— Простите, не подскажете который час? — осведомилась стоящая позади него незнакомка поеживаясь от холода.
Робин обернулся и слегка потянув за змеевидную цепочку, которая была прикреплена к маленькой пуговице на теплом клетчатом жилете, достал из кармана часы. Эти старинные карманные часы достались ему от дедушки еще при самом рождении. Тонкие как лезвия стрелки часов из красного золота слились воедино, указывая ровно 19:00. Потянув Робина за рукав, незнакомка наклонила голову вниз. В непроницаемой темноте он успел разглядеть лишь тонкую прядь ее рыжих волос. Не показывая очертаний своего лица, она с силой дернула за золотую цепочку. Крохотная пуговица с треском отлетела в сторону, а рыжая воровка кинулась прочь с украденным брегетом. Робин в порыве вспыхнувшей злости и отчаяния устремился за ней в след.
Пробиваясь в толпе людей, как через терни колючего кустарника, они двинулись по тротуару вдоль горящих стеклянных витрин. Запыхавшаяся воровка оборачиваясь назад развернулась в сторону поникшей возмущенной дороги. В роли отчаянного самоубийцы она шаг за шагом пробиралась через поток орущих недвижимых машин. Робина это вовсе не смутило, он все также покорно продолжал свое движение. Добравшись до противоположного тротуара мальчишке перегородил дорогу какой-то психованный гонщик въехав на тротуар и полностью отрезав ему путь к своей только что украденной старинной вещице. Плюхнувшись на капот лакированного и по-виду недавно приобретенного «Кадиллака», он плавно проскользив по нему спрыгнул и сразу же ринулся вперед. Не оглядываясь назад, Робин слышал плачевные вопли бесноватого водителя, который с негативным восторгом акцентировал внимание на такой же бешеной как он сам цене, за которую он якобы ее приобрел.
Посвящается моей семье и самым близким мне людям
Часть 1
Глава I
Мистер Грин
Боксбург. В вязлом белом тумане тлела набережная реки Чайвы. Дождь тарабанил, плескал нескончаемой стеной. Громоздкие мглистые тучи грызли голубоглазую заводь. Все казалось таким тленным и отвратным. Робин сидел под могучим жилистым дубом, и объяв колени прижатые к груди, зыбко дрожал от пронизывающего холода.
— Мальчик, почему ты один? — донесся голос сзади.
За его спиной стоял низенький рыжеволосый старичок, одетый в неброское темное пальто с каштановыми пуговицами. На голове вихляла то влево, то вправо большая фетровая шляпа. В правой руке расположился черный зонт с массивной дубовой рукояткой, а в левой — длинная трость с круглым наконечником. Робин обернулся и увидел своего соседа, живущего в доме напротив. Робин не знал, что на это ответить, и попросту пожал плечами. Тогда же Мистер Грин подал свою руку, и предложил присоединиться к нему. Робин не спеша поднялся с пухового газона, и они направились вдоль набережной.
— Ты наверняка проголодался, мой друг! Моя жена приготовила знатный обед, к тому же ты крайне редко бываешь у нас, — сказал с улыбкой сосед.
— Я с огромной радостью проведу остаток этого дня с вами, я вам очень признателен! — воскликнул Робин.
Хотя, никакого счастья здесь вовсе и не было. Нужно было лишь скоротать время в компании знакомых или наедине с самим собой, лишь бы не возвращаться домой к тетушке.
Они еще немного прогулялись и отправились домой к Мистеру Грину. После вкусного сытного обеда туман стал неспешно рассеиваться, и за смоляными тучами, уже виляло пушистым лисьим хвостом червонное солнце. Робин поблагодарил Мистера и Миссис Грин за теплый прием и утку в яблоках, что Мистер Грин подстрелил еще за день до этого. Спустя пять минут Робин уже стоял у порога тетушкиного дома, в который переехал ровно два года назад.
Титаническое трехэтажное здание с многоногими выходами и входами. Зеркальными залами, старинной мебелью, люстрами казалось бы весом в тонну и тончайшей антикварной посудой. Это сокровище передавалось по наследству уже многие поколения. И в каждом из них находились богатенькие зажиточные свиньи, которые с огромным азартом скупали все старинные многовековые дома. Но тетушка Фло не за какие деньжонки бы не отдала свою драгоценную жемчужину — реликвию семьи. Со всех сторон дедовское гнездо осаждали пестрые цветастые сады. Робин часто шествовал там, вдыхая запах медовых яблок, которые любил больше всего на свете.
Его родители перманентно пропадали в долгосрочных командировочных ямах, и видеться с сыном не было особой возможности. Оставить Робина на долгое время одного в пустеющей квартире, являлось бы бессовестным деянием, поэтому они вежливо передали эту казусную заботу тетушке Фло. Время от времени он скучал по родителям, поддаваясь властной нежности воспоминаний. Не хватало этой телячьей материнской любви и державного отцова плеча. Робин часто задавал себе одни и те же вопросы:
— Почему за все это время я не получил от них ни одного письма, ни малейшей весточки?! Так странно… Может они и вовсе забыли про меня?
Одной лишь утехой служило скорейшее их возвращение.
Глава II
Тетушкина привереда
Тетушка не входила в ряды сторонников азбучной истины, ее предпочтение склонялось к сахарным изюминам диковинного общества.
Полноватая женщина сорока восьми лет. Несчастная вдова. Своих детей она не имела, но взамен этому повседневную компанию ей составлял исполинский косматый слюнявый пес. А кличка у него было самая ординарная — «Бернард».
Основная часть ее гардероба была отведена широкополым шляпкам с небольшим округлым верхом и блестящей каймою по краям. Остальное место занимал одноразовый ширпотреб. От широкого изобилия обуви из набрякшей галошницы вываливалось все подряд, начиная от крапчатых ботильонов, и заканчивая носастыми туфлями на кукольном каблучке.
Свои седовласые, кофейные кудри тетушка собирала в пластичную раковину улитки. Один локон время от времени вылезал из петушистого пучка, и дремал в полусонке оказавшись на правом веке. Тетушка Фло обожала длинные колоритные бусы, которые носила повседневно. В нос бросался резкий запах вареной капусты и ароматных специй. Причиной тому служила обеденная трапеза, при которой кончик ее бус принимал обогащающую суповую ванну.
Тетушка являлась женщиной алчной и до жути экономной. Посему даже речи не шло о разноплановой прислуге. Пареньку выпадала честь, как настоящему войну, искусно владеющему оружием ближнего боя, сражаться с нечистою силою, выполняя длительные, непрестанные ее поручения.
Первым делом нужно было депортировать свинцовую пыль, проводя тщательную влажную уборку, и захватывая при этом все укромные уголки. Иначе, теткина привереда тотчас бы занялась беспощадным вампиризмом. Отправляясь на кухню, Робин вычищал объемистые кастрюли и сковородки от целлюлитного въедливого жира. Они были такие громоздкие, что порой вываливались из его рук, и с грохотом падали на изумрудную плитку. Вслед за этим всегда следовал возглас разъяренной тетушки Фло: — Робин! Что ты наделал?!
Он усмехался и продолжал работу. Ну и напоследок, ему оставалась стрижка газона. Робин брал в сарае газонокосилку, и проходясь по нефритовой травушке восклицал: — Ой, здравствуйте! Какой у вас необычный цвет волос! Сколько же вы зеленки туда вбухали?! Какую предпочитаете стрижку? Что? Что? По-короче?! Хорошо, как вам будет угодно.
После этого он бегал взад и вперед выкрикивая: — Мистер, не вертитесь! Наклоните голову чуть-чуть вперед! А укладка будет входить?
После насыщенного дня Робин отправлялся в вечернюю школу, и проводил там весь остаток своего свободного времени. Ровно в десять часов он возвращался домой, и до самой ночи разыгрывал спектакли и абсурдные концерты для тетушки.
— Браво! Мой мальчик! — горланила тетушка, и громко хлопала в надутые ладоши.
Робин чувствовал себя ненужной куклой, которой забавляются только лишь для личной выгоды.
По выходным дням нужно было отвлечься от всей этой нескончаемой суеты, и отправиться туда, где сердце не колотится, а бьется.
Посему ранним утром Робин со своим другом детства — Леоном отправлялись к маленькому озеру, что находилось недалеко от города. И молча наблюдали за длинными вереницами пушистых желторотых уток. А по закату, забирались на бурьянный косогор, и глядели как огненное рдяное солнце уходит под воду оставляя равномерные круги.
Глава III
Магдалина
Первый месяц второго по счету лета Робин провел на внушительно большой животноводческой ферме в гостях у тетушкиной сестры — Магдалины.
Каждый день начинался навязчиво и предсказуемо. Ровно в пять часов утра тетя Магдалина поднималась на чердак, и зычно колотила входную липовую дверь.
— Робин, дитятко, вставай. Ведь так можно всю жизнь проспать, — бормотала она, прислонившись щекой к дверному проему.
После плотного завтрака он отправлялся в хлев и досыта закармливал всех парнокопытных. Затем, черствым жестяным гребнем тщательно расчесывал золотистые лошадиные гривы. С полудня вместе с Магдалиной занимался дойкой коров, и все это могло продолжаться битый час. Поздним вечером, когда небо усыпали гранатовые грозди, Робин выводил из хлева свою любимую кобылицу в яблоках, и до ночи рассекал безусые сонные равнины. Расставляя руки в стороны, чувствуя попутный ласковый ветер, он будто летел, на миг испаряясь в бытие.
Как-то раз Магдалина вверила парнишке световое окно на крыше старого трухлявого свинарника, которое она попросила слегка отодвинуть, чтобы лучи света хоть немного окропили его. Забравшись на ту самую крышу, Робин стал тянуть на себя засохший брусок, служивший миниатюрной дверной рукояткой. Он обследуя дегустировал ее с разных сторон, но дверца не поддавалась. Его лицо краснело и рябело, походя на спелый дозревший плод томата, минующего солнечную процедуру фотосинтеза. И вот тогда же, в тот самый момент старуха-опрометчивость решила из вежливости уступить дорогу юнцу, и он шмякнулся в самое сердце свинячьей каши. Грязь прилипала к нему как застывшая недоеденная овсянка. Прожорливые мордочки тыкали в него своими холодными похрюкивающими пяточками. Робину даже на миг показалось, что они ненароком посмеются над ним.
Вогнав руки по самый локоть, он втихомолку приподнялся, и клейкими вязлыми шагами, впадая все глубже в жидовый глиняный удел, командировался наружу. Робин был весьма схож со смердящим грязевым чудищем. Около свинарни стояла большая бочка доверху заполненная родниковой водой. Робин нелепо покосился на нее, и облокотившись слизкими замурзанными руками на деревянную кромку, подпрыгнув ушел с головой под воду. Вода мгновенно изменила свой прозрачный окрас на одиозный коричневатый оттенок, и со звоном выплеснулась из бочонки. Тетушка выбежала из домашней норы и в испуге начала тормошить Робина.
— В чем дело?! — заикалась она покрикивая и рассекала потоки воздуха домашним полотенцем.
Робин улыбаясь протер глаза и ответил: — Не волнуйся, тетушка. Я сделал все как ты и сказала.
Магдалина подбежав к сараю приоткрыла дверь и увидела расплывчатую в грязи физиономию Робина.
— Ах вот оно что, — рассмеялась она и медленными шагами отправилась обратно в дом.
На следующее утро, в третью июльскую субботу, Магдалина попросила отвести стадо коров на пастбище, уезжая сказав, что вернется когда стемнеет. Робин долго не томил, вывел коров из хлева и пригнал на молочный луг. Пока коровы лакомились сочной травой, Робин нашел себе местечко на хлюпеньком пеньке у дороги. Шафрановое раскаленное солнце доводило до изнеможения. Крупные соленые капли пота падали со лба на пушистые ресницы Робина.
— О, это адово пекло! — рявкнул он, продолжая пялиться на каменистый дорожный чернозем.
От безделья и злости он схватил длинный гибкий прут, лежавший посреди дороги, и стал дубасить два огромных смежных камня, стоящих перед ним. После второго по счету удара, в гневный нахмуренный лоб прилетело коровье копыто. Видимо, солнце так сильно напекло парнишке голову, что он не заметил корову, стоящую задом к нему. Робин отлетел на два метра назад и провалялся на лугу еще очень и очень долго. Когда он очнулся, было уже темно. Ночные звезды били лилейным светом в глаза. Пахло сыростью от недавно прошедшего дождя. Вся одежда мокрая, сандали раскиданы по разным сторонам, а голова трещит, как колотый орех. Что может быть лучше? Не правда ли?!
— Ну вот, у меня отросла еще одна голова, — сказал Робин, нащупав на затылке большую бугристую шишку, — и как же я теперь покажусь тетушке в таком виде?
В диком недоумении он поднялся с колен и побрел по узенькой тропке обратно домой. Не доходя до дома, Робин увидел тетушку сидящую на вспотевшем старом бревне.
— Где тебя носило?! — резко спросила она, — когда я вернулась все коровы были в хлеву, а тебя нигде не было.
— В хлеву? Как это возможно? — теплея от стыда подумал про себя Робин, — прости меня, тетя Магдалина, из крайней вежливости, я не могу дать честный ответ.
Тетушка простила бы Робину любую шалость, ведь она так трепетно и нежно любила его. Вот и сейчас…
При ее возвращении, коровы заунывно мыча плелись хороводом вокруг дома. Магдалина в ступоре смотрела на это и не могла понять, что вообще здесь происходит. Через пятнадцать минут все коровы были в хлеву, а Магдалина отправилась разыскивать Робина. Поиски продолжались около двух часов, но его нигде не было. В истерическом отчаянии она рухнула на мокроватое большое бревно, и смотря на снежные звезды то и делала, что умоляла о чуде.
Спустя полчаса вдали послышались чьи-то шаги. Она обернулась и увидела Робина. Весь измазанный в черноземе, Робин тащил свои хлюпающие ноги прямо к дому. При одном лишь виде на него было трудно не заметить большое красное пятно посреди вахотного лба. Тетушка сдержанно успокаиваясь не стала навьючивать парнишку неугодными вопросами. По виду и так было понятно, что «бесовский каток» нежелательных обстоятельств проехался по Робину вдоль и поперек.
Взяв Робина под руку они устремились к дому. После чаепития вечер был в самом разгаре. Магдалина сняла со стены захудалую янтарную балалайку, и до рассвета стряпающая сторона была нашпигована резвыми ликующими песнями и беззаботными плясками.
Глава IV
Капризная дамочка
По приезду Робина обратно в Боксбург, ненастная хворь разгулялась не на шутку. Все сложилось гораздо хуже, чем можно было представить. Стылый ветреный гаврик уносил с собой не только коляски с младенцами, но и людские души. Погода потешливо и цинично баловалась с прохожими, жалуя экстравагантные прически и совершенно бесплатные чудотворные болезни. И порой казалось, что эта Боксбургская капризная дамочка никогда не успокоится. В старом гнездышке тетушки Фло не оказалось, и парнишке пришлось в ожидании прочесывать окрестности хладного города.
Выходящие на Румблевскую площадь окна здешнего мотеля изводил досаждающий нервный тик. Лампочки перегорали и гасли как свечи. Топот женских каблуков шлепающих по лужам сводил с ума, а зловонный запах тухлой рыбы гулял по всему Плесетскому проспекту.
— Эй, уродец! Подвинься! Или твоим оплывшим мясистым бокам не достает раздолья?! — со злостью обратился мужчина к брюхастому соседу по лавке.
— «Petite salope!» — галдел французик на остолбеневшую продавщицу, суя в ее горбатый нос кусок просроченного куриного филе.
— Ах ты! Сучья морда! Что же жрешь ты все подряд?! — выкрикивала престарелая женщина своей унылой голодной собачонке.
— К каким чертям катится это закоснелое общество? — думал про себя Робин.
Глупость людей — она неисчерпаема… Люди не понимают, что самое лучшее, что есть в их жизни, находится прямо у них под носом. Они будто увязли в этой мирской трясине неся крах и крайнее недовольство. Гнусавая постылая ругань была единственным способом общения. Казалось, что их магистральный орган-апогей бесследно воруют, и громоздят в большой железный ящик под названием «Чернильные сердца». Высокомерие гордо вертит носом, а немилость впопыхах тонирует и топчет облысевшие людские макушки. Бестолковые люди меняют свою счастливую монету на дешевый гороховый грех. Даже не задумываясь о том, что все чудеса света держат в своих чумазых руках.
Глава V
Друзья дорогие
Еще одна капля времени грянула в реку. Робин по-прежнему хаял ненасытную погодную стерву, увязнувши в тинистых помыслах.
— Роб, дружище! — крикнул кто-то впереди.
Он долго вглядывался в мелькавшие смазанные лица, хаотично метавшиеся из стороны в сторону, но как бы он не щурил глаз, ничего не удавалось разглядеть. Насупив вздыбленные брови, Робин большими твердыми шагами направился в сторону дребезжащего вопля. И вот, подойдя поближе, в глаза стали бросаться знакомые лица. Это были его четыре давних «приятеля». Или попросту сказать четыре ненавистных друга, которые вечно глумились, и по-возможности издевались над ним.
— Вот так встреча! — сказал один из них.
— Это непременно нужно отметить! — тут же встрял второй.
Через мгновение вторые двое схватили его под мышки, и угрожая потащили за собой. И почти всю дорогу, Робин едва доставал ногами до земли, потрясаясь выносливости своих лошадей.
Прохаживаясь по заполоненному розами живописному щеголеватому скверу, они подобая маленьким детям, как и в былые годы, принялись издеваться над Робином, обливая его грязью пролитых фраз, и всячески пытаясь испортить его внешний вид. А затем начинали сетовать и чрезмерно порицать нескончаемую порцию проблем, что регулярно подкладывала в тарелку аппетитной смачной добавки своих превосходных деликатесов.
Ветер лупил голодные безлюдные улицы, а заботливый Вечерей черной парчой кутал редеющие звезды. Дойдя до Красного моста товарищи решили повеселиться, и поиграть в одну из полюбившихся им игр. «Плевалка», так они ее называли. Кто дальше плюнет, тот и победил. Робин на отрез отказался им покатать, и играть в эту сущую глупость. После ярко выраженного им отказа, они применили ряд мер, следуя которым, Робин так или иначе стал бы с ними играть. Только в этом случае, он бы плевался кровью. Не самый щадящий метод, но зато самый эффективный. По крайней мере, так они считали.
— Нам на ту сторону! — крикнул кто-то из них неразборчивым блуждающим голосом.
Переходя через мост, в спину Робина каждую секунду поступали толчки и обидные высказывания.
— Ты никогда нам не нравился. Всегда был таким «умненьким». Каждый урок сидел с поднятой рукой, будто тебе это нравилось. А нас все учителя унижали, и вечно не давали проходу. А ты… Ты был у них любимчиком. Ухоженный, хорошо одетый. Но сегодня на нашей улице праздник! Да, ребята?!
Скаля белесые зубы, как бешеные псы они набросились на беднягу-Робина, и обхватив злостными руками, ненавистно бросили за железное плечо деревянного моста.
— Счастливого пути, дружок! — хором повторяли они.
Робин еще толком не понимал, что с ним произошло. Плюхнувшись с высоты десяти метров в ледяную воду реки Чайвы, парнишка захлебываясь бултыхал онемевшими руками и ногами. Зубастый страх сковал его, а паника свесив ножки уселась прямо на шею. На большом сером камне соседнего берега сидела незнакомка, и подкармливала утят кусочками белого хлеба. Завидев вдалеке тонущего Робина, она тут же бросилась в воду. Звеня блестящей зеленоватой чешуей, она мгновенно очутилась около него и схватив рукою за шиворот потащила к берегу. Забравшись на берег, Робин судорожно дрожа свернулся маленьким комком. Громко и отчетливо был слышен стук и скрежет его зубов.
Таинственная незнакомка подсела рядом и приобняв Робина обеими руками, прошептала: — Все будет хорошо…
Но Робин не обращал на девушку внимания. Мокрыми глазами созерцая пепельную пустоту, вязло прокручивал в памятном омуте плавающие мысли.
Неспешно приходя в чувство, Робин поднялся на ноги и уставившись на незнакомку произнес: — Простите, чем я могу вас отблагодарить?!
— Не стоило доверять этим глупцам свое одиночество.
Будь в следующий раз осторожнее, — напоследок произнесла незнакомка, и собрав в кулек остатки хрустящего хлеба, растворилась в тени плакучих ив.
— Черт возьми, почему я вечно попадаю в такие ситуации… — подумал про себя Робин.
Часть VI
Дядюшка Бен
Вернувшись домой после веселого вечернего купания, Робин сорвал с себя измокшее поросячье тряпье, и пошвырял все это распрекрасное добро по комнатушке. Впоследствии, с распростертыми объятиями рухнул на мягчайшую перину облачной нежности. Большая вещевая лужица расползлась по всему лакированному паркету. Один башмак влетел прямо в дверной проем, зацепившись длинным слизким языком за край лаковых лестничных перил. Второй повис на хрупкой девической шее стеклянной люстры. Впрочем, вечеринка удалась.
Робин проснулся ровно в полдень от нежных амурных поцелуев Бернарда. Плоский шершавый язык скатывался и снова поднимался к самой макушке чуть сморщенного лба. Приоткрыв левый глаз Робин вяло повел ушами и принялся обнимать еще теплую измятую подушку. С нижних этажей доносился кряхтящий прерывистый голос тетушки Фло. Каждое утро, начиная ровно с девяти часов, она настраивала или пыталась настраивать свои голосовые связки на нужный лад. Несмотря на то, что огромный розовый слон не просто топтался на ее свисших от титановых серег тарелочных раковинах, а расплясывал на них еще с самого детства. Тетушку перебил громкий напыщенный стук в дверь.
— Что за бесстыдство?! Беспокоить в такую рань, — ворчала она себе под нос.
Неспешно подойдя к двери и приподнявшись на цыпочки, тетушка Фло уставилась в крошечный дверной глазок. За плечистой дверью из красного дерева стоял высокий мужчина, довольно плотного телосложения. Одетый в светлую хлопковую рубашонку и льняные заштопанные брючки. Два любопытных кожаных шнобеля выглядывали из под его широких штанин. Густые Сенаторские бакенбарды кутали розоватые щеки, а золотистые веснушки расползлись по всей переносице. Тетушка отодвинула тяжелую щеколду и распахнула настежь дверь.
— Почет дорогому гостю, милейший Бенни! Мы тебя ждали часом позже. Располагайся, чувствуй себя как дома, — сказала вежливо тетушка. Бен взвалил на плечо пунцовый чемодан, что прятался позади него и махнув развеселой головой направился прямиком в гостиную. Сию же секунду раскатистый бутор разнесся по всем уголкам изрядного дома.
— Робин Бобин Барабек! Съел сто сорок человек! Съел корову, съел быка и кривого мясника! — горланил дядя Бен.
Именно этой преславутой дразнилкой Бенни угощал Робина в каждый свой приезд. Виделись они не часто. Каждый август дядя Бен навещал Робина и привозил с собой не только багаж с вещами, но и кучу разных захватывающих историй, добавляя свои аппетитные кляксы в каждую из них.
Спросонья, услышав тот самый долгожданный голос, Робин вскочил как ненормальный, и успев натянуть на себя то, что было под рукой, ринулся ему на встречу. Не прошло и пяти секунд, как Робин сшиб любимого дядюшку с ног, и повалив на пол, крепко вцепился в его стальные ригидные бока.
— Не вежливо бросаться на гостей! — заявила тетушка, продемонстрировав каждую складку на своем замасленном лбу.
— Через пятнадцать минут будет подан завтрак, — добавила она и отправилась на кухню.
Поднявшись на ноги, они устремились прямиком по коридору, проследовав в самое сердце нагроможденной столовой. Робин уселся за квадратный кремовый стол с кофейными ножками и аккуратно придвинул свой стул к дядюшке Бену.
— Я расскажу тебе свою очередную историю, — тихо произнес дядя.
Робин неуклюже положил локоть на самый край стола и не отводя от дядюшки своих собачьих глазенок, старался прикоснуться и почувствовать каждую грань его волшебной истории.
Часть VII
Книжная лавка
Этой истории уже десяток лет. Все произошло в небольшом провинциальном городке под названием Лепаж. Тогда мне было двадцать, я заведовал книжной лавкой с пристроенным к ней миниатюрным читальным залом на самой окраине города. Книжное дело процветало. К нам частенько заглядывали разносортные литературные архитекторы, критики, скандальные поэты и прозаики, переводчики и драматурги. За крайне редкими, единичными экземплярами книг присматривали знатные особы, и жадные ценители коллекционных изданий. Были и те, кто просто заходил поглазеть. Впрочем, посетителей всегда было достаточно… Одной из самых навязчивых визитеров приходилась супружеская пара. Джон Кларкс и Лорен — любовь всей его жизни. Они как две половинки одного чудесного мира, так тонко и верно дополняли друг друга.
На тот момент Джону стукнуло семьдесят. И он, как все нормальные мужчины дедовского чина, предпочитал встречать закат своей прекрасной молодости в безмятежной тишине умиротворения. Но, честно говоря, очень сложно было бы представить даже иллюзию спокойствия с его взбалмошной женушкой Лори. По своей специфике Джон был очень мягким человеком, предпочитал тушить пожар еще до того, как он и вовсе разгорится. Сливаясь с толпой, он будто растворялся в ней. Следовал исключительно в рамках общества, не предаваясь тщеславию. А Лорен, как и должно было быть, разбавляла всю эту непереносимую скукоту, прерывая торжество безвкусицы, и подливая в огонь то самое элитное масло. Да-да, любовь стерпит все! Эти две половинки были до жути разные, но в том была их прелесть.
Джон вечно все забывал. Порой, засиживаясь до допоздна в элегичном читальном зале, в самом дальнем углу, возле окошка, он доставал изо рта свою размокшую вставную челюсть, чтобы она не дай Бог не выпала, как это обычно случалось в процессе восхищения тем или иным автором. Затем, аккуратно заворачивал ее в клетчатый платочек, который был всегда при нем, а уходя домой, с чистой совестью, благополучно, забывал про нее.
У Лорен же, все было гораздо иначе. Она смело могла в свои-то годы похвастаться этакой невероятной цепкостью мысли, запоминала абсолютно все, доходя до любой мелочи, брошенной в ее адрес. Это была чистоплотная аккуратистка с феноменальной памятью. Да! Такую особу сложно не выделить из толпы. Агрессивный броский вид дорогих франтоватых вещиц и заметных объемистых шляпок вызывал непривычное чувство амбивалентности. Лакированные туфли с острыми крысиными носами подворачивались кверху. Над верхней губой виднелась скромная повисшая мушка. Омерзительный несносный запах туалетной воды бросал в жар замыленных посетителей. Не волнуйся, мой друг! Она умела не только выводить людей из себя, но и неимоверно быстро поднимать им настроение.
С излишком важности, доходя до моей книжной лавки, она неуклюже спотыкалась своими остроконечными туфлями о крохотный деревянный порожек и молниеносно влетала в дверной проем. Но вот в чем дело, как только Лорен к нему приближалась, ее громоздкая шляпа не медлила, а с четкостью выполняла свое истинное предназначение намертво врезаясь в дверной проем, в то время, как ее хозяйка двигалась дальше по своему направлению.
Это выглядело так нелепо и смехотворно, что порой многие не сдерживались и начинали в голос хихикать, в тот момент, как Лорен с треском выдергивала шляпу из дверного проема.
Вальяжный запах только что привезенных свежайших книг прогуливался от порога и прямиком до читального зала. Кедровые шкафы-тяжеловесы возвышались до десяти метров, длинные темно-синие шторы плотно кутали невзрачные окна. Тусклый свет медовых витиеватых лампадок рассеивался, пеленая все вокруг. На самых верхних полках поблескивали пузатые книги с золотыми вензелями. Книжная пыль посмеиваясь щекотала носы посетителей. Шелест страниц и скрип старых сдавленных кресел погружал читателя в незабываемую атмосферу. Это был маленький мир загадок и сокровенных тайн.
Довольно редкой, но любопытной гостьей была одна особа. При одном лишь ее появлении я очень заинтересовался.
Это был самый обычный будний день. Мой кузен Гарри вежливо согласился подменить меня на некоторое время, пока я отлучусь принимая завоз новых книг. Возня с исписанной проштампованной бумажонкой — это ей-богу гадостное дело, занимающее не только свободное время, но и свободное терпение, которого и вовсе — дефицит. Стоя недалеко от книжной лавки с огромной грудой бумаг в обеих руках, я обернулся невзначай и увидел ее, ту девушку, что немедля юркнула в мою книжную лавку. В окаянном облике я последовал за ней. Немного приоткрыв входную дверь, я не мог свести с нее глаз.
Взяв в руки несколько книг, она устремилась в читальный зал и как только она сделала несколько шагов, вся бумажонка повалила из моих рук, как черный дым из трубы. Они вертелись, и кружась разлетались по разным сторонам. В вспетушенном состоянии с красными отеками на щеках, я принялся метаться вправо и влево, влево и вправо, спотыкаясь и падая на ровном месте, но успевая подхватывать их на лету. Миледи улыбнулась немного усмехнувшись на до мной и присев на колени, помогла мне привести все в порядок. Неожиданность это одна из самых пакостных вещей, что так бессовестно застает врасплох, но и пожалуй одна из самых ярких и незабываемо приятных, что так трепетно настраивает тонкие струны потрепанной души.
— Благодарю вас! — сказал я.
А она лишь улыбнулась мне в след своими карими с золотым отливом глазами и направилась дальше по сдвоенному коридору. Картинная улыбка оживала на ее лице. Большой каштановый краб бережно обхватывал воздушные черные волосы. Рубиновый шелковый платок с золотыми вкраплениями струился по молочной коже, повторяя каждое движение рук. Грузные рукастые очки в широкой оправе уселись на самый кончик носа. Длинная юбка в пол приподнимала ее чуть выше собственного роста, а угольный кожаный жакет преподносил ее нежной натуре варварскую крупицу элегантности. Я долго смотрел ей в след, а потом еще столько же, прячась за продольным углом книжного шкафа. Было безумно неудобно и в какой-то мере даже стыдно за этот ребячий поступок. А Гарри, как обычно глумился, швыряя в мою голошу свои дурацкие шуточки:
Вы так прекрасны и милы
Я пропускал всегда поток попутных взглядов,
Но покорили мое сердце ВЫ
И это лучше истинной награды!
Мечтать о большем я не мог,
Не смел, и вовсе не хотелось
Встречать чужих, отнюдь, чужих дорог,
Ведь сердце чуткое при вас лишь загорелось
Джек Роуд
Дотошно приоткрыв свой корнет-а-пистон выразительно процитировал он, публично посмеиваясь на до мной и отходя подальше в сторону, опасаясь дальнейших последствий.
Она была чиста и прекрасна как цветущая роза в саду. Меня всегда манило к неизвестному. Я любил смотреть на нее, смотреть как она читает улыбчиво поправляя свои очки. Она была самой невероятной книгой, которую я жаждал прочесть. Мне хватило лишь мгновения, чтобы полюбить ее…
Часть VIII
Любовь всей моей жизни
— Кх, кх! Завтрак подан! Кушайте, не обляпайтесь! — перебила Бена тетушка Фло.
Она поставила поднос на середину стола, и отошла по своим делам, чрезмерно кряхтя и шаркая правой ногой. Робин подвинул поднос поближе к себе, и перекладывая тарелку за тарелкой, аппетитно причмокивал глотая слюни. Благовоние жареного бекона и яичницы с подрумяненными хрустящими тостами вызывало падкое желание проглотить все составляющие вместе с тарелкой. Дядюшка Бен надел белоснежный нагрудный платок и приступил к трапезе, как Робин в это время, уже во всю мочь облизывал обсыпанное крошками блюдце. Через некоторое время Бен с искушенным удовольствием завершил начатое.
— Знатный завтрак! — красноречиво заявил дядюшка, сложив приборы на тарелку, и отодвинул ее в сторону.
— Так вот! — продолжил Бен, тщательно примакивая платком уголки рта. — С того самого момента моя жизнь кардинально изменила свое направление. Мое бытие не имело границ, а я… Я был самым счастливым человеком на земле.
Мы провели вместе целый год. Любовь к ней была безмерна и необъятна. Я любил ее, любил всем сердцем… Она была тем уникальным пазлом, которого мне так не хватало для создания полной композиции. Это странное чувство озарило все закоулки моей души. Я был одурманен, да что там! Пьян ее красотой! Чувства не спрашивая хозяина бесстыдно брали верх. И в кой-то веке, хрустальный венец любви пришелся и по мою душу. Мое сердце еще никогда не знало такой могущественной Царицы. Она подарила мне глоток вечности.
Нам, людям, безмерно близки все те вещи, к чему причастен родной человек. Все, что его окружает, атмосфера вокруг него, место знакомства, все это становится бесценным. Все эти казалось бы мелочи обретают весомый смысл. Все, где он оставил часть себя, лишь прикоснувшись однажды.
Под упитанным боком разросшегося городского парка, пребывала сплошь непримечательная для всех жителей этого города дубовая аллея. Для нас же она имела в корне иное значение.
Обширные стволы деревьев, будто придерживали друг друга раскидистыми лиственными лапами, стискивая в тугом кулаке грозди еще зеленоватых желудей. Птицы терзали таящие сердца влюбленных, звяканьем колокольных воспеваний, подслащая облачными мелизмами. Забавные белочки перепрыгивали с ветки на ветку, притворяясь на миг меховыми блинчиками, скользящими сквозь попутные потоки воздуха.
На бугристой рубашке седоватого многовекового дуба находилось почти незаметное, скрытое от любопытных глаз дупло, отбывающее службу нашей эксцентричной почтовой ямы. В ней мы оставляли незапятнанные письма с недосказанными друг другу фразами или просто мелочи, говорящими о многом. Ах, как же упоительны были те непорочные деньки.
Она была не похожа на других. В ее глазах я видел ребенка, такого чистого и ликующего, способного радоваться каким-то глупым мелочам этой призрачной жизни, наслаждаться каждым моментом, ощущать ее, ощущать саму жизнь.
Эта нежная роза была закаленной как живая сталь, но в то же время хрупкой как хрусталь. И чем безобразнее и коварнее были предпосылки среды обитания, тем лучше она приспосабливалась к ним.
Мы были близки по духу, казалось, что я знаю этого человека уже тысячу лет. Наши прогулки частенько напоминали забавную авантюру. Мы могли пойти куда угодно, в любом направлении, поставив перед собой неизвестный курс. Отчаянные путешественники. Когда настроение срывалось со скалы, семижильный, прочный музыкальный трос выполнял функцию отважного спасателя. Ее голос лился как ручей, такой возвышенный и звонкий. Я не умел петь, моя кряхтелка заглохла окончательно и бесповоротно.
Ее невинная нежность бросалась в глаза. Эмоциональный всплеск бушевал во мне как вулкан. Будучи распустившимся желто-горячим бутоном цветка, ты щурясь смотришь на яркое солнце и восхищаясь его свежей красотой, тонешь в лучах теплоты и незыблемой нежности. Как корабль обласканный пенными волнами с почетным реверансом уходишь под воду, оставляя после себя лишь пузырьки с воздушной начинкой.
Я чувствовал ее всем своим существом. Я чувствовал ее, как мясистый кусок своей потерянной души. Сущность не обманешь.
Она часто пряталась в книгах и дневниках, укрывая теплым шарфом расплывчатых строчек осколки своей девственной души. «Книги — это мир» — говорила она. Ей хотелось убежать, хотелось скрыться от этого мира, в совершенно иной мир фантазий и тайн. Скользя по тонкой нити отчаяния очень легко потерять равновесие. Судьба не раз заставляла ее оказываться на перепутье жизни и смерти, но она держалась и выживала, как бы трудно не было. Она боялась открываться людям, принимая все слишком близко к сердцу. Одинокой кошкой блуждала по колким щетинистым тропам.
Она никогда не рассказывала о своей семье, лишь иногда, уходя от прямого ответа, напоминала о том, что эти воспоминания, эта неизлечимая боль, оставили черные как смоль пятна в ее безотрадном прошлом.
Помню, я ненароком заглянул в ее дневник, раскрытый лицевой стороной, что она забыла на крайнем столике уходя домой.
«Я озеро, во мне много рифов и разноцветных рыб. Хотя, может быть я возомнила себя озером, на самом деле я всего лишь крохотная лужа. Моя душа больна и исколота, ободрана, изранена. Я сломанная игрушка жизни. Нет счастья без дарованной любви и понимания. Хочется исчезнуть, раствориться как капля воды в море. Я так одинока…»
С того момента я дал себе обещание, что сделаю все, что есть в моих силах. Я хотел согреть ее сердце, как маленького бездомного котенка. И вот, стоило мне ее найти и она так скоро исчезает из моей жизни. Ведь как это известно, за каплю счастья, нужно отплачивать горестным ведром злополучия. Эта встреча изменила мою жизнь всего на миг, но это было самым дорогим подарком из всех тех, что я получал когда-то.
Глава IХ
Неисправный вагон
В четвертый сентябрьский понедельник я оставил ее одну в книжной лавке, отлучившись не на долго за превосходнейшими лакричными конфетами, что продавались неподалеку. Этакие сласти завозились довольно редкостно, около раза в месяц. Разве я мог испытывать судьбу, ведь это было ее любимым лакомством…
Спустя некоторое время в книжную лавку ворвались двое мужчин, это были мои «латентные друзья» — редкостные крысы, которым я задолжал неприличную сумму денег для процветания книжного бизнеса, обязываясь отдать долги в срок. Они часто напоминали об этой задолженности с упреком тыча мне в спину. Ах, знал бы я тогда с кем связался…
В один момент у одного из них сложись непредвиденные обстоятельства, в преддверии которых мне сугубо лапидарно намекнули на срочный возврат наличности. В чистом разуме я не мог среагировать на их провокации. Да и где бы я достал такую сумму за один вечер?! Вот они и решили воспользоваться другим рычагом давления — самым близким и бесценным мне человеком, рассчитывая на выигрышный эпатаж.
Разнося все на своем пути, мнимые хозяева испытав на себе властную долю призрачного счастья, изничтожили все, что было мне так дорого. Чернильницы покоились на паркете из красного дерева с окровавленными черноподтеками, ворох измятой бумаги мелкими плевками расползся по помещению, а книжные шкафы-тяжеловесы будто в галошу насударились и слегли. Но это было еще не самое страшное.
При моем возвращении в книжную лавку, я случайно заметил ее окривевшие смятые очки, лежащие на пороге. Они напомнили мне завядшую черную розу, символизирующую адовую эмблему неугасающей печали. Вбежав в душноватое помещение, я обнаружил под грудой массивных книг и различных обломков, ее недвижимое окаменелое тело. Крохотный перочинный ножик обмазанный малиновым вареньем, пластом прилегал к еще блестящему паркету в самом конце помещения. Огромный деревянный шкаф рассыпался как карточный домик. Достав из под кирпичных букварей измокшее в крови тело, я ни минуты не теряя отнес ее в лазарет, находившийся в двух минутах от книжной лавки. Целые сутки я провел около больничной койки. Пылкость чувств моих была неописуема.
В один лишь миг ее сердце замедлило свой привычный ход и замерло в ожидании. Как вагон, прибывая к конечной станции — останавливается, в предвкушении поспешного выхода всех транзитных пассажиров. Я и вовсе не входил в их число, ведь я жил этим вагоном, питаясь живой энергетикой этих стен. Я готов был проехать в нем целый свет, встречая рассветы и провожая закаты. Я бы смотрел в открытое окно не отрываясь, влюблялся в молочные поля начиненные сочной травой или в табун лошадей, остановившихся у водопоя. С тонкой нитью презрения я наблюдал за балванистыми людьми, которые проворно заходят в тамбур вагона, заполняя купейные, а затем плацкартные места, и торопливо выходят на нужной им станции. В ту минуту кроткий сигнал машиниста оповестил всех пассажиров о том, что этот вагон неисправен и его отцепляют от связки. Он вежливо попросил всех пассажиров собрать свои вещи и перейти в другие вагоны. Я вышел из вагона, и еще долго наблюдал за движением уходящего вдаль поезда. Я не смог дальше продолжить свой путь, я остался на ней, на той самой станции, вместе со своим неисправным вагоном.
В тот день я оставил все, что у меня было там и взяв билет в один конец — уехал. Я не мог остаться… Не мог.
Я был так очарован своим несчастьем, что бежал не оглядываясь. Хотелось ли мне правосудия?! Несомненно! Но что я мог этим исправить?
Поселившись в маленькой гостинице, в тихом городке под названием Рейджан, я постепенно сходил с ума. Единственное, что меня могло успокоить, это очередной поход в старый кабак, недалеко от гостиницы. Там работал мой знакомый кельнер. Он всегда следил за уровнем крепкого виски в моем стакане, и не давал сглотнуть лишнего. Наверное ему было просто меня жаль. Он часто говорил со мной, жонглируя стеклянными стаканами или драгоценными бутылками ободряющего спиртного. Этот бедняга напоминал мне врача-пацифиста. Радостного человека, который всем, кому ни попадя лечит душу.
Кто-то застревает в пробке, а кто-то как я — в отчаянии. Будто бегаешь по замкнутому лабиринту из которого и вовсе нет выхода, а потом поддаваясь слабости — тонешь, захлебываясь забродившим виноградным повесой. Ничего не замечая глядишь в запотевший дверной глазок, и безумно радуешься тому нелепому чувству, что это постепенно тебя убивает.
Я бродягой тону в зыбучих песках вечности, ища каплю воды. Ее призрачный облик нещадно ворует мои ведения. Блуждающим странником я вынужден искать приют. Забавный прецедент… Ведь на самом-то деле, его и вовсе нет. Я странствую по миру огибая земной шар, держа в руках бывалый лупцованный венец, и лишь издалека доносится цокот моей поздней пролетки. Жизнь слишком хрупкая вещь и порой бывает так сложно ее сберечь…
Бросив на Робина панихидный взгляд, дядюшка Бен отвел глаза в сторону. Ледяные свинцовые слезы катились по его оцепеневшим каменным щекам. Завывая, он крепко прикусывал нижнюю губу, чтобы все что безудержно гложет, не вырвалось наружу. Робин видел его таким впервые за много лет.
— Дядюшка.. — сказал чуть слышно Робин.
Бен отходя в сторону ответил: — Боль уходит со слезами, мой дорогой Робин. Мне нужно побыть наедине, оставь меня не на долго…
Взвалив фарфоровые блюдца с золотыми ободками на невесомый поднос, Робин тихонечко вышел, прикрыв за собой скрипучую дверь. Робин хотел помочь дядюшке, но чем… Чем он мог ему помочь?! Этот мальчуган, вовсе не знавший жизни. Единственное, что мог сделать Робин, это просто быть рядом, разделяя все, что рвет когтями израненную душу дядюшки Бена, ощущая его боль, как свою собственную.
Прошло около получаса. Когда Робин вернулся в столовую, дядюшка Бен стоял около окна со стеклянными охладевшими глазами, всматриваясь в голубую даль.
— Знаешь, страх — это пожалуй самое сильное чувство на всем белом свете. Страх потерять кого-то по-настоящему близкого, дорогого… Тот пазл, без которого твоя жизнь будет пуста и ничтожна. Осознать эту потерю и просидеть свой век в прошлом, хотя его давным-давно пора бы уже оставить в покое. В той тюрьме я провел так много времени… В тех голых стенах толщиной в вечность, измазанных известкой и угольной пылью. Там нет ничего теплого и радушного, кроме пустого уныния. Синим пламенем объяты те стены. Пепелище… Эта круговая карусель напоминает шкатулку нашей потерянной жизни. И может быть по Божеской милости этот тернистый путь и выведет меня на светлую тропинку, — сказал Бен, похлопывая Робина по плечу.
Так летели дни, бежали гончими псами, забирая с собой каждый миг нашей жизни.
Часть 2
Глава Х
Бухта радости
Последний месяц этого лета выдался довольно жарким в отличии от всех предыдущих, и без речных прогулок было уже никак не обойтись.
Тихое местечко на краю каштанового залива с говорящим названием «Бухта радости», служило для них верным и не сменным пристанищем. Там они проводили большую часть своего времени, соревнуясь в схватке по метанию блинчиков или в ловле самой крупкой рыбы. Обе стороны проходили эмпирический путь, обоюдный, но в тоже время с действующими ответвлениями совершенно иного характера. У Робина это проявлялось в фабрикованной партийности атласных навыков и умений, полученных от дядюшки, у Бена же, в своих детских воспоминаниях, которые теплыми руками пережитой когда-то терпкой радости, тихонечко дотрагивались до его неспокойного сердца. Это происходило при каждом дядюшкином взгляде на этого проказливого мальчугана Робина.
Утром в пятничный день, они отправились туда, прихватив с собой снаряжение для ловли рыбы и маленькую корзинку с едой. Добираясь до сердечного местечка, они без конца спорили и дурачились, грозясь пустить в ход сухопутные морские и воздушные войска, дабы приблизиться к победной кульминации, избежав досадного фиаско. Погода стояла ясная, птицы воспевали уветливые трели, и лишь один поседевший бедняк ухитрился ненароком разлить кувшин молока на небесную поверхность. Молоко сгущаясь, превращалось в махровые волокна, которые преобразовывались в унитарные союзы кочевых племен. Они плавно перемещались по гладкой нежно-голубой ткани, обнажая неведанные земли.
Наконец, добравшись до пункта назначения, дядюшка Бен оголив свой рельефный фразистый торс, и швырнув верхнюю одежду на мягкий плед у желтой сосны, воскликнул: — Я поплыву на ту сторону, а ты считай, как быстро я доберусь обратно!
Бен засмеялся, и опрометью нырнул под воду. Массивными плевками брызги достигли берегового порога.
— Раз, два, три, четыре! — азартничал Робин, ускоряя маршировочный темп.
После скорого погружения фруктовой дядюшкиной тушки в желейные просторы мармеладных вод, прошло около получаса, а от дядюшки до сих пор не следа. Робин замедляясь, приостанавливал числовой ход в надежде, что он вот-вот вынырнет. Волнение начинало грызть макушку вспотевшего лба Робина.
— Куда же подевался этот заядлый проныра?! — лихорадочно произносил Робин, наигрывая озлобленную гримасу.
И вот уж час минует и два, вскоре ясное блакитное небо обвели изгородью запятнанные черные лоскута, крупные дождевые слезы шлепали Робину по лбу, Робин поднял голову вверх и увидел над собой обвисшие лохмы волос с которых крупным градом катились ледяные капли. Робин отпрыгнул в сторону и увидел довольное, но запыхавшееся лицо дядюшки Бена.
— Ни о чем не спрашивай меня, мой маленький друг. Я сам обо всем расскажу, — тихо сказал дядюшка.
Они торопливо собрали свои вещи и укрылись под ветвистым раскидистым каштаном.
Все началось с того… — поспешно начал Бен, тормоша льняным полотенцем свою измокшую голову. — Что я доплыл до самой середины, и вот уж было разглядел очертания другого берега. В какой-то момент мне показалось, что вода стала муторно противиться и суетиться. Со стороны был слышен отчетливый звук приближающегося мотора. Я испуганно повернул голову, и увидел огромный серый катер, он был похож на ужасающее морское чудовище баснословных размеров со стальными листовыми плавниками и острыми каменными зубами в сотни рядов. Он обжорливо водил хвостом по водяным складкам, приближаясь все ближе и ближе.
Отчаявшись, я растерянно поплыл в обратную сторону, лупя и шлепая руками. И вот только я сделал несколько рывков вперед, как мне на встречу с другой стороны плывет второй катер, да еще и в разы больше, чем прежний. Что я только не делал… Махал руками, горланил во всю глотку, они вовсе не снижали ход, а продолжали свой путь в привычном для них режиме. Тогда же я решился на отчаянный шаг. Я взял в кулак всю свою смелость и пошел напролом между ними. Сердце тяжелым молотом било по моей грудине, но твой дядя не сдался, он смог проплыть перед двумя громилами одновременно, не потеряв при этом сноровку и честное имя. — провозгласил дядюшка, заканчивая свою пламенную речь.
Глаза Робина наполнялись радостными криками ликования. Смотря на Бена, он видел не просто своего старого доброго дядюшку, он лицезрел величайшего из рыцарей Круглого стола, раззадоривающего безжалостную опасность и преодолевая множество препятствий на своем пути. Который послушно транжирил рыбу из своего же житейского моря, склоняя чашу весов в сторону бесплодных поисков Святого Грааля.
На старой лодочной станции работал хороший знакомый дядюшки Бена, который с радостью согласился предоставить им на обратный путь два изношенных железных коня. Так, на старых велосипедах они отправились домой, покоряя рослые дорожные склоны, съедая по сдобной порции отборной мошкары летящей на встречу, и наслаждаясь невероятным простором, опоясывающим их.
Глава ХI
Прощальный день
31 августа. Погода стояла ясная, слоисто-кучевые облака походили на длинный солдатский строй, а легкий ветерок, будучи майором полка, насильно подгонял ленивых гренадеров и хитрых вольтижёров.
Пока Бенни аккуратно складывал свои вещи, в воздухе так и витало чемоданное настроение. На счет билетов дядя Бен позаботился еще задолго до этого момента, ведь самые хорошие места достаются только тем, кто успел. Ну а тем, кто опоздал, велено насладиться божественным благоуханием шоколадных плит от ближайшего сортира, доставленных из самых разных уголков мира.
Ему вовсе не хотелось уезжать, но время идет, работенка не ждет, куда от нее денешься… Когда пробило ровно двенадцать часов, они уже стояли на железнодорожном перроне у дверей змеевидного черного поезда, на котором большими красными буквами было выделено название «СТРЕЛА». В тот день тетушка Фло испекла для дорогого гостя «какорики» — свои фирменные пирожки в золотистой медовой оправе с сахаром и корицей. Не обошлось здесь и без тетушкиного ноу-хау.
Робин трепетно обнял любимого дядюшку и тихо произнес: — Я буду скучать…
— Я тоже, мой дорогой племянник. У меня кое-что есть для тебя! — ответил Бен.
Он достал из чемодана немного помятый по краям конверт и передал его Робину.
— Совсем забыл, а это от меня. Небольшой памятный подарок. Береги ее, когда-то она была мне очень дорога, — сказал дядюшка передав ему старую потрепанную книгу.
Робин резко дернул за язычок конверта и увидел край письма. Он развернул бумагу и воскликнул: — Это от мамы! От моей мамы!!! — улыбаясь во весь рот голосил Робин.
«Мой дорогой Робин! Я знаю, что тебе приходится не легко и все выпадает принимать самому. Потерпи немного и мы снова будем вместе, я обещаю! Нас разъединяют расстояния и объять тебя словом не так-то и просто. Мы работаем не покладая рук. Утомительные поездки из города в город, из одной столицы в другую заставляют погрузиться в мирское отчаяние. Я бы все отдала, чтобы очутиться сейчас рядом с тобой хоть на миг. Ты уже большой мальчик и должен понимать, что все это мы делаем для тебя, для твоего же блага. Мы с папой очень любим тебя.
Целую. Твоя мама».
Крепко прижав письмо к разгоряченной груди, Робин застыл от предчувствия скорого восторга. В то время, как дядя Бен уже успел зайти в поезд. Из кабины машиниста раздались несколько громких гудков. Дымовая труба немного затряслась и выдала порцию черной мги.
Тетушка Фло педантично развязала расписной шелковый платочек, что комфортно устроился на ее шее, и не прилагая особых усилий легкими размашистыми движениями водила им из стороны в сторону.
— До свидания! До свидания! — выкрикивали они дядюшке Бену в след уходящего вдаль поезда.
Глава ХII
Школьные байки
Тот сентябрьский денек дал о себе знать холодными порывами ветра. Гудение орущих машин и бесконечная суматоха. Замученные, бегущие на работу люди, давящие оторванные головки сморщенных цветов, выпавших из праздничных букетов. Разноцветная движущаяся поляна зонтов, медленно расплывающаяся по дорогам сонного Боксбурга. Антураж сводил с ума, но честно говоря, Робина это почти не волновало, ведь для него этот день значил не меньше собственного дня рождения. Судьбоносная ступень в жизни, функционирующая в пору новых встреч и приключений. Теперь же Робин учился в первую смену, и все его домашние заботы списывались на темное время суток. Каждый год классы тасовали как колоду карт, и в этом году Робин пришелся на 7 «D».
Ничем примечательным он не отличался от других детей, обыкновенное «житейское дитя». Небольшого роста и слегка худощавого телосложения. Темные волосы, серые дымчатые глаза и приопущенные хилые плечи. Правда, ступни немного разнились между собой. Левая была на четыре сантиметра больше чем правая. Из-за этого небольшого недостатка его частенько дразнили «Бошьшиногим», «Слонотопом», или тому хуже — «Ошибкой природы». Любая обзывалка всегда обидна, хоть ты и не подаешь виду. Язык острее любого меча, насквозь пронзает фразой, сказанной сгоряча.
Многим детям не хватает той самой родительской ласки, и они в свою очередь обиженные на весь мир, пытаются ослабить источник собственной боли, передавая ее своим сверстникам, а в частности и тем детям, которые весьма младше. И вряд ли они догадываются о том, что это и вовсе не решит их внутренних проблем. Ведь тирания не облегчит горести разбитого когда-то сердца.
Его маленькая странность понуждала к резкому ограничению круга общения. В классе с ним никто не общался, кроме одной полной девочки, которая всегда сидела в одиночестве на первой парте. Каждое приближение она воспринимала как угрозу. Оценка очень много значила в ее мире. Лиди — так ее звали. Она с трепетностью относилась к изучаемым предметам, исправно выполняла домашнее задание, и никогда не опаздывала. Ее гардероб был скромен и весьма зауряден, он лимитировался парочкой черных бархатных платьев и одним праздничным нарядом. Робин не считал ее толстой, Лиди напоминала ему одну правдивую истину: хорошего человека должно быть много.
Дворовые шайки частенько издевались над ней, а Робин всегда заступался, и каждый раз получал в ответ хорошую трепку. Заступался не потому, что хотел заслужить ее уважение, а потому, что чувствовал ту же самую боль.