О пользе чтения
Сегодня читают мало. Лет пятьдесят — шестьдесят назад читали больше. Потому и «врали» (специально беру это слово в кавычки) больше, качественнее. Я бы сказал — с наслаждением!.. Или фантазировали!? Не знаю. Но остановиться было трудно….
Помню, прибегаю как-то в школу и чувствую — не могу! Хочу «соврать»! Что-нибудь этакое!.. Видать, начитался чего-то лишнего. Ну, я и с порога — спутник, мол, в космос запустили!.. Ну и жду — кто отважиться возразить? А уж я ему наплету-у…. Но, никакой реакции?! Я к одному, к другому…. Тот же результат…. Все, с миной иронического пренебрежения на лице, кивают головой. Ну, думаю, сговорились! Во мне что-то закипело. Не успел сообразить, что закипело, как звонок на урок. В класс входит училка и, после привычного «Молча-а-ть!», — она всегда так, как танк входила в класс, поздравляет нас с полётом первого искусственного спутника земли. Эффект холодного душа! И «училка» в заговоре! Мне так хотелось сорваться с места и закричать: «Неправда! Никакого спутника нет! Это я! Я! Я придумал!».
Весь урок я ломал голову в попытках отгадать, каким образом они все прочитали мои мысли? А тут на перемене по всей школе включили радиосообщение ТАСС о запуске первого спутника. Это было седьмого октября пятьдесят седьмого года. Мои родители, как и все советские люди, свято верили сообщениям ТАСС. А я верил родителям. Поэтому сомневаться не приходилось. Значит, я не врал о спутнике, а транслировал (!) информацию из космоса! Из этого следует, что я обладаю какими-то сверх естественными способностями! Я всегда подозревал, что моё «враньё» прёт из меня помимо моей воли!
На следующем уроке я взял чистый лист бумаги, посмотрел в окно и там «прочитал» первые две строчки:
Что там в небе появилось?
Потускнело… удалилось?
— Возникла заминка, нужно было что-то отвечать на поставленный вопрос. Как что! Правду!
Это спутник наш первый, ……
— попробовал я. Так, звучит убедительно…. А что дальше? Нужна рифма… И, вдруг выползло газетное…
Могучий, победный!!! — и понеслось, —
Летишь ты высоко в космической туче…
И нет тебя могуче (???) — последнее замечание меня почему-то не смутило.
Хоть мал он, невелик — противоречил я сам себе далее —
Зато он дал сигнал — каким-то холодком повеяло от слова «сигнал» —
И поднял громкий крик
всемирный капитал! — фраза в полном соответствии с предыдущим «сигналом» —
Появился спутник у нас
в назначенный (?), победный час!!!
Почему «капитал» прокричал именно эти слова — меня не особо беспокоило, а вот то, что к концу урока я написал «настоящее» стихотворение вызвало сильную эйфорию. Оказывается это так просто! У меня явно «прорезались» творческие способности.
Двойки в тот день ради праздника не ставили, и, когда я прибежал из школы, то первым делом прочитал бабушке свои стихи. Бабушка, которая любила читать мне вслух «Руслана и Людмилу», «Конек-горбунок» и другие приличные сказки, грустно вздохнула и отвернулась. Но я не придал этому значения, а немедленно сел писать письмо в «Пионерскую правду» с согласием на публикацию моих стихов в ближайшем номере. Эту газету выписывали всем школьникам в обязательном порядке. Через некоторое время, какая-та сволочь из «Пионерки» ответила мне с предложением не останавливаться на достигнутых успехах и творить дальше. Я показал письмо бабушке. Она нацепила очки, глянула на письмо и, ни слова лишнего не говоря, открыла томик Пушкина и прочитала: «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том и т.д.». Прочитав строфу, она закрыла книгу и спросила: «Что ты увидел?». Когда я попробовал рассказать, она похвалила меня и спросила, а что я увидел в «стихах» о спутнике? Только то, что там что-то удалилось….?! Это не стихи, а рифмованные, причём очень дурно, строчки, — приговорила она. — А поэт — продолжала она — словами рисует картинки! Так же как художник красками. Вот посмотри — она открывает другую книжку и читает: «Ликует буйный Рим… торжественно гремит рукоплесканьями широкая арена: А он — пронзенный в грудь — безмолвно он лежит, во прахе и крови скользят его колена…». Я увидел. И, как мне кажется, понял. Больше в «Пионерскую правду» я не писал. За что спасибо моей бабушке.
Но в тот день, ещё до бабушки, я еле дождался того времени, когда после окончания уроков, по дороге домой, я «преподнесу» мои открытия своему попутчику от школы до дома, Алеше Сысоеву.
Сообщение о моих «сверх естественных способностях» было воспринято Алёшей как нечто само собой разумеющиеся. Он мгновенно отпарировал тайной информацией о том, что сегодня ночью его посещали инопланетяне. И опять понеслось….
Это «неслось» каждый день по дороге в школу! Если не торопясь, — минут тридцать туда, и обратно домой, — мы с Алешей нещадно «фантазировали». От первого лица! Мол: «Я вчера к вечеру заглянул к «даме своего сердца», так представляешь, папа ей подарил брильянтовое дерево величиной «до второго этажа вон того дома…». Или: «А я вчера к вечеру слетал на её собственном самолёте — папа ей подарил ко Дню рождения — в Зимбабве на сафари. Скука такая…». Дух захватывало от собственной наглости. А что касается той «дамы», которой папа «подарил самолёт и брильянтовое дерево», то через год (!) выяснилось, что мы имели в виду одну и ту же девочку! Сейчас это известная дама, не буду называть её имя.
Читали мы много. Всё прочитанное нами за вчерашний день каким-то невероятным образом переплавлялось в нашем воображении в новую виртуальную реальность, в которую мы погружались с головой и с наслаждением. А так как читали мы в основном за обедом, за ужином и на ночь, то наши фантазии были пронизаны гастрономическими, приключенческими и лирическими мотивами.
Мы не только «рассказывали» друг другу наши фантазии, мы ещё пытались их записывать! У меня даже где-то завалялась клеёнчатая общая тетрадь с записями подобного рода: «Господин Кинкулькин в ярко жёлтых ботинках и шляпе «канотье», поигрывая тростью с набалдашником из слоновой кости, двигался, по булыжной мостовой главной улицы провинциального городка в направлении…, в направлении…. похоронной конторы мистера «Безенчу-Киса….???».
А некоторые «фантазии» даже разыгрывались в большой комнате под старым дубовым столом, служившим нам, то надёжной крышей хижины на таинственном острове, то палубным перекрытием кубрика брига «Бигль», то каютой Тура Хейердала на «Кон-Тики»…. Во всех наших «под стольных» инсталляциях принимали участие найденные в старом деревянном сундуке, бог весть как там оказавшиеся, «ковбойский» винчестер с откидным затвором без приклада и папина кобура с кожаным ремнём.
И, конечно, глобус!
Мы брали глобус, карандашом соединяли две точки — например, от Калькутты до Катманду, — брали коричневую клеенчатую тетрадь и начинали, по дням, записывать все наши приключения по дороге. Иногда, для большей достоверности, приходилось залезать под стол и разыгрывать кульминационные моменты.
Это наше занятие было настолько увлекательно, что мы целыми днями, под предлогом подготовки домашнего задания, ползали по глобусу и кропали в тетрадке. «Случайно» заблудившаяся в двух комнатах мама, умилённо взглянув, на цыпочках проходила мимо нас на кухню. Правда потом, когда я приносил из школы какую-нибудь «нехорошую» отметку, мама удивлённо смотрела на «факт» в дневнике и, качая головой, сокрушалась по поводу учителей «извергов» загрузивших учеников сверх всякой меры.
Но, недолго «музыка играла, недолго „фраер“ танцевал».
Наши фантазии уносили нас все дальше и дальше, всё выше и выше, все шире и шире. Постепенно, наш, как сейчас называют, проект стал разрастаться. Мы решили построить корабль величиной, как мы прикинули «на глазок», «…от угла до булочной». На корабль нужно набрать команду. Нам пришлось сообщить о своем намерении в классе. Желающих оказалось слишком много. Нам пришлось объявить кастинг или, как раньше говорили, конкурс. Испытания носили иезуитский характер. Вот одно из них.
Так как во всех книгах было написано, что настоящие моряки курят табак и выражаются при помощи морского сленга (доннэр-вэттэр!), то, естественно, все претенденты должны уметь курить и владеть искусством сленга. Этот конкурс мы проводили на ВДНХ, рядом с павильоном «Табак». В павильоне мы приобрели сигары второй сорт «Ермак», отошли в сторонку, в лесок…. Встали в кружок…… После каждой затяжки кто-то произносил «Доннер», — визави, стряхнув пепел сигары отвечал — «Веттер». В себя мы пришли поздно вечером. При этом все человеческие слова из нашей головы стёрло начисто. Остался только морской сленг и невнятная речь.
Или вот ещё один конкурс.
Полагалось доказать свою смелость и ловкость. Для этого нужно было пройти по козырьку крыши девятиэтажного дома. Крыши тогда были не плоские, как сейчас, а «домиком». Вот по самому острию крыши следовало пройти от одного подъезда до другого, где у нас был оборудован штаб. Зимой! Кое-кто сразу отказался. Мы с Алёшей пошли первыми. Где-то на середине дороги я не удержал равновесие, поскользнулся, плюхнулся на склон крыши и, меня, медленно понесло к краю девятиэтажного дома. Я пытался цепляться за ледяные наросты на железных листах крыши, но, как говорят философы, тщетно! Алёша, заметив мои действия, зачем-то решил их повторить. Впоследствии он не мог объяснить логику этого поступка.
Скажу сразу! Страха не было. Мы с Алёшей благополучно «проскользили» до края крыши и зацепились за единственный сохранившийся в этом месте фрагмент решетки ограждения. Этот, с позволения сказать, «фрагмент» держался на одном гвозде. Как мы вернулись к исходной точке — я не помню. Остальные кандидаты в действительные члены нашего «кругосветного путешествия», наблюдая за нашими телодвижениями, в полной мере получили «катарсис» и дружно отказались участвовать в упражнениях на выживание.
В качестве компенсации кое-кому были предложены индивидуальные испытания. Например, задание для самой высокой девочки нашего класса, по фамилии Аношенкова, «разрабатывалось» особенно тщательно.
Вообще, девочек мы решили не брать в кругосветное путешествие по принципиальным соображениям. Но как быть в путешествии без медика? Никто из членов нашей банды, прошу прощения, мальчиков одноклассников, не соглашался брать на себя подобную функцию — всем почему-то казалось, что это «девчачья» профессия. Пришлось обратиться к девчонкам. Аношенкова быстро согласилась, но не смогла сохранить тайну и, вскоре, все девочки в классе захотели отправиться в «кругосветное путешествие». Дело приняло серьёзный оборот и нам пришлось провести специальное заседание учредительного комитета и внести изменения в устав.
Для испытания мы выбрали хирургическую операцию, с кровью.
Математику в классе преподавала Марь Михаловна. Мы её очень боялись. Обычно, после звонка она резко входила в класс, хлопала дверью и трубоглассным голосом кричала: «Молчать!». Чеканя шаг ботинками на толстом каблуке, подходила к столу, со стуком припечатывала к его поверхности дерматиновый чемоданчик, хищно наклонившись вперед, взглядом выбирала жертву и, указуя пальцем на доску, объявляла приговор очередной жертве: «К доске!». После этой «увертюры» она плюхалась на стул и начинала «экзекуцию».
В тот день, большинством голосов, «Совет отплывающих» постановил, в качестве экзамена, испытуемой Аношенковой подложить на стул Марь Михаловне кнопку. После небольших колебаний Аношенкова согласилась. Раздался звонок, все встали и замерли в ожидании Марь Михаловны. В классе стояла гробовая тишина. Как всегда Марь Михаловна хлопнула дверью и громко заорала: «Молчать!». В ответ — тишина. Тень недоумения скользнула по лицу училки. Уже менее решительно она подошла к столу, осторожно положила на стол свой чемоданчик и уже хотела сесть на стул, как вдруг все в классе ожили и наперебой, а потому и невнятно, хотели предупредить Марь Михаловну о грозящей опасности. «Молчать! — уже без недоумения протрубила она и грузно опустилась на стул. Что было потом, вы легко можете себе представить…. Так вот — ничего этого не было! Просто Марь Михаловна не почувствовала кнопку…. И всё…. Как это так получилось — никому не известно. Урок был нервным. Двоек было чуть больше чем обычно. После урока мы изъяли кнопку из самого центра стула «в рабочем состоянии». Следов крови на ней не было обнаружено. Экзамен Аношенковой был принят. После этой экзекуции некоторые девочки отказались от путешествия.
Финальную точку в наших планах кругосветного путешествия поставил взрыв.
Все роли в команде были распределены. Мы с Алёшей взяли на себя функции командира и комиссара. Были штурман, боцман, радист и др. Был и министр обороны по фамилии Глазов. Он был большим специалистом по всем видам оружия. Это было заметно по его растопыренной фигуре: в каждом кармане у него находился какой-нибудь образец оружия для защиты от аборигенов — несколько видов рогаток, свинчатка, нунчаки, биллиардный шар и т. п.
Особым объектом его страсти были взрывные смеси. Однажды он объявил очередные испытания. Местом проведения испытаний почему-то была выбрана моя квартира. И время подобрали так, чтобы никого не было дома.
Нас несколько мальчишек собралось на кухне. Глазов торжественно вытащил из кармана завёрнутую в носовой платок железную круглую коробочку из-под монпансье, осторожно открыл крышечку и, с торжественным видом, предъявил содержимое. Там был какой-то порошок. Затем Глазов — не могу вспомнить его имя — кажется Олег? Да, Олег. Так вот, Олег, чиркнув спичкой, зажёг газовую горелку, сделал маленький огонёк и поставил на конфорку коробочку с порошком. Никто из нас не остановил его. Раздался мощный хлопок. Нас отбросило от плиты. Всю кухню заволокло едким дымом. На секунду мы оглохли и ослепли. Раздался звонок в квартиру, за дверью послышались какие-то голоса и топот. Дверь открылась, на кухне появились люди. Среди них была моя мама.
Открыли окно. Когда дым немного рассеялся, я увидел полный разгром на кухне: потолок весь чёрный, обои отошли от стен, посуда разбросана на полу, наши лица покрыты густой копотью. Все стали охать и ахать. Моя мать, совершенно спокойно, достала пачку «Беломора», смяла папироску, закурила и спросила: «Ну? Что случилось? Рассказывайте». Я всегда восхищался способностью моей мамы сохранять спокойствие и мужество в самую трудную минуту. Нужно было отвечать.…
И вот тут я вспомнил о пользе чтения. Сегодня читают мало. Лет пятьдесят — шестьдесят назад читали больше. Потому и врали больше, качественнее. Я бы сказал — с наслаждением!.. Или фантазировали!? Не знаю. Но остановиться было трудно….
А может быть, его звали не Олег?
Хрустальная рюмка
Она разбилась сегодня ночью, выскользнув из рук, когда я, устав от безнадёжных попыток заснуть, полез в холодильник за валокордином. Собирая осколки на кафельном полу, я вспомнил о Натане.
Он был совершенно лыс. В этом нет ничего предосудительного, но сам Натан, вероятно, считал не так. Иначе он не стал бы скрывать свою лысину под зеленовато-чёрным — «бурмалиновым» — париком.
Парик в те годы, когда мне было 10—12 лет (конец пятидесятых) был редкостью, и, конечно, он привлекал всеобщее внимание.
Так вот. В первый раз мы, жители небольшого деревянного двухэтажного дома на четыре квартиры и два подвала с земляными полами по Третьему Троицкому переулку (сегодня — Васнецов пер.), увидели упитанного кудрявого красавца по имени Натан по причине ожидаемой свадьбы, в которой ему была предназначена роль жениха. (Во закрутил? Прошу прощения…)
Наши соседи по лестничной клетке, семья портного Крупицкого, решили, по-моему, не в первый раз, выдать замуж свою младшую дочь Раю — Раюсю — Юсю. Старшая Изольда — Иза — Голда (?) была замужем за директором мебельного магазина Федей Цап. Возможно, вы не знаете, кто такой был в те годы директор мебельного магазина? Он был Федей Цап и к излагаемым событиям это не имеет никакого отношения. Возможно!
Кстати, у них была дочка Танечка, которая уже точно не имела никакого отношения. Почему я о ней вспомнил? Просто мне захотелось чёрной икры!
У Феди, вероятно,… заметьте, вероятно,…. бывали проблемы с тем, как легально потратить свою небольшую зарплату и, поэтому, семья каждое воскресенье обедала в ресторане сада Эрмитаж. Пару раз пригласили и меня, в компанию для Танечки и, как я думаю, с какой-то целью кормили чёрной икрой.
Младшая Крупицкая — Раюся — была могучая женщина с прелестной пятилетней кудрявой девочкой — Софочкой. Натан мог легко спрятаться за спиной Раюси. Что он и делал в тот день, когда весь дом, да что там дом, весь переулок распахнул окна для проводов их в ЗАГС. Из окон торчали головы, а у подъезда собралась группа особо взволнованных соседей в ожидании выхода молодоженов.
В глубине парадного раздался звук скрипа с придыханием, который должен был обозначать плач матери невесты, Фани Крупицкой, уже давно не молодой женщины, по поводу безвременно уведённой женихом дочери. Из-за могучего плеча Юси сверкнула, иссини–чёрная, с зеленью, пышно-кудрявая голова Натана. Молодые вышли на крыльцо и, сопровождаемые пошлыми замечаниями соседей из распахнутых окон, степенно, под ручку, двинулись по переулку в сторону ЗАГСа. Идти было всего минут десять. Свернув за угол 3-й Троицкой, нужно было по 4-й Мещанской дойти до перехода через Садовое к кинотеатру «Форум». А рядом с «Форумом», по правую руку, был ЗАГС. Впоследствии в этом помещении устроили гомеопатическую аптеку.
Бюрократические церемонии по регистрации семьи были в те времена короткими — пришли, расписались и ушли. Редкие автомобили, в те времена, не особо тревожили пешеходов на всей ширине Садового кольца. Так что, минут через двадцать-тридцать можно было ожидать молодожёнов обратно и садиться за накрытый в двух проходных комнатах первого этажа свадебный стол.
Но, предварительно, улицу попотчевали великолепным зрелищем!
Если туда Натан и Рая уходили по улице, взявшись под ручку, то обратно мизансцена резко изменилась. Впереди мелкими шажками семенил Натан. Но у него не было головы?! Его голова — точнее, то, что от неё осталось — парик, была в руках у Раисы. Этим париком Раиса лупила по лысой голове Натана и, при этом, не стеснялась в выражениях. Всё дело в том, что информацию об искусственном происхождении своей шевелюры Натан предоставил только после записи в паспорте. Оттуда же, из его паспорта, Раиса узнала, что Натан сильно старше её, но при этом он дал обещание жить долго. Последнее сообщение почему-то особо возмутило Раису. Сорвав с его головы парик, она погнала Натана на бойню в Третий Троицкий — для выяснения дальнейших подробностей в присутствии свидетелей.
Свидетели уже ждали, просунув головы в межоконные проёмы. Сквозь них, как сквозь строй, Рая и провела Натана. Горячие аплодисменты приветствовали молодожёнов. Свадьба удалась в полной мере.
После этой экзекуции Натан никогда не носил парик. Но и без парика есть ещё что рассказать. Не сильно волнуйтесь! Когда не будет что рассказать, я расскажу о Фане Крупицкой. А пока вернёмся к Натану.
Он никогда и нигде не работал. Но у него была редкая специальность — он умел без мыла проникнуть за любые двери и выпросить всё, что ему нужно. Каким-то никому не постижимым образом, в кратчайшие сроки после свадьбы, Натану удалось занять пустующую комнату в нашей трехкомнатной квартире и стать нашим соседом. Семья его — Юся с Софочкой — остались проживать у родителей, напротив, через лестничную клетку. В результате, на кухне мы получили одного соседа вместо возможных трёх-четырёх, а Натану пришлось вести жизнь на два дома.
Натан нигде не работал. На пропитание себе добывал средства от продажи на рынке лубочных картинок кошек и прокручивания каких-то тёмных махинаций.
С помощью Натана моему отцу удалось получить разрешение на обустройство сидячей ванны, «за занавесочкой», в закутке кухни, на месте где ранее стояла русская печь. Это была первая «ванна» в нашем доме.
Как-то раз Натан повёл меня и Софочку в цирк на Цветном бульваре. Тогда другого не было и все говорили просто — в цирк. Мы еле пробрались через толпу ко входу, но тут дорогу нам преградили две тети билетёрши. Билетов у нас, конечно, не было, и мы с Софочкой требовательно посмотрели на Натана: ну, мол, твой выход…. Тот ухмыльнулся и, чуть нагнувшись к билетёрам, вполголоса, не открывая рта, многозначительно произнёс: «мы от Павла Петровича!» И билетёры расступились, пропуская нас. Я абсолютно убеждён, что никакого Петровича и в помине не было, но магия Натана была столь велика, что никто не мог противостоять ей. Когда мы вернулись из цирка, я рассказал родителям об удивительных талантах Натана. Мои родители поинтересовались у Натана — как ему удалось достать билеты и сколько они стоят? Натан хитро улыбнулся и сказал, что потом рассчитаемся.
«Рассчитываться» моим родителям пришлось всё время, которое мы прожили вместе с Натаном в качестве соседей по коммунальной квартире. Все эти годы, каждый вечер, мама всегда оставляла на его кухонном столе тарелочку с парой котлеток, несколько кусочков сахара и несколько кусочков хлеба — иначе он сам залезал в мамины кастрюли и брал всё, что ему заблагорассудится.
Не встречая со стороны мамы никакого сопротивления, Натан пошел ещё дальше. Он стал воровать с бельевой верёвки в ванной чистые мамины белые полотняные трусы. Делал он это так.
Как только он обнаруживал, что трусы постираны и повешены сушиться, тот час, Натан появлялся на кухне, зажигал конфорку, и, напевая какую-нибудь легкомысленную мелодию, снимал сетчатую тенниску, наклонялся над огнём и, с воплями, начинал жечь длинные волосы, которые густо росли у него и на спине, и на животе, и на плечах, вероятно, компенсируя их отсутствие на голове. Этого гнусного зрелища, а, главное, жуткого запаха жжёных волос, мама выдержать не могла и, зажав нос, убегала с кухни. Пользуясь моментом, продолжая кричать и напевать, Натан бежал в ванную, быстро обливал себя водой, а после процедуры менял на верёвке свои грязные трусы на чистые, мамины. Моя бедная мама не могла представить себе ничего подобного! После того, когда она несколько раз посетовала на свою забывчивую голову, она вдруг догадалась и сделала попытку поймать его на месте преступления, но тщетно — он быстро пробежал через кухню и заперся в своей комнате. Умирая от хохота, мама рвалась в его комнату с криком: «Натан! Отдай трусы!». Мы с отцом и с братом еле оторвали её от дверной ручки в комнату Натана, успокоили её и через запертую дверь предупредили Натана о возможных последствиях.
С тех пор кражи трусов прекратились. Тем более, что мама перестала сушить своё бельё в ванной.
Раз уж здесь речь пошла о белье, то самое время будет вспомнить ещё кое-что. Я обещал «кое-что» вспомнить о Фене Крупицкой. Эта картинка была «нарисована» после посещения бани. Весь наш дом по субботам ходил в Самотёчные бани. И стар и млад, и мужчины и женщины всей семьей. И вот однажды, после посещения бани, из соседней по лестничной клетке квартиры раздался вопль! Затем другой! Затем крики и вопли переместились на улицу. Как полагалось, все растворили окна и высунули головы. По булыжной мостовой переулка торжественно, со вздёрнутыми вверх руками двигалась Фаина Крупицкая и демонстрировала поверх комбинации блузку нежно голубого цвета. Такого цвета тогда были женские трикотажные трусы — «трико» Совпадение было не только по цвету, но и по артиклу. Одеваясь после бани, и увидав на трико большую дыру, тётя Фаня подумала, что это отверстие для головы и перепутала блузку с трико. Дома она обнаружила подмену, и это открытие привело её в столь бурный восторг, что она почувствовала необходимость разделить этот восторг со всей улицей. Что она и сделала!
Вообще, обществу демонстрировалось все бельё в семействе Натана.
В очередной раз улица распахнула окна, наблюдая за тем, как Рая в одной ночной сорочке со скалкой в руках гоняла под фонарём у ворот Дома Васнецова бедного Натана одетого в белую полотняную рубашку и белые полотняные кальсоны с завязочками.
Натан боялся выбежать в темноту и, поэтому, бегал по кругу светового пятна от уличного фонаря. А за ним Рая, тоже по кругу, как на ринге. Перед тем, как очередной раз ударить Рая восклицала что-то на тему о том, что в постели с родной женой надо заниматься делом, а ни чем-то иным. В ответ Натан орал, что он больше не будет! Что именно не будет — было не совсем ясно. Зрелище было столь захватывающее, что все зрители разделились надвое и подбадривали криками из окон в защиту той или иной стороны.
Погода стояла в те дни хорошая.
Пора завершать. Но нет, не могу. С вашего позволения ещё несколько картинок. Ну как можно не вспомнить, например, такие «детальки».
Как-то раз, несколько лет спустя, еду я по Божедомке на «пятидесятом» трамвае. Подъезжаю к 4-й Мещанской, своей остановке. И вдруг слышу сзади знакомый «до боли» голос: «Граждане предъявите билетики!». Оборачиваюсь — Натан! Проверяет билеты, чем-то компостирует их. В левой руке зажат ремешок жетона контролёра. Сам жетон хорошо виден на внешней стороне ладони. Подходит ко мне. Ваш билет! Я под каким-то гипнозом протягиваю ему билет. Трамвай останавливается на нашей остановке. Двери распахиваются, Натан громко, на весь вагон кричит: «Нет билета? На выход!» и выталкивает меня из вагона. Двери закрываются и трамвай уезжает.
Проводив взглядом трамвай, Натан поворачивается ко мне, снимает с руки блестящую пряжку от ремня и говорит: «Чего стоишь? Пошли….». И мы пошли домой.
Или вот ещё. Стою в очереди в кафе самообслуживания на углу Божедомки и 1-й Мещанской (Проспекта мира). Народа много. Вдруг замечаю позади очереди Натана. В руках у него кожаный портфель. Он демонстративно отворачивается — мол, мы не знакомы. Я молчу. Натан медленно идёт вдоль очереди, присматриваясь к блюдам, выставленным на железных прилавках. Вдруг громогласно заявляет: «Внимание товарищи! Общественный контроль! Подайте мне вон ту тарелочку с котлетами» и предъявляет какое-то удостоверение. Ему передают тарелочку, он ставит её на весы, открывает портфель, достаёт блокнотик, что-то тщательно записывает. Уже не поднимаясь со стола, просит очередь передать ему ещё какое-то блюдо. Через минуту рядом с ним оказываются две толстые дамы в колпаках и несвежих халатах.
Я отвлёкся на кассу и на поиске места за столиками. Когда Натан вновь оказался в сфере моего внимания, я увидел его сидящим за столиком уставленным десятком тарелок и тарелочек, наполненных съедобным содержимым. Натан с аппетитом «дегустировал» все эти блюда иногда что-то записывая в блокнотике. Погода в тот день тоже была хорошая.
Она была хорошая и в тот день, когда я, дурачась на лавочке у парадного, где сидели соседи в честь какого-то «престольного» или церковного праздника, случайно наступил Натану на ногу. Тот дико заорал, бешено завертел глазами, затанцевал на одной ноге, сняв с другой придавленный ядовито-жёлтый башмак, стал его внимательно рассматривать. На глазах его появились слёзы. Я спросил, в чём дело? Неужели так больно? «Я ношу эти ботинки с 34-го года…. — отвечал он мне — и как новёхинкие, не одной царапины! А тут… Ты!».
Я испугался. Сколько же Натану было, в самом деле, лет?
Второй раз я увидел слёзы на его глазах, когда я без спроса, но в его присутствии, потянул на себя пальцем корешок томика собрания сочинений Достоевского стоявшего на книжной полке. Он замахал руками и закричал: «Не трогай! На черный день! Деньги….».
А третий раз Натан заплакал… Нет, здесь надо пояснить. Натан любил спать голым! Особенно летом на крыше подвального ската. Стелил матрасик, подушечку, накрывался простынкой и почивал себе часов до десяти утра. Однажды был ветерок, простынка слетела, приоткрыв голое тело Натана во всей его красе. Соседка со второго этажа, товарищ Воронина, выглянула в окошко, увидела под окном зрелище, налила ведро воды из-под крана и вылила его на Натана! Было весело! Но Натан плакал.
Плакал он и тогда, когда мимо его окон на первом этаже проходила соседка — пышногрудая и пышнозадая Валька Неофитова. Завидев её, он бросался в открытые окна, руками пытался её зацепить и, когда та со смехом увёртывалась, кричал ей в след, что он только хочет нарисовать её портрет. На глазах его стояли слёзы.
Потерпев фиаско, он начинал рисовать с фотографии «кошечек» для базара. На центральном рынке «кошечки и котята» шли совсем неплохо.
Осталось объяснить, причём здесь хрустальная рюмка? Не помню. Да и какое это имеет значение?
«Зараза»
Я собрался было рассказать историю про гульфик Ильича, которая случилась на спектакле «Именем революции» по пьесе Шатрова в Вольском городском драматическом театре, где я оказался на службе, в качестве режиссёра и актёра, но подумал, что следует сначала объяснить, как я там оказался.
Попробую вспомнить.
Для этого мне придётся вернуться в тот самый возраст, когда «папа был молод и мать молода, а пролётка крылата», когда открытая весной форточка впускала в натопленную голландской печью комнату тончайшие ароматы всей вселенной, а звуки весенней капели отбивали мелодию песни, звучащей из чёрной тарелки радиоточки: «А без меня, а без меня… здесь ничего бы… не летало, … когда бы не… было меня…». В полном согласии с Марком Бернесом я отрывался от громадного, дубового письменного стола со школьными уроками и улетал через форточку туда, где у моих ног лежала вся вселенная и вся жизнь!
Папин подзатыльник быстро возвращал меня в реальность трудовых будней.
Как же я ненавидел эту…. «работу по изучению школьных учебников»! Я и сейчас считаю, что вдоволь напился «мёртвой воды». Любопытство, а вслед за ним, и удовольствие от «поедания» знаний, пришло потом и при совершенно других обстоятельствах. А тогда я знал только одно, что нельзя приносить домой двойки. И по этой причине учился петь весёлые задорные песни. Почему? Потому, что если человек приходит домой после школы и поёт весёлые, бодрые песни, значит у него всё хорошо! Можно не проверять дневник!
Петь после школы мне приходилось часто и много. Помню, однажды, пришёл я и пою. Громко пою. А на кухне нашей коммунальной квартиры меня встречают хмурые родители и соседи. Ну, думаю, уже знают. Интересно, откуда? Я «гастроли» оборвал и приготовился к самому худшему. Оказалось, соседка, Амаль Петровна умерла…. У меня отлегло от сердца. Пронесло. Я быстро подстроил выражение своего лица под общее траурное и, через пять минут, весело играл во дворе в «казаков-разбойников». Хорошая была тетка Амалия Петровна, царствие ей небесное….
Двойки были, конечно, неприятным «фоном» моей школьной жизни. Но на этом фоне случилось событие, которое предопределило моё присутствие в будущем в Вольском городском драматическом театре. К нам в школу пришёл руководить театральным кружком, известный актёр Московского драматического театра на Малой Бронной Григорий Моисеевич Лямпе. Много лет потом, когда я видел его на экране телевизора в какой-нибудь эпизодической роли, на сердце у меня становилось тепло.
Первое время Григорий Моисеевич никак не мог набрать «актёров» в свой кружок. Как всегда, не хватало мальчиков. Каким-то образом я подвернулся ему под руку. Вернее, попался! Будучи «активным гражданином», простите, «активным школьником», я был во всех дырках затычка. Старшая пионер вожатая школы (была такая освобождённая единица) попросила меня заменить кого-то на занятии театрального кружка.
При первом же моём появлении Григорий Моисеевич дал мне в руки бумажки с текстом роли и предложил прочитать вслух. Третье слово в первом предложении было слово «….Ю..ю..юпитер» с какой-то заминкой после буквы «Ю». Я так и прочитал. Лямпе изобразил восхищение, и я почувствовал, как по всему моему телу растеклось что-то горячее, сладостное… Болезнь быстро прогрессировала и вскоре я решился заявить папе, что хотел бы стать актёром и поступать в театральное училище.
Папа сказал: «Нет! Лучше быть средним инженером, чем плохим актёром!». «Лучше быть средним актёром, чем плохим инженером!» — отразил я метафизически. Папа это принял на свой счёт и обиделся. Он ещё раз напомнил мне о том, что у нас интеллигентная семья и что он, хоть и еврей, а достиг должности начальника отдела и получает двести пятьдесят рублей…. Затем он, почему-то, перешёл на маму и закончил тем, что назвал меня балбесом. Возразить было нечего. Конечно, папа был прав. Если бы я тогда его ослушался и поступил бы в театральное училище, то, возможно, никогда бы не стал служить в Вольском городском драматическом театре….
Да-а… Но папу я послушался и поступил учиться на подготовительные курсы Московского института химического машиностроения. Тем более, что туда же поступила учиться одна очень симпатичная девочка из параллельного класса и нам предстояло вместе ходить на занятия. Это как-то согревало меня и оправдывало химическое машиностроение в моих глазах.
Несмотря на курсы, зараза проникла в мою душу и, вскоре, я играл уже первые роли в школьных спектаклях. Весёлое было время!
Ещё веселее оно стало тогда, когда я, после окончания курсов химического машиностроения, наступил на горло своей болезни. Я, вдруг, поступил учиться в Киевский институт инженеров гражданской авиации. Сам не понял, как это вышло?! Информацию о московском наборе мне передал брат, который работал тогда в Министерстве гражданской авиации. В свою очередь, его туда устроил мой отец, предварительно проиграв в санатории «Подлипки» пару партий в преферанс главному бухгалтеру министерства.
В общем, дорога в Вольский городской драматический театр завернула петлёй в Киев.
В Киеве я познакомился с моим другом, Вадимом Спиваком. Случилось это при следующих обстоятельствах. Команда КВН нашего института готовилась к бою с командой Бакинского медицинского. Я был капитаном нашей команды, а капитаном бакинцев был Юлий Гусман. К слову сказать, мы проиграли. Поэтому Гусман и стал Гусманом, а я только Гликиным. Но дело не в этом. Главное, что нам для усиления «придали» педагога Киевского театрального института имени Карпенко-Карого Вадима Спивака. Вадим стал одним из самых близких людей в моей жизни. О нашей дружбе можно многое рассказать. Может быть, когда-нибудь….
А сейчас о рецидиве болезни. Вадим дал мне прочитать сборник пьес Евгения Львовича Шварца. Тот самый первый сборник, который только что, в 64 году вышел. Конечно, я знал о Шварце и ранее. Смотрел в «Современнике» великого «Голого короля!» с Евстигнеевым и Квашой, во время гастролей Ленинградского театра комедии в Москве «имел счастье» попасть на Акимовское «Обыкновенное чудо», и, даже читал «Сказку о потерянном времени!!!». Но, почему-то, до встречи с Вадимом, Шварц был для меня не Шварц. А Шварцем он стал только тогда, когда мы вместе с сокамерниками по общежитию, всю ночь читали Шварца вслух. От удовольствия мы залезли под стол! И всё! Я заболел окончательно и всерьёз. Лучшие студенческие годы в своей жизни я провёл, если можно так выразиться, «под столом» и уже знал, что рано или поздно я окажусь в «Вольске» на сцене.