Бесплатный фрагмент - Лестница к самому себе

Как воспитать успешных целеустремлённых детей

Эта книга о том, как мать воспитала троих детей с любовью и мудростью. О том пути, который пришлось пройти через трудности и слезы. О цене славы в детском спорте. Мне уже 34 года и, как мне кажется, я так мало сделала в этой жизни. Надеюсь, эта книга поможет раскрыть понимание для родителей, что все дети талантливы, надо лишь почувствовать и помочь раскрыться их внутреннему миру. Не нужно пытаться делать из художника баскетболиста, но, если вы увидели какой-то талант, не бросайте ребенка на произвол судьбы, предоставьте ему выбор и покажите, что он может добиться успеха.

Глава 1

Мой сын Наирь

Я родила его в 18 лет. Это были первые роды, но мне было совсем не страшно. Беременность протекала прекрасно, я не ощущала ее, в душе царила только радость по поводу предстоящего материнства. Я оставалась активной, много ходила пешком, слушала классику и все время общалась с сыном, посылая ему лучшие эмоции.

Что касается процесса появления на свет, меня сильно мучил вопрос по поводу того, кто перевяжет пуповину. Не знаю почему, но это казалось важным и интимным моментом, я не хотела оставить его без внимания. Мне советовали разных врачей, но я остановилась на Марианне, очень доброй и грамотной в своем деле. Она была заведующей отделением патологии новорожденных. Мягкий и отзывчивый человек, имеющий семью, что тоже немаловажно.

Я подробно объяснила, что для меня важно, чтобы первый человек, который прикоснется к моему новорожденному дитя, послал ему только позитивные светлые эмоции и пожелал что-нибудь хорошее. Марианна удивилась: перед ней стояла восемнадцатилетняя девчонка, которая просила что-то невероятное и совсем несвойственное молоденьким дурочкам.

— Для меня это будет большая честь, — сказала Марианна и улыбнулась.

Спустя некоторое время нашего знакомства она любила рассказывать, что за все тридцать лет практики слышала подобную просьбу впервые.

Наирь родился здоровым и крепким ребенком весом 2900 кг и 51 см в обычном советском роддоме. Марианна принимала роды с трепетом и большой ответственностью, я чувствовала, что она относится ко мне по-особенному, не как к очередной роженице, и мне это было крайне ценно. Она перевязала пуповину, я видела, как бережно и тепло она это сделала, и мысленно благодарила Бога за то, что все прошло прекрасно.

Имя сыну дал мой отец, так как родного отца при родах не было из-за дальней командировки.

Наирь рос спокойным и милым ребенком, до года с половиной я кормила его грудью, а параллельно училась на заочном на юриста. Времени на воспитание было предостаточно.

Ребенок был очень пухлым, не мог ни ползать, ни сидеть, жировые складки на теле делали его похожим на сардельку. Врачи поставили ожирение, но лишать ребенка грудного молока я не могла. В 11 месяцев он встал на ножки и начал бегать. Именно бегать, а не ходить, притом на носочках. Наверное, ему мешали пухлые пяточки. Из игрушек, а у него их было не очень много, Наирь любил мячи и постоянно гонял по всему дому в футбол. Можно сказать, так он познакомился со спортом, после чего жировые складки постепенно растаяли.

Когда ему исполнилось два года, я начала практику в городском суде. С отцом Наиря я развелась, наши отношения себя изжили, а мне хотелось идти дальше и не пересиливать себя, живя с нелюбимым человеком, как это делают многие.

Я переехала с Наирем к родителям, хотя успевала и работать, и уделять время воспитанию. Все же я наняла няню. Вечерами писала кандидатские и докторские работы студентам и чувствовала себя вундеркиндом. В суде я проработала три года.

Наирь очень быстро развивался, любил бегать и не расставался с мячом. Когда ему исполнилось пять, мы переехали в Астану. Город только начинал строиться. Наирь пошел в детский сад и уже там, среди сверстников, показал себя активным энтузиастом. Он участвовал во всех мероприятиях, конкурсах и играх.

Уже тогда меня не покидало желание отдать его обучаться спорту и, конечно, футболу, но в секцию его брать не хотели, объясняя это ранним возрастом.

— Пусть тогда сидит на скамье и смотрит. Или пусть подает, — сказала я пренебрежительно.

— Нагрузки не слабые, а ему всего 5 лет. Что вы хотите от ребенка?

— Он весь день гоняется с мячом, и я не хочу пускать это на самотек. Если не справится, я его заберу.

— Бегать по двору и заниматься — разные вещи.

— Ну вот и прекрасно! Быстрее поймет, что гоняться за мячом пустое дело.

Я видела, как разозлило тренера мое отношение к его виду спорта, но я тогда была довольно категоричной и настойчивой, потому не старалась быть деликатной, говорила, что думаю. Тем не менее, добивалась своего, и Наирь уже на следующий день пошел на первую тренировку.

Прошло два года. Все это время Наирь исправно посещал все занятия. И вот как-то раз он подошел ко мне и сказал:

— Мам, тренер хочет с тобой поговорить.

— Что-то случилось?

— Нет, просто он хочет, чтобы я играл с мальчиками девяти и десяти лет.

— Он в своем уме? Тебе же только семь! — возмутилась я, но потом посмотрела на сына. — А ты сам как к этому относишься? Хочешь?

— Да, я хочу.

Я услышала уверенность в голосе сына и не стала возражать. На тренировке я смотрела, как Наирь ведет себя в игре. Он скользил по полю, как фигурист на льду, а с мячом управлялся, будто с ним родился. Душа ликовала, никогда я не думала, что так быстро сын найдет себя и настолько органично впишется в, казалось бы, детское мальчишеское хобби.

Мне показалось, что наверняка старшие ребята злятся на него из-за подобной ловкости.

Мои мысли прервал подошедший тренер. Видно было, как он окрылен.

— Наирь мне очень нравится, — сказал он. — Вы не ошиблись. Это действительно его вид спорта. Мы зовем его Марадоной.

Я улыбнулась. Любой матери приятно слышать подобные слова, но все-таки не хотелось раньше времени радоваться.

— Я думаю, еще рано о чем-либо говорить. Ведь ему только семь.

— Я бы хотел, чтобы он сыграл на зональных соревнованиях, — сказал тренер, будто не слыша мои сомнения. — Пока он будет в запасе и выйдет в замене.

Я согласилась. Попытка не пытка. Нам терять нечего и время есть.

После усердных приготовлений и тренировок Наирь все еще очень волновался, но с энтузиазмом решился на первую важную игру в своей жизни. Он верил в себя, и я беспрестанно подбадривала его, вселяла в него уверенность. Тренер тоже делал свое дело, и к игре Наирь будто повзрослел на несколько лет. Его было не узнать, от семилетнего ребенка не осталось и следа. Он будто всю жизнь играл на турнирах. Команда Наиря выиграла, он забил главный гол. Никогда я еще не была им так горда, а тренер был на седьмом небе.

Время шло, Наирь гонял в футбол и дальше. В школе он тоже учился хорошо, дополнительные занятия футболом ему совершенно не мешали. К футболу вскоре добавились шахматы, они тоже были сыну интересны. Уроки Наирь делал мгновенно, три раза в неделю ходил на шахматы, и каждый день играл в футбол. Я без сомнений отпускала сына во двор с дворовыми мальчишками гоняться за мячом и удивлялась количеству энергии, ведь всего час назад он вернулся с тренировки.

Так прошел еще один год. Наирь играл с ребятами на два, а то и три года старше себя, но хорошо их обводил. Команда выиграла чемпионат Казахстана, Наирь забил два гола из трех, это был отличный результат. Впервые в жизни он заработал двадцать долларов США и большой музыкальный центр. Это была настоящая победа! Сын был счастлив. Про себя вообще молчу.

Но как это иногда случается, жизнь готовила много неприятных сюрпризов, одним из которых была страшная аллергия Наиря на полынь. В период летнего цветения он мучился насморком и чувствовал себя простуженным. Аллергия не проходила полностью. Она то затухала, то вновь начинала атаковать. Сыну выписали капли, таблетки и промывание носа, но это лишь на некоторое время дарило облегчение, болезнь никуда не девалась.

Так прошел еще год тренировок, и Наирь не переставал быть лидером.

Мы переехали в другой город, и вот в очередное лето случилась беда — у Наиря произошел отек Квинке. Я еще до этого считала (видимо, ошибочно), что аллергия — болезнь XXI века, и от нее никуда не денешься, у всех на что-то аллергия, но отек красноречиво заявил о том, что Наирю хуже. Сына пришлось госпитализировать. В больнице он провел три недели. Капельница, строжайшая диета и жестокий вердикт врача: никакого футбола.

— Он бегает, и в бронхи забивается пыль. Экологических полей у нас, к сожалению, нет, поэтому с футболом придется завязывать. Да и вообще лучше исключить физические нагрузки.

Реакция Наиря меня поначалу порадовала. Он не опустил руки и не смирился со сказанными словами. Я никогда не позволяла детям отчаиваться. Человек должен двигаться только вперед и не стоять на месте, иначе он начинает деградировать. Как только Наирь вышел из больницы, он продолжил тренироваться. Но увы, вновь попал в больницу.

— Вы совсем не жалеете своего сына! Вам наплевать на него что ли? — говорил врач, практически переходя на крик, и я сходила с ума от мучающей меня совести одновременно с желанием срочно придумать что-то, вылечить сына и вывести его из этого замкнутого круга, где ему предстояло прожить скучную безрадостную жизнь, просиживая в каком-нибудь душном офисе и трясясь над своим здоровьем.

Новый диагноз звучал еще ужаснее — бронхиальная астма. Наиря поставили на учет, как астматика, и я видела, как он мучается от безысходности. Неужели он сломался? Неужели не захочет идти дальше и побороть болезнь?

Выйдя из больницы, я поставила сыну жесткие условия: он не будет тренироваться, а я помогу ему избавиться от астмы.

— Как мерзко стоять на учете, как старик, — жаловался мне Наирь, и я его понимала, но приходилось идти на поводу у болезни.

Нам выдавали спреи от астмы, которые снимали удушье. Ребенок ночью не дышал, а свистел, и я не находила себе место. Что я сделала не так? Когда упустила момент, в который образовалась болезнь, переросшая в такую беду? Ведь любая болезнь — это следствие каких-то психологических проблем.

Где-то я прочитала, что астма — это подавленные эмоции, страх показать слабость, зависимость от тех, кто сильнее. Так и было — Наирь постоянно держал себя в руках, равняясь на меня и не давая выразить себе истинные чувства. В этом и была моя вина — я учила его быть сильным, но решила попробовать ослабить хватку и дать сыну больше свободы. Поначалу неважная аллергия, переросшая в серьезное заболевание, теперь казалась мне подсказкой на будущее — отпустить сына и перестать требовать от него идеальных результатов, дать ему выбирать и говорить открыто.

Он выходил из дома и шел практически на носочках, но ему хотелось бегать. Я видела, как ему плохо без спорта, но он без напоминаний принимал все лекарства и старался сдерживать желание вновь начать тренироваться. Почему-то лучше не становилось, и я поняла, что все, что я видела, было показухой, а в школе Наирь носится, как угорелый, с мячом. И тут я взорвалась, дав волю эмоциям:

— Наирь, если тебе плевать на себя, и ты не хочешь вылечиться, ты превратишься в калеку, которого будут кормить с ложки! И так и будешь свистеть и никогда не будешь играть в футбол!

Я практически кричала. Наирь плакал, и в душе я радовалась — он наконец выпустил эмоции наружу и рассказал мне все, о чем думает. Мы хорошо поговорили.

— Я хочу играть в футбол, мама! Как же мне теперь быть?! Ведь это так ужасно — забыть о том, что нравится и не иметь возможности быть самим собой! Только из-за дурацкой болезни, которая все мне испортила! Ведь я был хорошим футболистом, ты сама видела, но что теперь? Куда мне это девать? Зачем я столького добился? Чтобы потом все забыть? Чтобы надо мной все смеялись? Что вот я был чемпионом, а теперь несчастный астматик, который не может прожить без ингалятора.

— А почему бы пока не переключиться на другое увлечение? Ведь тебе нравилось играть в шахматы, так сделай пока упор на них. Там бегать не надо, а удовольствие останется.

Наирь задумался. Все-таки он не занимался шахматами так усердно, как футболом, и это было больше симпатией, чем страстной любовью, но моя мысль не показалась ему бредовой.

Учился Наирь хорошо, обладал отличной памятью, и заняться всерьез шахматами, пока восстанавливаются легкие, казалось хорошей перспективой.

По воле случая намечался чемпионат страны по шахматам. Наирь естественно решил участвовать. Я заметила у него интерес, который наконец возродился. Он не готовился к турниру, не разбирал партии, а просто ходил и играл в категории мальчиков десяти лет. В этой категории участников было больше всего, и Наирь стал четвертым. Мы смеялись. От счастья, от сожаления, от осознания чего-то. Смеялись над собой, над ним, над жизнью. Это было началом чего-то нового.

Конечно, мне хотелось, чтобы Наирь взял первое место, потому что для меня других мест не существовало, но я боялась, что болезнь вновь возьмется за сына из-за моей чрезмерной требовательности, но понимала, что пока стоит остановиться и радоваться тому, что сын вышел на новый уровень. В нем снова загорелось желание достижений.

Мы начали активно заниматься. Параллельно Наирь проходил лечение. Появился новый способ, влияющий на организм на клеточном уровне, и болезнь должна была отступить скорее. Лечение требовалось два раза в год по два месяца. Одновременно я решила проводить паразитарное очищение и клеточное питание для укрепления иммунитета. А два раза в день Наирь делал дыхательную гимнастику и закалялся. Три года изо дня в день сын уверенно шел к выздоровлению. Я верила и знала, что нет болезней, которые нельзя вылечить. Есть лишь лень, с которой необходимо бороться. И надо верить в себя.

Мы победили астму совместными усилиями, я выполнила обещание, и Наиря сняли с учета.

Когда Наирю исполнилось 13 лет, он решил возобновить тренировки по футболу. Он начал ходить в спортзал в группу сверстников, и на его лице опять появилось выражение недовольства и разочарования. У него ничего не получалось. Нагрузку Наирь не выдерживал, сил не хватало. После отсутствия в футболе на протяжении трех лет это было естественно, но насколько это было больнее астмы. Я понимала, что сын может и не вернуться в футбол, но молчала, не желая вселять в Наиря неуверенность. Семь месяцев он ходил на тренировки каждый день. Приходил домой вымотанный и раздраженный, но останавливаться не собирался. Я не звонила тренеру и не ходила на тренировки. Началось лето, и я решилась сходить на поле. Я была готова к тому, что увижу то, что мне не понравится, но не ожидала увидеть и половины того, что было на самом деле. Я пришла в ужас: Наирь играл из ряду вон плохо. Чтобы это увидеть, не нужно было знать тонкостей футбола. Он был в плохой физической форме, где-то не успевал, был неуклюжим, хотя мы бегали вместе в пять утра каждый день. Я не узнавала сына.

Тренер сказал, что Наирь не сможет играть. Слишком много времени упущено.

Пришлось пройти через это понимание. Наирю это далось нелегко. Его убивало бессилие. Меня же беспокоило его здоровье. Я боялась, что вновь появится одышка, но оставалось опять подбадривать сына и не оставлять его наедине с переживаниями.

Спустя месяц я предложила попробовать себя в борьбе. Наирь согласился без особого энтузиазма, но все же это был шаг вперед. Мы пошли к столичному тренеру, который тренировал детскую сборную. Для борьбы физика у Наиря была превосходная, но глаза у сына не горели. Месяц спустя он ушел оттуда.

В сентябре мы пришли на бокс, сыну исполнилось четырнадцать. Все лето он тренировался индивидуально у лучшего тренера, который поначалу назвал Наиря стареньким, но все же согласился взяться за него, будучи амбициозным, как и мой сын. Схожесть характеров, наверное, сыграла решающую роль.

Наконец я увидела, что у Наиря загорелись глаза. Я почувствовала в нем былую жажду к победам. На бокс он переключился с несомненным воодушевлением. Я понимала, что задача стоит не из легких, что для бокса нужна хорошая физическая подготовка, нагрузки предстоят серьезные, но Наирь не собирался отступать. Его не пугали трудности. Как и раньше.

Работа началась полным ходом. Каждый день приходя домой, Наирь говорил, что тренер недоволен. Он злился, молчал, а я каждый раз говорила, что нужно ставить цель и идти к ней. Через силу.

— У тебя получится, Наирь. Не опускай руки, это самое последнее дело. Нельзя останавливаться на первых порах. Часто бывает, что кажется, не получится, но до цели остается всего шаг. Надо пройти этот путь, а он долгий и тернистый. Ты ведь и в футболе не сразу пришел к результату, но сейчас ты стал старше, и сил потребуется больше. Когда твои соперники спят, ты должен работать вдвойне.

Наирь молчал и продолжал злиться на самого себя, но шел отрабатывать бой с тенью. Я видела, что в душе он горит, ему кажется, что он герой, что он сможет, но все было не так просто. Наирь не знал в боксе ничего, он начинал с нуля, но им двигала мечта.

Я решила договориться с другим тренером, который был в прошлом боксером. Он посмотрел данные Наиря и заверил, что при правильном подходе мальчик может пойти далеко. Он согласился взять Наиря в ученики.

Первые турниры он проиграл, потому что не боксировал, а дрался, а это говорило о неумении. Самым главным было то, что сыну нравилось. Он хотел заниматься больше и продуктивнее.

В этот период Наирь потерял интерес к учебе. Несмотря на давление с моей стороны и попытки вернуть энтузиазм, ему было скучно. Единственное, что удалось сделать, это привить любовь к чтению. Вначале это было обязанностью читать летом по списку, но потом Наирь сам втянулся и начал глотать книги одну за другой. Он читал классические произведения Достоевского, Гоголя, Толстого, а вечером я просила его рассказать, что он понял из прочитанного. Наирь читал русскую и зарубежную классику. Он любил историю и подобные книги читал без перерыва. Параллельно учил английский язык.

Первый год в боксе Наирь выл. Он злился, что никто его не хвалит, а только ругает. Нагрузки становились все тяжелее, но я не давала ему сдаться.

— Терпи, работай. Будешь жаловаться, пойдешь работать на стройку.

Я видела, что потихоньку Наирь набирает силу. В любом случае, если много и правильно работать, результат не заставит себя долго ждать. За год он занял второе и третье место на двух турнирах, а на одном вышел на первое, но я даже не посмотрела на его дипломы и медали. Они лежат в отдельной папке и на отдельной полке. Для меня существует только первое место и все остальные.

Второй год начался лучше. Наирь прошел отбор на Чемпионат Казахстана, но проиграл. Он выиграл два международных турнира, на третьем занял второе место. Наирь выполнил норму кандидата в мастера спорта.

— Вот видишь, все зависит от тебя! А ты сомневался в победе.

— Да, мама. Я стану олимпийским чемпионом!

Меня радовал такой настрой, но проигрыш в чемпионате Казахстана расстраивал. Наирь не попал в сборную, и это было большим минусом. Ближе к лету его пригласили на два учебно-тренировочных сбора, где тренируется сборная. Если там он себя проявит, то поедет на чемпионат мира и на евро-азиатские игры. Предстоял большой путь, но начало было пройдено, дорога проложена, и я верила в то, что Наирь добьется того, чего захочет.

Глава 2

Бибисара

Так зовут моего среднего ребенка, но мы все зовем ее Сарой.

Сара родилась зимой, 26 февраля 2004 года в Таразе. Беременность проходила хорошо. Я хотела дочку и знала, что именно так и будет. Как-то так повелось, что я всегда угадывала, кто у меня родится.

Как и с Наирем, в процессе беременности я каждый день слушала классическую музыку. Очень нравились скрипка и фортепиано, и, конечно, вся классика от Баха, Моцарта, Бетховена до Ванессы Мэй. Вела активный образ жизни и общалась с малышкой в животе. Как обычно выбрала подходящего человека для перевязки пуповины. Им оказалась главврач роддома, статная и красивая женщина.

Первые сутки после рождения Сара не просыпалась вообще. На вторые сутки мне даже стало страшно, почему она все время спит. Я потеребила ее носик, Сара открыла глаза и опять закрыла. Так прошли еще сутки. На третий день я начала переживать, почему малышка столько спит и даже не просит есть, как другие дети. Подходила проверять ее каждый два-три часа. К вечеру она проснулась, но не заплакала и не закричала. Она просто лежала с открытыми глазами и изучала окружающий мир. Я поняла, что она хочет кушать.

Через три дня нас выписали.

Сара была само спокойствие. Она целыми днями лежала на большом пеленальном столе. До месяца она слушала классическую музыку, которая играла с утра до позднего вечера, и почти не плакала.

Когда ей исполнилось 4 месяца, мы переехали в Павлодар. Сара плохо это перенесла, у нее случился отит, и я долго лечила ее ванночками. Несмотря на новую обстановку Сара быстро освоилась. Я часто оставляла ее одну в манеже, и она тихонько играла, была самодостаточным ребенком. Может, сыграло также и то, что я включала классическую музыку почти все ее детство, чтобы она не реагировала на шумы и резкие звуки.

Денег не хватало. Отец Сары работал на госслужбе и получал 300 долларов, этого едва хватало на оплату квартиры и питание.

В тот же период я научилась наращивать ногти и делать дизайн. Тогда это было актуально, а в Павлодаре была небольшая конкуренция, маникюр только набирал популярность, и я оказалась при деле. Подруга помогла с приобретением всех материалов, и уже в первую неделю нашла себе клиентов.

Каждый день я работала и на дочку совершенно не хватало времени. Я объясняла Саре, что очень жалею, что не могу быть с ней долго, и она вроде понимала меня по взгляду и интонации. Я видела, что она все равно любит и не обижается на меня.

К ней приходил массажист, Саре очень нравились эти процедуры. А с четырех месяцев я повела ее на плавание, где у нее появился первый тренер, который учил ее правильно нырять. В бассейн она ходила с удовольствием. Вода была ее родной стихией, так как по гороскопу Сара Рыбы.

Во дворе приходилось гулять с местными мамочками, которые воспитывали своих детей, как обычно. Они возмущались моей методике, говорили, что я черствая, а я никогда не любила сюсюкать, как это часто делают с детьми. Так они становятся очень избалованными и не знают границ в желаниях, а потом начинают практически требовать. Мамы во дворе объясняли своим деткам, кто такая кошка, собака, какие звуки они издают.

— Почему ты не разговариваешь с Сарой? — удивлялись они. — Почему не показываешь ей животных и не говоришь, что они мяукают и лают?

— Она сама это видит, — говорила я и в дальнейшем лишь убедилась в правоте, что не стоит сотрясать воздух лишними очевидными словами, чтобы ребенок, как попка-дурак указывал каждый раз на зверя пальцем и повторял «мяу-мяу» или «гав-гав». Сара прекрасно сама потом поняла, что кошка мяукает, собака лает, а люди разговаривают без особых объяснений с моей стороны.

Я до сих пор убеждена, что с ребенком нужно говорить нормальным тоном, как со взрослым, даже если перед тобой маленький карапуз, который еще не разговаривает. Не нужны все эти уси-пуси, которые только развращают и портят ребенка. Приходит время, и ребенок сам все начинает понимать. Всему свое время.

Например, в Индии детей никто не останавливает, им позволяют все, они, как взрослые, вольны делать, что вздумается, но они могут легко обжечься, упасть, сломать что-то и быстро усваивают урок. Конечно, это тоже крайность, но, на мой взгляд, более разумная, чем постоянно беспокоиться, трястись и бегать за ребенком, если он вдруг наступил носочком в лужу.

На улице Сара вела себя спокойно, как и дома, смотрела по сторонам и о чем-то думала. До года она не разговаривала, была себе на уме. Мне казалось, у нее свой особый мир, в котором ей хорошо. Ей нравились пешие прогулки, Сара ни с кем не конфликтовала и никогда не капризничала, она всегда играла сама по себе, ей не бывало скучно.

У этого были и свои недостатки. Когда к ней подходили бабушки и дедушки, неважно, родные или нет, чтобы обнять, потрогать или потеребить за щечку, Сара часто отталкивала их ручками со словами «отойди, не надо!». Мне это не нравилось, и было неловко перед другими, но почему-то объяснять это дочери я не стала.

В одиннадцать месяцев Сара начала разговаривать, все слова повторяла четко и внятно. Просто взяла и заговорила. В год она уже знала азбуку и много стихов. Рассказывала с выражением, меняла интонацию, делала паузы. Было забавно: пухлая девочка, модно одетая, читала стихи с эмоциями пятилетнего ребенка. Сара развивалась быстро, я читала ей книжки, сказки, все стихи Агнии Барто, Маршака она запоминала машинально. У нее была азбука, и на каждую букву Сара рассказывала четверостишия в разброс.

Тогда же я устроила ее первый день рождения. Квартира была убогой, но я украсила ее, как могла, шариками и самодельными гирляндами. Пришли гости — другие мамы с детьми, праздник удался на славу.

Глава 3

Младшая дочь — Альма

Смысл жизни я вижу в детях, и не спешите осуждать меня и думать, что перед вами очередная домохозяйка, которая помешана на пеленках, кашах и врачах. Я никогда не любила женщин с мужскими профессиями, хотя сама выбрала такую — юрист, но ведь они превращаются в мужчин в юбках, теряют женственность, становятся жесткими и меняются с мужчиной местами. Именно потому что сейчас полно самостоятельных жестких бизнес-леди, которым никто не нужен, мужчины стали слабыми и мягкими, как дети. Но и к домохозяйкам, которые теряют свою индивидуальность, я отношусь крайне холодно. Тем не менее, если придется выбирать между семьей и карьерой, я выберу первое. Удачная карьера женщины — это семья и дети, возможность подарить опыт и хорошее образование, научить, вложить потенциал, передать сильные хорошие черты, чтобы сделать мир чуточку лучше.

Я обожаю Маргарет Тетчер, она идеал политика в женском обличии, но если бы мне предложили вжиться в ее роль, я бы отказалась. Люди, которые посвящают себя карьере, забывают и про мужа, и про семью, они начинают выполнять мужские задачи, а это перекос и в энергетическом плане, и в духовном, который чреват болезнями. Потому я предпочла поставить детей на первое место, а параллельно заниматься чем-то для души и дохода.

Когда Саре исполнилось год и девять месяцев, у нее появилась сестренка Альма. Младшая дочь родилась 19 сентября 2005 года. Она была очень хрупкой смуглой девочкой, а лицо было беленьким. Как обычно я нашла женщину для перевязывания пуповины. На этот раз ей оказалась Римма — очень ответственная и добрая, у которой я наблюдалась всю беременность.

Как и все мои дети, Альма за месяц набрала сразу три килограмма. Она была такой же активной, как и Наирь.

Саре сестренка была интересна. Она постоянно подходила к ней и рассматривала большими глазами, дергала за руки, заглядывала в нос и рот. Будто для Сары это была единственная интересная кукла, ведь с обычными игрушками она почти не играла, ее интересовали конструкторы, книги и шарики.

Поскольку Альма была неспокойной девочкой, Сара быстро потеряла к ней интерес, так как начала от нее уставать, и снова углубилась в свой мир.

А Альма начала болтать на каком-то непонятном, чуть ли не на китайском языке. Никто не понимал дочку, кроме меня и няни. Альма отличалась от Наиря и Сары очень веселым нравом и искренностью. Если ей что-то нравилось, она визжала и прыгала, смеялась в голос. Если чем-то была недовольна, открыто выражала чувства, бормотала на своем языке, как настоящий брюзга, и все над ней смеялись. Конечно, по-доброму.

В год Альма резко вытянулась, похудела и сделала первые шаги. Ей все нравилось пробовать на вкус. Все предметы автоматически тянулись в рот. Однажды она промахнулась, и мне пришлось вести Альму в больницу, так как у нее что-то застряло в носу. В выходные Павлодар будто вымирает, потому нам пришлось очень долго ждать, когда же нас примут. Субботняя смена не торопилась, более того, не нашли даже инструментов, а если что и найдут, то будут лезть в нос моей дочери грязными руками. Я в полном возмущении покинула детскую больницу, оставив нелицеприятную запись в жалобной книге. Пришлось ждать до понедельника, чтобы поехать в частную клинику. Не знаю, как я пережила выходные, ведь с Альмой могло случиться все, что угодно, но я зависела от других людей, и это убивало.

В частной клинике нас принял очень любезный доктор и за считанные секунды вынул из носа Альмы пластмассовую деталь от игрушки, которая уже успела обрасти плотной слизистой тканью. Альма рыдала. Нам дали гору капель для заживления и отправили домой, где я объяснила дочери, что нельзя пихать в рот и нос все подряд, иначе потом доктор сделает так же больно, как сейчас. Конечно, в один год она меня поняла отлично и пообещала в высокопарных выражениях больше так не делать… В общем, она продолжила рыдать слезами с целые горошины.

Альма продолжала говорить на своем языке. Мы с няней читали ей книжки, а дочка пересказывала их на своем тарабарском.

Однажды я купила ей музыкальные детские инструменты — гитару, ионику, бубен, барабан и скрипку. Альма изучила все и остановилась на ионике. По два, а то и три часа она бренчала по клавишам, сводя всех с ума. Так длилось почти год. Видя интерес к музыке, я подумала обучить Альму играть на фортепиано. Конечно, чуть позже.

А пока решила заняться физическим воспитанием детей. Мне хотелось, чтобы дочери были стройные и спортивные. В четыре года Альма вместе с Сарой начали первые упражнения на растяжку. Я учила их вставать на мостик и садиться на шпагат, совместными усилиями девчонки пробовали делать колесо. Начинали сначала с простого — скакалка, прыжки, бег, а потом уже начинали растяжку. Сара была пухлее сестры, потому между ними постоянно проходило соревнование. У Альмы все получалось ловчее, она быстро училась и не боялась падать. С меньшим ростом у нее удавалось лучше, чем у Сары, но старшую это не расстраивало, а наоборот придавало больше сил для победы над сестрой.

С началом учебного года я записала девочек на художественную гимнастику. У Альмы по-прежнему все получалось, но она не старалась. Когда нужно было тянуть носок, Альма просто выполняла элемент, но делать это чисто ее не привлекало. Тем не менее, Альма заняла в соревновании второе место, на первом оказалась более старательная девочка, которая выполнила все идеально чисто. Альма была расстроена вторым местом, она расплакалась прямо на награждении. Я не реагировала и не пыталась ее успокоить. Я считала, что дочь сама должна пройти через это. Во время подготовки я говорила, что нужно стараться выполнять элементы, как просит тренер, иначе первого места не видать. Я сшила ей красивый костюм и надеялась, что дочка захочет победить по-настоящему, но она стояла на своем, говоря, что все и так прекрасно делает.

Придя домой, Альма бросила свой диплом на пол. Я опять не обратила на этот жест внимания. Альма не захотела обедать и пошла спать. Я не возражала, так как говорила о подобном результате, говорила, над чем нужно работать, но Альма меня не послушала. Мне хотелось, чтобы она стала менее упрямой и прислушивалась к другим, если хочет чего-то добиться. Первое поражение сыграло свою роль.

Увидев, что никто не ругает ее за второе место и не говорит о ее выступлении, вечером Альма вышла к ужину, но молча сидела, надув губы. Мы что-то обсуждали, и наконец она сказала:

— Да, я плохо выступила! Не слушала маму, надо было лучше готовиться. И не смейтесь надо мной!

Потом она извинилась и расслабилась. Мы начали обсуждать выступления других, хохотать над шутками и хорошо провели вечер.

Позже, когда Альма помогала мне убирать со стола, я решила, что пора что-то сказать.

— Ничего в жизни не происходит без применения усилий. Если ты хорошо гнешься, у тебя есть данные, надо их развивать. Ты не выиграла, потому что все делала в пол силы. Это только начало и подготовка для более серьезных испытаний, и если ты ко всему будешь относиться легкомысленно, ты никогда не займешь первого места. Уверенность в себе еще не все, нужно работать.

Я не хотела разводить дискуссию, лишь высказала мнение и показала, что у Альмы два варианта — либо принять мои слова, либо продолжить гнуть свою линию. Это было ее право и ее выбор, я могла лишь направить. У Альмы слишком упрямый и тщеславный характер, ей нравится быть в центре внимания, и она злится, когда о ней забывают, с ней нельзя быть мягкой, но и жесткая манера поведения с ней тоже не подходит. Она из тех людей, которые все должны испытать на себе.

Упрямство коснулось и обычной учебы. Альма категорически не хотела учиться писать и читать. Если приводить в пример других детей, это ведет к закомплексованности и замкнутости. Тем более, если бы я постоянно сравнивала с ней сестру и брата. Она бы их возненавидела, а мне это не надо. Я купила ей тетради, ручку и азбуку, но Альма продолжала бренчать на ионике.

«Подожду», — подумала я и морально готовилась к очередному переломному моменту в жизни дочери.

Через полгода Альма решила участвовать в новом соревновании. Та же категория и тот же состав. На этот раз она очень старалась и соблюдала все тонкости, которые не удались в прошлый раз. Дочь повторяла каждое упражнение раз за разом, пока не понимала, что достигла идеала, а я знала, что она выиграет. Так и вышло. Ее глаза светились счастьем, мечта сбылась.

Но как я ни старалась заинтересовать ее учебой, это не выходило. В пять лет Альма отказалась пойти в подготовительный класс. Она продолжала заниматься гимнастикой, часами играла на ионике и пела. Я купила ей несколько разных конструкторов, чтобы Альма развивала хотя бы банальную моторику.

Когда ей исполнилось шесть, школа по-прежнему была чем-то ненужным и навязчивым, о чем не хотелось слышать. Книги пылились на полках, а музыка забирала все время. Я пригласила педагога по фортепиано для Альмы и Сары. Ровно месяц она смотрела за ними, обучала, а потом вынесла вердикт: у Альмы есть слух вместе с ленью и плохой памятью, а у Сары, наоборот, нет слуха, но с памятью и жаждой к работе все отлично. Поскольку Сара уже понимала, что такое ответственность и к чему-то стремилась, я оставила преподавателя только для Альмы. Каждую неделю мы с ней ездили в музыкальную школу, и дочь увлеченно занималась, все также упорствуя в нежелании читать и писать. В итоге я перестала водить ее на любимые занятия.

— Если ты хочешь добиться в музыке успеха, тебе придется научиться читать и писать, потому что память, о которой постоянно говорит преподавательница, вырабатывается именно так. А я устала, что мне все время выговаривают, какая ты ленивая. Ты стоишь на месте, Альма. Понимаешь? И все твои попытки заниматься музыкой, гимнастикой или чем-то еще в конечном итоге станут бесполезными, потому что никому не нужны неграмотные люди. Это даже просто неуважительно по отношению к людям, у которых тебе потом придется обучаться дальше.

В гимнастике действительно становилось все хуже и сложнее, но Альма не переставала заниматься. Да, она была упряма, и я не знала, как выбить из нее эту черту.

Наверное, в поисках решения Альма решила найти что-то новое, лишь бы не делать того, что ее заставляли — она начала рисовать, притом легко и непринужденно, хотя мне не нравились ее рисунки, и я честно ей об этом говорила. Она прислушивалась ко мне, поскольку видела, что я увлекаюсь живописью и коллекционирую произведения искусства. Я записала ее в изостудию. Кто-то, возможно, скажет, что это потакание капризам ребенка, который не может разумно мыслить, и отчасти это так, но я хваталась за любую возможность заинтересовать ее чтением и письмом. Ведь на всех курсах, где она побывала, дети могли не раз указать ей на ошибки и сделали бы это не так деликатно и бережно, как я, а жестко и безразлично, украсив это надменным смешком. Так можно было вызвать у Альмы желание к соревнованию, которое у нее как раз было хорошо развито.

— А тебе самой нравится, как ты рисуешь? — спрашивала я Альму, когда она в очередной раз приносила мне рисунки.

И тогда она начинала объяснять про цвет, свет и всю прелесть своих рисунков. Раз она сразу начинала оправдываться, становилось понятно, что она недовольна тем, что делала. Я мило улыбалась и целовала ее, ничего не отвечая.

Проблема с обучением чтению и письму решилась легко, когда я этого не ожидала. Я уже устала биться с дочерью, но решение пришло само собой.

Альма всегда просила читать ей то сестру, то брата, но в конце концов, их начало это раздражать и как-то Наирь сказал:

— Альма, учись уже читать и писать! Вот завтра тебе напишет письмо художник, ты тоже будешь кого-то просить, чтобы ответ написали? Тебя легко обманут в любом магазине, а ты и знать не будешь.

И тут Альма задумалась. Наконец-то я увидела долгожданный взгляд бойца, который возникал у нее при страстном желании достичь успеха. Чтобы окончательно закрепить результат, я как-то показала ей картину с подписью художника.

— Что тут написано? — спросила Альма.

И тут я сказала заготовленную речь:

— Каждый художник рисуя картины, всегда пишет свое имя и год, когда он написал ее, чтобы потом когда пройдет время, и он будет выставлять работу на выставке, у картины была своя история. Все будут знать, что это именно он написал картину, которая понравилась зрителям, и потом будут искать картины того художника, станут его поклонниками, потому что будут знать, чье творчество они любят.

Альма глубоко задумалась.

— Мама, я не умею читать и писать. Как я могу понять, кто написал эту картину, прочти мне.

— Я не буду читать тебе, кто написал ту или иную картину. Сегодня я прочту, а завтра, когда ты пойдешь в музей, кто тебе там прочтет?

Она смотрела на меня, и ее мозг работал в бешеном ритме, она не знала, что придумать. Я наблюдала за ней и видела, как она сама себя загнала в тупик и бьется, как зверь в клетке. Молча она стояла минуты три, а потом, что-то решив, вышла из комнаты.

Через пару дней она смогла написать свое имя в зеркальном отображении.

На следующий день Альме пришло письмо — приглашение от преподавательницы по рисованию на праздник. Альма тут же побежала к Наирю, чтобы он зачитал текст, но он прочитал от себя:

— Ваша дочь до сих пор не умеет читать и писать. Примите меры, — и Наирь устало посмотрел на сестру. — Опять мама расстроится из-за тебя. Ну что ты за человек?

На самом деле в приглашении говорилось о том, что нужно подготовить и надеть, но уловка сына сработала. Альма заметно нервничала. Она поверила Наирю и не могла выкинуть из головы, что она отстает в чем-то, что кто-то ей недоволен, и таких людей становится все больше.

Через пятнадцать минут она уже просила меня научить ее всему, что было нужно. Я тихо ликовала.

Альма быстро освоила буквы, писать было не сложно, а вот читать у нее пока не получалось. Она путала буквы, меняла их местами, злилась, но продолжала. Ей нравилось рисовать, и в желании быть лучшей она захотела выучиться.

В изостудии объявили городской конкурс на тему «Мартовский кот». Альма естественно пожелала участвовать и нарисовала кота. Желтый жирный кот со смешными слегка безумными косыми глазами очень меня повеселил. Когда Альма показала мне его, я чуть не расхохоталась. Не поняв моих эмоций, дочка подумала, что мне как всегда не понравилось. Она посмотрела на свой рисунок и гордо сказала:

— А мне нравится! — и пошла вручать рисунок преподавателю.

День вручения призов подходил все ближе, но после очередной проказы я наказала Альму тем, что запретила туда идти. Она ревела, но увидев, что я не реагирую, пошла рисовать. Мы забыли про конкурс, а после выходных я привезла Альму на занятия.

— Почему вас не было? — строго спросила преподавательница, и мне стало даже как-то неловко.

— Альма провинилась, я ее наказала, — ответила я, а преподавательница вручила мне диплом, в котором крупными буквами было написано имя дочки.

— В жюри были художники из Европы. Один из них забрал ее кота в Париж. Жаль, что вас не было.

Мои глаза, наверное, в тот момент были похожи на воздушные шарики. Альма смотрела на меня, и на ее лице отражались смешанные эмоции. Я видела, что она скуксила губы и сердится на меня, но с другой стороны она была рада победе.

Мы расстались: Альма побежала в класс, а я гордая и счастливая возвращалась домой.

До сих пор дочь увлекается рисованием, а я по-прежнему стараюсь включать дома классическую музыку. Она рисует, напевая что-то, мастерит разные поделки. На все праздники мы получаем от Альмы самодельные открытки и рисунки. Гимнастику она оставила только для физического развития. В семь лет ее ждет первый класс, а пока она каждый день готовится: пишет, читает. Недавно начала читать с выражением стихи и прочитала несколько наизусть.

Наряду с этим, это невозможно было не заметить, Альма всё чаще стала обращаться к Богу — каждый день благодарит за то, чему научилась, молится, а потом просит сделать так, чтобы ее рисунки были самыми лучшими.

Думаю, когда она вырастет, станет весьма спесивой и категоричной, хотя, надеюсь, у меня получится подкорректировать эти недостатки. Тем не менее, упрямство помогает ей добиваться своего. Просто нужно найти правильный подход, ведь она по натуре все же лидер и никогда не опускает руки, если ей говорят, что ее работа не нравится. Для нее главное, что нравится ей, а остальное приложится.

Глава 4

Я и мои родные

Семья, в которой я росла, дала мне жесткое строгое воспитание. Как говорится, прошла закалку. Мой отец всегда был добрым и порядочным человеком. Работал в Обкоме партии заведующим отделом, но, несмотря на большинство людей, он славился демократическими взглядами. Порой его слова имели вес в моем воспитании, но мягкость, с которой он вносил коррективы, не всегда была оценена по достоинству, потому часто склонялся в сторону мнения жены, моей мамы. С ней мне, мягко скажем, не очень повезло. Она работала заведующей детским садом и, скорее всего, отрывалась на мне по возвращении домой.

Мы жили в достатке, финансовых трудностей никогда не испытывали. Мой брат Марат был старше на четыре года, и мама сдувала с него пылинки, особенно когда он болел. У него были самые лучшие игрушки, его оберегали со всех сторон, потому он рос абсолютно не закаленным и постоянно болел. В такие моменты он становился оранжерейным цветком, над которым тряслись с еще большим энтузиазмом. Мама никогда не относилась ко мне так бережно, как к нему, наоборот, мне казалось, что она меня ненавидит. Брат был желанным ребенком, а меня мама не хотела, потому сразу невзлюбила, когда я родилась.

Подруги постоянно говорили, что моя мама относится ко мне, как мачеха, а я Золушка. Она никогда меня не понимала и всегда относилась с особой жестокостью. Мне до сих пор любопытно, чем я это заслужила. Может, тем, что при родах акушерки сломали маме два ребра, когда выдавливали меня из живота: настолько я не хотела выходить на свет, где никто меня не ждал. А может, тем, что я постоянно плакала. Может, чем-то еще или всем вместе. Вся любовь, которую я слышала от мамы, сводилась к одной фразе:

— Как же я не хотела тебя рожать!

Она избивала меня, и это мягко сказано. Деликатный папа влияния на нее не имел. Брат жалел меня, но естественно ничего поделать не мог.

Кормить меня мать не хотела из-за сломанных ребер, и меня начали кормить козьим неразбавленным молоком. На протяжении двух недель я ревела в три ручья, кричала, и козье молоко изменили на коровье. Я продолжала рыдать. Спустя месяц мама решила покормить меня своим молоком. И то только потому, что у нее начался мастит, и сцеживать молоко было сложно.

Сейчас я понимаю, почему так дико орала. Ребенок в утробе хорошо чувствует все эмоции матери, и из-за того, что я была нежеланной, это проявилось в яростном нежелании выходить на свет. К тому же козье молоко настолько специфическое и жирное, что грудному ребенку совсем не подходит. Ирония судьбы: я родилась в год Козы, но не переношу даже запах молока этого животного.

В общем, еще с младенчества мама относилась ко мне с пренебрежением. Думаю, если бы со мной что-нибудь случилось, она бы не особо жалела и уж тем более плакала.

Помню, как в восемнадцать лет я спросила у папы:

— Пап, а я на самом деле была плаксивой и не давала никому покоя?

— Нет, конечно, — ответил отец с теплой улыбкой. — Ты плакала, пока не стала сосать грудь, а после ты была само спокойствие.

А потом рассказал, что лежа на пеленальном столе, могла описаться, но никому не было до меня дела. Отец был на работе, кроме матери, никто не мог меня перепеленать, но ей было не до меня. Она занималась всем, чем угодно, кроме грудной дочки.

С четырех лет мама убедила меня в том, что бабушка умерла потому, что я громко плакала, и та не выдержала моего крика. С этими мыслями я прожила до двадцати пяти лет. Однажды я набралась храбрости и спросила у тети:

— Тетя Мария, на самом ли деле бабушка умерла от моего плача и крика?

Мария пришла в ужас.

— Ты что? Не думай даже так! Ты плакала до месяца, потому что у тебя болел живот от молока. Наша мама при жизни тебя не видела, она вообще жила в другом городе и очень сильно болела.

Я рассказала про то, что говорила мне мама, и тетя Мария искренне сожалела и плакала. Ей было стыдно за сестру.

— Когда-нибудь ты узнаешь все о своей матери, — сказала она, когда более или менее успокоилась. Она сказала это вскользь, негромко, но фраза отложилась в памяти.

В пять лет мы ездили в город, где жила и была похоронена бабушка. Добирались очень долго на нескольких автобусах по жаре. Утром мы были в той самой деревне, успев на поминки. Это было мое первое знакомство с деревней. Было много людей, все суетились, на улицах варили много еды. Я начала чесаться, и мне становилось все тяжелее дышать. Я подошла к маме, но она отмахнулась. Отец был чем-то занят. К вечеру мне стало совсем невыносимо, я уже не дышала, а хрипела. Я плакала молча, стараясь не привлекать внимания. Я лежала на скамейке, мучаясь и пытаясь вздохнуть больше воздуха, но по-прежнему была никому не нужна.

Подошла Мария и взяла меня на руки. Температуры не было, я только свистела при каждом вдохе. Все вернулись с кладбища, отец увидел меня на руках у тети и запаниковал. Он подбежал и испуганно спросил, что случилось. В деревне и врачей толком нет, нашли ветеринара. Тот посмотрел меня и сказал, что надо срочно увозить меня, иначе я могу умереть еще до наступления утра.

— Ой, да пройдет все, ничего страшного, — безразлично сказала мама, положив в рот какую-то закуску, и вернулась к гостям.

В город меня повезла тетя Мария. Всю дорогу мы тряслись в каком-то транспорте, я не помню, как дожила до следующего дня, потому что была в полуобморочном состоянии. Почему-то в больницу мы не поехали, а зашли к бабушке со стороны отца. Я поспала, но все еще свистела при дыхании, хотя и чувствовала заметное облегчение. Оказалось, у меня произошёл анафилактический шок, все могло закончиться моей смертью.

Однажды со мной произошел случай. Это случилось летом перед 1 сентября. Каждое воскресенье мои папа и брат ходили в баню. Проснувшись утром, мама отправила меня в магазин за хлебом. Это по одной дороге, что и поход в баню. Я надела сарафан и шлепки на босую ногу и выбежала во двор. Было безлюдно, только дворовая собака Чапа, которую я позвала за собой. Дорога петляла между школой и садиком мамы, затем три пятиэтажных дома и как раз в последнем доме располагался хлебный магазин. Пройдя расстояние до школы, уже возле первого дома ко мне подошел мужчина и остановил.

— Девочка, здравствуй! Ты знаешь, твой папа просил мне передать тебе видеокассету.

— Но мой папа только что с братом проходил по этой дороге в баню, почему вы ему не отдали? — спросила я.

— Они шли в баню и сказали, что ты будешь проходить и надо передать тебе. Пошли, я живу в этом доме на пятом этаже, он указал на следующий дом перед магазином.

Чапа начала немного рычать. Мой мозг работал на полную мощность, я не понимала, что происходит. В голове проносились мысли — «мой отец никогда бы так не сделал», «почему так происходит», «откуда он такой». Я приняла решение и выдала:

— Хорошо, я пойду с вами и возьму видеокассету, только для начала я схожу и куплю хлеба.

— Нет, за хлебом ты сходишь после, — настаивал незнакомец.

— Вы же понимаете, что если я пойду с кассетой в магазин, ее могут отобрать. Я только лишь куплю хлеба, чтоб с кассетой не идти.

Незнакомец все сильнее закипал и переставал мне нравиться.

— Ну, хотите, пойдемте в магазин вместе?

Он молчал и думал, держа меня за плечо.

— Хорошо! Купи хлеб, а я тебя подожду.

Я шла, у меня тряслись коленки, но я старалась идти также медленно и спокойно, и слышала стук своего сердца в ушах. Зайдя в магазин, я видела пару женщин, которые ходили в зале, продавщица уткнулась в какой-то женский журнал. Я не оглядывалась и не смотрела по сторонам. Я протянула бумажную купюру продавщице и смотрела в ее глаза в надежде, что она поймет и произойдет какое-то чудо. Но она бросила мелочь в мою ладошку и поставила буханку хлеба на прилавок. Я положила хлеб в пакет и вздохнула.

Напротив отдела с хлебом был отдел напитков и сладостей. Подойдя, я протянула 10 копеек на стакан томатного сока. Пока пила, я думала. Мне пришла лишь одна мысль: можно убежать с другой стороны магазина через дворы. Я залпом выпила сок, сняла свои шлепки, прижала к себе булку хлеба, вышла на улицу, набрала полную грудь воздуха и помчалась. Господи, как же я боялась, но бежала, не чувствуя ног. В тоннеле я увидела мужчину, но он был выше того, от кого я сбежала. При выходе из тоннеля уже виднелся тот двор, в котором ждал меня тот дядька. Но я не бежала, а летела босиком, стаптывая ноги чуть ли не в кровь. Я добежала до дома так быстро, что меня вырвало возле подъезда. Я забежала на 4 этаж и стучала в дверь, что есть силы. Мама открыла с недоумением.

— Что так быстро? — резко спросила она.

— Мама! — выдохнула я громко, задыхаясь от эмоций и перехватившего дыхания. — Ко мне подошел дядька и позвал в свой дом за кассетой для папы.

— Какая кассета? Ничего такого папа не говорил. Ладно, иди, умойся, придет отец, расскажешь ему.

Меня трясло, я зашла в ванную, по-прежнему борясь со страхом. Как жить дальше? Как ходить в магазин? Как я пойду на танцы? Слезы текли ручьем.

Пришел папа, как всегда он был в хорошем настроении. Мама ему все рассказала. Папа был в шоке. Вызвали милицию, повезли меня показать, где это было, мне было дико страшно, мне казалось, этот дядька смотрит на меня из-за дерева. Даже сейчас я пишу, и у меня дрожь по коже. Конечно, мы никого не нашли. Я сидела дома, наверное, неделю. Никаких разговоров родители не проводили. Я стала плохо спать, ночью мне стал сниться один и тот же сон: какие-то линии разных цветов, школьный уличный стадион и я одна, и эти линии то сходятся, то расходятся, что-то похожее на линии, как сигнализация в музеях. Я кричала от сужения этих линий, но мне хотелось всегда досмотреть сон, но не получалось.

Я всегда прощала маму, пока была ребенком, даже когда она прокричала, что лучше бы я сдохла. Но в моей голове постоянно стучала мысль, что она потеряла из-за меня свою маму, и я виновата в ее болезнях и бедах.

Когда заболевала я, мать приходила в бешенство. Летом я всегда мучилась аллергией, и маме было плевать, ее только раздражал моей болезненный вид, она выгоняла меня на раскаленное солнце полоть огород. Детство полностью состояло из домашнего труда: мыть, готовить, стирать, убирать с утра до вечера, изо дня в день. Зато в красивой одежде недостатка не было, только надевать я ее могла по праздникам, а с ними была напряженка. Единственным праздником был поход к матери на работу.

Она всегда меня ругала, не важно, провинилась я в чем-то или нет. Причина могла быть любой. От плохого настроения до разбитой чашки. Мать не стеснялась избивать меня прилюдно. В минуты, когда у нее наступало просветление, и она понимала, что не права, она свойственным ей особым безразличным тоном говорила:

— Ничего страшного.

В такие минуты я забивалась в какой-нибудь угол и рыдала.

Сейчас мама нашла новый повод меня донимать — мои собственные дети.

— Зачем ты столько рожаешь? Будто нам тебя одной мало.

У них уже пять внуков, но только дочь моего брата вызывает у матери улыбку. Папа всегда с ней соглашается, и я даже не знаю, любит он моих детей или вообще не помнит об их существовании.

Мать всегда любила командовать, властный характер позволял на всех ездить и указывать, кому что делать. Иногда папа срывался, не выдерживал давления и мог ее одернуть, но потом вновь все возвращалось на свои места. Со стороны всем почему-то казалось, что у нас идеальная образцовая семья. Как же они ошибались.

Папа много работал во времена Советского Союза. У мамы, наоборот, было полно свободного времени. Она уходила к десяти утра, приходила в двенадцать, потом снова уходила к трем и в пять уже была дома, но на нас у матери времени никогда не хватало. Она была занята тем, что валялась на диване, листала журналы и говорила, как болит голова. Ее не волновало, что происходило у нас с братом.

Папа занимался нами изредка, когда возвращался пораньше. Иногда проверял уроки, водил на прогулки, а вечерами мы играли в домино.

С братом мы жили дружно, он стоял за меня горой. Учился он так себе, звезд с неба не хватал, но был спокойным и добрым. На физкультуру не ходил, всегда был погружен в чтение, что-то все время записывал и проводил почти все время за своим письменным столом. Когда я могла схлопотать ремня за какую-нибудь нечаянную провинность, Марат мог легко взять ответственность на себя, потому что мама никогда его и пальцем не трогала. Однажды я случайно разбила вазу и была уверена, что мама отстегает меня ремнем. Марат успокоил меня и сказал, что это он.

— Не страшно, солнышко, — сказала мама, и мы с братом улыбнулись друг другу. Мы оба прекрасно знали, что у него больше привилегий, и можно этим пользоваться.

Гулять Марат не любил. Папа пытался на него влиять, как-то увлечь спортом, но он не хотел, да и мама не поддерживала эту идею.

Я же была активной девочкой. Ребенком я старалась угодить маме, пытаясь хоть чем-то ее порадовать, но что бы я ни делала, ее только раздражало. Росла сама по себе и много времени проводила на улице с дворовыми детьми, среди которых было немало одноклассников. К счастью, мы хорошо ладили и много играли вместе. Во дворе я забывала о том, что дома сидит мама, которая в любой момент может наказать за то, что в комнате душно, или на ковре пылинка.

Наш дом располагался в хорошем красивом районе. Рядом была зеленая роща, и мы часто лазали с ребятами по деревьям. Если во дворе никого не было, мне нравилось даже просто сидеть со старушками на лавочке и болтать ногами, слушая про все на свете.

Я любила готовить. Когда удавалось сходить к маме на работу, смотрела, как вкусно готовят повара в детском садике. Тогда мне казалось, что они готовят настоящую амброзию и с любопытством изучала, как они пекут. С раннего детства я пробовала себя в кулинарии довольно уверенно, но, конечно, поначалу это была, мягко скажем, не ресторанная еда, но папа хвалил, и я готовила все больше и больше. С практикой стало получаться все лучше. Мама упорно не желала брать хоть что-то в рот, но это меня не останавливало.

В пятнадцать лет я уже отлично готовила, знала много рецептов и даже придумывала их сама. К критике я относилась хорошо, но все только хвалили меня, потому приходилось учиться объективности и искать ошибки самостоятельно.

Мама наконец попробовала мою стряпню, мимоходом сказала, что вкусно, и продолжила есть. В дальнейшем она просто ела мои блюда, но не заостряла ни на чем внимания. Мне уже было все равно, ее мнение потеряло авторитет.

В детстве мы ездили на дачу, где в страшную жару меня заставляли полоть грядки, не взирая на слезы из-за того, что чесалось все, что могло. Но мать орала, что траву надо выщипывать тщательнее, чтобы не оставалось ни единой травинки. Потом я переходила на ягоды и собирала малину с вишней. В городе цвела полынь, и это было невыносимо. При одном виде мой нос раздувался, и я чихала без остановки, но сквозь обиду и боль собирала огромное количество ведер урожая. Когда приезжали в город, мама раздавала собранное соседям, которые естественно были безмерно рады необъяснимой щедрости. Я злилась на мать, которая не ценила труда дочери и всячески старалась подчеркнуть, как я ей опостылела.

— У соседей есть дети, пусть они приезжают и собирают ягоды, я не обязана работать для них.

— Не умрешь, тебе полезно работать.

Как можно было с ней разговаривать? И я уходила плакать в комнату. Что еще оставалось?

Мама никогда в меня не верила, постоянно говорила, что я некрасивая, называла неудачницей, которая ничего в жизни не добьется. То, что хотела именно я, категорически возбранялось. Как и где учиться, родители определили на свое усмотрение. Когда я окончила школу, мама не пустила меня на выпускной бал. Мне хотелось уехать и поступать в институт в другом городе, но меня не пустили и туда. Мама заставила меня поступить в медицинский колледж недалеко от дома. Медицинский институт в столице даже не обсуждался.

Я поступила в колледж, и мой мозг взбунтовался. Я начала делать все наперекор, показывая характер. Я мучилась нервными срывами и готова была умереть, лишь бы избавиться от гнета матери, которая не обращала на мои концерты внимания.

В семнадцать лет я нашла единственный выход из дурдома, в котором жила — выйти замуж. Я выполнила задачу и переехала к мужу. По сравнению с жизнью рядом с мамой новая жизнь казалась раем, и через год я родила сына. Но, как ни прискорбно, я скоро разошлась с мужем и вернулась в родительский дом. Отец отнесся с пониманием и запретил маме меня унижать. Набравшись мудрости в браке, я старалась избегать конфликтов, но, если что-то не нравилось, честно говорила, чем недовольна, спокойно и терпеливо. Мать давала себе волю и выпускала из себя всю желчь, на которую была способна. Я молча слушала, воспринимая ее слова, как звуковой фон.

Потом я поступила на юридический факультет. Закончив, устроилась на работу в суд. Наирь жил с моими родителями пять лет.

На несколько лет я прекратила общение с ними. С братом мы видимся редко, практически никогда, но это уже другая история.

Глава 5

Новая жизнь

Сколько дел я начинала в своей жизни, и каждый раз я находила в себе силы развить его до вполне успешного состояния. Вот и тогда, когда Альме исполнилось шесть, я решила открыть магазин одежды. К сожалению, маникюр перестал приносить прежний доход, так как возросла конкуренция, а актуальность сходила на нет. Я быстро освоила новый рынок и начала возить одежду из Турции. Когда появилась неплохая систематизация, одежду мне стали высылать по почте. Девушке, с которой я сотрудничала, это было совсем несложно. В будущем нам предстояло стать хорошими подругами.

Когда дела шли в гору, я уже рассталась с отцом дочерей, переехала в съемную квартиру и забрала сына от родителей. Мы жили вшестером: я и дети. Было тесно и тяжело, но я не собиралась никому жаловаться, так как никогда не страдала пессимизмом, а верила в то, что все получится.

Работа кипела, мое дело приносило неплохую прибыль, нужно было расширяться, и я открыла отдел детской одежды. Я наняла няню, чтобы немного разгрузить себя, и чтобы дети были под контролем.

Они по-прежнему бурно развивались, ходили в школу и на дополнительные занятия. Денег на все хватало, хоть и не на шикарную жизнь, но питались мы хорошо. Хотелось свою квартиру, но об этом мечтать пока не приходилось.

Мама в тот период была со мной дружна, и я впервые почувствовала ее интерес к моим делам. Она всякий раз меня хвалила, гордилась достижениями и рассказывала подругам. Все хорошо, если бы не одно но: она вела себя так, потому что я была успешна. Материнских чувств в ней по-прежнему не было, но ее внимание льстило и подстегивало для новых подвигов. В итоге я регулярно одевала их с отцом, а потом отправила на море по выгодной путевке. Мне было двадцать семь.

Глава 6

Не первые трудности

В 2008 году наступил кризис. Я заранее чувствовала, что добром это не кончится, потому вовремя продала бизнес, который пока приносил хороший доход. Два больших бутика с одеждой из Турции принесли мне большие деньги, договор получился выгодным.

В тот же период мне предложили инвестировать деньги и рассказали, как это будет здорово. Я поверила и купила два гектара земли и открыла завод по переработке дерева. Я вложила все деньги, что у меня были. Брат тоже загорелся и вложился вместе со мной. Поначалу ничего не предвещало бурю, но потом… Это был полный крах. Разрушились воздушные замки, и я летела в бездонную черную яму, из которой не было выхода. Я лишилась всех денег и сбережений. Что касается денег брата, то он требовал с меня проценты. В итоге с вложенных его семидесяти тысяч долларов мне нужно было отдавать сто двадцать.

Это была настоящая катастрофа. Я не знала, что делать. Хотелось бежать, переместиться в тело другого человека. Казалось, что в конце тоннеля нет ни света, ни дверей. Это продлилось почти год. Мы перебивались с хлеба на воду, я снова вспомнила о том, что умею делать маникюр и кое-как зарабатывала копейки.

Земля, которую я купила, находилась в Алматы, и я не видела смысла оставаться. Я решила сделать предложение о покупке председателю суда и озвучила крайне жирные плюсы для его положительного решения. Мне важно было вернуть хотя бы то, что я вложила. Председателю сделка пришлась по вкусу, и мы подписали документы. Оставалось дождаться, когда землю купят, тогда мне пообещали выслать деньги вместе с долей брата.

Я уехала к родителям. Унывать категорически запрещалось, иначе я могла раскиснуть совсем, но мне и так казалось, что я в аду. Денег не было, начинать что-то новое с одними долгами — верное самоубийство, и куча сомнений в голове одолевали каждый день. Мы с детьми жили на пенсию родителей. Мама ворчала, постоянно говоря, что мои дети много едят. Папа еще работал, но я видела, как ему тяжело тащить всю семью. Прожив так два месяца, я поняла, что надо положить этому конец. Паника и отчаяние не должны быть главными. Я продала все свои шубы, дорогие вещи, украшения и все, что могло принести хоть какую-то прибыль. Мои подруги в этом помогли. Я вновь вставала на ноги.

Глава 7

Новое увлечение Сары

Единственной светлой отдушиной в моей жизни всегда были дети.

Все то время, пока я пыталась справиться с трудностями, они стремительно развивались.

Шел 2008 год. Жизнь текла своим чередом. Я по-прежнему стремилась подарить своим детям хорошее будущее, но Сара не шла у меня из головы. Меня расстраивало, что преподаватели были недовольны ей, хотя она определенно была талантливой девочкой. Я считала, что где-то что-то упустила. Но скорее всего, просто уделяла ей мало времени, так как боролась с Альмой. Ответ пришел сам собой — все случается вовремя.

В один из летних вечеров мы с отцом смотрели телевизор. На экране показывали награждение чемпионки мира по шахматам — Александры Костенюк. Сара зашла в комнату, чтобы как обычно пожелать спокойной ночи, но, едва переступив порог, застыла на месте. В тот самый момент Кирсан Илюмжинов, президент ФИДЕ, одевал Александре красивейшую корону в бриллиантах и изумрудах. Сара стояла, как вкопанная, сжав худые ручонки в кулачки. В ее глазах читалась то ли зависть, то ли еще что-то, что я пока у нее не замечала. Я успела даже испугаться такой реакции — мне совсем не хотелось, чтобы моя дочь отрицательно реагировала на успех других детей, если у нее что-то не получалось.

— Мама, я хочу такую корону! — сказала Сара твердо, уставившись в экран телевизора.

— Ложись спать, доча. Если для тебя это будет по-прежнему важно, завтра куплю тебе такую корону в магазине, — ответила я в надежде, что это просто мимолетный каприз ребенка.

— Нет, мама! Я хочу вот такую корону, но чтобы именно этот дяденька мне ее одел, вот так! — и она демонстративно скопировала его движение над своей головой.

Впервые я услышала решительность и непоколебимость в голосе Сары. Мой отец посмотрел на нее как-то странно.

— Но Сара, такую корону одевают только чемпионкам мира по шахматам, — объяснила я. — Чтобы ее заслужить, нужно очень много работать. И это нелегко. Этому посвящают целую жизнь.

— Мама, я хочу много работать! Я тоже хочу стать чемпионкой мира по шахматам!

Неужели ответ был так близко? До этого момента она просто не знала, чего на самом деле хочет!

— Хорошо, родная. Если ты хочешь заниматься шахматами, попроси дедушку, чтобы он тебя научил. А сейчас пора спать.

Я обняла ее и поцеловала, сдерживаясь, чтобы не расцеловать в порыве чувств. Но нельзя было расслабляться. Это могло быть сиюминутное желание, о котором завтра утром она и не вспомнит. Все-таки она еще совсем кроха, и требовать целеустремленности было рано.

Когда мы легли спать, я начала молиться. Оказалось, Сара не спала. Она спросила, что я делаю.

— Молюсь.

И я рассказала ей о Боге. В четыре года рассказать ребенку о Боге, чтобы было понятно, нелегко. Я выбрала короткое и самое простое объяснение: я рассказала, что есть высшие энергии, которые люди называют Богом, и, если верить в себя, то все мечты могут исполниться. Ведь в каждом из нас есть частица Бога, а, значит, мы можем тоже творить чудеса.

Сара посмотрела на меня, закрыла глаза и зашевелила губами.

— Я помолилась, — констатировала она, а потом добавила. — Спокойной ночи, мама. Я тебя люблю.

В тот день произошел переломный момент в ее жизни.

Утром Сара стояла на пороге кухни с большой шахматной доской подмышкой.

— Доброе утро. Дедушка, научи меня играть.

Мой отец завтракал перед тем, как поехать на работу, потому отложил обучение до вечера. Сара согласилась и пока решила переключиться на карты. Кто-то успел научить ее неплохо играть в «Дурака». Каждый вечер она обыгрывала Марию и Наиря. Я была уверена, что дочке все поддаются, но не тут-то было. Мама звонила и говорила, как Сара ходит с колодой и просит с ней играть. Как-то утром она предложила мне партию. В принципе я неплохо играю, но дочь удивила меня: она выиграла пять раз подряд. Потом к нам присоединились Наирь и Мария. Сара вновь выиграла все партии.

Параллельно с игрой она учила стихи, читала. Однажды она проснулась, резко встала с кровати и, обняв меня, громко сказала:

— Мама, я буду править миром!

И вновь уснула. Я даже растерялась, но была счастлива, что хотя бы моим детям хорошо.

Вечером папа вернулся с работы. Сара уже расставила фигуры на доске и ждала первого урока.

— Сара, я поужинаю и приду.

Дочь терпеливо кивнула, аккуратно сложив руки на столе. Не справившись с эмоциями, она взяла в руки колоду. Поскольку играть было не с кем, она разложила на троих и стала играть за каждого. Со стороны это напоминало «Ералаш» с Сашей Лойе, который тоже играл с самим собой, только в шахматы.

Наконец в комнату вошел дедушка и сел напротив Сары.

— Ну что, давай учиться?

Она внимательно сидела и слушала все, что он говорил. Она быстро запомнила, как ходят фигуры. Затем папа рассказал, как делать первый ход, и почему нужно ходить от короля или ферзя. Тут на него посыпался шквал вопросов, но он спокойно выдержал бомбардировку. Можно было сказать, что два часа занятий прошли успешно.

В восемь вечера мы пошли кататься на роликах. Домой мы возвращались усталые, но счастливые.

На второй день Сара снова подошла к дедушке с шахматной доской, и второй урок был более нервным. Наверное, у папы что-то не ладилось на работе, но Саре было настолько интересно, что она не обращала внимание на выпады моего отца. Она ни разу не заплакала, когда он повысил на нее тон.

Следующий день мы посвятили бадминтону, а вечером Сара уже сидела с папой за столом и слушала очередной урок про шахматы.

Какой бы идиллической ни казалась картина, в мире взрослых все было не так радужно, как у детей. Мать бесилась все больше, жалуясь, что денег на безработную меня и детей уходит вдвое больше, чем на них с отцом. Мое сердце сжималось от боли и обиды, но я понимала, что отчасти она права — надо было начинать шевелиться. Да, родители жили в большом частном доме, родной брат тоже был обеспечен несмотря на мой большой долг, а я… Мне нужно было подтягиваться, и помочь в этом я могла только самой себе.

Когда мама в очередной раз завела шарманку и начала высказывать претензии уже без прикрас, я закипела.

— Ты — тупая ослица, зачем ты родила троих? Теперь мучаешься с таким количеством голодных ртов! А мы должны еще и отдуваться вместо тебя!

— Дети уже родились, они уже создают свою историю, и ничего с этим не поделаешь. А ты не смей говорить про них так.

Она только сильнее злилась, но я старалась не показывать вида, а ночью тихо плакала.

В голове пульсировали сплошные вопросы. Куда идти? Что делать? На что жить? Ведь родителям я была не нужна.

Глава 8

Шахматные азы

Я приняла решение поехать в другой город и найти квартиру, надеясь, что вопрос с землей решится скоро. Я забрала детей, собрала чемоданы и уехала. Квартиру удалось найти довольно быстро. Поселившись там с помощницей, мы сделали дешевый ремонт, и я начала разрабатывать бизнес-план. С проданной одежды еще оставались деньги, потому время на попытки еще было.

Отец звонил и настаивал, чтобы я обязательно отдала Сару на шахматы. Конечно, я не возражала. В городе было несколько хороших мест, но в Государственный дворец школьников Сару не взяли, сказав, что она еще маленькая. Вторая попытка — международный клуб «Дебют». Олег Дзюбан, восьмикратный чемпион Казахстана уже начал отказывать в привычных словосочетаниях, но Сара так на него смотрела, что он выдержал паузу, улыбнулся и согласился посмотреть, что она умеет.

Мы пошли в кабинет, и он предложил показать, как ходят фигуры. Сара молча подошла к столу, где уже была подготовлена доска и начала уверенно рассказывать. Олег внимательно слушал. После того как Сара закончила, он повернулся ко мне и сказал:

— Хорошо, я ее возьму.

Нас записали на занятия три раза в неделю по два часа. Олег сомневался, что четырехлетняя девочка выдержит подобную нагрузку, но Сара не высказала ни одной претензии, она была счастлива.

Подводным камнем, о который я споткнулась, была озвученная цена — сто долларов за обучение каждый месяц. Я пришла в ужас, ведь каждая копейка была на счету, но видя радостные глаза дочери, согласилась.

По дороге домой нам пришлось трястись в душном автобусе, в котором невыносимо пахло бензином, и Сара начала капризничать. Чтобы ее отвлечь, я показала, как набирать на телефоне смс. Она тут же забыла про неудобства и всю дорогу строчила с высунутым языком. Дома она попросила меня научить ее писать по-человечески — прописью от руки.

— Хорошо, я научу тебя, но давай ты мне скажешь одну вещь. У меня сейчас нет возможности покупать все, что захочешь, как это было раньше, поэтому я запишу тебя на курсы шахмат, если ты этого действительно хочешь. Но если ты туда пойдешь, назад дороги не будет. Я не могу позволить себе потакать мимолетным желаниям. Ответь, ты правда хочешь учиться играть в шахматы?

Сара поняла меня сразу. Уже тогда она была очень смышленой и взрослой не по годам. Она понимала, как мне трудно, и ей хотелось быть взрослой, чтобы помочь. Я видела это по глазам. Но она просто ответила «да».

Я купила ручки, тетради и книжки для первого класса. Я урезала бюджет и постаралась рассчитать его, чтобы на все хватило. Мы занимались с утра по три часа. Час уходил на математику, час — на чтение и письмо. Писать Сара научилась быстро. Левой рукой, но с правильным наклоном. Через некоторое время она уже считала в уме простые числа до ста. На чтение тоже не ушло много сил. Все давалось ей легко.

Наконец, подошло время первого занятия по шахматам. Мы пришли в клуб, я отправила Сару и села в конце зала в ожидании конца урока. После каждого занятия она подходила ко мне и говорила одну и ту же фразу:

— Я проиграла.

Так длился первый месяц. Я предлагала ей бросить шахматы, но не потому что было жалко денег, а потому что не видела результатов.

— Нет, мама. Мне нужна та корона. Ты забыла?

— Ладно. Раз ты выбрала этот путь, иди до конца.

— Я выиграю! Я знаю, что смогу! — и она сжимала кулачки и шла заниматься.

В один прекрасный день она вышла из клуба с маленькими шахматами в руках.

— Где ты их взяла? — спросила я.

— Мне подарил Олег Дзюбан.

— Почему это он тебе их подарил?

— Он дает домашнее задание, а его надо делать на шахматной доске, а у нас дома нет шахмат. Вот я и призналась, что не могу делать домашнее задание и попросила мне дать хоть какие-нибудь шахматы. Сегодня он принес и подарил мне.

Я пребывала в ступоре. Тут Сара дернула меня за руку:

— Мам, пошли скорее, сейчас автобус придет.

В автобусе она написала деду смс, что у нее теперь есть шахматы.

Это были крошечные фигуры и доска двадцать на двадцать — поистине только для маленьких детских рук. Сара не жаловалась на размер, она была счастлива и торопилась выполнить упражнения после обычных уроков.

До ночи она просиживала над доской, играла много партий. Наирь помогал ей тренироваться, но пока ни разу Сара не победила.

— Да, это тебе не в карты играть, — смеялся он, но Сара не реагировала, а впитывала, как губка. Я видела, как важно для нее научиться.

Вскоре она захотела ходить на шахматы чаще, но я не могла себе этого позволить. Тогда Сара попросила у Олега Дзюбана, чтобы он разрешил ходить лишние дни бесплатно. Он пригласил меня поговорить.

— У Сары несомненно есть потенциал, но я не знаю, надолго ли это. Я хотел сделать вам скидку двадцать долларов, и вы сможете приводить ее пять раз в неделю.

Я была ему благодарна, но на сердце лежал камень. Сара по-прежнему радовалась, а я корила себя за то, что так дальше продолжаться не может. Нужно срочно искать стабильный хороший доход, иначе я не смогу нормально обеспечить детей, которые естественно хотят чего-то добиться.

Я толком нигде не работала и два раза в день делала маникюр, наращивала ногти, расписывала их на дому. Это занимало шесть часов, и каждый день я получала по сорок долларов. Друзья и знакомые тоже обращались только ко мне в желании помочь. Работать в салоне без прописки и каких-то сертификатов о профессиональном обучении маникюру я не могла, но знала, что делаю хорошо.

Моим девизом была фраза: «Все, что меня не убивает, делает меня сильнее».

Я ждала денег с продажи земли, брат давил на меня долгом. Ничего, кроме ожидания, не оставалось. Я думала, какой бизнес стоит открыть, потому что с каждым днем ситуация с деньгами все ухудшалась.

Спустя три месяца Сара выбежала из клуба с сияющей улыбкой до ушей:

— Мама! Я выиграла у мальчика, которому семь лет!

Это было здорово! По такому случаю я испекла торт, и мы отметили первую победу. Три месяца не прошли даром. Мы не пропускали ни одного занятия, и труды принесли свой урожай.

На урожай с земли я уже рассчитывать не могла — наступил декабрь. Зимой земля никому не нужна, а если кто-то и захочет ее купить, то с огромной скидкой. Мне стало страшно, что я застряну здесь надолго. Город был не пригоден для жизни. Мне в нем было неуютно, плюс высокая загазованность могла плохо повлиять на здоровье детей, особенно Наиря. Тогда я приняла решение.

Я отвела Сару на последнее занятие к Олегу Дзюбану и после него сказала, что мы уезжаем. Олег расстроился, объяснив, что привык к Саре, и ему будет трудно расстаться с ней. Я поблагодарила его за подаренные шахматы и доброту. На прощание он поговорил с Сарой, дал ей последний короткий урок по шахматам и пожелал успехов. Мы вернулись домой грустные, но я старалась не показывать огорчение. Тем не менее, я знала, что Сара хорошо меня чувствует, и не задавала лишних вопросов. Она просто прижималась ко мне и закрывала глаза. Я думала, она спит, но она молилась. Об этом мне рассказала помощница, с которой я тогда была дружна. Сара иногда делилась с ней своими мыслями.

Помощницу звали Амина. Она была простой девушкой, у нее росла маленькая дочь, которая пока жила с бабушкой. Амина не могла бросить меня в трудную минуту, так как видела, что я в ужасном положении, а моя собственная мать помогать не собиралась. Амина любила моих детей, и они относились к ней, как к родной. Больше всего они сдружились с Альмой. Дочка ее обожала.

Амина росла в бедной семье, и лишения были для нее нормой. Тем не менее, у нее не очерствел характер, и сохранилось столько доброты и терпения, что я легко доверяла ей детей. Она рассказывала о серьезных вещах по-сказочному и многому научила Альму и Сару. От всего, что она привносила в нашу семью, веяло теплом и уютом.

Я же научила ее ухаживать за собой, держать себя в тонусе, заниматься спортом. Научила ее кушать правильную полезную еду и любить себя. Мы стали совсем как сестры. Когда мне стало тяжело, Амина не отвернулась и не ушла, а была мне благодарна за дружбу и поддерживала меня, когда хотелось выть. Она заваривала чай, и мы сидели на кухне и разговаривали. Точнее, говорила я, потому что Амина была единственным близким человеком, которому я могла выговориться. Она не умела давать советы, но помогала тем, что была хорошим слушателем. Я изливала ей душу про все невзгоды, которые были в жизни, и она терпеливо и участливо смотрела на меня. Я видела в ее глазах нежность и сопереживание. Можно сказать, Амина была моим психологом.