Бесплатный фрагмент - Кружева судьбы

Глава 1

Шура приподнялась на локте, приоткрыла один глаз и отыскала взглядом часы, висевшие на стене в её комнате: половина девятого утра.

— М-м-м, — простонала она, снова откидываясь на подушку.

В городе, где Шура жила всего несколько месяцев назад, она никогда не вставала раньше десяти. Вот это была жизнь! Ни забот, ни хлопот… Если б ещё Никита не вляпался в ту историю, так она и жила бы с ним. Бизнесмен фигов! Пел красиво, а на самом деле что вышло? Ещё и сыночка своего на шею ей пытался повесить. А этот Илюша такой оторва, вечно куда-нибудь лезет, заика несчастный.

— Да пропадите вы все пропадом! Без вас обойдусь, — проворчала Шура и тут же услышала тихий смех и возню за своей кроватью.

Она мгновенно вскочила и, громко ругаясь, вытащила оттуда двух девочек. Это были Ева и Анжелика, племянницы Шуры, дочери её старшего брата Андрея. Сам он теперь жил у самогонщицы Алёны Гаврилихи, бросив законную жену Валентину и дочерей в родном доме. И вернувшейся туда Шуре приходилось каждый день терпеть их присутствие.

— Ай! Ай! Ма-ма-а-а!!! — расплакались девочки, когда Шура, схватив одну за руку, а другую за воротник платьишка, потащила их к матери.

— Что ж ты делаешь?! — воскликнула та, выбегая из кухни. — Шурка! Ты же вывихнешь ей ручонку! А ну-ка, отпусти сейчас же!

— Уйми своих соплячек, Валентина! — потребовала Шура, подталкивая их к матери. — Потому что если ты не будешь воспитывать их, этим займусь я! Поняла? В конце концов, будет мне покой в этом доме или нет?! Я отдохнуть хочу, а они лезут ко мне!

— Так это была их комната, пока ты тут не появилась, — Валентина спрятала дочерей за свою спину и подпёрла руками круглые бока. — Чего ты раскомандовалась тут, не пойму?! Хозяйка ты тут что ли?

— А то нет? — прикрикнула Шура на своенравную невестку. — Я родилась в этом доме, и жить тут буду, сколько захочу! А вот ты убиралась бы отсюда к чёртовой матери или откуда там тебя вывез Андрей. Что ты припёрлась сюда? Кто тебя звал?!

— А вот это не твоё дело! — Валентина тоже повысила голос. — И не твой это дом, а Любкин! Я сама слышала, как ваш отец говорил об этом!

— Говорить что угодно можно! — повела плечами Шура. — А доказательства где? Бумаги покажи!

— Сдурела ты, что ли? Откуда у меня бумаги?! — удивилась Валентина. — Кто мне их давал?

— А если документов нет, тогда и не свисти, — усмехнулась Шура и тут же нахмурилась снова: — И крысятам своим скажи, что если ещё раз я увижу их в своей комнате или они будут мешать мне отдыхать, я их головёшки лично сверну!

— Посмотрите, люди добрые! — всплеснула руками Валентина. — Отдыхать ей мои доченьки мешают! Устала она, бедненькая! Только от чего? А?! Ты ж лентяйка, каких свет не видывал! Ни по дому, ни в огороде ничего делать не хочешь, а как ложкой работать, так ты первая! Тьфу на тебя, паразитка! Приспособленка! Присасываешься к людям как клещ и не отдерёшь тебя! Как ещё твой Никита разглядел сущность твою поганую!

— Поганый — твой рот! — завопила Шура. — Да я тебя за такие слова…

Люба, вернувшаяся с фермы, где теперь работала дояркой, ещё с улицы услышала крики Валентины и Шуры. Она поспешила в дом и встала между сестрой и невесткой, не позволяя им вцепиться друг в друга.

— Валя, Шура! — сказала она с укором. — Ну что вы устроили? Ещё и при детях! Как не стыдно?

— Это ей пусть будет стыдно! — воскликнула Валентина, показывая пальцем на старшую золовку. — Бессовестная! Живёт на всём готовеньком, ещё и командует! Ещё солнце не встало, а ты, Люба, уже на первую дойку побежала. Вернулась и сразу в город. Я тоже с утра до ночи работаю как проклятая! И за порядками слежу, и по хозяйству управляюсь, и еду на всех готовлю. А она, принцесса, спит, пока солнце в зенит не поднимется! Палец о палец не ударит, чтоб помочь нам с тобой! А ты знаешь, Люба, что отец этот дом тебе оставил? А Шурке — шиш с маслом! Накося выкуси!

Валентина сложила пальцы правой руки в кукиш и потрясла им перед носом Шуры, потом снова повернулась к Любе:

— Хочешь, я скажу, почему он так сделал? Потому что знал, какая она непутёвая! Ни на что не способная! Лентяйка и врунья, каких свет не видывал!

— Сама ты всё врёшь! — закричала Шура. — Где бумаги, что дом принадлежит Любке? А?! Как она это докажет?! Отец в последнее время не в себе был! А говорить, что угодно можно, да только слова к делу не пришьёшь! А если ты, Любка, решила выгнать меня из моего родного дома, подавай в суд! Потому что по-другому я отсюда не уйду, ясно вам?!

— Никого я не выгоняю, — спокойно выслушав сестру, сказала Люба. — Живите, сколько хотите, только, пожалуйста, не ссорьтесь. Нельзя же так, в самом деле.

— Хорошо тебе! — воскликнула Шура. — Заняла летнюю кухоньку, где отец жил, и не слышишь, как эти две свиристелки орут и лезут, куда не надо! А у меня уже мозги от них закипают! И никаких нервов не хватает!

— Если хочешь, давай поменяемся, — предложила Шуре Люба. — Переходи ты в летнюю кухню…

— Сейчас, разбежалась! Сама живи в своей мазанке! — махнула та рукой. — А я тут останусь, иначе эти придурошные тут всё разнесут!

— Сама придурошная!!! — бросилась на Шуру Валентина, но Люба снова разняла их.

— Вот что я тебе скажу, Шурка, — в сердцах бросила ей в лицо Валентина. — Ты как хочешь, а я тебя кормить просто так больше не буду. Ищи работу, покупай продукты, упахивайся, как мы с Любкой, по дому и в огороде, тогда и еду спрашивай. А без того к кастрюлям и не подходи!

— Ты это слышала?! — резко повернулась к Любе Шура. — Я что, теперь, должна с голоду умереть?! Где я работу в этой глухомани найду?!

— Можешь со мной на ферме работать, — сказала Люба, — тётя Нина Павленко совсем уже старая стала, давно замену себе просит.

— Ага, сейчас, бегу и падаю, — фыркнула Шура. — Сама крути хвосты своим коровам, а я и почище работёнку себе найду!

— Вот иди и ищи! — усмехнулась Валентина.

— Ой, ты хоть не гавкай! — огрызнулась Шура и ушла в свою комнату. А ещё через полчаса, нарядно одетая, прошла мимо Валентины, которая прямо во дворе, в тазу купала дочек, и громко хлопнула калиткой, чтобы хоть на чём-то сорвать своё зло.

***

Шагая по родной деревне, Шура смотрела по сторонам и чувствовала, как ненависть к этому тихому и скромному мирку вскипает в её душе. После беспечной жизни в городе она чувствовала себя здесь как в ловушке. Господи, как рада она была когда-то сбежать отсюда и вот судьба снова привела её в эту дыру, где нет ничего такого, что могло бы принести ей счастье.

Всюду облезлые дома и такие же облезлые люди с облезлыми от скуки душонками. Насажали берёз под окнами, палисадники с цветами разбили, ставни на окнах красят в два цвета и думают, что это красиво. А дорог асфальтированных в Заре как не было, так и нет, и магазинов нормальных. В сельпо вечно пустые полки, автолавки забыли сюда дорогу, только у Матвеевых в ларьках хоть что-то купить можно.

Вспомнив Дениса Матвеева, своего бывшего ухажёра, Шура поморщилась. Надо же, как он сумел развернуться. Прямо-таки заправским предпринимателем стал. Наставил ларьков по всем окрестным деревушкам. А Ленка, жена его, опять на сносях. Видела её на днях Шура, тьфу, смотреть противно, корова-коровой. Щеки лоснятся, пузо вперёд. Аптекарша недоделанная… Скачет из декрета в декрет, чтоб Дениса к себе покрепче детьми привязать. А только не знает, дурочка, что дети ещё никогда не мешали мужикам гулять направо и налево.

Позади Шуры загудел автомобиль, и она отошла в сторонку, чтобы пропустить его. Солнце мгновенно ослепило её и Шура, подняв руку, чтобы прикрыть глаза, не сразу поняла, кто это окликнул её из открытого окна серебристой иномарки. И только когда увидела Дениса, остановившегося явно для того, чтобы поздороваться с ней, её сердце резко ударилось о грудную клетку и тут же упало вниз.

— Привет, Саша, — улыбнулся он, открывая дверь машины и выходя из неё: — А я думаю, что за городские фифы тут гуляют?

Шура быстро пришла в себя и обольстительно улыбнулась бывшему поклоннику:

— А ты, Матвеев, разве не разучился на красивых девушек заглядываться? Жена глаза не выцарапает?

— Так я ж просто заглядываюсь, — усмехнулся он. — Аппетит нагуливаю. А обедать всегда домой хожу.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась Шура. — А одно и тоже блюдо не надоело? Вы ведь, мужики, лакомки. Вам разнообразие подавай!

— А ты где это всех мужиков узнать успела? — колкостью на колкость ответил Денис.

— Не спрашивай, где была, смотри, чему научилась! — усмехнулась Шура.

Она откровенно любовалась смеющимся Денисом, который, за те годы, что она не видела его, сильно возмужал, стал крепче и красивее. Закатанные выше локтя рукава рубашки открывали его словно слепленные скульптором руки, в распахнутый ворот была видна широкая грудь, украшенная серебряной цепочкой с крестиком. А запах дорогого парфюма качался вокруг Дениса, вызывая желание Шуры прижаться к нему и глубоко вдыхать его аромат.

Она заставила себя отвести от него взгляд и приняла скучающее выражение лица:

— Ладно, извини, я спешу, — сказала она, поднимая руку и изящным жестом поправляя волосы.

— Да? — удивился Денис. — А куда, если не секрет?

— В контору, — кивнула в сторону Шура. — Не могу же я сидеть без работы. Вот хочу спросить у председателя, может быть есть у него что-нибудь для меня.

— Значит, ты вернулась насовсем? — Денис перестал смеяться и заговорил вполне серьёзно.

— Не знаю, — безо всякого кокетства пожала она плечами. — В городе сейчас тоже тяжело, особенно если там нет своего жилья. Работа есть, но платить за неё не хотят. Знаешь ведь, что в стране происходит. С деньгами чёрте что творится. Да ты и сам не слепой, телевизор смотришь. Вот и пришлось мне вернуться домой. Да и девчонкам моим тут трудно, у Вали две дочери, маленькие совсем, Люба сама ещё почти ребёнок, за ней тоже присматривать надо. Тем более что после того, как отец утонул, она долго не могла прийти в себя…

— Да, ваш отец умер как герой, — кивнул Денис. — Мальчишку от верной гибели спас, себя не пожалел. Слушай, Саша, а почему так получилось? Ты ведь знала этого ребёнка? Я слышал, что с отцом его жила…

— Ни с кем я не жила, — махнула она рукой. — Мы просто дружили, а люди плетут, что на ум взбредёт. Ладно, Денис, приятно было с тобой поболтать, но мне, действительно пора.

— Может подвезти? — предложил Денис, кивая на машину.

— Жену свою катай, — усмехнулась Шура, — а я и пешком дойду.

Гордо вскинув голову, она прошла мимо него и ни разу не обернулась, хотя и знала, что он стоит и, конечно, смотрит ей вслед.

Только свернув в проулок, Шура замедлила шаг. Ни к какому председателю она идти не собиралась. Ещё не хватало выпрашивать у него работу, как милостыню. Обойдётся она как-нибудь и без него. Может быть, снова в почтальонки пойти? Нет уж, хватит. Она ещё не забыла, как сбивала ноги, надрываясь с тяжеленной сумкой. А когда дождь и все дороги расквашены так, что ни пройти, ни проехать…

— Бесстыжая! — внезапно услышала Шура негромкий ворчливый голос. — Как тебя ещё земля носит?

Шура резко обернулась и увидела Екатерину Ильиничну Синельникову, бабушку Никиты, которая так и не простила ей обиды за внука и правнука. Та стояла за своим забором на заднем дворе и держалась руками за серые, подгнившие от времени доски.

Упрёк пожилой женщины нисколько не смутил Шуру:

— Здравствуй, Екатерина Ильинична! Меня-то она ещё долго носить будет, а вот вы сколько собираетесь небо коптить? Забыл, что ли, вас Господь? Хотя какой вам рай, с вашим-то ядом? Ну, как там Никита поживает? Память вернулась к нему или как в фильме «тут помню, тут не помню»?

— Тьфу на тебя, бесстыжая, — плюнула в её сторону Екатерина, отходя от забора. — Лучше молчи, не открывай свой поганый рот!

— Сами закройтесь! — фыркнула Шура и продолжила свой путь, не обращая внимания на ругательства пожилой женщины, летевшие ей в спину.

***

Управившись по хозяйству, сын касьяновского зоотехника, Артём Негода прошёл через кухню мимо матери в ванную комнату и тут же оттуда послышался звук льющейся воды.

Галина принялась торопливо накрывать стол, чтобы скорее покормить сына, и когда он появился на пороге, укутанный в полотенце, кивнула ему, приглашая к ужину:

— Садись, сынок, у меня всё уже готово. Борщ, котлеты с макаронами, подливка твоя любимая.

Артём, обжигаясь, на ходу съел одну котлету, чмокнул мать в щеку и ушёл в комнату одеваться, а когда вернулся, она увидела, что он одет совсем не по-домашнему.

— Куда это ты? — удивилась Галина. — И не поел совсем!

— В Зарю поеду, — ответил ей Артём.

Галина переглянулась с вошедшим в кухню мужем и всплеснула руками:

— Неужто к Любке?!

— Ага, к ней, — кивнул Артём.

— Витя!!! — с отчаянием в голосе воскликнула Галина, обращаясь к мужу. — Скажи хоть ты ему!

Но Артём уже вышел из дома и направился к гаражу, где стоял его верный конь — мотоцикл Урал. Артём вывел его во двор и, включив зажигание, ногой нажал на заводную лапку.

— Гр-гр-гр… — заурчал Урал, приветствуя хозяина. А через минуту уже вёз его на край Касьяновки, туда, откуда начинала петлять накатанная машинами, телегами и мотоциклами дорога в Зарю.

— Ну что ты на меня смотришь? — взорвался Виктор, проводив взглядом сына и поворачиваясь к жене.

— Женить нам надо его и чем быстрее, тем лучше, — твёрдо сказала Галина. — И невесту ему я найду сама!

Глава 2

Зинаида, продавщица Зарёвского сельпо, увидев входившую в магазин Шуру, удивлённо изогнула выщипанные тонкие брови:

— Что это у тебя с лицом, Шурка?

— А что не так? — не поняла та и повернулась к небольшому запыленному зеркалу, висевшему на стене. — Испачкалась, что ли?

— Нет, как будто лимон пожевала, — хохотнула Зинаида.

— Ой, тёть Зин, — раздражённо проговорила Шура. — Хоть ты меня не трогай. И без тебя тошно.

— С чего бы это? — скучающая Зинаида охотно включилась в разговор, тем более что вот уже полчаса как в её магазине не было ни одного покупателя.

— Будто тебе всё это нравится, — с язвительным укором показала Шура на полупустые полки. — Не надоело просрочкой торговать да стариков обвешивать? Хоть бы заказывала что-нибудь приличное, а то вот так зайдёшь к тебе, а купить-то и нечего!

— Так у нас же не Москва, Шурка, — нисколько не смущаясь, ответила Зинаида и ткнула пальцем в лежавшую перед ней на прилавке газету. — Это там жизнь, а у нас тут болото. Вон, видела, Майкл Джексон в Москву осенью прилетает, мировой тур у него. Представляешь, сколько бабок он огребёт? Мне б на всю жизнь хватило.

— На всю жизнь всё равно не хватит, — усмехнулась Шура. — А на концерт я бы сходила. Звезда, всё-таки.

— Так поезжай, если денег много, — улыбнулась Зинаида нахально. — Только там билеты продавать будут по космическим ценам. Пару зарплат за один час спустить можно.

— Откуда у меня зарплата, если я только ищу работу? — пожала плечами Шура, порылась в кармане и достала оттуда пару смятых бумажек: — Булку мне вот эту дай.

Зинаида приняла деньги, но снова протянула руку к Шуре:

— У тебя не хватает, давай ещё полтинник.

— Запиши, — отмахнулась та, откусывая чёрствую булочку, и прожевав, спросила: — Тебе тут сменщица не нужна? Через день работать будешь, дома отдохнёшь.

— Я и так тут не перетруждаюсь, — ответила ей нахмурившаяся продавщица, убирая деньги под прилавок и извлекая оттуда толстую пухлую тетрадь. Записав, сколько осталась должна Шура, Зинаида снова посмотрела на неё и вдруг усмехнулась: — Слуша-а-ай, бывший-то твой, Денис Матвеев, новый ларёк открывать собирается. Уже и установил его. Он у меня спрашивал, не пойду ли я к нему торговать или, может, кто на примете у меня есть. Вот ты и сходи к нему, авось, по старой памяти возьмёт тебя. А я тут привыкла, уже ведь не один десяток лет за этим прилавком стою…

Дверь открылась, и в магазин вошёл Стас Черныш, местный мужичок, зарабатывавший на жизнь разными шабашками на пару с закадычным дружком Валеркой Жгутиком, таким же пьяницей, как и он сам. Увидев такого посетителя, Зинаида замахала на него обеими руками:

— Под запись ничего не дам! Пока долг не вернёшь, и близко к магазину не подходи…

— Зинуля-я-я, — нисколько не смутился Черныш, — да я ж всегда отдаю… Мне б только на закусь чего…

Шура не стала дожидаться, чем закончится разговор Зинаиды с её неплатёжеспособным посетителем, вышла из магазина и на ступеньках едва не столкнулась со Жгутиком, который явно прислушивался к тому, что происходило внутри.

— О, Шурка, привет! — воскликнул он, узнав её. — Займи полтинник…

— Иди ты… — беззлобно ответила ему Шура и пошла прочь, забыв о булочке, которую всё ещё сжимала в руке.

Значит, Денис ищет продавщицу и ничего не сказал ей об этом, хотя она и призналась ему в том, что ищет работу.

— Ладно, это мы ещё посмотрим… — пообещала она самой себе и повернула к дому, надеясь, что обе её племянницы, вместе со своей мамашей, уже угомонились и, наконец-то, оставят её в покое.

***

— Люба-а-а! — не сходя с крыльца, позвала золовку Валентина, — айда обедать, у меня всё уже готово.

Люба разогнулась от грядки с морковью и махнула рукой невестке, облокотившейся грудью о перила:

— Валечка, ешьте сами, не ждите меня. Я потом поем, вот закончу тут.

— Нет, так совсем никуда не годится, — проворчала Валентина и, спустившись с крыльца, направилась к Любаше, которая уже заканчивала свою работу.

— Бросай, потом вместе доделаем, — потребовала от неё Валентина. — А сейчас иди есть. Ты в зеркало на себя давно смотрела? Почернела, похудела как! На лице одни глаза остались. А ведь ты девка молодая, тебе есть надо! Откуда ж силы брать, как не от еды? Давай-давай, дополола уж… Пошли…

— Валь, да я ещё на кладбище сходить хочу к отцу, — Любаша выпрямилась и вытерла тыльной стороной ладони мокрый лоб. — Там цветочки полить надо, вон какое пекло каждый день стоит. Завянут.

— Ты быстрее завянешь, — тоном, не терпящим возражений, заявила Валентина и, взяв Любу за руку, увлекла её за собой.

— Да неудобно, Валя, — уже подходя к крыльцу, бросила Люба на невестку смущённый взгляд. — У тебя своя семья, а тут ещё я. Тебе и так тяжело…

— Нет, вы посмотрите на неё, — всплеснула руками Валентина. — А кто мне по хозяйству помогает? Тебя ж вон из огорода не выгонишь, за счёт него и живём.

Она оглянулась и заговорила тише:

— А молоко с фермы кто приносит? Ты. Хоть и боишься, что попадёшься, прячешься, а всё же трёшка каждый день дома. И кашу сварить, и тесто поставить, и так попить. Сливочки я собираю, потом сметанку делаю. Всё благодаря тебе. Нет, Люба, кому и стыдиться, так только не тебе. А то, что я сама готовлю, так мне не в тягость. Я же повариха. Вон, у себя дома на целую бригаду мужиков стряпала, и все были довольны. Так что, иди мой руки и за стол.

Обед Валентина приготовила простой, но сытный: на первое борщ с квашеной капустой, на второе картофель, жареный с грибами, на сладкое — пышки с мёдом и молоком. Люба ела не спеша и мало, с улыбкой поглядывая на племянниц, с аппетитом уплетавших свои порции. Кусочком хлеба они досуха вытирали свои тарелки, а когда мать разделила им пополам круглую пышку и полила её мёдом, в два счёта проглотили лакомство и облизали тарелки, сияя блестящими от сытости глазами.

— Марш теперь играть, — прогнала их из кухни Валентина и принялась убирать со стола грязную посуду.

— Спасибо, Валюша, — поднялась и Люба. Она взяла свою тарелку, намереваясь помыть её, но Валентина не позволила ей сделать это.

— Иди-иди, у тебя и своих дел хватает, — махнула она рукой. — Не мешайся мне тут. А, Любаш, забыла я попросить. Если будет время, присмотри до вечера за девчонками. Я обещала бабе Нюре Садовниковой кухоньку после обеда добелить. Вчера потолок закончила, сегодня по стенам пройдусь и всё. Завтра у неё пенсия, как раз расплатится.

— Хорошо, — кивнула Люба, только я к отцу сначала схожу, хорошо? Ты ведь всё равно пока дома.

***

С двумя пустыми вёдрами Люба дошла до последней уличной колонки, где всегда набирала воду, направляясь на кладбище. Она наполнила вёдра и вышла за деревню, знакомой тропой шагая к видневшейся вдали кладбищенской ограде. Солнце было уже в зените и голову девушки спасала только беленькая косынка, которую она повязывала утром и снимала вечером. А вот лицо Любы, и без того смуглое, солнечные лучи опаляли нещадно.

Измученная тяжёлой работой, беспросветными днями и душевными муками, девушка выглядела старше своих лет, но совсем не замечала этого. Лишь по утрам, гладко зачёсывая и собирая в коротенький хвостик волосы, Люба смотрела на своё отражение и думала о том, что ей совсем не повезло с внешностью. Вот как Шуре или даже Вале. Впрочем, её это заботило мало.

— С лица воду не пить, — частенько повторяла ей бабушка Анфиса. — Красота ведь как обёртка, развернёшь такую, а внутри гниль или порченное всё. А бывает и камушек вместо конфеты попадётся. В душу смотреть надо. И ты людей по поступкам суди, а не по внешности. Бывает, с виду никчёмный человек, а присмотришься к нему, душу чуть лаской ототрёшь, и он засияет золотом.

Сгибаясь под тяжестью вёдер, Люба шла и думала о бабушке, которой ей так не хватало.

— Ты, Любаша, — говорила Анфиса внучке, работы не бойся. Работа — это жизнь, а безделье — одна маета. Трудишься — тоску прогоняешь, лодырничаешь — в уныние впадаешь.

— Ба, так отдыхать тоже надо, — не понимала тогда её слов маленькая Люба.

— Правильно, отдых после работы — ох, как сладок. А если ты и так ничего не делал, от чего ж тебе отдыхать? И какая от этого радость?

Девушка остановилась, поставила ведра на землю и размяла затёкшие руки. Потом снова подхватила свою ношу и продолжила путь. Горячий ветер шевелил листья деревьев, и летний зной казался ей мягким покрывалом, укрывающим её от суеты внешнего мира. Люба остановилась перед могилой своего отца, наклонилась, чтобы поправить венок, потом полила посаженные ею же цветы.

И только после этого, устало разогнувшись, проговорила:

— Вот, пап. Теперь у тебя тут будет красиво. А у нас всё хорошо, ты не волнуйся. Я ещё приду к тебе, обязательно. И если ты там встретишь бабушку и Катюшу, скажи им, что я их не забыла и тоже скоро навещу…

***

Солнце, весело опалявшее всю деревенскую округу, в городе терялось среди одинаковых многоэтажек, обиженно заглядывало под козырьки подъездов и напрасно выискивало щели в плотно задёрнутых шторах или новомодных жалюзи. Рассерженное таким к себе пренебрежением, светило дышало огненным жаром и изводило всех ослепительными бликами, отражаясь от оконных стёкол, витрин и мечущихся в поисках прохлады машин.

В квартиру Никиты Синельникова и его сынишки Ильи солнце проникало беспрепятственно. Ему было жаль вечно грустного мальчишку, сидевшего на полу и строившего башенку из деревянных кубиков. Но даже солнечные зайчики не могли порадовать ребёнка, с тоской смотревшего на вечно пьяного отца.

Квартира Никиты выглядела абсолютно пустынной и заброшенной. Голые стены, когда-то обклеенные красивыми обоями, теперь выглядели тускло и уныло, словно отражая душевное состояние своих хозяев. За последние месяцы Никита по дешёвке продал почти всю мебель. Из посуды у него осталось только самое необходимое, но кроме пустых макарон, не смазанных даже маслом, он всё равно ничего не готовил.

— П-п-пап, я есть х-х-хочу, — поднял голову на отца исхудавший, заросший лохмами давно не стриженых волос Илюша.

Никита, сидевший за столом, покрытым липкой, грязной клеёнкой, даже не обернулся. Он смотрел на опустевшую бутылку водки и думал, где взять ещё одну такую на вечер. Ночи всегда такие длинные и готовиться к ним нужно заранее.

— П-п-пап, ты… ты не д-д-должен пить, — произнёс Илья, заикаясь.

— Заткнись! — резко ответил ему Никита. — Ты всё равно ничего не понимаешь!

— Я п-п-понимаю, — ответил мальчик, поднимаясь с пола и подходя к отцу ближе. — Т-т-ты же сам об-б-бещал, что перест-т-танешь…

Никита посмотрел на сына, его сердце дрогнуло. Он попытался вспомнить, когда в последний раз смеялся вместе с Ильей, когда они гуляли в парке, но все эти моменты растворились в тумане выпитого спиртного и давно ушедших дней.

— Обещал? — усмехнулся Никита, опрокидывая в рот стакан с остатками водки. — Обещания ничего не стоят, когда у тебя всё забрали.

Зачем он привез Илью из деревни? Сын мешал ему жить, мешал вспоминать прошлое, которое было таким приятным. Тогда у Никиты было всё: деньги, здоровье, любимое дело, друзья, Саша. Были планы и надежды, интересные встречи и поездки, благодаря которым он успел посмотреть мир. Не весь, конечно, самую малую его часть, но это было что-то неповторимое. Никита думал, что так будет всегда и вдруг в одночасье лишился всего. И даже присутствие сына его больше не радовало, Илья стал обузой, тяжёлой ношей, балластом, который не позволял Никите окончательно погрузиться в себя.

Может было бы и лучше, если б он тогда не выжил? Теперь Никита вспоминал бы сына как потерянную жизнь и свободно заливал тоской своё горе. Зачем он остался? Чтобы однажды вот так же, как отец, разочароваться во всем и начать пить?

— Уйди… — попросил Илью Никита и вдруг с силой ударил кулаком по столу: — Уйди, я тебе сказал!

Илья испуганно отступил и в этом момент раздался настойчивый звонок в дверь.

Никита даже не пошевелился, и Илья сам вышел, чтобы встретить гостя. Впрочем, он знал, кто это и каждый день ждал её звонка. Конечно, это была она, тётя Юля, добрая женщина из соседнего подъезда, уже не раз выручавшая несчастного мальчика. Даже после возвращения отца домой, она не оставляла их и сначала пыталась помогать Никите вернуться к жизни и заботиться о сыне, а потом, когда поняла, что ему ничего не нужно, стала приходить только к Илье.

— Это тебе, — протянула она мальчику промасленный свёрток и погладила его по голове. — Твои любимые пирожки. Ещё тёплые. Ешь, пожалуйста.

Илюша поблагодарил её и вздохнул.

— Ну что, опять пьёт? — покачала головой Юля, потом присела перед расстроенным ребёнком: — Илюша, ты вот что, пойди во двор и подожди меня у подъезда, а я сейчас поговорю с папой и приду, хорошо?

Илья кивнул и вышел из квартиры. Немного постояв и, как бы собираясь с духом, Юля вошла в комнату и приблизилась к Никите:

— Ну и долго это будет продолжаться?

— Что тебе надо? — поднял он на неё мутный взгляд.

— Что ты делаешь с собой? — продолжала Юля, обходя стол. — Ты всё потерял, но это же не приговор. Ты можешь снова подняться. Снова открыть какой-нибудь бизнес.

Никита зарычал как раненый зверь, глаза его заблестели от слёз и ненависти.

— Какой-нибудь? Да что ты в этом понимаешь?!! Я ничего больше не могу! Я — инвалид! Меня предали друзья, женщина, которую я любил, этого что, мало?

— У тебя есть сын, — проговорила Юля, и её голос стал решительным. — Никита, неужели ты не видишь, каким он стал? Так вот, что я тебе скажу! Ты любишь только себя и тебе наплевать на всех. Нравиться жить вот так? Пожалуйста! Я мешать не буду. Но и Илью тебе не оставлю.

— Зачем он тебе? — Никита встал и стул с грохотом свалился на пол. — Кто ты такая?!

— Я — женщина, которая всегда хотела тебе помочь! — выкрикнула ему в лицо Юля. — Наверное, я даже любила тебя, но ты ничего не замечал, потому что у тебя просто нет сердца!

— Юль… — растерялся Никита, услышав такие слова.

Она посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

— Эх ты…

А потом ушла, тихо закрыв за собой дверь.

***

Шура пришла домой и сразу обратила внимание на непривычную тишину во дворе и в доме.

— Господи, Боже мой! — обрадовалась она. — Неужели я наконец-то могу отдохнуть спокойно?

Она прошла в кухню, прямо из кастрюли поела борща, черпая его половником, потом взяла ложку и принялась за жареный с грибами картофель. Но вдруг замерла, прислушиваясь к тому, что происходило в её комнате.

На цыпочках Шура прошла туда и страшно закричала…

Глава 3

— Ах ты, крыса!!! Ты что тут делаешь?!

Валентина, шарившая руками под кроватью Шуры, резко обернулась и растерянно посмотрела на разгневанную невестку, которая была готова вцепиться в неё. Но Валентина тоже была не робкого десятка и могла постоять за себя:

— Это я-то крыса?! — воскликнула она голосом, дрожащим от гнева. — А ты ничего не путаешь? Может тебе лучше в зеркало посмотреть, а?! В кого ж ты такая подлая получилась, а, Шурка?! Мать у вас, Андрей рассказывал, вроде нормальная была…

— Что ты, зараза конопатая, ищешь тут, а? — Шура сделала шаг к золовке, не обращая внимания на её слова. — Что тебе надо от меня?!

— Папку с документами! — бросила ей в лицо Валентина. — Ту самую, которую привёз Алексей Петрович. Там завещание на этот дом! Я сама слышала их разговор с Региной.

— Ха-ха-ха! — злобно расхохоталась Шура. — И что, ты думаешь, тебе по этому самому завещанию что-то полагается? Как бы не так!

— Я так не думаю, потому что знаю: дом, и всё, что тут есть, твой отец отписал Любе, потому что она в вашей придурошной семье единственный нормальный человек!

— Что ж ты сама тогда пришла в нашу семью, если так думаешь о нас? — всплеснула руками Шура. — Зачем за Андрея вышла и мозглявок своих от него нарожала?

— А это не твоё дело! — огрызнулась Валентина. — Документы сюда давай! Это Любка — наивная душа всем верит, а я не такая. Ишь как быстро ты переобулась, когда из города своего приехала. То носом воротила от всех нас, а то, посмотрите-ка, прижилась на всём готовеньком. Что? Надеешься у сестры родной дом оттяпать? Так вот, не будет этого! Если я эти документы не найду, напишу Регине, пусть скажет, у какого нотариуса ваш отец всё оформлял. Там обязательно будет храниться его копия. Я говорила Любе, что она должна заняться этим, но она же блаженная, ей всех жалко! А ты, гадина известная. Я не удивлюсь, если ты уже решила выжить всех нас из этого дома! Но я тебе этого не позволю! Документы давай! Живо!

— С чего ты взяла, что они у меня? — расхохоталась Шура в глаза своей невестке.

— А у кого же тогда?! — развела руки в стороны Валентина. — У Любы их нет, Регина с собой не забирала. Зачем они ей?! Она в таком состоянии была, когда Алексей Петрович утонул, что хоть её самое в гроб клади. Два раза скорую ей вызывали. Любашка прибежала из своей Касьяновки, когда тело Алексея уже домой несли. Так девчонка в обморок и грохнулась. Да все мы были в таком шоке, что ни о чём и думать не могли. Похороны, суета… Я от Любы к Регине бегала, металась между ними как оглашенная. А ты, я потом уже вспомнила, ходила по дому как королева, проверяла всё. А чтоб слезинку уронить, так на это тебя не хватило. Тогда-то ты украла документы, что привёз Алексей Петрович. Они же на виду лежали! Так что никто, кроме тебя, не мог их взять.

— А ты это докажи! — взвизгнула Шура, наступая на Валентину. — Докажи, что я их взяла!

Она изо всех сил толкнула её и та, чуть не упав, отлетела к двери.

— Ах ты, тварь!!! — вскипела Валентина и уже хотела броситься на свою невестку, как вдруг услышала детский плач в дальней комнате.

— Ма-а-ма-а…

Валентина резко обернулась на голос младшей дочери, потом снова посмотрела на Шуру и сказала уже спокойно:

— Не ори. И так девчонок разбудила. А документы лучше сама верни. Потому что я всё равно от тебя не отстану. Я давно раскусила тебя, подлую. Ещё в то время, когда ты, переодевшись в моё платье, подожгла дом в Касьяновке. Что глаза на меня таращишь? Думала, об этом никто не догадался? Андрей тогда нашёл в реке узел с моей одеждой, и мы с ним всё поняли. Жалко, что я никому не стала об этом рассказывать. Приходили же ко мне следователи, да только я испугалась за свою семью.

— А сейчас, значит, не боишься?

— Сейчас не боюсь, — кивнула Валентина и вышла из комнаты, но за порогом обернулась и добавила: — Сейчас ты меня бояться должна, потому что я тебе спокойной жизни всё равно не дам. А документы верни лучше по-хорошему. Иначе пожалеешь…

— Иди ты… — огрызнулась Шура и захлопнула за невесткой дверь. Потом поправила постель и легла на неё, закинув руки за голову.

— Документы ей подавай, — про себя усмехнулась Шура, вспомнив, как едва приехав на похороны отца, наткнулась на эту самую папку. — Ещё чего! Обойдёшься, овечка толстозадая. Если хочешь, давай, бегай, доказывай, что там и кому завещал отец. Пока суть да дело, я уже снова отсюда уеду. Мне ваша паршивая Заря даром не нужна. А до того времени всё будет так, как я хочу.

Шура перевернулась, легла на бок и, зевнув, закрыла глаза:

— Иди, ищи свою папку, — мстительно подумала она о Валентине. — И в выгребной яме порыться не забудь…

***

Вечер опускался на город, когда Сотников вышел из служебного автомобиля и направился ко входу в управление. Сегодняшний день выдался особенно напряжённым — пришлось посетить несколько адресов в отдалённых районах, опрашивать жителей, проверять алиби возможных свидетелей. Каждый разговор требовал предельного внимания и внутренней выдержки, ведь из-за большого количества мелких деталей всегда можно упустить что-то важное, а ставки были очень высоки. Передел сфер влияния в городе продолжался, то тут то там взрывались машины, возникали беспорядочные перестрелки, множились трупы известных в городе бизнесменов и бандитов и случайных людей, по неосторожности попавших под чужие разборки.

Руководство страны тоже сходило с ума и все, от мала до велика, пытались усидеть на теплом месте, а по возможности забраться повыше. Полковник Тарасов был готов спустить шкуру с каждого подчинённого, добиваясь высоких результатов раскрытия преступлений. Но Сотников знал, что движет им не стремление к высшей справедливости и желание навести в городе порядок. Тарасов, пользуясь связями, рвался в Москву и Владлен Аркадьевич Щеглов, успевший занять там тёплое местечко, уже готовил кабинет для своего протеже.

— Бардак! — выругался Сотников, не раз слышавший о том, что из себя представляет Щеглов. Догадывался он и что Тарасов тоже далеко не так прост, как хочет показаться. Сегодня снова назначено совещание, и Сотников должен будет отчитаться о проделанной работе.

Вернувшись в отдел, он сразу уселся за стол, чтобы заняться отчётами и анализом собранной информации. Эта писанина просто убивала, но руководство требовало предоставлять заполненные бумаги и спорить с этим было бесполезно. Поговаривали, что скоро все отделы начнут оснащать компьютерами, но Сотникову в это не верилось, и он не представлял, как будет справляться ещё и с этим зверем.

— Серёга, к шефу, — заглянул в дверь коллега.

— Иду, — отозвался Сотников и с трудом сдержал рычание, рвущееся из самой глубины его души: опять он ничего не успел, и теперь Тарасов будет отчитывать его перед всеми как школьника.

Однако в этот раз полковник благодушествовал. Он отметил хорошую работу отдела, сообщил, что женщина, сбившая насмерть Эвелину Буданову, взяла на себя ещё один эпизод, смерть собственного мужа. Рузанна призналась в том, что встретилась с ним в съёмной квартире, о которой узнала случайно, и во время ссоры столкнула его вниз. Сейчас назначена судебно-психиатрическая экспертиза, после которой будет понятно, какое наказание потребует прокурор.

Потом началось обычное обсуждение новых ориентировок, распределение заданий на ближайшую неделю и руководители отделов отчитались о ходе текущих расследований.

Заседание длилось почти два часа, и, наконец, выйдя из кабинета, Сотников почувствовал, как что-то невидимое и тяжёлое давит ему на плечи. С трудом выпрямившись и глубоко вдохнув, он подумал о том, как сильно устал. Но домой ехать не хотелось. Туда хорошо возвращаться, когда тебя ждут, понимают и поддерживают.

Сотников подумал о Юле. Они не виделись почти неделю, и было бы неплохо провести с ней время. Эта красивая женщина привлекала его, и он искренне думал, что она может стать самой лучшей женой, верной и заботливой, то есть такой, какая ему была нужна. Если бы только она могла избавиться от вечных желаний помогать кому-то и не втягивала в это его самого.

В последний раз Юля просила Сергея узнать, где сейчас находится дочь погибшей в ДТП Эвелины Будановой Ксения. Чтобы угодить Юле, Сотников выполнил её просьбу и уже на следующий день сообщил, что с девочкой всё в порядке. Она находится в государственном учреждении, которое специализируется на брошенных детях и детях сиротах.

Однако вместо благодарности ему за помощь и успокоения за судьбу девочки, Юля расплакалась и стала строить планы о том, как можно удочерить эту Ксюшу.

— Мне кажется, ты сошла с ума, — покачал тогда головой Сергей. — Юля, опомнись! Ты не сможешь спасти всех детей, несчастных стариков, бомжей и пьяниц, выброшенных на улицу животных. Это нереально и однажды ты просто сломаешься.

— Я знаю, что не могу помочь всем, — кивнула Юля. — Но если я могу сделать это, никогда не пройду мимо…

Сергей не понимал её, они снова поссорились, и он ушёл. А теперь опять захотел увидеть Юлю. Может быть, она тоже ждет его и думает о встрече с ним?

Вернувшись в свой кабинет, он навёл порядок на рабочем столе, особо важные документы убрал в сейф и направился к выходу, не забыв замкнуть за собой дверь.

— Серёга, тебя искали, — сказал ему дежурный на проходной.

— Тогда ты меня не видел, — усмехнулся Сотников и направился к своей машине.

Ещё через полчаса он, сжимая в одной руке букет роз, другой нажимал на кнопку дверного звонка Юлиной квартиры и ждал, когда же она, такая домашняя и желанная откроет ему.

— Серёжа…

Юля встретила его с улыбкой, но в её глазах было что-то, что сразу же обеспокоило Сотникова.

— Привет, — кивнул он, протягивая ей цветы: — Самой прекрасной женщине в этом городе от самого влюблённого в неё мужчины.

— Спасибо, — Юля приняла букет и спрятала в нем лицо, но Сотников успел заметить её смущение.

— Ты не одна?! — нахмурился он и скрипнул зубами, внезапно понимая, что она не предлагает ему войти. — Ладно, извини.

— Сережа, — её голос дрогнул. — Это не то, что ты подумал. У меня сейчас в квартире Илья, сын Синельникова. Я забрала его к себе, потому что Никита пьёт и совсем не следит за мальчиком. Ты знаешь, что в деревне, когда Илюша жил у бабушки, он чуть не утонул? Если бы не один мужчина… Какой-то Кошкин Алексей… Его, кстати, не спасли. А Илья теперь живёт у меня.

В первое мгновение слова Юли повергли Сотникова в шок. Он просто не поверил своим ушам.

— Ты взяла к себе этого пацана? — повторил он, не понимая. — Ты серьёзно?! Юля, когда всё это прекратится? Я пришёл, чтобы пригласить тебя на свидание. Хотел провести с тобой время и уже никуда не уходить, понимаешь? Мне всё равно, где, у тебя или у меня, но мы могли бы жить вместе. Юль, неужели тебе самой не хочется создать нормальную семью? Я не против детей, но я хочу, чтобы это были мои дети! Наши с тобой дети, понимаешь?!

Юля выглядела подавленной и не могла найти слов для того, чтобы ответить ему. Воспользовавшись этим, он продолжал:

— Юль, ты пойми, я не плохой человек. Я просто взрослый, а ты осталась маленькой девочкой, которая тащит домой каждого бездомного щенка или котёнка. Но ребёнок — это другое. Это большие проблемы и неудобства. Вот с кем ты оставляешь его, когда уходишь на работу?

— Я беру Илюшу с собой, — ответила Юля, и её голос стал холодным, как лед. — Потому что не собираюсь бросать его в беде. У нас есть небольшая подсобка. Там он может поспать и поиграть, пока я работаю. А еще со мной он сытый. Понимаешь?

— Нет, — рассмеялся Сотников. — Не понимаю! Ты на свои последние деньги похоронила Эвелину, ты кормишь и повсюду таскаешь с собой этого пацана, ты забываешь о себе и плюёшь на меня и мои чувства, как будто кто-то скажет тебе потом спасибо! От кого ты ждёшь благодарности, скажи? От Синельникова? От этого Ильи, который забудет тебя, как только немного повзрослеет? От кого? От дочери Эвелины? Но она и не вспомнит кто ты такая!

— Вспомнит, потому что я хочу удочерить её, Серёжа, — спокойно проговорила Юля. — И если ты поможешь мне…

Сотников перевёл взгляд на мальчишку, появившегося в дверях одной из комнат, и проговорил, тяжело играя желваками:

— Нет, на меня можешь не рассчитывать. Я хотел бы, чтоб у нас с тобой была нормальная семья, но тебе это не надо. А я в твоём цирке участвовать не собираюсь!

— Серёжа… — позвала его Юля, но он уже направился к лестнице и даже не обернулся на её голос.

***

Мягкий летний вечер уже опустился на землю, когда мотоцикл Артёма Негоды, пророкотав по узкой грунтовке, соединявшей Касьяновку и Зарю, остановился недалеко от фермы, где работала Любаша. Артём знал, что она скоро закончит вечернюю дойку и обязательно появится здесь, а потому сел прямо на землю у переднего колеса и стал спокойно дожидаться девушку, пряча в люльке только что сорванный для неё букет полевых цветов.

Она подошла к нему неслышно и мягко спросила уставшим от тяжёлого труда голосом:

— Артём, ну ты опять?!

— Любань… — встрепенулся и вскочил на ноги едва не задремавший парень, — ты сегодня долго что-то, я чуть не уснул.

— Дома спать надо, — улыбнулась она ему.

— Высплюсь ещё, — махнул он рукой. — Люб, я что спросить хотел. А если я поговорю с председателем, ты вернёшься в свой дом? В Касьяновку?

— Это не мой дом, — вздохнула Люба, — да и не разрешит он. Не выдумывай ты, Артём. И не приезжай сюда больше, я ведь уже просила. Зачем я тебе такая? — она развела руками, позволяя парню осмотреть себя с головы до ног.

— Какая? — нахмурился он.

— Ну… — Люба немного помолчала, подбирая слова, потом проговорила: — Не такая, как все.

Артём сделал к ней шаг:

— А если я тебя люблю такую, какая ты есть?!

Люба вскинула на него беспомощные зелёные глаза, наполненные внезапно подступившими слезами:

— Артём… Ну зачем ты? Меня никто не любил, кроме бабушки, но и то она никогда не говорила мне таких слов. Разве ты можешь любить меня? Ты вон какой, а я…

— Люблю, люблю, люблю!!! — громко закричал Артём, подхватывая девушку на руки и кружа её.

Проходившие мимо доярки испуганно шарахнулись в сторону, испугавшись его крика, а потом принялись подшучивать над попавшейся парочкой:

— Ой, бешеный! Что орёшь-то так?! Напугал до смерти! А ты, Любка, подол свой береги, а то парни вот так кружат да дружат, а девки потом тужат! Сама безотцовщиной выросла, и дитё твоё таким же расти будет!

— Идите куда шли, — отмахнулся от них Артём. — Мужей своих поучайте, а мы сами разберёмся!

— Ага, ага! Ты-то разберёшься, а ты, Любка, наревёшься… — язвительно захохотали доярки, скрываясь с глаз Артёма и Любаши.

— Не верь им, — заглянул в глаза Любы Артём. — Ничего они не знают ни о тебе, ни обо мне. А чтоб ты мне поверила, слово даю тебе: никогда не приставать к тебе, дождусь, когда ты сама на это решишься. И на других даже не посмотрю, потому что люблю только тебя, Любушка моя. Только чур, поцелуи не в счёт! А теперь поехали со мной, тут не далеко. Ну? Неужели боишься? Или не веришь?

Люба посмотрела ему в глаза и вдруг улыбнулась:

— Верю, Артём. Я тебе верю.

Он привёз её на полянку у трёх берёз и там, постелив покрывало, быстро достал из корзины, захваченной из дома, кое-какую снедь: колечко домашней колбасы, варёные яйца, помидоры, огурцы, две котлеты и краюху хлеба. В бутылке плеснулся холодный квас.

Люба, сидевшая на покрывале и державшая на коленях цветы, только успевала смотреть за ловкими движениями Артёма.

— Ну что ты выдумал? — спросила она, в конце концов.

— А что? — рассмеялся он. — Пусть это будет наш с тобой первый совместный ужин. Прошу к столу, любимая. Как говорится, чем богаты, тем и рады. Давай-давай. Ты голодная, я знаю. Я тоже ничего ещё не ел. Ну что? Будешь стесняться?!

— Нет, — рассмеялась Люба и вдруг почувствовала себя необыкновенно счастливой. — А я всегда знала, что ты такой…

Он поднял на неё глаза и тихо проговорил:

— Только ты одна и знаешь это, Любаня…

***

Пирожковая палатка Алибека пользовалась на городском рынке большим спросом и каждый день к ней выстраивались толпы желающих пообедать вкусной, недорогой выпечкой. Динара и Юля едва справлялись со всеми заказами, но когда Алибек предлагал им взять себе помощницу, категорически отказывались, потому что уже давно сработались вместе. Тогда Алибек сам становился за прилавок и продавал пирожки и беляши, привлекающие своим ароматом покупателей со всей округи. Однако сегодня его не было, и торговать взялась сама Динара.

На прилавке перед ней аккуратными горками лежали золотистые пирожки с разными начинками — с капустой, с мясом, с картошкой. А для сладкоежек — с яблоками и корицей. Динара быстрыми, привычными движениями принимала заказы, упаковывала пирожки и улыбалась покупателям, обмениваясь с ними короткими словечками, благодаря за покупку и желая приятного аппетита.

Но вдруг она нахмурилась и, поманив к себе Юлю, которая раскладывала начинку на беляши, показала ей на уверенно приближавшимся к пирожковой двух строгих женщин в деловых костюмах и с портфелями в руках. Они шли в сопровождении милиционера и были настроены очень серьёзно.

— Налоговая, что ли? — разволновалась Динара.

— Не знаю, — покачала головой Юля.

— И Алибека, как назло, нет…

Но этим женщинам хозяин палатки был не нужен.

— Мы представители органов опеки и разыскиваем Илью Синельникова, — представившись, сказала одна из них. — Вы можете сказать, где он сейчас находится?

Глава 4

Юля, ожидавшая чего угодно кроме этого, побледнела как полотно.

— Зачем он вам? — спросила она, вытирая руки полотенцем и снимая фартук.

— А вы, простите, кто?! — холодно поинтересовался у неё лейтенант. — Представьтесь для начала.

— Снегирёва Юлия Сергеевна, — ответила она и с вызовом посмотрела на него. — А что?

— А то, что вы должны объяснить нам, Юлия Сергеевна, на каком основании удерживаете у себя несовершеннолетнего Илью Синельникова, — милиционер не был расположен к долгой беседе и перешёл сразу к делу. — Вы понимаете, что по факту, совершаете преступление и обязаны предоставить нам информацию о том, где находится ребёнок.

Юля обернулась, ища поддержку у Динары, но той рядом с ней не было. Зато из-за занавески появился Илья с красным пластмассовым роботом в руках, которого она несколько дней назад подарила ему.

— Илюша… — выдохнула Юля, а он подошёл и доверчиво прижался к ней, словно был уверен в том, что она никогда и никому не даст его в обиду.

Одна из женщин, та, что была помоложе, широко улыбнулась и протянула к нему руки:

— Мальчик, пойдём с нами. У нас тебе будет хорошо. Там много деток, твоих друзей. И игрушек. Ты же любишь игрушки.

Илья ничего не ответил и только крепче прижался к Юле, спрятавшись за её спиной.

Тем временем, возле палатки стала собираться толпа. Люди, привлечённые необычной ситуацией, взволнованно обсуждали происходящее, окликали Юлю, требуя у неё пояснений, кто-то начал кричать о беспределе.

— Хватит устраивать тут концерт, — потребовала женщина постарше. — Юлия Сергеевна, вы не являетесь родителем, родственницей, опекуном или представителем этого мальчика. А потому не имеете юридического права брать на себя ответственность за него. Посмотрите сами, в каких условиях находится ребёнок! Вы, действительно, полагаете, что здесь, на рынке он находится в безопасности?

— Да, я присматриваю за ним, — Юля обняла Илью. — Он сытый, находится всегда при мне, здесь его никто не обижает. Пожалуйста, оставьте его со мной. Вы же видите, что у нас хорошие отношения. И вообще, сейчас все так живут. Родители работают и не могут постоянно уделять детям время. Поэтому оставляют их одних дома или просят, чтобы кто-нибудь присматривал за ними.

— Правильно, а потом мы начинаем выяснять, кто виноват в несчастье, случившимся с несовершеннолетним! — рассердилась женщина, шагнула к Илье и дёрнула его за руку:

— Идём, мальчик…

Илья вскрикнул и спрятался за Юлю.

— Оставьте его, пожалуйста… — надорванным от волнения голосом попросила она.

В это время к палатке подбежали Динара и Алибек. Хозяин пирожковой оживлённо заговорил с милиционером, а Динара наклонилась к Юле и тихонько зашептала ей:

— Я бегала звонить Алибеку. Пусть он поговорит с ними. Может быть, что-то и решится…

— Э-э-э, зачем обижать хороших людей? — тем временем спрашивал тот у лейтенанта. — Пусть пацан будет тут. Кому от этого плохо?! Юля работает, он не мешает, все довольны. Кто говорит, что это плохо? Поспать надо — спи, пожалуйста. Покушать — ешь, на здоровье! Ему хорошо, Юле хорошо, всем хорошо!

— Слышь ты, — выступил вперёд милиционер. — У тебя документы на организацию точки питания есть? Налоговая вообще в курсе, чем ты тут занимаешься? А санэпидстанция? Что? Давно проверок не было? Я могу организовать! Быстро тебя закроют!

— Э-э-э! Зачем такой злой? — воскликнул Алибек, нахмурившись. — Все жить хотят, все кушать хотят. Я пирожки продаю, что плохого в этом? Зачем закрывать? Что люди скажут?

Последние слова он нарочно произнёс громко, чтобы услышали все, и народ, окруживший палатку, тут же откликнулся, недовольно зашумев.

— Всё! — потребовал лейтенант. — Хватит!

Он подхватил рыдающего и вырывающегося Илью на руки и, крепко стиснув его, шагнул в толпу, заставляя её расступиться. Робот выпал из рук мальчика, но Илюша этого не заметил.

— М-м-ма-м-ма!!! — кричал он, задыхаясь и с трудом выговаривая слова. — М-м-а-м-м-очк-ка м-моя!!!

Юля рванулась за ним следом:

— Илюша! Сынок!!! Мальчик мой, не плачь! Я заберу тебя, слышишь! Илья-а-а-а…

Обе женщины поспешили вслед за лейтенантом, а Юлю перехватил Алибек и прижал к себе:

— Тихо-тихо… Пусть уходят. Не так надо. Не так…

Он увёл её в палатку, и Динара поспешила успокоить толпу:

— Всё уже, всё! Кому пирожки? Подходите, не стесняйтесь. Всем хватит…

***

— Что мне делать, Алибек? — спрашивала тем временем Юля озадаченного произошедшим мужчину. Он по-прежнему прижимал её к себе и осторожно покачивал, как будто она была маленьким ребёнком.

— Думать, думать, — ответил он. — Говоришь, пьёт его отец? Плохо, если так. Тогда Илью не вернут ему. Надо, чтоб не пил.

— Я поговорю с Никитой. Сегодня же пойду к нему, — встрепенулась Юля. — Может быть, он одумается? Вообще, Никита хороший. Был бизнесменом, только прогорел, потерял свою фирму, вот и сорвался.

— Э-э-э, — привычно протянул Алибек и раздражённо махнул рукой. — Зачем говоришь «хороший»?! Кто так делает? Потерял одно, делай другое. Ты же мужчина, упал, поднимайся. Кто по-другому делает? Ай-ай-ай, плачет. Пожалейте меня, пожалуйста! Несчастный я какой! Так, что ли, надо? Нет! Думаешь, мне всегда хорошо было? Тут шрамы, там, — Алибек показал на плечо и спину. — Били меня, убивали даже. «Давай деньги!» — кричали. Больно было, всё отдавал. И что? Пил я? Плакал? Нет! Шёл и делал! Так надо! Потому что семья у меня есть. Жена, дети. Все живут и радуются. А этот Никита? У него сын один. Как не справиться? Иди улицы подметай! Вагоны разгружай. Зачем ждать, когда придёт Юля и всё сделает? Кто такая Юля?! Ни мама, ни папа. Чужая совсем! А мальчик плачет, кричит: «Мама моя!» Почему не папу зовёт?

Юля вздохнула:

— Ты прав, конечно, Алибек. Я им никто. Но Илью мне невыносимо жалко. И я не знаю, что теперь делать. Кто я ему?

Глаза Юли вдруг расширились и Алибек, мгновенно поняв, о чём она подумала, рассердился:

— С ума сошла? Выбрось всё из головы! Иди лучше работай! За что я тебе деньги плачу?

Юля широкими взмахами ладоней вытерла слёзы и виновато улыбнулась:

— Хорошо-хорошо, не сердись. Уже иду… И спасибо тебе!

Она вышла из комнатушки и новый вздох вырвался из её груди: на полу, раздавленный чьей-то ногой лежал красный робот Илюши. Юля подняла сломанную игрушку и прижала её к себе, и мысль о браке с Никитой, мелькнувшая у неё минуту назад, превратилась в единственно верное решение…

***

Зинаида Пахомова, телятница, работавшая на Зарёвской ферме, была родом из Касьяновки, и, хотя уже больше пятнадцати лет жила в Заре, родню свою не забывала. Раз в неделю, по субботам, они с мужем ездили в баню к её родной сестре Галине Негоде и отдыхали там до поздней ночи, обсуждая все дела и новости, накопившиеся за последнее время.

Не забывали Пахомовы перед поездкой заглянуть к Алене Гаврилихе, которая через «Волчьи глаза» отпускала им самый лучший свой самогон, настоянный то на дубовой коре, то на клюкве, то на каких-нибудь специях. Народу попроще она продавала паточную самогонку, дешёвую и до ужаса вонючую, но простой деревенский люд, вроде Стаса Черныша и Валерки Жгутика, был не прихотлив и довольствовался тем, что есть. Леонид Пахомов считал ниже своего достоинства ехать к свояку с паточной самогонкой, все-таки Виктор был зоотехником, уважаемым человеком и любил хорошую выпивку.

Но в этот раз, не дожидаясь гостей дома, старший Негода сам приехал в Зарю и постучался в дом Пахомовых.

— О! Витёк! — удивился Леонид, увидев подъехавшую ко двору Ниву. — Какими судьбами?! Да заходи, чего стоишь-то как не родной? Ты по делу тут или случилось чего?

— А, — махнул рукой Виктор, здороваясь со свояком и проходя вслед за ним в дом. — Не спрашивай.

— Да что случилось? — встревожился Леонид. — Заболела, что ли, Галинка? А Зинка на ферме, ещё не возвращалась.

— Все здоровы, — покачал головой Виктор. — Артём только чудить начал. С Любкой Кошкиной спутался. Говорит, дождусь, как ей восемнадцать исполнится, так сразу и женюсь. Вот Галка и заела меня совсем. Все уши прожужжала, отвези да отвези в Зарю. Достала уже, ей-богу. Сейчас её на ферме у Зинухи бросил, а сам к тебе.

— Так вы сами виноваты, — пожал плечами Леонид. — Зачем пустили Любку к себе? Вроде и недолго она побыла у вас, а Тёмычу, как видишь, хватило. Да ты сам молодой, что ли, не был? Девка днём и ночью под боком, кто ж устоит? Она хоть и неказистая Любава та, а всё ж женского роду. Да и ей-то пристроиться хорошо надо. Губа у неё не дура, вот и выбрала Артёма.

— Пока она у нас была, я вроде ничего такого за ними не замечал, — нахмурился Виктор. — Больная она была, чуть в сугробе не замёрзла. Собаку и ту подберёшь, потому что жалко, а тут человек.

— Ну вот, а она за ваше добро вам же в ребро, — усмехнулся Леонид. — А вообще, не лез бы ты в эти бабьи дела, пусть Галка сама со всем разбирается. На то она и мать. И Зинка моя ей поможет. Не боись, отобьют парня.

— Да я и не боюсь. Мне-то что? — пожал плечами Виктор.

***

— М-м-ма-м-ма!!! М-м-а-м-м-очк-ка м-моя!!! — до самого вечера звенел в ушах Юли крик Илюши. Она хотела отпроситься у Алибека и разыскать мальчика, но тот её отговорил:

— Тебя к нему всё равно не пустят. Дома сидеть одной ещё хуже. Иди, работай, отвлекись. Остынешь заодно, обдумаешь всё. Потом делай. Как говорится, семь раз отмерь и потом только резать можно.

— Один раз отрежь, — нашла Юля в себе силы улыбнуться. — Так говорить надо.

— Э-э-э, — рассердился Алибек. — Надо-не надо! Иди, работай и не морочь мне мозги!

Динара тоже поддержала его:

— Правда, Юля. Сегодня уже ничего не сделаешь. А я одна всё не успею. Давай завтра вместе найдём Илюшу, пирожков ему отнесём и узнаем, что там и как.

Юля спорить не стала, и хоть на душе у неё было невыносимо тяжело, день она доработала как надо. Но, прежде чем вернуться к себе домой, поднялась в квартиру Синельникова и принялась жать на кнопку дверного звонка, добиваясь, чтобы Никита открыл ей.

Это произошло не сразу, но всё-таки замок щёлкнул и на пороге появился небритый и заспанный отец Ильи.

— Ты знаешь, что Илюшу забрали? — спросила она, брезгливо осматривая его неопрятный внешний вид.

— Ну? — покачнулся он.

— Никита, ты меня вообще слышишь? — Юле захотелось встряхнуть полусонного мужчину, вцепиться в него и, затолкав под кран с холодной водой, держать его под хлёсткими струями пока он не придёт в себя.

— Ну, — проговорил он снова.

— Что ты нукаешь?! — рассердилась Юля. — Твоего сына забрали в детский дом, понимаешь? Никита, посмотри, в кого ты превратился?! Ты же был нормальным мужиком, а теперь кем стал?! Как ты мог забыть о своём сыне? Он же в ужасном состоянии! И заикается! А раньше этого не было! Никита, да опомнись ты!

Она вдруг, не сдержавшись, ударила его по щеке. Потом ещё раз и ещё:

— Слабак! Ничтожество! Предатель! — рыдая, выкрикивала Юля. А ладонь её взлетала и взлетала, оставляя на лице Никиты алые пятна. — Не думаешь о себе, подумай хоть о ребёнке!

— Ах ты… — выругался Никита и тоже взмахнул рукой…

— Попутал, что ли? — воскликнул кто-то за спиной Юли и перехватил руку Никиты, не позволяя ему ударить женщину.

***

В двух километрах от Зари, как раз между деревней и лесом, ещё в пятидесятых годах прошлого века была построена ферма. Белые длинные корпуса, словно усталые сторожа, стояли по обе стороны от едва различимой грунтовой дороги, по которой трактора подвозили силос, сено и солому для подстилки коровам и телятам. Окна корпусов — маленькие и всегда запыленные — с трудом пропускали внутрь дневной свет и потому там всегда было сумрачно и прохладно.

Галина подошла к огромным, распахнутым настежь, воротам телятника, стоявшего в дальнем углу фермы, и громко позвала сестру по имени.

— Ой, Галка, — воскликнула Зинаида, увидев сестру. — Сейчас, погоди минутку.

Вскоре она вышла к ней, вытирая руки мокрой тряпкой:

— Я сегодня в родилке, — пояснила она. — Замучалась совсем. Один телок нормально вышел, а Чернуха, первотёлка, намаялась уже. Если через час не разродится, скотников пойду звать, вытягивать будем.

— Так может Витя мой поможет? Я с ним приехала, — сказала Галина и махнула рукой в сторону деревни. — Он у Лёни сейчас.

— Да сами справимся, не впервой, — отмахнулась Зинаида и той же тряпкой, что только что вытирала руки, смахнула пот, выступивший на лбу. — Ты-то что тут? По делам или так, мимо проезжали?

— Ой, — расстроенно махнула рукой Галина. — За Артёма я переживаю. Вот приехала специально, чтоб с Любкой поговорить. Пусть оставит она его в покое, бесстыжая.

— С такими не говорить надо, а сразу припугивать, — покачала головой Зина. — Знала я её мать, Людку, вот овчарка была, такой палец в рот не клади, откусит по самый локоть. И доченька, видать, в неё же пошла. Ишь, как ловко подвернула к Артёму. Ну а что? Он же готовый мужик, да ещё красавец какой. Не бедствует парень, работящий. Учёный, к тому же. Сколько ему ещё в институте учиться? Заканчивает скоро? Вот видишь! А она, чепуха простодырая, со свиным рылом да в калашный ряд. Так ведь бабка наша говорила, помнишь?

— Где она сейчас? — спросила сестру Галина.

— Да вон, в том корпусе. Только-только её видела, бесстыжую. Ходит, перед скотниками задом крутит. Совсем девка обнаглела, стыд и совесть потеряла. Слышь, Галка, а недавно, под вечер, идут, значит, наши в деревню, слышат, в кусточках «шу-шу-шу» да «шу-шу-шу». Они туда, а там наш Артём с этой Любкой потешаются. Он её на руках кружит, а она его заставляет в любви ей признаваться. Ну, он как гаркнул, так всех баб перепугал. А Любка только похохатывает. Вот тебе и совесть! Галка, Галь! Да подожди ты! Не в том корпусе она, в правом. Ага!

А заведённая Галина уже бежала к Любаше, не дослушав сестру и почти не разбирая дороги…

Глава 5

— Ты ещё кто такой?! — осоловелым взглядом не проспавшегося пьяницы уставился Никита на незнакомца.

— Никто, — ответил тот и повернулся к Юле: — Давайте я вас провожу. А то мало ли чего.

— Спасибо, — кивнула она. — Да, здесь мне делать нечего. А ты, Никита, запомни: ты предатель… И мне очень стыдно, что я поверила тебе и ошиблась.

Она быстро спустилась по лестнице и вышла во двор, остановившись там, чтобы поблагодарить мужчину, так вовремя оказавшегося рядом с ней.

Она узнала его, это был Павел, её сосед, живший этажом ниже. Это он, сжалившись над Эвелиной, отвёз её в роддом. А потом, случайно встретив её с новорождённой девочкой на вокзале, не побоялся взять Ксюшу к себе. Юля не осуждала мать Павла Виолетту Владимировну, которая сама позвонила в милицию и отдала им ребёнка. Женщина просто испугалась, что их с Павлом обвинят в похищении малышки, ведь они никак не могли объяснить её появление в своем доме. Да и не может ребенок жить без документов, регулярных наблюдений у врача и тому подобных важных моментов. Что ж, по закону Артёмьевы поступили правильно. А вот по-человечески… Юля вздохнула и повернулась к Павлу:

— Спасибо вам, — сказала она ему. — У вас просто дар находиться там, где в вас нуждаются больше всего.

— Да что вы, — покачала он головой. — Это совсем не так. Наоборот, мне кажется, что я всегда и везде опаздываю. Вот хотя бы с вашей подругой Эвелиной. Почему я сразу не расспросил её обо всём? Ведь мог бы? Мог. Тогда, может быть, она осталась бы жива.

— Вы знаете, что она погибла? — Юля машинально положила руку ему на плечо. — Но я не видела вас на похоронах.

— С этим я тоже опоздал, — сказал Павел. — Я же таксист и мне нужно было отвезти клиента в соседнюю область. Так и получилось, что я отсутствовал почти два дня. А когда вернулся и пошёл в милицию, чтобы узнать о судьбе женщины, мне сказали, что она погибла, и её уже похоронили. Я вернулся после обеда как раз в день её похорон.

— Простите, Павел, — почему-то волнуясь, Юля помяла свои ладони, — но разве вы хорошо знали Эвелину? Она прожила у меня всего несколько месяцев, и я думала, что знакомых у неё больше нет.

— Я видел её всего два раза, — горько усмехнулся он. — Первый раз, когда у неё начались роды и она просила о помощи, а второй — там, на вокзале, когда она отдала мне свою дочь. Кстати, я узнавал, с Ксюшей всё в порядке, она под присмотром специалистов.

— Паша… — Юля вскинула на него изумлённый взгляд. — Если вы не знали Эвелину, почему вы так беспокоитесь о ней и Ксюше?

— Мы же люди, — пожал он плечами. — Разве можно проходить мимо человека, который попал в беду? Кстати, а что у вас с этим Никитой? Так его, кажется, зовут?

— Да, — вздохнула Юля. — Его маленького сына забрали в детский дом, потому что Никита пьёт и совсем не следит за ребёнком. Последние дни мальчик жил со мной. Он очень хороший, славный малыш, но его отец как будто сошел с ума. Я хотела его образумить, только всё напрасно.

— К сожалению, не всё в этой жизни зависит от нас, — сказал Павел.

Они вошли в подъезд и стали вместе подниматься по лестнице.

— Ну вот, — рассмеялся Павел. — Я хотел проводить вас, а вышло, что вы проводили меня. Но если хотите, я легко преодолею ещё один лестничный пролёт.

Юля тоже улыбнулась:

— Спасибо, не надо. Всего вам доброго, Павел.

Она протянула ему руку, и он дружески пожал её:

— Вам тоже всего доброго, Юля.

***

— И кто это там у нас такой любезный? — поинтересовался Сотников, поджидавший Юлю возле её квартиры. — Очередной поклонник?!

— Серёжа, что ты тут делаешь? — нахмурилась Юля. — Хотя, хорошо, что ты пришел. Я сама хотела поговорить с тобой. Откуда в опеке узнали про Илью? Его забрали у меня после нашего с тобой разговора, и я думаю, что это ты постарался. Разве не так?

— Вообще-то нет, — Сотников не отвёл взгляд в сторону, а потом и вовсе улыбнулся Юле. — Вот значит, как ты обо мне думаешь… Обидно. Ладно, чаем хотя бы угостишь? Я давно тебя тут жду.

Она открыла дверь в квартиру и впустила его:

— Если честно, я уже не знаю, что думать. Серёжа, почему люди такие подлые? Я понимаю, что всё решают деньги, особенно сейчас. Но так ведь нельзя. Вот Никита, ещё несколько месяцев назад он был хорошим отцом и успешным человеком, а теперь…

— Я не хочу разговаривать с тобой об этом Никите… — прорычал Сотников, схватил Юлю за руку и привлёк её к себе.

— Серё…

Он не дал ей договорить, закрыл её губы поцелуем и подтолкнул к спальне, где уронил на кровать и прижал своим телом.

— Серёжа, не надо… — запротестовала Юля и попыталась освободиться из его объятий, но не смогла.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — шептал ей Сотников. — Хочу, чтоб ты родила мне сына. И дочь. Юлька… Мы же взрослые люди… Я хочу, чтоб ты была моей, слышишь? И я всё сделаю для этого… Ну же…

Она перестала сопротивляться. Что ж, может Сергей и прав. У них будет семья. Большая, многодетная. И самая счастливая…

***

Никита медленно закрыл дверь своей квартиры и, пошатываясь, прошел в комнату. Тусклый свет лампы освещал исцарапанный стол, на котором стояла почти пустая бутылка водки. Комната была захламлена пустыми банками и грязной посудой, и запах затхлости висел в воздухе. Покрытая пылью мебель, облезшие обои и разбросанные газеты — всё говорило о долгих неделях запоя и одиночества.

Он сел за стол, допил последние глотки водки, и надолго замер, глядя в пустоту. Время тоже как будто застыло. Медленно менялись картинки перед глазами Никиты и напоминали то цветные, то чёрно-белые слайды. Адски начала болеть голова, совсем как там, в больнице. Но врачи всегда приходили ему на помощь, давали таблетки или делали уколы. А дома лучшим анальгетиком стала водка. Память то возвращаясь, то стирая всё, что было, изводила Никиту бесконечными качелями и он уже путал жену Веру и Александру, не понимал, кто такая Юля и почему никого из них нет сейчас рядом с ним. Но вот снова становилось всё на места: Вера умерла, её больше нет. Саша просто ушла, она сказала, что Илья погиб, но на самом деле его забрала Юля.

Они все бредят! Илья никуда не пропал. Ещё вчера они ходили с ним в зоопарк, и Илюша смеялся, показывая на обезьянник, где несколько игривых мартышек затевали какую-то весёлую игру.

— Ха-ха-ха! Смотри, пап, — радостно сказал Илюша, — эта обезьянка прыгнула на ветку и повисла на ней, держась хвостом!

— Да, — улыбнулся Никита, — они настоящие шалуны. Знаешь, когда я был маленьким, тоже любил смотреть на обезьян. Они такие забавные! А хвост для них как ещё одна лапа. Смотри, что делают!

Илья хлопал в ладоши, смеясь над очередным кувырком мартышек.

— Пап, а почему они не боятся так прыгать по деревьям? — спросил он.

— Ну, — улыбнулся сыну Никита, — наверное, потому что они выросли среди деревьев и умеют ловко цепляться за ветки. А вот детям лучше так не шалить, потому что у них нет такого замечательного хвоста.

Погуляв по зоопарку, Никита и Илья пообедали в кафе, а потом решили провести остаток дня в старом городском парке. Воздух был наполнен лёгким ароматом цветущих деревьев и свежескошенной травы. Парк оживал звуками смеха детей, щебетом птиц и тихим шелестом листвы. Но это замечал только Никита, а Илюша с нетерпением тянул отца к детской площадке.

— Пап, давай быстрее! — радостно выкрикнул мальчик, — смотри, как там здорово!

В центре площадки стоял яркий миниатюрный паровозик, который катался по кругу, и аттракцион сразу же привлёк внимание Ильи.

Никита улыбнулся и поспешил к сыну.

— Хочешь прокатиться? — спросил он.

— Да!!! — ответил мальчик, забираясь в свободный вагончик.

Паровозик плавно тронулся с места, мягко катился по рельсам, проезжая мимо цветочных клумб и скамеек, где взрослые отдыхали и разговаривали о чём-то неважном. Илюша смеялся и махал отцу, ветер развевал его волосы, а рельсы издавали забавный перестук. Глаза Илюши светились счастьем и восторгом, а звонкий смех наполнял пространство вокруг.

— Папа, смотри, я еду! — весело кричал Илья, поднимая маленькую ручонку в приветствии.

Никита, улыбаясь, следил за мальчиком, ощущая тепло в груди.

После нескольких кругов на паровозике Никита помог сыну выбраться и взял его за руку:

— Хочешь сладкую вату? — спросил он.

Илья кивнул, и отец повёл его к розовой будке, где продавали разноцветную пушистую сладость. Возле будки стоял стойкий аромат ванили и карамели — запах детства и простых удовольствий.

— Вот твоя вата, Илюша, — сказал Никита, отдавая большую розовую порцию.

Мальчик взял вату обеими руками и начал медленно есть, наслаждаясь тающей сладостью. Его рот и ладошки быстро покрылись липкими сахарными нитями, но это только добавляло веселья.

— Пап, это самая вкусная вата на свете! — с улыбкой произнёс Илья.

— Рад слышать, сынок, — ответил Никита, наблюдая за счастьем на лице мальчика.

Они долго неспешно прогуливались по аллеям парка. Илья рассказывал отцу забавные истории, а Никита внимательно слушал сына, отвечая на вопросы и поддерживая разговор. Только когда стемнело, Никита присел перед сыном и заглянул ему в глаза:

— Ну что, сынок, пора домой?

Илюша обхватил шею отца руками:

— Ладно. А мы ещё придём сюда?

— Обязательно! Сегодня был отличный день, правда?

— Да, папа, — ответил Илья, — я очень счастлив.

Они шли под сенью деревьев, наполненные теплом и радостью, которую приносит простой совместный день, проведённый вместе.

Было ли это? Было… Кажется, ещё вчера…

— А-а-а… — простонал Никита, схватившись за раскалывающуюся голову. И вдруг вздрогнул, как будто его кто-то ударил:

— Предатель! Ты предал своего сына!!!

Никита потряс головой и хриплым голосом позвал сына:

— Илья!

Ему ответила тишина.

— Илюха… — снова позвал его Никита, но в холодной пустоте квартиры никто ему так и не отозвался.

***

— Где эта зараза?!! А ну-ка иди сюда, паршивка вертлявая!!!

— Кто это там так орёт? — прислушалась к происходившему во дворе фермы Раиса Герасимова. — Пойду, гляну. Дерётся, что ли, кто-то?

Две другие доярки тоже поспешили вслед за ней, и только Любаша, спокойно отсоединив доильный аппарат и убрав его в сторону, взяла ведро и отправилась за свежей водой, чтобы обмыть вымя ещё не доенных коров. Но едва подошла к выходу, как столкнулась с Галиной, которая тут же набросилась на Любу, толкнув её рукой в плечо и едва не расплескав грязную воду.

— Что вам надо от меня? — спросила разгневанную женщину Любаша, отступая на шаг.

— Что мне нужно?! — рявкнула Галина и снова подступила к девушке. — Ах ты хамка! Я тебя выхаживала, кормила, поила задаром. А ты хвостом перед моим сыном вертеть вздумала? С ума его сводишь? Подстилка дешёвая!

— Я не подстилка, — покраснела Любаша, все ещё сжимая в руках ручку ведра. — Артём сам приезжает ко мне, потому что любит меня.

— Любит? — усмехнулась Галина и обвела взглядом обступивших их доярок. — Нет, вы это слышали?! Сама к нему без мыла лезет, а парень виноват! Любит он её, посмотрите-ка! Да знаешь ли ты, дура набитая, что он из жалости по кустам тебя валяет. Сам же мне говорил, кто ж ещё на такую образину позарится. Хоть я девку немного потешу!

— Я не образина, — дрожащим голосом проговорила Люба, глазами ища поддержки, но встретила только осуждающие взгляды и презрительные усмешки довольных скандалом доярок. — Я нормальная девушка и не по каким кустам с Артёмом не валяюсь.

— Да что ты говори-и-ишь? — протянула Галина, приближаясь ещё ближе. — Что ж вы до утра соловьёв, что ли слушаете? А? Бабы! Да вы же сами видели, как они тискались! Что молчите-то?

— Ну, было же, Любка, было… — поддакнула Галине Раиса Герасимова.

Любаша опустила голову перед повизгивающими, похохатывающими женщинами. Ей хотелось вот сейчас, прямо здесь закрыть уши и крепко зажмуриться, чтобы не видеть и не слышать постыдных обвинений. А ещё лучше провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Но это было невозможно, и Люба почувствовала, как глаза начинают щипать предательские слёзы. Чтобы не показать свою слабость и страх, Люба глубоко вдохнула и вдруг физически ощутила, как по её жилам разливается горячая кровь, доставшаяся ей от Ваньки Серого, её отца.

— Было, говорите?! — вскинула она гордо голову. — А хоть бы и было? Вам-то что?! Моё дело, кого мне любить, вас об этом не спрошу!

Не выпуская ведра из рук, она сделала шаг к попятившейся Галине.

— Захочу, — продолжала Люба, — как телёнка вашего Артёма на верёвке за собой водить буду! И никуда он от меня, милок, не денется. А вам нас не разлучить! Всю жизнь меня Артём любить будет! Детей ему нарожаю, как мать моя! И жить мы с ним будем так, что вы все ахнете!

— Ах ты ж, паскуда… — словно только теперь опомнилась Галина. — Проклятущее семейство! Все вы от бабки-уголовницы как черви по земле расползлись… Черти б взяли Анфиску и тебя вместе с ней…

Грязная вода окатила Галину с ног до головы, и она, не ожидавшая этого от Любы, заохала, раскинув руки в стороны и растопырив пальцы:

— О-о-о, ох, ох…

Дёрнув щекой, Любаша опустила пустое ведро и подобрала выпавшую из него тряпку:

— Остынь, тётя Галя… — сказала она спокойно, переходя на ты и не глядя на опешивших от изумления доярок. — И не приходи ко мне больше. Я разговаривать с тобой не буду.

— Сдохнешь ты скоро, проклятая… — пообещала Галина, глядя девушке вслед. — На этом свете нам двоим больше не жить.

Глава 6

Никита подошёл к двери Юлиной квартиры с тяжёлым сердцем и взглянул на часы: двадцать минут девятого. Он глубоко вздохнул, набрался смелости и позвонил, надеясь, что в этот час она ещё дома. В самом деле, уже через минуту в прихожей послышались шаги, и знакомый голос спросил тихо и почему-то грустно:

— Кто там?

— Юля, открой, пожалуйста. Мне нужно поговорить с тобой, — отозвался он.

— Никита…

Замок тут же щёлкнул и Юля, настороженно взглянув на Никиту, вышла к нему, прикрыв за собой дверь.

Какое-то время они молча разглядывали друг друга и Никита, почувствовав тонкий цветочный аромат стоявшей перед ним женщины, проговорил с неожиданным смущением:

— Ты прости меня… Юль… Я в последнее время был не в себе. Мало что помню, но, кажется, позволил себе лишнего.

— Тебе нельзя пить, Никита, — сказала Юля. — Ты же понимаешь, что это не выход. Проблемы нужно решать по-другому.

— Я не пью уже пять дней, — кивнул Никита. — Если честно, думал — умру, но, как видишь, выжил. Хотя это не важно. Юля, ты знаешь, где Илья? — Никита смотрел на неё с надеждой и тревогой.

— Его у меня забрали люди из органов опеки, — вздохнула она. — Я потом ходила туда, но меня к нему не пустили, только приняли передачу, кое-что из еды.

— Получается, он сейчас в детском доме? — голос Никиты задрожал.

— У нас в городе нет детского дома, — покачала головой Юля. — Это скорее что-то вроде реабилитационного центра для несовершеннолетних. Если ситуация, из-за которой ребёнок попал туда, не меняется, тогда его отправляют в детские дома области. Никита… Ты очень нужен Илье…

— Я знаю, — Никита осторожно коснулся плеча Юли: — Спасибо тебе за всё…

— Руку убрал!!!

Юля вздрогнула от этого крика, а Никита невольно отступил в сторону, увидев разгневанное лицо мужчины в милицейской форме.

— Что, алкашня, с утра киряешь на опохмел? — поправляя китель, спросил Сотников, появляясь на пороге. — А лапы куда тянешь? Обломать?

— Серёжа, прекрати, — попросила Юля. — Это Никита. Я тебе о нем рассказывала.

— Ну как же, помню, — усмехнулся Сотников. — Это тот самый гад, который бросил своего сына и даже не сказал тебе «спасибо» за то, что ты его подобрала. Ты зачем сюда явился, убогий?! Деньги принёс Юле, за то, что она кормила и поила твоего отпрыска? Или пришёл просить, чтоб тебя опохмелили? Так тут не богадельня, не подают.

Никита посмотрел на Сотникова, потом перевёл взгляд на Юлю:

— Где ты говоришь находится этот центр?

— На Калинина, сразу за сквером. Там есть широкая аллея, ты её сразу увидишь…

— Спасибо тебе ещё раз, — Никита машинально коснулся плеча Юли, но Сотников тут же отбросил его руку, а потом с размаху ударил кулаком в челюсть.

— Я тебе сказал, не трогай её! — с силой выговаривая сквозь зубы каждое слово, склонился он над отлетевшим к лестничному пролёту Никите.

Всё это произошло так быстро, что Юля не успела отреагировать и закричала, когда Синельников уже поднялся.

— Серёжа, ты сошёл с ума!!! Что ты делаешь?! Никита!!! Да прекратите вы!

Но мужчины её не слышали. Никита успел вернуть удар Сотникову, однако их силы были не равны. После долгой болезни и тяжёлого запоя, Никита не чувствовал в руках былой силы и вообще от его прежнего здоровья едва ли осталась половина. Сотников снова ударил его по лицу, и Никита с трудом удержался на ногах, однако снова качнулся, чтобы напасть на своего противника.

— Давай, давай! — подзадоривал его Сотников. — Покажи себя и я мигом оформлю тебя на пятнадцать суток за нападение на сотрудника МВД. А потом ещё будет суд и тебя надолго упекут в места не столь отдалённые. Ну что же ты стоишь, давай, если такой смелый!

Юля решительно встала между ними:

— Если вы сейчас же не прекратите, я… — гневно начала она и замолчала, не зная, что сказать.

Никита пришёл ей на помощь:

— Не волнуйся, Юль. Я ухожу… Извини…

— Вали-вали! — вскинулся Сотников. — И чтоб я больше тут тебя не видел!

— Серёжа, пожалуйста… — расстроенная Юля, прижав ладонь ко лбу, посмотрела вслед Никите, который, пошатываясь, спускался по лестнице. Потом повернулась к Сотникову: — Зачем ты так? Что он тебе сделал, Серёжа? Откуда в тебе столько ненависти?!

Он потянул её на себя, и Юля оказалась зажатой между ним и стеной. Сотников наклонился к её лицу и проговорил медленно и чётко:

— Я никому и никогда не позволю прикасаться к тебе. Просто запомни это. Моя жена — это особый статус. Я слишком долго ждал тебя, Юля, чтобы терпеть всякую мразь, которую тебе жалко. Надеюсь, ты меня понимаешь, и это больше не повторится.

***

Серая масса здания городского центра временного содержания детей выглядела неуютно и уныло. Фасад, обшарпанный и тусклый, казался печатью былых времён и не отражал в людских сердцах ни лучика надежды, ни теплоты. Высокие узкие окна прятались за ржавыми решётками, а громоздкие металлические двери, выкрашенные свежей серой краской, скрывали за собой мир равнодушия и детских слёз.

Заросший сквер, невольный свидетель множества трагедий, разыгрывающихся в этих стенах, тихонько роптал на свою судьбу, качая кронами полувековых деревьев. Но каждый, кто приходил сюда, был слишком занят своей собственной судьбой, чтобы слушать старого ворчуна.

Никита свернул на аллею, ведущую к центральному входу здания, и вскоре подошёл к детской площадке, огороженной высоким металлическим забором. Сердце Никиты дрогнуло, когда он увидел играющих там детей. Несколько мальчишек гоняли мяч, пытаясь забить его в рамку ворот, не обтянутых сеткой. Но в их игре не было обычного детского задора, весёлых криков, радостного смеха. Они играли как взрослые, молча и сосредоточено, и, казалось, не получали никакого удовольствия от своего занятия.

Маленькая девочка со светло-русыми волосами, собранными в тонкую, неопрятную косичку, испуганно смотрела на Никиту, прижимая к себе куклу в грязно-розовом платьице. Мальчик лет десяти, худой, с пересохшими губами и взглядом, который ясно говорил о том, что он давно перестал верить в добро, раскачивался на качелях, ни на кого не обращая внимания. Ещё один ребёнок, по стрижке которого было непонятно мальчик это или девочка, сидел на скамейке с книжкой в руках, внимательно читая её, а может быть, разглядывая нарисованные там картинки.

И только Илюши нигде не было видно.

Никита толкнул калитку, но она оказалась заперта на ключ и, чтобы попасть на территорию центра, ему пришлось несколько раз нажимать на кнопку звонка, добиваясь появления кого-нибудь из работающих здесь специалистов.

Однако вышел к нему немолодой, седоусый охранник и спросил довольно-таки недружелюбно:

— Что надо?

— Я пришёл за своим сыном, — сказал Никита, показывая паспорт и пытаясь придать охрипшему голосу хоть какую-то мягкость. — Илья Синельников. Мне сказали, что он находится здесь. Я его отец.

— Ты свою рожу в зеркало видел, отец? — усмехнулся охранник.

Никита осторожно коснулся опухшего глаза и разбитой губы:

— А! Это не то, что вы подумали. Это ничего не значит. Просто так получилось.

— У таких как вы, всё просто, — покачал головой тот. — Живёте как скоты, рожаете по пьяни, плодитесь как кошки, а ума детям дать не можете. Свалили всё на государство и радуетесь. А сюда приходите, чтобы совесть свою потешить. Вот мол, мы как о детях своих печёмся! Хоть бы конфетку дитю принёс. Или яблоко. Иди-ка лучше отсюда, горе-папаша… Проспись!

— Я не пью, — с тихой злостью заговорил Никита. — И вы не имеете никакого права разговаривать так со мной. Позовите сюда любого воспитателя или кто там у вас есть. Я всё равно никуда не уйду, пока не увижу своего сына. И если вам не нужен скандал, лучше сделайте то, что я говорю.

Вместо ответа охранник молча развернулся и ушёл, даже не подумав выполнить его просьбу.

Прошло полчаса, прежде чем Никита понял, что к нему никто не выйдет. Тогда он снова принялся вызывать охранника настойчивым звонком. Но тот никак не реагировал на это, и взбешённый Никита несколько раз ударил ладонью по калитке, добиваясь хоть какой-то реакции работников центра.

На его счастье как раз в это время на детской площадке появилась какая-то женщина. Видимо, она пришла за детьми, потому что стала ждать, пока они соберутся вокруг неё.

— Простите, пожалуйста! — громко закричал Никита, размахивая руками и пытаясь обратить на себя её внимание. — Извините, вы не могли бы подойти ко мне? Это очень важно. Пожалуйста, прошу вас.

Кивнув детям, женщина подошла к нему и поздоровалась довольно-таки холодно:

— Добрый день, что вам нужно?

Никита, протягивая ей свой паспорт, торопливо объяснил, кто он и зачем пришёл. Женщина с сомнением посмотрела на него, потом взяла документ и, после короткого изучения, вернула его Никите:

— Илья, действительно, у нас, но вы не можете увидеться с ним без разрешения органов опеки. Вы уже были у них?

— Нет, — растерялся Никита. — Я пришёл сразу к вам. Пожалуйста, мне очень нужно поговорить с Илюшей. Он должен знать, что я обязательно заберу его. Я принесу разрешение завтра. А сейчас, пожалуйста, позовите моего сына. Я поговорю с ним вот так, через решётку. Не буду заходить и пытаться увести его. Я всё понимаю, но и вы поймите меня тоже. У меня был срыв, но больше этого не повторится. Пожалуйста, поверьте мне, я вас очень прошу.

Но женщина снова покачала головой:

— Даже если бы я хотела, я всё равно не пустила бы вас к Илье. Он болен и нуждается в лечении. Его состояние тяжёлое. И если вы хотите его увидеть, вам нужно поторопиться с разрешением…

***

Жаркий летний день в Заре подходил к концу. Солнце постепенно опускалось за горизонт, заливая небо густыми красками — от огненно-оранжевого до мягкого розового, плавно переходящего в бархатистую синеву.

В воздухе у реки стояла густая, тёплая влажность, согретая дневным зноем. Пахло сухой травой и горячей землёй, жадно впитавшими днём каждую каплю солнца. Лёгкий ветерок лениво колыхал листья берёз и дубов, разнося повсюду дурманящий аромат луговых цветов и трав — васильков, бессмертника, полыни, чабреца и мяты.

Люба сидела на мягкой траве на самом берегу реки и задумчиво гладила волосы Артёма, который лежал, положив голову ей на колени.

— Хочешь, давай завтра же уедем отсюда в город. В область ещё можно. Да куда скажешь, мне всё равно, хоть в Казань, хоть в Рязань, хоть в Москву.

— И что же мы там будем делать? — невесело улыбнулась парню Люба.

— Я работу себе найду, а ты будешь дожидаться меня дома, — Артём заглянул ей в глаза. — Ужин готовить, убираться и всё такое.

Люба тихонько засмеялась:

— Откуда у нас дом в Казани, Рязани или, тем более, в Москве?

— Пока нет, но будет же, — горячо заговорил Артём. — Дом — это дело наживное. Главное, что есть ты и я, Любаша, а всё остальное приложится.

На дальнем краю луга слышался негромкий стрёкот кузнечиков, которые вместе со щебетом птиц создавали природный хор, убаюкивающий и в то же время удивительно живой и настоящий. Лягушки у небольшого пруда начинали свой вечерний концерт, добавляя мягкую басовую ноту в это звуковое полотно.

Ещё дальше виднелись крыши деревенских домов, красные — черепичные, серые — шиферные. Был среди них и дом Любы, который она так и не привыкла считать своим. В маленьком и неприглядном касьяновском доме Ивана Серого ей было намного уютнее, чем просторном жилище Алексея Кошкина. Там у неё была бабушка и подружка Катя, а здесь…

Любаша вздохнула и Артём, услышав её тяжелый вздох, сел и с тревогой заглянул ей в лицо:

— Ты чего, Любань?

— Да так… — она отвернулась, чтобы он не увидел слез, заблестевших в её глазах. Но он уже взял её лицо в свои ладони и мягко коснулся губами её дрожащих губ.

— Люба, Любушка моя, — заговорил Артём ласково. — Маленькая, ты что? Это из-за моей матери, да? Слушай, не переживай. Ну окатила ты её водой, и что? Правильно сделала, пусть остынет. Я тоже поскандалил с ней, чтобы не совала свой нос, куда не следует. Я ведь ей не пацан, чтоб за мной бегать и решать, с кем мне встречаться, а с кем нет.

Люба покачала головой:

— Не говори, Артём. Зря я всё-таки не сдержалась. Но если б она не стала оскорблять мою бабушку, этого бы не произошло.

— Любаша, — Артём снова заглянул в глаза девушки: — Я тебе обещаю, что когда ты станешь моей женой, никогда не будешь хоть как-то зависеть от моей матери. Она будет жить сама по себе, мы сами по себе и далеко от неё. Кроме меня у матери есть ещё Вика, вот пусть едет к ней и указывает им с зятем как жить. А нас трогать я ей не позволю.

— Нет, Артём, — сказала Люба, прижимаясь к плечу парня. — Ни за что они не дадут нам с тобой пожениться. Вот увидишь, они сделают всё, чтобы разлучить нас.

— Пусть только попробуют, — сказал Артём и крепко прижал к себе девушку. — Пусть только попробуют.

***

В глубине деревни Турусовки, где узкие тропинки петляли меж старых берёз и вязов, стоял покосившийся домишко бабки-знахарки. Маленькие подслеповатые окошки с пыльными рамами, были затянуты паутиной, а крыша, местами провалившаяся от времени, крыта темно-серой соломой. Снаружи дом обвивала дикая ежевика, словно сама природа старательно скрывала то, что происходит внутри. А запах прелой травы, сырой земли и дыма от печи смешиваясь в густой, тяжёлый аромат, намертво прилипал к каждому путнику, проходившему мимо страшного жилья.

Галина подошла к дому с тяжёлым сердцем и злыми мыслями. День был серым и небо словно плакало редкими каплями дождя, добавляя мрачности намерениям приехавшей сюда матери Артёма. Только Галину было уже не испугать. Она твёрдо решила избавиться от невесты своего сына любой ценой и ради этого была готова на всё.

Галина прошла по заросшему травой двору и подняла руку, чтобы постучать в дверь. Но та вдруг сама отворилась с протяжным скрипом и перед Галиной предстала бабка-знахарка с таким же живым, пронзительным взглядом, что страшно хотелось отвернуться.

— Проходи, раз пришла, — прошамкала старуха, пропуская гостью в тёмные сени.

Галина кивнула ей вместо приветствия, но едва сделала шаг, как полумрак поглотил её, наполняя воздух невыносимо тяжёлым смрадом.

Закашлявшись от охватившего её удушья, Галина огляделась. Низкий потолок с дубовыми балками был покрыт тенетами чёрной паутины, стены украшали серые от сажи рогожи, сухие травы, связанные в пучки и нечто, похожее на сушёные корни. По углам стояли полочки с банками, наполненными змеями, пауками, всяким гнусом и птичьими перьями. От печи тянулся едва заметный дымок, запах которого — смесь смолы, жжёного пера и болотного мха — вызывал тошноту.

Бабка усадила Галину на скрипучий табурет у старого деревянного стола и спросила тихо, едва шевеля губами:

— Что тебе надо?

Галина не сразу собралась с силами, но всё-таки рассказала о Любе, которая словно корнями обвела её сына. И чем дольше Галина говорила, тем большей злобой наливалось её сердце.

— Что дашь? — снова прошамкала старуха.

— Деньги. Вот, — трясущимися руками Галина стала развязывать платочек, в котором прятала бумажки, но знахарка положила свою высохшую руку на узелок и покачала головой.

— Зачем деньги? Здоровье дай, молодость дай…

— Бери! — решительно кивнула Галина. — Любкины забирай. Только избавь меня от неё Христа ради…

Лицо старухи исказилось от судороги:

— А-а-а!! — закричала она и толкнула Галину так, что та упала с табурета и… проснулась.

— Фу ты! — села Галина на кровати, прижимая руку к выпрыгивающему из груди сердцу и невольно задев похрапывающего мужа.

— Чего ты орёшь?! — приподнялся на одном локте Виктор, разбуженный женой. — Приснилось что?

— Ага, — сказала Галина. — Спи, спи. Я пойду, воды выпью и тоже лягу.

Виктор пробормотал что-то и снова уснул, а Галина прошла в кухню и села у окна, пытаясь унять дрожь во всём теле. Небо на востоке уже начал светлеть, скоро должен был наступить рассвет, но на душе у женщины было мрачно и темно.

В тот самый день, когда она поскандалила с Любкой на ферме и та прямо из ведра окатила её грязной водой, Галина не находила себе места. И только Зинаида, как обычно приехавшая к ним в гости на субботние посиделки, смогла хоть как-то успокоить её. Она же и рассказала ей про Федотиху, бабку, занимающуюся всякими заговорами.

— Сильная она, ох и сильная, — шептала сестре Зина, когда мужики ушли в баню. — Она наведёт на эту Любку такую порчу, что только держись. Если не помрёт девка, так истаскается или сопьётся. Вот увидишь. Посмотрит на неё, на такую, наш Артёмушка, и сам отвернется. Плеваться ещё будет. А тебе спасибо скажет. Поезжай, поезжай к ней, Галя. Не теряй времени. А то будешь потом локотки кусать, да будет поздно.

Галина посидела у окна ещё немного. Спать ей больше не хотелось. Она прошла к умывальнику, привела себя в порядок, потом оделась и вышла из дома, чтобы успеть на первый автобус, приезжавший в Касьяновку в начале шестого. Путь до Турусовки должен был занять чуть больше двух часов, но Галина не жалела времени. Главное, чтобы у неё все получилось.

Глава 7

Галина шла по узкой деревенской улочке, не замечая, как быстро утреннее солнце поднимается над горизонтом, создавая на земле причудливые узоры света и тени. Сквозь деревья вдали виднелись поля, усыпанные золотыми колосьями, и воздух, казалось, был напоен ароматами спелых зёрен и давно созревших садов.

Но Галина не чувствовала этого особенного летнего благоухания. Задыхаясь от быстрого шага, она то и дело прижимала руку к сердцу и останавливалась, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Сама деревенская с рождения, Галина привыкла к сельским пейзажам, и они уже давно не трогали её своей безмятежностью и неброской красотой.

А полюбоваться тут было чем. Турусовка совсем небольшая деревенька, никак не могла сравниться с Касьяновкой и едва ли насчитывала сотню домов, но каждый из них выглядел так, будто был создан для кисти мастера, увлечённого русской глубинкой. Невысокие избы с черепичными крышами и резными ставнями, стояли, окружённые аккуратными огородами и цветниками, где яркие маки, левкои и васильки смешивали свои цвета, словно художник, создающий палитру летнего сада.

Миновав небольшой проулок, Галина остановилась у невысокого забора, выкрашенного весёленькой голубенькой краской и с удивлением посмотрела на самый обыкновенной деревенский дом, вполне себе современный и ухоженный. Неужели именно здесь живёт та самая Федотиха, о которой рассказывала ей Зинаида? Нет, не может быть. Галина представляла дом знахарки совсем по-другому, чёрным и мрачным. Как в том её сне.

Не веря собственным глазам, Галина полезла в карман за бумажкой, на которой был написан адрес знахарки, и сверила его с табличкой на углу дома. Ну да, всё верно. И всё-таки как-то не верится.

Постояв ещё немного, Галина нерешительно постучала в калитку, вызвав тем самым громкий лай дворовой собаки. Но хозяйка, несмотря на поднявшийся шум, не вышла из дома, зато из-за соседского забора выглянул какой-то старик и поманил к себе Галину.

— Тебе чего надо тут, милая? — спросил он, облокачиваясь о крепкий штакетник, разделявший его подворье и двор знахарки.

— Мне бы бабку Федотиху увидеть, — кивнула Галина на светленькие окошки дома деревенской колдуньи. — Не видели, выходила она сегодня или нет?

— К бабке ты, значит, — усмехнулся старик. — А нету её. Ранёхонько куда-то подалась. Поди, опять по лесам да лугам свои травы собирать. А тебе она зачем?

— Помощи хочу попросить, — задумчиво проговорила Галина. Не ожидала она, что старухи не окажется дома и теперь не знала, сколько ей придётся ждать её.

— Заболела, что ли? — продолжал допытываться любопытный старик. — Вон, издёрганная какая.

— Нормально со мной всё, дедушка. Не волнуйтесь, здорова я, — отмахнулась от него Галина, не желая продолжать разговор. Но только отвернулась, чтобы уйти, как в спину ей прилетели насмешливые слова:

— Здоровье — дело такое. От самого человека и зависит. Особенно если ты зло на других в себе носишь.

— С чего вы взяли, что я на кого-то злюсь? — резко спросила старика Галина. — Что вы вообще ко мне пристали? Своих дел у вас нет? Или я просила у вас совета?

— Не просила, — согласился старик. — А я всё-таки тебе его дам. Езжай-ка ты отсюда, бабонька, домой. Что вы, дуры бестолковые, кланяетесь этой ведьме? Греха, что ли, не боитесь? Бог-то ведь всё видит. В церковь лучше сходи да свечечку поставь, глядишь, на душе-то и посветлеет.

— Шёл бы ты, дед, со своими советами куда подальше, — рассердилась Галина и пригрозила ему: — А то я и сама тебя прокляну, и бабке Федотихе скажу, чтоб она на тебя порчу навела.

Старик помрачнел, плюнул через забор чуть ли не под ноги Галине, и ушёл, ничего не сказав ей на прощание.

Рассмеявшись, Галина повернулась, собираясь присесть на лавочку под раскидистой липой, и тут же столкнулась с женщиной лет сорока, словно из-под земли выросшей перед ней.

— Здравствуйте, я услышала, что вы меня ждёте, — сказала незнакомка, сверля Галину внимательным взглядом тёмно-карих глаз.

Смех застыл на губах Галины:

— А вы разве Федотиха? — не удержалась она от громкого восклицания.

— Таисией меня зовут, — поправила её женщина и пожала плечами. — А местные, действительно, Федотихой кличут. Деревня, глушь, что с них взять. Люди дремучие, необразованные. Смотрю, вот вы с Акимычем познакомились. Напрасно, такой вредный старикашка. Вечно лезет не в своё дело.

— Это я уже заметила, — кивнула Галина и перешла сразу к делу. — Помощь мне ваша нужна, Таисия. Хочу избавиться от невесты своего сына. Привязалась к парню, что не оторвёшь. Не иначе как приворожила. Сама страшная, живёт в нищете. Да ещё и грубиянка, каких поискать. Помогите мне, а я уж сделаю всё, что вы скажете.

— Пойдём-ка в дом, там всё мне и расскажешь, — сказала Таисия, — а тут нечего людям глаза мозолить.

Галина через прибранные побеленные сени вошла вслед за Таисией в переднюю комнату и округлила глаза, не справившись с охватившим её удивлением. Мягкий солнечный свет рассеивался через занавески, озаряя узорчатые обои и массивный ковёр с насыщенными красными и бежевыми оттенками, что покрывал весь пол. В центре комнаты стоял простой стол, накрытый скатертью с цветочным рисунком, вокруг которого разместились старые деревянные стулья.

По левую сторону от окна уютно устроился диван в полосатой обивке, на котором лежала ярко-алая подушка. Напротив него поблёскивал чистенькими стёклами шкаф, на полках которого аккуратно располагались посуда и мелкие безделушки: несколько фарфоровых статуэток балерин и девушек в национальных костюмах, сервиз «Рыбки», такой был и у самой Галины, и что-то там ещё, она не успела рассмотреть.

И никакой тебе паутины, высушенных летучих мышей и прочей гадости, без которой не обходится ни одна обычная колдунья, по крайней мере в книгах и фильмах.

Галина с явным сомнением посмотрела на хозяйку дома, которая спокойно наблюдала за своей гостьей.

— Чаем или кофе угостить? — спросила хозяйка, когда та присела к столу. — Я больше кофе люблю, но чай для гостей тоже держу. Вот, кстати, моё любимое печенье курабье. Только что в магазине купила. Угощайтесь, свеженькое.

— А мне этот Акимыч сказал, что вы в лес ушли, травы всякие собирали, — прыснула в ладонь Галина.

— Травы тоже собираю, — вполне серьёзно ответила ей Таисия. — Я ведь знахарка потомственная, меня родная бабушка всему учила. Я всё умею. И вам тоже помогу. Травы, они всегда особую силу имели, только сейчас люди об этом забывать стали. А я всё помню. Расскажите мне о невесте вашего сына. Как её зовут? Где живёт, чем занимается?

Галина начала свой рассказ, не упуская даже незначительных подробностей. А когда дошла до ведра с водой, которой с ног до головы окатила её Люба, с радостью отметила, что Таисию эта история нисколько не развеселила. Напротив, знахарка нахмурилась и покачала головой:

— Паршивка какая… Скажите мне, Галина. Вы, значит, живёте в Касьяновке, а эта Люба — в Заре. Так? А есть ли кто-нибудь в Заре, кто сможет помочь вам? Дам я вам один травяной настой, который надо подливать в еду или питьё человека. Всего пару чайных ложек и то не каждый день. Два-три раза в неделю не больше. Хороший настой. Быстро от него человек чахнуть начинает. Такое иногда тоже необходимо. Займёт всё это три-четыре недели. И ни один врач не поймёт, что происходит с человеком.

— Она умрёт? — воскликнула Галина.

— Это если Люба ваша совсем здоровьем слабенькая, — пожала плечами Таисия. — А так-то жить будет. Только в таком состоянии, что ей будет совсем не до любви. Да и парень твой посмотрит на неё такую и отвернётся. Мужики, они здоровых любят, а с больной девки что взять?

Галина закусила нижнюю губу:

— А я думала, вы там как-то колдовать будете, — вырвалось у неё.

— Ты в каком веке живёшь? — рассмеялась Таисия. — Ещё скажи, что душу мне пришла отдать за моё колдовство.

— А что надо? — совсем растерялась Галина.

— Деньги, что же ещё, — вполне серьёзно ответила ей знахарка. — Так что, будешь ты мне платить или нет?

— Буду, — согласилась Галина.

— И человека найдёшь, который сможет подливать Любе мой настой?

— Найду, — кивнула Галина, сразу подумав о Зинаиде.

— Тогда давай свои денежки и будем прощаться. Некогда мне тут с тобой… — подвела итог всему разговору Таисия.

***

— Я не ожидала этого от тебя, Сергей, — Юля упрекнула Сотникова, когда они вернулись в квартиру после скандала с Никитой на лестничной клетке. — Ты видел, что он и без того слаб. Почему же ты так ведёшь себя?

— Юль, ты собираешься отчитывать меня как в детском саду? — усмехнулся он. — Может быть ещё в угол поставишь? Ладно, хорошо, не дуйся. Да, я немного погорячился. Но я не намерен терпеть возле тебя всяких ухажёров.

— Он не мой ухажёр и пришёл, чтобы узнать о своём сыне, — сказала Юля.

— Ой, вот только не надо рассказывать мне, что тебе всё равно! — рассердился Сотников. — Этот Синельников — последняя тварь. Ему наплевать на всех, кроме себя. Ах, у него горе! Скорее пожалейте его, бедненького! Бегите ему помогать! Может быть, ты ещё в постель с ним ляжешь, чтобы ему не было так грустно и одиноко?!

— Господи, Серёжа… Что ты несёшь?! — Юля прижала руку ко лбу.

— Я тебе ещё раз повторю, — подошёл он к ней и, наклонившись, заглянул в лицо, — моя жена будет общаться только с тем, с кем я позволю. И ещё. Сегодня же иди на свой рынок и требуй расчёт. Я не хочу, чтобы ты обслуживала всякий сброд. А если твой Али-баба не захочет отпускать тебя, пообещай ему такие проблемы, которые он никогда не сможет решить. Всё, малыш, до вечера. Мне уже пора.

Он быстро поцеловал её и ушёл, а Юля ещё долго стояла посреди комнаты, не в состоянии пошевелиться. Как она могла так ошибиться в человеке? Почему сразу не увидела, какой он на самом деле? Зачем допустила всё, что произошло между ними? И как ему сказать, что она не собирается бросать работу и вообще выходить за него замуж…

***

Константин Ларский с удивлением смотрел на сидевшего перед ним Синельникова и не узнавал бывшего друга и компаньона.

— Никитос… — сказал он, наконец, выслушав его рассказ. — Если бы я знал, что ты попадёшь в такую делюгу, никогда бы не оставил тебя.

— Костя, это всё сейчас неважно, — покачал головой Никита. — Я приехал к тебе только потому, что у тебя есть связи, без которых мне трудно решить мою проблему. После всего случившегося у Илюхи было несколько нервных срывов, начались головные боли и резко снизился вес. Это кризисное состояние, Костя, понимаешь? И я сам довёл до этого своего сына. Пожалуйста, помоги мне решить вопросы с опекой и отправить Илюшу хорошую больницу. Если хочешь, я продам свою квартиру и отдам тебе все деньги. Больше у меня ничего нет. Помоги мне, Костя. И я буду обязан тебе до конца своих дней…

Ларский задумался. Молчал он долго, потом заговорил, глядя Никите прямо в глаза:

— Связи связями, но деньги будут нужны. Ты это понимаешь. Всё, что у меня было, я вложил в бизнес тестя. Надо же как-то выживать. Тем более что я хочу вернуться на наш с тобой прежний уровень. Время сейчас непростое, сам понимаешь. Кто сможет удержаться на плаву, тот будет в шоколаде, остальным не позавидуешь.

— Ты зачем мне всё это сейчас говоришь? — нахмурился Никита.

— Я подниму людей. А ты занимайся продажей квартиры, — ответил ему Ларский. — Как я понимаю, времени у нас нет. Если хочешь, я сведу тебя с риэлтором, который охотно поможет тебе с этим. У тебя есть, где прописаться вместе с сыном?

— Мы переедем в деревню, к бабе Кате, — кивнул Никита. — Она единственная моя родственница и не откажет мне в этом.

— Тогда, я думаю, проблем не будет, — сказал Ларский, взял в руки телефон и принялся набирать знакомый номер. — Алло? Нина Аркадьевна, здравствуйте. Нина Аркадьевна, мне и моему другу нужна кое-какая консультация. Мы можем подъехать к вам? Отлично, будем через полчаса.

Он сбросил вызов и посмотрел на Никиту долгим серьёзным взглядом:

— Слушай, Никитос, ты выглядишь совсем неважно. Тебе бы тоже полечиться. Прокапаться в конце концов…

— Всё это потом, — махнул рукой Синельников. — Сейчас для меня главное — мой сын…

***

Люба медленно вошла в дом и оперлась на дверной косяк. Её лицо было бледным, а движения — вялыми. На ферме сегодня выдался тяжёлый день, и, казалось, силы совсем покинули девушку.

— Люба, что это с тобой? — выглянула из кухни Валентина. — Господи! Да ты вся белая! Заболела, что ли?

— Не знаю… — тихо ответила Люба и, поморщившись, прижала руку к груди. — Не могу даже сказать, что болит. Голова раскалывается, на плечи словно гора давит. И тошнота…

Валентина быстро подошла к ней и, поддерживая под руку, усадила на диван.

— Приляг. Я сейчас принесу тебе воды. И пошлю Шурку за врачом.

— Не надо, — Люба с трудом приподняла голову с подушки. — Я полежу и все пройдёт. День сегодня жаркий. Может, я просто перегрелась…

— Ты проверяла температуру? — спохватилась Валентина.

— Нет, — Люба поднесла ладонь ко лбу. — Валь, я не горячая. Да не беспокойся ты так. Всё хорошо.

Но Валентина не стала слушать её.

— Шурка! Шурка, иди сюда!

— Ну что тебе? — Шура вышла из своей комнаты и с удивлением посмотрела на младшую сестру. — Любка, ты как смерть белая…

— А я тебе о чём?! — всплеснула руками Валентина. — Я побуду с ней, а ты сбегай за доктором. Пусть придёт, посмотрит, что с ней.

— Люб, — Шура присела рядом с ней на кровать. — А ты, часом, не беременная? А то про тебя и Негоду тут разные слухи ходят.

Люба в ответ только застонала.

— Да иди ты уже, зови врача, — топнула ногой Валентина. — Господи, Шурка, что ж ты такая непутёвая?

— Ой, не гавкай… — привычно отмахнулась от невестки Шура и направилась к выходу.

Однако едва вышла на улицу, как остановилась, увидев знакомую иномарку, которая притормозила возле неё.

— Шура, а я к тебе…

— Да? — она смерила Дениса Матвеева насмешливым взглядом. — И зачем же я тебе понадобилась?

Глава 8

Шура застыла возле мерцающей на солнце иномарки — символа роскоши и престижа, который в те годы многим казался почти недосягаемой мечтой. Машина словно дышала величием: её длинный и мощный кузов с плавными линиями отражал статус хозяина, подчёркивая выдержанный стиль и неподвластную времени элегантность.

Взгляд Шуры невольно скользил по глянцевому корпусу автомобиля, словно изучая каждую деталь, каждый изгиб его мощного кузова. Хромированные элементы сверкали под солнцем, отражая свет так ярко, что становилось трудно не отвести глаза. Эмблема звезды на капоте выглядела особенно гордо и мужественно, подчёркивая статус хозяина, которого он явно добился. Казалось, сама машина была символом новой жизни, где Денис Матвеев — такой успешный и уверенный, взлетел выше всех после лишений и неудач.

Шура задыхалась от зависти и одновременно восхищения: вот жизнь, к которой она так стремилась, но та продолжала оставаться ледяной и недоступной. И бывший жених за рулём этой громадной, дорогостоящей машины, казался ей воплощением всего того, чего ей не хватало.

Её сердце то сжималось, то разжималось от смешанных ощущений — невыносимой обиды за то, что он смог добиться всего, о чём можно только мечтать, но рядом с ним не она, а Лена, Ленка Перова, серая мышь, которую Шура ненавидела с самого детства. Шура вспоминала моменты, когда они с Денисом мечтали вместе, строили планы и видели перед собой общее будущее. Почему всё пошло не так? Как она смогла упустить такое счастье? Это всё Ленка-зараза и Герман-гад. Он всегда появлялся рядом с ней только для того, чтобы испортить ей жизнь.

По лицу Шуры пробежала тень, и Денис не смог не заметить этого.

— Ты что? — спросил он девушку, удивлённо приподнимая брови. — Тебе нехорошо?

— Отвали, Матвеев, — огрызнулась Шура. — Что ты вообще припёрся сюда? Что надо?!

— Вообще-то я к тебе по делу, — сказал Денис. — Слушай, я открываю новый ларёк, а посадить туда некого. Лена не может, она дома малыми занята. Ты ведь знаешь, что у меня уже двое детей, сын и дочка. Вероничка ещё совсем маленькая.

Шура поморщилась:

— Поздравляю! А я-то тут причём? Няньку, что ли, им ищешь? Так вон, в деревне детский сад есть, туда их отдай. А я детей воспитывать не умею. У меня их нет, если ты забыл.

— Нянька нам не нужна, — покачал головой Денис. — Дома Лена со всем прекрасно справляется. А вот в ларьке работать не хочет. Она же фармацевт и как только Вероничка подрастёт, сразу же вернётся в аптеку. Я, Шура, продавца ищу. Пойдёшь ко мне работать?

Шура прикусила пухлую губу.

— Смотря как платить будешь. За копейки я горбатиться на тебя не стану.

Денис улыбнулся:

— Не переживай. Зарплата тебя устроит. А если ещё и хорошо продажи пойдут, премию будешь получать. Приходи завтра, я всё тебе объясню. Хотя… зачем нам ждать завтрашнего дня? Поехали прямо сейчас.

— Поехали, — не устояла Шура перед возможностью прокатиться на дорогой иномарке. — Слушай, Денис, у тебя ведь несколько ларьков, и в соседних деревнях есть. Покажи мне все. Я сравню, кто как работает, и докажу тебе, что я самый лучший продавец. Да ты не бойся, приставать я к тебе не собираюсь. Женатики с детьми меня не интересуют. Я ищу себе свободного парня. А ты своё счастье уже упустил.

Денис рассмеялся:

— Хватка у тебя осталась прежней. Да и красота тоже. Хорошо, садись, поехали.

Он открыл ей дверь и помог сесть на переднее сиденье.

— Господи, какая роскошь… — прошептала Шура, оглядывая салон. — Живут же люди…

***

Юля приехала на рынок, где работала в пирожковой Алибека, вышла из старого советского троллейбуса и сразу же попала в невообразимую толкучку. Даже небольшая площадь перед рынком с утра до вечера была переполнена людьми — продавцами, покупателями, детьми и просто бездельниками, которые приходили сюда просто поглазеть на чужие товары или поболтать с кем-нибудь, убивая собственное время.

Толпа, подхватив Юлю, повлекла её по выщербленной дороге, давным-давно забывшей, что такое асфальт. То и дело спотыкаясь о попадавшие под ноги неровности, выбоины и расставленные продавцами коробки, Юля продвигалась вперёд вместе с незнакомыми ей людьми, которые незаметно вливались в общий поток и странным образом исчезали оттуда. Горячий до одури воздух рынка бросал в лица прохожих крепкие запахи свежего хлеба, сладкой выпечки, подгнивших овощей, копчёной рыбы и дым от уличных шашлычных, в которых бойко крутили шампура бородатые мужчины с гортанными голосами. Солнечные лучи пробивались сквозь качающийся от усталости воздух, подчёркивая разноцветье палаток, самодельных прилавков и просто разложенных на земле тряпок с товаром.

Торговцы громко зазывали покупателей, их крики перемешивались в общем гуле рынка.

— Свежие куриные яйца, только что с деревни, по цене в два раза ниже, чем в магазине! — кричала пожилая женщина с загорелым лицом и белой косынкой.

— Новые импортные джинсы — настоящие «Levi’s»! Фирменные варёнки! Только что привезли из-за границы! Давай сюда, не пожалеешь! — кричал молодой парень в бесформенной майке, держа в руках пару джинсов.

— Мыльницы! Удобные, модные, скороходные! Девушка! Посмотрите, вот вчера получили: розовые и фиолетовые. На ноге не почувствуете, такие лёгкие и удобные. Ну куда же вы, девушка?!

Юля покачала головой и прошла мимо торговца обувью, а её уже окликала и дёргала за руку бабулька явно сельского вида, приехавшая на рынок, чтобы продать немного яблок и несколько баночек с соленьями.

— Попробуй, доченька, белый налив. Тут с червячком, но это ничего. Червячок не дурачок, он плохое есть не будет. Возьми, деткам дома компотик сваришь…

Юля отказалась и от яблок. Ей удалось выбраться из толпы и теперь она шла вдоль ряда прилавков, невольно прислушиваясь к голосам продавцов и покупателей. В одном месте мужчина в запыленной кепке уверенно говорил кому-то:

— Водка «Столичная» и коньяк «Арарат» — для настоящих мужчин! Бери, не пожалеешь! Я всегда тут стою. И ещё никого не обманывал.

Неподалёку от него, на скамейке с облупившейся краской сидел старый продавец газет и журналов с заголовками, полными призывов к реформам и переменам. Люди обсуждали новости, перебивали друг друга, где-то смеялись, где-то спорили. Узнав Юлю, старик махнул ей рукой:

— Здравствуй, Юленька! Бурда Моден свежий номерок приберёг для тебя. Тут девушка на обложке на тебя очень похожа!

— Спасибо, Васильич! — отозвалась Юля, торопливо проходя мимо. — После работы заберу!

Но уже через десять шагов она остановилась, с изумлением глядя, как Алибек, стоя на стремянке, снимает вывеску с пирожковой.

— Что это? — спросила Юля у подошедшей к ней сзади Динары. — Зачем?

— Закрываемся, — вздохнула та. — Из милиции приходили, с пожарными вместе. Сказали, что у нас тут небезопасно.

— Это из-за тебя! — Алибек спустился с лестницы, подошёл к Юле и ткнул в неё толстым пальцем, заросшим чёрным волосом. — Я тебя жалел. Я тебе платил. А он сказал, что я не буду работать!

— Да кто он?! — воскликнула Юля, хотя уже и догадалась, о ком идёт речь.

— Он! — крикнул ей в лицо Алибек. — Я платить хотел, говорить с ним хотел. А он сказал: «Нет!»

— Алибек, миленький, — Юля умоляюще протянула к нему руки. — Не сердись. Я сама поговорю с ним. Это мне Сергей запрещает работать, а тебя он не тронет. Я не буду приходить и всё.

— Люди твоё хотят, — махнул рукой Алибек. — Нет тебя, нет торговли, нет денег. А-а-й, шайтан… Зачем пришёл?

Динара, стоя в сторонке, всхлипывала, и Юля обняла подругу:

— Не плачь, я разберусь с этим. Динарочка, миленькая, вот увидишь, всё будет хорошо… Ты только не плачь…

***

Сотников сидел за старым, потрёпанным столом, заваленным кипами бумаг и журналов. Его кабинет был невелик по размеру и обставлен просто и невзрачно. Стены окрашены в выцветший местами облупившийся зелёный цвет, что придавало помещению довольно-таки неуютный и даже угрюмый вид.

Справа от стола стоял тяжёлый деревянный шкаф с металлическими замками, в котором хранились досье и протоколы. Полки забиты папками с документами, некоторые из них были так потрепаны, будто с ними работали целую жизнь. На стене слева от стола висели схемы районов города, фотографии подозреваемых и распечатки с телефонами, прибитые к пробковой доске булавками. В простенке между дверью и шкафом — календарь с двумя оленями, бредущими по воде.

У самой двери стояло старое кресло с протёртым кожаным покрытием, которое явно пережило многих посетителей и видело немало допросов. На подоконнике — несколько стаканов с недопитым чаем и пепельница, как всегда полная смятых окурков.

Когда Сотникову доложили о приходе Юли, он попросил дежурного пропустить её к нему, но навстречу к ней не вышел и продолжил работать с документами, которые изучал уже около часа.

Он перевернул очередной лист в папке, подчеркнул несколько строк простым карандашом. Им же сделал пометки на полях и только после этого поднял голову и встретился взглядом со стоявшей напротив него Юлей.

— Какие люди и без охраны, — улыбнулся Сотников, по лицу девушки догадавшись, что произошло. Конечно, она не послушалась его и снова отправилась на этот чёртов рынок, зарабатывать деньги для толстого Али-бабы или как там зовут хозяина пирожковой. Но Сотников оказался быстрее и успел побывать там до её прихода. Он улыбнулся ещё шире и кивнул на стул, предлагая Юле присесть: — Рассказывай, что привело тебя ко мне? Неужели пришла поздравить с майором? После раскрытия последних дел меня представили к очередному званию. Так что я больше не капитан. Бери выше! Не слышу поздравлений, Юля.

— Я поздравляю тебя, Серёжа, — сказала Юля, опираясь обеими руками о стол и наклоняясь к лицу Сотникова. — И хочу спросить, теперь у тебя будет ещё больше возможностей портить людям жизнь, да?

— Ты это о чём? — Сотников поднялся из-за стола, подошёл к двери, выглянул в коридор и снова закрыл её, не забыв повернуть ключ. — Юль, что за наезды?

— Серёжа, зачем ты так поступил с Алибеком? Что он сделал тебе плохого? Мне нравится работать у него! Разве это не понятно? Я привыкла так жить и ничего не хочу менять!

— А я хочу! — Сотников подошел к ней совсем близко и взял обеими руками за плечи. — Я хочу, чтоб моя жена принадлежала только мне!

— Я не выйду за тебя замуж! — воскликнула Юля. — Мы разные с тобой, и я не смогу так жить! Серёжа, как ты не понимаешь?! Я никогда не обижаю людей, а ты делаешь это постоянно. Мне кажется, что у тебя совсем нет сердца…

— Зато у меня есть ты…

Он поднял её и подтолкнул к столу, а потом опрокинул её на вороха бумаг, не обращая внимания на то, что документы разлетаются по всему кабинету.

— Оставь меня, — Юля принялась вырываться, но он сжал в руке оба её запястья.

— Я всегда получаю то, что хочу, — сказал он, расстёгивая ремень на джинсах. — Пойми это уже и смирись. Я не трону больше твоего торгаша и даже позволю тебе работать там, если ты согласишься стать моей женой. Ты можешь сделать меня добрее… Юлька, ты слышишь? Начни прямо сейчас…

— Я не хочу… — сквозь слёзы простонала Юля.

— Дай мне слово, что ты выйдешь за меня, — потребовал он. — Мы завтра же поедем ЗАГС и подадим заявление. Дай мне слово, и я всё исправлю уже сегодня. Ну?!

— Хорошо… Я выйду за тебя!!! — сорвавшимся голосом крикнула Юля.

— Умница… — Сотников коснулся губами её шеи.

— Серёжа… — взмолилась она, но он её уже не слышал.

***

Валентина металась по комнате, не понимая, почему так долго не идёт врач, ведь Шура ушла за ней чуть ли не час назад. Любе было очень плохо. Бледная и измождённая, она то приходила в себя, то проваливалась в забытье, то, схватившись рукой за живот, сгибалась пополам от режущей боли.

— Мам, можно мы пойдём на речку купаться? — канючили обе дочери, следуя за ней попятам. — Мам, нам жарко! Мы купаться хотим… Ма-а-ам, ну ма-а-ам…

— Да отстаньте вы от меня! — прикрикнула на них Валентина. — Ну чисто попугаи! Мам, мам, мам!!!! Быстро к себе и чтоб я вас больше не видела!

Живо присмирев, девчушки умолкли, а Валентина, в отчаянии выбежала на улицу, чтобы позвать на помощь.

— Господи, ну хоть кто-то! — обрадовалась она, столкнувшись с местным пьяницей, Валеркой Жгутиком, проходившим куда-то мимо.

— Жгутик, миленький! — окликнула его Валентина. — Позови врача. Любашке нашей плохо, как бы не померла. Только срочно надо.

— Сейчас сделаем, — кивнул Валерик и, почему-то то и дело оглядываясь на Валентину, побежал по улице в сторону фельдшерского пункта.

Не прошло и десяти минут, как он вернулся вместе с доктором.

— Что тут у вас? — спросила Валентину врач, а когда выслушала объяснения и бегло осмотрела Любу, понимающе кивнула: — Похоже на отравление. Есть у вас активированный уголь? Давай сюда и воды неси. Сейчас ей будет легче. Уколы ставить не будем, обойдёмся таблетками. Валь, ты заваривай ей чаёк с ромашкой, пусть пьёт побольше, чтобы не было обезвоживания, и обеспечь ей покой. Пусть отлежится пару дней. Симптомы не самые серьёзные, в больницу обращаться не будем. Тошноты уже нет? Вот и хорошо. Завтра утром я приду, посмотрю как она. Валь, а ты делай всё, что я тебе сказала. Люба — девушка молодая, выкарабкается. Видать, съела что-то не то. Вот и всё. Но если вдруг будут ухудшения, зовите меня хоть среди ночи. А то мало ли чего…

Врач направилась к выходу, Валентина, повернулась, чтобы проводить её, и тут же столкнулась с Валеркой Жгутиком, который, оказывается, всё это время был рядом.

— Постой тут, сейчас на водку дам, — шепнула ему Валентина, а когда вернулась в комнату, протянула ему на ладони несколько смятых купюр. — На тебе, похмелись.

— Спасибо, хозяйка, — кивнул он. — Хорошая ты всё-таки женщина!

— Иди уже! — махнула рукой Валентина и, проводив его, устало опустилась на табурет возле кровати Любаши.

Она просидела так несколько минут, прислушиваясь к тишине в доме и вдруг, вскочив, заметалась по дому:

— Ева! Анжела!!! — кричала она, но дочерей нигде не было.

Глава 9

Валентина металась по Заре, заглядывая во все закоулки:

— Ева, Анжелика! — кричала она, трясясь от страха за судьбу дочерей. — Кулемы этакие! Только попадитесь мне, паразитки! Живо шкуру с вас спущу!

— Кого это ты так чествуешь, Валюха? — усмехнулся высокий худощавый старик, выглядывая из-за забора.

— Дядь Вась, — живо метнулась к нему Валентина. — Пострелух моих не видел? Ушли из дома без спроса, поганки! Найду — головёшки отверну к чёртовой матери!

— Не найдёшь, — покачал седой шевелюрой старик, выходя к ней.

Сердце Валентины чуть не остановилось:

— Это почему?

— Ну, если бы меня так искали, ещё и голову оторвать обещали, я бы тоже найтись не торопился, — рассмеялся старик.

— Да тьфу на тебя, дядь Вась! — беззлобно проворчала Валентина. — Я с ног сбилась, а ты хохочешь над моей бедой.

— А ты её не кличь раньше времени, — внезапно рассердился старик. — Соплюхи они у тебя ещё совсем, далеко уйти не могли. До речки им быстро не добраться, до леса тоже. Тут они где-то, заигрались вот и всё.

— Что ты, Василь, там баламутишь? — всплеснула руками маленькая худощавая старушонка, появляясь из-за своей калитки. — Речка у нас самое опасное дело. Чуть ли не каждое лето тонут там люди. Забыл, что ли, как девчонка Кошкина потонула? Там, конечно, дед еёшний был виноват, Алёха. Да за тот грех он и сам там утонул. Мальчугана спас, Катерины Синельничихи внука, а сам потоп. Да что я тебе, Валентина, рассказываю? Сама ведь всё хорошо знаешь. Алексей-то свёкром твоим был.

Зубы Валентины от страха выбивали чечётку. Она хотела уже бежать к реке, но ноги ее совсем не слушались, а юркая старушонка продолжала свои речи, не обращая внимания на состояние испуганной матери.

— А может это родовое проклятие на вашей семье? Я слышала, что такое бывает. Надо тебе в Москву, к самому Кашпировскому ехать. Он все с тебя снимет и род ваш освободит. Он и не такое может. А по-другому — никак. Проклятие на вас, это точно. Говорят, бабка Анфиса ведьмой была…

— Да что ж ты мелешь, дура старая?! — замахнулся прутом на вертлявую соседку Василий. — А ты не слушай её, Валентина. Она из ума уже давно выжила, что с неё взять? Постой, я сейчас выкачу свой мотоциклет, поедем с тобой, поищем твоих девчурок.

Он повернулся, чтобы идти во двор, но вдруг остановился и присвистнул удивлённо:

— Вот тебе на! Валюха, смотри, нашлась твоя пропажа! Вот они красавицы, полюбуйся на них!

Валентина даже подпрыгнула на месте, увидев дочерей, вывернувших к ней из проулка. Их лица светились от счастья, а руки и оттопырившиеся карманы были полны конфет. Но ещё больше удивило Валентину появление Валерки Жгутика, спокойно шествовавшего вслед за девочками.

— О, а вот и ваша мамка! — воскликнул он весело и дурашливо раскланялся. — Принимай, Валентина, аппарат! Махнул не глядя…

— Ну и дела! — хлопнул себя руками по бокам дед Василий. — Давно ли ты, Жгутик, в няньки заделался?

Ответить ему Валерка не успел, потому что принялся отбиваться от набросившейся на него Валентины.

— Паразит!!! Пропойца несчастный! Да ты хоть знаешь, что я от волнения чуть с ума не сошла! Кто тебе разрешил моих девчонок со двора сманивать?

— Так они сами пристали, сказали, что конфет хотят. Я и повёл их в магазин, — оправдывался Жгутик. — Ты же сама мне денег дала.

— Я тебе на водку дала! — продолжала кричать Валентина, на радость собравшейся вокруг них деревенской публике.

Жгутик увернулся от очередной оплеухи и схватил Валентину за руку:

— А я у тебя денег на водку просил? — с обидой выкрикнул он ей прямо в лицо. — Нашла алкоголика! Как помощь моя понадобилась за врачом сбегать, так ты ласковая была! «Жгутик, миленький!» — передразнил он Валентину. — А теперь я, значит, паразит и пропойца? Да если я захочу напиться, на бутылку всегда заработаю. А вот твои дети, смотрю, без конфет сидят, раз с кем попало готовы в магазин пойти…

Валентина даже опешила от такой отповеди и только хлопала ртом, как рыба, выброшенная на берег.

— Эх ты! — всё с той же обидой сказал ей напоследок Жгутик, отпустил её руку и, потрепав макушки стоявших тут же девчушек, пошёл прочь, бросив на ходу собравшейся толпе: — Расходитесь! Концерт окончен!

— Вот тебе и Жгутик, — покачал головой дед Василий. И протянул с явным уважением в голосе: — Гуса-а-ар…

***

Было уже около десяти часов вечера, когда Сотников, после обильного застолья в отделе, по поводу получения майорских звёзд, вернулся домой.

— Фаина, Фаина, Фаина, Фаина, фай-на-на… — бормотал он себе под нос слова незамысловатой песенки, привязавшейся к нему. — Ах, люблю тебя, Фаина, Фаина…

Он щёлкнул выключателем, и свет мгновенно выхватил из темноты тесную прихожую с запыленным зеркалом в тяжёлой деревянной раме.

— М-да, хорош, — Сотников провёл рукой по небритому подбородку и подмигнул своему отражению: — Ещё чуть-чуть и будем мы с тобой обмывать полкана.

Сняв туфли и пнув в сторону тапочки, Сотников подошёл к окну в гостиной и задёрнул занавески, но неловко повернулся и ударился локтем об открытую дверцу шкафа.

— Ах ты, чёрт! — выругался он и, упав на диван, окинул взглядом свою холостяцкую квартиру. — Развёл бардак, баран! Ничего, женюсь, и у меня всё тут будет идеально.

Его взгляд коснулся стен, когда-то обклеенных светлыми, а теперь выцветшими и кое-где оборванными обоями. Самую большую дыру закрывал темно-коричневый полированный шкаф-стенка, забитый стопками книг — от правовых кодексов и инструкций до детективов и классики. На верхних полках лежали газеты и журналы, которые Сотников листал, пытаясь не отставать от новостей в неспокойные годы перемен.

Потёртый диван служил ему и кроватью, и местом посиделок с редкими гостями. На журнальном столике, покрытом следами от чашек и пепла, лежали пачки сигарет «Kent» и «Rothamans», верные спутники долгих вечеров. На стенах висели плакаты с Си Си Кетч и Сандрой, а также календарь с курящей сигару шимпанзе.

— Так, надо бы что-нибудь пожрать, — хлопнул себя по коленям Сотников. — Умираю с голоду. А потом спать, спать, спать… Фаина, Фаина, Фаина, Фаина, фай-на-на…

Кухня, совсем небольшая, с потрескавшейся кафельной плиткой серого цвета и облупившимся фасадом шкафчиков, выглядела в одном стиле с остальной квартирой. На маленьком столе, покрытом клетчатой клеёнкой, стояла простая посуда: тарелка с недоеденным бутербродом, наполовину пустая банка с солёными огурцами и пустая бутылка Балтики 9.

Почесав затылок, Сотников отправил бутылку в мусорное ведро, достал несколько крупных картофелин, сполоснул их в раковине от пыли, покрывавшей кожуру, и ловко почистил подготовленные клубни. Ещё через пять минут картофельные ломтики жарились в кипящем масле, заставляя Сотникова давиться голодной слюной. Холостяцкий ужин должны были дополнить кусок варёной колбасы, банка шпрот, горбушка ржаного хлеба, натёртая чесноком и всё те же маринованные огурцы, которыми с Сотниковым поделилась старушка-соседка, которой он вчера помог донести до квартиры тяжёлые сумки.

— Кого это там принесло? — удивился Сотников, услышав настойчивый звонок в дверь. Гостей он сегодня не ждал и не хотел. Но всё-таки поднялся из-за стола, так и не успев приступить к ужину, и отправился встречать незваного гостя.

***

Ночь неслышной поступью вошла в Зарю и окутала деревню мягким бархатным покрывалом.

В садах под окнами лёгкий ветерок раскачивал ветки деревьев. Их листья шелестели, шепча друг другу и всем, кто мог их услышать, что-то о прошедшем дне, о людских заботах и радостях, об утомительной, опьяняющей деревенской работе и уютных семейных вечерах. В теплом воздухе качались и смешивались ароматы душистых трав и сладковато-прохладной мяты, а беспечный ветерок разносил их по всей деревне, впускал в открытые окна домов и заставлял спящих людей дышать глубже, наполняя их лёгкие освежающим покоем.

Люба открыла глаза и всмотрелась в темноту комнаты, с трудом узнавая окружающую её обстановку. Нет, это не её кухонька. Значит, она в большом доме, в боковушке, которую занимала Валентина. А где же она сама?

Люба села на краю постели, свесила босые ноги на пол и попыталась подняться. Нет, не так сразу. Надо аккуратнее, потихоньку. Как тогда, в больнице, где она лежала после попавшей в неё пули. Но там рядом были врачи и медсестры, а здесь и сейчас она одна.

Люба облизнула сухие губы. Очень хотелось пить. Но не звать же среди ночи Валю, ей и так достается за день. Пусть отдыхает. Люба справится и сама. Она посидела ещё немного, потом всё–таки поднялась и, осторожно ступая, заглянула в соседнюю комнату.

Валентина пристроилась на краешке кровати, потому что её дочери, разметавшись в крепком сне по всей постели, совсем не оставили ей места. Придерживаясь за стену, Люба наклонилась, подняла сползшее на пол покрывало и осторожно накинула его на Валентину. Потом тихонько вышла из комнаты.

К Шуре она заглядывать не стала и прошла сразу в кухню, достала из холодильника трёхлитровую банку с молоком, присела к столу, налила себе полкружки и медленно выпила. Там, на ферме, когда ей вдруг стало плохо, тетя Рая Герасимова тоже принесла полную кружку парного молока и потребовала:

— Пей!

— Тётя Рая, я не хочу, — попыталась возразить Люба, но женщина не стала её слушать и чуть ли не силой сунула в руки кружку.

— Пей, сказала! — потребовала она. — Во все времена молоко первым лекарством было! А ты за обедом, видать, съела что-то не то. И не удивительно, жара-то вон какая стоит.

Люба выпила и ей, действительно, стало немного легче, но потом тошнота и слабость вернулись снова.

Сейчас Любу не тошнило, но очень хотелось подышать свежим воздухом. Она вышла на крыльцо и опустилась на среднюю ступеньку, прислонившись головой к перилам. Ей вдруг вспомнилось, как много лет назад, мать, схватив её за шиворот, волокла вот по этим ступенькам. Любаша сдирала кожу с ладошек и загоняла в пальчики острые занозы, цепляясь за высохшие доски, потому что не хотела уходить из дома от братьев и сестёр к всегда строгой и молчаливой бабушке Анфисе.

— Мама, я не хочу! Я дома буду! Мама, пусти! — плакала Любаша, но Людмила не желала слушать дочь. Она оставила её у матери в Касьяновке и вернулась домой, к своей семье, навсегда забыв о существовании Любы.

А девочка, как дикий испуганный зверёк несколько дней пряталась от Анфисы, забиваясь в угол за старым облезлым шкафом. Она думала, что бабушка будет ругать и бить её, но Анфиса только вздыхала и качала головой:

— Сиди уж там, если нравится, поешь только. Я кашу сварила. Без тебя за стол не сажусь. Ну, пойдём, что ли?

Не сразу Любаша доверилась бабушке, а когда поняла, что добрее её нет никого на свете, полюбила всей душой.

— Я так скучаю по тебе, бабулечка моя… — тихо прошептала Люба и вскрикнула от страха, увидев склонившийся над ней сгусток темноты.

— Не бойся! Это я, Любань…

— Артём… — с явным облегчением выдохнула девушка. — Что ты тут делаешь?!

— Тебя караулю, — ответил он. — Вот увидел, как ты вышла на крыльцо и мигом перемахнул через забор. Не калитку же мне искать.

— Так ведь за полночь уже, почему же ты не дома? — спросила его Люба. — Спать давно пора.

— Ага, уснёшь тут, — проворчал Артём и с тревогой заглянул ей в лицо: — Что с тобой случилось? Я на ферме был, мне сказали, что тебя Васильич на подводе домой увёз. Вроде как заболела ты. Или отравилась чем.

— Не знаю, что со мной, — ответила Люба.

Артём сел с ней рядом и она, закрыв глаза, положила голову ему на плечо, с наслаждением вдыхая медовый аромат старой раскидистой липы, растущей у самой калитки.

Вокруг царили спокойствие и умиротворение. Звуки днём бурлившей жизни потихоньку стихли, уступив место ночной симфонии. Где-то неподалёку монотонно стрекотали кузнечики, убаюкивая Любу и навевая на неё сон. Квакающие в затопленной низине за лугом лягушки не нарушали общей гармонии, добавляя в неё что-то своё, волнующее и живое. Иногда слышался хруст сухой ветки, предупреждающий о ночном госте — может, то была кошка, а может хорёк или лисица, осторожно крадущаяся между деревьями. Изредка слышался ленивый лай собак — они чутко сторожили сон деревни, но ночь тут же убаюкивала их снова.

— Любань… — тихонько позвал девушку Артём. — Давай я заберу тебя к себе. Всё равно весной мы поженимся. Так что ж нам ходить вокруг да около? Сойдёмся и будем жить. А хочешь, в город уедем. Хоть завтра.

Люба открыла глаза и посмотрела на чернеющее над их головами бескрайнее небо. Россыпи звезд искрились и мерцали, и казалось, что их можно собрать в ладони как драгоценные камни.

Голова девушки закружилась, а перед глазами снова поплыли странные разноцветные круги, но она больше ничего не боялась и чувствовала себя по-настоящему счастливой.

— Ты правда меня любишь? — безо всякого кокетства задала она извечный женский вопрос.

— Правда! — не раздумывая, ответил ей Артём и привлек её к себе, чтобы поцеловать, но на дорожке, ведущей к дому, послышались чьи-то шаги и Шура, подойдя ближе, весело присвистнула:

— Фью-ю-ю! Попались, голубчики! Смотрю, Люба, тебе уже полегчало. А Валька со мной ещё спорила! Только меня, сеструха, не обманешь! Раз тебя тошнит, значит, ты беременная. Верняк симптом! Ну что, счастливый папаша, — хлопнула Шура Артёма по плечу, — кого нянчить будем, девку или пацана?

Глава 10

Артём отшатнулся от Любы, как будто его укусила змея:

— Любань, что она говорит? Ты беременная?! От кого? А-а-а! Миха Паламарчук, небось, постарался? Ну что ж, поздравляю! Здорово ты обвела меня вокруг пальца. Что, хотела мною свой позор прикрыть?

— Да что ж ты орёшь, как потерпевший? — всплеснула руками Шура и пошловато хохотнула. — Ну, гульнула девка от тебя, и что такого? Можно подумать, ты её обрюхатить не пытался! Вот дождёмся, когда дитё родится, тогда и посмотрим, чей портрет!

Артём стоял перед Любашей, сжимая кулаки. Ярость захлестнула его настолько, что он никак не мог подобрать слова, которые хотел бросить ей в лицо.

Люба, качнувшись, тоже поднялась с места:

— Артём, успокойся, — попросила она. — Я не беременная. С чего вы это взяли? А ты Шура не говори того, чего не знаешь!

— Да что там не знать-то! — неожиданно рассердилась Шура. — По всей деревне о тебе во все колокола звонят. Думаешь, мне приятно иметь гулящую сестру? Хоть бы о нас подумала, прежде чем хвостом направо и налево вертеть!

— Артём, не верь ей! — шагнула Люба к парню и протянула к нему руки: — Это же Шура, она никогда не следит за своим языком. Иной раз такого наговорит, что просто на голову не наденешь.

— Мне не только Шура, мне и мать про тебя многое рассказывала, — воскликнул Артём. — Только я её не слушал, потому что верил тебе! А теперь вижу, что она была права!

— Ну и убирайся тогда к своей мамаше, — рассердилась вдруг Люба. — И не забудь сказать ей, чтобы она больше не появлялась здесь. Видеть не хочу ни её, ни тебя!

— Да и уйду!!!

На крики, кутаясь в шаль, наброшенную прямо на ночную рубашку, вышла Валентина и с удивлением уставилась на Артёма и обеих золовок:

— Вы чего тут устроили? — строгим материнским голосом спросила она. — Ночь за полночь, а вы орёте, как дурные коты! Люба, ты зачем встала? Тебе отлёживаться надо. Ходишь, как приведение теняешься! А ты, Шурка, где шлялась? Я тебя куда отправила? За врачом! Что ж ты, непутёвая такая, скажи? А если б Любка померла?

— От этого ещё никто не помирал, — расхохоталась Шура. — А ты, прежде чем умничать, лучше бы спросила, что тут происходит!

— Ну? — нахмурилась Валентина.

— Ой, Валька, — Шура прижала ладонь к щеке, как будто у неё болел зуб, — здесь страсти, похлеще чем в твоей «Санта-Барбаре». Любка беременная неизвестно от кого, а дитя хотела повесить на этого олуха Негоду. Ха-ха-ха!!!

— Шура! — воскликнула Любаша. — Артём, ну неправда же всё это!

— Совсем сдурела! — всплеснула руками Валентина, неизвестно кого имея в виду.

— Да пошли вы все! — выругался Артём, оттолкнул протянувшую к нему руки Любу и зашагал по двору прочь, громко хлопнул калиткой.

— Довольна? — посмотрела на Шуру Любаша.

— Пф-ф, а я-то тут при чём? Сама же доигралась! — фыркнула та и, не добавив больше ни слова, направилась к дому.

Валентина медленно подошла к Любе:

— Шурка правду, что ли, сказала? — осторожно спросила она.

— Валь, и ты туда же? — в голосе окончательно расстроенной Любы послышались слёзы. — Как я могу быть беременной, если у меня ещё никогда никого не было? С чего вы все это взяли? Сначала мать Артёма приходила на ферму и поносила меня на чём свет стоит. Потом Шурка неизвестно с чего придумала мою беременность. Артём ей поверил, а не мне. Теперь ещё ты!

— Тише, тише, — Валентина прижала к себе девушку и, слегка покачиваясь, стала гладить её по голове: — Ну-ну… Не плачь. Я тебе верю, Артём тоже увидит, что ты не обманываешь его. Беременность ведь не скроешь. А на Шурку обращать внимания не надо. Знаешь ведь, какая она у нас шумоголовая. Ну да Бог с ней! Скажи лучше, как ты себя чувствуешь?

— В груди всё печёт, — всхлипнула Любаша. — Пить очень хочется. И голова какая-то чумовая. Болит, и плывёт всё перед глазами.

— Ты вот что, — сказала Валентина, провожая Любу к летней кухоньке, где та теперь жила. — На работу завтра не ходи. Обойдутся на ферме и без тебя. Ложись и отдыхай. А я тебе сейчас питьё принесу. И таз возле кровати поставлю. Мало ли, вдруг опять тошнить начнёт.

Любаша благодарно кивнула Валентине и вдруг прижалась головой к её плечу:

— Добрая ты, Валечка. Жалко, что тебе наш Андрей достался. Мужа бы тебе хорошего.

— Где они, хорошие мужья-то? — горько усмехнулась Валентина. — Ладно, ложись, светает уж. Сейчас попить принесу, а потом сразу спи. Слушай, а может быть, поесть хочешь? Я суп тебе разогреть могу. Там осталось немного.

— Нет, Валюша, не надо, — покачала головой Люба. — Ты, пожалуйста, не беспокойся. Иди, сама отдыхай.

— Никакого беспокойства нет. Ложись, а я сейчас вернусь, — строго сказала Валентина.

Несмотря на протесты Любаши, она принесла ей тёплое питье, подождала, пока та выпьет его и только после этого ушла, пообещав утром проведать её.

***

Солнце занималось над просыпающимися деревеньками, заглядывало в каждое окошко и тянулось тёплыми живыми лучами к лицам сладко спящих людей. Серебристый туман, с ночи окутавший петлявшую по окрестностям речку, рассеивался, уступая дорогу розово-золотистому свету нового дня. В воздухе витал свежий холодок, но с первыми лучами становилось теплее, и земля тихонько вздыхала, пробуждаясь вместе с людьми после ночного сна.

Зевая и потягиваясь, Галина Негода вышла в сад, разбитый сразу за домом, и увидела мужа, поливавшего из шланга кусты смородины и винограда.

— Розы мои полить не забудь, — сказала она ему. — И георгины тоже. Только не залей, как в прошлый раз.

— Поучи меня ещё, — беззлобно проворчал на жену Виктор. — Чайник лучше поставь. Дрыхнешь, как молодуха. Я что, голодный должен на работу идти?

— Так праздник же, Витя, — ещё раз зевнула Галина. — Выходной. Вся страна отдыхает. Можно и нам поспать.

— Коровы в праздниках ничего не понимают, — усмехнулся Виктор. — Если телиться надумали, рабочего дня ждать не будут. Да и вакцинация у меня по плану. По дворам ходить придётся. Давай, иди уже, собери что-нибудь на стол и Тёмку буди. С ним сегодня объезд делать буду. В Зарю ещё надо заглянуть и на хутор Заречный. По хозяйствам пройдусь.

— Вить, — заглянула в глаза мужа Галина. — Пусть Тёмушка поспит ещё немного. Он ведь только на рассвете успокоился.

— С чего бы это? — удивился Виктор.

— Ой, Витенька, — Галина ближе подошла к мужу и зашептала ему на ухо горячо и быстро: — Уже под утро слышу, калитка брякнула и Акай сначала залаял, а потом сразу умолк. Ну я и поняла, что это Артёмушка вернулся. Опять у этой проклятущей Любки небось побывал. Встала я, вышла к нему, поговорить ещё раз хотела, чтоб он меньше с ней воловодился. Смотрю, а на нём лица нет. Я к нему с расспросами, что да как. А он как рявкнет на меня! «Не лезь, — говорит, — я сам во всём разберусь!» Ушёл к себе, но уснул не сразу. Всё ворочался, ворочался в постели. Наверное, часа два только как затих.

Виктор задумался, потом строго посмотрел на жену:

— Ну и что из этого? Что ты хочешь мне сказать?

— Чувствую, — обрадованно заговорила Галина. — Разлад у них пошёл с Любкой этой. Дал бы Господь, чтобы они совсем разбежались. Попереживает Артёмушка, да и забудет её.

— А с чего бы ему переживать? — усмехнулся Виктор. — Он у нас парень видный. Девок перепробует немало. А тут ещё дочка Лёвки Гусева домой вернулась. Позавчера её вместе с отцом видел. Красивая деваха, ничего не скажешь.

— Анжелочка приехала?! — ахнула Галина. — Вот радость-то какая! Ох, Витенька! Говорят же в народе, что старая любовь не ржавеет. Может быть, и наш Тёмушка снова сойдётся с Анжелочкой? Вот бы мы их честным пирком да за свадебку! Лучше невесты для него и не найдёшь. Умница, красавица, из приличной семьи. Дочка самого директора школы! И учится в городе.

— Сам пусть разбирается! — махнул рукой Виктор. — Выспится, пришлёшь его ко мне. Я сначала на хутор заеду, потом уже в Зарю.

— Ой, Витенька, — спохватилась Галина, — ты загляни к Зинуле и Лёнечке. Напомни, что в субботу вечерком мы их ждём. Надо же нам день рождения сына как следует отметить.

— Хорошо, — кивнул Виктор. — А теперь хватит болтать, иди, собери мне на стол и про Тёмку не забудь, я его ждать буду.

Галина пообещала, что всё сделает и поспешила на кухню. Но когда спустя несколько часов хмурый Артём вышел из своей комнаты, растерялась при виде сына:

— Тёмушка, что это ты как туча ненастная? Случилось чего?

— Отстань, мам, — попросил её Артём. — Я сам со всем разберусь.

— Ладно-ладно, — поспешила она успокоить его. — Не сердись только. Папа в Зарю уехал, ждет тебя там. Просил, чтобы ты ему помог. Завтракай, садись на мотоцикл и езжай.

— В Зарю, говоришь? — снова сдвинул брови Артём. — Не поеду я туда. У меня здесь дела.

— Какие дела? — не поняла Галина, но Артём ничего объяснять не стал, умылся холодной водой и вышел из дома, одеваясь на ходу. Он направлялся в теплицы, где работал Михаил Паламарчук, тот самый парень, который когда-то вытащил Любу из огня, а потом то и дело крутился возле неё, добиваясь расположения девушки. Артём сам несколько раз видел их вместе, и теперь нисколько не сомневался в правдивости запавших в его душу слухов о беременности Любы.

— Да куда же ты, сынок? И не поел! — бросилась вслед за ним Галина, но треск разъярённого мотоцикла заглушил её слова, а Артём даже не обернулся, чтобы посмотреть на растерянно стоявшую на дороге мать.

***

Увидев приближающегося к нему Негоду, Михаил Паламарчук удивлённо приподнял брови. В том, что Артём приехал именно к нему, Михаил не сомневался, слишком уверенным шагом направлялся он в его сторону. Но вот зачем Артём пожаловал, Паламарчук даже не представлял. Впрочем, Негода не собирался пускаться в долгие объяснения, и сходу двинул Михаилу по челюсти, тем самым заставив его отшатнуться и с трудом удержаться на ногах.

— Ты что? — закричал Михаил, не ожидавший такого поворота событий. — Сдурел?! Совсем с катушек слетел? За что?!

— Говори, от тебя Любка беременная? — снова бросился к нему Артём. — Ну? Признавайся!

— Люба беременная?! — переспросил Михаил. — Не может быть! От кого?!

— От тебя!!! — дурным голосом орал Артём, не в состоянии справиться с охвативший его ревностью.

— Я не был с ней! — тоже закричал Михаил, но Артём как будто не расслышал его слов и сбил его с ног.

Мужики и бабы, работавшие в теплице, выскочили к ним и попытались разнять разгоряченных парней, но удалось им это не сразу. Когда же все поняли причину драки Артёма и Михаила, слухи о беременности Любы поползли в разные стороны, словно высыпанные из ведра раки.

***

Дзинь… Дзи-и-инь…

— Да иду я, иду! Кто там такой нетерпеливый?

Сотников открыл дверь и от удивления даже присвистнул. Он ожидал увидеть кого угодно, кроме Германа Кузнецова, который зачем-то сам явился к нему домой.

Впрочем, Сотников узнал Германа с трудом. Раньше статный и крепкий молодой человек теперь казался истощённым и угловатым. Его кожа потеряла здоровый оттенок, став серо-бледной и местами едва заметно покрытой мелкими высыпаниями. Глаза, которые когда-то светились живостью и уверенностью, теперь выглядели затуманенными и потухшими, словно в них угасал сам огонь жизни. Волосы, некогда аккуратно уложенные, теперь были растрёпанные и тусклые, и весь он был какой-то помятый и дёрганный. В его движениях угадывалась неуверенность и лёгкая дрожь, как будто он пытался взять себя в руки, но сил и терпения на это у него не хватало.

— Кузя?! — воскликнул Сотников, брезгливо осматривая стоявшего перед ним парня. — Тебе что тут надо?

— Дело у меня к вам, товарищ майор, — усмехнулся Герман. — Вы ведь хотите стать подполковником?

***

Илья стоял у решётки ограды, прижимаясь спиной к её ржавым прутьям, и смотрел на серое здание детского дома. Его взгляд блуждал по стенам с облупившейся от времени краской, по грязным высоким окнам, почти не пропускавшим в комнаты солнечный свет, по двум огромным выцветшим плакатам, на которых были изображены смеющиеся дети.

Илья не смеялся уже очень давно. Он привык молчать и бояться, забыв о том, что там, за этой решёткой, он совсем немного был счастлив. А может быть, ничего этого никогда и не было? И он всегда жил здесь, за железной оградой, где словно заточенные птицы по двору двигались дети, украдкой бросая взгляды в его сторону.

Детский дом давно превратился для Ильи в остров забвения. Огромное здание, построенное еще в послевоенные времена, казалось, держалось на последнем издыхании. Зимой холод пробирал стены, заставляя детей мёрзнуть даже в собственных кроватях. Летом жара висела над территорией, но даже солнечный свет не мог скрасить унылый двор с потрескавшейся бетонной площадкой и разбитыми качелями.

Внутри запах сырости и затхлости обволакивал всё вокруг. Длинные коридоры, освещённые тусклыми лампами, вели в комнаты, где вместо привычного уюта царила упорядоченная строгость и пустота. Пыль на мебели казалась вечной, а скрип половиц — постоянным сопровождением тишины. Кровати стояли в ряд, занавески давно потеряли цвет и были застиранными. Одеяла — тонкие и изношенные — едва согревали в холодные ночи.

Еда была скудной и однообразной: гороховый суп из концентратов, перловая каша, всегда чёрствый хлеб и чай, который часто давали без сахара. В столовой царила атмосфера безразличия — воспитатели спешили закончить дежурство, дети — справиться с порцией, чтобы скорее вернуться в свои комнаты. Общение было формальным и натянутым, искренних улыбок и объятий почти не случалось.

Воспитатели, усталые и строгие, ходили по коридорам, следя за порядком, но редко проявляя заботу. Дети научились не надеяться на понимание, пряча свои чувства. В этих стенах, казалось, все учились быть тихими и незаметными, чтобы даже случайно не стать объектом чьего-либо внимания.

Илья вспомнил, как вечером сотрудники детского дома собирали детей в одной из комнат, где читали им вслух рассказы с неприкрытой моралью или повторяли правила поведения, особенно, если в интернате ждали гостей. Взрослые дяди и тёти мило улыбались «бедненьким деткам», оставляли им игрушки, книжки или одежду и спешили покинуть этот унылый безрадостный мир, который обесцвечивал даже самый яркий солнечный день.

Илья не радовался никому. Он привык быть всегда один. Другие дети сторонились его, смеялись над маленьким заикой, заставляя его надолго умолкать. Но ещё хуже было, когда старшие дети выбирали его как добычу для своих жестоких игр.

Начиналось всё с мелких издевательств: толчков, притеснений в очереди на еду, обзывательств, которые превращали каждый день мальчика в кошмар. Потом старшие били его по плечам, сбивали с ног, хватали за руку, чтобы не дать уйти.

Иногда ребята затевали что-то более изощрённое: портили еду Ильи, завязывали в узлы его одежду, мочились в его кровать. И до упаду смеялись над его растерянностью и страхом.

Каждое насмешливое слово, каждый жест презрения рвали внутренний мир мальчика на части. Он боялся просить помощи, потому что знал — взрослых почти не было рядом, а если и были, то редко вмешивались.

С каждым днём Илья становился всё более замкнутым. Он научился прятать слезы, прятать свои чувства, превращая боль в немой стыд, который ещё дальше отдалял его от других детей.

— Синельников! Быстро на обед! Особое приглашение тебе, что ли, надо? — окликнула его из окна нянечка Раиса Фёдоровна, немолодая уже женщина, отдавшая интернату почти всю свою жизнь. — Хабаров! Антон! Тебя это тоже касается.

Илья встретился взглядом с пятнадцатилетним Антоном и побледнел: его взгляд не сулил ему ничего хорошего.

— Пойдём, Синячок, кормить тебя буду, — усмехнулся Хабаров и смачно плюнул Илье под ноги.

Глава 11

Валентина поставила на плиту кастрюльку с молоком. Она собиралась сварить детям на завтрак их любимую рисовую кашу и торопилась, чтобы успеть к их пробуждению. Но думала Валентина не о дочерях, а о Любаше. Она только что была у неё и, убедившись, что та крепко спит, успокоилась. Девушка явно чувствовала себя лучше: тонкий румянец слегка подкрасил её смуглые щеки, краска вернулась и к пухлым губам, и высокий лоб, прикрытый мягкими волосами, больше не был горячим и влажным.

— Что за жизнь досталась девке? — размышляла Валентина о судьбе несчастной золовки. — Добрая девчушка и безотказная. А счастья как не было, так и нет.

Андрей вроде бы говорил, что его младшую сестру мать нагуляла, пусть даже и так. Девчонка-то тут причём? Не назло же она родилась и досадить своей матери не хотела. Зачем же было от неё отказываться?

— Правду всё-таки люди говорят, — вздохнула Валентина, — материнское проклятие крепче всего на детях держится.

Ещё бабушка рассказывала ей о том, как в одном селе в стародавние времена, может при прабабке Валентины, может ещё раньше, жила одна женщина. Много детей у неё было, и ко всем она терпимо относилась. А вот одну девчушку, Ульянку, невзлюбила и то и дело проклинала её за каждую мелочь. Беда потом с этой Ульянкой произошла. Упала она в колодец, да там и утонула. И всё-то наперекосяк в этой семье пошло. Завелась у них в доме какая-то нечисть: шалила по-всякому, пугала домочадцев, еду и одежду портила. Женщина бросилась к бабке-ведунье за помощью, та, опираясь на палку, пришла к ним в избу, села на лавку и стала звать нечисть по имени:

— Ульянка, ты ли это колобродишь?

— Я, бабушка, — пискнул детский голосок в углу за печкой.

— Пошто шалишь? — снова прошамкала старуха.

— Так уж мне полагается, — ответила ей невидимая девочка.

— Кто ж ты теперь? — спросила ведунья.

— Кикиморка, — рассмеялась Ульянка. — Все проклятые матерями маленькие дочки кикиморками становятся. Так уж всегда делается…

— Когда же ты уйдёшь отсюда? — не отставала от неё старуха.

— Так сразу после пожара, — засмеялась девочка.

— Неужто пожар будет? — ахнула ведунья. — Сама, что ли, избу подожжёшь?

— Не, полено такое попадётся. Вот я Акимку и Дарёнку дождусь, тогда вместе и уйдём отсюда…

Сколько потом не пыталась расспрашивать старуха кикиморку Ульянку, та больше ей не отвечала. А спустя два года в этой избе случился пожар, старшие дети успели выскочить, а двух младших детей достать не смогли…

— Валюха!! Вот ты где!!!

Резкий окрик от порога заставил Валентину закричать от испуга. Она выронила ложку, которой задумчиво помешивала молоко и отпрыгнула в угол, чуть не опрокинув кастрюлю на пол.

— Ты чего!? Испугалась, что ли?!

Валентина перевела дыхание и, узнав Валерку Жгутика, замахнулась на него подвернувшимся под руку железным ковшом:

— Чёрт рогатый! У меня же чуть сердце в пятки не ушло? Ты чего сюда припёрся, лишенец?

— И вовсе не припёрся, — нисколько не смутился Валерка. — А просто пришёл. Вот, что принёс.

Он протянул Валентине огромный букет ромашек и она, поставив ковш на стол, смущённо приняла от него цветы.

— Это мне, что ли? — растерянно проговорила Валентина, пряча раскрасневшееся лицо в крупных жёлтых корзинках ромашек, обрамлённых длинными белыми лепестками.

— Почему тебе? — не понял Жгутик. — Любке это вашей. Доктор же сказал, что ей полезно чай ромашковый пить. Вот я и принёс. А тебе тоже надо?

Валентина убрала букет от лица и снова бросила на Валерия рассерженный взгляд:

— Ты совсем сдурел, что ли? Или окончательно мозги пропил? Заваривают полевую ромашку, мелкую! А эту в вазу ставят и на клумбах сажают! Так, — Валентина сердито сунула ему в руки букет, — забирай свои цветы, обалдуй несчастный, и проваливай отсюда!

— Тю-ю-ю, так а я ж откуда знал?! — растерялся Жгутик и принялся судорожно шевелить мозговыми извилинами. — Погоди, Валюха, не шуми. Принимай букет, извиняюсь, что ошибся. А как завянут, я тебе ещё нарву. У бабки Зойки Трофимовой на клумбе ещё три куста таких есть. И других цветов полно. Ты какие любишь?

— Иди ты, — махнула на него рукой Валентина. — Пришёл, напугал до смерти. Ещё и цветов ворованных притащил. Забирай свои ромашки и проваливай. И вообще, я розы люблю.

— Я стучался в калитку, — пожал плечами Жгутик, пряча руки за спину и отступая к выходу. — Только ты не услышала. Ну вот я и решил сам. Дверь-то была уже не заперта, я так и подумал, что ты проснулась. Ну, бывай, Валентина. Не обессудь, если что…

Он ушёл, а Валентина так и не сдвинулась с места, прижимая к себе чудесные ромашки. Она улыбалась и думала о том, что ей никогда и никто не дарил цветы просто так, даже Андрей. И вдруг какой-то Валерка Жгутик… Она повернулась и вдруг увидела две шоколадки, которые утренний нежданный гость тихонько положил на стол, не решившись в открытую передать их её дочерям.

— Пш-ш-ш…

Забытое на плите молоко белой лавиной потекло из кастрюли, заливая всё вокруг пузырящейся пеной.

— Ах ты, чтоб тебя! — воскликнула Валентина и, бросив цветы на стол, метнулась к плите.

Через час, когда девочки проснулись и, поблёскивая умытыми личиками, сели за стол, посреди него в красивой вазе стояли ромашки, весело поглядывая по сторонам жёлтыми глазками.

А вечером, когда Валентина вышла во двор, чтобы управиться по хозяйству, увидела воткнутый в калитку букет роз, заботливо завёрнутый в газетку. Задумчиво Валентина приняла безмолвные цветы, но когда шла к дому, на её губах едва заметно играла тонкая улыбка счастливой женщины, которая могла бы позавидовать сама Джоконда.

***