Бесплатный фрагмент - Культурно-историческая психология юмора

Отзывы о книге:

«Четкая структура. Расширенный контекст. Очень интересные перспективы»

(В.А.Петровский, доктор психологических наук)

«Книга интересная. Я не могу сказать, что являюсь специалистом в проблемной области юмора, но представленное содержание вызвало любопытство и расширило горизонты видения. Не все обобщения равновесны и исчерпывающе аргументированы, но с общей логикой рассуждений можно согласиться»

(В.А.Янчук, доктор психологических наук).

«Как диссертация текст проблемный для защиты, но в виде книги всем стандартам научной работы соответствует»

(К.И.Алексеев, кандидат психологических наук).

Предисловие

Юмор я изучаю с 1990 года, когда на третьем курсе факультета психологии МГУ имени М. В. Ломоносова сделала курсовую работу «Юмор как высшая психическая функция». Работа не сохранилась, но сохранилось ощущение, что работа над юмором может стать бесконечной и всегда незавершенной. Чтобы не впасть в дурную бесконечность юмора, следующую курсовую и диплом я писала по другой теме, а именно о роли кризисов в личностном развитии. С темой развития через кризис я поступила в аспирантуру МГУ, но на третьем году Д. А. Леонтьев предложил мне писать диссертацию под его руководством опять по теме юмора, и он придумал заглавие диссертации — «Юмор как психологическое орудие личностной регуляции». Я писала 20 лет, со второй попытки прошла обсуждение на кафедре, но когда готовилась к представлению диссертации в Ученый Совет МГУ, выяснилось, что Совет не готов принять эту тему и переформулировал в «Юмор как средство саморегуляции». А предварительная экспертиза работы Ученым Советом закончилась заключением, что работа не завершена. И вот еще 10 лет я ее завершаю. С тех пор условия защиты в МГУ изменились, изменились и мои обстоятельства жизни, я не могу по-разным причинам ездить в Москву на защитные процедуры. Диссертацию я вряд ли когда-нибудь защищу, но книгу издать могу. Это мне нужно, чтобы работа над юмором приобрела хоть какое-то завершение, и потому что очень хочется надеяться, что книга окажется полезной кому-нибудь. В книге, в отличие от диссертации, я не обязана менять термин «личностной регуляции» на термин «саморегуляции» (это разные вещи и не факт, что понятие саморегуляции прогрессивнее). В книге я могу выстраивать модель регуляции, опираясь не на очень модного сейчас Бернштейна, а на более любимого мной Ухтомского. В книге я могу делать отступления от основной мысли и тем более, могу выходить из рамок общей психологии в междисциплинарность, в книге я могу даже предлагать собственную модель регуляции жизнедеятельности. Главное, что я хочу обосновать, — это то, что юмор возник в ходе культурно-исторического развития человечества и продолжает свое развитие, и мы не можем предсказать, что будет считаться юмором даже через сто лет. Из этой уверенности, что юмор продолжает развиваться, вырос мой интерес к анализу употребления слова «юмор» и ассоциирующихся с ним слов в разные исторические эпохи, к тому, каков синтаксис современных текстов, которые считаются юмористическими и как юмор вызывает изменения личности, общества и даже языка.

Когда моя работа была практически завершена, вышло русское издание американских ученых под названием «Юмор — это серьезно. Ваше секретное оружие в бизнесе и жизни» (Аакер, 2021). Слово «оружие» в названии созвучно русскоязычному понятию «психологического орудия», было в основе моих разработок. Но, если стендфорские авторы предлагают обучение юмору, то я предлагаю его осмысление, объяснение и развитие. Я не думаю, что моя теоретическая книга станет очень популярной, но надеюсь, что кому-нибудь пригодится в работе над темой юмора или шире — проблемой личностного роста.

Я выражаю благодарность Дмитрию Алексеевичу Леонтьеву за то, что дал мне такую тему, потому что хотя она остается вечно незавершенной, но работа над ней много лет придавала смысл моей жизни. И я выражаю бесконечную благодарность своей маме Елене Болеславовне Домбровской за терпеливое отношение к моим творческим мукам, а также благодарю двоюродных сестер моего очень рано умершего отца Станислава Сигизмундовича Домбровского Галину Шаматуло и Анну Домбровскую-Карасовскую из польского Сопота за материальную поддержку моих исследований в их самый трудный период. И благодарю всех, кто захотел прочитать эту мою книгу.

Часть 1. Феноменология юмора

До сих пор остается верным, что «…многие стараются описать условия юмора, но мало кто старается объяснить сам юмор» (Keit-Spigel, 1972, р.5). Объяснять юмор рискованно из-за многоаспектности и междисциплинарности феномена, разнообразия его форм, изменчивости, неоднозначности его роли в психической регуляции и из-за неустранимой конвенциональности, условности самого его существования. Однако, здесь представлена попытка «объяснить» историю становления юмора в культуре и его проявления в жизни современного человека. Предлагаемая интерпретация проводится с учетом достижений общей психологии, так как юмор, согласно Л. С. Выготскому — предмет общей психологии (Выготский, 1986, с.109) и реализуется в русле культурно-исторической парадигмы психологии. Объектом нашего внимания является феноменология юмора в истории культуры и в развитии человека. Феноменология юмора же есть проявление функции юмора в истории, социальной и индивидуальной жизни, а также в научной и творческой деятельности человека.

Глава 1. Методологический анализ подходов к изучению юмора

1.1. Исторический анализ контекстов исследования юмора в философии

До выделения психологии в самостоятельную науку психологическое знание развивалось в основном в русле философии. В русле философии развивались и представления о юморе. Отдельные высказывания Платона, Аристотеля, Цицерона и других мыслителей неоднократно цитировались в работах, посвященных юмору, смеху, комическому. Однако, на наш взгляд, недостаточно анализировался контекст ранних высказываний о юморе. С методологической же точки зрения анализ контекстов упоминаний темы юмора важен, так как именно контексты задавали то проблемное поле, в русле которого развивался юмор в истории. При этом мыслители осмысляли юмор, как уже сложившийся на тот исторический момент феномен, а также производили новое знание о юморе. Однозначно различить, обозначает конкретное высказывание о юморе его осмысление, обобщение или производство нового знания чрезвычайно трудно, но обозначить эту проблему мы считаем важным. Так, высказывания Платона об амбивалентности смешного (Платон, Филеб, 48а) и Цицерона о необходимости соблюдать меру в насмешке (Цицерон, 1972, с.178) являются, на наш взгляд, скорее обобщениями, а известное высказывание Аристотеля о том, что человек — единственное живое существо, способное смеяться, является примером порождения нового знания о сущности человека, одной из первых попыток онтологизации природы человека. При этом важно, что Платон (Платон, Пир, 223d) и Аристотель (Аристотель, 1998) рассматривают смеховое в контексте анализа комедии, а Цицерон (Цицерон, 1972) — в контексте риторики. Этим он как бы выводит смеховое из сферы искусства в сферу политики, превращая зарождающийся юмор в средство осознанного воздействия на общественное сознание.

Позже Августин рассматривает смех в контексте понимания: «они (числа) не суть образы предметов. Пусть посмеется надо мной тот, кто этого не видит, и я пожалею его за этот смех» (Августин, 1989, с.157). Тем самым он выводит смеховое из контекста эмоций и чувств, в котором смеховое «находилось» со времен Платона (Платон, Филеб, 48а), в контекст интеллекта и разума, а точнее «компенсации» их недостаточности. Из еще более поздних разработок Б. Грасиана можно эксплицировать понимание способности к юмору и остроумию как способности к «изящному уму» (Грасиан, 1984). Этим христианские богословы облагораживают и интеллектуализируют смеховое.

Т. Гоббс и Р. Декарт, следуя античной традиции по отношению к смеховому, рассматривают смех в контексте страстей человеческих. Так Т. Гоббс полагает смеховое той страстью, «которая не имеет имени», но сопровождается смехом (Гоббс, 1926, стр. 252). Отметим здесь, что Т. Гоббс осознал чуть ли не главное на тот исторический момент о юморе. Юмор в его время действительно «не имел имени». Слова юмор в современном его значении не было. Способность же к зарождающейся способности человека к юмору чаще всего обозначалась словом «смех». Это же высказывание Т. Гоббса обозначает то, что потребность в таком слове уже сформировалась. И «удовлетворил» эту потребность, даже ранее, чем она была обозначена Т. Гоббсом, широко образованный драматург Бен Джонсон. Рассматривая проблематику характеров, он выделил некую причудливость и назвал ее словом «юмор» (Бен Джонсон, приводится по Будагов; 1971, стр.181). Т. Гоббс источником этой новой страсти человека полагал потребность в чувстве превосходства, возникающем неожиданно (Гоббс, 1989, стр. 250). И этим создал контекст юмора в проблематике мотивов и потребностей человека.

Р. Декарт считал смех одним из способов выражения страстей и полагал, что у смеха две причины. «Первая причина — внезапное удивление, соединенное со смехом… Другой причиной является известная жидкость, которая, смешиваясь с кровью, увеличивает ее разряжение» (Декарт, 1950, стр. 655). Таким образом, Декарт выделяет две предпосылки юмора, которые позже позволили рассматривать юмор как высшую психическую функцию по Л. С. Выготскому, которая имеет натуральную и культурные составляющие.

И. Кант рассматривал смех и смешное в узком контексте как аффект, в котором существуют два аспекта: восприятие нелепости объекта и внутренняя деятельность «игры мыслей», сравнивал «игру мыслей» при смехе с «игрой мыслей» при восприятии музыки. «Музыка и повод к смеху представляют собой два вида игры с эстетическими идеями или же с представлениями рассудка» (Кант, 1966, стр.351). В отличие от музыки, по И. Канту, смех начинается не с телесных ощущений, а именно с «игры представлений». Кант уже употреблял само слово «юмор», полагая его как «талант произвольно приходить в хорошее расположение духа» (Кант, 1966, стр. 356). Если же рассматривать размышления Канта о смехе, смешном, юморе в широком контексте его концепции, то вырастает проблематика различения объекта и субъекта в юмористическом акте, а также того, что гораздо позже Л. Я. Дорфман назвал «метаиндивидуальными мирами» (Дорфман, 1993). Юмор как бы «раскрывает» кантовскую «вещь-в-себе», превращает ее в «вещь-для-меня» и в «вещь-для-мира». И. Кант, рядополагая игру с эстетическими идеями и представлениями рассудка, разрывает историческую связь юмора с эстетическим, разрыв которых начал уже Цицерон, и полагает связь юмора с произвольной рефлексивной манипуляцией представлениями. Во многом, это не просто осмысление существующей экзистенции юмора, но порождение новых стандартов юмора, которые потом будут развиваться философами и интериоризовываться широкими слоями народа.

Жан-Поль определяет природу юмора как природу Протея, изменчивую и динамичную. Он, как и И. Кант, уже использует понятие юмора и определяет его как фантазирование рассудка, которому предоставлена полная свобода (Жан-Поль, 1981, стр.146). Он говорит о «юмористической субъективности» (то есть личностной обусловленности и пристрастности юмористического отношения) и говорит о том, что юмор свойственен лишь немногим. Так, романтичный Жан-Поль, первый теоретик юмора в эстетике, вводит юмор в контекст проблематики личности, формирующейся в истории.

Гегель в своей «Эстетике» не употребляет слово «юмор», но рассматривает уже не только комическое, но иронию и сатиру, а также трагическое как альтернативу комическому. Этим он как бы выстраивает культурные связи смехового. Он, в отличие от И. Канта, акцентирует не роль субъекта в юморе, а роль объективных характеристик мира в порождении смеха и комического эффекта. Этими объективными характеристиками мира, порождающими комическое и юмор, являются по Гегелю, контраст и противоречие. «Смешным может быть всякий контраст существенного и его явления, цели и средств, противоречие, благодаря которому явление снимает себя в самом себе, а цель в своей реализации упускает себя» (Гегель, 1971, стр. 579). Гегель, еще более, чем Кант, акцентирует позитивные характеристики комического. Если Кант подчеркивал связь юмора с веселостью, то Гегель связывает комическое с «бесконечной благожелательностью» (Гегель, 1971, стр. 580). Эти кантовские и гегелевские связки юмора создают пути культивирования позитивности эффектов юмора. Хотя, по Гегелю, «смех может быть издевательским, язвительным, смехом от отчаяния» (Гегель, 1971, стр. 579). Этим он фиксирует амбивалентность природного смеха. Исходя из широкого контекста гегелевской концепции «объективного духа», комическое и юмор эксплицируются как сущностные свойства этого всеобщего разворачивания объективного духа, как свойства экзистенции. По известному высказыванию Гегеля экзистенция, называемая самим Гегелем «история», «первый раз появляется как трагедия, а потом повторяется как комедия».

По Ф. Шеллингу, комедия создает свою мифологию сама из современной общественной жизни, а не опирается на мифологию античности как трагедия. Шеллинг также не употребляет понятие юмора, однако, характеризуя сущность комического, опирается на его личностные и экзистенциальные характеристики. Так, сущность комического выводится из взаимодействия необходимости и свободы (Шеллинг, 1999, стр. 508). Для характеристики так понимаемого комического (или юмора) он также обращается к антитезе объекта и субъекта. Необходимость проявляется в качестве объекта, а свобода в качестве субъекта. В комическом отношении необходимость объекта и свобода субъекта меняются местами: в объекте появляется свобода, а в субъекте необходимость. Таким образом, зарождающееся понятие юмора попадает в контекст диалектики объект-субъектных отношений.

Исходя из общего контекста иррационалистической философской концепции А. Шопенгауера, суть комических ситуаций заключается в победе чувственного восприятия над абстрактным знанием (Шопенгауер, 1901). Этим он как бы возвращает смеховое, помещенное А. Августином и И. Кантом в ряд интеллектуального, обратно в сферу чувств и эмоций, а точнее в сферу уже «окультуренной» непосредственности и спонтанности. С. Киркегор в своей обстоятельной концепции иронии рассматривает комическое как «выражение двойной рефлексии сообщения» (то есть диалогичности общения с миром и с собой), необходимой для экзистенциального усвоения высших христианских истин. И если ирония, по С. Киркегору, это ступень между эстетической и этической стадиями развития личности, то юмор ступень и принцип перехода от этической стадии к стадии религиозной (Киркегор, 1993). Этим С. Киркегор, как и Жан-Поль связывает юмор с высшими ступенями развития личности, личностной зрелости и индивидуальности.

Н. Г. Чернышевский «на русской почве» сформулировал мысль, что «юмор смеется сам над собой» (Чернышевский, 1973, стр. 290), и к такому юмору расположены только люди, «которые понимают все величие и всю цену возвышенного, благородного, нравственного…» (Чернышевский, 1973, стр. 291).

Исходя из общей концепции Ф. Ницще, смех есть проявление Дионисийского начала, а не начала Апполоновского (Ницше, 1910). То есть, он завершает перевод смехового из сферы искусства в сферу празднично-жизненного. По А. Бергсону, юмор занимает промежуточное место между сферой эстетического и сферой повседневности, пробуждая восприимчивость к изменчивости жизни и самую жизнь (Бергсон, 1992). Из широкого контекста концепции творческой эволюции А. Бергсона, юмор можно понимать как средство эволюционирования психики человека в истории.

Таким образом, в истории философии, которая является, как общепринято считать, предысторией психологии, мы находим разнообразные контексты осмысления человеческой способности к смеху и юмору. Основные из них: природа человека и его сущность, эмоции, комическое и эстетическое, объектное и субъектное, рациональное и иррациональное, а также личностное. Если выстраивать логику движения знания о юморе в соответствии с принципом В. С. Библера «от наукоучения к логике культуры» (Библер, 1991), то логика развития знания о юморе и самого юмора — во все большей связи юмора и личности. Философия как бы сама переводит проблематику юмора в психологию. И психология 20 века активно прорабатывает проблематику юмора. Но парадокс психологии заключается в том, что и она практически не создает крупных концепций юмора. Даже обстоятельная концепция остроумия З. Фрейда, посвящена не юмору, а остроумию (Фрейд, 1991). Но заслуга З. Фрейда в том, что он ввел проблему юмора в контекст проблемы бессознательного, и эта постановка проблемы подхвачена другими исследователями (Baker, 1993, 1993, Christie, 1994 и др.). П. Мак-Ги выделил восприятие несоответствия как основу развития чувства юмора (приводится по Мартин Р., 2009, стр.276—277). А.Н.Лук ввел юмор в контекст проблемы творчества (Лук, 1975). М. В. Бороденко ввела юмор в контекст знакового, условного (Бороденко, 1995), то есть идеального. Философ Ж. Делез обозначил проблему связи юмора, личностного и семантического смысла (Делез, 1995). То есть именно философ «вернул» психологии юмора такой глобальный контекст юмора как личность и смысл, остающийся до сих пор недоисследованным в психологии.

1.2.Логический анализ подходов к изучению юмора в психологии

Как отмечают исследователи, разнообразие психологических исследований юмора так велико, что даже полный их обзор затруднителен (Ениколопов, Иванова, 2006). Однако предпринимались и предпринимаются попытки классификации (Keit-Sрiegel, 1972; Дземидок, 1967; Roeckelein, 2002; Мартин, 2009; Ениколопов, Иванова, 2006 и др.). На наш же взгляд для понимания плюрализма концепций юмора простой классификации недостаточно. Необходим логический анализ, методологические принципы которого имплицитно заложены в анализе подходов к изучению смысла в монографии Д. А. Леонтьева (Леонтьев Д. А., 1999).

Прежде чем изложить схему нашего логического анализа, приведем несколько примеров классификации исследований юмора. Одна из первых попыток представлена в коллективной монографии «Психология юмора» под редакцией Дж. Гольдштейна и П. МакГи (The Psychology of humor, 1972) в последней части, которая называется «Аннотированная библиография опубликованных работ о юморе в исследовательских изданиях и анализ направлений исследований за период с 1900 по 1971 годы» (Goldstein, McGhee, 1972). Причем авторы используют понятие методологии в его строгом, узком смысле как методология эмпирических исследований. В своем анализе эмпирических исследований они различают корреляционные и экспериментальные замыслы исследований, причем по приводимой ими статистике за тот период преобладали корреляционные исследования. Дж. Гольдштейн и П. МакГи анализируют состав выборок испытуемых, среди которых представители обоих полов и недиффиренцированные выборки, которые в свою очередь различаются следующим образом: дети, студенты ВУЗов, учащиеся колледжей, «нормальные взрослые» и пациенты психиатров, а также недифференцированные выборки. По приводимой ими статистике преобладают учащиеся колледжей. Дж. Гольдштейн и П. МакГи анализируют также типы стимулов, используемых в качестве независимых переменных в эмпирических исследованиях. Это следующие типы: карикатуры (52%), загадки, шутки или рассказы (23%), магнитофонные записи, фильмы или видеозаписи (8%), другое (такое как комические съемки, публичные речи или социальные ситуации) (17%). Далее эти стимулы классифицируются под влиянием фрейдовской теории на агрессивные, сексуальные, содержащие несоответствие или нелепость, превосходство, комплексность, а также другие, неконтролируемые и недиференцируемые. При этом доминировал тип агрессивных стимулов. Измерялись следующие зависимые переменные: рейтинговые шкалы, смех и улыбка, юмористическое творчество, вынуждаемый выбор, физиологические реакции, понимание юмора и другое. В качестве зависимых переменных доминировало рейтинговое шкалирование стимулов.

С точки зрения же методологии, понимаемой как логический анализ теоретических и эмпирических знаний, наибольший интерес из статьи Дж. Гольдштейна и П. МакГи представляет рубрикатор библиографии за период с 1900 по 1971 год. Он состоит из 8 следующих рубрик: 1) работы, содержащие оригинальные факты, в том числе 1А) данные корреляционного типа, включающие факторный и контент анализ (39%) и 1Б) экспериментальные данные, в которых, по крайней мере, одна переменная является управляемой (13%), 2) работы, содержащие оригинальную теорию или теоретическое развитие какой-либо теории (24%), 3) работы обсуждающие функции юмора в культурном, социальном, личностном или физиологическом контексте (15%), 4) работы, исследующие развитие юмора в детстве (13%), 5) методологические работы, представляющие методики изучения юмора (6%), 6) обзоры литературы по юмору или отдельной проблемы (8%), 7) общие дискуссии по проблеме юмора, включая работы, не вписывающиеся в вышеобозначенные рубрики (13%), 8) работы, содержащие методологический анализ или его обзор (26%). 4% библиографии осталось не аннотироваными, они относятся по преимуществу к сфере психопатологии или культурологии. В класифицированных же работах заметно преобладание анализирующих или развивающих оригинальные теории юмора, что позволяет пошутить, что у каждого человека своя теория юмора.

В соответствии с вышеприведенным анализом изданные практически в тот же период исследование А. Н. Лука (Лук, 1977) относится к типу работ, содержащих оригинальные теории, а исследование Б. Дземидока (Дземидок, 1967) к типу обзоров и общих дискуссий.

С методологической точки зрения интересна классификация теорий, сделанная Б. Дземидоком. Так, Б. Дземидок выделяет в истории шесть групп теорий комического, причем под понятием «комического» он обобщает и юмор. И хотя его работа обозначена как работа по эстетике, его классификация глубоко психологична. Итак, он выделяет:

— Теории превосходства субъекта над объектом, часто называемые теориями негативного качества объекта. Их он, в свою очередь, классифицирует как а) объективистские и б) субъективистские.

— Теория деградации, понимаемой как обесценивание объекта или «переключение» с одной ценности объекта на другую (Стерн).

— Теории контраста: а) субъективных представлений и б) объективных характеристик мира, как синхронических так и диахронических.

— Теория противоречий: а) объектного мира и б) субъективно-реляционистского толкования явлений объектного мира.

— Теория отклонения от нормы, в которой критериями оценки отклонения могут быть рационально безличный, личный и оценочный (Гросс).

— Теория пересекающихся мотивов. Например, мотивов отклонения от нормы и мотивов превосходства (Гросс), автоматизма и свободы (Бергсон), экономии энергии и психологической защиты (Фрейд) (Дземидок, 1967).

Важно, что сравнивая и классифицируя теории комического, Дземидок «переоткрывает» основную дихотомию методологического психологического анализа «объект-субъектных» отношений в теме юмора. На основе классификации Дземидока возможно выделять различные психологические механизмы юмора, однако различение юмора от объекта и юмора от субъекта поднимает вопрос о том, существует ли юмор вне зависимости от человека или это лишь фиксированные в предметах культуры результаты юмористической деятельности людей.

Понимание психологической методологии как теоретического анализа проблемы юмора содержится в монографии «Психология юмора» Дж. Рекелина (Roeckelein, 2002). Так, анализируя исследования юмора, опубликованные за 1970—2001 годы, он создает следующий их рубрикатор: агрессия и юмор; использование юмора; познание и юмор, юмор как комедия, шутка, нелепость, сатира, ирония; юмор как смех и остроумие; индивидуальные и групповые различия в юморе; методология и измерения юмора; природа юмористических стимулов; социальные аспекты юмора. По рубрикатору видно, что за последние 30 лет 20 века в отдельные проблемы выделились проблема связи юмора и агрессии, а также тема познания и юмора. Осталась актуальной проблема юмористических стимулов и измерений юмора.

Еще один прием методологического анализа теорий юмора представлен П. Кейт-Шпигель (Keit-Sрiegel, 1972); это путь, скорее, «снизу» — от эмпирики и от истории. Ее классификация прагматична и ориентирована на создание своего рода «базы данных» учений о юморе и этим — на создание фундаментального базиса экспериментальных и эмпирических исследований. Так, анализируя и обобщая ранние концепции юмора, она подчеркивает разнообразие теорий, подходов, проблем. Выделяет следующие группы теорий:

— Биологические, инстинктивные и эволюционные.

— Теории превосходства (над дефектом).

— Теории несоответствия (привычному).

— Теории удивления.

— Теории амбивалентности

— Теории расслабления и экономии энергии

— Теории конфигурации (формы).

— Психоаналитические теории

П. Кейт-Шпигель выделяет именно группы теорий, иногда обобщая разные теории под одно из названий теорий, иногда, модифицируя название, иногда, предлагая свое обобщающее название группы теорий. Она располагает их в списке в порядке близком хронологическому порядку их зарождения, но анализ синхроничен.

Кроме классификации теорий, П. Кейт-Шпигель предлагает еще один способ анализа — анализ по проблемам. Она выделяет следующие проблемы и альтернативы: сложности терминологии, проблема «единой версии плюралистического основания», проблема отношений смеха к юмору, отношения юмора и улыбки, проблема взаимозависимости смеха и удовольствия, подчеркнутая экспрессией удовольствия как маскировки неудовольствия, проблема высвобождения нервной энергии через юмор, животное и человеческое, врожденное и приобретенное, универсальность и селективность, номотетическое и идиографическое, бог и дьявол, опора в реальном и опора в нереальном, уровень контроля как уровень сознательности, здоровые и нездоровые атрибуты юмора, креативное самовыражение и защитное подавление, тяготение к хорошему настроению и осмысленность плохого, попытка против экономии попытки, — интеллектуальное и эмоциональное, само организуемое и социально управляемое, а также уровень уверенности теоретиков в своих концепциях.

Хотя П. Кейт-Шпигель упоминает трактовки юмора философами со времен античности, она гораздо больше уделяет внимание философам и биологам с середины 19 века, со времени, с которого юмор широко распространяется в культуре.

Один из вариантов классификации подходов к изучению чувства юмора предлагает Е. И. Ульянова. Она выделяет подходы когнитивный, экономный, межличностный и феноменологический на основе критериев: субъектный-объектный и рациональный-иррациональный (Ульянова, 2012).

Теоретический анализ психологических исследований чувства юмора содержится в статье Е. М. Ивановой и С. Н. Ениколопова «Психологические исследования чувства юмора». Они классифицируют исследования «по тому, какой аспект предмета изучения ставится во главу угла: 1) психофизиологическая функция, 2) психическая функция, 3) психологическая защита (защитный механизм или копинг), 4) черта личности. Особняком в предложенной классификации ставят исследования чувства юмора в клинической психологии, поскольку психопатология может затрагивать любой из выделенных моментов» (Иванова, Ениколопов, 2006, с.122). Выделяемые ими «аспекты предмета изучения» по сути представляют собой уровни психологической реальности.

Для логического анализа проблемы юмора важное различение на основе разработок С. Меткалфа и Р. Фелибла, различающих «юморооптику» и «юмороробику» (Меткалф, Фелибл, 2007) делает Т. В. Иванова. Она подчеркивает важность различения способности «видеть смешное» и способности «делать смешное» (Иванова Т. В., 2002, стр. 76). По сути эти два вида способностей обозначают два различных вида психической деятельности: восприятие или отражение (реактивность) и производство или конструирование (активность).

Объединяя и уточняя достижения Е. М. Ивановой, С. Н. Ениколопова и Т. В. Ивановой, все разнообразие подходов к изучению чувства юмора можно представить в виде следующей логической схемы.

Таблица «Логический анализ подходов к изучению чувства юмора»

Хотя не все ячейки нашей двумерной логической схемы заполнены с должной полнотой (в них представлены только основные достижения обозначенных подходов), практически все известные нам достижения в области психологии юмора «укладываются», «пакуются» в эту схему. То есть предлагаемую нами логическую схему можно использовать для различения предмета исследования по типу деятельности и уровню психологической реальности, а также и для структурирования знаний о юморе. Более того, мы полагаем, что логический анализ юмора по критерию уровня психологической реальности снимает проблему противостояния объекта и субъекта в жизненном мире человека, снимает проблему противопоставления эмоционального и интеллектуального, а выделение типов деятельности — производство, активность и восприятие, реактивность заостряет важную для психологии проблему соотношения продуктивной деятельности и деятельности понимания. Проблему же ресурса реактивности и понимания мы считаем более актуальной для современности, чем проблему потенциала продуктивности и самовыражения. В конечном счете, даже творческая продуктивность зависит от ресурса реактивности, рецептивности и понимания.

1.3. Реактивный юмор как межуровневая эмоция

В классической психологии юмор считается эмоцией (Изард, 1999, Лук, 1982 и др.), что объясняется тем, что юмор чаще всего носит реактивный характер. Существует и точка зрения, что юмор является интеллектуальным чувством (Рубинштейн, 1993, Лук, 1975, Ильин, 2001). Эта точка зрения позволяет выделять составляющие юмора, которые обозначаются как аффективная и когнитивная (напр. Бороденко, 1995), но сохраняет понимание юмора как реактивного свойства человека. В современности намечается уход от от классической трактовки юмора как эмоции, поскольку юмор становится все более активным, а также «из-за существующей терминологической неоднозначности в психологии эмоций» (Вилюнас, 1993, с. 5), из-за которой «важно учитывать условность названий и решать вопрос об их соотношении не по внешнему звучанию, а на основе тщательной проверки того, что именно они обозначают» (там же).

Но классическая проблема существования юмора как эмоции остается открытой. И она обостряется тем, что в языке закрепилась идиома «чувство юмора». Проблема категоризации юмора как эмоции затрагивает целый ряд методологических проблем. Это проблемы соотношения и иерархии понятий в психологии эмоций, роли и ипостасей представленности эмоций в сознании, операционального определения юмора в контексте эмоций. Провести этот анализ позволяет методология культурно-исторической психологии, включающей историко-эволюционный подход (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, А. Г. Асмолов) и деятельносто-смысловой подход (А. Н. Леонтьев, Ф. Е. Василюк, Д. А. Леонтьев), которые выросли из одного идейного источника, но часто расходятся в конкретно-научных исследованиях. При этом, мы заимствуем не столько отдельные положения, сколько их идейные традиции. Ими, в нашем понимании, прежде всего являются: а) идея эволюционирования психического отражения в предыстории и истории вида «человек», б) идея биологического смысла усложнения, интеграции и дифференциации психических функций, структур, процессов и психологических реальностей, в) идея определяющей роли сознания в развитии функций, структур, процессов. Исходя из этого подхода рассмотрим проблему эмоций в современной психологии.

Эмоции как мотивационные структуры и как формы психического отражения

На сегодня классическому объединению в учебных курсах разных ВУЗов проблем эмоций и мотивации несколько противостоит подход, объединяющий проблематику эмоций и когниций (Симонов, 1970, Шингаров, 1971), а также эмоций и психического отражения (Леонтьев А. Н., 1975, Зинченко, 1991, Василюк, 1993). В последнем активно используется понятие «чувственной ткани» психического образа. Анализ показывает, что слово «чувственный» в понятии «чувственная ткань» более обозначает ощущение, чем чувство как таковое. Л. Я. Дорфманом развивается понятие «эмоциональной ткани» (Дорфман, 1997), которое характеризует собственно эмоциональный пласт сознания.

Чтобы понять суть юмора необходимо не просто позаимствовать понятие «эмоциональной ткани», но необходимо рассмотреть филогенез этой «ткани» сознания. Эмоциональная ткань возникает на определенном уровне развития психики, на определенном уровне развития психического отражения в процессе развития деятельности.

Психическое отражение — это предмет исследования докторской диссертации А. Н. Леонтьева. Качественные характеристики психического отражения — это критерий развития психики животных (Леонтьев А. Н.,1994, с.112). Однако, на сегодня теория психического отражения развивается не в полной мере. Сам А. Н. Леонтьев сместил центр внимания с проблемы психического отражения на проблему деятельности. А теория развития отражения трансформировалась в направления исследований порождения психического образа и психолингвистических исследований. Обосновано это тем, что само понятие отражения традиционно имеет смысл простого «воспроизведения» действительности в восприятии и сознании человека. Однако, в истории человечества на всех уровнях существования человека все более проявляется тенденция перехода от воспринимающей и отражающей формы существования к форме конструирующей (Асмолов, 2001, Петренко, 2010 и др.), доходящей до принципа ноотехники как основания жизнетворчества по Д. А. Леонтьеву (Леонтьев, Д.А., 2012). При этом в психологии понятие отражения вытесняется понятием конструирования. Это, кроме того, что отражает тенденции существования современного человека, отражает возможности двух различных форм или регистров бытия по Мамардашвили (см. Леонтьев Д. А., 2011а), которые условно можно назвать разными формами существования психического — 1) воспринимающими, рецептивно-отражающими, реактивными и 2) деятельностными, конструирующими, творческими, различие которых и обуславливает различие классических и неклассических представлений о психической реальности. На наш взгляд, понятие отражения ни в коей мере не устарело, охватывает в своем широком смысле две эти формы существования психического и требует дельнейшего осмысления, вариант которого предлагается далее. Нам видится актуальным и значимым рассмотреть филогенез чувства юмора именно в контексте проблемы психического отражения.

Развитие эмоций как формы психического отражения в филогенезе: структура и функции

Согласно А. Н. Леонтьеву, психическое отражение в филогенезе по качественным характеристикам проходит через стадии элементарной сенсорной психики, перцептивной предметно ориентированной психики и через стадию интеллекта (Леонтьев А. Н., 1994). Как отмечает Д. А. Леонтьев, в работах А. Н. Леонтьева присутствует еще «нулевой» уровень развития психики — уровень раздражимости (Леонтьев Д. А.,1999, стр.273), который создает возможность биологической эволюции. В книге «Проблемы развития психики» (Леонтьев А. Н., 1959) и из представленных в сборнике «Философия психологии» фрагментов докторской диссертации вычитывается еще диалектика и динамика взаимодействия структуры и функции. Причем анализ показывает, что задает развитие не структура психики, а функция. Какое отношение имеет это к проблеме филогенеза эмоций? Прежде всего — то, что становится возможным поставить вопрос о том, когда в филогенезе возникает возможность выделения эмоций в относительно автономную функцию и когда происходит становление структуры эмоционального. Это вопрос на данный момент не решенный. Можно предположить, что эмоции как функция оформляются вместе с интеллектуальной функцией при их дифференциации на стадии интеллекта у сложно организованных млекопитающих. Возможно, что и раньше, вместе с формированием функции индивидуальной осмысленности саморегуляции, поскольку «… отражение в психике животных смысловых характеристик объектов и явлений окружающей среды первично по отношению к возможности чисто познавательного отражения, то есть отражения ими свойств окружающего мира, имеющих косвенное, более опосредованное отношение к их жизнедеятельности» (там же). Структура эмоциональности, в отличие от функции эмоций, скорее всего, оформляется только у человека, хотя возможно, что и у высших приматов.

Уровни и типы эмоциональности в филогенезе юмора

Чувство юмора у животных отсутствует, но налицо экспрессия смеха и улыбки (Дарвин, 2001). А смех и улыбку К. Изард рассматривает как разновидности эмоций, располагая их в одном ряду с юмором (Изард, 1999, стр.132—137). На наш взгляд правомерно предполагать, что биологические предпосылки становления смеха и улыбки различны: смех возникает на основе общей раздражимости, а улыбка на основе собственно способности к психическому отражению на стадии перцептивной психики, когда воспринимаются уже не отдельные сенсорные характеристики мира, а целостный предмет и формируется психический образ. Когда речь идет о психике человека, то согласно принципу «напластования» психического (Л. С. Выготский), у человека представлены все четыре стадии развития психики в филогенезе, причем в качестве уровней психического. Когнитивные образы, как и эмоции, у человека могут формироваться на всех уровнях психического по отдельности или взаимодействуя и накладываясь друг на друга, могут образовываться и межуровневые связи и структуры. Когда идет речь об уровнях эмоциональности у человека, целесообразно выделять уровень раздражимости, уровень ощущений (соответствующий поэлементной сенсорике по А. Н. Леонтьеву), уровень собственно эмоций или опредмеченных чувств, выражающий отношение к предмету восприятия, и уровень переживания, где чувства выступают как деятельность, что показано Ф. Е. Василюком (Василюк, 1984). Возможен еще пятый уровень эмоциональности, в котором эмоция осуществляется как ценность (Додонов, 1978). Когда эмоция дорастает до уровня ценности, начинается ее сознательное и произвольное культивирование во внутреннем мире и активное транслирование другим людям и социуму в целом. Другими словами, начинается объективация эмоции и ее отчуждение в сферу идеального. При этом юмор выступает как деятельность по созданию юмористического. Возможно это в творчестве и жизнетворчестве (в его понимании Д. А. Леонтьевым (Леонтьев Д. А., 2012). Понятие эмоций сохраняется в двух аспектах: как название определенного уровня осуществления эмоций и как название всей сферы эмоционального. К. Изард считает неспецифичным и обобщающим понятием для обозначения всей эмоциональной сферы термин «аффективное» (Изард, 1999), но понятие аффекта имеет еще смысловой оттенок из сферы психопатологии, поэтому в качестве обобщающего термина сложилась традиция использовать термин «эмоция». Что касается соотношения понятий «эмоция» и «эмоциональная ткань», то вопрос это сложный, переходящий в вопрос о существовании отдельных эмоций или совокупных эмоциональных комплексов. На наш взгляд, понятие «эмоциональной ткани» отражает феномен вторичной интеграции эмоций, ранее дифференцировавшихся в филогенезе из потенциальной эмоциональности или даже ранее из биологического смысла деятельности. Понятие эмоциональной ткани более, чем понятие эмоций, подходит для характеристики сложных когниций типа восприятия искусства или юмора, комического образа, которые сформировались у вида «Человек» в ходе его истории. Сам юмор можно считать специфическим способом эстетизации действительности (Домбровская, 2010).

Согласно С. Л. Рубинштейну, «чувства комического, юмора, иронии, сарказма — это все разновидности смешного» (Рубинштейн, 1989а, с. 171). Подчеркнем, что если М. М. Бахтин, анализировал в основном деятельность, так сказать «производства смеха», то С. Л. Рубинштейн акцентировал аспект восприятия, рецепции смеха. Для него смешное — это особое эмоционально окрашенное восприятие, обусловленное особенностями человека как субъекта.

Анализируя стадии и уровни развития эмоциональности, С. Л. Рубинштейн говорит о том, что над уровнем органической аффективно- эмоциональной чувствительности надстраивается уровень предметных чувств, соответствующих предметному восприятию и предметному действию (там же, с.167). Такими, по С. Л. Рубинштейну, чаще всего являются чувства любви и ненависти (с.169—170). А над ними, в свою очередь, надстраивается тот уровень, который он называет «мировоззренческие чувства», «аналогичные по уровню обобщенности абстрактному мышлению» (там же, стр.170). С. Л. Рубинштейн называет среди мировоззренческих чувств такие как чувство юмора, иронии, чувство возвышенного, трагического и т. п. Отнесение разновидностей чувства смешного к мировоззренческим чувствам роднит С. Л. Рубинштейна с М. М. Бахтиным и с Г. Олпортом, связывающим юмор с наличием жизненной философии. Важна и характеристика чувств, выделенная К. К. Платоновым — существование в чувствах понятийного компонента (Платонов, 1986, с.42), что позволяет перейти от отражения как простой рецепции внешних воздействий к их культурным формам. В развитии эмоциональности, как и в развитии личности, можно выделять и то, что К. К. Платонов называет уровнем направленности, когда возникает отношение к отражаемому фрагменту мира на основе опыта (Платонов, 1986, с.138).

Юмор наиболее проявляется именно как отношение к миру как к целому. По С. Л. Рубинштейну, «чистый юмор означает реалистическое „принятие мира“ со всеми его слабостями и недостатками…» (Рубинштейн, 1989а, с.171), то есть и тем, что называют «адекватным» переживанием.

Повторим, что обобщенные чувства, к которым С. Л. Рубинштейн относит чувство юмора, иронии, чувство возвышенного, трагического и т.п., выражают более или менее устойчивые мировоззренческие установки личности (там же). Они соответствуют уровню деятельностного переживания, когда эмоциональная реакция вызывается не только внешним миром, но и внутренними установками и мотивами, и регулируется межуровнево. О возможности формирования межуровневых структур интегральной индивидуальности говорит А. И. Щебетенко (Щебетенко, 2007), однако о межуровневости эмоциональной регуляции поведения, деятельности и жизнедеятельности пока еще никто не говорил. Между тем, сложные, составные, культурно-исторические чувства типа ностальгии, несексуальной любви, неагрессивной ненависти и юмора, скорее всего, даже возникают как межуровневые феномены. Так, юмор может возникнуть между уронем раздражимости от смеха и уровнем ценности предмета юмора. Юмор может возникнуть между уровнем ощущения нелепости или несоответствия в предмете и уровнем собственно чувства юмора как принятия предмета юмора. Юмор может возникнуть между уровнем ощущения бытия и деятельностного переживания комичности этого бытия. Возможны и другие межуровневые связи эмоций и их межуровневые структуры.

При каждом здоровом проявлении эмоции юмора у нее есть предметная отнесенность. У юмора не всегда есть цель (которая, как известно, характеризует любую деятельность), но всегда есть предмет, поэтому юмор всегда связан с психическим отражением. Что бы не вычленялось в объекте как предмет юмора — безобразие, нелепость, неосоответствие, противоречие, ненормативность — это всегда восприятие или рецепция этой нелепости, неосоответствия и т. д. в объекте. Возможен и активный поиск восприятий, окрашенных юмором, как возможна вообще и «гонка за эмоциями». Таким образом, к характеристике предметной отнесенности юмора добавляются характеристики субъектной активности, как внешне, так и внутренне направленной.

Повторим, что термин «чувства» наиболее подходит к уровню опредмеченных эмоций и тогда является синонимом термина «собственно эмоций». Сложившаяся в языке идиома «чувство юмора» фиксирует предметную отнесенность юмора, без которой юмор не юмор, а ощущение или настроение. Одноуровневые ощущение и, вызываемые им смех или улыбка могут считаться эмоцией, но собственно юмором не являются.

Юмор, смех, улыбка на элементарно сенсорном уровне, как и на уровне простой раздражимости, скорее относятся к психопатологии и могут быть названы «аффектом» в узком смысле этого понятия. На уровне же мировоззренческой установки (по С. Л. Рубинштейну) или переживания (по Ф. Е. Василюку) юмор активен, субъектно обусловлен и ведет к продуктивному творчеству или жизнетворчеству. При этом понятие межуровневого переживания более полно характеризует деятельностный уровень чувства юмора, чем понятие установки, и поскольку последнее затрагивает одновременно и бессознательное, и интеллектуальное в человеке, то есть выходит за рамки теории эмоций, и поскольку установка — чаще одноуровнева и задается одной субдоминантой как очагом возбуждения по А. А. Ухтомскому без подключения фоновой субдоминанты. О межуровневости регуляции и межуровневости как прниципе развития будет говорится подробнее далее.

Логический анализ подходов к изучению эмоций

Уровни эмоциональности создают определенный уровень психологической реальности и создаются определенным уровнем психологической реальности. Однако для логического анализа существующих концепций эмоций выделения только уровней недостаточно. Необходимо еще и выделение типов. Оно сделано нами на основе различения эмоции как формы отражения и как мотивационной структуры. Но и это различение видится нам недостаточным, так как в его основе лежит более фундаментальное методологическое различие — различие и в психологических подходов: когнитивизма и деятельности, что ведет даже к противостоянию этих подходов в психологии, по крайней мере, в выделение когнитивной психологии в самостоятельную отрасль знания. Противостояние это снимается классическим, восходящим к А. Н. Леонтьеву, пониманием категории деятельности как основы психического. А также различением двух основных форм деятельности — деятельности когнитивной, в основе которой психическое отражение и энтропия психического, и деятельности производящей, в основе которой — созидающая мотивация и энергия. С учетом вышесказанного современное знание об эмоциях структурируется следующим образом:

Таблица «Логический анализ подходов к изучению эмоций»

Таблица заполнена нами не в полной мере, но она охватывает практически все теории эмоций и представляет собой некую «структуру знания». Что касается классически выделяемых чувств в дифференциальной теории эмоций, то нужно сказать, что практически все чувства могут преживаться по обоим типам и по всем пяти уровням. Однако, у каждого чувства есть сложившийся и культивируемый тип переживания. Так для чувства юмора стандартен тип реактивности, восприятия (отражения) на уровне собственно эмоций. Для ностальгии, проанализированной А. Н. Фенько (Фенько, 1993), уровень переживания и тип производства, для горя, проанализированного Ф. Е. Василюком (Василюк, 1988) — тип восприятия и уровень переживания. Любовь может осуществляться на всех уровнях по обоим типам, но на наш взгляд в современности ей характерен уровень активной ценности. Гнев переживается как производная, мотивационная эмоция на уровне ощущения. Посредством логического анализа теории и эмпирии эмоций возможно полнее заполнить вышеприведенную таблицу, и она представляла бы уже не систему знания о юморе, а систему экзистенции эмоций.

Эмоциональная ткань и предметный образ в чувстве юмора

Чувство юмора на уровне собственно чувств или собственно эмоций создает «эмоциональную ткань» юмористического образа. В своей концепции эмоциональной ткани искусства Л. Я. Дорфман определяет эмоции следующим образом: «В целом же эмоция есть двухкомпонентный эмоциональный гештальт. Он складывается из отражаемого содержания и собственно эмоционального переживания…» (Дорфман, 1997, стр. 146). Таким образом, сам Л. Я. Дорфман определяет эмоции в искусстве на уровне деятельностного переживания, что согласуется с пониманием восприятия искусства как деятельности. Однако, когда речь идет о юморе, мы полагаем, что эмоциональная ткань «вырабатывается» на уровне предметных чувств, лишь изредка дорастая до уровня деятельностного переживания. Во всяком случае, таков культурный стандарт, закрепившийся в языке в выражении «чувство юмора» (Домбровская, 2010б).

Понятие «эмоциональной ткани», впрочем, как и понятие «чувственной ткани», хороши еще тем, что поднимают вопрос о том, из чего эта ткань или ткань чего. С нашей точки зрения, это ткани сознания. А. Н. Леонтьевым в контексте теории деятельности были выделены следующие образующие сознания: личностный смысл, значение и чувственная ткань (Леонтьев А. Н., 1975). Ф. Е. Василюк акцентировал, что в качестве единицы сознания выступает образ, а леонтьевские составляющие сознания выступают как его структура (Василюк, 1993). Нами обосновано, что юмор в культурогенезе сознания формируется по закономерностям развития высших психических функций по Л. С. Выготскому из натуральных, биологических составляющих или эмоций смеха и улыбки в ходе их встречи с культурной составляющей — «комическим образом» (Домбровская, 2010 в). Юмор формируется как вторичная интеграция в более ранней эволюции дифференцировавшихся функций эмоциональности и образности. Он выступает как особый вид психического отражения, интегрирующий эмоции и образ, биологическое и культурное. Нужно отметить, что сформировавшись как функция, юмор закрепляется в сознании как его структура или психологический механизм или аффективно-когнитивная структура по К. Изарду (Изард, 1999, стр.7): «Теория дифференциальных эмоций рассматривает юмор как особый тип аффективно-когнитивного взаимодействия» (Изард, 1999, стр.137). В культивируемых стандартах юмора задает стандарт юмора именно комический образ, а не аффект или экспрессия смеха и/или улыбки, что отражается в народной мудрости: «смех без причины — признак дурачины». Юмор выступает как функция сознания, а не как функция аффекта: «юмор — высшая психическая функция развитого сознания и самосознания человека» (Домбровская, Леонтьев, 2000, с. 454). При этом сознание выступает как структура, реализующая функцию, которая сама превращается в структуру, которая может дорастать до способности, предрасположенности, установки, даже черты личности.

Суть юмора «в своеобразном отрицании, инверсии или расшатывании тех или иных атрибутов того, что выступает как объект юмора» (Там же). Атрибуты объекта юмора выступают в сознании как комический образ. При этом одновременно воспринимаются и атрибуты объекта, и сам объект. Их качественное несовпадение создает комизм образа и вызывает смех и/или улыбку. Двойственность комического образа порождает юмористическое отношение, личностный смысл которого заключается в возможности индивидуальной и видовой трансценденции закономерностей, задаваемых объектным реальным миром за счет несовпадения образа объекта и образа его атрибутов. А значение фиксируется словом «юмор» как определенностью несерьезного (здесь нереалистического) отношения к объекту юмора. Атрибуты объекта юмора выступают как его предмет. Повторим, по культурному стандарту юмор существует только как опредмеченная эмоция, предметно отнесенная «чувственная ткань», то есть «эмоциональная ткань». И если для психолингвистических исследований, где исследуется слово или символ, более подходит понятие «чувственной ткани» как психического отражения на уровне ощущения, то для анализа искусства или юмора более адекватным оказывается понятие «эмоциональной ткани» как психического отражения на уровне предметных чувств. Понятие же «биодинамической ткани», введенное В. П. Зинченко (Зинченко, 1991) остается как обобщающее для вышеназванных обоих понятий и подчеркивающее не виртуальный, а материальный характер психического образа, оно выводит в проблему эволюции живого.

Юмор эволюционирует и как психическая функция и как психическая структура. Наблюдается все больший переход от реактивных к активным и произвольным формам юмора, в которых комический образ произвольно конструируется и транслируется другим. В понятии «биодинамической ткани» заложена идея активности, произвольности психического образа, его деятельностная природа. Юмор все более выступает как «психологическое орудие» личностной регуляции, где образ регулирует и смысл, и эмоциональную ткань переживания, а значение-конвенция в виде слова-метки «юмор» регулирует систему межличностных отношений, создавая особую юмористическую реальность общения.

Юмор эволюционирует в культурогенезе от генетически исходно простой эмоции, выполняющей согласно К. Лоренцу, агрессивную и/или сексуальную ритуальную функцию во взаимодействии животных (Лоренц, 1994), в структуру сознания в виде составной сложной «эмоциональной ткани» по Л. Я. Дорфману, и приобретает все более позитивную окраску, что позволяет К. Изарду рядополагать смех и радость. Затем в истории происходит вторичная трансформация юмора в функцию специфического отражения и деятельность по регуляции субъективной и объективной реальности. Как объясняет Х. Лефкур, «трансформация изначально негативных смеха и юмора в добродетельную и терапевтическую ценность может отражать изменения в отношениях между людьми, произошедшие на протяжении веков» (Lefcourt, 2001, p.36). Согласно этому высказыванию юмор дорастает до ценности. По Б. И. Додонову — это эмоция-ценность. М. Рокич включает юмор в состав инструментальных ценностей жизнерадостность, связанную с юмором (Леонтьев Д. А., 1992). Но, даже существуя на уровне ценности, юмор не теряет исходную эмоциональность и она проявляется в виде «эмоциональной ткани» того, что воспринято как комический (юмористический) образ. Экспертиза же эмоциональной ткани комического образа возможна с использованием методов ее исследования, описанных Л.Я.Дорфманом (Дорфман, 1997). Мы считаем, что необходимость в такой рекламе чаще всего возникает в коммерческой и политической рекламе с использованием юмора, при выходе на телевидении новых юмористических программ, для того чтобы определить то, что специалисты по гуманитарной экспертизой называют «закономерной реакцией» (Иванченко, Леонтьев, 2008). В случае полной стандартизации методики Л. В. Куликова «профиль чувств в отношениях» возможно ее использование в экспертизе отношения к юмористическим образам, так как кроме степени выраженности отдельных чувств, автором предложена их классификация на чувства гедонистические, астенические, меланхолические, а также чувства сближения и отдаления. Выраженность последних двух групп чувств может способствовать оценке привлекательности для покупки рекламируемого с юмором товара или вероятность отказа от него. Аналогичный метод может быть применен к оценке политических юмористических и серьезных образов с целью прогноза закономерно вызываемых ими массовых настроений.

1.4. Активный юмор как психологическое орудие регуляции

Задача категоризации понятия «юмор» на первый взгляд уже решена логическим анализом структуры изучения юмора. Юмор на разных уровнях анализа психологической реальности может быть вписан в достаточно общие категории реакций, функций, механизмов, черт, социальных феноменов. Однако таких «обобщающих» категорий слишком много и они в свою очередь нуждаются в некотором обобщении. Эта обобщающая категория должна быть достаточно универсальной и поэтому в значительной степени абстрактной. Согласно Л. С. Выготскому, «отделение основного психологического понятия от специфически чувственного ощущения — задача психологии. При этом само это ощущение, само самонаблюдение должно быть объяснено из постулата, метода и всеобщего принципа психологии, оно должно превратиться в частную проблему психологии» (Выготский, 1982а, с. 344). Как пишет Ф. Е. Василюк, «…в гносеологическом плане центральное, обобщающее понятие превращается в объяснительную категорию, или объяснительный принцип….» (Василюк., 2003, стр.74). Другими словами, для понятия юмора нужно найти понятие обобщающее, такое чтобы юмору нашлось частное место в структуре психологических знаний и научного категориального аппарата.

Среди категорий психологии, которые можно считать парадигмальными, таких как «психологического орудие», «высшие психические функции», «психологических механизмы», «способности», наиболее сложным является понятие «психологических орудий». Применительно к понятию юмора оно нам предложено Д. А. Леонтьевым (Леонтьев Д. А., 1994). С одной стороны, оно обобщает все другие. С другой стороны, оно является частным понятием культурно-исторической психологии.

Понятие психологического орудия введено в психологию Л.С.Выготским в статье «Инструментальный метод в психологии» (Выготский, 1981), как средства, внедряющегося в сознание человека и перестраивающего поведение и систему психических функций. Новизна его понимания орудий заключалась в том, что он обосновал орудийность знака и всего языка.

Юмор также можно отнести к психологическим орудиям, имеющим социально-психологическую природу. Орудийность юмора проявляется в следующих моментах:

— понятие орудийности сближается с понятием опосредованности. Только то, что обозначается понятием «юмор» в виде комментария, что нечто является юмористическим, или сопровождается смехом или улыбкой, может быть понято и принято другим человеком именно как юмористическое. Само слово-«метка» «юмор» уже может выполнять роль орудия при взаимодействии людей друг с другом и человека с самим собой. «Главная форма существования психологических орудий — это форма словесная» (Леонтьев А. Н., 1994, с. 264);

— юмор не дан человеку с рождения, а возникает в процессе интеллектуального, эмоционального, эстетического, коммуникативного и культурного воспитания. Он возникает как психическое «новообразование» (в терминах Л. С. Выготского).

— интериоризация юмора идет по линии от «вращивания» (Выготский Л. С.) структуры целиком к постепенному овладению процессом юмористического восприятия и произвольного «юморения»;

— при вращивании структуры юмора целиком процесс вращивания идет так же как аналогичный процесс, описанный Л. С. Выготским на примере речи. Происходит замещение смеха деятельностью внутреннего юморения, редукция смеха до улыбки и возникновение новых функциональных систем, в которых юмор периодически выполняет роль новой системной функции (Выготский, 1984а). «Орудия и знаки изменяют саму структуру деятельности, ибо заставляют человека формировать в своей психике новые более сложные связи, обеспечивающие новые высшие формы» (Леонтьев А. А., 1969, с.56);

— интериоризация происходит сначала в диалоге ребенка с взрослым, уже «вооруженным» юмором, когда смех ребенка возникает в ответ на смех взрослого по принципу почти биологического подражания или заражения. Только потом ребенок сам учится находить и продуцировать комические смешащие образы. Физиологическая реакция смеха снижает дезъинтегрирующую роль комического образа.

— с некоторой долей условности можно сравнить процесс интериоризации юмора, процесс усвоения юмора с процессом овладения интеллектуальной системой, заложенной в компьютере, в «диалоге» с компьютером.

Тема орудийности человеческой психики чрезвычайно проста и сложна одновременно. C одной стороны, орудийность психического выглядит самоочевидной. С другой стороны, проблема орудийности психики чрезвычайно сложна, так как требует теоретического осмысления скрытых от эмпирического наблюдений феноменов человека. В настоящее время наблюдается замена проблематики орудийности проблематикой «психологических органов» (Ухтомский, 2000) и «медиаторов» (Зинченко, 1993), но с теоретической точки зрения понятие орудия обобщает и понятие психологического органа и понятие медиатора.

Орудийность обозначает произвольность, намеренность, преобразующий характер. Но она же обозначает и нечто внешнее, внедренное в сознание и психику человека. Формальная логика или система мышления, заложенная в программном обеспечении компьютеров, являются такими орудиями. К ним относится и юмор. Юмор не дан человеку изначально. Он формируется в филогенезе и воспитывается, интериоризуется в онтогенезе.

Таким образом, понятие психологического орудия наиболее четко отражает сущность юмора в современную эпоху, может быть, даже более, чем понятие высшей психической функции. Если рассматривать юмор как высшую психическую функцию, неизбежно возникает вопрос о прерывистости функции юмора. Понятие же орудийности позволяет избежать этого вопроса. Понятие функции выражает то, что юмор остается во многом спонтанным и непосредственным проявлением человека.

Понятие юмора можно рассматривать в ряду различных категорий психологии. Обосновывая положение о юморе как психологическом орудии, нельзя замолчать и то, что в общеупотребительной языковой идиоме «чувство юмора» юмор, как и все чувства, традиционно располагается в эмоциональной сфере. Так его изучают большинство исследователей. Однако понятие эмоций недостаточно для определения сущностных характеристик юмора. Юмор — это конвенция, это всегда слово-метка: «это юмор». Знаковость юмора придает ему орудийный характер, как и произвольность юмора и его культурно-историческое происхождение. Кроме того, в речи появилась тенденция разрывать связь юмора и чувств. Например, А. Хорнби в толковом словаре объясняет юмор через способность (Hornby, 1982, р. 417). Юмор в современной культуре становится все более произвольным и активным. Современная культура задает человеку активный, а не реактивный стандарт юмора. Традиции же словоупотребления, где существует выражение «чувство юмора» ставят противоположный акцент. Однако, можно говорить о развитии юмора от форм реактивных и когнитивных к формам деятельностным. Происходит трансформация юмора от форм социальной регуляции к формам индивидуально-личностной регуляции. Культивируется интегрирующая личность роль юмора (Allport, 1988, Франкл, 1990, Рубинштейн, 1976). Поощряется то, что юмор располагается на «верху» системы личностной регуляции, а не на периферии эмоциональной сферы.

Проблема поиска родового понятия по отношению к юмору выходит за рамки психологии юмора и психологии в целом, входит в контекст проблематики социальной структуры науки и научных школ, но этот вопрос выходит за рамки данной работы. Отметим только то, что проблема поиска обобщающей категории для юмора на сегодня не решена. Юмор проявляется в разных «ипостасях». Категоризация определяется не только логикой науки, но и личностным мировоззрением исследователя. Неизвестно, какое место заняла бы категория «психологического орудия» при семантическом ее анализе того типа, который проделан В. Ф. Петренко для анализа традиций психологической школы МГУ (Петренко, 1999). Но на наш взгляд, категория «психологического орудия» в достаточной мере обобщает, абстрагирует и объясняет широкий спектр феноменологии юмора, как в ее современном существовании, так и в истории юмора.

Орудийность человеческой психики определяется тем, что она реализуется в полной человеческой сущности только через речевую деятельность, в которой согласно И. А. Зимней, язык является именно средством (Зимняя, 2001), а строго терминологически психологическим орудием жизнедеятельности. Орудийность человеческой психики тесно связана через слово со смыслом. Хотя на сегодня накопилось множество теоретических и эмпирических исследований юмора, вопрос о связи юмора и смысла может считаться только обозначенным философом Ж. Делезом как проблема юмора и иронии в контексте логики смысла (Делез, 1995), но никак не решенным. В психологии же проблема связи юмора и смысла даже не обсуждается (напр. Лук, 1975, Мартин, 2009).

Какова же роль смысла в развитии и функционировании личности? По мнению Д. А. Леонтьева: «…развитие личности… нельзя понять с должной полнотой, если не уделять специальное внимание механизмам смысловой регуляции» (Леонтьев Д. А., 1999, с. 282). Нужно подчеркнуть то, что смысловой тип регуляции чаще всего не представлен в системе личностной регуляции и в сознании человека, он сливается 1) с деятельностью, обслуживая ее, 2) со словом и 3) с целеполаганием. Однако, в особых жизненных обстоятельствах смысл «отслаивается» от деятельности или от слова или от цели. Может он превращаться и в психологическое орудие. Родство психологических механизмов смыслообразования и юмора в том, что они выполняют «задачу на смысл», но делают это по-разному. Они по-разному восполняют пробелы формально-логического понимания.

А предметом понимания, согласно философскому анализу проблемы понимания С. С. Гусевым, Г. П. Тульчинским, является нечто «еще не определенное» (Гусев, Тульчинский, 1985, с.117). Понимание имеет задачей положить предел неопределенному, выработать его определение (там же; стр.118). Согласно А. А. Леонтьеву, понимание — это ориентировка, которая обслуживает деятельность (См.: Леонтьев Д. А., 1999, с.389). Согласно же В. В. Знакову, природа понимания субъектна и определяется экзистенцией человека (Знаков, 2005).

Таким образом, «задача на смысл» — это задача не столько логический анализ, сколько на интегрирующее деятельность и жизнедеятельность понимание явлений объектного мира, их отношений, связей с деятельностью и жизнедеятельностью. Это практическая задача. «Теоретической» она становится лишь в неординарных условиях затрудненности текущей деятельности, «критической ситуации» в жизни (основные типы критических ситуаций выделены Ф. Е. Василюком). Механизмы юмора практически восполняют пробелы понимания, часто замещая ориентировочную деятельность или «застревая» на этой ориентировочной деятельности, что позволяет исследователям рассматривать юмор в контексте «неадаптивной» или «надситуативной» активности в их понимании А. Г. Асмоловым и В. А. Петровским.

Можно было бы говорить о внутреннем родстве, о происхождении из одного источника механизмов смыслообразования и чувства юмора, поскольку они имеют одинаковую цель — понимание и трансляцию понимания. Но на наш взгляд, адекватнее говорить об их внешнем сходстве, поскольку:

— механизмы смыслообразования поддерживают текущую деятельность или жизнедеятельность, а механизм юмора часто дезинтегрирует их кратковременно или долговременно, переводя доминанту регуляции на интегрально-личностный уровень, актуализируя целое личности;

— механизмы смыслообразования всегда осуществляют регуляцию деятельности, жизнедеятельности, личностного состояния по принципу «сверху вниз», от ядерного слоя личности к периферическим, от целого к частному. А механизм юмора может действовать и «снизу вверх»: от биологического (через смех) к идеальному и системно-личностному, от частного к общему или к другому частному;

— механизмы смыслообразования, если решается задача «на смысл жизни» имеют долговременные последствия, интуитивное решение «задачи» закрепляется сознанием. Механизм юмора — ситуативен, кратковременен, эксцессивен. Он лишь подготавливает и делает возможной «личностную интеграцию» (в ее понимании Г. Олпортом (Allport, 1988), осуществляет ориентировку для дальнейшего духовного прогресса;

— механизм юмора компенсирует недостаток понимания или осмысленности, выявляет проблему, но не решает ее. Чтобы проблема решалась, нужно, чтобы «подключились» механизмы рефлексии, смыслообразования, смыслопорождения и/или творчества и жизнетворчества.

Нужно признать, что, несмотря на нетождественность механизмов смыслообразования и юмора, психологический механизм юмора не имеет феноменологии самостоятельной и независимой от феноменологии смыслов и творчества, разве что в феномене неопределенного юмористического настроения, и в своих эмпирических проявлениях сливается с феноменологией смысла, определения, творчества, общения. В этом кроется парадокс юмора: «Парадокс юмора состоит в том, что чем дальше развивается юмор, тем меньше в нем остается внешне опознаваемых специфических признаков юмора» (Леонтьев Д. А., 2001, с.160).

По большому счету не существует ни психической нормы юмора, ни культурного стандарта. Юмор может принимать различные психологические формы. Юмор постоянно в развитии. И его развитие зависит и от биологической эволюции психики, и от логики культуры, вплоть до логики смены парадигмальных научных понятий. И хотя нами была поставлена задача поиска культурного стандарта юмора (Домбровская, 2010), она не решена и не решаема. Юмор может принимать те формы, которые описываются характеристиками различных психологических категорий, таких как деятельность, функция, экзистенциальное бытийствование, способность и др.

К деятельностным характеристикам юмора относятся осознаваемая или подсознательная целенаправленность, предметность и наличие структуры у юмористического акта.

К функциональным характеристикам юмора относятся такие, как социальность или конвенциальность юмора, опосредованность особыми психическими состояниями (настроение, эстетизм, диалогичность, рефлексивность) и знаком или понятием «юмор», формирование из натуральной — смех, улыбка и культурной — комический образ., регуляторность по отношению к собственным психическим состояниям. Повторим, что в отличие от большинства психических функций, юмор — функция прерывистая, создающая эксцесс регуляции.

Д. А. Леонтьев считает, что главной для форм юмора «является проявляющаяся во всех видах и специфичная для юмора бытийная форма его существования как конкретного проявления «здесь-и-теперь» (Леонтьев Д,А, 2000). Этот момент уникален, эксцессивен и создает свободу и вариативность человеческого существования. Повторенное — не смешно. Недосказанное досказывается в неуловимой межличностной атмосфере юмора. Юмор восполняет пробелы формальной и дедуктивной логики. Юмор вписывается в «логику смысла»: «…юмор — это искусство поверхностей и сложной связи между поверхностями. Начиная с избыточного равноголосия, юмор выстраивает свое единоголосие… — единоголосие Бытия и языка — всю вторичную организацию в одном слове» (Делез, 1995,с.298). «Вторичная организация на поверхности языка возвращает что-то из самых глубочайших шумов, глыб и стихий в Единоголосие смысла» (там же; с.298). Юмор, смех возвращает мир к изначальному хаосу (Д. С. Лихачев), из которого возможно новое развитие, свобода и вариативность личности. Бытийные проявления юмора создают связку юмора и смысла, юмора и творчества. Последнее проявляется в шедеврах мировой культуры и в повседневной жизни людей, как отдушина, всплеск энергии, логика смысла. Повторим, что юмор мог бы развиваться до бесконечности, если б не одно «но». И это «но» — «но» языка. Язык ограничивает юмор — чувством. Говорят не «юмор», а «чувство юмора». То есть юмор поощряется языком как воспринимающая способность. В этом мудрость языка и самоограничение развития юмора. Само языковое бытие юмора задает ему реактивный, зависящий от объекта, воспринимающий характер. Уникальность, неповторимость, связь со смысловой логикой и языковым бытием являются бытийными, экзистенциальными характеристиками юмора и внимание к ним представляет экзистенциальный принцип развития психологического знания. Благодаря этим чертам бытийные характеристики юмора смыкаются с вышеописанными его орудийными характеристками, и последние поглощают бытийные черты юмора. Повторим, что наибольшее родство проявляют юмор и смысл.

Юмор, являясь и способностью человека, использует принципы сравнения, обобщения, переноса, аналогии и т. п. иначе, чем формальная логика. Он по-другому восполняет пробелы понимания, он решает «задачу на смысл» не так, как формальная логика и не так, как смыслообразование. Эмпирических исследований, сравнивающих механизмы смыслообразования и юмора пока нет, но они были бы интересны.

Мы находим родство юмора и смысла в том, что они «обслуживают» понимание и являются механизмами личностной регуляции деятельности и жизнедеятельности. Различия же в том, что это разные психологические механизмы с разными принципами регуляции.

Методологически родство юмора и смысла в том, что они оба обобщаются категорией «психологического орудия». В той мере, в какой смысл осознан и произволен он является орудием воздействия человека на самого себя, на свой внутренний мир, то есть средством саморегуляции и саморазвития. Когда же речь идет о влиянии, то есть трансляции смысла, смысл всегда является орудием. И «удвоенным» орудием, когда речь идет о трансляции смысла юмора.

Итак, категория «психологическое орудие» является обобщающей для ряда психологических понятий. Само же это понятие входит в парадигму, задаваемую понятием регуляции. Использование орудия имеет цель — и цель эта состоит в воздейстии, то есть регуляции социальных отношений, своих отношений с жизненным миром или в саморегуляции. Однако, высоко ценя научную категорию «психологического орудия», в последующих главах мы чаще используем слово «средство», чтобы не провоцировать смысловые ассоциации слова «орудие» с некой войной или трудом, хотя они и имеют смысл. Используем слово «средство» также и потому, что научное понятие «средство» обладает еще большей методологической нагрузкой (см. Федоров, 2012). Так, согласно Федорову, средство служит промежуточным звеном между объектом и субектом. Превращение средства в предмет исследования задает основную характеристику неклассической парадигмы науки. Постнеклассическая же парадигма акцентирует триаду субъект — средство-объект. В нашей работе о юморе как средстве регуляции, мы акцентируемся на средстве. Но рассматриваем его таким образом, что переходим от неклассической парадигмы к постнеклассической и даже в некоторой степени восстанавливаем традицию классического знания, в центре которого — объект. Само употребление нами понятия орудия — это уже восстановление классической традиции, поскольку средство как орудие — это уже «вещь», но особого рода: материальная вещь, порожденная из идеального психического состояния механизмами отчуждения психического в рефлексивно и произвольно используемое орудие, средство воздействия на себя и других. О механизмах отчуждения как материализации идеального будет сказано далее. Здесь же скажем, что науке необходимо восстановление прерванной классической традиции, акцентирующей объектность мира, и наше исследование юмора в некоторой степени это осуществляет.

Что касается возможности прикладных исследований юмора как психологического орудия личностной регуляции, то мы видим ее прежде всего в социальной психологии и психологии саморегуляции. Но считаем, что наиболее актуальным продолжением ведущейся нами работы по развитию теории юмора, был бы анализ юмора как способности в контексте проблемы усвоения и развития культурно-исторически сложившейся формальной логики и способов сравнения, различения, выявления отношений, обобщения, переноса отношений и обобщений и т.п.. Способности же отражаются в степени овладения способами деятельности. И обобщающей категорией для так понимаемых способностей опять же была бы категория психологического орудия.

Заключение по главе 1.

Методологический анализ подходов к изучению юмора показывает, что интегрировать и синтезировать разнообразие подходов позволяет методология и теория культурно-исторической психологии. Исторический анализ позволяет проследить, как изменяются контексты осмысления смеха и юмора от проблемы смеха как сущностно человеческой характеристики человека (Аристотель) до понимания юмора как характеристики, интегрирующей личность (Олпорт) и характеристики, связанной со смыслом (Делез). Логический анализ позволяет выделить уровни (реакция, функция, механизм, черта личности, социальный феномен) и типы (реактивный и активный) юмора. Анализ реактивного юмора в контексте проблемы эмоций позволяет различить психологические формы существования юмора как мотивационной структуры и формы психического отражения, а также обосновать сочетание в юморе его эмоциональной ткани и комического (юмористического) образа. Теоретический категориальный анализ позволяет обосновать то, что родовым понятием, обобщающим все формы существования юмора, является понятие психологического орудия.

Глава 2. Психологический анализ культурогенеза юмора

Если в первой главе мы старались рассмотреть контексты изучения юмора, то задачей этой главы является рассмотрение становления юмора в истории культуры. В исторической психологии (Белявский, 1985, Шкуратов, 1994 и др.) и в других исторических направлениях психологии (Роменец, 1989, Боброва, 1994 и др.) эта проблема рассматривается мало, хотя встречаются описания интересных феноменов. Зато ей посвящены отдельные монографии в русле культурной антропологии (Козинцев, 2007, Артемова, 2015), встречаются описания феноменов смеха и улыбки в этологии (Лоренц, 1994, Бутовская, 2004). В культурологии тема смеха, особенно применительно к отдельным историческим периодам, проработана достаточно (Бахтин, 1990, Лихачев, 1984). В общепсихологических же работах по юмору поднимаются проблемы генезиса и развития юмора (Мартин, 2009 и др.), однако они проработаны недостаточно. Обусловлено это тем, что методологические основания используемых научных подходов недостаточны для осмысления такой сложной проблемы, как проблема генезиса и развития юмора. Достаточную теоретическую и методологическую базу для осмысления и интепретации истории юмора дает только культурно-историческая психология. Внутренняя же методологическая рефлексия аппарата объяснительных и теоретических понятий культурно-исторической психологии выявляет его неполноту, которая восполняется нами посредством привлечения до сих пор внешних по отношению к культурно-исторической психологии понятий «культурогенеза» из культурологии, «ноогенеза» из философии и «комического образа» из эстетики. Метод интерпретации позволяет восполнить частую неполноту описаний и/или анализа феномена юмора в истории философии и психологии.

Рассматривая в этой главе культурогенез юмора в культурно-исторической парадигме, мы затрагиваем и проблему порождения нового знания, и проблему влияния нового знания на формирование психических функций. Мы используем понятие «культурогенеза», а не «формирования», поскольку полагаем, что в истории человека велика роль случайности, спонтанности и бифуркации (И. Пригожин), в связи с чем понятие «формирования», предполагающее наличие известной заранее цели формирования, было бы натянутым.

2.1. Стадии и механизмы развития юмора как высшей психической функции

Мы считаем возможным формулировать проблему психологического анализа становления юмора в истории человека именно как проблему культурогенеза, заостряя этим вопрос о том, что юмор есть продукт (и поздний продукт) культурно-исторического развития общества и сознания человека. В культурологии под культурогенезом понимается «один из видов социальной и исторической динамики культуры, заключающийся в порождении новых культурных форм и их интеграции в существующие культурные системы, а также в формировании новых культурных систем и конфигураций. Сущность культурогенеза заключается в процессе постоянного самообновления культуры не только методом трансформационной изменчивости уже существующих форм и систем, но и путем возникновения новых феноменов, не существовавших в культуре ранее» (Флиер, 1995).

Историко-филологические исследования слова «юмор» показывают, что в античности слова, обозначающего то, что мы сегодня называем юмором, не было. Само слово «humor» было, но оно обозначало «жидкость, влага» (напр.: Черных, 1994, с.459). Это слово было позаимстововано из обыденной речи медициной и превратилось в понятие «гуморов», определяющих темперамент, а в современной медицине стало понятием «гуморальной регуляции».

Согласно Л. С. Выготскому, «слово почти всегда готово, когда готово понятие» (Выготский Л. С., 1982б, с.19). Понятие о юморе в античности не было «готово». Это позволяет поставить вопрос о закономерностях культурогенеза юмора в ходе истории.

Стадия биогенеза смеха и улыбки и их первичной социализации

Анализ первых упоминаний о «смеховом» позволяет выделить две основные предпосылки юмора: 1) комическое, смешное и 2) смех.

Предпосылки юмора характеризовал Аристотель. Так, «смешное — это какая-нибудь ошибка или уродство, не причиняющее страданий и вреда, как, например, комическая маска» (Аристотель, 1998, с.1070). Предполагалось то, что люди осмысленно смеются именно над комическим. По Платону, смех может быть направлен на что угодно и может быть амбивалентным.

В феномене осмысленного смеха пересекаются и встречаются биологическая способность к смеху и идеальная способность к комическому восприятию. Согласно Л. С. Выготскому, это можно интерпретировать как то, что в юморе встречаются две линии развития человека — натуральная и культурная. А они являются основой высших психических функций. Юмор уже на заре своего культурогенеза развивается как психическая функция. Но на первой своей стадии, в соответствии с закономерностями формирования высших психических функций, описанными Л.С.Выготским, она выступает не как индивидуальная психическая функция, а как особая социальная активность. Согласно А. Г. Асмолову, этот социальный прототип юмора выступает как феномен преадаптации, то есть возникновения в эволюционирующей системе полезных признаков до того, как они стали этой системе действительно полезны. (Асмолов, 2001, с.39).

Комическое восприятие и смех впервые «встречаются» в массовых действах: в античных празднествах — сатурналиях и дионисиях, в античном театре (например, при массовом просмотре комедий Аристофана), при восприятии речей ораторов (например, Цицерона), особенно в импровизированных театральных действах, когда ватаги ряженых бегали по пригородам — «komos» — к которым восходит этимология слова «комическое» (Аристотель, 1989, с.350). Сама этимология слова комическое, восходящая к komos (пригородам), задает стандарты формирования смехового и юмора. Комическое — это не магистраль культуры, а ее «пригород», «обочина», некоторый обходной путь. Ватаги ряженых, бегающие по этим пригородам и смешащие людей, задают стандарт социальности юмора.

В древних комических действах смеховое и зарождающийся юмор выступают как свойство вида Человек, разделенное между людьми. Юмор не осознается отдельным человеком как юмор. Он существует в виде понятия о смешном, которое эксплицировал Аристотель. А смех — биологическая реакция, он представляет собой «натуральную», природную основу юмора. Связка смеха и комического позволяет юмору постепенно отрываться от биологической основы за счет социальности смеховой деятельности и идеальности комического образа.

Цицерон мало пишет о смехе как таковом, но он формулирует «нормы» и функции шуток для их применения в ораторском искусстве. Он считает, что «в шутке первым делом надо соблюдать меру» (Цицерон, 1972, с.178). А воздействие шутки может быть следующим: шутка вызывает расположение к тому, кто шутит, она может восхищать, она может опровергать противника или «показывает самого оратора человеком изящным, образованным, тонким» и «она разгоняет печаль, смягчает суровость, а часто и разрешает шуткой и смехом такие досадные неприятности, какие нелегко распутать доказательствами» (Цицерон, 1972, с.178).

А Овидий даже учит смеяться: «открывать рот при смехе надо умеренно: на щеках должны быть видны две ямочки и нижняя губа — чуть-чуть приоткрывать низ верхних зубов… Смех должен быть… легким и чем-то женственным для уха!» (Овидий Назон, 1998, с.350; цит. по Станкин, 2003).

В Средневековье улыбка поощряется более, чем громкий смех. Она привязывается не к комическому образу, а к образам Христа и Мадонны. Связь улыбки и воспринимаемого идеального образа святости способствует развитию способности к психическому отражению и задает предпосылки формирования способности к обращению «улыбки» (и юмора) на самого себя, способствует индивидуализации смехового в дальнейшей истории.

Эволюционный смысл смеха зафиксирован Августином. Так, Августин следующим образом упоминает смех: «они (числа) не суть образы предметов. Пусть посмеется надо мной тот, кто этого не видит, и я пожалею его за этот смех» (Августин, 1989, с.157). Таким образом, он не просто описывает природу смеха от непонимания, от неспособности к абстракции, от грубости, «неотесанности культурой» личности человека, но определяет смысл смеха как «компенсаторный» (Выготский Л. С.) или «неадаптивный» (Асмолов А. Г.). Смех создает возможность установить пробел понимания, задать вопрос о понимании абстракции другому человеку.

Стадия социогенеза юмора

Социальность, присущая раннему юмору, максимально проявилась в ренессансной культуре, описанной М. М. Бахтиным на основе творчества Ф. Рабле. Среди широких народных масс была популярна «культура смеха» — регламентированные временем досуга словесные игры, нарочитое обжорство, карнавальные шествия и переодевания, изменяющие образы людей, сопровождающиеся заразительным, направленным друг на друга, на себя и на весь мир остроумием и смехом (Рабле, 2001, Бахтин, 1990). Способность человека к юмору выступала как разделенная между людьми психическая функция. «Отношения между высшими психическими функциями были некогда реальными отношениями между людьми, коллективные, социальные формы поведения в процессе развития становятся способом индивидуального приспособления, формами поведения и мышления личности» (Выготский, 1984 а, с.221).

Стадия ноогенеза юмора

Одновременно происходило и возвышение комического восприятия, отрыв его от чувственной основы смеха. Так, комическое становилось способом особого осмысления мира в его целом. Примером этому служит само название Данте — «Божественная комедия» (Данте, 1986).

В разделенной между людьми способности к юмору — «смеховой культуре» — обнаруживается психологический механизм социогенеза юмора. Согласно А. Г. Асмолову, «под социогенезом в психологии понимается происхождение и развитие высших психических функций, личности, межличностных отношений, обусловленное особенностями социализации в разных культурах и формациях» (Асмолов, 2001, стр.160). Он выделяет такие механизмы социализации как подражание и идентификация (там же, стр.161). В случае трансформирования понятия комического в способ осмысления мира, которое произвел Данте, обнаруживается механизм ноогенеза юмора. Понятие «ноогенез» выросло из представлений В.И.Вернадского (Вернадский, 1989) и Т. Шардена (Шарден, 1965) о «ноосфере» и активно введено в научный обиход А. Л. Ереминым как понятие, объясняющее эволюцию интеллектуальных систем (Еремин, 2005). Мы же под ноогенезом понимаем процессы отчуждения психического, которые проявляются в формировании сферы идеального, как ее понимал Э. В. Ильенков (1991), или «ноосферы», в которой презентируется отчужденное знание, которое, в свою очередь, влияет на психологию людей. Основными психологическими механизмами ноогенеза являются индивидуальное обобщение социальных представлений и порождение нового знания. Использование понятия «психологических механизмов ноогенеза» объясняет тот переход в современной культуре, который А. Г. Асмолов обозначил как «…переход от режима употребления, усвоения культуры — к режиму конструирования различных социальных миров» (Асмолов, 2001, с.91)

Механизм ноогенеза (как индивидуального оформления представлений) обнаруживается у Бена Джонсона в комедии «Каждый вне своего нрава», 1599). Он пишет так:

«… в теле человека

Желчь, флегма, меланхолия и кровь,

Ничем не сдержанные, беспрестанно

Текут в свое русло, и их за это

Назвали humours. Если так, мы можем

Метафорически то слово применить

И к общему расположению духа:

Когда причудливое свойство, странность

Настолько овладевают человеком,

Что… по одному пути

Влечет все помыслы и его чувства,

То правильно назвать нам это — humour»

(перевод М. Заблудовского, приводится по Будагов; 1971, стр.181)

В этом уникальном тексте видно, как происходит «метаморфоза», трансформация идеи биологического (гуморальные жидкости Галена и Теофраста) в идею внутреннего («расположение духа»). И затем это внутреннее, психологическое детерминирует поведение человека. Это механизм персоногенеза личности (А. Г. Асмолов) и механизм ноогенеза юмора, того, как складываются и оформляются представления о юморе как таковом и того как рождается «Третий мир» по К. Попперу, его «универсум объективного знания» (Поппер, 2002) или «ноосфера» по В. И. Вернадскому. Происходит и обновление значения слова. Значение слова «humor» приобретает второе значение — «нрав, настроение». В этом значении слово «юмор» сохраняется как омоним «чувства юмора» в современных английском, польском языках, хотя в русском языке у слова «юмор» имеется только современное, третье его значение, о котором будет сказано позже.

Сама способность к юмору трансформируется. Из разделенной между людьми функции юмор превращается в свойство личности, а строго по Бену Джонсону — свойство характера. В тот период произошло и становление того, что мы называем комедией характеров. Развивается и комедия положений, комедия ситуаций. Жан Поль осмыслил театральную комедию как равноправный жанр высокого искусства, служащий целям воспитания эстетического восприятия. Юмор же он считал свойственным (в свою историческую эпоху) не всем, а немногим: «Все серьезное для всех, юмор существует для немногих, и вот почему: он требует духа поэтического, духа вольно и философски воспитанного, который принесет с собой не пустопорожний вкус, а высший взгляд на мир» (Жан-Поль, 1981, с.128). Таким образом, юмор, комедия выступали как средство развития личности.

И. Кант писал уже о юморе как индивидуальной способности человека, как о таланте человека, у которой есть внутренняя сущность — «игра представлений» (Кант, 1966, с.352). Это еще и пример интеллектуализации, идеализации чувства юмора. Кант пишет об этимологии немецкого слова «юмор» (Laune), что оно как бы отслоилось от слова «Lanier» — веселость — и обозначает способность произвольно приходить в хорошее расположение духа (Кант И. 1966; стр.355—356). Таким образом, у юмора появляется внутренняя опосредованность — «игра идей» и произвольность. В хорошее расположение духа, по Канту, человек приходит именно благодаря идеальному знаковому опосредствованию юмористического акта «игрой идей». Опосредованность и произвольность, согласно Л. С. Выготскому — это еще два признака высших психических функций, которые человек приобретает в ходе истории.

К 19 веку юмор становится свойством присущим уже не только избранным, а всем или почти всем. Под влиянием развития «массового общества», доступности знания, вовлечения широких слоев населения в социоисторические процессы, стиранием резких отличий «высокой» и народной культуры, юмор становится реальной или потенциальной способностью. В отличие от ренессансного смеха, юмор — это уже не свойство, разделенное между людьми, а свойство отдельной личности. Юмор массовизируется, с одной стороны, а с другой стороны, дифференцируется на типы и оттенки. Это находит отражение и развитие во взглядах философов и эстетиков 19 века (см.: Рюмина, 1990, Рюмина, 2016, Гилберт, Кун, 2000).

А. Бергсон полагает, что обязательным условием смеха является способность смотреть на вещи под особым эстетически-игровым углом зрения. По А. Бергсону, смех как метафизическая категория занимает промежуточное место между сферой эстетического и сферой повседневности. Задача смеха — побеждать автоматизм в живом (Бергсон, 1992, с.21), и этим давать свободу эволюции живого. Способность к эволюционированию — это видовая способность человека. Вместе с человеческой личностью эволюционирует и юмор. А точнее, становящаяся в ходе истории способность к юмору и смеху служит одним из средств эволюции психики. Юмор как некая «остановка» в привычном, автоматическом ходе событий, создает прерывистость, эксцесс в функционировании человеческой психики. Юмор как эксцесс в непрерывности психического создает предпосылки для развития свободы и вариативности личности, предпосылки для индивидуальной эволюции.

В 20 веке внимание к юмору проявилось прежде всего у психологов. Наибольшее значение для ноогенеза юмора имели взгляды З. Фрейда и Г. Олпорта. З. Фрейд описал юмор как механизм психики, противоположный вытеснению. Юмор, по З. Фрейду, не скрывает вытесненные содержания сознания, а приоткрывает их, «Юмор является средством получения удовольствия, несмотря на препятствующие ему мучительные аффекты». (Фрейд, 1991, с. 398). Г. Олпорт характеризует чувство юмора как аспект самообъективации: способности, трансцендирующей и интегрирующей личность, рядоположенной религиозному чувству (Allport, 1988, с. 177). Позже В. Франкл говорит о юморе как о проявлении антропологической характеристики человека — способности к самоотстранению: «Юмор относится к существенным человеческим проявлениям, он дает человеку возможность занять дистанцию по отношению к чему угодно, в том числе и к самому себе, обрести тем самым полный контроль над собой» (Франкл, 1990, с. 343—344).

Вышеназванные мыслители во многом не только фиксировали, но и формировали представления о юморе. Специфика юмора такова, что он формировался в ходе человеческой истории рука об руку с формированием личности и под влиянием тех мыслей о юморе, которые излагали и популяризировали мыслители (лидеры общественных мнений). В связи с этим можно говорить не только о социогенезе чувства юмора, но и о его ноогенезе. Понятие ноогенеза, понимаемое прежде всего, как индивидуальное оформление представлений, а также порождение нового знания, дополняет представления о биогенезе, социогенезе и персоногенезе А. Г. Асмолова. В концепции исторической эволюции вида Человек А. Г. Асмолова понятие ноогенеза выглядит избыточным, но мы считаем, что оно хорошо описывает роль индивидуальной ноогенной деятельности, которая в терминах А. Г. Асмолова и В. А. Петровского может описываться и понятием «нададаптивной активности».

В 20 веке произошло формирование «массового общества» и плюрализация культуры. Налицо разнообразие точек зрения на юмор и исследовательских подходов к его изучению (См.: Иванова, Ениколопов, 2006; Мартин, 2009).

Если в эпоху Ренессанса, в период своего социогенеза, зарождающийся юмор способствовал предотвращению кризиса культуры, гармонизировал разнонаправленные тенденции, то по мере своего развития юмор все более становится фактором управления общественным мнением, причем произвольно используемым фактором. Современный телевизионный юмор ушел от темы политики, перешел на темы обыденной жизни, эксплуатирует тему «маленького человека». Способствует ли это становлению гражданского общества или отвлекает внимание от «больших» тем политики, культуры? На эти вопросы ответа пока нет. Юмор находится в процессе развития, как находится в процессе развития и человеческая личность и сама природа человека. Своей эксцессивностью, опосредованностью, произвольностью юмор приоткрывает свободу и вариативность человеческого существования.

Стадия интериоризации и развития юмора

Юмор в своем социогенезе зарождается из полифонической смеховой культуры. Будучи интериоризованной, полифония смеховой культуры превращается в диалог личности с личностью, а затем во внутренний диалог. Во внутреннем диалоге, который является не только рефлексией «полюса субъекта и полюса объекта» (Леонтьев Д. А., 2009а), не только рефлексией полюса субъекта и полюса субъекта другого человека, а «расщеплением» личности на два «голоса» в их понимании М. М. Бахтиным (Бахтин, 1972). Ими могут быть «Я-центр» и «Я — образ» как при системной рефлексии (Леонтьев Д. А. Салихова, 2007) при прогрессивном развитии личности или «я идеальное» и «я реальное», «я прошлое» и «я настоящее» или проблемном или даже при регрессивном развитии личности. Как пишет Д. А. Леонтьев, «Юмор в своих высших формах — обращенный на самого себя — безусловно связан с внутренним диалогом, с расщеплением Я на Я-субъекта и Я-объект, с возможностью взгляда на себя со стороны» (Леонтьев Д. А., 2013). Обращение чувства юмора субъектом на самого себя создает возможности самотрансценденции и даже самодистанцирования в его понимании В. Франклом (Франкл, 1990). Межличностный диалог и внутренний диалог служат развитию личности и ее возможностей. Поскольку возможна самотрансценденция человеческой природы в отчужденную «ноосферу», возможно и дорефлексивное самотрансцендирование в межличностных или внутриличностных актах юморения. При обращении юмора на самого себя создается другой образ самого себя, до которого потом «дотягивает» «Я-реальное». Предметный образ становится «двойным», недоопределенным, устремленным в будущее. Будучи принятым рефлексирующей личностью, он создает возможности и для сознательного саморазвития. Юмор меняет принципы регуляции жизнедеятельности, которые и так менялись на протяжении истории, что обосновано Д. А. Леонтьевым (Леонтьев, 2007). Если в средневековой культуре юмор был «действием», регулирующим общественные отношения, то в современности юмор все более становится деятельностью, выводящей личность и общество на уровень саморегуляции. «…усложнение форм регуляции и превращение ее в саморегуляцию выступает как универсальный принцип развития форм активности как на субчеловеческом, так и на человеческом уровне, как в филогенетическом и историко-генетическом, так и в онтогенетическом и актуалгенетическом аспектах рассмотрения, как применительно к человеку как саморегулируемой системе, так и применительно к более частным подсистемам и наоборот, к большим микро- и макросоциальным системам» (Леонтьев Д. А., 2007а, с.72). Но возможность перехода к другим формам регуляции существует именно благодаря прерывистости психического, в том числе и посредством юмора. Юмор формирует личностный потенциал, изменяя принципы отражения действительности и «прерывая» непрерывность психического.

Юмор, оформившийся в культуре посредством психологических механизмов ноогенеза, сам формирует ноогенез субъектного знания, идеальные и отчужденные формы презентации знания, а также и персоногенез личности, в котором возможны свобода и открытость (Домбровская, 2010б). Д. А. Леонтьев красиво сказал, обобщая наши научные разработки проблемы юмора, что главная особенность юмора заключается в его связанности с развитием (Леонтьев Д. А., 2013)

Таким образом, в культурогенезе психического юмор сформировался по закономерностям развития высших психических функций, и в его развитии можно выделить следующие стадии:

— Стадия биогенеза смеха и улыбки и их первичной социализации.

— Стадия социогенеза юмора.

— Стадия ноогенеза юмора.

— Стадия интериоризации и персоногенеза юмора.

Механизмы же биогенеза, социогенза, ноогенеза и персоногенеза пока недостаточно изучены и/или проинтерпретированы в науке, однако их понимание важно для понимания принципов эволюционирования психического в культурно-историческом развитии вида Человек. А эволюционирование психического тесно связано с использованием юмора как средства развития личности, общества и науки. И к выделенным нами стадиям можно добавить еще стадию использования юмора как средства саморегуляции развития. Об этом подробнее будет сказано дальше.

2.2. Эволюция подсознательного образа юмора в культурном развитии

Юмор формируется на основе двух предпосылок или, в соответствии с терминологией Л. С. Выготского, на пересечении двух «составляющих» или «линий развития»: природной, натуральной (смех, улыбка) и культурной (комический образ). В современности юмор все более «отрывается» от природной составляющей и все большее значение имеет юмористический образ, у которого натуральная составляющая существует лишь в виде эмоциональной ткани. Постепенно происходит и рефлексия представлений о юморе. Такая рефлексия выражается в вышеизложенных исторических представлениях о юморе. Но эта рефлексия осуществляется и в бытующих образах самого юмора. Осуществляется над подсознательном уровне, уровне промежуточном между классическим бессознательным мотивационным «Оно» З. Фрейда и уровнем культурного знакового сознания. На первый взгляд подсознательность представлений о юморе нарушает принцип феноменальности в развитии человека, который согласно М. Анри заключается в том, что «свет феноменальности отделяет человека от прежнего состояния темноты, он и есть сознание» (Анри, 1994), то есть принцип феноменальности выступает как принцип взаимопереходов бессознательного, подсознательного, сознательного, рефлексивного. Психологическим же механизмом феноменологизации бессознательного в сознание является продуцирование образов и их фиксация в знаковой форме.

Нужно признать, что знаковая фиксация образов в эволюции живого появилась только у человека в виде пещерных изображений, чаще всего особенно в египетской культуре пиктографических. Позже появились вербальные образы в виде метафор.

В истории эти образы также эволюционируют. Мы считаем анализ этой эволюции небесполезным и небезинтересным. Для него привлекаем понятие «архетипа», введенное К. Юнгом. Использование этого понятия в реализуемом нами культурно-историческом подходе опять поднимает вопрос о том, является ли юмор поздним продуктом культурно-исторического развития человека или еще в древности, по крайней мере, в античности, когда человек начал фиксировать свою историю, юмор существовал как некая «структура сознания», «первообраз», «архетип». По большому счету, это неразрешимая проблема психологии, которая входит в контекст общенаучной проблемы константности-изменчивости природы человека. И хотя в работах Юнга не находятся высказывания о том, что природа человека константна, из его работ можно сделать вывод о том, что «структуры психики», архетипы константны, несмотря на изменчивость конкретных образов архетипов. Психологию Юнга чаще называют «аналитической», «но „архетипическая“ более адекватно соответствует его собственному построению как целому и в плане обширных приложений помимо самого анализа. „Архетипическая“ также более точно описывает юнговский подход к основам психического» (Хиллман, 1996, с.7). Это связано с тем, что основная структурная идея концепции Юнга — идея «архетипа» (Хиллман, 1996, с.7). На сегодня еще не вполне осмыслена роль концепции Юнга в совокупной динамике и структуре психологического и общекультурного знания. Но под названием «архетипическая психология» концепция Юнга в большой степени альтернативна историко-эволюционной идее развития психического, и находится в специфических отношениях с культурно-исторической психологией.

Специфика этих отношений заключается в следующих моментах: 1) Как уже было обозначено выше, идея константности (вечности) психического, присущая Юнгу, противостоит идеям изменчивости, вариативности и эволюционированию психического в культурно-исторической психологии. Но учитывая высказывание В. П. Зинченко о том, что образы являются «культурными медиаторами» (Зинченко, 1993), это противостояние архетипического и культурно-исторического подходов разрешается в пользу культурно-исторического подхода. Он как бы поглощает архетипический подход к интерпретации психического. 2) Аналитическая или архетипическая психология традиционно ориентирована на практику, на анализ образов, символов, архетипов. Культурно-историческая психология в своих истоках от Л. С. Выготского и А. Н. Леонтьева все же ориентирована на теоретический анализ эволюции психического в предистории, истории и онтогенезе человека. Во многом культурно-историческая психология, несмотря на все различия, повторяет путь исторической психологии, в которой строго доминирует теория и «психология социологии», она двигается к историко-эволюционной психологии, в самом названии которой заложена идея эволюционирования психики в культурной истории вида «человек». Однако теория и практика все чаще пересекаются и дают друг другу материал для анализа. 3) Проблема альтернативности или поглощения (или даже взаимопоглощения) подходов не решаема на сегодня. Она в некоторой степени снимается в давно существующем, но требующем развития понятии «высших психических функций», введенном Л. С. Выготским. Но выделение архетипического подхода, как относительно самостоятельного, полезно для такого сложного феномена как юмор. Оно позволяет поставить вопросы о культурных образах юмора в истории человечества и о современных образах юмора. Ведь юмор — это «высшая психическая функция развитого сознания и самосознания личности» (Домбровская, Леонтьев, 2000). Образ является одной из функциональных, деятельностных и онтологических характеристик. Образное мышление как функция опосредствуется уже сложившейся и функционирующей системой культурных образов (включая пиктографию и само слово, за которым тоже кроется образ). Юмор как функция формируется на стыке комических образов (культурная составляющая высших психических функций) и психофизиологических реакций смеха и улыбки (натуральная составляющая высших психических функций), однако именно образ (психическое отражение), а не физиология смеха и улыбки задает вектор развития юмора и в истории и в онтогенезе.

Образ юмора в истории культуры

Слово «юмор» этимологически сложно, однако в этимологии есть устойчивые смысловые связи различных значений слова, что позволяет сближать архетипический и этимологический подходы, а также рассматривать этимологию слова «юмор» как «слова-архетипа». Понятие «слова-архетипы» употреблял Г. Шпет (Шпет, 1922), Р. А. Будагов говорил о том, что есть «слова-ключи» к человеческой психике и одним из таких слов является слово «юмор» (Будагов, 1971). О том, что в культуре есть «ключевые слова», раскрывающие суть культуры, говорит А. Вежбицкая (Вежбицкая, 2001). Слово «юмор» является своего рода ключом к культуре и к культурному сознанию современного человека. И во многом ключ этот содержится в этимологии слова. Нужно сказать, что у современного значения слова «юмор» есть предшественники: в 17 веке было распространено значение слова юмор — «нрав, настроение», в античности — «влага, жидкость» (например, Черных, 1994).

Слова-ключи имеют под собой глубокий пласт культуры, который можно считать архетипическим. А архетипы, согласно К. Юнгу, представляют собой манифестации глубокого слоя бессознательного, где дремлют общечеловеческие образы (Юнг К., 1994, с.105). Архетипический образ основан на аналогии (там же; стр. 192). Архетип, согласно К. Юнгу, характеризуется тем, что существуют некие первообразы, «мыслеформы», которые представлены человеку чаще всего в персонифицированной форме. Какой образ, кроме жидкости, в согласии с этимологией, стоит за образом юмора? Аристотель связывает комический образ, который наряду с биологическим смехом, представляет собой предпосылку юмора, с маской (Аристотель, 1998). Жан-Поль замечает то, что у юмора природа Протея (Жан-Поль, 1982). Протей — морское божество и отличается тем, что может принимать различные образы, его природа многолика, изменчива, текуча, он обладает многознанием (Мифы народов мира, 1992, с.342). В современности к интерпретациям смешного привлекается еще и образ двуликого Януса, что зафиксировано в самом названии книги М. В. Бороденко — «Два лица Януса-смеха» (Бороденко, 1995а).

Если продолжать искать персонифицированный образ юмора, то он находится и в образах юродивого, клоуна, шута, дурака. Анализу этих культурных феноменов посвящены многочисленные работы (напр. Лихачев, 1984, Лотман, 1992). Причем русское слово «юродивый» еще и по звучанию согласно народной этимологии может восприниматься близко слову «юмор». Стоит отметить то, что само явление юродствования не вполне изжило себя, оно используется современными политиками для манипуляции общественным сознанием (Домбровская, 2000б).

Архетипическим можно считать и эксплицированный Ч. Чаплином образ смешного «маленького человека» (Чаплин, 1990). Причем, это едва ли не самая существенная «экспликация» юмора, поскольку именно образ частного человека связывается Ж. Делезом с юмором как способом маленького человека за счет «подвешивания смыслов» участвовать в функционировании «Закона» и тем самым в большой политике (Делез, 1992).

Юнгиански ориентированные маркетологи М. Марк и К. Пирсон используют образ шута как один из архетипических образов, с помощью которых, на их взгляд, только и возможно создание эффективной рекламы (Марк, Пирсон, 2005). Важно то, что в своей системе координат «принадлежность-самопознание» и «стабильность-изменчивость» они располагают шута как сохраняющего баланс стабильности-изменчивости, но при этом находящегося на полюсе социальной принадлежности (там же). Таким образом, они еще фиксируют социальность юмора. Что касается вопроса, когда актуален юмор и, в частности, актуален архетип шута, они пишут следующее: «Самую большую помощь Шут оказывает нам, когда мы загнаны в ловушку цейтнота. Шут великолепен при мозговом штурме. Самым важным аспектом маркетинга Шута является ум. Шут, живущий в каждом из нас, любит неистовые, умные новые способы смотреть на мир» (там же, с.192). Архетип юмора оказывается актуальным тогда, когда существует дефицит традиционных формально-логических способов мышления, но когда жизненно необходимо что-нибудь осмыслить.

Учитывая этимологию слова «юмор», архетипическим образом юмора является не только персонифицированный образ, но и жидкость, текучесть. То есть то, что, по К. Юнгу, является архетипом самого бессознательного. Архетипом бессознательного, согласно Юнгу, является и образ трюкача Трикстера (Юнг, 2022, с. 247). Архетип юмора как бы сливается с архетипом бессознательного. Этим объясняется популярность использования юмора для трансформации общественного и индивидуального сознания.

Для современного культурного сознания этимология слова «юмор» связана с гуморальной регуляцией — что, условно говоря, соответствует биологическому способу регуляции жизнедеятельности, с настроением — что соответствует социальному способу регуляции, и с юмором–знаком, что соответствует идеальному способу регуляции. Этимология создает связку природного и культурно-знакового, создает образ целостности и системности.

Поиск архетипа юмора — дело спорное, любой предложенный образ может быть и обоснован и опровергнут. Однако, некая предпосылка человеческой психики должна была существовать для того, чтобы в ходе истории могли развиться современные формы юмора. Архетипический подход полагает юмор как некую неизменную сущность, выражающююся в образе. Образ — это и есть предмет. Архетипический подход находит этот образ-предмет юмора в образе человека и его бессознательного. То, что не поддается формально-логическому пониманию, воспринимается как смешное, юмористическое и своеобразным образом осмысливается.

Таким образом, культурный образ юмора эволюционирует в истории культуры, а в современности является вариативным. Используя достижения архетипической психологии, культурно-историческая психология обогащает свои представления об эволюции культурных образов и ресурсах использования образов юмора для развития личности.

2.3. Определения юмора в науке.

Если предыдущие два параграфа этой главы были посвящены культурогенезу понятия и образа юмора в их диахроническом (историческом) разрезе, то этот параграф посвящен проблеме понимания феномена юмора в современной культуре, в которой присутствуют «голоса» всех времен. Понимание, согласно В. В. Знакову, это «познавательное отношение» (Знаков, 2005, с. 25), которое может быть выражено в «образе особого рода» (там же, с.17) и в определении (там же, с. 31), и полнота которого проявляется «в множественности вариантов интерпретации понимаемых фактов» в разных контекстах (там же, с.32). Согласно В. П. Филатову, понимание есть процесс выработки значений (там же, с.25). Определения, дефиниции (от лат. «definit» — ставить пределы) в отличие от понятий, задают значение слова в ноосфере, базис для формирования субъективного понятия. Задача построения определения и есть формулировка или уточнение его значения (Философский словарь, 1986, с.342) или фиксирование смысла (Бочаров, 2010). Психологически определение выступает как рефлексивное представление о явлении, заключающееся в феноменологизации бессознательного до сознания, а также в теоретизации обыденных представлнений до научных.

Определения юмора как способы его понимания.

Как отмечает М. В. Бороденко, «определение „комического“ представляет собой существенную трудность для всех наук» (Бороденко, 1995, с.5). Еще большую трудность представляет собой определение юмора. Толковые словари, философские, психологические и др. работы предлагают определения, которые чаще являются субъективными понятиями их авторов. При этом «Понятья спутались, язык же стал безвыходно единым» (Волошин, 1989, с.172—173) и «юморов стало много» (Жванецкий). Это находит отражение и в нашей работе: в широком смысле мы называем юмором и всю феноменологию юмора, которая представляет собой проявление функции юмора в истории, социальной и индивидуальной жизни, в научной и творческой деятельности человека, а в узком смысле — особое психологическое орудие личностной регуляции. Однако, проблема понимания феномена юмора в современной культуре остается открытой и требует своего прояснения и разрешения. В попытках систематизировать современные определения юмора мы сталкиваемся с тем, что проблема определения в философии разработана так, что существующие ее разработки не позволяют простой их перенос на проблематику юмора. Поэтому мы используем типологию определений из частной философской работы, посвященной проблеме человека.

Так, И. Т. Фролов пишет: «Как показывает многовековой опыт, возможны по крайней мере три способа ответа на вопрос „что такое человек?“ Каковы его отличительные особенности, в чем его differentia specifica? Условно их можно обозначить как 1) дескриптивный, 2) атрибутивный и 3) сущностный» (Фролов, Борзенков, 2001, с.7). Эти три типа ответов на вопрос «что такое» и являются тремя основными способами определения понятий. Мы их дополняем еще четвертым типом — типом системного определения.

На основе анализа и обобщения различных представлений о юморе, существовавших в культурогенезе юмора и сосуществующих в современной культуре и науке, мы выделяем следующие типы и виды определений феномена юмора:

— Дескриптивные определения. Отвечают на вопрос «какое».

А) Описательные определения. Они могут быть выражены через прилагательные. Так, исходя из воззрений Р. Жан-Поля на юмор, юмор может быть определен как нечто субъективное и протеистичное (Жан-Поль, 1981).

Б) Оценочные определения. Они также формируются через прилагательные или могут быть выражены через них. Наиболее яркие примеры такого вида определений юмора — определения юмор через характеристики его как чего-то доброго или черного. Ф.А.Брокгауз и И.А.Ефрон оценивает юмор как «1) юмор положительный (или оптимистический, юмор в узком смысле), 2) юмор отрицательный, сатирический и, наконец, 3) юмор примиряющий, преодолевший голое отрицание, иронический» (Брокгауз, Ефрон).

2. Сущностные определения. Отвечают строго на вопрос «что такое».

А) Толкующие определения. Они образуются через существительные или акцентируют их и часто тавтологичны по смыслу. Примером является определение С. И. Ожеговым юмора как понимания комического, умения видеть и показывать смешное, снисходительно-насмешливого отношения к чему-либо (Ожегов, 1991, с.917), а также П. Я. Черных юмора как «чувства смешного» (Черных, 1994, с.459).

Б) Генетические определения. Они могут быть иметь подвиды и формируются через описание этимологического значения слова или историю культурогенеза или актуалгенеза феномена. Пример этимологического определения приводит П. Я. Черных, прослеживая историю слова «юмора» от латинского его значения «влага, жидкость» (античность), через французское «нрав, настроение» (средние века) к английскому значению «склонность к насмешке» (17 век) (Черных, 1994, с.459). Пример исторического определения юмора приводит Л.Е.Пинский: «Исторически юмор выступает как личностный преемник безличного древнейшего типа комического — карнавала» (Пинский, 1987, с.522). Генетическим определением было бы и определение юмора как производного от смеха и комического образа, на основе наших разработок проблемы юмора (Домбровская, 2010, с.54).

В) Категориальные определения. Они формируются через существительные, обозначающие как синонимичные, так и родовые категории. Примером определения юмора через синонимичную категорию является определение юмора как особого настроения (Брокгауз, Ефрон). Примером определения юмора через родовые категории является уже приводимый пример определения юмора как чувства (П.Я.Черных) и определения юмора В. Далем через особый склад ума (Даль, 1978, с.667), С.И.Ожеговым через отношение (Ожегов, 1991, с.917), Ю. Поповым через переживание (Попов, 1962, с. 599), А. Хорнби через способность (Hornbi, 1982, 1982), А. Н. Прохоровым через вид комического (Прохоров, 1984, с. 1562), а также определение юмора как вида смешного (Рубинштейн, 1989, с. 171).

3. Атрибутивные определения. Отвечают на вопросы «где, что и почему»

А) Субъектные определения. Традиция атрибуции юмора свойствам субъекта существует с античности, когда значением слова «юмор» было «жидкость, влага» в организме человека. Как характеристика субъекта юмор понимался Беном Джонсоном, называвшим словом юмор нрав, расположенье духа (настроение), и осознан в качестве таковой Жан-Полем. Лучшим же субъектным определением юмора остается определение юмора И. Кантом, понимавшим юмор как «талант произвольно приходить в хорошее расположение духа» (Кант, 1966, с.355—356).

Б) Объектные определения. Традиция атрибуции юмора объектам внешнего мира также начинается с античности, с определения Аристотелем смешного как «ошибки и уродства» (Аристотель, 1998, с. 1070). Жан-Поль усматривает объективную основу комического в контрасте (Жан-Поль, 1981), П. Мак Ги (McGhee, 1972), В. Рух (Ruch, 2008) в несоответствии, С. Л. Рубинштейн (Рубинштейн, 1989б, с. 421) и др. в противоречии. И хотя М. М. Бахтиным осознано, что смех и юмор универсальны, и могут быть направлены на любой объект и даже на весь мир в целом, предметом юмора, выделяемым в объекте, является определенный уровень или тип противоречия.

В) Определения, характеризующие субъект-объектные отношения, то есть жизненый мир, возможно эксплицировать из юмористических воспоминаний С. Л. Рубинштейна о своей научной судьбе. Так он связывает юмор с тем, что назывется «принятие мира» (Рубинштейн, 1989, с.171), и уточняет, что речь идет о принятии противоречивости мира (там же), из чего следует определение юмора как принятия противоречивости жизненного мира.

4. Системные определения. Отвечают на вопрос «что, где, как и зачем», задают то, что М. А. Холодная называет «парадигмальными понятийными системами» (Холодная, 2012, с.11) и практически совпадают с тем, что В. В. Давыдов называет теоретическими понятиями (Давыдов, 1972).

А) Психоаналитическое определение. Первым задал парадигмальное понимание юмора З. Фрейд, который писал: «юмор может быть понят как высшая из этих защитных функций. Он не скрывает содержания представлений, связанных с мучительным аффектом, от сознательного внимания, как это делает вытеснение, он преодолевает защитный автоматизм», превращая содержание юмора в удовольствие (Фрейд, 1991, с.403—404).

Б) Семиотическое определение. Формулируется на основе исследований и интерпретации феномена комического М. В. Бороденко, где юмор подразумевается способность воспринимать и производить «комическое как контрзнак в системе установочной регуляции поведения» (Бороденко, 1995а), нацеленный на преодоление установочной ригидности.

В) Рационалистическое определение. Формулируется так: «юмор — высшая психическая функция развитого сознания и самосознания человека, отношение к себе и к окружающему, суть которого заключается в своеобразном отрицании, инверсии или расшатывании тех или иных атрибутов того, что выступает как объект юмора» (Домбровская, Леонтьев, 2000, с.454).

Г) Культурно-деятельностное определение. Формулируется как результат данной работы следующим образом: юмор — психологическое орудие личностной регуляции психического отражения и деятельности, целью которого является выявление, преодоление или снятие противоречий в объектах, каковым может быть и сам человек.

Отличия чувства юмора от других видов чувства смешного.

Согласно С. Л. Рубинштейну, «чувства комического, юмора, иронии, сарказма — это все разновидности смешного» (Рубинштейн, 1989а, с. 171). На основе его анализа разновидностей чувства смешного (Рубинштейн, 1989, с. 170—172) можно выстроить операциональные определения чувства комического, юмора, иронии и сарказма. Так, чувство комического выступает как чувство несоответствия, идея чего независимо возникла и изучается в американской психологии юмора П. МакГи (McGhee, 1972). Иронией является чувство предпочтения и возвышения одной из дилемм в объекте или в бытии и самого себя как субъекта, идея чего разработана в идее аксиоматизации посредством юмора А. Н. Розова (Розов, 1979). Собственно чувство юмора понимается как чувство понимания и принятия диалектики противоречий в объектах и в жизни, идея чего в русле возрастной психологии развивается Н. Ф. Кузнецовой (1990). Как пишет С. Л. Рубинштейн: «чистый юмор означает реалистическое „принятие мира“ со всеми его слабостями и недостатками…» (Рубинштейн, 1989, с.171), а также противоречиями жизни (Рубинштейн, 1989б, с.421). Сарказмом же является усмотрение противоречий, но их неприятие. При этом противоречия могут восприниматься на различных уровнях. На основе концепции А. Н. Лука (Лук, 1975) мы формулируем понимание остроумия как интеллектуального чувства, позволяющего выявлять и показывать противоречия в виде острот, афоризмов, парадоксов. Согласно С. Л. Рубинштейну, «Чувства комического, юмора, иронии, сарказма — это все разновидности смешного» (Рубинштейн, 1989а, с. 171). На основе его анализа разновидностей чувства смешного (Рубинштейн, 1989, стр. 170—172) можно выстроить операциональные определения чувства комического, юмора, иронии и сарказма. Так, чувство комического выступает как чувство несоответствия, идея чего независимо возникла и изучается в американской психологии юмора П. МакГи (McGhee, 1972).

Иронией является чувство предпочтения и возвышения одной из дилемм в объекте или в бытии и самого себя как субъекта, идея чего разработана в идее аксиоматизации посредством юмора А. Н. Розова (Розов, 1979). собственно чувство юмора понимается как чувство понимания и принятия диалектики противоречий в объектах и в жизни, идея чего в русле возрастной психологии развивается Н. Ф. Кузнецовой (Кузнецова, 1990).Как пишет С. Л. Рубинштейн: «чистый юмор означает реалистическое „принятие мира“ со всеми его слабостями и недостатками…» (Рубинштейн, 1989, с.171), а также противоречиями жизни (Рубинштейн, 1989б, с.421). Сарказмом же является усмотрение противоречий, но их неприятие. На основе концепции А. Н. Лука (Лук, 1975) формулируем понимание остроумия как интеллектуального чувства, позволяющего выявлять и показывать противоречия в виде острот, афоризмов, парадоксов.

Все разновидности чувства смешного могут быть в разных сочетаниях выражены, объетивированы в предметных формах культуры, жанрами которой в литературе является комедия, сатира, фельетон, анекдот, эппиграмма, в изобразительном искусстве — шарж, карикатура, комикс, в театре и кино — комедия, бурлеск, фарс. Чувство юмора как и другие разновидности смешного могут присутствовать и в неспециализированных жанрах, внося в них «изюминку» и блеск мировоззренческого уровня чувств.

Нужно сказать, что в современной культуре выражение «чувство юмора» и односложное «юмор» стали почти синонимами по смыслу. Однако, классическая идиома «чувство юмора» более подчеркивает рецептивный, воспринимающий, когнитивный его характер, а односложное «юмор» — деятельностный, активный и регуляторный характер. Сказать кому-то: «у тебя нет чувства юмора» обозначает «ты меня не понимаешь», «давай прекратим общение или выйдем на его новый уровень». Сказать кому-то «у тебя нет юмора» означает сказать: «ты не владеешь собой». И этим в большой степени намекнуть, что «тобой владеет противоречие».

При этом противоречия могут восприниматься на различных уровнях, которые по отношению к юмору мы выделяем приблизительно так: 1) неосоответствие норме (изучали Аристотель, Розов и др.), 2) контраст (изучалось Жан-Полем) 3) несоотвествие (изучалось МакГи), 4) собственно противоречие (Рубинштейн, Лук, Кузнецова и др.). Безусловно, для более полного обоснования понимания чувства юмора как чувства противоречия в объекте и субъекте необходим экскурс в проблему противоречия в философии и особенно в логике, но это выходит за рамки данной работы. Однако очерченный ними путь развития чувства юмора как чувства противоречия весьма перспективен и для теоретических и для прикладных исследований юмора, может привести и к более глубокому пониманию специфики юмора, а также типов и уровней противоречия. А понимание психологической природы противоречия ведет к развитию проблемы способностей в психологии, как способности легко и продуктивно овладевать противоречием в реальности и в сознании. Юмор как способность выступает как способность воспринимать, оценивать, трансформировать противоречия в объектах жизненного мира.

Итак, в современной культуре сосуществуют разные способы понимания феномена юмора, что отражается в его определениях, то есть рефлексивных представлениях. Возможность нового его «парадигмального» понимания кроется в выстраивании нами его значений как способности снимать противоречие при его познании и как средства регуляции противоречий, и далее как средства развития бытия человека в мире.

Заключение по главе 2.

Юмор формируется механизмами культурогенеза согласно закономерностям развития высших психических функций из биологической способности к смеху и улыбке и сформировавшейся в культуре способности создавать комические (юмористические) образы реальности. В культурогенезе юмора можно выделить стадии биогенеза смеха и улыбки и их первичной социализации, социогенеза, ноогенеза, а также стадию интериоризации и персоногенеза юмора. Представления о юморе формируются в культурогенезе в образной (архетипической) форме, главным образом в виде особого образа человека, что отражает связь развития психологической функции юмора и саморегуляции. В современной культуре сосуществуют различные способы понимания феномена юмора, что выражается в разнообразии типов его определений. Тенденция развития субъектного понимания феномена юмора заключается в определении его значения через понятие регуляции, а объектного — через противоречие.

.

Глава 3. Объяснительная модель регуляции бытия посредством юмора

Целью этой главы является определение основных принципов, позволяющих приблизиться к пониманию психологических механизмов личностной регуляции бытия посредством юмора. Цель же достигается посредством построения модели регуляции бытия, которая относится к тому типу моделей, которые В. А. Петровский называет объяснительными или интерпретационными и которому относится и теория деятельности А.Н.Леонтьева (Петровский, 2013, с.7—8). О том, что мы предлагаем именно модель, свидетельствует то, что мы разрабатываем уровневую схему строения бытия в единстве с принципами его регуляции.

Принципы любой модели регуляции основываются на определенном понимании природы человека, а в современности проблематика природы человека трансформируется в проблематику образа человека (Леонтьев Д. А.. 2009б). А в понимании последней возрождается проблема биологии начала 20 века — проблема «структурных уровней» живой материи (Дорфман, 1993). С. Л. Рубинштейн говорил о необходимости выделения не уровней материи, а уровней бытия человека в мире, но в полной мере поставленную перед собой задачу не выполнил, а свел проблему уровней бытия к проблеме соотношений человека и бытия, раскрываемой в ракурсе проблемы роли субъекта в бытии (Рубништейн, 1976) и к проблеме жизненного мира как организованной иерархии способов существования субъекта (Рубинштейн, 1976, с. 262), выделяя далее мир природы и мир субъекта со своим жизненым миром и способом существования. Структурные уровни живой материи, как и уровни функционирования человека, уровни его бытия и на сегодня однозначно не определены, но уже обсуждается проблема межуровневого взаимодействия (Мерлин, 1988, Dаbrowski, 1989, Щебетенко, 2007, Леонтьев Д. А., 2011б и др.).

Напомним, что в заключениее к книге «Деятельность. Сознание. Личность» А. Н. Леонтьев говорил о проблеме уровней в психологии следующим образом: «возвращение целостного человека в психологическую науку, однако, может осуществляться лишь на основе специального исследования взаимопереходов одних уровней в другие, возникающие в ходе развития» (Леонтьев А. Н., 1974). А В. С. Мерлин сформулировал, что «саморегуляция и саморазвитие большой системы возможны только потому, что она состоит из нескольких относительно замкнутых подсистем, находящихся в иерархическом отношении друг к другу. Относительная замкнутость каждой подсистемы обеспечивает ее относительную автономность от других систем и тем самым достаточное количество степеней свободы в реакциях большой системы на многоообразные внешние воздействия. Иерархическое соотношение подсистем обеспечивает их координацию и направленный характер деятельности большой системы» (Мерлин, 1986, с.36). Каждый из уровней регуляции бытия представляет собой и генетический уровень, и «структурный уровень» и относительно автономную систему. Выстраивая уровневую схему, мы определяем структуру, а определяя принципы регуляции, мы определяем функции. В совокупности структура и функции задают систему. Если выстроенная система способна объяснять широкий круг явлений и является верифицируемой, то это уже модель. К построению такой объяснительной модели регуляции бытия человека в мире мы стараемся приблизиться в этой главе. Под самим же бытием понимаем здесь способ существования в мире, детерминируемый доминирующим уровнем бытия и развиваемый механизмами межуровневой регуляции. При этом, говорим именно о регуляции бытия, а не регуляции и саморегуляции психических состояний, процессов, социальных и политических отношений, поведения, деятельности и жизнедеятельности, регуляции взаимодействия человека с его жизненным миром. В нашем понимании понятие бытия объединяет их в себя и служит обобщающей категорией для всех форм существования человека в мире, как субъектно пассивных, так и субъектно активных, как детерминированных биологической природой, так и самодетерминируемых личностью, как непосредственных, так и произвольных. Считаем, что бытие человека в мире всегда определяется и задается принципами уникальности и чувственной конкретности «здесь-и-теперь» существования, детерминации человеческой сущности способами существования человека, а также знакового опосредования существования человека выработанной в культурогенезе системой речевой деятельности. Мы говорим именно о личностной регуляции бытия именно, потому что это личность выбирает специфичный ей способ и уровень бытия и даже если она проживает свою жизнь на биологическом уровне существования с его звериными законами, то это ее выбор и ее ответственность. Вся история развития культуры и социокультурного развития человека уже выработала механизмы и стандарты (которые можно понимать уже как сущность), чтобы каждый биологический индивид смог дорасти до уровня собственно личностного уровня бытия и специфичных ему принципов регуляции, таких как саморегуляция и самодетерминация.

3.1 Сравнительный анализ понятий саморегуляции и личностной регуляции

На сегодня понятие саморегуляции стало общепринятым для обозначения целого круга явлений, связанных с регуляцией поведения, деятельности и жизнедеятельности. Его популярность объясняется тем, что оно соответствует методологическим требованиям к основным понятиям психологии, основным из которых является практический потенциал (Василюк, Зинченко, Мещеряков, Петровский, Пружинин, Щедрина, 2012). По мнению Д. А. Леонтьева понятие саморегуляции несет в себе огромный объяснительный потенциал (Леонтьев Д. А., 2011).

Кроме того, что понятие саморегуляции представляет собой объяснительный принцип различных явлений, саморегуляция представляет собой предмет исследования, который «…можно определить как интегративные психические процессы и явления, которые обеспечивают самоорганизацию различных видов психической активности человека, целостность его индивидуальности и бытия» (Моросанова, 2011, с.8). В таком понимании понятие саморегуляции поглощает понятие личностной регуляции, которое к тому же является недоопределенным в психологии. Возникает вопрос о том, нужно ли это понятие психологии или все явления можно свести к саморегуляции.

Так, поиск в электронном ресурсе РГБ показывает, что на июнь 2015 года выполнено 35 диссертаций по психологии, в названии которых фигурирует понятие саморегуляции. Диссертаций, в которых фигурирует понятие личностной регуляции нет. Поиск в электронном ресурсе elibrary показывает, что работ, анализирующих проблематику саморегуляции в 4 раза больше, чем анализирующих проблематику личностной регуляции. Содержательный анализ таких работ показывает, что психология саморегуляции не может обойтись без понятия личности. Это выражается в понятиях «личностная саморегуляция» и «саморегуляция личности». Однако, когда речь идет о личности, не все явления сводимы к саморегуляции и, как показывает поиск в www.googl.com, существует употребление понятия «личностная регуляция» (1700 раз, а понятия саморегуляция 404 000 раз). Содержательный же анализ показывает, что понятие личностной регуляции употребляется без его определения и более является объяснительным, чем исследуемым.

Необходимось в понятии личностной регуляции возникает, когда необходимо сделать ее противопоставление социальной регуляции, то есть противопоставить личностный и социальный уровень бытия.

Необходимость в понятии личностной регуляции возникает и тогда, когда необходимо объяснить спонтанность личности, в частности спонтанный выбор и спонтанный юмор.

Кроме того, понятие личностной регуляции поднимает проблематику типов регуляции и ее механизмов, отличных от саморегуляции. А это открывает путь для коррекции регуляторных механизмов и выработке саморегуляции.

Однако, в силу своей языковой крсоты и краткости понятие саморегуляции в его употреблении сливается с понятием личностной регуляции и в широком смысле личностная регуляция и есть саморегуляция. В этом широком смысле мы и употребляем в большинстве случаев эти понятия в данной работе как синонимичные. В узком же смысле, личностная регуляция есть такой тип регуляции, который обуславливается личностным уровнем бытия, и осуществляется через механизмы свободы, выбора и ответственности. А саморегуляция есть тип регуляции, который определяется сознанием и самосознанием личности, и осуществляется механизмами целеполагания и самодетерминации.

3.2 Философско-психологические основания построения объяснительной модели межуровневой личностной регуляции

Проблема уровней личностной регуляции до сегодняшнего времени чаще всего обсуждалась не как проблема собственно уровней регуляции, а скорее как гносеологическая проблема уровней анализа личности, которыми полагались такие как «индивид», «индивидуальность», «личность» (Леонтьев А. Н., Асмолов А. Г. и др.) или «личность», «человек» (Фролов И. Т., Братусь Б. С. и др.), «субъект» и «жизненый мир субъекта» (Рубинштейн С. Л., Василюк Ф. Е. и др). Собственно уровни природы человека обсуждались в форме вопросов о соотношении биологического и социального в природе человека (Гальперин П. Я., Асмолов А. Г. и др.). Принципы взаимодействия биологического и социального обсуждаются Д.А.Леонтьевым, который подчеркивает недостаточность бинарной оппозиции этих факторов в развитии человека (Леонтьев Д. А., 2011). Существуют попытки построения целостной уровневой структуры функционирования человека (Братусь, 1988, Леонтьев, 1993 и др.), которые лишь выявляют, что в рамках психологии личности эта проблема нерешаема. Для определения принципов построения целостной модели личностной регуляции необходим выход в широкий контекст этой проблемы, затрагивающий вопросы эволюции живой материи и уровневой структуры бытия человека. Анализ эволюции живой материи от неорганического состояния до ноосферы изложен в трудах В. И. Вернадского и школы, поэтому на нем мы останавливаться здесь не будем. Принцип наслоения уровней психического один на другой, сохранения в дальнейшем развитии и дальнейшего развития под влиянием вышележащих уровней обоснован еще Л. С. Выготским (Выготский, 1984, т.6.) и С. Л. Рубинштейном (Рубинштейн, 1976). Принципы же построения уровневой схемы бытия наш взгляд наиболее полно заложены в философских работах К. Поппера и М. Бубера, а функциональные механизмы взаимопереходов уровней в психологических разработках А. Г. Асмолова и Д. А. Леонтьева. В ходе историко-эволюционного развития вида Человек и его бытия в мире происходит трансформация функциональных уровней эволюции живого в структурные уровни функционирования личности в бытии.

Так, рассматривая эволюцию объективного знания Карл Поппер выделяет три мира, которые можно считать уровнями эволюции живой материи. Первый «мир» — уровень — это уровень физический, включающий и биологический. Второй мир — мир не столько психических состояний, как его чаще всего определяют последователи Поппера, а мир «средств коммуникации», как его определяет сам Поппер (Поппер, 2002, с.109) — то есть уровень социальный. И «третий мир» — уровень объективного знания, который в значительной степени является автономным (Поппер, 2002, с.119), то есть может быть выделен как отдельный уровень живой материи.

Мартин Бубер выделяет «три сферы, порождающие мир отношений»: «жизнь с природой, жизнь с людьми, жизнь с духовными сущностями» (Бубер, 1993), то есть опять же три функциональных уровня существования человека, которые можно назвать опять же биологическим, социальным и «духовным» или «идеальным». Признавая методологические отличия этих концепций, подчеркнем, что в выделении уровней эволюции и функционирования живой материи в них много общего.

А. Г. Асмолов, развивая историко-эволюционный подход, выделяет также 3 стадии или уровня эволюции: биогенез, социогенез и персоногенез (Асмолов, 2001), что является уровнями биологическим, социальным и личностным. Однако, на наш взгляд, он опускает стадию ноогенеза или идеальный уровень.

Д. А. Леонтьев, рассматривая эволюцию саморегуляции, выделяет уровень «животный», уровень социальный и уровень рефлексивный (Леонтьев Д. А., 2007), которые опять же можно считать уровнями биологическим, социальным и идеальным.

Итак, выстраивая модель личностной регуляции бытия посредством юмора, мы опираемся на традицию выделения в ней природного, животного или в обобщенном виде биологического уровня и уровня социального. Вопрос о том, какой уровень надстраивается или напластовывается на социальный уровень — сложный. По мнению А. Г. Асмолова, выделяющего в культурно-историческом развитии человека, механизмы и этапы биогенеза, социогенеза и персоногенеза, это уровень личностный. Исходя из концепции М. Бубера — уровень духовный. Переформулировка проблемы от проблемы филогенеза личности к формулировке проблемы филогенеза психического (это одновременно и возвращение к фундаментальной проблеме общей психологии, поставленной и исследованной А. Н. Леонтьевым) и обращение к теории эволюции живого (Т. Шарден, В. И. Вернадский) позволяет выделить еще один механизм и уровень генезиса психического — уровень идеального, производимый механизмом ноогенеза (о котором говорилось в предыдущей главе). Имплицитно этот механизм содержится и в историко-эволюционном подходе А. Г. Асмолова в виде концепта нададаптивной активности, часто выражающейся в творчестве.

Проблема ноогенеза была бы избыточной для историко-эволюционного подхода А. Г. Асмолова, поглощалась бы социогенезом, как делается это в социологии (Петров И. Г.,2003), если б не проблема не просто совместного, коллективного объективного знания, которое чаще всего выражается, как метко подметил это Петров И. Г. именно в значении, а проблема обобщения и порождения нового и объективного знания, то есть проблема смысла, которая позволяет различать социогенез и ноогенез, социальное и идеальное.

Отчуждение идеального как механизм формирования ноосферы

Поскольку выделение механизма ноогенеза и уровня идеального в уровневых представлениях о Человеке и его бытии в мире не являются общепризнанными, остановимся подробнее на анализе механизмах выделения идеального в самостоятельный уровень бытия. Так, различение социального и идеального проясняется при сближении понятий идеального и ноогенеза (ноосферы), наметки которого делает Еремин А. Л. (Еремин, 2005). Однако, нужно признать то, что шаг от идеального к ноогенезу не был сделан Ильенковым Э. В., известным как наиболее основательный разработчик понятия «идеального». Можно находить оправдания этому, но на наш взгляд такой шаг нужен. Тем более, что работы Э. В. Ильенкова дают основание этому.

Э. В. Ильенков пишет: «идеальное всегда выступает как продукт и форма человеческого труда, целенаправленного преобразования природного материала и общественных отношений, совершаемого общественным человеком» (Ильенков Э. В.; 1991, стр. 223).