Бесплатный фрагмент - Любовь, смерть и другие неприятности

«…Все, что мы делаем — попытка хоть как-нибудь не умереть; так кто-то от переизбытка ресурсов покупает треть каких-нибудь республик нищих, а кто-то — бесится и пьет, а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в печь сует; а кто-то в бегстве от рутины, от зуда слева под ребром рисует вечные картины, все исходящие добром; а кто-то счастлив как ребенок, когда увидит, просушив, тот самый кадр из кипы пленок — как доказательство, что жив; а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый оголяет зад, а многие твердят о мире, когда им нечего сказать; так кто-то высекает риффы, поет, чтоб смерть переорать; так я нагромождаю рифмы в свою измятую тетрадь, кладу их с нежностью Прокруста в свою строку, как кирпичи, как будто это будет бруствер, когда за мной придут в ночи; как будто я их пришарашу, когда начнется Страшный суд; как будто они лягут в Чашу, и перетянут, и спасут».

Вера Полозкова

***

кончики пальцев

заряжены вдохновением,

взгляды коллег переполнены недоумением,

так и хочется их успокоить, но —

я не мастак в передаче успокоения.

я умею, напротив, шебуршить души,

слушать влажность осени,

листву слушать,

умею играть словами под настроение —

в общем, бесполезны мои умения.

умею паниковать без повода и со вкусом,

умею жить без денег, общаться с трусом,

истериком, психопатом и мазохистом —

иногда это даже бывает и интересно —

но для нормальных людей в моей жизни так мало места

что они, это чувствуя, крутят пальцами у висков,

я встречаю это с душевным «всегда готов»,

я люблю красный цвет, целоваться, вагон плацкарта,

и когда снег тает хотя бы в финале марта,

и когда народ пусть не читает сартра,

но хотя бы в курсе, что бродский писал стихи.

но вокруг столько интереса к процентным ставкам,

пробкам, мигрантам, власти, «опятьвсёдорожает»

столько людей хронически уезжает,

что не ясно, чему уделять внимание,

и не стоит ли озаботиться нам заранее,

поскольку пример заразительнее премьера,

а на премьерах скучно и дорого,

скучней, чем в парке.

там тишина и промозглый осенний дым

кусок души дышит там, невредим,

впитывает то, что неуловимо,

ему наплевать, что мы здесь не победим.

21.11.2011

ноябрь

Просыпаешься — снег опять завалил в окне

полдороги, людей, пейзаж, горизонт, ноябрь;

у тебя изнутри

поднимается по спине

холод, ночь, зима, одиночество. Кипятком

обжигаешь чашку,

вырывая из полусна,

где ты, тепло, юность, весна-красна,

по каким городам и весям ты нас бросаешь?..

Из крана в лицо — такой ледяной водой,

и ветер взвывает в трубах,

совсем не в ивах.

Моя сверхзадача — остаться самим собой —

мне самому не кажется выполнимой.

Так трубач берёт ноту, а она не идёт к нему;

так север

не отдаёт тебя никому;

так городской, напуганный снегом воздух

превращается

в сказочную тюрьму.

Помнишь, вечность, дворец, Кай и осколки льда?

Где же ты, Герда… Чайник опять остыл,

батареи замерзли, я стою у окна. Туда

бросили мир, и он без чужой заботы

застыл как изгой,

покорёженный,

глупый кто-то.

И я — безнадёжен — опять без тебя простыл.

27.11.2012

25

и мы сойдём с ума, но не сдадимся

и если мир, бессонный как луна,

пойдёт на вы —

мы видим наши сны —

и этим иногда тайком гордимся.

вот этот сад, там бродит чья-то тень,

звонит в потёмках наша дребедень,

и намекает, что намек понятен.

мир полон белых пятен, как нам знать,

что воздух держит нас,

что он за нас,

и можно спрятаться на голом пустыре.

вот невесомость, ясная вполне,

вот независимость, дешевле, чем свобода,

вот бой часов как знак начала года,

вот я, как ничего не знак, и мне

спокойно дышится в дождливых переулках,

и кто бы знал, но эта тишина

скрывает гайки, винтики и втулки

и механизмы появленья сна.

шарахаться в ночи в конце-концов

не самый худший из всех вариантов,

вариативность хуже чем война.

ей нет конца и края нет в помине,

на этой окружающей твердыне

не устоит и простенький бордель.

вот,

например,

часы неугомонны,

и кто-то вышел в свет довольно сонно

в роддоме, заорав куда попало

и верно оценив, куда попал.

теперь, укрывшись сном как одеялом —

его, как остального, всегда мало —

идёшь в лесу, похожему на полночь,

и воздух холодит морскую пыль,

и быль, и небыль рядом за замками,

кого мы ждем —

всегда, всегда не с нами,

нас взял в кольцо своими чудесами

мир,

и осталось только сделать вдох.

таков расклад, а дальше будет. будет.

лежат в ладони камни с побережья.

они пропахли солью и дождем.

мы прячемся и снова всё сначала.

я им скажу, что что-то потеряла

и может быть к обеду мы вернёмся

но только если что-нибудь найдём.

31.03.2012

***

Здравствуй, Алиса. Я хорошо, спасибо,

как у тебя? Просто невыносимо

писать этой ручкой. Сменил, продолжаю: май

от января отстоит практически на полгода,

но если не знаешь, что отвечать —

как встарь

пиши про погоду.

Я — ничего. Ты, полагаю, тоже.

Эта похожесть нас довела до ручки

(хорошо не в петлю). Зачем-то лезу из кожи,

демонстрируя оригинальность ума. Боже,

почему, избавляясь от мелодрамной ноты —

безнадёжно —

выглядишь идиотом?

Впрочем, не обращай. Смысл моего письма,

устав от меня, ушел покурить, пока

я тут ваяю очередной балласт

буквострок в никуда. Тебе повезёт, бог даст,

сидеть в январе с этой дурацкой ручкой,

но тогда

это будет фарс.

Как и любой повтор. Только в театре сцена

раз за разом встречает аплодисменты зала,

жизнь, в отличии от, терпеливо дождётся финала,

чтобы не повторяться боле. Впрочем,

прекращу этот бред,

чтоб не влезть

в области многоточий

и прочие сферы. У нас мороз,

от окна дует. Пока я писал — замёрз,

и о чае горячем как-то больше приходят мысли,

посему завершаю. Жду ответа, тебе — сильнее.

Адрес прежний, ключи у тебя, я все тот же

дурак и писем

писать категорически не умею.

28.01.2010

1 декабря

Мне хочется написать резко, отрезать четко, чтобы без недочётов на точках отрезка, чтоб было веско и читая потом как леска натянулась душа: от пальцев — до перепонок. Чтоб спросонок там, наверху, удивились: мол, жив Курилка, а мы-то его списали, всех спасли — а его даже не спасали, а он снова кропает какой-то бурлящий стих, с возрастом обнаглел и ни разу не испугался, сам не утих и не уняли его, мерзавца, и теперь даже тем, наверху, начинает упорно казаться, что создатель не то, чтоб ошибся, но явно перестарался, что-то слишком живое, больное туда вложив. Успокоить бы их, предложив: это всё — паранойя; я не Босх и не Гойя, сам себе и аэд, и миф, и толку-то в том, что я вообще еще жив.

Хочется успокоить, а тебе вот, поди, нельзя — ты, как водится, пешка, но апломба — как у ферзя; ты, как водится, нищий, но в душе совершенно принц; у желудка проблемы с пищей — у души зато нет границ. Ходишь-бродишь, гусляр, по свету, ищешь сам-не-пойму-чего, ни принцессы нет, ни монеты, даже дома нет — ничего. Толку что от твоих рассказов, толку что от твоих затей, Эверестов твоих, Парнасов, нерождённых твоих детей; ты же гол как сокол и холост, как патрон, обесмысслен весь. Ты — один уходящий поезд, для которого нету рельс.

Пытаешься объять весь мир ты всуе, а наверху тасуют и тасуют те пачки карт, которыми пойдёшь ты, — но ты, конечно, не увидишь их. Нам наобум, на слово и на звук, нам наугад, наощупь, наудачу; и смыслу жизни форму придадут…

То, что ты жив, — нет,

н и ч е г о

не значит.

01.12.2008

***

Время рисует комикс в твоём мозгу,

смотрит,

как ты сам себе ставишь шах,

как бывший нищий, сегодняшний падишах,