Бесплатный фрагмент - Кристалл счастья

Кристалл счастья
Роман в трех частях

Часть 1. Стеклянные осколки

Пролог

Любопытство.

Главный профессиональный инструмент и проклятие Ильи Прохорова.

Его взгляд упал на фотографию в простой деревянной рамке. Молодая женщина с ясным, умным взглядом — Анна Орлова. Его первая заказчица. Та самая, чьи деньги, заплаченные не столько за результат, сколько за веру в его метод, позволили этому тихому царству бумаг появиться на свет. Он был ей обязан. Не деньгами — возможностью быть услышанным.

Илья потянулся за чашкой, но чай уже остыл. Он собирался закончить работу, как вдруг его палец наткнулся на что-то, спрятанное между страниц путеводителя по Уралу 50-х годов, который он использовал как подставку. Конверт. Плотный, желтоватый, без марки и адреса. Кто-то подсунул его вчера под дверь, когда он отлучался за новыми папками.

Внутри лежал один-единственный листок, вырванный из лабораторного блокнота. На нем — химическая формула, столь сложная, что даже Илья, видавший на своем веку немало, с первого взгляда не смог ее опознать. А ниже, торопливым, почти паническим почерком, было нацарапано:

«Они думают, это обогащение. Они думают, это оружие. Они ошибаются. Ломоносов искал не власть. Он искал утешение. Ключ от клетки для собственной души. Он назвал его „Кристалл счастья“. Не ищите его. Ибо тот, кто найдет, должен решить, будет ли человечество счастливо по принуждению… или останется несчастным по собственной воле».

Подписи не было. Только инициалы: «А.Б.».

Илья снял очки и медленно протер линзы. За окном хлестал дождь. Но теперь его стук звучал иначе. Уже не как монотонный аккомпанемент к работе, а как барабанная дробь, возвещающая о начале чего-то большого.

Он положил листок на стол. Просто клочок бумаги. Первый шепот грядущей бури, пришедший из глубины веков, чтобы всколыхнуть тихую жизнь архивариуса.

Расследование началось. Еще до того, как прозвенел телефон. Еще до того, как в дверь постучался первый клиент.

ГЛАВА 1. Агентство «Архивная правда»

Комната хранила ту особую, звенящую тишину, что свойственна только местам, где время замедляет свой бег. Она не была мертвой — она была наполнена шепотом. Шепотом пожелтевших страниц, скрипом переплетов, едва слышным шорохом памяти, запечатленной в чернилах. Это был кабинет Ильи Прохорова, агентство «Архивная правда», и сам хозяин был его главным и самым чутким слушателем.

Илья сидел за массивным дубовым столом, заваленным бумагами. Перед ним, под лупой на гибкой ножке, лежали невзрачные артефакты чужой жизни: проездной билет на автобус, кассовый чек из книжного магазина, пропуск в бизнес-центр с потускневшей фотографией. Следы, оставленные человеком в мире, как следы животного на снегу. Для большинства — мусор. Для него — связный текст.

Он поправил очки — старомодные, в тонкой металлической оправе, — и его пальцы, длинные и точные в движениях, аккуратно разложили очередную находку: талон из химчистки. Датированный 14 марта. Именно в этот день, полгода назад, студентка Карина Ветрова вышла из своего общежития и исчезла.

Напротив, затаив дыхание, сидела Елена Семенова, тетя Карины. Женщина с лицом, изможденным бесплодными поисками и пустыми надеждами.

— Ну что? — выдохнула она, впиваясь в Илью взглядом. — Вы что-нибудь… понимаете?

Илья ответил не сразу. Он отодвинул лупу, откинулся на спинку стула и уставился в окно, за которым медленно угасал мартовский день. Его взгляд был отрешенным, устремленным внутрь, где из разрозненных фактов складывалась картина.

— Карина, — начал он тихо, и его голос был низким и ровным, как гул большого колокола, — училась на филологическом. Любила поэзию Серебряного века. Об этом говорит чек на сборник Цветаевой, купленный за два дня до исчезновения.

Он помедлил, давая женщине осознать.

— Она была обязательной и педантичной. Пропуск в бизнес-центр «Авеню» — она работала там часть дня, секретарем. Отметилась утром в день исчезновения и… — Илья взял в руки пропуск, — больше не вышла. По крайней мере, через турникет. Охранники ее не запомнили.

— Так мне и полиция сказала, — с горькой безнадежностью проговорила Елена.

— Но полиция, — мягко продолжил Илья, — не спросила, зачем ей понадобилось ехать через весь город в этот район утром в выходной день.

Он дотронулся до талона из химчистки.

— Она сдала сюда пальто. В пятницу. Талон датирован субботой, 14 марта. Днем получения. Она шла не на работу. Она шла за своим пальто. И по пути зашла в бизнес-центр. Зачем?

Елена беспомощно пожала плечами. Илья снова ушел в себя. Он встал и, слегка припадая на левую ногу, — старая травма, напоминавшая о себе в сырую погоду, — подошел к стеллажу. Его движения были экономными, лишенными суеты. Каждый шаг, каждый жест были обдуманы и выверены.

— Ваша племянница, — сказал он, возвращаясь с тонкой папкой, — не была беспечной. Она планировала. Она сдала пальто в пятницу, чтобы в субботу, в свои законные выходные, надеть его для какого-то важного события. Она зашла в бизнес-центр, чтобы забрать что-то забытое с работы? Или встретиться с кем-то? Охранник не заметил ее ухода, потому что…

Он открыл папку. Там лежала распечатка плана первого этажа «Авеню», добытая, как он сухо заметил, «из открытых источников».

— Потому что есть служебный выход через паркинг. Он не оснащен турникетом. Им пользуются курьеры и сотрудники, выходящие на перекур.

В воздухе повисло напряжение. Елена сидела, не дыша.

— Но ключ… Ключ вот здесь. — Илья снова взял в руки кассовый чек. — «Книжный рай». Этот магазин находится в трех минутах ходьбы от химчистки. Но он в противоположной стороне от бизнес-центра. Она шла за пальто, но сначала зашла в книжный. Купила книгу. А потом… не пошла в химчистку. Ее следы обрываются.

Он посмотрел на Елену, и в его глазах, обычно скрытых бликами стекол очков, вспыхнула холодная искра понимания.

— Она шла на встречу. Ваша племянница шла на важную для нее встречу. Книга — возможно, подарок. Она зашла в офис, чтобы взять что-то еще. Или оставить записку. А потом… потом она должна была направиться в химчистку, надеть пальто и отправиться по своему маршруту. Но что-то случилось на отрезке между книжным и химчисткой. Вернее, кто-то.

Илья достал из папки еще один листок. Это была распечатка записи с уличной камеры, купленной за немалое вознаграждение одним из его «источников». На снимке, снятом сквозь витрину «Книжного рая», была видна Карина. Она стояла у полки, а рядом с ней, вполоборота к камере, — высокий мужчина в темном пальто.

— Она встретила его в магазине. Случайно? Или это было условлено? Она выглядит… взволнованной.

Елена ахнула, вжавшись в кресло.

— Кто он?

— Это, — Илья снял очки и снова принялся методично протирать линзы, — и есть вопрос, на который мы теперь должны найти ответ. Не «куда она пропала», а «с кем она встретилась и почему это привело к ее исчезновению». Полиция искала пропавшую девушку. Мы нашли точку, где ее жизнь пересеклась с чужой тайной. Теперь мы будем искать эту тайну.

Он посмотрел на Елену, и в его взгляде уже не было отрешенности. Был жесткий, сфокусированный интерес.

— Ваша племянница оставила нам письмо. Просто оно написано не словами. Оно написано ее последними шагами. И мы его прочтем.

Елена Семенова смотрела на этого странного, хромого человека, окруженного кипами старых бумаг, и впервые за долгие месяцы в ее сердце шевельнулась не надежда — уверенность. Уверенность в том, что он докопается. До самой сути. До архивной правды.

ГЛАВА 2. Звонок из прошлого

Илья заканчивал оформление отчета по делу Карины Ветровой. На столе лежала готовая папка с выводами: девушка стала жертвой случайного знакомого, бракоразводная ситуация которого могла быть осложнена внезапной беременностью Карины. Материалы были переданы Елене Семеновой и в правоохранительные органы. Теперь предстояла рутинная работа — внести запись в журнал, разложить по папкам копии документов.

Вечерний город за окном тонул в сизой дымке, а в кабинете было тихо и уютно. Эту тишину нарушил стационарный телефон, его резкий, несовременный звонок всегда казался грубым вторжением в упорядоченный мир архивариуса.

— Агентство «Архивная правда», Илья Прохоров, — произнес он, привычно поднося трубку к уху.

— Илюша, это я, — раздался в трубке мягкий, бархатный голос, в котором угадывались и возраст, и неизменная теплота.

Илья невольно выпрямился в кресле, а его строгое лицо смягчилось. Он узнал бы этот голос из тысячи.

— Анна, добрый вечер. Это неожиданно и очень приятно.

— Не мешаю? — в ее голосе слышалась улыбка. — Всегда боюсь отвлекать тебя от твоих древних манускриптов.

— Вы никогда не мешаете, — ответил Илья искренне. — Для вас у меня всегда найдется время.

Анна Орлова. Его первая заказчица, его главный спонсор и, как он это чувствовал, своего рода ангел-хранитель его начинания. Именно ее дело, та самая запутанная история с фамильным проклятием, раскрытое им несколько лет назад, позволило ему уйти из государственного архива и основать «Архивную правду». Деньги, которые она ему заплатила, были не просто гонораром — это был акт веры. И Илья этого никогда не забывал.

— Как ваше здоровье? — спросил он, отодвигая папку с отчетом. — Как дача? Вы уже перебрались за город?

— Все в порядке, милый, не волнуйся. Сирень как раз зацвела, небывалая красота. А я тут… собственно, по одному делу.

Илья насторожился. У Анны был безошибочный инстинкт, и ее «дела» никогда не бывали пустяковыми.

— Я вас слушаю.

— Видишь ли, у меня есть старый друг. Очень старый. Мы вместе когда-то начинали, еще в институте. Его брат… недавно погиб. Трагически и очень нелепо.

Илья молчал, давая ей собраться с мыслями.

— Его звали Алексей. Алексей Белых. Он был архивариусом, как и ты, представляешь? Только работал в маленьком ведомственном музее. Тихий, скромнейший человек. И вот… он упал под поезд в метро.

— Полиция? — уточнил Илья.

— Закрыли дело. Самоубийство. Абсурд полнейший! — в голосе Анны впервые прозвучали нотки страсти и возмущения. — Илья, я знаю людей! Алексей не был способен на такое. Он обожал свою работу, свои книги… У него не было никаких проблем! А главное — его племянник, Петр, просто в отчаянии. Он уверен, что дядя что-то нашел, что-то узнал… И за это поплатился.

Она помолчала, и когда заговорила снова, в ее голосе сквозила мольба.

— Илюша, я ни о чем тебя не просила так давно. Но посмотри, пожалуйста, на это дело. Хотя бы одним глазком. Для меня. Для старого друга. Его брат… он был из нашей породы, из тех, кто верит, что в старых бумагах спрятана правда. И, кажется, одна из этих бумаг оказалась для него смертельной.

Илья смотрел в окно на зажигающиеся огни города. Еще одно «самоубийство». Еще один тихий человек, нашедший смерть в метро. В голове уже щелкнул тот самый механизм, который он не мог остановить, — механизм вопросов. Что мог найти скромный архивариус? Что стоило ему жизни?

— Анна, — тихо сказал он, — вы же знаете, что я не могу отказать вам. Попросите Петра связаться со мной. Пусть принесет все, что осталось от Алексея. Записи, блокноты, все, что покажется ему хоть сколько-нибудь значимым.

— Спасибо, родной! — в ее голосе прозвучало настоящее облегчение. — Огромное спасибо! Я сразу же позвоню ему. Илья… будь осторожен, ладно?

— Я всегда осторожен, Анна. Это моя профессиональная деформация.

Он положил трубку и еще несколько секунд сидел неподвижно, глядя на телефон. Затем его взгляд упал на чистую, еще не заполненную папку. Он достал ее, взял ручку и на чистой этикетке вывел аккуратными буквами: «БЕЛЫХ, Алексей. Падение под поезд».

Он положил папку на край стола. Рядом с завершенным делом о пропавшей девушке теперь лежала новая история. История, которая пришла к нему по звонку из прошлого. И в тихом шелесте пустых файлов этой новой папки ему уже слышалось что-то тревожное и необъяснимое.

ГЛАВА 3. Наследник тишины

Петр Белых оказался тем, кого Илья мысленно называл «детьми экрана». Молодой человек лет двадцати пяти, с телом, привыкшим к креслу, и пальцами, непроизвольно перебирающими воздух, как по невидимой клавиатуре. Его глаза, красные от бессонных ночей и, вероятно, слез, беспокойно метались по кабинету, цепляясь за стеллажи, заваленные папками, будто пытаясь найти в этом хаосе логику, понятную ему, айтишнику.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Илья, указывая на кресло напротив. — Я Илья Прохоров.

Петр кивнул и опустился на край сиденья, сжимая в руках потрепанный рюкзак.

— Спасибо, что… что согласились увидеться. Анна Петровна сказала, что вы… что вы можете помочь.

— Анна Петровна многое обо мне напрасно думает, — сухо парировал Илья, наливая юноше стакан воды. — Но я постараюсь. Расскажите мне о вашем дяде. Не как о жертве, а как о человеке. Что он любил? Чем жил?

Петр с благодарностью сделал глоток и начал, сначала сбивчиво, потом все увереннее.

— Дядя Леша… он был как… как сервер, работающий в фоновом режиме. Тихий, незаметный. Жил один в своей хрущевке, заваленной книгами. Работал в Музее истории геологии. Не знаю даже, кем точно — то ли архивариусом, то ли библиотекарем. Он обожал свою работу. Говорил, что в старых бумагах есть своя музыка. Тихая, как шелест страниц.

Илья кивнул. Он понимал эту метафору лучше кого бы то ни было.

— Он был одинок?

— Да. Никогда не был женат. Друзей, по сути, тоже не было. Коллеги… они его, вроде, уважали, но держались на расстоянии. Он был чудаком, знаете ли. Для них. Для меня он был просто дядей Лёшей, который знал ответ на любой вопрос из истории.

— А что для него было музыкой в последнее время? — мягко спросил Илья. — О чем он говорил перед… перед смертью?

Петр нахмурился, углубившись в свои воспоминания.

— Он был странным последние недели две. Взвинченным. Я даже удивился — обычно он такой спокойный. Говорил что-то бессвязное про «ключ», про «величие русской науки», которое все забыли. Однажды обронил фразу: «Они искали богатство, а нашли нечто большее». Я не придал значения, думал, это опять какие-то его исторические байки.

Петр рванул молнию на рюкзаке и достал оттуда толстую коленкоровую тетрадь в потертой обложке.

— Вот. Это его рабочий блокнот. Я нашел его дома. Полиция его даже не забрала — посмотрели и вернули. Сочли бредом сумасшедшего.

ГЛАВА 4. Блокнот с шифром

Илья протянул руку, и его пальцы с почти религиозным трепетом коснулись обложки. Он открыл тетрадь. Страницы были исписаны убористым, аккуратным почерком. Вычисления, химические формулы, отсылки к историческим документам. Илья пробегал глазами строчки, и его профессиональное спокойствие начало медленно, но верно таять, сменяясь растущим изумлением.

«Спектральный анализ образца из фонда Д-183… аномальное преломление…»

«Сопоставить с черновиком М. В. Л. от 1758 года, шифр «Химия и свет».

«Гипотеза: воздействие на нервную систему через резонанс? Ломоносов предвосхитил…»

— Петр, — голос Ильи прозвучал приглушенно, пока он листал страницы, — ваш дядя упоминал фамилию Ломоносов?

— Ну да, постоянно. Он же с его архивами работал. Говорил, что все основные открытия уже сделаны, просто забыты.

Илья поднял на него взгляд, и за стеклами очков его глаза были широко раскрыты.

— Ваш дядя, Петр, занимался не историей. Он занимался материаловедением. Или, если быть точнее, восстанавливал одно конкретное, забытое исследование Ломоносова.

Он отодвинул от себя блокнот, словно тот был раскаленным.

— Смотрите, — Илья ткнул пальцем в сложную химическую формулу, окруженную пометками на латыни и старом русском. — Это не просто выдержки из архивов. Это… практическое руководство. Он пытался повторить эксперименты середины XVIII века. Судя по всему, Ломоносов изучал оптические, а возможно, и психоактивные свойства кристаллов. Ломоносов разглядел не просто сверкающие грани. Он увидел скрытую архитектуру, изначальный замысел, вписанный в саму материю. Он верил, что природа, как невидимый архитектор, выстроила мельчайшие частицы в стройные колонны и безупречные фасады. В хаотичном на первый взгляд мире кристаллов он обнаружил железный геометрический порядок.

Углы между гранями — не случайная причуда природы, но неизменное свидетельство этой внутренней гармонии. Словно незримый чертеж, повторяющийся в кристалле любого размера — от исполинской горной друзы до мельчайшей снежинки, тающей на ладони. Внешние бури, перепады температур, сама толща времени — ничто не властно изменить эти совершенные пропорции.

И причина этой устойчивости — в первозданном порядке, в той самой кристаллической решетке, где каждая корпускула знает свое место. Будто застывшая музыка, где каждая нота занимает строго отведенную позицию, рождая не просто звук, но идеальную симфонию формы. Это не просто закон постоянства углов — это был ключ к пониманию скрытой геометрии мироздания, доказательство того, что природа подчиняется высшей математике.

Петр смотрел на него, не понимая.

— Кристаллы? Но при чем тут…

— При том, — перебил его Илья, и в его голосе впервые зазвучало волнение, которое он не мог скрыть, — что, судя по этим записям, Михаил Васильевич Ломоносов, среди прочего, возможно, открыл способ создания кристалла с уникальными свойствами. И ваш дядя, судя по всему, был очень близок к тому, чтобы это открытие повторить. Или уже повторил.

В кабинете повисла гробовая тишина. Петр сидел, ошеломленный, пытаясь осознать масштаб того, что только что услышал. Его тихий, неприметный дядя-архивариус не просто копался в старых бумажках. Он вел опасную охоту за секретом, который пролежал в пыли архивов два с половиной века.

Илья Прохоров смотрел на блокнот, и его внутренний детектив, тот самый, что проявился когда-то под воздействием Егора Волкова, уже выстраивал цепь. Тихий архивариус. Забытый секрет гения. Слишком аккуратное самоубийство. Все это было уже не случайностью. Это было похоже на убийство. Убийство из-за знания. Из-за кристалла.

ГЛАВА 5. Скепсис бывалого

Бар «Старый причал» был одним из тех мест, где время текло медленнее, чем где-либо. Здесь пахло пивом, жареным луком и легкой грустью. За дальним столиком, в тени, отбрасываемой стеллажом с корабельными безделушками, сидел Илья Прохоров. Перед ним стоял нетронутый стакан с томатным соком.

Дверь скрипнула, впуская шум улицы, и в баре появился Егор Волков. Бывший следователь, а ныне — вольный стрелок. Человек, которого не нужно было описывать — его достаточно было увидеть. Широкий в плечах, с сединой, выбелившей виски под короткой щеткой волос, и лицом, на котором жизнь оставила все возможные отпечатки, кроме мягкости. Он двигался по залу с негнущейся уверенностью медведя, проспавшего в берлоге много зим.

— Прохоров, — его голос был низким и немного хриплым, как скрип двери в этом же баре. — Как твоя башня из бумаг? Не завалилась?

— Держится, Егор, — Илья кивком указал на стул напротив.

Волков тяжело опустился, заказал водки и, запив её томатным соком, взглянул на Илью. Его глаза, маленькие и очень внимательные, сканировали собеседника, выискивая несоответствия.

— Звонила Анна Петровна, — начал Илья, отодвигая в сторону пустой стакан. — Просила посмотреть одно дело.

— Орлова? — Волков медленно выдохнул. — Ну, если она просит… Что там? Опять наследство делить? Бабушкины бриллианты в семье ревнивых родственничков?

— Хуже. Смерть. Архивариус. Упал под поезд. Официально — суицид.

Волков фыркнул, когда ему принесли графин и вторую стопку. Он опрокинул ее одним движением, не поморщившись.

— И что? Мир теряет еще одного книжного червя, и ты решил, что это заговор? Может, ему просто надоели его пыльные фолианты?

— Его племянник принес блокнот, — Илья откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. — Алексей Белых, покойный, изучал наследие Ломоносова. Не стихи. Его научные работы. По кристаллографии.

Волков скептически хмыкнул:

— О, Боже. Сейчас начнется. Алхимия, философский камень… Илья, мы с тобой в двадцать первом веке. Люди делят бабки, ревнуют, убивают из-за квартиры. Из-за кристаллов не убивают.

— Ломоносов, — продолжил Илья, игнорируя его тон, — установил, что кристаллы — это не просто красивые камни. Это идеальная архитектура. Их форма, их углы — неизменны, потому что их внутренняя структура абсолютно упорядочена. Каждая мельчайшая частица знает свое место. Это закон, Егор. Фундаментальный. Как закон тяготения.

— Очень поэтично, — проворчал Волков, наливая третью. — И что? Твой архивариус решил проверить это лично и прыгнул под состав от осознания вселенской гармонии?

Илья достал из внутреннего кармана пиджака сложенный листок — распечатку того самого черновика с формулой и пометкой «Кристалл счастья». Он положил его на стол и медленно развернул, как раскрывают улику.

— Нет. Он наткнулся на кое-что другое. Ломоносов, судя по всему, пошел дальше простого описания. Он экспериментировал. Он пытался не описать существующие кристаллы, а… создать новый. С уникальными свойствами.

Волков смотрел на формулу с откровенным непониманием.

— И что это за свойства? Оживлять мертвых? Превращать свинец в золото?

— Возможно, — Илья прищурился, — он искал способ влиять на разум.

В баре на секунду воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом холодильника. Волков перестал крутить пустую стопку. Его взгляд стал пристальным и острым, как шило.

— Ты хочешь сказать, — он произнес это тихо, отчеканивая каждое слово, — что твой тихий архивариус наткнулся на рецепт создания некоего психоактивного кристалла? Своего рода… наркотика восемнадцатого века?

— Я ничего не хочу сказать, — холодно парировал Илья. — Я лишь констатирую, что человек, изучавший опасное знание, погиб при крайне сомнительных обстоятельствах. И его блокнот полон отсылок к «ним», к тем, кто «ищет и не должен найти».

Волков откинулся на спинку стула, и по его лицу пробежала тень. Скепсис никуда не делся, но к нему добавилось нечто новое — профессиональный интерес.

— Ладно, — тяжело вздохнул он. — Допустим. Но чтобы замочить архивариуса из-за рецепта плесневелой эпохи… Нужны очень веские причины. И очень влиятельные заказчики. Это пахнет уже не пылью архивов, Прохоров. Это пахнет большими деньгами. Или большой политикой.

Он достал из кармана мятую пачку сигарет, достал одну, но так и не зажег.

— Хорошо. Покажи мне дело. Официальное. И все, что есть по твоему Ломоносову. Но, Илья… — Он посмотрел на него прямо, и в его взгляде была тяжесть многолетнего опыта. — Если ты прав, и это не бред сумасшедшего, то мы с тобой суем палку в муравейник. И муравьи, которые оттуда вылезут, могут быть очень, очень крупными.

Илья лишь молча кивнул. Он и сам это уже понимал. Смерть в метро обретала новые, пугающие грани. И в них отражалось нечто гораздо более серьезное, чем простое убийство.

ГЛАВА 6. Первый просмотр

Дело №3478—21 по факту смерти Алексея Белых лежало между ними на столе, как чужое, нераспечатанное письмо. Кабинет Ильи с его мягким светом настольной лампы и бархатной бумажной тишиной казался неуместным для этого бездушного картонного переплета. Егор Волков сидел напротив, его массивные руки лежали на обложке, будто он пытался прочувствовать скрытую вибрацию, исходящую от документов.

— Ну что, архивариус, — проворчал он, — приступим к вскрытию?

Илья кивнул. Он со щелчком отстегнул шнуровку и открыл папку. Первое, что бросилось в глаза — стерильный порядок. Протокол осмотра места происшествия, схема платформы, заключение судмедэкспертизы, распечатка показаний двух свидетелей. Все на своих местах. Все правильно.

— Слишком аккуратно, — тихо произнес Илья, перелистывая страницы.

— Следователь Павлов, — Егор ткнул пальцем в подпись. — Знакомый. Карьерист. Любит быстрые и тихие дела. Особенно в метро. Там редко бывают свидетели, а камеры часто «неисправны».

Они погрузились в чтение. Версия была выстроена, как солдаты на параде: мужчина средних лет, без видимых признаков насилия, стоял у края платформы. Состав приближался. Свидетель, гражданка Сидорова, заметила, что он «выглядел рассеянным». Затем — резкое движение, падение под колеса. Смерть мгновенная. Предсмертной записки не обнаружено. В квартире — никаких следов подготовки к суициду, но и никаких признаков борьбы или принуждения.

— Ничего, — раздраженно бросил Егор, откидываясь на спинку стула. — Абсолютный ноль. Ни одной зацепки. Как будто человек сам решил прекратить свое существование и сделал это с казенной точностью.

— Вот именно, — Илья не отрывал взгляда от схемы. — Слишком чисто. Слишком… безлично. Посмотри на показания свидетелей.

Егор снова наклонился. Гражданка Сидорова: «Мужчина стоял неподвижно, потом вдруг шагнул». Гражданин Козлов: «Будто его кто-то позвал, он обернулся и пошатнулся».

— Нестыковочка, — тут же отреагировал Волков. — Одна говорит — шагнул, другой — пошатнулся. Для Павлова это мелочь. Для нас — первая трещина.

Илья поднял листок с описью осмотра квартиры. Одежда, книги, бытовая техника. Ничего лишнего. Ничего ценного.

— Блокнота здесь нет, — констатировал он. — Того самого, с формулами Ломоносова. Его не изымали.

— Значит, не придали значения. Или… — Егор хмуро посмотрел на Илью, — его уже забрали те, кто пришел первыми.

Они дошли до заключения судмедэксперта. Смерть от множественных травм, несовместимых с жизнью. Алкоголь и наркотики в крови не обнаружены. На теле нет следов борьбы, кроме полученных при падении.

— Идиллическая картина, — с сарказмом произнес Егор. — Человек в здравом уме и твердой памяти решает свести счеты с жизнью, выбрав один из самых жутких способов. И при этом никому не пишет, не звонит, не оставляет записок. Просто выходит из дома и шагает под поезд. Верится с трудом.

— А если его не заставляли? — задумчиво спросил Илья. — Если его… отвлекли?

— Как?

— Посмотри на показания Козлова. «Будто его кто-то позвал, он обернулся и пошатнулся». Что, если его действительно окликнули? Назвали по имени. Он обернулся на знакомый голос, потерял бдительность у края платформы, а в этот момент…

— …а в этот момент его толкнули, — закончил мысль Егор. Его глаза сузились. — Легко. Всего один точный, быстрый толчок. Со стороны это выглядит как потеря равновесия. Особенно если свидетель — пожилая женщина, которая плохо видит.

Он закрыл папку с таким видом, будто она была ему физически противна.

— Дело шито белыми нитками, Илья. Очень аккуратными, но белыми. Павлов не стал копать. Ему хватило формальных признаков. Но для нас… для нас это уже не самоубийство.

— Для нас это убийство, — тихо сказал Илья. — Убийство, тщательно замаскированное под несчастный случай. И у нас есть единственная зацепка, которую убийцы упустили.

— Блокнот, — кивнул Егор. — Твой «Кристалл счастья». Похоже, он принес Алексею не только знание, но и смерть. Что ж, — он тяжело поднялся, — теперь мы знаем, с чего начать. Найти того, кто «окликнул» его на платформе. И понять, что же такого особенного в этом кристалле, что из-за него убивают архивариусов.

В тихом кабинете его слова прозвучали как приговор. Смерть в метро больше не была статистической единицей. Она стала началом войны.

ГЛАВА 7. Голос из прошлого

Елена Коршунова парила в своем мире — мире цифровых следов, перекрестных ссылок и невидимых нитей, связывающих людей. Кабинет Ильи с его аурой многовековой пыли был для нее одновременно священной обителью и полем для мягкого противостояния. Она ценила его метод, но верила в силу живого слова, в энергию, которую нельзя извлечь из протокола.

Пока Илья и Егор погружались в стерильное бездушие дела, она обрушила на проблему всю мощь своих журналистских связей. Социальные сети, профессиональные форумы, базы данных научных конференций — все было пущено в ход. И вот, после двух дней цифровой охоты, она вышла на человека по имени Семен Игоревич, бывшего коллегу Алексея Белых, ушедшего на пенсию год назад и жившего теперь в тихой подмосковной квартире.

Она уговорила его на встречу, представившись исследовательницей, пишущей статью о забытых научных архивах. Семен Игоревич, сухонький старичок с глазами-бусинками, выглядел настороженно, но дверь открыл.

— Алексей? — он поправил очки на переносице, когда они сидели за чаем в его крохотной гостиной. — Да, мы работали вместе. Лет пятнадцать, наверное. Тихий. Знающий. Знал архивы, как свои пять пальцев.

— А в последнее время? — мягко спросила Елена, делая вид, что записывает в блокнот. — Он не менялся?

Старик помолчал, его взгляд стал неподвижным, уставленным в прошлое.

— Менялся, — наконец выдохнул он. — Месяца за два до… до того, что случилось. Стал другим. Нервозным. Раньше он был как… как книга на полке. Стоит себе, и все. А тут будто током его било. Глаза горели.

— Он говорил, над чем работает?

— Бормотал что-то про Ломоносова. Не про стихи, нет. Про какие-то его секретные изыскания. Говорил, что нашел нить, ведущую к великому открытию, которое все просмотрели. — Семен Игоревич нервно облизал губы. — Он сказал одну странную фразу. «Они искали алмазы, Семен, а нашли дверь. И боятся ее открыть».

Елена перестала писать. «Дверь». Это слово отозвалось в ней тревожным эхом.

— Кто «они»?

— Я спросил. Он посмотрел на меня так, будто я его предал, и прошептал: «Те, кто следят». Потом засмеялся, но смех был какой-то горький. Говорил, что ему кажется, будто за ним ходят по пятам. Что его квартирку кто-то обыскивал, пока он был на работе. Вроде бы ничего не взяли, но вещи были переложены. Он называл это «тихим обыском».

Елена почувствовала, как по спине пробежал холодок. Это была не паранойя. Это было точное описание профессиональной работы.

— И что он делал?

— Работал днями и ночами. Просиживал в архиве после закрытия. Приносил какие-то старые чертежи, формулы. Однажды я застал его за странным занятием — он рассматривал в лупу какой-то мелкий камушек. Не алмаз, нет. Что-то прозрачное, но с металлическим отливом. Я пошутил, мол, нашел философский камень? Он аж побледнел и спрятал его так быстро, будто это был краденый бриллиант.

Он помолчал, глотнул остывший чай.

— В последний раз я видел его за пару дней до… Вы знаете. Он был в отчаянии. Говорил, что совершил ошибку, что нужно было все уничтожить. Что «дверь» лучше не открывать. Но было поздно. Он сказал: «Они уже здесь, Семен. Они пахнут чужим ветром».

«Пахнут чужим ветром». Елена записала эту фразу, и рука у нее дрогнула.

— Он не назвал имен? Никого не упомянул?

Старик покачал головой, но потом его лицо озарилось смутным воспоминанием.

— Жаловался на одного человека. Говорил, что тот «приходит под маской благодетеля, а в глазах у него расчет». Но имени не назвал. Сказал только, что этот человек связан с каким-то фондом, который спонсировал наш архив. И что он слишком уж интересовался его, Алексея, работой.

Елена поблагодарила его, оставила визитку и вышла на улицу, где ее обдало свежим ветром. Но холодок внутри не проходил. «Дверь». «Тихий обыск». «Пахнут чужим ветром». Слова Алексея Белых складывались в жутковатую мозаику. Это не был бред сумасшедшего. Это был точный отчет человека, осознавшего, что он наткнулся на нечто огромное и опасное. И что за этим «нечто» стоят могущественные силы, не брезгующие ни слежкой, ни убийством.

Она достала телефон и набрала номер Ильи. Ей нужно было срочно поделиться этим. Голос из прошлого только что заговорил. И он говорил о кристалле, который был не счастьем, а ключом. Ключом от двери, за которой, возможно, ждала гибель.

ГЛАВА 8. Улика в метро

Кабинет начальника службы безопасности метрополитена был тесным и душным, пропахшим остывшим кофе и металлической пылью. На столе, заваленном бумагами, стояло четыре монитора, на которых в унылой последовательности сменялись виды платформ и вестибюлей. Егор Волков, занимая собой полкомнаты, смотрел на оператора, пухлого мужчину в потертой форме, с таким видом, будто тот был подследственным, а не коллегой.

— Ну, Андрей Иваныч, показывай свое кино, — прорычал Волков, от которого в тесноте кабинета пахло мятой и властью. — Станция «Полежаевская», 14 марта, интервал с 17:00 до 18:00.

Оператор, наученный горьким опытом не спорить с бывшими (а тем более — с нынешними) силовиками, засеменил пальцами по клавиатуре.

— Сейчас, Егор Петрович, найдем… Камера номер три, центральный зал.

Илья стоял чуть поодаль, прислонившись к косяку. Его взгляд, привыкший выхватывать детали из тысяч одинаковых страниц, безразлично скользил по монотонному потоку серых фигур на экране. Люди спешили, замирали, читали с телефонов — стандартная жизнь подземки.

— Вот, — оператор замедлил запись. — Время 17:22. Ваш субъект появляется на платформе.

Алексей Белых, в своем потрепанном пальто и с кейсом в руке, возник в кадре слева. Он действительно выглядел рассеянным, даже потерянным. Не спеша, он прошел к краю платформы и остановился, уставившись на рельсы. Никакой тревоги, никакого страха в его позе не было. Лишь глубокая задумчивость.

— Ничего особенного, — пробурчал оператор. — Стоит, как все.

— Смотри, — внезапно сказал Илья, делая шаг вперед. Его пальцы уперлись в край стола. — Не на рельсы. Он смотрит на противоположную сторону.

Действительно, взгляд Алексея был направлен не вниз, а через пути. Камера, установленная на их стороне, давала общий план, но детали противоположной платформы терялись в полумраке и потоке людей.

— Есть камера напротив? — резко спросил Егор.

— Есть, но… — оператор переключил вид. Качество было хуже, изображение зернистым. — Она старая, часто шумит.

На экране, прямо напротив Алексея, у колонны, стояла высокая, худая фигура в темном худи. Капюшон был надет, лицо полностью скрыто в тени. Руки были засунуты в карманы куртки.

— Мать твою… — прошептал Волков, придвигаясь к экрану так близко, что его дыхание затуманило стекло. — Кто это?

— Непонятно, — развел руками оператор. — Появился минуту назад. Стоит, не двигается.

Илья не сводил глаз с фигуры. Она была неестественно неподвижна, как столб, в то время как вокруг нее кипела жизнь. И она смотрела. Прямо на Алексея.

— Время? — отрывисто спросил Илья.

— 17:23:04.

На записи с «их» стороны Алексей все так же стоял. И вдруг, его поза изменилась. Он не шатнулся и не шагнул. Он… вздрогнул. Как будто от внезапного оклика. Его голова резко повернулась влево, вдоль платформы, будто он услышал свое имя откуда-то сбоку.

— Стоп! — скомандовал Егор. — Он слышит что-то не от того парня в капюшоне. Тот стоит прямо и молчит.

В этот самый момент, когда голова Алексея была повернута, его тело потеряло бдительность. И в следующую секунду произошло два события почти одновременно.

На записи с противоположной платформы, фигура в капюшоне сделала едва заметное движение — не шаг, а скорее легкий наклон корпуса вперед, будто следя за чем-то.

А на «их» записи, с края кадра, в область спины Алексея врезалась некая быстрая, смазанная тень. Не толчок, не удар. Скорее, резкое, точечное воздействие. Алексей, и без того сместивший центр тяжести, совершил нелепое, неконтролируемое движение — он не шагнул, а именно полетел вниз, на рельсы, с выражением абсолютного шока на лице.

Фигура в капюшоне на противоположной стороне выпрямилась, развернулась и спокойно, не спеша, растворилась в толпе, даже не обернувшись на крики.

А тень, толкнувшая Алексея, так и не попала в кадр.

В кабинете повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь гулом вентилятора.

— Два, — хрипло прошептал Егор, отрывая взгляд от экрана. Его лицо было бледным от ярости. — Их было двое. Один — наблюдатель. Наводчик. Стоял напротив, чтобы контролировать процесс. А второй… второй был оперативником. Работал в слепой зоне камер.

Илья медленно выдохнул. Его пальцы сжались в бессильные кулаки. Это было не самоубийство. Даже не убийство по горячим следам. Это была казнь. Холодная, расчетливая, спланированная операция по ликвидации.

— Они его убили на виду у сотен людей, — сказал Илья, и его голос был страшно спокоен. — И никто ничего не заметил. Профессионалы.

Егор тяжело ударил кулаком по столу, заставив подпрыгнуть мониторы.

— Значит, так. У нас есть невидимка, который толкает, и призрак в капюшоне, который наблюдает. И оба работают так, что у ментов даже вопросов не возникло. — Он посмотрел на Илью, и в его глазах горел знакомый огонь охоты. — Ну что, архивариус, твой «Кристалл счастья» все больше похож на смертный приговор. Теперь мы знаем — за твоим архивариусом охотились волки. И эти волки еще на свободе.

ГЛАВА 9. Алхимия и фарфор

Ночь опустилась над городом, но в кабинете Ильи горел одинокий абажур настольной лампы, отбрасывая теплый круг света на разложенные перед ним документы. Блокнот Алексея Белых лежал справа, слева — стопка распечаток из цифрового архива, а в центре — чистый лист бумаги, на котором Илья пытался выстроить логическую цепь.

Он вновь и вновь перечитывал странные пометки на полях. «Ломоносов. Опыты со светом и цветом. Связь с Виноградовым?» «Фарфор — не глина, а матрица. Секрет в плавне.» «Искомый кристалл — не природный. Искусственный, как и фарфор. Алхимия нового времени.»

Имя Дмитрия Виноградова, создателя русского фарфора, встречалось все чаще. Илья знал его как историческую фигуру, но не видел связи с кристаллографией Ломоносова. Он углубился в архивные каталоги, в оцифрованные подборки писем и черновиков середины XVIII века.

И вот, в переписке Ломоносова с Академией Наук, он нашел упоминание, мимо которого проходили десятки исследователей. В письме, датированном 1752 годом, Ломоносов ходатайствовал о выделении средств на «секретные химические опыты совместно с товарищем Виноградовым по установлению единых природных законов для тел искусственных и естественных».

«… товарищ мой по учебе. Дмитрий Виноградов». Они работали вместе.

Кропотливо, будто алхимик, стремящийся поймать в реторту саму душу материи, Виноградов проводил опыты. День за днем, неделя за неделей, в дымном зареве плавильных печей рождалось его детище. И вот, когда, казалось, были испробованы все возможные сочетания, магия свершилась. Из грубой, безликой глины под его руками воспрял фарфор невиданной дотоле красоты — белоснежный, звенящий, столь же совершенный, как и вожделенные мейсенские творения, что везли из-за границы за баснословные деньги.

Но Виноградов был не просто искусным ремесленником. Он был провидцем. Понимая, что знание — это хрупкое сокровище, способное кануть в Лету, он взялся за перо. Свои открытия, добытые ценой бессонных ночей и тысяч неудач, он скрупулезно запечатлел в рукописях. Однако это был не просто отчет. Опасаясь недобросовестных последователей или просто воров, он облек свои формулы и рецепты в сложную систему шифра. Он не оставлял ключ, а лишь запечатывал тайну, словно в кунсткамеру, доверяя ее бумаге и времени.

Его гений не ограничился одним лишь составом массы. Это был ум, объявший вселенную фарфора от начала и до конца. Он самолично исходил десятки верст в поисках нужных месторождений глин, изучая их душу и характер. Он писал подробнейшие наставления, как промывать и очищать эту глину, будто обучая подмастерьев тонкому искусству обращения с капризной материей. Он экспериментировал с топливом для печей, искал идеальный жар, способный преобразить, но не испепелить. Сам рождал в своем воображении проекты горнов и печей, а после, в поте лица, руководил их возведением, из инженера превращаясь в прораба.

И когда основной состав был найден, его мысль устремилась дальше — к цвету. Он вывел собственные, уникальные формулы красок, которые ложились на белизну черепка сочной, яркой патиной, не блекнув в огне. И на этом его миссия не завершилась. Осознавая, что одно дело — создать шедевр, и другое — поставить ремесло на поток, он стал готовить специалистов. От простых рабочих до искусных живописцев — он щедро делился знаниями, становясь не просто мастером, но и учителем, закладывая фундамент целой отрасли, которая должна была пережить его самого.

Илья распечатал уцелевшие фрагменты лабораторного журнала Виноградова. Строгие колонки с рецептами фарфоровых масс, температуры обжига, описания свойств глазурей. Среди сухих технических записей его взгляд зацепился за одну, повторявшуюся несколько раз с небольшими вариациями: «Плавень №7. С добавлением соли по Ломоносову. Дает необъяснимую твердость и особый блеск, схожий с алмазным.»

«Соль по Ломоносову». Что это было?

Он вернулся к блокноту Алексея. И там, на одной из последних страниц, нашел ответ. Рисунок, на первый взгляд — хаотичное нагромождение геометрических фигур. Но, присмотревшись, Илья узнал схематичное изображение кристаллической решетки, идентичной той, что Ломоносов описывал для кварца. Но с одним ключевым отличием: в узлах решетки были проставлены не только химические элементы, но и буквы «ПЛ» и температурные отметки.

И тут его осенило. Он положил рядом распечатку страницы из журнала Виноградова. Рисунок Алексея и описание «Плавня №7» идеально совпадали по структуре. Алексей не просто изучал теорию Ломоносова. Он пытался воссоздать тот самый «плавень» — вещество-помощник, которое использовал Виноградов в своих фарфоровых массах, но на основе рецепта Ломоносова.

Ломоносов дал теорию — идеальную кристаллическую структуру. Виноградов, гений прикладной химии, предоставил технологию — «плавень», который мог эту структуру вырастить в искусственных условиях. Они работали над созданием не просто нового материала. Они создавали идеальный искусственный кристалл.

Илья откинулся на спинку стула, вглядываясь в ночь за окном. Теперь все обретало смысл. Алексей Белых, копаясь в архивах, наткнулся не на разрозненные записи, а на остатки грандиозного научного проекта, который вели два гения. Проекта, вероятно, засекреченного самим государством и забытого после их смерти.

И он понял главное. «Кристалл счастья» — это не метафора Ломоносова. Это буквальное описание свойств. Ломоносов, с его интересом к физиологии и оптике, мог теоретизировать о влиянии идеального кристалла на психику через зрение или иное излучение. А Виноградов, как практик, пытался этот кристалл «приготовить», как он готовил фарфор.

Алексей Белых был не просто архивариусом. Он был алхимиком, пытавшимся по обрывкам рецептов и чертежей воссоздать эликсир двухвековой давности. И он слишком близко подошел к успеху. Настолько близко, что те, кто знал о существовании этого секрета, не могли ему этого позволить.

Илья взглянул на чистый лист. Теперь на нем были две фамилии, соединенные стрелкой: Ломоносов ↔ Виноградов. А от них — к Алексею Белых. И от Алексея — к таинственным убийцам в метро.

Расследование больше не было делом о смерти одинокого архивариуса. Оно превращалось в охоту за наследием, за секретом, который два гения унесли с собой в могилу. И за которым кто-то очень могущественный охотился и сейчас.

ГЛАВА 10. Решение

Воздух в кабинете «Архивной правды» был густым и тяжелым, словно перед грозой. Собравшиеся здесь трое — Илья, Егор и Елена — сидели в молчании, но тишина эта была взрывоопасной, наполненной отзвуками только что обнародованных фактов. На столе лежали три ключевых доказательства: блокнот Алексея с формулами, распечатка кадров с камер наблюдения и записи Елены с рассказами коллеги о «тихом обыске» и фразе про «тех, кто пахнет чужим ветром».

Егор Волков тяжело поднялся с кресла и подошел к окну. За стеклом сгущались сумерки, первые фонари зажигали в сыром мартовском воздухе мутные желтые пятна.

— Ладно, — его хриплый голос разрезал тишину, как нож. — Давайте расставим все по полочкам. Как на допросе. Илья, твои документы.

Илья Прохоров поправил очки. Его лицо было бледным, но собранным.

— Алексей Белых изучал забытый научный проект Ломоносова и Виноградова по созданию искусственного кристалла с уникальными свойствами. Он был близок к разгадке. Его блокнот — прямое тому доказательство. Он боялся слежки и «тихих обысков». Его последние записи полны отчаяния и предчувствия беды.

— Елена, твои люди, — кивнул Егор, не оборачиваясь.

Елена Коршунова, сверкая глазами, отложила свой вечный блокнот.

— Его коллега подтверждает: Алексей был одержим, нервничал, говорил о «двери», которую лучше не открывать. Он видел у него странный кристалл. И главное — он упоминал человека «под маской благодетеля» из спонсирующего фонда. Это уже конкретный след.

— А теперь моя часть, — Волков развернулся к ним. Его массивная фигура казалась еще больше в сгущающихся сумерках. — Запись с камер. Убийство. Чистой воды. Два профессионала. Один — наводчик, наблюдатель. Второй — исполнитель, работавший в слепой зоне. Никаких следов, никаких свидетелей, понимающих что-либо. Менты даже не копали. Им подсунули красивую версию о суициде, и они проглотили.

Он прошелся по кабинету, его шаги были тяжелыми и гулкими.

— Так. Что мы имеем? Тихий архивариус, который копается в исторических документах. Кому и как он мог помешать? Только в одном случае — если эти документы содержат не просто историческую ценность, а практическую. Такую, что за нее и в наше время готовы убивать.

— Формула, — тихо сказал Илья. — Или сам кристалл. Ломоносов и Виноградов работали над созданием идеального искусственного материала. Возможно, обладающего не только физическими, но и иными свойствами. Психоактивными, как мы предполагали. Или чем-то еще, что представляет колоссальную ценность.

— Ценность, — с усмешкой повторил Егор. — Это либо оружие, либо лекарство. И то, и другое стоит баснословных денег. Или власти.

— Но это же XVIII век! — воскликнула Елена. — Какое оружие из пожелтевших бумаг?

— Не стоит недооценивать гениев, Лена, — покачал головой Илья. — Их идеи могли опережать время на столетия. Алексей, судя по всему, это понял и попытался их материализовать. И за это поплатился.

В кабинете снова воцарилась тишина, на этот раз осмысленная. Все пазлы сложились в одну ужасающую картину.

— Значит, так, — Егор вернулся к столу и уперся в него руками. — Мы официально считаем, что Алексей Белых был убит. Убит профессионалами с целью завладения или сокрытия некоего научного открытия, имеющего отношение к наследию Ломоносова. Версию о самоубийстве мы отвергаем.

Он перевел взгляд с Ильи на Елену и обратно.

— Вопрос в одном. Мы сейчас что делаем? Закрываем эту папку, отдаем все, что есть, в прокуратуру с пометкой «выглядит подозрительно» и забываем? Или мы берем это дело в работу?

Илья снял очки и медленно протер линзы. Перед его мысленным взором проплыли страницы блокнота, испещренные аккуратным почерком Алексея. Он видел в них не просто текст — он видел родственную душу. Такого же, как он, служителя правды, закопавшегося в бумагах. Только этот служитель наткнулся на слишком опасную правду.

— Анна Петровна просила меня посмотреть на это дело, — тихо произнес он. — Не для того, чтобы мы его закрыли от испуга. Она почувствовала несправедливость. И она не ошиблась.

Он надел очки, и его взгляд стал твердым и ясным.

— «Архивная правда» начинает официальное расследование обстоятельств смерти Алексея Белых. Мы обязаны это сделать.

Елена решительно кивнула.

— Я — за. Это уже не архивное дело, это журналистское расследование. И я его проведу.

Егор тяжело вздохнул, но в его глазах читалось не сопротивление, а сосредоточенность.

— Ладно. Значит, война. — Он выпрямился во весь свой внушительный рост. — Я предупреждал, Илья. Муравьи будут крупные. Но раз уж решили, то будем давить. Координаты наводчика в капюшоне я уже начал прощупывать через старые каналы. И про «благодетеля» из фонда надо копать.

Илья Прохоров открыл чистую папку и взял ручку. Он вывел на этикетке каллиграфическим почерком: «ДЕЛО А. БЕЛЫХ. УБИЙСТВО».

Он положил папку в центр стола. Это был уже не просто запрос. Это был вызов. Они только что объявили войну невидимому врагу, который был готов убивать за секреты, пролежавшие в пыли два с половиной века. Расследование началось.

ГЛАВА 11. Научный консультант

Кабинет профессора Анатолия Жаркова напоминал лабораторию безумного гения из старых фантастических романов. Повсюду стояли оптические приборы, призмы и линзы ловили скупой московский свет, разбрасывая по стенам радужные зайчики. В воздухе витал запах озона и канифоли. Сам профессор, сухонький старичок с взъерошенной шевелюрой и живыми, не по годам острыми глазами, с интересом разглядывал Елену, перебирая в руках какой-то сложный механизм.

— Коршунова? Из «Архивной правды»? — переспросил он, выслушав ее краткое введение. — Любопытно. Обычно ко мне обращаются студенты или коллеги-физики. А вы, я смотрю, из мира гуманитарного. Чем могу быть полезен?

Елена, чувствуя себя немного потерянной в этом царстве хрусталя и проводов, решила действовать напрямую.

— Профессор, я занимаюсь одним расследованием. Несколько недель назад к вам, судя по нашей информации, обращался мужчина по имени Алексей Белых. Он задавал вопросы о пьезоэлектрическом резонансе.

Лицо Жаркова мгновенно изменилось. Легкая, игривая улыбка сползла, взгляд стал настороженным и тяжелым. Он аккуратно отложил прибор в сторону.

— Белых… Да, помню. Очень странный визит. Обычно ко мне приходят с конкретными техническими задачами: резонансная частота кварца, температурная стабильность. А этот человек… он спрашивал о вещах фундаментальных, почти фантастических.

— Например? — Елена достала блокнот, стараясь не выказывать своего волнения.

— Он спрашивал, возможно ли создать пьезоэлектрик на органической основе. Не на кварцевой или керамической, как обычно, а на… как он выразился… «биометрической». То есть, повторяющей структуру живых тканей. — Профессор скептически хмыкнул. — Я сказал ему, что в теории — возможно всё. Но на практике — это утопия. Органические кристаллы обычно слишком хрупки и нестабильны для серьезного пьезоэффекта.

— Он настаивал?

— Больше того. Он спросил, может ли такой гипотетический кристалл, вибрируя на определенной, тщательно подобранной частоте, входить в резонанс не с другим телом, а с… биополем человека. С нервными импульсами. — Жарков покачал головой, вспоминая. — Я его, конечно, отчитал. Сказал, что это уже не физика, а лженаука, шаманство какое-то. Но он был не из тех, кого легко переубедить. Он показал мне… одну формулу.

Елена замерла с ручкой над бумагой.

— Формулу?

— Да. Очень старую, судя по начертанию символов. Я таких в современных учебниках не видел. И в ней была заложена именно эта идея — синтез кристалла, который был бы одновременно и стабилен, как кварц, и биосовместим, как… ну, не знаю, как кость или зубная эмаль. — Профессор посмотрел на Елену поверх очков. — Я спросил его, откуда у него эти данные. Он сказал, что нашел в архивах. В трудах Ломоносова.

В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом какого-то прибора.

— Ломоносова? — переспросила Елена, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Именно. Я, конечно, рассмеялся. Сказал, что во времена Ломоносова не знали ни о пьезоэффекте, ни о биосовместимости. Но он… он был уверен. Говорил, что Ломоносов и его коллега, Виноградов, работали над этим. Что они подошли к разгадке с другой стороны — не через физику, а через химию и структуру. Через создание идеальной решетки. — Жарков замолчал, его взгляд стал отрешенным. — Знаете, я тогда подумал, что он чудак. Но сейчас, вспоминая ту формулу… в ней был смысл. Странный, опережающий время. Как будто он пытался собрать компьютер по чертежам Леонардо да Винчи. Вроде бы абсурд, но… чертежи-то гениальные.

— И что вы ему ответили? — тихо спросила Елена.

— Я сказал, что теоретически, если такой кристалл и можно создать, то его резонансные свойства будут колоссальными. Он мог бы… — профессор замялся, подбирая слова, — мог бы влиять на любые электромагнитные процессы на микроуровне. Вплоть до… вплоть до нейронных связей. Но это чистой воды фантастика. И очень опасная. Потому что тот, кто научится этим управлять…

Он не договорил, но Елена поняла. Она сама додумала: сможет управлять и сознанием.

— Он испугался? — спросила она. — Белых?

Жарков задумался.

— Нет. Не испугался. Он выглядел… просветленным. Словно получил подтверждение. Он поблагодарил меня и ушел. А на прощание сказал одну странную фразу. Спросил: «Профессор, а вы верите, что счастье можно кристаллизовать?»

Елена почувствовала, как по спине пробежал холодок. «Кристалл счастья». Это было уже не абстрактное название.

— Больше вы его не видели?

— Нет. А через пару недель я прочел в новостях о его смерти. Самоубийство, кажется. — В глазах Жаркова мелькнуло что-то острое, понимающее. — Но вы ведь здесь не поэтому, верно? Вы считаете, что его убили из-за этих его изысканий?

Елена молча кивнула.

Профессор тяжело вздохнул.

— Девушка… Елена. Будьте осторожны. Идеи, опережающие время, как правило, либо губят своих создателей, либо попадают в руки к тем, кто использует их не во благо. Ваш архивариус нашел не просто исторический курьез. Он, возможно, наткнулся на ключ. И как любой ключ, он может открыть как врата рая, так и преисподнюю. И я очень боюсь, что те, кто сейчас охотится за ним, выбрали себе цель вторую.

Он проводил ее до двери, и его последние слова прозвучали как предостережение из другого, более опасного мира, который вдруг ворвался в ее привычную жизнь журналистки. Теперь у них было не просто предположение. У них было научное подтверждение, что «Кристалл счастья» — не метафора, а возможная реальность. И реальность смертельно опасная.

ГЛАВА 12. Фонд «Наследие»

Офис фонда «Наследие» располагался в одной из отреставрированных старинных усадеб в центре Москвы. Высокие потолки с лепниной, паркет, сияющий как зеркало, и строгая, почти музейная тишина. Пахло дорогим деревом и едва уловимыми нотами парфюма. После запыленного кабинета Ильи это место казалось другим миром — миром безупречного, отлакированного благополучия.

Илья и Елена молча ждали в приемной, ощущая на себе взгляд секретарши, которая с холодноватой вежливостью предложила им кофе. Елена, привыкшая к более брутальным офисам новостных агентств, нервно теребила ручку. Илья же сидел неподвижно, его взгляд скользил по стенам, увешанным картинами современных русских художников и старыми картами Урала в золоченых рамах. Вся обстановка кричала о деньгах. Очень больших деньгах, прикрытых тонким флером интеллектуальности и меценатства.

Дверь в кабинет открылась беззвучно.

— Господин Крюков может вас принять, — сообщила секретарша.

Кабинет был еще более впечатляющим, чем приемная. Панорамное окно открывало вид на Кремль, и свет, льющийся из него, подсвечивал фигуру человека, поднимавшегося им навстречу.

Вадим Крюков. На вид ему можно было дать лет сорок пять. Серебро в его темных волосах было не признаком возраста, а модным акцентом. Он был одет в идеально сидящий костюм без галстука, и его улыбка была широкой, обаятельной и настолько отточенной, что на мгновение показалась Илье голографической проекцией.

— Илья Прохоров? Елена Коршунова? — его голос был глубоким и бархатным, он наполнял собой все пространство. — Очень приятно. Вадим Крюков. Прошу, садитесь.

Они устроились в кожаные кресла напротив массивного стола из красного дерева. Крюков занял свое место, сложив руки перед собой. Его движения были плавными, экономичными, лишенными суеты.

— Чем обязан визиту «Архивной правды»? — спросил он, и его взгляд, ясный и пронзительный, перешел с Ильи на Елену. — Ваше агентство, если не ошибаюсь, занимается восстановлением исторических фактов. Благородное дело.

— Мы расследуем обстоятельства смерти Алексея Белых, — без предисловий начал Илья. Его тихий, ровный голос контрастировал с бархатным баритоном Крюкова. — Он работал с архивом Демидовского общества, оцифровку которого спонсировал ваш фонд.

На лице Крюкова на мгновение мелькнула искренняя, как показалось Илье, тень огорчения.

— Да, трагическая история. Я был шокирован, когда узнал. Алексей Борисович был уникальным специалистом. Энтузиастом. Таких людей, преданных своему делу, осталось мало.

— Вы лично были с ним знакомы? — встряла Елена, доставая диктофон. Крюков с легкой, снисходительной улыбкой кивнул на него, давая разрешение.

— Конечно. Я лично курирую все проекты фонда, связанные с наукой и историей. Мы несколько раз встречались, обсуждали детали работы с архивом. Он консультировал нас по ряду вопросов. Невероятно эрудированный человек.

— А что именно вас интересовало в архиве? — спросил Илья. — Конкретно.

Крюков слегка откинулся в кресле.

— Фонд «Наследие» видит свою миссию в сохранении и популяризации великого научного и культурного достояния России. Ломоносов — наш титан. Наша цель — сделать его наследие, его черновики, доступными для всех исследователей. Мы не скрываем этого.

— Алексей Белых, по нашим данным, в последние недели перед смертью был сильно взволнован, — продолжил Илья, внимательно следя за реакцией Крюкова. — Он говорил о каком-то важном открытии, связанном с Ломоносовым. Он не обсуждал это с вами?

Лицо Крюкова стало серьезным.

— Обсуждал. Более того, он приходил ко мне примерно за неделю до… несчастного случая. Был очень возбужден. Говорил, что нашел некие уникальные заметки Ломоносова о свойствах кристаллов. Что это может перевернуть современные представления о материалах. — Крюков развел руками. — Честно говоря, я отнесся к этому скептически. Вы знаете, у многих увлеченных исследователей бывают периоды одержимости. Я предложил ему оформить заявку на грант для более глубокого изучения, пообещал поддержку. Но он… он казался напуганным. Говорил, что «не те люди» могут проявить интерес.

— И кто эти «не те люди»? — быстро спросила Елена.

— Он не сказал. Бормотал что-то о «конкурентах», о «тех, кто ищет только выгоду». Я успокаивал его, говорил, что фонд обеспечит ему защиту и необходимые ресурсы. — Крюков вздохнул. — Видимо, этого оказалось недостаточно. Его параноидальные настроения, увы, взяли верх. Психика — хрупкая вещь.

Илья почувствовал, как по спине пробежал холодок. Крюков был идеален. Слишком идеален. Его история была выстроена безупречно: он представал понимающим меценатом, а Алексей — сумасшедшим гением, доведшим себя до паранойи. Все сходилось. Слишком уж сходилось.

— Вы не знаете, куда он мог деть свои исследования? — спросил Илья. — Блокноты, образцы?

— К сожалению, нет. После его смерти мы предлагали помощь его семье в разборе архива, но нам вежливо отказали. — Крюков снова улыбнулся, но на этот раз в его улыбке было что-то ледяное. — Если вы найдете что-то, связанное с его изысканиями, фонд «Наследие» будет крайне заинтересован в сотрудничестве. Мы готовы выкупить эти материалы для дальнейшего изучения. Чтобы труд Алексея Борисовича не пропал даром.

В его словах прозвучала почти неуловимая нота крайней заинтересованности. Мимоходом. Но Илья ее уловил.

Они пробыли в кабинете еще несколько минут, обмениваясь ничего не значащими фразами. Когда они вышли на улицу, их обдало порывом холодного ветра.

— Ну? — спросила Елена, закутываясь в пальто. — Что думаешь?

Илья молча шел несколько метров, его лицо было мрачным.

— Он знал, — наконец произнес он. — Знает о кристалле. Знает, что Алексей был близок. И он очень хочет это заполучить.

— Но он такой… благородный, — с иронией заметила Елена.

— Именно поэтому он и опасен, — тихо сказал Илья. — Волк в овечьей шкуре — это клише. Но волк в шкуре самого хитрого охотника — это уже нечто иное. Он не отрицает, он предлагает помощь. Он не скрывает интереса, он делает его благородным. Он идеально выстроил свою легенду.

Он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на величественное здание фонда.

— Мы нашли «благодетеля», Лена. И я почти уверен, что мы только что посмотрели в глаза человеку, отдававшему приказ о ликвидации Алексея Белых. Только доказать это будет почти невозможно.

ГЛАВА 13. Ночной визит

Глухой ночной звонок вырвал Илью из тревожного сна, в котором ему мерещились формулы, танцующие в свете метро. Он снял трубку домашнего телефона, еще не до конца придя в себя.

— Сигнализация, — сухо произнес голос оператора службы безопасности. — Объект «Архив-1». Причина — срабатывание датчика движения в основном зале.

Ледяная волна пробежала по спине Ильи. Он бросил трубку, не слушая подробностей, и стал быстро одеваться. Через десять минут он уже сидел в такси, мчавшемся по ночному городу, сжимая в кармане ключи от агентства. По дороге он набрал номер Волкова.

— Егор, — сказал он, едва тот поднес трубку к уху. — В агентстве сработала сигнализация.

Хриплое ругательство на том конце провода было ответом.

— Буду минут через пятнадцать. Не лезь один, слышишь?

Но Илья уже выходил из машины. Улица была пустынна и тиха. Фасад здания «Архивной правды» стоял темный и, казалось, нетронутый. Ни разбитых стекол, ни следов взлома на входной двери. Он отключил сигнализацию с брелока и, взяв в руку тяжелую металлическую линейку — единственное подобие оружия, что было под рукой, — медленно вошел внутрь.

Воздух в помещении был неподвижен и холоден. Ничего не кричало о присутствии чужого. Он включил свет, и люминесцентные лампы, поморгав, зажглись, заливая белым светом знакомый до мелочей кабинет. Все было на своих местах. Стеллажи с папками, столы, компьютеры.

Илья стоял посреди комнаты, медленно поворачиваясь, его зрение, отточенное годами работы с текстом, сканировало пространство. И тогда он заметил.

Пыль. На краю его собственного стола, где лежала стопка неразобранных писем, тончайший слой пыли был слегка смазан. Не стерт, а именно смазан, будто кто-то провел рукой в перчатке, отодвигая стопку, чтобы заглянуть под нее.

Он подошел к картотеке с делом Алексея Белых. Папка лежала на своем месте. Но металлическая защелка на документах, которую он всегда застегивал, опуская ушки вниз с легким щелчком, была откинута. Он открыл папку. Все документы были на месте. Но они лежали не в том порядке, в каком он их оставил. Он всегда клал самые старые бумаги вниз, а свежие — сверху. Теперь все было перемешано.

Он прошел к стеллажу с архивными коробками, связанными с Демидовским обществом. Коробки стояли ровно. Но одна из них, та, что была ближе к краю, оказалась вдавлена глубже других, нарушая идеальную линию. Кто-то выдвигал ее, чтобы заглянуть внутрь, а затем поставил на место, но не с прежней точностью.

В этот момент снаружи раздался резкий сигнал автомобиля. Через мгновение в дверь властно постучали.

— Прохоров! Открывай, это я!

Илья впустил Егора. Тот был в накинутом на плечи пальто поверх пижамы, но в руках держал пистолет.

— Ну? — бросил он, окидывая взглядом помещение.

— Кто-то был, — тихо сказал Илья. — Ничего не тронул. Но все осмотрел.

Волков молча прошелся по кабинету, его опытный взгляд выхватывал те же детали, что и у Ильи: смазанную пыль, смещенную коробку.

— Профи, — констатировал он, опуская пистолет. — Не громилы. Искали что-то конкретное. Документы. Не стали брать все подряд, чтобы не привлекать лишнего внимания. Сработала сигнализация — значит, торопились или допустили мелкую ошибку. Возможно, с датчиком движения переборщили.

Он подошел к двери, осмотрел замок.

— Взломан. Электрическим отмыкателем. Бесшумно и быстро. Ни царапин, ни сколов. Работа чистая.

Илья почувствовал, как по телу разлилась знакомая холодная ярость. Его пространство, его святилище, было осквернено. Кто-то входил сюда, дышал этим воздухом, прикасался к его документам.

— Они знают, что мы копаем, — произнес он. — И они ищут то же, что и мы. Блокнот Алексея. Или уже найденные нами улики.

— Естественно, — хрипло ответил Егор. — После нашего визита к Крюкову они не могли не среагировать. Ты же не думал, что он поверит в нашу версию о «случайном интересе»? Они прочесывают поле, убирая за собой.

Он подошел к Илье и положил тяжелую руку ему на плечо.

— Слушай, архивариус. Это уже не игра в кошки-мышки. Это прямое предупреждение. Они показали, что могут прийти в твой дом в любое время. И в следующий раз они могут не ограничиться бесшумным обыском.

Илья отвел его руку. Его лицо в холодном свете ламп было похоже на маску.

— Я понял, — сказал он. — Значит, мы на правильном пути. Их напугало то, что мы можем найти. И мы найдем.

Он подошел к своему столу, открыл потайной ящик, куда убрал блокнот Алексея и самые важные распечатки после визита к Крюкову. Все было на месте.

— Они ничего не получили, — тихо сказал Илья. — Но они себя обнаружили. Теперь мы знаем, что наш противник реален, могущественен и действует без лишнего шума.

Он посмотрел на Егора.

— С этого момента ни один документ по делу Белых не остается здесь на ночь. Мы работаем в режиме конспирации. Они сделали свой ход. Теперь наш черед.

За окном начинало светать. В тихом, оскверненном кабинете два человека — архивариус и бывший следователь — понимали, что перешли незримую грань. Теперь отступать было некуда. Война объявлена открыто.

ГЛАВА 14. Линия Крюкова

Студия телеканала «Культура» была ярким, бездушным пространством из стекла и хрома. Под софитами, превращавшими любое лицо в гладкую маску, Елена Коршунова чувствовала себя одновременно и в своей тарелке, и чужеродным элементом. Напротив, в кресле гостя, расположился Вадим Крюков. Он выглядел так, будто родился здесь, под этими лампами. Его темный костюм идеально сидел, улыбка была расслабленной и располагающей.

«Вечерний диалог» — программа об искусстве, науке и благотворительности. Идеальная площадка для такого человека, как Крюков.

— Вадим Сергеевич, ваш фонд «Наследие» известен поддержкой масштабных культурных проектов, — начала Елена, придерживаясь утвержденного сценария. — Оцифровка архивов, реставрация усадеб… Что для вас лично стоит за этим? Долг мецената или нечто большее?

Крюков мягко улыбнулся, глядя прямо в камеру, словно обращаясь к каждому зрителю лично.

— Елена, вы знаете, я считаю, что у нации без прошлого нет будущего. Мы не просто спонсируем проекты. Мы пытаемся восстановить связь времен. Вернуть ту нить Ариадны, что ведет нас через лабиринт истории к пониманию самих себя. Каждый отсканированный документ, каждая отреставрированная картина — это еще один шаг из тьмы незнания к свету.

Елена кивала, делая вид, что захвачена его речью. Он был блестящим оратором. Его слова лились плавно и убедительно, складываясь в идеальную картину благородного служения.

— Один из ваших последних проектов — оцифровка архива Демидовского общества, — плавно перевела она разговор. — Это же колоссальный пласт истории российской науки. Связан ли он с именем Ломоносова?

Тень чего-то острого и внимательного мелькнула в глазах Крюкова, но лишь на мгновение.

— Безусловно! Ломоносов — наш универсальный гений. Его наследие, к сожалению, еще не осмыслено до конца. Мы надеемся, что, открыв доступ к этим документам, мы поможем новым исследователям найти вдохновение в его трудах.

— Говоря об исследователях… — Елена сделала паузу, создавая эффект невольного воспоминания. — Недавно трагически погиб архивариус, работавший с этим архивом, Алексей Белых. Вы были с ним знакомы?

Воздух в студии, казалось, сгустился. Оператор невольно придвинул камеру ближе. Крюков снова улыбнулся, но на этот раз в его улыбке появилась нотка легкой, интеллигентной грусти.

— Да, это ужасная потеря. Алексей Борисович был настоящим энтузиастом. Мы несколько раз общались. Он горел своей работой. Такая преданность делу — большая редкость в наше время.

— Наши зрители, возможно, не в курсе, но Алексей Белых, по некоторым данным, как раз и занимался изучением наследия Ломоносова, — не отступала Елена, глядя ему прямо в глаза. — Говорили, он был на пороге какого-то интересного открытия, связанного с… кристаллографией. Он не делился с вами своими находками?

Крюков слегка наклонил голову, его выражение лица стало сочувствующим и немного покровительственным.

— Елена, знаете… У многих талантливых людей, погруженных в свои изыскания, бывают периоды… скажем так, повышенного увлечения. Алексей Борисович действительно говорил о неких гипотезах Ломоносова. Но, честно говоря, я, как человек далекий от фундаментальной науки, не смог оценить их значимость. Я видел перед собой увлеченного человека, и этого было достаточно, чтобы предложить ему поддержку.

Он мастерски уходил от ответа. Не отрицал, но и не подтверждал. Переводя все в плоскость личных качеств Алексея — «увлеченность», «энтузиазм». Создавая образ чудаковатого ученого, чьи идеи были интересны лишь ему самому.

— То есть, если бы его открытие было реальным, фонд «Наследие» был бы им заинтересован? — настаивала Елена.

— Фонд «Наследие» интересуется всем, что составляет славу русской науки, — парировал Крюков, снова обращаясь к камере. — Но мы — не эксперты. Наша задача — создать условия для работы. А уж оценивать результаты — дело академического сообщества. К сожалению, трагическая смерть Алексея Борисовича поставила крест на его изысканиях. И это, повторюсь, большая потеря.

Он снова свел все к трагедии отдельной личности, аккуратно обойдя суть. Интервью подходило к концу, и Елена понимала, что не выжала из него ничего конкретного. Но она решила сделать последнюю попытку.

— Вадим Сергеевич, а вам не кажется, что смерть такого человека, как Алексей Белых, требует более пристального внимания? Ведь если он был так близок к открытию…

Крюков посмотрел на нее с мягким укором, словно на непослушного ребенка.

— Елена, я понимаю ваш журналистский интерес. Но давайте не будем спекулировать на трагедии. Следствие закрыло дело. Не будем бередить раны его семьи. Наша задача — помнить о таких людях и продолжать их дело. Светлая память Алексею Борисовичу.

Этой фразой, высокой и ничего не значащей, он поставил точку. Запись закончилась. Софиты погасли. Крюков поднялся, все так же улыбаясь, и пожал Елене руку.

— Благодарю за беседу, Елена. Всегда рад продуктивному диалогу о просвещении.

Когда он вышел из студии, продюсер подошел к Елене.

— Отлично, Коршунова! Крюков — просто золото. Какой посыл! Какая глубина!

Елена молча собирала вещи. Глубины не было. Была идеально выстроенная стена. Она вышла на улицу, где ее уже ждал Илья, прислонившись к стене.

— Ну? — спросил он, шагнув ей навстречу.

— Ничего, — с раздражением закуривая и выдохнув дым, ответила Елена. — Ни единой зацепки. Говорил об идеалах, о свете, о памяти. Как будто заучил речь. Когда я спросила про архив и открытие, он просто… обернул это в красивую упаковку и отложил в сторону. Сказал, что Алексей был «увлеченным» человеком. Намекнул, что я спекулирую на трагедии.

Илья молча кивнул, разгоняя дым от сигареты рукой.

— Я и не ожидал другого. Он не тот человек, который станет оправдываться или нервничать. Он просто создает нужный нарратив. И делает это блестяще.

— То есть, мы ничего не получили?

— Напротив, — Илья поморщился от дыма. — Мы получили подтверждение. Подтверждение того, насколько он опасен. Дилетант стал бы нервничать, оправдываться, врать. Профессионал — создает альтернативную реальность, в которой он благодетель, а мы — охотники за сенсациями. Он не просто скрывает правду. Он подменяет ее. И это куда страшнее.

Он посмотрел на Елену, и в его глазах она холодную решимость.

— Мы на правильном пути, Лена. Он боится. И теперь он будет действовать. А значит, совершит ошибку.

ГЛАВА 15. Тень Громова

Дождь, начавшийся еще днем, к вечеру превратился в назойливую морось, застилавшую город грязной пеленой. В баре «У Геннадия», что притулился в арке старого дома, пахло дешевым табаком, пережаренным маслом и влажной шерстью — от старой маленькой собачки, дремавшей у входа. Это было одно из тех мест, где время текло по своим, особым законам, а за столиками собирались люди, предпочитавшие оставаться в тени.

Егор Волков сидел в углу, медленно помешивая ложкой густой темный чай в стакане. Перед ним, ссутулившись, сидел мужчина лет пятидесяти пяти, в потертой куртке и с вечно усталым выражением лица. Это был «Костыль» — бывший коллега Егора по органам, а ныне — частный консультант по вопросам безопасности, знавший обо всем, что происходило в определенных кругах.

— Ну, так кто этот Громов? — без предисловий спросил Егор, отодвигая в сторону стакан.

Костыль хрипло кашлянул, затягиваясь сигаретой.

— Громов, Сергей Викторович, — начал он, выпуская струйку дыма. — Фигура, скажем так, непубличная. Тень. Исполнительный директор фонда «Наследие» — это для бумаг. А по сути — правая рука Крюкова. И, поговаривают, его главный молот.

— Молот?

— Ну да. Если Крюков — это улыбка, благородство и светские рауты, то Громов — тот, кто зачищает все, что мешает этому благородству. Личность, Егор, очень интересная. И очень темная.

Костыль достал из внутреннего кармана потрепанный блокнот, но не открыл его, просто положил на стол.

— Прошлое у него — сплошное белое пятно. Вернее, закрашенное черной краской. Официально — отслужил срочную, потом работал в частных охранных предприятиях. Но по неофициальным каналам… — Костыль понизил голос, хотя вокруг никого не было. — Служил. И не где-нибудь, а в одном из тех подразделений, название которого даже упоминать не стоит. Спецназ ГРУ. Участвовал в обеих чеченских кампаниях. И не в штабе отсиживался. Прошел всю мясорубку. Знаешь, какие там ребята были? Железные. Без сантиментов.

Егор молча кивнул. Он таких знал. Люди, для которых мир делился на «своих», «чужих» и «цель».

— После ухода на «гражданку» его следы теряются. Всплывает он уже лет десять назад. И сразу — рядом с Крюковым. И с тех пор, Егор, вокруг этого фонда и его покровителей начали происходить странные вещи.

— Например? — хрипло спросил Волков.

— Например, один слишком настойчивый журналист, копавший под «Наследие», попал в аварию. Пьяный водитель, виновный установлен, все чисто. Только водитель-то этот через неделю сам исчез. Насовсем. Или бизнес-конкурент, который пытался оспорить один выгодный фонду тендер. У него дома случился пожар. Удивительно, но сгорел только кабинет с документами. Семья не пострадала. Как будто его предупредили.

Костыль сделал еще одну затяжку.

— Методы, Егор, почерк узнаваем. Чистая работа. Без лишнего шума, без свидетелей. Как в бою. И везде, в стороне, мелькает тень Громова. Он не фигурант, нет. Он — направление ветра. Понимаешь?

— Понимаю, — прошептал Егор. В его голове уже складывался образ. Высокий, молчаливый профессионал, для которого человеческая жизнь — тактическая переменная. Идеальный инструмент для такого человека, как Крюков.

— Ходят слухи, — продолжал Костыль, — что у него даже кличка соответствующая. «Метла». Потому что он зачищает все на своем пути. Под ноль. И после него не остается ничего. Ни улик, ни свидетелей. Ни вопросов.

Он потушил сигарету и посмотрел на Егора серьезно.

— Ты чего, вляпался, старик? Это не твой уровень. Крюков — это стена, за которой стоит Громов. А за Громовым — тишина. Ты со своей командой архивариусов против таких не попрешь. Они тебя сожрут и не поперхнутся.

Егор медленно поднялся. Он положил на стол свернутую купюру.

— Спасибо, Костыль. Я обязан.

— Останься жив, Егор, — хмуро бросил ему вдогонку бывший коллега. — И своих не подведи.

Выйдя на улицу, Егор задержался под навесом, давая дождю омыть свое лицо. Он достал телефон и набрал номер Ильи.

— Илья, слушай, — сказал он, когда на том конце сняли трубку. — Я кое-что выяснил. Наш «благодетель» Крюков держит на поводке не собачку, а волкодава. Опасного. Очень. Зовут его Громов.

Он сделал паузу, глядя на мокрый асфальт, в котором отражались огни города.

— Похоже, тот самый «кристалл счастья» охраняет не просто сторож, а целый спецназ. И нам нужно решить, готовы ли мы идти на штурм.

Книга 2.

ГЛАВА 16. Цифровой след

Кабинет Ильи Прохорова погрузился в ночную тишину, нарушаемую лишь мерным гулом системного блока и легким щелканьем клавиатуры под пальцами Марины. За своим компьютером, отсеченная от мира амбарными стеллажами с папками, она чувствовала себя в своей стихии. Здесь, в виртуальном пространстве, она была не менее могущественна, чем Илья в мире бумажных архивов.