Кто ты, человек?

Кто ты, человек?

Мы источник веселья — и скорби рудник.

Мы вместилище скверны — и чистый родник.

Человек, словно в зеркале мир — многолик.

Он ничтожен — и он же безмерно велик!

Омар Хайям

Командировка

— Да, хорошо. Я обещаю… А вы точно дадите четыре полных комплекта? Нет, сможет приехать только на неделю. И так все майские потеряли… Ну десять дней, дольше никак, он мне самому тут нужон… Да понял, я, по-онял. Горшков не обманет. Тогда будет вам спец, он и заберет… Да, точно будет… Да говорю вам: лучший мой инженер-механик!

— Да твою ж дивизию! — председатель со злостью швырнул эбонитовую трубку, аппарат звякнул напоследок, и Горшков отвернулся к окну.

На шум приоткрылась дверь кабинета, секретарша робко заглянула в щель, ожидая указаний. Горшков резко махнул рукой вниз — дверь тут же затворилась. Анатолий Сахаров заерзал на потертом венском стуле. «А, вот зачем вызывал. В командировку пошлет» — догадался он.

Председатель колхоза нервно выхаживал по кабинету.

— Короче, Толя, тебе в Ярославль поехать придется. Там у них машинно-тракторная на запуске, проблемы на автозаводе с новыми гусеничными тягачами. Вообще вопросов тьма тьмущая, понимаете ли… Совнархоз требует отрядить лучшего спеца с «места», так сказать, на неделю-другую. Ну ты и сам все слышал.

Горшков остановился у окна, два раза постучал ку́ркойКу́рка — часть гильзы папиросы, заполненная табаком. папиросы о подоконник. Со стены неулыбчивый портрет Хрущева с родинкой на щеке буравил спину и словно требовал: «смотри у меня, председатель, не подведи!» Вдруг родинка зашевелилась, со щеки вождя на председательский стол спикировала муха. Родинка на портрете осталась. Горшков закурил.

— Да едрить их в качель. Нет, Толя, как будто эт я придумал садить кукурузу заместо ржи. А то, что я второй год прошу в области хоть какие-то запчасти для техники, и что теперь с такой зимой под угрозой план по зерновым — разбирайся как хошь. Пишу, звоню, езжу, выпрашиваю, а область в ответ требует послать еще и специалиста в Ярославль…

Анатолий открыл было рот, но Горшков, повысив голос, продолжил:

— Однако запчасти тогда у нас будут даже раньше, чем у соседей. Поедешь, — отрезал. — Привезешь самолично, все под твою роспись выдадут! И никаких гвоздей. Ну, что хотел сказать-то?

— Я это самое, поеду, конечно. Не волнуйтесь, Михал Васильч. Все сделаю… А можно через Москву? — выпалил давно заготовленную просьбу Анатолий.

— Чего «через Москву»? — резко повернулся Горшков.

— Ну мне бы день-другой в Москве… Это самое… Лекция там в обществе «Знание» как раз вроде по субботам. Приглашения который год шлют, а я все никак в отпуск не уйду. Дай пару дней, Васильч, а-а? — попросил Сахаров.

— Да растудыть твою через коромысло! Торговаться вздумал, Анатолий, а-а..?! — передразнивая Толю, Горшков скривил рот. — Ну что будешь делать — и ты туда же. Москва — значится время терять да кругаля давать в Ярославль через столицу. Здо-орово придумал.

Из мутного графина председатель налил в стакан остатки кипяченой воды — уже с осадком — выпив залпом, чуть успокоился. Тыльной стороной ладони обтер уголки рта.

— Я быстро, тем более на выходные же приходится. Заодно в Ярославле им и лекцию по механике могу прочитать, — не унимался Сахаров, — наладим же связь. Запчасти сам привезу. А? Не подведу, Васильч!

— Наш пострел везде поспел? — примирительно откликнулся Горшков. Пустил сизый клуб дыма в открытую свежевыкрашенную фортку. Закашлялся… — Черт с тобой. За свой счет в Москву — даю два дня. Как хошь, но чтоб в понедельник восемнадцатого был у них на автозаводе как штык. Все там порешаешь, запчасти заберешь и числа двадцать седьмого, ну к двадцать девятому самый край, обратно. Уразумел? Сейчас телеграмму отправим, чтобы встречали. Собирайся. Завтра едешь.

Уже у самого выхода из кабинета Горшков окликнул Анатолия:

— Да, Толь, ты в Москве поезжай в общежитие обувной фабрики Капранова, что на Пресне. Скажешь, от меня, всего на ночку.

Анатолий, улыбаясь, бодро вышел из кабинета. Радостный, даже приобнял оторопевшую от неожиданности, секретаршу. Прижимая к себе охапку картонных папок, Зинаида пробурчала в сторону:

— То телефонами стучат, руками машут да цыкают, то обниматься лезут, как на праздниках. Не поймешь это начальство малохольное.

Майский вечер никак не отпускал с горизонта рыжее солнышко. На душе было легко, как-то празднично. Сахаров достал из шкафа выходную сорочку, поставил греться на электроплитку чугунный утюг. Он открепил от стены пришлепнутые кнопками приглашения на лекции общества «Знание».

По книжке мероприятий на 1959 год сверил даты их проведения и довольный полез на чердак за старым отцовским чемоданом.

Толя Сахаров

Так уж вышло, что его, детдомовца без роду и племени, усыновил ныне покойный Петр Ильич Сахаров. Случилось так: молодой Петя Сахаров и его невеста Настя студентами Нижегородского народного университета приехали по разнарядке на комсомольскую стройку в Ижевск. Однажды заглянули в один из местных детских домов, организованный Советской Властью — вместо ею же закрытого царского Ольгинского приюта. Там Петя увидел кареглазого малыша лет пяти. Он увез мальчика с собой, и Толя навсегда поселился у бездетной четы Сахаровых. Вскоре Настя начала учительствовать в сельской школе, вела и уроки музыки. Она стала для Толи хорошей матерью. Было это в далеком 1922-м году.

Толик хорошо учился, в неполные шестнадцать освоил трактор «Форзон», а уж когда папку назначили директором колхоза — одним из первых вступил в комсомол. Сахаровы не просто пригрели сироту, они полюбили Тольку и смогли стать для него настоящими родителями. Молодые родители привили сыну интерес к книгам и музыке. В семье был патефон, а к нему всего одна, но совершенно замечательная грампластинка — американская, дореволюционная, фирмы Amour Gramophone Record с записью песен в исполнении Федора Шаляпина. Семья любила ее слушать субботними вечерами.

Читал Толя много, жадно и почти без разбору. Школьная библиотека стала его любимым местом. Ее основу составляли книги, вывезенные из старой барской усадьбы инженера Перфильева. В старших классах парень всерьез заинтересовался наукой.

В тридцать пятом году он упросил отца отпустить его учиться и за тысячу верст поехал поступать в Ленинградский Краснознаменный химико-технологический институт. С учебой все поначалу складывалось хорошо… Второй раз Толик лишился родителей в тридцать восьмом, вот из-за этих самых библиотечных — читай «контрреволюционных» — книг. По анонимному доносу виновными определили председателя колхоза и его жену.

Толю Сахарова, как сына врагов народа, моментально отчислили с третьего курса института. Хорошо — не посадили, но только потому, что тот три года домой не приезжал, и еще стране нужны были образованные специалисты. Толя Сахаров, тракторист по первой своей специальности, стал работать в родном колхозе. Потом началась война. Танкист, конечно, а куда же еще.

Вернулся домой только в сорок шестом после тяжелой контузии. С личным как-то не сложилось. Все в жизни стало другим, сломалось что ли, и уже было не до учебы. Хотя временами очень хотелось, но было, как ему казалось, уже слишком поздно. Так Толя и остался в трактористах. Однако выполняя работу механизатора, Анатолий вместо главного инженера фактически руководил работой механиков.

Любовь к книгам и наукам осталась единственной страстью Анатолия Петровича Сахарова. Для взрослых и для детворы вел технические кружки в местном клубе. Даже иногда читал собственные лекции на самые разнообразные темы: от механики до медицины.

Вообще мужиком он слыл хорошим, но чуток, как говорили, «трехнутым» чудаком-Кулибиным. Но чем больше он читал о естественнонаучном, тем сильнее задумывался о совершенно иных вещах. Его начали волновать вопросы, которые в Стране Советов уже давно и однозначно были решены в пользу диалектического материализма. После важных новостей о неизмеримой военной мощи Советской державы27 августа 1957 года СССР объявил, что обладает сверхдальней межконтинентальной многоступенчатой баллистической ракетой, способной доставить ядерный заряд в любую точку земного шара. Толя почему-то не чувствовал никакой радости. Скорее наоборот: ему становилось тревожно.

Москва

Поезд из Нижнего прибывал в столицу ранним утром. В эти выходные лекцию «О глубоководных погружениях первых советских батискафов» проводили в знаменитом ДК им. СерафимовичаВ Доме культуры им. Серафимовича в свое время выступали Любовь Орлова, Фаина Раневская. ДК. Снесен в 2017 г.. До начала много времени. Устроившись в общежитии на Большом Тишинском переулке — до ДК «рукой подать» — Толя решил прогуляться по городу.

Москва встретила его еще цветущими яблонями, а кое-где по дворам цвела и сирень. Отгуляв майские праздники, город с некоторым смущением встречал раннее утро первых послепраздничных выходных. Было тихо, лишь короткий скрежет вагонов, выходящих на линию из трамвайного депо, разрезал тишину Пресненских улочек и переулков. Анатолий с улыбкой вспомнил, как пару недель назад на праздничном концерте семилетний соседский Гришка смешно декламировал «Веревочку» Агнии Барто. Мальчишка очень старался. Читая стишок, он качался из стороны в сторону и после каждых двух строк делал паузу, вытирая ладошкой вечно текущий носик. Продолжал читать Гришка только тогда, когда его раскрасневшаяся от волнения мамка кивала ему из зала…

Весна, весна на улице,

Весенние деньки!

Как птицы, заливаются

Трамвайные звонки.

Шумная, веселая,

Весенняя Москва.

Еще не запыленная,

Зеленая листва…

Ах, эта весенняя Москва! По улице Красная Пресня, от «Мосторга» в сторону зоопарка чинно двигались ряды поливальных машин. В радуге водяной пыли растворялся запах сирени, воздух счастья и свежести раннего утра. Все это казалось Анатолию нереальным, прекрасным сном.

Сначала посетить Зоопарк — мечта с самого детства. Сахаров вспомнил призыв Маяковского: «Пролетарий, пролетарка, приходите в планетарий». Да, конечно, он решил еще по дороге — потом обязательно в планетарий! Это же рядом совсем. Там можно поподробнее расспросить про первую в мире Советскую станцию, недавно пролетевшую мимо Луны!«Луна-1» — первая в мире станция, в январе 1959 года пролетевшая мимо Луны и достигшая второй космической скорости. Было доказано, что у Луны отсутствует магнитное поле, открыт солнечный ветер. Эх, не опоздать бы на лекцию.

Анатолий ускорил шаг.

Вопреки ожиданиям, зоопарк не произвел на Сахарова особого впечатления. «Любопытно, не более того». Анатолию невольно вспоминался и Берлинский зоопарк сорок пятого годаЗнаменитый Берлинский зоопарк сильно пострадал в 1945 году во время боев за город.. Сахаров решил не грустить и через час уже стоял в очереди у билетной кассы планетария. На удивление ждать пришлось не очень долго. Новый проекционный аппарат «Планетарий» притягивал Анатолия как магнит, а после посещения астрономической площадки Толя долго наблюдал за маятником ФукоМаятник Фуко — назван в честь французского физика Жана Фуко. Эксперимент наглядно демонстрирует факт суточного вращения Земли.. В итоге в планетарии Анатолий провел несколько часов, чуть не позабыв о скором начале лекции в ДК. По дороге на лекцию Анатолий думал о том, что маятник Фуко совсем не сложно построить самостоятельно.

«Наша старая водокачка вполне сгодится. И это будет, пожалуй, второй маятник Фуко во всем СССР. Только представить себе — в нашем родном поселке!»

Миновав Тишинский рынок, Анатолий дошел до Дома Культуры им. Серафимовича. Зал был забит буквально до отказа. Ну что тут поделаешь? По билетам общества «Знание», казалось, пришло пол-Москвы. Лекцию Толя слушал, стоя в проходе у самого выхода. Однако было настолько интересно, что Анатолий пожалел лишь о том, что не взял с собой блокнот и карандаш.

На Ярославском вокзале

Суббота пролетела на одном дыхании. Следующим утром Сахаров оказался на Ярославском вокзале. К девяти утра у билетных касс собралась внушительная очередь. Заранее купленные билеты лежали у Толи в нагрудном кармане рубашки. Торопиться было некуда, предстояло лишь узнать о том, как получить по командировочному удостоверению обратные билеты в Ярославле. Для этого все равно пришлось занимать место в самом хвосте очереди. Усевшись на чемодан, Толя не спеша ощипывал скорлупу с вареного яйца, стеснительно убирая ее в боковой карман пиджака.

На привокзальной площади постепенно нарастало оживление. Часть перрона почему-то была оцеплена милицией, и это вызывало любопытство у некоторых граждан. Милиционер не спеша прогуливался у выхода из метро вдоль очереди и далее — по перрону. Павильон «Соки и воды» открывал свою витрину. Граждане, организованно ожидавшие открытия билетных касс, зорко следили за привокзальными часами. Через несколько секунд после того, как большая стрелка прыгнула на цифру двенадцать, окошко со стуком отворилось. Все оживились, очередь подобралась и приосанилась. Закапризничал ребенок, и Сахаров заметил, как симпатичная невысокая девушка пропустила вперед себя семью с малышом. Широкие скулы, уложенные набок волнистым начесом русые волосы, элегантные туфельки на каблучке, юбка в клетку, сине-зеленый блузон. Чемодан в ее руках не казался тяжелым. Они на секунду встретились глазами. Сахаров смутился. В этот момент он жевал, и часть желтка как назло прилипла к верхней губе. Девушка улыбнулась как-то в сторону и почему-то снова пропустила вперед себя пожилую пару. «Ждет кого-то», — подумал Толя.

Утомительно-медленно прошли еще два часа. Сахаров было задремал на лавке в зале ожидания, еще через полчаса из-за громкого объявления он проснулся, решил доесть второе яйцо и купить в дорогу пирожков. По станции объявили: «Внимание-внимание! Поезд №34 Москва — Ярославль — Омск подается на второй путь третьей платформы…» Одновременно донесся редкий перестук подаваемого к перрону состава, потянуло паровозным дымком.

Приятная компания

В 13:30 паровоз стоял под парами. Пассажиры с чемоданами и поклажей в поисках своих мест протискивались друг мимо друга в узком коридоре одиннадцатого вагона.

Толя сидел у окна, на столике лежал последний номер журнала «Наука и жизнь». Хотелось пить. «Не бежать же обратно к павильону», — подумал он, не отрывая взгляда от происходящего за окном. По перрону семенили озабоченные пассажиры и участливые провожающие. Натужно катил телегу с целым ворохом чемоданов носильщик. Вдоль вагонов не спеша, иногда значительно кивая проводникам, прогуливался все тот же милиционер. Строем на посадку размашисто прошагали курсанты морского училища. Целое отделение. Мимо прошел молодой человек — похоже, ровесник Сахарова. В очках, сером джемпере и сером костюме. На голове светлая шляпа с широкими полями. Улыбаясь и высматривая номера вагонов, придерживая под мышкой фотоаппарат, он с усилием тащил два чемодана. Рядом, иногда забегая вперед, перепрыгивая через трещинки на асфальте, — та, из очереди. «Вот и дождалась», — отвлеченно, почти без сожаления подумал Толя. Тут он вспомнил: его никто не ждет, и он сможет выкроить минутку, чтобы зайти в Ярославское областное издательство. Туда Толя отправлял свою рукопись, но получил отказ.

— Здравствуйте, можно? А мы тут… тоже поедем, — на пороге стояла улыбающаяся парочка. Молодой человек в сером костюме без промедления стал укладывать небольшой чемодан под полку.

— Спасибо большое, а то я немного растерялась, в купе вот билеты пришлось брать. В общий и плацкартный все места раскуплены на два месяца вперед!.. Ой, простите, не успела спросить, как вас величать? — девушка дотронулась до рукава своего спутника.

— Стас. Стас Толчинский. Разрешите представиться: корреспондент газеты «Известия», еду в Ярославль по редакционному заданию, — отрапортовал тот, поправляя окончательно съехавший набок фотоаппарат. — Я тут в восьмом вагоне, вероятно…

«Вот тебе и дождалась… чужие они», — подумал Анатолий.

— Проходите, конечно, пожалуйста. А я — Анатолий Петрович Сахаров, можно просто Анатолий.

— Очень приятно. Шура, студентка первого «Меда», еду в Ярославль к своей родненькой тетке на несколько дней. Еще раз спасибо вам, Стас, за помощь.

Девушка потянулась к столику и несколько свежих незабудок упали в стакан, стоявший у самого окна.

— До Ярославля часов десять, так вы заходите, Стас, на чай, поболтаем. А вы не против? — Шура подняла бровки и вопросительно посмотрела на Сахарова.

«Зеленоглазка» — подумал Толя.

— Я? Нет, не против. Только вот еще соседи, вероятно, ожидаются. — Сахаров не успел договорить, вагон качнулся, и в эту самую секунду в проеме, отодвинув Стаса, выросла фигура. Остроносому гражданину немногим более пятидесяти и крепкого телосложения морская форма, безусловно, шла.

— Здравия желаю! Петропавлов я. Замнач по строевой «Рижского мореходного». Мои ребятушки в восьмом вагоне, а меня, по ошибке или по умыслу злому кого из курсантов — надо же! — на восьмое место, но в ваш вагон закинули. Поменяемся, а? Ну, выручайте, славяне… Я тут услышал, вы как раз из восьмого. Молодой человек, а? А то эти оглоеды полпоезда до Ярославля разнесут.

Проводник в шерстяной безрукавке (почему-то поверх кителя) решительно наводил порядок на подотчетной ему территории:

— Това-ри-щи провожающие! Пора, пора уже. А вы проходите, про-хо-ди-те в купе, вы мне тут не создавайте затор и вечный сквозняк. Вам говорю, товарищ моряк. И к вам, гражданин с фотоаппаратом, это относится. Занимайте места. Проходите, милая, проходите в купе. Чай-шмай и прочее печенье — это сколько угодно: и у меня, и в ресторане. А сейчас — по купе. Занимайте места согласно купленным билетам.

— А можно нам поменяться местами? — с хитрым прищуром доставая билеты и по-приятельски обхватив рукой проводника за плечи, спросил моряк.

— Да я тоже, собственно, не против, даже «за», — корреспондент протянул проводнику свой билет.

— Это, товарищи мои дорогие, не положено… — отвечал проводник, высвобождаясь. Однако билеты взял.

— Ну хорошо, только если без претензий, и — да… сами подойдите к проводнику восьмого вагона, скажите, что я… ну, что Воскобойников Игнатий Федорович из одиннадцатого не против.

Словно опасаясь, что тот передумает, моряк рванул к выходу:

— Спасибо, товарищи дорогие, я разом, то есть мигом. Потом еще заскочу, с меня причитается.

Огромный чемодан Стаса не помещался внизу, решили поднять на верхнюю полку. Даже Анатолий взялся помогать, настолько чемодан оказался тяжелым.

— Господи, да что у вас в нем такое? — спросила Шура.

— В основном книги, целое собрание сочинений везу. Вы удивитесь: почти весь Достоевский, пятнадцать томов. Я в Ярославль уже во второй раз за месяц. Дописывать, так сказать, материал. Вот меня и попросили привезти что-то для души. Я сразу подумал, что Достоевский — в самый раз. Сначала взял только «Карамазовых», потом «Бесов», а уж позже я так рассудил — что собрание сочинений по частям дробить? Я и другую книгу прихватил, смешное дело: люблю разнообразные справочники читать. Вот, «Определитель насекомых» — сотни видов букашек разных, иллюстрированный…

В вагоне-ресторане

Как обустроились, Сахаров отправился в соседний вагон-ресторан «попить минералочки». Он предложил было попутчикам составить ему компанию, но те отказались, сказав, что позже попросят у проводника чай.

Первый посетитель сел за столик и заказал бутылку минеральной воды. За буфетной стойкой стоял худощавый человек небольшого роста и механически протирал стакан белоснежным вафельным полотенцем. В глаза бросилось объявление за его спиной: «Вас обслуживает победитель конкурса работников общепита 1957 г. МПС СССР, тов…»

Далее почему-то уверенно зачеркнуто имя Ф. М. Леонтьев и размашисто, с виньетками и цветочками, написано: «Я Левон Лонгурян». Лет тридцати пяти, чернявый, с шапкой смоляных волос — буфетчик больше походил на циркового артиста, а не на сотрудника общепита. Левон принял заказ. Заглянув за угол стойки что-то сказал, и тут же к Сахарову вышел очень большой и очень толстый официант — совсем молодой парень. Во всей его фигуре было что-то разлапистое, таких еще называют «увалень», один из тех людей, огромная природная сила которых поначалу не видна, поскольку никак не сочетается с безобидным, совершенно детским лицом. Сахаров подумал, что если этот детина сядет, то его брюки обязательно разойдутся по шву. Осторожно неся поднос, сжимая его обеими руками, он не слишком дружелюбно смотрел на Анатолия. Неуклюже поставил на столик темно-зеленую бутылку «Нарзана». Неожиданно гигант произнес почти фальцетом:

— Вот, пжлста, минеральная.

Он собирался было уйти, но чернявый за стойкой крикнул:

— Юрка-аа! Рыбальченко-о! Стакан забыл, да!

— Ой, извините, товарищ… — щеки официанта приобрели пунцовый цвет, он тихо добавил: — Спасибо, Левон-джан.

— Мы тут не по смене, не наш это состав, — пробовал оправдаться великан. Теперь он забыл открыть бутылку… Из-за прилавка уже вышел верткий Левон, справился с задачей и налил воды в стакан.

Ситуация была неловкая, и Сахаров, желая показать свое расположение, неуклюже завел беседу. Спросил о том, сколько вагонов в поезде, но ответа не получил.

— А что, много народу бывает у вас, маршрут-то до Ярославля короткий? — еще раз попытался начать беседу Анатолий.

— Больше к в-вечеру… — кряхтя, откликнулся откуда-то из-за стойки Юра.

«Этому здоровяку, должно быть, совсем неудобно работать в тесном вагоне… Не то, что его худощавому напарнику…» — подумал Толя и почему-то вспомнил о попутчице.

«Вот Шура — она такая стройная…»

— Да, народу много в поезде. Мне билеты от организации покупали и то… Там до девятого вагона все плацкарты и общие забиты под завязку. Пришлось взять место в купе, в одиннадцатый вагон. Одно хорошо — с попутчиками повезло.

Юркина голова вдруг вынырнула из-под прилавка. Левон аккуратно положил полотенце на край стола.

— А-а… Вы, уважаемый, командированный, значит, да?

— Вроде того. Ну, не совсем. И в краткосрочный отпуск, и в командировку — считайте, все разом.

— Ну тогда, — Левон повернулся, чуть потянувшись, достал с полки бутылку, — это имэнно то, что нам нужно.

С лукавым прищуром победитель конкурса работников общепита сообщил:

— Это, дорогой, лучший в подлунном мире коньяк… Ар-мян-ский! Ну… чуть-чуть?..

— Дорогой?

— Ара, нет, уважаемый. Это вы — дорогой, а коньяк этот — он просто лу-чший!

Левон собрал пальцы в щепоть и послал воздушный поцелуй полке, на которой, играя янтарными отсветами в солнечных лучах, красовались еще три бутылки.

— Э, Толя-джан, от меня, да! Несколько капель. На пробу… Да?

Толя вежливо, но решительно отказался. Пошутил, сказав, что его работа подразумевает «ясный ум и твердую руку». Тем более что ему только до Ярославля, хотя поезд, кажется, далее проследует «аж до самого Омска»…

Анатолий поинтересовался, едут ли Левон и Юрий до конечной станции или их смена тоже только до Ярославля?

Сахаров, казалось, окончательно разговорил обоих собеседников, и они сами начали расспрашивать Анатолия о его работе, о поездке. Юра утверждал, что Ярославль, конечно, замечательный город, но Омск — жемчужина Сибири. А был ли когда Толя в Омске? Потом разговор опять вернулся к коньяку. И Толя отказался теперь от «рюмочки за встречу». Левон понимающе с важным видом сообщил, что и он любит коньяк, но «истинной, платонической любовью, как произведение искусства». Не то, что его пьющий дядька, которого по странному стечению обстоятельств тоже зовут Платон. Но главное, что Левон не употребляет еще и потому, что с юности увлекается мотоциклами. Как и Анатолий, он тоже любит технику, неплохо в ней разбирается. «Может на спор с Толей-джаном с закрытыми глазами собрать и разобрать движок любого немецкого мотоцикла»

Ребята оказались общительные и веселые. Поговорив о технике, они задавали Анатолию еще много других вопросов, которые Сахаров никак не ожидал услышать от обычных официантов вагона-ресторана. Толя успел рассказать им и о долгожданном путешествии в Москву, и о командировке в Ярославль. Так прошло более получаса, и Анатолий, заказав бутылку Дюшеса, попросил принести ее в третье купе одиннадцатого вагона часа через два. Возвращаясь к себе, он неожиданно понял, почему захотел угостить Шуру лимонадом.

Осенью 1957-го

Протарахтел, гремя пустыми молочными бидонами, «студебеккер», прошла почтальонша. Соседская корова Горка почему-то остановилась у забора. Горка положила голову поверх забора, засунув влажную морду в промежуток между обломанных досок, и продолжила жевать. Часть старого забора закачалась в такт.

— Ну, пошла, дуреха! Сейчас повалишь все! Пошла! — Анатолий махнул рукой.

Воскресное сентябрьское утро, слышно, как по дворам собирается народ, переговариваются о своем. С крыльца видать вдалеке блестящий изгиб Волги. Многие отправятся на пристань — сегодня приходит пароход. Сахаров тоже пойдёт: на пароходе привезут и заказанные книги и журналы.

Почтальонша прошелестела назад, еле кивнула из-под платка. «Вот и месяц, как за сорок, кажись так и помру бобылем», — подумал Толя.

В этот солнечный денек в самом начале осени 1957 года уже битый час Сахаров сидит на скрипучих ступеньках крыльца. В старой школьной тетрадке в клеточку что-то старательно выводит химическим карандашом. Ого! Да там… Ну-ка, посмотрим.

«Жизнь — это чудная короткая тропинка где-то посередине пространства космической бездны… Однако сегодня мы поговорим о более приземленном, но не менее значимом для любого советского (зачеркнуто) человека…»

Неторопливо продолжалось сентябрьское воскресенье. Деревенские мужики с утра были уже навеселе. Нет у Сахарова этой беды, почти не употреблял «беленькую», даже и ни капли вот уже целый месяц: ни в праздники, ни в будни.

С шести утра к трактору, а вечером — занятия кружка или сразу домой… к книгам. Так шел год за годом. И в этот самый день, глядя в небо на собирающийся журавлиный клин, Сахаров осознал, что хочет и может, и обязательно напишет свой первый рассказ. Это будет пусть маленький, но правдивый рассказ о том, «что есть жизнь». Хотел он только написать так, чтобы получилось не сладковато-тягостно, как писали во всех известных ему журналах.

Ботинки на босу ногу. Горячий чайник на ступеньках крыльца. Да, вот таким светлым, прозрачным и теплым выдалось это сентябрьское воскресное утро. Механик колхоза «20 лет Октября» Анатолий Сахаров, сидя на ступеньках своей хибары, накинув на майку старый пиджак с дырками от медалей, писал свой первый в жизни рассказ.

«Наша жизнь в любое ее мгновение, в любом месте нашего проживания — не важно, город ли это или малая деревенька, скит отшельника или дворец хана — всегда много сложнее, чем это кажется. Жизнь — отнюдь не только то, что происходит с самим человеком. Главное всегда вокруг человека и происходит с его осознанным или невольным участием или, что особенно всем нравится, под его влиянием. А уж как мы воспринимаем происходящее — ничего в реальности и не меняет. Замечательно, что изначально почти всегда есть выбор. Жизнь или смерть, борьба или дружба, жертвенность или равнодушие. В чем затруднение? Кто ты, человек? Нас окружает сложный, тонкий мир, который мы разучились замечать или считаем малозначимым. Мы видим только самые огромные конструкции. Мы разучились хотеть напрягать зрение, рассматривать детали, ведь гораздо легче обозревать общую картину. Люди — особенная, но лишь крохотная часть чего-то (зачеркнуто дважды) безмерно более важного».

Толя подумал и, послюнявив карандаш, еще раз уверенно зачеркнул это самое «чего-то». Не любил он эти прозрачные намеки на религию. Так уж был воспитан. Хотя…

«Человек с большим удовольствием заслонил своим „Я“ все вокруг, но заслонил только в собственном сознании. Такое пренебрежение приводит к фатальному упрощению понимания того, что называется „мирозданием“. Огрубевший взгляд стирает краски, убивает смысл и целостность отведенного нам отрезка пути, но никак не делает великое ничтожным».

На мгновение Толя задумался, машинально сковырнул башмаком камень, давно лежащий у самого порога. Под камнем оказалась пара жирных червей: они завертелись, пытаясь уползти. Глядя на них, Толя машинально отхлебнул кипяток, подвинул камень обратно и попытался закончить мысль.

«Нам словно отшибло память. Мы будто ослепли. Так почти все мы и живем — величайшие божьи (зачеркнуто) создания матери-природы, но составляющие собой часть почему-то совершенно жалкого человечества. Мой небольшой рассказ о простом человеке, который один раз смог увидеть наш удивительный мир другими глазами».

Толя перечитал последний абзац. Попытался критически оценить свои высокопарно-наивные рассуждения, и… ему стало не по себе. «За такое могут и привлечь», — подумал новоиспеченный философ и литератор.

— Ай, Толя, а? Дома ты. Что сидишь-то так? — у калитки переминался с ноги на ногу Андреич. Седой, как лунь, хромой мужичонка лет пятидесяти в кургузом пиджачке что-то бережно держал под мышкой.

— Того-этого, а я на пристань. Пароход приходит, сам знаешь. Потом пивка можно, того-этого, на площади. А? Я вот рыбку тут приготовил. Са-ам коптил, — скобля щетину, продолжал Андреич.

— Я — не. Занят. Хотя на пристани буду. Мне посылка приплывет из Ярославля.

— Ну… Да. Как знаешь. Ну так я пошел.

Андреич, видя, что Толя даже и головы почти не поднял, засеменил прочь на своих «рубль двадцать».

«Вот человек, — подумал Толя. — Фронтовик, герой, можно сказать, а как живет? От рыбки до пивка и обратно — не нужны мы никому. Уж шестой год протез заменить добивается, все без толку. Перевернуло нас как с ног на голову, придавило, но не до смерти. Вот он куда-то все спрятаться пытается от жизни такой».

Наверное, поэтому вспомнилось о червях. Они были на месте, под камнем. Куда уж им деваться, дрожащим тварям?

Мы едем, едем, едем

Вагон был почти заполнен. В одном из купе капризничал ребенок, мамаша то ласково пыталась его успокоить, то, теряя терпение, срывалась на шиканье. Кто-то вслух читал статью из журнала о пользе молочных продуктов и кулинарных рецептах Федеративной Народной Республики Югославии. В тамбуре постоянно курили, а по коридору в направлении вагона-ресторана периодически сновали отдельные пассажиры. Уже на подходе к купе Толя услышал заливистый девичий смех.

Четвертый попутчик так и не появился, и вся компания с удобством расположила часть вещей на свободной второй полке. На столе лежали справочник «Определитель насекомых» и Толин журнал. Стас рассказывал веселую историю о своем прошлогоднем репортаже из Московского зоопарка. О том, как его блокнот с записями утащил детеныш шимпанзе, а директор зоопарка на глазах у посетителей собственноручно пытался его отобрать. Обхватив руками коленки, Шурочка увлеченно слушала и смеялась.

Москва кончилась, за окнами столетние сосны уже отсчитывали первые километры от платформы «Челюскинская». И тут, как водится, проснулся дорожный аппетит, и все решили, что уже давным-давно пора обедать. На столе выросла горка вареного картофеля, булка с маком, бутерброды, даже маленькая миска с жареной рыбой, нарезанная луковица да серый пакет с какими-то сладостями. Внимание Сахарова привлекла трофейная немецкая медицинская фляга с кружкой поверх горлышка.

— Ого, это самое, давно не виделись, — заметил Сахаров, — откуда у вас, Шурочка?

— Так это я сейчас, наконец, студентка «Меда», а во время войны… — Шура опустила глаза.

— Вы? Простите, но вы же такая молодая… почти девочка.

— Да что уж там, — Шура смущенно улыбнулась, — в июле стукнет тридцать три, и с конца сорок третьего санинструктором в полевом госпитале. Четвертый Украинский фронт. Так что фляга эта — подарок. На память от ребят.

— Ну и дела! — воскликнул Стас. — Значит, во фляге этой должно быть что? — он потер руки.

— Да то-ма-тный сок там, — улыбнулась девушка, — который я очень люблю, правда, меньше чем Дюшес. Моя Фамилия хоть и СтременнаяСтременная — из фамилий Донских казаков. «Стременную» чарку после «дорожной» и «на посошок» подавали перед дальней дорогой воину, уже находящемуся в седле., сама казачка, но к горячительным напиткам отношусь стро-ого отрицательно, — и Шура начала отвинчивать крышку. — Угощайтесь!

Через несколько минут разговор вернулся к войне.

— Ребята, а вы где воевали? — поинтересовалась Шура.

— Считайте, почти по соседству с вами, — улыбнулся Толя, — Второй Украинский, шестая Гвардейская танковая армия, командир танка. Так по сей день, можно сказать, и воюю… это самое, с гусеничной техникой в родном колхозе. Из Нижнего Новгорода я. В Москве днями был — проездом в Ярославль, на местный автозавод, командированный, считайте.

— Так и мне надо на автозавод, — жуя и макая картошку в соль, откликнулся Стас. — Я к ним, как уже говорил, по редакционному заданию. Мы собираем материал для большой серии статей о тружениках тыла. Но сначала по плану — начальник станции. У меня с ним большое интервью. С прошлого раза «хвосты» остались. Он меня встречать будет, обещал устроить на ночлег. Ой, соль просыпал — поссоримся с ним что ли?..

Все засмеялись.

— А я вот с техникой всю жизнь на «вы», — продолжал Стас. Танки только под откос… Знаете, к сорок третьему году в нашем партизанском осталось человек двадцать. Считай, каждый десятый. Потом лагеря… Сначала немецкий. Однако повезло: наверное, какой-то талант выживать.

Лицо Стаса посерело, картофелина в его пальцах развалилась на части. Секунду спустя он спокойно продолжил:

— А на счет вашей профессии, Шурочка, так это какое дело тяжелое, — Стас поднял глаза вверх и, тыча указательным пальцем в потолок, благоговейно произнес: — Ме-ди-ци-на.

— Да талантов особых у меня не наблюдается, — заметила Шура. — Теперь, на пятом курсе, я понимаю, как ошибалась. Это мне там, на фронте, казалось, что хирургия — дело совершенно определенное. Я вытаскиваю раненных, а хирург Великанов их «режет» и «режет». Сестры только и успевали выносить ампутированные конечности. СанинструкторуСанинструктор — лицо младшего медицинского состава военно-медицинской службы. Непосредственно во время боя совместно с санитарами санинструктор должен был обеспечить розыск, вынос и эвакуацию раненых с поля. Во время ВОВ количество женщин-санитарок и санинструкторов в действующей армии составляло более 40%. думать особо некогда, что я там видела? Чик — и готово.

В купе на мгновение наступила тишина. Каждый вспоминал о своем.

— Что там говорить, — вступился за Шуру Сахаров, — на фронте все виделось иначе. Что жизнь одного человека стоила в масштабах страны — да ничего. Вам ли не знать? Другое дело — вся страна, задачи и приказы. Да и сейчас, думаю, это главное. Изначально выше, чем жизнь человеческая. Вот под Новочеркасском живет у меня знакомый, фронтовой товарищ Ваня Щепенцев. Это самое, все в гости зовет. А познакомились-то под Дебреценом. Венгрия это. Бои там были упорные в сорок четвертом, «бутерброд» на «бутерброде», не разберешь, где свои, а где фрицы.

Так вот, вышли мы несколькими тридцатьчетверками на шоссе у глухой деревеньки, уже в нашем тылу… Батюшки святы, а там бой идет к концу. Несколько немецких танков с мадьярской пехотой, видать, неожиданно к нам в тыл прорвались. Часть танков уже горит, пара домов на самой окраине — в труху. Артиллерийские расчеты подавлены, народу побило, как потом выяснилось, и служивого, и жителей местных — страсть. Пехота почти вся рассеяна, и только одно орудие на хитрой позиции — на высотке еще редко отплевывается, не дает фрицам покою. И назад не могут уйти — техника горит — и сквозняком никак.

Тут Толя для полноты картины, прямо как в фильме «Чапаев», расставил на столе остававшиеся картофелины и надкушенное яблоко.

— На позиции два артиллериста и пулеметчик оставались полуживые. Ваня этот как раз командиром орудия был. Оказалось потом, что из штаба поступил приказ не сдавать деревню. Защищать любой ценой. Только смысла в этом не было никакого, потому как за деревенькой через несколько километров начинались сплошные болота, топи да леса дремучие. Нашим бы отойти на фланги, никуда фрицы бы не делись из котла. Только нет возможности… молотили друг-дружку часов шесть. А почему так вышло? Да кто-то там с проверкой в штаб дивизии нагрянул, надо было рапортовать да на карте стрелки с флажками рисовать. Вот вам — цена жизни человеческой. Годы прошли, и думаю теперь: из-за безжалостной инерции войны сколько жизней тогда оборвалось. А до этого боя, а после? Почему так? Объяснимо, но… страшно от объяснений этих. Ну ясное дело, мы-то Родину защищали, но сколько детишек опосля не родилось во всем мире. Это все сейчас очевидным кажется, а тогда за такие речи я бы мигом под трибунал пошел.

Не было в размышлениях Сахарова привычной всем стройности и определенности, скорее одни противоречия, однако попутчики не перебивали. Анатолий почувствовал, что мысль как-то не совсем сложилась, и закончил:

— Это я к тому, что вы, Шура, как медик, хоть с талантом или без оного, но жизни спасать будете. Вот то-то…

— Товарищ Воскобойников Игнатий Федорович, кажется? Дорогой! — Стас буквально поймал за рукав проходившего мимо купе проводника. — Можно, уважаемый, попросить чайку?

Проводник кивнул и сменил было направление движения на обратное, но вдруг остановился и сообщил:

— Товарищи, хочу предупредить, что получено особое предписание: не покидать вагонов до самого Ярославля. Исключение — пассажиры с билетами до промежуточных станций назначения. Но среди вас, как я помню, таковых не имеется.

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался журналист.

— Не знаю, не сообщили. Но проход в вагоны через вагон-ресторан номер двенадцать, далее в хвост поезда — закрыт. До особого распоряжения начальника поезда. Так что, если кто из знакомых едет в шестнадцатом, уж потерпите с общением до Ярославля.

Шура очнулась, словно ото сна:

— Жаль, а я хотела мороженое купить на станции. Ну не покидать, так не покидать. Хорошо, что до вагона ресторана еще можно… А чай будет?

— Да, конечно! Значит, все будут чаек? Минуточку, тут титан барахлит, — Воскобойников, шаркая, суетливо отправился исполнять заказ.

— А вообще, я не вполне согласен с вами, Анатолий, — вдруг вернулся к разговору Стас. — Вы считаете логичной незначительность жизни отдельно взятого человека в сравнении с задачами всей страны. А мне кажется, что это не совсем так. Не всегда. Несправедливо это, что ли…

— Не уверен, что правильно вас понимаю, — переспросил Анатолий.

— Вероятно, я сам еще не готов пояснить. Так вот, — продолжил Стас, — я про таланты. Я об этом думал раньше, и есть у меня наметочка одна. Для статейки это не подойдет, а вот если для книги какой, — он мечтательно улыбнулся. — Сейчас вкратце расскажу, что условно назвал для себя «эффектом клапана».

Представьте себе, где-то там, в далеком космосе, преогромные чаны. Вокруг них трубы, гидранты, какие-то вентили. Среди мириадов звезд в торжественной тишине в этих огромных емкостях хранится то, что зовется «божьим даром». Поймите правильно, я это исключительно иносказательно, в качестве литературной, так сказать, гиперболы, не более того. Так вот, эта субстанция через некий клапан подается весьма дозировано и только избранным людям. Кто такие избранные — гении, таланты, и даже… безумцы. Последним дар подается неудержимым потоком. Такое количество блокирует разум, делает невозможными формализацию увиденного и, как бы это сказать, прочувствованного знания, его перевод на обычный язык. Гениям дар дается по капле, но постоянно. И в этой капле запросто можно утонуть, захлебнуться! Талантам — исключительно эфирными испарениями, но лишь изредка. Им, чтоб воспользоваться подарком судьбы, надо много трудиться.

— А обычным людям как? — нетерпеливо перебила рассказчика Шура.

— Обычным людям не достается вообще ничего, может иногда или раз в жизни, всего на мгновение, чуть уловимая толика, отсвет, что и называют «озарением». Это запоминается навсегда. Если не пропустить и умело воспользоваться данным шансом, то даже сами воспоминания об этом придают надежду, силы и веру в себя. Вот такая, считайте, сказка.

— Очень антинаучная теория-сказка у вас получилась, товарищ советский журналист Толчинский, — шутливо нахмурив бровки, отозвалась Шура. Сахаров промолчал. — Только не говорите, что вы не верите в человека, — продолжала девушка.