Бесплатный фрагмент - Квартирный вопрос

1

Началось всё с того, что дядя подарил мне квартиру

Я уже второй год жила в квартире, доставшейся мне от бабушки, довольно запущенной двушке на окраине города и тем самым дядю сильно беспокоила. Он ещё не терял надежды заманить меня обратно домой, под его крылышко и неусыпный надзор, а я, как могла, демонстрировала независимый нрав. Даже рассказы о криминогенной обстановке в районе, в котором я изволю проживать, на меня не действовали. Окончив институт, я захотела свободы и самостоятельности, собрала чемоданы, запутавшись в их количестве, и из дома съехала. Дядя взывал к моему рассудку, просил его не волновать и говорил, что когда-то поклялся отпустить меня из дома только замуж. Я подозреваю, что клятву он эту дал после того, как я спалила кухню, пытаясь испечь печенье. Мне было лет двенадцать, и свои тогдашние ошибки я учла и уже давно прекрасно управляюсь с духовкой. Правда, умение готовить в мои достоинства никто так и не записал. Почему-то считалось, что человек я в быту проблемный и за мной нужен глаз да глаз. А если дядю послушать, так я вообще «принцесса на горошине» и отношение ко мне должно быть соответствующее.

Что сказать, дядя меня любит и, наверное, от его чрезмерной любви я в какой-то момент и сбежала. В моей личной жизни к тому времени наметились серьёзные изменения, которые дядю не радовали, и наблюдать каждый вечер, возвращаясь домой, его нахмуренные брови и недовольно поджатые губы, не хотелось. Он и сам был мужчиной достаточно молодым (по моему глубокому убеждению — самым лучшим на свете, куда только женщины смотрят?), и я очень надеялась, что он, наконец, наладит свою личную жизнь и приведёт в дом жену. Вот и решила съехать, чтобы мы друг другу не мешали, а он мне до сих пор этого простить не может. И женой за два года вольной жизни, кстати, так и не обзавелся.

Но вернёмся к квартире. Конечно, моих более чем скромных сбережений, отложенных после продажи трёх картин, никогда бы на приобретение нового жилья не хватило, я даже не рассчитывала на покупку квартиры, и к дяде Боре жаловаться не ходила — ни на шумных соседей сверху, которые вечно что-то с грохотом роняли на пол, а я неизменно вздрагивала, ни на отсутствие стоянки вблизи дома и поцарапанный гвоздём бок машины, ни на хамоватого слесаря, который уже второй месяц никак не может как следует отремонтировать кран в ванной и тот всё капает и капает. За меня нажаловалась Сонька, моя подруга. Она уже полгода работала у дяди секретарём (попросилась на время, да так и осталась, говорила, что работа оказалась чрезвычайно интересной, но я подозревала, что ей просто нравится варить дяде Боре кофе) и постоянно подзуживала его на мой счёт — то деньги у меня кончились за неделю до конца месяца, то платье мне приглянулось, но я решила сэкономить (я-то хотя бы попыталась это сделать, а вот она!..). Дядя тут же выделял мне нужную сумму, я же стыдилась и клялась, что по магазинам с Сонькой больше не пойду. Вот и о квартире дяде Боре Сонька проболталась. Рассказала, насколько меня поразила просторная лоджия и выход на крышу, с которой открывался потрясающий вид на старый город. Было от чего потерять голову. Я и потеряла. Ходила по квартире вслед за своей бывшей одноклассницей, которая будучи риэлтором, показывала её клиентам, а я, оказавшись здесь совершенно случайно, можно сказать, за компанию, поняла, что с молотка уходит моя мечта.

Мечта мечтой, но так сразу принять такой подарок… Всё-таки из дома я ушла, чтобы, наконец, стать самостоятельной, а тот факт, что спустя два года ни одного решительного поступка так и не совершила, приводил меня в уныние. Как-то не получалось у меня быть сильной, всё время хотелось к кому-то прислониться. В общем, отказывалась я недолго, подействовал веский довод, выдвинутый дядей, что пока я буду собирать в кучу зачатки своей гордости, квартиру продадут, и если она мне на самом деле нравится…

— В конце концов, подумай обо мне, пожилом человеке, — добавил дядя Боря напоследок. — Мне нервы беречь надо, а я ночами не сплю, звоню тебе — дошла ты до дома или тебя в подъезде убили!

После этого согласиться было легко, и спустя несколько дней я получила ключи и, млея от счастья, вошла в свой новый дом. Первым делом, конечно, выбралась на крышу и долго стояла и смотрела на колокольню церкви невдалеке, которая высилась между крыш домов старой постройки.

Без ремонта и некоторых переделок всё-таки не обошлось, и, обговорив с дизайнером все детали и выбив у Соньки обещание следить за ремонтными работами в квартире, я отбыла на две недели к тёте Люсе в деревеньку с живописным названием Васильково, на «этюды». Вдохновение било через край, будущее виделось мне в радужном цвете и даже то, что за две недели на парном молоке и блинах я поправилась килограмма на три, не сильно расстраивало. Зато по возвращении в руках у меня была корзинка полная клубники, а под мышкой папка с огромным количеством набросков, на губах же играла счастливая улыбка от того, что навстречу мне по перрону бегут дядя и Сонька, машут мне руками и тоже улыбаются.

Надо сказать, что дядя у меня на самом деле мужчина видный, недаром ему вслед женщины оборачиваются. В свои сорок семь, выглядит моложе, бодрый, подтянутый, с ямочками на щеках и смешливыми глазами. А нос с горбинкой и тяжёлый, истинно мужской подбородок, делали его почти неотразимым. Когда я была маленькая, считала, что дядя мой суперагент, Джеймс Бонд, никак не меньше. Он любил шикарные машины, дорогие костюмы и женщины неизменно вздыхали ему вслед. А я пыжилась от гордости и выходила с ним «в свет», держась за его руку и демонстрируя всем очередное платье «принцессы», на которые дядя никогда денег не жалел, даже когда дела наши обстояли не очень хорошо. Мы не нуждались, но пару раз «семейный» бизнес висел на волоске, и вот тогда приходилось потуже затягивать пояса, но не настолько, чтобы все об этом говорили, а уж тем более заметили. А благосостояние нашей маленькой семьи всегда оценивалось по его машине и количеству моих платьев. По крайней мере, дядя Боря в это всегда свято верил, вот и старался.

Так уж случилось, что я рано осталась без родителей, какая-то нелепая авария, которая в один день лишила меня отца, матери и деда. Мне тогда было семь лет, вроде не такая уж и маленькая, но родителей я помню смутно, особенно отца. Какие-то обрывочные воспоминания о том, как он катал меня на качелях и подбрасывал на руках вверх, мне казалось, что очень высоко, прямо под облака, и я замирала от страха, но непременно просила ещё. О маме воспоминаний было больше. Я хорошо помнила, что она разрешала мне заглядывать в её шкатулку с драгоценностями, из которых более-менее ценными были только золотые серёжки и кулончик с топазом, который я до сих пор храню, но мне тогда всё, даже брошь в виде лотоса из цветной стекляшки, казалось безумно красивым и ценным. Когда родителей не стало, меня хотели взять к себе дальние родственники, троюродная сестра мамы, но дядя Боря воспротивился. Сказал, что не позволит увезти дочь брата неизвестно куда, и взял меня к себе. Сейчас, спустя столько лет, я сама бы удивилась такому решению молодого одинокого мужчины, который незадолго до этого развёлся и вместо того, чтобы устраивать свою жизнь, занялся ребёнком. Но жили мы хорошо, я бы даже сказала, что слишком хорошо, дядя меня совершенно избаловал, и я до сих пор, в свои двадцать пять, никак не могу избавиться от его опеки и присмотра. И ничто его не успокаивает, даже то, что обо мне уже давно есть, кому позаботиться. Каждое напоминание об этом вызывает у дяди Бори лишь кривую усмешку.

Но я надеялась хотя бы на Сонькину поддержку. Она, в отличие от меня, уже давно слыла самостоятельным человеком, получала второе высшее образование, на этот раз психологическое (на кой чёрт оно ей, я никак понять не могу), жила на то, что зарабатывала сама и даже аренду квартиры сама оплачивала. При этом не считала, что мне нужно на неё равняться. Она до белых пятен перед глазами уважала моего дядю, а если совсем честно, то была в него влюблена лет с тринадцати. Я тогда ещё с упоением в куклы играла, а Сонька уже продумывала детали их бракосочетания и с удовольствием со мной ими делилась. Я слушала, смеялась, а Сонька обижалась и уходила домой. С возрастом её безответная влюблённость переродилась в слепое обожание, а так как Сонька особа довольно деятельная, то, немного повзрослев, устроила на дядю Борю настоящую охоту. Ходила за ним, как привязанная, уморительно млела и смущалась в его присутствии, и дико ревновала, когда видела его с женщиной. Дошло до того, что дядя Боря перестал водить в дом подруг не из-за меня, а из-за Соньки, которая живя тогда с нами по соседству и страдая от невнимания жутко занятых родителей, почти всё время проводила у нас в гостях. Или я у неё. Получалось так, что в течение дня мы были предоставлены сами себе, а родителем на вечер становился тот, кто возвращался домой с работы раньше остальных — кто-то из родителей Соньки или дядя Боря. Вот так мы и росли. Правда, когда мне исполнилось пятнадцать, мы переехали, но недалеко, всего лишь на соседнюю улицу, так что особо нашу жизнь и наших привычек, это не изменило. Я ходила в художественную школу, Сонька учила иностранные языки, готовила свой жуткий омлет с помидорами и луком у нас на кухне и кормила им дядю Борю. Он его ел, нахваливал, а мое ореховое печенье, которое таяло во рту, и кулебяка с капустой считались чем-то само собой разумеющимся. И я даже не обижалась, потому что знала — бесполезно. Мою тягу к живописи дядя никогда не считал серьёзным увлечением, а уж тем более делом моей жизни, относился к нему как к капризу, но и не спорил. Искренне считал, что сам сможет обо мне позаботиться, и поэтому я могу заниматься чем угодно, хоть резьбой по дереву. Поэтому и кулинарные изыски мои его не впечатляли. Я же всё равно ничем путным, по его разумению, не занималась, так хоть готовить научилась, а вот Сонька… это да. Выучить два языка, устроиться на хорошую работу в восемнадцать лет, разбираться в футболе и при этом ещё что-то готовить… В общем, они друг друга уважали. Глупые воспоминания о детской влюблённости ушли в небытие, Сонька перестала жизнерадостно выкрикивать «дядь Боря» при встрече и теперь обращалась к нему не иначе как Борис Владимирович, строгим официальным тоном. А уж после того, как дядя взял её к себе на работу, Сонька только что пылинки с него не сдувала, причём круглые сутки. Даже дома за ужином была сама любезность и готовность в любой момент броситься за блокнотом, чтобы записывать мысли шефа. Порой, наблюдать за этими двоими было довольно весело.

Но мои интересы подруга отстаивала, даже когда не согласна со мной была. Каждый раз как дяде Боре приходило в голову пожаловаться на мою неустроенную личную жизнь, Соня начинала его стыдить. И ей это удавалось как никому, дядя кивал в такт её словам и каялся, что не привил мне ни капли самостоятельности. Подозреваю, что после одного из таких разговоров, у меня и появилась новая квартира — ещё один шаг к самостоятельности, сделанный за меня дядей и подругой. Но жаловаться грех, квартира-то у меня появилась.

Сонька подбежала, обняла меня и расцеловала.

— Сколько у тебя сумок! Как ты добралась?

Дядя подошёл и обнял меня одной рукой, поцеловал в лоб.

— Похорошела, загорела, — довольным тоном проговорил он, оглядывая меня с головы до ног. А я в ответ лишь жалобно посмотрела.

— Скажи правду — поправилась.

— Вот уж глупости, — воспротивился он, поднял одну из сумок и удивлённо посмотрел. — Почему так тяжело?

— Тётя Люся о нас побеспокоилась, — ответила я, разведя руками, но тут же поспешила успокоить: — Меня дядя Витя до поезда проводил, так что я её не тащила. Вон в той сумке варенье, осторожнее, а то в прошлый раз разбили банку.

— А в корзинке что? — заинтересовался дядя Боря.

— Клубника. Вкусная, — протянула я с улыбкой.

Они подхватили сумки, и мы пошли по перрону в сторону стоянки, минуя здание вокзала. Я сдула со лба выбившуюся прядь и строго посмотрела на подругу.

— Как моя квартира?

Сонька рассмеялась.

— Тебя только это интересует?

— Ремонт закончили?

— Закончили, — кивнул дядя Боря и со смехом глянул на меня. — Женька, красота такая.

Я поневоле разулыбалась.

— Правда?

— А я тебе спальню присмотрела, — затараторила Сонька. — Вся такая тёмная, солидная, а кровать, Жень… Мечта!

Дядя Боря нахмурился.

— Зачем ей кровать-мечта?

Сонька махнула на него рукой.

— Пригодится. Надо думать о будущем.

— О будущем пусть думает, но при чём здесь кровать?

— Завтра поедем в магазин, — тоном, не терпящим возражений, заявила Сонька. — А то вдруг купят? Вот жалость будет.

В магазин я ехать согласилась. Завтра — пожалуйста, поеду, а сейчас мне не терпелось попасть домой и всё самой посмотреть. Если честно, за эти две недели я раз двадцать покаялась, что уехала и самолично не слежу за ремонтом: вдруг что-то сделают не так, как я хочу? Но тётя Люся ждала меня в гости, и дядя меня уговорил поехать и отдохнуть, заявив, что изводить придирками дизайнера и рабочих вполне сможет и Сонька. А я звонила подруге каждый день и требовала подробного отчёта. Вчерашним вечером она меня в очередной раз успокоила, заверяла, что всё в ажуре, а сейчас я всё равно волновалась и в квартиру входила, замирая от предвкушения.

Дядя Боря наблюдал за мной с улыбкой, переглядывался с Сонькой и время от времени многозначительно хмыкал.

— Я люблю эту квартиру, — заявила я, обойдя все комнаты. — Люблю! — Подошла и дядю обняла. — Спасибо.

— Квартира на самом деле отличная, — заявила Сонька, распахивая дверь на балкон. Я подошла и в который раз порадовалась открывшемуся виду. — Церковь вписывается… какое-то благодушие во мне просыпается.

Дядя Боря насмешливо посмотрел на нас и отвернулся.

Мебели в квартире был минимум, зато коробок с моими вещами уйма. И пока дядя пытался отыскать в одной из них посуду, мы с Сонькой занялись обедом. Точнее, занялась я, а подруга издевалась над огурцом, кромсая его на малюсенькие, ни к чему непригодные кусочки. Сунула в рот ломтик и захрустела.

— Я Вовку выгнала, — вдруг заявила она, а я удивлённо посмотрела.

— Опять? Вы же только недавно помирились.

— Надоело, Жень, сколько можно с ним нянчиться? Он только и делает, что на гитаре своей бренчит. Гений доморощенный.

Я усмехнулась.

— Так ты же его за это и полюбила.

— За гениальность?

— За то, что бренчит.

Сонька удручённо кивнула и отложила нож.

— Дура я, да ещё жалостливая. Но теперь всё.

Я махнула на неё рукой.

— Простишь.

— Ничего подобного, — фыркнула подруга. — Я уже и заявление на развод подала, и гитару его в окно выбросила.

Вот тут я натурально ахнула.

— Разбила?

— Да чёрт с ней.

Я сложила порезанные помидоры в глубокую миску, а на подругу в нерешительности посмотрела.

— Сонь, жалко. Он же без тебя пропадёт.

— А я с ним пропаду. Как вижу его, аж тошнит. Пусть катится к своей мамочке, она его за гениальность очень уважает, вот пусть и кормит. А я буду деньги экономить. В конце концов, я тоже такую квартиру хочу. Только без церкви, а то совсем расклеюсь, буду о грехах своих постоянно вспоминать.

— Он будет к тебе таскаться, и ты его всё равно пожалеешь, — не поверила я в чёрствость подруги. Но та лишь мстительно усмехнулась.

— А я квартиру сменю. Нищему, Женька, собраться — только подпоясаться. Вот я и съеду. Между прочим, утром уже Ленке Архангельской звонила, она мне вариант подберёт, чтобы к работе поближе.

Я покачала головой.

— Что-то ты больно торопишься. Влюбилась, что ли?

Сонька насторожилась.

— С чего ты взяла?

— Суетишься больно. И гитару разбила, не пожалела.

— Далась тебе эта гитара…

— Так что, влюбилась? — не отставала я.

Сонька рассерженно фыркнула.

— Мне вот только этого счастья не хватает. От одного дурака никак не избавлюсь, зачем мне ещё один?

— Так ты найди не дурака.

— Найди! — передразнила меня Сонька. — Словно это так просто.

В холодильнике обнаружилась бутылка вина, как оказалось, это Сонька проявила предусмотрительность несколько дней назад и запаслась на случай праздничного обеда или ужина. Дядя Боря ловко выдернул пробку, разлил вино по бокалам, и мы выпили за мою счастливую жизнь в новой квартире.

— К этой квартире ещё жениха хорошего, — не к месту вставил дядя Боря, а мы с Сонькой переглянулись и дружно вздохнули. Дядя растерянно посмотрел на нас. — Что это вы вздыхаете?

— А где их взять, женихов хороших? — нараспев протянула Сонька, отворачиваясь к окну. Дядя Боря задержал на ней взгляд, затем хмыкнул и замолчал.

Я тоже молчала, не хотела поддерживать провокационную тему, зная, что ни чем хорошим подобный разговор закончиться не может.

Сонька заметила, что дядя Боря о чём-то призадумался и посоветовала:

— Вы ешьте, Борис Владимирович, ешьте. Нам ещё на работу надо.

— Надо, да? — «огорчилась» я и сочувственно улыбнулась.

Было немножко стыдно, но мне на самом деле не терпелось остаться одной. Не торопясь осмотреть комнаты, а потом выйти на крышу, поставить мольберт и забыть обо всех на свете. Что может быть лучше тишины и покоя?

Несколько часов пролетели совершенно незаметно, только иногда я отвлекалась на шум машин внизу, поглядывала с крыши на обычную уличную жизнь, на людей, улыбалась неизвестно чему и возвращалась к мольберту. А когда зазвонил телефон, даже расстроилась немного. Солнце как раз затронуло купола церкви, красиво было невероятно, глаз не оторвёшь, а тут звонок, который разрушил очарование. Правда, расстраивалась я недолго. Вернулась с трубкой на крышу и решила похвастаться:

— Дима, ты не представляешь, какая красота!

Лёгкий смешок, а потом самый волнующий голос на свете поинтересовался:

— Ты уже вернулась?

— Вернулась, сегодня. А ты? — вышло более взволнованно, чем было необходимо, но что я могла с собой поделать? — Ты вернулся?

— Приеду через пару дней. Очень по тебе соскучился.

Я закрыла глаза.

— И я по тебе. Две недели не виделись, сумасшествие какое-то.

— Расскажи мне, как у тебя дела.

— Всё хорошо, Димочка, правда. Отдохнула прекрасно, там такая природа, я целыми днями рисовала.

— Прекрасно. Как вернусь, будем открывать новую выставку, надеюсь, ты готова.

— В этот раз готова, — заверила я. — А почему ты не спрашиваешь меня про квартиру?

Дима рассмеялся.

— Спрашиваю. Как твоя квартира?

— Просто замечательно! Сонька постаралась, всё сделали, как я хотела. Кухня большая, три комнаты, а вид… Дима, тут такая крыша, и Старый город, как на ладони. Это моя мечта!

— Я очень за тебя рад, — добавил он. — Борис Владимирович наверняка постарался.

— При чём здесь это? — перебила я. — Я хочу, чтобы тебе понравилось.

— Я же знаю твой вкус. Мне обязательно понравится, милая. Не переживай.

Солнечный свет, отливающий от церковных куполов, перестал меня занимать.

— Дима, когда ты вернёшься?

— Через два-три дня. Не грусти, скоро я буду с тобой.

Я разглядывала набросок на мольберте, собираясь с силами. Запретила себе страдать, и бодрым голосом продолжила:

— Это даже хорошо. В квартире совершенно нет мебели, а к твоему приезду я…

В трубке послышался женский голос, Диме снова стало не до меня, а я только бормотала, не желая останавливаться и задумываться о том, что у него есть дела и поважнее моих разговоров. Ему снова не до меня…

— К твоему приезду я обставлю квартиру, и тебе обязательно понравится…

Он не слушал, и я замолчала. Отвела трубку от уха и потёрла лоб, болезненно морщась. Глядела вдаль, на неровные, зачастую тусклые крыши частных домов, и только дышала глубоко, пытаясь справиться со слезами. К тому моменту, как он вернётся к разговору, мне надлежало справиться с собой, чтобы в голосе не дрожали невыплаканные слёзы. Устраивать истерики не в моём амплуа, Дима это знал, и когда я порой всё-таки срывалась, он расстраивался. А я потом чувствовала себя виноватой. У него и так проблем много, он старается уделять мне каждую свободную минуту, а я всё равно нахожу, к чему придраться.

— Я уже иду, — сказал он в сторону, а потом его вздох в трубку и виноватый тон: — Прости.

— Тебе надо идти?

— Тошка в бассейне купается, его нельзя одного оставлять.

— Да, я понимаю.

— Ну, не злись, Ева…

Он один так меня называл. Сколько лет до знакомства с ним я даже не подозревала, что из моего мальчишеского имени может получиться такая красота. Ева — первая и единственная женщина.

— Я не злюсь, — заверила я его. — Иди к сыну.

— Я скоро приеду, — добавив в голос волнующей хрипотцы, проговорил он. — А ты обставляй квартиру и жди меня. Я тебя люблю. Слышишь?

Я поневоле улыбнулась.

— Слышу.

— Это не тот ответ, на который я рассчитывал, — рассмеялся Дима. — Порадуй меня. Мне ещё как-то надо прожить эти три дня без тебя.

— Мне тоже…

— Что?

— Я тебя люблю. Возвращайся скорее, я с ума схожу. Правда.

Нужно срочно избавиться от трёх лишних килограммов. Вот о чём я думала, когда блины тётьЛюсины ела?

Помнится, когда я влюбилась в Димку, Соня впервые назвала меня дурой. Прямо в глаза сказала: ты — дура.

— Зачем тебе этот потасканный женатик? — удивилась она, а я тогда жутко обиделась. Особенно за эпитет «потасканный». В моих глазах Димка был едва ли не рыцарем, по крайней мере, в моём окружении более интересного мужчины (конечно, не считая, дяди!) попросту не было. А так как барышней я была романтичной, то влюбилась в него с первого взгляда. Как увидела статную фигуру, повелительный наклон головы, встретила тёмный, обволакивающий взгляд — так и пропала. Но у меня и мысли не было, что такой мужчина на меня внимание может обратить. Хозяин картинной галереи, который мог говорить о живописи часами, тихим, рокочущим голосом, который сводил с ума всех женщин, до слуха которых доходил этот обворожительный баритон, и я — юная студентка с извечной папкой с набросками на плече. Я сама себе казалась жутко глупой, ходила за ним, как околдованная, хорошо хоть не одна была, а в компании своих однокурсников. Галерея Калинина открывала выставку молодых художников, и нас пригласили для знакомства перед официальным открытием. Димка, хотя тогда для меня он был совсем не Димкой, а Дмитрием Николаевичем, лично встретил нас и долго рассказывал о предстоящей экспозиции. Он не любил неожиданностей, тем более неприятных, и поэтому предпочитал всё обсуждать заранее, обговаривать каждую деталь. Он был педантом, но это лишь добавляло ему шарма. Сдержанный, интеллигентный, прекрасно образован, знающий себе цену… Неудивительно, что я влюбилась в него с первого взгляда. Но просто влюбилась: потомилась, наблюдая за ним со стороны, подивилась тому, что мужчина моей мечты всё-таки существует в реальной жизни, и ушла, мысленно позавидовав его жене, потому что прекрасно рассмотрела обручальное кольцо на его пальце. Весь день проходила, как пришибленная, всё мечтала о чём-то, улыбалась невпопад, а ночью, когда девичьи мечты стали приобретать глобальный размах, и я в голове прокручивала уже третью «историю нашей романтической любви», встала и по памяти нарисовала его портрет. Мне казалось, что я помню его лицо досконально, каждую чёрточку, а поняла, что ошибалась только при следующей нашей встрече.

Мы встретились на выставке, куда я пришла в сопровождении дяди, держалась за его локоть и незаметно поводила плечами, чувствуя себя неуютно в новом платье. Дядя Боря был горд неимоверно, наприглашал на первую выставку племянницы кучу знакомых. Я ещё из-за этого нервничала. В зале всего две моих картины, и те в углу висят, а дядя вёл себя так, словно выставка персональная, и я здесь звезда. Выталкивал меня вперёд, заводить нужные знакомства, а я краснела и молчала, как рыба об лёд, не в силах выдавить из себя ни одного подходящего для случая слова. А когда хозяин галереи подошёл нас поприветствовать, чуть в обморок не упала. Он разговаривал с моим дядей, поглядывал на меня с любопытством, а я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Чувствовала себя под его взглядом никчёмной дурёхой в дешёвом платье. Кажется, ни одного слова не вымолвила, а когда к нам подошла его жена, решила, что это самый жуткий день в моей жизни. Была мечта, и нет её. Даже маленькой, недавно появившейся, и той лишили.

А на следующий день дядя меня огорошил:

— Калинин звонил, сказал, что твою картину купили.

Я даже со стула привстала и переглянулась с Сонькой.

— Да ладно, — выдохнула та, потому что я только рот смогла открыть, да так и замерла.

Дядя Боря кивнул и озабоченно на меня посмотрел.

— С тобой всё в порядке?

— Правда, купили? — переспросила я. — Он сам позвонил и сказал?

— Что значит, сам? — не понял дядя Боря.

А я уже обнималась с Сонькой, и его вопрос попросту проигнорировала.

2

На следующий день я приехала в галерею, встретилась с Калининым и пропала окончательно. Он снова устроил мне экскурсию, теперь уже лично для меня, рассказывал какие-то невероятные истории, говорил о моём будущем, а я смотрела на него, затаив дыхание, и только кивала в такт его словам, совершенно не вникая в суть. Чувствовала себя рядом с ним девчонкой несмышленой. Пару раз ловила его заинтересованный взгляд, и тут же заливалась румянцем и отворачивалась.

Меня мучили угрызения совести, как без них? Постоянно напоминала себе, что у него жена, ребёнок, а я лишь любовница. Разлучница. Но каково это было — влюбиться впервые в жизни. До этого великое чувство как-то обходило меня стороной, выскальзывало из рук, как я не пыталась за него ухватиться, стараясь не прослыть синим чулком и привередой. Но упорно видела в своих поклонниках одни недостатки. Хотя, если на чистоту, толпы поклонников, как например, у Соньки, у меня не было никогда. Под окнами моими не бродили влюблённые, с букетами не поджидали у подъезда, и не убеждали, что жизни без меня не мыслят… У Соньки как-то был такой поклонник, чрезвычайно романтичный молодой человек, она с ним здорово намучилась, даже цветы подаренные в окно выбрасывала ему на голову… Тогда цветы, теперь гитару… странное увлечение.

А я вот до двадцати трёх лет ни разу влюбиться не сумела, уже мысленно рукой на себя махнула, и недоумевать перестала. И, видимо, чем-то мужчин от себя отталкивала, наверное, недоверием, которое во взгляде моём появлялось. Если слышала комплимент, то невольно начинала подозревать человека во всяческой корысти. Хотя, что, собственно, с меня взять?

А вот в Димку влюбилась и совершенно потеряла голову, как только он сделал первый шаг. Он говорил, что долго искал ко мне подход, а я считала это бахвальством с его стороны. Какой подход, когда я слова ему поперёк сказать не могла? Он говорил о выставке — я согласно кивала, приглашал на обед — я кивала, попросил разрешения поцеловать — я так же безмолвно кивнула и только таращилась на него совершенно глупо. А потом удивлялась тому, что он мог найти в безмолвном, одуревшем от свалившегося на него счастья, создании.

Чувство восторга пошло на спад, когда угрызения совести дали о себе знать. А когда я пыталась поговорить о сложившейся ситуации с Димой, тот неизменно вздыхал и смотрел на меня умоляюще.

— Нам обязательно говорить об этом сейчас?

— А когда? — всё-таки рискнула удивиться я спустя полгода. — Ты постоянно отмахиваешься от меня.

— Я от тебя отмахиваюсь? Вот прямо сейчас?

Он завязывал галстук, аккуратно поправил узел и обернулся на меня.

— Ева, ты несправедлива ко мне, — Димка посмотрел с укором. — Я каждую свободную минуту тебе уделяю. Иногда в ущерб сыну. Тебе не на что жаловаться.

Стало стыдно.

— Не на что. Но… надо что-то решить. Я устала от серьёзных разговоров с дядей, которые теперь, как по расписанию случаются.

— Я знаю, я ему не нравлюсь.

— Дима, ему не нравится ситуация, а не ты.

— А какая ситуация его устроит? Что я брошу сына и женюсь на его племяннице? Тогда всё будет правильно?

— Я не прошу тебя на мне жениться, я просто хочу быть уверена…

Димка нервничал, я уже жалела, что в очередной раз завела этот разговор, и, унижаясь, пытаюсь обратить на себя его внимание. Просто поговорить со мной. Не только о любви и искусстве, а о чём-то насущном и возможно даже скучном, но важном для меня, о нашем будущем. Я всё-таки надеюсь, вот уже два года надеюсь, что будущее у нас есть.

Димка говорил, что есть. Неустанно уверял меня в этом, а я верила и старалась понять его позицию.

— Я не могу бросить сына сейчас, он слишком мал. А это мой сын, я не хочу, чтобы его воспитывал чужой человек. Но я ведь для тебя всё делаю, я тебя люблю. На что ты жалуешься?

Я всегда на что-то жаловалась, и меня саму это раздражало. Вроде, не собиралась, но начинала говорить и неизменно скатывалась на претензии и жалобы. А Дима старался меня понять.

— Наверное, тебе со мной не повезло, — говорил он, приводя этими словами меня в отчаяние. — Вот такой тебе достался человек… Но мне кажется, что быть любимой женщиной намного интереснее, чем женой. Ева, слышишь ли?

— Слышу, — отзывалась я и выдавливала из себя улыбку.

— Ведь интереснее?

— Я бы предпочла быть любимой женой.

Дима смеялся и гладил меня своей большой ладонью по щеке, как маленькую.

— Фантазёрка ты. Барышня романтичная.

Когда он разговаривал со мной тихим, доверчивым тоном и смотрел чуть снисходительно, я начинала чувствовать себя капризной и неблагодарной, не желающей понять любимого мужчину, то, что для него жизненно важно, а я только ультиматумы выдвигала и что-то требовала, а Дима терпел и продолжал уговаривать меня, не повышая тона.

— Зря ты его слушаешь, — говорила Сонька, которая за полчаса до этого говорила моему дяде о том, что я имею право на личную жизнь. А личная жизнь на то и личная, чтобы самому её выбирать. — Димка твой — мерзавец знатный. Везде поспевает.

— Как тебе не стыдно?

— А что, я серьёзно. И перед женой крутится и перед тобой.

— Он сына любит.

— Жизнь хорошую он любит. Хотя, в этом, конечно, ничего предосудительного я не вижу. Сама до жути меркантильна бываю, сама знаешь. Просто я о том, что когда живёшь с женой из-за сына, не являешься с ней на все банкеты под ручку и голову не наклоняешь, чтобы она тебе с игривой улыбкой на ушко что-то нашёптывала.

— Сонь, ну прекрати! Ты специально, что ли?

— Не специально. Если бы специально, я бы про него ещё не то сказала. Котяра умытый.

Сонькина манера награждать людей всякими несуразными прозвищами иногда меня жутко раздражала. Особенно, когда она о Димке говорила. Ведь, это на самом деле моя личная жизнь и никто мне не может запретить любить человека. Женат он или у него куча других недостатков (интересно, в какой момент я стала считать брак — недостатком?), я ведь люблю и по желанию от этого чувства избавиться нельзя. Надо любить. Пока тебе дано такое счастье, надо любить.

Следующий день меня измотал. Мало того, что мы с Сонькой ходили по мебельным магазинам большую часть дня, измучили себя и всех продавцов, которым не повезло с нами связаться, так вечером ещё привезли ту самую спальню, которую присмотрела для меня Сонька, с кроватью-мечтой гигантских размеров. Довольно спать на диване, разбирать-собирать его каждый день и прятать постельное бельё в шкаф. Теперь у меня есть спальня, в которой можно уместить любую кровать, даже мечту. А почему бы и нет? Можно немного похвастаться, пусть и перед самой собой

Покупке спальни я радовалась, но пережить вечер в компании грузчиков и мастера по сборке мебели, было трудно. Но зато, когда, наконец, осталась в одиночестве, легла на кровать и руки раскинула, почувствовала себя почти счастливой. Всё потихоньку налаживалось, вставало на свои места, и жизнь уже не напоминала один огромный переезд с коробками, выстроенными в ряд вдоль стены, в которых хранилось всё то, что я называла своей жизнью. И даже собственная мастерская с прекрасным видом из окна у меня будет. Ещё бы любимого человека сюда, чтобы было с кем разделить свою радость, но приходится довольствоваться малым.

За три дня с покупкой мебели, по крайней мере, самой необходимой, я управилась. Разобрала коробки с вещами, навела в квартире хотя бы видимый порядок, а в кухонных шкафах появились тарелки и чашки в нормальном количестве, а не по две-три штуки. Расставила книги и расстелила ковёр. Квартира стала похожа на мой дом, и это безмерно радовало.

Я ждала Димку. Накрыла стол, приготовила его любимое блюдо — телятину с баклажанами, купила бутылку вина и с нетерпением ожидала вечера. А пока ожидала, напекла пирогов, стараясь тем самым унять всколыхнувшееся волнение. Из-за чего разнервничалась, не знаю. Словно, в первый раз за два года ждала его из отпуска или командировки, словно никогда раньше не скучала и не страдала в одиночестве, ожидая его звонка. Всё это было, и не раз, но я всё равно волновалась. Он задерживался, заехал куда-то по делам, а мне казалось, что он никогда уже не приедет. Что не скучал, не вспоминал и вообще забыл обо мне за прошедшие две недели.

Всё-таки у меня куча комплексов, иначе, откуда все эти мысли берутся?

Дима выглядел усталым, но довольным. Посматривал на меня и улыбался, потом разлил оставшееся вино по бокалам.

— Замечательный ужин.

— Спасибо, я старалась. Я так по тебе соскучилась, Дима, — вдруг призналась я.

— Две недели — это много, — согласился он. — Зато это полезно.

— Что полезно?

— Временные расставания. Отдохнули друг от друга, зато ты рада меня видеть.

— А ты меня нет?

Дима рассмеялся.

— Очень рад. Зачем ты спрашиваешь?

Он взял бокал и вышел на крышу.

— Прекрасный вид, — сказала я, обнимая его сзади. — Правда?

— Да. Это не детский сад, который только и было видно из окон твоей бывшей квартиры. И дети больше не орут.

— Это было меньшим из зол, — рассмеялась я. Оторвалась от него и подошла к мольберту. — Посмотри.

Как всегда с беспокойством ожидала его мнения, а Димка пил вино небольшими глотками, придирчиво разглядывал картину, а потом вдруг сказал:

— Тебе не надоел этот город?

Я удивлённо посмотрела.

— Что ты говоришь?

— А что? Маленький, провинциальный городишко.

— Какой же он маленький, Дим?

— Всё равно. Я в Москву хочу.

— В Москву, — повторила я за ним с улыбкой, сняла картину с мольберта и отнесла её в комнату. Тут же вернулась и нырнула под Димкину руку. — Москва — это хорошо, Димочка. Но только кому мы там нужны? Здесь ты фигура, у тебя самая крупная картинная галерея в городе, а там ты кем будешь? Одним из многих?

Он недовольно поджал губы и на меня не посмотрел.

— Ты просто трусишь.

— Да, трушу, — не стала скрывать я. — Потому что делать мне там совершенно нечего. Меня никто там не ждёт.

Дима убрал руку и отошёл от меня. Подошёл к бортику крыши и посмотрел вниз.

— А здесь тебя кто ждёт? Дядя?

Я насторожилась.

— Дима, ты что, уже решил? Ты уезжаешь в Москву?

Он больше минуты стоял, смотрел вдаль, и мне вдруг на самом деле стало страшно. Но затем Калинин обернулся и насмешливо взглянул.

— Кто ж меня отпустит, Ева? У меня здесь семья.

Я присела на стул и вздохнула.

— У тебя что-то случилось?

Дима безразлично пожал плечами.

— Да нет. Всё как всегда.

— Какие-то странные разговоры. Ты никогда такие темы раньше не поднимал.

— Просто мне надоел этот город.

Я поднялась.

— Город или то, что тебя в нём держит?

Калинин посмотрел на меня, глаза сверкнули, а потом ещё и улыбнулся.

— Тебя бы я забрал с собой.

В свете закатного солнца, на фоне темнеющего неба, высокий, темноволосый, в белоснежной рубашке, удачно оттенявшей загорелую кожу, Димка был невероятно красив. Я невольно засмотрелась и даже пропустила соблазнительные, многообещающие нотки в его голосе. Оглядывала его, а потом вдруг задохнулась, когда заметила откровенную насмешку в его взгляде. Почему-то мелькнула мысль, что он прекрасно знает, какое впечатление производит и вовсю этим пользуется. Снова с лёгкостью увёл разговор от опасной темы, которая могла привести к очередной неприятной размолвке, и заставить меня забыть обо всех возникших вопросах.

Он подошёл, заглянул в глаза и пальцем приподнял мой подбородок.

— Ты поедешь со мной?

Я молчала, да он и не ждал от меня ответа, так мне показалось. Целовал меня, а я ощущала странную горечь, осевшую на душе. Понимала, что Дима принял какое-то решение, и мой отказ вряд ли его остановит. Никогда не останавливал.

Он оставил меня в постели, на шикарных шёлковых лиловых простынях, которые я купила специально для сегодняшнего вечера, надеясь на какое-то волшебство, и совершенно не думала о том, что останусь на них одна, в который раз наблюдая, как любимый человек не спеша одевается, собираясь уехать от меня к другой. И даже то, что она его законная жена и, по сути, жгучую обиду должна чувствовать она, не отрезвляло.

Я сидела на постели, завернувшись в одеяло, и наблюдала за Димкой. Он застегнул рубашку, потом прошёлся по спальне, оглядывая стены.

— Давай я тебя покормлю? — предложила я, не зная, чем ещё его удержать.

Он криво усмехнулся.

— Ева, ты ещё пирогов мне предложи.

— А что? — обиделась я. — У меня и пироги есть.

— Не сомневаюсь. Что у тебя за страсть всех кормить?

— Не кормить, а готовить. Ты же знаешь, меня это успокаивает.

Калинин подошёл ко мне, наклонился, даже одним коленом на постель привстал, и поцеловал меня.

— А я слежу за своим весом, ты же знаешь.

Отчего-то померещился скрытый намёк в его словах, и я незаметно подтянула на груди одеяло. Значит, заметил. Не сказал, конечно, никогда бы открыто не сказал, но понять дал достаточно ясно, а мне теперь хоть голодом себя умори, но в форму войди, и желательно ещё до следующей встречи.

Когда Димка из спальни вышел, прихватив свой пиджак, я торопливо вскочила, суетливо накинула на себя халат, бросила быстрый взгляд в зеркало, пригладила волосы, и вышла следом за ним.

— Дима, мы так с тобой и не договорили.

— О чём?

— О Москве.

Он выразительно поморщился.

— Ева, давай не сейчас. Не подходящий момент.

— Значит, ты что-то задумал всё-таки, я права?

Калинин даже ухом не повёл, словно и не расслышал моего вопроса. Подошёл к круглому столу и вознамерился открыть мою папку с набросками. Я ещё не разбирала их, и, заметив Димкин интерес, замерла. Димка тесёмки развязал, открыл, и стал с интересом наброски разглядывать. Вынимал один за одним, а я с каждой секундой всё больше вжимала голову в плечи, ожидая неминуемой развязки.

— Вот это совсем не плохо, — сказал он, указывая на вечерний пейзаж. — Мне нравится.

Я кивнула, но тут Димка замер, заметив то, чего в принципе быть не должно было.

— Это что такое?

Я кинулась к нему и попыталась папку закрыть. Надо признать, что Калинин противиться не стал, ему хватило и увиденного.

— Ева, — повторил он, а я вздохнула.

— Глупости это, Дим. Мне скучно было.

— И поэтому ты забавляешься вот этим? — пренебрежительно фыркнул он.

— Я просто книжку прочитала… — пряча глаза, ответила я.

— Ты читаешь детские книжки?

— Она не детская! — выкрикнула я, но тут же стушевалась. — Ну, или не совсем детская.

Димка только головой покачал. Клюнул меня в щёку и отодвинулся.

— Прекрати ерундой заниматься, тебе к выставке готовиться надо, а не гномиков рисовать.

— Это не гномики, это тролли.

— Есть разница?

Я опустила глаза и промолчала.

— Проводи меня, — попросил Калинин, и я отправилась вслед за ним в прихожую. Босая, постоянно стягивая халат на груди, и несчастная. — Не дуйся, — попросил Димка уже в дверях. — Ты же знаешь, что я прав. — И видимо стараясь загладить свою резкость, притянул к себе и страстно поцеловал. У меня, если честно, от волнения и неожиданности, даже колени подогнулись. — Люблю тебя, — шепнул он напоследок и скрылся за дверью. А я продолжала стоять и ловить ртом горячий воздух.

##############

В течение следующей недели Димка, как мог, меня успокаивал, а скорее попросту отговаривался пустыми фразами, всякий раз, когда я заводила разговор о Москве. Меня это беспокоило, а он беспечно отмахивался и раз за разом со смехом спрашивал:

— Так поедешь со мной?

Довёл меня практически до истерики. Я уже не знала, что и думать. Но ясно было одно — эта затея крепко-накрепко застряла в его голове и так просто он не отступится. А у меня никак не получалось донести до него всю бредовость его идеи. Ну, куда он поедет и зачем? С чего вдруг его на приключения потянуло? Чего не хватает? От всех этих мыслей настроение было хуже некуда.

А Димка всё твердил:

— Поедешь?

— Да никуда я не поеду! — кричала я в ответ, а он лишь пренебрежительно усмехался.

— Боишься?

— Господи, как же я устала от всех этих разговоров, — уже тише проговорила я. — Дима, я не понимаю, откуда такая идея взялась? Да ещё так внезапно!

— Да ничего не внезапно! Или ты думала, что я так всю жизнь и собираюсь здесь прожить? До Москвы всего ничего, а мы здесь… словно от жизни настоящей оторваны.

— Что за глупости? — покачала я головой.

— Ева, это шанс, понимаешь? И он мне не просто так достался. Я несколько лет лазейку искал, а теперь, когда она нашлась, ты меня отговариваешь?

— Нет, не отговариваю, просто… А как же сын?

— А что сын? Он с матерью остаётся. Что ты ищешь проблему там, где её нет?

Я смотрела на него, видела, как подёргивается вена на его щеке, и всё равно не понимала. Несколько лет искал лазейку? И всё ради того, чтобы уехать?

— Да не уехать! — окончательно разошёлся он, когда я всё-таки решилась спросить его напрямую. — А добиться чего-то большего! Большего, для нас с тобой!.. — Он так резко замолчал, что мне поневоле показалось, что он проглотил какое-то оскорбительное слово. В последний момент успел. Зато посмотрел так, что и договаривать не пришлось. Я обиделась. Димка тяжко вздохнул, будто я его своей непонятливостью и несговорчивостью жутко измотала. — Ева, пойми, здесь нам покоя не будет. Мы ведь думали с тобой, мечтали…

— Но не о Москве, Дим. Я не хочу уезжать.

Он резко отвернулся от меня.

— Ну, вот что ты упрямишься?

— Да потому что я не хочу уезжать! Мне и здесь хорошо!

Димка обернулся и смерил меня пренебрежительным взглядом.

— Тебе хорошо? А что у тебя хорошо? Вот скажи мне!.. Сидишь, как мышь, выглянуть боишься!

— Дима!

— Ну что Дима? — выкрикнул он в ответ, но тут же взял себя в руки и заговорил уже спокойнее. — Пойми, там у тебя есть шанс, мы можем попробовать.

Я вытаращила на него глаза.

— Ты о чём сейчас говоришь?

Он стоял передо мной, смотрел сверху вниз и от этого я ещё больше занервничала. Ладони тут же повлажнели, и пришлось сжать руки в кулаки. Потом отчаянно замотала головой.

— Нет, Дим, я не могу. Я не готова.

— Я лучше знаю — готова ты или нет, — отрезал он. — Или ты собираешься всю жизнь ждать веления свыше и гномиков по углам рисовать?

— Да это не гномики, я же тебе говорила, — забормотала я, понимая, что говорить об этом сейчас уж точно не стоит, но нервничала, вот и болтала, остановиться не могла.

Калинин присел передо мной на корточки и положил ладони на мои колени.

— Ева, ты готова, — сказал он, стараясь быть как можно более убедительным.

— Дима, меня дядя не отпустит, — привела я последний аргумент, и Димка тут же вскочил, только глянул зло.

— Ты думаешь, что говоришь? Как он может тебя не отпустить? Тебе что, десять лет?!

— Не кричи, пожалуйста.

— Не кричу, — отмахнулся он. Постоял немного в стороне, а потом снова вернулся ко мне. — Обещай, что подумаешь, — попросил Димка, беря меня за руку. — Это важно, Ева. Это наше с тобой будущее.

Я только вздохнула.

— Я не знаю, Дим. Я не знаю, как мне жить в Москве. Я её даже не люблю, вот честно!

— О Господи, Ева, ну при чём тут это? Люблю, не люблю… Разве об этом надо думать? Неужели тебе не хочется, чтобы о тебе узнали? Чтобы твои картины висели в лучших галереях, чтобы их покупали?

Я моргнула.

— Ты говоришь такие вещи…

— О которых ты никогда не думала? Нельзя быть такой скромной, дорогая. Ты талантлива, я тебе об этом не раз говорил. Если лениться не будешь, то у тебя всё получится. У нас получится. Мы с тобой уедем…

Я встала, и отошла от него.

— Ева…

— Мне подумать надо! Я не могу решить всё за две минуты, Дим. Это слишком серьёзно. — Вот тут я растерялась. — Я никогда таких серьёзных решений сама не принимала.

Он выразительно закатил глаза.

Вот так мы и поговорили. Я окончательно расстроилась, все эти разговоры о переезде мне упорно не нравились, даже не смотря на то, что в случае моего согласия, всё то, о чём я так давно мечтала — сбывалось. Димка говорил о нашем — нашем с ним! — будущем, о том, что мы уедем, и не расстанемся больше. Правда, оставалось непонятным, как всё это будет. Как он решится, как я решусь, как потом в глаза смотреть буду людям… Хотя, какая разница, как смотреть, если мы уедем?

Я настолько потерялась во всех этих размышлениях, что почувствовала настоятельную потребность с кем-то это обсудить. А разговаривать о таких важных вещах надо с дядей. Можно, конечно, и с Сонькой, но с ней больше на «поболтать», посплетничать, совета попросить, а принимать решение надо с дядей. Правда, каждый раз, пытаясь представить его реакцию, вся гусиной кожей покрывалась, но лучше рассказать ему самой, чем дожидаться пока до него дойдут слухи о том, что Калинин решил покинуть наш гостеприимный город.

Предчувствуя тяжёлый разговор, я на следующий день встала пораньше, напекла пирогов (всем ведь известно, что сообщать мужчинам плохие новости лучше предварительно их хорошенько накормив), котлет нажарила, сложила всё в кастрюльки и отправилась к дяде. В его офисе по телефону ответил незнакомый голос, отнюдь не Сонькин, и сообщил, что «Борис Владимирович соизволили отправиться обедать домой». Куда соизволил отправиться его секретарь, я спрашивать не стала, решив, что это покажется совсем уж странным.

ДядьБорина машина и правда оказалась на стоянке перед его домом, я этому порадовалась, достала с заднего сидения большой пакет с кастрюльками, они иногда весело брякали, когда я случайно задевала пакет ногой. Я старалась идти аккуратно, потому что звук выходил хоть и весёлый, но крайне неловкий.

Дверь мне никто открыть не пожелал. Я немного потомилась, а потом достала из сумки ключи.

— Дядь Борь, ты дома? Это я!

Ответом мне послужила тишина. Я головой покрутила, ещё несколько секунд прислушивалась, надеясь услышать отклик, не дождалась, и ловко переступила через его ботинки, как всегда брошенные посреди прихожей. Мне даже не нужно было включать свет и видеть их, я просто знала, что они там, именно на этом месте. Если дядя входит домой, то обувь оставляет прямо тут же, одна из привычек закоренелого холостяка, которые уже много лет не меняются. Я пыталась приучить его убирать обувь, ставить на коврик под вешалкой, даже полку специальную купила, в которую он теперь с удовольствием суёт старые газеты, даже просто отодвигать ботинки ногой в сторону, чтобы другие люди не спотыкались, но он все мои призывы игнорировал. Как валялись ботинки посреди прихожей, так и валяются.

Так вот, я через ботинки переступила и отправилась на кухню, стараясь держать бренчащий кастрюлями пакет на расстоянии от себя. В какой-то момент мне показалось, что я услышала звук, похожий на громкий вздох, остановилась и в который раз прислушалась.

— Дядь Борь! Ты дома или нет?

Звук не повторялся, а я почувствовала себя достаточно глупо.

Кухня своим видом порадовала, даже грязной посуды в раковине не наблюдалось, что было очень-очень странно. Неужели домработницу путную нанял? А то последнее его приобретение в виде замотанной в шёлковый шарф женщины неопределённого возраста доверия не внушало. Женщина появлялась дважды в неделю, и толка от этих явлений было маловато. Я пыталась ему это объяснить, даже хотела сама приезжать, но дядя запретил. А вот сегодня приезжаю и вижу что-то совершенно странное — чистую кухню холостяка. Удивительное дело, надо вам сказать.

Уперев одну руку в бок, я кухню хорошенько осмотрела, к чему придраться не нашла, и задумчиво хмыкнула. Что-то не так. Вот прямо чувствую это, интуиция прямо бунтует.

Поставив кастрюли на стол, я всё-таки пошла в комнаты, не совсем понимая, куда дядя мог подеваться.

— В конце-то концов! — разозлилась я, заметив его рубашку, небрежно брошенную на диван. — Мы в прятки играем или тебя похитили в чём мать родила?!

Послышалась какая-то отчаянная возня, и я в ожидании посмотрела на дверь ванной комнаты, потому что звуки доносились именно оттуда, никаких сомнений. Не прошло и десяти секунд, как дверь открылась, и из ванной выскользнул дядя. Именно выскользнул, поспешно прикрыв дверь и «позабыв» выключить за собой свет. Посмотрел на меня и широко улыбнулся.

— Привет, Женька! — бодро гаркнул он, затягивая пояс халата. — А я думаю, чудится мне, что ли?

Я разглядывала его, испытывая непонятную тревогу. Он подошёл, привычно поцеловал меня в лоб, и потянул меня за руку подальше от ванной.

— А ты чего приехала? Не собиралась же.

— Да так…

Я всё присматривалась к нему, но он вёл себя, как обычно, если не считать того, что неизвестно из-за чего схватился за бутылку коньяка. Плеснул немного в бокал и выпил залпом. Я подняла с дивана его рубашку, рассеянно оглядела её, потом принялась складывать. Наверное, молчала слишком долго, потому что дядя обернулся и поглядел на меня более пристально.

— Что случилось?

— Да ничего не случилось, — поспешила я его успокоить. — Пока.

— Очень многообещающе.

— Ты есть хочешь? Я котлеты привезла, горячие ещё.

Он задумался, а я снова насторожилась. Обычно предложение поесть таких раздумий у него не вызывало. А дядя улыбнулся и предложил:

— Ты иди на кухню, я сейчас оденусь и приду, будем обедать. Чайник поставь.

Я бы так и поступила, честно. Он произнёс это совершенно будничным тоном, едва ощутимо подтолкнул меня в сторону кухни, и я бы ушла, если бы в этот момент в ванной что-то с грохотом не свалилось на пол. И всё замерло, только напольные часы громко тикали. Я смотрела на дверь ванной, потом обернулась на дядю и успела заметить мелькнувшую на его лице досадливую гримасу, но она тут же исчезла, как только он встретил мой взгляд. Даже улыбнулся, поганец, как ни в чём не бывало. Я в негодовании взмахнула его рубашкой, которую всё ещё держала в руках.

— Да в чём дело?! Ты что, сразу не мог мне сказать, что не один? Я бы ушла. Устроил тут!..

— Женьк, ну ты не обижайся, я же не знал, что ты придёшь.

— А я разве что-то говорю? — удивилась я.

— А о чём поговорить-то хотела? — преувеличенно озабоченным голосом заговорил дядя. — Что-то серьёзное?

Я тихонько вздохнула.

— Наверное.

— Что это значит?

— То и значит. Я пока не решила — серьёзно или нет. Ты потом ко мне приезжай, ладно? Или завтра.

Я прошла мимо него в спальню, хотела рубашку на вешалку повесить, он ведь не догадается даже, а рубашка изомнётся, и тогда выглядеть будет отвратительно… Стоп. В общем, я пошла в спальню, дядя шёл за мной почти по пятам и буравил мне взглядом затылок. Я уже и не рада была, что призналась в том, что разговор будет серьёзный. Он ведь теперь не успокоится, душу всю вынет со своими беспокойствами.

Рубашку я повесила, обернулась и чуть не ткнулась носом в дядину грудь. Выразительно закатила глаза.

— Всё не настолько серьёзно. Можно и вечером поговорить. Или завтра.

— Честно?

— Ну, конечно! Когда у меня случалось что-то чрезвычайное?

— Всегда всё бывает в первый раз, — поучительно произнёс он.

— Не сегодня.

Он всё ещё с беспокойством таращился на меня, и я поспешила его обрадовать:

— Я ухожу.

Дядя кивнул.

Оглянулась я уже от двери, снова натолкнувшись на дядино плечо. Пришлось из-за него выглянуть, чтобы увидеть заинтересовавшую меня деталь. А деталь была самая что ни на есть пикантная. На постели лежало женское бельё. По сути, ничего шокирующего в этом факте не было. О присутствии в этой квартире женщины в данный момент, меня в известность поставили. Да и вообще я не стала бы ахать и изумляться, если бы просто застала в этой квартире женщину. Дядя был известным ловеласом, хоть и отрицал это со всей горячностью, изображая из себя несчастного, в поисках великой любви. Но сейчас дело было совсем в другом. Дело было в том, что это бельё я знала. Не подумайте ничего плохого, просто неделю назад мы с Сонькой ходили по магазинам, и она купила себе это кружевное бельё. Мы долго выбирали, хохотали, я её подначивала, измучила вопросом кому этот подарочек предназначается, а она лишь отмахивалась и фыркала на меня. А сейчас это бельё лежало на кровати и поверить в то, что это лишь случайность, и какая-то другая дядина знакомая выбрала себе такое же бельё, а теперь оставила его на дядьБориной постели, я не могла. И ведь не сказать, что я слишком недоверчивый по натуре человек.

Заметив то, как я нахмурилась, дядя Боря нахмурился тоже.

— Что?

Я сжала руки в кулаки.

— Ничего, — процедила я сквозь зубы, а когда из спальни вышла, крикнула: — Сонька!

Дядя рядом вздрогнул и уставился на меня чуть ли не с ужасом.

— Женя, — начал он, а я ткнула пальцем в дверь ванной.

— Скажи ей, чтобы выходила!

Он почесал в затылке и выглядел смущённым.

— Соня! — снова повысила я голос, не дождавшись от него никакого действия.

Дверь открылась и показалась подружка, завёрнутая в полотенце.

— Ну и что ты орёшь? — ворчливо осведомилась она.

Дядя за моей спиной издал какой-то звук, нечто среднее между стоном и вздохом, а потом нахально заявил:

— Пойду, пожалуй, поем.

Я только руками развела.

— Вы оба сошли с ума, — пожаловалась я.

— Нашла, кого учить, — возмутилась Сонька за дядю Борю.

— Как вы могли мне врать?

— Интересно, а что, я должна была прийти к тебе и разрешения спросить, спать мне с ним или нет?

Я топнула ногой, в негодовании глядя на подружку. А дядя закрутил головой, не зная, куда спрятаться.

Сонька вышла из ванной, вся такая гордая, завёрнутая в коротенькое полотенце и толкнула любимого в плечо.

— Боря, не стой!

— Куда мне деваться-то?! — в отчаянии вскричал он. — Ты на меня рычишь, она смотрит так, словно убить задумала!

— Иди на кухню, — гаркнули мы с Сонькой на одном дыхании и недовольно друг на друга уставились. Дядя Боря широко ухмыльнулся.

Когда он ушёл, я села в кресло, сложила руки на груди и уставилась на подружку, которая вышла из спальни в одном нижнем белье и зачем-то полезла под стол. Я нервно мотала ногой, наблюдая за ней.

— Соня, ты с ума сошла? — не удержалась я от вопроса.

Она выбралась из-под длинной скатерти, сдула с лица мешавшуюся прядь волос, а когда выпрямилась, я увидела у неё в руках чулок с кружевной резинкой.

— О Господи, — простонала я, зажмуриваясь.

— Чего ты? — фыркнула Сонька. — Подумаешь… Да, чулки ношу!

— С каких это пор? — пренебрежительно скривилась я.

— С тех самых, — огрызнулась она и показала мне язык. — Ему нравится.

Я негодующе замахала на неё руками.

— Только попрошу без подробностей!

— Где юбка моя? Видела?

— А где ты раздевалась?

— Какая же ты бываешь язва, Женька, — посетовала подружка. — Никакого в тебе понятия.

— Да какое понятие? — прошипела я. Голос пришлось понизить, чтобы дядя с кухни ничего не расслышал. — Ты сдурела, да? Ты чем думала, скажи мне?

— Женька, отвали!..

— Я отвалю, — пообещала я, зловеще усмехаясь. — Только тебе от этого легче не станет! Ты для этого Вовку выгнала, да?

— Вовку я выгнала, потому что он мне надоел хуже горькой редьки, а Боря…

— Какой он тебе Боря?! Он тебе всю жизнь дядя Боря был, а сейчас Борей стал?

— А чего это ты за него так волнуешься?

— Да я не за него, дурёха, а за тебя! Соня, ты ведь не можешь не понимать… Ты ко мне придёшь и скажешь, что он сволочь, а что я тебе скажу? — Я всерьёз расстроилась.

— Не приду, — отмахнулась Сонька.

— Это ты меня успокаиваешь или себя?

Подружка подошла ко мне и посмотрела жалобно. А потом наклонилась и чуть слышно заговорила:

— Женька, ты же знаешь, что я о нём всю жизнь мечтала. Он ведь такой… такой… Ну, ты знаешь!

— Откуда это? — вытаращилась я на неё.

Сонька тоже расстроилась и присела на подлокотник моего кресла.

— Ты на меня злишься? Я знала, что разозлишься.

— Да не злюсь я! Просто… Это ненормально как-то, понимаешь? Ты и он… Господи, у меня в голове не укладывается!

Сонька окончательно сникла, молчала, что было ей совсем несвойственно, и у меня поневоле слёзы на глаза навернулись.

— Соня, родители-то твои, что скажут, — всхлипнула я, а подружка несколько неадекватно. Обернулась и поинтересовалась:

— Думаешь, он на мне женится?

Я приоткрыла рот, да так и замерла, не зная, что ответить.

— Это ты к чему?

— Это я по поводу родителей, — нетерпеливо пояснила она. — Им стоит говорить только в том случае, если жениться надумаем.

— А вы… надумали жениться? — У меня даже язык онемел, если честно.

Сонька вдруг перепугалась и оглянулась в сторону кухни.

— Тише ты!

Я красноречиво скривилась.

— Всё ясно. Ты в детство впала, Сонь? Опять свадьбу планируешь?

— Ну тебя, — обиделась она. — По крайней мере, у меня теперь оснований к этому больше, не находишь?

Я рассмеялась.

— Ох, Сонька… И даже помочь ему теперь некому.

Подружка продемонстрировала мне кулак.

— Кто его ещё так любить будет?

— Это точно, — согласилась я, подивившись собственным мыслям. Как ни крути, а ведь на самом деле рядом с дядей никогда не было женщины, которая бы любила его сильнее и беззаветнее, чем Сонька, и была бы столь терпелива. Но поймёт ли он это? За подружку даже обидно стало, если честно. Я погладила её по плечу, но всё равно напомнила: — Ты мне соврала.

— Ой, да ладно. Меньше знаешь, крепче спишь.

— Девчонки, вы там ещё долго меня обсуждать будете? Чайник ставить? — громко осведомился дядя Боря с кухни.

— Ставь, — крикнула Сонька с таким энтузиазмом, что я даже отодвинулась.

Чего только в жизни не бывает. Настолько меня огорошили, что я на какое-то время о собственных проблемах позабыла.

Узнав об отношениях дяди Бори и Соньки, Дима нисколько не удивился. Скривился только пренебрежительно, но заметив мой взгляд, тут же улыбнулся, правда, вынужденно.

— А ты сомневалась, что ей удастся? Твоей подружке только палец дай, она руку по локоть откусит.

— Дима, ну что ты говоришь?

— Ева, ты слишком наивна! Или ты всерьёз думаешь, что она всю жизнь мечтала секретарём работать? Просто с секретарского места проще в постель шефа прыгнуть, вот и…

— Дима, хватит!

Он удивлённо посмотрел, когда я повысила голос, и мне тут же стало стыдно.

— Прости. Но мне не нравится, когда ты так говоришь о близких мне людях. В конце концов, они взрослые люди и сами решат…

Калинин покачал головой.

— Господи, Женька!..

Он редко меня так называл, и когда это происходило, это было явным признаком того, что он зол не на шутку. Вот только причины для этого я в данный момент не видела.

— Хочешь сказать, тебе это нравится? — не поверил он.

— Это не моё дело, — упрямо повторила я. — И не твоё тоже.

— Ах, вот как!

— Да.

— Может ты и права. Но помяни моё слово, Сонька теряться не будет. И Бориса Владимировича окрутит на раз-два.

— Почему ты её так не любишь? — озадачилась я.

— А кто она такая, чтобы я её любил?

Иногда Калинин вёл себя гадко. Я старалась этого не замечать, списывала эти вспышки гнева и неприязни на его непростой характер, Димка порой становился раздражительным и практически несносным. Такое его настроение нужно было просто пережить. Димка успокаивался довольно быстро и становился прежним — невозмутимым и уравновешенным.

Решив больше на провокации не поддаваться, я проигнорировала ещё несколько возмущённых реплик по поводу Соньки-хищницы, закинула пробный шар в сторону Димкиной эпопеи с Москвой, на что получила таинственный ответ, что он уже всё продумал и знает, как надо поступить, чтобы все — а в особенности я, были довольны. Я потребовала объяснений, а Димка притянул меня к себе, поцеловал, а пока я приходила в себя, пытаясь вернуть важные мысли, которые испарились после первого же поцелуя, он уже засобирался и ушёл.

Но его обещания никак меня не успокоили. Скорее уж наоборот. И поэтому когда Сонька заявилась ко мне — очень деятельная и довольная собой, я пожаловалась:

— Димка что-то задумал.

Сонька только фыркнула.

— Твой Димка всё это задумал уже давно. Я подозревала, конечно, но сейчас точно знаю — сволочь он!

Я застонала в голос.

— Как же я устала от вас обоих. Что вы делите всё время?

— То есть он про меня тебе гадости говорит? — ехидно поинтересовалась подружка.

— Ты же про него говоришь?

— Вот гад, а? Ехидна.

— Сонь!

— Ну что?

Сонька плюхнулась на стул, принюхалась и сунула нос под полотенчико, которым была прикрыта тарелка. Нахмурилась.

— Морковный пирог? Ты сильно переживаешь?

Я вздохнула. Все знали, что когда я пеку морковный пирог, значит, что-то меня беспокоит. Рецепт этот мне тётя Люся по наследству передала, рецепт совсем не сложный, но само название «Морковный пирог» заставляло людей насторожиться. И желающих попробовать его было немного, хотя я и уверяла всех, что это очень вкусно. А я его очень любила. Не есть, а печь. Тёрла морковь, аккуратно всё смешивала, наслаждаясь красивым цветом, а потом сама придумала специально к этому пирогу апельсиновую глазурь. Получалось очень здорово, я собой гордилась, и все гнетущие мысли, поневоле отступали.

Но не сегодня.

— Я просто не понимаю, что происходит, Сонь. Димка какой-то таинственный, ничего мне не рассказывает, только твердит о том, что всё придумал. — От полноты чувств, я даже руками взмахнула. — А что придумал — не говорит!

— А хочешь, я тебе расскажу?

Я подозрительно на неё уставилась.

— Ты о чём?

Сонька отрезала себе кусок пирога, чем меня, признаться, очень удивила, и широко ухмыляясь, сообщила:

— Сейчас такое тебе расскажу. Боря в шоке, отойти не может.

— Что случилось? — окончательно перепугалась я.

Сонька неторопливо прожевала, потом сказала:

— Для начала скажи мне — ты в Москву с Димкой собираешься?

Я села.

— Ты откуда знаешь? Я ещё не говорила никому.

— Ты же знаешь нашу деревню — все всё друг про друга знают. Калинин твой только подумал, а полгорода уже знает, что он бежать задумал.

— Не бежать, — покачала я головой, хотя на душе в одно мгновение муторно стало. Почему бежать? — Просто он мечтает о чём-то большем…

— Ещё бы, — хмыкнула Сонька, — он мечтает!..

— Ты прекратишь меня раздражать или нет? Говори, как есть!

— Ладно, только ты Боре не говори, ладно?

— То есть?

Подружка сделала неопределённый жест рукой и глаза в сторону отвела.

— Ну… я подслушала. Димка твой к Боре приходил сегодня утром.

— Зачем?!

На губах подружки появилась ехидная улыбочка, но она постаралась её убрать и, кашлянув, торжественно сообщила:

— Димка попросил твоей руки.

Я молчала долго, затем головой мотнула.

— Что?

— Вот у меня было точно такое лицо, как у тебя сейчас. Я чуть в кабинет не влетела, до того обалдела.

— Замуж?

— Замуж, замуж, — закивала Сонька, внимательно за мной наблюдая. — Ты хочешь замуж за Калинина?

Я встала и нервно прошлась по кухне, потом вышла на крышу и глубоко вздохнула.

— Что за глупость? Он мне ничего не говорил, — пробормотала я, когда почувствовала за спиной Сонькино присутствие.

— Ему это глупостью не кажется. — Сонька прошла мимо меня, подошла к бортику, глянула вниз, а потом на этом бортике устроилась. Огляделась. — Ты права, Женьк, квартира шикарная. Особенно, крыша. На одну только крышу польститься можно. Никто тебя не видит, а ты хозяйка…

— Соня!

— Ну что?

— Как он жениться на мне может? Он же…

— Жень, вот ты глупая какая, а? Ну любовь мужика сразила, в самое сердце. Не может он больше чувствовать себя негодяем. Он Боре прямо так и сказал.

То, что Сонька теперь дядю Борей именовала, вызывало лёгкий всплеск недоверия в душе, но его заглушало изумление, которое я испытывала, выслушивая Сонькины новости. Димка разговаривал с дядей и просил моей руки? По-настоящему?

Подружка наблюдала за мной чуть насмешливо.

— Женя, очнись!

— А дядя что сказал?

— А что он может сказать? Он к тебе приедет и спросит. Но судя по твоему зачарованному взгляду, ответ очевиден, — недовольно закончила она.

— Я всё равно не понимаю. Зачем он к дяде пошёл? Почему не поговорил со мной? Глупо как-то… Дима терпеть не может церемонии.

— Ага. Зато очень уважает твоё предполагаемое приданное.

— Соня!

— Ну что Соня? Глаза-то открой! В Москву он собрался!.. А на что он собрался? Да ещё тебя тянет за собой.

Я замотала головой.

— Прекрати.

— Ты который год мне это говоришь? Прекрати! Ему очень неплохо жилось всё это время здесь, и жена его любит, и ты. А сейчас ему в Москву захотелось! А кто-то должен всё это оплатить, у самого-то в кармане ни шиша!

Я обиделась и отвернулась от неё. И самое обидное было не в Сониных словах, а в том, что я понимала — отчасти она права. Но Димка такой, какой он есть. Он никогда не прикидывался бескорыстным, он любил деньги, а ещё больше он ценил своё удобство. Для него важно, что о нём подумают люди, как посмотрят, как он выглядит в новом костюме, сколько этот самый костюм стоит, обожал шикарные жесты, он честолюбив и в меру тщеславен. И весь этот коктейль недостатков делал его практически неотразимым. Да и у кого их нет, недостатков? У меня их немереное количество, так как я могу других учить?

— Не преувеличивай, пожалуйста.

— Конечно! — фыркнула Сонька. — Богатый человек. Квартиру, машину, дачу оставит жене и сыну, себе оставит галерею, которая приносит баснословный доход, а тебе купит особняк на Рублёвке.

— Не нужен мне особняк.

Сонька приуныла.

— Жень, ты на самом деле за него замуж хочешь?

— Я люблю его.

— За что?

— Что значит, за что? — растерялась я.

— А то и значит. За что ты его любишь?

— Как можно знать за что?

— Очень даже можно, — уверенно заявила Сонька. — Я вот Борю люблю… — Она задумалась и принялась загибать пальцы. — За то, что он мужественный, умный, интересный, сексуальный…

— Да, и верный, — подсказала я.

Сонька скривилась.

— Не греши на родного дядю. Как тебе не стыдно?

Я только отмахнулась.

— Ладно, Сонь. Что ты мне доказать пытаешься? Что Димка за моим приданным охотится? Можно подумать я наследница царской семьи. А то, что он о будущем думает, о нашем с ним будущем, это не так уж и плохо.

— Не думал, не думал, а тут резко задумал!

— Ну и что!

— Какая ты упрямая, — разозлилась Сонька. — С тобой разговаривать невозможно!

— А ты не разговаривай, — посоветовала я.

— И ты на самом деле хочешь поехать в Москву?

— Нет, не хочу! — Я сбавила тон. — Я думаю об этом. А по поводу твоих беспокойств… С чего ты взяла, что дядя ему денег даст?

— Если ты с ним поедешь? — Сонька вздохнула. — Даст.

Эти слова меня почему-то сильнее всего задели. Да ещё Димка под вечер явился с бутылкой вина и шикарным букетом роз, как я поняла, опять руки просить, теперь уже у меня. Сюрприза у него не получилось, за что опять досталось Соньке и оставалось только радоваться, что подружка этого слышать не может. А я вместо того, чтобы броситься Димке на шею после того, как он меня осчастливил, села на диван, рассматривала цветы, которые по-прежнему держала в руках.

— А как же сын?

Димкина улыбка поблекла.

— Ева, мне казалось, что мы уже объяснились.

— Ты всегда говорил, что ты хочешь быть рядом с ним, видеть, как он растёт. Что для тебя это важно. А теперь ты хочешь уехать, и всё остальное стало не важно?

— Не говори так, — попросил он подозрительно спокойно. Букет у меня отобрал и присел рядом. — Думаешь, я зря это всё затеял?

— Не знаю, Дим.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

— Только я? Боюсь, у меня не получится.

— Но почему? Зачем всегда думать о других? О себе хоть раз подумай. Вспомни, как ты мечтала о персональных выставках, хотела, чтобы люди смотрели на твои картины и улыбались. Хотела донести до них свои чувства. Я тоже этого хочу.

— А твоя жена?

— А моя жена останется здесь. И поверь мне, несчастной она не будет. Я уже говорил с ней… Я ей всё оставляю. Будем начинать сначала, с тобой вместе. — Калинин залихватски улыбнулся. — Трудно, конечно, будет, но где наша не пропадала? — Он подал мне руку и посмотрел с ожиданием.

Я не сомневалась, нет, но смотрела на его руку и чувствовала непонятную нервозность. Какое-то предчувствие, что ли? Перевела взгляд на Димкино лицо. Он улыбался и смотрел с нежностью.

Я положила руку на его ладонь. Калинин разулыбался шире и поднёс мою руку к губам, поцеловал.

— Ты просто умница. Никогда в этом не сомневался.

Он поднялся и снял пиджак.

— Понимаешь, милая, нельзя осчастливить всех, это невозможно. Приходится делать выбор. — Димка усмехнулся. — Когда счастливы все — это даже как-то ненормально.

— Дядя тебе денег дал?

Калинин секунду помедлил, потом жёстко усмехнулся.

— Вот ведь проныра. Слух как у совы.

— Он дал тебе денег, Дима?

— Не дал. Но даст.

Я молчала.

— А как ты хотела? Он деловой человек, и племянницу свою любит. Борис Владимирович прекрасно понимает, что нужно с чего-то начинать. — Калинин обернулся на меня. — Ева, не хмурься ты так! Нет ничего страшного в том, что мы возьмём у него денег в долг. Не у чужого же берём!

— Не нравится мне всё это. Дима, зачем нам уезжать? Квартиру только купили… — Из-за этого я всерьёз расстраивалась.

— Ева, ты опять? Тебе как маленькой всё объяснять надо? В конце концов, я не говорю тебе, что мы в Москву переезжаем насовсем! Но нужно начать бизнес, надо предпринять какие-то шаги, заинтересовать, а потом… возможно, вернёмся. Если уж тебе здесь спокойнее.

Димка сел за стол, положил в свою тарелку немного салата, который я специально для него приготовила. Я наблюдала за ним, и вдруг поняла, что он никуда не торопится. Он теперь весь мой. И его дом теперь там, где я. В первую секунду я потерялась в своих эмоциях, захлестнувших меня с невероятной силой, а потом вдруг испугалась. Что я теперь со всем этим делать буду?

Но решение я приняла неожиданное. Димку удивила, дядю, да и себя саму. Дело уже шло к отъезду, Калинин суетился, ему вообще ни до кого было, лишь бы только никто не приставал и палки в колёса не вставлял. А я словно в стороне стояла и наблюдала за ним, испытывая неловкость и даже стыд, за то, с какой лёгкостью он всё оставляет позади. Всё что важно ему было, в чём он меня так долго уверял, оставил без всякого сожаления. Димка готовился начать всё сначала, но то, как он это делал, мне упорно не нравилось. Правда, ему я об этом говорить опасалась. Но беспокойства мои дали свои плоды и поэтому за семейным ужином, который мне тоже пришлось пережить, я и сообщила, что в Москву я не еду. По крайней мере, пока. А Димка может поехать один и если будет уверен, что нам есть смысл переезжать туда, тогда я и приеду, а сейчас мне там делать нечего. Я всё это сказала и уставилась на дядю, очень рассчитывая на его поддержку. За столом воцарилась тишина, Димка сверлил меня негодующим взглядом, Сонька откровенно ухмылялась, а дядя Боря меня разглядывал. И я знала, что всё сейчас зависит только от него. Если он скажет, что мне стоит поехать с Димкой и самой…

— Наверное, ты права, — кивнул он. — С твоей любовью к большим городам присутствовать при начальной суете совсем ни к чему. — Улыбнулся, правда, немного криво. — Сбежишь обратно через неделю.

— Не преувеличивай, — попросила я, упорно уворачиваясь от Димкиного взгляда.

Калинин помолчал, откинулся на спинку стула, затем пожал плечами.

— Что ж, если ты считаешь, что так будет лучше.

Я ему улыбнулась.

— Дим, мне там на самом деле сейчас делать нечего. У тебя дела, встречи, а я ничего в этом не понимаю.

Он кивнул и взял меня за руку.

Правда, оказалось, что обрадовалась я рано и после ухода дяди Бори и Соньки мы ещё немного поспорили по этому поводу.

— У меня такое чувство, что я тебя пытаю! Если ты не хочешь ехать, то так и скажи. Что ты предлоги ищешь?

Я не удержалась и напомнила ему, что ехать я и правда не хочу, и никогда этого не скрывала. Вот только он меня словно не слышит. Димка посмотрел на меня люто и выдал:

— Конечно, ты не хочешь ехать! Зачем? Здесь тебя дядя караулит! Каждое желание твоё предугадывает! Может, хватит быть девочкой избалованной? Самой не надоело? Смотреть противно.

Я обиделась жутко, настолько, что даже разревелась. А Димка меня успокаивать не стал, и в итоге расстались мы не очень хорошо. Он уехал в Москву, а я осталась, переживая свою обиду.

Зато дядя радовался тому, что я осталась в городе. Таким довольным я его давно не видела и в ответ на его улыбки, я хмурилась.

— Не страдай, Женька, — успокаивал он меня, обнимая за плечи. — Куда он от тебя денется? Вернётся. А если и не вернётся, то…

Соня вовремя толкнула его в бок, и он неловко замолчал. Потоптался рядом, пытаясь придумать, что бы ему такое сказать в продолжение, но при этом меня не смутить и не обидеть.

— Борь, отпусти её уже, — потребовала Сонька, дядю от меня оттесняя. — Иди лучше чемодан проверь. Вдруг я что-то забыла тебе положить?

Дядя с Сонькой собирались в отпуск. Я как раз пришла их проводить, поклялась себе, что своей унылой физиономией их расстраивать не буду, буду улыбаться и смеяться, но ничего не получалось. Когда дядя скрылся за дверью спальни, Сонька схватила меня за руку и отвела в сторону.

— Ну что ты киснешь, Жень?

— Да не кисну я.

— Ты ему звонила?

— Звонила. Опять поругались, а потом он и вовсе телефон отключил.

— Ну и фиг тогда с ним, — возмутилась Сонька. — Подумаешь, кронпринц! Где он себе ещё такую принцессу найдёт?

После этого следовало рассмеяться, но я не рассмеялась. И тогда Сонька сказала:

— Хочешь, мы останемся?

Я посмотрела изумлённо.

— Вот ещё! Вы так в отпуск хотели. Поезжайте спокойно. Что со мной будет? Я же дома.

Сонька прищурилась.

— Точно?

— Точно, Соня! И с дядей не надо меня обсуждать, иначе он точно никуда не поедет.

Подружка рассмеялась и согласилась.

— В общем, не грусти, — советовала она, за минуту до того, как сесть в машину. Мы поспешно расцеловались, потом Сонька наклонилась к моему уху и зашептала: — Оторвись по полной. Нас две недели не будет, надеюсь, когда вернёмся, ты станешь совсем другим человеком.

— То есть? — озадачилась я.

— Любовника себе заведи.

Я даже возмутиться не успела, потому что дядя Соньку от меня оторвал и сунул в машину. Потом сжал меня в объятиях, поцеловал, попросил вести себя хорошо и не делать глупостей (как в детстве!), и тоже сел в машину. Немного обалдевшая от такого прощания, я махала рукой вслед отъезжающей машине и с трудом приходила в себя. Затем качнула головой, поражаясь тому, что мне подружка предложила. Мне вот сейчас как раз нового любовника не хватает! Для полного комплекта неприятностей.

Вечером стало ужасно тоскливо, я даже рисовать не могла. Убрала мольберт, присела за кухонный стол и за пять минут нарисовала грустного тролля перед молчавшим телефоном. Телефон был именно молчавший, и это было очень символично. Я немного посомневалась, потом набрала Димкин номер. Но снова включился автоответчик, и я отключилась, не сказав ни одного слова. Ночью всё ворочалась с боку на бок, всё надеялась, что Димка позвонит, пусть и поздно ночью, потом принялась себя уговаривать, что он просто не хочет меня будить. Но легче стало совсем ненадолго. Я ещё покрутилась на огромной постели и уснула только под утро.

А на следующее утро проснулась от того, что почувствовала чьё-то присутствие рядом. Открыла глаза, совершенно ни о чём не думая, и увидела перед кроватью незнакомого всклокоченного мужика, который разглядывал меня с насмешливым изумлением. Заметив, что я проснулась, он кинул на пол объёмистую спортивную сумку и нараспев проговорил:

— Чего-то я не понял. Ты кто?

3

Мне потребовалось несколько секунд для того, чтобы понять, что это не сон. Моргнула раз, потом другой, и вот уже нелепо забарахталась на огромной постели, запуталась в одеяле и чуть с кровати не свалилась, пытаясь дотянуться до телефона. Оглянулась на мужчину, боясь, что тот решит мне воспрепятствовать вызвать милицию, но он стоял на прежнем месте и приглядывался ко мне с недоумением. С кровати на пол я всё-таки съехала, но уже по собственной воле, схватилась за телефон и тогда уже грозно предупредила:

— Я милицию вызываю!

— Зачем?

— Я на самом деле милицию вызову! Уходите немедленно!

— Интересно, — хмыкнул он, совершенно не испугавшись моих угроз, и сложил руки на груди. — Я возвращаюсь домой, в моей постели какая-то баба незнакомая, да ещё милицией грозит. Не много ли наглости, дамочка?

Я перестала лихорадочно тыкать по кнопкам телефона, от страха не в силах вспомнить номер телефона милиции, посмотрела на незваного гостя и вместо того, чтобы закричать и позвать на помощь, прищурилась.

— Куда домой? Вы кто такой?

— Вообще-то, я здесь живу. — Его губы скривились, что, видимо, означало ехидную улыбочку.

— Нет, это я здесь живу!

— Очень интересно.

Он упёр руки в бока и внимательным взглядом обвёл недавно отремонтированную спальню, потом уставился на кровать-мечту. Причём смотрел с таким явным интересом, что я занервничала. Натянула на себя свалившееся вместе со мной на пол одеяло и совсем другим тоном ещё раз поинтересовалась:

— Вы кто такой?

— А ты?

— Да что же это! Почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

— А я ещё не решил, стоишь ли ты того, чтобы я тебе отвечал.

Он ещё и хам, очень мило. Я настолько разозлилась, что даже бояться перестала. Да и мужчина явно на меня набрасываться не собирался, и взгляд у него был скорее удивлённый. Оглядывался непонимающе и хмурился.

— Отвернитесь, — потребовала я.

— Что?

— Отвернитесь, говорю. Я встану.

Его брови взметнулись вверх, взгляд стал насмешливым, но потом качнул головой и вовсе из спальни убрался. Я вздохнула с облегчением.

Мне потребовалось меньше пяти минут, чтобы натянуть на себя спортивный костюм, умыться, причесаться, дважды споткнуться о чужую сумку с вещами, и тогда уже побежала в гостиную.

— Так что вы там говорили о квартире? — К тому моменту моя злость заметно ослабла, и я занервничала, потому что поняла — мужик этот не просто так в моей квартире появился, он даже не вор, он на неё претендует!

— А почему здесь всё не так? — поинтересовался он, не оборачиваясь на меня. Стоял посреди кухни и оглядывался. — И кто вы такая?

Столь неожиданный переход с бесцеремонного «дамочка» на «вы» меня, признаться, обескуражил. И совсем не успокоил. Голос незнакомца зазвучал официально, и ничего хорошего это не предвещало. Так мне показалось, по крайней мере. И это — кто вы такая, окончательно меня убило.

— Как это — кто я такая, — залепетала я, разглядывая его спину. Спина была широкая, руки сильные, пальцы цеплялись за карманы донельзя обшарпанных джинсов, и почему-то на эти самые джинсы я и уставилась. На карманы интересно простроченные и далеко не сразу сообразила, что карманы эти хоть и на джинсах, а джинсы-то на… ниже спины, в общем, и смотреть туда как бы неприлично. Я ужаснулась своим мыслям, а мужчина ещё и обернулся, видимо, не дождавшись продолжения объяснений, насмешливо глянул, и я тут же покраснела. И от этого агрессивнее, чем было необходимо, выпалила: — Я — хозяйка квартиры! А вот кто вы такой?!

Он развернулся и уставился на меня голубыми, как небо глазами. Глаза были, как у младенца, в смысле, такие же невинные. Настолько, что это показалось издевательством.

— И как вы в квартиру вошли?

Он пожал плечами и улыбнулся.

— У меня ключи есть. От моей квартиры.

Я чуть не застонала вслух. Ну конечно. Я ведь всё в этой квартире переделала под свой вкус. Всё, кроме входной двери, даже не подумала замки сменить. Да и зачем, если дверь изначально напоминала сейфовую, и я чувствовала себя в полной безопасности.

Пока я пыталась прийти хоть к какому-то логическому выводу, мужчина прошёлся по просторной кухне, затем привычным движением распахнул балконную дверь, выглянул на крышу, и вдруг, уцепившись за перекладину над дверным косяком, подтянулся. У меня сердце упало. Да, я теперь поняла предназначение этой перекладины (а я ведь не позволила её убрать, собираясь шторку на неё повесить), но при этом стало совершенно ясно, что этот человек действительно имеет отношение к моей квартире. Но это ведь моя квартира!

— Я ничего не понимаю, — снова начала я и голос мой звучал всё тревожнее. — Это моя квартира, я её купила… то есть, мне её подарили.

— Хорошие тебе подарки делают, — хмыкнул пришелец. Я так поняла, что выдержки ему хватило ненадолго, и он снова принялся язвить.

— Какое вам до этого дело?!

Он вернулся в квартиру, остановился, разглядывая меня. Я решила в долгу не оставаться, и, умоляя себя, выдержать его взгляд, тоже на него уставилась. Не могу сказать, что его вид меня обрадовал. Русые волосы всклокочены, небритый, угрюмый, губы неприятно кривились, и ярко-голубые глаза смотрели пронзительно, утратив своё невинное выражение. Да и вообще этот человек выглядел опасно, и я вдруг подумала, почему сижу здесь и слушаю его, собираюсь что-то с ним обсуждать. Почему милицию не вызову? Пусть они с ним разбираются. В конце концов, это моя квартира!

— Где моя жена? — вдруг спросил мужчина.

Я растерянно моргнула.

— Ваша жена?

— В этой квартире жила моя жена! Где она?

— Откуда я знаю?!

— У кого ты квартиру покупала?

Я попыталась вспомнить. Мысли путались, чужой взгляд нервировал, и я уже готова была поддаться панике.

— Как же… Фролова… Да, точно, Фролова Галина Андреевна! Это ваша жена? Вы Фролов?

— Я не Фролов. Но это моя жена. Бывшая.

Я вдруг почувствовала облегчение.

— Ах, бывшая…

Он стоял и смотрел на меня, всё больше хмурясь, а потом вновь спросил:

— Где она?

— Да откуда же я знаю? Я видела её один раз в жизни, у нотариуса. Документы подписали и всё.

— Интересное кино, — хмыкнул мужчина и вдруг пошёл на меня. Я замерла, не сводя с него безумного взгляда, но он лишь сел на соседний стул и стащил полотенце с тарелки с морковным пирогом. Осмотрел его со всех сторон, взял самый большой кусок и откусил. Он не торопясь жевал, а я на него смотрела. Потом сглотнула и попыталась отодвинуться от него вместе со стулом. Но как только стул заскрежетал по полу, мужчина повернулся ко мне. Взглядом буквально впился в меня и неожиданно ухмыльнулся.

— Она на самом деле продала тебе квартиру?

Я осторожно кивнула и чуть в обморок не грохнулась, когда он в сердцах рыкнул:

— Вот сука, а? Квартиру мою продала и свалила!

Меня со стула, как ветром сдуло. Я обежала большой кухонный стол, чтобы быть от мужчины подальше и заметалась, не зная, что предпринять.

— Давно? — заинтересовался он.

— Что? А… Полтора месяца назад.

— Значит, я совсем немного опоздал.

Я до боли сцепила пальцы.

— Послушайте, может, вы уже пойдёте?

— Куда это? — вроде бы удивился он.

— Куда-нибудь! Вашей жены… то есть, бывшей жены, здесь нет, она не живёт здесь больше. Это теперь моя квартира, и, пожалуйста, уходите!

Он наблюдал за мной почти с умилением. Прожевал и тогда уже заулыбался.

— По-моему, ты не поняла. Это моя квартира, и продавать её Галка не имела никакого права. И я понятия не имею, что ты купила и у кого.

Ноги перестали меня держать, и я села на широкий подоконник.

— Как?..

— А вот так, — весело закончил он и поднялся. Я наблюдала за ним настороженно. А он направился прямо к моей спальне.

— Вы куда? — не выдержала я, перепугавшись окончательно.

— В душ. А ты бы поесть чего-нибудь приготовила, — он добавил в голос просительных ноток. Обернулся и вдруг подмигнул мне. — Я всю ночь к тебе мчался, десять часов за рулём.

Я даже не возмутилась в ответ на такую наглость. Он ушёл, а я осталась сидеть на подоконнике совершенно обалдевшая. Что значит, она не имела права продавать квартиру? Раз она её продала! Как такое может быть? Это же моя квартира, я её так полюбила, я душу в неё вложила, я… жить без неё не смогу! Без этой кухни, без этой крыши, вида из окна. Даже без моей кровати-мечты, которая больше ни в одну спальню на свете не поместится! А теперь является какой-то нечесаный мужик и заявляет, что я здесь никто. Как это понимать?!

Нужно что-то делать. Срочно, вот пока он в душе… Подумать только, он в моём душе! Спокойно. Нужно позвонить в милицию, пусть они приедут и заберут его. Прямо из душа, голого. Или лучше дяде позвонить и спросить у него, что делать. Он всегда всё знает, скажет, как поступить и чем этого неандертальца припугнуть.

Ага, я дяде позвоню, и он тут же сорвётся обратно, а они только вчера улетели. Сонька мне этого не простит. Она так мечтала об этом отпуске, о пляже, океане, и они с дядей Борей вдвоём, отлив и всё такое… Что-то я увлеклась Сонькиными мечтами. Думать надо совсем о другом. Нужно просто решить…

Что делать?!

Вызвать милицию, пусть они разбираются.

— Куда ты звонишь?

Я вздрогнула и чуть трубку не выронила. Оглянулась испуганно.

— В милицию. Пусть они разбираются, — начала я и замолкла на полуслове, приглядываясь к новоявленному хозяину квартиры. Он побрился, влажные волосы были зачёсаны назад, да и в целом выглядел посвежевшим. Одну футболку сменил на другую, тоже не слишком новую, а вот джинсы остались прежние. Видно, любил он их очень и старался не замечать неприглядной поношенности.

— Милиция — это дело хорошее, — согласились со мной. — Как позвонишь, сразу иди вещи собирай свои.

Я вернула трубку на рычаг.

— Почему я?

— А кто? Я только что домой вернулся. А здесь бардак.

— До вашего появления никакого бардака здесь не наблюдалось! — не удержалась я, он в ответ ухмыльнулся.

— Огрызаешься?

— Почему я должна вещи собирать? — с отчаянием воскликнула я.

— Потому что, хоть и косвенно, но ты участвовала в мошенничестве. А так как Галку ещё найти нужно, необходимо будет назначить крайнего. Ты догадываешься, кто это будет? — С каждым словом он улыбался всё шире и очаровательнее. Лицо разгладилось, взгляд сиял, что делало его почти симпатичным. Конечно, это я от злости про «почти», экземпляр мне попался вполне, но не в моём вкусе, слишком мужиковатый и опасный. Да ещё такие гадкие вещи мне говорил, что в пору было его возненавидеть.

— Хватит, замолчите!

Он послушно замолчал, а я отвернулась и уставилась в окно, старалась дышать глубоко и размеренно.

— Кормить меня ты не собираешься, как я понимаю?

— Чтоб ты подавился, — еле слышно пробормотала я. Он не мог этого слышать, не мог, но вдруг весело хмыкнул.

— Ладно, тогда я сам. — Открыл холодильник и присвистнул. — Я смотрю, ты хорошая хозяйка. Для кого стараешься? Муж есть?

Он загремел кастрюлями, я же нервно притопывала ногой, не справляясь с нервным напряжением, но не желала оборачиваться и видеть, как незнакомый мужик хозяйничает на моей кухне. То есть, на его кухне, но это было очень — очень-очень! — несправедливо.

— Да ладно, что ты так переживаешь, — заговорил он, аккуратно обходя меня, стараясь не задеть локтём. — Попытаемся найти Галку, я ей быстренько шею сверну, деньги вернём, всё это дело утрясём с квартирой, и разойдёмся, как в море корабли.

— Как утрясём? — заинтересовалась я.

— Я же сказал, деньги вернём. Если она их не истратила, конечно. Хотя, спустить такую сумму за такой короткий срок, даже Галке, думаю, не под силу.

— Мне не нужны деньги.

— Да? — удивился он. — Так это здорово. Деньги можешь отдать мне, раз ты такая богатая.

— Я не богатая! — от злости я даже ногой топнула. — И деньги мне не нужны, мне квартира нужна!

Он развернулся, упёрся рукой в холодильник и широко ухмыльнулся.

— Хочешь, чтобы я пустил тебя пожить? — Окинул меня довольным взглядом, улыбнулся по-особенному, отчего на его щеках появились очаровательные ямочки, а я по-дурацки покраснела, и от этого ещё больше разозлилась.

— Я хочу получить свою квартиру, — чеканя каждое слово, проговорила я. — Потому что это моя квартира, я здесь живу. А вы можете разбираться со своей женой, как хотите! Сворачивать ей шею или любить до гроба, мне всё равно!

Он помолчал. Глаза стали серьёзными, призадумался о чём-то.

— Сколько стоила квартира?

Я назвала сумму. На его лице ни один мускул не дрогнул, хотя сумма была внушительная. Я, помнится, ахнула, когда в договоре купли-продажи её увидела. Но зато, не смотря на внешнюю невозмутимость, я услышала то, что хотела.

— Согласен. Ищем Галку, я забираю деньги, а тебе остаётся квартира.

— И я могу вам верить? — засомневалась я.

— А у тебя есть выбор?

Он был прав, выбора не было.

На плите зафыркал чайник, я оттеснила гостя от плиты и занялась завтраком.

— Садитесь за стол, вы мне мешаете.

Он спорить не стал, сел и объявил:

— Меня зовут Глеб. Мартынов. И можно на «ты».

— Не могу сказать, что рада знакомству!

Глеб рассмеялся.

— Что ты злая такая?

— А чему мне радоваться? — Я грохнула на стол тарелку. — Я просыпаюсь, а перед моей кроватью стоит какой-то страшный мужик и говорит, что моя квартира совсем не моя!

Он нахмурился.

— Почему это я страшный? — Взял начищенный заварочный чайник из нержавеющей стали, и стал вглядываться в своё чуть искажённое отражение.

Я отвечать не стала, отвернулась к плите. Что он в чайнике увидел, мне неизвестно, но потёр подбородок рукой, поставил чайник на место и снова полез ко мне с вопросами.

— А проявить ответную вежливость?

— Какую?

— Как тебя зовут?

Я помедлила, потом всё же ответила:

— Женя.

— А вот мне очень приятно! Всегда приятно знакомиться с красивой девушкой. Особенно, когда обнаруживаешь её в своей постели.

Он довольно рассмеялся, а я оглянулась на него через плечо и настороженно посмотрела. Глеб тут же скис.

— Ну что ты? У нас ведь теперь общее дело.

— Я о нём ещё подумаю. Не уверена, что тебе стоит доверять.

— Почему? Я очень честный человек, тебе это любой скажет.

— Настолько честный, что собираешься обобрать бедную женщину.

— Кого ты имеешь в виду?

— Жену твою бывшую.

— Вот это ты зря. Галку, после того, как она такое дело провернула, бедной совсем не назовёшь. Миллионерша всё-таки.

— Гнусность какая. — Я всё-таки покачала головой. — Это до чего же нужно довести бедную женщину, чтобы она на такое решилась?

— Она решилась на это, потому что мозгов у неё, как не было, так и нет. По всей видимости.

— Что ж вы женились на женщине без мозгов? — попробовала я поддеть его.

— А мозги в женщине — это не главное. Ты не знала? — Он уставился на меня и мне тут же жарко стало. Его пристальные взгляды начинали беспокоить. Я гордо отвернулась.

На еду Глеб накинулся с такой жадностью, словно до этого не он подъел половину морковного пирога, который, казалось, только его и ждал. Себе же я налила кофе и сделала маленький бутерброд с икрой, решив на этом остановиться. Сидела на высоком табурете и гадала, за что же мне всегда такое счастье выпадает. Только уверишься, что у тебя всё тихо-спокойно и в порядке, как сразу же приключается какая-то пакость.

Глеб посматривал на меня исподлобья, потом усмехнулся.

— Вкусно.

— Это вместо «спасибо»?

— Ну, это само собой. Я умею быть благодарным.

— Я заметила.

— А ты мне так и не ответила.

Я непонимающе посмотрела.

— Муж-то есть?

— А это имеет какое-то значение? — Я взглянула на него сурово.

Глеб дёрнул плечом, даже не стараясь спрятать ухмылку.

— Да так, интересуюсь просто… Вдруг заявится и всё дело нам испортит?

— Не испортит. Лучше бы ты о деле и думал, а не о всяких глупостях.

— Так я и думаю. Кофе у нас ещё есть?

Чужой наглости можно было поражаться, но так как Мартынов с места не двигался и только смотрел на меня, пришлось самой встать и налить ему кофе. Еле удержалась, чтобы кофейником его не огреть. Даже удивительно, никогда раньше не испытывала такой злости по отношению к практически незнакомому человеку. А вот этот просто выводил из себя одним своим видом.

— Значит, мужа нет.

— Что ты пристал?!

— Ну, как… — Он расхохотался. — Как говорится, вы привлекательны, я чертовски привлекателен…

— Это кто тебе сказал? Бывшая жена, у которой мозгов нет?

Смех затих, но улыбаться Глеб не перестал и лишь посетовал:

— Вот ведь язва.

Я вернулась к столу и стукнула по столу чашкой.

— В общем, так, если ты ко мне начнёшь приставать…

— То что?

— То я позвоню в милицию. Тебя сдам, как сексуального маньяка, а заодно расскажу обо всей этой истории.

— И потеряешь квартиру.

— Зато от тебя избавлюсь! — Больше не взглянув на него, я направилась в спальню, только пробормотала себе под нос, но так чтобы Глеб непременно услышал: — Навязался на мою голову, мачо провинциальный!

Он рассмеялся, а я хлопнула дверью.

4

Спустя час я из спальни выскочила, ликуя и размахивая нужной бумажкой.

— Вот!

Глеб, который как раз с интересом разглядывал мои картины, выстроенные рядком возле стены, оглянулся через плечо.

— Что?

— Генеральная доверенность, которую ты оставил своей жене на продажу квартиры! — Я снова бумажкой помахала и посмотрела на Мартынова с торжеством. Мол, игра окончена, дальше водить меня за нос у тебя не получится! Но он совершенно не впечатлился, вместо того, чтобы заволноваться и начать просить у меня прощения за дурацкий розыгрыш, кивнул на картины.

— Ты рисуешь?

— Рисуют дети в детском саду. Я пишу.

— Художница, что ли?

— Да. Глеб, ты слышишь меня? Я доверенность нашла!

— Поздравляю тебя. И что там написано?

— Ты издеваешься?

— Даже не думал. Вот эта мне нравится. Это с нашей крыши?

— Не с нашей, а с моей, — тут же поправила я его. — Ты обещал.

— Да помню.

Доверенность его нисколько не заинтересовала. Я из-за этого расстроилась, присела за стол и ещё разок пробежалась глазами по тексту. По мне, так всё выглядит официально и вполне законно. Даже печать стоит в углу. А Глебу всё равно. Я побарабанила пальцами по столу, разглядывая полоску кожи, появившуюся на мужской спине между задравшейся футболкой и поясом джинсов.

— Глеб!

— Ну что?

— Это генеральная доверенность. Это документ.

Он выпрямился и обернулся.

— И что?

— Я тебя сейчас стукну, честное слово.

— Какая же ты настырная женщина, Евгения, — посетовал он. Присел за мой рабочий стол и открыл папку с эскизами. Подобная бесцеремонность и неуёмное любопытство, меня жутко раздражало, но я крепилась, потому что у меня было дело поважнее. — Ну что там может быть написано?

— Всё по делу, — заверила я его, дрожащим от негодования голосом. — Ты разрешил ей продать квартиру, официально.

— Ничего я не разрешал.

— Но тут подпись твоя стоит!

— Я ничего не разрешал и ничего не подписывал.

— Как же так?

Он устало посмотрел.

— Когда доверенность составлена?

Я сунулась в бумагу.

— 28 мая.

— Этого года?

Я кивнула.

— Замечательно, — отозвался Мартынов. — Особенно радует то, что меня в городе не было больше года.

Последняя надежда умерла. Я облокотилась на стол и пустым взглядом упёрлась в эту филькину грамоту. Глеб тем временем с большим интересом проглядывал мои наброски, даже лицом посерьёзнел, и выглядел немного уморительно. Можно подумать, что хоть немного разбирается в том, что видит. Но вдруг его лицо разгладилось, и Глеб разулыбался.

— О! А это тоже ты рисовала?

Я не сразу поняла, о чём он. Привстала на стуле, пытаясь увидеть, что его так удивило, и тут же подскочила, как ужаленная.

— Не трогай!

— Почему? Классные тролли. Вот этот особенно, смотри, какая физиономия хитрющая.

Когда он сказал про троллей, я замерла и на него уставилась. Он не смеялся, не издевался, и, кажется, на самом деле заинтересовался.

— А зачем ты их рисуешь?

Я стояла за плечом Глеба, смотрела на своих троллей и словно сама их впервые видела. Прежде чем ответить, подумала.

— Это иллюстрации к одной детской книжке. Издательство конкурс объявило… Так, дай сюда. Я просто балуюсь.

Папку я у него отобрала и сунула на верхнюю полку стеллажа.

— Так и что?

— Что? — не сразу сообразила я.

— С конкурсом.

— С каким конкурсом? Ты бы лучше о доверенности думал!

— А чего о ней думать? Липа, она и есть липа.

— Глеб, но это же преступление! Подделка документов!

— А я спорю разве?

— Ты как-то подозрительно спокоен, — нахмурилась я. — Где твоя жена живёт? Поехали, выясним всё и…

— Откуда я знаю, где она живёт? Меня больше года здесь не было. Может, её и в городе уже нет.

— Как это? — Я настолько обалдела от такой информации, что надолго застыла посреди комнаты. — А как же мы её искать будем?

— Попытаемся узнать, где она. За два года жизни в этом городе, у неё должны быть здесь какие-то друзья или знакомые.

— Что ж ты за муж такой? Не мудрено, что она с тобой развелась! Ты говоришь о ней, как о чужой!

— А она мне родная, что ли? Поженились по глупости, побаловались да разбежались.

Я лишь головой качнула.

— Вообще не понимаю, что ты мне говоришь. Почему-то мне кажется, что ты мне врёшь.

Он вытаращился на меня, изображая оскорблённую невинность.

— Да я вообще никогда не вру. Кого хочешь спроси!

— Интересно — кого? Жена, и та от тебя сбежала.

Когда я отвернулась, мне послышался смешок. Я быстренько оглянулась через плечо, Глеб был вполне серьёзен и даже не улыбался.

Чтобы хоть как-то успокоиться, я открыла холодильник, придирчиво оглядела полки, полные продуктов и принялась доставать нужное. Мои действия Мартынова заинтересовали.

— Что у нас на обед? — невинно поинтересовался он.

— Не знаю… Греческий салат и ростбиф. — Я вздохнула. — И тесто поставлю. Сил моих нет всё это выносить.

Глеб наблюдал, как я подвязываю фартук, расправляю его, чтобы каждый цветочек был хорошо виден, поправляю бантик, потом выбираю нож. Ножи у меня дорогущие, фирменные, в специальной подставке, дядя мне их из Германии в прошлом году привёз в подарок. Я их обожала, особенно за ярко-оранжевый цвет ручек. Каждый раз перебирала, вытаскивала по очереди, словно не знала, где какой торчит. Знаю, конечно, просто мне процесс нравится.

Сонька как-то сказала, что решила психологом стать, насмотревшись на меня на кухне. Говорит, у меня явные проблемы с психикой. А я неожиданно поняла, что мне даже возразить нечего. Да и страшно, если честно. Разозлишь Соньку, а она потом опыты на мне ставить будет.

— Что ты собираешься делать?

Я посмотрела на Мартынова, который внимательно за мной наблюдал.

— Мясо резать буду, а что?

— Уж больно уверенно ты нож держишь. Не по себе мне как-то.

Я обворожительно улыбнулась.

— Ещё слово — и обедать будешь за дверью этого дома.

Он ухмыльнулся.

— Понял, не дурак.

Я привычно расправилась с вырезкой, украдкой наблюдая за чужим мужчиной в своём доме. Он расхаживал по комнате, с любопытством разглядывал мои вещи, фотографии, добрался до книжного шкафа и провёл пальцем по корешкам книг. Мне отчего-то смешно стало.

— И нечего фыркать, — мгновенно отреагировал Мартынов. — Книги я читаю.

— Да я и не сомневаюсь! У тебя очень богатый лексикон, я заметила.

Он обернулся и весело глянул на меня.

— Я употребляю только литературные слова. Хочешь, поспорим?

— На что? — не подумавши, брякнула я.

Глеб сунул руки в задние карманы джинсов и посмотрел на меня со значением.

— Ну, я не знаю…

Я вспыхнула и из-за этого разозлилась.

— Шёл бы ты отсюда.

— Куда?

— В магазин за хлебом. У меня в доме хлеба нет, так и знай.

— Почему это? Хлеб — всему голова, забыла? Ах да, ты же действительно забыла, — он ехидно

улыбнулся, — и вляпалась в такую историю. На диете, что ли, сидишь, Евгения? У баб от диет крыша едет.

Я упёрла руку, в которой держала нож, в бок.

— Если ты сейчас не уйдёшь, я в тебя чем-нибудь кину. И тебе очень повезёт, если это будет тарелка, а не нож.

Он хохотнул, но прежде чем скрыться с моих глаз, заметил:

— В этом фартуке в цветочек ты выглядишь премиленько.

Дверь хлопнула, и я далеко не сразу поняла, что улыбаюсь. Спохватилась, даже нахмурилась, разозлившись на саму себя. Вот чего, спрашивается, я улыбаюсь? Вместо того, чтобы задуматься. У меня вообще сегодня такое чувство, что я утром не проснулась. Вижу какой-то глупый, дурацкий сон, потому что только во сне я могла бы впустить в дом чужого мужика, разговаривать с ним в таком лёгком тоне, да ещё и за хлебом его посылать. Я с самой юности, когда все подружки заводили себе мальчиков, страдали от несчастной любви, постоянно ввязывались в какие-то авантюры от любви же, ну и по глупости конечно, проявляла завидную осторожность. До появления Димки в моей жизни не влюблялась даже и всегда считала, что общаться с мужчинами не умею. Не получалось у меня вести с ними интимные беседы и зазывно улыбаться. Сонька как-то попыталась научить меня правильно стрелять глазками, но я при этом себя такой дурой чувствовала, что хохотать начинала прежде, чем объект моих стараний замечал моё «косоглазие». А вот мой новый знакомый меня злил и пугал в какой-то степени и, наверное, поэтому у меня рот практически не закрывался, от страха и волнения. Болтала какие-то глупости, смешила его своими высказываниями и чтобы чуточку реабилитироваться хотя бы в собственных глазах, мне оставалось надеяться, что терпение Глеба скоро закончится, и он исчезнет так же внезапно, как и появился в моём доме. А пока придётся его терпеть и играть по его правилам. Другого выхода я не видела.

Я резала помидоры на салат, в задумчивости осматривала комнату, а взгляд вдруг наткнулся на приоткрытую дверь спальни. Я вытянула шею, разглядывая спортивную сумку, оставшуюся на полу перед моим шкафом, посомневалась немного, а потом отложила нож, вытерла руки о полотенце и прошла в спальню. Конечно, лазить по чужим вещам — это плохо. Неприлично, даже низко. Но какой у меня выбор? С колотящимся сердцем, я расстегнула молнию и заглянула в сумку. Внутри ни денег, ни оружия, ни наркотиков. Одежда, какие-то личные вещи, в общем, ничего интересного. Я молнию застегнула и сунула свой любопытный нос в маленькое отделение на боку сумки. Там нашёлся паспорт и ещё какие-то бумажки.

— Ага, — довольно выдохнула я и села прямо на пол, по-турецки сложив ноги. Открыла паспорт. — Мартынов Глеб Степанович. Степанович, надо же… — Пролистала на страницу прописки. Удивлённо приподняла брови. Вот так так. Но, по крайней мере, о моей квартире ни слова.

Любопытство моё было вполне удовлетворено, но прежде чем паспорт закрыть, я перевернула ещё несколько страничек. Штамп о браке и штамп о разводе. Хоть по одному, а не по пять, от такого типа, что угодно ожидать можно.

Вдруг стало стыдно, я чужой паспорт убрала, провела по сумке рукой, чтобы не было заметно характерных примятостей, и вскочила. Чувствовала себя преступницей. Вот только виновата в своём чрезмерном любопытстве совсем не я, а Мартынов Глеб Степанович. Появился, туману напустил, небылиц порассказал… Правда, все небылицы очень похожи на правду, но всё равно… Напугал девушку, а сам только нагло ухмыляется.

Кстати, где его носит? Магазин в соседнем доме.

От звонка телефона вздрогнула. Сердце подскочило, а я напомнила себе, что все следы преступления я уже уничтожила. Надеюсь, по крайней мере, что это так.

Удивительно, как настоящие преступники на свете живут, это ведь такие переживания, никаких нервов не хватит. От каждого шороха вздрагивай, а ведь ещё муки совести существуют… говорят.

Звонила Сонька, счастливая до неприличия.

— Мы прямо у океана! — прокричала она мне в ухо. — Хочешь послушать шум волн?

— Мечтаю. Сонь, чего ты дразнишь меня?

— Тебе тоже в отпуск надо, — уверенно заявила подружка. — Знаешь, как тут здорово? Красота такая!.. Вот хорошо, что мы не в Италию поехали, а сюда.

Я услышала ворчание дяди где-то совсем рядом и рассмеялась.

— Он тебе привет передаёт, — сказала Сонька. Секундное молчание, а потом подружка продолжила, понизив голос. Я так поняла, что она от дяди отошла, чтобы он не слышал наш дальнейший разговор. — Димка звонил?

— Не звонил, — вздохнула я расстроено. — Мне кажется, он и не позвонит уже.

— Димка и не позвонит? Отстать, Жень. Объявится. Он тебя специально маринует, чтобы ты вину свою прочувствовала. А ты чувствуешь?

Я с ответом медлила, и Сонька удовлетворённо хмыкнула.

— И правильно. Пусть хоть раз он к тебе на коленях приползёт. А ты его сапогом по наглой роже.

— Соня, каким сапогом? Лето на улице.

— Я бы на твоём месте специально надела. И со шпилькой, чтобы мало не показалось.

— Какая ты кровожадная. В кого только не понятно.

— Почему это непонятно? У меня дедушка хирургом был, забыла?

— А бабушка медсестрой. Добрее надо быть к людям, Соня.

— Ну да, а они на шею потом садятся. Чем ты занимаешься одна?

— Я? — У меня возник соблазн взять и Соньке всё рассказать. Про проблемы с квартирой, про всю эту афёру, а главное, про Глеба, который, в данный момент, за хлебом в магазин отправился. Вот это обстоятельство меня больше всего и смущало. Я расскажу, а подружка завопит, через секунду в унисон с дядей: «Вызывай милицию! Где он сейчас? Далеко от тебя?», а я что скажу? За хлебом пошёл?

Закрыла глаза и соврала подружке, надеясь, что мне не придётся вскоре об этом пожалеть:

— Картину заканчиваю. В блаженной тишине.

— Ну-ну, — хмыкнула Сонька, а на прощание довольно грозно добавила: — И не смей ему звонить! Хоть в этот раз первой не звони!

— Слушаюсь и повинуюсь, — пробормотала я, а когда передо мной, как по волшебству, в воздухе возник шуршащий пакет из соседнего супермаркета, натурально схватилась за сердце. — О Господи!.. Ты что? Я чуть не умерла!

— Испугалась? — довольно радостно рассмеялся Глеб. — С кем болтала? Кому ты повинуешься?

— А тебе всё знать надо!.. — Я пихнула его локтем. Он отошёл, конечно, сразу, а мне вдруг жарко так стало, заволновалась неожиданно и быстренько на Мартынова оглянулась через плечо. Он пакет с хлебом оставил на столе, а сам развалился на диване. С хрустом потянулся и зевнул. Наблюдать за ним было очень странно, просто видеть его и то странно, а уж наблюдать, как он потягивается, как у себя дома…

— И что ты с ними делаешь? — спросил он, и я отвлеклась от своих мыслей.

— С кем?

— С картинами.

Я пожала плечами.

— Продаю.

— И покупают?

— Иногда.

— Хороший бизнес?

— Это не бизнес, это искусство.

Глеб недоверчиво усмехнулся.

— Искусства без бизнеса уже давно не бывает, детка.

— Я тебе не детка. А вот чем занимаешь ты, мне интересно?

Он откинул голову назад, чтобы видеть меня и широко улыбнулся.

— Правда, интересно?

Я нахмурилась.

— Почему-то мне не нравится, как ты улыбаешься.

— Что очень и очень странно. Обычно женщины от меня в восторге.

Я фыркнула.

— Так я тебе и поверила.

— А почему нет? Я очень даже милый… бываю иногда.

— Рада за всех твоих женщин. А на вопрос ты мой так и не ответил. Чем занимаетесь, Глеб Степанович?

Он даже сел и уставился на меня с неподдельным любопытством. Я под его взглядом занервничала.

— Что ты смотришь?

Мартынов хмыкнул.

— Не стыдно по чужим сумкам лазить?

Вся краска бросилась мне в лицо, я чуть нож не выронила. Уткнулась взглядом в тарелку с салатом, нервно повела плечами, а потом совершенно фальшивым и от того противным голосом, проговорила:

— Не понимаю, о чём ты говоришь.

Глеб разулыбался.

— Конечно. Что ещё ты вычитала в моём паспорте?

Я перестала притворяться и прямо взглянула на него, правда, щёки так и пылали, но с этим ничего невозможно было поделать.

— Ты прописан в Москве! Вот и отправляйся по месту прописки!

— А где прописана ты? Здесь?

Я замолчала. Прописана я здесь не была, по крайней мере, пока. Но это не даёт ему права…

— Ты же москвич! Здесь-то тебе что надо?

— Я не москвич, просто там у меня есть жильё. Какое — никакое. А как появилась возможность, я решил перебраться туда, где потише. А в этом городе мне нравится. Старинный город, красивый, уютный. Надо думать о старости.

Я пренебрежительно фыркнула.

— Тебе всего тридцать три, какая старость.