Бесплатный фрагмент - Крангел. Собачье озеро

И отдаленный, едва слышный лай какого-то огромного пса продолжает мучить меня.

Лавкрафт. Собака

Нет! Это не животное и не человек меняются взглядами… Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.

Тургенев. Собака

— Ты неправильно смотришь.

— Ты опять выходишь на связь, мудила?

— Ты неправильно смотришь.

— Вот я тебе голову значит оторву и в задницу засуну, долбоебина великовозрастная. Тогда будешь правильно смотреть ниже и дальше.

— Ты должен заметить, но не должен увидеть.

— Еще раз позвонишь — наряд пришлю. Сам не заметишь, как увидишь много интересного. Отбой!

Но до отбоя было далеко. Телефонный хулиган упорно пытался научить майора Белкина правильно смотреть. Куда и зачем смотреть — звонящий не уточнил. Утром старшему следователю пришлось упражняться в гляделках перед зеркалом, расчесывая сапожной щеткой рыжие усища. От усердия зеркало запотело, и что-либо увидеть в мутной поверхности не представлялось возможным. Лишь на периферии две крупные капли конденсата вяло сползли вниз, оставляя за собой прозрачную дорожку, в которой отражался прикрытый шторкой край ванны. Майору показалось, будто штора сделана из картона и уже до того набухла от влаги, что вот-вот развалится на целлюлозные комья. Он будто заметил, как из-за шторы выглядывает картонный силуэт. Как будто в ванну поставили ростовую мишень для стрельбы. Рассмотреть детали майор не успел — оставленный ленивыми каплями след вновь помутнел.

— Вот. Надо значит меньше работать, — ритуальная фраза ознаменовала начало очередного трудового будня, который опять растянется на несколько суток. Пользуясь задумчивостью полицейского, сапожная щетка перешла от расчесывания усов к чистке зубов.

В главном следственном управлении Белкина ждала выставка породистых глухарей, токующих над силовиками с начала зимы. Исчезновение школьников в Тимирязевском лесопарке, исчезновение немецкого «тигра» прямо из музея в Кубинке, исчезновение котов по всей округе, исчезновение цыган и цыганских городков, исчезновение стройматериалов с реновационных строек, исчезновение дорожных знаков вдоль Рублево-Успенского шоссе. Вот бы и чиновники с их проверками тоже исчезли. Майор осекся. Неуместные мысли навещали головы силовиков всё чаще, тайком переписывая ноты патриотических песен. Вместо прощания славянки ансамбль волынщиков норовил заунывно просипеть танец маленьких лебедей. Что ни говори, год выдался на редкость нервным как для майора Белкина,

так и для Светланы Озерской, лучшего врача-психотерапевта страны. В этом убедился ее драгоценный супруг, получив лейкой промеж глаз. Нечего заходить на запретную территорию — превращенную в небольшой зимний сад лоджию. Если Света уходит на балкон, то она хочет побыть одна, в обществе цветов, а не овощей. А если женщина хочет побыть одна, то горе, позор и лейка на голову того, кто осмелится!..

Таковы азы семейной психотерапии — настоящей, а не этой вашей слюняво-гламурной лохановщины, изучаемой в современных институтах. Никто, даже самый родной и близкий человек, не будет уважать твое жизненное пространство, пока ты сама не научишься защищать личные границы. В любое время будь готова отразить вторжение. Кто к тебе с глупым вопросом придет, тот лейкой в лоб и получит.

— Милая, тебя к телефону. Говорят, что срочно, — не уловив намека, проблеял муж, высовываясь из-за двери. — Мужчина с кремлевским баритоном. Заявляет, что ты неправильно осматриваешь пациентов и не чего-то замечаешь. И еще Вовка Белкин звонил, просил составить портрет серийного педофила. Ты бы с ним помягче, мы все-таки вместе служили…

Годы совместного быта научили Свету не напрягать голосовые связки впустую. Мужчины отключают мозг, когда ты повышаешь на них голос. Здесь нужны более весомые аргументы. Сохраняя хладнокровное молчание, Озерская ухватила поудобнее флорариум с орхидеей и хорошенько прицелилась.

Цветочный горшок пробил дыру в витраже, отделяющем оранжерею от коридора второго этажа. Лена Ерофеева с легкостью увернулась от весомого аргумента дражайшей матушки.

— Я сдам тебя в психушку! И Лизу сдам. И сама сдамся. Еще одно слово про это существо, еще один жуткий натюрморт, еще одна подобная выходка в моем доме!.. Научилась за Уралом стройбригадами командовать? Возомнила себя покорительницей пустошей? Забыла, кому ты всем обязана? Я не остановлюсь. Я сделаю всё, чтобы защитить своего внука.

Елена не перебивала мать. Пусть орет побольше и погромче топает ногами. Миниатюрная камера, встроенная в янтарный гребень, исправно собирает материал для истории болезни. Или для скандальной светской хроники. Кто кого в какую психушку сдаст — вопрос открытый.

Этажом ниже маленький Дима прятался под кроватью и слушал, как то ли наверху бабушка топает ногами и кричит на маму, то ли кто-то прыгает в его комнате и противно хихикает, совсем-совсем рядом.

— Рядом я сказал! Хорошая собака. Стой. Ты не моя собака. Ты вообще не собака.

Янковский снова проснулся от собственного крика, сел на кровати, схватил с тумбочки пистолет, прицелился в громадный черный силуэт, нажал на курок. У пистолета вспыхнул сенсорный экран. Сотни пропущенных вызов, столько же сообщений. Силуэт растекся вдоль стены, приняв облик выставочного стенда. Когда уже наши китайские партнеры усвоят, что не надо дарить макет оборудования тому, кто еще до начала выставки скупает половину патентов и лицензий?

Промышленник брезгливо пролистал список номеров, автоматически забракованных анти-спамом. Все незнакомые, все разные, все со стационарных телефонов. Из других городов, из других стран. Черногория, Украина… Кто-то приноровился использовать скайп для ночных обзвонов. Текстовые сообщения тоже были направлены с помощью интернет-телефонии. «Ты неправильно смотришь». Конечно. Одним глазом мониторю рынок военных технологий, другим приглядываю за конкурентами. Трудно, знаете ли, честно конкурировать не с равными игроками, а с машиной государственного воровства и прямого отжима в лице шарообразного бывшего неонациста, получившего кличку Герасим за публичное утопление таксы в экспериментальной нано-жиже. Хорошо хоть придворный нефтяник, на визитке которого нет ни имени, ни контактов, не интересуется военкой. Иначе стал бы Янковский счастливым обладателем корзинки колбасных изделий, а то и сырьем для оных.

Спам, спам, спам. Родня из Польши истерично сожгла мосты после Смоленской авиакатастрофы. Друзья? Ну какие могут быть друзья?

Австриец — одно сообщение. Его еще не хватало.

> Запишитесь к психотерапевту, пан Янковский.

Иногда Станиславу казалось, что эти сообщения он отправляет себе сам.

— Сарочка, я записала тебя к психотерапевту. Сарочка! Мне иногда кажется, что я сама с собой разговариваю.

— Циля, у тебя слабое сердце. Ты бы не выдержала общения с собой. Отстань от ребенка.

— В каком месте она ребенок, Яша, ответь мне, только на себе не показывай! Это же сплошное разочарование, а не девочка. Сара!! Не сиди с таким безмятежным видом, когда мама говорит за серьезные вещи. Подумай, через что пришлось пройти твоей маме, твоей семье и твоему народу.

— Можно подумать, Циля, что ты шла вместе с нашим народом в первых рядах, а не стояла в сторонке, продавая бублички и вашим, и нашим, зарабатывая стартовый капитал.

— Яша, побойся страха. Я просила тебя, как Ленин кронштадтских матросов, помочь в воспитании твоей же родной племянницы, а ты саботируешь весь воспитательный процесс, как… как…

— Как кронштадтские матросы приказы Ленина. Видишь, всё законно. Я просто плачу тебе той же халявой. Это твоя дочь, а ни разу не моя. Где ты была, когда ее рожала?

— Нет, ну вы посмотрите на этого великого педагога. Значит, племянницу наставить на распутицу он не может, зато будет учить жизни ее мать!

— Та не боже ты мой, Циля! Единственный человек, которому всверлилось в маковку учить тебя жизни, был почтенный Ицхак. И что? Пятнадцать лет назад этот сефард сбежал от такого учения к аргентинским каббалистам, а в феврале досрочно окончил и свою школу жизни. Не сказать, что учился он с отличием, но таки отличился, оставив тебя со шнобелем вместо наследства.

Сара давно научилась воспринимать перепалки многочисленных родственников как звучащую на фоне музыку. Родня обычно собиралась на дружные посиделки и галдела вся сразу, а тут всего-навсего маман и ее брат, постепенно потерявший всякие навыки диспута после срочного переезда из Днепропетровска в Швейцарию. Разве это музыка? Металл умеренной тяжести. Вот если в гости заглянет тетя Соня…

Выполнив дневную норму по селфи и ванильным цитатам, Сарочка заглянула в запрещенный и намертво заблокированный, но почему-то работающий мессенджер. Голосовушки. Я крангел, я туман стокрылый, — донесся расслаивающийся голос сквозь помехи. Опять он. В бан. Еще голосовушка. «Ты неправильно смотришь». О, а это что-то новенькое. И голос приятный. «Ты должна научиться замечать, но не видеть». Ясно. Еще один желающий чему-то ее научить. Спасибо. Вполне хватает родственников и стокрылого дебила. В бан.

В бан. И тебя в бан. И тебе ворох банов за шиворот. Лера отфутболила последнюю подачу приветов из прошлого и вернулась за стойку администратора, но администратором себя не чувствовала и не признавала. Когда она устраивалась — вернее, ее устраивали — в психологический центр «Озеро», речь шла о клинической практике или, на худой конец, стажировке. Хороша стажировка: мариноваться на ресепшене круглые сутки!

Родительский очаг тихо догорал в далекой провинции, друзья детства внушали отвращение, новыми знакомыми Лера обзавестись не успела, коллеги ее демонстративно игнорировали. Праздники она провела в полном одиночестве на рабочем месте. Единственной, кто прекрасно помнил о существовании девушки, была основательница «Озера» — Светлана Александровна Озерская. Начальница ненавидела всё, не связанное с психотерапией, включая людей. Лерочке в известном смысле повезло. Для Озерской юная особа олицетворяла возможность наполнить не до конца испорченный образованием мозг настоящими знаниями. Вместо ненависти Светлана посылала стажерке лучи агрессивного добра в виде регулярных внезапных лекций с последующими блиц-опросами. Девушка справлялась с новой информацией и достойно выдерживала подстерегающие на каждом шагу экзамены, чем изрядно злила наставницу, которая потратила молодые годы на самостоятельный поиск и проверку бесценных знаний. Светлана пыталась контролировать дидактический пыл и не выбалтывать тайны психотерапии единственной ученице, но инстинкт продолжения профессионального рода брал верх. С каждым днем работы в центре Лера становилась всё более подкованной в патопсихологических вопросах.

Зазвонил телефон. Рождественское чудо. Обычно клиенты договаривались о встречах лично со своим терапевтом. Никаких листов ожидания, никакой базы данных, никаких имен и расписания. Конспирация, граничащая с паранойей. Благодаря сложной системе коридоров посетители не пересекались друг с другом. Администратор играл роль свадебного генерала. Приветствие, доктор вас ждет, номер кабинета, проходите в этот коридор. Тем не менее, телефон звонил.

— Добрый вечер. Центр Озеро. Администратор Валерия. Чем могу вам помочь?

— Ты неправильно смотришь.

— Вы хотели записаться на прием?

— Ты неправильно смотришь.

— Вы уже обращались к нам?

— Надо замечать, но не видеть.

— Могу записать вас на первичную консультацию.

— Если будешь смотреть в упор, то умрешь. Его можно только случайно заметить.

— К какому специалисту вас записать? Могу порекомендовать Игнатия Аннушкина. Гипнотерапевт. С отличием окончил РНИМУ имени Пирогова. Стаж…

— Ой, иди нахуй, сука, заебала.

— По инструкции я обязана попросить вас перейти на деловой тон общения.

— Да-да-да. По инструкции ты сосать обязана. И Игнатию передай, что я его мать в рот ебал.

— К сожалению, я не могу передать данную информацию специалисту…

Трубку бросили. Лера вздохнула. Как раз Игнатию — самому заносчивому, беспринципному и самовлюбленному сотруднику «Озера» — она бы охотно передала данную информацию и от себя бы еще добавила. Жаль, не удалось заманить телефонного неадеквата на прием к гипнотерапевту. Вот веселуха была бы. Но страдающие самыми разными психическими расстройствами телефонные хулиганы отличаются настойчивой преданностью однажды выбранным номерам. Пранкер позвонит снова, и уж тогда Лерочка расстарается и осчастливит Игнатия необычным клиентом. Специалистов, привыкших обслуживать относительно здоровых и социально успешных людей, необходимо периодически макать рыльцем в народную стихию, чтобы не зазнавались и не теряли связь с реальностью. Все эти гипнотические сеансы для состоятельных полусветских дам — чистое развлечение и отвлечение. Пациентки развлекаются, заполняя душевную пустоту психическими проблемами: пусть выдуманными, зато своими. Психологи отвлекаются от настоящих и довольно серьезных психических проблем — тоже своих. Скучно. Вот эти господа со скуки и бесятся.

Игнатий бесился со скуки. У него наконец-то появилась пациентка, страдающая сложнейшей системой галлюцинаций оккультного содержания. Уникальный клинический случай обещал принести обильный материал для монографии мирового уровня и обессмертить молодого (по профессиональным меркам), но пока всё еще смертного специалиста.

А приходилось тратить время на откровенную банальщину. Зачем он тогда послушал профессора Кибица и ушел из серьезной психиатрии в прибыльное, но абсолютно рутинное и ненаучное гипнотическое ремесло? К сорока пяти годам он почти смирился с однотипными тупыми проблемами старых пациентов. Теперь же, на фоне Сары, танцующей на грани безумия под клубную музыку, остальные страждущие вызывали нарастающее раздражение и брезгливость.

— Я боюсь свешивать руку с кровати!

Ну вот, опять сказка про белого тельца. Игнатий зафиксировал брови в полуприподнятом положении, по неровному контуру сплющенной параболы Лобачевского. Удивление, самоирония, легкое недоверие.

Как нелинейно время! В теории мы начинаем с простых задач и движемся к сложным. Но лучший гипнотерапевт страны начал практику с необъяснимого, сложнейшего, ужасающего случая. После такого врачи обычно либо уходят на покой, либо становятся пациентами. Игнатию повезло: он прятался от своих картонных демонов в стенах «Озера», где искусно играл роль целителя, а не больного. Или больного целителя. Целители разные бывают: от элитных частных психиатров до народных залупотерапевтов. Игнатий со своими гипнотическими техниками застрял где-то посередине.

Всю профессиональную жизнь Аннушкин совершенствовался, оттачивал навыки гипноза и архетипического анализа, учился и учил, искал и находил диагнозы в трудах немецких философов… Для чего? Чтобы в зените славы заниматься такой банальщиной? Лишь одну пациентку преследовал ангел, все остальные упорно боролись со своими демонами — и проигрывали, пока не приходила с востока гипнотическая конница, на пятый сеанс, с первым щелчком метронома.

Гипнотерапевт оперся виском на сведенные вместе пальцы: указательный и средний — и слушал нестройный дуэт внутреннего голоса и пациентки.

— Мой коуч сказала, что кровать должна стоять на силовых линиях. Хотела передвинуть ее к стене, но не хватило места. Купила более узкую. Теперь сплю, свесив руку вниз. Позавчера, когда почти уснула, меня посетила странная мысль. Вдруг моя рука кому-то мешает?

— Кому? — самым серьезным тоном поинтересовался Игнатий.

— Тому, кто под кроватью.

Кривизна параболических бровей слегка увеличилась.

— Я знаю, как это звучит, — пациентка выглядела виноватой. — Но эта мысль не дает мне спокойно спать уже неделю!

— Вы боитесь, что из-под кровати кто-то вылезет?

— Немного.

— Вы думаете, там кто-то живет?

— Не уверена.

— Вы чувствовали прикосновение к руке?

— Нет. И от этого только хуже. Так стыдно!

— Это именно стыд или что-то иное?

— Ощущение собственной неуместности. Я вредная, я мешаю. А ко мне даже прикоснуться нельзя!

Аннушкин вздохнул и прикрыл глаза в знак понимания и сочувствия.

Вот и полезла из-под кровати настоящая причина.

— Итак, это не страх и не стыд. Чувство вины. Вы не боитесь того, кто под кроватью. Он вас боится. Могу его понять. Если бы у моего лица постоянно мельтешила чья-то рука…

Пациентка натянуто улыбнулась и, повинуясь жесту терапевта, перебралась на кушетку. Терапевт заученным движением тонких пальцев включил метроном. И перед кем он рисуется? Клиенты не видят гипнотизера, когда тот химичит у изголовья терапевтического ложа.

Погружение в транс было недолгим и неглубоким. Нет смысла вытаскивать из человека воспоминания, пока он под гипнозом. После пробуждения высказанное забывается, и проблема остается нерешенной. Игнатий поступал хитрее, используя транс для временного снятия тревоги и психического сопротивления. Уже вернувшись в бодрствующее сознание, клиент начинал откровенничать.

— Я вспомнила эпизод из детства, — переведя дух после возвращения, сообщила пациентка. — У Борьки, соседского мальчика, была большая книжка-раскраска. Я очень ему завидовала.

Зависть. Потом такие дамы, удачно выйдя замуж, становятся гламурными художницами, чья мазня выставляется в галереях, организованных и щедро проспонсированных специально для таких вот…

— Для таких вот, как ты, у нас значит есть отдельная бронированная камера! — грозно ощетинился усами Белкин. — Зачем с плакатами к этой треклятой больнице переть? Больше негде митинговать? Страну и так лихорадит, но вот значит люди хоть с приличными требованиями выходят. Постройте поликлинику, постройте поликлинику. А твои ребята? Снесите больницу, снесите больницу. Чем вам больница не угодила?

— Это не больница, а логово фашистов!

Напротив майора сидел болезненно худощавый мужичок со стрижкой под ноль и маниакально горящими глазами. Великовозрастный бунтарь со стажем, не наигравшийся в революцию. Когда-то его сажали в автозак с осторожностью, навалившись всей толпой, допрашивали только через решетку — боялись: вдруг буйный. Потом привыкли. Тем более, пламенный сталинист никогда не оказывал сопротивления при задержании, а сам шел навстречу полицейским с протянутыми руками. Для таких допрос и возможность выступить в суде — желанная трибуна.

— Ну какие вот там фашисты? В заброшенной, значит, больнице? — устало воззвал Белкин к разуму задержанного, но для успешного воззвания ему не хватало трубки, шинели и кирзовых сапог.

— А то вы, товарищ майор, не знаете!

— Вот значит не знаю. Объясни.

— Нацики. Их лет пять как не видно, не слышно. А тут целая толпа. Собираются, маршируют, немецкие песни поют, дорожки подметают.

— Дорожки подметают? — Белкин спрятал улыбку в усищах, — Ты ничего не путаешь?

— Честное пионерское! Они к чему-то готовятся. Пока вы нас сажаете за требование обычной справедливости, эта нацистская мразь у всех на виду устраивает тренировочный лагерь.

— И что ты мне предлагаешь? Выслать мотоциклеты с пулеметами?

— Уж сделайте что-нибудь, Владимир Серафимович! Не то у них самих появятся и пулеметы, и шмайсеры, и мотоциклеты с колясками.

— Ну-ну-ну. Не появятся. Я прослежу. Ты вот сам-то на скинхеда похож. Так что мне значит тебя сажать?

— Обижаете. Скинхеды разные бывают. Среди антифашистов нас много, среди анархистов тоже. А там конкретно фашня. Только свастики не хватает.

— О как! — майор крякнул. — Фашисты и без свастики?

— Не, ну крест у них есть, но какой-то странный. Такой, как, ну как две свастики. Давайте я нарисую.

— Давай ты просто не будешь бузить ради бузы, хорошо? Пойми, не время сейчас для ерунды. Не раскачивай тонущую лодку.

— Что, вашу крысу тошнит? — со времен распада СССР леваки разучились придумывать мемы, поэтому занимались экспроприацией картинок и лозунгов с просторов интернета.

— Ох, Сережа, Сережа, — Белкин устало смотрел на потрескавшуюся зеленую краску стены, — Вот ты значит пойми. Я не страну от вас защищаю и не Кремль. Я бы их сам всех… допросил с пристрастием.

— Так чего же? — шишкастый коммунистический череп подался вперед. — Проявите советский патриотизм! Вы же присягу давали. Полиция с народом, вместе сметем буржуев и будем строить светлое будущее.

Майор безучастно отмахнулся.

— Да знаю я ваше будущее. Ты вот в этом сраном будущем почти и не жил. А я значит жил и многое изнутри видел. Наелся. Такого будущего я точно не хочу.

— А какого? Которое эти нелюди с двойными свастиками готовят? Поэтому защищаете больницу от нас?

— Не больницу от вас, а вас от того, кто живет в больнице, — тон майора стал по-следовательски отеческим. — Если он разозлится и выйдет к вам на митинг, то разгоном не ограничится.

— Да что он сделает? Собак спустит? Спускать некого! У него там одни коты живут. Никаких собак.

Нет никаких собаки. Тебе всё кажется. Докатился. Ни врагов, ни конкурентов, ни чиновников не боялся. Теперь шарахаешься от собачьей тени, шныряющей по дому?

Не держи охрану, потому что телохранителей и водителей перекупят еще до устройства на работу, еще до попадания в реестр агентства по найму, еще до личной рекомендации от знакомого. Отставные офицеры спецслужб в поздних девяностых взяли под контроль все каналы поставки кадров. Невозможно найти ни в России, ни в Европе политика, бизнесмена, артиста, у которого в штате нет двойного агента, информатора, потенциального палача. Все вы на крючке. Расположившись в роскошной резиденции о пятидесяти комнатах и двадцати машинах, вы стали заложниками собственной прислуги. Идиоты. Когда понадобится, они организуют несчастный случай, белую горячку или передоз, а потом не смогут вовремя дозвониться до врача. И будете лежать у распахнутого опустошенного сейфа с тремя проломами в черепе, а газеты напишут об оторвавшемся тромбе.

Янковский обходился без охраны, вместо машины содержал вертолет, жил за городом практически в лесной глуши, напоминавшей ему дом из детства польского. Незваных гостей пан Станислав не боялся. Местонахождение жилища известно немногим. Пусть пошлют отряд головорезов, чтобы те погуляли по минному полю, попрыгали через растяжки, поздоровались с автономными дронами-камикадзе. Впрочем, те немногие, знавшие точную локацию Янковского, запросто могли послать не отряд самоубийц, а целую армию. Могли, но не хотели. Им было не до Янковского — в стране зрел бунт. Гостей Станислав не ждал. Скорее его вертолет зацепится за неудачно подвернувшиеся линии электропередач. Красивая смерть. Настолько красивая, что и бояться ее не стоит.

Почему же бесстрашный паладин ВПК всматривается во мрак кухни, не смея нажать выключатель? Чувствует чей-то взгляд? В дом забрался дикий зверь, сам напуганный букетом новых запахов, и тоже тревожно всматривается в тьму коридора, где застыл хозяин? Нет, это не зверь и человек обмениваются взглядами. Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга. Довольно! Тургенев гениален, но пить-то хочется.

Оставив напрасные попытки преодолеть беспричинный страх, Янковский вернулся в спальню, наспех оделся и вылетел из дома. В буквальном смысле. Над подмосковным лесом взмыл военный вертолет и направился в сторону башен Сити. Удобно, когда у тебя собственная вертолетная площадка на вершине одной из них, а оттуда на лифте можно доехать до нижних этажей и очутиться в круглосуточном испанском гастрономе. Санкционка? Не путайте. Это для тех, кто сейчас пытается вяло, но массово выползать на площади, — санкционка, а для приличных людей — хлеб насущный. И вообще, завидовать нехорошо.

— Я очень ему завидовала. Он любил сидеть во дворе на лавочке и раскрашивать. Я стала ему мешать, закрывая рукой страницы. Борька бесился, плакал, убегал домой.

— Дети часто бывают жестокими.

— Бывают. Но я же не знала, что он на скамейке сидел не от хорошей жизни. Родители часто оставляли его одного с престарелой бабкой. Она была в маразме и почти не вставала с кровати.

— Иногда вставала?

— У нее случались приступы активности. Она выходила голой на балкон, выбрасывала из квартиры всякие вещи и материлась на прохожих. Родственники ее запирали в спальне, где кроме матраса ничего и не было. Мы все уже привыкли и воспринимали происходящее как шутку. Только Боря знал немного больше, чем мы. Поэтому отсиживался на лавочке.

— А вы его оттуда прогоняли, — протянул Аннушкин.

— Получается, что прогоняла. Гнала, гнала, гнала на верную смерть! — сорвалась на крик пациентка. — Он был довольно худеньким мальчиком. А у бабки во время приступов просыпалась звериная ловкость. Даже не ловкость, а цепкость. Жилистость. И то ли ее забыли в спальне запереть, то ли она дверь выломала. В общем, Боря с балкона полетел, вслед за телевизором, тумбочкой и стулом. Она приняла внука за часы.

— Почему именно за часы?

— Она сама так сказала. Я же всё это видела. Стоит эта ненормальная на балконе, держит внука за ногу и кричит: «Смотрите, какие они мне часики подарили! Часики! А ебать хотела я ваши часики!». Боря даже не сопротивляется, висит вниз головой и рисует в своей раскраске… Так и летел, сжимая книжку в руках.

Игнатий не ожидал, что клиентка сумеет вербализовать столь травмирующие воспоминания после минимального гипнотического вмешательства.

— Вы сейчас скажете, что мне просто нужно изжить чувство вины? Или что я ничего не могла сделать тогда? Ничего не понимала? Страх это лишь эхо прошлого, плачущего среди руин памяти?

— Зачем? Вы сами всё сказали.

— Сказала. Спасибо вам. Мне бы никогда не хватило сил сказать это самой себе.

— Для этого и нужны психотерапевты. Мы всего лишь устанавливаем рамку сеттинга, снабжаем клиента чистым холстом. Вам остается только нарисовать

— эти жуткие картины! Лена! У меня дом, а не галерея ужасов! Ты запугала моего внука так, что он отстает в развитии, боится темноты и спит под кроватью. Лена, не смей игнорировать мать! Телефон. Стой на месте. Это опять твой хахаль звонит. Не смей возражать. По глазам вижу, что твой. Мой номер просто так узнать невозможно. Алло! Так. Теперь послушайте меня, молодой человек. Перестаньте сюда звонить. Я не шучу. Не надо заводить свою шарманку! Я предельно правильно смотрю на вещи. В этом доме и в этой стране никто, кроме меня, ничего в упор не видит. Сколько бы вам ни платила моя дочь, не связывайтесь с ней. Она не дружит с головой. Знаете, до чего она довела моего внука? Ему теперь везде мерещится… Что? Что я должна заметить?! Ах, я поняла. Это вы Димочку научили замечать то, чего нет, и он теперь по ночам под кроватью прячется! Я найду вас, негодяй! Вам это с рук не сойдет, знайте. У меня связи. Какие?! Да будет вам известно, молодой человек, что половых связей у меня уже давно никаких нет, а которые были — только с законным супругом. Не надо мне сочувствовать! Нахал! Оставьте в покое нашу семью. Иначе вас найдут и в половые связи вступят с вами. Вы по голосу взрослый вменяемый мужчина, уж вы-то должны меня понять!

— Уж вы-то должны меня понять, Светлана Александровна!

Светлана Александровна понимала.

— Я уже видеть не могу эти шмотки! Просто я боюсь, что кто-то другой их купит. Дело не в деньгах и не в вещах. Время! Чувствуете, как уходит время? Светлана Александровна!

Светлана Александровна чувствовала.

— Я привыкла. Это как смена времен года. Неделю не могу встать с кровати, слезы лью. Неделю развожу бурную деятельность, занимаюсь документами, заключаю удачные сделки, хотя слезы всё время текут. Неделю радуюсь жизни. Неделю трачу на беготню по магазинам. Вы меня слушаете? Светлана Александровна!

Светлана Александровна слушала.

— Раньше я просто бегала по бутикам, тщательно выбирая тряпки. Меня хватало на два-три забега, потом силы заканчивались. И я ныряла в сон, которым невозможно насытиться. И тонула в слезах. На звонки отвечать нормально не могла. Знаете, как это невыносимо? Тебе кричат «Алло! Ты неправильно смотришь! Оглянись вокруг, мир прекрасен!», а ты молчишь, как дура. Светлана Александровна!

Светлана Александровна молчала. Как дура.

— Сейчас я просто не могу остановиться. Сметаю с полок всё. Меня корежит от ужаса при мысли, что кто-то может меня опередить. Звучит идиотски. Но я вижу какую-нибудь тряпку и понимаю, что должна купить ее первой. Как гончая, делаю стойку и беру след. Светлана Александровна!

Светлана Александровна стойку не сделала, но след взяла.

— В последний раз было по-настоящему страшно. Показалось, что все вокруг готовы устроить на кассе аукцион, лишь бы помешать мне купить очередную безвкусную кофточку. Светлана Александровна! Светлана Александровна?

— Что с питанием? — спросила наконец Светлана Александровна, поймав требовательный взгляд пациентки.

— С каким питанием? Меня накрывает в бутиках, а не супермаркетах или ресторанах.

— Обычно такая картина дополняется компульсивным перееданием.

Клиентка скорчила брезгливую мину, что Света расценила как отрицание.

— Ну нет так нет, одной проблемой меньше. Мне хотелось бы узнать другое, — продолжала врач. — Когда вас впервые посетила эта мысль?

— Какая из?

— Что вы обязаны успеть купить какую-то вещь?

— Может, месяц назад. Это важно?

— Думаю, да. У нас недавно была конференция, где коллеги обсуждали одну информационную напасть. Как же называлась эта игра… — Светлана вынула из кармана халата блокнот. — Пакет-монгол. Там надо ловить и собирать в пакет неких существ, кидая в них баскетбольные мячи. Довольно много людей решили, что просто обязаны поймать всех этих… монголов.

— Пакет-монгол?! — жизнеутверждающе заржала клиентка. — Что вы там всем коллективом дружно употребляете? Покемон-гоу эта туфта называется.

Светлана тактично пропустила мимо ушей вопрос про дружное употребление. Она любила устраивать чаепитие для коллег. И еще больше любила добавлять в виски. Немного. Один к одному. Поэтому коллеги тоже любили чаепития, которые устраивала Светлана.

— И ловить надо их с помощью покеболов, а не баскетболов, — отсмеявшись, продолжала женщина. — Это такие металлические шары, красно-белые, как флаг Польши.

Флаг Польши на черной броне вертолета флюоресцировал красным и белым. Ночные полеты заменили Янковскому сон. Он цеплялся за любую возможность пропустить столь неприятную для воспаленного мозга процедуру, как сновидения. Ему снилась сидящая во дворе дома черная лохматая собака, и он просыпался в холодном поту. Были и другие сны. Все теле-эфиры и интернет-трансляции прерывались, чтобы запустить бесконечный показ танца маленьких лебедей в исполнении балерин-псоглавцев. И пока шел этот мятежный балет, Янковский устанавливал в стране свои порядки. Разум, запрограммированный на бесконечную преданность новой Родине, с треском пробуждался. Он гнал эти сны, фантазии, мысли, желание разом покончить с коррупцией, а заодно и с коррупционерами. Станислав никогда не станет для России своим, даже Владиславом IV не станет. Да и Россия никогда не заменит Речь Посполитую.

На днях у Янковского случилось — то ли во сне, то ли наяву — и вовсе странное видение. Перед самым рассветом он пролетал над Ховринской заброшенной больницей. На крыше стоял человек и приветствовал восходящее солнце. Эту фигуру в белом Станислав отчетливо видел на фоне чернеющего остова заброшки, и ее появление поселило в польском сердце смутное предчувствие очищения, столь же глобального, сколь и кровавого. В герметичную кабину проник запах горящей плоти, в наушниках зазвучал австрийский марш времен Меттерниха.

Глупо цепляться за столь беспочвенные и абсурдные миражи. Глупо. Нужно выбросить человека в белом из головы. Нужно проверить. Вертолет совершил полукруг и направился к Ховринской заброшенной больнице.

— Ховринскую заброшенную больницу нужно было снести еще в прошлом году.

— Мы ее и снесли.

— По документам? — на всякий случай уточнил великий градоразрушитель.

— По документам мы ее еще и отреставрировали.

— И во сколько это обошлось бюджету?

Назвали сумму.

— Молодцы. Хорошо работаете. И что вам помешало хотя бы изобразить ремонтные работы?

— Экстремальные условия психогенного характера.

— То есть? — мэр не помнил такого экстравагантного пункта в тендерах, иначе сам бы давно пользовался.

— Массовые галлюцинации. Рабочие наотрез отказывались работать. Жаловались, что за ними бегает картонный человек.

— Так наняли бы бригаду у Ерофеевой. Там строители напиваются до картонных белочек после сдачи объекта в эксплуатацию, а не во время работ.

— Мы и наняли.

— И что? Они тоже жаловались на галлюцинации?

— Нет.

— Ну вот и славно.

— Они вообще ни на что не жаловались. Просто пропали.

— Ни в какие рамки…

— Рамки. Забавно, — пациентка задумалась, открывая миниатюрное портмоне. — Вот вы сказали, что врач дает холст и ставит рамки. Новое место для кровати я нашла именно с помощью рамок. Ходила по квартире с двумя металлическим уголками. Чувствовала себя полной идиоткой. Хотела бросить эту затею. Вдруг рамки просто вырвало у меня из рук, и они отлетели к стене. Там я поставила кровать. Тогда страх и появился.

— Возможно, смена обстановки активировала бессознательные воспоминания.

— Возможно… Ладно, до следующей встречи. Или больше не нужно приходить?

— Только если почувствуете внутреннюю потребность.

Игнатий проводил клиентку к выходу, выждал минуту и заглянул в дублирующую комнату ожидания. По-настоящему интересный клинический случай он оставил на сладкое.

— Здравствуйте, Сара. Вы опять с самокатом?

— Я опять с беспределом! — блондинка с мелированными кудряшками плюхнулась в кресло.

— Что случилось? — Аннушкин привычным жестом сложил ладони домиком, но тут же убрал конструкцию из поля зрения пациентки. Не хотел, чтобы дрожащие кончики пальцев его выдали. Ответ был очевиден.

— Ангел. Крылатая паскуда снова хочет, чтобы я что-то для него нарисовала.

— Что именно?

— Какую-то такую, — Сарочка поколдовала ладошками перед собой. — Хрень.

— Вы видите готовый результат, но словами описать не можете?

— Нет. Там опять эти дизайнерские шрифты и змеюка, которая пытается себе отсосать.

— Каббалистический иврит и уроборос?

— Вот-вот-вот. Мне-то не впадлу, но зачем так прессовать? Каждую ночь одно и то же. Сарра. Я вам говорила, что он рычит, когда меня по имени называет? Только эфир в инсте завожу, и начинается. Сарра, где рисунок? Сарра, не подавляй талант. Прямо как моя матушка! Сарочка, почему ты не найдешь работу? Сарочка, давай я тебя устрою в Росгаз-медиа. Сарочка, не ленись, не позорь семью. И всем подряд меня рекламирует, как будто я профиль на онлифанс! Ой, вы знаете, моя Сарочка отлично рисует!..

— Ира, вы знаете, моя Сарочка отлично рисует!

— Ваша Сарочка отлично бухает! — съязвила Ира, закрывая микрофон ладонью. — Я говорю, Циля Абрамовна, что прекрасно осведомлена о талантах вашей дочери. Это у нее наследственное! — снова закрытый микрофон, — как и алкоголизм. Я говорю, не бывает обыкновенных детей у такой матери. К такой-то матери вас вместе с вашими детьми. Алло! Да, связь что-то плохая. Я говорю, талант нужно развивать. Лишь бы заказчики нашлись.

— Дорогая моя, вы мысли читаете! Именно об этом я хотела поговорить. Я знала, что вы только и мечтали о том, чтобы взять мою Сарочку на работу.

— Я мечтала? О божечки…

— Правильно, это просто божий дар вашей компании! Рада, что мы так быстро пришли к единому мнению. Завтра она будет у вас.

— Но… Циля Абрамовна! Алло! Да за что мне это?

Храброва взвешивала все за и против-против-против.

С одной стороны, они с Сарой искренне и доверительно дружили. Дружбе не мешала ни разница в возрасте — Ира в два раза старше, ни в социальном статусе — член совета директоров солидного медиа-холдинга против наследницы двух каббалистических династий. Крайне неочевидное неравенство. Любители статуса и опыта отдадут победу Ирине, ценители молодости и тайных знаний — Саре. Видимо, существование двух взаимоисключающих решений неравенства и стало залогом странной женской дружбы, больше похожей на тихую мужскую: без взаимных подлостей, распускания сплетен, дележки крупнорогатых любовников. Каждая жила своей жизнью, в своей реальности, вертелась в своем обществе. Им попросту нечего и некого было делить.

И вот хрупкий баланс грозит рухнуть из-за пересечения профессиональных сфер. Впрочем, Сару можно устроить на непыльную креативную должность. Пусть творит. Все равно инертная махина госкорпорации не шевельнет ни одной шестеренкой, чтобы воплотить чьи-то творческие, пусть и перспективные, замыслы.

С другой стороны, тяга к алкоголю, взбалмошный нрав, обилие искрящихся идеями кудряшек, регулярное вляпывание в различные приключения — всё это делало Сару потенциально опасной для тихого корпоративного болота. Она там попросту всё разнесет: сделает из трясины коктейль, переловит лягушек, поднимет со дна ил вперемешку с чьим-нибудь трупом! Или ляпнет чего-нибудь на людях. Заставить Сару удалиться из соцсетей, как того требует корпоративная этика, — в принципе невозможно.

Храброва несколько раз собиралась придумать убедительную отмазку или сбагрить Сару в проштрафившуюся дочернюю компанию. Но что-то помешало. Ира смирилась. Смирившись, долго сидела в горячей пенной ванне. На губах ее блуждала странная улыбка.

Тот роковой момент колебаний, когда здравый смысл уступил чувствам, вполне дружеским, но едва уловимо переступающими порог дружбы, Ирина помнила смутно.

Сара Соколова смутно помнила тот роковой момент, когда переступила порог кабинета своего первого и последнего врача. Она не разбиралась в пестрой мозаике психологической помощи. Кто нуждается в специалисте по имени психо-че-то-там? Только псих.

Психиатры, психотерапевты, психоаналитики, психологи-консультанты — все в глазах Сары были заочно награждены серебряной медалью «За мозгоправство». Медаль золотая нашла счастливого обладателя в лице Сариной матушки.

Соколова-Диттман была единственной наследницей сразу двух знатных семейств, живущих на разных континентах и пятнадцать лет назад объявивших друг другу бойкот. Сарочка негласно подрабатывала кем-то вроде бессменного семейного радиста. Впрочем, пользы от нее на этом поприще было немного: ни памятью, ни интеллектом, ни тактом, ни надежностью она не отличалась.

В один прекрасный день Сарина матушка решила, что дорогую фефочку пора приводить в чувство. Саре резко урезали финансирование и мягко выпроводили за порог. Но Сарочка не привыкла смаковать жизненные неудачи. Тем более не привыкла она делать выводы. Вечный праздник продолжался, с удвоенной силой и существенным нововведением. В амурном меню на редкость смазливой, фертильной, сексапильной и безбашенной Сары появилось новое блюдо — спонсоры.

Но не надо думать, что это были какие-то старые импотенты! Как можно?! Соколова с детства, сама того не осознавая, усвоила главный урок Каббалы — творец создал мир, чтобы насладить свое творение. То есть ее.

Поэтому на почетное место невымирающего мамонта могли претендовать только достойные самцы. А что? Тычешь всем под нос свои мускулы, из кожи лезешь, чтобы казаться альфачом? Сарочка поможет избавиться от комплекса неполноценности. Заодно прикинет, сколько денег ты, дорогой невымирающий вид, тратишь на спортзалы, бассейны, солярии, тачки и прочее баловство. Значит, в теории, сможешь столько же потратить на ее скромное девичье счастье.

Так бы это все и продолжалось, но в очередной прекрасный день вторая половина семейства тоже озаботилась Сариной судьбой. Отец Сары, уважаемый и влиятельный каббалист-сефард, заботу проявил в необычной форме — умер.

В завещании старого оккультиста было ровно три пункта. Первый. Всё имущество переходило сефардской общине каббалистов. Второй. Сара становилась единоличной главой общины и распоряжалась всем имуществом, всем личным составом, всей базой знаний. Третий. Для вступления в права наследования Соколова должна была освоить науку Каббалу. Прилетев в Аргентину, девица получила на руки ключи от библиотеки и…

— И всё! Прикиньте! Они мне даже список литературы не дали. Молча вручили ключики, завели в душный подвал. Типа читай. А чё читать-то? Книги ваще тупо на одном листе распечатаны и в трубочку свернуты. Трухлявые, желтые. Кринж, да и только.

— Хорошо. И в чем ваш запрос? — Игнатий мог только догадываться, какой ценностью обладают древние свитки из тайного хранилища. — Чтобы я помог вам в изучении Каббалы? Боюсь, я специалист из другой области.

— Да забейте, мне уже помогли. Так помогли, шо капец!

Наивность нередко помогала Сарочке справляться с серьезными проблемами. Всё слишком сложное превращалось в шутку. Овладение тайными знаниями стало для девушки дизайнерским кейсом. Прибавьте глобальную безответственность и врожденное чувство прекрасного. Да-да, начинающая оккультистка находила древние книги по-своему красивыми. Под красотой она понимала хороший дизайн, стильную обложку и навороченные шрифты. Хотя ни единого слова на иврите не знала.

Казалось бы, какие у нее шансы? Но диалектика властвует над природой с завидным метафизическим постоянством. Абсолютное незнание постепенно наполнилось своей противоположностью. Или интернет помог. Сара по крупицам нагребла маленькую песочницу знаний под загорелым плоским животиком.

— Короче, я упоролась до того, что со мной стал разговаривать красный ангел. И уже две недели покоя не дает. Крылатый мозготрах. Прикиньте, лекции мне читает! Я уснуть пытаюсь, а он оккультные формулы фигачит.

Соколова заткнулась и прислушалась. Она боялась, что ангел не одобрит ее визитов к психиатру. Хотя с чего бы стокрылому туману бояться каких-то там докторишек?

— То есть вы слышите голоса? Как бы банально это ни звучало.

Сарочка вздрогнула. Сейчас она слышала только один голос, и он шел откуда-то издалека. Вспомнив, где и зачем она находится, девушка перестала паниковать. Выудив из сумочки смартфон, пролайкав подружек, она успокоилась окончательно

— Ну, наверное, шо-то такое слышу.

— Вы не уверены?

— Мало ли. Может, это белочка. Я бухаю по-дикому, чтобы этого стокрылос педрилос не слышать.

— Я видел многих пациентов в состоянии алкогольного делирия. У вас никаких признаков белой горячки не наблюдается. К тому же, делирий приходит к хроническому алкоголику только через несколько дней внезапной трезвости.

— А… ну тогда всё. Кукушка уехала.

— И снова вынужден вас обрадовать. Никаких признаков психоза я не вижу.

— Но ангел теперь требует от меня платы!

— Прошу прощения?

— За что? — Сара слыла не самым лучшим участником интеллектуальных бесед.

— Я имею в виду: какой платы он требует? Вы сказали только, что он пытается читать вам лекции по магии.

— Не по магии, а по Каббале! — глубокомысленно заметила пациентка, вряд ли понимая разницу между двумя направлениями сверхчеловеческой мысли.

— По Каббале, — эхом согласился Игнатий. — Лекции.

— Лекции!!! — прорвало Сару. — Эта огненная зараза мне мозги вправляет конкретно! По несколько часов в день. Ближе к рассвету начинает. Затыкается, когда солнце полностью белеет.

— Вы смотрели на солнце? — Аннушкин вспомнил о Шребере.

— Нет! Я шо, больная?

— Вы сами пришли за диагнозом. Теперь обижаетесь на намек, которого не было. Это прогресс. Значит, терять душевное равновесие вы не хотите.

— Ясен распрекрасен.

— Тогда давайте снова уточним. Зачем вы пришли?

— Убедиться, что красных ангелов не бывает.

— Я ни одного не встречал.

— Тогда за шо мне такие траблы?

— Есть люди, которые получают от безумия вторичную выгоду.

— Гешефт?

— Гешефт… Их ум сам хочет, чтобы с него сошли и не топтались. Лечение таких пациентов невозможно.

— Они просто терпилы, — махнула ручкой Сарочка. — Ангел читал мне свои пахать как интересные лекции. В итоге я за неделю прошла такой, блин, курс переподготовки, что хоть сейчас в магические войска.

— В каббалистические? — Игнатий счел нужным отзеркалить прошлое замечание пациентки.

— Ага, именно в такие! Я даже не знала, что в Каббале столько всего понапихано. Прикиньте, все их дизайнерские шрифты — это просто еврейская азбука! И множество миров — так, чисто кастрация.

— Абстракция?

— Ну да.

— Да… — фильтровать мощные потоки эмоциональной Сарочкиной речи Игнатию было нелегко. Пора вмешиваться в исповедь пациентки. — Но в конечном итоге ангел вас многому научил.

— Есть такое, — нехотя согласилась Сара.

— Может, это результат вашего длительного обучения? — почувствовав невысказанный протест, Игнатий пояснил. — Вы поглотили много информации. Большую часть забыли или не поняли. Сознание не справилось с нагрузкой, к работе подключилось бессознательное, которое и расставило всё по полочкам.

— Выходит, я теперь ученая Сара Хатульмадановна и мне можно получить наследство?

— Не совсем. Бессознательное не пользуется логикой. Только абстракциями, странными ассоциациями. В общем, там законы немного специфические…

— Наркоманские! — Сара не стала ждать, пока терапевт подберет понятные ей слова. — Знаете, я уже догадалась.

— Допустим. По наркоманским законам ваше бессознательное и работает с новыми знаниями, соединяет их в систему. Красный ангел не более, чем побочный продукт. Вы его сами создали, чтобы во всем разобраться. Еще бессознательное крайне активно в часы сна. Вот вы во сне и изучаете Каббалу, строите свою таблицу Менделеева.

— Про Менделеева ангел мне не рассказывал. И это не сны! Я стала конкретно тусить по ночам. Какой кайф от тусовок, если ты обязан ходить туда, как на работу? А я ходила, чтобы отвлечься от ангельского бреда. Только буй там плавал. Он говорит и говорит. И никакой клубный музон его не глушит.

— Остается только поблагодарить мозг за экстренную помощь.

— Прошу прощения?! — Сара вернула Игнатию его собственный вопрос, который сама минуту назад забраковала как непонятный. В игру вступала какая-то диковинная форма переноса: не то хронотического, не то нарциссического.

— Если бы вы не отдали новую информацию на растерзание бессознательному, точно могли сойти с ума. Вы же теперь Каббалу хорошо понимаете?

— Ни полшишки, — Сара тряхнула кудряшками. — Так, чисто по приколу могу всякие фокусы делать. Не спрашивайте какие, а то я окончательно двинусь. Ну короче, допустим, ангела создала я, чтобы он мне помог. Тогда какого бритого хрена он требует вернуть должок?

— Самоубийство, убийство, оргии?

— Доктор, вы шо, больной?

— Настоящие безумцы жалуются именно на такие требования своих демонов.

— У меня ангел! — сердито поправила Сара. — И он хочет, чтобы я нарисовала для него типа… типа… топо… топовую графику.

— Топографию?

Топографию Тимирязевского лесопарка Елена выучила досконально. К тому же, женщину сейчас интересует не вся территория, а одно большое дерево. Высоко, среди укрытой снегом густой хвои, спрятано устройство: хитрое, компактное, незаметное. Единственная функция гаджета — приманивать редких покемонов. Виртуальная кормушка. А там, где редкие покемоны, там и дичь поменьше.

— Привет. Заблудился?

Школьник отлипает от смартфона и настороженно смотрит на приветливо улыбающуюся ухоженную женщину, одетую явно не по зимней погоде.

— Дай угадаю, — не дает она ответить. — Ищешь двуглавую птицу, забравшуюся слишком высоко?

Подросток кивает.

— Я тоже, — Лена демонстрирует экран. — Похоже, это глюк такой. Здесь все покемоны неправильно отображаются. Идем, покажу, где эта хитропопая курица живет.

С одной стороны, школьник был еще слишком молод, чтобы научиться не доверять людям как таковым, а не только типичным маньякам из дешевых слешеров: неопрятным, угрюмым, рослым, уродливым, вооруженным топором. С другой стороны, он был уже достаточно половозрелым, чтобы последовать за сношабельной милфой, загипнотизировано созерцая ее покачивающиеся бедра и смачные контуры трущихся друг о друга булок, до тугого треска обтянутых джинсовой тканью.

Следствие смачно трещало по швам, как джинсовая ткань. Новые тугие тома уголовных дел выпекались, как булки. Дети и подростки пропадали пачками в Тимирязевском лесопарке. Разные семьи, разные возрастные группы, разные увлечения, разное место жительства, разные свидетельские показания. Никакой целостной картины не наблюдалось. Засаду под каждым кустом не поставишь. Сказывался дефицит сотрудников. Последняя реформа окончательно превратила московскую полицию в клуб анонимных графоманов. Отчеты, кошмаринг бизнеса, разгоны митингов, отчеты, разгоны митингов, кошмаринг бизнеса, отчеты о разгонах, отчеты о митингах, отчеты об отчетах, кошмаринг за неправильные отчеты. Силовиков закошмарили настолько, что скоро самим митинговать придется.

— Вот чего они прут в этот гребаный парк со всех уголков Москвы? Медом значит намазано? — прорычал Белкин в усы. — Группы смерти проверяли?

— Всех синих китов перебили, товарищ майор! — с дебильным энтузиазмом новичка отрапортовал Козлов.

— Тогда что они там забыли? Усами чую, дело в компьютерных играх. Все беды от этих ваших интернетов.

— Может, покемонов ловят? — безучастно глядя в окно, предположил Воронец, офицер Росгвардии, отдыхающий в некогда родном следственном управлении после очередной успокаивающей беседы с обеспокоенными гражданами.

— Покемоны? Те твари нарисованные? Я думал, об этой заразе все забыли. Им же ж Роснадзор сервера позаблокировал.

— Не смеши мои погоны. У нас тут не Китай. Всех не заблокируешь. Впэнь даже у меня на навигаторе настроен. А покемоны живучими оказались, падлы. Мутировали. Для игры выпустили какое-то глобальное обновление, и вся малышня снова от игры фанатеет. А я своей запрещал играть. Эх…

Белкин опустил усы в знак сочувствия и понимания.

— Говорят, кто-то из наших богатеев выкупил права на игруху у пиндосов. Ну и в пиар вложился. Запрет, стало быть, сняли, — продолжил осиротевший отец. — Нет бы школы, больницы и заводы строить. Куда там? Лишь бы бабла срубить. Потом удивляются, откуда столько людей на улицы выбегает. Ничего мы с этой эпидемией не сделаем.

— Ты про протесты или про покемонов?

— Про обои.

Следовательский стол ломился от донесений, отчетов и материалов дела. Картонные папки вызывали смутный ужас. С фотографий на майора смотрели дети, которые сами никогда бы не назвали свое невинное увлечение эпидемией. Они просто жили и радовались жизни. Как умели. Владимир Серафимович не мог осуждать их за праздность. Сначала надо найти, спасти тех, кого можно спасти, а уж потом можно и поосуждать.

— Вот! — подытожил следователь ход своих мыслей. — Покемоны значит. Посмотрим, кто кого поймает. И привлечем к работе опытных психологов, драть их через колено. Напомните правила игры.

— Товарищ майор, разрешите доложить? — молодой Козлов аж подпрыгнул от возможности быть полезным. Майор только махнул рукой. — Согласно уставу игры, игрок обязуется бегать по местам дислокации вероятного покемона и обезвреживать его с помощью мобильного приспособления.

— Проще можешь доложить?

— Есть проще доложить! Игрок бегает,

— … по городу, как дурак. Смотрит на экран телефона, в надежде поймать желтого зайчика, — пациентка, как могла, разжевала нюансы игры для обскурантной Светланы.

— Сами не пробовали играть?

— Я? Да зачем?! Собирать виртуальных существ? Нет уж, мне хочется чего-нибудь более ощутимого. Покемонов на вкус не попробуешь.

— А одежду?

— Нет. Ее хотя бы можно примерить. Или ножницами изрезать на мелкие лоскуты.

— Можно. Но я вынуждена вернуться к теме вкуса. Как у вас с питанием?

— Нормально у меня всё с питанием! Ем немного, предпочитаю диетическое мясо, вырезку. Сердечки тоже хорошо идут, — дама сыто зажмурилась, вспоминая свои последние рецепты. — Да, я люблю иногда приготовить что-нибудь интересное. Но я редко доедаю порцию. Пару кусочков, не больше, ради вкуса, потом блюдо надоедает.

— Коллекционируете блюда вместо покемонов?

— Да нет же! Что вы пристали? Всё у меня нормально с питанием!

— Просто предположила. Возможно, дело и не в игре вовсе. Но когда вокруг все начинают заниматься бессмысленной погоней за виртуальными попугаями, тут любой занервничает. К тому же, вы хорошо осведомлены об игре, если я правильно поняла.

— Правильно. Потому что люблю читать криминальную хронику. В Москве уже двадцать четыре школьника пропало. Все перед исчезновением говорили, что идут ловить редкого покемона.

— Веская причина, чтобы вытеснить желание самой поохотиться за этими виртуальными монголами. А где вытеснение, там и замещение.

— Покемонами, Светлана Александровна. Хотя татаро-покемонское иго тоже хорошо звучит.

— Так что же?

— Нет! — уверенно и звонко отчеканила пациентка. — Виртуальность меня не интересует. Она слишком пресная. Или приторно сладкая.

— А какая на вкус жизнь?

— Как плохо приправленный стейк с кровью.

— И…

— …и всё у меня с питанием нормально! Норррмально!

Нормально. Что есть норма? Этим вопросом Света проела все мозги Лере. Из всей психологической премудрости от стажерки требовалось хорошенько усвоить лишь одно простое правило. Нет никакого психического здоровья. Есть тонкая, хрупкая, извращенная и непостижимая гармония между неврозом и психозом. Чтобы не пугать народ, этого диалектического уробороса называют нормой.

Единственный противовес психозу — невроз. Когда говорят, что у здорового человека все дома, то имеют в виду наличие под крышей каждой твари по паре. Каждому неврозу по психозу и наоборот. Психоз создает для невроза рабочие места и занимается топ-менеджментом. Невроз, тихо ворча, извлекает психотические фантазии из нарциссического вакуума и придает сферическим коням более реалистичные формы. И стоит только нарушить баланс…

Светлана Озерская заслуженно считалась лучшим врачом-психотерапевтом России и многое знала о сложных, почти супружеских отношениях между неврозом и психозом. Она ничуть не удивилась, когда на пороге кабинета нарисовалась очередная вип-клиентка с ажитативной депрессией и компульсивной страстью к покупкам.

Света просто обожала всякие навязчивые состояния, особенно переедание и шопинг. Она сама первую половину жизни справлялась с внутренними демонами с помощью еды. Соответственно, вторую половину — затянувшуюся и безрадостную — решила пройти под знаменем бездумных покупок.

Как и подобает талантливому мозгоправу, Светлана Александровна носила под полушарной коркой таких чудищ, что хватило бы на пару сотен архитектурных шедевров и политических триумфов. Ну, или на пожизненное заключение в тюрьме для особо опасных преступников в Балтиморе или Ховринке, если ее когда-нибудь достроят.

Если Ховринку когда-нибудь достроят, Янковский обязательно выкупит крышу под вертолетную площадку. Он будет регулярно прилетать туда и находить успокоение в прогулках по крепостной стене. Единственный способ убедиться, что в темной комнате нет черной собаки — войти в комнату и больше не совершать ошибок. Никогда. В принципе, можно попытать счастье и посадить вертолет на крышу лежащей в руинах больницы. Сесть, обойти крышу по периметру, улететь, убедившись в отсутствии человека в белом костюме. Так просто.

Еще проще. Посадка не потребовалась. На фоне грязно-серых снеговых туч белела фигура. Станислав подлетел ближе. Галлюцинация не растворилась. Пилот отчетливо видел человека в белом. Даже двух? Янковский заметил, что в проеме выхода на крышу застыл еще один белый силуэт: гротескный, угловатый, плоский, словно сделанный из картона.

Мужчина зажмурился. Вертолет опасно снизился. Глаза открыты. Крыша пуста.

Набрав высоту и вернувшись к изначальному маршруту, Янковский не мог избавиться от навязчивых вопросов. Что появилось раньше? Белая фигура или сновидение о ней? Прилетал ли он сюда прошлой ночью или это был сон? Сколько ночных полетов к больнице успело поиметь место? Провалы в памяти или ложные воспоминания? Что влекло его к Ховринке? Ответов не было.

На дополнительном мониторе, синхронизированном с телефоном, высветилось новое сообщение. Австриец.

> Ищете ответы, пан Янковский? У меня их нет. Запишитесь на прием к озерной ведьме. И хватит летать над Krankenburg. Шум вашей Wunderwaffe беспокоит пациентов.

Беспокоить пациентов во время погружения в транс не рекомендовалось никому. Даже гипнотерапевту. Специалисту полагалось послушно следовать за фантазиями и воспоминаниями подопечного. Всевозможные императивы считались дурным тоном. Но случай Сары отбросил всю психологическую псевдонауку в лице Игнатия на полтора столетия назад, к истокам, к Месмеро и Шарко. Пациентка грезила наяву, и после выхода из транса грезы не покидали ее. Еще они были слишком сложны и изощренны для недалекой инстаграмщицы. Она попросту не обладала достаточными знаниями, чтобы сконструировать столь мощный и запутанный поток оккультных архетипов. Кто-то хорошенько промыл мозги девчушке, загрузив туда сжатый архив, вмещающий весь спектр тайных библиотек: от хранилища Ватикана до фиванских свитков, от Гермеса трижды великого до Войнича. Не стоило сбрасывать со счетов и другую версию: будучи склонной к истерии, Сара вовсе не так глупа, а попросту демонстрирует педоморфное поведение, искусно изображая ветер в голове.

Ветер в голове. В буквальном смысле. Она не притворялась. В ее мире был только ветер. Впервые погрузившись в транс, Сара не поняла, куда вообще попала. Ни звезд, ни неба, ни тверди. Лишь обжигающе теплый ветер носился над водой. Воды, впрочем, тоже не было. Паника быстро уступила место девичьему любопытству. Это ее мир. Она может сотворить все, что угодно. Не так. Она может сотворить мир. Мир в мире. Мир во всем мире. Все миры в мире. Разве не этому ее пытался научить красный ангел, приносящий восходящее солнце на стальных крыльях? Она Сарра.

И сотворила Сарра бескрайнюю пустыню. И нарекла эту пустыню Сарратогом. Алый песок шелестел, гонимый предвечным ветром, покалывал ладони, босые ступни и обнаженную спину. И тело Сарры переполнилось ощущениями. И почувствовала Сарра, что это хорошо. Приятно…

— Можете просыпаться.

— Ой.

Игнатий всегда сидел спиной к загипнотизированным пациентом. Боковым зрением он увидел, как девушка поспешно и смущенно отдергивает руку от паховой области. Сама по себе попытка мастурбации, даже столь эмоционально насыщенной, не была чем-то из ряда вон выходящим. Аннушкина испугало другое. Он заметил, как на самой границе зрительного поля от стены отслаивается не то бумажный, не то картонный человеческий силуэт и, планируя, скрывается под кушеткой.

Психика гипнотерапевта дала упреждающий артиллерийский залп, отгоняя далекое воспоминание. Повинуясь смутному порыву, мышцы Игнатия приготовились пасть ниц перед гипнотическим ложем, но тут же были сведены судорогой. Другой, гораздо более древний и могущественный инстинкт быстро просчитал последствия: смерть, мгновенная, но мучительная. Можно случайно заметить, но нельзя специально видеть. Ты неправильно смотришь. Ты не научился. Не смей туда смотреть. Не смей проверять, не лежит ли под кушеткой кто-то или что-то.

Маленький Дима лежал под кроватью, пока бабушка перестанет кричать на маму, вспомнит о нем. И кто-то или что-то спустится к нему.

— Дима, ты опять все вещи разбросал?

— Мама, это не я.

— Опять? С меня хватит. Мы идем к врачу.

— Ну маааам! Я уже выздоровел.

— Никаких мам. Если ты выздоровел, то зачем опять спрятался под кроватью? Ну что ты молчишь? Не вздумай плакать! — Лена встала на колени у кровати. — Ты уже взрослый мальчик, поэтому должен понимать. Наша бабушка старенькая, она немного не в себе. Ты обязан помочь своей маме в непростой жизненной ситуации, а не отсиживаться под кроватью. Согласен?

— Да…

— Ты же настоящий мужчина. Ты будешь защищать маму?

— Наверное.

— Спасибо, Дима. А теперь ответь, зачем ты снова туда залез?

Зачем, вот зачем человек лезет в бессознательное? Написано же: не влезай — сойдешь с ума! Где написано? В любой истории болезни. Истории болезни не только пациента, но и врача. Плох тот пациент, который не мечтает втянуть терапевта в психоз. Объединив усилия, эти медвежатники эпохи романтизма могут часами самозабвенно вскрывать психический сейф с помощью топора и шпильки. Масса удовольствия, но имеются и риски.

— Лера! Почему нельзя рассматривать психику пациента как сейф?

Очень кстати под руку попалась стажерка, прикованная к ресепшену и копающаяся в смартфоне.

— Потому что пациент может спроецировать на вас свою личность. Придет с топором на прием и попытается вскрыть черепной сейф: но не свой, а врача.

Нет, ну это уже наглость. Правильно отвечать на вопрос, почти слово в слово цитируя вчерашнюю лекцию, не отрываясь при этом от телефона.

— Какой еще опасный вид клиентов ты знаешь?

— Кроме агрессивных медвежатников есть еще археологи. Проблемы или явного запроса не имеют. Приходят с целью превратить психическую помойку в археологическое капище. Получают удовольствие от процесса копания в руинах своей памяти.

— Перспективы?

— Практически нулевые. Если повезет, на пятом году терапии отроют чей-нибудь аппетитный череп, — тык-тык-тык по экрану. — Будут страстно делиться с врачом своими ощущениями по поводу находки.

И снова правильно. Ах, бедный Йорик, бедный я, бедное Сверх-Я, бедные родственники… Ну хорошо. Вопрос с подвохом.

— А о бедном специалисте кто подумает?

Лера зависла. К столь сложным этическим дилеммам жизнь ее не готовила.

— То-то. Никто обо мне не подумает, — пожаловалась Света бобровому воротнику и покинула здание центра.

Озерская выбрала свою любимую тропинку, которая петляла по всему парку, огибая замерзшее озеро. Да, именно благодаря водоему психологический центр получил такое название. Не в честь же себя нелюбимой его называть, право слово.

Света тихо ненавидела столицу. Зная ее потребность в социальной изоляции, настойчивые и благодарные клиенты немного скинулись на строительства небольшого барского имения в самом сердце лесопарковой зоны. Помимо нескольких зданий, в собственности «Озера» находился кусок земли, откушенный от Тимирязевского леса. Охраняемый рай, отгороженный от внешнего мира бетонной стеной. Отсюда не слышно шума машин, не видно огней города. Вековые сосны и бесконечное белое безмолвие. Снег, великий небесный уравнитель земных дорог.

К планировке озерных зданий господа пациенты тоже подошли с особой тщательностью властных конспирологов. Система комнат ожидания, коридоров-дублеров, хитрое расположение кабинетов — и никаких подземных ходов не нужно, чтобы прийти и уйти незамеченным. Хотя поговаривали о Тимирязевских подземельях, тянущихся на север до самых Лихоборов и затем на северо-запад до самой… но это были всего лишь слухи. Также на территории центра недавно организовали вертолетную площадку: элита, к радости московских водителей, наконец-то массово переместилась поближе к небесной тверди.

Озеро появлялось внезапно. В какое бы время суток, каким бы маршрутом ни прогуливалась Света, водоем был сюрпризом. Деревья даже не думали расступаться, тропинка не совершала никаких резких поворотов. Просто в какой-то момент под ногами снежный покров сменялся слоем льда неизвестной толщины.

Не склонная как-то ценить здоровье или жизнь — по собственным меркам, слегка затянувшуюся — Светлана побрела напрямик. По ее специальному указанию поверхность водоема регулярно очищали от снега. Вода здесь также поддерживалась в чистоте, поэтому можно любоваться прозрачной ледяной коркой, отделяющей наш мир от тихого омута. Сотрудники привыкли к легкому эстетическому самодурству начальницы, поэтому без лишних слов и задних мыслей выполнят приказ отполировать замерзшую поверхность. Светлана была недалека от подобного решения, потому что прямо посреди озера красовалась жирная трещина, портившая картину.

Психотерапевт подошла к сердцу водоема и разрывалась между желанием устранить трещину или рискнуть, расширив ее до фрактала Коха. И будь, что будет. Утяжеленный каблук с зимними шипами занесен…

— Жить кому-то надоело? — принес черт Игнатия.

— Давно уже. Я думала, ты в курсе.

— Да я не возражаю. Но ты же не хочешь, чтобы вызванная твоим водоизмещением волна смыла наш центр?

— Игнатий! — укоризненно протянула старшая по неврозам. В моменты этических упреков Светлана была похожа на печально известную ламу, пусть и без шляпки. Низкая, с безнадежно разрыхленной фигурой, спрятанной за похожим на балахон белым халатом. Накрахмаленный монстр, похожий на плащ-палатку, всегда развевался поверх неприлично дорогих брендовых вещиц. Волосы наглухо затушеваны в радикальный черный цвет, приводящий в ужас суеверных пациенток. В отличие от одежды, краску для волос Света всегда покупала самую дешевую, желательно оптом и на распродаже. Как-то раз у нее закончились запасы и, за неимением альтернативы, лучшая психотерапевт России воспользовалась гуталином. — Что за низкопробный уничижающий юмор?

— У меня была достойная учительница, — то ли дело Игнатий! В сорок с небольшим выглядел на тридцать. Высокий стройный блондин, даже брови по-есенински золотые. Ухоженный, с изысканными манерами, гипнотизирующим поставленным голосом, плавными движениями.

— Хорошо, что я научила тебя молчать погромче в тряпочку, когда клиенты рассказывают о проблемах. От такой статистики самоубийц даже ты не отмылся бы.

— Я бы свалил всё на тебя.

— Игнатий!

— И приложил видео, как ты пытаешься утопиться в самодельной проруби.

— Игнатий! — Озерская поспешила выбраться на береговую линию. — Что там с твоим особым случаем? Ты прописал ей антипсихотики, как я тебе советовала?

— Не будем торопиться. Мне хочется посмотреть, что же она там такое нарисует. Глядишь, и психоз закончится, обретя предметное воплощение.

— Экспериментатор недоделанный. Ты понимаешь, чья она дочь? С нас дважды шкуру спустят.

— Ну и хорошо. Нас с тобой как раз двое.

Контраст наблюдался и в профессиональных наклонностях. Аннушкина манили самые темные стороны человеческого разума, способность психики к внезапному и изощренному самоубийству. Гипноз, само собой. Игнатий выплавил из различных техник собственный терапевтический инструмент. Озерская же давно ничего никуда не манило. Она довольствовалась классической терапией, не прибегая ни к трансовым техникам, ни к модным нововведениям.

Единственным сходством был высочайший уровень мастерства. График приема у обоих расписан на полгода вперед. Расценки не рекомендовалось озвучивать народным массам, дабы не провоцировать новых протестов. И после насыщенного рабочего дня эти двое, не задумываясь и не сговариваясь, набросились на новый запутанный случай возможного психического расстройства.

— Игнатий! Я серьезно. Тебе необходима супервизия.

— Еще мне необходима нормальная уборщица. Пусть разберется с пылью под кушеткой.

— Достал ты со своей кушеткой. Весь пол в кабинете до блеска надраили.

— Кто тебе сказал?

— Лерочка.

— Брехливая фанерочка.

— Игнатий! Она твоя коллега. Мне самой проверить?

Аннушкин представил, как бочонкообразная Света лезет под кушетку, закатывается туда и застревает. Начальница по-своему поняла маниакальную улыбку гипнотерапевта.

— Ты одержим пациенткой. Перспектива открыть новую форму безумия притупила профессиональную трусость, которой ты всегда славился. Поосторожней с гипнозом. Я смотрю на тебя и не понимаю, кто из вас кого гипнотизирует.

— Ой, да брось, Светлана Александровна. Что такого может произойти?

Действительно. Что может произойти, если уже произошло? Сарра сотворила свой мир. Она была абсолютно здорова: и телесно, и психически. Крылатый психоз не смог затмить старую реальность, да и не планировал. Он смиренно довольствовался ролью полноправного элемента нашего мира. Об этом красноречиво свидетельствовал расцарапанный дубовый паркет, раскиданные по углам дрейдлы и нанесенная прямо на новые обои грунтовка.

— Я у тебя тут немного посамовыражаюсь, ты ведь не против, — вопросительно предупредила Сара свою сверстницу и соратницу по тусовкам, Лизоньку Турбину, у которой постоянно пряталась от материнского надзора.

— Выражайся, — девушка оглядела превращенную в сарай спальню. — Комнат много. Но они скоро закончатся, если ты будешь так усердно творить.

— Спасибо, Лизон. Мне просто нужно хорошенько вырисоваться, чтобы крылатый глюк наконец отстал.

— А он отстанет?

— Ну… мейби.

— Наверное или точно?

— Наверное точно.

— И ты наконец-то перестанешь устраивать погромы в моей квартире!

— Не исключено…

Соколова разглядывала грунтовку, обострившимся зрением извлекая из микротрещин парейдолические откровения.

— И?

— Что и?

— Рисуй давай!

— М? А! Не, Лизка, днем бесполезно. Перед рассветом накатит так, что меня от стены не оторвешь. Сколько время?

— Пятнадцать тридцать.

— Окей, я погнала к мозгоправу. И нужно не забыть на обратном пути затариться пойлом. Не люблю ничего на сухую.

— Скажи, когда нарисуешь. Хочу посмотреть, как выглядит твой внутренний мир, когда тебя им не выворачивает на диван.

— Мир? Я не буду рисовать мой мир! Мой мир меркнет.

— Что?

— Забей. Там нечего рисовать. Ветер и алый песок.

Алый песок и ветер, стонущий и с сиплым свистом тонущий в барханах. Караван, груженый каббалистическими свитками. Ракетный поезд колесит по российским степям, тундрам и глухим лесам, чтобы никто не смог обнаружить оружие возмездия. Если и обнаружит, то через полчаса ему придется искать снова. Сарра заимствовала этот способ спрятать тайное знание и от самой себя, и от красного ангела, и от человека в белом, идущего наперерез каравану. Когда в твоем мире нет ничего, кроме песка и ветра, ты быстро заметишь вторжение чужеродного образа. Кто ты, странник? Почему вместо тени за тобой следует картонный силуэт? Почему ты плачешь? Почему твои слезы маслянисты и черны, как аравийская нефть? Почему алый песок плавится под ними, а идущие вглубь тверди тонкие шрамы не затягиваются? Почему караван послушно меняет курс и идет тебе навстречу? Почему верблюжий вожак останавливается, запутавшись в колючей проволоке?

— Почему ты так уверен в ее стабильности?

— Потому что я изолировал источник безумия. Теперь она хотя бы не галлюцинирует в самый неподходящий момент. Это позволит мне выиграть время и детально изучить фабулу бреда.

— Ты в своем уме? Она под гипнозом придумала небольшой мир и разделила его надвое забором из колючей проволоки. Что это, если не символизация психического распада?

— Не бойся, мозг у нее не треснет.

Трещина в озере понемногу расползалась.

— Не треснет. Но и пользы от ваших совместных фантазмов никакой. Как это вообще может повлиять на органическое течение болезни?

— И тем не менее, как-то повлияло. Я до конца не уверен, что здесь вообще замешана органика.

— Игнатий! Органика не может не быть замешана. Мозг твоей пациентки проспиртован насквозь, если уж на то пошло.

— Если ты про алкоголь, то он стабилизирует Сару. Напиваясь, она демонстрирует устойчивое компенсаторное поведение, выражающееся в творческой активности. Рисует.

— С ее слов.

— Ты сама учила меня безусловно верить клиенту, какую бы лапшу он не вешал.

— Еще я учила вовремя снимать лапшу с ушей. Ты не слышишь или не хочешь слышать тревожного звоночка.

— Это не звоночек. Это рингтон. Слушаю.

Звонок от пациентки поздним вечером был не слишком желательным явлением. Поколебавшись, Аннушкин решил-таки ответить. Случай с подкроватным чувством вины показался ему подозрительно простым. После Сары все случаи казались подозрительно простыми.

— Я не поздно? — раздался в динамике бодрый голос. Слишком бодрый. С маниакальными нотками.

— Добрый вечер. Не очень.

— А я вам из-под кровати звоню!

— Откуда?!

— Из-под кровати! Да вы не пугайтесь. Я просто решила проверить, насколько помогла ваша терапия.

— И насколько же?

Прятки под кроватью вряд ли можно было считать терапевтическим эффектом.

— На все сто! Ни страха, ни стыда, ни совести, — пациентка истерично хихикнула. — Спаси…

Последние слова она практически просвистела, поэтому Аннушкину показалось, что в конце вместо «спасибо» прозвучало «спасите». Но, во-первых, трубку клиентка уже положила. Во-вторых, терапевт должен быть терапевтом только внутри кабинета. В-третьих,..

— Загулялся я тут с тобой. У моей благоверной особые представления о финитности супружеского долга. Взыскивает получше любых коллекторов.

— Коллекторы взыскивали с тебя супружеский долг? Травматический опыт, сочувствую.

— Светлана Александровна! Что началось-то?

— Я не знаю, что у тебя в голове началось, если ты с телефонными хулиганами так мило беседуешь. Просто не отвечай на звонки, и он отвяжется.

— Кто?!

— Тебе не звонили? Странно. Всех моих знакомых донимает. Ты неправильно смотришь, ты неправильно смотришь. Потом матом кроет. Чего это тебя перекосило?

— Слушай, а этот твой телефонный хулиган случайно не…

— Светка! Ох, дремучий корень, еле нашел. Добрейшего, товарищи!

Из-за деревьев к озеру выбежал бодрый дедушка в заячьем тулупчике и с рацией.

— Здравствуйте, Семен Леонтьевич, — хором откликнулись мозгоправы.

— Тут такое дело. Над нами вертолет завис. Запрашивает посадку и срочную психологическую помощь.

— Кто-то из постоянных?

— Нет. Наоборот. Нормальный мужик, порядочный. Оборонку нашу поднял. Ты о нем поди слышала.

Вообще-то рабочий день, а также вечер и кусок ночи давно закончился, но Света никогда не торопилась к домашнему очагу. Его пламя давно не грело душу, а медленно ее вымораживало. Долго раздумывать не пришлось.

— Пусть приземляется и ждет в моем кабинете. Я скоро.

— Ударница ты, Светлана Александровна. Не бережешь себя, — неумело изобразил сочувствие Игнатий, когда смотритель парка скрылся между соснами.

— Завидуешь?

— Завидую. Вместо отдыха меня ждут очередные скачки. Устал, как

— Собака, — бормотал во сне Янковский.

Озерская искоса посмотрела на спящего в кресле. Запрашивать срочную психологическую помощь только для того, чтобы выспаться. Такого в ее практике еще не было. Впрочем, если клиент оплачивает посадочное место, то почему нет? Пусть отдыхает, раз приземлился в хвосте расписания. Пора перевести часть специалистов на ночную смену, когда из бессознательного на охоту выходит

— Собака.

Ну хотя бы и собака. Спящий пациент был знаком Светлане по выпускам новостей. Янковскому принадлежал весь рынок военной микроэлектроники. Точнее, он заменил собой рынок. На выгодные сделки и перспективные патенты у Станислава отменный нюх, которому позавидует

— Собака.

Именно она и позавидует. В агрессивной бизнес-среде обитания у Янковского почти не осталось естественных врагов. Либо надежно рассажены по тюрьмам, либо не менее надежно уложены по канавам. В политику Станислав демонстративно не лез, что существенно продлевало ему жизнь. Не менее важным источником долголетия и процветание служило тотальное недоверие к посредникам и управленцам. Никаких топ-менеджеров, личных водителей, консультантов, советников, охранников. Наймешь хорошего человека с опытом, квалификацией, связями, а как дойдет до кризисной ситуации, так окажется, что это и не человек вовсе, а самая настоящая

— Собака.

Пусть будет собака, хотя Станислав предложил бы ряд более выразительных слов для предателей и трусов. Больше всего на свете он ненавидел измену, трусость и обман. Несмотря на абсолютно польские корни, Станислав оставался беззаветно предан России, ее ВПК и своему бизнесу. Верность он понимал по-своему, на восточно-европейский манер, в лучших традициях польских магнатов сопрягая личное процветание и державное величие. Он свято верил, что никто кроме него не способен организовать производство сложнейших пьезокерамических элементов, дронов, низкочастотного вооружения, средств наведения…

Фанатичная вера в себя, в свою миссию, в собственную исключительность однажды заставила его вгрызться в военную промышленность и ни на миг на ослаблять хватку. Там, где другие выискивали лакомые куски мякоти, Янковский перемалывал самые крепкие кости и хребты. Как настоящая бойцовая

Ну вы поняли.

Многие разговаривают во сне. Безгрешное и приятное занятие. Никто не перебивает, не переспрашивает, не требует ответить за базар. Среди спящих попадаются настоящие ораторы, которые из нечленораздельного бормотания отливают монументы красноречия.

Содержание сонного монолога не обязано соответствовать сюжету сна. Вроде человек только что разбудил благоверную пламенной речью о всемирном заговоре машин, французов и пингвинов. А снились ему гонки на кенгуру по пересеченной местности.

Янковский беспомощно улыбался, дыхание было ровным и мечтательным. Мысли о судьбах отечества не терзали его в эти редкие часы.

Пусть отдохнет перед битвой.

Над страной сгущаются тучи революции. К весне ожидаются обильные посадки. Камеры готовы, майор Белкин и его брат-по-оружию Воронец приведены в состояние повышенной грозовой готовности. Оставается один маленький, чисто технический, вопросик. Кого сажать? Ответ по-топорному прост. Всех. И своих, и чужих. И ближних, и дальних. И народных активистов, и невезучих министров. Всех, кроме Янковского. Без него вся оборонка рухнет. Олигарх-патриот — товар редкий, штучный. Кроме Станислава, России повезло еще с двумя семействами, чьи фамилии и друзья, и недруги часто с придыханием повторяли.

— Храбровы. Две штуки: угрюмый брат-мракобес и неугомонная сестренка. Янковский. Одна штука. Дочери старушки Розы. Две штуки. Сама фрау Роза. Та еще штучка, единственная и неповторимая. Паровой котел скоро рванет. Все здравомыслящие толстосумы разбежались, успев урвать кусок гниющей плоти Фатерлянда. А вы остались. Зачем? Победить или возглавить? — бритвенно острые треугольные зубы сжимают тлеющую аргентинскую сигару, источающую аромат розового масла. — Кем вы себя возомнили? Спасателями? Или спасителями? И ведь один из вас предаст. Обязательно предаст. Кто?

Закованная в манжет черной рубахи лапа держит веер карт Таро, где почти все роли щедро розданы представителям политической, интеллектуальной и финансовой элиты.

— Янковский? Слишком верный. Но что-то меня беспокоит. Что?

На столе-левиафане появился аркан царя. Закованный в латы Станислав, на коленях АК, срез кабины вертолета превращен в трон, визор вместо короны, герб Вазови с переставленными в порядке российского триколора лентами.

— Кто владеет технологиями, владеет страной. По факту вы уже кайзер. Но, к счастью, вашему разуму не хватает смелости это осознать. Ваш предок когда-то сидел на Российском престоле. Официально, под присягой, с одобрения семибоярщины. Тридцать лет сохранял титул Московского князя. Но благоразумно решил не вкладывать жизнь в столь рискованные активы и занялся проблемами Польши. Тоже укреплял военную промышленность, боролся с властью недобросовестных олигархов. Вы даже похожи. Только тот Ваза был мордатый, усатый, бородатый. А вас, пан Янковский, иссушила внутренняя тотальная война. Нарезаете круги над столицей, поблескиваете бритым тотенкопфом, птиц пугаете. Пока вы безопасны. Но кровь не обманешь. Генетическая память в любой момент может заявить о правах на трон. И тогда я буду бессилен, потому что вы, пан, окажетесь более легитимным, чем все местные курфюрсты. Значит, нужно заранее обезвредить все спусковые крючки в вашем унбевусстесе. Пусть психика отстреливается в холостую.

Фройд мог бы назвать сновидения холостыми выстрелами психики. Мог бы. Но почему-то воздержался. В его теории снам отводилась скромная функция иллюзорного и безопасного исполнения вытесненных желаний. Светлана продолжала регулярно видеть сны, но уже давно ничего не желала. Может, и было одно желание — чтобы все оставили ее в покое — но покой ей даже не снился.

Она созерцала снегопад. Белые хлопья мстили политикам за их грязь, устилая пространство чистым незапятнанным ковром. Озерская мягко, в такт тягучим мыслям, постучала по оконному стеклу.

Тук.

Звук нагло воспользовался повисшей тишиной и ворвался в акустическую жизнь кабинета тревожным набатом. Света медленно отвела руку от окна, из которого ничего уже не было видно, кроме белого безумия.

— Собака.

Терапевт обернулась. Пациент проснулся, напряженный и встревоженный, сидел в кресле прямо, словно аршин проглотил. Его руки хаотично меняли положение, то скрещиваясь на груди, то падая на бедра, то цепляясь за подлокотники. Озерская дождалась, когда Яновский успокоится.

— Вам снилась собака?

— Еще какая, — бросил пациент и посмотрел на часы. — Что? Всего сорок минут прошло? Я обычно дольше сплю. Вы меня специально разбудили?

— Нет. Я просто постучала по стеклу. Сама не ожидала, что получится громко, — призналась врач.

— Понятно. Я от этого звука в детстве просыпался и плакал. Меня прадед успокаивал. Разве я вам не рассказывал про свое детство?

— Вы мне вообще ничего не успели рассказать. Сразу уснули.

— Здесь хорошо спится, — психика Янковского пыталась экстренно прервать поток воспоминаний с помощью нейтральных фраз.

— Вы пришли ради сна?

Пациент еще молчал, но уже не хотел молчать.

— Память мучает, — отмахнулся мужчина. — Детство. Неприятные, мутные, нищие годы. Советский союз, Польша под пятой коммунистов. Ни жить в совке, ни к родственникам уехать. Так и металось мое семейство. Отца расстреляли, когда мне было три. Я помню, как мы с пугающе спокойной матерью куда-то едем в поезде. Потом еще поезд. И еще поезд. Кое-как добрались до маленького поселка, где мой прадед жил. Да только он нас сам чуть не расстрелял.

— Прадед?

— Прадед, — руки Янковского снова занялись изучением ближайшей поверхности. — Он обитал в старом домишке. Всё, что осталось у него после разборок припадочного и усатого. А ведь когда-то клан Янковских управлял настоящей промышленной империей. Все заводы остались на востоке, в руках большевиков. Но прадед загодя перебрался в неприметный поселок, к западу от новой границы. Там и переждал всю войну спокойно.

— Не воевал?

— Нет. Вот его сын, то есть мой дед, погиб, сражаясь в рядах Крайовы. Прадед воевать отказался.

— Просто взял и отказался?

— Сослался на возраст. Никто не знал достоверно, сколько ему лет. Но он и тогда уже был не молод, если верить рассказам. На него махнули рукой. Немцы не знали, что в бой идут одни старики. Нацистов больше интересовали наши семейные предания. НСДАП выделяла миллионы на изучение всякой мистики.

— Боюсь, я немного не поспеваю за вашей мыслью.

— Мне кажется, я всё это вам уже рассказывал. Разве нет? — Озерская покачала головой. — Нет?! Значит, мне все это снилось. Ну точно. Я ведь здесь спал? — Озерская кивнула. — Спал?! Всё смешалось. Эти сны. Они такие реальные, такие невыносимые.

— Невыносимые, потому что реальные?

— Да. Меня затягивает в прошлое. Со страшной силой. Я забываю, что делал час назад, но детские сцены вижу ясно. Зачем мозг заставляет меня переживать всё это снова? Неужели именно так сходят с ума?!

— Для безумца вы слишком много спрашиваете. Безумие не задает лишних вопросов.

— Тогда что со мной?

— Память разбушевалась. Новая норма для всей страны. Мы все в заложниках у прошлого.

— И что будем делать?

— Уже делаем. Разговариваем. Освещаем темные углы памяти, выметаем пыль и снег.

— Нда. Снега к ночи будет много. Такая же зима была, когда мы к прадеду приехали.

— Которого нацисты очень ценили?