Бесплатный фрагмент - Критические заметки

Наверное, мне просто выпал шанс родиться в этой семье, где мама — прирожденный психолог, анализирующий абсолютно все, а папа — молчаливый юморист, который любит нас с братом больше всего. В семье, где бабушка сильнее Сталина, а дедушка ходит быстрее ветра. И, как говорится, «я не получился».

Я была взращена в яром феминизме, перемешивающемся с жалостью к мужчинам. Я любила язвить, критиковать и издеваться над людьми, впрочем, только над теми, кто не подходил под критерии интеллекта, справедливости и «хорошести», с моей точки зрения.

Только благодаря моим родителям я смогла делать то, что мне хочется, и то, что мне не хочется. Мои мама и папа никогда не были в тех странах, в которых была я. Они не изучали тех языков, что изучала я. Мой дедушка никогда не получал столько внимания и любви, сколько я. А моя бабушка никогда не имела возможности обучаться игре на фортепиано. И они все никогда не имели такую семью, как я.

Иногда всем нам было тяжело, но мы выбирались из тяжелых ситуаций в любом случае с улыбкой.

Эти короткие рассказы обо мне, о моей семье и о мире в целом, начиная с (моих) 15 лет.

---

Мы с семьей часто путешествовали. В этот раз выбор пал на реку Ахтуба. Это было летом, когда люди уже сняли с себя тяжелую одежду и теперь получали дольки тепла.

Я категорически была против поездки, во-первых, я опять не отдохну в единственные нормальные каникулы, а во-вторых, физическая и моральная лень вступила в свои права вместе с летом. Но, как всегда, родители меня не спросили и снарядились в поход (обязательно вместе со мной). Единственным человеком, которому повезло, был мой брат. Он на целую неделю оставался дома один… Сладкое слово «один» отравляло все и так ненавистное мне путешествие. Но я знала, что как только окажусь на свежем воздухе, так сразу пойму, что такое природа, и буду уважать это слово. А природа в России красивая. Реки, бурные и шумные, разливаются и свободно вертят твою лодку куда захотят. Птицы поют заливистыми голосами и цветут цветы. Изредка дует ветерок.

Для начала (а это было начало) мы приехали в Волгоград, откуда отправились в Волжский. Здесь у нас возникло желание полюбоваться природой этих мест. Рядом с городом находилось озеро Баскунчак, знаменитое своей соленостью. Родители, желавшие приключений на свою голову, захотели туда поехать. Выяснилось, что автобус, который едет к озеру Баскунчак, обратно не везет. Нам, однако, не захотелось оставаться куковать в степи (озеро находилось в степи), поэтому мы взяли машину.

Солнце нещадно жарило. Тянулась бесконечная пустыня. Поникшая и поблекшая трава тяжко склонилась к раскаленной земле, которая не успевала остывать. Жара смывала воздух. От колес машины поднималась пыль. Вдалеке я увидела небольшой холмик, который увеличился, когда мы приблизились. Назывался этот «холмик» — Бордо.

Через час машина остановилась в степи. Кузнечики шуршали и стрекотали. В степи стояла будка, от которой уходила дорога к озеру. Странно было видеть в глухой степи среди блеклой травы будку со шлагбаумом, который непонятно зачем был присоединен к ней (видимо, для серьезности, якобы вокруг ее нельзя обойти). Однако этот шлагбаум не пропустил нашу машину, и нам пришлось идти пешком.

Под ногами раздавался хруст высохшей глины. Разросшийся «холмик» стоял гордо и красиво. Он выглядел сладко, как сгусток крем-брюле. Грубый ветер доносил до моего чуткого носа запах соли. Мы видели, как вдали соль, словно снег, покрывала сединой золотую степь и скрашивала ее.

Через несколько минут мы вышли к холму, откуда открывался вид на озеро. Теперь степь поменяла цвет. Она была бело-коричневой. Глина кое-где смешивалась с поваренной солью. Казалось, что это сказка: в ужасную жару в степи появляется «снег». Было тяжело смотреть на людей, идущих от озера в купальниках, казалось, будто им холодно. От белого цвета хотелось поежиться и укутаться в ветровку.

Вскоре берег соли закончился, и началось само озеро. Мы переоделись и зашли в воду. Вода захватила нас в свои теплые объятия. Берег царапал ноги. В чрезмерно соленой воде сразу заныли все появившиеся недавно ранки. Проплыв чуть дальше, я поняла, что в этом озере невозможно утонуть. Это было странно и удивительно. Опустив руку на дно и высунув ее на поверхность, я обнаружила в ней горсть соли.

Солнце уже ослабило свою хватку, когда мы, соленые и радостные, шли обратно. Когда вода с наших тел испарялась, соль оставалась и блестела маленькими кристалликами. Перед походом я заболела, поэтому, в отличие от всех, мне оставалось быть соленой до того момента, пока мы не доедем до реки, а это минимум день. Плюс был только в том, что соль в дальнейшем нам могла понадобиться.

К вечеру мы благополучно доехали до гостиницы, в которой мы на время остановились. Соленые запутавшиеся волосы, и комары, стаей охотившиеся на мою кровь, жужжали и никак не давали уснуть.

Утро вцепилось в небо и прогнало ночь. Месяц уступил место солнцу.

Организованно мы собрались и выехали из гостиницы. Рядом с местом нашего временного ночлега находилась автобусная остановка, от которой мы и поехали к реке. На месте отплытия мама и дау аника отправились покупать дыни и арбузы, а мы с папой стали собирать байдарки. Одна была надувная, за нее я и взялась, а вторая — сборная, папа взялся за нее, точнее, ему выбирать не приходилось.

Река была спокойная и чуть-чуть волнуясь касалась берега. Через час мы снарядились и обзавелись арбузами, которые приятно тяжелели в нашем «корабле». Я с дау аникой собиралась плыть на складной байдарке, а мама с папой — на надувной. Оставалось только решить, в какую сторону нам плыть. Так как по картам было невозможно определить, мама с дау аникой пошли узнавать, как нам попасть на Ахтубу.

Указали вправо, но папа, чтобы убедиться, спросил еще раз, но у другого человека, который указал нам влево. Рассудив, что второму, более здравому голосу можно верить, мы двинулись в левую сторону. Радостные и довольные, мы пообещали себе проплыть немного и остановиться (все-таки приехали мы отдыхать, а не работать).

Проплыв пять минут, злые родители окрестили надувную лодку «аппендиксом». При малейшем ветре лодку начинало разворачивать, и родители очень забавно крутились на ней. Не переставая дул сильный ветер. Дау аника при каждом взгляде на надувную лодку хихикала. Лодка напоминала матрац, который под тяжестью двух человек неудачно прогнулся посередине. Мало того, что это «чудо» разворачивало, так и те, кто в нем сидел, ничего не могли поделать, кроме как поминать недобрым словом создателя лодки и мокнуть в воде.

Течение было сильным, поэтому особых усилий нам не приходилось прилагать. Мы проплыли около пяти километров, когда мама, ездившая в это место однажды, заметила, что река подозрительно увеличилась и по ней плавают различного рода баржи с солью озера Баскунчак.

Маленькие байдарки не очень хорошо смотрелись рядом с огромными «кораблями». Чайки кучами летали над водой, из которой то и дело выпрыгивали рыбешки. Ловкие чайки тут же схватывали их на лету. В некоторых местах из воды торчали железные проржавевшие обломки. Лодка постоянно пыталась напороться на них.

Наконец, мы доплыли до разветвления и, сравнив с картой, к удивлению, такого «выбора» на ней не обнаружили. Заподозрив что-то, мама сошла на берег и отправилась узнавать, где же тут Ахтуба.

Злые и усталые, мы гребли обратно против течения. Родительскую лодку теперь разворачивало так, что дау аника и теперь ухмылялась, но как-то горько… Оказалось, нас занесло на Волгу.

Через 4 часа мы преодолели течение и проплыли под мостом, после которого уже начиналась Ахтуба. По дороге мы решили съесть сладкую и сочную дыню. Она на время скрасила нашу усталость. Солнце уже зевало и собиралось садиться. Горизонт розовел, предвещая теплую погоду на завтра. Небо словно разделилось: с одной стороны белел месяц, покрытый легкой дымкой света, а с другой — солнце, которое, хоть и устало, не собиралось уступать место месяцу. Воздух был пропитан сладким запахом дыньки и свежим воздухом, который не был испорчен химикатами. Пора было искать место для ночлега. Правда, плыли мы уже «вися» на веслах.

Есть не хотелось. Палатки каким-то образом оказались на местах. Руки остались в том положении, в каком мы все и гребли. Подумать о том, на чем мы спим, мы не успели, заснули в исходном положении.

***

…День начинался, как начинается новая жизнь. Месяц в последний раз улыбнулся и скрылся в лучах солнца. Горизонт смутился, и почернело небо. Кроваво-красное солнце вставало. Разгулявшийся ветер заглядывал в палатку. Ласковый и теплый, он спасал от черневших на палатке комаров. Темная мгла дрогнула. Лучи проткнули воздух и вырвались наружу. Гладь воды осталась темной, но уже виднелись кое-где отблески. То там, то здесь гладь нарушали разводы, которые, расширяясь, достигали берега и колыхали воду. Видимо, голодные рыбешки пытались ухватить зазевавшихся водомерок. Вода просыпалась и будила всех водных жителей. Осмелевшие лучи стали пронизывать все, что находили. Темная черта отступала, а на место ее вставал яркий солнечный свет. День начинался…

Палатка спасла нас от ночного пронизывающего холода, который бывает только летом. Туч нет, и все тепло, накопившееся за день, улетучилось в небо. Рой назойливых комаров создавал надоедавшую песню. В глаза ударил яркий свет, спугнувший мрак. Оставалось только зажмуриться и, пробурчав что-нибудь, встать на раннюю рыбалку. Не то чтобы какая-то обязанность кормить, просто желание рыбака не давало лечь спать дальше (а возможно, просто «квадратная» спина, забывшая, что такое земная поверхность).

Каждый рыбак вечером или ночью обещает себе встать на следующий день и пойти рыбачить. Но редко кто выполняет обещание, потому что воодушевление, появившееся ночью, исчезает утром вместе с мглой. «Ну что ж», — сказала я сама себе и, расстегнув «дверцу» палатки, вышла на свежий воздух.

Жара еще не тронула остывший ночью воздух, но солнце уже пригревало так, что об одежде можно было не беспокоиться. Однако голодные, оставшиеся на «улице», а не в палатке комары заставили меня беспокоиться не только об одежде, но и накомарнике. Я оглянулась на речку Ахтубу, еле покрытую туманом, и пошла будить маму, которая явно не собиралась вставать. Я могла, конечно, и одна пойти рыбачить, однако тяжелая восьмидесятипятикилограммовая лодка напомнила о своем весе, когда я попыталась ее спустить сама с небольшого пригорка нашего места, где мы остановились.

Местечко у нас было дикое, которое соответствовало нашим желанием. Это был уже второй день пребывания на природе. Каждый день мы вставали, когда нам хотелось, и гребли вниз по Ахтубе. В этот раз нам понравилось именно здесь, хоть и недалеко от понтонного моста и рядом с такими же любителями природы — соседями по месту.

Еще вчера я себе пообещала, что ранним утром пойду рыбачить, поэтому ранее упоминавшееся желание рыбака проснулось и во мне, точнее, во мне проснулся охотничий инстинкт. Видимо, долгое пребывание без цивилизации сказывалось… Ну так я не об этом. В маме желание рыбака не «разбудилось», хотя она была тоже не прочь порыбачить еще вчера. Зато в ней проснулось… хотя в ней ничего не проснулось. Проснулась она сама, после того как я назойливо ее теребила.

Наконец мы снарядили свой «экипаж» и, оттолкнувшись от берега, поплыли искать место с большим количеством рыб. Такое вскоре отыскалось. Над рекой стояла таинственная тишина, которая прерывалась всплесками воды. Плюх-плюх… Весло, опускаясь в воду и поднимаясь обратно, захватывало немного воды, которая, выливаясь обратно, вызывала ощущение спокойствия. Байдарка плавно рассекала гладь воды. Комары, таки залезшие под накомарник, довольные, с полными брюхами вылетали наружу, если не запутывались в складках накомарника.

Я с мамой была согласна. Она сидела с мрачным, невыспавшимся видом и отмахивалась, поминая недобрым словом комаров. Мы нашли место недалеко от нашего лагеря… Наконец байдарка уперлась в гущу камышей и тут же упруго оттолкнулась от них. Ловкая мама тут же за них схватилась, и через минуту мы уже насаживали на крючки наших удочек тесто, специально приготовленное для нас дау аникой. Ощущение, что приманка оказалась вкусной, возникло сразу. Я только и успевала, что насаживать на крючок немного теста. Поплавок тут же уходил под воду, и оставалось только вытягивать позавтракавших рыб. Не скажу, что рыбы были маленькими. В пакете уже накопилось чуть ли не десять подлещиков. Мама, не успевшая позавтракать, впрочем, как и я, облизывалась.

Вот что значит: кто рано встает, тому Бог дает… Какое же это приятное чувство — ловить рыбу… Закинув удочку, ты ждешь с затаенным сердцем, когда дернется поплавок. Глаза становятся зоркими и внимательными. Окружающего мира нет, есть только маленькая точка в воде, которая в любую минуту может дернуться. Рыбак так может просидеть около часа, пока не дождется малейшего шороха поплавка. Опытный рыбак знает, что если он дернулся один раз, значит, рыба играет, или же мальки едят то, что на крючке, поэтому стоит подождать еще немного. И тут поплавок начинает двигаться… «Ага, — думает рыбак, — водит, ну сейчас я тебя…» Затем он погружается полностью в воду, и тогда легкая рука рыбака, потянувшая удочку наверх, ощущает приятную тяжесть. Один вид натянувшейся лески доставляет рыбаку удовольствие. А уж когда на крючке висит рыба, а не огромный комок тины (так обычно бывает, когда сильное течение) — так это уже праздник, а если еще и крупная рыба, так тут и говорить нечего.

Вот рыба дергается на крючке, а рыбак довольствуется этим. Но, засмотревшись на свой крупный улов (какой обычно), он вдруг замечает, что крупная рыба, махнув ему на прощание хвостом, улепетывает под водой. Если это опытный рыбак, он тут же схватывает висящую на крючке рыбу и кладет в специальную суму. Бывают упрямые рыбаки, которые пытаются схватить в воде улепетывающую рыбу, но, как обычно, сами в воде и оказываются.

Солнце уже полностью взяло на себя власть, и теперь нас нещадно жарило. Мы, бледные то ли оттого, что нас малость комары покусали, то ли оттого, что не покушали, все еще сидели и рыбачили, как над нашим лагерем раздались престранные звуки, которые напоминали страдания кошки, которой дерут хвост. Эти звуки нас преследовали, начиная с прошлой стоянки. Видимо, это была инородная неизвестная нам птица. И это животное громко орало. Дау анике это дело не нравилось, и она злилась, но молчала. Правда, в этот раз она уже не выдержала.

Это был уже второй час пребывания нашего на рыбалке, когда мы с мамой услышали странность. Через каждый крик птицы раздавались крики недовольной, видимо, только что проснувшейся дау аники. А крики были разными, начиная от простенького «кыш» и «сейчас убью» и заканчивая подражанием этой птице. Байдарка затряслась от нашего смеха, беззвучного, так как мы еще сохраняли серьезность ловли рыбы, иначе бы спугнули всю рыбу, хотя я уверена, она и так «спугнулась» криками моей бабушки.

Странно, но смеялись не мы одни. Близость соседей тоже сказывалась. Из соседнего лагеря раздавался заливистый, не прерываемый ничем смех, мне так казалось, но их, похоже, тоже раздражали странные звуки, просто у них не нашлась такая фантазия, как у моей бабушки. Ладно бабушка перекрикивала птицу, но самое страшное или, может, странное — птица замолчала! То ли ей не понравилось соперничество, то ли еще что-то побудило ее замолчать и улететь.

Уставшие, голодные, мы гребли обратно к нашему лагерю завтракать. Улов у нас был очень удачный, и поэтому его можно было отпраздновать. На ночь папа ставил ловушку для рыб, чтобы утром похвастаться якобы большим уловом. Поэтому он очень попросил нас с мамой сплавать за ловушкой и проверить ее, а если точнее, я сама вызвалась сплавать, а маму взяла для помощи.

На байдарке мы доплыли до местонахождения ловушки. Я нагнулась, чтобы достать ее. Сквозь прозрачную воду я видела, что что-то в ловушке было, поэтому любопытство восторжествовало, и я быстро начала доставать черный агрегат из воды, который был ну очень тяжелым от находящейся в нем жидкости. Агрегат представлял собой сеточный цилиндр, с двух сторон которого были две дырки, куда должны заплывать рыбы, а заплывают они туда из-за того, что внутри этого агрегата лежит приманка. Так вот, я подождала, когда из него выльется вода, и вытащила его… Когда я увидела, что в нем, я с жутким воплем кинула его обратно.

Еще с начала путешествия мы изучили эту местность в источниках информации, где говорилось, что в этих местах очень много змей. Но я не думала, что в ловушке окажется именно это животное. Мы даже видели черепах, которые, не знаю каким способом, попали в реку, но змеи…

…После жуткого вопля последовали вопросы мамы… Через минуту мы уже были на берегу, где я папе сказала, чтобы он сам вытаскивал свою ловушку и радовался, кого он там поймал.

Позже оказалось: змея задохнулась под водой. И по словам папы, когда он вытащил из воды ловушку, змея уже съела всю рыбу, что находилась в ловушке. Единственная рыбка, оставшаяся в живых (малек), застрявшая в сетке, со страхом болтала хвостом, а изо «рта» змеи торчал хвост какой-то другой рыбы.

Также, по словам папы, вокруг ловушки «выстроилась» очередь черепах, желавших полакомиться мертвой змеей. Змея оказалась ядовитой и очень даже длинной. Когда я ее схватила за хвост, мне казалось, что она сейчас извернется и укусит меня. Но, словно уставшая, змея так и повисла. И изо рта у нее капал яд, а может, вода.

***

…Блики солнца освещали наши лица. Они освещали нас так тщательно, что через 4 дня после приезда мы были неузнаваемы. Меня бы еще узнали, но маму, папу и бабушку было бы затруднительно узнать. От мучительной жары (оказалось, такой жары не было в этих краях около двадцати пяти лет), которую мы заказывали перед тем, как приехать (лето в Москве было неудовлетворительным), у мамы распухли губы, а у папы — уши. Мы питались исключительно продуктами водными и теми, которыми мы закупились в ближайших поселках (конфетки, которые после употребления мы окрестили каменными, чай, ну и все, что невозможно получить в природных условиях), поэтому я сделала вывод, что мама «раскатала губу», но насчет папы однозначный вывод сделать я не смогла.

Солнце, словно издеваясь, поднялось еще выше и, ничем не скрываемое, веселилось. Тем временем мы плыли по узковатой реке, изредка застревая на мели. Вода была теплая, поэтому идти и нести за собой лодку было приятно. Берег иногда встречал нас белым плесом, который был избит следами людей и мелких животных, таких как змеи и мыши. Останавливались мы не часто, только чтобы подкрепиться, поэтому проплывали мы большое количество расстояния и встречали очень много мест.

Где-то Ахтуба расширялась и превращалась в глубокую хмурую реку. Здесь вода цвела, а дно и не собиралось мелькать водорослями и различными видами рыб, зато спиннинг всегда говорил о том, что рыба есть. Берег возвышался над загадочной рекой и закрывался лесом таким образом, что солнечный свет освещал воду только с двух до пяти часов. Где-то Ахтуба сужалась и становилась бурной, здесь чаще всего мы встречали рыбаков. Притаившиеся, они ждали малейшего движения поплавков. Мы, им не мешая, проплывали дальше и снова встречали перемену местности.

Все путешествие наполнялось не только шумом реки и лесов, но и шумом от людей.

Так как у мамы опухли губы, то она надела на себя покрывало, чтобы солнце не проникало и не попадало на лицо. То же самое сделали и папа, и бабушка, последняя — только из предосторожности. Моя семья стала мало похожа на мою семью. Общество представляло группу «шахидов», которым я сразу заявила, что я с ними не знакома. Но плыть без байдарки отдельно от них представляло некоторую трудность для меня.

Такой странной компанией мы проплывали около лагеря, стоявшего на берегу, где было очень много молодежи, которая сразу посмеялась над моими родственниками и громко заметила, что они «шахиды».

Папа мой не растерялся и тут же ответил: «Салам алейкум!» А мама дополнила: «Привет от Усама Бен Ладана!» На эти слова с берега раздался истерический смех, но ответа не последовало.

Жара не спадала, поэтому мы решили остановиться. Остановились мы почти рядом с лагерем студентов. Оттуда доносилась громкая музыка, нарушавшая покой природы. Целый оставшийся день мы ходили купаться и играли в карты. Неимоверная жара мешала нам заниматься какими-либо другими делами.

К вечеру молодежь покинула место своего пребывания, и теперь над водой стояла зловещая тишина. Я решила пойти порыбачить. К моему удивлению, около берега плавали крупные рыбы. Видимо, после того, как я мыла посуду, на берегу остались крошки хлеба, они-то их и привлекли. Теперь я только ходила и кидала леску с крючком, на котором мелким кусочком висело тесто. Через час я выловила огромную стаю красноперок. Но желание еще порыбачить потянуло меня в другую сторону берега.

Когда я шла, то я смотрела только на воду. Вдруг… я вскрикнула и отскочила: передо мной лежала черная с оранжевой шейкой змея — уж. Он затаился, чтобы поймать одну из двух квакающих рептилий, сидящих на берегу. Я скорее побежала звать папу. Когда я прибежала обратно, я случайно спугнула лягушек, и в этот момент одна из них прыгнула близко к ужу, и тот ловко ее схватил за лапку. Лягушка отреагировала по-странному: она стала квакать именно в тот момент, когда уж пытался проглотить (больно уж она была не по размеру ужу-дистрофику, который, небось, голодал неделю).

Ночь наступала. Она доставала комки тумана из своих карманов и клала их так ровно и так покладисто, что теперь реки не было видно. Я взглянула на пришедший месяц и, зевнув, залезла в как всегда набитую комарами палатку. Ничто не могло испортить мне предсонное настроение, которое появилось от насыщенного дня, канувшего за горизонт.

Москва — Железнодорожный

После байдарочного путешествия прошло 7 лет. Мы переехали из Казани в Москву, а точнее — в город Железнодорожный, который находится от Москвы в 50 минутах езды.

Капля скатилась, остановившись на конце крыши, упруго подпрыгнула и упала на асфальт. Уже через секунду асфальт был мокрым, а из-за плотной стены дождя ничего не было видно. Я ехала с мамой в электричке. По пути из школы мы решили зайти в книжный магазин, и теперь мы с ней сидели и читали книжки. Дождь не переставая лил. Мне было уютно сидеть на теплом сидении и окунаться в приключения, в которые меня вводил автор книги. Электричка шла спокойно, и поэтому я совсем забыла, что я не дома. Ехать нам с мамой надо было далеко. Солнце взяло отпуск, и дождь все продолжал лить. Стук капель об окна успокаивал и погружал все больше и больше в глубокие мысли. Внезапно мама указала в окно и с легким удивлением воскликнула: «Ой, Железнодорожный!» Между тем в окне медленно уплывала наша станция. Станция махала нам рукой. По позвоночнику прошла изморозь. Через несколько минут нам с мамой предстояло оказаться на станции «Черное». Наверное, все жители Подмосковья когда-нибудь да бывали на таких станциях, где единственным «живым существом» была будка, стоявшая посреди поля.

На платформе стояла тишина… Дождь не смолкая лил и лил. Спрятаться было негде. «Черное» поглотило нас в глушь. Оставалось только улыбаться.

Вечером мы собрались вместе: мама, папа и я. Я читала книгу под названием «Знаменитые преступления» Александра Дюма. Папа, случайно взглянув на обложку книги, спросил у меня: «Эту книгу сын Дюма написал?» Мама задумчиво отвлеклась от своей книги из той же серии того же автора, ответила: «А кто его знает, но пишет, как отец».

***

В Железнодорожном у нас было две квартиры: в одной жили дау аника с дау атикой, а в другой — папа, мама, я и брат. Дау аника водила меня в школы, и поэтому я жила вместе с ней и дау атикой. Помимо обычной школы у меня была почти суицидальная возможность учиться еще и в музыкальной, художественной и танцевальной одновременно.

Однажды в выходные я собирала рюкзак, чтобы его отнести в другой дом. Я пихала учебники в школу на субботу, когда бабушка подошла и сказала:

— Опять много учебников с собой берешь, — чтобы убедиться, что портфель тяжелый, она подняла его. — Ой… зачем же такой тяжелый?

Я ничего не сказала и продолжала собираться, бабушка отошла. Чуть позже она осторожно подошла с двумя литрами молока и аккуратно поинтересовалась:

— Возьмешь с собой?

***

…Дау анике очень нравилось, когда я играла на фортепиано, не только потому что это красиво и приятно, но еще и потому что в музыкальной школе у меня преподавала Тамара Евгеньевна.

Самое запоминающееся в ее внешности был ее рост, ее черные волосы и черные глаза. Это сочетание придавало ей дьявольски отпугивающий вид. Поэтому кроме моей бабушки ее боялись все несчастные родственники ее учеников. Любые невыученные ноты, не проигранные правой и левой рукой, грозили медленной и тяжелой поступью Тамары Евгеньевны в сторону прародителей и звучной карательной речью за все их провинности в невоспитании своих отпрысков.

Именно поэтому дау аника заставляла меня играть на инструменте, ласково спрашивая: «А ты сегодня садилась за фортепиано?» Ее вопрос совпадал с моментом, когда я уже собиралась с мужеством сесть наконец за проклятый инструмент, и отбивал всякое желание это делать. Когда я ей сказала, что ее попытки спасти себя от Тамары Евгеньевны дают обратный эффект, она перестала напоминать, всего лишь выразительно посматривая на фортепиано.

Наконец, после долгого игнорирования инструмента я начала играть гаммы. В дверях появилась дау аника и с неподдельным удивлением сказала:

— Не иначе завтра пойдет снег.

Нет смысла говорить, что на следующий день, 12 октября, и вправду пошел снег.

***

Впрочем, мои родители выдавали перлы и получше. В один солнечный день мы направлялись в магазин обуви. Я оглядывалась вокруг, изучая краски лета, как вдруг наткнулась на табличку с надписью «Китайский ресторан. Якитория». Я заинтересовалась происхождением и значением слова «Якитория». Мама удивилась, но ответила: «Ты что, никогда не была в китайском ресторане? И не ела червяков?» Ответ мой был отрицательным. Папа, любитель пошутить, тут же нашелся и сказал: «Я тебе накопаю».

***

В другом ресторане, на этот раз пиццерии, мы сидели с мамой за уютном столиком. Было известно, что здесь очень вкусная пицца. Заказав пиццу, мама взяла чек и направилась со мной к столику. Облокотившись о столик, я заметила, что он грязный, и сказала об этом маме, которая хотела облокотиться. Она выудила чек и, проведя по столу, смела все крошки.

— Так вот зачем чеки нужны, — довольно произнесла мама.

Иногда я вспоминаю те моменты, когда мы жили в Казани в коттедже. Коттедж находился за городом. Можно сказать, это было село. Вода, газ, свет, телефон — все это было труднодоступным в те времена. Телефон у нас появился, но проблема была в том, что для того чтобы дозвониться до нужного человека, нужно было набрать 9, позвонить, положить трубку и ждать, когда снова зазвенит телефон, и только тогда мы могли дозвониться до кого-либо.

Дело было вечером. Уставшие (ехать из загорода до города надо было около 2-х часов), мы ужинали, сопровождая вечер (или ужин?) мирной беседой. Мама дожидалась звонка той самой девятки, чтобы позвонить дау анике (мы об этом не знали). Тут раздался долгожданный мамин телефонный звонок, мама с торжествующим лицом двинулась в зал, где и находился наш телефон. Она решила пошутить и, взяв трубку, громко, чтобы мы слышали, сказала:

— Здравствуйте, товарищ домовой.

Кто бы мог подумать, что случится в следующий момент. В полной тишине мама вернулась из зала. Вид у нее был совсем не торжественный, скорее полуиспуганный. Она не ждала, что вышеупомянутый товарищ ей ответит. Ответит испуганно вопросом: «Алло, это милиция?»

Ночь все сильнее давила небо. Месяц спокойно готовился к ночной работе. Никто не мог уснуть. Смех, зарождавшийся в одной комнате, переходил в другую, пока не затихал, и тут же раздавался новый приступ.

***

Пока мы жили в Казани, у нас была дача под кодовым названием «Соболевское». Там мы собирались всей семьей, включая маминого брата Анвара и его жену Любу.

Над нашим домиком в Соболевском угрожающе нависало внешне сухое дерево, поэтому из-за опасения мои родственники решили срубить этот вяз. Кора оказалась крепкая, поэтому тонкую оболочку они пилили около часа. Через полдня кончик пилы продвинулся лишь на две десятые дерева. При этом моя семья поднималась на вершину склона и, схватив верхушку веревками, тащила ее вперед, чтобы свалить упрямый вяз, который, несмотря на наши предположения, крепко стоял и простоял бы еще сто лет. На старый фотоаппарат, который уже заменили цифровые, я фотографировала самые важные моменты. Когда наконец поздним вечером раздался торжественный хруст, и дерево повалилось на бок, все — радостные, гордые и довольные, с топорами, пилами — принялись мне позировать у столетнего строгого вяза.

С радостными побуждениями мы улеглись спать. На следующее утро папа попросил у меня заветную пленку, на которой находились снимки сруба вяза. Щелкнула крышка фотоаппарата, и по комнате разлился хохот. Я подошла к папе. Тот стоял, ничего не понимая, пока до него не дошло. Весь день мы хохотали, правда, с небольшим сожалением. Пленки, как ни странно, в фотоаппарате не было, однако фотоаппарат исправно щелкал и появлялась вспышка.

***

Зимой 2009 года мы решили отправиться все вместе к папиным родителям.

Мерное покачивание поезда заставляет задуматься о прошлом и пройденном. В окне отражалось солнце и на быстрой скорости мелькали деревья…

Дорога тянулась нескончаемо. Я настолько увлеклась чтением, что не заметила, как стало темнеть. Солнце нежно-розовым цветом охватывало всю землю, покрытую белоснежным снегом. А ведь вроде только недавно мы — я, папа, мама — «погрузились» в поезд Москва — Набережные Челны.

Это было ночью. Движение в Москве было ленивым и медлительным. Неудивительно. Те, кто не остался дома, находились в гостях, отсыпаясь после праздничной ночи, или же в других местах, отдыхая от вечно суетливой Москвы. Город и должен быть таким: наполненным газами, дымом… Полный торопящихся людей, словно муравьи, копошащихся в проблемах.

Так мы вечером оказались на вокзале, решив, что стоит уехать на время от нашей скучной жизни.

Казанский вокзал — это что-то. Если рассказывать все в деталях, то получится целая жалоба на правительство… Одна только табличка про террористические акты чего стоит… Где-то в дальнем углу мелкими буквами… Согласитесь, что эту табличку будут читать только сами террористы, чтобы знать, что надо делать… Наверное, ее сделали, только чтобы успокоить граждан и правительство, что у них все есть, как сказано в каком-нибудь уставе или законе…

Дождавшись, пока наш поезд подадут, мы вышли на перрон, полный дыма, плавающего и живущего по своему принципу — солить и въедаться в глаза людям, и ожидающих людей. Проследовав до нашего вагона, в котором нам предстояло трястись 21 час, мы обнаружили, что из трубы идет подозрительно едкий пар. Я нарисовала картинку злобной проводницы, кидающей в топку выходящих пассажиров… Но тут мама выдала:

— Зато наш вагон быстрее ехать будет.

Наконец объявили посадку. Наши места были удручающими — рядом с проводниками. Папа открыл нижнюю полку, чтобы положить туда рюкзаки… Выяснилось, что место рюкзаков занял уголь…

Через час мы уже мирно спали… А за окном уплывала Москва. В глубине души стало легче. Оковы города отпустили нас. Солнце, не успевая за нашим поездом, плыло по небосводу и алыми пятнами покрывало горизонт.

Включили свет, который, однако, бесследно исчезал на остановках. В конце концов, можно было гордиться, что для России мы сохранили электроэнергию. За день меня чуть не ссадили в Канаше. Подходит ко мне проводница и говорит: «Второе место выходит в Канаше» (на втором месте находилась я). От удивления я чуть с полки не рухнула. Родители посмеялись и вмешались в разборки. Впрочем, наверное, у меня было знающее лицо, поэтому, когда мы приехали в Канаш, мужик, проходящий мимо меня, спросил: «А это Канаш?».

***

В 2006 году моему брату Руслану было 18 лет, и он пребывал в своем буйном подростковом возрасте. Я была свидетелем всего лишь последствия этой сцены. Как я поняла, родительское покровительство и контроль расшалили его гордость, и она, не выдержав, хлопнула дверью квартиры, напоследок оставив на холодильнике записку, в которой обиженным шатким почерком вывела все свои обиженные мысли. Конечно, гордость не преминула оставить в записке такой же обиженный постскриптум: «Я выпил молоко, но не беспокойтесь, я его вам верну».

Конечно, я видела, как расстроились мои родители, но психологическая рациональность моей мамы, знавшей, что этот момент когда-нибудь наступит, видимо, подготовила их обоих. Поэтому вечером папа потрясал этой запиской с холодильника, попутно открывая свой чемодан, где он хранил свои документы, и довольно кричал:

— Теперь у меня есть вексельная бумага! Руслан — должник! Он мне молоком все вернет… Все мои миллионы, потраченные на него!

***

В Москве летом 2010 стояла долгая аномальная жара, в которой плавился организм и потели мозги. Градусник кипел. Погода мучила нас 36-ю и более градусами. Однако на некоторое время становилось легче из-за поддувавшего ветра.

Папа задумался и произнес:

— Интересно, сколько сейчас градусов…

И оторвавшись от глажения одежды, подошел к градуснику. Он долго всматривался в маленькие деления, пока не воскликнул:

— О! 31! Всего-то… То-то думаю, что так похолодало…

***

Вечером я сидела у себя в комнате и делала уроки. К тому времени мой брат уже уехал в Новую Зеландию, а мы на время переехали в Москву. Неожиданно дверь распахнулась, и взъерошенная мама схватилась за мои плечи:

— Рассуди нас с отцом. В «Титанике» снимался Брэд Питт или нет? Отец говорит, что нет. Я говорю, что Леонардо Ди Каприо.

— А вы не одно и то же говорите?

На минуту мама задумалась. Потом сказала:

— Аааа.

И ушла.

Шутки в нашей семье порой отдавали сумасшествием и чернотой. Например, я помню, как мы, завтракая, обсуждали людей. И мама, кивнув в сторону папы, сказала:

— Вот твой отец любит людей.

На что папа, с молчаливым участием оторвавшись от своей тарелки, сиплым голосом произнес:

— Вы просто не умеете их готовить.

Казахстан

Папа уехал работать в Казахстан, за ним и мама. Так как я училась в Москве, то осталась вместе с дау аникой и дау атикой. Но на летние каникулы я уезжала к родителям. Мы ездили по источникам или по историческим местам.

…Степи были пустынны и безжизненны, полные жара и бесцветной бежевой земли. Маленькие кустики — единственные растения, редко заполнявшие пространство между трещинами и пыльными кочками. Только благодаря трубам, обвитым оборванной жесткой тканью, и проезжавшим мимо машинам было понятно, что мы движемся — настолько пустыня была одинакова и пуста. Только черная полоска асфальта давала понять, куда ехать.

Машина, медленно подскочив, свернула за ржавой, но еще не выцветшей табличкой с надписью «Источник».

Обычно мы ездили по другой дороге, но водитель решил по-своему, на что папа прокричал сквозь шум, возникавший от залетавшего в окно ветра: «Эта дорога лучше».

Ощущение, что папа сказал совершенную неправду, возникло через 5 минут езды. Машину трясло и качало. Кочки то и дело заставляли таксиста останавливаться, а более ровная поверхность — резко нажимать на газ. Естественно, что нас с мамой, сидящих сзади, мотало и крутило. В итоге желтое лицо мамы стало выдавать полное мнение о выбранной дороге.

За тряской и тошнотой была мало заметна красота этих мест, но уже по памяти я могла представить белоснежную землю, видневшуюся слева вдалеке, почти истребленную солнцем траву, которая редко, как волосы на лысой голове, была прибита к песку. Далеко на горизонте, казалось, земля совсем исчезла, а осталась спокойная прозрачная вода. Я помню, как наш прошлый водитель сказал, что это всего лишь мираж. Словно вода разлилась по степи и там, где заканчивалась линия земли, сливалась с небом, и было ощущение водопада.

Но проехав эти тяжелые минуты по «хорошей» дороге, машина своей скоростью раскрыла тайны, скрытые миражем.

Посреди пустыни стояла небольшая зеленоватая будка, окруженная наспех построенными ангарами, один из которых имел название «дукен» (магазин), а второй просто блестел полосами железа, которые обычно используются для забора, окружающего постройку. Юрты, белые парусные круги, крыша которых поднимается кверху и закругляется, стояли почти безмолвно, разговаривая иногда на казахском языке и смеясь.

Красочные, яркие 200 тенге перешли из одной руки в другую. Машина могла проезжать.

Кое-как вывалившись из машины, мы с мамой шатаясь последовали за папой, который бодренькой походкой направился заказывать юрту.

Что-то оригинальное и экзотическое было в этом огороженном, заставленном юртами участке, где ходили люди с узкими глазами и говорили на тюркском языке.

Пустыня, где нет ничего, где пусто, где есть только сжигающее днем солнце, где в земле есть только соль, вылезающая и превращающаяся в солончаки, где есть только небольшие куски растительной жизни, где животные прячутся в песке и выходят только ночью, где нет ни края, ни конца. И там стоят юрты, окруженные этой самой пустыней. И в этом было все…

Околопожилая казахская женщина, скрывавшаяся от вечернего, но еще сильного солнца, потребовала от папы сумму большую, чем раньше, чуть ли не в 3 раза. С сильным казахским акцентом она сказала, чтобы мы внесли сумму только за сегодня, а за завтра заплатить непосредственно на следующий день. Все это немного раздражало. В конце концов, мы остались почти без денег на еду, так как папа взял меньше по незнанию. Тем не менее, это показалось хорошей новостью маме, которая сказала: «Не жрать же мы сюда приехали!»

Красненький ключик щелкнул в висячем замке.

При открытии двери в нос ударил сильный запах. После машинной качки, в которой наши желудки сильно ослабли, это было сильнодействующим средством для подготовки выхода еды. Но все обошлось, и мы почти нашли источник запаха.

Решив, что нам досталась «юрта-вонючка», мы обустроили юрту по нашему вкусу. Внутри она выглядела немного заурядно. Внешняя часть была обшита синей тканью, а под потолком в целях дизайна прикреплены подвесные красные бархатные ткани. Все это было соединено крупными стежками белой нитки, которые, видимо, тоже были частью дизайна. На полу лежал розовый ковер, кое-где облысевший и покрытый пятнами.

Взяв купальники и полотенца, мы шагнули навстречу свежему воздуху, который стал необходим после нахождения внутри.

Народ собрался вокруг коричневого нароста, державшего непонятный агрегат, похожий на покрытую ржавчиной трубу, из которой под высоким напором выливалась радоновая горячая вода. К этой трубе вкривь и вкось были подсоединены маленькие трубы.

Было две ямы. Одна из маленьких труб отходила в душ, а другая — во вторую яму. Первая яма была с водой непосредственно из самого источника, другая — чуть-чуть охлажденная, поэтому она была оккупирована маленькими детьми.

К этому источнику приезжали люди со многими болезнями, а также те, которым море показалось очень холодным. А так как море было редко теплым, источник пользовался успехом.

Вода была очень горячей. Ноги сразу почувствовали большое содержание полезных минералов и радона в этой воде.

Заняв место под напором источника, я хорошенько расслабилась, ощущая на спине сильные удары минеральной жидкости, от которых тело начинало чесаться.

Испробовав удовольствие от источника, мы вернулись в юрту, где нас с радостью ожидал сильнодействующий запах. Но мы привыкли и уже через 5 минут пили чай с молоком, дающий прилив бодрости.

Мы приехали поздно, около 6, а теперь летнее долгостоящее солнце не выдерживало дневной нагрузки и ложилось спать, покрывая за собой небо яркой пеленой звезд. Здесь не было никакого лишнего городского света, и поэтому каждая звезда была отчетливо видна в темном цвете ночи. Луна, наполовину откушенная, ярко выделялась и, иногда ударяя на землю нежным светлым молочным с черными крапинками светом, скрывалась в легкой дымке.

Источник был скрыт туманом испаряющейся воды. Это было необыкновенно. Легкая дымка плыла на поверхности радоновой жидкости. Шум, распространяющийся по закрытому участку, успокаивал и замирал в ушах.

Горячая вода, лунная ночь, небо, усыпанное звездами, легкая дымка, устремляющаяся вверх в бесконечность, и ясное понимание, что все это посреди пустыни, — оставляли большое впечатление в душе и в теле.

Юрта встретила нас с распростертыми «руками» и тусклым светом. Две покрашенные белой краской койки были сдвинуты вместе. Одеяла, которые нам дали и которые мы привезли сами, были сложены с маминой любовью и с учетом жесткости коек. То, что у казахов здесь называлось кроватями, было похоже на тяжелую участь заключенных, которые спят на таких же железяках, только в камере.

Все было как нельзя лучше… Запах почти не чувствовался, а размякшее тело засасывало в сон. Однако погрузиться в нежную и сладкую дремоту мешали поперечные железные палки, приделанные посередине каждой койки. Неудивительно, что здесь на источнике появились вдруг услуги массажа. Возможно, «кровати» были сделаны с умыслом, чтобы выпрямлять спину и делать прогиб там, где он нужен. Но я с родителями не оценила их заботу.

Утром прямая спина не гнулась и была в шоке. С самого начала предложение казашки заплатить сначала за ночь, а уже потом за утро отдельно казалось подозрительным. Теперь все стало предельно ясно.

Источник оправдал надежды. И через какие-то секунды спина «задышала» полным позвоночником. К тому времени в защиту юрты встала жара. Долго на солнце было невозможно находиться. Лицо плавилось и стонало. Но мы с легким сердцем и чистой в прямом смысле этого слова душой отправились мазаться лечебной грязью.

Мы шли по песочной дорожке, окруженной сгоревшей травой и колючками. Здесь все было диким и некурортным. Казалось бы, уже нигде нет таких необжитых мест, где только верблюды с наглыми мордашками и юрты, стоявшие белыми бугорками посреди пустыни.

Дорожка шла сразу от источника до бесконечного солончака, при копании в котором можно было обнаружить темно-синюю солоноватую грязь. Именно ею мы полностью обмазались, удовлетворив свиные потребности попрыгать и покидаться грязью. Грязь долго на мне не высыхала, меж тем как на маме она посветлела и стала отколупываться, как старая штукатурка, а кое-где просто разломалась.

Половив свежий ветерок и ощутив, как кожа стянулась и теперь стала неподвижной, мы решили отправиться смывать грязь. Улыбка казалась белоснежнее, а желтые тапки на фоне темной грязи казались светлее.

Дойдя до душа, мы обнаружили, что народ женского рода кучей забился в одну кабинку. Сервис был настолько хорошим, что мы продвинулись к мужским кабинкам. Обжигающая горячая вода лила одной струей. Проворно забегая под эту струю и с криками отбегая от нее, мы очистились. Время подходило к отъезду. Отведав божественный плов, мы двинулись собираться.

Солнце уже падало за горизонт. Таксист, наученный прошлым опытом тряски, свернул на нормальную дорогу. Зеленая будка удалялась, а вместе с ней и шум источника, давшего нам возможность прекрасно отдохнуть, и юрта-вонючка, придавшая казахскому сервису особый колорит.

Канада

Сквозь грязное окно пробивались лучи и мелькали дома. Я ехала на автобусе в аэропорт, чтобы отправиться в Канаду. Я не знала, как она меня встретит, не знала, будут ли какие-нибудь проблемы, потому что я в первый раз одна уезжала куда-то. Меня провожали родители, которые ужасно волновались за меня и по каждому поводу, связанному с собиранием вещей, упрекали или ругали. Регистрацию мне еще предстояло пройти, и я, попрощавшись с родителями, прошла через ограду, отделявшую пассажиров от провожающих, и встала в очередь на паспортный контроль.

Родственники остались за оградой и не собирались уходить. С каждым поворотом моей головы в сторону ограды все мои родственники дружно начинали махать мне руками, якобы я их не вижу. Мне становилось стыдно, и я тут же отворачивалась. Напрасное волнение глушило меня, но всевозможные проверки я прошла более удачно, чем ожидалось.

Самолет взлетел, и в желудке разлетелось чувство щекотки и радости. Вместе с щекоткой появилась и тошнота, которая не давала мне покоя весь полет.

Транспорт, на котором я летела, набирал высоту, и за иллюминатором виднелись голубые дали, за которыми проглядывались кусочки земли. Голубизну неба покрывали облака. В некоторых местах виднелись маленькие взрывчики, которые виделись мне мягкими белоснежными горками.

Канадские каникулы имели святую цель привить мне знание английского и другой культуры. В первый день меня встречали мои дядя и тетя, которые имели канадское гражданство и черного лабрадора по имени Бармалей. Тетя Люба была на тот момент беременна, но они согласились принять меня и помочь мне в моем пребывании в Канаде. Мне было 12 лет, я всего боялась, но храбрилась, поэтому вела себя вызывающе и порою нагло.

Дядя Анвар привез меня к небольшому домику, где меня встретила итальянская семья, host-family на один месяц. Со мной приехали две мексиканки и француженка.

Светлая комната с желтыми обоями и неэстетичными коричневыми комодами стала для нас с француженкой Эмилин временным пристанищем. За место у окна не пришлось бороться, кровать перешла ко мне во владение добровольно.

Школа находилась в получасе езды на автобусе и метро от дома, поэтому мы ездили с мексиканками Эрикой и Жульетой и Эмилин вместе.

Торонто казался мне даже после Москвы гигантским. Хотя, может быть, по причине моего роста. Здания были идеально подобраны друг к другу. Каждая постройка тщательно сливалась с другим строением и приукрашала его. ILAC — компания, которая предоставляла курсы английского, находилась на самом высоком этаже одного из таких зданий.

У меня было столько энергии и страха, что первая неделя пролетела незаметно. Голова, непривычная к каким-либо изменениям в языке, распухала.

Бывало, я не слышала будильник, и поэтому Эмилин, привыкшая к нагрузкам, как старшая сестра, будила меня сама. В один из таких разов я спросонья стала ее спрашивать, сколько времени, на что она мне упрямо отвечала вопросом: «What?» К тому времени, когда уже до меня дошло, что спрашиваю я ее на русском, я порядочно разозлилась на то, что она меня не понимает, и соответственно, проснулась.

Как ни была велика радость от выбора подоконной кровати, скрип при каждом моем повороте возмущал Эмилин, и она с французским матом пыталась что-то починить в моем ложе.

Тогда я еще не знала, что французский язык будет моим будущим, но уже начинала его немного изучать. Поэтому когда возникали трудности с английским, я пыталась их решить французским. В итоге все заканчивалось играми в шарады или бабуинскими танцами жестов.

Хозяева казались нам очень милыми, веселыми итальяшками. И глава семейства, и его жена были пухлыми, а их дочь соединяла в себе вес их обоих. Вся семья, как полагается итальянцам, была шумная.