Бесплатный фрагмент - Краткая история Речи Посполитой и рода Домановичей Дзиковицких

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ
РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ И РОДА ДОМАНОВИЧЕЙ ДЗИКОВИЦКИХ
(1569—1795 годы)

На фото обложки — гербовые фигуры Королевства Польского (слева) и Великого княжества Литовского.

Издательство «Ridero»

г. Екатеринбург

2023 г.

Александр Витальевич Дзиковицкий

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Мы, шляхта нашей Речи Посполитой, не знаю

с каких пор имели и имеем привилегию самим

защищать нашу страну. Мужиков в нашем

войске нет, они землю пашут. А мы, с детства

привыкшие к сабле и солдатской службе, имеем

дурную привычку драться невесть за что.

Что поделаешь? Руки чешутся!

Ю. И. Крашевский. «Из времён Семилетней войны».

Эта книга охватывает период чуть больший, чем два века совместной польской и литвинской истории, течение которого федеративное «государство двух народов», как его называли, прошло период от могущества и авторитета до полного упадка, превращения в «проходной двор Европы» и, наконец, раздела между соседними монархиями. Об этом периоде и будет здесь рассказано.

Чтобы человеку родиться, ему нужно иметь:

2 родителя (папу и маму),

4 дедушки и бабушки,

8 прадедушек и прабабушек,

16 прапрадедушек и прапра бабушек… и так далее по возрастающей. И голова может закружиться, если попытаться представить, сколько у нас предков за 500, 1000 лет, не говоря уж о ещё более далёких временах…

И. А. Бунин в набросках к роману «Жизнь Арсеньева» писал: «Жизнь, может быть, даётся нам единственно для состязания со смертью, человек даже из-за гроба борется с ней: она отнимает от него имя — он пишет его на кресте, на камне, она хочет тьмой покрыть пережитое им, а он пытается одушевить его в слове». И, наверное, многое из мною написанного продиктовано именно таким стремлением. А Б. д’Орвиньи в «Шевалье Детуш» написал не менее замечательные слова: «Они быстро проходят через узловые точки истории, и при столкновении с ними надо, не мешкая, зарисовывать этих людей: позднее уже ничто не даст представления о них, исчезнувших навеки!».

К сожалению, я довольно поздно нащупал верную дорогу к искомым мною источникам моих сведений, безрезультатно тыкаясь в разные исторические библиотеки и архивы, перечитывая и конспектируя груды материалов, которые мне затем не пригодились. Но, возможно, всё это было и не напрасно, поскольку попутно я учился подходить к материалам с аналитической позиции, делая различные предположения и подводя под эти предположения логические обоснования. Если только эти логические обоснования не опрокидывали зародившуюся гипотезу.

С искренним уважением ко всем любителям истории, Автор.

1. НАЧАЛО «ДОМОВ» ДОМАНОВИЧЕЙ ДИКОВИЦКИХ. КОРОЛЬ СТЕФАН БАТОРИЙ. (1569 — 1586 годы)

Иль ты не шляхтич? Или шляхтич шляхтичу

не ровня? Мало, что ли, у магнатов родни

среди шляхты? […] Говорят, в других местах

больше делается между шляхтичами различий,

но там и шляхта доброго слова не стоит!

Г. Сенкевич. «Огнём и мечом».

Сигизмунд II Август, желая ознаменовать счастливое завершение «Унии» свидетельством особого уважения к учёному сословию, пожаловал с общего единодушного согласия Сейма 11 августа 1569 года профессорам единственной в государстве Краковской академии замечательную грамоту на шляхетское достоинство. На следующий день, 12 августа 1569 года, Люблинский Сейм завершил свою работу.

Заключение Люблинской унии стало важным этапом в жизни всей шляхты Великого княжества Литовского, которая только теперь была окончательно юридически уравнена во всех правах и преимуществах с польской шляхтой и своей аристократией. Князья и магнаты, прежде имевшие большое значение и державшие в своих руках всё управление, теперь были уравнены в правах с родовой шляхтой, хотя на деле, благодаря своему богатству и связям, они и в дальнейшем высоко возвышались над ней, держа в своей службе иногда целые гурьбы беднейшей шляхты. Но, с оформлением конфедерации Речи Посполитой, на оставшиеся территории Великого княжества Литовского и отсоединённые от него к Польскому королевству воеводства потекло множество польской шляхты, которая заполнила аппарат управления, стала покупать или получать поместья и ополячила здежнюю жизнь. Даже на Волыни, в этом гнезде украинского панства, княжат и магнатов, жизнь также начала быстро ополячиваться. На картинке в начале этой главы мы видим изображение тогдашней польско-литвинской шляхты.

Вместе с перенесёнными сюда польскими шляхетскими привилегиями мелкие вассалы получили давно желаемые ими западные гербы. При этом в Великом княжестве продолжал соблюдаться обычай приписываться к знамени старшего областного воеводы или полковника, а на этом знамени размещался родовой герб этого воеводы. Все на тот момент жившие потомки Сенько Домановича, как сыновья, так и внуки с правнуками, оказались приписанными к гербу Дрыя. Об этом же говорит и пометка, сделанная в «Генеалогии Дзиковицких герба Дрыя» при имени Харитона Богдановича, указывающая на 1569 год (Генеалогия Дзиковицких герба Дрыя из декрета Минского 1804 июня 18). Герб Дрыя происходил из Бургундии. В XIII веке его занёс в Польшу бургундский рыцарь Мутына, поселившийся на новой земле. Хотя есть и другой вариант: что этот герб в Польшу пришёл не напрямую из Бургундии, а через Чехию. И от имени бургундского рыцаря герб Дрыя получил и второе название — Мутына, которое со временем стало малоупотребительным. На печати 1276 года, принадлежавшей комесу Войцеху из Любенёва, присутствует изображение герба Дрыя. Первоначально в Литву герб попал после заключения в 1413 году Городельской унии между Польским королевством и Великим княжеством Литовским, но тогда польскими гербами обзавелись только магнаты.

Далеко не родственные отношения, сложившиеся между старшим в роду Домановичей и его братьями, привели к окончательному распаду клана Домановичей на отдельные «Домы», как писалось позднее, которые стали обозначаться не просто Домановичами, а с дополнительными семейными именами по месту проживания. Со временем фамилия «Домановичи» вообще отпала и отдельные «Домы» стали называться лишь дополнительными именами по месту проживания.

Таких «Домов» получилось по числу родных и двоюродных братьев четыре: 1) сын Ивана Домановича — Каленик — стал родоначальником «Дома Калениковичей», носивших позднее фамилию «Калениковичи» (недолгое время), «Домановичи Диковицкие»; 2) сын Василия Домановича — Першко — стал родоначальником «Дома Перхоровичей», носивших позднее фамилию «Перхоровичи», «Перхоровичи Диковицкие»; 3) старший сын Богдана Домановича — Харитон — стал родоначальником «Дома Харитоновичей», носивших фамилию «Диковицкие»; 4) младший сын Богдана Домановича — Костюк — стал родоначальником «Дома Костюковичей», носивших, как и потомство от старшего брата, также фамилию «Диковицкие».

Таким образом, можно сказать, вылупившись из рода Домановичей по причине как Люблинской унии, так и внутреннего расслоения, фамилия Диковицких началась в 1569 году. Такие же переименования произошли и в других ветвях рода Домановичей, а не только среди внуков Сенько Домановича. Как затем указывал в своём прошении на имя императора Александра Павловича в 1818 году один из потомков «Дома» Домановичей Перхоровичей Диковицких, «способ именоваться обычным был по местности проживания семейства» («Прошение ксёндза повета Кременецкого Никифора…"). Начав именоваться Диковицкими, прежние Домановичи получили более аристократичную, «польскую» по форме фамилию, что приобретало в глазах современников имидж большей аристократичности происхождения. В то же время, одна из ветвей рода Домановичей, шедшая от Домановичей Анцушковичей, также приняла «более благородную» форму фамилии, став прозываться Домановскими. Эта ветвь приписалась к гербу Богория. К гербу Дрыя, к которому были приписаны Домановичи Диковицкие, относились, кроме потомков знаменитого польского рыцаря Пшедпелка Копидловского, взявшего в плен в Грюнвальдской битве знаменосца крестоносцев, ещё 76 других фамилий в Польше и Литве.

Следует отметить, что большинство сохранившихся изображений гербов шляхты Великого княжества Литовского было сделано по рисункам XIX века, которые приводились в отдельных делах и генеалогических таблицах, к которым иногда придавалось и основное описание на польском или русском языках. Изображение герба Дрыя я обнаружил и в генеалогической таблице рода Дзиковицких, имеющее некоторые отличия от варианта, представленного в «Гербовнике дворянских родов Царства Польского».

Вариант герба Дрыя, присвоенный «фамилии и роду» Перхоровичей Дзиковицких, по описанию «Вывода родовитости шляхетской Дома Перхоровичей Дзиковицких», был таким: «в красном поле между двумя линиями от правого бока щита налево скошенными три камня жёлтые, на шлеме три пера страусовые». А тот вариант, который я обнаружил в Национальном историческом архиве г. Минска в Беларуси и которым пользовались Харитоновичи Дзиковицкие, к линии которых относится автор, был таким, каким он приведён на первой странице этой книги: на красном щите три золотых камня, вдоль которых две бледно-голубые линии — как бы перевитые верёвочки. Намёт синего цвета, отороченный золотыми дубовыми листьями. Шлем чёрный, в прорезях забрала — красный цвет, на шее медальон, а на шлеме корона золотого цвета. Венчают шлем три белых страусовых пера.

Следует сказать, что хотя у разных фамилий герб назывался одинаково, в каждой из них он имел отличия, позволявшие по рисунку определять принадлежность носителя герба к определённому роду, и такое положение сохранялось до «упрощений», проведённых в XIX веке геральдистами Российской империи, поглотившей Речь Посполитую и её шляхту. Мы можем говорить о существовании в XVI веке гербов уже не как знамён, объединявших шляхту в «гербовые братства», но как фамильных гербов.

Приведу примеры нескольких различных вариантов по цвету, форме и очертанию герба Дрыя (четыре изображения вверху) и отдельно образцы щитов (четыре изображения внизу) всё того же герба, закрепившиеся за отдельными фамилиями. Поскольку они приведены в чёрно-белом варианте, расскажу о них. Верхний правый герб имеет каменья зелёного цвета; верхний правый щит — весь золотого (жёлтого) цвета; нижний левый щит имеет каменья зелёного цвета; нижний правый щит — весь тёмно-красного фона и только полоски вдоль каменьев — голубые. Кроме того, на верхнем правом и нижнем левом щитах перевязь с каменьями направлена по иной диагонали, чем обычно принято.

Приведу отрывок из стихотворения неизвестного мне автора, посвящённого гербам:

Как эфемерное наследство

Даруются гербы потомкам.

Не деньги, это — только средство

Вздохнуть и вспомнить об обломках:

О битвах, подвигах и славе,

О дальних прадедах своих,

О нашей доблестной державе

И об отечествах чужих.

А на щитах — посланье предков

К нам прислано через века,

И зелень распускает ветка,

И вдаль несутся облака…

В XVI веке намёты изменили свой первоначальный вид плащиков на рыцарских шлемах на курчавые и заострённые в виде арабесок листообразные завитки орнамента. Точно такой же намёт был изображён и на гербе Богория рода Домановских, и вообще на всех шляхетских гербах этого времени.

«„С последней четверти XVI века и почти до конца века XVIII польский шляхтич относился к своему гербу как к самой драгоценной собственности, а генеалогический миф, с ним связанный, воспринимал безо всяких оговорок как фактическую историю рода“, — пишет польский исследователь И. Левандовский. Поощрение интереса к истории и символике своего герба, имевшим громадное значение, было вызвано целью не только приобрести хорошую осведомлённость о прадедах и их подвигах, которыми они заслужили право на герб, но и закрепить осознание родственных связей между многочисленными родами, их определённую иерархию по знатности и роли в государственной и общественной жизни» (Лескинен М. В.).

Следует отметить, что для шляхты Великого княжества Литовского, вошедшей теперь в состав новой конфедерации, из всех возможных тогда вариантов был выбран далеко не худший. Вместо слабеющей Литвы или набирающего силу, но деспотичного Московского государства, она стала теперь привилегированной частью общества относительно стабильного, сохраняющего гражданский мир и внутреннее единство польско-литовского государства. Шляхту привлекали в польской модели государственности гарантированные политические свободы и сословные привилегии, ограниченность королевской власти и относительная религиозная терпимость. В середине XVI века происходили кровавые религиозные противоборства в Англии, Германии и Франции, костры инквизиции в Испании и трагедия опричнины в России, и на этом фоне внутреннее положение в Речи Посполитой было довольно спокойным и уравновешенным.

Но отныне жизнь Великого княжества Литовского сильно изменилась. «Со времени соединения Литвы и Польши русское влияние в Литовском княжестве начало вытесняться польским, которое проникало туда различными путями. Одним из них служили Cеймы, на которых решались общие дела обоих союзных государств: литовско-русские вельможи, встречаясь здесь с польскими панами, знакомились с их политическими понятиями и с порядками, господствовавшими в Польше. Общие и местные привилеи постепенно сравняли литовско-русское дворянство в правах и вольностях с польской шляхтой и сообщили ему значение господствующего сословия в княжестве с обширной властью над крестьянским населением, жившим на его землях, и с влиятельным участием в законодательстве, суде и управлении» (Ключевский В. О.). После Люблинской унии в быт панов-рады и среднего шляхетства стали активно проникать польские обычаи и пристрастия. На столах всё чаще стали появляться сладости и всевозможные кондитерские изделия, по польскому примеру стали, взамен прежних напитков, подавать венгерское вино. Стало модным носить польские костюмы и говорить по-польски.

Одновременно начал меняться и национальный состав литовской шляхты. «Князья и магнаты, которые перед тем имели очень большое значение и держали в своих руках всё управление, теперь были уравнены в правах с рядовой шляхтой, — хоть на деле, благодаря своему богатству, они и в дальнейшем высоко поднимались над ней, держа в своей службе иногда целые полчища беднейшей шляхты» (Грушевский М.). В Великом княжестве Литовском произошли изменения в организации государственной жизни. По новому административному устройству Пинск был назначен поветовым городом Брестского воеводства. И, в частности, найвышейший гетман Великого княжества стал теперь именоваться великим гетманом.

Для судопроизводства в каждом повете были созданы три вида судов — гродский, земский и подкоморский. 20 ноября 1569 года в пинский земский суд был направлен и 23 ноября представлен «позов» (то есть вызов в суд) по какомуто делу Ивана Олехновича Домановича Диковицкого с Остапом, Грицем, Емельяном Перхоровичами, Харитоном Богдановичем, а также Левко и Иваном Калениковичами. Поскольку земский суд был поветовым шляхетским судом, который рассматривал уголовные и гражданские дела, а также выполнял функции нотариата, можно предположить, что речь шла об очередной формальной фиксации границ владений между представителями разных Домов рода Домановичей.

Около этого же времени Феодор Харитонович, имея от роду около 19 лет — сын Харитона Богдановича — женился и привёл на отцовский надел свою супругу. Произошло очередное уплотнение шляхты на единицу земельной площади. Две семьи стали жить под одной крышей и не за горами должны были пойти внуки.

В XVI веке на небольшой улочке в пинском предместье Каролин, ведущей начало от реки Пина, был построен огромный замок, первым хозяином которого являлся маршалок Великого княжества Литовского Ян Дольский. Именно отсюда пошло название и самой улицы — Замковая. Замок, построенный по французскому типу, стоял на земляном валу и имел форму удлинённого 4-угольника, с бастионами по углам. Перед замком шёл 9-метровой ширины ров с подъёмным мостом, по внешнему его краю — дополнительная оборонительная стена, а в ней — ворота. Бойницы и бастионы были сделаны из камня. Внутри вала шёл подземный ход высотой 2 метра и шириной 90 сантиметров, где имелись небольшие углубления для доступа воздуха и света. Из подземного перехода можно было попасть на бастионы. Въездные ворота замка фланкировались огнём из двух бастионов. Замок хорошо просматривался со стороны реки.

После образования Речи Посполитой её магнаты значительно увеличили свои владения на землях «украины» и Литвы. Группируя вокруг себя буйную шляхту, магнаты держали в страхе местное население, совершали набеги, или, как их называли, наезды, на города и сёла, подвергали их грабежу и разорению. В бывшие украинные воеводства Литвы, перешедшие непосредственно к Польше, сильно ускорился процесс проникновения польских евреев. Основное население здесь было православное крестьянство, долго имевшее различные вольности и свободное от податей и воинственные казаки. Теперь же началась польской шляхтой при содействии евреев интенсивная колонизация малонаселённых земель. При этом евреи, привлекаемые на Украину её естественными богатствами и польскими магнатами, заняли заметное место в здешней хозяйственной жизни. Служа интересам землевладельцев и правительства, евреи навлекли на себя ненависть населения. Евреи арендовали не только различные отрасли хозяйства панов, но также и православные церкви, налагая пошлины даже на крещение младенцев.

В 1569 году в Великом княжестве Литовском появились первые представители Ордена иезуитов, прибыв в Вильно по приглашению епископа Валериана Протасевича. Борьбу с протестантством иезуиты вели главным образом в интеллектуальной сфере деятельности — в образовании и воспитании молодёжи, а также при помощи здравоохранения. В том же году в Вильно была открыта двухклассная иезуитская школа. В 1570 году в столице Литвы иезуиты открыли коллегиум из пяти классов.

В 1570 году, когда ему было 13 лет, молодой воспитанник кальвинистов Лев Сапега (будущий великий канцлер Литвы) стал студентом Лейпцигского университета, где затем в течение ряда лет изучал историю римского и церковного права, античную философию, прежде всего — труды Платона и Аристотеля, хроники средневековых историков, трактаты теологов-схоластов, после чего вернулся на родину.

В то самое время, когда Польское королевство и Великое княжество Литовское объединились в федеративное государство Речь Посполитую и угасала королевская династия Ягеллонов, около 1570 года в семье Феодора Харитоновича Домановича Диковицкого родился старший сын, которого назвали Савой. В дальнейшем у него появились братья Остап и Миколай и все они были, как и родители, окрещены православными. Дети вместе с мамой и папой жили на участке земли, которым владел в Диковичах их дедушка Харитон Богданович Доманович.

О жизни Савы Феодоровича Домановича Диковицкого в истории сохранилось очень мало, почти нет никаких сведений. Во всяком случае, мне не представилось с ними встретиться. Хотя, возможно, в Национальном Архиве Беларуси в Минске в деле о роде Дзиковицких и есть возможность почерпнуть какие-то сведения, но для этого нужно уметь читать на старопольском и старобелорусском языках.

Средневековые восточнорусские княжества были самостоятельными государствами. Дух свободы Новгорода московскому царю удалось сломить только в 1570 году. Чтобы предотвратить переход вольного города под юрисдикцию Великого княжества Литовского, Иван Грозный уничтожил его население. В реке Волхов было утоплено 50 тысяч жителей. Вечевой колокол, как символ права новгородских граждан самим решать свои дела, был снят и подвергнут казни — у него вырвали язык. По «новгородскому делу» многих казнили и в Москве. Хранителя печати Ивана Висковатого подвесили вниз головой и отсекали от его тела куски, как от мясной туши. Казначея Никиту Фуникова попеременно обливали то кипятком, то ледяной водой, пока с него не слезла кожа, «как с угря».

В том же, примерно, году семья сына Феодора подарила Харитону Богдановичу Диковицкому первого внука Саву, затем появились Остап и Миколай. Вероятно, были и внучки. С этого времени разросшееся семейство Харитона Богдановича совершенно обеднело и почти не отличалось по уровню дохода от окружающих крестьян.

В 1570 году в имении гетмана Р. Ходкевича в Заблудове печатники П. Мстиславец и И. Феодорович издали Псалтырь, что было значительным событием в культурной жизни Литвы. Естественно, Лев Сапега после возвращения на родину не обошёл вниманием деятельность печатников, которая для того времени была весьма редким ремеслом.

Король Сигизмунд-Август последнее время жизни провёл окружённый наложницами, которые его грабили, и колдуньями, которых он призывал для восстановления сил, потерянных от невоздержанности. Когда у него спрашивали, отчего он не займётся нужными для государства делами, он отвечал: «Для этих соколов (так он называл женщин) ни за что взяться не могу». Одна из его любовниц, 20-летняя Барбара Жизавка, в 1570 году родила 50-летнему королю дочь, тоже Барбару, которую он признал, а её матери подарил 20.000 дукатов.

* * *

Хотя теперь к войне Литвы против России присоединилась Польша, Иван Грозный также получил союзника, заключив мир с крымцами. Соглашение предусматривало, что хан Девлет-Гирей не будет совершать набегов на Московию, и потому царь распорядился снять с южной границы большую часть регулярных войск и направил их в Ливонию. Чтобы отвлечь Москву от Ливонии, правительство Сигизмунда II Августа не оставляло попыток рассорить своих противников. В 1571 году его старания увенчались успехом: крымский хан нарушил договор с Иваном Грозным, отрядами конницы прорвал ослабленную границу, обошёл заслоны, стоявшие вокруг Москвы и сжёг её. Нашествие Девлет-Гирея нанесло огромный ущерб Московскому государству. Сотни тысяч людей были либо убиты, либо уведёны в полон, множество городов и селений были разорены и опустошёны. В то же время, убедившись в неспособности опричного войска противостоять внешнему врагу, Иван Грозный ликвидировал саму опричнину и казнил её самых виднейших деятелей.

Однако это не слишком помогло Речи Посполитой. Несмотря на то, что Сигизмунд II Август, как и его отец, был весьма начитан и образован, всемерно поощрял развитие науки и искусств, нравы, царившие в государстве, не способствовали победам. Вот что об этом писал бежавший из России от Ивана IV Грозного на литовскую Волынь князь А. М. Курбский: «Здешний король думает не о том, как бы воевать с неверными, а только о плясках, да о маскарадах; также и вельможи знают только пить, да есть сладко; пьяные они очень храбры: берут и Москву и Константинополь, и если бы даже на небо забился турок, то и оттуда готовы его снять. А когда лягут на постели между толстыми перинами, то едва к полудню проспятся, встанут чуть живы, с головною болью. Вельможи и княжата так робки […] что, послышав варварское нахождение, забьются в претвёрдые города и, вооружившись, надев доспехи, сядут за стол за кубки и болтают со своими пьяными бабами; из ворот же городских ни на шаг. А если выступят в поход, то идут издалека за врагом и, походивши дня два или три, возвращаются домой, и что бедные жители успели спасти от татар в лесах, какое-нибудь имение или скот — всё поедят и последнее разграбят» (Богуславский В. В.).

Общешляхетское объединение в Великом княжестве Литовском в XVI веке достигло степени осознания единства в рамках одного сословия. М. В. Лескинен писал: «Этому способствовало такое специфическое выражение шляхетской общности, как „соседство“, которое усиливало значение родственных и родовых связей в сословной консолидации шляхты, а также делало семью важным элементом „структуры соседств“. Так формировался специфический государственно-политический строй Польского государства, называемый „шляхетской демократией“».

Из светских произведений, которые читали в Литве в XVI веке, можно упомянуть немного. Прежде всего — это знаменитая «Александрия» в нескольких редакциях, повесть про Трою, Бову-королевича. Единственной сатирой, которая сохранилась от XVI века, является «Промова каштеляна Мелешка», в которой рисуется современный автору быт панства и придворных кругов.

Духовный мир шляхты был тесно связан с историей её, шляхты, происхождения. В качестве идеологии сословия была теория «сарматизма», то есть особого от всего остального населения Речи Посполитой происхождения шляхты от воинственного кочевого народа сарматов, покорившего когда-то местное население. Как следствие особо пристального внимания к своим корням, знание истории своих дальних и более близких предков было обязательным: оно давало главное обоснование добродетелей шляхтича, присущих ему от рождения. Причём, многие роды возводили своё происхождение к античным героям, закрепляя это в гербах.

В Великом княжестве Литовском было введено заимствованное из Польши деление должностных лиц по степеням и занимаемым должностям, причём все чины были разделены на государственные, придворные и земские. Установилось высшее сословие двух степеней, в духе подражания Польше: 1) из католических священников и мирских сановников с общим названием «сенаторы», из которых назначались воеводы, канцлеры, гетманы и другие высшие государственные должностные лица; 2) из прочих лиц благородного происхождения с общим названием «шляхта».

В Польше, а теперь и в Великом княжестве Литовском, шляхетское достоинство приобреталось только двумя способами: по праву рождения или пожалованием. Шляхтич по праву рождения, то есть потомственный, передавал свои права и состояние законной жене, независимо от того, из какого она была сословия, и законнорожденным детям и потомкам обоего пола. Пожалование шляхетства до правления короля Стефана Батория производилось королём или великим князем, и подтверждалось выдаваемыми за его подписью привилеями.

В 1571 году иезуиты приняли активное участие в ликвидации последствий чумы в Вильно. Даже противники иезуитов признавали, что действовали они с полной самоотверженностью, тогда как многие духовные лица, включая церковных иерархов, покинули город, опасаясь заразы. События эти немало способствовали росту влияния и авторитета Ордена иезуитов в литовском обществе. Продолжалась война Литвы с Московией. Обе стороны стали готовиться к генеральному сражению.

Проект создания реестрового казачества был выдвинут ещё в 1524 году, при правлении великого князя литовского и короля польского Сигизмунда I, который впервые поручил организовать казаков на государственную службу. Но из-за недостатка финансовых средств проект этот тогда не состоялся. Теперь, в преддверии большой схватки с Московией, хотя денег попрежнему в казне было крайне мало, о проекте вспомнили вновь. Сигизмунд II Август 2 июня 1572 года подписал соответствующий универсал. Коронный гетман Ю. Язловецкий нанял для службы первых 300 казаков. Они давали присягу на верность королю и должны были, находясь в полной боевой готовности, отражать вторжения татар на территорию Речи Посполитой, участвовать в подавлении выступлений крестьян, восстававших против панов, и в походах на Москву и Крым.

Реестровые казаки, в отличие от остальных, считавшихся холопами, были приравнены к безгербовой шляхте (без политических прав). Реестровики именовали своего главу гетманом, на что, однако, до потери Малороссии не соглашалась польская корона, упорно именуя его официально «Старшим Войска Запорожского». Согласно универсалу, реестровые казаки освобождались от уплаты налогов, получили независимость от местной администрации и имели самоуправление со своим «казацким старшиной». Первым назначенным старшиной был шляхтич Ян Бадовский. Реестровикам было определено право и на землевладение. Первым землевладением был город Трахтемиров в Киевском воеводстве с монастырём и землями до Чигирина, который был своеобразной столицей реестровиков. Здесь размещались зимние квартиры, арсенал, госпиталь и приют для бессемейных инвалидов. Реестровым казакам также были предоставлены клейноды — хоругвь, бунчук, булава и печать. Оплата за службу производилась деньгами и одеждой. Официально они стали называться Запорожским Войском, в противовес Запорожской Сечи (Запорожскому Низовому Войску), для Польши юридически не существовавшей, так как Сечь располагалась до 1735 года на территории Крымского ханства автономной республикой. Таким образом, образовалось два казачьих центра: один в Запорожской Сечи, считавшейся очагом свободного казацкого движения, второй в Трахтемирове, базе реестровых казаков, ушедших на службу к польскому королю.

Но Сигизмунду-Августу так и не удалось увидеть результатов своей подготовки к войне. 7 июля 1572 года польский король простудился и скончался в тот же день. В эпоху Возрождения, когда для устранения противников часто использовался яд, смерть Сигизмунда-Августа многим казалось делом рук агентов московского царя.

После смерти последнего польского короля из династии Ягеллонов в королевской казне даже не нашлось денег, чтоб заплатить за похороны, не нашлось ни одной золотой цепи, ни одного кольца, которые должно было надеть на покойника. Но не только от характера короля Сигизмунда-Августа зависело внутреннее расстройство страны. Жажда покоя, изнеженность, роскошь овладели сенаторами. И эта жажда покоя, отвращение от войны оправдывались политическим расчётом — не давать посредством войны усиливаться королевской власти. Причём, во внимание не принималось даже положение Речи Посполитой, государства континентального, окружённого со всех сторон могущественными соседями.

После смерти короля призрак Барбары Радивилл поселился среди родовых камней Несвижского замка, получив имя «Чёрная Дама». На глаза людям он показывался в чёрных одеждах в знак траура по несчастной любви. Обитатели замка считали, что привидение Чёрной Дамы предупреждает хозяев-Радивиллов, если им угрожает какая-нибудь опасность, война или болезнь.

Поскольку Сигизмунд II Август мужского потомства не оставил, в стране началось двухлетнее «бескоролевье» и феодальная анархия. Слабые попытки литовцев вернуться после смерти короля к вопросу о возвращении Великому княжеству Литовскому от Короны земель Волыни, Брацлавщины и Киевщины не увенчались успехом — не в последнюю очередь из-за позиции украинских магнатов, которые заботились прежде всего о своих сословных интересах.

В 1570-х годах, когда Иван Семёнович Доманович умер, род Домановичей Диковицких теряет своё значение в местной жизни и отступает на задний план. Старший сын Ивана Семёновича — Каленик — оказался незаметен на фоне общественной жизни этого периода. Упадок влияния рода Домановичей Диковицких во всех его четырёх «Домах» на жизнь Пинщины был обусловлен не только выдвижением других семейств, но и внутриклановыми причинами. Древнее феодальное право, предполагавшее выделение отдельных владений каждому из сыновей, вступало в противоречие с интересами рода в целом. Возникали ссоры и споры о «неправильной распашке» родовых земель и вообще о границах земельных наделов наследников. Несмотря на то, что во всех Домановичах Диковицких текла общая кровь, но, как это случается даже среди родных братьев, нравы у всех были разные. Одни легко воспламенялись, другие были более спокойными, одни шли к своей цели напролом, другие медлили. Во время охоты одни из Диковицких предпочитали выслеживать зверя, проводя целый день в засаде, другие загоняли его и убивали. Под стать главам разных семейств рода, разнились и нравы внутри этих семейств. Разделение рода на четыре отдельные ветви как раз и позволило в будущем составителям генеалогических таблиц изобразить род Диковицких в виде четырёх родственных «Домов». В определении о происхождении рода Дзиковицких от 1804 года так об этом и говорилось: «…свидетельствовали за привилегиями от Королей Польских и Великих Князей данными, с коих-то Каленика, Першка, Харитона и Константина, родоначальников Дзиковицких, когда многочисленное в четырёх сих Домах разродилось потомство» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901). Однако споры между представителями разных Домов, изредка доходившие даже до стычек и избиений других, более дальних родственников, стали не столь уж и редкими. И при этом противники продолжали носить одну общую фамилию!

Судьба престола Речи Посполитой имела большие последствия для судьбы Речи Посполитой. В стране столкнулись интересы двух стремившихся к европейской гегемонии королевских Домов: австрийских Габсбургов, предложивших в качестве кандидата на польский трон сына императора Священной Римской империи Максимилиана II Эрнста, и французской королевской династии Валуа, выдвинувшей кандидатуру принца Генриха Анжуйского. Тогда в полной силе проявилось нерасположение литовских магнатов к полякам. Многие из литовских панов с целью отделить Литву от Польши хотели даже выбрать московского царя Ивана Грозного или его сына. И этот вариант поддерживала не только литовская, но и часть польской шляхты, надеявшаяся таким избранием покончить с засильем магнатов. Об этом уже начал вести переговоры литовский писарь Гарабурда, но царь колебался.

В это время на ведущую роль в государстве выдвинулся белзский староста, владевший по наследству имением Замостье (Замосць), Ян Замойский герба Елита. Свою молодость Замойский провёл «не среди одного порохового дыма», как он сам выразился, а в школах Франции и Италии, получив там утончённое классическое образование, которым он славился между современниками. Талантливый от природы Замойский скоро завоевал себе известность не только в своём отечестве, где за ним рано установилась репутация отличного администратора и юриста, но и в Западной Европе. В образованных европейских кругах Замойского считали врагом иезуитов и, следовательно, поборником свободы совести, называли его «новым Демосфеном, героем дел военных и мирных, жрецом Феба и Марса». Падуанская академия избрала его своим ректором.

Популярность Замойского была необыкновенна: он своим красноречием на Сеймах мог обворожить толпу шляхты, а своей справедливостью и неподкупной строгостью, в сочетании с разумной осторожностью, был идолом в глазах солдат. Шляхта смотрела на Замойского, как на своего представителя, ни один из магнатов не пользовался таким расположением шляхетства, как он. Во многом благодаря сплочению шляхты в 1572 году её сеймики стали собираться не по воеводствам, как было ранее, а по поветам, что усилило позиции на них именно мелкой шляхты.

В начале 1573 года был принят закон о «вольной элекции», по которому шляхта получила право выбирать короля польского и великого князя литовского, которым она пользовалась до последних дней Речи Посполитой. Этим самым был изменён государственный строй. Шляхта, возглавляемая Яном Замойским, добилась права участия в выборах нового короля и выступила в предвыборной борьбе решающей политической силой. Отныне поляки и литвины, при сохранении «должности» короля, перешли к почти республиканскому типу правления. Принцип шляхетской демократии, «можновладства», выборности короля, положенный в основу новой государственности, подчёркивал значение человеческой личности. Каждый крупный шляхтич чувствовал себя политической персоной, не считаться с которой не может ни король, ни представители своей же сословной группы. Отсюда независимый характер поведения польского шляхтича, его самоуверенность и надменность.

Пока австрийский гонец Паули договаривался с Иваном IV об избрании своего кандидата на престол Речи Посполитой с целью её дальнейшего расчленения между Московией и Австрией, в воеводствах прошли выборные сеймики по избранию послов на выборный Сейм. В мае 1573 года в Кракове Сейм избрал королём Речи Посполитой французского принца Генриха Анжуйского из династии Валуа.

В том же году Иван Грозный женился пятым браком на Марии Долгорукой. Но на другой день, подозревая, что до него Мария уже была с кем-то, царь повелел посадить её в колымагу, запряжённую дикими лошадьми, и пустить в пруд, где несчастная и погибла. Как-то Иван Грозный, играя в шахматы со своим придворным прорицателем, вдруг спросил его, может ли тот предсказать его, царя, будущее. Прорицатель достал свой хрустальный шар, долго молча смотрел на него, а потом произнёс: «Вижу я, как умрёт от твоей руки твой старший сын. Вижу, как умрёшь ты сам и два демона унесут твою душу. Вижу, как рухнет всё, что ты создавал, и само государство окажется поверженным». Разгневанный таким ответом, Иван Грозный ударил прорицателя серебряным кубком в голову и убил его… В июне 1573 года, ещё не зная об избрании нового польского короля, московский царь обсуждал с посланником Империи возможность объединения России и Литвы. В Литве заговорили об избрании московита на опустевший трон. Склонялись к царевичу Фёдору, но и сам Иван Грозный не исключался.

Избранному королём Речи Посполитой французскому принцу Генриху Валуа, воспитанному при дворе, где король пользовался огромной властью, польско-литовские магнаты и шляхта выдвинули ряд условий, известных как «Генриховы артикулы». Артикулы подтверждали принцип свободной элекции (избрания) королей. Король был обязан регулярно каждые два года созывать Сейм. Без согласия Сейма король не мог ни объявлять войну, ни заключать мир, ни созывать «посполитое рушение» (всеобщее феодальное ополчение). При короле состояла постоянная сенатская Рада. Отказ короля от исполнения своих обязательств освобождал феодалов от повиновения ему. В Сейме решения могли приниматься лишь при наличии единогласия всей посольской избы, представлявшей шляхту. Любой депутат нижней палаты мог воспрепятствовать принятию решения, хотя бы за него голосовали все остальные депутаты. Это был так называемый принцип «либерум вето», ставший впоследствии одной из причин крушения всего государства. Хотя Генрих отказался подписать эти «артикулы», они всё же вошли в практику политической жизни Речи Посполитой. Также в 1573 году Сейм принял закон, согласно которому даже самый захудалый шляхтич, убивший крестьянина, не являлся преступником и не подлежал наказанию. С этих пор во многих усадьбах магнатов не только в Литве, но и на отделённой от неё Украине были установлены виселицы, символизировавшие полную власть панов над их подданными.

Об обстановке на границе с Московией, которая, обманувшись в своих планах в отношении польского престола, внимательно и заинтересованно следила за событиями в Речи Посполитой, регулярно с декабря 1573 года писал вестовые записки оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский. До сентября следующего года он направлял гонцов к панам-раде Великого княжества, к пану трокскому, воеводе виленскому и к королю. 18 февраля 1574 года был торжественно отпразднован въезд в Краков в качестве польского короля Генриха Валуа. В этом же году должность пинского старосты занял выходец из местной шляхты Лаврин (Ваврынец) Война.

Вместе с герцогом Анжуйским в Польшу приехал увязавшийся за ним придворный куртизан и поэт лёгкого нрава Филипп Депорт. Но правление нового короля в Речи Посполитой оказалось кратковременным. В XVI веке польский трон не был синекурой. Должность монарха была очень ответственной, а жизнь властителя — и тяжёлой, и рискованной. Соотечественники требовали от короля эффективного управления, но при этом он должен был считаться с настроениями подданных. К тому же во Франции неожиданно умер старший брат Генриха Валуа король Карл IX, при котором происходили затяжные гражданские войны и случилась известная под именем Варфоломеевской ночи резня протестантов-кальвинистов (гугенотов). Французский престол стал вакантным. Мать Генриха, вдовствующая французская королева Екатерина Медичи, вызвала сына из Кракова в Париж.

Насмотревшись на польские республиканские порядки и сравнив их с положением королей Франции, в июне 1574 года, пробыв на польском троне всего около четырёх месяцев, Генрих Валуа решил бежать из Польши. Его придворному поэту Филиппу Депорту Польша тоже не понравилась и, уезжая на родину, он написал стихотворение «Прощай, страна вечного прощания!». Ранним утром Генрих выехал из королевского замка Вавель на коне, подаренном ему паном Тенчинским, главным его доброжелателем и агитатором при польском дворе, и ускакал от своих недавно обретённых подданных в направлении Парижа.

«В погоню за любимым королём бросились паны сенаторы. Кричали, возмущались: „То не король, ему бы только вольту танцевать!“. Вольта — канкан шестнадцатого века. Крестьяне, люди грубые, отыгрались на королевском секретаре Пибраке. Тот поджидал Генриха в часовне, но беглый король в заполохе проскакал мимо. Пибрак бросился в лес, попал в болото. Крестьяне стали его гонять камнями, как подстреленную утку. Через пятнадцать часов референдарий Чарнковский воротился из неудачной погони и выручил секретаря. В Польше восстановилось мутное бескоролевье. Литва всё больше утверждалась в своём враждебном отношении к полякам. Всплыли обиды унии. Генриху вновь назначили — вернуться к осени. Никто не верил в возвращение. Теперь из претендентов на престол остались Эрнест Австрийский и Иван Васильевич либо царевич Фёдор» (Усов В.).

Забегая вперёд, следует сказать, что, возможно, бегство Генриха Валуа из Польши избавило её от ещё больших неприятностей, поскольку этот явный вырожденец своим поведением на троне умудрился привести Францию на грань распада. Через год после занятия французского престола умерла любовница Генриха принцесса де Конде. Эта смерть его буквально подкосила. Король стал носить траурные чёрные одежды, отделанные маленькими черепами из серебра и слоновой кости, а затем участвовать в процессиях флагеллантов, сохранившихся со времён Чёрной смерти. К королю присоединились многие придворные и даже глава французской церкви кардинал Лотарингский. Бичевания последний избежал, но, прогулявшись босиком в промозглую рождественскую погоду, простудился и умер. Но главным развлечением трансвестита-короля Генриха и его фаворитов-миньонов был бисексуальный разврат, кутежи и потасовки с горожанами.

А Иван Грозный, учитывая, что сын германского императора также претендует на польский престол, предложил снять свою кандидатуру с польского трона, но при этом отдать ему Литву, как «вотчину его матери Елены Глинской». Новый элекционный Сейм был назначен на 10 мая 1575 года в Стенжице. «Все понимали важность Стенжицы. Решалась судьба Польши и Литвы, избирался не просто король, а направление политики ближайших десятилетий во всей Восточной Европе. На выборы короля шляхта явилась с пушками. Не сразу договорились, где их оставить. Капризное беспокойство шляхты объяснялось ещё и тем, что никто не знал твёрдо, на ком остановить выбор: на цесаревиче Эрнесте или Иване Васильевиче. В Стенжице стало опасно жить. Шляхта носила кольчуги под жупанами. Сейм развалился, как гнилое яблоко. Выборы короля были отложены на осень» (Усов В.).

«В Варшаве в ноябре 1575 года собрался Сейм. К московскому гонцу Ельчанинову, давно уже прибывшему с приветствием от царя Генриху по случаю его избрания и собиравшемуся уже возвращаться домой, ночью тайно пришёл радный пан, жмудский староста, и стал просить, «чтобы Государь прислал к нам на Литву посланника своего доброго, и писал бы к нам грамоты порознь с жалованным словом: к воеводе Виленскому грамоту, другую ко мне, третью к пану Троцкому, четвёртую к маршалку Сиротке Радивиллу (сыну князя Миколая Радзивилла Чёрного), пятую ко всему рыцарству…". Царь понимал выгоды своего избрания, но гордость не позволяла пойти против своего царского достоинства: он считал польский королевский титул ниже своего царского. Поэтому он ограничился обещанием прислать больших послов, но принимал меры к избранию австрийского эрцгерцога Эрнста или его отца, Максимилиана II, надеясь за свою поддержку получить от него подтверждение на владение Ливонией…» (Богуславский В. В.). К тому же намерения царя шли вразрез с желаниями большинства магнатов и шляхты Речи Посполитой: Иван IV требовал, чтобы Польша и Литва навечно соединились с Русским государством и польский трон был признан наследственным в «династии Рюриковичей». Кроме того, он требовал отказа Речи Посполитой от Ливонии и Киева, соглашаясь взамен вернуть Полоцк. Эти условия были отвергнуты, так как магнаты опасались не только ослабления своих позиций в русско-польско-литовском государстве, но и повторения Грозным в Речи Посполитой его опыта борьбы с удельно-княжеской оппозицией. В 1575 году правительство Ивана Грозного продолжало вести тайные переговоры с императором Священной Римской империи Максимилианом II, стремясь обеспечить с его стороны поддержку своим планам расторжения Люблинской унии и расчленения Речи Посполитой.

Пока шли переговоры с Веной, турецкий султан потребовал от польского Сейма снять кандидатуру Ивана IV на польский трон. Прибывший в Польшу посол султана Амурата предложил полякам для избрания 3 кандидатуры: сандомирского воеводу Яна Костку, шведского короля Юхана III или 42-летнего седмиградского (венгерского) воеводу Стефана Батория. Вопреки уверениям царя, Москва интриговала и против Батория, и против эрцгерцога Эрнста.

В конце 1575 года австрийским дипломатам удалось договориться с польскими сенаторами о провозглашении польским королём императора Максимилиана II, но возмущённая шляхта, во главе которой стоял Ян Замойский, поддержала турецкого кандидата — воеводу Стефана Батория. Стефан Баторий, или, как его называли литвины, Степан Батура, происходил из старинной венгерской фамилии, сын воеводы, в юности обучался в Падуанском университете в Италии, ректором которого в то время был польский вельможа Ян Замойский, с которым тогда, видимо, возникли у него дружеские отношения, скреплённые браком Замойского на сестре Батория — Гризельде. Своё требование султан подкрепил высылкой к границам Польши 100-тысячного войска. В Варшаве воцарилась паника. В начале 1576 года шляхта на Сейме провозгласила королём 54-летнюю Анну Ягеллонку с тем, чтобы выдать её за Стефана Батория, который сразу же дал согласие на брак и корону. Он присягнул на верность полякам и пообещал привести из Венгрии своё войско и отвоевать у московского царя обратно всё то, что было им захвачено в Ливонии и Литве. В Польше оказалось два короля. Стефан быстро двинулся с крупным отрядом к польской границе. В апреле он торжественно въехал в Краков, где ему подчинился примас, короновавший его. Затем было совершено бракосочетание с Анной Ягеллонкой. Иван IV остался недоволен этим обстоятельством и писал Максимилиану II письма с предложением совместных вооружённых действий против Речи Посполитой. Однако германский император не мог решиться. Тем не менее, в стране началась междоусобная борьба, которая не прекратилась даже со смертью в октябре 1576 года Максимилиана II. Короля Батория признали Литва и Великая Польша. Пруссия подтвердила свои вассальные обязательства в Торне. Лишь Гданьск не признал короля и взбунтовался, «доверяя своим башням и рвам». Несмотря на мужественную защиту горожан, Гданьск был взят, и Стефан Баторий стал после этого именоваться «паном польской Венеции». Пока в Речи Посполитой решался вопрос о замещении королевского трона, московиты в Ливонии овладели городами Перновом, Гельметом, Эрмесом, Руэном, Пуркелем, а в Эстляндии захватили Гапсаль с его округом.

«Останавливая свой выбор на мало кому известном Стефане Батории, поляки полагали, что он будет следовать их желаниям. Однако мало кто предполагал, насколько быстро он приберёт к рукам всю власть в королевстве. Проявляя непреклонную настойчивость и беспощадную жёсткость, Стефан Баторий немедленно приступил к самому ревностному занятию государственными делами. Когда взбунтовалась часть днепровских казаков, он приказал казнить их десятками и, как передавали, разрубать трупы на части. В Стефане Батории и его главном помощнике Яне Замойском царь Иван Грозный встретил противников, которые вскоре сумели не только лишить московского самодержца всех плодов прежних победоносных походов в Ливонию и Литву, но и поставили Россию в самое критическое положение.

Стефан Баторий говорил лишь по-венгерски и на латыни и вовсе не собирался изучать язык своих подданных. Со своей престарелой супругой Анной Ягеллонкой он считал достаточным вести все разговоры через переводчика. Будучи по натуре воином и страстным охотником, Стефан Баторий вёл простой для своего положения образ жизни. По словам Валишевского, «выражая сочувствие протестантизму в Семиградии, он был ярым католиком в Польше; он устроил так, что избирательному Сейму его представлял арианец Бландрата. После же избрания в короли советниками его стали иезуиты»» (Богуславский В. В.).

23 июня 1576 года вышел королевский универсал, выделивший гусарию в отдельный род тяжёлой конницы. Крылатые гусары предназначались практически исключительно для таранных атак в сомкнутых боевых порядках на больших аллюрах. Этим они резко отличались как от европейской кавалерии, всё более склонявшейся к ведению дистанционного боя с использованием огнестрельного оружия, так и от московской, татарской и турецкой, по старинке отдававшей предпочтение луку и дротику перед всеми остальными видами оружия. В результате усилий Стефана Батория и накопленному в многочисленных сражениях опыту, в Речи Посполитой была создана высокоэффективная военная машина, прекрасно зарекомендовавшая себя в сражениях как с русскими, татарами и османами, так и со шведами, имевшими тогда самую профессиональную и опытную армию в Европе. Преобразование армии обеспечило более чем полувековое — с конца XVI по середину XVII веков — политическое и военное превосходство Речи Посполитой над её соседями в Восточной Европе.

Находясь на стыке Запада и Востока, будучи самой восточной страной мира католицизма, поляки и литовцы (в особенности первые) ощущали себя форпостом цивилизации на границе с миром варваров, к которым они относили не только турок и татар, но и московиты в глазах польско-литовских католиков были схизматиками и варварами. Это обстоятельство в немалой степени способствовало формированию к XVII веку идеологии «сарматизма», ставившей Речь Посполитую едва ли не в центр Вселенной. Не последнюю роль в становлении такой идеологии сыграли многочисленные и блестящие победы польско-литовского оружия, одержанные на протяжении большей части XV — XVII веков.

8 июля 1576 года, по смерти православного пинского и туровского епископа Макария Евлашевского, в Варшаве была выдана королевская жалованная грамота на епископию протопопу Дмитровской церкви Пинского замка Кириллу Семёновичу Терлецкому. В результате длительного проникновения в Речь Посполитую идей реформации общество оказалось идеологически разнородным. «Ересь взяла такую силу, что когда Стефан Баторий вздумал было ограничить её распространение и стеснить реформатов, то раздался сильный протест, во главе которого стал заслуженный и маститый еретик Евстафий Волович, наивысший канцлер литовский […]. Если в Литовском княжестве так сильна была ересь среди католиков, то с неменьшею силою распространялась она среди православных Литвы и Волыни» («Очерк деятельности князя А. М. Курбского…").

В 1576 году московские войска вторглись в Речь Посполитую и даже захватили Гродно. Отвоевать его смогли только с помощью войск князя-протестанта Юрия Радивилла. После этого на весь период правления короля Стефана город Гродно стал его постоянной резиденцией. Продолжая свою политику на подчинение Прибалтики, Иван Грозный в январе 1577 года направил под город Ревель армию в 50 тысяч человек. Неудачный исход осады этого города дал другое направление огромным силам, собранным в Эстляндии: царь лично направился на Ливонию, которой тогда управлял гетман Ходкевич. Московское войско захватило почти все города. Так что вся Лифляндия, за исключением округи города Риги, оказалась во власти московитов.

Как мы уже говорили, Стефан Баторий, вступая на престол, обещал вернуть Литве все земли, отвоёванные у неё ранее русскими царями, и собирался исполнить своё обещание. Но, несмотря на свою жёсткую политику, Стефану Баторию долго ещё пришлось преодолевать многочисленные препятствия, чинимые ему его своевольными и не привыкшими к дисциплине подданными. Всё это требовало времени, да к тому же новый король и не торопил его, готовя армию к продолжительной войне и собирая для этого средства. О своих новых подданных король говорил: «Несмотря на храбрость, поляки — народ суетный, упорства в них нет, труду предпочитают развлечения… Задору много […], а для действий ни желания, ни сил недостаточно» (Лескинен М. В.).

Некоторое время Баторий был осторожен в политике. «В 1577 году, узнав о походе Ивана Грозного в польскую часть бывшей Ливонии, он ограничился лишь упрёком в его адрес в том, что московский царь, послав „опасную грамоту“ для проезда в Москву „больших“ польских послов с целью их участия в мирных переговорах, без объявления войны начал захватывать польские владения в Ливонии» (Богуславский В. В.). Иван IV, не принимая всерьёз нового польского короля, высокомерно отвечал на это, в назидательном тоне советуя не вмешиваться Стефану Баторию в дела Ливонии. Подозревая короля Магнуса в желании передаться на сторону Речи Посполитой, царь сурово обошёлся с титулованным королём ливонским и взял с него новую присягу на верность.

«Большие» послы от Стефана Батория прибыли в Москву в январе 1578 года, но переговоры с ними зашли в тупик: в упоении от своих успехов в Ливонии царь потребовал для заключения мира, кроме Лифляндии, ещё Курляндию и Полоцк, а также Киев, Витебск и Канев. Послы обиделись, и 25 марта 1578 года была составлена «перемирная грамота» лишь на 3 года.

В начале 1578 года ливонский король Магнус, как только русская армия выступила из Ливонии обратно к Пскову, прервал всякие связи с царём и удалился с женой Марией Владимировной в курляндский город Пильтен. В феврале 1578 года на Варшавском Сейме после обсуждения вопроса о том, с каким из неприятелей начинать военные действия — с Крымом или с Москвой, было решено воевать с последней. Между тем русские потерпели сильное поражение: 20-тысячная рать, осадившая Венден, захваченный врасплох немцами, была наголову разбита соединёнными силами шведов и поляков, успевших заключить союз против царя Ивана.

Ян Замойский стал в 1578 году коронным канцлером Речи Посполитой. Одновременно он являлся предводителем шляхты, советником короля и одним из главных организаторов военных походов против Русского государства. Чтобы как следует приготовиться к вторжению в русские пределы, Стефан Баторий затянул переговоры о мире почти на год, в течение которого московское войско потерпело ряд чувствительных поражений в Ливонии. Баторий оказался весьма деятельным правителем и очень хорошим полководцем.

С 1578 года пожалование шляхетства по гражданской линии предоставлено было только Вальному (Общему) Сейму. Оно осуществлялось обнародованием фамилии и внесением её на основании постановления Сейма в акты, входившие в собрание законов (Volumina Legum). Пожалование шляхетства по военной линии было предоставлено гетманам, но с последующим утверждением Вальным Сеймом. При этом выдавались привилеи. Пожалованный шляхетским достоинством подданный Речи Посполитой назывался «новым шляхтичем» или «скартабелем», а выданная ему грамота — «нобилитацией», иностранец назывался «индигеном», а выданная ему грамота — «индигенатом».

Все должности в Речи Посполитой можно было разделить на четыре степени. Первую, высшую степень, занимали сановники, входившие в состав министерств, а также члены Сената. Вторую степень составляли государственные и придворные чины в столицах. Третьей степени соответствовали придворные звания в воеводствах. К четвёртой степени относились гродские и земские должности по судебной и полицейской части. Занимать все перечисленные должности могли только: 1) древние родовые шляхтичи, заслуженные мужи и притом соотечественники или местные жители и 2) поместные владельцы, то есть имеющие вотчинное земское имение в пределах того воеводства, в котором они назначаются или избираются в служебную должность.

Несмотря на противодействие магнатов, которые вообще опасались продолжительных войн, дававших возможность королям усилить своё значение, Баторий получил средства на ведение войны и таким образом смог претворить свои планы в исполнение. Одни только литовские паны до самого конца войны с Иваном Грозным не могли избавиться от своей подозрительности к королю и нерасположения к полякам, что в особенности обнаружилось при сборах к третьему походу и во время псковской осады.

В 1578 году, чтобы увеличить свои военные силы, польский король завёл по венгерскому образцу так называемую «выбранецкую пехоту». Предполагалось, что служить в ней будет держатель каждого двадцатого лана в королевских сёлах, местечках и городах. Хотя выбранецкая пехота и появилась лишь на исходе XVI века, но была преемственно связана со старым институтом — шляхетским ополчением (посполитым рушением). Полностью проект не был реализован и число выбранецких ланов достигло лишь пары тысяч. Однако при этом сплошь и рядом оказалось, что на одном выбранецком лане сидело по нескольку семейств. И это было ярким свидетельством всё большего размножения мелкой и даже средней шляхты, приводящего к их общему имущественному оскудению, что касалось, в частности, и рода Домановичей Диковицких. Отсюда становится более понятным как выражение «род наш древний, но захудавший», так и его причины.

В сентябре 1578 года король Стефан Баторий издал указ под названием «Соглашение с низовцами». Количество реестровых казаков увеличилось до 500 человек. Но рост казацкого штата нисколько не убавлял заштатного казачества. Этих «нелегальных казаков» местные правители и паны старались обратить в «поспольство», то есть крестьянство. Двуличное отношение к ним правительства поселяло в заштатных озлобление и приготовляло из них взрывчатую массу, легко разгоравшуюся в пожар, как скоро у неё являлся расторопный вожак. Между тем на нижнем Днепре свивалось казацкое гнездо, в котором украинское козацтво находило себе убежище и питомник, перерабатывавший его в открытые восстания. То было Запорожье (Ключевский В. О.).

Кроме выбранцов и реестровых казаков, в армии Речи Посполитой появилась легковооружённая и щегольски обмундированная кавалерия, получившая название улан. Такое название они получили от татар. Уланские части, лёгкие, мобильные, быстрые, способные наносить сокрушающий удар молниеносным кавалерийским наскоком, вызвали восхищение военных специалистов того времени и вскоре получили распространение в армиях ведущих стран Европы.

Осадная московская артиллерия летом 1579 года прибыла в Псков. Отсюда вместе с большим войском во главе с царём её собирались перевезти к Колывани (Ревелю), безуспешная осада которой московитами слишком уж затянулась. В это время к находившемуся в Новгороде царю прибыли его послы Карпов и Головин, ездившие ранее к Баторию, и привезли известие о решении февральского 1578 года Сейма о начале войны с Москвой. Почти сразу за ними прибыл гонец от Стефана Батория, пославшего царю «взмётную грамоту» с объявлением войны. Вслед за этим король с сильным войском перешёл русскую границу. Лев Сапега, проявив незаурядный патриотизм, не только принял участие в этой войне, но и сформировал на собственные средства свою хоругвь. Многие советовали королю идти прямо на Псков, заняв который, он бы оседлал единственный путь из Москвы в Ливонию. Однако Баторий сначала пошёл к Полоцку, 16 лет назад захваченному Москвой и контролировавшему пути, шедшие из Московии в Литву, Ливонию и на среднее течение Западной Двины.

У Стефана Батория было 40 тысяч конницы и 15 тысяч пехоты. При короле находился перебежавший к нему от Москвы датский полковник Георг Фаренсбах, поведавший о секретах царского командования. Папа Григорий XIII прислал королю в подарок драгоценный меч вместе с благословением на успешную борьбу с «врагами христианства», как он тогда называл московитов. Баторий весьма искусно выбрал местом сбора своей армии небольшой город Свир, откуда он мог идти как на Полоцк, так и на Псков, что окончательно запутало Ивана IV относительно дальнейших намерений поляков. Царь полагал, что коли война идёт из-за Ливонии, то Баторий направится туда, и потому из 60 тысяч человек, которыми государь располагал в Ливонии, он значительную часть войска отправил за Двину, в Курляндию. Между тем Стефан Баторий из Свира быстро направился к Полоцку и в начале августа осадил его, не дав времени на дополнительное укрепление города, обнесённого лишь деревянной стеной.

В 1579 году один из богатейших и просвещённейших вельмож на Украине гетман князь К. К. Острожский, сын К. И. Острожского, разгромившего московитов под Оршей в 1514 году, помогал королю Стефану Баторию в его войне с Иваном Грозным. В то время, как оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский опустошал Смоленскую землю, Острожский разорил землю Северскую до Стародуба и Почепа и подошёл к стенам Смоленска. Командуя собственной хоругвью и проявив личное мужество, наилучшим образом зарекомендовал себя в войне этого года Лев Сапега.

29 августа 1579 года венгерские наёмники Стефана Батория со смоляными факелами бросились к стенам Полоцка и подожгли их. Вскоре Полоцк был взят, большая часть его жителей погибла или сдалась в плен. Вслед за Полоцком был зажжён и взят Сокол, затем Красный, Нищардо и остальные 3 крепости, построенные здесь московитами. Получив известие о потере Полоцка и Сокола, Иван Грозный отступил с главными силами внутрь страны и сделал попытку к мирным переговорам. А 18 октября 1579 года Филону Кмите Чернобыльскому была выдана жалованная королевская грамота о возведении старосты в звание литовского сенатора с титулом воеводы смоленского.

В 1579 году римский папа Григорий XIII пожаловал иезуитскому коллегиуму в литовской столице Вильно статус академии, уравняв его в правах с Краковским университетом. Её первым ректором стал выдающийся гуманист своего времени, член Ордена иезуитов литвин Пётр Скарга. 10 марта 1580 года король выдал жалованную грамоту Раине Войновой (вероятно, жене пинского старосты Лаврина Войны) о предоставлении ей в пожизненное управление православного девичьего монастыря святой Варвары в Пинске со всеми «отчинами, угодьями и доходами».

В июне 1580 года Иван Грозный отправил к Стефану Баторию послов князя Сицкого и думного дворянина Романа Пивова с предложением заключить мир, но король теперь и не думал об этом. Он получил подмогу от брата из Трансильвании и набрал пехоту из крестьян королевских имений Речи Посполитой (драбов-выбранцов), которые лучше наёмных солдат годились для перенесения трудностей военного времени. Для московитов положение дел было очень серьёзно: неизвестно было, откуда последует удар. Приходилось растягивать войско, посылая полки и к Новгороду, и к Пскову, и к Динабургу, и к Смоленску. Кроме того, необходимо было оберегать южную границу от татар и северную от шведов.

Король Стефан направился в Чашники — городок на реке Улле, где сходились дороги из Великих Лук и Смоленска. Одни советовали королю идти к Смоленску, другие к Пскову. Но король имел ввиду крепость Великие Луки, имевшую важное стратегическое значение. Владея этим городом, можно было одной армией удерживать неприятеля от покушений со стороны Пскова на Ливонию, и со стороны Смоленска на Литву. Для московитов же Великие Луки служили опорным пунктом, откуда обыкновенно рассылались отряды для военных действий с немцами и поляками. В Чашниках король провёл смотр армии. Войска получили приказание переходить на другой берег Уллы по узкому мосту, а король занял место у самого входа на мост, так что ни один солдат не мог ускользнуть от его взгляда опытного воина. Сперва проходила конница, отличившаяся ранее под Гданьском и Полоцком. Всадники, кони, вооружение были безукоризненны. Затем следовали новосозданные выбранецкие войска, между которыми шёл отряд пеших и кавалерии, выставленный на собственные средства Яна Замойского.

Из Чашников король направился к Витебску, а Замойский после невероятных трудностей пробрался через леса и болота к Велижу, важной московитской крепости на Двине. Взятие этого города-крепости подробно описано в «Дневнике второго похода Стефана Батория на Россию», который вёл староста ковальский и бродницкий пан Лука Дзялынский. Военные неудачи побудили московского царя искать посредничества папы римского, который своим влиянием мог побудить Речь Посполитую согласиться на мир. С этой целью 28 августа от царя в Рим отправился Истома Шевригин в сопровождении Феодора Поплера. Русскому послу было поручено предложить папе Григорию XIII план объединения всех христианских государей против неверных, чем подавалась папе надежда позволить в России католическую пропаганду. Кроме того, посол мог обещать право свободного проезда через Россию в Персию для итальянских купцов, что для римского двора было весьма важно, так как с купцами обыкновенно отправлялись католические миссионеры.

После взятия крепости Великие Луки король велел итальянскому инженеру восстановить и укрепить её снова и оставил в ней сильный гарнизон. Стефан Баторий, выполнив одну из главных задач нынешнего военного похода, то есть овладев Великими Луками, отправился в Варшаву хлопотать о продолжении военного налога на два года с тем, чтобы начать новый поход. За ним последовали русские послы, которым было поручено договариваться о мире. Продолжать же военные действия король поручил гетману. Взятие мощной крепости, какой являлось тогда Заволочье, высоко укрепило авторитет гетмана Замойского, как военного деятеля. В том же 1580 году литовский шляхтич Лев Иванович Сапега получил должность секретаря Великого княжества Литовского.

В это время Польша, как по географическому положению, так и по условиям жизни стоявшая ближе, чем Русь, к Западной Европе, находившейся в зените духовного возрождения, по уровню образованности была выше Руси и русское шляхетство Великого княжества Литовского, естественно, подпало под её цивилизующее влияние. В польской и литовской Руси долгое время не было никакой литературы, кроме официальных бумаг, писанных на языке, который свидетельствует о постоянно увеличивавшемся влиянии и господстве польского языка. Таким образом, в XVI столетии сложился особый литвинский русский письменный язык, представлявший смесь древне-славянско-церковного с народными местными наречиями и польским языком. Польские слова, выражения и обороты стали входить и в местный простонародный язык. Вместе с тем начали проникать в местное высшее общество польские нравы и воззрения.

Зимой польские летучие отряды взяли Холм и выжгли Старую Руссу, а в Ливонии вместе с перешедшим на их сторону бывшим ливонским королём Магнусом опустошили Юрьевскую волость. У герцога прусского и курфюрстов саксонского и бранденбургского король Баторий занял значительные суммы денег на организацию нового военного похода в Московию. С русской же стороны были приняты меры, особенно для обороны Пскова, в котором царь приказал собрать огромные запасы оружия и провианта. По польским известиям в этом городе было конницы около 7 тысяч, пехоты с теми из жителей, которые могли помогать войскам, — около 50 тысяч, и столько же городского населения.

Пользуясь войной, ряд городов Речи Посполитой выторговал у короля кое-какие льготы. В частности, 12 января 1581 года от короля Стефана Батория город Пинск получил свой герб «в красном поле золотой лук» и магдебургское право. По этому праву горожане освобождались от ряда сельских повинностей — заготовки сена, выделения подвод и других, — которые они исполняли до этого вместе с крестьянами волости. Также горожане освобождались от суда и власти государственных служебных лиц. При этом жители Пинска имели право вольно иметь броварни и котлы к ним для производства мёдов, пива и горилки. За пожалование магдебургского права король обязывал жителей города построить гостиный дом для приезжих купцов.

В 1581 году Иван Грозный вынужден был отступить из Литвы. В феврале этого года царские послы Сицкий и Пивов вели в Варшаве переговоры с королём, но Баторий отверг все их предложения и те уехали назад. Королевский гонец Держек отправился в Москву с охранной грамотой для новых царских послов и с требованием от имени Батория всей Ливонии, Велижа, Усвята, Озерища, а за возвращение России Великих Лук, Заволочья, Ржева и Холма — уплаты 400 тысяч червонных золотых. Шведский король Юхан III Ваза, давний противник Ивана Грозного, под влиянием побед Батория также вступил в войну с Москвой. В конце февраля 1581 года посланные полгода назад и прибывшие наконец в Рим послы Ивана Грозного были приняты римским папой. Папа согласился на предложения царя о посредничестве в заключении мира между ним и Баторием, соблазнившись возможностью распространить католичество на Московию. В конце мая римский папа назначил для дела примирения между царём и королём и для начала католицизма в России искусного и хитроумного 47-летнего уроженца Мантуи иезуита Антонио Поссевина, который вскоре выехал на восток.

26 марта 1581 года жена Стефана Батория королева Анна Ягеллонка на Сейме в Варшаве официально переуступила свои наследственные права на часть доставшихся ей земель. В частности, она передаёт по дарственной записи, среди других городов, и Пинск, доставшийся ей от королевы Боны. Инвентарь на эти земельные владения был передан земскому послу Сейма, «канцелярскому писарю» его королевского величества в Великом княжестве Литовском Льву Сапеге. В этом году Лев Сапега занял пост высочайшего писаря (подканцлера) Государственной Канцелярии Великого княжества. С его именем связано создание в 1581 году трибунала Великого княжества Литовского, в котором отныне рассматривались апелляции на решения судов низшего уровня.

20 июня 1581 года князь «Бельский советует королю не доверять Иоанну, хотя бы он даже уступал всю Ливонию — он как змея в траве. Нужно, чтобы сам король ехал принять земли и чтобы сам [великий московский] князь [Иван Грозный] поклялся. Бельский сообщил также, что князь разослал шпионов, которых немало в Литве и которым приказано причинять всевозможный вред, как только король поедет. На этой неделе нескольких из них казнили. На пытке они сознались, что хотели после отъезда короля поджечь Вильно, а затем искать случая убить самого короля. Они сказали также, что князь послал их 15 человек». («Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию (осада Пскова)»).

Выступая в поход на Псков, Баторий собрался было идти прямо к Новгороду, поскольку получил известие, что тамошние служилые люди готовы перейти на его сторону. 1 июля 1581 года король прибыл в Дисну, а затем в Полоцк. Многие в польском лагере, боясь трудностей нового похода, желали мира. Даже секретарь королевской канцелярии ксёндз Станислав Пиотровский, автор «Дневника последнего похода Стефана Батория…", до последней минуты надеялся на близость мира с Московией, боясь трудностей военной кампании. К тому же добавлялись происки литовских панов, старавшихся создать королю трудности. Из-за такого тайного противодействия энергии Батория и Замойского, войска собирались крайне медленно. Но надежды сторонников мира с Москвой не сбылись: Иван Грозный, убедившись в намерении Стефана Батория воевать во что бы то ни стало, прислал с королевским гонцом Держком письмо, наполненное укоризнами и резкими оскорблениями лично короля. Баторий не остался в долгу: его канцлер Замойский сочинил и отправил Ивану IV обширное письмо, которое по резкости и грубости выражений далеко превзошло послание Ивана Грозного.

Польская армия на этот раз двинулась к Полоцку, имея ввиду осаду Пскова, поскольку взятие этого города отдавало бы в руки поляков всю Ливонию. В лагере под Полоцком король решил вместо коронного гетмана Мелецкого сделать новым гетманом канцлера Яна Замойского. В этом звании, проявив в полном блеске свои военные таланты, Замойский в дальнейшем оказал огромные услуги Речи Посполитой как в войне с Московией, так и со Швецией. Овладев по пути городом Остров, Стефан Баторий во главе 100-тысячного войска 26 августа подошёл к Пскову. Однако на этот раз русские не были застигнуты врасплох и сумели подготовить одну из самых мощных своих крепостей к обороне. Хотя армия Батория состояла из отборных отрядов, далеко опередивших русских в военном искусстве, этот третий поход короля оказался не самым успешным. Началась долгая осада города.

Используя военную ситуацию, в 1581 году в Запорожскую Сечь явился знатный пан из Галиции, бесшабашный авантюрист Самуил Зборовский, чтобы подбить казаков к набегу на Москву. Скучавшее от безделья и безденежья казацкое рыцарство с радостью приняло затею пана и тотчас выбрало его в гетманы. На походе казаки сами приставали к нему, допытываясь, когда, Бог даст, воротятся они из Москвы в добром здоровии, не найдётся ли у него ещё какого дела, на котором они могли бы хорошо заработать. «Набеги на соседние страны назывались тогда на Украйне „казацким хлебом“. Ни до чего другого, кроме добычи, казакам не было дела, и на речи Зборовского о преданности королю и отчизне они отвечали простонародной поговоркой: пока жыта, поты быта — до той поры живётся, пока есть чем кормиться» (Ключевский В. О.).

Как писал В. В. Богуславский, под Псковом «весь сентябрь и октябрь поляки, немцы, венгры и прочие безуспешно пытались сломить упорство осаждённых, но на этот раз успех не сопутствовал польскому королю. Между тем погода портилась; наступила глубокая осень и начались морозы. 2 ноября Баторий повёл свои войска на новый штурм, который, однако, опять закончился неудачей». В этот день было решено бросить осаду, войску собраться для зимовки в лагере под городом, а королю уехать на очередной Сейм в Варшаве, оставив командование на гетмана Замойского.

Одновременно и запорожский гетман пан Самуил Зборовский был вынужден отказаться от грабежа Москвы, и предложил казакам взамен Москвы поход на Персию. Казаки из-за этого переругались между собой и чуть не убили самого Зборовского.

Упорная оборона Пскова заставила польского короля отказаться от своих дальнейших планов и заключить в 1582 году перемирие с русским правительством в Запольском Яме на 10 лет. По условиям этого перемирия сохранялась старая государственная граница. В результате Ливонской войны Ливония была разделена между Польшей и Швецией. А это значило, что московские войска напрасно потеряли годы усилий в попытке овладеть этой территорией.

В годы Ливонской войны основные военные действия велись на территории северной и восточной Литвы, где преобладало православное население. Перебитые московскими войсками местные жители (а потери с обеих сторон были колоссальными) обусловили усиление здесь позиций католицизма. Православная элита Великого княжества Литовского переходила в католичество не сразу, а «переболев» реформацией в виде арианства или кальвинизма: Сапеги, Кишки, Радивиллы. При этом никто из некогда православных магнатов и шляхтичей обратно в православие не возвращался.

20 июля 1582 года в Гродно была подписана королём Стефаном Баторием судная грамота в отношении земянина Пинского повета Михала Тенюки. Дело в том, что Тенюка захватил в селе Неньковичи «полчетверта дворища с людьми и со всими их пожитки», бывшими в собственности Пинской епископии. Ранее пинский земский суд уже выносил решение о незаконности захвата, но Тенюка продолжал стоять на своём. И только после королевского подтверждения судебного решения захваченное имущество было возвращено епископу Кириллу Терлецкому.

4 октября 1582 года в соответствии с указом папы римского Григория XIII в католических государствах вместо юлианского календаря (введён Юлием Цезарем в 46 году новой эры) был введён новый (григорианский) календарь, и следующий после 4 октября день приказано было считать 15 октября. Вместе с другими государствами на этот календарь перешла и католическая Польша. Однако в Литве сложилась ситуация, при которой одновременно действовали два исчисления — новое (или католическое, римское) и старое (или православное).

В 1583 году в Литве вспыхнула междоусобица между магнатами — «Домашняя война» между Янушем Радивиллом и семейством Ходкевичей из-за слуцкой княжны Софии Олелькович. Кобринские старосты, помогавшие Радивиллу, доставили ему наскоро собранное вспомогательное войско из шляхты. Такими же войсками пользовались и Ходкевичи. В условиях междоусобицы в 1584 году староста пинский и кременецкий князь Януш Корибутович Збаражский устроил разбойный набег на церковь Заложенья Святого Духа, принадлежавшую подстаросте пинскому Льву Войне Воронецкому. Тогда же пинский епископ Кирилл Терлецкий подал королю жалобу на князя Збаражского, дополнительно пожаловавшись на то, что тот прекратил выдачу доходов на епископию. Но дело затянулось на годы и продолжало длиться даже после смерти епископа Кирилла, вскоре умершего.

Со смертью Ивана Грозного в 1584 году король Стефан Баторий строил новые планы по окончательному подчинению и покорению Московии. В беседе с посланцем римского папы Антонио Поссевино король Речи Посполитой заявил, что он завоюет Московию за 3 года, после чего перенесёт боевые действия на земли черкесов и грузин, заключит союз с Персией и тем самым вынудит турок-османов отказаться от захватов в Европе. В более дальних планах у короля был поход на Константинополь.

В это время Домановичи Диковицкие, несмотря на разделение на отдельные «Дома» во главе с Калеником, Першком, Харитоном и Костюком, всё-таки сознавали свою близкородственную общность. Диковицкие имели общие покосы и совместно пользовались зимой сеном, запасённым летом для корма скота. И в спорах с более дальней роднёй в лице Анцушковичей Домановичей Местковицких они выступали совместно. В связи с этим любопытно следующее происшествие, зафиксированное документами.

Зимним днём 21 января 1586 года Харитон Богданович и другие Домановичи Диковицкие, занимаясь сельскохозяйственными работами, подверглись нападению Анцушковичей Домановичей. Диковицкие подали «протест» в пинский земский суд, выдвигая на первое место общий интерес Диковицких. В земских книгах была сделана следующая запись:

«В роки (то есть хроники, архив) судовые земские, о трёх королях Святоримских, перед нами, урядниками (то есть администраторами) земскими повета Пинского судьёй Гурином Фурсом и подсудком Михайлом Романовичем Дольским, предстал собственной персоной в суде земянин господарский повета Пинского пан Иван Мартинович Диковицкий (неясно, по какой линии родства он относится к остальным Диковицким, кто был его дед и прадед). Он сообщил и принёс жалобу сам от себя и от имени родственников своих — земян господарских повета Пинского Першка Васильевича, Харитона и Костюка Богдановичей, Шостаковича, Каленика Ивановича и Прона Кирилловича Диковицких — на земянина господарского повета Пинского пана Ивана Анцушковича Домановича Местковицкого: «Сегодня, в году нынешнем 1586 по римскому календарю, месяца января двадцать первого, во вторник, когда [Диковицкие] на сенокосе своего собственного урочища на Осниках своё сено из стога брали, и уже восемь возов этого сена нагрузили, то тогда пан Иван Анцушкович Доманович Местковицкий сам лично и с сыном своим Есьцом, и с другими многими помощниками своими с ручницами, сагайдаками, с рогатинами, с киями и другим различным боевым оружием, приехали сильным гвалтом […]. Сыновей моих, Ивана Мартиновича, по имени Степан и Федько Ивановичи Диковицкие, избил и нанёс сильные раны. От этих ран сын мой Федько неизвестно выживет ли. И всех нас, которые там на тот час сено брали, [Иван Анцушкович] от коней и от возов гвалтом поотбивал и семеро коней наших с упряжью и хомутами побрал и пограбил. А именно: у сыновей моих взял и пограбил коня, шерстью бурого, купленного за пять коп и за двадцать грошей и другого коня, шерстью рыжего, доморослого (то есть выращенного дома, не купленного), за которого давали мне восемь коп грошей литовских. А у Першка Васильевича взял и пограбил сверспу (ещё не жеребившуюся кобылу) вороную, доморослую, за которую ему предлагали три копы грошей. А у Проня Кирилловича взял и пограбил сверспу шерстью вороную, купленную за две копы грошей. У Олешка Костюковича (в генеалогической таблице он не указан) взял и пограбил кобылу шерстью палевую, купленную за три копы грошей. У Каленика Ивановича взял и пограбил сверспу шерстью рыжую, купленную за полтрети копы грошей (то есть всего за 10 грошей). У Костюка Богдановича взял и пограбил коня шерстью палевого тесмистого доморослого, за которого давали ему девять коп грошей. При этом взятии и ранении тех панов и забирании тех коней наших исчезло у сыновей моих:

— У Федька — сермяга чёрная, купленная за полкопы грошей, шапка, подбитая [мехом], купленная за восемь грошей, пояс с мошною (кошельком) и с ножами. В мошне было грошей семьдесят, а за ножи было дано три гроша.

— А у Степана пропала шапка, подбитая [мехом], купленная за восемь грошей и три сокера, купленных по шесть грошей».

И просили нас о [предоставлении им] возного для осмотра последствий гвалта и ранения сыновей своих. И мы ему на то придали возного повета Пинского Феодора Михновича Шоломицкого, а потом назавтра, того же месяца января 22-го, в среду, встав перед нами в суде возный повета Пинского Феодор Шоломицкий устно сообщил, и того сообщения своего письменный документ под своей печатью дал для записи в книги судовые земские в следующих словах: «Я, Феодор Михнович Шоломицкий, возный повета Пинского, сообщаю сим моим документом, что был на деле у земян господарских повета Пинского — у Ивана Мартиновича, у Першка Васильевича, у Каленика Ивановича и у Харитона Богдановича Диковицких. Итак, в году теперешнем 1586, месяца января 21 дня, по показу и объяснению этих земян Диковицких на сенокосе в урочище, ими называемом Осники, [я] видел семь стоящих возов сена, а восьмой воз с сеном на метанку звернённый (повёрнутый к месту погрузки сена). И на том же сенокосе возле звернённого воза видел кровь свеженакапанную. А потом по показу Ивана Мартиновича видел в доме его в селе Диковичи на голове сына его Федька рану, кием ударенную, кровавую, и очень опасную. С той же правой стороны в голове другая рана — битая, синяя, вспухшая, а слева в голове видел третью рану, кием нанесённую, синюю и вспухшую. А на левой руке большой палец ударен до синевы и рука вспухла. А на другом сыне его — Степане Ивановиче — видел до крови избитые обе челюсти, а на левой руке на большом пальце до крови сбит щиколотов (сустав?).

И как те вышепоименованные земяне Диковицкие мне сообщили, сегодня, во вторник, когда [они] на том своём сенокосе на Осниках сено брали и уже возов восемь из стога наметали, то земянин господарский повета Пинского Иван Анцушкович Доманович Местковицкий сам лично, с сыном своим Еськом и с другими названными помощниками своими приехав, […] от тех возов […] [Диковицких] поотбивали. А при мне, возном, в то время [свидетельской] стороной были земяне господарские повета Пинского Конон Васькович Диковицкий и Сава Кириллович Островский»» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 700, 700 об., 701).

Лев Сапега с 1586 года получил в дополнение к своим многочисленным поместьям во владение значительный город Литвы — Слоним. В самый разгар приготовлений короля к московской кампании, на ведение которой он получил благословение римского папы Сикста V — 12 ноября 1586 года — Стефан Баторий скоропостижно скончался в Гродно от простуды, а скорее всего, как были уверены многие, от яда. Поскольку причина смерти короля была не ясна, итальянские придворные врачи произвели вскрытие тела Батория, но так и не смогли ничего выяснить. Потомства Стефан не оставил.

2. ПРАВОСЛАВИЕ, КАТОЛИЦИЗМ И УНИЯ. (1586—1634 годы)

Речь Посполитую можно назвать

«республикой дворян»…

Виолетта Березина.

Двумя самыми массовыми сословиями у поляков были малограмотная шляхта и крестьяне-«хлопы». Сословную границу между ними проще всего определить так: «хлопы» — это люди, освобождённые от военной службы и обложенные налогами; шляхта, напротив, — подданные, освобождённые от налогов и обязанные королю военной службой. Разница между хлопами и шляхтой была, по сути, невелика: подавляющее большинство шляхты составляла так называемая застенковая шляхта. Её представители обитали в крошечных хуторах («застенках»), сами пахали землю вместе с крестьянами, поскольку всё их шляхетское достояние зачастую заключалось в дедовской сабле да «польском гоноре». Мелкая польская шляхта, по сути, составляла то же самое военное сословие, что и казаки польской «украины», ничем от них, по большому счёту, не отличаясь.

И чем меньше у мелкой и средней шляхты было материальных возможностей реализовать свои амбиции в настоящем, тем более значимым было для неё самоутвердиться, опираясь на благородство происхождения. Поэтому умножение славы предков, сохранение чести рода и семьи становились не только благим пожеланием, не только оценивались позитивно с этической точки зрения, но и вменялись в обязанность шляхтичу как долг «истинного сармата» по отношению к Родине. «Кому дано, — писал современник, — что он по рождению шляхтичем стал, усердно о том стараться должен, чтобы этой драгоценности не утратил и привилегии этой не оскорбил» («Литовская метрика. Переписи войска Литовского»). И многие шляхтичи, действительно, с большой охотой шли на всякие военные действия, стремясь сохранить и приумножить воинскую славу рода, к которому они принадлежали.

После смерти короля Батория в Речи Посполитой возобновилась острая борьба различных магнатских группировок. Ян Замойский отклонил предложение об избрании его королём, хотя имел большие шансы быть избранным. За престол ожесточённо боролись две партии: сторонники воеводы Зборовского стояли за избрание в короли брата императора Священной Римской империи Рудольфа — эрцгерцога Максимилиана, про которого в Речи Посполитой ходили слухи, что его хотят избрать в цари московские бояре после смерти Фёдора Ивановича; сторонники канцлера Яна Замойского хотели видеть на престоле сына шведского короля Юхана III Вазы и Екатерины Ягеллонки (сестры бывшего польского короля Сигизмунда II Августа) королевича Сигизмунда. Будущий руководитель рокоша против Сигизмунда III магнат Миколай Зебжидовский в период бескоролевья был на стороне Яна Замойского и поддерживал Сигизмунда III.

«Обе враждующие стороны расположились двумя отдельными военными станами на левом берегу Вислы под Варшавой. А на правом берегу реки был лагерь 3-й партии, литовской, которая своим избранником выставила царя Фёдора Ивановича. Московское правительство было весьма озабочено возможностью избрания королевича Сигизмунда, который должен был наследовать после смерти Юхана III и шведский престол, соединив, таким образом, в своём лице обоих врагов России — Речь Посполитую и Швецию. Чтобы избежать этого, в Варшаву на избирательный Cейм было отправлено большое посольство во главе с боярином С. Годуновым, князем Ф. Троекуровым и дьяком В. Щелкаловым, которые должны были заявить, что в случае избрания на польский престол Фёдора Ивановича Литва и Польша будут пользоваться полным внутренним самоуправлением и, кроме того, Москва выплатит все долги, сделанные Стефаном Баторием во время подготовки к новой войне с Россией.

Русское посольство встретило в Варшаве самый радушный приём со стороны многочисленных сторонников русско-польско-литовского сближения, но крупной его ошибкой было то, что оно не привезло с собой денег. Радные паны прямо высказали послам своё недоумение по этому поводу. Но и без денег московская партия была очень сильна не только у литовцев, но и среди поляков, многие из которых высоко оценили поступок царя Фёдора Ивановича, отпустившего всех польских и литовских пленных без выкупа, и уже тогда осознавали выгоды объединения двух родственных славянских государств. Однако на собрании вельмож — «в рыцарском коле», когда дело коснулось уже конкретных условий, которые должен был выполнить русский царь, чтобы взойти на престол Польско-Литовского государства, дело застопорилось» (Богуславский В. В.). Поляки выдвинули требования, неприемлемые для московитов. Литовские вельможи ещё некоторое время настаивали на избрании Фёдора Ивановича, но вскоре и они отступились.

Строй православной церкви в Руси, подвластной Польше, был в печальном положении. Высшие духовные сановники, происходя из знатных родов, вместо того, чтобы, согласно православным обычаям, проходить лестницу монашеских чинов, получали свои должности не по испытанию, а по связям. Архиереи и архимандриты управляли церковными имениями со всеми привилегиями суда и власти светских панов своего времени, держали у себя вооружённые отряды, по обычаю светских владетелей в случае ссор с соседями позволяли себе буйные наезды, а в домашнем быту вели образ жизни, совсем не подобающий их сану. Низшее духовенство находилось в крайнем унижении. Приходские священники терпели и от владык, и от светских панов. Владыки обращались с ними грубо, надменно, обременяли налогами в свою пользу, наказывали тюремным заключением и побоями. Светский владелец села назначал в нём такого священника, какого ему было угодно, и этот священник ничем не отличался от хлопа по отношению к владельцу. При таком состоянии духовенства понятно, что простой народ жил своей древней языческой жизнью, сохраняя языческие воззрения и верования, отправляя по прадедовским обычаям языческие празднества и не имея ни малейшего понятия о сущности христианства.

Тем временем борьба между родами Замойских и Зборовских продолжалась, но, в конце концов, примас Польши провозгласил королём 20-летнего Сигизмунда, а съезд выборщиков в Вислице подтвердил это избрание. Шведский король Юхан III, прилагавший также усилия к избранию его сына польским королём, считал его победу на выборах и своей победой. Сигизмунд, оставаясь наследником шведского престола, в будущем должен был объединить Речь Посполитую и Швецию в одно государство. Итак, 12 декабря 1586 года, через месяц после смерти предыдущего короля, в Польше на 85 лет воцарилась старшая ветвь шведской династии Ваза.

В XVI веке, несмотря на многие войны, Речь Посполитая занимала одно из почётнейших мест в христианском мире, славилась учёными мужами и воинами. При вступлении Сигизмунда III на престол в стране насчитывалось 16 миллионов жителей. Для сравнения — в соседнем Великом княжестве Московском проживало не более 14 миллионов человек. Имея под своим скипетром такую страну, новый король ставил перед собой далеко идущие планы, собираясь играть важную роль в европейской политике.

Канцлер Замойский торжествовал и строил обширные планы о том, как совместными усилиями Польша и Швеция сокрушат Москву, завершив дело, начатое Стефаном Баторием. Однако канцлер переоценил способности нового короля. Сигизмунд III Ваза оказался крайне ограниченным в умственном отношении человеком, всецело преданным папе римскому, и при этом весьма высокомерным и вероломным. Уже скоро Замойский почувствовал самую чёрную неблагодарность со стороны короля, избранного только благодаря усилиям канцлера. Тут же нашлись люди, которые стали нашёптывать Сигизмунду III Ваза, что старый вельможа затмевает его личность, и тот стал выказывать своему канцлеру столь явное пренебрежение, что Замойский даже вынужден был удалиться от всех дел в своё имение. На дворце Замойского в Замостье красовалась надпись: «Польша — звезда шляхетства и свободы». Здесь бывший канцлер предавался исключительно трудам в области наук и искусства, литературы и поэзии, чем немало способствовал дальнейшему распространению в Речи Посполитой идей гуманизма. С удалением канцлера от двора в оппозицию к королю перешёл и сторонник Замойского — Миколай Зебжидовский, которому ещё предстояло в будущем немало попортить нервы королю Сигизмунду.

«Принцип свободы вероисповедания имел особое значение для Речи Посполитой — и не только ввиду присоединения населённых „схизматиками“ украинских земель, но и по причине бурного развития тут протестантства. Этот принцип провозглашали преемники Сигизмунда-Августа — Генрих Валуа, Стефан Баторий, Сигизмунд III» («История Украины: новый взгляд»). Обострение социальных противоречий во второй половине XVI века способствовало дальнейшему развитию реформационного движения в Литве, охватившего более широкие слои населения. Оно проникло и в среду простых горожан. Но католическая церковь не собиралась сдаваться. С помощью Ордена иезуитов она взяла в свои руки школьное дело и печать в Литве. «В стране разворачивалась деятельность иезуитов, которые направляли усилия на борьбу с реформацией. Параллельно они активно отстаивали идею церковной унии. Ей, в частности, была посвящена работа иезуитского проповедника Петра Скарги „Про единство Церкви Божией“ (1577), адресованная князю Василию-Константину Острожскому. На него, как и на других современников, она оказала заметное влияние» («История Украины: новый взгляд»). Отсутствие социальной базы для широкого реформационного движения в среде крестьянства и горожан позволило католической церкви уже к концу XVI века свести на нет влияние реформаторских идей на территории Речи Посполитой.

Несмотря на объединение Польши и Литвы, литовская шляхта ещё долгое время сохраняла стремление к государственной обособленности Великого княжества Литовского от Короны. Канцлер Великого княжества Лев Сапега стал инициатором создания важнейшего правового документа в Европе — третьего Статута Великого княжества Литовского, в котором нашла отражение его широкая эрудиция, государственно-правовая мудрость, позволявшая Сапеге находить компромисс между различными социально-политическими силами, группами и личностями. Когда на престол Речи Посполитой избирался новый король Сигизмунд из семейства Ваза, литовские представители в начале 1588 года выдвинули своё условие: он должен утвердить новый Литовский Статут, в котором провозглашалась фактическая независимость Литвы от поляков. 28 января 1588 года король утвердил этот важный для литвинов документ и поручил подканцлеру Льву Сапеге издать его. Этот свод законов Великого княжества Литовского оставался затем в силе даже после падения самого государства

Статут стал, по сути, новой концепцией независимого литовского государства, гарантируя экономический, политический и культурный суверенитет страны, но в то же время усилил политическую зависимость Литвы от Польши как военного союзника. В предисловии к Статуту, написанному Сапегой, подчёркивается основная цель нового свода законов — создание подлинного правового государства, где бы гарантировалась защита прав всех жителей Великого княжества. Сапега полагал терпимость основой единства общества и залогом справедливой социальной организации. В основе концепции Сапеги — обоснование шляхетско-демократической структуры общества и, в то же время, защита всех слоёв населения, в том числе крестьянства. Чрезвычайно прогрессивными для того времени были такие принципы Статута, как презумпция невиновности и веротерпимость. В то же время Литовский статут окончательно закрепил крепостное право панов над их подданными и зафиксировал право шляхты следить за вероисповеданием своих крестьян.

В том же 1588 году Статут вышел из печати. Но Лев Сапега сознательно отпечатал кодекс на русском (литвинском) языке, объяснив это тем, что польский язык не может отразить все слова и выражения, которые существуют в Литве. По ІІІ Статуту оговаривалось, что нести службу и выполнять долг перед державой должен каждый землевладелец, в том числе представители шляхты и духовенства, кроме выпускников Виленской иезуитской коллегии. При этом быть солдатом посполитого рушения считалось большей честью, чем служить в рядах наёмных отрядов. По инициативе шляхты на сеймиках избирались поветовые хоругви. Их формирование происходило по такому же принципу, как и устройство государственной роты. Командовали поветовыми хоругвями ротмистры. Эту должность обычно предлагали профессиональным военным, которые отличились в боевых сражениях и имели награды. Но основную часть боеспособного войска княжества составляли наёмные солдаты.

В том же 1588 году Великое княжество Литовское испытало страшный удар от навалившегося голода и сопутствовавшей ему моровой язвы, которые вместе унесли множество человеческих жизней, выкосив значительную часть населения литвинских городов и деревень.

Влияние протестантов в Литве стало заметно снижаться. Знать Великого княжества Литовского стала в массовом порядке возвращаться в католическую веру. Такому переходу способствовали умелая деятельность иезуитов, покровительство им со стороны королей, сближение литовской и польской знати, война с Московским государством и давление со стороны Османской империи, которые укрепляли патриотические чувства литовской шляхты. Борьба с московитами и турками рассматривалась как своеобразный крестовый поход, направленный на защиту западно-христианского мира от варваров-иноверцев.

В 1588 году канцлер Литвы Лев Сапега также перешёл в католичество, но при этом он продолжал отстаивать принципы веротерпимости. По этой причине во времена канцлерства Сапеги в Великом княжестве Литовском начала осуществляться идея унии между православной и католической церковью, в результате чего, однако, не произошло слияние двух христианских религий в одну, а возникло новое религиозное направление.

На территории Великого княжества Литовского успеху католической пропаганды способствовали беспорядки, которые в то время господствовали в жизни православной церкви. Исходя из существования практики «подания» (то есть раздачи церковных должностей светскими лицами, в ведении которых они находились), церковные должности нередко рассматривались лишь как источник доходов. Те же, кто получал их в погоне за «достатком мирским» и «властительством», часто не только не являли собой образец христианских достоинств, но и не придерживались наиэлементарнейших моральных норм — были, по выражению современника, не святителями, а «сквернителями». В этих условиях на защиту авторитета православия выступили городские организации — братства, которые создавались при приходских церквях. Энергичное вмешательство патриархии в дела местной церкви и явная поддержка Константинополем братского движения вызывали недовольство верхушки духовенства. Уния гарантировала им полное освобождение из «неволи константинопольских патриархов», и потому идея перехода под верховенство римского папы начала постепенно овладевать умами православных владык. Инициатива в этом деле принадлежала владыке Гедеону Балабану, которого на съезде в Белзе поддержали луцкий, турово-пинский и холмский епископы, письменно засвидетельствовавшие свою приверженность унии (1590). Их намерения были одобрены Сигизмундом III. Объединительная идея была резко осуждена в послании Василия-Константина Острожского, в котором он призывал к решительному отпору действиям владык, которые стремились к унии.

Ни в это время, ни в последующее, в развитии Великого княжества Литовского национальный фактор не играл ведущей роли по сравнению с религиозным и социальным. Главным для людей был не ответ на вопрос: «Кто ты — русский, литвин или поляк?», а проблемы иного порядка: «Кто ты — православный или католик? Шляхтич, чернец или быдло?». Именно это определяло мозаику конфликтов и специфику взаимоотношений.

В это время на том земельном наделе, что принадлежал Харитону Богдановичу Домановичу Диковицкому, проживали не только его сын и внуки, но уже и семьи внуков, у которых стали появляться на свет правнуки Харитона Богдановича Домановича Диковицкого. Не правда ли, довольно странно видеть такую длинную конструкцию фамилии? Это было характерной особенностью в Польше, а через неё порой и Литвы. Такие «дополнительные» фамилии назывались придомками. Из-за наличия в фамилиях «придомков» фамилии обрастали двойными, а то и тройными названиями. Итак, у старшего внука Харитона Богдановича — Савы — появились сыновья Иван, Роман и Димитр. Неизвестно, кто, где и как добывал средства на содержание своих семей, но совершенно ясно, что один земельный надел уже не мог прокормить всё разросшееся семейство. Скорее всего, что было в обычае небогатой шляхты того времени, Диковицкие «Дома Харитоновичей», кроме собственного труда на своей земле и эксплуатации небольшого числа подданных, группировались вокруг какого-либо из могущественных местных магнатов, составляя в мирное время его многочисленную шляхетную дворню, а в случае военных действий или вооружённых стычек с другими магнатами — его собственную феодальную армию. За это они получали некоторые материальные «благодарности».

В 1580-х годах город Пинск, практически полностью построенный из дерева, пережил сильный пожар и был почти уничтожен. 15 июня 1589 года король Сигизмунд III подтвердил данное ранее городу магдебургское право, поскольку прежняя грамота об этом также погибла в огне. В 1592 году Сигизмундом вновь были подтверждены полученные ранее городом Пинском особые права. К этому году Сава Феодорович Доманович Диковицкий был уже не только женат, но и имел трёх сыновей — Ивана, Романа и Димитра.

В начале 1590-х годов, в разгар религиозно-идеологических баталий, проходивших в Речи Посполитой между сторонниками католичества и православия, на небольшом наделе земли, доставшемся Феодору Харитоновичу от отца Харитона Богдановича Домановича Диковицкого, проживали уже не только дети Феодора Харитоновича, но и стали появляться его внуки. У одного только старшего сына Савы родилось трое сыновей — Иван, Роман и третий Димитр. Поскольку празднование дня святого Димитрия Солунского приходилось на 25 октября по православному календарю, можно предположить, что третий сын Савы появился на свет именно в этот день. Но с определением года рождения несколько труднее, но произошло это не позже 1592 года. И крещён ребёнок был, как и его старшие братья Иван и Роман, по православному обряду. Вся многочисленная семья, включавшая, кроме братьев и сестёр, родителей и дядьёв с семьями, ещё и деда Феодора Харитоновича и даже прадеда Харитона Богдановича, ютилась на скромном клочке земли, принадлежавшем прадеду в селении Диковичи. Для того, чтобы добывать средства к существованию, Домановичи Диковицкие из размножившегося «Дома Харитоновичей» должны были предлагать свои воинские услуги какому-либо из магнатов, которые набирали из обедневшей шляхты собственные воинские отряды.

Несмотря на оскудение, в семьях шляхты неплохое по тем временам образование было далеко не исключением. И не только среди заможной, но и даже мелкой. Так что, вполне вероятно, все три брата, хоть и проживали в маленьком селе, не остались без Божьей милости и были достаточно образованными для своего времени людьми.

В 1592 году, после смерти отца, Сигизмунд официально был объявлен королём Швеции. При помощи части шведских феодалов ему удалось на время подчинить себе страну. Он пытался одновременно быть монархом двух крупных государств — Швеции и Польши. Но и объективные, и субъективные обстоятельства не благоприятствовали этому плану. Внешнеполитические интересы Польши и Швеции находились в резком противоречии, оба государства ко времени воцарения Сигизмунда уже 30 лет боролись за обладание Ливонией. Сгладить это противоречие, объединить две столь различных державы было практически невозможно. Временно овладев шведским престолом, Сигизмунд III уже в том же 1592 году потерял его и вовлёк Речь Посполитую в войну со Швецией.

«Когда король, задержанный польскими делами, в 1593 году наконец приехал в Швецию, здесь уже произошли серьёзные перемены. До приезда короля в Упсале состоялся церковный собор, на котором были отменены церковные мероприятия Юхана III, сближавшие шведскую церковь с католицизмом, и было официально принято так называемое аугсбургское вероисповедание, то есть полностью восстановлено ортодоксальное лютеранское вероучение» (Кан А. С. и др.). Но всецело находясь под влиянием иезуитов во главе с П. Скаргой, Сигизмунд III окончательно перешёл на сторону Габсбургов, с которыми его связывали и родственные отношения (его жена Констанция была сестрой эрцгерцога Фердинанда Штирийского). Таким образом, Сигизмунд лишился поддержки морских государств — Франции, Англии, Голландии, и, как союзник Австрии, вызвал войну Речи Посполитой с Турцией.

«В Польше господствовал дух своеволия. Законы действовали слабо, и вместо того, чтобы прибегать к их защите, люди, чувствовавшие за собой силу, сами расправлялись со своими соперниками. Знатные паны держали у себя вооружённые отряды из шляхты; наезды на имения и дворы были обычным делом. Паны самовольно вмешивались даже в дела соседних государств. Удальцы всякого рода составляли шайки, так называемые „своевольные купы“, и производили разные бесчинства» (Костомаров Н. И.).

Но в это время в южной Руси усилились казаки, особенно после ряда удачных походов в Крым и Молдавию. Свои боевые услуги казаки предлагали за надлежащее вознаграждение и императору германскому против турок, и своему польскому правительству против Москвы и Крыма, и Москве и Крыму против своего польского правительства. Ранние казацкие восстания против Речи Посполитой носили чисто социальный, демократический характер без всякого религиозно-национального оттенка. Они, конечно, зачинались в Запорожье. Но в первом из них даже вождь был чужой, из враждебной казакам среды, изменивший своему отечеству и сословию, замотавшийся шляхтич из Подляхии Крыштоф Косинский. Он пристроился к Запорожью, с отрядом запорожцев нанялся на королевскую службу и в 1593 году из-за того, что наёмникам вовремя не уплатили жалованья, набрал запорожцев и принялся разорять и жечь украинские города, местечки, усадьбы шляхты и панов, особенно богатейших на Украине землевладельцев, князей Острожских. Князь Константин Острожский побил его, взял в плен, простил его с запорожскими товарищами и заставил их присягнуть на обязательстве смирно сидеть у себя за порогами. Но месяца через два Косинский поднял новое восстание, присягнул на подданство московскому царю, осадил город Черкасы, задумав вырезать всех его обывателей со старостой города, тем самым князем Вишневецким, который выпросил ему пощаду у князя Острожского, и, наконец, сложил голову в бою с этим старостой (Ключевский В. О.) под этими самыми Черкасами.

Преемником ему в достоинстве гетмана был избран Григорий Лобода. «Тогда, кроме казаков, состоявших под начальством гетмана Лободы, явилось другое казацкое ополчение, своевольное, под начальством Северина Наливайко. Наливайко питал закоренелую ненависть к панству вследствие того, что пан Калиновский в местечке Гусятине отнял у Наливайкова отца хутор и самого хозяина так отколотил, что тот умер от побоев. Наливайко задумал продолжать дело Косинского в такое время, когда епископы собирались подчинить русскую церковь папе. Наливайко начал с Волыни и его восстание на этот раз получило несколько религиозный оттенок. Он нападал на имения епископов и мирян, благоприятствовавших унии, взял Луцк, где злоба казаков обратилась на сторонников и слуг епископа Терлецкого, повернул в Белую Русь, овладел Слуцком, где запасся оружием, взял Могилёв, который был тогда сожжён самими жителями, захватил в Пинске ризницу Терлецкого и достал важные пергаментные документы с подписями духовных и светских лиц, соглашавшихся на унию» (Костомаров Н. И.).

Самуил Маскевич, имевший поместья в Новогрудском, Пинском и Слонимском поветах, вспоминал: «В 1594 году в Литве явился Наливайко, казак запорожский, и наделал там много бед. С ним было несколько тысяч человек, к которым присоединились все негодяи для своеволия. Поветы выслали против него свои войска. Ротмистрам, состоявшим на жалованье, велено также выступить» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»). В 1594 году на подавление восстания Наливайко был направлен литовский гетман Ян-Кароль Ходкевич.

Зимой 1595—1596 годов продолжавший свою войну против панов и сторонников церковной унии Наливайко соединился с казацким гетманом Лободой и восстание начало принимать угрожающий размер. Король выслал против казаков в помощь Ходкевичу гетмана Жолкевского. Война с бунтовщиками упорно продолжалась до конца мая 1596 года. Казаки, теснимые польскими войсками, перешли на левый берег Днепра и были осаждёны близ города Лубны. Наливайко убил гетмана Лободу и сам стал гетманом. Затем и он был низвергнут и выдан полякам.

«Для польской шляхты XVI столетия „золотой век“ был связан с прошлым её Родины и совпадал с древними временами. Однако уже вскоре времена „золотого века“ были сдвинуты на XVI век. В XVI веке в польской общественной мысли формируется представление о совершенстве Речи Посполитой; этот век, ещё не закончившийся, был назван „золотым“. Так он воспринимался, и таковым, вероятно, был в действительности, но лишь для одного сословия, для элиты общества — шляхты. Мифологизация столь недавней истории произошла потому, что именно на рубеже XVI и XVII веков ситуация в Польше изменилась. На памяти одного поколения произошёл переход от мирного труда, благополучия и свободы к веку войн, раздоров, безудержного обогащения одних и обнищания других» (Лескинен М. В.).

Развернувшаяся в Швеции острая междоусобица из-за права на трон затянулась до конца 90-х годов XVI века и кончилась поражением Сигизмунда. Во главе управления Швецией встал дядя Сигизмунда, младший сын Густава Вазы, герцог Карл, опиравшийся на поддержку среднего и мелкого дворянства и бюргерства и умелой демагогией приобретший поддержку крестьян. Он был в 1594 году официально признан правителем государства.

Москва внимательно и с беспокойством следила за событиями в Речи Посполитой, опасаясь за саму себя. Для большей безопасности было решено значительно укрепить важный стратегический пункт — город Смоленск. Летом 1596 года по велению царя Феодора Ивановича городовой мастер Феодор Савельев Конь начал строить крепостную стену, которая позже стала называться Смоленским кремлём. Возведение этой стены стало государственным делом, денег на строительство не жалели, хотя казна была не слишком полной.

В 1596 году официальная столица Речи Посполитой была перенесена из Кракова в Варшаву. В конце XVI века Пинск оказался в эпицентре религиозной борьбы. Одним из главных организаторов Брестской церковной унии был богатый пинский шляхтич Кирилл Терлецкий (? — 1607). Унию поддержал и пинский православный епископ Леонтий Пельчицкий (? — 1595). Однако пинские священнослужители и мещане в большинстве своём не поддержали унию. Это можно объяснить сильным влиянием здесь главных православных центров Великого княжества Литовского — Киева и Вильно. Не случайно все пинские князья — Олельковичи и Ярославичи — похоронены в Киево-Печёрской Лавре. Заключительный акт принятия церковной унии в Речи Посполитой должен был произойти на Соборе в Берестье (Брест), назначенном на 6 октября 1596 года. После неудачных попыток договориться обе стороны прокляли одна другую. Так уния глубоко расколола тогдашнее общество вместо того, чтобы, по словам универсала Сигизмунда, «сберечь и укрепить» Речь Посполитую. Униатская часть Брестского собора утвердила акт объединения церквей и создания греко-католической церкви, которая подчинялась папе римскому. Были признаны основные догматы католической церкви, одновременно церковные обряды оставались православными, а церковно-славянский язык — языком богослужения. Униатское духовенство, как и католическое, освобождалось от уплаты налогов, униатская шляхта наравне с католической могла претендовать на государственные должности. Кроме того, униатским епископам было обещано место в сенате. Летоисчисление после принятия Литвой унии стало вестись только по новому, Григорианскому календарю. Наступление католической и униатской церквей влекло за собой отход части прежде православного населения Великого княжества Литовского от традиционной веры. Особенно этот отход был значительным среди шляхты, стремившейся приобщиться к «польскому образу жизни». По социальному составу верующих униатская церковь на протяжении всего периода своего существования была «массовой» церковью: привилегированные сословия составляли незначительную часть «паствы».

В момент подписания унии в 1596 году архимандритом Лещинского монастыря был выдающийся просветитель и непримиримый защитник православия Елисей Плетенецкий. Представители от Пинска — архимандрит Елисей, мещанин Иван Васильевич Медзянко, от Пинского повета — шляхтич Дионисий Слобудский — были активными участниками православного Брестского собора. И хотя греко-католикам были переданы пинские церкви и Лещинский монастырь, православные не смирились. И судя по виденным автором документам и свидетельствам, довольно сильные позиции православие сохраняло в одной из ветвей прежних Домановичей — в фамилии Качановских. Но в других ветвях прежних Домановичей дело обстояло иначе. После 1596 года, когда Феодору Харитоновичу было что-то около 50 лет, он, как и другие Домановичи, ставшие Диковицкими, перешёл в греко-католическую веру, став униатом.

«Введение церковной Унии было началом великого переворота в умственной и общественной жизни южной и западной Руси. Униатское нововведение пользовалось особенною любовью и покровительством короля Сигизмунда; поддерживать его горячо принялись и иезуиты, захватившие в Польше воспитание и через то овладевшие всемогущею польскою аристократией — а потому было вполне естественно, что униатская сторона тотчас же взяла верх над православною. План римско-католической пропаганды состоял главным образом в том, чтобы отвратить от древней веры и обратить в католичество русский высший класс, так как в Польше единственно высший класс представлял собою силу. Орудием для этого должны были служить школы или коллегии, которые одни за другими заводились иезуитами на Руси» (Костомаров Н. И.). В целом на землях Великого княжества Литовского уния распространялась успешнее, чем на отошедших ранее к Польше «украинных землях» Киевщины, Подолии, Брацлавщины и Волыни, где распространению униатства воспротивились запорожские казаки. Антиуниатские настроения в большей мере были сильны в восточных областях Литвы, но порой проявлялись и на западе — в Слуцке, Вильно и Пинске. Ответом властей стали репрессии: православных стали лишать храмов, исключать из магистратов и изгонять из ремесленных цехов.

В конце XVI века почти четверть поляков жила в городах. По уровню урбанизации Речь Посполитая оставила бы далеко за собой большинство европейских стран, если бы не то обстоятельство, что среди городов численно преобладали аграрные местечки и даже в таких значительных торгово-ремесленных центрах, как Пинск, весомая часть обывателей добывала себе пропитание сельским хозяйством.

В конце XVI века начались первые столкновения казаков с официальной властью Речи Посполитой. В ответ на это Варшавский Сейм 1597 года провозгласил всех казаков «врагами государства» и постановил уничтожать их. 21 апреля 1597 года после пыток в новой столице Варшаве был четвертован недавний вождь казаков-повстанцев Северин Наливайко. Но почти сразу же родилась легенда, что он был заживо зажарен в медном быке вместе с тремя полковниками.

В 1598 году Речь Посполитая вмешалась в развернувшиеся династические междоусобицы в России, что повлекло в скором времени большие события. Московские власти продолжали ускоренными темпами возводить Смоленскую крепость. Напряжение было столь велико, что в 1599 году измученные работные люди подняли бунт, который был подавлен силой.

Князь Острожский, остававшийся православным, в 1599 году с другими панами и шляхтой «русской веры» организовал конфедерацию с протестантами для взаимной защиты против наступления католичества. Конфедерация князя Острожского, не сумев привлечь к себе массовых симпатий, не повлекла серьёзных последствий для государства и потихоньку заглохла.

Н. И. Костомаров писал: «Высший класс в Польше был всемогущ и, конечно, если бы русское шляхетство оставалось твёрдо в вере и крепко решилось стать за отеческую веру, никакие козни короля и иезуитов не в состоянии были её ниспровергнуть. Но в том-то и заключалось несчастие, что это русское шляхетство, — этот высший русский класс, которому слишком выгодно было находиться под властью Польши, — не мог устоять против нравственного гнёта, тяготевшего тогда над православной верой и русской народностью. Породнившись с польским шляхетством, усвоивши польский язык и польские обычаи, сделавшись поляками по приёмам жизни, русские люди не в силах были удержать веру отцов своих. На стороне католичества был бросающийся в глаза блеск западного просвещения. В Польше на русскую веру и русскую народность смотрели презрительно: всё, что было и отзывалось русским, в глазах тогдашнего польского общества казалось мужичьим, грубым, диким, невежественным, таким, чего следует стыдиться образованному и высокопоставленному человеку. Одни за другими принимали новую веру и стыдились старой. В польской Руси особа, принадлежавшая по происхождению и по состоянию к высшему классу, стала немыслима иначе, как с римско-католическою религией, с польским языком, с польскими понятиями и чувствованиями. Оказалось, что уния, вымышленная сначала для приманки русского высшего класса, также для него не пригодилась: паны без неё сделались чистыми католиками. Уния осталась только средством для уничтожения в громаде остального народа признаков православной веры и русской народности. Уния стала оружием более национальных, чем религиозных целей. Принять унию — значило сделаться из русского поляком или, по крайней мере, — полуполяком».

Если не все Диковицкие, то большинство их вслед за высшим священством Пинской епархии также обратились тогда к унии. А в доме Перхоровичей один из правнуков Першка Васильевича — Ефимиуш Опанасович Перхорович Диковицкий — посвятил себя служению Христу в новой церкви, став вскоре униатским капелланом, а в дальнейшем и священником в соседнем Луцком повете Волынского воеводства. Варианты выбора жизненной стези, занятий для других Диковицких ограничивались принадлежностью к шляхетству. «Неуважение к нешляхетским занятиям, восприятие труда ремесленников, горожан, торговли как недостойных и неблагородных занятий приводили к тому, что главными занятиями шляхты в случае выбора нецерковной стези были военная служба и ведение помещичьего хозяйства» (Лескинен М. В.). А что такое «помещичье хозяйство» в его классической форме в Речи Посполитой в XV — XVIII веках? Шляхецкие поселения традиционно располагались обособленно от крестьянских деревень и представляли собой сложные хозяйственные комплексы.

Введение унии неожиданно для самих казаков выдвинуло его на совершенно новую роль. «Православное общество перестало быть законной Церковью, признанной государством. Рядовому православному духовенству со смертью двух епископов, не принявших унии, предстояло остаться без архиереев; русское мещанство теряло политическую опору с начавшимся повальным переходом православной знати в унию и католичество. Оставалась единственная сила, за которую могли ухватиться духовенство и мещанство, — казачество со своим резервом, русским крестьянством. Интересы этих четырёх классов были разные, но это различие забывалось при встрече с общим врагом. Церковная уния не объединила этих классов, но дала новый стимул их совместной борьбе и помогла им лучше понимать друг друга: и казаку, и хлопу легко было растолковать, что церковная уния — это союз ляшского короля, пана, ксёндза и их общего агента-жида против русского Бога, которого обязан защищать всякий русский» (Ключевский В. О.). Так с начала XVII века казаки постепенно начали втягиваться в православно-церковную оппозицию.

Русский историк Н. И. Костомаров писал: «Согласное свидетельство современных источников показывает, что в конце XVI и первой половины XVII века безусловное господство панов над холопами привело последних к самому горькому быту. Иезуит Скарга, фанатический враг православия и русской народности, говорил, что на всём земном шаре не найдётся государство, где бы так обходились с земледельцами, как в Польше. «Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа всё, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова».

Из-за ставшего хроническим малоземелья между Диковицкими и их ближайшими родичами, вышедшими из общего рода Домановичей, постоянно возникали недоразумения и споры относительно границ их владений. 12 января 1599 года две группы спорящих вместе со своими возными собрались во дворе пана Андрея Грицевича Перхоровича Дзиковицкого. На одной стороне были сам хозяин дома, паны Опанас Остапович, Конон Васькович и панна «Кириковая Ивановича» — все по фамилии Перхоровичи Диковицкие. На другой — пан Есьман Иванович Доманович и пан Станислав Защинский с сыном Яном и дочерью Раиной. Возными были пан Томило Иванович Лозицкий с помощником Василием Стапановичем Сачковицким и Остап Михнович Кочановский с сыном Левком в качестве помощника. Предметом спора были «грунты, в повете Пинском при селе Диковичах лежащие и ко дворам их Местковицким относящиеся, пахотная земля на острове в урочище, прозываемом Наседины» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 580).

Если ранее позов (вызов в суд) был составлен на Перхоровичей Диковицких, то теперь был составлен встречный, от них. Новый «позов там же, под сенными дверьми в хоромах пана Андрея Грицевича во дворе его Диковицком составлен, и тот позов челядь их дворная» видела. И всё это было составлено в присутствии другой жаловавшейся стороны. Вот такая история приключилась в Диковичах на исходе XVI века, хотя автор и не знает, чем она закончилась.

Среди «можных» панов в то время распространилась страсть к непомерной роскоши и мотовство, требующее больших издержек. Один француз, живший тогда в Польше, заметил, что повседневный обед польского пана стоит больше, чем званый во Франции. Тогдашний обличитель нравов Старовольский говорит: «В прежние времена короли хаживали в бараньих тулупах, а теперь кучер покрывает себе тулуп красною материею, чтобы отличиться от простолюдина. Прежде шляхтич ездил на простом возе, а теперь катит шестернёю в коляске, обитой шёлковой тканью с серебряными украшениями. Прежде пивали доброе домашнее пиво, а теперь и конюшни пропахли венгерским. Все наши деньги идут на заморские вина и сласти, а на выкуп пленных и на охранение отечества у нас денег нет. От сенатора до последнего ремесленника все проедают и пропивают своё достояние и входят в неоплатные долги. Никто не хочет жить трудом, а всякий норовит захватить чужое; легко достаётся оно и легко спускается». Знатный пан считал обязанностью держать при своём дворе толпу ничего не делающих шляхтичей, а жена его — такую же толпу шляхтянок. Всё это падало на рабочий крестьянский класс.

Но ничто так не тяготило и не оскорбляло русского народа, как власть иудеев. Паны, ленясь управлять имениями, сами отдавали их в аренды иудеям с полным правом панского господства над хлопами. И тут-то не было предела истязаниям над рабочею силою и духовною жизнью хлопа. Даже римско-католические священники, при всей своей нетерпимости к ненавистной для них «схизме», вопияли против передачи русского народа во власть иудеев. Понятно, что народ, находясь в таком положении, бросался в казачество, убегал толпами на Запорожье и оттуда появлялся вооружёнными шайками, которые тотчас же разрастались»».

Шляхта Речи Посполитой не являлась однородной и фактически была представлена, как и благородное сословие современного ей Французского королевства, в двух разновидностях: знатные вельможи — настоящие властители, воинственно настроенные, набитые деньгами, с бесчисленными имениями и должностями, склонные к заговорам против королевской власти и уходящие в рокош (вооружённое противостояние королю) по любому поводу; и мелкое шляхетство — обедневшее и разорившееся, у которого был выбор: либо прозябать в своих нищих наследственных имениях, либо идти на службу к королю или какому-нибудь могущественному магнату. Между ними пролегла бездна. Но было между ними и то, что их объединяло: гордость своим происхождением, наличие заслуженных предков и чувство шляхетской чести, которое толкало многих из них постоянно подтверждать эту честь в поединках с другими шляхтичами.

В 1600 году началась длительная война между Речью Посполитой и Швецией из-за претензий короля Сигизмунда на шведский престол, вся тяжесть которой легла на Великое княжество Литовское, так как Польша вела борьбу с Турцией за украинские земли. В том же 1600 году король Сигизмунд III отправил в Москву посольство во главе с канцлером Львом Сапегой, предложив царю Борису Годунову заключить «вечный мир» и тесный союз между обоими государствами. При этом Польша претендовала на передачу ей Смоленска, Чернигово-Северской земли и установление политической унии между обоими государствами. Русское правительство отклонило этот проект и пошло лишь на заключение 20-летнего перемирия на прежних условиях. С этого времени Речь Посполитая непрерывно воевала со своими соседями.

Польско-Литовскому государству, находившемуся в состоянии перманентной войны, была жизненно необходима опытная, высокопрофессиональная армия. Этим требованиям отвечала гусарская кавалерия под командованием одного из самых славных полководцев Литвы — великого гетмана Яна-Кароля Ходкевича. Гусарская кавалерия XVII века была тяжеловооружённой и являлась переходным видом от рыцарского конного строя к более современным родам войск. За спиной у гусаров были прикреплёны крылья, издававшие при движении звук, который пугал лошадей противника. Гусары Ходкевича имели исключительно высокую выучку. Победы над противником, превосходящим по численности в разы, были для них нормой.

Харитон Богданович Доманович Диковицкий умер в начале лета 1604 года, когда ему было не менее 74 лет. Похоронен он был, скорее всего, на кладбище деревни Диковичи, где к тому времени покоилось уже немало представителей его рода. С Харитоном Богдановичем ушла в безвозвратное прошлое целая эпоха, сквозь которую прошли пять поколений рода Домановичей, ставших к её окончанию Диковицкими.

Земельный надел Харитона Богдановича перешёл по наследству к сыну Феодору Харитоновичу, который стал старшим в семье и был обязан заботиться о благополучии её членов. По Литовскому статуту отчины, то есть наследственные земли, должны были передаваться только наследникам по закону, с большими ограничениями права передавать или продавать их посторонним. К наследованию по закону призывались в зависимости от степени родства. Но наследниками первой очереди являлись дети и переживший супруг. Вместе с тем, если у умершего имелись сыновья, то отчина переходила к ним. То есть делилась между сыновьями. Супруга Феодора Харитоновича, видимо, уже раньше оставила этот свет, а других сыновей кроме Феодора у умершего не было. И только сестра Любка имела ещё право на четверть отцовского наследства, которое было ей выделено и названо Белоголовским владением. Однако фактически Белоголовским владением распоряжался сам Феодор, устроив за него, как писала впоследствии Любка, ей «достаток». В дальнейшем Феодор, выступая за старшего, вёл и переговоры с женихом сестры Петром Алексеевичем Диковицким об условиях заключения брака, о посаге и прочем. В будущем сестра Любка свидетельствовала, что брат её хорошо обеспечил. Но унаследованная после отца земля за Феодором не задержалась.

У Диковицких однофамильцев не было. Все, носившие эту фамилию, происходили от Сенько Домановича, который по месту жительства в Местковичах должен был называться Местковицким. Но его дети, видимо, проживали в соседних Диковичах и потому стали Диковицкими, и со временем первоначальное родовое имя Доманович перестало использоваться. Все Диковицкие имели один общий герб и признавали старшего в роду их формальным главой. В отличие от Диковицких, другие фамилии часто бывали неродственными для всех их носителей. К примеру, потомки одной из ветвей Домановичей, ставшие по своему владению в Пинском повете Кочановичи называться Кочановскими, были не единственными обладателями такой фамилии. Некоторые из Кочановских получили своё прозвание от татарина по имени Кочан, другие пришли из Польши, уже прозываясь таким именем. Потому-то, в отличие от Диковицких, Кочановские и пользовались разными гербами — одни гербом Астоя, другие гербом Наленч.

Порядки патриархата, строгой подчинённости младших старшим в отдельных семьях рода Диковицких не были чем-то исключительным. Почти во всех старинных фамилиях было то же самое, и это было необходимостью в стране, где всё основано было на шляхетских выборах и всё делалось политическими партиями, ориентировавшимися на своих магнатов-покровителей. Хотя, конечно, как и в любых семьях, послушание главе рода не исключало полностью споров, ссор, недоразумений и даже судебных разбирательств между членами рода.

В Диковичах, окружённых болотами, как и во всех Заречских волостях Пинского повета, земли́, пригодной для хозяйственных нужд, было мало и увеличивавшимся из поколения в поколение Диковицким становилось тесно на прежнем месте. Родовое гнездо было не в силах прокормить всех. Земля была большим дефицитом, очень ценилась и всё больше Диковицких из числа младших сыновей, которым доставались меньшие наделы, были вынуждены продавать их и уходить из села «в большую жизнь» в поисках собственной фортуны. Часть из них оседала в других деревеньках повета, часть устраивалась в самом Пинске, а третьи основывали отдельные ветви рода уже в других поветах и воеводствах Речи Посполитой.

Феодор Харитонович 12 июня 1604 года передал свои права, видимо, за какое-то вознаграждение, на владение наделом Опанасу Остаповичу Перхоровичу Диковицкому, сам став в ряды многочисленной безземельной шляхты. Феодор Харитонович Диковицкий обладал теперь только шляхетской свободой, которая, однако, очень ценилась шляхтой. Так, Ожеховский в своём произведении «К польской шляхте» писал: «Только свобода, наивеличайшее благо из всех благ, является собственностью вашего рода и вашего имени» (Лескинен М. В.).

Тому же Опанасу Остаповичу и в том же году передали свои доли ещё двое других Диковицких — Степан Иванович из «Дома Калениковичей» и Прон Кириллович из «Дома Костюковичей». Видимо, у них также ситуация была похожей на ситуацию Феодора Харитоновича. Но затем что-то заставило переиграть с собиранием наделов в руках Опанаса Остаповича, так как он передал все свои доли во владение своему двоюродному брату — Андрею Грицевичу Перхоровичу Диковицкому. Что могло по-влиять на такое изменение первоначального решения? Возможно то, что так было решено всеми Дзиковицкими с согласия, естественно, глав своих «Домов» рода, либо то, что Опанас решил пойти на какую-то более заманчивую, чем хозяйствование на земле, службу. (Нельзя исключить и того, что Опанас Остапович решил попытать счастья в отрядах Димитрия, который собирал шляхту для похода на Москву и обещал ей щедрое вознаграждение после занятия русского престола). И, возможно, он решился на такой шаг под влиянием кого-то из других Диковицких, из числа уступивших ему свои земельные доли и решивших в поисках богатства присоединиться к «царевичу». Ведь сам канцлер Лев Сапега, бывший искуснейшим дипломатом и мастером общения, агитировал шляхту за принятие такого решения! Кто знает… Но, похоже, если Феодор Диковицкий сам и не принял участие в последующем походе на Московию, то помог экипироваться для этого похода своему сыну Саве, которому было уже около 34 лет. Для чего и было, возможно, продано имение.

К «Дому Перхоровичей» рода Диковицких относился сын Опанаса Остаповича по имени Ефимиуш (родился не позже 1585 — умер не ранее 1616 года), который посвятил себя служению Богу по линии унии. Поначалу он стал капелланом, то есть помощником приходского священника греко-католического вероисповедания в соседнем с Пинским Луцком повете Волынского воеводства, покинув древнее гнездо рода. В 1604 году на имя Ефимиуша Опанасовича для Мульчицкого прихода было сделано дарение от его милости князя Яна Корибутовича Вишневецкого. В дальнейшем, уже в 1615 году, Ефимиуш стал приходским униатским священником в сёлах Мульчичи и Бельская Воля Луцкого повета Волынского воеводства.

Магнатские группировки Речи Посполитой, опираясь на мелкую шляхетскую клиентелу, активно расширяли свои привилегии, рассматривая при этом короля как один из значимых, но не самых главных признаков государственности. С начала XVII века польская и литовская шляхта закрепила за собой право вооружённого сопротивления воле короля в случае нарушения им основных прав государства («право на рокош»). Также шляхта получила право создавать вооружённые союзы, не направленные прямо против короля, но необходимые, по её мнению, в связи с другими причинами. Такие союзы назывались «конфедерациями» и возникали затем во времена бескоролевья, нападений других государств, при несогласии с решениями Сейма и по другим случаям. Добившись расширения полномочий Сейма, шляхта далеко не всегда заботилась об эффективности его работы. Уже в начале XVII века отдельные шляхтичи начали срывать работу Сейма, используя принцип «либерум вето».

При всём при этом в начале XVII века началось резкое размежевание шляхты на имущую и неимущую, что формировало и определённые настроения в её среде. При декларируемом равенстве всей шляхты внутрисословные противоречия с начала XVII века становятся даже не просто заметными, но бросающимися в глаза. И активный процесс расслоения шляхты был в это время связан не только с общим упадком экономического состояния страны, но и с началом затяжного периода войн и связанных с ними бедствий. Несмотря на то, что сами магнаты, в подавляющем большинстве, пытались всячески сгладить внутрисословные противоречия, апеллируя ко всеобщему равенству между шляхтичами вне зависимости от их материального положения, разница в реальном положении тех и других стала уж слишком явной. Отчасти и поэтому для людей этого века предшествующее столетие стало мифом о «золотом веке», что совершенно закрепляется с середины XVII века и в качестве неоспоримой истины входит в последующую историю.

Интересно, что польская шляхетская идеология была поразительно схожа с испанской идеологией идальго. А объяснялось это не только общностью рыцарского типа европейской культуры на рубеже Средневековья и Нового времени, но и, прежде всего, сходством политического положения этих государств, находившихся на рубежах обороны христианства. Как испанская, так и польская шляхта верили в превосходство своего этического кодекса и стиля жизни над обычаями и моралью всех иных групп общества.

Уже в начале XVII века униатские священнослужители стали изменять прежнее восточнохристианское богослужение, вводя разные обычаи, свойственные западной церкви и не существовавшие в восточной. Сближаясь всё более с католичеством, уния перестала быть восточной церковью, и стала чем-то промежуточным, оставаясь в то же время достоянием простого народа. И именно в связи с последним она в стране с крайне выраженным преобладанием шляхетства не могла пользоваться равным почётом с верой, которую исповедовали господа — католичеством. Всем этим вместе взятым, — началом военных действий против Швеции и, особенно, гонениями на некатоликов, — Сигизмунд настроил против себя шляхту Великого княжества Литовского. Неосмотрительная политика Сигизмунда III вызвала недовольство как протестантов, так и православных, к которым присоединилось немало диссидентов-католиков.

Главным подстрекателем шляхты был удалённый от королевского двора Ян Замойский. Первые его сторонники объединились на стремлении вернуть себе господствующее положение при дворе. Вскоре в заговор оказалась вовлечённой значительная часть великопольской и литовской шляхты. Заговорщики вели пропаганду против короля под разными предлогами и, между прочим, под предлогом дурного управления Речью Посполитой, так как король будто бы ограничивает общественную свободу и не считается с заслуженными людьми.

Шляхта встревожилась, назначены были сеймики, увеличилось недоверие и ненависть к государю. Пришёл в смятение Сейм. В таких непростых условиях великим канцлером Львом Сапегой был задуман поход на Москву. Канцлер втайне задумал восстановить полную независимость Великого княжества Литовского от Польши с большим влиянием рода Сапегов, а также включения в его состав Московии. Он задумывал, посадив на престол в Вильно и Москве королевича Владислава, вернуть Великому княжеству достойное место среди европейских держав. Старый и опытный политик, Лев Сапега предложил литовским вельможам Радивиллу, Огинскому и Пацу (за Пацем всегда стояла значительная часть шляхетского воинства, хотя его род не имел княжеского титула) союз четырёх, который бы неофициально управлял Великим княжеством до восстановления титула великого князя и выхода из федерации Речи Посполитой. Все стороны, готовившиеся к борьбе за власть, согласились, так как это давало передышку перед будущей схваткой.

Во время московского похода и войны со Швецией крымские татары, зная об отсутствии большой части литовской шляхты, совершили два набега и дошли до Пинска и Бреста — так далеко они не добирались уже почти сто лет. Антон Сапега, быстро собрав войска из местной шляхты, бросился вдогонку уходившим с награбленной добычей и пленниками татарам. Догнав их, разбил и отнял награбленное. Крымский поход стал нерядовым фактом в истории Великого княжества Литовского. Антон Сапега после этих событий прославился на всю Речь Посполитую. Князья Радивилл и Огинский поняли, что у них появился опаснейший соперник.

Вскоре после Сейма Ян Замойский неожиданно умер. С его смертью за выполнение планов антикоролевского заговора взялись более дерзкие люди, как, например, 52-летний бельский и краковский воевода, гетман надворный и маршалок великий надворный Миколай Флорианович Зебжидовский, Радивилл и другие. Теперь заговорщики выступали против планов введения наследственной королевской власти и выдвигали лозунг лишения трона Сигизмунда III.

В первый понедельник после Троицы (15 июня 1606 года) состоялось под Люблином первое собрание участников литовского рокоша. О том, насколько ненадёжными были даже войска короля, посланные против мятежников, видно из записок современников. Слово находившемуся на королевской службе шляхтичу С. Маскевичу: «Июня 15 мы поступили в хоругвь князя Порыцкого и немедленно чрез Варшаву отправились в лагерь, где собралось и войско его королевского величества. Июня 18 рокошане расположились под Варшавой в 3 милях от нас. Мы послали к ним своих послов с просьбой предостеречь нас, как братьев, от всякого умысла на Речь Посполитую, если за кем-либо ведали, чтобы и мы за благо Отечества могли стать общими силами. Они ничего основательного не сказали и, видя, что мы наступаем на них, спешили удалиться» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

В своих записках С. Маскевич писал также: «Я в то время поступил в хоругвь пана тарновского Гратуса, брал серебро из казны и раздавал товарищам. В войске возник мятеж, требовали рокоша, чему не последнею причиною была пощёчина, данная паном Струсем в общем собрании одному товарищу из роты Свенцицкого. Уже завязалась лихая схватка, и неоднократно мы выходили в поле, наименовав маршалком [новой конфедерации] пана Сепекевского. Пан гетман с трудом успокоил недовольных» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

Короля Сигизмунда III в Литве ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и анархию, пытаясь ввести строгую дисциплину. Окружение короля было согласно с ним в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки шляхты были опасны для государства даже более, нежели разлад в хозяйстве, и потому Сигизмунд начал борьбу именно со своеволием местных вельмож. Этого для противников короля оказалось достаточно. Как утверждалось впоследствии историками, Миколай Зебжидовский хотел ни много ни мало, свергнуть с престола Сигизмунда III. Собрав рокошан в Сандомире числом до 100 тысяч, он потребовал, чтобы король публично просил извинения в своих ошибках, отказался от мысли ввести в Речи Посполитой неограниченную королевскую власть, а также удалил от себя «льстецов придворных». Только на таких условиях Зебжидовский готов был сложить оружие.

3 августа 1606 года, как писал С. Маскевич, «Мы стали обозом под Вислицею, а рокошане собрались под Сандомиром и Покривницею. Виновниками междоусобия были пан воевода краковский Зебжидовский и пан подчаший Великого княжества Литовского Януш Радивилл. […] В то время, когда мы стояли лагерем под Вислицею, — писал С. Маскевич, — король находился в этом городе, а 6 сентября пошёл с нами на рокошан к Покривнице. 13 сентября мы настигли их под Яновом над Вислою. Вождями их были пан воевода краковский [Ян Зебжидовский], пан подчаший литовский Радивилл и пан Стадницкий-Ланцуцкий. Всех рокошан могло быть до 2.000.

Стадницкий остерёгся и с несколькими сотнями своих переправился за Вислу к Казимежу, а другие не успели. Мы быстро наступили на них и через несколько времени принудили пана воеводу краковского и пана подчашего литовского дать на себя обязательство не тревожить более Речи Посполитой и мирно разъехаться. Впрочем, оба они явились на честное слово в стан королевский, и только на третий день после данного ими обязательства получили позволение удалиться. А Стадницкий, Дьявол (так прозвали его за дерзость и необузданность), находясь за Вислою, издевался над нами. Мятежи в войске, однако, не прекратились. Товарищи неоднократно собирались в коло, избрав маршалком пана Гавриила Липского из роты гетманской. Он мог потерять голову, если бы не ускользнул. Наконец всё успокоилось» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

В Литве, где были сильны сепаратистские настроения, Сигизмунда просто не любили и всё. Без каких-либо попыток аргументировать свою нелюбовь к королю. В то же время, право на рокош было общепризнанной традицией поведения шляхты XVII века и воспринималось как нечто само собой разумеющееся: поссорился Зебжидовский с королём — ну и восстал. На то она и шляхетская вольность! Великое княжество Литовское, давно уже накопившее недовольство религиозной политикой Сигизмунда, теперь, возглавляемое протестантами-повстанцами, стало основным районом рокоша.

Восстание шляхты против короля на время сковало возможности правительства Речи Посполитой в проведении активной восточной политики. Рокош усилил анархию в стране, против которой и боролся всё своё царствование Сигизмунд III. И с самого начала одним из участников подавления рокоша был родственник великого канцлера литовского Ян-Пётр Сапега — один из блестящих литовских аристократов, воспитанник итальянских школ и ученик лучших полководцев Речи Посполитой. Великий беспорядок сначала проявлялся в мятежных спорах и лёгких стычках, но, наконец, дошёл до кровопролитной битвы 5 июля 1607 года у Варки и Гузова, где восставшие были разбиты и рассеяны гетманами Жолкевским и Ходкевичем. Немногие зачинщики понесли наказание, многие были напуганы, а большинство покорёно милостью.

После подавления рокоша многие беспокойные его участники отправились в пределы Московии, чтобы поучаствовать в военных делах в соседней стране, объятой Смутой. Троюродный брат канцлера Льва Сапеги — Ян-Пётр Сапега — с разрешения короля стал также собирать войска для похода. А ведь, как уже указывалось ранее, много владений Сапегов находилось в окрестностях Бреста и Пинска, и потому, скорее всего, в его отряде находились местные шляхтичи. Многие участники рокоша были прощёны королём, но некоторые, как шляхтич Лисовский, за участие в восстании и другие проступки были осуждёны на банницию (изгнание из отечества). Такие люди без колебаний приняли участие в походе 2-го Димитрия на Москву. За крупными литовскими панами опять потянулись мелкие литовские шляхтичи.

В январе 1608 года к Димитрию вместе с паном Тупальским и 400 конными шляхтичами пришёл брестский воевода Януш Тышкевич, древний магнатский род которого уже давно проживал в окрестностях Бреста и Пинска и после 1569 года получил графский титул и герб Лелива. Вполне вероятно (с той же долей вероятности, что и в хоругви Яна-Петра Сапеги), что среди четырёх сотен всадников, пришедших с Тышкевичем, мог находиться кто-то из Диковицких, поскольку их могли привести в этот полк не только связи по знакомству, но и отдалённо родственные. Ведь всего лишь четыре десятка лет до того ещё была жива вторая жена Сенько Домановича, которая в девичестве имела фамилию Тишкевич (Тышкевич)!

Поскольку наиболее буйная и авантюрная шляхта покинула Литву и устремилась на просторы Московии, в Великом княжестве оказалась обескровленной и ослабленной партия сторонников православия. Противостоять наступлению католицизма здесь уже было некому. В 1608 году умер ревнитель православия князь К. Острожский, и среди шляхты уже не было никого, кто мог бы заменить его в деле защиты православия, так как даже дети князя перешли в католичество.

Возможно, как уже говорилось выше, Феодор Харитонович принимал участие в военных событиях в Московском государстве. На годы жизни его и его сына Савы Феодоровича пришлись основные события многолетних войн в соседнем Московском государстве, в которых приняло участие много обедневших шляхтичей, надеявшихся поправить своё положение участием в походах. Представляется вполне вероятным, что и Сава Феодорович принял участие вместе с отцом в шляхетских отрядах, которые под главенством «можных» панов совершали в начале нового века военные походы в Московию. Таковы уж были многие бедные шляхтичи из глухих провинций — с тощими кошельками и богатейшими надеждами поправить свой достаток за счёт военных авантюр. Во всяком случае, в войсках 2-го Димитрия один из полковников был Александр Самуилович Зборовский, имевший под своим началом 9 ротмистров. А одним из этих ротмистров был некий Кость, который, скорее всего, был из-под Бреста, поскольку в пописе 1567 года числится единственный носитель такой фамилии — Рафал Кость, — шляхтич Берестейского повета. А исходя из того, что все роты в Литве формировались по принципу родства и знакомства, то есть их состав набирался в ближней округе от места жительства ротмистра, вполне вероятно присутствие в роте Кости шляхтичей из Пинского повета, входившего в одно воеводство с поветом Брестским. Но остававшиеся в отчичных владениях представители рода Домановичей Диковицких продолжали жить своими местными заботами. Так, 9 ноября 1610 года в пинском гродском суде был учинён позов по делу (имя не читается) Феодоровича Диковицкого с Ониском (?) и Тимохом Диковицкими о «неправильном распахивании земли» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.). Спустя несколько лет после того, как в 1604 году была утрачена земля, оставленная большому семейству умершим прадедом Харитоном, Димитр Савич Диковицкий женился на пинской земянке Елене Матфеевне из родственной Диковицким фамилии Кочановских. Это произошло около 1610 года, когда по всему Великому княжеству Литовскому прокатилась волна опустошительных пожаров. Закончилась многолетняя смута в соседнем Московском государстве, где на престол взошёл новый царь, давший начало династии Романовых. Польско-литовские военные отряды, действовавшие в чужой стране без существенной поддержки со стороны короля Сигизмунда III, в большинстве своём покинули пределы Московии и вернулись на родину. В эти годы в семье Димитра Савича Диковицкого и его жены Елены один за другим появились трое сыновей. Последним после Луки (Лукаша) и Яна родился Иван-Лаврин Димитриевич, что произошло не позднее 1614 года. Крещён он был в греко-католической церкви. В то время часто давались человеку сразу два имени — церковное и домашнее, но широко использовалось лишь одно. У Ивана-Лаврина наиболее употребительным было имя «Иван», но в документах писались оба. В дальнейшем Иван был мелким шляхтичем и владел небольшим земельным наделом в пределах бывшего общего родового владения Диковицких.

Православные шляхтичи активно выступали в защиту праотеческой веры. В 1614 году на средства шляхтянки Янины Галабурдиной и Пинского православного братства в конце города, неподалёку от Терецковщины, была возведена Богоявленская церковь. Сюда переселялись монахи из переданного униатам Лещинского монастыря.

Жительствовавший в Новогрудском повете С. Маскевич, записи которого я приводил выше, поучаствовав в походе в пределы Московии, в 1614 году вернулся домой и теперь делил с братом, пинским подсудком, отцовское наследство: «Тогда же мы приступили к разделу отцовского имения. Брат пан подсудок брал, что хотел, с упорством отвергая советы друзей и убеждения самой матери, по пословице «так хочу, так приказываю». Он взял по суду у пана Кочановского (скорее всего, это были те Кочановские, которые произошли от Домановичей) наше родовое имение в Пинском повете и не отдал в раздел. Между тем требовал и принудил вписать его на свою часть в формальную запись. Сверх того, не слушая ни расчётов, ни слёз матери, ни советов друзей, сам себе отделил две родовые отчины — Жабчицы в Пинском повете и Ятры в Новогрудском. Причём, не соблюл даже обыкновенного порядка, по которому старший делит, а младший выбирает.

Мы, младшие, видя такую обиду себе, не хотели согласиться. Наше несогласие весьма огорчало матушку и расстроило слабое её здоровье. Только в утешение ей (Богу то известно) я убедил пана Гавриила уступить до времени. Мы дали запись и разобрали свои участки. Пану подсудку достались Жабчицы в Пинском повете, Ятры в Новогрудском с пожизненным правом матери, и общее наше поместье, отобранное у Кочановского из трёх деревень: Проташевичей, Тупчиц и Чернав […]. Сей раздел засвидетельствован в записи 5 октября 1614 года» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

10 февраля 1615 года каштеляном киевским Юзефом Корыбутовичем Вишневецким сыну Афанасия Остаповича Перхоровича Диковицкого — капеллану Ефимиушу Афанасьевичу — был пожалован греко-римский приход с церковью в селе Мульчичи Луцкого повета Волынского воеводства. К тому же приходу относилось и село Бельская Воля. В дальнейшем должность приходского священника (ксёндза) стала наследственной в этой, покинувшей навсегда Диковичи, линии Дома Перхоровичей Домановичей Диковицких.

Кроме большой политики, как и прежде, на землях Пинщины вершилась политика маленькая. Кто-то всё время старался в чём-то обойти другого. Так, С. Маскевич упоминал в своих записях: «В день выезда моего [из имения Сервечь], то есть 20 сентября [1615 года], была свадьба пана Хрептовича. По дороге я получил от брата пана подсудка письмо с приглашением прибыть в Пинск с отрядом для сопротивления князю Дольскому. Я не поехал, ибо с письмом меня догнали уже в Рожанах» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

Хотя польский король Сигизмунд ушёл из Московии, со стороны «Северской украины» и после этого продолжали действовать отряды баннита Александра Лисовского. Разбит он был князем Пожарским лишь в 1616 году. Также в 1616 году запорожские казаки во главе с гетманом Сагайдачным нанесли мощный удар по туркам. Они напали с моря на город Кафу и штурмом взяли эту сильную крепость, бывшую главным невольничьим рынком в Крыму.

Пропустив удобное для себя время, Сигизмунд в 1617 году всё-таки решился отпустить сына Владислава, достигшего 22-летнего возраста, добывать оружием московский престол, на который его избрали семь лет тому назад. Но в это время большинство магнатов и шляхтичей уже считало, что война с Москвой им совершенно не нужна, и наотрез отказались давать королю людей и деньги. На скромные средства короны Владислав смог набрать лишь небольшое количество немецких рейтар, дополненных польскими и литовскими добровольцами.

В июле 1617 года польско-литовское войско под общим командованием гетмана Яна-Кароля Ходкевича, которому за участие в походе король обещал дать Виленское воеводство, двинулось к Москве. Отряды литовского шляхетского ополчения под командованием полковника Антона Сапеги соединились с войсками королевича. Сопровождали войска гетмана и запорожские казаки. Но восстановить власть Владислава в Москве не удалось и в походе 1618 года.

Международная обстановка затруднила для Речи Посполитой продолжение политики на Востоке. К тому же её силы были значительно истощёны. Поэтому Речь Посполитая вынуждена была в декабре 1618 года заключить в селе Деулине перемирие на 14 с половиной лет, при этом она удержала за собой занятые ею Смоленские, Черниговские и Новгород-Северские земли. По-сле этого дело об обмене пленных тянулось до середины июня 1619 года.

В 1619 году численность днепровских реестровых казаков была установлена в 3 тысячи человек. Магнаты и шляхта начинали понимать, что за то время, когда они воевали с Московией, казаки, превратившись в грозную силу, укрепили своё влияние на внутреннюю политическую жизнь «украины». Реестровые казаки добились даже королевского указа, по которому они считались шляхтичами, а казачьи полковники стали иметь гербы. Правда, родовая шляхта Великого княжества Литовского и Короны не признавала такого шляхетства, дарованного королём чтобы угодить разбойной вольнице, и относилась к «казачьей шляхте» с высокомерным пренебрежением. Следует, однако, сказать, что и сам король не слишком уважал своё новое «шляхетство». «Казацкое своеволие, — писал Сейму Сигизмунд III, — так развилось, что [казаки] организовывают себе своё удельное государство […]. Вся Украина им подвластна […]. В городах и местечках королевских всё управление, вся власть в руках казаков», которые «захватывают юрисдикцию, законы издают» (Бущик Л. П.).

Окрепшая в военном и политическом отношении Запорожская Сечь стала опорным центром всякого антиправительственного выступления. Также сюда бежали и шляхтичи, у которых из-за проблем с законом или ссор с более могущественными панами начинала гореть земля под ногами в других частях государства.

Завершив войну с Московией, правительство Речи Посполитой приступило к подавлению народных волнений. Частью такой политики являлись попытки объединить население страны в религиозном отношении. В Литве усиленно внедрялась униатская церковь. В 1620 году была возобновлёна Киевская православная митрополия и после этого удалось возобновить также и Пинскую православную епархию, которая существовала параллельно с униатской. Но не только на западе, но уже и на востоке Литвы, в Гомельском старостве, из года в год прибавлялась численность польского католического населения, положение его упрочивалось и польское влияние усиливались. Гомельский замок наполнился пушкарями, жолнёрами, гусарами. За шляхетством и военными пришли евреи-шинкари, маркитанты, перекупни, факторы… Особенно много в направлении католической колонизации было сделано Богданом, Андреем и Павлом Сапегами, которые около 50 лет являлись гомельскими старостами, преемственно наследуя его один за другим. Последние два до крайности увлекались идеей о перекрещивании в католичество православных, живших в зависимости от них. Впоследствии противники такой религиозной политики старост писали, что здесь «зверствовал униатский архиепископ Иосафат Кунцевич. Он закрывал православные церкви и монастыри, бросал в тюрьмы сопротивлявшихся принятию унии, приказывал выкапывать из могил трупы православных и бросать на съедение собакам, занимался вымогательством и грабежом, даже убийством своих противников» (Бущик Л. П.). Но, скорее всего, это было неправдой, или даже просто выдумкой его противников из числа православных.

В первой четверти XVII века возникли последовательно иезуитские коллегии в Луцке, Баре, Перемышле, во многих иных местах, в 1620 году — в Киеве. Иезуиты с необыкновенным искусством умели подчинять своему влиянию юношество. Родители охотно отдавали детей в их школы, так как никто не мог сравниться с ними в скором обучении латинскому языку, считавшемуся признаком учёности. Богатые паны жертвовали им фундуши на содержание их монастырей и школ; но зато иезуиты давали воспитание бедным бесплатно и этим поддерживали в обществе высокое мнение о своём бескорыстии и христианской любви к ближнему.

В первой половине XVII века распространение католичества и унии пошло чрезвычайно быстро. Люди шляхетских городов обыкновенно были обращены прямо в католичество, а уния представлялась на долю мещан и простого народа. Король и католические паны признавали законной греческой верой только унию, а тех, которые не хотели принимать унии, называли «схизматиками», то есть отщепенцами, и не признавали за их верой никаких церковных прав. При отсутствии иерархии число православных священников всё более уменьшалось. Но пока ещё иезуиты не успели обратить в католичество всего русского высшего класса, у православия оставались защитники среди шляхетства. За православие стояли и казаки. В 1620 году совершилось важное событие, несколько задержавшее быстрые успехи католичества. Через Киев проезжал в Москву иерусалимский патриарх Феофан. Здесь казацкий гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный и русская шляхта упросили его посвятить им православного митрополита. Феофан рукоположил митрополитом Иова Борецкого, игумена киевского Золотоверхо-Михайловского монастыря и, кроме того, посвятил ещё епископов: в Полоцк, Владимир, Луцк, Перемышль, Холм и Пинск. Король Сигизмунд и все ревнители католичества были сильно раздражены этим поступком. Сначала король, по жалобе униатских архиереев, хотел объявить преступниками и самозванцами новопоставленных православных духовных сановников, но должен был уступить представлениям русских панов и против своего желания терпеть возобновление иерархического порядка православной церкви, так как в Польше по закону всё-таки признавалась свобода совести. Но это не мешало происходить по-прежнему самым возмутительным притеснениям там, где сила была на стороне католиков и униатов.

Осенью 1620 года разразился польско-османский конфликт. В Цецорской битве 1620 года турками был взят в плен будущий предводитель казацкого восстания против Речи Посполитой Богдан Хмельницкий, после чего он провёл два года в турецкой неволе. Решение о большом турецком походе на Речь Посполитую было принято в Стамбуле во второй половине февраля 1621 года, а в начале марта стали рассылаться распоряжения о сборе войск. Резкое ухудшение международного положения Речи Посполитой не осталось незамеченным шведскими политиками. Довольно быстро был поставлен вопрос о том, что необходимо воспользоваться ситуацией для захвата Прибалтики. В марте 1621 года Государственный совет Швеции принял решение напасть на Речь Посполитую летом 1621 года, когда должен был начаться поход на Польшу самого султана Османа. Турция, Крым и Швеция звали в коалицию против Польши и Москву, на что она и согласилась.

Весной 1621 года английский король Яков I крайне любезно принял прибывшего в Лондон посла Сигизмунда III — пана сандомирского, знаменитого впоследствии польского политика Ежи Оссолиньского. Английский монарх постарался пойти навстречу всем пожеланиям польского короля, разрешил нанять в Англии 5 тысяч солдат для войны с османами и закупку снаряжения для Речи Посполитой. Яков I активно содействовал деятельности польского посла, но чего-либо большего он сделать просто не мог из-за отсутствия денег в королевской казне, о чём прямо сообщил Оссолиньскому фаворит и первый министр короля герцог Бэкингем. Но по просьбе Сигизмунда английский король обратился к шведскому королю Густаву-Адольфу с особым посланием, в котором увещевал его не нарушать перемирия с Речью Посполитой, пока та ведёт войну с «врагами христианства» — османами. Оно, правда, не повлияло на политику Швеции.

С конца весны 1621 года Москва стала постепенно увеличивать свои военные силы на границе с Речью Посполитой, не желая упустить лакомый кусок в случае её разгрома турками и шведами. 21 мая 1621 года над Литвой было страшное солнечное затмение, которое, как считали современники, ничего хорошего не предвещало. 16 июня 1621 года было подано коллективное письмо литовских сенаторов королю. Сенаторы просили задержать в Великом княжестве часть войск, собранных для войны с османами, прямо ссылаясь при этом на сообщения воевод и старост пограничных городов об опасности со стороны России.

В июне 1621 года огромная турецкая армия, насчитывавшая до 150 тысяч человек, двинулась через Молдавию на север. Была объявлена цель похода — выход к Балтийскому морю. Здесь турки должны были соединиться со шведами и дальнейшее существование Речи Посполитой становилось сомнительным. Но на пути турецкой армии, усиленной крымской конницей, на берегу Днестра стояла мощная крепость Хотин, построенная ещё в XV веке по приказу великого князя Витовта. Оборона Хотина была поручена великому гетману Яну-Каролю Ходкевичу. Войско Речи Посполитой под Хотином насчитывало около 60 тысяч человек. Были польские, литовские отряды, наёмники из Пруссии, Силезии и Германии. Половину войска составляли запорожские казаки.

Постоянные напряжённые войны этого времени требовали от шляхты Речи Посполитой возвращения к идеалу «грубого и храброго» воина. Столкновения, в которых противниками выступали некатолики (протестанты-шведы, православные восточных земель государства, мусульмане), подкрепляли уверенность шляхты в уникальности исторической судьбы «сарматского католического народа» (шляхты) и Речи Посполитой в целом. «Не будет преувеличением рассматривать категорию Отечества как центральную в идеологии сарматизма. Речь Посполитая считалась „совершенной во всём“ и находящейся под особым покровительством небесных сил. Мессианское предназначение её состояло в том, чтобы стать примером для других. Иными словами, Польша являла собой идеальное государство, организованное по античному примеру Римской республики, что делало польские права и законы „архилучшими, архиразумными, архисовершенными“. Гражданин Польского государства — сармат-шляхтич — воплощал в себе эталон нравственности и сословные добродетели» (Русская Историческая библиотека, т. 33. «Литовская метрика. Переписи войска Литовского»).

2-го сентября передовые отряды 100-километровой турецкой колонны подошли к крепости Хотин, оборонявшейся гетманом Ходкевичем, и попытались взять её с ходу. Перед началом битвы Ходкевич, стремясь укрепить мужество своих солдат, обратился к войскам с речью: «Вы природные сарматы, воспитанники могучего Марса, а предки ваши некогда на западе в Эльбе, а на востоке в Днепре забили железные сваи, как памятники вечной славы…» (Лескинен М. В.). Поскольку турок уже ждали, завязался упорный бой и подарка султану не получилось.

4-го сентября подошли основные силы турок и, после ураганного обстрела из 60 пушек, они начали штурм. Турки в этот день потеряли до трёх тысяч человек. Казаки около 800, литвины и поляки — около 300. 7-е сентября было одним из самых тяжёлых дней обороны. С этого дня султан прекратил попытки штурмом взять Хотин и перешёл к блокаде и массированным артобстрелам крепости. Но не только пушки, но голод и болезни начали косить защитников Хотина. Туркам, однако, тоже приходилось не сладко. В начале Хотинской битвы Осман II объявил, что не станет есть до тех пор, пока не падёт лагерь неверных. Теперь об этом уже не вспоминали.

18-го сентября, уже смертельно больной, гетман Ходкевич созвал совет офицеров, на котором решался вопрос: продолжать оборону или сдаваться? Было решено продолжить оборону. 24-го сентября гетман Ходкевич умер. О смерти литовского гетмана стало известно в турецком лагере. На следующий день, 25 сентября, янычары, окрылённые известием о кончине славного полководца, яростно ринулись на хотинские бастионы. При этом сам казачий гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный был смертельно ранен, а затем умер и был похоронен в Киеве. Турки раз за разом налетали и вынуждены были откатываться назад, неся огромные потери. Наконец, от решимости штурмовать крепость не осталось ничего, кроме горы трупов. Начались переговоры, которые закончились подписанием 9-го октября мирного договора. Границы оставались на старых рубежах. Это была победа, спасшая Речь Посполитую.

В Москве об этом пока не знали и 14 октября в Речь Посполитую был отправлен гонец Борняков с русским ультиматумом панам-раде. Но когда Борняков прибыл в Варшаву, там уже знали о заключении польско-турецкого перемирия. Польский ответ был поэтому составлен в исключительно грубых и провокационных выражениях, с чем русскому правительству временно пришлось примириться. Поражение турок под Хотином нанесло удар по международному престижу Османской империи и сорвало план совместного выступления против Речи Посполитой трёх стран — Турции, Швеции и Московии.

Но продолжалась война со шведами, а в казне Речи Посполитой не оказалось денег ни в 1621, ни в следующем, 1622 году, чтобы снарядить войско, способное дать шведам решительный отпор. Не было и средств на выплату жалованья, невыданного войскам, вернувшимся из-под Хотина, и в Варшаве серьёзно опасались, что они могут выйти из повиновения и организовать конфедерацию. Видя слабость Речи Посполитой, в Москве вновь стали устремлять на неё голодные взоры. Концентрация русских войск быстро стала общеизвестным фактом. Как писали воеводы из приграничных городов, «было в Вильне и в Полоцке с весны у литовских людей смятение и страхование великое». Было серьёзно обеспокоено и правительство Речи Посполитой. Уже в апреле королевич Владислав и литовский канцлер Лев Сапега нашли нужным поставить в известность коронных и литовских сенаторов об угрозе войны с Россией. У последних, находившихся в непосредственной близости от возможного театра военных действий, это вызвало особую тревогу. Если к шведам, которые готовят нападение на Жемайтию, присоединится Москва, «то придётся нам без сомнения погибнуть», — писал Льву Сапеге виленский епископ Е. Волович.

В конце мая в Великом княжестве Литовском началась выдача королевских патентов ротмистрам для набора войск, которые должны были собираться к Смоленску. Тогда же было принято решение повернуть на восточную границу часть войска, набранного первоначально для пополнения армии, стоявшей в Прибалтике против шведов. Однако к концу июня в развитии событий произошёл резкий перелом. Москва «передумала» нападать на Речь Посполитую.

Подавление в Литве православных, рассматривавшихся как возможных союзников врага — московитов — привело к восстаниям жителей Могилёва, Орши и Витебска. В 1623 году несколько тысяч жителей Витебска и окрестных крестьян по звону набата бросились к дому униатского архиепископа Иосафата Кунцевича и убили этого «ненавистного душегуба», а его труп бросили в Двину. Были перебиты и все его сторонники в Витебске. В ответ на это папа римский Урбан VIII в специальном послании Сигизмунду III написал: «Да будет проклят тот, кто удержит меч свой от крови… Итак, державный король, ты не должен удержаться от огня и меча. Пусть ересь чувствует, что ей нет пощады» (Бущик Л. П.). В Витебск была выслана королевская комиссия во главе с канцлером Литовского княжества Львом Сапегой. Комиссию сопровождали отряды конницы и пехоты. Получив сведения, что жители Витебска обратились за помощью к днепровским казакам, Сапега поторопился закончить расправу над восставшими. Поскольку позиции православия на Пинщине также оставались сильны, поэтому не случайно, что вскоре здесь появились иезуиты, призванные противостоять православным. Их в 1623 году пригласил в город пинский стольник Миколай Ельский.

В 1623 году в Пинске началось строительство коллегиума, которое растянулось на долгих 11 лет, но подарило городу красивейшее здание. Поскольку оно возводилось тогда, когда уходила в прошлое мода на архитектурный стиль эпохи Возрождения, в нём отразилось смешение стилей барокко и пришедшего ему на смену классицизма.

Вследствие всё большего разрастания клана Диковицких, ослабления чувства родства между всё более отдаляющимися Домами рода и малого достатка обедневшей шляхты села Диковичи, конфликты в её среде становились почти нормальным и совсем не редким явлением. Один из таких вспыхнул в августе 1623 года среди родственников Димитра Савича, который, правда, сам не принимал в столкновении участия. Вот как обстояло дело.

26 августа в гродский Пинский Замок из Дикович прибыл пан Степан Диковицкий и, представ перед подстаростой, принёс ему жалобу об избиении и ограблении его сыновей Ждана и Павла, случившемся за три дня до подачи жалобы (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 576, 576 об.). В поданной «протестации» сообщалось, что 23 августа, в среду, после того, как солнце опустилось за горизонт, Ждан и Павел Дзиковицкие по дороге подошли к переправе через Струмень в том месте, где река делает поворот. Будучи людьми мирными, — сообщал отец, — братья хотели только перейти реку и отправиться домой, и совсем не ожидали засады и нападения на себя со стороны сородичей. Однако у переправы их поджидали паны Тимох (Тимофей) и Ониско Феодоровичи с паном Опанасом (Афанасием) Семёновичем Диковицкие. Кроме этих троих, которые были старшими, в деле участвовали их помощники: сыновья Тимоха — Борис, Иван, Димитр и Данила, и сыновья Опанаса — Семён, Иван и Лаврин.

Нападение численно превосходящего противника на Ждана и Павла произошло неожиданно. Ониско Феодорович не стал при-менять огнестрельное оружие и ударил Ждана в голень левой ноги ножом, после чего тот стал хромать. Затем Ониско Феодорович поранил ножом палец правой руки Павлу. После этого нападавшие стали избивать братьев, в результате чего у Ждана появились на голове две кровавые раны, а правое плечо посинело и опухло. Павлу же были нанесены раны на правом предплечье и на левой руке над локтём.

Во время избиения напавшие грозили, что сейчас убьют братьев, а затем сбросят тела в реку. При этом победители заявляли, что они уже даже приготовили к выплате головщизну (штраф за убийство) за Ждана и Павла. В жалобе их отца говорилось, что от такого ужасного конца братьев спасли «добрые люди» — пан Григорий Иванович Диковицкий и подданный (крестьянин) пана Защинского — Влас Певнебы. Однако, судя по малочисленности «добрых людей» по сравнению с нападавшими, а также по далеко не смертельным ранам пострадавших, намерения убить Ждана и Павла у других Дзиковицких всё-таки не было.

Тем не менее, нападавшие не отказали себе в удовольствии ограбить избитых сородичей: у Ждана забрали 15 польских злотых, приготовленных на сбор для выкупа пленных (в Литве тогда существовал такой сбор, за счёт которого выкупали пленников, захваченных татарами во время их набегов на земли княжества) и 7 литовских грошей. Эту добычу Тимох и Ониско отнесли к себе домой, где и поделили со своими помощниками.

Чем закончилась возникшая тяжба, в документах, которые я видел, сказано не было.

12 сентября того же 1623 года король Сигизмунд издал наказную грамоту киевскому униатскому митрополиту Иосифу-Вельямину Рутскому о наблюдении за целостью пинского епархиального, монастырского и церковного имущества, поскольку пинский епископ Паисий Саховский тяжело болел и был не в состоянии надзирать за порядком в своей епархии.

29 июля 1626 года в Пинском повете опять дело дошло до судебных разбирательств с участием местных Диковицких. Был выдан позов по делу Яцка Охремовича (?) с Петром и Григорием Олешковичами, Феодором и Кириллом Костюковичами Диковицкими о разделении имения Диковичи.

В 1626 году в стенах Спасского монастыря в Кобрине прошёл знаменитый Кобринский церковный собор, где были определены основные принципы организации и деятельности греко-католической (униатской) Церкви.

В 1626—1629 годах, во время очередной войны со шведами, поляки с удивлением обнаружили, что перед ними уже не тот противник, с которым они легко расправлялись в Ливонии в начале XVII века, да и московиты, усвоившие «уроки шведского», также стали представлять более серьёзного противника, чем ранее. Это открытие стало причиной начала новых военных реформ, предпринятых королём Речи Посполитой Владиславом IV. Он попытался продолжить военные преобразования, ориентирующиеся на эволюцию военного дела в Западной Европе, начатые Ягеллонами ещё в середине XV века и затем продолженные Стефаном Баторием. Однако военная реформа Владислава IV осталась незавершённой в силу ряда причин. И главной причиной оказалось то, что набравшая большой экономический и политический вес в государстве правящая элита в лице магнатов оказалась неспособна отказаться от своих узкосословных привилегий в пользу государства. Торжество польско-литовского оружия сменилось практически при жизни одного поколения глубочайшим упадком, превратившим Речь Посполитую фактически в «проходной двор» Европы, по которому свободно «разгуливали» армии других государств.

26 сентября 1629 года было, наконец, подписано перемирие Речи Посполитой со Швецией, которым закончилась война, длившаяся между ними с начала века.

В 1630 году казачий реестр был увеличен до 8 тысяч. В том же году гетман реестровых казаков Тарас Феодорович (Трясило) возглавил очередное восстание на Украине. В том же году пинский стольник М. Ельский наконец-то вспомнил о приглашённых им в Пинск семь лет назад иезуитах, и для поселения подарил им собственный дом. Разместившись в бывшей усадьбе Ельского, иезуиты первым делом стали готовить место для возведения деревянного костёла. 19 апреля 1632 года, по смерти униатского епископа Пинского и Туровского Григория Михайловского король выдал жалованную грамоту на Пинскую епархию галицкому епископу Рафаилу Корсаку. В 1632 году здешние иезуиты получили значительное пожертвование на обустройство от нового канцлера Великого княжества Литовского Альбрехта-Станислава Радивилла, одновременно занимавшего должность пинского старосты.

Русское правительство внимательно следило за ходом внутренней борьбы в Речи Посполитой. В 1632 году в Москве стало известно о готовящемся новом восстании на Украине. И в том же году пришло известие о смерти короля Сигизмунда III. «Остатки православного дворянства сплотились тогда около Петра Могилы с целью истребовать законным путём от Речи Посполитой возвращения прав и безопасности православной церкви. Главными действующими лицами с православной стороны в это время были: Адам Кисель, Лаврентий Древинский и Воронич. Вместе с просьбою дворян и духовенства подали на Сейм просьбу также и казаки, но в более резких выражениях, чем дворяне и духовные. „В царствование покойного короля, — писали они, — мы терпели неслыханные оскорбления… Пусть уния будет уничтожена; тогда мы со всем русским народом будем полагать живот за целость любезного отечества. Если, сохрани Боже, и далее не будет иначе, мы должны будем искать других мер удовлетворения“. Такой резкий тон сильно раздражил панов, которые вовсе не хотели давать казакам права вмешиваться в государственные дела» (Костомаров Н. И.).

В связи с избранием 8 ноября 1632 года на престол сына Сигизмунда III — Владислава IV — внутри Польши началась борьба между различными шляхетскими группировками. А поскольку Речь Посполитая находилась в неприязненных отношениях с Москвой, то Владислав понимал, что расположение казаков и русского народа было чрезвычайно важно для короля и всей страны, да и вообще Владислав был сторонником свободы вероисповедания. Предоставлена была полная свобода переходить как из православия в унию, так и из унии в православие. Вместе с внутренним, осложнилось и внешнее положение Речи Посполитой. Дело в том, что Владислав, предъявляя претензии на русский престол, поставил вопрос и о своих правах на шведский трон, утерянный его отцом. Претензии нового короля вызвали возмущение русского и шведского правительств.

В декабре 1632 года русская армия подошла к Смоленску и начала его осаду. Однако обстановка под Смоленском сложилась крайне неблагоприятно для России. Наступившая зима препятствовала ведению осадных работ и снабжению русских войск боеприпасами и провиантом. Когда же под Смоленском появился Владислав IV со свежими силами, командующий русской армией воевода М. Б. Шеин вынужден был отступить, бросив почти всю артиллерию и обоз. Чтобы привлечь на свою сторону православную шляхту и запорожских казаков в войне против России, Владислав издал в 1633 году так называемые «Статьи для успокоения русского народа», которые формально узаконили существование православной церкви. Но попытка продвинуться вглубь России встретила решительное сопротивление, и король был вынужден первым предложить переговоры о мире.

В 1633 году Пинское православное братство добилось у короля Владислава IV разрешения на строительство монастыря, школы при нём и больницы. Монастырь был построен при Богоявленской церкви и назывался также Богоявленский. Однако наступление унии продолжалось, церкви опечатывались или переводились в униатскую юрисдикцию, а православные священники разгонялись. Вынужденно покинул Пинск и епископ Авраамий. На месте Лещинского монастыря, отобранного у православных, был открыт позднее питейный дом. Принудительно был переведён в унию Свято-Варваринский монастырь.

В 1634 году на берегу речки Поляновки был подписан мирный договор с Москвой сроком на 20 лет, и он, в основном, был выдержан. Владислав IV отказался от притязаний на русский престол, но все ранее занятые Речью Посполитой земли остались за нею.

Где, когда и как простился с жизнью Феодор Харитонович Диковицкий — автору неизвестно. Может быть, во время походов в Великое княжество Московское, а может и иначе. Во всяком случае, он прожил, как минимум, свыше 60 лет и, предположительно, к 1634 году его уже не было в живых. Видимо, Бог поспособствовал его внуку Димитру Савичу несколько поправить свои дела женитьбой и даровал завидное — вековое — долголетие. Овдовев, Димитр Савич Диковицкий вновь женился. Видимо, это произошло до 1634 года, когда все дети стали уже самостоятельными и завели собственные семьи. Второй женой Димитра Савича стала Параскева Дорошевна, вдова Опанаса Серницкого. А его отец Сава Феодорович уже, видимо, умер, сумев, однако, то ли что-то скопить, то ли выручить из своего предполагаемого участия в военных походах, и приобрести землю для сыновей и внуков.

В 1634 году с помощью пинского старосты Радивилла был открыт иезуитский коллегиум (средняя школа), ставший со временем центром культуры Пинска. Стоит отметить, что князь Альбрехт-Станислав Радивилл (1593—1656), много сделавший для Пинска, был плодовитым писателем и историком, писавшим свои произведения на латыни. В 1635 году король Речи Посполитой Владислав IV своей грамотой запретил Пинскому магистрату принимать в Пинск православных монахинь, которые хотели основать тут новый монастырь. Архимандрит Лещинского монастыря Елисей Пелецкий и протопоп Димитриевской церкви Феодор вместе со многими священниками за сопротивление унии были лишены сана. В 1635 году князь Альбрехт-Станислав Радивилл заложил в Пинске огромный каменный костёл святого Станислава. В этом же году король Владислав IV подтвердил городу Пинску особые права, предусмотренные магдебургским правом.

Исследователь истории ордена иезуитов Т. Блинова пишет: «До появления членов «Общества Иисуса» в Пинске не было ни одного учебного заведения. Местная шляхта вынуждена была посылать своих детей для получения образования либо в Брест, либо в Луцк. Пользуясь этим обстоятельством, иезуиты развернули не только активную миссионерскую деятельность, но и работу по созданию школ. Необходимо отметить, что здесь они быстро добились больших успехов. По данным каталогов, Пинская иезуитская школа была организована в 1634—1635 учебном году. Видимо, в этом году действовали только начальные классы. В это время быстро набиравший силу Орден иезуитов из Польши проник в Литву. Первым его главой — провинциалом — в Великом княжестве через некоторое время стал Павел Бокша герба Топор, который в 1636 году в Вильно основал костёл святого Казимира.

В 1636 году со смертью потомка великокняжеской литовской линии князя Ежи (Юрия) Збаражского прервалась прямая линия рода Збаражских. Его имущество досталось их родственникам князьям Четвертенским и ещё более близкому родственнику, происходившему от общего со Збаражскими предка — Янушу Вишневецкому. Родовой замок Збараж, собственность и влияние перешли к семейству князей Вишневецких. Среди прочего наследства Вишневецкие приобрели и владения на Пинщине. Вишневецкие и Збаражские имели один герб — Корибут. После наследования Вишневецкими, они временами даже стали именоваться, в дополнение к Вишневецким, ещё и Збаражскими, отчего перед историками появляются документы, где одно и то же лицо именуется то так, то иначе.

В 1636—1637 учебном году, сыновей местной шляхты и горожан в Пинской иезуитской школе обучали уже три учителя, двое из которых были магистрами: один — инфимы, второй — грамматики, а третий — ксёндз-профессор Лукаш Папроцкий — вёл курсы синтаксиса и поэзии». В Пинском иезуитском коллегиуме, ставшим ведущим образовательным учреждением в Полесье, большое внимание уделяялось музыкальной подготовке учащихся.

С 1638 по 1648 год ни на польской «украине», ни в Литве не было крупных мятежей и восстаний. Это десятилетие в Речи Посполитой назвали «золотым покоем», которым удалось насладиться уже десятилетиями сражавшимся шляхтичам. В это спокойное время Пинск ещё более разбогател на посреднической торговле и для окрестной шляхты, сидевшей по своим бедным сёлам в округе города, представлялся совсем другим — «великосветским» миром. Приезжая в город, сельская шляхта видела столь непохожие на деревенские избы высокие дома, внушительные, хотя узковатые и мрачные улицы. Перед гостями города открывалась роскошная выставка богатейших товаров и блестящих рыцарских доспехов в бесчисленных лавках и складах. Площадь перед Пинским замком и причалом кишела пёстрой толпой, снующей с деловым видом. Лодки на реке и огромные фуры на суше нагружены всяческими товарами — предметами вывоза и ввоза. К первым относились изделия пинских ремесленников, ко вторым — предметы необходимости и роскоши, продукты питания, потребляемые как самим городом, так и предназначенные для вывоза в более отдалённые края. Всё это, вместе взятое, представляло собой картину такого оживления и богатства, какое трудно представлялось человеку, редко выезжавшему из своего села в город.

Посполитые в 1630-1640-х годах работали на панщине по три-четыре дня в неделю, а в большинстве районов Великого княжества Литовского — по шесть дней в неделю. Кроме того, крестьяне выплачивали оброки и выполняли другие работы, не входившие в установленные дни панщины: они должны были исправлять плотины, возить из леса дрова и хворост на панский двор, прясть и чесать шерсть, отбеливать полотно и так далее. Посполитые были обязаны молоть зерно только на мельнице своего владельца и платить за помол сбор — мерочное. Также панам принадлежало монопольное право винокурения, приносившее им немалый доход.

От произвола магнатов и шляхты страдали не только посполитые, но и другие слои общества — казаки, мещане, мелкая и средняя православная шляхта. После подавления в 1637 году очередного казацкого восстания Сейм принял так называемую «Ординацию Войска Запорожского реестрового», фактически отменявшую самоуправление реестровых и лишающую казаков всех их прав и преимуществ, ранее пожалованных за помощь во внешних войнах Речи Посполитой.

В первой половине XVII века Пинск был довольно развитым культурным центром. Здесь не только существовала богатая библиотека, но и действовали школа православного братства, школа иконописной живописи. Пинск также являлся одним из центров развития музыкальной культуры.

13 октября 1639 года братья Ян и Иван-Лаврин Диковицкие, уже вполне взрослые молодые мужчины, «земяне господарские повета Пинского», присутствовали в Замке Пинском в качестве свидетелей со стороны шляхты, когда возный генерал Пинского повета Анджей Сачковский предъявлял древние документы от князей Соломерецких на введение во владение угодьями в селе Высоцке, что недалеко на северо-восток от Пинска, причта местной Успенской церкви.

Несмотря на то, что Диковицкие с введения унии перешли в лоно греко-католической церкви, некоторые ответвления от более ранних ступеней предков частично остались приверженными православию. Причём, часть прежних Домановичей теперь стала называться Домановскими. Имеется следующий документ, упоминающий и Домановских, и Кочановских (ветви Домановичей, которая произошла от Грица Богдановича Домановича, ставшего называться Качановским (Кочановским) по своему селению Качановичи, находившемуся недалеко от Диковичей): «Не менее свидетельствуют в пользу привязанности к православию местных княжеских и дворянских родов многочисленные дарственные записи их, данные православным церквам и монастырям […] Таковы […] фундушевая запись, составленная в 1640 году владельцами Пинского повета Качановскими, Защинским, Домановским и другими в пользу основанной ими в имении Местковичах, вместо забранной на унию, новой православной церкви святой Троицы» (Шпилевский П. М.). Из этого сообщения мы узнаём, что в первой половине XVII века Диковицким для того, чтобы отправиться на церковную службу, вовсе не обязательно было ехать в Пинск. В Местковичах, то есть прямо рядом с ними, имелась своя церковь, которая поначалу была православной, а затем стала униатской. Церковь эта, однако, не сохранилась, также, как и новая православная. Мне неизвестно, как выглядели обе эти местковичские церкви. Однако известно, что все сельские сооружения строились тогда из дерева и, если даже спустя столетие большая часть сельских церквей не имела пола и стояла прямо на земле, можно быть уверенным, что и церкви в Местковичах были такими же скромными сооружениями.

В 40-е годы XVII века в Пинском коллегиуме работал известный музыкант-теоретик, филолог и философ Сигизмунд Лавксмин (1596—1670), которого прославила книга «Теория и практика музыки». При коллегиумах иезуиты создавали музыкальные бурсы, где молодые бедные шляхтичи имели полное содержание, а за это должны учиться музыке, пению, игре на музыкальных инструментах и участвовать во всех церковных церемониях коллегиума, а также и в других торжественных церемониях и процессиях, школьных театральных постановках.

Полное среднее образование пинская молодёжь смогла получать с 1641—1642 учебного года. К концу первой половины XVII века в подготовке кадров для ордена иезуитов Пинск стал играть важную роль. Иезуитский монастырь находился в восточной части главной рыночной площади города. Рядом с ним размещались многочисленные торговые ряды и несколько раз в год устраивались знаменитые на всю страну ярмарки. Городские власти шли навстречу иезуитам и даже согласились несколько изменить направление улицы Озёрской, которая теперь стала огибать монастырь. На другой же стороне рыночной площади, напротив монастыря, располагался мощный Старый Замок с высокими насыпными бастионами.

В 1645 году Речь Посполитая, помогая своим союзникам-Габсбургам, направила в Германию крупный отряд казаков под командованием Богдана Хмельницкого. В этот отряд, кроме запорожцев, входили казаки с Терека, Дона и Яика. В том же году казаки Хмельницкого совместно с рыцарями Мальтийского духовно-рыцарского ордена приняли участие в битве при Дюнкерке. В 1645 году прибыл в Польшу венецианский посланник Тьеполо побуждать Польшу вступить с Венециею в союз против турок. Он обещал с венецианской стороны большие суммы денег и более всего домогался, чтобы польское правительство дозволило казакам начать свои морские походы на турецкие берега. Папский нунций также побуждал польского короля к войне. Надеялись на соучастие господарей молдавского и валашского, на седмиградского князя и на московского царя.

Историк Костомаров Н. И. писал: «Поворот всему русскому делу дан был во дворце короля Владислава. Этот король, от природы умный и деятельный, тяготился своим положением, осуждавшим его на бездействие; тяжела ему была анархия, господствовавшая в его королевстве. Его самолюбие постоянно терпело унижение от надменных панов. Королю хотелось начать войну с Турцией. По всеобщему мнению современников, за этим желанием скрывалось другое: усилить посредством войны свою королевскую власть. Хотя нет никаких письменных признаний с его стороны в этом умысле, но всё шляхетство от мала до велика было уверено и считало соумышленником королевского канцлера Оссолинского. Впрочем, последний, если и потакал замыслам короля, то вовсе не был надёжным человеком для того, чтоб их исполнить. Это был роскошный, изнеженный, суетный, малодушный аристократ. Умел красно говорить, но не в состоянии был бороться против неудач и, более всего заботясь о самом себе, в виду опасности всегда готов был перейти на противоположную сторону. В начале 1646 года польский король заключил с Венецией договор: Тьеполо выдал королю 20.000 талеров на постройку казацких чаек».

Но эти планы трудно было осуществить по причине ограниченности королевской власти в Речи Посполитой. В стране, несмотря на внешнее политическое единство, царила феодальная раздроблённость. Центральная власть была чрезвычайно слаба, зато очень сильны были влияния отдельных магнатов, которые по взаимной вражде и соперничеству шли на организацию внутренних распрей, вовлекая в свои раздоры и иностранные государства. В конечном итоге, из-за сопротивления магнатов и шляхты, все планы и договорённости короля о создании боеспособной наёмной армии и начале войны с османами оказались невыполнимыми.

Сава Феодорович Диковицкий умер ещё до 1646 года, поскольку 22 января 1646 года его родная тётя, сестра отца Любка Харитоновна, по мужу «Петровая Диковицкая», то есть жена Петра Алексеевича Диковицкого, завещала доставшуюся ей от брата и мужа четверть имения в Диковичах младшим братьям Савы — Остапу и Миколаю, а также детям самого Савы Феодоровича. Сава Феодорович в результате участия в военных делах, как автор предполагает и уже сказал выше, сумел разжиться кое-какой военной добычей, которую копил для улучшения материального положения своей семьи. Кроме того, как говорилось, Димитру Савичу перешла небольшая часть наследства, оставленного тётей его отца Петровой Диковицкой. Во всяком случае, его дети и внуки в дальнейшем вновь вели земельные споры с соседями-землевладельцами, что указывает на их несколько улучшившееся, по сравнению с временами отца Савы Феодоровича, благосостояние. Запись о передаче права собственности от Любки Диковицкой, сестры Феодора Харитоновича Диковицкого и жены Петра Алексеевича Диковицкого, была записана в судовые земские книги в таком виде: «…Перед нами, судьёй Владиславом Протасовичем, подсудком Якубом Огородзинским, писарем Филоном Годебским, урядниками судовыми земскими повета Пинского, представ самолично в суде, пани Любка Харитоновна Диковицкая, [по мужу] Петровая Диковицкая, земянка господарская повета Пинского, предъявила документ — добровольный, навечно, содержащий запись [племянникам] пану Миколаю и пану Остапу Феодоровичам, а также пану Яну, пану Роману и пану Димитру Савичам Диковицким, братанькам [внучатым племянникам] своим, на имущество, в том листе описанное, данный. […] Мы, уряд, тот лист осмотрели, и, прослушав содержание, велели вписать в книги. И слово от слова [документ] такие в себе имеет:

«Я, Любка Харитоновна Диковицкого, [по мужу] Петровая Диковицкая, земянка повета Пинского, делаю открыто и признаю этим моим листом добровольным, вечным, вырочоным (занесённым в архив?) записом, кому бы о том знать требовалось.

По смерти покойного пана отца моего пана Харитона Диковицкого, во всём имении его, лежащем в поместье нашем при селе Диковичи в повете Пинском, принадлежало мне, Любце, от брата моего покойного пана Феодора Диковицкого […] по праву посполитому, четвёртая часть того имения, которую […] брат мой пан Феодор Диковицкий при выдаче меня в стан супружеский за пана Петра Олексеевича Диковицкого, выделил из той части четвёртой мою отчистую уборь (отцовскую долю) и охендоство (владение) Белоголовское создав. Ещё и наличными деньгами, вследствие доброго расположения ко мне, дал и достаток обеспечил. А меня с оной [четверти] выпосажил (выселил), и во всём мне, Любце, за эту четвёртую часть поместья моего наследственного Диковицкого, упомянутый покойник пан Феодор, брат мой, ещё при жизни своей мне достаток устроил. Поэтому я, Любка Харитоновна Петровая Диковицкая, в то же время лист и запис мой вырочоный по закону сделала ему, пану брату моему Феодору, [и] на уряде признать должна была. Лечь за зоистым (?) как раз в это время покойника пана брата моего с того света призвала смерть. Я тот лист мой вырочоный, как в то время, так и потом аж до сего времени признать не могла. Однако, ту четвёртую часть, как покойник брат мой, а после него и сыновья его, как уже свою собственность держали. [И такое положение] аж и по сей день есть. И вот теперь братанки мои пан Миколай, пан Остап и сыновья третьего братанка моего — Ян, Роман и Димитр Савичи Диковицкие — хоть мне уже и ничего не принадлежало, по своей доброте наличными деньгами сумму с той же четвёртой части моей мне дали и заплатили и во всём достаток учинили. Поэтому я в продолжение первого листа моего вырочоного теперь ту четвёртую часть поместья моего отчизного Дикович, что мне принадлежала, так и грунты (земли) пахотные, приселенья, сенокосы с проробками, с лесами, борами, реками, болотами, с озёрами, озерищами, с ловами птичьими, звериными, рыбными, вьюнными, и со всеми входами (податями), пожитками, пространствами и принадлежностями вокруг села со всем на всём, что в себе эта четвёртая часть моя в себе имела — ничего с неё на себя саму, супруга и потомков моих и ни на кого иного всю ту часть поместья Дикович, мою отчизную четверть, упомянутым особам […], супругам, детям и потомкам их закрепляю в держание, в спокойное и вечное их владение отдаю, и перед генералом и стороной (свидетелями) шляхтой в посессию их [братанков Диковицких] уступаю. […] И никто другой из близких родных и породнённых моих […] в ту четвёртую часть поместья Дикович […] препятствий никогда создавать не может. Под зарукою тому на сторону, нарушившую [договор] — [штраф] пятьдесят коп грошей литовских с возмещением потерь и убытков. […]

Писан в Пинске в 1646 году, месяца января, 22 дня». При этом листе при печатях подписи рук со следующими словами (уже на польском языке): «прожжённая печать от пани Любки Харитоновны Диковицкой, до того листа запису Ян Воричевский, своей собственной рукой, рука Адама Защинского, прожжённая до того листа печать от особы Миколая Ширмы»» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 694, 694 об., 695, 695 об.).

В это же время Ян Ефимович Диковицкий из Дома Перхоровичей являлся униатским ксёндзом в церкви Мульчицкой Луцкого повета Волынского воеводства.

3. РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ НА КРАЮ ПРОПАСТИ. (1646—1655 годы)

…всяк думает, что его впереди

невесть какое счастье ждёт.

К. Осипов. «Дорога на Берлин».

Подходило к концу так называемое «золотое десятилетие», когда страна в её границах и её привилегированные сословия могли наслаждаться относительно спокойной жизнью. И никто и предположить не мог, что произойдёт в стране в самом скором будущем. В это время Великое княжество Литовское было довольно развитым государством и на его территории находилось свыше 450 городов и местечек, что составляло значительную часть всех городов Речи Посполитой. До конца 1640-х годов в Пинске иезуитами был достроен начатый ещё в 1635 году величественный барочный костёл Святого Станислава с двумя башнями-звонницами на главном фасаде. Продолжала свою деятельность при иезуитском монастыре и школа, которую ежегодно посещали до 50 детей местных жителей. Пинск находился в подчинении старосты пинского, киевского и тухольского, канцлера Великого княжества Литовского Альбрехта-Станислава Радзивилла, князя на Олыке и Несвиже. Своим подстаростой в Пинск он поставил стольника Адама Брестского. Однако в результате пожара в 1647 году в Пинске сгорел православный Богоявленский монастырь.

В конце января 1648 года выходец из мелкой шляхты, бывший запорожский войсковой писарь, после поражения казацкого восстания пониженный в 1638 году до должности сотника в городе Чигирине, Богдан-Зиновий Хмельницкий возглавил новое восстание запорожцев. Вскоре после этого казаки выбрали его гетманом Сечи. Первоначальной причиной восстания был отнюдь не вопрос народности, как позднее часто утверждалось, а вызвали его несправедливости, ударившие непосредственно по мелкому шляхтичу Хмельницкому. И только позднее, в разгар борьбы, казацкий гетман выдвинул на первый план национально-русские лозунги: «Чтобы имя русское не изгладилось в Малой России! Чтобы на русской земле не было ни жида, ни ляха, ни унии!».

В это время на территории польской «украины» было много баннитов, то есть изгнанных за пределы отечества польских шляхтичей. В своей массе они влились в состав бунтовщиков, и считается, что в войсках Хмельницкого их было до 6 тысяч. Значительная часть этих удальцов осела потом на казацкой Украине, став православными, но сохранив, за несколькими исключениями, свои родовые польские фамилии. А кто вообще составлял старшину Запорожской Сечи? Среди неё, кроме гетмана, находилось весьма много оказачившихся шляхтичей, которые в своё время даже латыни понахватались, что тогда служило признаком учёности!

В феврале — марте 1648 года в столице Крымского ханства — Бахчисарае — в качестве заложника, гарантировавшего исполнение Хмельницким договора с ханом Ислам-Гиреем III, находился старший сын гетмана Сечи — Тимош.

Международная обстановка в это время была благоприятной для начала борьбы с Речью Посполитой. В Англии продолжалась революция Кромвеля. Во Франции началось антиправительственное движение аристократии — фронда. В Германии заканчивалась Тридцатилетняя война, в которой принимала участие и Польша, воевавшая с протестантской Швецией. В ходе войны Польша была значительно ослаблена. Отношения с Турцией и Крымом у неё также обострились.

В 1648-м году был, наконец, заключён Вестфальский мир, положивший конец Тридцатилетней войне. В результате этой войны в Европе погибло более половины населения Германии и Чехии, а множество немецких солдат-ландскнехтов, ранее занятых в армиях противоборствующих сторон и знавших только военное ремесло, массами стало наниматься на службу к государям соседних стран, в том числе и Речи Посполитой.