрещено публично высказываться на темы ре­лигии, для него даже была реальной угроза потерять рабо­ту в университете. Как раз во времена этой напряжённости Реза учился в университете, и все эти события развивались на его глазах. Кант хотел, чтобы его трактаты пропустила цензура других университетов. Он понимал, что может свой университет поставить в неудобную ситуацию. Но, не до­говорившись с другими университетами, он вручил своё произведение Теологическому факультету Кёнигсбергско-го университета и тогда цензура его благосклонно оцени­ла. В 1793 году работа «Религия в пределах только разума» была напечатана. Произведение стало популярным, через год вышел второй выпуск, в котором Кант эмоционально высказывает критику по поводу централизованной цензу­ры. Он писал, что случается, когда, руководствуясь одной лишь Библией, теолог вторгается в сферу науки: «всё вокруг себя превращает в пустыню, такой теолог запрещает все исследования интеллекта человека». Кант выражает свою просветительскую позицию, защищая научную автономию «философской теологии». Обсуждение выражения религии в границах Кантовского ума было краткосрочным. В октя­бре 1794 года Кант получил от главного цензора Виольнера специальное распоряжение короля, запрещающее это про­изведение. Философу запретили читать лекции на религиоз­ные темы, а всем доцентам и профессорам Кёнигсбергского университета было запрещено на лекциях ссылаться на его произведения. Запрет обозначал, что университет получил от власти часть большей ответственности и часть немило­сти. Для политической власти это означало, что у универ­ситета нет твёрдости в следовании религиозным основам Прусского королевства. Тем более что за университетом уже велось наблюдение по поводу нарушения дисциплины, якобы из-за новых идей, особенно, свободного поведения в отношении религии. Так, широко разошлась история о том, как студенты-теологи во время святой службы зажига­ют трубки от алтарных свечей. Запрет своего произведения «Религия в пределах только разума» Кант считал большим личным унижением, а более того — ударом по автономии философии. Новый король Фридрих Вильгельм III (годы правления 1797—1840) хотя бы в начале правления ослабил цензуру, но Просвещение далеко не было реабилитировано. Свобода Канта философствовать (видимо из-за его извест­ности) явно не ограничивалась, но работа «Религия в преде­лах только разума» была переиздана только нескольких де­сятилетий спустя. Репутация университета и его открытость Просвещению сохранялись и потому жизнь университета оставалась под тщательным наблюдением. Это напрямую связано и с тяжелой финансовой ситуацией, в которой Кёнигсбергский университет оказался уже в год смерти Канта. Профессорские оклады были скудными, из-за этого долго не находили соответствующую кандидатуру на место про­фессора философии, оставленное Кантом. Редко кто «со­глашался с маленьким окладом профессора». Обычно они работали в двух-трёх местах. Когда Реза претендовал на место в университете и защищал диссертацию, университет переживал весьма трудные времена. Вот слова свидетеля того времени: «деканам факультетов было указано следить, чтобы в диссертациях не появлялись новшества». Хотя это касалось естественных наук, но действовало и в общем плане. Хотя от диссертации Резы не следовало ждать неожиданных идей, но зато в ней могла быть позитивная концепция по от­ношению к кантовским идеям: Кант был мировой известно­стью, которым Реза лично восхищался, даже если его идеи о религии совсем недавно были политически запрещены. Он уважал Канта за интеллект и ставил его в ряды самых великих философов человечества. Это видно не только из диссертации и замечаний в позднем дневнике, но и эпитафии, написанной им после смерти Канта. Прошло несколько лет и в «Прутене» Реза напечатал новую редакцию версии эпитафии.

После смерти Канта в 1804 году в Пруссии его стали забывать. К этому привело и тесное соприкосновение его философии с нежеланным в Пруссии этого времени Про­свещением. Заново его стали открывать лишь в середине XIX века. Лозунг «Назад к Канту!» задействовал филосо­фию религии. В 1838 году в третий раз была издана работа «Религия в пределах только разума». Выбор Резой данной темы диссертации показывает, что в Кёнигсберге Кант всег­да оставался великим философом. В те времена, обычно, на смерть известных людей писали оды. Таких стихотворений было много, Реза тоже написал поэму, назвав её «Преголя рыдает по Иммануилу Канту». Эта поэма — одно из самых ярких поэтических произведений, написанных Резой. В ней он прославляет разум Канта и его неординарность, причис­ляет его к «великим мудрецам» и «народным вождям». Он рассказывает, как он видит покойного Канта, поднимаю­щимся к трону Божьему, а вокруг него собирающихся му­дрецов древности: Сократа, Платона, Зороастра, Коперника, Бэкона, Ньютона. Там он видит коронацию: профессору на голову надевают корону из пальмовых веток, а живые эту сцену наблюдают из тёмной долины. Знак великого уваже­ния Канту и те слова, которые Реза посвящает философу, — са­мые высокие отблески той самой оценки, которая есть и в тексте диссертации, где идеи Канта связываются с фило­софией Платона, а для полемики Реза привлекает Мозеса Мендельсона и апостола Иоанна Богослова. Идею чистого разума Канта соискатель приблизил к лично представляе­мому Богу. В политическом и академическом мире во из­бежание обвинений в неприемлемом влиянии на теологию со стороны Просвещения человеку, старавшемуся получить место преподавателя в университете, было бы тактически неосмотрительно однозначно возносить хвалу разуму.

В части текста «Религия в пределах только разума», на которую Реза опирается в диссертации, Кант классифицирует и оценивает позиции толкования Писания своего времени.

Важно понять, почему для темы диссертации он выбрал именно это произведение Канта, которое ещё недавно было под запретом? Можно предположить, что тема диссертации не совсем личная задумка Резы. Это мог быть и полити­ческий заказ самого университета. Для того чтобы Канту, гордости университета, предоставить «легальное» место в контексте теологических обсуждений, надо было смягчить упавшую на него тёмную тень Просвещения. Работа «Ре­лигия в пределах только разума» — позднее произведение, в котором Кант с позиций морального идеала разъясняет основные христианские понятия и утверждения. Для Кан­та такая практика, как ритуалы религии и все внешние вы­ражения религиозности, очень важна, но только как форма поведения, как дисциплина людей, как усовершенствование человечества, как стимул к моральному совершенству. Пока исторически человек слаб, чтобы положиться на разум, он старается опереться на религиозные устои — веру, участие в религиозных обрядах. Вера и участие в ритуалах побу­ждает человека вести себя морально и из этого не извлекать никакой выгоды в жизни. Иногда Канта называют «фило­софом протестантизма», ибо для него явление Бога, это чи­стая идея, своеобразное «божество в нас», которое следует найти и раскрыть. Однако чистый разум Канта всего лишь с изнанки похож на Бога, а категорический императив — на божественные наказы. Из несколько сотен страниц произве­дения Канта «Религия в пределах только разума» Реза для темы диссертации выбрал главу всего лишь в несколько страниц, где Кант изложил программу толкования Святого Писания. В этом разделе произведения цель Канта не обо­сновать доводами своеобразную интерпретацию Св. Писа­ния, его больше заботят практические возможности людей, победа добра над злом. Реза анализирует в том числе ту часть текста, которую Кант посвящает описанию трёх ти­пов толкователей Св. Писания, это — просветители, лютера­не-консерваторы и пиетисты. Первый тип толкователя, по мнению Канта, «моральный исправитель с самым высоким принципом из всех толкователей Писания». Второй — эру­дированный теолог. Его Кант называет «ученым знатоком Св. Писания». Такой человек очень нужен для морально­го состояния народа. Третьего толкователя философ отож­дествляет с проявлениями религиозного аффекта. Его Кант характеризует с насмешкой: «ему не нужны ни ум, ни об­разование, а требуется внутреннее чувство, чтобы познать истинную суть Св. Писания, а вместе с ней божественное происхождение». Классификация толкователей наводит на мысль, что есть всего два обоснованных толкования: истин­ная религия разума и библейская наука.

Кант, ещё до начала развития своей философии чисто­го разума, понимал чувства как преграду для познания, ибо они как бы искажают принципы разума и морали. Чувства для Канта — субъективное проявление ненужных эмоций, которые не вписываются во всеобщие существующие вещи, например, разум. Чувства не могут быть доверительной опорой и для толкования Святого Писания.

Кант делает очень важный философский шаг: в делах толкования религии и Св. Писания он не столько защищает право философии объяснять, сколько стремится показать, что философское толкование более совершенное, чем те­ологическое. В иерархии толкователей Писания он ставит философа выше эрудированного теолога. Диссертация Резы «Толкование морали в Священном писании с позиции кан­товского учения» — это есть ответ на рассуждения Канта, однако также и частичное следование этим рассуждениям в выборе структуры аргументации похожей на ту, что пред­ложил Кант. В диссертации напрямую декларируется кри­тика толкования Святого Писания, предложенная Кантом: «не могу не признать неприемлемым его отношение к тол­кованию Святого Писания». Возможно, самая интересная и ценная сторона диссертации — это оценка толкования религии собственно Кантом, которую соискатель даёт перед тем, как предъявить критику толкования: «первым делом я должен обсудить, в чём суть его подхода, а затем — какие трудности возникают». Реза не напрямую критикует попытки некото­рых учёных причислить Канта к обыкновенной философии Просвещения. Он отрицает существующее мнение, что яко­бы Кант «совершенно не обращал внимания на историче­ский и лингвистический контекст, так как признавал един­ственную мораль и поэтому не хотел вкладывать усилия в изучение археологии, языков и других предметов для обще­го развития». Это ложное мнение Реза отбрасывает, опира­ясь на авторитет самого Канта и его философский разум, и утверждает: «этого не могло случиться с „мужем такого та­ланта“». Реза утверждает, что Кант интересовался древними источниками и находит точку зрения, глядя с которой, он осо­бым образом реабилитирует Канта как философа, обдумыва­ющего религию. Вместе с тем, он показывает, что идеи Канта расходятся с приемлемой лютеранско-теологической традици­ей. «Неподходящее» толкование Святого Писания Кантом он старается смягчить, позиционируя его по ту сторону идей Про­свещения, этим оберегая авторитет Канта и даже более ярко его выражая. Этим вопросам посвящена первая часть диссер­тации.

Стараясь решить свои диссертационные задачи, Реза укладывает методы толкования в своеобразную классифи­кационную схему. Но уже само намерение классифициро­вать — это кантовское влияние. Кант в своих теоретических и практических работах, стараясь до конца разъяснить свои мысли, представлял не одну классификацию, а набор клас­сификационных системных таблиц. Реза по сути обсужде­ния выделяет такие смысловые значения: теоретические (вера), практические моральные (набожность) и эстетиче­ские (ощущение или переживание). Такое разделение значи­ло, что для одних толкователей Святое Писание — источник веры, для других — моральные поучения, для третьих — источник эстетического или религиозного чувства. Здесь же можно видеть, каково влияние на Резу критической философии Канта, в которой философ как способности человека вы­делил чистый разум, практический разум (мораль) и силу суждения (эстетику). По форме Реза выделяет четыре смыс­ловых значения: аллегорические, исторические, языковые и мистические. Последний, мистический, смысл он объясня­ет как соотношение души и Бога. Таким образом, он сфор­мулировал схему, по которой каждый конкретный толкова­тель может быть идентифицирован как выбирающий один или другой смысл по содержанию или форме. По такой же схеме классифицировано и толкование Канта. Реза переф­разирует мысль Канта так, что толкование Святого Писания поддерживается «верой, основанной на практическом разу­ме». Толкование Канта Реза встраивает только в сферу прак­тических действий человека. Для этого он берёт в помощь формулу категорического императива Канта из «Критики практического разума». Её он преподносит своеобразно, сделав более практичной, так как наряду с разумом как уни­версальный принцип тот же самый статут он предоставляет и воле. Реза уже в начале диссертации упоминает, что Кант к предметам, которые сугубо «теоретические» (для Резы это — вероисповедание), причисляет моральную суть. Так он именует самый большой, с его точки зрения, недостаток подхода Канта: как проповедник (моралист-практик) он бе­рётся толковать Святое Писание по форме (аллегорическое толкование), что было бы под стать делать теоретикам веры (теологам). Он признает Канта как моралиста-практика, но отсеивает его теоретические претензии, чтобы разъяснять Святое Писание. Для проповедников-практиков он даже предоставил возможность «подтянуть» толкование: «Учите­лям христианских религий даём разрешение и просим, что­бы при воспитании народа моральный смысл как раз был бы употреблён в таких местах, где нет ничего, что поощря­ло бы нравственность». Аргумент, характерный для Канта, поддержанный отдалением теоретика от практика, особенно виден в его аргументации о главенствующей позиции фи­лософии над теологией при толковании Святого Писания. Кант, рассуждая о религии, разделил как отдельные специа­лизации между священником-практиком и священником-у­чёным. Он утверждал, что один и тот же человек как свя­щенник-практик должен подчиняться церковному порядку, а как учёный теолог может выражать индивидуальное мне­ние, которое не совпадает с общей церковной позицией. Реза это использовал, но переосмыслил по своему: «если проповедуешь в церкви, то есть оправдание, чтобы прибли­зить толкование Святого Писания к цели морали, а значение морали можно употребить в тех местах, где нет прямых ука­заний на то, чтобы что-то изменить. Однако, при толковании Священного Писания теоретически, надо объяснять только то, что автор по своему понятию и в своем времени смог и хотел сказать». В своей диссертации Реза решает несколько задач: выделяет Канта из общего просветительского контек­ста, ставя его в ряд алегориков, прославляющих Античные времена, а также в ряд алегорических толкователей Святого Писания; отвергает попытки Канта толковать Святое Писа­ние по философски, однако признает его как практического проповедника; пытается примирить пиетическую и консер­вативную лютеранскую практики действий.

Реза стремится показать, что кантовский практический разум действует как инструмент и не может быть основой для практики. Он доказывает, что попытка Канта нравствен­ность через категорический императив связать с разумом не имеет под собой основания. Соискатель берёт в помощь в качестве авторитетов авторов Священного Писания, кото­рые указывают, что «счастье, слава, выгода — надежда веч­ного спасения души» и составляют основу нравственности. Диссертант старается показать, что Кант понимает практи­ческий разум как инструмент для толкования Святого Писа­ния, отказываясь от «теории» Святого Писания. Реза по-сво­ему употребляет понятия «теории» и «практики». Здесь ему пригодилось высказывание Канта, что теоретическая часть церковной веры настолько выгодна, насколько может по­мочь человеку выполнять обряды как «божественные нака­зы». Так как Кант и сам отмежевался от теории, значит, он и сам стремился к практическим целям. Но Кант не был тео­логом, он даже не был религиозным философом, он со свои­ми идеями сознательно шагнул по ту сторону христианства.

Реза, как преподаватель Кенигсбергского университета, а до этого студент университета, был ближе к пиетистам. Однако тогда это был тот пиетизм, что опирался на консер­вативную теологию. Пиетизм, воинственность которого уже угасала, вряд ли мог устоять пред всякого рода влияниями, в том числе и влиянии Просвещения. Не имея своего теоло­гического основания, он опирался на практику консерватив­ного лютеранства. Старания Резы создать единодушие идей можно считать знаком завершения бурного процветания эпохи пиетизма. В диссертации автор стремился выдвинуть в качестве основы теории пиетистскую и консервативную теологию, но это двойственная идея. Она сформировала происходивший в этой эпохе разлом мышления и мировоз­зрения. Все-таки это можно оценить и как личное свойство подхода Резы — сочетать тяжело сочетаемые вещи.

10 апреля 1810 года профессор Вальд, декан факультета, официально объявил о том, что Резе присвоено звание «Доктор богословия» вместе с правом преподавания. После этого Реза объявил свои инаугурационные лекции в университете, назна­чив их на 14, 15, 16 и 17 апреля 1810 года. В их числе лекция о своей работе на латинском языке «О первых шагах христи­анства среди литовцев». После этого он стал полноправным экстраординарным профессором университета. В этом же году Реза начал публиковать короткие работы, касающиеся первых шагов христианства среди литовцев. Позже он напишет, что взялся за эти вопросы потому, что много историй о начале хри­стианства в Литве окутаны таинственным мраком.

Теперь Реза стал получать в университете небольшое жа­лование за чтение курсов лекций «Церковная история» и «Введение в Старый и Новый Заветы». Реза подготовил ещё две диссертации на тему библейской герменевтики в 1811 году. Первая называлась «Параллелизм поэтики в книгах Нового Завета» и была защищена в университете 19 апре­ля. Вторая диссертация, посвящённая толкованию исполь­зования поэтического параллелизма в книгах Нового Заве­та, была прочитана им 26 апреля 1811 года. После этого он стал одним из самых авторитетных богословов в Восточной Пруссии.

В это же время Реза приступил к литуанистической деятельности, которая раскрыла его демократические воззрения, его современный взгляд на значение третье­го сословия. Литовское третье сословие составляли не только крестьяне и городские жители, но и близкая им по своим взглядам немалая часть деревенских лютеранских священников Пруссии. Ещё ранее, до 1807 года, Реза с помощью многих добровольных помощников начал соби­рать литовские народные песни. В 1809 году на немецком языке вышла написанная и напечатанная им первая часть сборника стихов «Prutena» (латинское название Прус­сии), в которой многие стихи написаны по мотивам ли­товских народных песен, а иногда это просто обработка и перевод песен. Там же была напечатана статья Резы о литовских народных песнях. В ней он доказывал необхо­димость эффективной работы семинара литовского языка в Кёнигсбергском университете, а в 1810 году был назна­чен его инспектором. В 1809 году Реза встретился в Кёнигсберге с министром образования Гумбольдтом, кото­рый одобрил его идею напечатать поэму «Времена года» Кристионаса Донелайтиса. Министру Реза подробно представил планы выпуска заново переведённой Библии на литовский язык. В этом же 1810 году в Кёнигсберге Реза создал общество «Литовской Библии». Всю эту мас­штабную работу он делал, продолжая нести ответствен­ную службу военного священника.

В 1809 году в Кенигсберге Реза подготовил и напечатал для военных прихожан проповедь «Об обязанностях воина перед Богом, своим королём, перед собой и Родиной». Ви­димо уже тогда он думал о сражениях за свободу Родины. Есть упоминание, что в 1815 году Реза сочинил стихотворе­ние на литовском языке по случаю Парижского мира, заклю­чённого после победы над Наполеоном. Долгое время до­стоверных сведений об этом стихотворении не было, пока, наконец, текст не был найден в вышедшем в 1818 году в Бреслау многоязычном сборнике стихотворений. На латы­ни он назывался «Воссоздан памятник мира вооружённым силам союзников 1814 г.». В этом стихотворении Реза в ан­тичном стиле прославляет монархов-союзников: прусского короля Фридриха Вильгельма III, императора Александра I и австрийского императора Франца I.

В 1811 году Реза стал проповедником уже не Кёнигсберг-ского военного гарнизона, а бригады — крупного военного сое­динения. Это значило, что дальнейшая его служба будет связа­на с армией и будущими военными походами, которых ждать пришлось совсем недолго, они начались летом 1812 года.

Прусский король Фридрих Вильгельм III, после подпи­сания Тильзитского мира в 1807 году, был вынужден нахо­диться в вассальной зависимости от Франции и помогать Наполеону, когда тот двинулся в Россию. В июне 1812 года основные силы Наполеона сосредоточились на территории Восточной Пруссии и после переправы через реку Неман, неподалёку от Каунаса, двинулись в сторону Москвы. А корпус маршала Макдональда, в состав которого вошли и прусские военные части под руководством генерала Йорка, из Кёнигсберга пошёл через Тильзит и Расейняй (Литва) в Латвию, по направлению к Риге, надеясь дойти до Санкт-Пе­тербурга.

Корпус Макдональда пересёк Жемайтию (Литва), прошёл по Латвии до Даугавы, но не смог переправиться на правый берег реки и остановил наступление. С прусскими войска­ми на север отправился и Реза. Скорее всего, он двигался с левофланговой группировкой корпуса, которая от Расейняя повернула в сторону Шауляя, так как в своих «Рассказах и наблюдениях» он упоминает не только реку Даугаву, но и область Курземе с рекой Вента.

Не совсем понятно, что Реза видел в большой Литве, а ведь он был очень наблюдательный человек. О жемайтий-цах и католиках литовцах он никак и нигде в записках не написал, но, без сомнения, крестьянский быт произвёл на него удручающее впечатление. Скорее всего, Реза, описывая Россию, Польшу и Курземе, имел в виду и Литву:

«Хотя феодализм здесь (в Чехии) ещё твёрдо держится, но имение тут не сильно отличается от деревни, не так, как в других славянских краях — в Польше, России, Курземе. Здесь крестьянин, хотя и приписан к имению, но намного богаче, более самостоятелен, чем там».

А с другой стороны, Реза довольно высоко оценивал куль­туру литовского народа, в том числе и католической части ли­товцев. Конкретного мнения он по этому поводу не излагал, но косвенных аргументов достаточно. Например, позже, ког­да Реза в 1817 году собирался отправиться в Литву собирать литовские народные песни, в своих стихах он поэтизировал прошлое Великого Литовского Княжества (Баллады «Анна и Витаутас», «Сигалас и Инна», «Кястутис и Милине»). Поэто­му в военном походе, видя бедноту литовских крепостных кре­стьян, он обвинял в этом не народ, а феодализм как таковой, экономические условия хозяйствования.

После неудачной французской кампании в декабре 1812 года корпус Макдональда отступал из России в сторону Восточной Пруссии, и Реза опять проезжал похожим марш­рутом, только теперь на юг через Жемайтию. Наконец 30 декабря 1812 года генерал Йорк южнее Таураге (Литва) на старой мельнице подписал Пошерунскую конвенцию — мир­ный договор с Россией и вышел из военных сил Наполеона. Этот мирный договор не сразу, но все-таки одобрил король Пруссии. В этот день Реза, и так ненавидевший француз­ских оккупантов, официально стал союзником России и противником Наполеона. Наконец исполнилось его желание — бороться с французскими захватчиками.

3 января 1813 года, как только французы оставили Кёнигсберг, сразу появился отряд казаков, а на следующее утро в город Кёнигсберг уже вошли два кавалерийских пол­ка союзной русской армии. 8 января в Кёнигсберг вместе с прусскими частями возвратился и генерал Йорк. С этими частями на родину вернулся Реза. Наконец король Пруссии Фридрих Вильгельм III 17 марта 1813 года издал «Воззва­ние к народу» (его подготовил ровесник Резы, выпускник юридического факультета Альбертины Теодор Гиппель мл.), призвав подданных к борьбе с французами, а 19 мар­та король заключил союзный договор с Россией, и Пруссия официально объявила войну Франции.

Говоря о деятельности Резы во времена военной службы, выделим несколько моментов, связанных с его дневником капеллана «Рассказы и наблюдения о военных походах во­йны 1813—1814 годов» (смотри Приложение 1) и другими источниками этого периода.

В бой за свободу Пруссии от наполеоновских захватчи­ков своим литературным творчеством Реза особенно актив­но включился в 1813 году. В феврале в Кёнигсберге было решено сформировать национальный кавалерийский полк. Для этого полка Реза сочинил немецкие песни, широко из­вестные как «Военные песни национального кавалерийского полка Восточной Пруссии, который покидает Кёнигсберг» («Kriegs — Gesange für das Ost-Preussische National-Kavallerie-Rogiment beim Ausmarsch aus Königsberg»). Эти песни были быстро напечатаны, так как 3 мая 1813 года полк выступал из Кёнигсберга на войну с Наполеоном. Сам Реза в это время уже был в Берлине, потому что ещё в начале апреля отправился на запад с армейским корпусом. Эти песни были его совместной работой с известным органистом Кёнигсберга, композитором и педагогом Вильгельмом Йенсеном, написавшим к ним му­зыку. В издании опубликованы ещё два стихотворения Резы. В одном из них описан подвиг спартанцев в ущелье Фермопилы в 480 году до нашей эры, когда король Спарты Леонид, с 300 воинами геройски защищая свободу, погиб в бою с огромной армией короля Персии Ксерксом.

В дневнике Резы литовцы и их край упомянуты несколь­ко раз и это внимание понятно, ведь Прусская Литва и её жители летувники — земляки автора. Он щадит их, не под­вергает обоснованной критике, но упоминает в связи с раз­личными происшествиями и занимательными фактами. В дневнике, как и в сборниках стихотворений «Прутена», от­ражено уважение и к древним пруссам, отчаянно защищав­шим землю своих предков от пришельцев — немецких рыца­рей. Его удивляет и волнует великая борьба за свободу этого уже исчезнувшего народа, о котором продолжают говорить и через 600 лет, о чём ещё свидетельствуют оставшиеся го­родища, укрепления, рвы. Реза восклицает: «Как велик че­ловек, который свободу почитает жизни! Намного лучше честному погибнуть, чем негодяем радоваться триумфу». Эти мысли напоминают идеи, изложенные в небольшой по­эме Кристийонаса Готлиба Милкуса «Пилкалнис», описы­вающие отвагу пруссов во время защиты родного края от крестоносцев. Скорее всего, эту поэму нашёл, обработал и опубликовал сам Реза. Восхищается Реза и легендами о древних пруссах, о городке Хайлигенбайль (Мамоново), о гербе, на котором изображена секира. Он пересказывает легенду о том, как там когда-то, ещё с языческих времён, рос священный дуб. Язычники-пруссы поклонялись этому священному дубу. Немецкий католический епископ прика­зал дуб срубить, но топор рубанул не по коре дуба, а пал на макушку епископа. Дуб срубили лишь со второго раза, когда перед началом рубки освятили топор и перекрестились.

Мотивам Прусской Литвы уделено намного больше вни­мания, но они, как воспоминания, выплывают случайно по ходу изложения, без выделения в отдельный раздел. Напри­мер, Реза говорит о разнице между чтением и слушанием в церкви опубликованных произведений, о том, что у них разное эмоциональное воздействие, и для аргументации об­ращается к примерам из истории родного края. Известно, пишет Реза, что «глубокоуважаемый проповедник Пруссии» Йоганн Квант «не дал разрешения напечатать ни одну свою проповедь». Он говорил, что к напечатанным проповедям трудно подобрать свой голос, интонацию, волнение пережи­ваний. Скорее всего, Реза вспомнил Кванта не только пото­му, что он с 1721 года был главным проповедником в кирхе Королевского замка и главным суперинтендантом Пруссии, но, прежде всего, потому, что в 1723—1727 годах он куриро­вал семинар литовского языка Кёнигсбергского универси­тета, способствовал опубликованию нескольких литовских книг, для которых на немецком языке написал предисловия. Для Резы это было очень важно.

Когда Людвикас Реза попал в край, где жили сорбы (Кот-бус, Дрезденский округ), он услышал славянскую речь (этот славянский народ им назван вендами). Реза заметил, что венды ставят ударения в своих словах так же, как литовцы. Некоторые слова даже совпадают, можно даже ошибиться, думая, что слушаешь литовскую речь. В Бреслау он посетил университетскую библиотеку, нашёл там книгу «История Литвы» Коялавичуса — Виюка, и тут же выписал из неё инте­ресные места. Он пишет: «Как я радовался, что нашёл произ­ведение, которое безуспешно искал в Кёнигсбергской библио­теке». Из этих записок видно, что даже захваченный военными вихрями, Реза не забывает научных интересов в области литу-анистики. Позже, ссылаясь на эту книгу, он будет теоретиче­ски разбирать вопросы литовской мифологии в своём втором поэтическом сборнике «Прутена» в 1825 году.

В дневнике капеллана Реза признаётся, что его предки — язычники-пруссы. Прусы, которые убили первого крестите­ля на этих землях — чеха св. Адальберта в 997 году в районе Fischhausen (теперь Приморск). Но в других местах дневника утверждает, что его предки литовцы. Он обоснованно считал, что и пруссы, и литовцы имели общие балтские корни.

Реза ничего не пишет о службе в походе по Латвии в 1812 году, возможно, потому что участие прусских войск Йорка в кампании на стороне Наполеона против России не дела­ло чести королевству Пруссии. Из нескольких источников, в том числе из некролога Резе в 1840 году и из его биогра­фии, представленной Францем Шубертом, профессором Кёнигсбергского университета в 1855 году, известно, что Реза в Курземе познакомился с директором общества Библии России Христофором фон Левеном. Он же в будущем ку­ратор университета Тарту (1817—1828) и министр Просве­щения России (1828—1833). Именно фон Левен в 1822 году пригласил профессора Резу поработать на теологический факультет Дерптского (Тартуского) университета, однако, Реза отказался, ибо не хотел уезжать из родного края. Реза понимал, что там он не сможет служить литуанистике. Из многих отрывков Дневника капеллана следует, что Реза — проповедник Прусской армии и в лихолетье военных лет постоянно помнил и заботился о проблемах науки и культу­ры Родины.

Реза исполнял полевые церковные службы на простран­стве Балтии от Венты, Даугавы до Берлина и Парижа. На стоянке у Франкфурта-на-Майне 7 ноября 1813 года он за­писывает факт, что за один год прошёл от Даугавы до Рей­на, проделав около 2300 км. «И куда Боженька меня ещё от­правит?» — восклицает Реза. На поле боя и в окопах он не демонстрировал свои академические взгляды профессора богословия университета. Он честно нёс тяжёлую службу военного пастора, проповедовал людям, которые в течение нескольких дней или даже часов могут потерять свою жизнь на поле боя. Это была служба, где надо было укреплять и спасать души солдат, проходящих тяжелейшие испытания духа и тела. В их окопах Бог и дьявол ежечасно встречались в открытом конфликте. Повсюду — в чистом поле, в доро­ге, в разорённом школьном здании или в другом доступном укрытии, где бы Реза ни устанавливал свой полевой алтарь и читал проповедь или проводил литургию, он утешал стра­ждущих, освобождал кающихся и провозглашал спаситель­ную идею Христа.

Свой родной край в походе он вспоминает не раз, в том числе и через анекдотический случай, произошедший у од­ного пастора на земле Гессен. Реза подаёт его как пример необразованности:

«Один пастор, у которого 2 декабря 1813 года побывал я, спросил меня, откуда я родом.

Ответил, что из Мемеля (Клайпеды). Из Мемеля, сказал он, а где Мемель? Я со смехом ответил, что у Каспийского моря. О Боже, крикнул он, как издалека вы сюда прибыли!»

В крае Гессен каждая деревня и деревенька имеют свои церкви, но очень маленькие и тёмные. Реза отмечает:

«Бога прославлять нужно в величественном храме, а не в карточном домике. Намного лучше в старой Пруссии, где 20—30 деревень имеют одну церковь, большую, в центре окрестностей. По воскресеньям все отправляются в святую дорогу, словно в Иерусалим».

Без сомнения, здесь Реза вспоминает о Родине.

Будучи во Франции, вблизи города Нанси, он снова на­ходит повод вспомнить земляков-летувников, когда в гости­нице ему подали кофе в большой миске с большой ложкой, как суп. Реза толерантно, но всё-таки отмечает, что малень­ких чашек, «как у нас», здесь никто не употребляет. Каждый край имеет свои обычаи: «Но ведь и в Литве есть обычай — водку есть ложкой».

Реза внимательно изучал и знал историю не только Лит­вы, но и Польши. В его записках это подтверждается много­кратно. Например, будучи во время похода во французском городе Нанси, он посчитал обязательным написать о вель­може Станиславе Лещинском, который в первой половине XVIII века был выбран королём Польши и Великим Литов­ским князем. Реза отмечает, что в 1725 году на его дочери Марии женился король Франции Людовик XV, который че­рез некоторое время одарил своего тестя Лещинского кня­жеством Лотарингии, центр которого и есть Нанси.

Важным событием для Резы стала встреча с королевским послом Пруссии в Великобритании Вильгельмом фон Гум­больдтом. Это произошло, когда, закончив свою работу свя­щенника в действующих военных частях, Реза вернулся в Париж в мае 1814 года. Гумбольдт помог ему получить до­рожный паспорт в Лондон, где от общества распростране­ния Британской Библии Реза получил 200 фунтов стерлин­гов для выпуска литовской Библии. В Дневниках капеллана он не пишет, что тогда в Париже Гумбольдт ему сказал: «Не думайте, что я литовский язык забыл, наоборот, я и сегодня остался таким же сердечным любителем этого своеобразно­го идиома, как и в 1809 году» (речь идёт об их встрече в Кёнигсберге, когда они обсуждали планы публикации поэмы «Времена года» К. Донелайтиса). Эту беседу с Гумбольдтом в Париже Реза позже упомянет в письме к влиятельному об­щественному деятелю Кенигсберга Иоганну Георгу Шефф-неру (в Кенигсберге с 1909 года работала школа имени Ио­ганна Шеффнера, ныне это школа №14 по ул. Радищева). В 1818 году именно Гумбольдту, как выдающемуся гуманисту и покровителю литовского языка, Реза в стихах анонсиро­вал первый выпуск поэмы «Времена года» Донелайтиса.

Проезжая мимо Браунсберга (ныне Бранево, Польша), Реза вспоминает, что историки до сих пор спорят — назва­ние столицы Вармии произошло от имени мученика Бруно-на или от имени рыцаря Бруно фон Кверфуртского (Bruno von Querfurt, около 970 г. 14 февраля (?) или 9 марта 1009 г. Пруссия, святой апостол Пруссии, граф). Реза тогда ещё не мог знать, что существует запись в анналах города Кведлинбург (Quedlinburg, Германия) о том, что в 1009 году на границе Литвы был убит немецкий вельможа, проповедник христианства, миссионер Брунон (монашеское имя — Бони­фаций), первый раз упомянувший имя Литвы — Lituae. Этот св. Брунон — Бонифаций убитый мученик, также по проис­хождению из немецкого города Кверфурт (Querfurt).

В Лондоне Реза пробыл с 22 мая до 3 июня 1814 года и там посетил библиотеку музея Британии, где работал в отделе ру­кописей. К сожалению, ни Реза, ни библиотекарь не знали, что там, среди беспорядочно сложенных бумаг, хранится и часть Старого Завета, переведённый на литовский язык Самуэлем Богуславом Чилинскисом. Её начали печатать в Лондоне в 1660 году, но в 1662 году работа была прервана.

В апреле 1813 года, в самом начале военного похода, пре­жде чем уехать из Прусского Старгарда (теперь Starogard Gdanski, Польша) к войскам в Берлин, Реза навестил жив­шего за городом родственника. Это был брат того самого священника Христиана Витиха, который жил в Каукенай (п. Ясное, вблизи дельты Немана) и к которому когда-то род­ственники привезли девятилетнего сироту Людвика Резу. Мальчика пастор Витих растил и учил, а в 1791 году отпра­вил его в Кёнигсберг, где имелся дом для бедных. Воспи­танники этого дома имели право бесплатно посещать ла­тинскую школу, а по окончании её поступать в университет. Витих юношу направил в дорогу к науке. Реза весьма ува­жал почтенного пастора и считал себя обязанным нанести визит его брату. Позже Витих участвовал в создании ли­товской письменности. Он помогал подготовить некоторые литовские пиетистские произведения в первом десятилетии XIX века, так же помогал Резе собирать литовские народные песни для первого сборника. Образ жизни брата Витиха, жившего в пригороде Прусского Старгарда, Реза оценивает, вспоминая античную мудрость и цитируя Горация, который счастливыми считал деревенских жителей, они отдалены от суеты, работают, как и предки, на своей земле.

Реза начал вести свои Дневники, в первый раз сев за них неподалеку от Кёнигсберга в местечке Бранденбург (п. Ушаково, 18 км от города) 8 апреля 1813 года, и закончил в Брюсселе 16 июня 1814 года. Свои Дневники, будучи ли­товцем, он писал, как настоящий патриот Пруссии. Конеч­но, не очень понятно, почему он свою книгу выпустил под анонимным именем. Ведь множество офицеров Прусской армии — от главнокомандующего Блюхера до солдат из Кёнигсберга, встреченных на дорогах войны университетских друзей, студентов, слушавших лекции Резы — каждый из них знал, кто такой «проповедник Прусской армии». Таки­ми словами автор представил себя в заголовке книги, скрыв свою фамилию. Возможно, причиной было то, что в книге Реза не раз положительно представляет католическую веру, их церкви и ритуалы, хотя сам он был лютеранским священ­ником. А возможно, скромность священника побудила его не объявлять свою фамилию.

Из статей и записок Резы можно сделать некоторые за­ключения о его политической позиции, сложившейся после окончания им университета и во времена службы военным священником. Война с Наполеоном воспринимается Резой как война народов против тирании. Реза отмечает активное участие в войне жителей Пруссии и, особо, прусских ли­товцев. Патриотическое настроение подействовало на ле-тувников, они участвовали в боях, многие погибли. Пастор из Пиктупен (Пиктупенай, Литва) Христиан Дитрих Хасен-штейн (1756—1821) написал первую историческую книгу на литовском языке «Рассказы о священной войне, в которой прусские литовцы и другие христиане освобождались от страшного разбоя». Эта книга с историей о наполеоновских войнах вышла в Гумбинене (теперь Гусев) в 1814 году. Ха-сенштейн был хорошо знаком с Резой. Им написана ещё одна книга «Песня ландштурма» (Гумбинен, 1813), в кото­рой автор высмеивает Наполеона, называя его «Напыщен­ный завоеватель мира». Произведения Хасенштейна были любимы и читаемы литовцами Пруссии.

Этот всеобщий прусский патриотизм отражается и в «Дневнике капеллана». В начале апреля 1813 года побли­зости от Бранденбурга (Ушаково) в гостинице «У высокого кувшина» Реза встретил десять «сыновей музы» — студентов университета. Некоторые из них ранее были слушателями его лекций. С саблями на ремнях, в качестве стрелков-до­бровольцев они шли с армией на Эльбу. Усевшись за кру­глый стол, они грустно пели песню «Pro salute» (За жизнь), в тексте песни слышались и отголоски текстов Резы:

«Из тихой тени науки идут эти воспитанники Минервы в бурное поле боя, чтобы отвоевать веточку мира оливы, потом закончить свою учёбу. Опять возвращаются времена древней Греции, когда все, оставляя Афины, шли в Саламину».

Почему Реза начал вести дневник военного похода? Не­сомненно, потому, что он понял — начинается судьбоносный исторический период для многих государств Европы, в том числе и для его Родины — королевства Пруссии. Он понял, что господству Наполеона приходит конец, и эти необык­новенно важные события необходимо детально зафикси­ровать. Наконец, это был грозный и особенный эпизод его жизни — участие в кровопролитной войне.

Реза воспринимал императора Франции как тирана. Позже, в своей «Истории литовской Библии», вышедшей в 1816 году, годы оккупации с 1807 по 1812 год Реза называет «тиранией Наполеона». Имя Наполеона часто упоминается в его Дневнике в отрицательном контексте. Французская армия обвиняется в разорении Восточной Пруссии, в пре­вращении церквей в конюшни, чего не делали даже сред­невековые вандалы. В стихотворении Резы «Песня победы у Лейпцига» (октябрь 1813 г.) Наполеон изображён как по­работитель мира, огнём и мечом несший смерть до самой Москвы. Но Бог покарал этого вечного врага немцев. Пер­вый день Лейпцигской битвы (16 октября 1813 г.) погубил ненасытные планы французского императора, растоптал его надежды. Прикрывая позорное отступление, Наполеон по­жертвовал в Лейпцигской битве третью своей армии, под­ставляя воинов вместо щитов. «На следующий день наблю­дал последствия битвы, — с ужасом пишет Реза, — трупы без рук, без ног, без голов. Разорванные куски рядами разброса­ны, тела лежали друг на друге». Наполеон ценил античную архитектуру, но был бессердечен. Франция во главе с Напо­леоном более 20 лет разоряла, мучила контрибуциями Евро­пу. Однако союзники, вошедшие в Париж, не требовали от грабителей даже стакана воды. «Об этом я свидетельствую для истории». Характеристику Наполеона Реза заканчивает документальным и одновременно назидательным рассказом о том, как парижане свергли статую Наполеона в столице Франции.

Интересно посмотреть, какую оценку в Дневнике даёт Реза европейским народам в первой четверти XIX века. Он, безусловно, учёный, хотя в своих публикациях представля­ется как «тихий исследователь людей и их наблюдатель». Он не пропускает случаев сравнить людей разных народов или просто предъявить обобщённые характеристики разных наций. Побывав в Париже и Лондоне, он подробно описал отличия образа жизни, характер французов и англичан и, более коротко, другие народы. Мнение Резы часто субъек­тивное, но очень чёткое и значимое, поэтому может послу­жить не только для того, чтобы узнать мировоззрение авто­ра, но и как научный отчёт. В его публикациях отражается представление тех времен об особенностях народов, дух эпохи. Например, что касается литовцев, Реза, как и Мил-кус в «Литовско-немецком и немецко-литовском словаре» (Кёнигсберг, 1800 г.), пишет, что для литовцев характерны чувство собственного достоинства, открытость, смелость, искренность, верность. И сам Кант так же писал о летувни-ках в своей «Переписке друга». Реза последовательно фик­сирует географические, экономические, культурные, этно­графические данные разных стран. Народы он оценивает не одинаково, очень часто метко отмечая их особенности.

Немцев Реза сильно идеализирует, настолько сильно, что они теряют свою аутентичность. Иногда он называет их пруссами. По его мнению, рыцари немецкого ордена (тевтонцы) заслужили благодарность, «ибо они положили основание культуры Пруссии». Таким образом, он разделя­ет те положения, которые в то время существовали в немец­кой историографии. В тексте Резы немецкий, точнее прус­ский патриотизм проявляется во многих местах. То автор упрекает богатое сословие Силезии, которое отдалилось от третьего сословия и живёт по французской моде, стесняясь говорить по-немецки, то радуется, что в 1813 году Австрия перешла на сторону союзников и неподалеку от Праги сое­динились Прусская и Австрийская армии, северные и юж­ные немцы опять вместе, одна нация, один братский народ. Реза восклицает: «Какое важное событие! Преодолён долгий разрыв от Карла V до времён Реформации, да ещё и вырос­шая антипатия между католической и протестантской ча­стью земель Германии исчезла». Реза подчёркивает, что под Дрезденом прусское оружие заслужило большую славу, ибо всех спасла победа прусских солдат у Кульма. В своем про­изведении «Песня победы у Лейпцига» он воспевает героев ещё и потому, что судьбоносная битва выиграна под руко­водством главнокомандующего Прусской армии Блюхера, с которым он знаком лично. Он первый раз увидел команду­ющего и был ему представлен ещё по прибытию в Штрелен (Strehlen, теперь Стшелин, Польша). О Блюхере Реза пишет, что он мужчина военной выправки, «настоящий немец сло­вом и делом. На его лице словно написано — не могу лгать и уступать». Возвышает немцев Реза и в своей песне о вине Мозеля, которую он написал у реки Мозель, вблизи Триера, в то время ещё принадлежащего Франции. Песня начина­ется со строки «Звени немецкая песня в лучах побережья Мозеля». Реза пишет, что в Лондоне трудяге-немцу платят в три раза больше, чем англичанину.

В Дневнике капеллана Реза не даёт обобщающих харак­теристик и деталей о летувниках и обо всём литовском наро­де, но в более поздних работах (о Донелайтисе, о народных песнях, языке, письменности) им сказано о них много хоро­ших слов. Его важнейшие научные работы связаны с литуа-нистикой. Такое двойственное отношение можно объяснить сложностью национального сознания Резы, он чувствовал себя человеком двух культур — литовской и немецкой.

Реза отрицательно характеризует кашубов — этническую группу поляков, жившую в королевстве Пруссии у Балтий­ского моря. Он их называет вендами и добавляет, что их язык похож на польский, с которым Реза был знаком, ибо в университете Кёнигсберга действовал и семинар польского языка.

«Так как они католики, — пишет Реза о кашубах, — на их лицах заметны покорность и лицемерие. Они не могут спря­тать трусости и ненависти к немцам, демонстрируют, что не знают немецкого языка. В их избах стены обвешаны ико­нами Девы Марии и господствует страшная беднота. Нет никакого сравнения с немецким трудолюбием и умением вести хозяйство. А у кашубов ни одного стула в доме, ни одного плодового дерева в саду. Кажется, что этот народ, живя среди немцев, за пять столетий не изменился, остался тем же, без бытовой и высокой культуры, ибо немцы нена­видят их, а они — немцев. Они не будут воевать и защищать Прусское государство. В лесах собираются вооружённые кашубы-крестьяне, которые несколько дней назад напали на прусский военный транспорт и освободили 20 рекрутов. Они не идут служить в армию».

Интересно, что Реза, подчёркивая противостояние между кашубами и немцами, частично оправдывает аналогичное недружелюбие в Прусской Литве между летувниками и ко­лонистами из немецкоговорящей Европы, которое показано во «Временах года» Донелайтиса.

Довольно доброжелательно Реза пишет о главной силе союзников — русской армии. Правда, в дневнике он отмеча­ет, что иногда русские опустошают дом или огород какого-то духовника. Он сочувственно пишет, как тяжело военные повозки русских поднимались по крутым и узким дорогам Рудных гор, жалеет солдат и отмечает, что «в лесу слышны дыхания и ругательные слова». Не раз Реза пишет о необык­новенной воинственности и мужестве казаков. Их очень бо­ялась кавалерия Наполеона. Придаёт чести русским джент­льменство офицеров — так русский офицер, присланный на жительство в то же самое место, что и проповедник Реза, ему уступает место. Реза пишет, что русские удивляются, почему французы даже своих храмов не почитают:

«Рядовой русский солдатик, войдя в церковь, перекре­стится, прочитает короткую молитву и только тогда там возьмёт охапку сена — осквернённая святыня для него всё равно остаётся святой». Но с другой стороны, русские сол­даты так «обчистят» французов, что у тех «нет даже штанов свой стыд прикрыть». Реза высоко оценивает боевые каче­ства русской армии, не случайно, желая показать в своей песне о Лейпцигской битве её сокрушительность для На­полеона, он вспоминают знаменитую Березину, где русские окончательно сломили хребет Великой армии французов.

Особенно хорошего мнения Реза о чехах. Чешский язык он характеризует как «гармонический и звонкий, а пение в церкви особенно волнующее». С симпатией им описана кра­сота Праги и её достопримечательности — университет, его библиотека, мосты через Влтаву, Кафедральный собор. Им­ператора империи Рима, короля Чехии и Германии Карла IV, который в 1348 году создал Пражский университет, Реза на­зывает Чешским Соломоном. Предки чехов на вершинах гор настроили множество замков и крепостей. Это показывает, что это смелый, благородный и великодушный род. Однако Реза осуждает гуситов из-за их буйного характера, жестоко­сти, они когда-то не жалели даже младенцев. Глядя с горы на город, где стоит королевский замок, он отмечает: «Если бы когда-нибудь с Небес опустился небесный Иерусалим, он обосновывался бы именно здесь, в одарённой природой всякими богатствами долине». Ещё сердцу Резы мила Чехия из-за её исторической миссии в борьбе с язычниками-прус­сами. Здесь он опять занимает сторону Немецкого ордена, забыв, что совсем недавно поэтизировал борьбу пруссов за свободу. Наверное, так должно быть, когда интеллектуал принадлежит двум культурам, как в случае с Резой, — тогда противоречия, особенно в оценке исторических процессов, неизбежны. Основателем Кёнигсберга был король Чехии Оттокар (Пшемысл II Оттокар, король Чехии с 1253 г.). Он руководил крестовым походом против пруссов, начавшимся в конце 1254 года и завершившимся в середине января 1255 года. В его честь в 1255 году на горе близ слияния двух рука­вов Преголи был заложен замок. Этот замок, построенный на месте прусского поселения Твангсте, служил для борьбы с пруссами в землях Самбии и назывался Кёнигсбергом (Ко­ролевской горой, Караляучусом, Королевцем). Реза пишет:

«За начало религиозного и политического просвещения мы должны быть благодарны чехам».

Мнение Резы о славянах особенно противоречивое и субъективное. О чехах и русских он имел положительное мнение. Переехав из Праги в сторону Дрездена, Реза попал на границу между чешским и немецким языками. Жители этого края использовали смесь немецкого языка и славян­ского или были славянами, которые говорили по-немецки. Он пишет, что у этих жителей «больше славянских при­знаков, хотя они себя и называют немцами». Здесь можно вспомнить и аналогичные процессы германизации в Прус­ской Литве. Реза здесь отмечает признаки славян, при этом унижая евреев: грязь и нечистоты (в этом краю евреи «ки­шат»), у славян тупой нос, поднята верхняя губа, широкий лоб, они отрицают ремёсла и художества — славянин сам себе и колесник, и портной, и плотник, и сапожник, и пе­карь — всё в одном лице. Отмечены они национальной гор­достью и борьбой против онемечивания, против всего, что немецкое. Этот национальный эффект автор поясняет пси­хологически: национальная гордость и отрицание всего, что немецкое, — это признак народов, разговаривающих не на своём родном языке, это психологически легко поясняется: природа дала народам это чувство, как сосновую иголку, которой они могли бы защищаться от «опеки» чужих и их «гнёта». Эта мысль Резы требует разъяснения. Он как будто хочет сказать, что чех, хотя и разговаривает по-немецки, но противостоит онемечиванию. Конечно, история показывает другое: человек, ассимилировавшийся, забывший родной язык, часто становится ярым распространителем нового на­ционального самосознания.

В дневнике Реза много пишет о французах и Париже, об англичанах и о Лондоне. Всё-таки больше всего кри­тики подвергается французский народ. По мнению Резы, французский народ легкомысленный, ему не хватает бого-боязни. Французские солдаты до фундаментов разрушали деревни Пруссии, выкапывали гробы, в церквях держали лошадей. Французские моды, привезённые из Парижа в стародавние времена (завивание волос на горячей желез­ке, короткие жакеты и узкие брюки), испортили чешскую народную культуру. Характерным представителем наци­онального французского характера Реза считал своего хозяина в городке Лигни (теперь Бельгия). По его описа­нию, тот имел весёлый нрав, доброе сердце, но ничего не говорящее лицо, без образования и следов более глубоких чувств, с пустой душой. Настоящий угодник, он, общаясь с немцем, говорит, что хочет быть немцем, а перед Резой божится, что протестантизм лучше католицизма. Реза был убеждён, что французскому офицеру он сказал бы точно наоборот. По мнению Резы победители-союзники выде­лялись благородством, правдивостью и откровенностью, а французы «болеют пустым детским высокомерием, не умеют спрятать обиды из-за поражения. На их лицах видны знаки зависти, безволия, презрения, попуститель­ства». Реза отмечает, что характер парижан раскрывается в театре: смеются лишь от дурного остроумия. В спекта­клях зрители сидят по 8—10 часов, глядя на глупый юмор и кривляние. Когда утром 31 марта 1814 года союзники вошли в Париж и Сенат объявил, что Наполеон отправлен в отставку, начался новый спектакль. Как пишет Реза, на улицу вышли толпы людей, они кричали: «Да здравствует Людовик XVIII! Да здравствуют Бурбоны!» На Бонапарта посыпалась ругань.

Не нравится Резе и французская женская мода, и одежда, и манера глядеть на человека сквозь очки, встав вплотную, даже уличные фокусники не нравились ему. Со всем своим морализаторством Реза восклицает: «Что это за народ, кото­рый ум променял на веру в глупости, нравственность — в по­роки, работу — на безделье». Хотя он много плохого пишет о жителях Парижа, но признаёт, что это особенный город во всём мире, который выделяется достопримечательностями, их Реза перечисляет:

— Национальный музей, в котором собраны скульптуры, картины всех художественных школ Европы.

— Королевский дворец (Palais Royal), знаменитый не только прекрасной архитектурой, но и тем, что он для Па­рижа то же, что Париж для всего мира — место для встречи людей всех сословий, место празднества и роскоши. Реза многократно подчеркивает мысль общения сословий: лишь народ, ценящий общение, мог создать Palais Royal.

— Катакомбы — подземелья, разукрашенные более чем двумя миллионами людских костей. Они появились в 1763 году, когда власть решила все кладбища перенести за черту города, а вместо них обустроить парки и базары.

— Французский музей искусств, дающий возможность изучать развитие французского искусства.

— Фабрика обоев и гобеленов — единственная в Европе.

Реза осмотрел много других знаменитых мест Парижа, конечно, и библиотеку, имеющую 80 000 древних рукописей, среди них — много восточных. Для него, как специалиста по восточным языкам, это представляло большой интерес. Же­лая осмотреть весь город, Реза отправился на Монмартр и поднялся на башню телеграфа. Он очень эмоционально пе­редал эти впечатления: «У ног моих простиралась солнцем позолоченная, объединяющая народы столица континента». На фоне этой красоты Резе показалась ужасной грязь на ули­цах Парижа и в домах парижан. Его вводили в сокрушение одетые в лохмотья, грязнущие чистильщики обуви. Он счи­тал, что Парижу более подходит старое его название Lutetia (lot. грязь) и ещё добавляет, что французов, как поляков и евреев, можно причислить к самым грязным народам мира.

Наблюдая жизнь Парижа, Реза предъявил серьёзные, морального характера, претензии: множество нищих, под­кидышей, которым французы обязаны создавать приюты, а вершина всех пороков — публичный промысел проституток. Они «у двенадцати парижских театров ровными рядами вы­страиваются». Поэтому Париж можно назвать «театром су­масшедших всей Европы».

В Лондон Реза приехал 1 июня 1814 года и невольно срав­нивал эти две страны. «Приезжим из Франции в Англию, — пишет он, — бросается в глаза серьёзное отличие этих стран. Во Франции деспотизм заглушил правду, её место занимает этикет, который требует лишь вежливости и косметического грима. Парижская революция (Великая французская рево­люция началась в 1789 г.) и военный деспотизм вытеснили классические науки. Люди не развиты, поголовно не знают географии и истории — двух самых главных в жизни предме­тов. Из тысячи посетителей музея ни один не знает, что сим­волизирует скульптурная группа Лаокоон». Позже, в книге «История литовской Библии» (1816) Реза охарактеризовал французский язык, как изнеженный, элегантно-пышный.

Описание англичан и Лондона звучит как полная проти­воположность впечатлений от Франции. Земля англичан — солидная и богатая. Сами англичане трудолюбивые, везде добиваются совершенства. На улицах и в домах — чистота. На улице не увидишь нищих и людей в рваной одежде. Ан­гличане едят в меру, по характеру солидные и серьёзные. На Резу большое впечатление произвела социальная жизнь Англии — страны гражданской свободы. Этим Реза выразил свои демократические прогрессивные взгляды и надежды. «В Лондоне, — пишет автор, — господствует полная свобо­да печати, народ сам выбирает своих представителей в пар­ламент. Разрешено публично хвалить или ругать короля, министров, генералов. Дебаты парламента происходят на глазах всего народа». О честности английского характера свидетельствуют и карикатуры — «своеобразное» открытие английского народа, бичующего глупости века. То же самое, что и в рисунках — в сатире, в поэзии. Своеобразный трибу­нал английского народа, перед которым каждый может очу­титься. Какой прекрасный народ, который своё слово пре­вращает в молоточек судьи, а карандаши и кисти — в сабли наказания! В английских школах сильные гуманистические занятия. Общество Библии заботится о переводах Библии на все языки мира. В дневнике Реза не написал, что и он об­ращался в это общество Библии и получил от них 200 фун­тов стерлингов для выпуска литовской Библии. Реза заявил, что по образованию Англию превосходит лишь Германия. Позже, приехав в Брюссель 16 июня 1814 года, он со свой­ственной ему детальностью описал достопримечательности Лондона, — ибо тут, как и в Париже, есть то, чего нигде не увидишь — оно помогает понять величие английской нации. Среди них он отмечает:

— Парламент, символ английской свободы и независимо­сти. Реза сам наблюдал заседание Нижней палаты и осмо­трел зал Верхней палаты парламента, где есть трон, кресла для принцев, для епископов, лордов, написал о старых и причудливых порядках в парламенте Англии;

— Вестминстерское аббатство — национальный пантеон, место коронаций и погребений английских королей. В нём хоронят и других знаменитых людей. «Какой благородный народ, — пишет Реза, — который, чествуя своих художников, учёных и героев, отправляет их на вечный покой рядом со своими королями». Реза удивляется и стоящими в часовнях во весь рост восковыми фигурами знаменитых личностей.

— Тауэр, крепость Лондона, долгое время бывшая рези­денцией королей, теперь архив государственных докумен­тов, денег, оружия и тюрьма для известных личностей;

— Британский музей с кабинетом истории естествознания с очень ценными рукописями;

— Порт Темзы с необъятным лесом корабельных мачт. «Именно здесь понимаешь, что такое торговля и торговый город», — пишет Реза;

— Биржу, которую Реза описывает не только как центр ми­ровой торговли, но и как архитектурную достопримечатель­ность Лондона.

Уезжая из Лондона и возвращаясь во Францию к Прус­ской армии, он так обобщает впечатления, полученные в Англии:

«Я покинул Лондон 3 июня, полон тоски, словно оставил свою настоящую родину. Я уже было привык к тамошне­му дыму, от постоянного сжигания угля, к высоким ценам и достаточно эгоистическим характерам англичан. Очень пра­вильные, кстати, были слова Шиллера: «У Темзы, на миро­вом рынке царствует Бог Земли — деньги. Даже за присмотр зонта в музее нужно было заплатить два шиллинга, хотя у меня зонта-то и не было. Не помогли даже извинения. Боже, благослови алчность англичан! Со своими деньгами они много и добра делают». Но ни одного государства, ни одно­го края Реза не сравнил со своей родиной. Почему же ему так сильно понравилась Англия? Наверное, на него, сироту, рождённого в третьем сословии, в детстве пасшего гусей у Куршского залива, лишь через учёбу завоевавшего призна­ние в обществе, самое большое впечатление и должна была произвести Англия, идущая, по возможности, дорогами третьего сословия. Видно, что Реза уже принадлежит к но­вому поколению, ищущему равенство сословий общества. Однако, он ни в коем случае не революционер, а умеренный приверженец новшеств. В своём дневнике Реза очень поч­тительно отзывается о монархах-союзниках: о российском императоре Александре I, австрийском императоре Франце I, прусском короле Фридрихе Вильгельме III, а прусского короля Фридриха II Великого (1712—1786) называет гени­альным.

Интересны научно-исторические, педагогические и те­ологические воззрения Людвикаса Резы, сложившиеся к 1813—14 годам. На военную кампанию в Европе он смотрит глазами и участника, и историка. Он довольно подробно описывает маршруты армии союзников и армии Наполеона в Центральной и Западной Европе, также битвы, в том числе и самые главные — у Дрездена и у Лейпцига. Описания Резы аутентичны, так как он сам наблюдал за битвами с близкого расстояния, сам пережил сложности походов и ужасы боёв.

Вместе с тем, его интересовало множество вещей, совер­шенно не связанных со сражениями и армией. Реза очень любознательный, внимательный и скрупулёзный свидетель событий, безусловно, эрудит и литератор. Его, как естество­испытателя, интересуют новые ландшафты гор и равнин, панорамы городов и деревень. Точными фразами он воссоз­даёт увиденные образы, часто ими восхищается как роман­тик, философ, священник.

Реза глубоко интересовался экономическим положением стран, городов, деревень, не обходя и этнографических раз­личий. Он отмечал, какие и где выращивают сельскохозяй­ственные культуры, чем торгуют, что производят фабрики, чем занимаются жители, где живут богато, а где бедствуют. Это критерии, свойственные эпохе Просвещения, которые характеризуют капиталистический уклад. Резу интересова­ли многие гуманитарные вопросы, особенно по теологии, ориенталистике, просвещению, катехизации. Он поддержи­вал старые проверенные формы обучения, коих старалась изгнать новая игровая методика. О каждом встреченном просветителе, служившем науке или педагогике, имеющем хорошую библиотеку, создавшем школу или общежитие для студентов, Реза пишет с огромным почтением. Восхищается двумя школами для слепых и глухих в Берлине. Он присут­ствовал на трёх уроках в школе глухих, сам задавал вопросы воспитанникам, на которые они хорошо и правильно отве­чали. Реза верит во всемогущество обучения и воспитания. С образованными людьми Реза обсуждает различные про­блемы, которые соответствуют его эрудиции: по астроно­мии, поэзии, религии, естественным наукам.

Реза не был ярым сторонником новых методов обучения. Он, скажем, соглашался с теми, кто считал, что опасно нео­пробованными способами проводить опыты с душами уче­ников. Реза хвалил исследователя генеалогии, составившего словарь знатных семей Европы. В Пражском университете, наряду с факультетами философии, теологии, права и ме­дицины, имелся ещё пятый — технический. Реза отмечает, что это достойно подражанию, ибо на этом факультете из­учают химию, краски, изготовление стекла, обработку же­леза и ещё много похожих, «очень потребных вещей». Реза радуется большому собранию — в 30 000 книг — в графской библиотеке, недалеко от Рейна в лесном массиве. Там име­лись комплекты книг с красивым переплетением, класси­ческие произведения немецких, английских, французских, итальянских писателей, хранились подшивки разных газет.

«Для наших офицеров здесь самое привлекательное — балы: они мило угощаются Шиллером, Гёте, Веландом». Реза удивился, когда в городе Триер (на западе Германии) в библиотеке нашёл редчайшие издания, среди них и первую Библию, напечатанную Иоганном Гуттенбергом, рукописи Игнации Лойолы и Лютера. Вместе с тем, Реза критикует священников Гессенского края, которые не имеют понятия ни о литературе, ни о других науках. Возмущается, что в городе Везлара (вблизи Марбурга) в школах идёт реорга­низация по французским образцам, не обращают внимания на преподавание религии: в программе лишь один урок по морали. По мнению Резы, если по латинскому языку, мате­матике и другим наукам назначаются специальные препода­ватели, то почему в школах не могут работать священники, которые во всех классах преподавали бы лишь религию, не имея других обязанностей. Во Франции Реза ночевал у като­лического священника, который, к удивлению Резы, совсем не знал латинского языка, ничего не знал об Исповедании Аугсбурга — изложении основ лютеранства, которое в 1530 году подготовил коллега и единомышленник Лютера — Фи­липп Меланхтон. Упрекает Реза и католиков за то, что они мало изучают историю церкви.

Размышляя о религиозных учениях и сравнивая их, Реза отдаёт первенство протестантизму. При этом Реза толеран-тен к католичеству, одобряет сотрудничество католиков с протестантами. Реза утверждает, что протестантизм, по сравнению с более эмоциональным католичеством — сухое религиозное учение. Поэтому Реза симпатизирует процесси­ям католических верующих: «Паломничество пилигримов в святые места, романтические проявления христианства соз­дают для жизни идеалистический размах, связывают сердца людей, смягчают чёрствые обычаи, лечат от национального величия, корыстолюбия. Протестантизм — проза христиан­ства, все эти ценности от нас отнял». Такие высказывания показывают некоторое недовольство Резы простым проте­стантизмом, отдалением от рационализма просветителей. Он симпатизирует пиетизму. Реза одобряет попытки сбли­зить конфессии протестантов и католиков, создавать общие церкви и институции. В походе он посетил несколько мона­стырей и защищает их авторитет. Он упоминает монастырь в городе Фулда (на северо-востоке от Франкфурта-на-Май-не), который для Германии стал тем, чем для Италии похо­жие учреждения на горе Касино (Casino). Этот монастырь он считает колыбелью науки всей Германии. Здесь учились все знатные люди Германии тех времён. Реза писал: «До появления университетов, монастыри были единственны­ми очагами науки. Будет преступлением перед человече­ством, если, ликвидируя эти учреждения, не переделают их в школы или в другие места развития молодёжи». Реза благосклонно пишет об одной церкви Марбурга, которая как бы соединяет святые мессы протестантов и католиков. Реза высоко оценивает и работу отцов церкви, а нарядный интерьер католической церкви, по мнению автора, склоняет прихожан к богобоязни.

Несмотря на это, Лютер остаётся для Резы самым глав­ным авторитетом. Касаясь проблем религии, следует ещё обратить внимание на мысли Резы по поводу исследований Библии, ибо он сам был проповедником и слушал множе­ство проповедей в разных странах. Позже, переводя Би­блию, Реза пользовался новейшими методами. Он старался толковать текст Библии, опираясь на новые данные исто­рии, географии, естествознания, астрономии, медицины, языкознания. Одних проповедников, которых слушал, Реза критиковал, другими восхищался. Кстати, здесь нужно под­черкнуть, что у Резы была хорошая артикуляция с громкой, складно и ясно сформированной мыслью, так как ему при­ходилось много разговаривать не только в церквях, но и про­водить святые службы, читать проповеди на улице и в поле для сотен солдат. В противном случае, его бы не взяли на работу в должности военного проповедника.

Мысли Резы об искусстве чтения проповедей, можно резюмировать так: обязательно нужен контакт с людьми; нельзя читать по бумажке, ибо капеллан — это оратор, гар­монично соединяющий культуру речи с выразительной интонацией и имеющий привлекательную внешность. Но возможен и другой метод чтения проповеди: никакой же­стикуляции, нежный голос, скромность, серьёзность, спокой­ствие, небесная благодать в глазах и во всей сущности — что-то апостольское. Реза встретил и такого проповедника, кото­рый был «словно отец для своих детей и любезный совет­ник для своих друзей. Не дидактика, не красноречие, не ин­теллект — дружеская святая беседа, а не проповедь». Реза считает, что проповедь должна передать одну чёткую цен­тральную мысль, но сделать это и глубоко, и доступно. Реза очень внимательно относился к тону, который священник использует за кафедрой, а также к акустике здания, пото­му что для его стиля ведения проповеди было характерно напевное произнесение текста. Так прихожанам было легче разобрать слова, да и прусские церкви были большими, и не было другого способа усилить голос священника иначе, как при помощи этого распевного приёма. Так как Реза сам был поэтом, он также выступал за использование поэтических цитат из духовных источников, чтобы проиллюстрировать идеи проповеди. Реза не был против использования пись­менных текстов на проповеди, но и не ценил стандартные проповеди, прочитанные из книги. Его собственные пропо­веди обычно длились час или чуть более, но он перемежал их стихами гимнов и молитвами для изменения настроя и темпа.

Про эстетические предпочтения Резы можно сказать сле­дующее. В записях его Дневника достаточно замечаний об архитектуре, искусстве, литературе. С большим уважением Реза пишет об Античности, Готике, Ренессансе, Просвеще­нии. По его мнению, искусство должно выражать природу, подлинность, натуру человека. Особенно его увлекает готи­ческая архитектура, как считал Л. Реза, она ближе к при­роде, чем греческая и римская стилистика. Эта оценка, ви­димо, связана со склонностью Резы к романтике. Он часто называет романтичными прекрасные виды природы.

В походе Резе довелось воочию познакомиться с ше­деврами мировой архитектуры. Он посетил барочный ан­самбль Нового дворца в Потсдаме, Бранденбургские ворота в Берлине, выстроенные в стиле классицизма. Он востор­женно пишет о них. Однако Резе показались странными статуи генералов короля Пруссии Фридриха II Великого на площади Вильгельма в Берлине, изображенные в париках и косичках. «Если в произведении, — пишет Реза, — раскрыта лишь форма одного столетия, с этим столетием оно и ис­чезнет. Вечны те произведения, которые близки к идеалам природы». В искусстве это продемонстрировала «чувствен­ная рука греков». Итак, античная греческая скульптура, по мнению Резы, превыше всего. Большое впечатление на Резу произвёл парк городка Верлиц (Worlitz, севернее Лейп­цига, у Эльбы). Реза очень хотел его осмотреть. Парк, где искусственным способом были воссозданы разные эпохи, считался самым красивым во всей Германии. Там были представлены и античный лабиринт, и пантеон, в котором установлены бюсты Платона, Христиана Теллерта, Йогана Лаватера, и монумент Жан-Жаку Руссо, окружённый топо­лями, и готический замок с картинами готического стиля, посудой, украшениями, и роща богини охоты Дианы, свя­тилище Флоры с аутентичной статуей богини цветов. Пред ним впервые предстала античная скульптура. Он увидел настоящий антик Рима в святилище богини любви Венеры, египетские статуи и несколько оригиналов картин Рубенса в замке князя Верлиц. Увиденное очаровало Резу, и он задал­ся вопросом: здесь природа или искусство переросло себя? Это не отрицает постулата, что назначение искусства — вы­разить «натуру» и это, кажется, можно сравнить с мнением Аристотеля, что искусство рождается от имитации инстин­кта, рождающегося в человеке.

Реза, признавая первоочерёдность содержания в произ­ведении искусства, в том числе опирается на высказывания Аристотеля и других просветителей, но вместе с этим про­цесс созидания он как будто покрывает эзотерической вуа­лью, делает более романтичным. Может быть, это исходит от проромантизма, влияние которого Реза чувствовал. Во время похода он видел знаменитые европейские шедевры готической архитектуры в Праге, Нанси, Кафедральный со­бор Реймса, множество памятников такого же стиля в Париже и в Лондоне. Он писал: «В Реймсе есть такой шедевр древней го­тики, что он может быть единственным в Европе — большой Кафедральный собор, в котором короновались французские короли. Заслуженно его можно назвать королём церквей». Следует принять во внимание мнение Резы о Рафаэле, кото­рое раскрывает его эстетический вкус, выраженный после посещения Национального музея в Париже. Там он осмо­трел 27 картин Рафаэля и отметил в Дневнике:

«Две картины оставили неизгладимое впечатление, как явление из другого, более высокого мира, а именно: „Воз­рождение Христа“ и „Св. Цецилия“. Такой гений, как Рафа­эль, всего лишь один раз появляется на Земле и уже никогда во второй раз на землю не спустится. Стою я заворожённый и не понимаю, что со мной случилось — не могу оторвать глаз от этих прекрасных картин. И откуда это бесконечное очарование изображения? Никакой Платон или Кант не мо­гут объяснить сути вечной красоты, которую не только по­нимаешь, но и чувствуешь».

Шкалу эстетических ценностей Резы можно понять и по именам писателей, которые он часто упоминает в дневнике. Это, в первую очередь, античные авторы — греки и римляне: Демосфен, Герадот, Гомер, Платон, Фукидид, Цезарь, Цице­рон, Тацит; затем, немецкие писатели: Эвальд фон Клейст, Геллерт, Лаватер, Бюргер, Веланд, Шиллер, Гёте; французы авторы: Жан Рацине, Пьер Корнель, Жан-Батист Мольер, Жан Лафонтен, Рене Декарт, Вольтер. Из английских писа­телей упоминает лишь Шекспира, Джона Мильтона, Тома Грея. Этот список подтверждает, что Реза накопил немалый интеллектуальный багаж. Как каждый думающий, образо­ванный человек, он уважал учёность и авторитет признан­ных людей.

Дневник Резы написан не только экстраординарным про­фессором, военным проповедником, но и рукой литератора и поэта. Поэтому часто включает лирические размышления, картины природы, легенды, анекдоты, просто фигуры крас­норечивости. В записках присутствуют три стихотворения: баллада религиозного содержания о Возвещении арханге­лом Гавриилом Деве Марии, патриотическая «Песня о побе­де под Лейпцигом» и возвышающая немцев «Песня о вине Мозеля».

Некоторые размышления Резы напоминают философ­ские рассуждения, однако часто они звучат как лирические высказывания. Исключение — его беседы с профессорами и другими просвещёнными людьми. В них Реза касается настоящих философских проблем, связанных с трактатами Канта, но в более широкие обсуждения не вступает. Так, од­ному студенту Реза объяснял, что значит у Канта понятие «радикальное зло и категорический императив», студент остался очень доволен общением с профессором, сторонни­ком Канта.

Часто риторические вопросы или короткие утверждения Резы, укоры современности религиозного, эмоционального, психологического, моралистического характера напомина­ют сентенции, афоризмы, максимы, научные рассуждения, поэтому их можно считать вариациями авторского стиля. Например, Реза пишет, что древние пруссы своим дорогим усопшим родственникам в могилы клали много прекрасных ценных вещей.

«Сегодня мы приходим к кровати умирающего лишь для того, чтобы получить наследство умирающего, а ему оставляем только одну рубашку, чтобы он там не оказался совсем голым».

Когда во время поездки Реза остановился в доме, хозяин которого был высоко оценён в мире религиозных идей, он записывает: «Кто из холодной обыденности смог подняться в высокий мир духовности, того уже не страшит груз време­ни и земные страдания».

Обдумывая тайну жизни во время посещения музея ана­томии в Берлине, Реза записывает:

«Какой волшебный мир — маленькое существо по имени человек! Молитвенно и удивлённо склоняешь голову перед искусством, которое всё переплело, одно с другим сплело и соединило в гармоничную общность! Однако самое боль­шое чудо есть то, Невидимое, которое всем этим частям дало жизнь! Куда делся гость, который некоторое время здесь гостил, в эти окна глядел, а потом куда-то уехал, как будто он коротко от бури прятался и даже аренду за это не заплатил».

Это сравнение по-настоящему оригинальное и поэтиче­ское. Есть и психологические характеристики:

«Почему пороки женщину в два раза больше обезобра­живают, чем мужчину? Видно красота и нравственность сё-стры-близнецы, а преступление и мужская храбрость между собой, так сказать, лучше гармонируют, чем женская неж­ность и преступление».

Крутой поворот русла реки Эльбы с юга на север в Чехии Реза сравнивает с человеческой жизнью: «Так же часто раз­биваются планы нашей юности, и мы должны, хочешь не хочешь, идти другой дорогой, не той, которую мы создавали в своих неспокойных мыслях или в своих летающих вооб­ражениях».

Очень жаль, что Резе не случилось встретиться с Гёте. Будучи далеко от Веймара, уже после Лейпцигской битвы, вблизи Франкфурта-на-Майне, Реза писал:

«Веймар, немецкие Афины, безобразно построены, лишь герцогский замок великолепен и находится в очень импо­зантном месте. Жалко, что здесь мне не пришлось позна­комиться с Гёте или ещё с каким-нибудь знаменитым чело­веком. Может быть, возвращаясь, я буду более счастлив и наверстаю, что пропустил».

Через пять лет в 1818 году Реза решил обратиться к Гёте по поводу выпуска сборника литовских народных песен. Он послал Гёте в Веймар рукописи песен, а в 1825 году уже го­товую книгу «Dainos» («Dainos, oder Litthauische Volkslieder, gesammelt, ubersetzt und mit gegenuberstehendem Urtext hrsg. v. L. J. Rhesa», Konigsberg, 1825) и два письма. Долго не от­вечал гений немецкой литературы, но всё же в 1828 году опубликовал благоприятную рецензию на сборник песен Резы.

В дневнике Резы есть и несколько фрагментов других жанров — рассказы об анекдотических случаях. Вот один о французах. Бывший французский комендант построил в городе мону­мент с надписью: «Наполеону в память о походе в Россию». А нынешний русский комендант приказал внизу приписать ещё такие слова: «Установлено по разрешению коменданта из России».

У Резы было лёгкое и острое перо, и он мог сыпать яркими остроумными фразами. Например, он пишет, что в крае Гессен у священников очень маленькие зарплаты, а семьи большие: число детей «обычно достигает числа Муз или Апостолов».

В целом, Реза пишет свой Дневник ясно, по-деловому. В дневнике проявляется и его личность. В эти годы Реза нахо­дился в самом расцвете сил, ему было тридцать семь — трид­цать восемь лет. И ему хватало сил в полевых условиях слу­жить молебны, читать внушительные проповеди большим отрядам военных, преодолевать переходы в дождь и жару.

Иногда он упоминает о случаях, связанных непосред­ственно с ним самим, и иногда они очень опасны. В апре­ле 1813 года он сумел у берега Вислы шестом нащупать и вытащить из воды мальчика, выпавшего из лодки. Прибе­жала мать и сначала насквозь промокшему мальчику дала две сильные оплеухи с соответствующими нравоучениями, а затем засыпала Резу словами благодарности. Автор по­казал педагогическую мудрость и сказал, что получивший урок воды, ребёнок быстрее поймёт, чем получивший урок оплеухи, кроме того, видно, у ребёнка есть талант моряка.

Как учёный, Реза был кабинетным человеком, книжни­ком, но ему хватало мужской храбрости и в самой суровой обстановке. Он мужественно переносил и холод, и голод, а как только появлялась возможность — отдавал себя «музам», сочинял свои записки и даже стихи. В опасной ситуации Реза проявлял мужество и выдержку, оставался выдержан­ным и остроумным.

Случилось ему однажды, по дороге в Котбус, лихо спа­стись от плена французских гусар. Его предупредили, что­бы прямой дорогой туда не ехал, так как враг совсем близ­ко. Не желая показаться трусом, Реза советов не послушал. «Проехав где-то час, — пишет он в своём дневнике, — вдруг на одном из холмов увидел группу всадников, которые ска­кали прямо ко мне со стороны леса. Это были французские гусары. Немедленно приказал своему кучеру снять мундир и надеть мой плащ, а я быстро накинул накидку духовни­ка, подвязал воротничок священника, надел свой берет. Это было моё счастье. Они посчитали меня саксонским священ­ником, так как те носят такие же одежды. Ещё не доехали до холма, послышалось: „Стой!“ Я приказал остановиться. „Кто вы есть?“ Я: „Пастор“. „Куда едите?“ Я: „В Бечау“. „Видели русских?“ Я: „Да, сотня казаков поскакала в ту деревню час назад“. Когда они услышали слово „казаки“, быстро развернулись и ускакали, не успев у меня отнять ло­шадь и кибитку».

Ход Лейпцигской битвы Народов (16—19 октября 1813 г.), в которой наполеоновскую армию разбили войска России, Пруссии, Австрии, Швеции и Великобритании, Реза видел своими глазами. Он вёл наблюдение, поднявшись на горку, и спустился лишь тогда, когда вокруг стали взрываться сна­ряды французской артиллерии. Он лично спасал раненных французских пленных.

«В моей душе, — писал Реза, — останется неизгладимое жуткое зрелище этой битвы. Широко, на несколько миль во­круг, поле этой великой битвы было покрыто трупами людей, павших коней, поломанными телегами, шляпами, рюкзаками — так что ни на коне, ни на колёсах отсюда не пробьёшься. Пару раненых я сам еле-еле дотащил до ближайшего дома, где дал им немного хлеба и вина. Голод и раньше мучил французов. Пленные выглядели, как призраки, как тени».

В походе Реза не раз попадал в сложные ситуации. Ему приходилось ночевать прямо на уличной мостовой, такое бывало и в полевом лагере, когда вокруг было весело, у ка­раульных костров долго не затихали песни. Во время боёв Реза не раз оказывался в очень опасных местах, в гуще битв. Он был смел, ухаживал за ранеными, от усталости засыпал на ходу. В августе 1813 года, после осмотра достоприме­чательностей Праги, он затемно выехал в деревеньку, где планировал ночлег, и заблудился. А во время тяжёлой Дрез­денской битвы (26—27 августа 1813 г.) он десять суток не имел крыши над головой. И в дождь, и в холод приходилось пробираться через Рудные горы, не имея ни кусочка хлеба и каждую минуту ожидая опасности или плена:

«Так мы провели пять несчастливых дней, пока не прошли горы. Все, кто участвовал в этом походе с 27 по 31 августа, будут вспоминать их как самые жуткие дни в жизни».

Спасла армию знаменитая битва у Кульма в Рудных го­рах, недалеко от города Топлиц (Toplitz, Чехия), которую неожиданным манёвром выиграла Прусская армия. И это жуткое побоище с горы наблюдал Реза. Безусловно, Реза был не только большим эрудитом, пыт­ливым учёным, хорошим теологом, но и хорошим челове­ком с сильным мужским характером, понимавшим вкус не только учёной беседы, но и вкус хорошего вина и, по немец­ким обычаям, не отказывавшимся от пива.

После победного завершения войны с Наполеоном и торжественного марша по Парижу, Реза посетил Брюссель, осмотрел Лондон и благополучно вернулся в Кёнигсберг. И уже 31 августа 1814 года он сообщил в сенат университета о возвращении и готовности приступить к работе.

Глава 4. Профессор университета «Альбертина»

Более трёх десятилетий Реза проработал в Кёнигсберг-ском университете, который сам окончил в 1799 году. Буду­чи учёным и практиком-теологом, духовником и учителем, он преподавал курс теологии и древних языков, не раз изби­рался проректором университета (титул ректора был у само­го короля), деканом Теологического факультета, был членом сената университета, заседателем Церковной консистории (религиозный суд у лютеран), писал латинские теологиче­ские и философские трактаты. Вклад Резы в науку и куль­туру Восточной Пруссии очень важен, и потому интерес к аспектам его академической деятельности не случаен.

Университет, основанный первым светским правите­лем Пруссии герцогом Альбрехтом 17 августа 1544 года на острове Кнайпхоф, играл в Пруссии огромную роль. Соз­данный, как классический средневековый университет, в составе имел четыре факультета — философский, медицин­ский, юридический и теологический. До середины XIX века университет сохранял свою структуру и дух протестантиз­ма. Во время обучения Резы с 1795 по 1799 год университет имел репутацию одного из самых отсталых провинциаль­ных университетов. Однако в начале XIX века начался пери­од обновления и мощного роста учебного заведения. Связа­но это было с вынужденным пребыванием в Кёнигсберге и

Восточной Пруссии королевской четы и двора, бежавших из Берлина от наполеоновского нашествия. Да и колоссальная деятельность Канта, всеевропейское признание его заслуг повысили интерес к Кёнигсбергскому университету. Ещё одной причиной роста университета стала необходимость обучения большего количества студентов в связи с тем, что после раздела Польши, к Пруссии отошли территории с большим населением. Неоднократные аргументированные обращения профессора Ауэрсвальда и ректора университе­та Хайдемана к правительству с предложениями о преоб­разованиях в университете и увеличении финансирования сначала не нашли существенной поддержки в Берлине. Од­нако, прибытие в Кёнигсберг новых профессоров, среди ко­торых были Иоганн Фихте и Иоганн Зюверн, также начало активных прусских реформ, именно в Кёнигсберге сдвинуло дело с мертвой точки. Король Пруссии Фридрих Вильгельм III провозгласил программный тезис: «Государство должно духовной мощью возместить то, что было утрачено терри­ториально». Центром разработки и реализации реформ стал Кёнигсберг, а движущими силами — высшие чиновники провинции (большинство из них окончили Альбертину) и профессора университета. Одной из главных идей реформи­рования государства стало положение, сформулированное Фихте, о том, что в основе государственной реорганизации лежит реформа университетского и школьного образова­ния. Реорганизацией предусматривалось отмена крепост­ного права, свобода занятий ремёслами, военная реформа, новые городские уставы (коммунальная реформа) и рефор­ма земельных отношений. Реформу образования возглавил Вильгельм Гумбольдт, он был идейным отцом программы обновления прусской системы образования. Эффективные реформы в Кёнигсбергском университете начались в 1808 году, а возглавили их профессор Ауэрсвальд и ректор уни­верситета Хайдеман. Программа обновления университета была представлена королю в марте 1809 года и получила одобрение. Король выделил существенные средства для развития университета, которые были достаточно эффек­тивно использованы. Реза приступил к работе в университе­те в 1810 году, в самый разгар преобразований, в этот же год в университет прибыл молодой ученый Фридрих Бессель, ставший самым выдающимся астрономом первой половины XIX века. В 1809 году в университете начал работать вы­дающийся педагог Иоганн Гербарт, позже к ним присоеди­нились будущие великие ученые — математик Карл Якоби, физик Франц Нойман, физик Генрих Дове, химик Фридрих Дульк, анатом и физиолог Карл Бурдах, физиолог и есте­ствоиспытатель Карл Бэр. Из профессоров старшего поко­ления активно продолжал работать профессор Карл Хаген. Начало работы Резы в университете пришлось на период значительных реформ и роста.

Ставший ординарным профессором и защитивший дис­сертацию доктора теологии Реза занимал в университете Кёнигсберга ответственные академические должности. Уже в 1819 году он был назначен деканом теологического фа­культета, а во время зимнего семестра 1820—21 годов руково­дил университетом, будучи его проректором. В университе­те Кёнигсберга эта должность приравнивалась к должности ректора, так как в 1807 году, во время приближения армии Наполеона к Берлину, король удалился в Восточную Прус­сию и тогда, воспользовавшись этим, руководство универ­ситета выбрало ректором наследника престола. С 1808 года реальный руководитель университета именовался прорек­тором, а звание ректора принадлежало наследнику престо­ла. Проректоры, а также деканы факультетов, менялись по очереди каждый семестр. Реза пользовался значительным авторитетом, поэтому должность проректора Реза занимал ещё в 1824—25 и в 1830—31 годах во время зимних семестров. С 1825 года Реза постоянно с другими профессорами и чи­новниками подписывал указы университетского руковод­ства. Деканом факультета теологии он был многократно: в 1821—22 и 1822—23 годах во время зимних семестров, а в 1825 году — в летний семестр, в 1826—27 годах — в зимний семестр, а в 1828 году — в летний семестр, в 1829—30 и 1831—32 годах — в зимних семестрах.

Важнейшая область деятельности Резы в университе­те была связана с работой семинара литовского языка при теологическом факультете университета. Аспекты этой де­ятельности были исследованы только в последние десяти­летия. Особое значение эта деятельность Резы имела для литовской культуры. Изначально об этой стороне работы Резы можно было судить по его заметкам на полях страниц некоторых изданий и литовскому стихотворению, которое он посвятил 100-летнему юбилею семинара и некоторым намёкам в работах немецких и литовских историографов. Значительно позже появились архивные данные о руковод­стве Резой Литовским семинаром.

Семинар Литовского языка в Кёнигсбергском универси­тете — первая академическая структура в мире по изучению литовского языка. В начале XVIII века во время Большой чумы, особенно свирепо прошедшей по Прусской Литве, умерли много священников и прихожан. Литовцы и после эпидемии составляли большую часть жителей сельских тер­риторий Прусской провинции, однако их религиозное обра­зование и духовное окормление находилось в критическом состоянии. Прусский король Фридрих Вильгельм I королев­ским рескриптом от 27 июня 1718 года поручил двум про­фессорам Прусских университетов Генриху Лизиусу в Кёнигсберге и Герману Августу Франке из Галле подготовить проект и эффективно решить проблему подготовки священ­ников, знающих литовский язык. Было решено создать на Теологическом факультете Кёнигсбергского университета семинар литовского языка (кстати, это первый семинар в университете, позже их создали ещё десять). Первым ин­спектором семинара был назначен профессор Лизиус — про­поведник кирхи Святой Барбары в Лёбенихте. Первая груп­па слушателей была сформирована из немецких студентов Теологического факультета. Семинаристам предоставили льготы: 3 года выплачивалась специальная стипендия, вы­делялось общежитие и бесплатные обеды. Требования к студентам были минимальными и практичными — на­учиться вести проповеди на литовском языке и читать на литовском языке катехизис. Долгое время не было учебни­ков грамматики и словарей литовского языка, вместо них лишь религиозные книги. О более глубоком изучении языка и разговорной речи, говорить было сложно. Инспекторами семинара в XVIII веке были известные деятели церковной и академической жизни Восточной Пруссии — Генрих Ли-зиус, Йоган Якоб Квант, Даниэль Генрих Арнольд, Теодор Криступ Лилетхаль, Франц Альберт Шульц и др. Сами ин­спекторы зачастую литовского языка не знали (может быть, кроме Кванта), студентов обучали старшекурсники теоло­гического факультета, так называемые доценты. Почти все знаменитые деятели литовской письменности, начиная со второго десятилетия XVIII века — воспитанники этого се­минара. Здесь литовский язык изучали и совершенствовали Адам Фридрих Шиммельпфениг младший, Адомас Генрих Пилгрим, Кристийонас Донелайтис, Кристийонас Готлиб, Готфрид Остермейер и его сыновья, будущие филологи, Максимильянас Фелькелис, Эрдманас Юлиюс Шиконас, Йонас Пипирас, Александр Куршайтис и другие. Препода­вали в семинаре литовский язык Петрас Готлибас Милкус и три его сына, Довидас Зудноховиус, Повилас Фридрихас Руйгис, Зигфрид Остермейер, Карл Кеберис. В последний год своего обучения в университете в 1799 году доцентом семинара был назначен и студент теолог Реза. Его знание литовского языка (к этому времени Реза уже перевёл на ли­товский язык псалом Давида) проверял на то время старей­шина литуанистики — автор новой литовской грамматики Готфрид Остермейер — учитель и пастор из Тремпена (те­перь посёлок Новостроево).

Уровень семинара к началу XIX века снизился — не было достойных руководителей и квалифицированных доцентов, стесняла нехватка учебников. Когда родилась идея единой Германии с единым языком и культурой, когда были поделе­ны средства среди других факультетов, обсуждалось — нужен ли литовский семинар вообще. Скорее всего, он был бы за­крыт около 1809 года, но тут инициативу проявил 33-летний литовский проповедник и приват-доцент Теологического факультета Людвикас Реза. В архивах найдены два его пись­ма близкого содержания, написанные почти в один день (20 и 22 марта 1809 года). Одно было послано в министерство по делам Просвещения в Берлин, а другое — вручено мест­ным властям в Кёнигсберге. В них есть признание, что ли­товский семинар работает неэффективно, однако предлага­ется выход, чтобы не закрывать эту структуру, а эффективно реформировать её. Руководить семинаром и в нём препода­вать Реза взялся сам: «Так как я сам знаю язык и правитель­ством назначен литовским проповедником, предлагаю свою кандидатуру».

Инициативу Резы поддержал министр Просвещения Прус­сии того времени Вильгельм Гумбольдт, приписавший не­сколько строчек лично для Резы в письме кураториуму уни­верситета. Министр обещал поддержать инициативу Резы и предложил реорганизовать деятельность семинара. Дождав­шись поддержки министра, Реза отказался от должности во­енного проповедника, оставив себе право вести проповеди лишь по воскресеньям, и принял предложенную ему про­фессуру в университете.

6 января 1810 года король Пруссии Фридрих Вильгельм III подписал приказ о назначении Резы экстраординарным профессором теологии и специальным, то есть преподаю­щим, руководителем семинара Литовского языка. По ини­циативе Резы были вновь организованы два отделения в се­минаре. Во втором отделении студенты, только начинающие изучение языка, изучали основы грамматики по программе, подготовленной руководителем семинара, а также устный и письменный перевод. В первом отделении слушатели выполняли более сложные индивидуальные практические упражнения. В начальном отделении литовский язык пре­подавали студенты-теологи, знающие язык, а сами они по­сещали лекции профессора Резы в высшем отделении. Реза сформировал значительную библиотеку семинара, в кото­рой до него было лишь несколько книг на литовском языке. Были приобретены дополнительные экземпляры граммати­ки и словари Милкуса, новейшие переводы на литовский язык религиозных писаний и литовских светских книг. Как известно, оригинальных литовских книг в начале XIX века ещё не было, поэтому для изучения литовского языка ис­пользовалась первая книга по истории на литовском языке — перевод с немецкого языка «Рассказы о святой войне» (1814) Криступа Даниэля Гассенстейна. Известно, что в препода­вании литовского языка Реза уже с самого начала не ограни­чивался только нуждами религиозной службы, размах был намного шире — более глубокое изучение литовского языка и литературы. Позже он включил в учебную программу им самим опубликованные басни Кристионаса Донелайтиса, а позже и «Времена года». С 1825 года Реза читал курс о ли­товских народных песнях. По поводу использования книг светского содержания он не раз был предупреждён руковод­ством университета и кураториума.

Формирование библиотеки семинара стало непростой задачей, возникали разногласия с различными структурами университета и церкви. Новый руководитель в первые меся­цы озаботился наличием учебных принадлежностей и уже в самом начале стал собирать библиотеку семинара. При нём она не только обогатилась, но и приобрела новую темати­ку. Покупалась новейшая литовская религиозная, светская и филологическая литература. Как показывает сохранивший­ся список книг семинара, составленный Резой после того, как он принял руководство от С. Г. Вальда, в библиотеке имелось лишь четыре книги: два экземпляра грамматики литовского языка К. Г. Милкуса (1800) и два словаря (1800). Реза сразу увеличил число экземпляров уже имеющихся изданий: за 6 талеров и 4 пфенига купил ещё две грамматики Милкуса и два словаря. Ещё один словарь семинару подарил профес­сор Й. С. Валтер. Затем Резе удалось приобрести за 10 та­леров другие книги Милкуса, которые он сам перевёл или подготовил к изданию, — это два экземпляра «Лескниги» (1800) и букварь «Друзья малышей». Также Реза приобрёл 6 экземпляров Библии на литовском языке в чёрном пере­плёте (скорее всего, второго выпуска 1755 г.). Итак, уже в самом начале периода руководства Резой семинаром, число книг для слушателей выросло до 18. Позже в архивах был найден ещё один недатированный список книг библиотеки семинара. Там числилось уже 26 экземпляров.

Руководитель семинара заботился и об эстетическом виде библиотеки. Книги имели одинаковое переплетение с наполовину кожаными обложками. Позже, будучи рек­тором университета и деканом Теологического факульте­та, Реза продолжал активно заботится о библиотеке всего университета и Теологического факультета, вёл катало­ги вновь выпущенных книг. Сохранились документы из его переписки с учреждениями и отдельными лицами по поводу выписки или покупки книг, просьбы высылать тексты защищённых диссертации из Берлина, Бонна и других немецких университетов. Реза накопил ценную личную библиотеку. В её каталоге зафиксировано мно­го редких изданий на древних языках. Это 1673 книжных тома, 177 комплектов периодической печати, 7 карт, богатая коллекция Библейских изданий.

У профессора Резы имелось самое большое частное со­брание литовской печати: 57 литовских книг; 2 сборника периодической печати и несколько мелких изданий на ли­товском языке; словари Ф. В. Хака, К. Г. Милкуса, Ф. Руйги-са, К. Сирвида; граммматики Г. Остермейера К. Г. Милкуса; издание поэмы «Времена года» К. Донелайтиса; сборник (песенник) народных песен и книги из Большой Литвы.

По ходатайству Резы для литовского семинара в здании университета на острове Кнайпхоф выделили постоянную аудиторию, в которой, скорее всего, находилась и литовская библиотека. В аудитории семинара библиотека существова­ла и в начале XX века.

Специального библиотекаря у семинара не имелось, кни­ги на дом выдавал сам руководитель, записывая в учётную тетрадь имя читателя и название книги.

Пользовались книгами не только слушатели семинара, но и доценты, и сам Реза. Чаще всего брали словари и учебни­ки грамматики. Большая трудность была в том, что библио­тека семинара не имела постоянного источника дохода.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее