Бесплатный фрагмент - Ложь в двенадцатой степени

Пролог

Когда Хельга переступила порог здания, являвшегося ей во снах в виде волшебного замка, она, вопреки собственным надуманным ожиданиям, ничего не почувствовала. Ни щекочущей радости, ни мелькнувшего озарения, ни вспыхнувшего в сознании дежавю — ничего! И даже спустя минуту, прислушавшись к ощущениям, она не нашла в себе ностальгии, которая появляется у людей, например, при виде старого домика бабушки. И теплых воспоминаний, что обычно рождают игрушки детства, обнаруженные в запылившемся ящике на чердаке, тоже не было. Ничто не всколыхнулось в душе. Как будто Хельга ступила на незнакомую территорию и это странное переплетение коридоров — всего-навсего клон здания из ее прошлого. Хлопотливые утренние сборы вдруг показались нелепым дерганьем, а щекочущее нервы возбуждение погасло. Но ставить крест на мечте детства из-за того, что впечатлительная девочка выросла и стала воспринимать мир по-другому, Хельга не торопилась. Во всяком случае, пока не появится убедительная причина — вместо пробуждавшегося время от времени каприза подстраивать под свои собственные ожидания все окружающее.

Одного взгляда на приемный зал хватило, чтобы составить общее представление об интерьере всего здания. Скользкий пол, строгий цвет стен, однообразная, хотя и дорогая мебель — за семнадцать лет ровным счетом ничего не изменилось. По этим же скучным, убивающим любую фантазию коридорам водил ее отец в гости к живому манекену. Все равно что пришел в гости к волшебнику и вместо удивительных магических штучек на старинных стеллажах его комнаты обнаружил заурядные горшочки, фотографии и купленные на распродаже диванные подушки. Унылая обертка — шокирующая начинка. Добраться бы еще до нее.

— У вас назначена встреча? — услужливо спросила улыбчивая секретарша в белом твидовом пиджаке.

Уголок ее воротничка был немного загнут, будто девушка не успевала прогладить его перед работой. А может, она просто не любила все эти утомительные процедуры, превращавшиеся в настоящий ритуал, и второпях исполняла их лишь потому, что того требовала должность. Выглядела она в самом деле представительно. Хельга поймала себя на мысли, что никогда не смогла бы так аккуратно уложить свои непослушные волосы.

— Меня пригласил доктор Траумерих.

Секретарша взяла из рук Хельги письмо, которое та всю неделю нервно перечитывала, мяла пальцами, откладывала и вновь брала. Прямо как золотой билет на фабрику Вилли Вонки, посетить которую девочка мечтала большую часть детства. Но добронравный родитель вместо сумасбродного шоколадного магната познакомил дочурку с дьяволом. И все последующие годы малышка грезила уже не о сладостях, а о возвращении за своей душой в преисподнюю.

Хельга отмахнулась от разбегавшихся из-за волнения мыслей и дождалась, пока девушка свяжется с пригласившим ее человеком.

— Хельга Мантисс? Доктор Траумерих встретит вас возле лифта. Вас проводить?

Гостья отказалась. Она не забыла, что идти нужно строго вперед, так сказать до упора. Вот только волшебные двери лифта сами собой не разъезжались в стороны, сколько на кнопку ни дави. Да и кнопки никакой не было.

Ступая по плиткам коридора, Хельга бросала беглый взгляд на смежные ходы и двери. Все-таки первый этаж здания имел типично офисный вид, и атмосфера была соответствующей. Стандартность впиталась в стены и прикрученную к своим местам мебель настолько, что разбавить «серьезную рабочую мину» не могли даже непристойная картина и расписная амфора в центре столовой. Так амбициозный юноша, которому родители постоянно повторяли, кем ему уготовано стать судьбой, в конце концов уверовал в неизбежность навязанной ему роли. А какой тут выбор?

Такими же обычными и неприметными были второй и третий этажи здания — Хельга не сомневалась в этом, хотя никогда туда не поднималась. Скорее всего, там были размещены еще более незамысловатые по форме и содержанию кабинеты.

Любопытства ради Хельга как-то ввела в поисковик название заведения. Прочитала познавательный, но не особо интригующий текст о частном институте по изучению психосоматических заболеваний. И еще узнала о том, что много десятков лет назад весьма состоятельный человек, страдавший неким расстройством, мечтал вылечиться сам и помочь остальным страдальцам с похожими заболеваниями. Он-то и учредил заведение, дал ему свое имя — тщеславен был отец-основатель, — а потом скончался от старости. А детище его жило, функционировало, привлекало волонтеров, питалось бюджетом владельцев и частными пожертвованиями.

Это была одна сторона типичного института. Та, что буквально торчала на виду и лениво выполняла не самые актуальные задачи современности, пока ее соседка скромно занималась действительно любопытными делами.

Вот эта неприметная сторона жизни института и привлекала Хельгу. Она не была такой яркой и будоражащей воображение, как в каком-нибудь секретном комплексе из фантастической истории, но тоже вызывала интерес. Словно неслучайно обронившая платок барышня, она в один момент давала понять, что здание не такое уж скучное, как казалось поначалу. И внимательный посетитель вдруг осознавал, что интерьер блеклый не потому, что здесь принято следовать шаблону, а потому что учреждение хочет казаться неприметным, скрыть свою незаурядность от глаз большинства. Ну кто станет приглядываться к серому человеку в толпе? Кто будет сканировать проницательным взглядом белые стены и одинаковые стулья, столы, коридоры…

Девушка приблизилась к лифту. Кнопка все же имелась, что несколько смутило Хельгу, уверенную в точности своих детских воспоминаний. Гостья терпеливо встала сбоку, освобождая дорогу выходившим из кабины людям. Доктора среди них не оказалось.

Он приехал парой минут позже — мужчина в очках, впопыхах шаривший в карманах. В воспоминаниях Хельга хранила образ приветливого и добродушного друга отца, слегка рассеянного и очень забавного, всегда имевшего при себе сладости и массу впечатляющих историй.

А ведь она не видела его уже семнадцать лет.

Доктор Траумерих улыбнулся, как только завидел Хельгу. Сейчас ему должно быть за пятьдесят. Они обменялись сухими приветствиями, которые обычно произносят при встрече малознакомые люди.

— Хельга, как давно не виделись! В последнюю нашу встречу ты была такого вот роста и с милыми бантиками. Отлично выглядишь. — Он указал на распахнутые двери лифта. — Не против, если мы спустимся ко мне в кабинет? Не люблю суету первого этажа.

«Лифтового путешествия» как раз достаточно, чтобы присмотреться к собеседнику и сделать первые выводы о нем. Хельга не сомневалась, что доктор уже окинул ее оценивающим взглядом, во всяком случае надеялась на это. Каре с едва приметным каскадом она не изменяла много лет, ибо не умела и не желала возиться с длинными волосами. Деловой костюм говорил о том, что она соблюдает правила дресс-кода, а небольшая брошь возле сердца — что девушка, не носившая других украшений, все же стремится привлечь к себе внимание. Ногти ровные, не обкусанные, но содранную кожу в районе заусенцев спрятать оказалось трудновато. Не самый удачный способ справляться с волнением, и Хельга это понимала, но из всех привычек эта оказалась наиболее прилипчивой.

И все же она не сильно переживала, что какая-то деталь в ее внешнем виде не понравится доктору. Ее пригласили не в модельный бизнес. Хельга наверняка знала, что в первую очередь людей, с которыми она будет общаться в этих стенах, интересуют ее профессиональные качества. Или, как можно догадаться из письма, профессиональные качества ее отца. Вот ведь ирония…

— Сегодня на удивление приятная погода, хотя синоптики обещали дожди. Стоит ждать завтра, полагаю, — обронил мужчина, чтобы прервать молчание.

Хельга не преминула воспользоваться короткой поездкой, чтобы со своей стороны изучить доктора Траумериха. Его лицо она помнила смутно, поэтому сейчас рядом с ней стоял незнакомец, отдаленно напоминавший беззаботного улыбчивого дядечку семнадцатилетней давности. Кудрявые волосы почти полностью покрыла седина. Мужчина сутулился, держал руки в карманах и смущенно улыбался. Постоянно. Должно быть, оттого мимические морщины проложили на лице столь глубокие колеи. Хельга вспомнила, что ее отца отчего-то злил взгляд коллеги, который он с раздражением называл взглядом побитой собаки. Нечто похожее разглядела и Хельга, но назвала бы это скорее отпечатком непреходящей усталости или потаенной грусти.

Парочка спустилась на минус второй этаж, хотя по длительности поездки могло бы показаться, что они не выше минус пятого. Для активации панели доктор воспользовался электронной картой, которую хранил во внутреннем кармане. Хельга отметила, что для попадания на верхние этажи карта не требовалась. Вот тот самый звоночек, сигналящий о нестандартности такого типичного здания.

— Идем сюда. — Как только двери разъехались, доктор Траумерих указал направление. Он сохранял такой же невозмутимый вид, что и пару секунд назад, но движения стали более сосредоточенными. Он следил, чтобы девушка дошла именно до того кабинета, на который он указал. Шаг влево или вправо, конечно, не гарантировал расстрел. Только Хельга все равно чувствовала, что ступила во всех смыслах на новый уровень, пусть коридор и был фактически братом-близнецом соседа сверху.

Дверь кабинета провожатый также открыл картой.

— Опять доктор Амберс оставил недописанные отчеты. Не ожидал, вероятно, что сюда зайдет кто-то еще. — Доктор Траумерих спешно сгреб листы на столе в одну более-менее аккуратную стопку. Он прямо-таки выдавливал из себя и окружающего пространства презентабельность, в которую сам не верил, но скоро бросил напрасные потуги и просто указал на стул. Так было лучше. «Тяжело общаться с людьми, которые неумело притворяются теми, кем не являются», — подумала Хельга. Она хранила в памяти образ веселого и слегка неопрятного ученого, а не выдрессированного работника, у которого ни пятнышка на столе и все всегда на своем месте, как у робота какого-то. Стоило доктору расслабиться в знакомых стенах, как он стал прежним дружелюбным и чуточку неуклюжим Уильямом из снов Хельги. Теперь она по-настоящему вспомнила его. И даже постоянно мелькавшая на его лице улыбка начала казаться искренней.

Мантисс опустилась на кожаное сиденье и окинула комнату взглядом.

— Весьма уютно. Но я не могу представить, как мой отец проработал тут столько лет и не сошел с ума. Тут нет окон, и возникает ощущение, что сидишь в коробке.

— Мы раньше были в другом кабинете. По правде сказать, он не сильно отличался от этого, но хоть какое-то разнообразие, если подумать… Видишь ли, весь этаж отдан МС, и из-за его передвижений приходится переезжать и нам, — пояснил мужчина, оставаясь на ногах. — Ты… ты ведь не забыла?

— Да, я примерно в курсе, с каким пациентом работал мой отец.

Весь этаж, значит? И размеры его, очевидно, превышают площадь наземных помещений.

— Примерно? — последовал вопрос.

Хельга намеренно подвела разговор к предмету обсуждения, и доктор уцепился за подвешенный конец.

— Прости, я не хочу вот так сразу переходить к сути… Прежде всего, я крайне соболезную, что Эдгар…

— Благодарю. Перед уходом он сказал, что у него не осталось незаконченных дел, с которыми ему хотелось бы возиться. А потому он ушел счастливым.

Это была не совсем правда. Хельга сомневалась, что ее отец вообще понимал, как это — быть счастливым. То ли времени не находилось остановиться и поразмышлять, то ли попросту не умел испытывать радость. В одном она не слукавила: Эдгар Мантисс не оставил незаконченных дел. По крайней мере, он сам так сказал дочери. Вот только приглашение доктора Траумериха внесло в картину поправки.

Уильям Траумерих почти все время смотрел на гостью, что совсем не удивительно: в кабинете кроме черно-белого предостерегающего постера «Храните шокирующие тайны при себе, иначе злые уши их услышат, а злые языки распространят» и взглянуть-то было не на что. Так что симпатичная посетительница притягивала весь интерес к себе. Плюс это показалось Хельге тактичным и располагающим к беседе, так что, если бы она сильно волновалась, поведение доктора было призвано подбодрить ее.

— Прежде всего мне хотелось бы узнать кое-что, — мужчина сцепил пальцы в замок.

Он вообще довольно активно жестикулировал, словно расписывал на аудиторной доске сложный алгоритм. Хельга приготовилась к контрольным вопросам об отце, о полученном высшем образовании, однако никак не ожидала услышать следующее:

— Одна из ранее произнесенных мною фраз была ложью. Не припомнишь ее содержание?

Хельга опешила, но тут же постаралась взять себя в руки. На выпускном экзамене ее и не такими вопросами выбивали из колеи. А для успешного ответа всего-то и нужно было внимательно следить за беседой и запоминать слова говорившего. Еще, конечно, наблюдать за невербальными знаками, но это у Хельги получалось даже лучше, чем концентрироваться на смысле и логической связи реплик.

За десять-пятнадцать минут общения Уильям Траумерих произнес не так уж и много фраз. Большая часть из них была формально-этикетного характера. Что может быть проще, чем выловить среди них белую ворону?

— Я попробую, — проговорила гостья, рассуждая, что конкретно доктор пытался выяснить своим вопросом. — При встрече вы сказали, что я хорошо выгляжу. Ожидаемый комплимент от воспитанного человека, а потому речь не идет о таких критериях, как правда или ложь.

— И все же ты в самом деле хорошо выглядишь.

— Благодарю. То же самое можно сказать и о соболезнованиях по поводу моего отца, но, поскольку вы работали вместе, немалая доля правды в ваших словах имеется. Кстати, — Хельга вспомнила одну деталь, — вы говорили, какой я была в детстве. Но это субъективное мнение, которое отражает ваше восприятие и не обязано совпадать с действительностью. Я даже не знаю, какой должна оказаться явная ложь, чтобы быть заметной. Что в детстве я походила на волосатого мальчика?

Хельга заслужила одобрительную улыбку и почувствовала себя увереннее.

— За прогнозом погоды я следила, чтобы знать, как лучше одеться перед выходом. Так что тут ничего странного я не заметила. Вы сказали что-то про комнаты… да, что раньше работали в другом кабинете. И что целый этаж отдан МС. Ничего из этого я знать не могу. Даже если в этой фразе скрыта ложь — как я, человек, не знакомый с вашими порядками, могу выявить ее? Я ставлю на фразу про неаккуратность вашего коллеги. — Хельга наклонилась вперед и присмотрелась к бумагам на столе. — Я с ним не знакома, но сомневаюсь, что его отчеты будут подписаны вашим именем. Да, и помня вашу рассеянность…

— О, так ты помнишь о ней!

Оценочная фраза была немного дерзкой, и гостья понимала это, но привычка использовать всевозможные аргументы, даже не самые надежные, давала о себе знать.

— Ты забыла упомянуть фразу про то, что мне комфортнее вести беседу в собственном кабинете, но это уже не так важно. — Доктор довольно закивал. — Ты права. Хороший анализ. Меня поначалу немало удивило, что ты почти не растерялась, но потом я подумал, что Эдгар, должно быть, преподал уроки выдержки.

Не то слово. Некоторые из них оказались весьма травмирующими, из-за чего Хельга подолгу не разговаривала с отцом. Результат, правда, окупил прошлые обиды.

— Хорошая память — ценный багаж. Особенно в нашей работе. — Больше Уильям Траумерих не комментировал свою маленькую проверку. — Ты не брала с собой никаких файлов, оставленных Эдгаром, так сказать, в наследство? Я имею в виду, конечно, не личные документы.

— Я принесла оставленные отцом книги и записи о психотерапии, но не думаю, что в них есть неизвестная вам информация.

Гостья подергала за ручку пакет, разбухший от бумаг. Накануне она тщательно просмотрела каждую страницу, но не обнаружила ничего, что могло бы вызвать тревогу. Или просто не поняла. Вряд ли ее отец захватил с работы секретные документы, — в любом случае он не прятал бы их дома и уж точно не перевешивал ответственность на Хельгу. Значит, причина того, что ее сегодня вызвали, в другом.

— Если вам нужны какие-то материалы или наработки, могли бы заехать или договориться о встрече в удобном для вас месте. Но раз вы захотели видеть меня лично, вам нужно что-то еще.

— Возможно, я просто осторожный, — мужчина завел руки за спину. — Ты ведь читала его заметки?

— Конечно, но вы и сами знаете, как он писал.

Доктор Траумерих понимающе кивнул. Да, он определенно знал, что Эдгар завел привычку записывать мысли, которыми не планировал делиться, сокращениями, абстрактными фразами и кажущимся поначалу несвязными предложениями. Порой даже тогда, когда требовалась конкретика. Однажды профессор Мантисс по рассеянности использовал этот метод, чтобы написать записку в школу дочери. В ней говорилось что-то о задержке кораблей в пути, и учителя решили, будто девочка куда-то уплывала на отдых, хотя она попросту сидела на больничном. А уж какой хаос творился в личных записях Эдгара! Настоящий кошмар дешифровщика! Сам профессор прекрасно понимал эти записи через какие-то личные ассоциации, однако другим людям, не способным залезть в его голову, приходилось нелегко.

Научные работы отличались чистым языком и конкретикой, опубликованная книга доходчиво объясняла читателям особенности строения мозга, а вот личные блокноты, увы, пострадали от привычки профессора. Оттого Хельга не была уверена, что где-нибудь на полях мелким шрифтом отец не оставил крайне важную приписку, которая любому сунувшему нос в его бумаги человеку покажется обычной поэтической глупостью.

— Он что-то скрыл от вас? — вымолвила Хельга, наблюдая, как собеседник принимает закрытую позу. — Только отец не делал меня своей наследницей. Я понятия не имею, над чем он работал в последние годы. Пока я училась в колледже и институте, мы почти не общались.

— Я был бы разочарован в Эдгаре, если бы он посвятил тебя в детали своих исследований. — Доктор Траумерих предложил гостье выпить кофе. — Нет? Что ж… Видишь ли, Эдгар был очень умным, удивительным человеком! Но крайне осторожным. За все годы работы — а это более двадцати лет! — мы не сблизились настолько, чтобы считаться друзьями. И Эдгар не посвящал меня в свои методы исследований. То есть, разумеется, мы с ним многое делали вместе, но у него все равно получалось что-то лучше, и он никогда не посвящал меня в тайну своих успехов. — Доктор сделал паузу, видимо обдумывая продолжение разговора. — И вот его нет уже девять месяцев. И я каждый день жалею, что так и не выпытал у него парочки секретных методов. Поверишь ли ты, если я скажу, что Эдгар каким-то образом мог надавить на МС и расположить его к сотрудничеству? Нет, не расположить — заставить быть послушным. Более-менее.

— МС? — переспросила Хельга с явным недоверием в голосе. — Насколько я знаю, этот манипулятор крутит людьми, как капризный ребенок игрушками. Но чтобы кто-то мог заставить его слушаться…

— А ты думаешь, что знаешь характер МС? Любопытно, сколько же ты вынесла из того эксперимента. — Хельга пожала плечами, и доктор продолжил. — Он определенно ненавидел твоего отца. И ты уже догадываешься, что никто на этом этаже терпеть не может МС. Особенно мы, доктора. — Уильям Траумерих скромно поклонился. — Эдгар точно знал, как найти подход к этому «капризному ребенку», и всем нам работалось сносно. За тот год, что он отошел от дел, МС успел вогнать в депрессию трех работников разного уровня подготовки, довести еще двух до увольнения, а одному из моих коллег разрушил семейную жизнь. И все это не покидая этажа!

Хельга подумала, что доктор никогда не позволял себе ругаться, хотя тут так и напрашивалось ядреное словечко. Она бы и сама бежала от такой работы, если бы ее заведомо не тянуло к ней. Мантисс положила ногу на ногу, расслабленно откидываясь на спинку. Они постепенно подбирались к сути.

— Я осознаю, что тебе неизвестны удивительные методы твоего отца, — продолжал доктор Траумерих, замерев возле стола напротив собеседницы. На предложение Хельги сесть (будто она хозяйка кабинета) он отмахнулся. — Но ты дочь Эдгара. Никто не знал его лучше тебя, независимо от степени близости ваших отношений. Поверь, остальных он вообще не подпускал к себе.

— И вы хотите, чтобы я покопалась в записях отца и попробовала найти упоминания о методах усмирения главного бунтаря?

Доктор убавил мощность кондиционера, хотя Хельга ни разу не почувствовала холодка на коже. Напротив, кровь гуляла, а сердце бодро отстукивало привычный ритм.

— Конечно, это было бы непростительно эксплуатировать тебя в свободное время, не давая ничего взамен. Поэтому я собирался предложить тебе должность. Мне все равно нужны помощники, а ты окончила обучение на психолога с отличием.

— Вы знаете? — вырвалось у Хельги, пусть ничего необычного в этом и не было. Доктор Траумерих наконец-то перестал растягивать губы и впервые после начала разговора позволил себе естественную улыбку.

— Эдгар не мог удержаться, чтобы не похвастаться. Работа, которую я хочу предложить, как раз для тебя, с твоим-то умением разбираться в людях. Давно надо было это сделать, конечно, но… — Мужчина скривился и покачал головой, молча выражая свое отношение ко всем событиям, препятствовавшим этому разумному решению. — Коллеги с других этажей прозвали наше скромное владение царством паранойи и психопатии. Даже люди, которые не имеют контактов с МС, чувствуют его влияние. Иногда уборщики начинают жаловаться на негативные мысли или ощущение дискомфорта. Кто-то говорит, что вновь чувствует себя маленьким унижаемым всеми ребенком. Кого-то одолевают воспоминания, о которых они пытаются забыть уже не первый год. Из-за отсутствия психолога в нашей секции мы можем запустить случай, вовремя не обнаружив предпосылки. Неприятно слышать, что электрик, всегда исправно чинивший проводку, вдруг не вышел на работу, потому что покончил с собой. — Доктор вздохнул. — Тебе предстоит следить за настроением работников нашего этажа. Отправлять в отставку или в отпуск тех, кто не может справиться с негативными мыслями, и подбадривать тех, кто менее внушаем. Плюс в остальное время ты будешь сидеть с бумагами Эдгара и пытаться найти информацию о методах его работы. Как тебе такой расклад? О часах и оплате договоримся отдельно.

Он сцепил ладони на уровне груди, будто умолял гостью. Но еще больше ей бросилось в глаза, что жестикуляция к концу речи резко замедлилась, как если бы доктор потратил всю энергию на танец рук в воздухе. Скорее всего, проблема была в другом, и Хельга догадывалась в чем.

— Вы провели эксперимент, пытаясь узнать не столько возможности моей кратковременной памяти, сколько умение интуитивно решать непредвиденные задачи, верно? Но ни в работе с записями отца, ни в беседах с людьми это мне не понадобится. А вот в разговоре с вашим пациентом — да. Вы готовите меня к встрече с МС? Правильно я думаю?

— Н… нет. — Доктор поморщился и поправил очки. — Я подумывал… может, когда-нибудь ты станешь достойной преемницей отца в его деле. Я не знаю. Это просто мои фантазии. Сегодня я выяснил, что ты ближе к этому, чем я представлял, когда писал письмо. Но звать тебя на замену Эдгару я не планировал. Это вопрос неопределенного будущего, Хельга. А в ближайшее время тебе запрещено вступать с МС в контакт.

Хельга испытала смесь разочарования и смирения. Крохотная ее часть все равно надеялась, что бывший коллега отца проявит благосклонность и позволит проникнуть в самое сердце исследований. Но то были представления мечтательной девочки. Более реальными казались мысли о том, что доктор Траумерих заберет записи Эдгара, задаст пару вопросов и отпустит восвояси. А потом ни писем, ни звонков… Против подобного исхода Хельга даже разработала стратегию поведения: прибегнув к блефу, она должна была убедить доктора, что его самостоятельные копания в документах отца ни к чему не приведут. К счастью, прибегать к этому не потребовалось. Вариант с сотрудничеством устраивал Мантисс на девяносто процентов. Оставшиеся десять приходились на необходимость адаптации на новом рабочем месте и запрет на общение с МС — виновником всего происходящего на этаже. Это почти так же несправедливо, как попасть в футбольную команду и услышать от тренера, что первые пару лет предстоит сидеть на скамье запасных. Только в спорте человека из наиболее вероятных опасностей ждали физические травмы, а тут — кое-что посерьезнее.

— Вот как, — выдавила Хельга. — У меня есть возможность подумать?

Глава 1

Несмотря на стойкую нелюбовь к интроспективной психологии, Эдгар Мантисс часто советовал дочери анализировать процессы собственного сознания — во всяком случае, те, которые организуются и направляются ею самой. Даже если поначалу кажется, что это не вносит видимой ясности в проблему, в конечном счете такой анализ может стать толчком для понимания каких-то аспектов человеческого поведения. В конце концов, как можно понять других людей, если с трудом разбираешься в себе?

С возрастом Хельга сама занесла непродолжительное, но эффективное созерцание внутреннего мира в список полезных умений. А если еще и озвучивать мысли вслух, то противоречия вскоре будто сами собой уходят, а внутренние конфликты разрешаются. Особенно продуктивно рассуждать в присутствии не безмолвной мебели, а умного человека, способного одновременно быть незаметным, как чайный столик, которого не стесняешься и не боишься. К тому же он может быть полезным генератором значимых вопросов, и это вообще прекрасно! И Хельга вместо того, чтобы посвятить жизнь копанию в нарушениях работы мозга, отдала предпочтение когнитивной психологии. Эдгар первое время ворчал, но скорее для вида. На деле он меньше всего желал, чтобы его дочь работала с настоящими больными, а не просто запутавшимися в себе людьми.

И вот теперь Хельгу занесло туда же, куда и ее отца. А ведь, казалось бы, разными дорожками шли.

Испытательную неделю, посвященную инструктажу, технике безопасности и знакомству с рабочим пространством, Хельга перенесла не то чтобы совсем легко. Доктор Траумерих услужливо взял на себя обязательство провожать новую сотрудницу по коридорам и рассказывать о порядках, среди которых встречались весьма любопытные.

Взять, к примеру, лифт. Хельга имела возможность беспрепятственно прокатиться наверх, но вот вниз… Выданная ей электронная карта активировала лишь кнопку минус второго этажа. Попасть на другие минусовые этажи она не могла. Уильям объяснил это тем, что в работе с «интригующими объектами» один отдел старался не лезть в дела другого. Каждый из них располагал своим штатом работников, которые пересекались в столовой и делились разными байками, но никогда чем-то серьезным.

Далее свод правил начинал работать на минус втором этаже. Все двери, кроме уборных и особых «помещений безопасности», имели замки, отпереть которые можно было также с помощью карты, но уже другой. Точнее, других, потому что они делились на уровни. Как выяснила Хельга, карты третьего, низшего уровня выдавали уборщикам, которые не могли заходить в кабинеты без разрешения старших сотрудников, — они отпирали исключительно подсобные помещения с инвентарем. Ключи второго типа открывали почти все помещения на этаже, кроме специальных, помеченных красными буквами «А», «В» или «С». Другими словами, попасть в гости к МС с их помощью было невозможно. Такой ключик и достался молодой Мантисс. Картами первого уровня располагали доктора, и запертых дверей на этаже для них не существовало.

— Не хочу показаться занудой, но есть определенный стандарт техники безопасности: аварийные и пожарные выходы, лестницы в дополнение к лифтам, — говорила Хельга. — Я понимаю, что мы на какой-то глубине под землей, и все же… У вас есть по два лифта в разных концах этажа, но если они сломаются? Или начнется пожар? Почему у вас нет пожарных лестниц? Как план этого здания вообще одобрили?

— Я ценю твое внимание к безопасности, — терпеливо проговорил доктор Траумерих, — но неужели ты думаешь, что мы приглашаем людей в этот, перефразируя твои слова, гроб, не позаботившись о мерах предотвращения несчастных случаев? Кто бы вообще пришел работать сюда?

Он помахал рукой, привлекая внимание камеры в углу, а затем указал на датчик дыма.

— Одновременно четыре лифта сломаться не могут. Если здание окажется обесточено, заработают системы аварийного питания. На случай пожара на этажах располагаются особые комнаты. Их стены облицованы жаростойким металлом…

— Конкретно?

— Сплав на никель-молибденовой основе. Он используется также в создании протезов, так что не является ядовитым, — на всякий случай пояснил Уильям. Должно быть, Хельга своими допытываниями напоминала ему вредную отличницу. — Там сотрудники могут укрыться в случае опасности. Собственно, для того комнаты и были оборудованы.

Дверь, ведущая в «помещение безопасности», действительно обнаружилась в глубине этажа. Для этого нужно было пройти от главного лифта прямо и налево на втором повороте — это Хельга сразу запомнила. Чтобы зайти в такую комнату, карта не требовалась, но внутри не было ничего ценного, кроме запасов еды и однообразной мебели. Из-за этого помещение больше напоминало дешевую комнату отдыха.

Старомодных белых халатов никто не носил. Необходимость в них появлялась при работе в лаборатории. Однако определенный стандарт одежды существовал, поэтому какому-нибудь своенравному Тонни не разрешалось заявляться в гавайской рубашке и шортах. Хельгу это более чем устраивало. Пиджаки и блузы она ненавидела и надевала только в особых случаях. А вот темных расцветок кофты различных фасонов дарили ей комфорт и ощущение собственной привлекательности.

График у Хельги не был плотным: три дня в неделю на беседу с определенными группами лиц и еще один, посвященный исключительно бумагам.

— С десяти утра до шести вечера. Час на перерыв, — прочитала Хельга в заботливо распечатанном списке-напоминании. — Могу я выбрать вторник выходным днем? Я хожу в кружок рисования.

— Само собой, — разрешил доктор Траумерих.

Он оказался понимающим и добродушным не только к гостям, но и к сотрудникам своего отдела. «Мягкотелый» — так обычно отзываются о таких людях.

— У тебя уже была практика, верно?

— Когда заканчивала обучение. А еще потом устраивалась в частную клинику, но мне там не понравилось.

— Плохие условия?

— Плохой коллектив, — выдохнула Хельга. — Атмосфера враждебности не настраивает на работу. Вроде как они там привыкли, что к ним приходят «свои», и когда в клинику устраивается новичок не из их круга, его быстро выжимают.

— Никогда туда не пойду, — прочитав название клиники в резюме, усмехнулся доктор Траумерих. — Окружающие люди так или иначе многое привносят в стандартное течение рабочего дня.

— Но дело было не совсем в их… агрессивности. Меня поразило не столько их негативное отношение ко мне, сколько однообразие методов травли, — продолжила Хельга, немало удивив собеседника. — Я сначала подумала, что смогу извлечь огромную пользу, наблюдая за их потугами довести меня до срыва. Может, даже книгу об этом напишу, где классифицирую все приемы. Однако… они начали повторяться и вскоре наскучили мне.

Уильям вскинул брови, но от комментариев воздержался. Он и сам мог немало рассказать о взаимоотношениях в коллективе, ведь среди его коллег были как малообщительные и замкнутые личности, так и преувеличивающие собственную значимость эгоисты.

Нынешний «товарищ по халату» Уильяма Траумериха, обладатель докторской степени по биологии Стив Амберс, по мнению Хельги, относился как раз ко второму типу. Он страдал недугом многих молодых и незаурядных исследователей его возраста — считал остальных людей, не разбиравшихся в хорошо изученных им вопросах, на порядок глупее себя. Знакомство с ним оставило у Мантисс спорные впечатления. Когда доктор Траумерих представил ее коллеге, поставив того перед фактом, что с новенькой придется делить один кабинет, Стив ответил:

— Я в принципе люблю делить только клетки, но симпатичной сотруднице могу и уступить.

— Хельга — дочь Эдгара Мантисса, — как бы между прочим обронил Уильям.

— Здорово. Наконец мы решим эту напасть с шутником.

Пусть это и было правдой, слова доктора Амберса прозвучали отстраненно, что не могло не царапнуть слух Хельги. Ему словно все равно, с кем его знакомят: стулом, схемой удачного подхода к задаче, человеком… Мантисс не могла винить Стива за равнодушие (в конце концов, никто не обещал устроить вечеринку в честь ее появления), но и не замечать отношения к ней как к инструменту достижения цели тоже не получалось.

Докторов на этаже больше не было. Лаборанты, секретари, уборщики, другой персонал, имеющий разные навыки и задачи, занимались своим скромным делом в том или ином уголке. С ними Хельге еще предстояло познакомиться во время частных бесед.

Больше всего Мантисс поразило разнообразие настроений и характеров людей, стекавшихся со всех этажей в столовую в обеденные часы. Ей самой не нравилось это сравнение, но Хельга словно оказалась в зоопарке на пересечении трех различных секций и с любопытством впитывала все оттенки и крайности каждой из них.

Доктор Траумерих, пару раз оставлявший новую сотрудницу для самостоятельного изучения разного рода деталей и задававший необычные вопросы вроде: «Щелчок закрывающейся двери не показался тебе слишком громким?» или «Не думаешь ли ты, что дизайнерские ошибки иногда приводят к созданию нового стиля?», сопровождал Хельгу в ее маленьком первооткрывательском походе. Меню было в меру разнообразным, с горячими и холодными блюдами, учитывало потребности мясоедов и вегетарианцев. Над особняком стоявшим столом с грязными тарелками и использованными подносами висел небольшой плакат, с которого грозный мужчина призывал не сорить и убирать за собой посуду.

— Для внушаемых людей повесили? — изучая сведенные брови карикатурного чистюли, спросила Хельга.

— Весьма действенный способ пробудить ответственность в индивидуумах, — ответил Уильям. — Когда людям кажется, что за ними наблюдают, в них просыпается совесть.

— Моя одноклассница рассказывала, что у нее пробегал мороз по коже, когда она оказывалась в комнате со множеством фотографий. Говорила, ей кажется, будто они на нее смотрят. Родители постоянно таскали ее к психологу из-за этого.

Понаблюдав за контингентом, Мантисс условно разделила работников на три группы. Первая, и самая многочисленная, состояла из людей, которых можно встретить везде, независимо от профессиональной направленности и обстановки. Это либо молчаливые служащие, которые занимали свободные столики и неторопливо обедали в одиночестве, либо коллеги, объединявшиеся в небольшие группы. Во время еды они приглушенно беседовали о работе или о жизни вне ее, разговаривали по телефону, активно переписывались с кем-нибудь, читали. Телевизора в столовой не было, и, как объяснил доктор Траумерих, никто не мог понять почему. Время от времени персонал проводил опрос, в котором большинство голосовало за проведение кабельного телевидения, однако добиться чего-то большего, чем радио, так и не получилось.

— Возможно, ответственные за этот запрет руководствуется соображениями докторов минус первого этажа, преувеличивая их опасения и раздувая до уровня суеверий, — пожал плечами Уильям, отказавшись взять на обед рыбу. — Вопрос постоянно поднимается, но никогда не решается.

Упоминаемые сотрудники минус первого этажа как раз и составляли условную вторую группу, разительно отличавшуюся от большинства посетителей столовой. Она вообще оказалась предельно малочисленной, и возглавлял ее доктор Марк Вейлес — «тот еще фрукт», по предупреждениям знакомых с ним. Шестидесятитрехлетний дядечка прямо-таки излучал оптимизм и веселье. Вместе с парой товарищей он привносил в типичное помещение типичного института хорошее настроение. При этом никому не мешал, не навязывал своего общества — вот только всех, даже забившихся в угол одиночек, доставал своим мощным голосом. «Его любили», — пришло на ум Мантисс. Работницы с половниками приветливо хихикали в ответ на его беззлобные замечания, служащие поворачивали головы в его сторону, многие кивали и здоровались.

Марк относился к тому типу людей, которые в любом обществе привлекают внимание. А еще он собирал возле себя любителей увлекательных историй, сотнями копившихся в его личном багаже. Большая часть этих историй рождалась из повседневных бытовых случаев, которые благодаря таланту признанного «сказочника» превращались в крайне увлекательные байки. А что еще делать во время обеда, как не слушать мастера повествования?

На явное любопытство со стороны Хельги доктор Вейлес ответил заинтересованным взглядом, а увидев рядом с ней Уильяма Траумериха, расцвел на глазах. Новичков он любил, ведь это его потенциальные слушатели, которые пока не знакомы ни с одной из его замечательных историй.

— Позволь представить главу отдела исследований особенностей СТ-30. — Доктор Траумерих приветствовал Марка, когда тот с разрешения присел за их стол.

— Что это?

— Очень старый и очень сломанный телефон, ничего интересного per se [1]. — Доктор Вейлес уперся локтями в стол. — Гораздо важнее, что я вижу перед собой. Между вами есть что-то общее, прямо как у родственников. Только я знаю, что у Уильяма нет ни детей, ни племянников. Где же я мог встречать эти черты?

— Ты, вероятно, перепутал мои черты с чертами Эдгара Мантисса, — растолковал доктор Траумерих, и у его коллеги брови поползли наверх.

Его мимика была богатой и изменчивой. Эмоции, казалось, отпечатывались даже на квадратном подбородке.

— О, Эдгар. Как бы лучше описать мое отношение к нему? — Марк задумчиво поводил пальцами в воздухе. — О лепреконах я знаю, что они кичатся золотом как наивысшей ценностью, о единорогах — что они скачут по цветочным полям, о русалках — что поют грустные песни. Однако о волшебнике… Я не понимаю, как он взмахом руки решает любую проблему. Когда я увидел Эдгара, подумал: как он похож на волшебника!

Марк заслужил одобрительный хлопок в ладоши от Уильяма за перефразирование Конфуция, а дочь обсуждаемого профессора не удержалась от реплики:

— А какими волшебными вещами вы занимаетесь? Вы не похожи на всех этих серьезных мужчин и женщин со стаканом кофе в руках и отпечатком собственной значимости на лицах.

— Это ты еще ребят с минус четвертого этажа не видела. Вот кто перманентно выглядит так, словно последний раз улыбался года три назад, — рассмеялся доктор Вейлес.

Лениво водя ложкой в чашке с чаем, он постукивал ногой по полу в такт вырывавшейся из колонок музыки.

— Неужели я дожил до дня, когда Мантисс интересуется моей работой? Эдгар считал, что я копаюсь в рухляди.

— А на самом деле?

— Я копаюсь в рухляди! Но это долгая история.

— У нас есть минут десять-пятнадцать. Ведь так, доктор Траумерих?

Хельга добилась кивка провожатого и увеличения симпатии со стороны доктора Вейлеса. Лучший способ завоевать одобрение мастера повествования — дать ему выговориться при первой же встрече. Уильям же неторопливо доедал небольшую порцию овощного салата и сам особо не спешил на рабочее место.

— Вы давно тут работаете?

— Vere [2]. Чуть ли не с молодости. И как еще не выгнали? Но дай подумать…

Марк, погружаясь в мысли, непроизвольно отводил взгляд вправо, и собеседница взяла это на заметку. Несмотря на схожесть мимических изменений при выражении тех или иных эмоций, люди часто неосознанно выбирают разные точки в пространстве, когда дело касается ухода в глубь памяти. Это представлялось Хельге важным, особенно для распознания лжи.

— Когда я только пришел, занимался какой-то ерундой, которой более опытные умники заниматься не хотели. Принеси-подай-убери-парень. А потом прошлый руководитель отдела позвал меня и сказал: «Отныне Марк, — доктор Вейлес попытался спародировать бас бывшего начальника, — ты будешь помогать мне возиться со сломанным телефоном!» Я сказал ему, что не механик, и готов был подать заявление об уходе. Meo voto [3], мыть пробирки — еще куда ни шло, но посвящать жизнь какому-то мусору… Это я про телефон, а не про руководителя. Но все оказалось куда более интригующим, чем я представлял себе.

Севшие за соседний стол молодые люди с любопытством косились на болтливого старика. Как позже выяснила Мантисс, для них он являлся кем-то вроде местного чудака, рассказывающего страшилки развлечения ради. Не посвященные в проблематику исследований минусовых этажей сотрудники даже не догадывались, сколько фактических данных ронял, как семена в землю, «забавный дедок». Вряд ли кто-то из них по-настоящему верил ему, да и выбираемый Марком тон располагал к прослушиванию сказаний и легенд, но никак не истин.

— История повествует о следующем, — разглядывая отражение света в ложке, продолжал доктор Вейлес. — У одного доходяги померла тетка. Он временно переехал к ней, чтобы организовать похороны, собрать каких-то бабок на посиделки, а также разобраться, что делать со всем оставленным тетей барахлом. Провел ночь, затем вторую.

— Не привирай, ты мне про ночи вообще ничего не говорил, — оборвал его доктор Траумерих.

— Цыц! Не перебивай. Детали не имеют значения. Важно, что в какой-то момент мужику на домашний номер стали названивать неизвестные. Пару раз в день. Потом еще и ночью. Он решил, что это какие-то дальние родственники или знакомые его тетки. Вот только неизвестные несли всякую околесицу. Пару раз предлагали что-то сделать или отдать. Вообще, точно неизвестно, это я уже a posteriori [4] предполагаю.

Хельга наклонилась ближе к столу, уперев подбородок в тыльную сторону ладони. Несмотря на то что манера повествования напоминала банальную детскую пугалку, девушка не сомневалась, что в истории есть что-то важное, отражающее реальное положение дел.

— Вконец уставший от звонков мужчина отключил телефон. Догадываешься, какое интересное открытие его ждало?

— Телефон был выключен, но почему-то звонил? — Мантисс особо не думала, однако одобрительно сощуренные глаза собеседника подсказали, что не всегда нужно придумывать сложности там, где их нет.

— Именно. Представляешь, какие страсти? Та еще бестия, которую мы назвали очень оригинально — «сломанный телефон». — Ирония сочилась не то что из каждого слова — из каждой лексемы.

— А что означают цифры? — Хельга помнила, что у МС в наименовании было загадочное число двенадцать. Не порядковый же это номер, в самом деле.

— День месяца, когда экспонат шоу уродцев был найден. Ой, да не надо делать такое лицо, — обратился доктор Вейлес с наигранным сочувствием к Уильяму. — Да, у нашего циферка больше, что же поделать?

— Значит, телефон нашли тридцатого…

— Не помню месяца, — отмахнулся Марк. — Племянник покойницы сам вскоре заделался покойником: повесился. Не нужно так скептически глядеть на меня, юная леди, — вот эту деталь я точно не привираю. У нас этот трагический поворот во всех подробностях в официальных документах расписан.

Исход напомнил Хельге результаты бесед с МС. Было ли его влияние на людей следствием применения сверхъестественной силы, к которой здравомыслящие люди отказывались относиться всерьез, или особого дара убеждения, она не рискнула бы сказать.

— Вы не пробовали заказать по телефону пиццу? — выпалила Хельга, когда вся троица покидала столовую.

— Она мне нравится, Уильям! Поверь мне, это первое, что я попробовал сделать, когда получил возможность набрать номер! — воскликнул Марк. — Вот только на другом конце провода мне предлагали не пиццу, а какие-то совсем уж необычные вещи. Я не буду перечислять, — это не для слабонервных. В общем, пиццу я так и не получил. Наверное, дозвонился до преисподней и там по какой-то причине не любят паприку.

Мантисс доставляло удовольствие беседовать с этим умным и забавным стариком. Поскольку Уильям не посвящал ее в деятельность собственного отдела и успехи, казусы или открытия, связанные с МС-12, оставались за закрытой дверью, Хельга чувствовала, будто ее исключают из команды. Обсуждение планов — важный момент для любого коллектива, в котором люди объединены общим делом. Дочь уважаемого профессора не могла присоединиться к этому процессу. Ей словно недодавали ежедневного рациона, отчего Хельга испытывала своего рода голод по острым дискуссиям на тему: «Почему мне нравится работать с непонятной ерундой, которая может меня убить, а не с милыми котиками». И доктор Вейлес компенсировал эту нехватку. Благодаря ему перерыв превращался в увлекательные посиделки и время пролетало незаметно.

— Мы сначала думали, что, может, никаких голосов и нет, а дело в самом звонке. Пытались отыскать эту causa causarum [5], или как она там называется (я, по чести, не знаю латинского — так, нахватался отдельных слов и фраз в университете), — рассказывал Марк.

Если бы не тяга доктора разбивать любую унылость и скуку в ближайшем радиусе от себя, можно было бы решить, что он строгий и бескомпромиссный руководитель. Об этом говорили опрятная одежда, причесанные волосы и прямая осанка. Однако стоило разглядеть ребяческий огонек — и образ сурового начальника со скулежом прятался куда-то в уголок.

— Аудиальные галлюцинации, вызванные последовательностью звуков. Человек слышит звоночек, а когда снимает трубку, то голоса ему мерещатся. Тогда осталось бы выяснить, что вынуждает звоночек внутри телефона воспроизводить какую-то мелодию…

— Вы провели ряд экспериментов, не так ли? — Хельга вернула Марка к теме, когда его отвлекли другие сотрудники.

— Да. Десятки человек заходили в комнату в наушниках. Громкая музыка не пропускала внешних звуков, и звонка они не слышали. Правда, когда снимали трубку, голоса все равно были. Вот мы и отмели эту гипотезу.

— Вы с такой легкостью мне об этом рассказываете… — Хельге казалось недальновидным и удивительным то, что доктор Вейлес не стесняясь распространяется о подробностях и результатах экспериментов. — У нас в главном офисе весит плакат, предупреждающий о вреде откровений.

— А чего мне бояться? Все, что ты можешь сделать с услышанным от меня, — пополнить коллекцию остроумных баек и анекдотов. Попасть на мой этаж не получится, а потому, даже если ты торговец правдой, тебе не удастся достать доказательства, что хотя бы слово, вылетевшее из уст старого Марка, является правдой. А просто так тебе и не поверят. Вон, выйди в приемный зал и скажи той надушившейся красавице, что в одной из комнат под землей стоит изобретенный во времена ее бабушки телефон с колесиком вместо кнопок, который к тому же еще и работает от пустоты. Как звучит? Вот и я говорю, что бредово.

Тут уж Хельга не нашлась, что возразить.

К третьей условной группе Мантисс относила довольно часто упоминаемых доктором Вейлесом работников минус четвертого этажа. Хмурые, молчаливые, они сдержанно разговаривали не только с малознакомыми людьми из других отделов, но даже друг с другом. Возможно, выходя из здания, возвращаясь в семьи и к друзьям, они снимали отталкивающие образы, однако в стенах института к ним было страшно подойти. У Марка эти неприветливые ребята вызывали зуд пониже спины, и немудрено: направление работы отдела этих мрачных теней держалось в тайне. И это было странно. Доктора, закрепившиеся на минусовых этажах, имели общее представление о том, чем занимались их соседи. А что изучали люди на минус четвертом, не знал никто, кроме них самих разумеется. Недоумения по поводу того, как разрешили выносить за пределы «рабочих ареалов» информацию о Сердитом Голосе, Маске, Телефоне, Многоликом и других чудиках, но запретили совать нос в дела последнего отдела, не ослабевали. Шептались, что там, должно быть, совсем невероятные вещи происходят, раз молчуны с минус четвертого такие напряженные и подозрительные.

Пока Хельга старалась не зацикливаться на вещах, которые ее не касались. Усаживаясь на стул и вытягивая ноги, она по привычке хрустела пальцами и только после этого приступала к исполнению обязанностей. Проблем с удержанием внимания на единичном аспекте она за собой не наблюдала, равно как не испытывала трудностей с одновременным решением нескольких задач. Однако, утыкаясь в записи отца, Хельга чувствовала себя неудачливым серфингистом, который разбивается о шальные волны. Чем больше она прочитывала, тем отчаяннее виделась ей сама затея разглядеть смысл в чужих мыслях. Как искать выход из лабиринта без карты? Хоть бы ключик какой нашелся…

— Это проблема смыслового контекста, — объясняла Хельга доктору Траумериху, дергая себя за кончики коротко остриженных волос. — Я не могу решить головоломку без вменяемого условия. И самое печальное, что никакой головоломки тут может и не быть. Он запечатлел наблюдения и идеи в тот или иной момент жизни, и весь текст состоит из разрозненных обрывков.

Хельга покусала нижнюю губу, беспокоясь, что ее причитания походят на жалобы, а для нового сотрудника такое поведение непозволительно. И все же не выразить опасения в бесполезности потуг она не могла.

— Вот тут он пишет о семиотическом взгляде на людей, то есть об идее разбора человека на знаки и символы, которые можно прочесть во внешнем виде и поведении индивида. И тут же со следующего абзаца начинает рассуждать на тему селекционного отбора.

— Я понимаю, что это поиск иголки в стоге сена, — успокаивал Уильям. Он часто отлучался из кабинета, и поймать его за край рубашки оказывалось непросто. — Как видишь, я не давлю на тебя. Если ничего не отыщется, мы просто продолжим выполнять свою работу, как было раньше. Не расстраивайся из-за неудач. В конце концов, ты в первую очередь психолог нашего отдела, а уже потом искатель, возможно, несуществующего метода твоего отца.

И эту вторую сторону своей работы Хельга любила куда больше возни с бумагами или чтения записей отца. Хотя Эдгар Мантисс был очень умным человеком и ощутимую пользу от соприкосновения с его мыслями она так или иначе получала, копаться в сознании живых людей ей нравилось больше.

Доктор Траумерих предоставил новой сотруднице полную свободу в выборе последовательности и времени проведения бесед. Это означало, что на первых порах Хельге следовало составить список всех сотрудников на этаже, выяснить, кто в какой день приходит, насколько тесно их деятельность связана с МС и другие мелочи. Мантисс набросала примерный план, правда, была уверена, что он еще раза три поменяется.

На корректировку ушли почти две недели. В отделе работало двенадцать человек, еще четверо спускались на этаж при крайней необходимости. Не так уж и много, учитывая размеры этажа (по площади он не уступал крупному торговому центру). Секрет был в том, что вся территория делилась на три зеркальные части, одну из которых постоянно занимали штатные сотрудники, в то время как две другие временно пустовали. Потом команда перемещалась. Зачем устраивались эти переезды, Хельга пока плохо понимала, однако знала, что связано это с МС.

Больше всего на этаже было лаборантов. Мантисс предупредили, что они часто меняются, потому что платят им гроши, и удивляться постоянной текучке не стоит. Хельгу такой расклад не особо вдохновлял. Она представляла, что едва успеет познакомиться с каким-нибудь Томми, как через месяцок его место займет другой человек. А сеансы требовали постоянства. Однако ничего не поделать, ведь благополучие ушедших кадров не волновало начальство.

С некоторыми сотрудниками из списка возникли трудности. Стив Амберс сходу провозгласил, что взгляд со стороны ему не нужен, а если бы и требовался, то доктор Траумерих –достаточно надежный человек для адекватных суждений. На увещевания Хельги, что Уильям видит коллегу каждый день и может не заметить симптомов, самоуверенный ученый не отреагировал. Впрочем, Мантисс его отказ не сильно опечалил: ей хоть и хотелось покопаться в мыслях этого умника, но лишний раз избежать контакта с ним тоже было приятно.

Второй человек, который, по личному признанию, не нуждался во взгляде со стороны, хотя и не мог отказаться от сеансов, обитал в том же кабинете. Корреспонденцией доктора Траумериха и звонками занималась Лесси Кинси, бесконечно недовольная, когда ее спрашивали: «Вы случайно не родственница знаменитого Альфреда Кинси?». Ей же поручали организовывать закупки материалов и необходимой для работы мелочовки вроде бумаги для принтера или колб в лабораторию.

Лесси обыкновенно сидела в уголке главного офиса возле монитора, закинув ногу на ногу, бегала пальчиками по клавишам и в нужный момент срывала трубку. Она показалась Хельге приветливой, пускай и себе на уме дамой, обожавшей жаловаться… на что-нибудь. Объект оказывался неважен, будь то помятый край платья или грубый водитель в автобусе. Жаловалась Леси даже на свою внешность — ворчала из-за волнившихся темных волос, «прямоугольного, как у мужика» подбородка и «болотного цвета тупых» глаз. Пустяковые претензии высказывались с минимальной долей негатива в голосе. Из-за этого даже Мантисс спустя пару часов перестала замечать привычку Кинси и начала относиться к ее жалобам как к чему-то само собой разумеющемуся.

Лесси любила платья бежевых или темно-синих цветов и ненавидела делать сложные прически, поэтому ограничивалась скромным хвостом на затылке. Но чем она особенно прославилась на всех этажах, так это детской по виду фиолетовой сумкой. Вместительная и яркая, в серо-белых помещениях с блеклой мебелью она приковывала взгляды. Смешная панда на нашивке махала проходившим людям лапой и поднимала настроение. Или раздражала.

Также Хельга проводила встречи с лаборантами и сотрудниками, которые посменно появлялись на минус втором этаже. Один из постоянных уборщиков, Грег Биллс, приходивший по вторникам, средам и пятницам, признался, что иногда ему мерещится слежка. На учете у психиатра он не стоял, внушаемости не демонстрировал. Грег заявил, что эти ощущения возникают редко и вообще не стоят внимания. Однако судя по тому, что он не вполне понимал роль Мантисс и верил, будто она одна способна упечь его в психбольницу кривым росчерком авторучки, уборщик знатно привирал. Даже признание в беспокойстве из него пришлось вытягивать клещами в виде длительных разговоров.

Второй штатный работник, следивший за чистотой, понравился Хельге больше. Роберт Лейни, державшийся на этом месте уже седьмой год, что было почти достижением, показался Мантисс честным мужчиной. Он с ходу признался, что начинает нервничать при виде белых халатов и не особо доверяет врачам.

— На мне нет белого халата, а на лбу не написано: «Доктор Мантисс», — заметила Хельга. — Вы пришли в гости к внимательному слушателю и вежливому собеседнику, а вовсе не к страшному врачу.

Роберт кивнул, расслабил плечи и откинулся на спинку. Он держал руки на коленях и иногда постукивал по чашечке ногтями среднего и указательного пальцев. Волновался, несмотря на попытки выглядеть спокойным.

— Давайте договоримся, что все наши обсуждения останутся в этих стенах, — сказала Мантисс. — Если вы захотите выругаться или выразить недовольство каким-нибудь господином, работающим в соседних помещениях, это не выйдет за пределы комнаты. У меня нет намерений стукачить на вас руководителям и добиваться увольнения. Моя задача — убедиться, что вам комфортно на вашем рабочем месте, никто вас не притесняет и не обижает. Что вас не раздражают картины в кабинетах и освещение не действует на нервы. Договорились?

Хельга знала, что после этих располагающих слов люди все равно оставались напряжены и старались скрыть истинные чувства. Такова защитная реакция, ничего не поделать. Поэтому Хельга полагалась на собственное внимание и опыт, помогавшие выдергивать из невербальных знаков тревожные сигналы.

Роберт снова кивнул.

— Вы предпочитаете молчать и слушать, а не говорить, верно? — улыбнулась ему Хельга. — А есть темы, на которые вы разговариваете с большим удовольствием? Так сказать, и слова нельзя вставить.

— Регби, — дернул плечом Роберт. Рытвины на его щеках свидетельствовали о подростковых проблемах, не прошедших бесследно. — С грамотным собеседником могу часами обсуждать матчи и игроков.

Мантисс мысленно перебирала вопросы, как карточки, сортируя по незримым полочкам в соответствии с их полезностью и степенью давления. Ей не хотелось в лоб спрашивать, не тревожит ли Роберта что-нибудь в рабочее время, хотя фактически она для того тут и сидела. Вот только стандартный опрос не приведет к действенным результатам — нужно копать глубже, пробираться под наросты страхов и нежелания людей признавать свои прегрешения и слабости. А так спрашивать любой может.

— На работе общаетесь с кем-нибудь? Нашли товарища по убеждениям, который любит пинать мяч в свободное время?

— В регби мяч пасуют руками. Это же не футбол.

Прокол. Хельга, пусть и не жила в глуши леса, имела смутные представления о спортивных играх. Никогда по-настоящему не интересовалась ими. Старательно ограждала себя от ненужной информации о сборных и мировых чемпионатах, когда ее знакомые слетались стайками для обсуждения очередного виртуозного пенальти или скандала вокруг спортивной знаменитости. Хельга сделала пометку никогда больше не умничать на малознакомые темы и вообще следить за каждым словом — не только собеседника, но и сорвавшимся с собственных губ.

— Вот видите, я бы не подошла на роль такого товарища. — Она попыталась превратить неприятную оплошность в шутку. — Я тут всего пару недель, но мне кажется, среди служащих этого этажа нет фанатов спорта.

— Да, к сожалению, это так. Я почти ни с кем не общаюсь — только вежливое «здрасьте — до свидания» и уточнение обязанностей.

Как Хельга и думала, Роберт был одиночкой. По его зажатой позе, тянущимся к ушам плечам, отводу взгляда заметно, что он тяжело сходится с людьми. А в разговоре с незнакомцами чувствует себя неуютно. Мантисс видела, как ему не терпелось покинуть комнатку и вернуться в привычную обстановку, где каждое действие доведено до автоматизма и ничего не меняется изо дня в день.

Роберт наверняка бродил по коридорам незаметной тенью, и это было не очень хорошо. Если его забитую ежедневными хлопотами голову посетит шальная мысль, поначалу пугающая и чуждая, она со временем будет становиться все более понятной, начнет приживаться, как паразит, убивая бдительность звенящей в колокольчик интуиции… Никто об этом не узнает, кроме самого Роберта, и рано или поздно все закончится трагедией. Хельга читала о предыдущих случаях, коих, на счастье, набралось не так много. Люди постепенно впадали в депрессию, и главной ошибкой было то, что никто вовремя не замечал ухудшения их состояния, а они не делились.

— Разве сегодня обещали дождь? — произнесла будто между делом Мантисс, косясь на часы. — Мне показалось, доктор Амберс пришел с зонтиком. Вы не видели?

Пожимание плечами.

— Кстати, раз уж завернули в эту сторону, Лесси Кинси просила сообщить, если кто-нибудь найдет ее сумку. Такая кожаная, в клеточку и с красными молниями.

Роберт кивнул. Хельге совсем не понравилось, с каким безразличием этот человек относился ко всему, что его окружало. Конечно, совать нос во все щели он не обязан, однако игнорировать вещи, которые просто невозможно не заметить… И дело даже не в сумке, знаменитой не только на весь этаж, но и на парочку соседних. Хельга могла дать руку на отсечение, что Роберт большую часть времени жил как в тумане, механически исполняя поручения, и выныривал из омута, только когда происходило что-то из ряда вон выходящее. Что-то, способное нарушить размеренное существование.

Хельга решила, что следует проводить беседы с этим человеком дважды в неделю. Со временем он станет более открытым, смирится с необходимостью терпеть странную девчонку с дурацкими брошками, а Мантисс выстроит звенья более глубокого и плодотворного разговора.

Третьим работником того же плана была пожилая Гортензия Миллс. Она, как и коллеги, прибиралась на всех этажах, кроме минус четвертого, куда, похоже, простых смертных вообще не пускали. Гортензия приходила только по субботам и, если верить ворчанию доктора Амберса, достаточно лениво исполняла обязанности. Встретиться с ней Хельга не могла, поскольку не попадала на работу в выходные дни, и Уильям любезно согласился присмотреть за пожилой женщиной сам.

Беседы помогали и самой Хельге. С людьми она сходилась легко, умело применяя коммуникативные навыки и уживаясь с разными характерами в коллективе, но вот смириться с новой обстановкой… Очевидно, сказывалось то, что ей довелось бывать в малом количестве мест. Если бы приходилось путешествовать из города в город, она бы уже не заостряла внимание на том, что вокруг нее опять что-то изменилось. Вот только Эдгар всю жизнь проторчал в одном-единственном городе, и если уезжал на конференции в другие страны, то дочь с собой не брал.

Общаясь со служащими, Хельга впитывала их отношения, реакции, мнения о здании, которое стало казаться Мантисс менее банальным и скучным. Узнавала мелочи, которые не успевали сразу броситься в глаза неискушенному новичку. Свое рабочее пространство она изучила вдоль и поперек, стремясь как можно скорее влиться в атмосферу, раствориться в порядках и уже не чувствовать себя чужаком, путающимся в поворотах и кладущим папки не на те полки.

— Период адаптации на новом месте длится до полугода. Плюс-минус, в зависимости от самого человека, — борясь с икотой, пробормотала Хельга. Задержала дыхание пару раз и дождалась, пока приступ пройдет. — А сколько длится этап завоевания доверия руководителя, чтобы тот разрешил работать с МС? Вот Стив Амберс сколько проверок прошел для этого?

— Хельга, дело не только в качествах самого работника и времени, за которое он их раскрывает, — проговорил доктор Траумерих. — Видишь ли, после ухода Эдгара мне нужен был помощник. Коллега, разбирающийся в изучаемых вопросах так же хорошо, как и я, или даже лучше.

— Так все дело в запросах, а не в «выслуге лет»? И мне никогда не дождаться встречи с МС, потому что меня изначально приглашали не для этого?

— Почему ты хочешь с ним увидеться? — легкая тревога пробежала по лицу Уильяма, а затем Хельга увидела… неужели сомнение?

Ее неуемное желание, которое она и не пыталась скрыть, вселяло в доктора подозрения. Уильям сам их устыдился, чересчур поспешно сорвал очки и принялся протирать линзы о рукав, скидывая вместе с пылью следы неугодных мыслей.

— Мне нужно задать ему вопрос. — Хельга поспешила развеять сгущавшиеся тучи. — На самом деле я не уверена, что хочу приближаться к МС. Он злобный, мерзкий, непонятный, как Долина Скворцов, и вообще не тот тип, с которым человек в здравом уме станет заводить беседу по собственной воле. И вместе с тем, насколько я могу судить по обрывкам ваших разговоров, он умен, дальновиден и… всегда прав.

— А еще заядлый лгун.

— Если хотя бы десять процентов того, что говорит МС, соответствует объективной реальности, его нужно слушать. — Мантисс с неудовольствием обнаружила крохотную трещинку в ногте большого пальца. Теперь и его можно отгрызть в порыве волнения — все равно скоро сломается. — Слушайте, я понимаю степень вашей ответственности и уровень риска. Но у меня с детства остался нерешенный вопрос.

— С детства? Так он тебе что-то сказал? — доктор быстро соображал. Или наблюдал подобное раньше.

— Что-то сказал, — не стала отнекиваться Хельга. — Он всем это говорит? Доктор, он всем что-то рассказывает об их жизни, о чем они не догадываются?

— Не знаю, всем ли. Правда, если верить его словам о «даре, меняющем людей», неоспорим тот факт, что МС практикует нечто подобное более чем с половиной своих гостей. Парадоксально, что — сколько я тут уже работаю — мне он ничего не говорил, кроме гадостей.

Печальная улыбка заиграла на губах Уильяма, а затем он стал невероятно серьезным:

— Что он тебе сказал?

— Это секрет.

Хельга выдержала строгий взгляд доктора. Диалог с МС она рассматривала как что-то личное, почти интимное и не собиралась раскрывать подробности посторонним. Поэтому она не могла через доктора Траумериха задать вопрос, ведь с появлением посредника конфиденциальность рассыплется пеплом.

Уильям не стал настаивать.

Рассуждая на тему «Истинный облик демона», Мантисс старалась не забывать, что все ее впечатления об МС складываются из детских воспоминаний. А они могут быть искаженными. Да что там, наверняка такими и являются. Но вопрос, заданный безжалостным проказником, четкой последовательностью знаков и звуков отпечатался в сознании Хельги. Она была уверена, что почти ответила на него, однако цепная реакция спровоцировала появление новых вопросов. Один из них она больше всего чаяла задать МС.

Хельга не сомневалась: Эдгар Мантисс не приходился ей отцом. По крайней мере, генетический анализ подтвердил опасения со стопроцентной вероятностью. Хельга все равно любила Эдгара как отца, ведь другого она не знала. Тем не менее этот другой существовал.

[1] Как такового (лат.).


[2] Верно (лат.).


[3] По моему мнению (лат.).


[4] Из личного опыта (лат.).


[5] Причина причин (лат.).

Глава 2

Хельге еще в детстве нравилось сбивать с толку людей, которые много умничали, но при этом не следили за логикой дискуссии и часто попадали в свои же ловушки. Чем старше она становилась, тем больше оттачивала мастерство ставить зазнаек на место. Кроме тех случаев, когда спорщиком оказывался совсем уж непроходимый болван, для которого любые доводы — что конституция мартышке. Бездейственно. Лучше сразу отступить и не тратить время на попытки потеснить гору.

Существовала еще одна категория людей, с которыми Хельга ненавидела вступать в полемику, даже если была на голову выше в приведении адекватных аргументов и применении уловок. К такой группе относились авторитеты. Им необязательно было становиться ораторами — за них в сей же час вступались последователи. А число неизбежно давит одиночку. Авторитеты сложно побороть — от них можно только убегать.

Эдгар не поддерживал дочь и заявлял, что подобных глупцов везде хватает и бежать в порыве обиды от их туголомной правды — значит проявить трусость.

— Тогда тебе надо убегать сразу в глушь леса, — ворчал профессор Мантисс, потирая болевшие пальцы. — Или смирись, что люди не любят думать — они любят жевать то, что им подают на блюде с сочной клубничкой на самом видном месте. А мнение авторитетов вообще самое вкусное, что они ели в своей жизни. Поэтому запомни: всегда ставь под сомнение любые мнения и проверяй. А если чувствуешь давление со стороны, оставайся при своем, но проверь еще разок для верности. Только не убегай. Никогда.

— Но ведь это означает, что и твои слова я тоже могу подвергнуть сомнению, — хитро щурилась Хельга. — Пусть ты мой отец, авторитет для меня, и профессор, обучающий молодое поколение, ты тоже можешь ошибаться.

— Правильный вывод.

Эдгар давал дочери замечательные советы, многие из которых она взяла на вооружение. Жаль только, что поистине ценные слова он произносил в моменты недовольства поступками ребенка. С его точки зрения, Хельгу тянуло принимать неверные решения. Тогда-то и следовали наставления, которые профессор изо всех сил старался не превращать в тривиальные поучения. Это радовало девушку и одновременно обижало: ведь серьезный разговор с отцом означал, что Эдгар снова злится на нее.

Приходя в новый коллектив, Хельга всегда определяла, кто одиночка, а кто лидер, оценивала степень разложения личности этого лидера и разрабатывала стратегию поведения.

Несмотря на то что доктор Траумерих был руководителем команды исследователей, неоспоримым авторитетом он не являлся. Хельга ценила его за уступчивость, но снисходительное отношение к слабостям людей выходило доктору боком. В такие моменты хорошо бы притормозить и обдумать, что не складывается. Однако, похоже, Уильяма не расстраивало, что его добротой злоупотребляют. Доктор не любил командовать людьми. Скорее всего, в прошлом именно Эдгар Мантисс добивался от коллег результата и наказывал провинившихся, в то время как Уильям Траумерих задабривал сотрудников иллюзорным пряничком — поощрениями и похвалами. И вот теперь весь груз ответственности лег на его плечи, а мышление не перестроилось.

Узнавая Уильяма день ото дня все лучше, Мантисс приходила к мысли, что его доброта и всепрощение объясняются не только характером, хотя и им тоже. Существовала еще одна причина мягкосердечности доктора Траумериха. После вынужденных контактов с МС Уильям всегда чувствовал себя так, будто его искупали в ушате с грязью. И все больше ценил обычных людей, даже со всеми их пороками, потому как любой самый отвратительный поступок человека все равно мелочь по сравнению с тем, что мог выдать МС. По крайней мере, Хельге так казалось.

Мантисс было бы приятней, если бы Уильям все же оказался авторитетом. Тогда зона комфорта для нее разрослась бы на весь этаж, ведь уважаемый доктор хорошо относился к новой сотруднице. Плюс такого положения очевиден, однако в самом начале работы необходимо испытывать трудности, чтобы быстрее найти неудовлетворяющие факторы и собственные недостатки, мешающие с ними совладать.

Раз авторитетным лицом был не Уильям, Хельге предстояло отыскать такого человека и присвоить ему определенный статус. Доктор Траумерих был не единственным ведущим специалистом в команде — Стив Амберс исполнял роль отнюдь не второго плана. Он был ответственным за исследования в лаборатории на этаже и нередко пропадал там. Когда Мантисс заставала его в офисе, он являл собой пример сосредоточенности и ответственности. Не стеснялся выговаривать Лесси за минутные опоздания и следил, чтобы все лежало на своих местах, то есть как он привык. Педантичность, видимо, развилась в нем еще в утробе матери, раз к тридцати годам достигла такого уровня, а пунктуальность заматывалась узлами вокруг всего, что он делал. И еще Амберсу был свойственен пофигизм — ко всему, что непосредственно не относится к его работе. Поэтому Хельга не удержалась и прозвала Стива «Принципом трех П».

Он лучше многих подходил на роль лидера, хотя только время покажет, являлся им или нет. Мантисс со дня знакомства неоднозначно относилась к этому человеку. Амберс много важничал и порой в спешке мог бросить что-нибудь резкое и обидное, пусть и не со зла. Однако эти качества ни на что не влияли. Они могли мешать приятной коммуникации, установлению дружеских отношений, к которым Хельга все равно не стремилась, но не превращали доктора в эгоиста или невыносимого задаваку. И пусть манерность Амберса немного нервировала, Мантисс не сказала бы, что копила неприязнь к коллеге, как это делала, например, Лесси.

— Я сама тут относительно недавно. Через пять дней исполнится ровно шесть месяцев, — рассказывала девушка со смешной сумкой. Звонки на время прекратились, и Лесси оторвалась от монитора. — Но этот Амберс успел засесть мне в печенках.

Хельга понимающе кивнула. Поначалу, планируя собрать по крупицам информацию о людях вокруг, об их взаимоотношениях, недостатках и достоинствах, она подумывала порасспрашивать коллег. Ведь это часть ее работы — задавать вопросы. Но вовремя поменяла стратегию и выбрала роль благодарного слушателя. Лучше спрашивать о каких-нибудь мелочах, показывая свою заинтересованность в жизни других людей. Вскоре они и не заметят, как сами начнут рассказывать то, что Хельга на самом деле хотела услышать.

— Он кажется тебе вредным?

— Еще каким! — пользуясь тем, что докторов в офисе не было, воскликнула Лесси. Она вертела в пальчиках карандаш и бездумно черкала узоры на клочке бумаги. — Он ко всем придирается, особенно к женщинам. Чертов сексист! На моем прошлом месте как бы двух парней уволили за уничижительные шуточки… ну, еще за нетрезвое состояние… А этот, блин, даже извиниться не подумает.

Лесси непроизвольно вставила кончик карандаша между зубов, опомнилась и хотела вынуть, но, посчитав Хельгу «своей», продолжала его покусывать. Кто-то курит, кто-то грызет, а кто-то посасывает подвернувшиеся под руку предметы, справляясь тем самым с напряжением. Мантисс всегда удивляли привычки нервно тащить в рот что ни попадя, хотя она сама страдала из-за своих обкусанных ногтей и ободранных заусенцев. Непогашенный сосательный рефлекс во всей красе.

— Наверное, ему стучали по макушке на прошлом месте, и теперь, заняв хорошую позицию, он… м-м, как бы отыгрывается на младших сотрудниках, — предположила Лесси.

Версия неплохая, но Хельга не была с ней согласна. Она не считала, что Амберс отыгрывался на ком-то, сколько ни наблюдала за его поведением. Доктор не ставил цели унижать коллег, чтобы самоутвердиться за их счет. Более того, в общении с ними он выглядел так, будто его голова забита задачами и поиском решений, так что реакции людей он не замечал. А раз не замечает, зачем провоцировать? Теряется смысл.

— Только он тебя раздражает? Больше никто? — Хельга попробовала приблизиться к формату ведения бесед во время сеансов. Лесси просекла это сразу.

— Ты спрашиваешь как сочувствующий или как психоаналитик?

— Так ли это на самом деле важно? — дернула плечом Мантисс. — Ставить тебе диагноз и забрасывать советами я не планирую. Считай, что я идеальная подушка для слез или бездонный черный ящик, в который можно скидывать скопившийся хлам.

— Я поняла, ты как бы довлеешь к мазохизму. Что мне еще следует о тебе знать? — насмешливо изрекла Лесси. — Ты… лунатишь во сне? Да, можешь не поправлять, я уже и сама услышала, как это звучит.

Хельга вежливо улыбнулась, стараясь поддержать веселый настрой собеседницы. В эту минуту в кабинет влетел взъерошенный Амберс, и Лесси спешно смяла листок и вынула карандаш изо рта. В принципе, зря, так как доктор был погружен в изучение распечатанного материала и не посмотрел на присутствующих.

— Кинси, что там с ЖЖ?

— Это… м-м, имя нового работника? — неуверенно выдавила растерявшаяся девушка. Хельга пожала плечами, заметив обращенный к ней взгляд.

— Нет, Кинси, это Желтый Журнал, — убрав листы в ящик стола, пояснил Амберс. — Замечательная вещь, которую криворукие доставщики умудрились потерять. Журнал нашелся?

— Увы, — пощелкав мышкой, сообщила Лесси. — Он как будто испарился.

— Мозги у них испарились, — сквозь стиснутые зубы пробурчал Амберс.

Мантисс сообразила, о каком журнале шла речь. День назад Уильям сиял от счастья, что к ним в руки (или руки его коллег, что тоже неплохо) попадет любопытная вещица. Степень ее любопытности, правда, еще следовало определить, и скептики уже окрестили журнал набором бумаги, годной лишь для расчеркивания ручек. Оптимисты уверяли, что вещица все ж таки необыкновенная, и тут каждый трактовал скудные данные кто во что горазд: от веры в то, что записанное на страницах желтой книжицы сбывается, до более простенького заверения, что надписи загадочным образом исчезают. Куда и почему, предстояло выяснить одной из команд.

Теперь же жадные до исследований пальчики сжимали воздух, и разочарованным докторам Хельга могла лишь посочувствовать.

Складывалась любопытная картина. Хельгу окружали реалисты и ученые личности, среди которых было немало атеистов и противников веры в сверхъестественное. Однако изучали они далеко не простые явления, которым часто не находилось объяснений. То есть как раз сверхъестественное. Как бы исследователи ни отвергали это определение и какими бы научными методами ни вооружались — суть от этого не менялась. Менялось лишь отношение самих ученых. Они спокойно признавали все странности и смирялись с ними (либо нет, и такие люди долго не задерживались), отчего вырисовывался забавный портрет атеиста-боголюба: в пришельцев не верю, существование призраков отрицаю, но вот телефончик, звонящий сам по себе, даже без подключения к розетке, реален и материален. Красота!

— А ты, Мантисс, чем занята? — бросил доктор.

— Слушаю. Но вы продолжайте разговаривать, я как раз дослушала до самого интересного.

Амберс, не успевший потушить раздражение, явно хотел что-то ответить, но вовремя прикусил язык. Осуждать Хельгу не за что, ведь она вроде как исполняет профессиональные обязанности.

— Хорошо. Кинси, свяжись с компанией. Пусть разберутся, куда пропал груз.

— У него точно какой-нибудь пунктик, — прошептала Лесси, когда Стив покинул помещение. — Помяни мое слово.

Так называемые пунктики встречались у всех. Хельга как раз выясняла, кому какой принадлежал.

— Я заметила, что к тебе у него не получается прикопаться, — продолжила рассуждать Лесси. — Ты там как бы всегда что-то такое отвечаешь, что у него кончаются аргументы. Откуда ты знаешь, что и когда говорить?

Кинси подошла к автомату и сделала кофе себе и Мантисс. Хельга раньше не замечала, чтобы Лесси чем-то делилась или готовила на двоих, и сочла этот поступок попыткой дружественного сближения.

— Ниоткуда. — Мантисс могла бы объяснить, что на самом деле Амберс ни к кому не прикапывается, а Лесси попросту преувеличивает. Вот только вряд ли девушка ей поверит. — Я просто умею слушать и вникать.

— Да-да, слушать и вникать…

Кинси закатила глаза и переключила внимание на монитор. Она словно отгородилась от Хельги невидимой стеной, исключила ее из своего маленького «девичьего лагеря». Лесси верила, что секрет обращения с неприятными субъектами существует, но горделивая дочь профессора просто не желает им делиться. Хельга не прошла тест на сближение, и Кинси осталась ею недовольна. Мантисс казалось, что Лесси как раз из тех людей, которые закидывают невидимые удочки, и если на них никто не клюет — не отвечает на провокации и вопросы с двойным дном, то они сворачивают инвентарь и укатывают на другой конец пруда. Только менее демонстративно, нежели в метафоре.

Мантисс выяснила причину кочевок по минус второму. МС был способен создавать вокруг себя поле негатива, со временем расширяющееся. Оно оседало невидимой пылью на стенах и мебели, впитывалось в воздух. Чтобы люди не варились в этом бульоне тягостных ощущений и нервозности, они перемещались в локацию, очищенную от отрицательной энергии, и обустраивались там, пока уровень тревожности вновь не подскакивал. Это было трудно не заметить: сотрудники чаще ругались и срывались друг на друге, обязанности их тяготили, в голову лезли посторонние, депрессивные мысли. Проблем со сменой кабинетов не возникало, потому как все комнаты на минус втором, от кладовых до офисов, являлись точными копиями одна другой. Некоторое разнообразие в обстановку вносили сами служащие, которым хотелось замечать этот переезд, а не забывать о нем через пять минут из-за гипнотического однообразия окружающего. Хельга еще не стала свидетелем увлекательного перемещения в смежный сектор и ждала его, как свой первый алкогольный коктейль. Своего рода обряд посвящения на минус втором.

Приобщившись к коллективу, дочь профессора уже через две недели выяснила, на каком этаже какой экземпляр располагался. Исключением оставался все тот же минус четвертый — главная загадка Всея Института имени Гр. Ш-и. Во многом просвещению Мантисс способствовали доктор Вейлес, разомлевший под лучами любопытства новой слушательницы, а также доктор Траумерих и некоторые ребята по соседству. Хельга часто беседовала с лаборантами минус второго, проверяя их душевное благополучие по той же схеме, что и приходивших раз-два в неделю сотрудников. Никто по-настоящему не избегал ее общества. Ведь Мантисс была новенькой. Из-за текучки кадров — на этаже нередко менялись лаборанты и секретари — Хельга в глазах коллег была всего лишь временным сослуживцем, который через пару месяцев исчезнет из их жизни и памяти. Поэтому они свободно болтали о том немногом, что сами знали.

Как выяснилось, на минус первом этаже обитали «рухлядь Вейлеса» СТ-30 и некий СГ-17, он же Сердитый Голос. Руководителем отдела по изучению последнего был профессор Роджер Ван дер Рер, а он распространяться об объекте не любил. Но Марк доверительно сообщил, что из-за СГ ему, его команде и всем посетителям этажа не разрешают пользоваться телефонами, радио и рациями. А если у кого-то возникал соблазн, бедолага сталкивался с такими помехами, что не мог продолжать.

— СГ блокирует любые волны в относительной близости от себя, — должно быть, поэтому доктор Вейлес почти всегда в обеденное время, если не находился благодарный слушатель, утыкался в телефон. Общался с женой, по его же признанию, — иначе большую часть рабочего дня он словно пропадал для внешнего мира. — Иногда мы объединяем усилия и даем Голосу влезть в наш Сломанный Телефон. Volens nolens [1] получается веселенькое комбо.

— А как выглядит СГ? — спрашивала Хельга.

Собеседник только плечами пожимал:

— Кто ж знает. Не уверен, что у него вообще есть какое-то обличье.

— Тогда как же?.. — Мантисс погружалась в думы, представляя все сложности, с которыми сталкивались сотрудники отдела минус первого этажа.

На минус третьем балом правили брат и сестра — Селена и Анри Файнс. Первой в качестве подопечного достался М-07, он же Многоликий. И это все, что Хельга знала о нем, не считая очевидностей, вытекавших из наименования. А соседом его был ФД-28 — не то фермер, не то доктор. Мантисс догадывалась, что эту парочку могли держать там против их воли. Ведь если неодушевленный предмет вроде Телефона не нуждается в прогулках, то обитатели минус третьего не стали бы сидеть годами в четырех стенах.

— Одного не могу понять, — говорила Хельга, стремившаяся познать все грани неизвестного. — Если внизу люди буквально скачут вокруг загадочных предметов и явлений, на кой сдались верхние этажи? В смысле… Ну, пусть бы это был Институт изучения паранормальных явлений, –словили бы пару негативных комментариев от серьезной прессы или, наоборот, стали бы всемирно известными. Кому пришло в голову скрещивать красное яблоко с зеленым?

Подобные вопросы Мантисс задавала доктору Траумериху, как самому приятному собеседнику и в каком-то смысле наставнику. С первых дней он помогал Хельге освоиться, знакомил с людьми и порядками, давал необходимые советы. Ничего не изменилось спустя пару недель — разве что опеки стало меньше, поскольку подопечная Уильяма в ней уже не нуждалась.

Поправив очки, доктор откашлялся и приступил к разъяснениям:

— Если ты интересовалась историей института, изначально он учреждался для исследования психосоматических заболеваний. Тогда, само собой, речи не шло об изучении странностей. Владельцы менялись. И в какой-то момент мы попали под начало человека, который решил расширить сферу деятельности.

— О да, я слышал, что его звали не то Лорри, не то Ларри. А после пришел Генри Фирш, — добавил Амберс, сидевший за столом с китайской лапшой.

Стив не любил ходить в столовую, объясняя это тем, что шум и суматоха сбивают с умных мыслей. Поэтому предпочитал обедать прямо в кабинете, и именно в то время, когда другие люди садятся ужинать.

— По слухам, он пришел вместе с Многоликим, вроде как его другом. Фирш, этот чудной старик, редко наведывается сюда. Выделяет финансирование, иногда присылает помощников, но сам носа не сует. А вот его дружбан, если они на самом деле приятели, остался тут. Вроде как захотел узнать природу собственной аномалии. Все ради науки и так далее…

— По собственной воле заточил себя на этаже?

— Он не заточил себя. Многоликий иногда покидает здание в сопровождении кого-либо из сотрудников, потом возвращается.

— Так говорят, — вставил Уильям. — Конечно, это все слухи. Чтобы попасть на работу на минус третий этаж, нужно быть… хм… своим.

— Да, там чуть ли не преемственность. — Амберс выглядел на удивление веселым. Его ощутимо развлекала поднятая тема, и Хельге показалось, что он сам не верит в то, что рассказывает.

— Допустим, со сменой курса разобрались. — Мантисс сложила руки на груди. — Но почему тогда оставили верхние этажи? Теперь кажется, что они ненужные приростки, пережиток старого.

— Да нет, тут как раз все логично. — Амберс взмахнул китайскими палочками, как дирижер. — Люди наверху занимаются увлекательными делами. Например, приглашают добровольцев принять участие в эксперименте. Сажают испытуемых играться с котятами и говорят, что эксперимент направлен на выявление аллергической реакции на шерсть. А на самом деле измеряют уровень окситоцина после забав с пушистыми зверьками. Любят эти ученые обманывать народ.

— Наверху в самом деле занимаются нужными вещами, — вмешался доктор Траумерих. — Они не лезут к нам, не знают наверняка, над чем мы тут работаем, хотя в курсе, что тоже исследуем что-то. И при этом забирают на себя основное внимание.

— О ваших трудах в научном мире ведь никто не знает, так? Если сотрудники верхних этажей приносят пользу обществу, то вы удовлетворяете запросы владельца института? — задумчиво проговорила Хельга. — Какова конечная цель всех ваших исследований? Вы соберете все данные в кучу и напишете книгу? Или продадите самые полезные данные военным?

— Фантазия даже живее, чем у родителя, — прыснул Стив и тут же смущенно кашлянул, решив, очевидно, что и без того перегнул палку с весельем. Затем метким броском отправил картонный стакан в мусорное ведро и поднялся с важным видом. — Извините, я оставлю вас. Работа — требовательная барышня.

Мантисс стало жаль, что Амберс поспешил спрятать ту сторону характера, которую проявлял столь редко. Как оказалось, пребывая в приподнятом расположении духа, он проявлял склонность к участию в различных обсуждениях, будь то профессиональный спор или светская беседа. Проблем с тем, чтобы быстро и безболезненно влиться в компанию и зацепиться за тему дискуссии, у Амберса явно не наблюдалось. Зато была трудность другого характера: хорошее настроение посещало его ой как нечасто.

— Конечная цель, говоришь? Это хороший вопрос, — проводив взглядом коллегу, сказал Уильям. — Действительно, зачем мы тратим время на изучение явлений, которые плохо поддаются изучению? В принципе, ответ до банального прост. Отправляется человек в космос или залезает в незатоптанную предшественниками пещеру — причина одна.

— Жажда открытий?

— Да. Если перейти от любопытства к практическим целям, то любой человек в первую очередь думает, какую пользу можно извлечь из нового открытия. Будет ли оно востребовано людьми? Или что даст конкретно ему? Можно ли его использовать в жизни и для чего? На примере СТ-30 могу сказать, что, выяснив, на какой энергии он работает и откуда приходит звонок, мы, возможно, сумели бы улучшить качество связи или открыть новые слои реальности, о которых не догадывались раньше.

— Уверена, у вас все получится.

— Спасибо, — улыбнулся Уильям. — Главное, чтобы не получилось так, как с парой ранних объектов. Я слышал, что их случайно испортили увлекшиеся исследователи. Нанесли непоправимый ущерб, из-за чего предметы потеряли особые свойства. Как ты понимаешь, найти похожие проблематично.

Они постоянно говорили о работе, но избегали касаться аспектов личной жизни. А ведь Хельге было интересно, где вырос ее руководитель, о какой профессии мечтал в детстве, как пришел сюда… Проделанный им путь многое рассказал бы о становлении его характера. В этот раз Мантисс осмелилась на непринужденную беседу и обнаружила, что доктора Траумериха не пугали приватные вопросы. Он с живостью поведал об отчем доме на окраине города, откуда переехал в подростковом возрасте, с теплотой вспоминал родителей и не чурался говорить о сложном голодном периоде, когда искал работу. И при этом, как заметила Хельга, не увлекался собственными историями, не выплескивал на слушательницу лишнего, дозировал информацию. Даже если эпизоды из прошлого и рождали у него ворох ассоциаций, он все их держал при себе.

— У меня нет братьев или сестер, даже двоюродных, поэтому мне сложно представить, каково вам было в многодетной семье, — со своей стороны делилась Хельга, чтобы не превращать беседу в допрос. — Как-то так получилось, что и мать, и отец были единственными детьми в семье. Я росла без полного понимая, что значит иметь дядю или тетю, которые присылают подарки на праздники. Если не брать в расчет двоюродную тетку отца, которая часто что-то отправляла нам.

— Иногда оно и к лучшему. Мои тетки слали мне невкусные пряники или пироги.

— Вот ужас! — наигранно испугалась Мантисс.

Хельга уже слышала от доктора Вейлеса историю Телефона. Теперь она полюбопытствовала, как обнаружили остальные объекты изучения. Учитывая, как редко коллега ее отца позволял себе говорить об МС в присутствии не допускаемых к нему людей, это откровение Хельга расценивала как огромную удачу. Обычно он пресекал хитрые вопросы Мантисс и не велся на завлекательные беседы, которые она начинала исключительно из-за жажды узнать как можно больше о знакомом из детства. Ей казалось, что с каждой новой деталью она все ближе подходила к МС.

В этот раз доктор был откровеннее обычного. Появилась ли эта открытость благодаря атмосфере непринужденной беседы, которая смогла увлечь даже извечно сосредоточенного Амберса? Как бы то ни было, доктор Траумерих не стал отнекиваться. Не обладая даром Вейлеса превращать в приключенческую историю даже рассказ о покупке молока, он кратко поведал о том, как МС встретили в одной захолустной деревеньке. Истории о живых манекенах там с тех пор превратились в местные байки и страшилки для детей.

— Он был агрессивен? — поинтересовалась Хельга. — Или его характер испортился уже здесь?

— Он всегда таким был. Такова его природа, его хобби и смысл жизни. Уж и не знаю как выразиться.

— Вы выяснили его возраст? Или происхождение?

— Сказать что-то определенное трудно, — прохаживаясь по комнате, сказал доктор. Когда от него требовалось много говорить, он предпочитал вставать и двигаться. — Предположительно около ста лет. Может, чуть старше. А вот почему МС такой, каким мы его знаем… Он сам придумывает небылицы, одну изощреннее другой. Верить в его сочинительства нельзя. Не исключено, что одна из версий правдива, но какая?

Уильям бросил взгляд на часы и покачал головой. Вернувшаяся из столовой Лесси окончательно разрушила откровение вечера. Хельга могла поклясться, что почувствовала, как лопнул пузырь теплоты и уюта, заполнявший помещение минутой ранее.

Хельга не ходила в гости. Не находилось поводов, не было нужных знакомых — вот она и не завела такой привычки. Иногда у нее рождалось минутное желание узнать, в какой обстановке живут те люди за дверью, как пахнет в комнатах, какого цвета занавески, в каком порядке расставлена мебель, какой узор на обоях… Ведь за каждой дверью скрывался свой уникальный набор вещей, в которые помимо пыли въедались история и дух хозяев. Эти кратковременные вспышки любопытства возникали из-за интереса к облику жилища, а не к обитателям, так что если бы Хельга ходила в гости, то не ради общения с людьми, а только для того, чтобы познакомиться с микромиром внутри меблированных коробок.

Чтобы разведать обстановку не в домах, а в головах людей, походы в гости не требовались. И у Грега Биллса, с которым продолжились редкие встречи, там творился кавардак. Осознав, что Мантисс не для того беседовала с ним, чтобы выявить отклонения в психике и запереть в комнате с мягкими стенами, пятидесятилетний мужчина осмелел и порой стал вести себя фамильярно. Разговаривал с Хельгой пусть и вежливо, но с явным намеком на то, что она еще юная и неопытная девочка, мало что понимающая в серьезной, суровой жизни. Зато он был словоохотливее Роберта Лейни, что определенно нравилось Мантисс и из-за чего она готова была терпеть его тон знатока.

Разговор проходил в комнатушке, в которую только стол со стульями и вмещались. Голые белые стены и одинокая лампа над головой навевали тоску, но что поделать? В конфиденциальных беседах требовалось соблюдать строгие правила, и Хельга не могла позволить себе выслушивать людей в присутствии посторонних. Поэтому ей с первых дней и уступили эту коморку специально для сеансов, ведь остальные кабинеты были заняты рабочим персоналам, докторами и лаборантами. Что не совсем честно, поскольку парочка использовалась под складирование разнообразных папок и другой офисной утвари и их вполне могли бы разгрести для Хельги.

В тесноте комнатушки для сеансов заключался главный минус: многие чувствовали себя зажатыми в четырех стенах, а потому зажимались внутренне. Хельге приходилось учитывать этот фактор, за неимением возможности переселиться в просторный кабинет с кожаными креслами и выходящими на небоскребы окнами.

Грег пытался выглядеть непризнанным гением, но говорил невпопад, плохо подбирал слова. Хельга не была ходячим сборником тем для эрудитов, однако сомневалась, что у талантливых людей хромосом больше, как уверял Грег, а мировые ученые сообщества подготовили заговор против простых смертных.

А еще он потрясающе умел сбивать с разговора. Каждый раз, когда Хельга возвращалась к насущным вопросам, Биллс утекал в речах в неописуемые дали. Чаще резко, что становилось заметно, но иногда увлекался рассуждениями, которые логично выводили его еще на пяток смежных тем.

— Вам нравится морс, который подают в столовой? — Хельга крутила в руках одноразовый стаканчик с кофе, который принесла ей Лесси.

Похоже, та пыталась обзавестись союзницей, которая умела отражать нападки Амберса. Остальные объяснения, почему Кинси зачастила с кофе, виделись Мантисс менее реалистичными.

— Кисловато. Не хватает им талантов в отборе вкусных сухофруктов.

— Сухофруктов? Из них обычно варят компот, а не морс.

— Да все это одно и то же, — бахнул Грег. — Вот если бы тут еще пиво на разлив продавали… На прошлом месте нам иногда наливали по стаканчику. Знаете, что кислое пиво не обязательно просрочено?

— А где вы работали до этого?

— А еще мне нравится, что у нас перестали продавать эту гадость в бутылках… как там она называлась? Оранжевая такая, — проигнорировав или не услышав вопроса, проговорил уборщик. Он провел ладонью по начавшему лысеть затылку и облизал нижнюю губу.

Грег проявлял словоохотливость, но глубокими знаниями в каких-либо областях блистал нечасто. Вот только странным казалось не то, что он при этом кичился осведомленностью и опытом, а то, что свято верил в правильность озвучиваемого, даже если в информации сквозили ошибки и нелогичность. Пару раз Мантисс невольно начинала сомневаться, а так ли хорошо она сама разбирается в тех или иных вопросах, — настолько настырно Грег твердил свое.

— Вы не так давно тут работаете и многого не знаете. Кругом сплошной обман. Я звучу как параноик, да, но все равно сохраняю бдительность и вижу лучше многих. Знаете ли вы, сколько на этаже кабинетов? — Грег важно задрал подбородок, готовя слушательницу к потрясающему откровению.

— Кабинетов или вообще комнат, включая уборные и каморки с инвентарем? — уточнила Хельга. — Пятьдесят одна комната.

Грег сидел свободно откинувшись на спинку. Он не избавлялся от легкой щетины, придававшей ему слегка неряшливый вид, но в остальном выглядел чистоплотным и следившим за собой человеком. Жены у него не было, зато приятелей, по его же признанию, вагон и еще полпаровоза.

— И вовсе не пятьдесят одна.

Хельга жестом пригласила его объяснить. Она готова была выглядеть в его глазах сколь угодно глупой и необразованной, уступать в его маленьких играх, лишь бы он побольше говорил. Пока серьезных отклонений Мантисс не обнаружила — лишь хвастовство и привирание, и все же для полноценной картины требовалось провести пару тестов и десяток бесед.

— Наверное, вы не посчитали ту призрачную комнату в секторе «В». И немудрено, — ощерился Грег. — Мы сейчас в секторе «А», и в «В» вы не ходите по понятным причинам. Но когда будете там, обратите внимание на комнату без номера. Ей присвоили треугольник вместо цифры. Иногда она появляется, эдакая призрачная пятьдесят вторая комната.

Хельга покивала. Об этой мистической комнате никто никогда не рассказывал даже анекдотов, но правильно ли относиться к россказням Грега как к забавной выдумке, будучи окруженной странными объектами? Однако и поверить ему Хельга не могла. Она не понимала, для чего Грег сочинил это. А если не сочинил? Неужели он действительно верил, что исследователи вокруг него скрывают страшный проект, а в каждом шкафу хранится своя колба с головой пришельца?

— Я поняла вас. Вам ужасно скучно на этой должности.

— О, так вы мне не верите? — Грег сложил руки на груди. — Я не суеверный. Черных кошек за хвост в детстве не подвешивал и не сторонился провозимых по улице гробов. Отец всегда отпускал меня посмотреть на покойника. Говорил, нет ничего естественнее смерти. Земля ему пухом…

— А ваша мать жива?

— Нет. Это все бредни говорили про нее, что она сыни… съини… подстроила смерть, якобы чтобы сбежать с любовником! Никогда не верьте злословию сплетников! — Грег потряс кулаком, а Хельга подумала, что он все больше старается уйти в воспоминания.

Мантисс не прочь была послушать о его детстве и юности, потому что оттуда могли тянуться корни многих сегодняшних проблем этого человека, однако в большей степени ее интересовало настоящее: что он ощущал сейчас, какие идеи носил в голове, с кем планировал встретиться в ближайшие выходные. А уже потом только — как на эти чувства и планы повлияло то, что в пять лет он свалился в лужу с головастиками.

— А мальчишки из соседнего двора показывали на меня пальцем…

— Извините, господин Биллс, не могли бы мы поговорить о том, что вы сказали недавно, — перебила Хельга.

Грег неохотно вернулся из детства в реальность.

— Вы говорили, что иногда вам кажется, будто за вами следят. — Мантисс сверилась с записями в блокноте.

— Нет, я говорил не так. Я же не какой-нибудь заправский шизик, которому мерещатся голоса и все такое, — посмеялся Грег.

И на этом все. Развивать затронутую тему он не собирался. Просьба о сотрудничестве не помогла.

— Знаете, меня утомляют долгие беседы…

— У нас еще есть пятнадцать минут. Расскажите о вашем отце. Он многое вам разрешал? — Хельга поняла, что вот-вот потеряет его, и стала искать обходные пути для достижения результата. Непросто выуживать из человека нужную информацию, однако Мантисс уже видела, как можно вывести упрямца на правильную тропинку.

— Он был человеком широких взглядов, — подумав, выдал Грег. — Он не наказывал меня за ребячества. Часто говорил, что был таким же в моем возрасте. Даже когда я привязал соседского пса к двери какого-то пройдохи, отец недолго бранился. Единственное, в чем он был настоящим деспотом, — это религия. Отец был ярым верующим. Но за остальные поблажки можно ему и простить его чрезмерный фанатизм.

— И он прививал эти ценности всей семье? — Хельга мысленно вычеркнула вопрос.

— Ну да, само собой. Говорил, что чем богаче духовно жизнь человека, тем радостнее от этого Богу. Бог вроде бы проживает жизнь с каждым человеком, и чем больше в мире добрых и достойных людей, тем благороднее образ самого Бога. Потому что… Наша душа — часть его, а значит, все человечество в целом есть олицетворение Бога на земле или как-то так…

— Это не христианское учение?

— Не совсем. Какое-то ответвление, я забыл название. Но Библии вроде бы не противоречит. Или же противоречит? — Грег пожал плечами. — Отец утверждал, что люди должны сами приходить к Богу. Мне кажется, он нарушал это правило, заставляя нас верить. И в церковь заставлял ходить.

— И вы ходили в церковь? Правда?

— Не верите? — наигранно оскорбился Грег. — Иногда. А иногда делал вид, что хожу, а сам убегал на задний двор к Барри.

— И если отец ловил вас, он наказывал по всей строгости, верно я понимаю?

Хельга ощущала себя канатоходцем. Того и гляди сорвется, и тогда начинай сначала. Но где-то должен быть тот поворот, что выведет их обоих на прямую дорожку, которую Мантисс старательно навязывала собеседнику с самого начала.

— Вы так подробно все рассказываете. Поделитесь со мной еще немного.

— Да я не против. Наказывал, да. Заставлял читать священные тексты и молиться. Порой надолго оставлял меня в комнате одного, и я сидел там и бесцельно листал книгу. Такая старая, с пожелтевшими страницами. Отец ее до дыр зачитал. Некоторые буквы стерлись, как сейчас помню. — Грег громко втянул носом воздух. — И пахла она старинными вещами. Интересно, где сейчас эта книга? Не помню, чтобы она лежала среди вещей отца, когда он отошел в мир иной.

— Выходит, вы не любили религиозные обряды и условности, особенно когда вам их так рьяно прививали? И, я догадываюсь, церковь давила на вас этой атмосферой заученности и строгой необходимости?

— О да, это вы верно подметили. Хорошо, что те времена позади. Нет… я вовсе не жалуюсь на детство, оно было замечательным! Но у всех есть свои нелюбимые моменты, правда же? — Грег развел руки в стороны. — Кто-то с дрожью вспоминает, как его заставляли есть кашу, а я — как меня запирали в комнате со священными текстами, хех.

«А кто-то, — подумала Хельга, — до сих пор в кошмарах слышит хриплый голос, с важностью доносящий об убийстве, как будто это водружаемый на пьедестал артефакт… У всех есть что-то принесенное во взрослую жизнь, коловшее под ребрами или саднившее, как незаживающая рана. Печальная особенность психики».

— Да, это хорошо, что прошлое остается в прошлом, — подытожила Хельга. — Сейчас вас никто не заставляет выполнять домашнюю работу, стоя за дверью и подглядывая в щелочку, делаете вы или нет.

Бинго! Это было попаданием в цель. Оно того стоило — пройти весь путь по тропинке детства, чтобы упереться в сияющие ворота. Хельга видела, как помрачнело лицо Грега, и испугалась, что переборщила. Возможно, она нащупала что-то совсем страшное, а вовсе не то, что хотела.

— Да, я бы сказал, что так и есть… Да, но…

Собеседник Мантисс как будто не мог решиться закончить предложение. Однако теперь, пройдя через детские воспоминания, он не мог сразу вернуться к холодной скрытности. Невольно Грег раскрепостился и уступил Хельге.

— Удивительно, что вы сейчас сказали об этом. Я как раз недавно думал… Видите ли, я не хожу в церковь. Да и некому больше заставлять меня читать молитвы в комнате, так что я бы и не вспомнил того давно забытого чувства. Но… — Голос его звучал неуверенно. — Иногда меня посещает похожее чувство, словно я до сих пор наказанный ребенок, а через щель в двери за мной кто-то наблюдает. Пристально так, не отводя взора. Тело пронизывает холодок, когда я прибираюсь в секторах… Ну, я имею в виду те помещения, которые отпираются картами первого уровня.

— И как часто вы бываете в них?

— Меня пускают туда раз в неделю. Типичные офисы, ничем не отличаются от остальных. Как я догадался, там есть еще парочка комнат, в которые меня не пускают.

— И вам становится не по себе, когда вы оказываетесь там?

Хельга с неудовольствием отметила, что буквы на страницах блокнота вдруг начали плавать и плясать, и протерла глаза. Грег говорил о помещениях, смежных с «покоями МС». Если именно там уборщик ловил холодок (и это не было преувеличением), причина могла состоять в близости объекта изучения.

— Похоже на… мурашки. А иногда у меня портится настроение. Не люблю я эти сектора. Я не суеверный, я уже говорил это. Но знаете, есть такие места, в которые входишь — и… знаете, как будто что-то сгущается вокруг… такое… — Собеседник Мантисс поводил руками, попытавшись наглядно изобразить то, что описывал.

— Воздух давит, — подсказала Хельга.

— Да, похоже. И сразу как-то одиноко становится, и глупости какие-то вспоминаются. Знаете, как на кладбище. Там тоже постоянно мысли о вечном в голову лезут. Так и в этих секторах. Они как… ма… магниты, что ли. Ну, это уже мои фантазии, я думаю.

— А потом, когда вы выходите из них, глупые мысли все еще преследуют вас?

— Я… не знаю. Никогда не обращал внимания.

Значит, нет. Если бы подцепленное в секторах настроение сопровождало господина Биллса и дальше, он бы точно это заметил и запомнил. Мантисс зажмурилась и резко распахнула глаза, поняв, что нечеткость зрения не уходила. Допила остатки кофе и почти на пальцах принялась объяснять Грегу, что он мог бы предпринять.

— Ничего страшного в том, что вы чувствуете давление в секторах, нет. Вы просто очень чувствительный человек. Однако я по себе знаю, что какие-нибудь дурацкие мысли отвлекают и вообще здорово досаждают. Было бы здорово, если бы мы могли натянуть на голову оберегающую от глупых мыслей шапочку и спокойно себе работать. — Хельга жестом водрузила на макушку невидимый головной убор, улыбнулась слушавшему во все уши уборщику, а затем сцепила пальцы в замок. — Я могу предложить вам одно упражнение. Не физическое, не беспокойтесь. Это своего рода плащ, который будет оберегать вас от плохого настроения и негативных мыслей. Внимательно слушаете? — Дождавшись кивка, она продолжила: — Когда вы будете заходить в помещение сектора, еще с порога мысленно представляйте, что накидываете на плечи полупрозрачный плащ, а потом надеваете капюшон. Можете даже пофантазировать, какого цвета будет ваш плащ, с каким узором, если нравится. Но только он обязательно должен быть ярким, цветным. Понимаете? Не заплатанным серым куском материи, не старым дедушкиным плащом с дыркой вместо кармана… Я не шучу сейчас. Каждый раз представляйте, что вы кутаетесь в этот плащ. И потом, когда будете заниматься своими обязанностями, пару раз вспоминайте о нем. Лучше думайте о нем всегда, когда будете чувствовать, что к вам подступают печаль или одиночество. Или когда закрадется какая-нибудь нехорошая мысль. Поверьте, визуализация здорово помогает избавиться от лишнего в голове. Не нужно пытаться анализировать эти мысли и чувства, не надо спорить с ними или пытаться защититься от них. Накидываете плащ — и они сами уходят.

— Хорошо. Я попробую, — серьезно сказал Грег.

— А сейчас я могу считать наш сеанс оконченным.

Мантисс обнаружила, что ей все сложнее мириться со слабостью и нечеткостью мира, а это уже не последствия переутомления. Что-то нехорошее происходило с ней. Тело сделалось на удивление непослушным, словно Хельга частично потеряла контроль над ним.

— Вы как-то побледнели, — проследив, с каким трудом поднялась Мантисс, произнес Грег. — В этой комнате ужасная вентиляция. Так и грибок какой-нибудь из пыли подхватить недолго.

Он снова начал умничать и незлобно ворчать. Но теперь Хельге это было неинтересно. Она прислушивалась к ощущениям и сопоставляла их с фактическими знаниями.

— Встречаемся на следующей неделе, как обычно? Хорошо. — Грег сделал шаг к двери. Учитывая размеры комнаты, этого оказалось достаточно, чтобы почти упереться в нее. — Кстати, в эти выходные в городе будет праздник основателей. Я думал пойти с приятелями. Вы там будете? Надеюсь, они не уломают меня налечь на пиво. Всегда ненавидел это пойло.

— Вы же говорили, что на прошлой работе выпивали стаканчик-другой.

— Я же пошутил! Вы и повелись? Нельзя быть такой доверчивой.

Грег ушел, оставив Хельгу скатываться в чан помутнения. Девушка пожалела, что не носила с собой миниатюрного зеркальца, поскольку накладывала мизер косметики и не испытывала потребности проверять, не смазалась ли тушь и не отвалились ли накладные ресницы. Изучение собственного лица могло бы подсказать Хельге, что с ней творится. Хотя она уже и сама догадывалась. Нескоординированные движения, помрачнение сознания и сонливость сигналили о том, что Мантисс против ее воли напоили седативными лекарствами. Возможно, это что-то из барбитуратов.

Хельга сделала несколько осторожных шагов и поняла, что со стороны ее неуверенная походка напоминает поступь нетрезвого человека. Сев на стул, она опустила налившуюся свинцом голову на сложенные руки. Человечки, скакавшие через полено под опущенными веками, нервировали рваными движениями. Хельге всегда было любопытно, какой наркотический трип посетит ее сознание, если она когда-нибудь превысит дозу определенных препаратов. Она никогда не пробовала, так как ценила здоровье и работу мозга. Но думала, что обязательно увидит воплощение потаенных фантазий или гиперболизированные картины собственной жизни. Возможно, в черепушку Хельги даже проникнут тайны мироздания, которые по истечении действия наркотиков обязательно покажутся недостойным размышлений бредом.

Однако никаких откровений свыше не было, равно как и ярких впечатлений. Хельга пролежала на столе минут десять, путаясь в мыслях, а когда поднялась, обнаружила, что прошло три с половиной часа. Ей все еще было нехорошо: в горле ощущался гадостный привкус и клонило в сон, пусть и меньше. Только злость помогала превозмочь слабость. Чувствуя себя насильно выбитой с устойчивой платформы, теперь Хельга стремилась вернуться на нее без особых потерь. А заодно наказать шутника или злопыхателя за эту проделку. Но не сейчас, когда эмоции бурлили в разогретом котле. Мантисс предпочитала делать ответственные шаги на холодную голову, чтобы не наломать дров еще больше, подарив кому-то дополнительные козыри. А потому единственное, что она предприняла за этот полный новых переживаний вечер, — вернулась в кабинет докторов.

Как и ожидалось, отсутствие новенькой не осталось незамеченным. По плану, составленному и утвержденному самой Мантисс, сеансы бесед закончились еще три часа назад. Оставшееся время она обязана была посвятить работе с записями, чего не случилось по неизвестным ее работодателю причинам.

— Простите меня за эту оплошность. — Щеки Хельги пылали, но вовсе не от стыда. — Я засиделась в комнате для сеансов и случайно заснула в ней. Вдруг накатила такая ужасная усталость… Это из-за бессонной ночи. Больше такого не повторится.

Амберс наградил Хельгу неопределенным взглядом, а доктор Траумерих пару раз неловко кивнул, явно не зная, как реагировать на подобное заявление. Прецедентов не припоминалось.

— Я думал, ты заработалась прямо там, — пробубнил Уильям. — В тихой обстановке, пока мы тут громогласно разбирались со штатными неприятностями.

— Вот как? Тогда забудьте, что я сказала о сне.

Их сконфуженный вид помог Хельге успокоиться, и ей стало даже смешно, что она создала такую ситуацию. Мантисс отделалась советом раньше ложиться и при необходимости принимать снотворное.

— Лесси подскажет, какое снотворное лучше действует, да?

Кинси обернулась на звук своего имени и с недоумением посмотрела на Хельгу. Обычно в это время она уже уходила домой, но на прошедшей неделе скопилось столько дел, что ей пришлось задержаться.

— Да я… сама не принимаю как бы.

— Жаль. Мне показалось, ты многое можешь рассказать о снотворных средствах.

Задержав взгляд на лице Лесси, Хельга простилась с докторами и отправилась домой. Этой ночью она точно будет спать крепко.

[1] Волей-неволей.

Глава 3

Неторопливо просматривая записи Эдгара Мантисса, Хельга лениво потягивала чай из принесенного термоса и, как бы ни старалась сосредоточиться на познавательной белиберде отца, невольно уносилась мыслями к недавнему разговору с Тимом Кафри, сорокалетним темнокожим работником мониторной на первом этаже. Собственно, эта беседа не входила в обязанности Хельги, от которой требовалось приглядывать за душевным равновесием служащих исключительно минус второго этажа и тех, кто его периодически посещал. Однако разговор завязался сам собой, и Мантисс была совсем не против познакомиться с человеком, который на расстоянии следил за происходившим на этажах. Всего в мониторной комнате посменно работали двое. Хельге повезло застать того, кто в записях Эдгара фигурировал под странным псевдонимом Дракон Тимми у Кафри.

Тим оказался достаточно грузным мужчиной с широкими плечами. У Хельги, дышавшей ему в грудь чуть выше солнечного сплетения, он вызывал ассоциации со скалой, а вовсе не с драконом. О таких здоровяках обычно говорят, что они внушают трепет наружностью, но внутри сущие дети. Однако Тим был отнюдь не таким уж наивным. Он почти с подозрением разглядывал обратившуюся за помощью девушку и как будто не сразу понял, чего она от него хочет добиться.

— Простите, плохо сплю в последнее время, оттого туго соображаю, кхе, — Тим имел любопытную привычку покашливать через два-три предложения. Он мало жестикулировал и почти никогда не высказывался, если к нему не обращались. Маленькие глаза едва ли не полностью терялись на лице здоровяка, и Хельге плохо удавалось прочитать, что у него на уме.

Ее поход в мониторную комнату имел личную цель, но Тиму она сказала, что кто-то все время сваливает мусорную корзину в одном из кабинетов и не приходит с повинной.

— Поскольку я тут всего месяц проработала, все думают на меня, как на новенькую. Это как-то даже несправедливо. — Мантисс отыгрывала роль озадаченной и возмущенной сотрудницы. — Вы же поможете мне раскрыть это дело?

Она показала Тиму карту сотрудника минус второго этажа, и он, кивнув, повел ее на свое рабочее место. Вот тогда-то Хельге и стало ясно, почему отец дал ему такое странное имя. Комната с мониторами была довольно тесной, но с высоким потолком, и первая мысль, посетившая Мантисс, как только она переступила порог, — она попала в башню без окон и с единственной дверью. Может, и Эдгар, забредавший сюда иногда, чувствовал себя так же. Хотя Хельгу все равно смущало слово «дракон»: ее отец, насколько она его знала, никогда не провел бы параллель между обыкновенной комнатой и местом обитания сказочного существа. Это его дочь могла зайти в обыкновенную мониторную и представить что-нибудь сказочное. Профессор Мантисс подобные фантазии расценил бы как поэтическую чепуху.

Окна в «башне» все же имелись — уйма экранов, через которые можно было подсматривать за обитателями этажей. Если бы Хельга и в самом деле очутилась в сказке, она назвала бы их волшебными зеркалами.

На столе, местами поцарапанном, помимо письменных принадлежностей и стопки бумажек лежало семейство безделушек. Хельга с любопытством обнаружила медную черепашку с монеткой во рту. Фигурка не превышала десяти сантиметров в длину и приманивала, судя по всему, богатство и удачу. По соседству с черепашкой деревянный петух, раскачиваясь, клевал невидимые зерна.

— Камеры стоят на каждом этаже?

— Так точно, кхе. — Тим говорил без хрипотцы, так что Хельга списала периодичные покашливания на привычку. — Когда вы в последний раз заметили перевернутую корзину?

— Вчера вечером.

Пока Тим что-то набирал на клавиатуре, Хельга спросила его о сменах и коллеге. Она разбавляла вопросы ненавязчивым щебетанием о том да о сем, чтобы ее любопытство не казалось настырным. Работник мониторной сто процентов решил, что она просто болтушка, выстреливающая фразы почти бездумно, поэтому отвечал без опаски. В сидячем положении он сильно сутулился, приближая неровный нос к экранам. Фаланги пальцев казались почти квадратными, но ловко вбивали запросы в систему.

— Скажите, в какой комнате стоит мусорная корзина?

— Сектор «А», комната пятнадцать «а».

— Пятнадцать? — Тим оторвался от клавиатуры и взглянул на Хельгу. Покусав нижнюю губу, он качнул головой: — К той комнате у меня нет доступа, кхе.

— Тогда есть к шестнадцатой? Виновник мог проходить через нее…

— Простите, тут я бессилен. Четырнадцатые, пятнадцатые, шестнадцатые и семнадцатые комнаты закрыты для меня.

— Вот как? — демонстративно сконфузилась Мантисс.

Хотя вопрос и впрямь интересный. Она полагала, что камеры стоят во всех кабинетах. Однако зайти в комнаты с четырнадцатой по семнадцатую Хельга не могла, ведь это была закрытая для нее территория. Получается, взглянуть на МС с помощью видеосъемки не получится.

— А я думала, камеры есть в каждой комнате.

— Ну не в каждой, кхе. В уборных нет. А в тех ваших комнатах камеры как раз таки стоят, но подключены к своей собственной мониторной. Она располагается прямо там, на вашем этаже, кхе. Ах, подождите… — Тим хлопнул себя по лбу. — Я забыл, что у вас минус второй этаж. У вас же там разделение на три сектора, то есть… кхе, в каждом секторе своя мониторная комната. Не понимаете? — прочитав недоумение на лице девушки, проговорил Тим. — Ну, у вас там есть сектор «А». В нем есть комнаты четырнадцать — семнадцать с камерами, которые подключены к мониторной сектора «А». Также есть сектора «В» и «С», и у них тоже свои четырнадцатые, пятнадцатые, шестнадцатые и семнадцатые комнаты, соответственно, кхе, свои мониторные.

— То есть… весь этаж просматривается отсюда, кроме тех исключительных комнат? Зачем так делать?

— Не знаю. Говорят, доктора там сами просматривают отснятое камерами, кхе. Им так удобнее работать, чем все время бегать ко мне. Такие слепые зоны есть на каждом минусовом этаже. — Тим сочувствующе поджал губы. — Вы разве не знали этого?

— Я же новенькая. Меня не успели посвятить в такие подробности.

Как забыли поведать Тиму, что не каждый сотрудник минус второго этажа имеет доступ ко всем помещениям без исключения. Где ему, сосредоточенному на выполнении ограниченного списка обязанностей, быть в курсе тонкостей работы с объектами!

— Вам нужно обратиться к ведущим исследователям на этаже. Они помогут, кхе.

— Боюсь, доктора еще злятся на меня за недавние проколы. Они не станут тратить время в попытках помочь мне оправдать свое светлое имя.

— Мне жаль.

Хельга развела руки в стороны, говоря, что такова участь всех начинающих. Она не подала виду, как была разочарована. Вот глупая девчонка! И с чего она взяла, что простые смертные могут прийти и попросить показать видео с комнатами таких претенциозных созданий, как МС? Наивная. Все было просчитано задолго до ее появления в стенах института, чтобы такие вот любопытные носы не залазили в щели, в которых им нечего делать.

Тим проникся сочувствием и симпатией к новенькой сотруднице и стал заметно приветливее в общении с ней. Даже попытался выдавить улыбку, хотя повода особо не было. Это неожиданное участие удивило и вместе с тем подбодрило Хельгу. То ли Тиму было скучно целыми днями торчать в компании молчаливых мониторов, то ли его растрогало, что девушка обратилась к нему за помощью. В любом случае Мантисс не зря потратила часть перерыва на расширение знаний об отделах заведения, в котором работала. Всегда полезно изучить, как две столь непохожие половины уживаются друг с другом, в каких местах соприкасаются, где проникают одна в другую, а где разбегаются в диаметрально противоположных направлениях. Хельгу интересовало все. Привыкнув и осмелев, она стремилась познать весь институт как единый организм, как живое существо, в котором нет ничего лишнего. Желала видеть картину целиком, а не ограничиваться только той информацией, которая циркулировала в пределах минус второго этажа. Как это делали, например, многие лаборанты. Они пропускали все, что выходило за рамки их обязанностей. Надо ли забивать голову тем, с чем все равно не предстоит столкнуться в будущем? Зачем, например, знать об обязанностях сотрудников отдела кадров или о том, с какими трудностями сталкиваются люди, работающие в приемном зале? Хельга думала иначе. Она полагала, что расширение знаний об отделах поможет ей свободно плавать в водах этого многоликого океана. Отращивала плавники и жабры на всякий случай.

Чем бы ни объяснялась участливость Тима — скукой, ощущением собственной значимости или чем-то еще, — сейчас он уперся в тупик, так как ситуация исчерпала себя. У Хельги не осталось причин задерживаться в мониторной, а охранник не знал, что с ней еще обсуждать. Заметив, что ответы собеседника становятся все короче и суше, она вовремя свернула расспросы и ушла, сославшись на окончание перерыва.

Но перед тем, как вернуться в кабинет, Хельга отважилась сыграть в разрушителя мифов — для себя или остальных. Любой вариант развития событий ее бы устроил, только один казался чуть более сложным.

Этаж, на котором Мантисс работала, представлялся ей прямо-таки уникальным местом, имеющим, однако, ряд неудобств. Хельга слышала от Марка Вейлеса, что вся огромная территория и раньше была поделена на три части: одна для МС-12, вторая для СТ-30, а третья для давно потерянного объекта. Но когда стало известно о негативном влиянии подопечного профессора Мантисса, Телефон пришлось перенести на соседний этаж и освободить помещения. Тогда и начали практиковать переезды по секторам, сначала по двум, а после утраты третьего объекта доктора решили не заселять минус второй этаж еще кем-то. Или претендентов попросту не находилось, поэтому два сектора всегда оставались пустыми. Хельгу поражало такое непродуктивное использование выделенных площадей: на верхних этажах люди жались в тесных офисах, а на минус втором какое-то время безлюдными оставались тридцать четыре комнаты!

Сектора располагались таким образом, что «В» как будто вклинивался между «А» и «С». Два лифта, которыми сейчас пользовалась и сама Хельга, вели в сектор «А», другие два — в сектор «С». Между тремя зонами существовали переходы, однако сектор «В», по каким-то неведомым причинам обделенный собственными лифтами, оказывался самой отдаленной точкой на этаже. Иными словами, чтобы попасть в комнату 10 а или 10 с, нужно было пройти сколько-то поворотов, а чтобы попасть в 10 в — те же повороты плюс дополнительные. Похоже, именно поэтому загадочное здание и отпечаталось в памяти маленькой Мантисс как лабиринт. Когда она была здесь в восемь лет, ее отец мог работать в секторе «В».

Обыкновенно ни у кого не возникало желания бродить по пустовавшим зонам. Комнаты свободных секторов нельзя было открыть даже картой, из чего Хельга сделала вывод, что замки запирались дистанционно. А торчать в коридорах не стремились даже любители уединения. В молчаливых переходах с лениво загоравшимися при приближении лампами пробегал морозец по коже, словно идешь по заброшенному зданию из какого-нибудь мистического фильма. Собственные шаги звучали гулко, и невольно хотелось приложить ухо к запертым дверям — вдруг что-то дикое, затаившееся там, шелохнется, напугав до остановки сердца?

Хельга отбросила фантазии и ускорила шаг. Обеденное время в самом деле подходило к концу, а она колесила по сектору «В» в погоне за собственной выдумкой. Или не совсем? Хельга подумала, что это лицемерно — верить в одни чудеса и отвергать возможность существования других. Она сама начинала походить на высмеиваемых ею людей, которые сокрушались из-за убийства паука (к несчастью же!), но при этом с сомнением качали головой, слушая про неудачи, приключившиеся из-за черной кошки. Нет, все же Хельга своими глазами видела подтверждение одного из чудес, тогда как об остальных ей просто рассказывали. Нужно проверять и убеждаться, а не слепо верить. И не забывать, что человеческое восприятие искажает действительность, а органы чувств не столь надежны, как люди привыкли думать.

Поэтому Мантисс не сразу поверила, когда наткнулась на комнату с треугольником вместо номера. Хельга притронулась к знаку на двери, обвела прямые стороны пальцем, попробовала зайти внутрь. Помещение было заперто. Открытие не перевернуло мир с ног на голову, однако Хельга была обескуражена. Она изучала план этажа и висевшую на стене сектора «В» схему расположения кабинетов. Комната с треугольником нигде не была обозначена. Она торчала в конце коридора перепутавшим место чужаком. И все же дверь была реальной, а фигура не казалась приклеенной наспех каким-то шутником. Хельга была уверена в этом, потому что насчитала в секторе тринадцать пронумерованных комнат (минус четыре скрывавшиеся в закрытой секции МС), а эта дверь приходилась на участок с голой стеной в секторе «А». На дублировавших друг друга территориях это становилось особенно заметным.

Хельга вернулась на рабочее место в смешанных чувствах и теперь вместо анализа записей задумчиво грызла ногти и смотрела мимо страниц. Лесси была выходная, а Амберс занимался делами в секции МС, так что в кабинете присутствовал лишь один из его постоянных обитателей.

— У меня назрел вопрос. Если у вас есть время, не могли бы вы ответить на него? — Дождавшись утвердительного жеста, Мантисс продолжила: — Один из сотрудников этажа сообщил мне о лишней комнате в секторе «В», хотя ее нет на планах и никто о ней не говорит, — о комнате с треугольником. Это какой-то секрет?

— Никакого секрета тут нет. — Сидевший за соседним столом Уильям повел плечами. — Мы сейчас находимся в секторе «А», потому, наверное, никто не говорит о секторе «В». Что касается плана, то ее забыли внести, так как она появилась недавно.

— То есть это обычная комната?

Доктор протяжно выдохнул и потер переносицу с таким видом, будто ему раз за разом приходится разжевывать одно и то же. И тут же светло улыбнулся, скрашивая показавшееся ему самому грубым впечатление.

— Конечно, это обычная комната. Кто-то, должно быть, сказал тебе, что она появляется и исчезает? Это укоренившийся на нашем этаже миф. Тебя разыграли, Хельга. Комната не блуждает, она всегда находится на том месте, в чем ты убедишься, когда мы переедем в сектор «В».

— И для каких целей ее пристроили? — Мантисс в очередной раз за день ощутила вкус разочарования. Она успела испугаться, что призрачная комната действительно может существовать, добавляя странности этим стенам. Теперь Хельга поняла, что эта идея даже нравилась ей и она будет скучать по загадке двери с треугольником.

— Ничего такого уж важного. Мы думали приспособить ее для одного эксперимента, а потом необходимость в нем отпала. Сейчас мы используем комнату как запасное складское помещение.

— Вы уж внесите в обязательную программу пункт оповещать новичков обо всех уникальных дверях на вашем этаже, — усмехнулась Хельга.

— Поверь мне, если бы мы сейчас находились в секторе «В», ты бы еще в первый день обнаружила ее.

— А так эта комната была настолько лишней и неважной, что о ней попросту забывали, если не видели каждый день, — догадалась Мантисс.

Вопрос был решен, правда, вытекал другой: Грег и впрямь верил в то, что комната с треугольником время от времени исчезала, или он сыграл на любопытстве девушки?

А еще Хельга поняла, что Уильям раздосадован не самим вопросом, который, как ей верилось, ему задавали все ведущиеся на розыгрыш, а тем фактом, что его задала именно она. Он продолжал ее тестировать? Правильные умозаключения Хельги возвышали ее в глазах доктора, а непродуманные снижали баллы? Или все дело в том, что она дочь профессора Мантисса и ожидания изначально завышены? Но тогда это было бы попросту несправедливо. У талантливых людей не обязаны рождаться талантливые дети, тем более что Хельга в действительности не ребенок Эдгара. Другое дело воспитание, и тут девушка и впрямь получила багаж ценностей, с которым не стыдно выйти в жизнь. Все же для человека, не приходившегося ей биологическим отцом и явно знавшего об этом, Эдгар сделал очень много для нее.

Однако вкупе с оценкой личных качеств получать от доктора Траумериха оценку еще и этого багажа Хельге все равно не нравилось. Она с каждым разом все больше убеждалась, что Уильям продолжал что-то скрытно выискивать в ней, и это, по соображениям Мантисс, могло быть связано с двумя причинами: либо доктор ее к чему-то готовил, потому и приглядывался, либо заведомо видел в ней копию Эдгара, что удручало. Либо третье, о чем Хельга не могла знать из-за скудной информации о руководителе.

Ночью Хельге не спалось: рой мыслей о комнатах, шифрах и поведении окружающих сводил с ума. Тогда она принималась задумчиво рисовать. За одну такую бессонную ночь папка с эскизами могла разбухнуть в полтора раза, но такое случалось нечасто. Хельга только два года назад поняла, как ей нравится целенаправленно водить карандашом по бумаге. До этого она отрицала в себе какое-либо художественное начало. Жаль, что так самозабвенно рисовать получалось лишь в темное время суток.

Чтобы экономить время, Хельга когда-то пробовала подражать отцу, приучившему себя мало спать. Эдгар успешно пользовался техникой полифазного сна. Ох, знал ли Леонардо, что когда-нибудь эта техника принесет пользу хотя бы одному человеку? Хельга не раз задумывалась: может, отец всегда был таким хмурым и раздражительным оттого, что по-настоящему не отдыхал?

Мир придумал немало вариантов техники, но почти все казались дочери профессора малопригодными для современного темпа жизни. Вряд ли кто сумеет составить такое расписание дня, чтобы иметь возможность спать по тридцать минут каждые шесть часов. Система подстраивалась под большинство, и отважившийся испробовать этот вариант, выпадая из массы, вынужденно сталкивался с рядом трудностей. Эдгар тоже сетовал на неудобства, однако выбранная им тактика спать ночью в течение пяти часов и днем в течение оставшихся полутора виделась самой оптимальной из всех.

Хельга так и не приучила свой организм спать шесть с половиной часов в сутки, а потому, как и многие, уходила в гости к Морфею ночью. За исключением тех случаев, когда возбужденный идеями мозг не желал давать отбой.

Хельга осталась жить в квартире Эдгара, расположенной за центром города. Из окна пятого этажа открывался не самый интригующий вид, включающий в себя узкий дворик, усаженный кленами, и краешек автомобильной стоянки. Когда Хельга была маленькой, она пыталась докинуть что-нибудь до крыши ближайшей машины.

Внутри было куда уютней. Две спальни напоминали, что когда-то в квартире жила небольшая семья. Кухня часто пустовала, так как Хельга предпочитала готовить в ней, а есть в гостиной на диванчике. Мягкий свет, который можно приглушить, ворсистый темно-серый ковер под ногами и большая библиотека (часть книг пряталась в комнате Эдгара) создавали теплую домашнюю атмосферу. Хельга любила проводить в гостиной время и засиживалась в ней чаще, чем в собственной комнате. На мягком диване приятно было читать или просто валяться. Телевизор тоже имелся, но покрылся таким слоем пыли, что о судьбе черноглазого нетрудно догадаться.

Выводя штрихи карандашом, Хельга обгрызала заусенец большого пальца левой руки и мельком поглядывала в раскрытую записную книжку. Уважение к чужому «я» не позволило бы ей делать пометки прямо над или между словами отца, поэтому Хельга наклеивала на страницы листочки со своими примечаниями. Зачитывая абзац до такой степени, что книжка чуть ли не дымилась, Мантисс верила, что уже почти проникла в суть идей… или попросту начинала сходить с ума. А еще вероятнее, разум Хельги подстраивал написанное под имеющиеся у нее знания, интерпретируя написанное Эдгаром с позиции своего личного опыта.

Ну почему ее отец был таким скрытным? Он же не четырнадцатилетняя школьница, которая покупает дневник с замком, в самом-то деле! У взрослых секретов, конечно, поболее, чем у подростков, но зачем их вообще записывать? Этого Хельга никак не могла понять. Разве что вся записная книжка целиком — обманка, уловка, призванная заставить любопытных рыть носами страницы, в то время как настоящие секреты прятались в другом месте. Или у Эдгара целая плантация тайн, которую он просто не мог не возделывать. Или ему начала отказывать память.

Не все записи были чудными. Чаще всего профессор помечал для себя заинтересовавшие его вещи, о которых планировал почитать отдельно. Порой делал пометки вроде: «Отдать серый блокнот Стерфорду», имея в виду, как догадалась Хельга, забытую каким-то студентом тетрадь. Все что угодно, но точно не волшебный метод, который якобы разработал Эдгар для усмирения МС.

Однако среди «прозрачных» фраз, смысл которых можно было уловить, не будучи гением, на каждой странице встречались весьма туманные. Профессор не утруждал себя разбивкой книжки на секции и записывал все подряд, умудряясь как-то не путаться в собственной логике. Вот только его дочери это было не под силу. Оттого вставка после расписания кафедры университета, в котором преподавал Эдгар в свободное от основной работы время, предстала перед Хельгой сущим кошмаром.

«Заря падает, закупоривает мысли правилами. Так ли сироты торопливо помолятся? А осколки плачут».

Как будто ее отец смертельно скучал и принялся сочинять стихотворение, дабы заняться хоть чем-то. И эта картина выглядела слишком нелепой, потому что совершенно не соответствовала характеру того Эдгара Мантисса, которого Хельга хорошо знала. В умело скрываемые склонности она не верила, поскольку хоть какие-то из них обязаны были проявиться в повседневной жизни, а профессору никогда не нравилась поэзия.

Хельга обдумывала разные коды к записям, хотя перед ней было не зашифрованное сообщение, а хитро закрученная фраза. Вряд ли у Эдгара было время и желание что-то там кодировать — скорее он спонтанно и непрерывно писал. Значит, сложных кодов быть не должно. Хельга пробовала читать по первым буквам, но это не работало. Использовала похожие методы: чтение через строчку, наискосок, по первым словам в предложении, через слово или два, — выходила бессмыслица.

Тогда Мантисс еще больше утвердилась в идее, что фразы зиждились на символике или ассоциациях. Немотивированные знаки имели настолько стертые границы между формой и содержанием, что докопаться до сути, не располагая специальными знаниями, не было возможности — а это как раз подходит тем, кто рассчитывает надежно скрыть какую-то информацию. Иначе говоря, Хельга полагала, что каждое слово является символом, в котором помимо прямого значения заключается еще с десяток метафорических смыслов, и один из них был выбран Эдгаром для выражения его мыслей. Но чтобы понять, чем профессор руководствовался при выборе того единственного значения, нужно было иметь представление, какие связи он устанавливал между вещами.

Именно в этих ключиках и крылась закавыка. Даже если бы волшебный голос вдруг перевел первое предложение, как бы это помогло разгадать остальные? Хельга поигралась с фразой и представила, что, например, «Заря падает» означает «На грани провала». Если рассматривать предложение с точки зрения типичных ассоциаций, которые придут в голову большинству людей, то «заря» — это что-то яркое, светящееся, необыкновенно красивое. А еще это та грань, которая отделяет ночь от утра и вечер от ночи. Однако, если Эдгар шел по более сложному пути, он не использовал столь очевидные параллели. Для него заря могла означать неинтересное для него явление, выходящее за грани изучаемого. Или вообще применял коды, связанные с определенной тематикой.

Не имея этих ключей, Хельга никак бы не сумела связать написанное с задуманным. Требовался конкретный код. Вот только им могло быть сознание Эдгара, то есть все особенности его восприятия в совокупности. Тогда… чтобы понять записи профессора, нужно банально быть им. Никак иначе.

Одновременно с удовольствием от интриги, которая могла быть весьма надуманной, Хельга осознавала, что ей страшно лезть в секреты отца. Ей хватило и одного, поработившего ее внимание на долгие годы. Не хотелось забираться под наросты отчужденности и самодостаточности человека, который научил Хельгу уважать личное пространство других людей и оставлять за ними право на молчание и ложь. И которого уже не было в живых, так что рыться в его записях — все равно что копаться в вещах покойника в попытках найти припрятанную ценность. Фу как гадко!

Нет, к чему это лицемерие? Эдгару уже все равно. А его дочери попросту не по себе, что она, пытаясь облегчить работу докторов Траумериха и Амберса, может нащупать не путеводную нить, а скользкий колючий хвост ящерицы. Готова ли она вытрясти на свет очередную непривлекательную правду о профессоре, которую лучше никому, даже Хельге, не знать?

Мантисс заснула на рассвете, так что утро четверга не порадовало своим выходом на сцену реальности. Обыкновенно Хельга добиралась до института на общественном транспорте, но сегодня решила потратиться на такси.

В кабинете ее ожидала награда за терпение последних дней. Лесси с идеально круглым пучком на затылке выглядела подавленной. Со стороны могло показаться, что она работает над ответственным заданием за компьютером, однако чересчур громкое и торопливое постукивание по клавишам выдавало ее волнение с потрохами.

Хельга знала, что за недавнюю выходку с кофе ответственна Кинси. Мантисс уже не злилась на нее и хотела расставить все точки над i.

— Доктор Амберс опять отругал за Журнал? Говорят, его так и не нашли. Или беда с файлами? — Мантисс положила сумку на стул. Впопыхах она забыла надеть какие-либо украшения и заметила это только сейчас. Но данная мелочь недолго ее волновала.

— Ничего не понимаю, блин! Столько времени работала, и все насмарку, так что ли?

Лесси была на грани того, чтобы удариться в жалобы. На этот раз повод имелся существенный: из ее рабочей папки пропали документы, которые она составляла последние… Хельга навскидку могла бы сказать, что дня три-четыре. Это чертовски обидно, когда труды, по которым еще не успел отчитаться, испаряются в мгновение ока.

— В мусорной корзине проверила?

— Само собой, я же не идиотка! — гневно выпалила Лесси, сердясь из-за ситуации и срываясь на коллегу. — А я еще не делала никаких копий…

— Досадная оплошность. — Хельга уселась и извлекла из сумки термос. — Особенно жаль тот огромный список с сайтами.

— Это мне все снова придется облазивать, блин.

Неудачливая сотрудница была так поглощена проблемой, что не поправила саму себя, как иногда делала. И тут в ее глазах полыхнул огонек озарения. Мантисс уже и не надеялась, что ее намеки будут замечены.

— Откуда ты знаешь про список сайтов? Ты же не…

— Ну да. Думала подшутить над тобой, как ты недавно подшутила надо мной. Теперь мы квиты.

И никакого злорадства. Хельга расслабленно откинулась на спинку и налила себе чай. Она могла спокойно признаться, пока рядом не было докторов, будучи в курсе после посещения мониторной, что камеры не записывают звук. Хельга также знала, что ни одна из двух камер не ловит повернутый чуть набок экран монитора Лесси, что тоже играло ей на руку.

Мантисс ожидала взрыва и не удивилась, увидев, как побагровело лицо Кинси. Пальцы с бордовыми ногтями вцепились в края клавиатуры.

— Это паскудно! Ты… ты хоть представляешь, что натворила? Ты объявляешь мне войну?

— Нет. Я просто не могу позволить людям безнаказанно издеваться надо мной.

«Иначе все пойдет на самотек», — добавила про себя Хельга. Игнорирование беды не заставит ее улетучиться. Почему-то не все осознавали это и продолжали на манер детей прятаться под одеялом, ожидая, что исчадие ада не заметит их и просто уйдет. В сказке возможно все, только в реальной жизни такой подход не работает. А вот что в таких случаях делать — уже другой вопрос.

— Баш на баш. Око за око, как еще говорят. Я хотела показать тебе, что тоже имею острые зубы. На прошлой работе мне и не такую свинью подкладывали, так что ты меня не особо удивила.

— Как ты вообще попала в мой компьютер?

Лесси, казалось, и не слышала старательно подбираемых Мантисс слов. Она спешно проверяла пароль и приходила в еще большее замешательство. Ее лицо забавно вытягивалось от гнева, а губы ужимались в тонкую линию. По дерганым движениям и неконтролируемым выкрикам Хельга сделала вывод, что в порыве злости Кинси совершенно не умела владеть собой и не представляла опасности. С затуманенным разумом трудно сосредоточиться на здравой идее, и это гарантировало новенькой, что Лесси не додумается записать их откровенный разговор на диктофон, как решила сделать сама Мантисс.

— Пообщалась с системным администратором. У него хранятся пароли от всех компьютеров, а тебя он видел не так часто, чтобы помнить, какая именно девушка сидит за этим столом. — Хельга постучала пальцем по лакированной поверхности. — Я сказала, что потеряла бумажку с паролем, показала удостоверение сотрудника минус второго этажа, и он мне все рассказал.

— Тебе это с рук не сойдет! Вряд ли доктор Траумерих оставит без внимания такое безобразие, когда вся работа отдела может быть подорвана из-за действий одной… возомнившей о себе невесть что курицы!

Угрозы. Типичное поведение людей, которые ничего не могут сделать. Хельга и сама могла бы пожаловаться на Кинси, но только какие у нее есть доказательства? Едва ли Лесси подмешивала наркотик под объективами камер. Не настолько же она глупа. Теперь Кинси оказалась в аналогичном положении.

— Скажешь ты докторам, и что? Они сразу же меня выгонят, разумеется, — усмехнулась Мантисс. — И сенбернаров спустят вдогонку.

— У меня будут записи с камер, на которых ты подходила к моему компьютеру.

— Да, подходила. Мне нужно было кое-что узнать по работе отдела. Я проявила самостоятельность, даже некоторую вольность, но за такое не увольняют. Это ничто в сравнении с тем, что сотрудница Лесси Кинси проворонила уйму файлов. А потом, когда доктор Траумерих потребовал ее отчитаться, еще и безответственно спихнула вину на добропорядочную коллегу. Кому в итоге сделают выговор?

Лесси упрямо бубнила, что опытные программисты смогут выяснить дату пропажи файлов, а сопоставить ее со временем использования компьютера Хельгой не составит труда, что она не прощает вмешательства в ее дела и прочее. Но она говорила все это с одной целью — утешить себя. Лишь мысли о воздаянии и оставались у Кинси, но до реальных действий она не дойдет. Разве что задумает очередную подлость.

А вот Хельга проявила милосердие. Она не пыталась довести коллегу до увольнения, лишь создала ряд помех. Ну поработает Лесси сверхурочно, восстановит файлы… Неприятно, но не критично.

— Одного не понимаю, — у Мантисс на языке давно вертелся этот вопрос, — зачем тебе подставлять меня? Мы с тобой не ссорились, я не отбивала у тебя парня в прошлом. А в том, что ты решила меня подставить, а не разыграть, я не сомневаюсь. Накати на меня действие наркотика не в комнате, в которую никто не заходит, а в коридоре, я бы не отделалась так легко. Сотрудники заметили бы мое состояние и решили, что я пьяна. А анализ крови подтвердил бы присутствие наркотика в организме, и все бы решили, что я приняла его по собственному желанию. Во всяком случае, доказать обратное было бы сложно. — Хельга поставила подбородок на тыльную сторону руки, рассчитывая добиться ответа. — Я не конкурирую с тобой за место, не подминаю тебя под себя. У нас разные поручения, и мы неплохо общались. Так за что ты невзлюбила меня? Я ведь всегда была приветлива с тобой.

Лесси фыркнула и смерила Хельгу презрительным взглядом. Она медленно остывала и наверняка успокаивала себя фантазиями о мести. Кинси не могла всего лишь вредничать, ведь люди без причины не подмешивают коллегам наркотик в кофе.

— Выходит, ты просто мелочная дама, у которой серьезные комплексы, — заключила Мантисс и кивнула сама себе.

На самом деле она так не думала, но нужно было как-то подтолкнуть холодную леди к разговору.

— Нет. Я как бы не люблю работать с людьми, которые меня бесят. И если можно расчистить территорию, то почему бы не, м-м, создать себе комфортную обстановку?

— Я ведь само очарование. Чем я могу бесить тебя?

— Пфф, очарование… Ты одна из тех правильных заучек, у которых все получается щелчком пальцев. — Кинси для наглядности продемонстрировала соответствующий жест. — Такая якобы послушная и милая, так что все вокруг начинают попадать под твои чары и относятся к тебе с предельной благосклонностью. Траумерих в тебе души не чает… или он старый ловелас, я еще не разобралась. Даже этот противный Амберс не осмеливается тебе слово поперек вставить.

— С чего ты взяла?

— Наблюдала. Я как ни скажу что-нибудь — он мне десять наставлений в ответ. А ты как ляпнешь какую-нибудь хитрую чушь — и он тут же замолкает, как послушная собачка. Ты будто всегда знаешь, как расположить к себе людей, чтобы они на цыпочках перед тобой ходили и все для тебя делали как бы. Вот как с системным администратором. Но я таких скользких дамочек знаю, — скривилась Лесси, — навидалась в жизни. И меня тошнит от такого типа людей. И тошнит от тебя.

«Все-таки зависть», — подумала Хельга. Вряд ли при всем продемонстрированном презрении Кинси не мечтала обладать тем же умением ладить с людьми, которое приписала Мантисс. Разъедало Лесси этой желчью нехило, раз она прибегла к методу с наркотиками. Наверное, и на прошлой работе от нее натерпелись такие же неугодные. Что она там рассказывала об уволенных любителях сексистских шуток?

Хельга собрала все свое красноречие, чтобы с достоинством объяснить Кинси простую истину: она никуда не уйдет с этого места, пока нужна (и пока не увидится с МС, но этого напыжившейся Лесси знать необязательно) и приносит пользу другу ее отца. Да не вышло излить заготовленное, так как в кабинет зашел Уильям. Он выглядел угрюмым, и его настроение контрастировало с пшеничной полосатой рубашкой, притягивавшей солнце и позитивные мысли.

— Доброе утро. Лесси, не могла бы ты выйти ненадолго, пожалуйста. Мне нужно поговорить с Хельгой наедине.

— А в другом месте говорить нельзя? Как можно так работать? — Кинси надула губы, но подчинилась.

Доктор Траумерих с недоумением поглядел в спину выходящей сотруднице и обратился к Мантисс с немым вопросом. Та пожала плечами:

— Она не в настроении. И вы тоже. Что случилось?

— Ты, как всегда, наблюдательна, Хельга. У нас… хм, возникла непредвиденная ситуация.

Уильям помялся с ноги на ногу, а затем присел. Если уж этот человек впал в мрачное расположение духа, то дело скверное. Мантисс постаралась не делать поспешных выводов, но ее пробрал холодок.

— Видишь ли… О тебе стало известно МС.

— Кто ему сказал?

— Никто. Он сам узнал, по его же признанию. Выхватил из сознания какого-то прибиравшегося в соседнем кабинете человека. И судя по тому, что этот человек едва ли называл про себя твое имя, МС узнал тебя по внешности. Он понял, что ты именно та восьмилетняя девочка, которая приходила к нему много лет назад. Теперь ему известно, что ты Хельга Мантисс и что ты работаешь здесь.

Бам! Выстрел в голову. У Хельги едва руки не затряслись, и она спрятала их под стол.

— Ну, узнал он обо мне… Разве это что-то меняет? — небрежно бросила она, хотя внутри все плясало. — Отомстить мне за поступки Эдгара Мантисса МС не сможет. Я с ним не контактирую. Позлится и успокоится…

— Ты не поняла. — Уильям смотрел мимо Хельги, словно боялся взглядом выдать лишние подробности. — МС не проявил враждебности по отношению к тебе. Даже хуже: он поставил условие, что не будет сотрудничать с нами в проведении экспериментов, если тебя не окажется рядом. Он хочет, чтобы Траумерих и Мантисс снова работали вместе.

Глава 4

Хельга надеялась, что Эдгар так никогда и не догадался, до какой степени она стала зависима от призрака МС. Отец, несомненно, понимал, какая травма была нанесена ребенку. Девочка едва ли когда-нибудь забудет странного незнакомца за стеклянной стеной. Как люди до конца не избавляются от воспоминаний о катастрофе или столкновении с преступником, так и Хельга, пропустив опыт общения с МС через себя, пожинала плоды в течение всей жизни. Во всяком случае, той, за которой еще живой профессор мог наблюдать. Девушка старалась поддерживать уверенность отца в том, что опыт был исключительно негативный и что она предпочитает поменьше думать о нем. И в целом… таким он и являлся по сути своей. Маленькая Хельга с дрожью вспоминала таинственного знакомого и замыкалась в себе, когда Эдгар просил рассказать о впечатлениях от последней встречи с МС. Она не желала возвращаться в те минуты, когда безобразное существо очутилось фактически у нее в голове, и пресекала любые попытки профессора задокументировать услышанное и прочувствованное ею.

Однако чем старше Хельга становилась, тем проще было возвращаться в прошлое. И тем любопытнее становились картинки, подкрепленные фантазиями и открытиями, которые детский разум не способен сделать. Хельга все еще воспринимала пережитое как неприятный инцидент, но… Вот же странность: не думать о нем казалось невозможным. Мысли об МС выстраивались в твердый стержень, вокруг которого Хельга сплачивала свои убеждения. Как будто невидимый умник затаился в тени и насмехался над неудачами девчушки. И та училась размышлять: а что бы сам МС предпринял в той или иной ситуации?

Вот одноклассница обещала выдрать Хельге все волосы, если та еще раз посмотрит в ее сторону. Впору обидеться или испугаться, да так ли повел бы себя МС? Он бы не устрашился угрозы, потому как наверняка знал, откуда на самом деле исходит эта злоба. И юная Мантисс задумывалась о предпосылках поведения враждебной школьницы.

Вот преподаватель, сцепив руки за спиной, объявляет о городском конкурсе и предлагает классу принять участие. Добровольное, по желанию. Но взгляд его выражает совсем другое, и МС обратил бы на это внимание. В действительности учитель сам выберет претендентов, если добровольцы не объявятся, и по его стремительно оценивающему взору можно даже предположить, чьи имена он назовет в ближайшие несколько минут.

И это только начало. Чем дальше, тем умнее становился невидимый МС… и тем отчаяннее Хельга билась над загадками поведения людей. Нельзя же отставать от этого хитреца! Образ опасного обитателя комнаты за стеклянной стеной превратился в нелюбимый учебник с задачами. Садиться за них ох как неприятно! Каждый раз юная Мантисс натыкалась на более сложное условие и ощущала себя жалкой, обессиленной девчонкой, пасующей перед трудностями. Но чем дальше она продвигалась, тем увереннее становилась. Призрак МС всегда стоял где-то на ступень или две выше, и Хельга стремилась подтянуться на ту же высоту.

Таким образом, все эти годы он словно находился рядом. Распалял фантазию, будил по ночам, дразнил из темноты, подсказывая, что сделал бы в безвыходной на первый взгляд ситуации, вынуждал Хельгу еще больше ненавидеть и вместе с тем уважать его. Если бы Мантисс спросили, почему она заинтересовалась психологией, ответ «Беру пример с отца» был бы лишь частичной правдой. В этом была вина и МС, чей непостижимый образ мыслей Хельга тщетно силилась познать.

Вот только ей хватало представлений об этом чудаке. До письма Уильяма Траумериха она никогда по-настоящему не планировала возвращаться в ту полутемную комнату, где Эдгар оставлял ее для общения с МС. Не ставила таких целей и ничего не делала, чтобы приблизиться к нетипичному институту и хранящимся внутри тайнам. Хельга фантазировала, что бы она сказала или спросила у монстра из детства, но сама не верила в то, что подобная то ли удача, то ли беда поджидает где-то в будущем.

Когда доктор Траумерих позвал Мантисс, а также помог ей влиться в работу института, в душе Хельги начали прорастать противоречия. Она была зависима от образа МС, но не от него самого. И оказавшись так близко к нему, отделяемая несколькими дверьми от оригинала, чьи мириады призрачных воплощений светили ей путеводными звездами, Мантисс и сама не знала, чего желает. Она не рвалась вновь переживать ужас коммуникативного акта с МС и одновременно не могла отрицать: если появится возможность встретиться с ним, упускать такой шанс было бы… попросту глупо. Не говоря уже о том, что у нее назрел весьма личный вопрос к старому знакомому. К чему бы это ни привело, Хельга не сумеет сказать «нет». Никогда.

Тот месяц, что Мантисс проработала в должности штатного психолога минус второго этажа, она пребывала в состоянии ребенка, которому запрещают заходить в страшную темную комнату с секретами взрослых. Ребенку и самому не особо-то хотелось туда, но чем больше ему запрещают, тем соблазнительнее мысль о крохотной вероятности подглядеть в щелку: что же там вытворяют эти взрослые и почему неприступность комнаты так важна для них?

А теперь случилось кое-что страшнее, отчего чаша весов еще сильнее склонилась в сторону контакта с МС. Просьба постоянного жильца минус второго опьянила Хельгу, и она всерьез задумалась: может, следует дать себе волю и ступить за порог запрета?

К сожалению, Уильяма ультиматум МС привел к еще более бескомпромиссной позиции. Он наотрез отказался вводить Мантисс в работу с объектом. Даже Амберс, казалось, в большей степени склонялся к обдумыванию различных вариантов, в то время как самый мягкосердечный сотрудник отдела категорично мотал головой и спокойным, но вместе с тем стальным голосом объявлял, что вопрос не подлежит обсуждению. Хельга не верила в однозначность мнения доктора Траумериха и искала брешь в его аргументах. Ведь он зачем-то сообщил ей о желании МС. Если Уильям с самого начала не собирался идти на уступки, зачем было делиться с ней информацией?

Выждать — вот правильное решение. И Мантисс постаралась унять зуд нетерпения и впала в спячку до момента объявления победителя. Она не была уверена, но полагала, что МС вполне может выиграть этот раунд упрямства. Он ведь совсем неуправляемый после ухода Эдгара, так где Уильяму совладать с ним? Единственное, что поможет доктору — волшебный метод профессора, который мог оказаться сочным плодом надежд и воображения. Но Хельга все равно не откроет и не изобретет его в ближайшие дни, какими бы жалостливыми глазами доктор Траумерих ни смотрел на нее.

Лесси будто набрала в рот воды и демонстративно игнорировала Хельгу, так что и поговорить с ней было нельзя. Мантисс искренне удивлялась такому поведению: разве не эта завистливая дамочка начала первой? И все же дочь профессора давно простила ее, показав на примере, каково это — быть предметом злых шуток, а Лесси продолжала дуться. Изумительная тактика: пенять на вину другого и делать вид, что всего произошедшего до этого «преступления» не случалось. Бесполезно намекать, что человек сам довел до этого, ведь для него точки «еще раньше моей обиды» больше не существует, а значит, собственные прегрешения не считаются.

Хельга заметила, как мало она контактировала с работниками верхних этажей, а также не позволяла некоторым сотрудникам минус второго втягивать себя в беседы. Исключение составляли встречи с Мантисс как с психологом. В каком-то смысле коллеги тоже были для нее лишь набором любопытных черт и загадок. Это стало неожиданностью для Хельги, веровавшей в собственную открытость. А на деле она подсознательно искала общества тех людей, которые были сильны и чем-то интересны. Даже подставившая ее Лесси, со всеми пороками, оказывалась цельной фигурой с любопытными чертами характера. Свой маленький круг знакомых Мантисс уже почти создала, оставался последний пункт.

Разрешат ей войти в комнату со стеклянной стеной?

— Зачем ему просить о таком? — подперев подбородок ладонями, произнесла Хельга. — Неужели из-за скуки?

Она нарочно подгадала, когда в офисе останутся оба доктора, чтобы услышать разнообразные мнения.

— Очевидно, — пробубнил Амберс, не глядя на говорившую. — А зачем Двенадцатый просит принести ему «Бремя страстей человеческих» Моэма? Или рассказать о самом большом кошмаре в жизни (шутник, лучше бы в зеркало посмотрел)? Все одно — скука.

Кондиционер шалил, и в помещении становилось душно. Этот кабинет, как и большинство на минус втором этаже, казался тесноватым. Впечатление усиливали громоздкие шкафы и три рабочих стола. Прибавить к картине дешевые энергосберегающие лампы, плиточный пол и отсутствие окон, и получится типичный кабинет отдела.

— Я бы, пожалуй, не был столь категоричен, — качнул головой Уильям. — Предугадать течение мыслей МС бывает непросто. У его просьбы может иметься скрытый мотив.

— Какая разница? Даже со скрытым мотивом все закончится как всегда: он устроит спектакль, повеселится, а потом ему вновь наскучит, и он попросит Мантисс уйти. Но если он не получит своего, все может стать еще хуже.

Амберс день ото дня впадал во все большую меланхолию и злость. Он огрызался по малейшему поводу и часто отмалчивался, когда требовалось его участие в разговоре. Хельга видела, что Стива тоже снедали противоречия. Он имел представление, что будет, если уступить МС, и ужасно не хотел идти у того на поводу. Что может быть приятнее, чем обломать мастера манипуляции? Да вот не могло все складываться по желанию простых смертных. Нет, МС никогда не позволил бы суровым ученым навешивать запреты, не отомстив им за непослушание. Хельга догадывалась, что обитатель минус второго изводил докторов тем сильнее, чем непоколебимее они стояли на своем. И Амберс начинал уставать.

Зато «нет» доктора Траумериха, наоборот, крепло с каждым днем. Да такими темпами, что очередному отрицанию Мантисс верила меньше предыдущего.

— Он что-нибудь еще говорил? — поинтересовалась Хельга.

Однако на этот раз Уильям не намеревался покладисто отвечать на все ее вопросы.

— Это не так уж важно. Выходки МС — наша забота. Я бы не хотел, чтобы его слова отвлекали тебя от работы.

Вот только доктор Траумерих рассказал Хельге о просьбе МС, из-за чего в ней уже поселилось волнение. Поздно пятиться теперь, когда ростки взошли, причем семена посеяны его же, доктора, рукой.

— А чего вы на самом деле желаете? — Мантисс избрала смелый подход — удар в лоб. — Уверена, вы хотите, чтобы МС угомонился, но ведь он этого не сделает. Вы обсуждаете с доктором Амберсом, но решение не приходит. Поэтому вы поделились проблемой со мной, как будто просите у меня совета. Но я не могу его вам дать, потому что он вам не понравится. Вы тянетесь к нему и заранее отвергаете. Это порочный круг мазохизма.

— Я допустил ошибку, что передал тебе слова МС, я знаю. Но в ответе за него все еще мы двое, тебе же не нужно ломать голову над этим предметом.

— Или вам не хватает свежего взгляда?

Уильям растерянно повел плечами. Амберс одобрительно хмыкнул, но тут же вновь погрузился в тревожные думы.

— А теперь проанализируйте все, что вы знаете об МС, и скажите: что будет, если я один разок заскочу к нему в гости?

— Получив просимое с такой легкостью, он станет еще более непослушным, — вместо доктора Траумериха ответил Амберс, и его коллега кивнул в подтверждение.

— Но вы же все еще не принесли ему книгу Моэма? Сколько лет МС выпрашивает ее? И сильно ваш отказ сдерживает его неугомонную натуру? — Хельга сложила руки на груди. — Думаю, вряд ли. Отец рискнул бы.

— Я никогда не одобрял его поступка семнадцать лет назад, чтобы ты знала. — Уильям сдвинул брови к переносице. — Это было безответственно.

— Может быть. Но сейчас совсем другая история. К чему вы вспомнили прошлое?

— А к чему ты вспомнила отца?

«Потому что Эдгар обладал необходимой решительностью», — невесело подумала Хельга. Он мог поступиться осторожностью ради результатов. Какой же идеальный дуэт правил балом раньше: терпеливый и привыкший взвешивать каждый шаг Уильям Траумерих и неудержимый человек действия Эдгар Мантисс. Лед и пламя, так удачно дополнявшие друг друга. Пусть между ними не существовало ни настоящей дружбы, ни открытой вражды — благодаря различиям в характерах они обозревали все дали горизонта. Амберс не обладал нужными качествами, чтобы уравновешивать коллегу. Может, потому МС и просил привести дочурку профессора, что однообразие ежедневного общения с докторами, близкими по духу, утомляла его?

Но все это предположения, а правда… как всегда, заседала там, куда Хельгу не пускали. Как многогранна и таинственна эта жизнь! И почему кто-то до сих пор позволяет себе маяться от скуки?

— Я могу притвориться, что не помню ваших слов или занимаю нейтральную позицию, но это было бы неправильно с моей стороны. Я считаю, вы допускаете ту еще растрату потенциала, который следует выкачать из ситуации. — Мантисс чувствовала, что они все не до конца откровенны друг с другом и каждый мог бы сказать больше, чем ему позволяли страхи, вежливость и этикет. — Устроить встречу — убить разом кучу зайцев. В МС остепенится бес — плюс. Вы сможете не нервничать на работе — плюс. А о своей выгоде я говорила вам раньше, доктор Траумерих. — Хельга намекала на личный вопрос к МС, но не пожелала высказываться при Амберсе во избежание лишних расспросов. — Беседа с ним и для меня обернется плюсом. Все довольны. Или условно довольны, потому как обязательно вылезут разные «но». И все же мы сдвинемся с мертвой точки. Отказ на основании призрачных опасений или принципов вынуждает нас топтаться на месте. Мы не двигаемся вперед, не отъезжаем назад.

— Поверь, так поступить необходимо…

— О нет, доктор Траумерих, не используйте против меня аргументацию догмой! Я эти уловки знаю и даже из уважения к вам не стану притворяться доверчивой девочкой! Лучше объясните, почему так необходимо? Из-за принципов?

— Тут дело не в… принципах. — Уильям усердно потер переносицу, словно то была лампа с джином, который обязан взмахом полупрозрачной конечности развеять неприятности по ветру. — Эти «но», о которых ты упомянула, перекрывают собой все плюсы. Бес не угомонится, — он, вероятно, выйдет на новый уровень издевательств. А еще мы два года не водили к МС добровольцев, потому что он вел себя… крайне агрессивно во время последних встреч с людьми.

— Уильям… — предупредил Стив, но доктор Траумерих поднял ладонь.

— Ничего, пусть услышит это. МС — неуравновешенное и озлобленное, асоциальное создание. Он доводил людей до состояния панического ужаса прямо во время сеансов, и это, бесспорно, была катастрофа. Мы их прервали, отрубив МС связь с посторонними. Он общался только с ведущими его дело докторами. И он, без преувеличений, продолжает отравлять нам жизнь. Но мы не знаем, как МС поведет себя, если к нему снова привести незнакомого человека.

— Но меня он уже знает.

— Не совсем так. Он знает восьмилетнюю девочку, которая показывала ему свои рисунки. — От слов Уильяма Хельгу кольнула ностальгия. Как же давно это было… — А сейчас ты выросла и изменилась. Ты не стала новым человеком, это правда. Но ты другая. Сколько ошибок ты совершила за прошедшие семнадцать лет? А в скольких раскаиваешься? Скольких людей ты обидела? Сколько возможностей упустила? Ведь это первое, на что он обратит внимание.

Мантисс готова была рассмеяться. Неужели он правда такой? Столько горечи, столько негатива в разговорах об этом чудаке. И сколько желчи люди вкладывают в две буквы его имени, с каким отвращением выплевывают их изо рта. Заслуженно ли? Ей хотелось увидеть это средоточие ненависти собственными глазами, чтобы доказать себе и окружающим: злыми без причины бывают только демоны, а МС далеко не демон. Определенно этим заисследовавшимся докторам не хватает свежего взгляда.

— Все равно. Мой ответ — «да» встрече. Ваш ответ — «нет». Доктор Амберс? — Хельга по очереди указывала на людей сложенными пальцами.

— Н… не знаю, — промямлил Стив.

— У нас три разных мнения. Хоть жребий вытаскивай. — Хельга убрала волосы с глаз. — Только почему мы исключаем возможность третьего варианта? Мы не живем в черно-белом мире, где любое решение ограничивается лишь выбором одного из двух. Узколобый подход, не находите?

Абмерс все же не выдержал, подскочил к кондиционеру и попытался его настроить. Уильям постукивал пальцами по коленной чашечке и посматривал то на Мантисс, то на плакат за ее спиной.

— Например, можно устроить встречу через транслирующее устройство, — продолжила Хельга. — Это не «да» на просьбу МС, потому что он хочет личной встречи. И не «нет». Или почему бы не поставить МС особое условие, которое вынудит его самого переформулировать просьбу? Зачем мы отказываемся думать об альтернативе? О гибриде двух решений, о новой перспективе…

На секунду Хельге показалось, что она увидела заинтересованный блеск в глазах доктора Траумериха. Но лишь на секунду.

— Пока оставим как есть, — вздохнул Уильям.

Мантисс едва не взорвалась изнутри от его твердолобости. И долго они так продержатся?

Глава 5

В чудной детской книжке маленькая Хельга вычитала глупую сказку о крысе, которая пыталась съесть саму себя. Но для полноценной трапезы ей нужны были столовые приборы, иначе какой аппетит так кушать? Бедняжка выбирала между тупым ножом, трезубой вилкой и погнутой ложкой. Поскольку крыса могла задействовать лишь две передние лапки, она брала пару предметов, оставляя один. Группировала вилку с ложкой — выскальзывали на пол. Брала ложку и нож — неудобно есть. Лишь используя оставшуюся комбинацию приборов, голодный грызун умудрялся полакомиться собой.

В детстве сказка казалась Хельге жуткой. Она и сейчас так думала, с одной только оговоркой: ей открылась простенькая мудрость, облаченная автором в непривлекательную, даже отталкивающую форму. Правильная комбинация в паре приводила к успеху, как нельзя кстати подходила для разгадки нерешаемого уравнения «да — нет — может быть». В их случае два варианта все же сочетались друг с другом, но, если доктор Траумерих был «ножом», отсекавшим сомнительные решения, кого назвать «ложкой» и «вилкой»?

Как сосулька на голову, на Мантисс свалилось еще одно событие: лаборант Энди Солерс с курчавой шевелюрой позвал ее прогуляться до ближайшего кафе после работы. Хельга во время сеансов составила мнение о двадцатисемилетнем шатене со шрамом под губой. Энди показался ей воспитанным и оптимистичным парнем, но весьма посредственным. Провести с ним время можно было лишь ради глубокого изучения характера вне рабочей среды и для совершенствования собственных навыков романтических отношений. Хельга была убеждена, что ничего серьезного у них не получится, и не планировала тратить время и энергию на мало интересующего ее субъекта.

Прошлые попытки завести отношения приводили к тупику. Партнер попросту наскучивал Хельге, или он не подходил под ее строгие критерии. Мантисс прекрасно понимала, что сама никогда не старалась построить удачные отношения. Заставить себя соответствовать параметрам любящей девушки не получалось. Она не влюблялась настолько, чтобы намеренно прилагать усилия ради совместного будущего с кем бы то ни было. Настоящий аутсайдер в романтических связях.

Идентичная картина вырисовывалась на поле дружбы. Долгих и крепких дружеских связей Хельга не создавала ни с кем. Ей было интересно с людьми, но когда те соблюдали определенную дистанцию и не претендовали на тесные взаимоотношения. В вопросах товарищества и приятельства Мантисс обнаруживала удивительную схожесть с неродным отцом, который в течение всей жизни сам не особо-то тянулся к людям.

Предложение Энди она приняла, дав себе установку не разбрасываться ухажерами на основании неудач прошлого. Опыт лишним не будет, даже если это негативный опыт. Обыкновенно подобная выдержка удивляла ее знакомых, однако, вопреки их ошибочным предположениям, Хельга не была неисправимой оптимисткой. Всего лишь очень терпеливой.

— Что это такое? — разглядывая начинку зеленого цвета, пробормотала Мантисс. В этот раз ей повезло попасть на перерыв в то же время, что и Марк Вейлес. Последние полторы недели они вообще не виделись, и Хельга осознала, как ей не хватает воодушевляющих бесед с ним.

— Киви, — что-то спешно расписывая в блокноте, бросил доктор. Он почти не притронулся к еде, которую набрал на поднос.

— Пирог с киви?

— Да. Наш повар тот еще извращ… кхм, кудесник. Horribĭle dictu [1]. А на вкус разве не похоже? — Марк подозрительно прищурился.

— Честно? Не особо.

— Я бы только за это уволил его. Не терплю бездарей.

Доктор Вейлес потер веки, помассировал переносицу и, порывшись во внутреннем кармане, водрузил на нос очки. Носил он их редко, но, когда глаза уставали от чтения, пожилой мужчина с ворчанием доставал нелюбимые увеличители. И жаловался, что дома жена заставляет носить их постоянно. При ней, правда, не так стыдно, как перед молодняком. В очках Марк чувствовал себя заумным профессором, коим никогда не являлся.

В этот день доктор Вейлес надел серый твидовый пиджак, который отлично гармонировал с пепельными волосами. Марк чередовал однотонные галстуки с бабочками, утверждая, что некое подобие разнообразия во внешнем виде вдохновляет его и окружающих.

Несмотря на бьющий из него фонтан оптимизма, Хельга отчетливо видела, что доктор Вейлес был ответственным руководителем. Те, кто мечтал работать с ним только потому, что он «как бы прикольный и все спустит с рук», не понимали, что приподнятое расположение духа не имеет ничего общего с безалаберностью и мягкотелостью. Работавшие на этаже с Марком люди рассказывали, что руководитель хоть и разряжает обстановку шутками, но менее требовательным от этого не становится. И Мантисс уважала этого человека за присущие ему хваткость и серьезность.

— А вы не хотели вернуться на минус второй этаж? — Хельга отставила пустую тарелку в сторону.

— При всем уважении, мне и на этаже звуковых аномалий хорошо. Там все на своих местах. Рядом молчаливый и всегда со всем согласный Ван дер Рер, удобное расположение помещений. Что еще нужно для комфортной работы?

— Нормальная связь с внешним миром.

— К ее отсутствию я уже привык, — отмахнулся Марк, захлопнув блокнот.

Хельга успела заметить, что он делал пометки на латинском. Для человека, знающего язык постольку-поскольку, это смелое решение, если, конечно, доктор не скромничал с самого начала.

— Что же вы, уважаемая Мантисс, выглядите такой загруженной сегодня? Уильям совсем не бережет ценных сотрудников? Хочешь загадку? Сколько нужно карликов, чтобы сжечь все население Земли.

— Сжечь? — удивленно переспросила Хельга. — Карликов?

— Керрилизм необязателен, я вроде бы не ограничиваю тебя во времени. Подумай на досуге. — Доктор Вейлес заприметил мявшегося в очереди Уильяма. — Кстати, о пчелках. Хочешь, давай Сократа тоже пригласим к нашему разговору. Что скажешь, Кратил?

— Я вас не понимаю…

— Как и все. Semper idem [2]. А больше всего меня не понимают мои внуки. Сколько бы я ни объяснял им, что не лечу людей, они продолжают называть меня доктором-медиком.

Проходившая мимо стола сотрудница минус первого этажа весело рассмеялась и обратилась к руководителю:

— Как и все мы, доктор-медик Вейлес.

— Цыц! Это уже расползлось как зараза? — Марк сокрушенно покачал головой, однако на его губах играла улыбка.

Мантисс пыталась успеть за его скакавшими мыслями. Она не уставала поражаться, как быстро он способен менять тему и сколько дополнительного может рассказать в пределах одной.

— Я счастлив, что хотя бы в моем отделе люди умеют радоваться жизни. — Доктор демонстративно смахнул невидимую слезу умиления с уголка глаза. — Не то что эти зомби с минус четвертого.

Он глянул из-за квадратной колонны на спрятанные за нею столы. Марк мог высматривать как сотрудников минус четвертого этажа, так и ребят из своего отдела. С крайнего стола второго ряда, за который чаще всего садился доктор Вейлес, а за ним и Хельга, хорошо обозревалась почти вся столовая, кроме закрываемых колоннами «мертвых точек». Всего рядов было четыре, и мест хватало даже в самый разгар обеденного перерыва. Выдача еды производилась справа от входа, так что пришедший человек мог сразу схватить поднос и начать выбирать, чего хочется его желудку.

— У меня тоже загадка. — Наклонившись ближе к Марку, Хельга понизила голос. Она надеялась, что стоявший в очереди доктор Траумерих за музыкой и голосами обедающих не расслышит их беседы. Ведь речь шла пусть и не о нем, но о предмете, к которому он имел непосредственное отношение. — Если лгун почти все время врет, как определить, когда он говорит правду?

— Поставить его в такое положение, когда будет однозначно видно, где правда, а где ложь. Или… — Марк погладил правой ладонью пальцы левой руки, — научиться читать мысли. Первый вариант более реалистичен.

— Но если можно однозначно определить, где правда, а где ложь, не означает ли это, что в ответе предполагается один вариант, а остальные заведомо неверны и даже абсурдны? Например, в вопросе «Земля в форме эллипсиса или куба?» очевиден лишь один ответ. Но есть ли смысл спрашивать о том, что и так известно?

— Нет-нет, зачем вопросы с одним ответом? — прервал Марк. — Мне ли тебе рассказывать о коммуникативных хитростях, Мантисс? И все же… Можно смоделировать ситуацию, в которой собеседнику будет выгодно сказать правду. Если твой собеседник не только заядлый лгун, но еще и глупец, он, конечно, солжет, но потеряет от этого больше, чем приобретет. Ему придется учиться на своих ошибках, чтобы не попасть впросак в следующий раз. Так и выдрессировывается честный человек. Это работает безотказно!

— Все чутка сложнее, чем кажется…

— Vere. Я бы даже сказал, это гораздо сложнее, чем кажется. Но если все сделать правильно, выйдет весьма недурно, не находишь?

Он был чертовски прав, и Хельга испытала легкое разочарование в собственных силах: задай кто ей такой вопрос, она бы не сориентировалась столь быстро. Не менее сбивающим получился вопрос доктора Вейлеса, какого лгуна Мантисс планировала сподвигнуть на откровение.

— Я имела в виду себя. Думаю, каких стратегий против моей патологической тяги ко лжи стоит опасаться.

— Знай о возможностях врагов заранее, так получается? — усмехнулся Марк, и было заметно, что он не поверил ей. — Смотрю на твою брошь и пытаюсь понять, что за птица…

— Мне кажется, это вальдшнеп. Длинный клюв и форма тела похожи. — Хельга опустила голову и подцепила обгрызенным ногтем украшение. — Когда я покупала эту брошь, мне ничего не сказали. Птица и птица.

— Ох, как это типично для людей не разбираться в том, что они делают, — рассмеялся руководитель отдела СТ-30. — В молодости я подшучивал над рыночными торговцами. Не поверишь, в какой ступор людей вводит вопрос, сколько в их товарах содержится С12Н22О11 [3]. Они меня ненавидели! И их не в чем винить. Кроме того господина, который кинул в меня набитую сумищу.

— Вы шутите?

— Вовсе нет!

После непродолжительных «столовых посиделок» с Марком у Хельги неизменно оставалось двойственное чувство. В первую очередь, конечно же, воодушевление. Какие бы думы ни терзали разум до этого, речи доктора Вейлеса настраивали на позитивный лад. И вместе с тем голову Мантисс загружали неизвестными ей отсылками и терминами, информацию о которых она впоследствии наскребала в Интернете. Невольно Марк давал пищу для ума. В смешении двух крайностей рождалось ощущение легкой и притягательной интеллектуальной беседы. Руководителю отдела СТ-30 удавалось сглаживать любые углы, и при этом он никогда не скатывался до банальных анекдотов, напоминая раз за разом, что перед собеседником сидит человек умный и самодостаточный.

И пока Марк являлся идеальным рассказчиком для Хельги, она, любившая слушать больше, чем говорить, была самыми желанными ушами. Внимание Мантисс сигналило внутреннему оратору доктора зеленым, так что, будь на ее месте кто-то другой, Марк мог и придержать парочку историй. Но как тут устоять, когда слушатель сам напрашивается на увлекательный разговор?

Возвращаясь на минус второй, Хельга тщательно анализировала в уме совет доктора Вейлеса, из-за чего едва не пропустила значимую деталь. На этаже что-то изменилось. Вот только что? Квадратные плитки по-прежнему наскучивали белизной, а стеклянные потолки гипнотизировали движущимися отражениями (но только первое время и только людей с уровнем интеллекта мартышки). И все же внимание зацепилось за что-то. Осознание этого резануло сосредоточенность Мантисс, заставив остановиться. Погруженная в мысли, она воспринимала пространство вокруг, словно покрытое туманом, и бросала взгляды на конкретные вещи лишь для того, чтобы не врезаться в них. Хотя Хельга уже столько раз использовала этот маршрут, что, вызови ее кто на спор, она бы прошла дистанцию от лифта до кабинета с закрытыми глазами, не задев ни одного препятствия.

И тут странность ворвалась свирепым ураганом. Хельга могла бы поклясться, что отчетливо увидела символ, которого просто не могло возникнуть в этом коридоре. Вернувшись на пяток шагов назад, она замерла возле двери с треугольником вместо номера. Голубовато-серая, как и остальные на этаже, на две головы выше роста среднестатистического человека — ничего, что выходило бы за рамки стандарта. Теперь бы Хельга точно уверовала, что кто-то подшучивает над ней, и для этого даже проверять фальшивость фигуры не потребовалось бы, да вот… Дверь стояла в том месте, где всегда до этого была белая голая стена. Аккурат между пятым и шестым кабинетами. Дверь словно вклинилась между ними, нарушив геометрию коридора.

Хельга сосчитала до десяти, возвращая себе самообладание. А ведь сейчас она была не в секторе «В», где, по слухам, люди натыкались на блуждающую комнату. Мантисс надавила на ручку, и дверь поддалась внутрь. Помещение напоминало заставленную коробками кладовку, и девушка сразу же вспомнила описание доктора Траумериха. Он утверждал, что в комнату с треугольником сгружали ненужные вещи. С десяток секунд Хельга пялилась на картонные бока и заштукатуренные стены, а затем закрыла дверь и покосилась на камеру над головой. Интересно, как возникновение комнаты записалось на видео?

Взбудораженная небывалым явлением, терзаемая сомнениями и страхом перед непонятным, Мантисс заторопилась в кабинет докторов. Но там она обнаружила только Амберса и Лесси и запоздало вспомнила, что Уильям еще обедал в столовой, когда она вместе с Марком возвращалась к лифту. Хельга едва не застонала от досады. Ей нужен был доктор Траумерих! Если кто и поможет расставить все по полочкам благоразумия и адекватности, то только он.

Хельга вернулась к шестому кабинету и сердито всплеснула руками. Естественно, никакой комнаты с треугольником рядом не оказалось. Голая стена между двумя пронумерованными дверьми словно издевалась над Мантисс. Хельга даже хотела пнуть ее от обиды, но сдержала порыв, и вовремя: по коридору шел Роберт Лейни. Девушка со стыдом подумала, как сильно упала бы в его глазах, если бы дралась со стенкой.

— Добрый день, Роберт! Как настроение? — Штатный психолог повернулась к уборщику. — Удалось побывать на игре в прошлые выходные?

— О да, все было отлично, — как всегда, кратко ответил Роберт.

Сеансы сделали его чуть более открытым, но он все равно высказывался неохотно и не особо развернуто. Хельга предположила, что проблема была в отсутствии опыта длительных обстоятельных бесед или в ограниченном словарном запасе. Мантисс успокаивало уже хотя бы то, что Роберт находился под ее присмотром, и, если в его голову забредут негативные мысли, она заметит это.

— Я рада за вас. — Необязательным разговором Мантисс сняла напряжение и снова почувствовала себя хозяйкой ситуации. Внутри продолжало зудеть, однако Хельга контролировала эмоции. — Вы не видели по дороге доктора Уильяма Траумериха?

— Нет, извините.

Мантисс пожелала Роберту хорошего рабочего дня и отправилась искать руководителя. Могло ли быть так, что ее снова чем-то напоили до появления галлюцинаций? Любой вариант должен учитываться. Хельга не желала попасть в глупое положение из-за чьей-то шальной выходки и собственной невнимательности. В данный момент Мантисс не испытывала чувства опьянения и помутнения рассудка. Если бы ее отравили, галлюцинации не ограничились бы одной мистической дверью. Может, и Роберт Лейни ей тоже привиделся?

Правду покажут записи с камер. Хельга направилась в мониторную и встретила возле лифта на первом этаже доктора Траумериха.

— О… я… — Мантисс отошла в сторону, освобождая дорогу. Как бы ей ни хотелось обрушить на него поток вопросов в ту же секунду, она не стала отступать от утвержденной последовательности действий. Сначала мониторная, потом Уильям.

— Извините, я на минус второй, — обратился доктор Траумерих к подходившим людям.

Куда бы они ни ехали, им пришлось воспользоваться другим лифтом.

Несмотря на то, что Хельга была в мониторной комнате всего раз, Тим Кафри запомнил ее. Он выглядел еще более уставшим и рассеянным, а под глазами обозначились мешки. Темно-синяя форма плотно прилегала к телу, и складывалось ощущение, что она ему маловата.

— А, новенькая с мусорной корзиной, кхе, — приветливо пробасил Тим. — Чье светлое имя нужно оправдать в этот раз?

— У меня появились подозрения, уважаемый Кафри, что надо мной кто-то жестоко подшучивает, — начала Хельга, натягивая милую улыбку. — Вы ничего не заметили?

Фигурка склонявшегося петуха переместилась в другой угол стола, а вот медная черепашка пропала. Зато появился серебристый электронный будильник, занявший свою нишу возле раскладного календарика. Эти перестановки могли бы рассказать целую историю о владельцах, однако у Хельги не было времени и желания устанавливать связи.

Тим услужливо промотал запись. Он сказал, что никакой подозрительной активности в коридоре минус второго этажа не приметил, и если что-то произошло, то во время его непродолжительного отсутствия.

— Вряд ли ваш шутник мог предугадать, когда я выйду, кхе. Какое время вам нужно?

— Примерно… — Мантисс сверилась с электронными часами на столе. — Промежуток между тринадцатью и двадцатью семью минутами второго.

— Посмотрим, что тут у нас…

На тринадцатой минуте дверь с треугольником уже была. Хельга в волнении придвинулась ближе, подмечая, что в последующие минуты две до ее появления по коридору никто не проходил. Большинство работников обедали, а остальные рассосались по кабинетам, так что, в принципе, ничего удивительного. Вот только совпадение ли, что никто больше не столкнулся с возникшей из воздуха комнатой?

— А вот и вы, кхе, смотрите. — Тим указал крупным пальцем на экран, хотя девушка и так не отрывалась от него.

Хельга на записи невозмутимо прошла мимо двери, но не успело на счетчике набежать и полминуты, как она вернулась назад. Посмотрела на дверь, открыла и закрыла ее, повернулась к камере. Все, как и было в реальности. Мантисс больше интересовало, что случилось после ее ухода.

— Вот вы уходите, — зачем-то комментировал Тим. Его как будто смущала тишина, и он стремился заполнить ее своим голосом. — А что вы хотели увидеть?

— И я задаюсь этим вопросом. Но подождите…

По записи поползли помехи, а когда картинка восстановилась, комнаты с треугольником не было. Хельга резко выпрямилась и убрала с лица выбившиеся волосы. Тим пожевал нижнюю губу и перемотал назад, разглядывая прочерчивающие запись искажения.

— Как будто ее кто-то смонтировал, кхе. Но ведь не могли же они… — растерянно промямлил Тим.

Он покосился на будильник, осмотрел его со всех сторон и вновь покусал губу. На лбу у него выступили капли пота.

— Вот я и говорю, что кто-то подшучивает надо мной. — Мантисс постаралась скрыть беспокойство за наигранным возмущением. — Совсем эти умники с их экспериментами обнаглели!

— Но комната… она ведь ненастоящая? Я такой вроде бы не помню…

— Нет, — махнула рукой Хельга. — Это муляж. За дверью была стена. Вам с этого ракурса не видно. Я надеялась поймать шутника на месте преступления. Но он разыграл всех нас.

Что за чертовщина творится в этом заведении! На этаже появляются и пропадают комнаты, а работник мониторной пугается, что кто-то обнаружит его халатность. Мантисс была уверена, что правильно интерпретировала нервные взгляды Тима на часы. Он дремал на рабочем месте, упрощая «работу» сверхъестественным штукам. Только чем он занимался ночью, раз днем соскальзывал в сновидения прямо на стуле?

Что бы ни подумал про себя Тим, спорить с Хельгой он не стал. Объяснить увиденное чужой забавой и испорченной записью было проще, чем поверить в исчезающую дверь. Даже если Кафри не отрицал существования паранормального, а в фантазиях уже написал заявление об увольнении и побежал молиться тем богам, в которых верил, виду он не подал.

Пообещав себе, что в следующий раз отблагодарит Тима хотя бы столь нужным ему кофе, Хельга направилась на минус второй этаж. После увиденного своими и чужими глазами ей стало удивительно легко на душе. Правда о двери с треугольником встроилась в мировоззрение Мантисс. Но теперь она не была уверена, что доктору Траумериху на самом деле известно о странной комнате. Ведь может быть так, что он видел ее в секторе «В» на одном и том же месте, не особо интересовался, что стало с закинутыми в чрево помещения коробками, не замечал аномалий? Сомнительно, чтобы ведущий руководитель проявлял слепоту, и все же…

Именно из-за неуверенности Хельга оттянула разговор с Уильямом до вечера, когда откладывать стало невыносимо. У Мантисс все жгло внутри от необходимости высказаться, но тут доктор неожиданно сам пригласил ее пройтись до комнаты отдыха (на самом деле это было специальное помещение безопасности при пожаре, но его так никто не воспринимал и не называл). Хельга забредала туда всего пару раз и сейчас по новой открывала скудное на экспонаты место. Справа и слева от входа стояли застекленные шкафы с мелкой и долго хранившейся едой и напитками, а рядом несколько мини-холодильников. Почти в центре располагались стеклянный стол, диван и парочка кресел из светлой кожи. Ни компьютеров, ни телевизоров, ни игровых автоматов — ничего из того, что расписывают мечтательные подростки в сочинении «Моя идеальная работа».

У Хельги иногда проявлялась забавная привычка сравнивать комнаты с блюдами. Ее развлекали ассоциации «начинки» помещений с ингредиентами. Рассматривая комнату отдыха с такого ракурса, она бы сказала, что та вышла пресноватой. Ей не хватало «перчинки» — интересных мелочей вроде кофеварки возле противоположной стены или скромного коврика под диваном. Словно постный суп, в котором, помимо жидкости, плавала одна морковка, — есть нечего, как нечем заняться в таких помещениях. Выходило, будто это очередной кабинет, только с мягкой мебелью вместо стульев. Ах да, это же не настоящая комната отдыха…

Уильям пригласил Хельгу сесть в кресло, а сам остался на ногах. Мантисс предчувствовала серьезный разговор и была не готова к нему, потому что ей не терпелось высказаться по поводу двери с треугольником. Сложно было переключиться на что-то еще, какое бы сообщение ни приготовил для нее доктор.

— Я вижу, тебе тоже не терпится мне что-то сказать, — проговорил Уильям.

Хельга иногда забывала, как прекрасно он угадывал настроение собеседников.

— Я уступаю вам слово.

— Видишь ли, я не хотел говорить при Стиве, поэтому… — он жестом указал на пространство вокруг. — Но мне кажется, мы можем искать диалога на одну и ту же тему, так что я, пожалуй, с твоего разрешения начну первым.

Хельга утопала в неудобном кресле и пересела на ручку. Ее немного курносый нос улавливал едва слышный аромат трав, и Мантисс сразу подумала о чае. Но мысли выветрились, когда она привыкла к запаху. Сосредоточенный вид доктора Траумериха вынуждал ее тщательнее концентрировать внимание на его лице и выискивать подсказки в мимике и жестах.

— Вы меня увольняете? — напрямик спросила Хельга. — У вас такое выражение, будто вы собираетесь сообщить мне о смерти любимого питомца.

— Ах нет, — улыбнулся Уильям и впредь постарался не стирать оптимизм с лица. — Наоборот, я в каком-то смысле тебя повышаю.

Только в этом месте новость о повышении могли сообщать с явной тревогой на лице. Мантисс рассмеялась бы, если бы не догадывалась, к чему ведет приятное сообщение. Неужели изображать «вилку» выпало ей?

— Надеюсь, вы не поставите меня какой-нибудь заведующей лабораторией в паре с доктором Амберсом. — Хельга продолжала делать вид, что не разглядела сути, так как существовал немаленький процент возможного заблуждения. В конце концов, она ведь хотела, чтобы ее ввели в закрытую область, и ожидание могло повлиять на понимание информации. — Я даже не знаю, чем они там конкретно занимаются…

— Нет, конечно же. Да и Стив вряд ли был бы в восторге от перспективы делить управление лабораторией. — Доктор Траумерих приблизился к застекленному шкафу и начал рассматривать его содержимое. — Я подумываю ввести тебя в работу с МС-12.

— Но… что изменилось? Вы привели столько доводов, почему этого нельзя делать, отрицали саму мысль о… моем контакте с МС. Люди так резко не меняют твердых убеждений, если только не происходит что-то из ряда вон выходящее.

Или если категоричность с самого начала была преувеличенной. Мантисс не сомневалась, что Уильям никогда полностью не отвергал предложенную МС идею. Не в его характере ставить крест на чем-либо, не посоветовавшись с коллегами и не выявив все плюсы и минусы. И может статься, что на самом деле он разыграл весь спектакль с однозначным запретом лишь для того, чтобы посмотреть на реакцию остальных, то есть Стива и Хельги. Как они отнесутся к затее и насколько важно для них то или иное решение? Строгое «нет» одного из руководителей стимулировало ярко выраженный ответ каждой из сторон в соответствии с их предпочтениями. Впервые Хельга задумалась об этом в комнате отдыха и сокрушалась, что озарение не пришло раньше.

— По правде сказать, я сам испытывал неуверенность, — признался Уильям. — Долго взвешивал «за» и «против», пока окончательно не убедился в следующем. Похоже, что нам нужны изменения, потому что мы попали в пузырь стагнации. Ничего не меняется в наших исследованиях, и я даже не знаю, в каком направлении двигаться. Наши исследования МС делятся на две составляющие: изучение физиологических процессов по образцам слоев краски или выделяемой МС жидкости (чем и занимаются в лаборатории), а также изучение психологических особенностей объекта. И если первое всегда тянулось медленно и без своевременных результатов, то во втором случае результаты накапливались интенсивно. Чтобы описать все крайности поведения МС, не хватит и половины века. Но сейчас… — Уильям печально покачал головой, — процесс застопорился. МС не проявляет интереса к собеседникам, то есть докторам, плюс изводит посторонних, так что мы боимся приводить к нему незнакомцев. И может, как раз тот факт, что он заинтересовался твоим появлением, сдвинет процесс с мертвой точки. Как думаешь?

— Вы же знаете мою позицию, — осторожно ответила Хельга. Она не была уверена, что это не очередная проверка… чего бы там ни было. — Не попробовав, мы никогда не поймем.

— Да, это правда.

— Но разве нам не стоило обсудить это при докторе Амберсе? Его это тоже касается.

Мантисс продолжала размышлять над самим диалогом, пытаясь проникнуть в его потаенный смысл, и игнорировала содержание новости. Поэтому радость от осознания, что ее фантазии могли воплотиться в реальность, подступала медленно.

— Стив сказал мне, что он запутался и оставляет решение на мое усмотрение. К тому моменту я и сам начал сомневаться, а теперь и вовсе вижу, что стоит попробовать… хотя бы раз.

— Раз? Вы вроде бы сказали, что повышаете меня, нет?

— Это потому, что я сам не верю в «один раз».

Доктор Траумерих бросил беглый взгляд на настенные часы, красным квадратом выделявшиеся на бесцветной стене. Хельга рассудила, что их принес кто-то из сотрудников прямо из дома, потому что стандартные серебряные часы-клоны в остальных комнатах до безобразия напоминали реализацию чьего-то скучнейшего представления об офисном интерьере.

— И есть еще кое-что… Поскольку работа с МС — это не забава и не игра, я хотел бы выяснить одну деталь. Это крайне важно, поэтому, пожалуйста, Хельга, скажи мне правду. Что ты хочешь спросить у МС?

Вот и проходной билет в золотые покои. А Мантисс надеялась, что обойдется без обязательного взноса. Уильям выглядел настолько серьезным, что перечить ему было даже страшно. Он намеревался вытянуть ответ на свой вопрос, если в девушку вселится упрямство, и она это прекрасно осознавала.

— МС сказал мне, что Эдгар не мой отец, — солгала Хельга. — Думаю, это закономерно — желать выяснить правду, а также откуда ему вообще известно столько о моей семье.

— Ты нашла доказательства его слов?

— Да. Я все равно отношусь к Эдгару как к отцу, но в этом МС оказался прав. К сожалению, мне придется задать ему свой вопрос.

Хельга с неудовольствием подумала, как много она сейчас утаивает от доктора. Ей не нравилось вешать лапшу дружелюбному, пусть и не до конца открытому со своей стороны Уильяму, но у нее имелись причины поступать так.

— У тебя уже есть кто-то на примете? Я имею в виду, кто может быть твоим настоящим отцом?

— Да. Я думаю, это кто-то из университетских коллег Эдгара. Вы бы тоже могли быть моим отцом, но вы вроде как не были близкими друзьями.

— Да уж. Стыдно говорить, но я и жену-то его всего пару раз видел, — пожал плечами доктор Траумерих. — Будь осторожна с поиском ответов. Хорошо? Я считаю, первым делом тебе стоит подключиться к анализу данных. Возможно, это приведет к лучшему понимаю идей твоего отца, и если он оставил какие-то подсказки в записях…

— Вы все еще надеетесь. — Мантисс заметила на кофте выскочившую из-под темно-синей ткани нитку и принялась теребить ее и наматывать на палец.

— Такой уж я человек, — смущенно улыбнулся Уильям. — Думаю, мы договорились. На следующей неделе обсудим более подробно, когда тебе можно будет посетить сектор с МС.

— Подождите, доктор! У меня тоже есть тема для дискуссии, и она не связана с МС, — соскакивая с ручки кресла, выпалила Хельга.

Уильям снова покосился на часы, как если бы спешил, и кивнул.

— Мне не хочется выглядеть так, словно я вас в чем-то обвиняю, но, кажется, вы не все рассказали о «самой обычной» комнате с треугольником.

Мантисс кратко поведала о том, как нашла дверь в неподходящем месте. На случай, если доктор Траумерих собирался встать в позу скептика, Хельга добавила, что камера в коридоре отсняла момент обнаружения. Уильям, как и в прошлый раз, устало вздохнул и опустил плечи. Ему явно не нравилось возвращаться к этой теме, но Хельгу это не останавливало.

— Тебя разочаровал мой предыдущий ответ, что комната обычная? — спросил доктор Трумерих, и Мантисс зависла от внезапности. Она продумала семь возможных вариантов ответа на ее слова, но никак не тот, что в итоге озвучил доктор.

— Немного.

— Не нужно этой уклончивости, — я знаю, что разочаровал, — понимающе кивнул Уильям. — Иначе ты бы не увидела комнату. Ладно, я неправ, что сам ухожу от ответа, но неизменные расспросы о комнате утомят любого. Насколько ты знаешь, раньше на этом этаже присутствовали три объекта: Телефон, Манипулятор и еще две взаимосвязанные вещи под одним общим названием. Ими были шкатулка и коробка, между которыми существовал мост в карманном измерении. Все, что попадало в шкатулку, в итоге оказывалось в коробке, и наоборот. А иногда предметы просто пропадали, застревая на мосту. Исследователи изучали природу карманного измерения, но потом кто-то из них случайно (ходят слухи, что и намеренно) сломал шкатулку. Связь была разрушена, и коробка потеряла все свои удивительные свойства вслед за сломанной вещью. Однако позже, когда отдел закрыли, выяснилось, что карманное измерение не исчезло, а приняло иную форму выхода в наш мир. У нас действительно была запасная комната с треугольником вместо номера. Скажем так, карманное измерение «позаимствовало» ее, но по непонятным нам причинам (или из-за свойств самого измерения) комната все время меняет местоположение на этаже. Не знаю, с чем связана эта аномалия, но изучать блуждающее измерение невозможно.

— Тогда при чем тут разочарование?

— Комната показывается только тем, кто знает о ней, и только с той целью, в которую верит сам человек. У меня опять же нет объяснений… Я ведь никогда не работал в том отделе и даже не знаю, что люди успели понять в изучаемых механизмах. — Доктор Траумерих поджал губы и приподнял брови, демонстрируя извинение. — Если бы тебе не рассказали о ней, ты бы никогда не нашла дверь. Но пока ты верила, что комната располагается в секторе «В», она была там для тебя. После моих слов ты должна была смириться, что комната обычная, и тогда она неизменно встречалась бы тебе на одном и том же месте в секторе «В», подтверждая твою уверенность. Комната всегда соответствует нашим представлениям о ней… в разумных пределах. Отражает, как зеркало, наши идеи о ее назначении. Похоже, ты была так расстроена, так жаждала видеть в ней очередную аномалию, что комната предоставила тебе такой шанс.

— Я увидела внутри коробки, потому что поверила вашим словам о складе. Но если я буду ожидать внутри прилавок с мороженым, я увижу его? — у Хельги появился десяток идей, и все хотелось проверить. — А если оставить внутри, например, зонтик, он так и будет там лежать? И как пространству, не обладающему разумом, удается проникать в наше сознание? И что будет, если человек, который всегда ждет комнату в секторе «С», пойдет в компании человека, который постоянно видит эту комнату в секторе «В»? Она появится перед ними, разрушив представления первого, или нет, повлияв на представления второго?

— Я не знаю всего этого. — Уильям выставил перед собой руки. — Правда, Хельга, не имею ни малейшего понятия. Можешь попробовать что-нибудь из своих идей. Потом расскажешь мне. Я предпочитаю игнорировать эту аномалию, потому что практической пользы в ней не вижу, а дел и без нее хватает.

— Как же так? У вас появилось лишнее пространство, свойства которого недостаточно изучены, но это не значит, что его нельзя использовать!

— Оно слишком нестабильно, чтобы изучать его, — покачал головой доктор Траумерих. — По крайней мере, сейчас мы ничего не придумали для упрощения задачи. Пока карманное измерение не влияет на нашу реальность, а сама комната не выходит за пределы минус второго этажа, не вижу смысла что-то менять. Идем, мы еще успеем сделать массу полезного за оставшиеся полтора часа работы.

Любопытство оранжевой лампочкой зажглось в душе Хельги, и ей даже стало жаль потерявшееся на его фоне чувство удовлетворения от достижения цели. Ей пока не особо хотелось думать об МС и скорой встрече с ним, хотя странно: она ведь столько раз воображала, каково это будет, особенно в последние дни. Уильям тоже, казалось, ждал бурной радости и присматривался к подопечной, но кроме спокойного принятия новости и возбуждения от правды о комнате не смог бы ничего разглядеть.

Зато на другой день пришло то самое осознание неминуемого. Мантисс испугалась собственного хладнокровия и принялась чертить в блокноте, что и в какой последовательности делать, говорить, думать… Потом сминала листки и со злостью швыряла их на стол. Бесполезно пытаться подготовиться к встрече с МС. Хельга полагала именно так, а вот что на самом деле… Возможно, она гиперболизировала давнего знакомого, приписывала ему качества, которыми он в реальности не обладал. Все эти страшные воспоминания и рассказы пониженным голосом внушили Мантисс, что она идет на встречу чуть ли не с древним могучим божеством, которое ограничено физически, но имеет почти бесконечную власть над людским разумом. Многие факты опровергали это заблуждение, да и сама Хельга недавно размышляла, что МС не может быть воплощением зла. Однако у нее не получалось отделаться от приставучей мысли, что следовало на всякий случай готовиться к худшему.

Сидя на бархатном красном диванчике в гостиной, девушка кусала пальцы. Доктор Траумерих предупредил ее, что вход к МС — все равно что поход на исповедь. Нравится или нет, но грешнику приходится признаваться в проступках. А если он всеми силами старается скрыть грехи, МС видит их тем отчетливее, чем рьянее они утаиваются.

— Ребенком ты была чиста, и ему было трудно уличить тебя в чем-либо, — наставлял Уильям. — Но сейчас за твоими плечами опыт прожитых лет, вместе со всеми разочарованиями и промахами. Не пытайся отказаться от них. Лучший способ защититься от нападок МС — это принять ошибки прошлого и простить себя. Отпусти груз вины. Преврати обиду на неудачи в мысли о полезном опыте.

Хельга запомнила этот совет. МС умел выставлять напоказ грехи людей. Именно так он когда-то поступил с Эдгаром, рассказав его маленькой дочери страшную тайну. Нет, он не открыл Хельге, что профессор не приходится ей настоящим отцом. Это Мантисс выяснила уже сама, когда стала искать причины настоящего преступления Эдгара.

«И откуда этот ублюдок вообще узнал, что Эдгар — убийца моей матери?» — размышляла Хельга. Женщина погибла вдали от дома, и все списали на несчастный случай. Трудно поверить, что профессор Мантисс желал смерти жене, да только… МС был слишком убедительным. Он залез в голову к маленькой Хельге, и девочка не просто узрела мысли этого безумца — она увидела, что МС был уверен на сто процентов в том, что подаренная им информация истинная.

С тех пор Мантисс, сохранявшая лазейку для сомнений, проверяла утверждение, как если бы это не МС, а сам Эдгар признался ей в содеянном. Доказательств вины она так и не нашла и в действительности была рада этому. Зато обнаружила другую интересную подробность отношений родителей. Если мотивом для убийства стала ревность или смертельная обида, следовало проверить кровные узы. И профессор Мантисс внезапно оказался девушке неродным.

[1] Страшно сказать (лат., ироничн.).


[2] Всегда одно и то же (лат.).


[3] Сахароза.

Глава 6

Привычная узость коридоров осталась позади, как только Хельга ступила на особую территорию сектора «А». В этом «черном ящике», по расчетам, находилось всего четыре кабинета, одна подсобка и собственная мониторная комната. В остальном же помещения в особой части сектора не отличались от остальных и полностью соответствовали избранным стандартам. Как всегда, не было ничего лишнего, каждый штрих выражал строгость, так что при взгляде на все это белоснежно-серо-голубое безобразие во рту образовывался странный привкус. Мантисс погоняла слюну языком: неужели возведенный в абсолют педантизм? У того, кто обустраивал комнаты в этом здании, может, и был своеобразный вкус, но напрочь отсутствовало чувство прекрасного.

Доктор Траумерих выдал Хельге карту первого уровня. Мантисс повертела ее в руках и с мыслями о превращении из лепечущего дитя в соображающего подростка проследовала за провожатым.

— Тут есть камеры, — поднимая голову к потолку, констатировала Хельга. — Но записи не доступны для общей мониторной комнаты на первом этаже.

— Это так. Просмотреть их можно здесь. — Уильям кивнул на дверь с пометкой. — В ней никого нет, и, если мне или Стиву требуется что-то пересмотреть, мы сами все делаем. По сути, ответственность за запись в этих помещениях лежит на нас.

Сегодня доктор выглядел довольным и умиротворенным, будто сбросил наконец тяжелый груз. Но в уголках глаз блестело неловкое «извини», которое он время от времени адресовал Хельге. Та гадала, было ли это связано с необходимостью вводить ее в работу, которая может принести сплошные страдания, или Уильям сокрушенно сравнивал себя с Эдгаром, который когда-то так же вел свою дочь по коридорам. Доктор Траумерих отчасти повторял поступок бывшего коллеги — поступок, который сам осуждал. Совестливый молчун.

— Какие толстые стены. — Хельга провела ладонью по металлическому покрытию. — Вы уверены, что изначально тут не было военного бункера?

— Я ни в чем не могу быть уверен. Поработаешь тут с мое, и вопросы начнут появляться сами собой. Многое остается неясно.

— Ух как таинственно, — насмешливо изрекла Хельга, но в ней на самом деле шевельнулось любопытство. — Сильно смахивает на фантастический научный комплекс под землей, где изучают пришельцев?

— Нет. Только при излишней фантазии. — Уильям похлопал по двери. — Но, надо признать, прочность этих дверей и стен один раз все же сыграла нам на руку, когда активисты грозились разломать тут все на части. Да, было такое, — кивнул он, приметив недоверчиво искривившееся лицо спутницы. — Люди почему-то решили, что мы тут мучаем животных. Раз заперто на замок, значит, беспринципные ученые делают там что-то страшное и аморальное.

— И как вы спаслись от нашествия беснующихся?

— Дали им прогуляться по пустым коридорам и комнатам. Представь себе, они были весьма разочарованы, что не нашли внутри пыточных и бедных животных, которых намеревались защищать от нас.

Доктор Траумерих пропустил Хельгу в четырнадцатый кабинет, который она сразу же узнала. Ностальгия нахлынула потоком, как только она увидела миниатюрного плюшевого медвежонка на столе.

— О, даже он остался. — Мантисс взяла игрушку в руки и пожмякала ее. — Словно не проходило семнадцати лет.

— Ну, кое-что тут все же переменилось. Плюс тогда мы были в секторе «В». Но да, это, похоже, неважно, — тут же добавил Уильям, понимающий, как легко запутаться в одинаковых комнатах. — Игрушка стала нашим талисманом, поэтому мы всегда перемещаем ее по секторам. И она неплохо разбавляет обстановку.

— Да, тут не помешало бы разнообразие. Хотя этот кабинет спасет разве что приметный бюст, воткнутый… — Хельга задумчиво покрутилась вокруг своей оси, — вот сюда. Или вычурные часы с маятником — вроде тех, что какое-то время стояли в гостиной отца. Долго он от них избавиться не мог…

— Слишком большие для такого кабинета. — Уильям жестом обвел помещение, которое размерами превышало кабинет докторов в два раза, но все равно казалось тесным из-за того, что было заставлено столами, полками и шкафами.

— Но ведь часы разные бывают. Или вы имеете в виду конкретно часы отца?

Хельга из-под спадавших на глаза волос метнула взгляд на Уильяма. Она выбрала не самый удачный пример для словесного эксперимента, но результат ей все равно понравился. Недавно Мантисс задумалась о том, как мало она на самом деле знает о коллеге Эдгара. Ведь доктор Траумерих, по его же словам, не был другом профессора. Она не помнила, чтобы он когда-то приходил к ним домой, но из-за некоторых спекуляций думала, что Уильям мог бывать у них. Когда-то давно, до ссоры с Эдгаром, о которой оба умалчивали. Это была догадка, которую Хельга хотела проверить.

На самом деле уродливые часы, доставшиеся профессору от двоюродной тетки в подарок на годовщину свадьбы, стояли не в гостиной, а в его спальне. И они в самом деле были высочайшими и неподъемными. Эдгар ненавидел их.

Узнать о часах мог только тот, кто заходил в спальню, — на это был расчет Хельги, когда она заговаривала о них. Но спонтанное воплощение провалилось. Слова доктора о размере могли касаться любых часов с маятником, а потому ничего не доказывали. Зато потемневший взгляд Уильяма сообщил, что в невинном вопросе Мантисс о часах отца он открыл для себя что-то неприятное.

— В кабинете уже есть часы.

Доктор Траумерих указал на стену. «Опознаватели времени» висели над плакатом со слоганом: «Не хватай в руки все подряд, если они тебе еще нужны».

— Если и разбавлять обстановку, то предметом, который на что-то сгодится.

— Вы правы.

А может, все дело в подозрительности? Хельга часто замечала, что Уильям внимательно вслушивается в слова других людей, как бы ища в них скрытый смысл или ловушку. Издержки работы с МС. Вот и сейчас доктор настороженно отнесся к вопросам Мантисс, заподозрив проверку, и это опечалило его. Кто знает.

— Тебе нужно ознакомиться с одним материалом. — Он открыл ящик и зашелестел бумагой. Потом в растерянности задвинул его и попробовал соседний. — Вот оно! Раздел про биохимический анализ и другие лабораторные исследования можешь прочитать вскользь. Тебя больше заинтересует краткое описание экспериментов последних пяти лет. Я постарался ужать информацию по максимуму, да и за этот год мы собрали мало данных.

Уильям положил на стол папку с прошитыми листами. Материала набралось на десятки страниц, что испугало бы любого. Однако Хельга поняла: ей нужно лишь ознакомиться, а не вчитываться в каждую строчку. Изучить подробнее она сможет и потом, раз уж с сегодняшнего дня ей позволено заходить в запретные кабинеты. Жаль, что доктор Траумерих предварительно не дал Хельге приобщиться к сведениям. Раз выносить бумажки нельзя, она согласилась бы посидеть и тут. Это был промах, ведь из чужого опыта Мантисс могла бы лучше понять, как вести себя с МС.

Уильям не стал стоять над душой, как по ошибке делали многие бестактные учителя в ее школе, и отошел перекладывать папки в дальнем шкафу.

С первых же страниц Мантисс поняла, что ей предстоит примириться со многими странностями. Злободневная для нее тема. Еще накануне Хельга вновь мучилась одним вопросом, но, как ни удивительно, вовсе не об МС. Вопрос этот был новым и вырастал шипом в течение всего месяца. Когда она думала, что нашла ответ, и успокаивалась, вылезала новая заноза.

Вопрос касался смирения. Мантисс простила себе и доверчивость, с которой выслушивала рассказы Марка Вейлеса, и согласие с необыкновенностью МС. Об остальных сверхъестественных вещах, находившихся глубже, она, не имея убедительных данных, не размышляла как о чем-то реальном, воспринимала их как увлекательные байки, которые, однако, могли основываться на существующих явлениях. То есть Хельга оставляла себе лазейку для изучения нового, не укладывавшегося ранее в ее мировоззрение. Она полагала, что неспособность человека принять факты указывает на негибкость его мышления, на ущербность восприятия. Мантисс всегда настаивала, чтобы любые утверждения проверялись с неуемной тщательностью, но никогда заранее не отвергались.

Другой стороной крайности, наоборот, была излишняя доверчивость. Ее Хельга тоже старательно избегала. И теперь страдала от мысли: как же она так быстро увлеклась правдой о двери с треугольником? Сейчас Мантисс уже не сомневалась, что карманное измерение существовало, поскольку сам доктор Траумерих подтвердил это. Но если бы не прозвучали те убедительные слова, что бы она теперь думала об аномалии? Смогла бы столь же возбужденно расписывать методы проверки той или иной особенности комнаты? Или червь недоверия источил бы ее до такой степени, что она бросилась бы фальсифицировать саму идею аномалии?

И даже с подтверждением Уильяма и записью на камере Хельга изумлялась, что так легко смирилась с наличием карманного измерения под носом. Это не живая разумная Маска, с мыслью о существовании которой она уживалась с детства, и не «волшебный» Телефон, который она никогда не видела, а потому без разницы, был он или нет на самом деле. Блуждающая комната ворвалась в расширяющийся мирок Мантисс столь стремительно, что обязана была посеять там хаос. Но вот же она, слышавшая миллион историй о том, как мозг умеет обманывать хозяина, какими реальными кажутся галлюцинации, как несовершенны органы чувств людей, — спокойно вертит в руках вроде бы настоящий алмаз и совсем не пугается тому, что он сам прыгнул ей в руки.

Хельга анализировала свои чувства и с любопытством думала: а как другие реагировали на объявления об аномалиях? Что сказал доктор Траумерих, когда ему показали МС? Какое лицо было у профессора Мантисса? Как на самом деле к новой должности отнесся Марк Вейлес?

— Кто такой доктор Лингерхоф? — пробегая взглядом по последним листам, спросила Хельга. — Тут написано, что полтора года назад он поставил МС диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Вы тоже думаете, что МС нездоров?

— Как всегда, море вопросов, — похвалил Уильям, не устававший отмечать эту особенность Хельги. Мантисс невольно зарделась. — Видишь ли, мы приглашали стороннего специалиста. Он занимается случаями расстройства личности. Даже, кажется, написал книгу об этом.

— И он заключил, что у МС психическое расстройство?

— Да, заключил. Но ни предыдущие, ни последующие тесты этого не подтвердили, так что я склонен верить, что МС имитировал поведение настоящих больных. Он приводил поверхностные аргументы, пропускал звенья рассуждений, часто отвлекался на побочные ассоциации, отвлеченно связанные с мыслительной задачей. А когда доктор ушел, все как рукой сняло. — Уильям улыбнулся воспоминаниям. — У него не нарушена мыслительная динамика. Он отлично соображает, никогда по-настоящему не теряет нить разговора, всегда копает глубоко и доходит до первопричин любых действий. Так что сеансы оказались непоказательны.

— И все же я склонна верить, что асоциальное расстройство у него есть. Амберс до сих пор считает, что МС был создан кем-то ради эксперимента? — Хельга разглядывала графики на другой странице. — Доктор Амберс, — поправилась она.

— Он допускает такую вероятность. Но появление МС остается загадкой. Он сам, даже если и знает, умалчивает правду.

Мантисс слушала пояснения и вчитывалась в краткие отчеты о проделанной работе. Самым маленьким оказался раздел о физических свойствах объекта. Вблизи могло показаться, что Маска сделана из фарфора. Это из-за того, что наружный слой действительно был фарфоровым, но сразу же под ним обнаруживался сплав прочных металлов. Возле прорезей металлов не было, зато нашлись материалы, легко поддающиеся деформации. Разбивать поверхность на куски никто не пробовал, так как это, вероятно, привело бы к необратимым повреждениям или даже гибели МС. Однако доктора провели сканирование, которое показало, что внутри Маски проходила сеть, напоминавшая нейронные соединения в мозге, и содержалось подвижное вещество, отделенное от слоев металла тонкой пленкой. Образцы краски не показывали ничего необычного, а вот выделяемая МС густая жидкость обладала, судя по колонкам и схемам, какими-то любопытными свойствами. Но чтобы разобраться в писанине лаборантов и, вероятно, доктора Амберса, Хельге пришлось бы обращаться за разъяснениями.

МС не чувствовал боли. Это было экспериментально доказано и не подлежало оспариванию. Хельга нашла этот факт ироничным: учитывая, каким неприятным собеседником бывает МС, наверняка некоторые желали причинить ему вред. Сломать или согнуть Маску голыми руками не представлялось возможным, так что нахал обладал надежной защитой от посягательств на благополучие. И при этом сам был не в состоянии ничего противопоставить людям, кроме издевательств. Вероятно, физическая немощность в итоге и стала причиной развития психических способностей. А зависть к свободным и подвижным существам привела к рождению злобы и ухудшению характера.

Протоколам бесед и подробностям экспериментов отводилась масса страниц. Вчитываться во все у Хельги не было времени. Она сможет вернуться к ним позже, а сейчас стрелки часов подходили к одиннадцати — началу сеанса.

— Готова пройти дальше? — вывел ее из размышлений голос Уильяма.

— Да. — Она отложила папку и поднялась. — Скажите, за что вы цените эту работу? Чем она так захватила вас, что вы проработали здесь почти всю жизнь?

— Я… даже не знаю. — Доктор провел рукой по волосам. — Наверное, я просто привык к ней. Я прихожу сюда как во второй дом. Тут интересно, есть вызов талантам и перспектива саморазвития. Да и… я всегда был однолюбом.

— Поэтому у вас нет жены? Вы так больше никого и не полюбили после той единственной? — За смелый вопрос Хельга была награждена многозначительным хмыканьем. — Извините за то, что мое любопытство не знает границ.

— Ничего, меня такими вопросами не смутить.

— Ну да, — улыбнулась Мантисс. — Кстати, доктор! Сколько нужно карликов, чтобы сжечь население планеты?

— Это загадка доктора Вейлеса? Помню ее… Он и тебе ее задал? Наверное, тебе следует подумать над ней самостоятельно. Какой интерес, если я просто скажу ответ?

Они прошли в еще одну часть, которую Мантисс запомнила надолго: пустое темно-серое пространство между коридором и последними кабинетами — пятнадцатым, шестнадцатым и семнадцатым. Потолок высился над головами, сверкавшими пятнами-лампочками напоминая звездное небо. Стрелки на полу приглашали проследовать в одном из направлений. Слева и справа были пустые стены.

— Я помню людей, — произнесла Хельга. — Они стояли возле дверей.

— Мы решили, что это лишнее, и распустили охрану. Они заболевали раньше остальных, при этом пользы от их молчаливого бдения не было.

— Заболевали? — Мантисс проследила, как доктор покрутил у виска пальцем. — Ясно.

Каблуки гулко стучали по плитке. У Хельги бежали мурашки по коже — не то от предвкушения, не то от прохлады. Она подумала, что это безликое пространство можно было бы превратить в каток: большой зал с почти черным полом призывал сделать выпад и заскользить вперед. Если бы рядом с серьезным видом не шел ответственный исследователь, Мантисс так бы и сделала.

В конце зала, напротив входа в него, было две двери. Одна закрывала от посторонних кабинет, а вторая, что справа, вела, как помнила Хельга, в разделенную стеклянной перегородкой комнату.

— У нас есть расписание встреч с МС, но мы часто нарушаем строгий порядок, — с извинением в голосе произнес доктор Траумерих, пропуская Хельгу в правую дверь. — Волнуешься?

— Я уже перегорела.

Похоже, Уильям ей не поверил, да и сама Мантисс не купилась бы на столь фальшивое заверение. К некоторым явлениям попросту невозможно подготовиться, и отсутствие контроля выбивает почву из-под ног. Вот только бояться и демонстрировать это — не одно и то же, и Хельга собиралась обмануть доктора, чтобы обдурить себя. Если ей это удастся, то и с МС проблем не возникнет. Сложная система, но может сработать.

— Обязательный краткий инструктаж, — деловым тоном произнес доктор Траумерих. — Здесь, в пятнадцатом кабинете, проходит подготовка перед сеансами. В шестнадцатом кабинете проводятся сеансы с МС. Внутри есть дверь, которая ведет в семнадцатую комнату. Мы сделали из нее склад. Там лежат манекены, их части и стоит сейф, в который мы помещаем МС. Запрещено брать Маску голыми руками! Ни в коем случае, если жизнь тебе еще дорога. — При этих словах Хельга вспомнила плакат. — Касаться Маски можно только в специальных перчатках.

— В документах упоминалось что-то про сжигание.

— При самом драматичном исходе, если МС доберется до функционального живого тела, наша задача — загнать его в семнадцатую комнату и включить систему очистки. Огонь уничтожит все, кроме Маски. Вот, возьми этот список. — Уильям вынул из ящика папку. — Это обязательные контрольные вопросы, которые необходимо задавать МС каждый сеанс. Ты можешь говорить с ним на любые темы, но список должна прочитать обязательно.

Мантисс кивнула и пролистала страницы. Уильям по памяти провел инструктаж по технике безопасности во время сеансов. И тогда Хельге стало понятно: кое-что все же изменилось.

— Я буду говорить с ним не через стекло? — Мантисс уловила в собственном голосе нотки беспокойства.

— Нет. Стекло создает изоляцию, то есть разъединяет собеседников. Когда ты была маленькой, твой отец подстраховался, но сейчас в излишней предосторожности нет необходимости. МС занял тело манекена с одной ногой, лишенного подвижности. Считай, что будешь разговаривать с парализованным.

Настала пора посетить комнату слева. Доктор Траумерих оставался в кабинете следить за диалогом через экран. Наличие человека снаружи — обязательное условие, обеспечивающее безопасность визитера. Хельгу успокаивало невидимое участие Уильяма в разговоре с МС, и в то же время ей хотелось оказаться со знакомым из детства наедине. Хоть на минутку.

Момент «Х» настал. В груди затрепетало от соприкосновения с волнительной неизбежностью. Мантисс сделала глубокий вдох и переступила черту, отделявшую длинный коридор от обиталища Манипулятора. В глаза сразу же бросился стол, с одной стороны которого сидел манекен в маске. Жуткое зрелище. Словно Хельга участвовала в кукольном спектакле, только все куклы были человеческого размера. Сейчас ей предстоит сесть напротив марионетки и заговорить с этой неодушевленной оболочкой, зачитывая вызубренный текст.

Но не все так просто. То, что кукла вовсе не пустая, становилось ясно с порога. У Мантисс появилось ощущение, будто сами стены вперили в нее взгляд. Мысленно она поставила защиту из запертой на замок двери и не очень уверенно приблизилась к столу. МС молчал, но его внимание уже приклеилось к Хельге.

— Здравствуй, — выдавила гостья и опустилась на стул напротив манекена. Их лица оказались почти на одной линии, и настроиться на беседу стало проще. Хельга с минуты на минуту ждала прилива ностальгии или неприятных образов из детства, но ничего этого не последовало. Она чувствовала себя не в своей тарелке, потому как ее ощутимо пилили взглядом, однако конфуз был естественной реакций на нынешнюю ситуацию. Прошлое же не привнесло ни капли в этот коктейль эмоций, и отчасти это обрадовало Мантисс. И отчего-то немного задело.

Бледная Маска с темными провалами вместо глаз вызывала холодок на коже при одном взгляде на нее. Выпуклый нос и углубление под дугами бровей придавали большую схожесть с человеческим лицом. Над прорезью рта располагалась ямка, а на лбу виднелись борозды. Хельга знала, каким твердым и плотным был материал Маски, но трогать ее, чтобы удостовериться, не осмелилась бы.

Мантисс помнила, что из-за внутренних процессов сквозь микроскопические бреши выделялась черная жижа, однако сейчас Маска выглядела чистой, хотя и устаревшей, словно ее создавали для знаменитости театра прошлого столетия. Местами проглядывали трещинки и черные совсем крохотные пятнышки, как если бы «кожа» МС обладала собственной пигментацией.

— Кто ты?

Хельга наклонилась вперед, всматриваясь в прорези Маски. Вопрос застал ее врасплох. Неужели он не узнал ту, что сам пригласил на встречу?

— Мантисс.

— Нет. Не это. — Голос МС был сухим, шелестящими листьями ложился на слух. — Я спрашиваю не об этом.

В голове Хельги тут же завертелось закономерное: «Тогда о чем же?» Но она отмела его, понимая, что собеседник ждет другого. Он видел ее замешательство и мог бы пояснить свою реплику, если бы счел это нужным.

— Скоро ты сам сможешь ответить на этот вопрос. Я слышала, ты мастак в расшифровке чужих душ.

Опущенные уголки губ и век создавали впечатление, что МС — несчастное, затравленное существо, абсолютно беззащитное перед лицом неизвестности. Его хотелось пожалеть. Хельга не верила этому образу и противилась усиливавшейся против воли симпатии к собеседнику с опечаленным выражением.

— А еще, по слухам, я лжец. Должно быть, я и впрямь большой обманщик, раз сумел убедить вас всех в этом.

Это было странное чувство: неловко сидеть за столом напротив неподвижной фигуры, едва ли живой, и пытаться выстроить диалог. Хельга заметила, что напряжена, и заставила себя откинуться на спинку стула, вытягивая под столом ноги. Если не считать крохотного пятачка для «переговоров», помещение было малосодержательным в плане мебели, прямо как каморка, в которой проводились сеансы. Правда, комната МС все же больше, но смотреть в ней все равно не на что.

— Тут скучно, — заметила Хельга. — К тебе приходят трижды в неделю. Как ты проводишь остальное время?

Тишина в ответ. МС и раньше впадал в состояние гробового молчания, и это усиливало напряжение, хотя в детстве Мантисс пугал именно голос неприятного собеседника. Тот самый, что со временем стал ее внутренним голосом, с которым она вела диалоги в своей голове. А сейчас Хельга ощущала, что за ней наблюдают сразу с двух сторон: спереди в нее вонзались пустые глазницы Маски, за которыми зияла чернота, а в затылок упирался глазок камеры. О чем в данный момент думал Уильям?

Тревога никуда не делась. Хельга старалась не думать о громких ударах сердца и мурашках на коже, надеясь, что спокойствие наступит само собой.

— Мне казалось, ты хотел меня видеть.

— И слышать воду. Люблю ее журчание. — МС с трудом приподнял руку над столом. Пластмассовые конечности манекена плохо поддавались командам, и жест вышел медленным и неуклюжим. — Тебе больше не страшно.

— Я выросла.

— Я не о тебе. Тебе-то как раз не по себе быть тут.

И вновь он сбил с продолжения, одной лишь фразой введя собеседника в ступор и безмолвие. Успешная коммуникация срывалась в пропасть обрезанного моста.

— Как ты узнал, что я здесь работаю? Вернее, что это и вправду я?

— Это несложно. Ты похожа на отца, — многозначительно проговорил МС. Или никакого намека в словах не скрывалось, и в Мантисс просыпалась паранойя.

Хельга прищурилась. Тягучие фразы и односложные реплики не располагали к продолжению беседы. Разговор хотелось свернуть. Однако именно этому позыву Хельга не собиралась поддаваться. Возможно, ее собеседник эгоистично надеялся, что она вынудит его отвечать на вопросы, показывая, как он значим для их маленького спектакля. Прямо главная звезда, вокруг которой скачут в потугах вытянуть хоть словечко. Или же МС был не в духе и передумал болтать со старой знакомой, что выглядело нелогично, учитывая, как он изводил докторов ради этой встречи.

— Я тебя совсем не знаю, и мне не о чем с тобой говорить. — Хельга подвинулась ближе к столу. — У меня есть задание, но его поручили. А так у меня всего один личный вопрос к тебе. Я его задам, а потом уйду. Не желаю тратить на такого, как ты, свое время.

— Следи за словами. Быть злым к другим — моя привилегия. Зачем ты начинаешь общение с угроз?

— Чтобы ты сразу понял, что не настолько интересен мне и не можешь все время молчать. Помни о вопросе.

— Тогда мне стоит потянуть с ответом. Логично? — В хриплом голосе МС проскальзывал смешок.

Хельга пожала плечами. Она поднялась с места и зашагала по комнате, заставляя собеседника следить за ней. Из динамиков в углу послышалась настоятельная просьба Уильяма вернуться на место, на что Хельга успокаивающе махнула рукой. Статичность усыпляла, а поскольку манекен все равно не был способен полноценно двигаться, эту задачу на себя взяла сама Мантисс. Плюс она заметила, как первобытный страх перед неизведанным и в чем-то более могущественным замораживал ее изнутри. Контроль над телом дарил иллюзию контроля над этим неприятным чувством и разбивал скованность.

— Запить горечь и умирать от жажды — не одно и то же. Тебе это должно быть известно, — прохрипел МС. — Но я не с того начал. Видишь ли, все мы судим не по реальному положению дел, а по своим впечатлениям. Ты пришла сюда с уверенностью, что не знаешь меня, но про себя думаешь, что суть давно уловила. Оттого выстраиваешь свою лестницу в небо на основании миража. Я выяснил, что ты подсказала напряженному уборщику способ блокировать неприятные эмоции, и сделал выводы о твоих успехах в определенной области. Возможно, даже о карьере. Но в действительности все это фантазии, потому что все мы — лишь множественные тени самих себя.

— И ты говоришь это, потому что…

— Замолчи и слушай, — шикнул МС нетерпеливо. — Если представить динамику изменения личности, получится, что новые тени наслаиваются на старые, но те не исчезают полностью. На выходе будет многослойный пирожок, для которого такой параметр, как время, мало что значит. Можно и дальше наматывать тряпки на убогий шест. Это настолько неидеальная система, что, существуй Бог на самом деле, он бы расплакался и сделал работу над ошибками. Следишь за мыслью? — Он знал, что напрягал объяснениями, и явно наслаждался этим. — Покопаться — так получится, что Алиса никуда и не уходила, просто отошла на задний план. Но и это своего рода мираж. Я вижу лишь мираж на месте людей, и очень скоро он развеется.

Объект говорил, как старик из архива, Нортон Барнс. Такой же уставший от жизни, воспринимающий ее превратности как брызги дождя, что неотвратимы и незначительны. Вот только МС не был доживающим свой век человеком, а так называемые миражи не блуждали вокруг него десятками каждый день, как могло быть у того же Барнса. К Манипулятору вообще никого не пускали уже давно, так что его якобы усталость от людей и тон утомленного мудреца казались неуместными. Ведь их вклад в его существование мизерный, и они не могли надоесть ему. Забавно, Маска накинула маску…

— Оттого память кажется еще более несовершенной. Все эти детальки прошлого — прах, гниль, в которой так любят копошиться низшие создания. Что в таком случае важно, если все это — незначительные пятна на и без того заляпанном полотне бытия? К чему нелепые копошения и страдания от экзистенциального кризиса, если смысла отродясь во всем этом не было?

Хельга обнаружила, что ноги сами собой приросли к полу. Она уже некоторое время не двигалась, и стесняющий мышцы холодок вновь начал одолевать ее. А ведь в помещении было не так уж и прохладно.

— Существуют тени, которые не разгоняются светом. Но в ваших беспросветных жизнях едва ли найдется место для адекватного восприятия мира. Вы не сажаете семена завтрашнего сада. О, а я мог бы описать человечество через полвека или даже сотню годов и попал бы в точку на восемьдесят процентов, — продолжил МС задумчиво. — А ведь я даже не изучал культуры мира, не проводил исследований, не составлял таблицу изменений и скачков в развитии. Мне и не положено быть в этом мире, но отчего-то, будучи таким уникальным, я знаю массу всего о чуждом мне виде. Ирония. Может, я Господь Бог? Наверное, мне бы поклонялись, если бы я этого желал. Но в мире-колесе это бессмысленно и по-своему оскорбительно. Из этих лоскутов все равно не сшить одеяла, да я и не из рукодельных мастеров. Пускай тени сами плетут себе саван. Однако любопытно, если бы я захотел стать Богом, Господь позволил бы мне занять Его место?

— Ты говорил, что его нет.

— О, ты даже не потерялась в этом потоке бреда? — усмехнулся МС. — Поразительно, но для человека, заинтересованного лишь в одном вопросе, ты слишком внимательно меня слушала. Так ли я безразличен тебе?

Хельга гневно прищурилась. Слова МС не несли глубокого смысла, хотя он мог говорить искренне. Зато Мантисс и впрямь пыталась уловить течение мысли этого странного типа. Профессия требовала от нее анализировать высказывания других людей, и из-за этой привычки она попалась в ловушку.

— То есть я должна буду вернуться за новой порцией твоей лапши? — Сложенные на груди руки выражали скепсис.

— И ты обязательно вернешься, как драная собака к кормушке. Тебе ведь платят за копошение в гнили? Само собой… Вот только мне, напротив, не захочется тебя ждать. Как я и сказал, мне всего лишь нужно было смочить горло. В твоем присутствии нет ничего важного. И ты не незаменима. Так что… — МС предпринял попытку пошевелить подвижным запястьем. Он указывал на дверь за спиной Хельги.

— Тебе скучно. Смертельно. И поэтому ты пригласил меня.

— Скучно? Мне?

Мантисс ощутила мурашки и представила захлопнувшуюся дверь. Она не успела заметить, когда выражение Маски от грустного перешло к нейтральному. Это было жутковато.

— Здание живет и дышит, у этих докторишек всегда тьма мыслей, а вокруг меня блуждают не пойманные идеи… А когда очередная зверушка отказывается приходить ко мне, я впадаю в спячку. Ты правда веришь, что мне скучно? И что ты тут нужна?

Хельгу пробрал холодок. Что-то в атмосфере едва различимо изменилось. В комнате стало неуютно находиться, а воздух недружелюбно давил. Мантисс чувствовала, что МС не врет, то есть ее просто использовали. Он всполошил весь отдел, лишил Стива и Уильяма спокойствия, чтобы проверить степень своего влияния на них и потешить самолюбие. А на самом деле он не планировал устраивать плодотворных бесед с дочерью профессора. МС уже сейчас властно отправляет ее домой, как не вовремя зашедшую в кабинет директора школьницу. Весь смысл был в самом ее появлении, а не в том, зачем она тут появилась. Пришла? Отлично, а теперь убегай обратно!

— В человеческом обществе принято отвечать за свои слова. — Хельга уперлась руками в стол. Она пыталась гневом вытеснить неприятные ощущения, которые медленно овладевали ею. — Ты позвал меня — теперь так просто не отвертишься!

— Если только ты не сбежишь раньше времени. Ну, помнишь, как в детстве, со слезами и мольбами к папочке. — МС постепенно опустил голос до шепота.

Хельга неожиданно отчетливо увидела картину из детства: перепуганный ребенок колотит кулачками в дверь, подгоняемый омерзительным удовлетворением улыбающейся Маски. Она вспомнила, как ее мучило потом осознание собственной немощности и несдержанности. Неправильно, невозможно бояться неподвижного существа! Пять лет назад ей все еще было стыдно за детские слезы, но Хельга благополучно выдрала этот шип из сердца. Ребенок ведь не может противиться вселяемым ужасам. Что там, у нее и теперь посасывало под ложечкой, хотя никто не угрожал жизни. Хотелось бы ей знать, где МС научился внушать людям такую неуверенность в себе.

— Хельга, не наклоняйся так низко, — послышалось из динамиков требование доктора Траумериха, как если бы он боялся, что неуклюжий манекен схватит девушку за нос.

— Веришь ты или нет, но я без твоих слов знаю, какой вопрос ты хочешь задать, — уже громче сказал МС. — Один из тех, что я ем на завтрак. Ты жаждешь подтверждения, чтобы обрести спокойствие в волнующем тебя деле. Поставить точку.

— Вот как? Знаешь, ты так самоуверен, что мне даже жаль тебя обламывать. — Мантисс покачала головой.

— Не увиливай. Ты можешь передумать прямо здесь, на ходу, но я все равно знаю, каким был твой вопрос, когда ты только ступила на порог. — МС вновь задвигал рукой, и эти ломанные трясущиеся движения походили на дерганья парализованного. Должно быть, собеседник Мантисс хотел облокотиться о спинку, да искусственная осанка манекена препятствовала желаниям. — Ты не поверила тому, что я сказал тебе много лет назад… сколько там, говорите, прошло? Лет пятнадцать? Давно просил докторов повесить на стену дешевый календарик, но им почему-то кажется, что он превратит меня в дьявола. Так вот, твоя проблема. Ты не поверила мне и стала копать глубже. И выкопала еще одну пыльную тайну, о которой, как ты надеешься, мне тоже известно.

— Ты совсем ничего не знаешь, — усмехнулась Хельга.

— Отнюдь. Ты пытаешься выяснить, кто твой настоящий отец. Это очевидно.

— Не стану спорить, — произнесла Мантисс. — Пытаюсь. Но мой вопрос будет не об отце. Неужели ты думаешь, что мне не хватит терпения и ума самой выяснить, кто мой настоящий отец? — она демонстративно фыркнула. — В пролете твое холодное чтение. Нет, мой вопрос о другом. Все еще желаешь выгнать меня из своих пустующих покоев?

МС внезапно притих, как если бы у Хельги получилось поставить его на место. Или он искал ложь в словах посетительницы, да только его ждало разочарование. В отличие от него самого, Мантисс, чтобы заинтриговать собеседника, не требовалось хитрить. Она била честностью.

— Тебе должно быть очень страшно…

— Я не боюсь фарфоровых масок.

— … от осознания, что я могу знать ответ на твой вопрос, — закончил фразу МС.

— Я рассчитываю на это. Чего мне бояться?

— Что ответ тебе не понравится.

— Стандартная ситуация. — Хельга вновь села и раскрыла принесенную с собой папку. — Меня попросили задать тебе ряд вопросов. По моей информации, ты должен отвечать на них время от времени, и они не меняются. И тебя это уже достало, так что последние тридцать сеансов анкетирования ты проигнорировал.

Мантисс чувствовала себя уверенней после маленькой игры с угадыванием личного вопроса, и ей казалось, что все получалось неплохо. Но что-то продолжало грызть ее. Хельга понимала, что ничего не будет складываться гладко и она попросту не видит какой-то значимой детали, из-за чего в неведомом ей соревновании на множество позиций отстает от МС… и даже от доктора Траумериха. Нужно было проанализировать каждый свой шаг, однако сейчас, находясь под пристальным вниманием, она не могла сосредоточиться на сказанном ранее.

Хельга бегло пробежала взглядом список. Он делился на четыре раздела. Первая колонка состояла из типичных вопросов о настроении. Вторая проверяла мыслительные способности. Третья — изменение внимания и состояние памяти. А четвертая должна была заставить отвечающего поделиться личной информацией, но, как знала Мантисс, на эту группу вопросов МС никогда не отвечал правдиво.

— Попробуем…

— Можешь проводить эксперименты со своими питомцами, доказывая себе с их помощью, что ты не бездарность. Я — не поле для тренировки твоей бесталанности, — злобно бросил МС, заметив папку.

— Я тоже ненавидела проходить психологические тесты в школе, — вздохнула Мантисс. И это была правда: Хельга зачастую угадывала, на каком основании они составлялись и какие результаты ждали в конце. Она решила пропустить вводные расспросы о настроении. — Ты помнишь, какое число в последний раз тебе называл доктор Амберс?

— Семьсот тридцать. Ровно столько раз тебя кидали на свиданиях ради более хорошеньких подружек.

— Не пытайся переводить агрессию на меня. Твое сегодняшнее число — двадцать восемь. В каком контексте доктор Амберс в прошлый раз упоминал слово «зеленый»?

— Что-то про зависть, — неохотно проворчал МС. Маска более не улыбалась и выглядела зловещей. — Знакомое ему качество.

— Ты помнишь, сколько тебе лет?

Это уже была колонка, относящаяся к личной информации, но Хельга надеялась замаскировать вопрос под проверку памяти. Конечно, с ним это не сработало. После долгого молчания МС она продолжила:

— Или как тебя зовут?

— Следи за словами.

— Ты уже говорил это.

— Нет, я говорил другое.

Мантисс попробовала пяток других вопросов. МС вновь заключил себя в скорлупу упрямства, а после того и вовсе перестал следить за высказываниями. Уильям предупреждал, что так будет. Вопросы казались манекену бессмысленными. Да что там, даже Хельга взбунтовалась бы, если бы кто-то заставлял ее на протяжении года хотя бы раз в неделю говорить об одном и том же. Доктор Траумерих не разъяснил, какова была направленность бесконечного опроса, и, не ведая этого, дочь профессора прониклась невольным сочувствием к МС.

— Ты знаешь, что такое красота? — Она предприняла последнюю попытку.

— Точно не то, что я вижу перед собой. А ты знаешь, что такое красота?

Хельга уставилась в прорези Маски, а воображение уже рисовало цветы, природу и не облекаемые в форму знания — просто знания о чем бы то ни было. Картинки не помогали подобрать нужные слова, и она думала слишком долго.

— Ты весь день будешь задавать мне вопросы, на которые не знаешь ответы? В чем ты вообще уверена? Ты пришла сюда неподготовленной, безоружной и напуганной, чтобы мямлить по бумажке чужой список? Ты даже не знаешь, зачем это делаешь. Тебе сказали его читать — ты читаешь. А если не будешь делать этого, потеряешься еще больше. Мне противно быть здесь с тобой.

МС ее отчитывал. Хельга не желала соглашаться с его обвинениями. Она была подготовлена к сеансу и следовала своего рода плану, который начертила в уме. Лишь он не давал ей скатываться в панику отвечающего перед экзаменатором студента. И все же многое не клеилось, и неуверенность Хельги от этого росла. В котле эмоций попеременно верх брали то опасение, почти страх, что она говорит и делает какие-то совсем уж нелепые и глупые вещи, принимаемые МС за детский лепет, то гнев на грубость и несправедливые выпады этого умника, то тотальная неуверенность в своем интеллекте из-за отсутствия опыта общения с таким «запущенным случаем». Мантисс все чаще хотелось поставить точку и оборвать сеанс. Сбежать, как она это делала в восемь лет. И как предсказывал МС.

— Ладно. — Она отложила папку. — Ты не любишь хвастаться реальными заслугами, хотя самомнение позволяет тебе сочинять небывалые таланты, которыми ты стращаешь докторов. Странно, не находишь? Люди любят говорить о себе, о своих предпочтениях и знаниях. Ты же чураешься этого. Неужели твое прошлое настолько отвратительно, что само упоминание о нем расколет пол под ногами? А твои тайны до того фундаментальны и сложны, что тебе нельзя сказать нам, какой у тебя любимый цвет?

— Я не различаю цветов, глупая.

— Знаю. Поэтому вместо озвучивания каждый день новых цветов ты мог бы честно сказать, что твой любимый — светло-серый с затемнением по краям. — Хельга попыталась выдавить из себе легкую усмешку, но мышцы лица словно свело. — И уж точно не придумывать, что любишь запах разводов. Я читала в документации.

— И это ты назвала выдуманными талантами? Но я чувствовал цвета, когда завладевал горячими оболочками. Ты недоумеваешь, как я могу рассуждать о восприятии мира подобно вам, существам с телами. — Манекен попробовал наклонить голову, но шея тоже подвела. — Человеческие органы чувств пусть и не идеальны, но так многое могут рассказать об окружающем. Лучше моих собственных ощущений. Мозг — это просто шедевр и одновременно ограничитель. Но для меня он — дополнительная батарея. Побыть недолго человеком — все равно что надеть на полуслепого очки, дать полуглухому аппарат, вернуть обожженному его осязание и так далее…

Хельга рассудила, что все оказалось еще интереснее. МС не был безумцем — он являлся своего рода наркоманом, который однажды почувствовал мир через призму человеческого восприятия. И ему понравилось. Конечно, что он, по сути, такое? Маска с ограниченными функциями? Аномалия, не пригодная для полноценного существования. МС не может двигаться, различать цвета и запахи, вкусы, боль, щекотку… Разум в убогой оболочке. Ему бы поражать всех вокруг своими аналитическими способностями и мощным интеллектом, да ведь уродился же таким неправильным. Невозможным.

И опасным. Носители Маски умирали — истлевали, сгнивали изнутри. Его вмешательство неизбежно приводило к излиянию крови в мозг, и несчастным оставалось только надеяться, что в темноте они случайно не наденут фарфорового проказника вместо карнавальной маски. Скольких людей МС способен убить, чтобы проникнуться потрясающими впечатлениями через чужие тела?

Зато теперь Мантисс стали очевидны пронизывающие само нутро взгляды собеседника, когда у нее начинала чесаться рука, или появлялась потребность похрустеть пальцами, или нога просилась быть перекинутой через колено. Столь естественное поведение, которое зачастую не запоминается и даже не замечается людьми, было чуждым МС. И виделось манящим кусочком пирога, который он почему-то не заслужил.

— Ты живешь ради этих ощущений? — Хельга решила зацепиться за откровенность собеседника, который так редко говорил о себе. Вряд ли он поведал ей что-то новое, и о его пристрастии доктора наверняка знали. И все же…

— Я живу, потому что больше ничего не предложено на выбор. Но слушать разглагольствования о смысле жизни тебе вряд ли интересно. Твое призвание — подбадривать уборщиков, на большее ты не способна.

— Ты уже проехался по всему, что только мог: моей внешности, талантах, умственных способностях. Кончай с этим! — Хельга не удержала на привязи сердитый порыв. — Никто не станет слушать вещь, пусть и болтливую. У тебя нет прав в этом мире, нет привилегий, и можешь не кичиться своей сообразительностью.

— Ты сейчас точно обо мне говорила? По-моему, вы, люди, живете в обществе на похожих условиях. Серьезно, о каких правах ты толкуешь? — весело отозвался МС. — А привилегии… Смех! Они отрубают вам голову вместе с совестью. Власть ограничивает спокойствие. Подчинение ограничивает таланты. И вы заверяете, что это я живу под замком. Может, отсутствие привилегий и прав в вашем обществе делает меня на порядок свободнее и счастливее вас, бегающих в колесе хомячков?

Хельге было все сложнее выносить его скрипучий голос и самолюбивую позицию. Ей хотелось ожесточенно поспорить с ним, и в то же время она сдерживалась, чтобы не сорваться и не потерять контроль над собой и ситуацией. Она видела, что спотыкалась на каждой фразе, которые МС благополучно оборачивал против нее. Это сбивало, раздражало и уводило ее все дальше от спокойной и устойчивой позиции, в которой Хельга должна быть непоколебимой и невозмутимой, как скала. У нее ничего не получалось.

— Да будет тебе известно, что я тут не только для подбадривания уборщиков, — процедила она.

— Ради меня? Давай, признайся. Тебя впечатлило мое выступление в детстве и с тех пор тянуло обратно как магнитом. Уж точно не призвание привело тебя сюда. И не предсмертное желание папочки, чтобы доченька пошла по его стопам. Да и не вышло бы ничего. Профессор Мантисс был слишком дотошным и закрытым. Тебе до него — как героическому персонажу до спокойной старости. Как жаль, что его убила всего лишь болезнь.

— Ты сильно злишься на него…

— О, ты заметила? И было за что, знаешь ли.

Хельга понимающе прищурилась. Она сверилась с наручными часами, проверяя, сколько времени у нее осталось. Уильям ограничил продолжительность беседы, туманно бросив, что обеим сторонам нужно раскачаться: Манипулятору — привыкнуть, что с ним разговаривают не только доктора, а Хельге — познакомиться с его привычками и манерами. Однако Мантисс только теперь начинала входить во вкус, так что прерываться на этой ноте было бы жаль. Сколько ей еще ерзать на стуле? Минут десять?

— С тобой будет слишком просто, — продолжил МС самоуверенно. — Тебе далеко до достижений профессора, даже не хватит ума здраво ими воспользоваться. Только он знал мою слабость. А я знаю все твои. Только он был в курсе, как расположить меня к сотрудничеству. А что известно тебе? Ничего.

— Уверена, ты сильно ошибаешься на мой счет. Может, мне неизвестен метод отца, но и без него с тобой, я не сомневаюсь, можно договориться.

— Метод? О, так вот для чего доктор позвал тебя. Конечно же, метод…

Катастрофичность ошибки Хельга обнаружила слишком поздно. О ней сообщило не только безапелляционное требование Уильяма заканчивать сеанс и возвращаться в соседнее помещение, но и переменившееся выражение Маски. Хельга даже в фантазиях не рисовала такого ехидного полумесяца и ликующих борозд, возникших сами собой, словно под воздействием кислорода, на фарфоровой поверхности.

— Тебе сказали о методе профессора Мантисса. — Манекен глубокомысленно покачал головой, насколько позволяла неповоротливость. — Теперь ясно, что привело тебя на эту работу. Не вопрос ко мне и не интерес к делу отца. Тебя пригласили раскрыть его метод. Сколько отчаянья в этой затее, сколько… растраты потенциала. Мне вас так жаль.

— Сомневаюсь, что ты способен испытывать жалость.

Внутри Мантисс все похолодело от приторности его голоса. МС издевался над интересами других людей, и чем больше их дела имели отношение лично к нему, тем сильнее было его торжество.

— Но ты уже проболталась, и мне теперь легче обороняться. — Он проследил за тем, как девушка поднялась с места. — Эдгар Мантисс понимал, что ты — всего лишь ошибка, но Уильяму Траумериху следовало разузнать о твоих промахах до того, как нанимать. Его беда.

— Приятного дня, — холодно бросила Хельга.

Она с облегчением покинула комнату. Разговор с МС выжимал из нее моральные силы. Не зря люди, допускаемые в соседние кабинеты, признавались, какой удушающе депрессивной была атмосфера вокруг. Обитатель сектора умудрялся давить не только словами, но всем своим существом, и сейчас, в более спокойной обстановке, это ощущалось как никогда отчетливо.

Хельга также испытывала стыд. Она видела хмурое лицо доктора Траумериха, несмотря на то что он пытался скрыть его подставленной рукой. И ей стало по-настоящему страшно, что Уильям мог найти в дерзких фразах МС дельный совет.

Хельга выпила не менее литра воды, прежде чем горло перестало казаться песчаной пустыней. Мысли пришли в порядок.

— Вы ведь не думали, что он никогда не узнает о вашем плане? — неуверенно проговорила Хельга, испытывая потребность оправдаться.

Для первого раза она проявила себя… плохо, сильно ударившись о дно. И провал состоял даже не в том, что Мантисс невольно обмолвилась о чем-то важном, а в том, что не понимала, как и в какой момент МС удалось подловить ее.

— Нет. Конечно, но… — Уильям потер переносицу. — Я надеялся, что его знания останутся на уровне догадок. Хельга, я был уверен, что ты понимаешь, насколько… он умен и проницателен. Да, именно проницателен. После смерти Эдгара МС расслабился и почувствовал себя в безопасности…

— Может, только поэтому стоило сказать ему, что мы ищем этот метод Эдгара? Он станет осторожней, будет опасаться…

— Нет, Хельга, нет! Ему нельзя было знать! Он не сможет саботировать процесс, конечно нет, но… — Доктор предвосхитил ее аргумент. — Но теперь он будет знать, чему сопротивляться, и станет очень сильно мешать работе. Спутывать результаты, сбивать, действовать на нервы. Лишь бы увести подальше от секрета Эдгара.

Хельга покивала и потупила взгляд. Уильям, скорее всего, уже думал, как сказать ей о понижении в должности. Или вообще об увольнении. С личностями вроде МС ошибки не допускались, потому как халатность одного сотрудника приводила к превращению жизней других в кошмар. И Мантисс не хотела дарить МС лишние козыри против неплохих людей, вынужденных остаться тут после ее ухода.

— Проанализируй записи с камер, — порекомендовал доктор Траумерих. — Я всегда так делаю, когда не понимаю, на каком этапе МС получил преимущество в беседе. Тебе нужно изучить ход его мыслей, чтобы впредь не попадаться.

— А я еще вернусь сюда?

— Пожалуй, — задумавшись на миг, во время которого у Хельги все подскочило внутри, вымолвил Уильям. — Было бы несправедливо с моей стороны не дать тебе второго шанса. Разве кто-то из нас проявил себя лучше в свой первый раз?

Хельга благодарно улыбнулась, и ее посетил нелогичный восторг от осознания, что ужасы для нее еще не закончились.

Глава 7

На носу висело свидание, а Хельга ни секунды не могла сосредоточиться на типичных для такого случая приготовлениях. Она выбирала наряд и украшения механически, почти безразлично. Крутилась возле гардероба, а мыслями была в мониторной комнате, где провела последние два дня в напряженных раздумьях. Смотрела в зеркало, но не для оценки вполне стройной фигуры и не из-за беспокойства по поводу выскочившего под губой прыщика. Красилась на автомате, уносясь в мыслях куда-то далеко-далеко.

— Ладно, — повторяла Хельга вполголоса, проворачивая в голове одну и ту же схему.

Она скрупулезно изучила запись разговора с МС, не пожалев времени и вырванных из блокнота листов. И теперь могла с гордостью заявить, что проделала идеальную работу над ошибками, как того требовал доктор Траумерих. Выписав в колонки таблицы все реплики, которыми она и обитатель минус второго этажа обменивались между собой, Мантисс пыталась вывести схему, которую, как она уверяла себя, использовал МС. Он обязан был применить что-то такое, и дочь профессора изрядно поломала голову, выискивая закономерность.

И нашла ее. Схема настолько гладко ложилась на разговор, мимикрировала под последовательные вопросы, что заметить ее во время беседы было практически нереально. Во всяком случае, у Хельги не хватило для этого опыта. Не считая очевидных фокусов, которые МС сам же и разоблачил, вроде бессмысленного потока рассуждений ради проверки заинтересованности слушательницы, он следовал четкому курсу отрицания вообще всего, что говорила девушка. От начала и до конца, создавая ощущение, будто он и Мантисс кардинально разные и противоречия в их мнениях касаются всего.

Хельга знала, что МС страдает от скуки, но он стал отрицать сей факт. Само собой, это было нужно для того, чтобы умалить значимость посетительницы для него самого и доказать, что ее уход нисколько не опечалит Манипулятора. Отсюда вытекало второе отрицание: когда Мантисс заявила, что малознакомый чудак интересен ей меньше ожидаемого, МС попытался доказать обратное, присовокупив откровение о том, что это ему, а не ей плевать на собеседника. Потом он не сумел угадать настоящий вопрос, который мучил дочку профессора, но так и не был озвучен во время первого сеанса. Противоречие получилось из-за Хельги, и вот тут она терялась: то ли это было совпадение, то ли МС на самом деле знал, что вопрос не об отце, но сделал намеренно неверное предположение. Зачем? Чтобы заставить Мантисс спорить с ним, не соглашаться. Весь их разговор от начала и до конца — выражение несогласия друг с другом по самым разным вопросам.

Были и другие отрицания. Хельга не верила, что ее собеседник видел все краски мира и вообще понимал, что такое чувствовать, осязать, дышать, — МС поведал об опыте нахождения в человеческих телах, разрушив ее заблуждение. Он пенял на то, что Мантисс зря пошла по стопам отца, потому что все равно не достигнет его высот, — она упрямо не желала соглашаться с принижением ее достоинств. И цепочка странным образом подействовала на Хельгу, поставила ее в позицию спорщика, который подсознательно убежден, что собеседник всегда, абсолютно всегда мыслит противоположными категориями. Если один из них выдавал плюс, то второй почему-то должен был показать минус. Эта последовательность закрепилась в их беседе, была навязана Хельге. И поэтому МС, заговорив про Эдгара, заставил ее противоречить себе. А она, потеряв бдительность, ляпнула лишнее. Слишком сильно хотела показать, что он зря недооценивает ее, и проигнорировала секретность своей маленькой миссии.

Не проболтайся она на той минуте, Манипулятор наверняка продолжил бы выводить Мантисс на нужную ему тропинку, чтобы выяснить, зачем она тут на самом деле. Вот что удивляло: МС откуда-то знал или подсознательно чувствовал, что Уильям задумал против него хитрость. Или попросту не верил, что напуганная маленькая девочка могла по доброй воле вернуться в обитель чудища, который так настращал ее в детстве. Он подозревал, что Хельгу пригласили для миссии, смысл которой ему не терпелось выяснить. Ведь она дочь Эдгара, пусть и не по крови, и может подобрать ключ к его исследованиям. Означало ли это, что искомый метод профессора все-таки существует? Реплика МС не подтверждала этого — он просто повторил выуженную из девушки информацию и принял ее к сведению. Возможно, даже заволновался в глубине… чего-то там, что могло быть у живой Маски.

Так о каком свидании могла идти речь? Мысли Хельги возвращались исключительно к МС, словно он был предметом ее тайного обожания. Да что уж тут скрывать, он поразил ее. И оставил напоследок парочку загадок. На десертик, чтобы Мантисс потом ломала голову. Она так и не поняла, к чему МС произнес некоторые фразы. Догадывалась, да, но сомнения кусали ее со всех сторон. Этот чудак мог иметь в виду абсолютно все.

Хельга рассчитывала расслабиться вечером, разгрузить голову, отвлечься на посторонние темы. Но уже по пути в кафе подумала, что раз запланированное свидание не увлекло ее разработкой последовательной стратегии успеха на романтическом поприще, то теперь сбежать из плена мыслей об МС будет невозможно. Разговор со спутником вечера обязан быть невероятно интересным, иначе Мантисс попросту утащит обратно в кадры прошлого.

В половине восьмого Энди встретил ее возле кафе. Они договорились, что он не станет заезжать за Хельгой, и ее это более чем устраивало. Энди, по всей видимости, тоже. По крайней мере, облегчение в голосе молодого человека после просьбы Мантисс ждать ее у кафе могло быть тому доказательством.